Украденное письмо (По; Сын Отечества)/ДО
| ← Загадочное убійство. | Украденное письмо. : Разсказъ Эдгарда Поэ |
| Оригинал: англ. The Purloined Letter, 1844. — Перевод опубл.: 1857. Источникъ: Сынъ Отечества. Ежемѣсячный журналъ. 1857. № 35, Августъ, С.845-849 |
- Википроекты
УКРАДЕННОЕ ПИСЬМО.
правитьЯ былъ въ Парижѣ въ 18… году. Въ одинъ темный, дождливый осенній вечеръ я сидѣлъ съ моимъ пріятелемъ Дюпеномъ въ его кабинетѣ, въ улицѣ Дюно № 33, въ третьемъ этажѣ, въ С. Жерменскомъ предмѣстьи. Мы оба курили, погруженные въ задумчивость. Уже около часу мы упорно молчали, и еслибы кто-нибудь взглянулъ на насъ со стороны, вѣрно подумалъ-бы, что каждый изъ насъ исключительно и глубоко занятъ клубами дыма, наполняющими атмосферу комнаты. Но что касается до меня, я обсуживалъ про себя нѣкоторыя обстоятельства одного дѣла, о которомъ мы говорили въ началѣ вечера, а именно, объ убійствѣ въ улицѣ Моргъ.[1] Я думалъ объ этомъ дѣлѣ, какъ вдругъ дверь къ намъ въ комнату отворилась и вошелъ старинный нашъ знакомый, префектъ парижской полиціи, господинъ Жискэ.
Мы его приняли радушно, потому-что въ этомъ человѣкѣ были не однѣ дурныя стороны; у него тоже были свои достоинства, и кромѣ-того, мы уже очень давно его не видали. Такъ-какъ мы сидѣли безъ огня, то Дюпенъ всталъ зажечь лампу; но когда Жискэ сказалъ, что пришелъ посовѣтоваться съ нами объ одномъ важномъ дѣлѣ, которое надѣлало ему много хлопотъ, мой пріятель оставилъ это намѣреніе и опять усѣлся на свое мѣсто.
— «Если дѣло, о которомъ мы будемъ говорить, требуетъ размышленія, — замѣтилъ Дюпенъ, оставляя лампу незажженною, мы лучше его разсмотримъ въ темнотѣ.
— Вотъ еще одна изъ вашихъ странностей, сказалъ префектъ, у котораго была привычка называть страннымъ все, что превышало его понятія, такъ-что ему приходилось жить въ безпредѣльной сферѣ странностей.
— «Правда ваша! отвѣчалъ Дюпенъ, подавая гостю трубку, и подвигая къ нему мягкое кресло.
— Ну, въ чемъ-же дѣло? спросилъ я; — надѣюсь, что на этотъ разъ не въ убійствѣ.
— О, нѣтъ! Ничего и похожаго. Въ сущности — дѣло самое простое, и я увѣренъ, что мы сами дойдемъ до всего; но мнѣ пришло на мысль, что Дюпену будетъ пріятно узнать подробности этого дѣла, потому-что оно чрезвычайно странное.
— «Простое и странное, — сказалъ Дюпенъ.
— Да, именно; однако и это названіе для него не точно: вѣрнѣе, одно изъ двухъ. Скажу вамъ только, что мы всѣ изъ-за этого дѣла въ большомъ затрудненіи, потому-что какъ оно ни просто, а совершенно сбиваетъ насъ съ толку.
— «Потому-то вы, можетъ-быть, и въ затрудненіи, что оно слишкомъ просто, — сказалъ мой пріятель.
— Что это вы за безсмыслицу говорите! возразилъ префектъ, смѣясь отъ души.
— «Можетъ-быть тайна слишкомъ ясна, сказалъ Дюпенъ.
— Ахъ, Боже мой! да слыхано-ли это?
— «Можетъ-быть слишкомъ очевидна.
— Ха, ха, ха, ха! Ахъ, охъ! кричалъ нашъ гость, развеселясь какъ нельзя больше. Ахъ, Дюпенъ, вы просто заставите меня умереть со смѣху.
— «Да скажите же наконецъ, въ чемъ дѣло, спросилъ я.
— Сейчасъ, сейчасъ, — отвѣчалъ префектъ, выпуская большое облако дыму и усаживаясь покойно въ своемъ креслѣ. Я разскажу вамъ все въ нѣсколькихъ словахъ. Но прежде всего я долженъ предупредить, что это дѣло требуетъ величайшей тайны: еслибы узнали, что я его кому-бы то ни было повѣрилъ, — я, вѣроятно, лишился-бы мѣста.
— Начинайте-же, сказалъ я.
— «Или не начинайте вовсе, сказалъ Дюпенъ.
— Хорошо; я начинаю. Мнѣ было лично объявлено, и въ очень высокомъ мѣстѣ, что одинъ важнѣйшій документъ пропалъ изъ королевскихъ комнатъ. Знаютъ кто его укралъ — это не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію; видѣли какъ онъ бралъ его. Знаютъ тоже, что этотъ документъ до-сихъ-поръ въ рукахъ у того, кто взялъ его.
— «Какъ-же это-то знаютъ? спросилъ Дюпенъ.
— Это ясно изъ того, что нѣтъ тѣхъ результатовъ, которые-бы непремѣнно послѣдовали, еслибы документъ не былъ болѣе въ рукахъ того, кто его похитилъ.
— «Пожалуйста, выражайтесь прямѣе, замѣтилъ я.
— Вотъ видите-ли, эта бумага даетъ ея владѣльцу особенную власть, въ особенномъ мѣстѣ, гдѣ эта власть можетъ имѣть неисчислимое значеніе. — Префектъ былъ помѣшанъ на дипломатическихъ намекахъ и тонкостяхъ.
— «Я еще меньше понимаю, сказалъ Дюпенъ.
— Неужели? Ну, слушайте. Если этотъ документа покажутъ третьему лицу, котораго позвольте мнѣ не называть, то одна высокая особа будетъ въ опасности; это-то и даетъ тому, у кого теперь документъ, власть надъ высокой особой; отъ этого зависитъ и честь и безопасность ея.
— «Но вѣдь эта власть, — прервалъ я, — зависитъ вотъ отъ чего: знаетъ-ли воръ, что онъ извѣстенъ тому лицу, у котораго украденъ документа? Кто осмѣлится?…
— Воръ, — сказалъ Жискэ, — это Д….; онъ осмѣливается на все, что недостойно честнаго человека и что достойно его самого. Самый ходъ воровства былъ необыкновенно искусенъ и смѣлъ. Этотъ документъ, скажу прямо, письмо, было получено высокою особою, когда она была одна въ королевскомъ будоарѣ. Между-тѣмъ какъ она его читала, вошло одно, тоже знаменитое, лицо, отъ котораго нужно было особенно скрывать это письмо.
«Она сначала хотѣла его поскорѣе бросить въ ящикъ тоалета, но такъ-какъ не успѣла этого сдѣлать, то была принуждена оставить письмо открытымъ на столѣ. Однако случилось, что, на счастье, подпись и содержаніе были закрыты, потому-что письмо лежало чистой страницей къ верху; вниманіе вошедшаго лица не было привлечено. Между-тѣмъ пришелъ министръ Д…. Его зоркій глазъ тотчасъ-же замѣтилъ бумагу, узналъ на адресѣ почеркъ, замѣтилъ затруднительное положеніе той особы, къ которой письмо было адресовано, и проникъ всю тайну.
«Поговоривъ о дѣлахъ, что, какъ и всегда у него, было очень недолго, онъ вынулъ изъ кармана письмо, похожее на то, которое лежало на столѣ, сталъ сначала какъ-будто читать его, а потомъ положилъ его тоже на столъ, возлѣ другаго письма. Послѣ того, онъ съ четверть часа опять разговаривалъ о разныхъ политическихъ дѣлахъ; наконецъ простился, и уходя, взялъ, какъ-будто по ошибкѣ, не свое, а другое письмо. Особа, которой оно принадлежало, очень хорошо это видѣла, но не смѣла обратить на это вниманія при третьемъ лицѣ, возлѣ котораго она стояла. Такъ министръ и ушелъ, оставивъ на столѣ какое-то свое ничтожное письмо.
— «И такъ, сказалъ Дюпенъ, обращаясь ко мнѣ, обстоятельства дѣлаютъ власть самою полною: воръ знаетъ, что онъ извѣстенъ той особѣ, у которой укралъ письмо.
— Да, — отвѣчалъ префектъ, и вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ министръ сильно пользуется этою властью и употребляетъ ее во зло, по политическимъ дѣламъ; это становится чрезвычайно опаснымъ. Особа, у которой украли письмо, съ каждымъ днемъ болѣе и болѣе убѣждается въ необходимости добыть это письмо обратно. Но, разумѣется, этого нельзя сдѣлать открыто. Дѣло дошло до-того, что эта особа, доведенная до отчаянія, возложила на меня порученіе — достать письмо.
— «Нельзя было, по моему мнѣнію, произнесъ Дюпенъ изъ облака дыму, — выбрать, или даже вообразить повѣреннаго проницательнѣе и искуснѣе.
— Вы мнѣ льстите, возразилъ префектъ, — но, очень можетъ-быть, что обо мнѣ тамъ составили себѣ такое мнѣніе.
— «Очень ясно, сказалъ я, — какъ вы сами прежде замѣтили, что письмо до-сихъ-поръ въ рукахъ министра, потому-что собственно владѣніе, а не употребленіе письма даетъ власть. Съ употребленіемъ власть исчезнетъ.
— «Правда, — отвѣчалъ Жискэ, — я и дѣйствовалъ по этому убѣжденію. Я счелъ первымъ долгомъ сдѣлать самый подробный обыскъ въ домѣ министра; при этомъ, самая трудная задача состояла въ томъ, чтобы сдѣлать обыскъ безъ его вѣдома. Кромѣ того, я всѣми силами старался отвлечь всякое подозрѣніе съ его стороны о нашемъ намѣреніи.
— «Ну, ужъ, въ этихъ обыскахъ, вы какъ нельзя болѣе искусны. Парижской полиціи частенько приходилось въ этомъ упражняться.
— Да, разумѣется. По этому-то я сильно надѣялся на успѣхъ. Образъ жизни министра много мнѣ помогъ: онъ имѣетъ привычку часто не ночевать дома. Слугъ у него немного. Они спятъ довольно далеко отъ кабинета своего господина, и притомъ, такъ-какъ они Неаполитанцы, то ихъ нетрудно напоить пьяными. У меня, какъ вамъ извѣстно, есть ключи ко всѣмъ комнатамъ и кабинетамъ въ Парижѣ. Три мѣсяца сряду я удѣлялъ по нѣскольку часовъ въ каждую ночь на личные обыски въ домѣ Д… Во-первыхъ, здѣсь затронута моя честь, а во-вторыхъ, скажу вамъ подъ величайшею тайною, мнѣ обѣщана огромная награда. И признаюсь, я тогда только оставилъ всѣ розыски, когда убѣдился, что воръ хитрѣе меня. Я увѣренъ, что обыскалъ въ домѣ каждый уголъ и закоулочекъ, гдѣ бы можно было спрятать бумагу.
— «Что письмо у министра, это несомнѣнно, но развѣ не можетъ онъ, замѣтилъ я, — держать его не у себя въ домѣ?
— Едва-ли это возможно, отвѣчалъ Дюпенъ. Въ настоящее время, подробности положенія дѣлъ при дворѣ, и въ особенности интрига, которую проникъ Д…, поставляютъ всю силу, всю дѣйствительность документа, — въ зависимость отъ возможности представить его въ данное мгновеніе; — это такое же важное условіе, какъ и самое владѣніе письмомъ.
— «Возможность его представить? — спросилъ я.
— Или, если хотите, уничтожить его, — отвѣчалъ Дюпенъ.
— «Это такъ, замѣтилъ я. — Значитъ очевидно, что бумага спрятана въ домѣ самого Д…. А почемъ знать, можетъ быть министръ постоянно носитъ ее при себѣ; мы забываемъ совершенно объ этомъ предположеніи.
— «Ну, ужъ, объ этомъ нечего и думать, — сказалъ префектъ. По моему распоряженію на него два раза нападали фальшивые воры ночью, на улицѣ, и обыскивали его самымъ подробнымъ образомъ, у меня на глазахъ.
— Вы могли бы избавить себя отъ этого труда, сказалъ Дюпенъ. Д… не совсѣмъ сумасшедшій; я полагаю онъ, вѣроятно, давнымъ давно былъ готовъ къ такимъ ловушкамъ.
— «Не совсѣмъ сумасшедшій, это правда, — сказалъ Жискэ, — но тѣмъ не менѣе онъ поэтъ, а одно отъ другаго не далеко.
— Согласенъ съ этимъ, сказалъ Дюпенъ, пуская медленно и задумчиво струю дыму, — хотя я самъ, въ этомъ отношеніи, провинился нѣсколькими рапсодіями.
— «Разскажите намъ подробности вашихъ обысковъ, сказалъ я.
— Дѣло въ томъ, что мы не щадили времени, и искали рѣшительно вездѣ. Ужъ я въ этихъ вещахъ, могу сказать, довольно опытенъ. Домъ перебрали весь, каждую комнату отдѣльно, и для каждой посвящали ночи цѣлой недѣли. Прежде всего мы осмотрѣли мебель во всѣхъ комнатахъ; мы открывали всѣ возможные ящики: я думаю, вы знаете, что для опытнаго полицейскаго агента секретнаго ящика не существуетъ. Кто въ такого рода обыскахъ не замѣтитъ секретнаго ящика, тотъ просто невѣжда. Это такъ легко! Въ каждой комнатѣ извѣстно число объемовъ и поверхностей, въ которыхъ слѣдуетъ дать себѣ отчетъ. На это у насъ есть точныя правила. Пятидесятая часть линіи не можетъ ускользнуть отъ насъ. — Послѣ комнатъ, мы принялись за стулья. Всѣ подушки были пронизаны тѣми длинными и тонкими иглами, которыя вы у меня видѣли. Мы снимали верхнія доски у всѣхъ столовъ.
— «Это для чего?
— Иногда случается, что подымаютъ эти доски, если хотятъ что-нибудь спрятать. Вотъ какъ это дѣлается: ножку внутри просверливаютъ, въ отверстіе прячутъ что нужно, и потомъ накладываютъ опять верхнюю доску.
— «Да развѣ нельзя узнать есть ли отверстіе прислушиваясь внимательно, когда ударятъ чѣмъ-нибудь въ ту именно часть мебели, на которую имѣешь подозрѣніе? — спросилъ я.
— Нѣтъ, это средство недостаточно, потому что, въ такихъ случаяхъ, спрятанный предметъ обертываютъ нѣсколькими слоями хлопчатой бумаги. Да и притомъ, первымъ нашимъ правиломъ было обыскивать безъ малѣйшаго шуму.
— «Но вы никакъ не могли дѣлать тоже самое со всею мебелью, что вы могли дѣлать со столами, а между-тѣмъ письмо можетъ быть свернуто въ такую тоненькую спиральную линію, что она формой и объемомъ будетъ не больше вязальной иголки. Въ такомъ видѣ письмо можно было спрятать въ ножку стула. А развѣ вы разбирали стулья по частямъ?
— Разумѣется нѣтъ, но мы лучше сдѣлали, мы не только на ножкахъ стульевъ, но даже и на всей прочей мебели осматривали, въ сильный микроскопъ, всѣ скважины, щелки и всѣ мѣста гдѣ дерево склеено. Такимъ-образомъ, каждая пылинка, попавшая какъ-нибудь на мебель, показалась бы намъ ящикомъ. Малѣйшаго измѣненія въ клеѣ, малѣйшаго отверстія было бы достаточно, чтобы открыть намъ тайну.
— «Вы, разумѣется, осматривали зеркала между стекломъ и доской, постели и занавѣси, портьеры и ковры.
— Конечно, конечно, и когда мы осмотрѣли чрезвычайно подробно все, что было въ домѣ, тогда принялись за самый домъ. Мы раздѣлили всю поверхность на отдѣлы, помѣтили номерами, чтобы ни одного изъ нихъ не забыть. Каждый квадратный дюймъ мы осматривали отдѣльно въ микроскопъ и при этомъ подвергли такому же строгому осмотру два сосѣднихъ дома.
— Два сосѣднихъ дома! — вскричалъ я; — такъ вы порядочно потрудились.
— Да, довольно. Но зато и награда огромная.
— «А не забыли ли вы мостовой этихъ трехъ домовъ?
— Она вся изъ кирпичей. И сравнительно съ остальнымъ, это намъ стоило не много труда. Мы осмотрѣли соръ между кирпичами: онъ былъ не тронутый.
— «Вы, разумѣется, осмотрѣли бумаги Д… и всѣ книги его библіотеки?
— Безъ сомнѣнія; мы открывали всякій пакетъ, а книги не просто встряхивали, какъ дѣлаютъ за-частую наши полицейскіе, но перелистывали, отъ начала до конца, не пропуская ни одной страницы. Мы очень старательно брали въ соображеніе толщину всякаго переплета, и осматривали все въ микроскопъ. Если бы что-нибудь скрывалось подъ переплетомъ, то никакъ не было упущено изъ виду. Пять или шесть томовъ, только-что вышедшихъ изъ рукъ переплетчика, были обысканы иглами.
— «Вы осматривали паркеты подъ коврами?
— Разумѣется. Мы снимали каждый коверъ, и осматривали въ микроскопъ всякую доску.
— «А обои!
— Тоже.
— «Вы были въ погребахъ?
— Были.
— «Ну, такъ вы ошиблись, сказалъ я, — письмо не въ домѣ, какъ полагали.
— Пожалуй, вы и правы, отвѣчалъ префектъ. Теперь скажите, Дюпенъ, что вы мнѣ посовѣтуете дѣлать?
— «Произвести самый подробный обыскъ, сказалъ Дюпенъ съ улыбкой.
— Это совершенно безполезно! — возразилъ Жискэ. — Что письма нѣтъ въ домѣ Д… — это такъ же вѣрно, какъ то, что я живъ.
— «Лучше ничего не могу вамъ присовѣтовать, сказалъ Дюпенъ. У васъ, вѣрно, есть подробное описаніе наружности письма?
— Есть. — При этомъ префектъ вынулъ изъ кармана записную книжку, и началъ намъ читать подробное изображеніе признаковъ пропавшаго письма, его внутренняго вида, а особенно его наружности. Скоро послѣ этого чтенія, Жискэ распростился съ нами, еще болѣе озабоченнымъ и безнадежнымъ, нежели какимъ вошелъ къ намъ.
Черезъ мѣсяцъ послѣ этого, онъ насъ вторично посѣтилъ, и засталъ почти за такимъ же занятіемъ, какъ и въ первый разъ. Онъ взялъ трубку, усѣлся спокойно и началъ говорить о томъ о семъ. Наконецъ я его спросилъ:
— Ахъ, да, Жискэ? что ваше украденное письмо? Вы, вѣрно, подъ конецъ поняли, что поймать министра Д… не такъ-то легко?
— «Чортъ съ нимъ! — Я опять сдѣлалъ обыскъ, по совѣту Дюпена; но, какъ я и ожидалъ, это былъ напрасный трудъ.
— А какъ велика награда? — спросилъ Дюпенъ. — Вы намъ говорили…
— «Да… она очень велика… прекрасная награда, нечего сказать, — я не скажу вамъ сколько именно обѣщано; скажу только, что самъ охотно бы заплатилъ изъ собственнаго кошелька пятьдесятъ тысячъ франковъ тому, кто далъ бы мнѣ это письмо. Дѣло въ томъ, что день-ото-дня оно все нужнѣе и нужнѣе; недавно награду удвоили. Впрочемъ, говоря откровенно, хоть бы ее теперь еще утроили, я не могъ бы лучше исполнить своей обязанности, какъ исполнялъ до-сихъ-поръ.
— Да .. конечно… сказалъ Дюпенъ протяжно испуская одно облако дыму за другимъ, — я думаю… дѣйствительно, Жискэ… вы сдѣлали… не все что могли… вы не вполнѣ углубились въ дѣло… Вы могли бы больше сдѣлать… такъ мнѣ по-крайней-мѣрѣ кажется, а?
— То есть, какъ же?
— «Да… (облако дыму) вы могли бы… (одно облако дыму за другимъ) — посовѣтоваться объ этомъ дѣлѣ, а? (три облака дыму.) — Помните исторію, которую разсказывали о докторѣ Альбернетти[2]?
— Нѣтъ. Чортъ съ нимъ, съ великимъ Альбернетти!
— «Пожалуй и чортъ съ нимъ, если вамъ это нравится! — Однако, вотъ въ чемъ дѣло: одному богатому и очень скупому господину захотѣлось получить даромъ отъ Альбернетти одинъ медицинскій совѣтъ. Съ этой цѣлью онъ вступилъ съ докторомъ въ разговоръ, въ одномъ обществѣ, и какъ-будто мимоходомъ описалъ ему всѣ симптомы своей болѣзни, подъ видомъ, какъ-будто бы, простаго предложенія.
— «Положимъ, сказалъ скупой, — что симптомы вотъ какіе; что бы вы, докторъ, полагали нужнымъ дѣлать въ такомъ случаѣ?
— «Что дѣлать? — сказалъ Альбернетти,— да разумѣется посовѣтоваться съ докторомъ."
— Да я, — сказалъ префектъ, нѣсколько смущенный, — готовъ бы посовѣтоваться и заплатить за совѣтъ. Я дѣйствительно далъ бы пятьдесятъ тысячъ франковъ тому, кто выпуталъ бы меня изъ этого дѣла.
— «Въ такомъ случаѣ, — отвѣчалъ Дюпенъ, вынимая изъ стола вексельную бумагу, — вы мнѣ прямо можете написать вексель въ эту сумму. Когда вы его подпишете, тогда получите отъ меня письмо.
Меня это изумило, а префекта поразило какъ громомъ. Онъ нѣсколько минуть былъ нѣмъ и недвижимъ, смотрѣлъ на моего пріятеля какъ-то недовѣрчиво, съ разинутымъ ртомъ; глаза у него какъ-будто хотѣли сейчасъ выскочить. Наконецъ онъ сталъ понемногу приходить въ себя, схватилъ перо и послѣ нѣсколькихъ секундъ нерѣшимости, съ блуждающимъ взоромъ, принялся писать вексель на пятьдесятъ тысячъ франковъ, подписалъ его и подалъ Дюпену. Тотъ хорошенько разсмотрѣлъ вексель и спряталъ въ свой портфель; потомъ открылъ свою шкатулку, вынулъ оттуда письмо и подалъ его префекту. Тотъ схватилъ письмо, въ восторгѣ раскрылъ дрожащей рукой, взглянулъ на содержаніе и мгновенно, безъ дальнѣйшихъ церемоній, бросился бѣжать изъ комнаты и изъ дому, не выговоривъ ни слова съ той минуты, какъ Дюпенъ предложилъ ему написать вексель. Когда онъ ушелъ, мой пріятель пояснилъ нѣкоторыя подробности.
— «Парижская полиція, — сказалъ онъ, чрезвычайно искусна въ своемъ дѣлѣ. Агенты ея проницательны, ловки, хитры и владѣютъ всѣми знаніями, которыя могутъ относиться къ ихъ обязанностямъ. Поэтому, когда Жискэ описывалъ намъ обыски, которые онъ дѣлалъ въ домѣ Д…, я, имѣя полное довѣріе къ его способностямъ былъ увѣренъ, что онъ сдѣлалъ самый полный обыскъ въ границахъ своей спеціальности.
— Въ границахъ своей спеціальности? — повторилъ я.
— «Да, сказалъ Дюпенъ: Жискэ принялъ не только наилучшія полицейскія мѣры, но и довелъ ихъ до полнѣйшаго совершенства. Если бы письмо было спрятано въ кругу ихъ изслѣдованій, то эти господа нашли бы его; въ этомъ я не сомнѣвался ни минуты.
Я засмѣялся; но Дюпенъ говорилъ это очень серіозно.
— «И такъ, всѣ мѣры, которыя они принимали, были на этотъ разъ не кстати. Они не поняли съ кѣмъ имѣютъ дѣло. У префекта есть разныя уловки, очень острыя, но постоянно одинаковыя; на нихъ, какъ на Прокрустово ложе, онъ укладываетъ и привязываетъ свои планы. Но онъ на каждомъ шагу ошибается: или хочетъ быть черезъ-чуръ глубокимъ, или слишкомъ широко смотритъ на дѣло. Право, въ нѣкоторыхъ случаяхъ, всякій школьникъ разсудилъ бы лучше его.
«Я зналъ одного восьмилѣтняго ребенка, который, въ игрѣ «четъ или нечетъ», былъ смѣтливъ на удивленіе всѣмъ. Игра эта очень простая; играютъ въ нее шариками. Одинъ изъ играющихъ держитъ въ рукѣ нѣсколько шариковъ и спрашиваетъ другаго: четъ или нечетъ? Если тотъ отгадаетъ, то выигрываетъ одинъ шарикъ; если же ошибется, то проигрываетъ. Тотъ ребенокъ, о которомъ я говорю, выигрывалъ всѣ шарики у всѣхъ въ цѣлой школѣ. Очень понятно, что у него была способность угадывать; она происходила отъ тонкаго наблюденія и оцѣнки смѣтливости противниковъ. Положимъ, напримѣръ, что его противникъ совершенный простачокъ, и спрашиваетъ поднимая сжатую руку: четъ или не четь? Нашъ умный мальчикъ отвѣчаетъ: нечетъ, — и, положимъ, проигрываетъ. Но при второмъ отгадываніи, онъ разсуждаетъ вотъ какъ самъ про себя: онъ прежде положилъ четъ, а такъ какъ онъ глупъ, то ничего лучшаго не догадается сдѣлать, какъ на этотъ разъ положить нечетъ, такъ я скажу ему: нечетъ; — онъ говоритъ: нечетъ, и выигрываетъ.
«А съ противникомъ поумнѣе перваго, мальчикъ разсуждаетъ такъ: я въ первый разъ сказалъ ему нечетъ, и ему для втораго раза прежде всего придетъ на умъ простая перемѣна вмѣсто чета нечет, но потомъ онъ разсудитъ, что это слишкомъ просто; онъ кончитъ тѣмъ, что рѣшится положить, какъ въ первый разъ, четъ. Значитъ, мнѣ слѣдуетъ сказать: четъ. — Онъ говоритъ: четъ и выигрываетъ. Товарищи называютъ въ немъ это дѣйствіе разсудка — удачей, — а какъ бы вы думали, сообразивъ все, чѣмъ это можно назвать?
— Это, сказалъ я, — отожествленіе мышленія вашего мальчика съ мышленіемъ его противника.
— «Да, это дѣйствительно такъ, — сказалъ Дюпенъ: — и когда я, разъ какъ-то, спросилъ этого мальчика, какимъ способомъ онъ доходитъ до такого вѣрнаго примѣненія къ мышленію своего противника, что и доставляетъ ему постоянный успѣхъ, — онъ мнѣ отвѣчалъ:
«Когда я хочу знать, до чего кто-нибудь остороженъ или простъ, золъ или добръ, или о чемъ кто-нибудь думаетъ, я дѣлаю по-возможности точно такое лицо какъ и тотъ, кого я хочу испытать. Потомъ я жду, какія мысли или чувства появятся во мнѣ при такой физіономіи, и заключаю изъ этого, что тотъ думаетъ или чувствуетъ.»
Этотъ отвѣтъ превосходитъ софистическую глубину, приписываемую Ларошфуко, Лабрюйеру, Макіавелю и Кампанеллѣ.
— Если я хорошо васъ понялъ, то это сходство двухъ мышленій зависитъ отъ точности, съ которою оцѣняется мышленіе противника.
— «На практикѣ — такъ, отвѣчалъ Дюпенъ. И если префектъ со всѣмъ своимъ штатомъ такъ часто ошибался, то это во первыхъ потому, что у него не было сходства мышленія съ его противниками, а во вторыхъ потому, что онъ невѣрно оцѣнялъ или вовсе не оцѣнялъ способностей того съ кѣмъ ему приходилось имѣть дѣло. Всѣ эти господа полицейскіе видятъ только свои хитрыя уловки; когда они ищутъ что-нибудь спрятанное, то думаютъ только о тѣхъ средствахъ, которыя бы они сами употребили, чтобы это спрятать. Конечно, они правы въ томъ отношеніи, что большинство разсуждаетъ какъ они; но зато, когда случится имъ имѣть дѣло съ человѣкомъ не совсѣмъ обыкновеннымъ, котораго изворотливость непохожа на ихъ хитрость, то, разумѣется, такой противникъ проведетъ ихъ непремѣнно.
«Это всегда бываетъ такъ, когда противникъ лукавѣе ихъ, и очень часто, если онъ даже глупѣе ихъ. Они никогда не измѣняютъ системы обыскиванія; только если случай, какой-нибудь исключительный, или награда необыкновенная, — они безтолково преувеличиваютъ свои всегдашнія мѣры, ничего въ нихъ не измѣняя.
«Вотъ вамъ примѣръ на Д… Что они сдѣлали въ отмѣну, хотя бы въ малѣйшую, противъ своей обыкновенной системы? И всѣ эти обыски, изслѣдованія, осмотры въ микроскопъ, раздѣленія поверхностей на нумерованные квадратные дюймы, что это такое, какъ не преувеличеніе въ примѣненіи ихъ всегдашнихъ мѣръ?
«Развѣ вы не видите: Жискэ принимаетъ за доказанное, что если кто хочетъ что-нибудь спрятать, то непремѣнно для этого дѣлаетъ отверстіе буравчикомъ въ ножкѣ стула, или устраиваетъ какую-нибудь другую ямку, или прячетъ въ особенный уголокъ, придуманный такъ же хитро, какъ и отверстіе, сдѣланное буравчикомъ?
«Они не понимаютъ того, что такія оригинальныя прятанья употребляются только въ обыкновенныхъ случаяхъ, и самыми обыкновенными умами. Всякому понятно, что такой способъ прятанія открыть весьма нетрудно; онъ такъ обыкновененъ, что всякій его подразумѣваетъ, и открыть его не зависитъ отъ проницательности искателей, а просто отъ ихъ старанія, терпѣнія и рѣшимости. Но если случай очень важный или, что для полиціи одно и тоже, награда очень велика, то всѣ прекрасныя усилія искателей пропадаютъ безъ пользы.
«И потому вы согласитесь съ моимъ убѣжденіемъ, что если бы письмо было спрятано въ границахъ изслѣдованій префекта, онъ непремѣнно нашелъ бы его. Въ этомъ случаѣ, однако, его вполнѣ провели, и главная, существенная причина этой мистификаціи происходитъ отъ его предположенія, что министръ сумасшедшій, потому-что онъ поэтъ. Всѣ сумасшедшіе — поэты, вотъ что говоритъ префектъ, и выводитъ изъ этого ошибочное обратное заключеніе, что всѣ поэты — непремѣнно сумасшедшіе.
— Да онъ ли-поэтъ? — спросилъ я. — Я знаю, что ихъ два брата, и что оба они составили себѣ извѣстность въ литературѣ. Министръ, кажется, написалъ очень замѣчательную книгу о дифференціальномъ и интегральномъ исчисленіи. Онъ математикъ, а не поэтъ.
— Вы ошибаетесь; я его очень хорошо знаю; онъ и поэтъ и математикъ. Какъ поэтъ и математикъ онъ могъ разсудить вѣрно, а если бы былъ только математикъ, не сталъ бы разсуждать вовсе, и, разумѣется, попался бы въ сѣти префекта.
— Это сужденіе меня очень удивляетъ, сказалъ я, — оно несогласно съ мнѣніемъ цѣлаго міра. Вы, вѣрно, не вздумаете опровергать мысль, принятую многими вѣками. Математическій умъ давно привыкли считать умомъ по преимуществу.
— «Можно биться объ закладъ, — отвѣчалъ Дюпенъ, цитируя Шанфора, — что всякая общая мысль, всякое убѣжденіе, принятое въ обществѣ — всегда глупость, потому-что пришлось по вкусу большинству. Математики, я согласенъ, сдѣлали съ своей стороны все, что могли, чтобы распространить то общенародное заблужденіе, о которомъ вы сейчасъ говорили, и которое, хотя всѣми принято за правду, однако есть ни болѣе ни менѣе какъ полное заблужденіе. Напримѣръ, они съ искусствомъ, достойнымъ лучшей цѣли, пріучили насъ называть анализомъ — алгебраическія выкладки. Французы болѣе всѣхъ виноваты въ этомъ ученомъ обманѣ; но если вы согласны съ тѣмъ, что термины языка имѣютъ дѣйствительную важность, что слова должны сохранять полную силу въ ихъ употребленіи, — о, тогда я соглашусь, что анализъ переводится алгеброй, на томъ самомъ основаніи какъ латинское ambitus значитъ амбиція, religio — религія, или homines honesti — сословіе порядочныхъ людей.
— Я вижу, вамъ придется поссориться съ большею частью парижскихъ алгебристовъ; но продолжайте, — сказалъ я.
— «Я оспариваю достоинство мышленія, развитаго какимъ бы то ни было спеціальнымъ путемъ, отличающимся отъ отвлеченной логики, а слѣдовательно и выводы изъ такого мышленія. Особенно я оспариваю сужденіе, построенное на изученіи математики. Математика — наука формъ и количествъ; математическое сужденіе — ни болѣе ни менѣе какъ простая логика, примѣненная къ количеству и къ формѣ. Величайшее заблужденіе — предполагать, что истины, которыя называютъ чисто алгебраическими, — въ сущности истины безусловныя или общія. И заблужденіе это такъ огромно, что я пораженъ единодушіемъ, съ которымъ оно принято. Математическія аксиомы не суть аксіомы истины безусловной. То, что вѣрно, когда относится къ формѣ или количеству, часто бываетъ грубой ошибкой, если его отнести, напримѣръ, къ нравственности. Въ этой послѣдней наукѣ совершенно ложно, напримѣръ, что сумма дробей равна цѣлому. Точно такъ и въ химіи аксіома эта не годится. Въ оцѣнкѣ двигательной силы точно также эта аксіома оказывается ложною; потому-что два двигателя, каждый съ извѣстной силой, не составятъ вмѣстѣ силу, равную суммѣ ихъ двухъ силъ, взятыхъ отдѣльно. — И многія математическія истины остаются истинами только относительно.
«Но математикъ неисправимо доказываетъ все на основаніи этихъ окончательныхъ истинъ, какъ будто бы онѣ могутъ быть безусловно и исключительно примѣняемы, — впрочемъ, и въ цѣломъ свѣтѣ считается, что это дѣйствительно такъ. Бріанъ, въ своей замѣчательной «Миѳологіи», упоминаетъ о подобномъ же источникѣ заблужденій, говоря, что хотя никто не вѣритъ баснямъ язычества, однако мы сами на каждомъ шагу до того забываемся, что выводимъ изъ нихъ разныя доказательства, какъ бы изъ какой-нибудь живой дѣйствительности. Впрочемъ, у нашихъ алгебристовъ, которые сами язычники, есть нѣсколько языческихъ басенъ, которымъ вѣрятъ, и изъ которыхъ также почерпнули разные выводы, по недостатку памяти, по непонятному бреду мозга. Однимъ словомъ, мнѣ никогда не случалось встрѣтить ни одного математика, которому можно было бы вѣрить въ чемъ-нибудь, кромѣ его корней и уравненій. Я ни одного не зналъ такого, который бы тайно не считалъ за неопровержимый догматъ, что х²+px непремѣнно и безусловно равенъ q. Если васъ это занимаетъ, попробуйте сказать кому-нибудь изъ этихъ господъ, что, по вашему мнѣнію, существуетъ возможность для х²+рх не быть иногда равнымъ q; когда вы растолкуете ему, что именно хотите сказать, то убѣгайте отъ него подальше, и какъ можно скорѣе, иначе онъ непремѣнно бросится чтобъ убить васъ на мѣстѣ.
«Этимъ я хочу сказать, — продолжалъ Дюпенъ, между-тѣмъ какъ я только смѣялся надъ его послѣдними словами, — что еслибы министръ былъ только математикомъ, то префекту не пришлось бы дать мнѣ этотъ вексель. А я зналъ, что онъ и математикъ и поэтъ, и потому сообразовался съ его способностями и съ внѣшними обстоятельствами. Я зналъ, что онъ придворный человѣкъ и интриганъ самый рѣшительный. Я разсудилъ, что такой человѣкъ безъ всякаго сомнѣнія знаетъ всѣ полицейскія уловки. Очевидно, онъ могъ угадать, — какъ потомъ и оказалось — ловушки, приготовленныя ему полиціею. Онъ, разумѣется, предвидѣлъ тайные обыски въ его домѣ. Я увидѣлъ въ этихъ ночныхъ отлучкахъ изъ дому — ни болѣе ни менѣе какъ хитрость; онъ дѣлалъ это съ тѣмъ, чтобы облегчить свободные розыски полиціи, и скорѣе убѣдить ее, что письма въ домѣ нѣтъ; а несчастный префектъ принималъ все за чистую монету и смотрѣлъ на постоянное отсутствіе Д… какъ на залогъ вѣрнаго успѣха. Я, говорю вамъ, чувствовалъ, что всѣ неизмѣнныя правила полицейской дѣятельности въ подобныхъ случаяхъ не ускользнули отъ предусмотрительности министра.
«И потому понятно, что онъ избѣгалъ прятать письмо въ какомъ-нибудь мнимо-тайномъ мѣстѣ. Этотъ человѣкъ не такъ простъ, чтобы не понять, что самое сложное, самое глубокое мѣсто для прятанія, которое онъ бы выдумалъ въ своемъ домѣ, для полиціи было бы такъ же скрыто какъ передняя или шкафъ, — при всѣхъ иглахъ, буравчикахъ и микроскопахъ префекта. Однимъ словомъ, мнѣ было ясно, что министру оставалось прибѣгнуть къ простотѣ. А вы, вѣрно, помните, съ какимъ громкимъ смѣхомъ префектъ принялъ, въ первое наше свиданіе, мысль мою о томъ, что онъ, можетъ-быть, въ такомъ затрудненіи именно потому, что разгадка слишкомъ легка.
— Какъ же, я очень помню его веселость при этомъ. Я даже, право, боялся, какъ бы съ нимъ не сдѣлался нервный припадокъ.
— «Матеріальный міръ, — продолжалъ Дюпенъ, — полонъ аналогіи съ нематеріальнымъ, и это-то именно придаетъ оттѣнокъ правды тому реторическому догмату, что метафора или сравненіе можетъ такъ же подтвердить доказательство, какъ прикрасить описаніе.
«Сила инерціи, напримѣръ, кажется сходна въ обоихъ своихъ видахъ, и въ физическомъ; и въ мета-физическомъ; тяжелое тѣло труднѣе привести въ движеніе нежели легкое, и количество его движенія пропорціонально этой трудности. Это точно такъ же положительно, какъ и аналогическая съ нимъ теорема: обширные умы, хотя они и болѣе пылки, и болѣе постоянны въ своихъ движеніяхъ нежели умы послабѣе, однако вмѣстѣ съ тѣмъ труднѣе и нерѣшительнѣе приходятъ въ движеніе. — Вотъ еще вамъ другой примѣръ: замѣтили вы, которыя изъ лавочныхъ вывѣсокъ болѣе всего привлекают вниманіе?
— Я никогда, признаться, объ этомъ не думалъ, — сказалъ я.
— «Есть игра отгадыванія, — сказалъ Дюпенъ, — въ которую играютъ по географической картѣ. Одинъ изъ играющихъ проситъ кого-нибудь отгадать задуманное слово, — названіе какого-нибудь города, рѣки или государства, короче — какое-нибудь изъ словъ, означенныхъ на испещренной картѣ. Новичекъ старается всегда поставить въ затрудненіе своихъ противниковъ, давая имъ отгадывать слова, написанныя самыми мелкими, едва-видными буквами; но посвященные въ эту игру выбираютъ слова, написанныя именно такими буквами, что одно слово тянется во всю карту. Эти надписи, точно также какъ вывѣски и объявленія огромными буквами, ускользаютъ отъ нашего вниманія именно потому, что онѣ слишкомъ крупны; здѣсь матеріальная забывчивость находится въ совершенной аналогіи съ моральнымъ невниманіемъ ума, который упускаетъ изъ виду слишкомъ ощутительныя вещи, очевидныя до пошлости. Но эти соображенія, кажется, или выше или ниже понятія префекта. Онъ никакъ не хотѣлъ допустить, что министръ могъ положить письмо прямо подъ носъ цѣлому свѣту, чтобы его именно потому никто и не замѣтилъ.
«Но чѣмъ болѣе я думалъ о смѣломъ, рѣзкомъ и блистательномъ умѣ Д…, — о томъ, что онъ всегда долженъ былъ имѣть этотъ документъ подъ рукою, и когда придетъ время, немедленно его употребить въ дѣло; о томъ, что по свидѣтельству префекта, документъ этотъ не оказался въ границѣ полицейскихъ обысковъ — тѣмъ сильнѣй я убѣждался, что министръ, чтобы спрятать это письмо, прибѣгнулъ къ самому геніальному, къ самому громадному средству — то-есть: онъ его вовсе не пряталъ.
«Съ этими мыслями я надѣлъ очки, и въ одно прекрасное утро отправился, какъ-будто случайно, къ Д… Я засталъ его празднымъ, зѣвающимъ; онъ жаловался на страшную скуку. Д… можетъ-быть дѣйствительно самый энергическій человѣкъ въ мірѣ, но только тогда, когда онъ увѣренъ, что его никто не видитъ.
«Чтобы не оставаться въ долгу, я съ своей стороны жаловался на слабость зрѣнія и на необходимость носить очки. Но изъ-за этихъ очковъ я старательно и подробно осматривалъ всю комнату, показывая между-тѣмъ видъ, что весь занятъ разговоромъ хозяина.
«Особенное вниманіе обратилъ я на одно огромное бюро, за которымъ онъ сидѣлъ, и на которомъ лежало множество разныхъ бумагъ и писемъ, нѣсколько нотъ и книгъ. Послѣ продолжительнаго обзора я рѣшилъ, что на всемъ этомъ не стоитъ останавливать вниманія. Ни что не возбудило во мнѣ подозрѣній.
«Наконецъ, глаза мои, блуждая вокругъ комнаты, остановились на какой-то жалкой картонной коробкѣ, украшенной разными кистями и привѣшенной грязною голубою лентою къ мѣдному гвоздю надъ каминомъ. Коробка эта раздѣлялась на три или четыре отдѣла; въ ней было пять или шесть визитныхъ билетиковъ и одно письмо, очень грязное и измятое. Оно было почти на двое разорвано посерединѣ, точно будто его сначала хотѣли разорвать, какъ что-нибудь ненужное, а потомъ, перемѣнили намѣреніе. Печать на немъ была большая, черная, съ литерою Д…. очень четкою, и оно было адресовано на имя самого министра. Подпись была сдѣлана женскимъ, очень мелкимъ почеркомъ. Оно было небрежно, и какъ-будто даже презрительно брошено въ одинъ изъ верхнихъ отдѣловъ коробки.
«При первомъ взглядѣ на это письмо, я рѣшилъ, что это то самое, которое я отыскиваю, — не смотря на то, что оно съ виду было совсѣмъ не похоже на то описаніе, которое читалъ намъ префектъ. На этомъ письмѣ печать была большая, черная, съ литерою Д…, а на томъ, напротивъ, печать маленькая, красная, съ герцогскимъ гербомъ фамиліи С… Въ этомъ — почеркъ на адресѣ былъ легкій, женскій, — въ томъ, адресъ на имя королевской особы былъ написанъ смѣлою, рѣшительною и характеристическою рукою; однимъ словомъ, письма эти были сходны между собою только по величинѣ. Но самый чрезвычайный характеръ этихъ различій, повидимому существенныхъ, грязность, жалкій видъ бумаги смятой и изорванной, — все болѣе и болѣе убѣждалъ меня въ моемъ предположеніи. Д… былъ до того методиченъ и акуратенъ, что могъ дать письму такой видъ только съ намѣреніемъ, чтобы полиція совершенно сбилась съ толку и сочла бы это письмо за ненужное. Притомъ письмо это было, какъ-будто, выставлено на показъ всѣмъ и каждому, и это еще рѣшительнѣе усиливало мои подозрѣнія.
«Я старался просидѣть у министра какъ можно дольше, и продолжая съ нимъ очень оживленный споръ, который его близко касался и интересовалъ, между-тѣмъ постоянно и внимательно изучалъ письмо. Я все время думалъ о его наружномъ видѣ и о томъ, какъ оно было положено въ коробкѣ, какъ вдругъ сдѣлалъ такое открытіе, которое уничтожило во мнѣ малѣйшее сомнѣніе. Разсматривая края бумаги, я замѣтилъ, что они были до неестественности измяты. Я увидѣлъ, что бумага эта, разъ уже сложенная и приглаженная ножомъ, была вторично сложена по тѣмъ же складкамъ, только на другую сторону. Этого открытія было достаточно. Для меня стало ясно, что письмо было выворочено какъ перчатка, снова сложено и перепечатано.
«Я поспѣшно простился съ министромъ, и съ намѣреніемъ оставилъ у него на бюро золотую табакерку.
«На другое утро я явился за табакеркой и мы опять очень-горячо принялись за вчерашній разговоръ. Вдругъ подъ самыми окнами дома Д… грянулъ выстрѣлъ, а за нимъ раздались крики и возгласы цѣлой испуганной толпы. Д… бросился къ окну, открылъ его, и сталъ смотрѣть на улицу. Въ это самое время, я направилъ свои шаги прямо къ картонной коробкѣ, взялъ оттуда письмо, и положилъ на его мѣсто другое, по наружному виду fac simile, которое я старательно приготовилъ у себя дома, поддѣлавъ литеру Д… печатью изъ мякиша хлѣба.
«Причиной шума на улицѣ была выходка какого-то безразсуднаго прохожаго. Онъ шелъ съ ружьемъ, и вдругъ разрядилъ его, посреди толпы женщинъ и дѣтей. Оно однако не было заряжено пулей, и потому этого оригинала сочли за пьяницу или лунатика, и позволили ему безнаказанно продолжать свой путь. Д… отошелъ тогда отъ окна, къ которому и я сталъ тотчасъ же, послѣ того какъ взялъ драгоцѣнное письмо. Нѣсколько минутъ спустя, я простился съ министромъ. — Тотъ, котораго приняли за лунатика, былъ подкупленъ мною.
— Но съ какой цѣлью вы замѣнили письмо другимъ? — спросилъ я моего пріятеля. — Не проще ли было бы, если бы вы безъ всякихъ предосторожностей взяли письмо, еще въ первый вашъ визитъ?
— «Д…, — отвѣчалъ Дюпенъ, способенъ на все, и къ тому же онъ человѣкъ сильный и физически, да и вѣрныхъ слугъ у него много. Если бы я послѣдовалъ вашему совѣту, то не вышелъ бы отъ него живымъ. И слѣдъ бы мой простылъ. Да и кромѣ того, у меня была еще посторонняя цѣль. Вы знаете мои мысли въ политикѣ. Въ этомъ дѣлѣ я поступилъ какъ приверженецъ той особы, къ которой письмо было написано. Вотъ уже полтора года, какъ она во власти министра. А теперь, на оборотъ, онъ у нея въ рукахъ: не зная, что письмо болѣе не у него, онъ захочетъ требовать ея содѣйствія своимъ видамъ по прежнему. Кончится тѣмъ, что онъ невольно и внезапно самъ приготовитъ свое политическое паденіе. Это будетъ очень-скоро и очень забавно.
«Часто говорятъ о facilis descensus Averni, но что касается до подобныхъ, отчаянныхъ средствъ подниматься, то о нихъ можно сказать, какъ Каталани говорила о пѣніи: легче идти вверхъ, нежели внизъ. Въ настоящемъ случаѣ, во мнѣ нѣтъ ни малѣйшаго участія, — даже нѣтъ жалости къ падающему. Д…, совершенный monstrum horrendum, — геніальный человѣкъ безъ нравственныхъ правилъ. Признаюсь откровенно, я очень бы хотѣлъ знать подробно его мысли въ то мгновеніе, когда, вызванный на борьбу тою, кого префектъ называетъ извѣстною особою, онъ будетъ принужденъ открыть письмо, которое я у него оставилъ.
— А развѣ вы тамъ что-нибудь написали?
— «Разумѣется. Мнѣ показалось неприличнымъ оставить чистую бумагу, — это было бы похоже на оскорбленіе. Разъ, въ Вѣнѣ, Д… сыгралъ со мной дурную шутку, и я очень весело сказалъ, что припомню ему это когда-нибудь. А такъ-какъ я зналъ, что ему будетъ очень любопытно узнать, что я его теперь провелъ такъ искусно, я счелъ необходимымъ оставить ему какой-нибудь слѣдъ, по которому онъ могъ бы догадаться, кто надъ нимъ подшутилъ. Онъ очень хорошо знаетъ мой почеркъ, и я написалъ на самой срединѣ пустой страницы слѣдующія слова:
- ↑ См. разсказъ того-же автора, подъ названіемъ: «Загадочное убійство», въ № 11 и 12 нашего журнала за нынѣшній годъ. (Прим. изд.)
- ↑ Очень извѣстный и эксцентрическій медикъ.Прим. автора.
- ↑ Перевод сделан с французского издания (Прим. ред.)