Загадочное убийство (По; Сын Отечества)/ДО

Загадочное убійство. : Разсказъ Эдгарда Поэ.
авторъ Эдгаръ По (1809-1849), переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: англ. The Murders in the Rue Morgue, 1841. — Перевод опубл.: 1857. Источникъ: Сынъ Отечества. Ежемѣсячный журналъ. 1857. № 11, Мартъ, С.250-254; № 12, Мартъ, С.271-275

Загадочное убійство.

Разсказъ Эдгарда Поэ. Отъ редакціи.

Первый изъ русскихъ журналовъ, «Сынъ Отечества», познакомилъ отечественную публику съ именемъ и произведеніями Эдгарда Поэ, одного изъ даровитѣйшихъ заатлантическихъ писателей: въ № 14 нашего журнала, вышедшемъ 8 іюля 1856 года, мы напечатали біографію этого сѣверо-американскаго Гофмана, а въ одномъ изъ слѣдующихъ номеровъ — разсказъ его: «Рукопись, найденная въ бутылкѣ». Сочувствіе читателей не обмануло нашихъ ожиданій. Кромѣ доходившихъ до насъ выраженій ихъ удовольствія, мы нашли этому новыя доказательства, прочитавъ, въ сентябрѣ и октябрѣ прошлаго года, біографіи Поэ въ «Русскомъ Инвалидѣ» и въ «Московскихъ Вѣдомостяхъ», въ октябрской книжкѣ «Библіотеки для Чтенія» — одинъ изъ фантастическихъ разсказовъ этого писателя, «Спускъ въ Мальстромъ»; наконецъ, въ томъ же журналѣ за нынѣшній мѣсяцъ, его же повѣсти: «Длинный ящикъ» и «Человѣкъ толпы». Поэтому, надѣемся, что читателямъ «Сына Отечества» будетъ пріятно прочесть еще одну повѣсть своего знакомца, при выборѣ которой мы имѣли въ виду разнообразіе ихъ впечатлѣній: при всей запутанности ея содержанія, при встрѣчающихся въ ней величайшихъ психологическихъ и юридическихъ трудностяхъ, — повѣсть эта обошлась безъ элемента сверхъестественнаго, — привычной стихіи ея талантливаго автора.

________

Какую пѣсню пѣли сирены? Ка-
кимъ именемъ назывался Ахиллъ,
когда скрывался между женщи-
нами? — Вопросы эти, правда,
затруднительные, но предполо-
женія о нихъ возможны.

Томасъ Браунъ.

Способности ума, называемыя аналитическими, сами по себѣ очень мало подвержены анализу. Мы ихъ оцѣниваемъ только по ихъ послѣдствіямъ. Между-прочимъ мы знаемъ, что для владѣющаго ими въ необыкновенной степени, онѣ составляютъ источникъ самыхъ живыхъ наслажденій. Какъ силачъ радуется своему физическому преимуществу и любитъ развивать свои мускулы упражненіемъ, точно такъ аналитикъ утѣшается умственною дѣятельностью, разбирая трудности. Ему пріятно пробовать свои способности даже въ самыхъ неважныхъ случаяхъ. Онъ въ восторгѣ отъ загадокъ, шарадъ, гіероглифовъ; въ разрѣшеніи ихъ онъ показываетъ такое могущество проницательности, которое передъ общимъ мнѣніемъ принимаетъ характеръ сверхъестественный. Эта способность къ разрѣшенію, можетъ-быть, особенно усиливается изученіемъ математики, и особенно той высокой отрасли этой науки, которую, очень невѣрно и только на основаніи ея методы, называютъ аналитикою, какъ будто бы она — анализъ по преимуществу. Но, говоря вообще, не всякій разсчетъ есть въ то же время и анализъ. У шахматнаго игрока, напримѣръ, является первый безъ послѣдняго. Изъ этого слѣдуетъ, что шахматная игра и ея вліяніе на умственныя способности оцѣняются невѣрно. Впрочемъ, я не пишу здѣсь трактата объ анализѣ, а просто, въ началѣ этого страннаго разсказа, хочу изложить мимоходомъ нѣсколько замѣчаній вмѣсто предисловія.

И такъ, пользуясь случаемъ, замѣчу, что высшая мыслительная способность дѣйствуетъ гораздо живѣе въ скромной игрѣ въ шашки, чѣмъ во всѣхъ многотрудныхъ пустякахъ шахматныхъ соображеній. Въ шахматахъ, гдѣ столько различныхъ ходовъ, и гдѣ самое значеніе коня, ладьи, пѣшекъ и проч. такъ разнообразно, сложность принимается ошибочно, — какъ и во многихъ другихъ случаяхъ, — за глубину. Здѣсь требуется очень сильное вниманіе; если оно ослабѣетъ хоть мгновенно, выходитъ ошибка, а за нею — проигрышъ, пораженіе. Такъ-какъ шахматные ходы не только разнообразны, но и не равны по важности, то всевозможныя ошибки очень многочисленны, и девять разъ изъ десяти выигрываетъ тотъ изъ игроковъ, который внимательнѣе другаго, а не тотъ, который искуснѣе. Въ шашкахъ, напротивъ, движеніе въ сущности просто, измѣняется очень мало, вѣроятность промаха очень незначительна, потому-что вниманіе не вполнѣ поглощается; тутъ игрокъ одерживаетъ верхъ надъ другимъ только преимуществомъ проницательности.

Оставляя отвлеченности, вообразимъ себѣ шашечную партію, гдѣ на доскѣ всего только четыре дамки, и гдѣ почти уже нельзя ожидать рѣзкихъ промаховъ. Очевидно, что здѣсь, при совершенно-равномъ искусствѣ игроковъ, побѣду можетъ доставить только ловкая тактика, только могущественное умственное усиліе. Лишенный всякаго разнообразія въ средствахъ, аналитикъ входитъ въ умственную дѣятельность своего противника, отожествляется съ нимъ, и часто, однимъ взглядомъ, открываетъ единственное средство, — иногда простое до пошлости, — завлечь врага въ ошибку или ложный разсчетъ.

Часто говорятъ объ игрѣ въ вистъ и о ея вліяніи на умѣнье разсчитывать; случалось видѣть людей очень умныхъ, которые увлекались этой игрой до непонятной степени, а шахматную игру презирали. И въ-самомъ-дѣлѣ, въ вистѣ преобладаетъ способность аналитическая. Первый шахматный игрокъ не идетъ далѣе шахматовъ; но сила игрока въ вистъ заключаетъ въ себѣ залогъ успѣха и во многихъ другихъ случаяхъ умственной борьбы, гораздо важнѣйшихъ.

Здѣсь, подъ силой, я разумѣю совершенство въ игрѣ, обнимающее вѣрно всѣ случаи, изъ которыхъ можно, законно, извлечь пользу. Случаи эти различны и многосложны, и часто скрываются въ умственныхъ безднахъ, совершенно недоступныхъ обыкновенному разсудку.

Кто внимательно наблюдаетъ, тотъ и припоминаетъ ясно. Съ такой точки зрѣнія шахматный игрокъ, обладающій постоянно напряженнымъ вниманіемъ, долженъ хорошо играть въ вистъ. Поэтому вѣрная память и исполненіе общепринятыхъ правилъ составляютъ, для большинства, верхъ искусства игры въ вистъ. Но аналитическое дарованіе обнаруживается въ случаяхъ, лежащихъ внѣ обыкновенныхъ правилъ; владѣющій имъ производитъ въ тишинѣ множество наблюденій и выводовъ. Противники его, можетъ-быть, дѣлаютъ то же; и различіе въ послѣдствіяхъ происходитъ не столько отъ достоинства вывода, какъ отъ качества самаго наблюденія. Важнѣйшее, главное — состоитъ въ знаніи, что́ именно должно наблюдать. Нашъ игрокъ не сосредоточивается исключительно въ игрѣ, хоть она и составляетъ настоящій предметъ его вниманія; онъ не отказывается и отъ выводовъ или соображеній постороннихъ. Онъ изучаетъ физіономію своего партнера, и старательно сличаетъ ее съ выраженіемъ лица каждаго изъ противниковъ. Онъ разсматриваетъ карты, и часто, по невольнымъ взглядамъ самодовольныхъ игроковъ, можетъ сосчитать у нихъ всѣ козыри и онеры. Онъ пользуется каждымъ движеніемъ физіономіи при постепенномъ ходѣ игры, и составляетъ цѣлый капиталъ свѣдѣній изъ разнообразныхъ выраженій увѣренности, неожиданности, торжества, неудовольствія. Видя, какъ игрокъ закрываетъ взятку, онъ угадываетъ: возьметъ ли тоже лицо и слѣдующую. Онъ угадываетъ обманчивый ходъ по виду, съ которымъ карта кладется на столъ. Случайное, невольное слово, карта падающая или открытая нечаянно, поднимаемая внимательно или беззаботно; счетъ взятокъ, порядокъ въ которомъ онѣ разложены; затрудненіе, колебаніе, живость, боязнь, — во всемъ для него признакъ, симптомъ, все отдаетъ отчетъ въ настоящемъ положеніи дѣла его проницательности, по видимому сверхъестественной. Послѣ двухъ или трехъ первыхъ взятокъ онъ совершенно понимаетъ игру въ каждой рукѣ, и съ тѣхъ поръ можетъ играть съ полною увѣренностью, какъ-будто у всѣхъ прочихъ игроковъ карты открыты.

Аналитической способности не слѣдуетъ смѣшивать съ простою находчивостью: аналитикъ непремѣнно находчивъ, но часто случается, что человѣкъ находчивый совершенно ничтоженъ въ анализѣ. Извѣстная способность соображать, или созидать понятіе, служитъ обыкновеннымъ выраженіемъ этой находчивости, которой френологи, по моему мнѣнію, ошибочно приписали особый органъ. Были примѣры проявленія этой способности даже въ существахъ, въ умственномъ порядкѣ близкихъ къ идіотизму; примѣры эти были довольно часты и обратили на себя вниманіе психологическихъ писателей. И такъ, находчивость относится къ аналитическому дарованію, какъ часть къ цѣлому.

Надѣюсь, что разсказъ, къ которому читатель приступаетъ, сдѣлаетъ для него эти замѣчанія совершенно ясными.

Въ 18.. году я прожилъ въ Парижѣ всю весну и часть лѣта, и познакомился тамъ съ Августомъ Дюпеномъ. Этотъ молодой джентльменъ былъ изъ очень хорошей, даже знаменитой фамиліи; но несчастныя обстоятельства, одно за другимъ, довели его до такой крайности, что онъ потерялъ всякую энергію, пересталъ являться въ свѣтѣ, и не заботился о поправленіи своего состоянія. Благодаря снисходительности кредиторовъ, за нимъ осталась маленькая часть родоваго имѣнія; доходовъ съ этой незначительной собственности могло доставать ему, на самое необходимое, только при строжайшей экономіи; о прихотяхъ же нельзя было и думать. Книги были единственной его роскошью, но въ Парижѣ ихъ доставать не трудно. Наше знакомство началось въ книжной лавкѣ, въ улицѣ Монмартръ; мы оба искали одной и той же книги; очень замѣчательной и очень рѣдкой. Это обстоятельство насъ сблизило. Мы все чаще и чаще видѣлись. Меня очень заинтересовала его семейная исторія, онъ разсказалъ мнѣ ее очень подробно съ тою искренностью, съ тою небрежностью и съ тою безцеремонностью, которыя такъ свойственны Французу, когда онъ говоритъ о своихъ собственныхъ дѣлахъ.

Я былъ пораженъ его начитанностью; въ особенности же увлекъ онъ меня страннымъ жаромъ и жизненною свѣжестью своего воображенія. Отыскивая въ Парижѣ нѣкоторыя свѣдѣнія, необходимыя для тогдашнихъ моихъ занятій, я увидѣлъ, что общество такого человѣка для меня неоцѣненный кладъ, и съ тѣхъ поръ сошелся съ нимъ искренно. Мы рѣшили наконецъ, что будемъ жить вмѣстѣ до тѣхъ поръ, пока я не уѣду изъ Парижа. Такъ-какъ мои дѣла были менѣе запутаны, нежели его, то я взялся нанять квартиру и меблировать ее соотвѣтственно нашимъ двумъ характерамъ, прихотливымъ и меланхолическимъ. Мы заняли старинный и причудливый домикъ, совершенно-заброшенный по какимъ-то суевѣрнымъ преданіямъ, о которыхъ мы даже и не распросили. Домъ этотъ былъ почти развалина. Онъ находился въ отдаленной и уединенной части Сенъ-Жерменскаго предмѣстья.

Еслибы въ свѣтѣ знали нашъ образъ жизни въ этомъ домѣ, то приняли бы насъ за двухъ сумасшедшихъ, — впрочемъ, можетъ быть, за сумасшедшихъ безвредныхъ. Наше заточеніе было полное; мы ни души къ себѣ не принимали. Мѣсто нашего убѣжища осталось тайною, заботливо скрытою отъ моихъ старыхъ товарищей; — Дюпенъ же нѣсколько лѣтъ уже пересталъ бывать въ свѣтѣ и принимать гостей. Мы жили только другъ съ другомъ.

У моего пріятеля была странность, — или какъ бы назвать это? — онъ любилъ ночь, просто любилъ ее, за нее самое; ночь — это была его страсть; и я самъ потихоньку впадалъ въ эту странность, какъ и во всѣ прочія, которыя были ему свойственны; я всегда предавался совершенно-охотно всѣмъ его причудливымъ особенностямъ. Мрачное божество не могло постоянно оставаться съ нами, и потому мы сами изобрѣли другое, поддѣльное. При первомъ дневномъ лучѣ, мы запирали всѣ тяжелыя ставни нашей развалины, и зажигали двѣ свѣчи съ особеннымъ, сильнымъ ароматомъ, но съ самымъ слабымъ, блѣднымъ свѣтомъ. При этомъ дрожащемъ освѣщеніи, каждый изъ насъ погружался въ свои мечты; мы читали, писали, разговаривали, покуда часы не увѣдомляли насъ о возвращеніи естественной темноты. Тогда мы выходили на улицу, продолжали разговоръ, начатый днемъ, бродили гдѣ попало до самыхъ позднихъ часовъ, и искали въ безпорядочномъ освѣщеніи и во мракѣ многолюднаго города новой энергіи, которой не могутъ дать спокойныя занятія.

Въ такихъ обстоятельствахъ я не могъ не замѣчать на каждомъ шагу особенной способности Дюпена къ анализу и всегда удивлялся ей, хотя и могъ уже быть къ ней подготовленъ богатствомъ идей его. Видно было, что онъ находилъ истинное наслажденіе въ изощреніи, а можетъ-быть даже и въ выказываніи этой способности: онъ откровенно признавался, что находитъ въ этомъ много удовольствія. Онъ часто говорилъ мнѣ, съ улыбкою искренности, что для него въ сердцѣ многихъ людей есть открытое окно, и, обыкновенно, за такимъ увѣреніемъ слѣдовали непосредственно самыя поразительныя доказательства, изъ которыхъ было видно, какъ глубоко понималъ онъ мою природу.

Въ эти минуты его пріемы были ледяные; онъ казался разсѣяннымъ; глаза глядѣли въ пустое пространство; но между-тѣмъ голосъ его, — прекрасный теноръ, — дѣлался еще втрое звучнѣе; все это вмѣстѣ могло бы показаться разсѣянностью, еслибы не было полной основательности въ его сужденіяхъ и совершенной опредѣлительности въ тонѣ. Въ это время я внимательно наблюдалъ за нимъ, и часто вспоминалъ древнее повѣрье о двойной душѣ; меня забавляла мысль о двойномъ Дюпенѣ: о Дюпенѣ-творцѣ и о Дюпенѣ-изслѣдователѣ. Изъ всего, что я сказалъ выше, прямо слѣдуетъ, что я не берусь здѣсь раскрывать какую-нибудь тайну или писать романъ. То, что́ я замѣтилъ въ этомъ странномъ Французѣ было, просто, послѣдствіемъ слишкомъ раздражительнаго, даже, можетъ-быть, болѣзненнаго ума. Но примѣръ дастъ лучшее понятіе о сущности его изслѣдованій въ то время, о которомъ здѣсь идетъ дѣло.

Разъ, ночью, мы бродили по длинной грязной улицѣ недалеко отъ Палеройяля. Каждый изъ насъ, казалось, былъ погруженъ въ свои собственныя мысли, и въ четверть часа ни одинъ изъ насъ не сказалъ ни слова. Вдругъ Дюпенъ произнесъ слѣдующія слова: — «Да, точно, онъ очень малъ; и его мѣсто скорѣе на театрѣ des Varietés».

— Безъ сомнѣнія, — возразилъ я не подумавши и, съ перваго раза, не замѣчая, — такъ я былъ погруженъ въ собственныя мысли, — что Дюпенъ такъ вѣрно приладилъ свои слова къ моимъ мыслямъ. Черезъ минуту я опомнился, и глубоко изумился.

— Дюпенъ, — сказалъ я очень серіозно, — это превосходитъ мои понятія. Признаюсь, безъ обиняковъ, я совершенно пораженъ, я самъ себѣ не вѣрю. Какъ вы могли угадать, что я думаю о..? Но я остановился, чтобы вполнѣ удостовѣриться: дѣйствительно ли онъ угадалъ о комъ я думалъ, — «о Шантильи? — сказалъ онъ; — зачѣмъ вы останавливаетесь? Вы сейчасъ думали про себя о томъ, что онъ, по маленькому росту, не годится для трагедіи.» — Дѣйствительно, я думалъ объ этомъ. Шантильи былъ прежде башмачникомъ въ улицѣ Сенъ-Дени, но имѣя страсть къ театру, взялъ на себя роль Ксеркса въ трагедіи Кребильона. Надъ такимъ слѣпымъ самолюбіемъ всѣ смѣялись.

— Ради Бога скажите, по какой методѣ, — если такая метода существуетъ, — могли вы проникнуть въ мою душу, въ настоящую минуту? — На дѣлѣ, я былъ еще болѣе пораженъ, чѣмъ желалъ бы сознаться. — «Разнощикъ фруктовъ, — отвѣчалъ мой пріятель, — привелъ ваши мысли къ заключенію, что ростъ башмачника не идетъ ни къ роли Ксеркса, ни къ другимъ подобнымъ.»

— Разнощикъ! что такое? я никакого разнощика не знаю.

— «А тотъ человѣкъ, который бросился на васъ, когда мы вошли въ эту улицу, съ четверть часа тому.»

Я точно вспомнилъ, что человѣкъ, съ большой корзиной яблокъ на головѣ, почти сбилъ меня съ ногъ по неосторожности, когда мы входили изъ улицы С… въ ту, гдѣ мы были теперь. Но какое въ этомъ было отношеніе къ Шантильи, я никакъ не могъ дать себѣ отчета.

Въ моемъ другѣ Дюпенѣ не было ни крошки шарлатанства.

— «Я сейчасъ объясню вамъ это, — сказалъ онъ, — и чтобы вы все ясно поняли, я прослѣжу все сцѣпленіе вашихъ мыслей съ нынѣшней минуты до тѣхъ поръ, какъ съ нами встрѣтился разнощикъ фруктовъ. Главныя кольца цѣпи слѣдуютъ вотъ въ какомъ порядкѣ одно за другимъ: Шантильи, Оріонъ, докторъ Никольсъ, Эпикуръ, стереотомія, мостовая, разнощикъ фруктовъ.»

Почти всякому приходитъ иногда въ голову позабавиться восхожденіемъ по теченію своихъ мыслей и разысканіемъ, что привело нашъ умъ къ какому-нибудь заключенію. Часто это препровожденіе времени бываетъ въ высшей степени занимательно; кто испытываетъ это въ первый разъ, всегда бываетъ пораженъ безсвязностью и безконечною отдаленностью между началомъ и концомъ такого рода мыслей.

Можно судить о моемъ удивленіи при этихъ словахъ Француза: я долженъ былъ сознаться, что онъ говоритъ сущую правду.

Онъ продолжалъ:

— «Мы разговаривали о лошадяхъ, — если я не ошибаюсь, — передъ тѣмъ какъ вышли изъ улицы С… Это былъ послѣдній предметъ нашего разговора. Когда мы вошли въ эту улицу, то разнощикъ, съ большой корзиной на головѣ, быстро прошелъ между нами и столкнулъ васъ на цѣлую кучу камней въ томъ мѣстѣ, гдѣ чинили мостовую. Подъ ногу вамъ попался большой камень, вы поскользнулись, упали и даже немного ушиблись; видно было, что это васъ разсердило; вы проворчали нѣсколько словъ, обернулись, чтобы взглянуть на кучу, и молча пошли дальше. Я не былъ вполнѣ внимателенъ къ тому, что вы дѣлали; но наблюдательность съ давнихъ поръ сдѣлалась для меня какъ-будто необходимостью. Ваши глаза остались опущенными въ землю, — они какъ будто раздражительно смотрѣли на ямы и колесовины мостовой (мнѣ было ясно, что вы все еще думаете о камняхъ), покуда мы не дошли до маленькаго пассажа, который называется Ламартиновымъ^[1]. Тутъ началась торцовая, деревянная мостовая, по нововводимой системѣ мостить улицы правильными деревянными обрубками, крѣпко сколоченными вмѣстѣ. Лицо ваше прояснилось, губы зашевелились, и я, нимало не сомнѣваясь, замѣтилъ, что вы шепчете слово «стереотомія», терминъ присвоенный, съ большой претензіей, этому роду мостовой. Я зналъ, что выговаривая слово «стереотомія», вы неизбѣжно должны были подумать тотчасъ объ атомахъ, а потомъ о теоріи Эпикура. Теперь припомните споръ, который недавно былъ между нами по этому предмету; я обратилъ ваше вниманіе на то, что смутныя предположенія знаменитаго Грека нашли себѣ неожиданное и, покуда, никѣмъ еще не замѣченное подтвержденіе въ послѣднихъ теоріяхъ о «звѣздныхъ облакахъ» и въ новыхъ космогоническихъ открытіяхъ. Я почувствовалъ, что при этомъ воспоминаніи вы не можете не взглянуть на большое звѣздное облако, близкое къ Оріону, этого я ожидалъ съ увѣренностью. И точно, вашъ взглядъ оправдалъ мое предположеніе, тогда я убѣдился, что совершенно вѣрно слѣдилъ за нитью вашихъ мыслей. А въ горькой выходкѣ противъ бѣднаго Шантильи, которая появилась вчера въ журналѣ «Musée», журналистъ, отпуская колкости по поводу перемѣны имени всякаго, поступающаго на сцену, привелъ тотъ латинскій стихъ, о которомъ мы часто говорили, именно:

Perdidit antiquum littera prima sonum.

Я сказалъ вамъ, что въ этомъ стихѣ говорится объ Оріонѣ, который прежде писался Urion, и по нѣкоторой колкости, примѣшанной къ нашему спору, я былъ увѣренъ, что вы этого не забыли. Съ той минуты сдѣлалось яснымъ, что вы не могли разлучить мысль объ Оріонѣ отъ мысли о Шантильи. И это я увидѣлъ по роду вашей улыбки. Вы думали о башмачникѣ, какъ о несчастной жертвѣ. До тѣхъ поръ вы шли нѣсколько сгорбившись, но съ той минуты вы разогнулись и выпрямились. Я былъ увѣренъ, что вы думали о жалкомъ ростѣ Шантильи. Тутъ-то я и прервалъ ваши размышленія, говоря что Шантильи дѣйствительно несчастный карликъ, и что онъ былъ бы гораздо болѣе на своемъ мѣстѣ въ театрѣ des Variétés.

Нѣсколько времени спустя послѣ этого разговора, мы пробѣгали вечернее изданіе Gazette des tribunaux, какъ вдругъ слѣдующій разсказъ остановилъ на себѣ наше вниманіе:

«Два убійства, самыя загадочныя. Сегодня утромъ, часа въ три, жители квартала Сенъ-Рокъ проснулись отъ нѣсколькихъ ужасныхъ криковъ. Эти крики, казалось, раздавались изъ четвертаго этажа одного дома въ улицѣ Моргъ, (Morgue) гдѣ жила госпожа Леспане съ дочерью Камиллою. Сбѣжавшіеся, послѣ многихъ тщетныхъ усилій заставить отворить себѣ дверь, открыли ее инструментомъ, и восемь или десять сосѣдей вошли съ двумя жандармами.

«Въ это время крики прекратились; когда же народъ тѣснился въ первомъ этажѣ, то можно было различить два грубыхъ голоса, которые, казалось, шумно спорили. Голоса эти неслись съ самаго верху. Когда дошли до втораго этажа, то и этотъ шумъ прекратился; настала тишина. Сосѣди разсыпались по разнымъ комнатамъ. Наконецъ добрались до большой задней комнаты, въ четвертомъ этажѣ; она оказалась запертою изнутри и ключъ не былъ вынутъ. Пришлось выломать дверь, и тогда представилось такое зрѣлище, которое и удивило, и привело въ ужасъ всѣхъ присутствующихъ.

«Комната была въ самомъ странномъ безпорядкѣ, — мебель была переломана и разбросана. Стояла пустая кровать; тюфяки съ нея были сброшены на полъ, на средину комнаты. На стулѣ нашли окровавленную бритву; въ каминѣ три толстые пучка длинныхъ сѣдыхъ волосъ, — видно было, что эти волосы яростно вырваны съ корнями. На полу валялись четыре золотыя монеты, одна серьга украшенная топазомъ, три большія серебряныя ложки, три маленькія изъ композиціи и два мѣшка, въ которыхъ было около четырехъ тысячъ франковъ золотомъ. Въ углу — комодъ, съ ящиками выдвинутыми и, вѣроятно, разграбленными, хотя въ нихъ и осталось нѣсколько вещей не тронутыхъ. Маленькій желѣзный сундучекъ нашли подъ тюфяками (а не подъ кроватью); онъ былъ отпертъ, и ключъ оставленъ въ замкѣ. Въ немъ были только разныя старыя письма и другія неважныя бумаги.

«Не нашли никакихъ слѣдовъ госпожи Леспане, но замѣтили, что въ каминѣ необыкновенно много сажи; освидѣтельствовали трубу, и, — страшно сказать! — вынули оттуда трупъ дѣвушки, головою внизъ; чтобы втащить его туда и вставить въ это узкое отверстіе, на довольно далекое пространство, нужна была необыкновенная сила. Тѣло было еще совершенно теплое. Разсматривая его, нашли много поврежденій, сдѣланныхъ, вѣроятно, усиліемъ, съ которымъ его втащили въ трубу, и съ которымъ пришлось вынимать его оттуда. На лицѣ оказалось нѣсколько большихъ царапинъ, а на шеѣ — черныя пятна; кромѣ того видны были глубокіе слѣды ногтей, какъ будтобы смерть произошла отъ задушенія.

«Осмотрѣвъ подробно всѣ части дома, гдѣ ничего больше не открыли, сосѣди отправились на маленькій вымощенный дворикъ, который находился позади строенія. Тамъ лежалъ трупъ старухи; ея горло было перерѣзано такъ глубоко, что когда тѣло подняли, то голова откатилась отъ туловища. И тѣло, и голова были страшно обезображены, до такой степени, что трудно было узнать въ этой массѣ — человѣка.

«Все это происшествіе остается страшной тайной; до сихъ поръ еще не открыто, сколько намъ извѣстно, ни малѣйшей путеводной нити».

Въ слѣдующемъ номерѣ той же газеты явились дополнительныя подробности, именно вотъ какія:

«Драма въ улицѣ Моргъ. Множество лицъ было допрошено по этому ужасному, необыкновенному событію, но до сихъ поръ не получено ни малѣйшаго разъясненія. Приводимъ здѣсь полученныя показанія:

«Полина Дюбуръ, прачка, показываетъ, что знала двухъ погибшихъ женщинъ три года, и все это время мыла имъ бѣлье. Старуха съ дочерью, какъ она замѣчала, всегда жили между собою очень хорошо, и были другъ къ другу очень привязаны. Онѣ постоянно исправно платили. Она ничего не можетъ сказать объ образѣ ихъ жизни и о средствахъ къ существованію. Она думаетъ, что госпожа Леспане занималась гаданьемъ, и этимъ жила. Говорили, что у этой старушки были отложены деньги. Она никогда не встрѣчала никого, когда приносила или брала бѣлье. Она увѣрена, что при нихъ никакой прислуги не было. Ей кажется, что весь домъ, кромѣ четвертаго этажа, не былъ меблированъ и въ наемъ не отдавался, а стоялъ пустымъ.

«Петръ Моро, торговецъ табакомъ, показываетъ, что постоянно продавалъ госпожѣ Леспане табакъ въ небольшомъ количествѣ, иногда въ листьяхъ, иногда въ порошкѣ. Свидѣтель родился въ этомъ кварталѣ и всегда въ немъ жилъ. Покойница и ея дочь занимали уже болѣе шести лѣтъ тотъ домъ, въ которомъ нашли ихъ тѣла. Прежде этотъ домъ нанималъ золотыхъ дѣлъ мастеръ, и отъ себя отдавалъ въ наемъ верхніе этажи разнымъ лицамъ. Домъ принадлежалъ госпожѣ Леспане. Она была очень недовольна своимъ жильцомъ, который содержалъ домъ неопрятно, и наконецъ переѣхала сама въ свой домъ, не соглашаясь отдать въ наемъ даже и части его. Добрая старушка впала въ дѣтство. Дочь ея свидѣтель видѣлъ разъ пять или шесть, въ эти шесть лѣтъ. Онѣ обѣ вели жизнь очень уединенную; поговаривали, что у нихъ есть деньги. Онъ слышалъ отъ сосѣдей, что госпожа Леспане гадала; этому онъ не вѣритъ. Онъ никогда не видѣлъ, чтобы въ этомъ домъ кто-нибудь входилъ, кромѣ старухи и ея дочери; разъ или два видалъ коммиссіонера, и восемь или десять разъ доктора.

«Многіе другіе сосѣди показываютъ то же самое. Никто не можетъ указать человека, который бы ходилъ къ несчастнымъ жертвамъ. Не знаютъ, были ли у старухи съ дочерью родственники въ живыхъ. Ставни оконъ, выходящихъ на улицу, открывались рѣдко, заднія же окна были постоянно заперты; открыты постоянно были только ставни оконъ большой задней комнаты въ четвертомъ этажѣ. Домъ былъ довольно хорошій и не очень старый.

«Изидоръ Мюзе, жандармъ, показываетъ, что его командировали на мѣсто происшествія около трехъ часовъ утра, и что онъ нашелъ у дверей дома двадцать или тридцать человѣкъ, которые толпились, желая войти въ домъ. Онъ открылъ дверь штыкомъ, а не ломомъ. Открыть ее было не трудно, потому-что она состояла изъ двухъ половинокъ, и засововъ не было ни въ верху, ни внизу. Крики были слышны пока дверь не открыли, но потомъ они внезапно смолкли. Кричали, казалось, двѣ жертвы, или нѣсколько, отъ сильной боли; кричали очень громко, продолжительно, не торопливо и не отрывисто. Свидѣтель взошелъ по лѣстницѣ. Дойдя до первой площадки онъ услышалъ два голоса, которые спорили очень громко и сердито; — одинъ изъ голосовъ былъ очень грубый, другой гораздо пронзительнѣе, и очень странный голосъ. Онъ разслышалъ нѣсколько словъ перваго изъ спорившихъ: слова были французскія. Онъ увѣренъ, что это былъ не женскій голосъ; онъ могъ разобрать слово чортъ и другія ругательства, еще сильнѣе. Пронзительнымъ голосомъ говорилъ непремѣнно иностранецъ. Онъ не знаетъ, точно женскій ли или мужской былъ этотъ другой голосъ. Онъ не могъ угадать, что этотъ голосъ говорилъ, но ему кажется, что это было по-испански. Этотъ свидѣтель описываетъ видъ комнаты и труповъ совершенно тѣми же словами, какъ и мы вчера.

«Генрихъ Дюваль, изъ сосѣдей, часовыхъ дѣлъ мастеръ, показываетъ, что былъ изъ первыхъ вошедшихъ въ домъ. Онъ вообще подтверждаетъ свидѣтельство Мюзе. Какъ только они вошли въ домъ, то сейчасъ же опять заперли дверь, чтобы не впустить цѣлой толпы, которая все болѣе и болѣе скоплялась у входа, не смотря на раннее, почти еще ночное, время. Пронзительный голосъ, если вѣрить свидѣтелю, былъ голосъ Итальянца. Во всякомъ случаѣ это былъ не французскій голосъ. Онъ навѣрное не знаетъ, женскій ли это былъ голосъ, но находитъ это очень возможнымъ. Свидѣтель не довольно знакомъ съ итальянскимъ языкомъ, и не могъ разобрать словъ, но убѣжденъ по выговору, что слова эти произносилъ Итальянецъ. Свидѣтель зналъ госпожу Леспане и ея дочь. Онъ часто говорилъ съ ними. Онъ увѣренъ, что пронзительный голосъ не принадлежалъ ни той, ни другой изъ жертвъ.

«Оденгеймеръ, трактирщикъ. Этотъ свидѣтель не былъ призванъ, но явился самъ. Онъ не говоритъ по-французски; его допрашивали черезъ переводчика. Родился онъ въ Амстердамѣ. Онъ проходилъ мимо дома въ ту самую минуту, когда раздались крики, которые продолжались нѣсколько минутъ, — можетъ быть минутъ десять. Это были крики продолжительные, очень громкіе, очень страшные, — крики раздирающіе душу. Оденгеймеръ былъ въ числѣ тѣхъ, которые проникли въ домъ. Онъ подтверждаетъ предъидущее свидѣтельство, исключая одного пункта. Онъ увѣренъ, что пронзительный голосъ былъ мужской, и притомъ голосъ Француза. Онъ не могъ разобрать выговоренныхъ словъ. Говорили громко и скоро, неровнымъ голосомъ, который выражалъ одинаково боязнь и гнѣвъ. Голосъ былъ скорѣе суровый, нежели пронзительный. Онъ не можетъ называть этотъ голосъ именно пронзительнымъ. Грубый голосъ нѣсколько разъ произнесъ: чортъ, и другія бранныя слова, — и разъ: Боже мой!

«Юлій Миньйо, банкиръ, глава фирмы Миньйо и сынъ, въ улицѣ Делорень. Онъ старшій изъ всѣхъ Миньйо. У госпожи Леспане были деньги. Она пользовалась кредитомъ въ его домѣ; это началось восемь лѣтъ тому назадъ, весною. Она часто приносила къ нему небольшія суммы. Она прежде не брала ничего изъ своихъ денегъ, но дня за три до своей смерти пришла къ нему и спросила сумму въ четыре тысячи франковъ. Сумму эту онъ ей выплатилъ золотомъ, и одному изъ конторщиковъ было поручено снести деньги къ ней на домъ.

«Адольфъ Лебонъ, конторщикъ у «Миньйо и сына», показываетъ, что онъ въ извѣстный день, въ самый полдень, проводилъ госпожу Леспане до дому, и несъ за нею четыре тысячи франковъ въ двухъ мѣшкахъ. Когда дверь отворилась, онъ увидѣлъ дѣвицу Леспане, которая взяла у него одинъ изъ мѣшковъ въ то самое время какъ старуха принимала отъ него другой. Онъ поклонился имъ и ушелъ. Онъ въ ту минуту никого въ улицѣ не видѣлъ. Улица эта глухая, очень уединенная.

«Вилльямъ Бирдъ, портной, показываетъ, что онъ былъ изъ тѣхъ, которые вошли въ домъ. Онъ Англичанинъ. Жилъ два года въ Парижѣ. Онъ изъ первыхъ вошелъ на лѣстницу. Онъ слышалъ голоса, которые спорили между собою. Грубый голосъ былъ голосъ Француза. Онъ разобралъ слова, но теперь ихъ не помнить. Онъ ясно слышалъ и Боже мой, и другія слова, приведенныя прежними свидѣтелями. Въ эту минуту шумъ былъ такой, какъ будто нѣсколько человѣкъ дрались, — какъ-будто стукъ и возня происходили отъ драки и битыхъ вещей. Пронзительный голосъ былъ очень громкій, громче грубаго. Онъ увѣренъ, что это не былъ голосъ Англичанина. Ему показалось, что это голосъ Нѣмца, можетъ-быть и женщины. Свидѣтель по-нѣмецки не знаетъ.

«Четверо изъ названныхъ выше свидѣтелей были вновь призваны къ допросу, и показали, что дверь комнаты, въ которой нашли тѣло дѣвицы Леспане, была заперта изнутри, когда они подошли. Все тамъ было тихо; не было слышно ни стоновъ, ни какого бы то ни было шуму. Отворивши дверь, они не увидали никого.

«Окна, какъ въ задней такъ и въ передней комнатѣ, были заперты и прочно закрыты ставнями. Дверь между этими двумя комнатами была затворена, но не заперта на ключъ. Дверь изъ передней комнаты въ корридоръ была заперта на ключъ, но ключъ былъ въ замкѣ; небольшая комната на улицу, въ четвертомъ этажѣ, у самаго корридора была не заперта, и дверь въ ней полуотворена; комната эта была загромождена старыми кроватями, сундуками и проч. Всѣ эти вещи были раздвинуты и старательно осмотрѣны. Не осталось ни въ одной части дома пространства на дюймъ, котораго бы не осмотрѣли тщательно. По трубамъ разослали трубочистовъ. Домъ этотъ четырехъ-этажный, съ комнатами на чердакахъ. Опускная дверь, ведущая съ чердака на крышу, была крѣпко заколочена гвоздями: видно было, что ее уже нѣсколько лѣтъ не отворяли. Свидѣтели говорятъ разно о томъ, сколько времени прошло съ минуты, когда они услыхали спорящіе голоса, до тѣхъ поръ когда открыли дверь въ комнату. Одни говорятъ, что прошло двѣ или три минуты, — другіе, что минуть пять. Дверь отворили съ большимъ трудомъ.

«Альфонсъ Гарсіо, гробовщикъ, показываетъ, что онъ живетъ въ улицѣ Моргъ. Онъ родился въ Испаніи. Онъ былъ изъ тѣхъ, которые вошли въ домъ. Онъ не всходилъ на лѣстницу. У него очень слабые нервы, и потому онъ боялся послѣдствій сильнаго нервнаго потрясенія. Онъ слышалъ спорящіе голоса. Грубый голосъ былъ голосъ Француза. Свидѣтель не могъ разобрать что́ онъ говорилъ. Пронзительный голосъ былъ Англичанина, онъ убѣжденъ въ этомъ. Свидѣтель не знаетъ англійскаго языка, но судитъ по произношенію.

«Альбертъ Монтани, кандитеръ, показываетъ, что онъ былъ изъ первыхъ взошедшихъ на лѣстницу. Онъ слышалъ тѣ же голоса, что и всѣ. Грубый голосъ былъ голосъ Француза. Онъ разобралъ нѣсколько словъ. Тотъ, кто говорилъ, какъ будто дѣлалъ упреки. Онъ не могъ разобрать, что произнесъ пронзительный голосъ. Онъ говорилъ скоро и отрывисто. Онъ принялъ его за голосъ Русскаго. Вообще, онъ подтверждаетъ показанія предыдущихъ свидѣтелей. Онъ Итальянецъ, и признается, что никогда не говорилъ съ Русскимъ.

«Нѣсколько вторично призванныхъ свидѣтелей утверждаютъ, что всѣ трубы комнатъ четвертаго этажа очень узки, и что черезъ нихъ не могъ пройдти человѣкъ. Когда они прежде говорили о чисткѣ трубъ, то хотѣли означить чистку щотками цилиндрической формы, которыя употребляютъ для такихъ узкихъ трубъ. Такими щетками вычистили сверху до низу всѣ трубы и печи въ домѣ. Сзади нѣтъ никакого хода, черезъ который было бы возможно убійцѣ обратиться въ бѣгство, пока свидѣтели всходили по лѣстницѣ. Тѣло дѣвицы Леспане такъ крѣпко было втиснуто въ печную трубу, что пять или шесть свидѣтелей едва, общими силами, могли его вытащить.

«Поль Дюма́, докторъ медицины, показываетъ, что онъ былъ призванъ на разсвѣтѣ, чтобъ осмотрѣть трупы. Они оба лежали на ремняхъ кровати въ той комнатѣ, гдѣ нашли дѣвицу Леспане. Ея тѣло было страшно изувѣчено и исцарапано. Эти особенности легко объясняются тѣмъ, что тѣло это вставляли въ трубу. Горло было странно исцарапано. Подъ самымъ подбородкомъ было нѣсколько глубокихъ царапинъ, и множество синихъ пятенъ, происшедшихъ, очевидно, отъ давленія пальцами. Лицо было совершенно блѣдно, и глаза выкатились изъ головы. Языкъ былъ на половину перерѣзанъ. Въ особенности, широкій синякъ былъ на желудкѣ; онъ, повидимому, происходилъ отъ напора колѣномъ. По мнѣнію господина Дюма́ дѣвица Леспане была задушена однимъ или нѣсколькими неизвѣстными людьми. Тѣло матери было тоже страшно изуродовано. Всѣ кости лѣвой руки и лѣвой ноги были переломаны; лѣвое берцо́ и лѣвыя ребра тоже разбиты. Все тѣло было избито до синевы. Невозможно было рѣшить, какъ нанесены такіе удары. Только отъ тяжелой деревяной дубины, отъ большихъ желѣзныхъ клещей, или отъ какого-нибудь толстаго, тяжелаго оружія, могли произойти такія послѣдствія, и то въ такомъ только случаѣ, если бы всѣми этими орудіями управляла рука очень сильнаго человѣка. Женщина, съ какимъ бы то ни было орудіемъ, не могла бы нанести такихъ ударовъ. Голова покойницы, когда пришелъ свидѣтель, была совершенно отдѣлена отъ туловища, и, какъ весь трупъ, странно измята. Горло, очевидно, было перерѣзано очень острымъ инструментомъ; весьма вѣроятно, что бритвой.

«Александръ Этьенъ, фельдшеръ, былъ призванъ въ одно время съ господиномъ Дюма́, чтобы освидѣтельствовать трупы; подтверждаетъ свидѣтельство и мнѣніе господина Дюма́.

«Допрашивали еще нѣсколько лицъ, но не получили никакихъ новыхъ свѣдѣній, стоющихъ вниманія. Никогда еще не было въ Парижѣ болѣе таинственнаго, запутаннаго убійства какъ это, если это дѣйствительно убійство.»

Полиція рѣшительно сбилась съ пути, — чего почти никогда не бываетъ въ подобныхъ случаяхъ. И точно, нельзя отыскать нити въ этомъ дѣлѣ. Въ вечерней газетѣ опять было подтверждено, что въ кварталѣ Сенъ-Рокъ господствуетъ постоянное волненіе; что мѣсто происшествія снова было осмотрено; что свидѣтелей допрашивали еще разъ, но все это осталось безъ послѣдствій. Въ припискѣ было объявлено, что Адольфа Лебона, конторщика банковаго дома, арестовали и посадили въ тюрьму, хотя во всемъ, что узнали, не было достаточныхъ причинъ къ его обвиненію.

Дюпенъ, кажется, очень былъ заинтересованъ ходомъ этого дѣла; такъ по-крайней-мѣрѣ думалъ по его пріемамъ я по тому обстоятельству, что онъ не дѣлалъ никакихъ замѣчаній. Только послѣ того, какъ было объявлено о заключеніи Лебона, онъ спросилъ мое мнѣніе объ этомъ двойномъ убійствѣ.

Я не могъ не сознаться, что согласенъ со всѣмъ Парижемъ, то-есть, считаю это убійство тайною, которую раскрыть невозможно. Я не видѣлъ никакого средства найти слѣды убійцы.

— «Мы не должны судить о возможности открыть эти средства — сказалъ Дюпенъ, — по такимъ запутаннымъ объясненіямъ. Парижская полиція, прославленная своею проницательностью, только очень хитра, и больше ничего. Она дѣйствуетъ безъ предварительной системы, у нея нѣтъ другой методы, кромѣ указанія минуты. Парижская полиція обыкновенно принимаетъ много мѣръ, но такихъ, которыя большею частью такъ безвременны и не свойственны цѣли, что поневолѣ вспомнишь о господине Журденѣ, который просилъ подать ему халатъ, чтобы лучше слушать музыку. Слѣдствія полицейскихъ розысканій иногда поразительны, но гораздо чаще носятъ на себѣ отпечатокъ трудовъ, дѣятельности, — и только. Тамъ же, гдѣ этихъ качествъ недостаточно, планы не удаются. Видокъ, напримѣръ, хорошо отгадывалъ; это былъ человѣкъ необыкновенно терпѣливый; но такъ-какъ въ мысли его постоянно не доставало ни цѣлости, ни многосторонности, то онъ на каждомъ шагу ошибался, отъ слишкомъ большаго рвенія въ своихъ изслѣдованіяхъ. Онъ смотрѣлъ на предметъ на слишкомъ близкомъ разстояніи, и отъ этого не могъ хорошо его видѣть. Онъ, можетъ быть, видѣлъ одну или двѣ точки съ необыкновенной ясностью, но, по собственной же винѣ, терялъ общій взглядъ на дѣло, во всей его полнотѣ. Это можно назвать привычкой быть слишкомъ глубокимъ. Правда не всегда лежитъ на днѣ колодезя. Притомъ, когда свѣденія для насъ особенно занимательны и близки, она бываетъ всегда на самой поверхности. Мы ищемъ ее въ глубинѣ долины, а откроемъ съ вершины горъ. Въ изслѣдованіи небесныхъ тѣлъ намъ часто представляются прекрасные примѣры подобныхъ ошибокъ. Бросьте быстрый взглядъ на звѣзду, посмотрите на нее вкось, обращая къ ней боковую часть сѣтковидной плевы глаза (которая гораздо чувствительнѣе къ слабому свету, нежели центральная часть органа зрѣнія), и вы увидите звѣзду ясно; вы будете имѣть самую вѣрную оцѣнку ея блеска, который постепенно темнѣетъ, чѣмъ прямѣе вы смотрите на звѣзду. Въ послѣднемъ случаѣ на глазъ падаетъ большее число лучей, но зато въ первомъ гораздо полнѣе принятіе этихъ лучей, и ощущеніе несравненно сильнѣе. Излишняя глубина ослабляетъ мысль и дѣлаетъ ее неясною, такъ-что отъ слишкомъ упорнаго, сосредоточеннаго, прямаго вниманія и сама Венера можетъ для васъ исчезнуть съ небеснаго свода. Что же касается до этого убійства, то сделаемъ прежде всего сами слѣдствіе, а потомъ уже составимъ свое мнѣніе. Это доставитъ намъ удовольствіе (въ настоящемъ случаѣ, выраженіе это мнѣ показалось страннымъ, но я не сказалъ ни слова); и кроме-того, Лебонъ сдѣлалъ мнѣ разъ услугу, за которую я не хочу остаться неблагодарнымъ. Мы пойдемъ на мѣсто преступленія и все осмотримъ собственными глазами. Я знакомъ съ Жиске́, префектомъ полиціи; намъ не трудно будетъ получить нужное позволеніе.

Позволеніе намъ дали, и мы отправились прямо въ улицу Моргъ. Это одинъ изъ тѣхъ жалкихъ переулковъ, которые соединяютъ улицу Richelien съ улицею Saint-Roch. Дѣло было къ вечеру, но когда мы дошли, то было уже поздно, потому-что этотъ кварталъ очень далекъ отъ нашего. Мы скоро отыскали домъ, потому-что передъ нимъ была цѣлая толпа людей, которые, какъ истинные зѣваки, смотрѣли съ другой стороны улицы на закрытые ставни. Домъ былъ, какъ и всѣ парижскіе дома, съ воротами, съ одной стороны которыхъ, за стекломъ, устроено было углубленіе съ форточкой, назначенное для помѣщенія сторожа. Прежде-чѣмъ войти, мы прошли всю улицу, обогнули какіе-то другіе переулки и, наконецъ, дошли до задней стороны дома. Дюпенъ, въ это же время, осматривалъ всѣ окрестности и домъ такъ подробно, что я не могъ понять: за чѣмъ это ему.

Мы вернулись къ лицевой сторонѣ дома, позвонили, показали нашу бумагу, и бывшіе тутъ полицейскіе впустили насъ. Мы вошли въ ту комнату, гдѣ было найдено тѣло дѣвицы Леспане, и гдѣ до сихъ поръ лежали оба трупа.

Безпорядокъ комнаты былъ строго удержанъ, какъ всегда дѣлается въ подобныхъ случаяхъ. Я увидѣлъ все то, о чемъ было разсказано въ Gazette des tribunaux. Дюпенъ съ величайшимъ вниманіемъ разсматривалъ каждый предметъ, не исключая и тѣлъ самыхъ жертвъ. Потомъ мы прошли въ другія комнаты и спустились во дворъ, постоянно въ сопровожденіи жандарма. Нашъ осмотръ продолжался очень долго, и мы только ночью вышли изъ этого дома. На обратномъ пути товарищъ мой зашолъ, на нѣсколько минутъ, въ контору одного ежедневнаго журнала.

Я уже говорилъ, что у моего друга было много странностей, и что я обходился съ ними осторожно. Теперь пришло ему въ голову не говорить ни слова объ убійствѣ до завтрашняго полудня. Тогда только внезапно спросилъ онъ меня, не замѣтилъ ли я чего-нибудь особеннаго на мѣстѣ преступленія.

И слову особеннаго онъ умѣлъ придать такое выраженіе, что я невольно содрогнулся.

— Нѣтъ, ничего особеннаго, — сказалъ я, — ничего, кромѣ того, что мы оба читали въ газетѣ.

— «Газета, — возразилъ онъ, — мнѣ кажется, не постигла всего необыкновеннаго ужаса этого дѣла. Но оставимъ безъ вниманія неосновательныя ея сужденія. Они считаютъ это тайною, которую раскрыть невозможно, и привела ихъ къ такому заключенію та самая причина, которая облегчаетъ догадки, именно, эксцентрическій видъ всего происшествія. Полиція потерялась именно потому, что нашла мнимое отсутствіе достаточныхъ побужденій не къ самому убійству, а къ варварству, съ которымъ оно совершенно. Они еще въ затрудненіи: какъ соединить голоса, которые спорили между собою, и то обстоятельство, что не нашли никого кромѣ уже мертвой дѣвицы Леспане, а выйдти никто не могъ; иначе увидали бы люди, всходившіе по лѣстницѣ. Странный безпорядокъ въ комнатѣ, тѣло вдвинутое въ трубу, головою внизъ, страшное изуродованіе тѣла старухи, — этихъ фактовъ, вмѣстѣ съ тѣми, о которыхъ я говорилъ, и съ другими, о которыхъ говорить нѣтъ надобности, было достаточно, чтобы поставить въ тупикъ производившихъ слѣдствіе, и сбить съ толку ихъ прославленную проницательность. Между-тѣмъ въ этомъ дѣлѣ нужно именно слѣдить за уклоненіями отъ естественнаго порядка вещей; только тогда разсудокъ откроетъ путь къ истинѣ, и достигнетъ ее, если только это возможно. Въ подобныхъ изслѣдованіяхъ нужно обращать больше вниманія на то, чѣмъ отличаются эти факты отъ обыкновенныхъ, которые встрѣчаются часто, а не допытываться какъ все произошло. Короче сказать, то именно, что мнѣ помогаетъ или, лучше сказать, помогло раскрыть эту тайну, то именно и заставило полицію рѣшить, что дѣла разгадать невозможно.

Я смотрѣлъ на моего друга въ нѣмомъ удивленіи.

— «Я теперь жду, — продолжалъ онъ, глядя на дверь нашей комнаты, — человѣка, который хотя не виновникъ этого преступленія, но все-таки въ немъ отчасти замѣшанъ. Онъ, вѣроятно, невиненъ въ жестокости убійства. Я надѣюсь, что не ошибаюсь въ этомъ предположеніи, на которомъ основывается вся моя надежда разгадать эту трудную загадку. Я жду этого человѣка здѣсь, въ нашей комнатѣ, съ минуты на минуту. Онъ, конечно, можетъ и не придти, но есть вѣроятность, что придетъ. Если онъ явится, то нужно будетъ не выпустить его. Вотъ пистолеты; мы оба знаемъ, къ чему они служатъ въ случаѣ надобности.

Я взялъ пистолеты, не вполнѣ сознавая, что дѣлаю; я едва могъ вѣрить ушамъ своимъ; — между-тѣмъ Дюпенъ продолжалъ свой монологъ. Я уже говорилъ о его разсѣянности въ такія минуты. Онъ обращался ко мнѣ; и хотя говорилъ не громче обыкновенного, но голосъ его былъ такъ настроенъ, какъ-будто онъ говорилъ съ человѣкомъ, который далеко отъ него. Глаза его, съ какимъ-то неяснымъ выраженіемъ, были устремлены въ стѣну.

— «Голоса, которые спорили, — сказалъ онъ, — и которые были всѣмъ слышны на лѣстницѣ, не были голоса этихъ несчастныхъ женщинъ, — это болѣе чѣмъ доказано очевидностью. Это вполнѣ освобождаетъ насъ отъ предположенія: не мать ли убила дочь, и потомъ не лишила ли сама себя жизни.

«Объ этомъ я упоминаю только для того, чтобы разсуждать методически; потому-что госпожа Леспане не могла никакъ имѣть довольно силъ, чтобы вдвинуть тѣло своей дочери въ трубу въ томъ видѣ, какъ оно тамъ найдено; а свойство ранъ, оказавшихся на ней самой, окончательно отстраняетъ всякое подозрѣніе въ ея самоубійствѣ. И такъ, убійство совершено посторонними; ихъ-то споръ и былъ слышенъ на лѣстницѣ.

«Теперь позвольте мнѣ обратить ваше вниманіе не на показанія объ этихъ голосахъ, но на то, что́ есть особеннаго въ этихъ показаніяхъ. Замѣтили ли вы въ нихъ что-нибудь особенное?

— Я замѣтилъ, что грубый голосъ былъ признаваемъ всѣми безъ исключенія свидѣтелями за голосъ Француза, но что касается до голоса пронзительнаго или «суроваго», какъ назвалъ его одинъ изъ свидѣтелей, то встрѣчается большое разногласіе.

— «Это очевидность, — отвѣчалъ Дюпенъ, — а не особенность очевидности. Вы ничего не замѣтили отличительнаго, а между-тѣмъ можно было кое-что замѣтить. Свидѣтели говорятъ одно и то же о грубомъ голосѣ; показаніе единодушное! Но касательно «пронзительнаго голоса» есть особенность; и она состоитъ не въ несогласіи показаній, — а въ томъ, что желаетъ ли его опредѣлить Итальянецъ, Англичанинъ, Испанецъ, Голландецъ, — то они всѣ одинаково считаютъ этотъ голосъ голосомъ иностранца; каждый свидѣтель увѣренъ, что это не голосъ его соотечественника.

«Каждый сравниваетъ этотъ голосъ не съ разговоромъ на извѣстномъ ему языкѣ, а именно напротивъ. Французъ полагаетъ, что это голосъ Испанца, и онъ могъ бы разобрать нѣсколько словъ, если бы былъ знакомъ съ испанскимъ языкомъ. — Голландецъ утверждалъ, что это былъ голосъ Француза; но доказано, что свидѣтель, не зная по-французски, былъ допрашиваемъ черезъ переводчика. Англичанинъ думаетъ, что это былъ голосъ Нѣмца, и онъ не знаетъ по-нѣмецки. Испанецъ положительно увѣренъ, что это былъ голосъ Англичанина, но онъ судитъ единственно по интонаціи, потому-что не имѣетъ ровно никакихъ свѣдѣній въ англійскомъ языкѣ. Итальянцу кажется, что это былъ голосъ Русскаго, но онъ никогда не говорилъ съ природнымъ Русскимъ. Еще одинъ Французъ не соглашается съ первымъ; онъ увѣренъ, что то былъ голосъ Итальянца; но, не будучи знакомъ съ итальянскимъ языкомъ, онъ, какъ и Испанецъ, выводитъ свое заключеніе изъ интонаціи. Значитъ, этотъ голосъ былъ очень необыкновененъ, очень страненъ, если о немъ можно было получить только такія показанія? Голосъ, въ которомъ не могли найдти ничего знакомаго люди, собранные изъ всѣхъ почти главныхъ частей Европы! Вы скажете, что это былъ, можетъ-быть, голосъ азіатца или африканца. Ихъ въ Парижѣ очень немного, но не отвергая возможности такого предположенія, я обращу ваше вниманіе только на три обстоятельства:

«Одинъ изъ свидѣтелей называетъ голосъ скорѣе суровымъ, нежели пронзительнымъ. Еще два другихъ свидѣтеля говорятъ объ этомъ голосѣ, какъ о голосѣ скоромъ и отрывистомъ. Эти свидетели не разобрали ни одного слова, — ни одного звука похожаго на слова.

— «Не знаю, — продолжалъ Дюпенъ, — какое впечатлѣніе возбудилъ я въ вашемъ умѣ; но не задумываясь подтверждаю, что можно извлечь основательные выводы изъ самой этой части показаній, — изъ того, что касается двухъ голосовъ: грубаго и пронзительнаго. И этихъ выводовъ совершенно достаточно, чтобы пробудить догадку, которая укажетъ путь къ окончательному разъясненію тайны.

«Я сказалъ: основательные выводы; но это выраженіе не вполнѣ передаетъ мою мысль. Я хотѣлъ объяснить, что одни только эти выводы удовлетворительны; что изъ нихъ догадка возникаетъ неизбѣжно, какъ нѣчто единственно-возможное. Но что такое именно эта догадка, я вамъ еще не сейчасъ скажу. Я только хочу доказать вамъ, что она, какъ достаточное основаніе, придала рѣшительный характеръ и положительное направленіе изслѣдованію, которое я произвелъ въ комнатѣ.

«Теперь перенесемся воображеніемъ въ эту комнату. Что будетъ первымъ предметомъ нашихъ розысковъ? Средства къ бѣгству, которыми воспользовались убійцы. Мы можемъ, не правда ли, подтвердить, что оба не допускаемъ въ этомъ дѣлѣ ничего сверхъестественнаго. Не демоны же убили мать и дочь. Убійцами были существа матеріальныя, и бѣжали они матеріальными же средствами. Такъ какъ же? Къ счастью, тутъ только одинъ путь; онъ-то и доведетъ насъ къ положительному заключенію. И такъ, разсмотримъ, одно за другимъ, возможныя средства къ бѣгству. Ясно, что когда толпа всходила по лѣстницѣ, убійцы были въ той комнатѣ, гдѣ нашли дѣвицу Леспане, или, по-крайней-мѣрѣ, въ сосѣдней. И такъ, мы должны искать выхода только въ этихъ двухъ комнатахъ. Полиція подымала паркеты, открывала потолки, осматривала постройку стѣнъ. Никакой тайный выходъ не ускользнулъ бы отъ ея проницательности. Но я не повѣрилъ ихъ глазамъ, и все осмотрѣлъ своими; дѣйствительно, потаеннаго хода нѣтъ. Обѣ двери, которыя ведутъ изъ комнатъ въ корридоръ, были крѣпко заперты, и ключи внутри. Смотрѣлъ я и печныя трубы. Ширина ихъ сверху очень обыкновенная, и до восьми или десяти футовъ надъ очагомъ черезъ нихъ не могла бы ускользнуть даже толстая кошка.

«И такъ, мы твердо увѣрены, что разсмотрѣнными путями убѣжать было рѣшительно невозможно; остаются только окошки. Черезъ наружныя окна никто не могъ убѣжать: увидѣла бы толпа на улицѣ. Значитъ, убійцы должны были убѣжать черезъ окна задней комнаты.

«Теперь, когда мы приведены къ этому заключенію такими неопровергаемыми доводами, мы не имѣемъ больше права отвергать это заключеніе по кажущейся его невозможности. И такъ, намъ остается доказать, что эта кажущаяся невозможность въ дѣйствительности не существуетъ.

«Въ комнатѣ два окна. Одно изъ нихъ не застановлено мебелью, и потому все видно. Нижняя же часть другаго закрыта изголовьемъ кровати, которая очень массивна и стоить вплоть у окна. Приведено въ извѣстность, что первое окно было заперто, и твердо укрѣплено изнутри; самыя сильныя старанія открыть его остались безуспѣшны. Въ рамѣ на-лѣво просверлили большую дыру и нашли тамъ большой гвоздь, вколоченный почти по самую шапочку. Осматривая другое окно, нашли точно такой же гвоздь, и усилія открыть окно были также безполезны какъ и при первомъ. Съ той минуты полиція твердо убѣдилась, что этимъ путемъ убѣжать было невозможно. И такъ, считалось излишнимъ вынуть гвозди и открыть окна.

«Мой осмотръ былъ нѣсколько подробнѣе, и именно по той причинѣ, которую я вамъ сейчасъ сказалъ: тутъ-то именно и слѣдовало доказать, что невозможность только кажущаяся.

«Я продолжалъ разсуждать такъ, — á posteriori. Убійцы убѣжали черезъ одно изъ этихъ оконъ. При этомъ они не могли запереть оконъ изнутри, а свидѣтели нашли ихъ запертыми; это заключеніе, по своей очевидности, остановило дальнѣйшія изследованія полиціи о возможности бѣгства черезъ окно. Между-тѣмъ окна были чрезвычайно крѣпко заперты. Значитъ, они должны затворяться сами собою. Это заключеніе было неизбѣжно. Я подошелъ къ свободному окну, вынулъ гвоздь не безъ труда, и попробовалъ поднять окно. Но оно не поддалось моимъ усиліямъ, чего я и ожидалъ. Теперь я былъ увѣренъ, что есть скрытая пружина; и эта догадка, подтвердившая мою мысль, убѣдила меня въ вѣрности моихъ предположеній, хотя мнѣ все еще казались очень темными всѣ обстоятельства, касавшіяся этихъ гвоздей. Продолжая подробный осмотръ, я скоро открылъ секретную пружину и дотронулся до нея, но, довольный своимъ открытіемъ, удержался отъ побужденія открыть окно.

«Я вложилъ гвоздь на прежнее мѣсто, и сталъ подробно его разсматривать. Если кто-нибудь вышелъ черезъ окно, то могъ бы закрыть его съ помощью пружины; но всетаки гвоздь бы не могъ быть на мѣстѣ. Это было ясное заключеніе и еще болѣе съуживало кругъ моихъ разысканій, слѣдовательно, убійцы бежали непремѣнно черезъ другое окно. Предполагая, что пружины обоихъ оконъ были одинаковы, — что было очень вѣроятно, — нужно было непремѣнно отыскать разницу въ гвоздяхъ, или, по-крайней-мѣрѣ, въ томъ, какъ они были укрѣплены. Я взобрался на кровать, и черезъ ея изголовье подробно осмотрѣлъ другое окно. Просунувъ за окно руку я легко нашелъ пружину и заставилъ ее дѣйствовать; она была, какъ я и отгадалъ, совершенно одинакова съ первой. Тогда я сталъ разсматривать гвоздь. Онъ былъ такой же толщины какъ и первый, вколоченъ также почти вплоть до шапочки.

«Вы скажете, что я вѣрно былъ озадаченъ; но если вы это думаете, то значитъ вы ошиблись въ свойствѣ моихъ доводовъ. До сихъ поръ я не сдѣлалъ ни одной ошибки, ни на минуту не потерялъ слѣда; не было пропущено ни одного кольца для полной цѣпи. Я слѣдилъ за тайною до последняя ея фазиса, а этотъ фазисъ и былъ — гвоздь. Онъ, какъ я сказалъ, во всемъ походилъ на своего сосѣда у другаго окна; но этотъ фактъ, какъ онъ ни казался положительнымъ, дѣлался совершенно ничтожнымъ передъ тѣмъ господствующимъ убѣжденіемъ, что въ этотъ гвоздь окончательно упиралась путеводная нить. Должно-быть, сказалъ я себѣ, въ этомъ гвоздѣ есть какой-нибудь недостатокъ. Я дотронулся до него, и шапочка съ частицей самаго гвоздя, примѣрно на четверть дюйма, осталась у меня въ пальцахъ. Остальная часть гвоздя была въ дырѣ, гдѣ она сломалась. Этотъ переломъ былъ давнишній, потому-что края были все покрыты ржавчиной; сломанъ гвоздь былъ ударомъ молотка, который вбилъ часть шапочки въ оконную раму. Я приложилъ шапочку къ гвоздю и образовалась цѣлость; разломъ былъ непримѣтенъ. Я подавилъ пружину и тихонько на нѣсколько дюймовъ поднялъ окно: шапочка гвоздя двинулась вмѣстѣ съ нимъ, не выходя изъ своей дыры. Я опять закрылъ окно, и гвоздь опять получилъ видъ цѣлости.

«До этой минуты тайна была раскрыта. Убійца бѣжалъ черезъ окно, которое было у кровати. Само ли окно опустилось за нимъ, или закрыла его человѣческая рука, все равно; его придерживала пружина, а слѣдователи приписали это гвоздю; и такъ, дальнѣйшее изслѣдованіе казалось имъ излишнимъ.

«Теперь весь вопросъ состоитъ въ томъ, какимъ-образомъ можно было слѣзть внизъ. Что касается до этого, то я получилъ рѣшеніе при прогулкѣ около строенія. Въ пяти съ половиною футахъ отъ этого окна я увидѣлъ цѣпь громоваго отвода. Но отъ этой цѣпи никто-бы не могъ достать окна, а тѣмъ-менѣе влѣзть въ него. Однако же я замѣтилъ, что ставни въ четвертомъ этажѣ были особеннаго устройства, съ желѣзными рѣшетками. Онѣ теперь вышли изъ употребленія; ихъ часто встрѣчаешь только въ Ліонѣ и Бордо, въ старыхъ домахъ. Такія ставни дѣлаются какъ обыкновенная дверь (простая, а не съ двумя половинками), съ тою только разницею, что нижняя ихъ часть прорѣзная и обнесена рѣшеткой, за которую очень легко взяться рукою. Въ томъ домѣ, о которомъ идетъ дѣло, эти ставни были шириною не менѣе добрыхъ трехъ-съ-половиною футовъ. Когда мы ихъ осматривали съ задней части дома, то оба окна были на половину открыты, то-есть ставни составляли прямой уголъ со стѣной. Вѣроятно полиція, какъ и я, осматривала заднюю часть строенія; но глядя на эти рѣшетчатыя ставни въ ихъ ширину (оттуда иначе и нельзя ихъ видѣть) она не обратила достаточнаго вниманія на эту ширину, или, по-крайней-мѣрѣ не придала ей должной важности. Или, убѣдившись, что убійцы не могли бѣжать этимъ путемъ, агенты сдѣлали ставнямъ самый небрежный осмотръ.

«Мнѣ же сдѣлалось очевиднымъ, что если вообразить себѣ ставень того окна, которое у постели, открытымъ и прислоненнымъ къ стѣнѣ, то онъ будетъ только въ двухъ футахъ отъ цѣпи громоваго отвода. Ясно было тоже, что при необыкновенной энергіи и ловкости можно было, съ помощью этой цѣпи, ворваться въ комнату черезъ окно. На разстояніи двухъ съ половиною футовъ (я предполагаю, что ставень былъ совершенно отворенъ) вору было бы очень удобно схватиться за рѣшетку. Тогда онъ могъ бы оставить цѣпь, крѣпко упереться ногами въ стѣну и живо броситься въ комнату, увлекая за собою ставень съ такою силою, что тотъ запрется самъ собою, — предполагая, что окно отворено въ ту минуту.

«Замѣтьте: я говорю, что нужна энергія самая необыкновенная, для того, чтобы такое трудное, такое смѣлое предпріятіе могло удаться. Цѣль моя — доказать вамъ во первыхъ, что это могло случиться, а во вторыхъ, и это главное, привлечь ваше вниманіе на весьма необыкновенную, почти сверхъестественную быстроту и ловкость, которая здѣсь была необходима.

«Вы, конечно, скажете, говоря судебнымъ слогомъ, что если я хочу доказывать свое предположеніе á fortiore, то мнѣ скорѣе слѣдуетъ уменьшать нужную въ этомъ случаѣ энергію, чѣмъ придавать ей особенную важность. Можетъ-быть такъ обыкновенно дѣлаютъ въ судахъ; но это неосновательно. Моя окончательная цѣль — истина. Въ эту минуту я хочу, чтобы вы сблизили эту совершенно-необыкновенную энергію съ тѣмъ особеннымъ голосомъ, пронзительнымъ (или скорымъ, отрывистымъ), — такимъ голосомъ, о національности котораго было столько разногласія, и въ которомъ никто не могъ разобрать словъ, членораздѣльныхъ звуковъ.

При этихъ словахъ въ моемъ умѣ стало возникать смутное, едва уловимое понятіе о мысли Дюпена. Мнѣ казалось, что я на границѣ пониманія, но не могу понять вполнѣ; точно-такъ какъ иногда бываешь на границѣ воспоминанія, и никакъ не можешь вспомнить. Мой другъ продолжалъ: "Вы видите, — сказалъ онъ, что я перемѣнилъ вопросъ о входѣ на вопросъ о выходѣ. Я хотѣлъ непремѣнно доказать, что убійцы вошли въ комнату и вышли изъ нея однимъ и тѣмъ же путемъ. Теперь возвратимся въ комнату, осмотримъ всѣ особенности. Говорятъ, что ящики комода были разграблены, а между-тѣмъ тамъ нашли много нетронутыхъ вещей, изъ одежды. Значитъ, это заключеніе нелѣпо; это просто предположеніе, — и предположеніе довольно глупое, вотъ и все. Какъ мы можемъ знать, было ли въ комодѣ еще что-нибудь, кромѣ того, что нашли? — Госпажа Леспане и ея дочь вели жизнь очень скромную, рѣдко принимали къ себѣ гостей и рѣдко выходили сами, такъ-что имъ не было необходимости часто перемѣнять тоалетъ. Тѣ вещи, которыя нашлись въ комодѣ, были не худшей доброты нежели могли имѣть Леспане, такъ-что, вѣроятно, лучшихъ и не было. Если же воръ укралъ нѣсколько вещей, то отчего онъ не укралъ лучшихъ, — или, отчего, наконецъ, не укралъ всѣхъ? Однимъ словомъ, зачѣмъ онъ предпочелъ взять узелъ бѣлья, а оставить четыре тысячи франковъ золотомъ? — Золото осталось цѣло. Та самая сумма, какую показалъ банкиръ Миньйо, была найдена нетронутая на полу, въ мѣшкахъ. Я хочу непремѣнно удалить отъ васъ неосновательную мысль о корысти, мысль, которую забрала себѣ въ голову полиція, потому только, что въ этотъ домъ были принесены деньги. На каждомъ шагу въ жизни встрѣчаются гораздо болѣе замѣчательныя стеченія обстоятельствъ, нежели принесеніе въ домъ денегъ, и убійство черезъ три дня въ томъ же домѣ, — и мы не останавливаемся на нихъ ни одной минуты. Вообще, разныя стеченія обстоятельствъ можно назвать камнемъ преткновенія при разысканіяхъ этихъ умовъ поверхностныхъ, съ мыслью невыработанною, не знающихъ азбуки теоріи вѣроятностей, — той теоріи, которой человѣческое знаніе обязано своими славнѣйшими завоеваніями, лучшими открытиями. Въ настоящемъ случаѣ, если бы золота не нашли, то свѣдѣніе, что оно было доставлено въ этотъ домъ три дня прежде, было бы важнѣе простого стеченія обстоятельствъ. Это подтвердило бы мысль о корысти. Если же теперь предполагать, что золото было побужденіемъ къ убійству, то нужно думать, что преступникъ былъ очень нерѣшителенъ и глупъ, если онъ забылъ золото, а съ тѣмъ вмѣстѣ — побудительную причину своего преступленія.

«Запомните хорошенько тѣ пункты, на которые я обратилъ ваше вниманіе: — этотъ особенный голосъ, эту необыкновенную ловкость, и это поразительное отсутствіе корысти въ такомъ свирѣпомъ убійствѣ. —Теперь разсмотримъ отдѣльно это варварство. Мы видѣли женщину, задушенную руками и засунутую въ трубу головою внизъ. Обыкновенные убійцы не употребляютъ такихъ средствъ; никогда не прійдетъ имъ въ голову спрятать такимъ-образомъ трупъ своей жертвы. Согласитесь, что это фантазія самая необыкновенная, самая странная — заткнуть тѣло въ трубу; — вообще, это совсѣмъ не похоже на обыкновенныя человѣческія дѣйствія; даже величайшіе изверги не сдѣлали бы этого. Подумайте также, какая ужасная сила нужна была для того, чтобы вставить тѣло въ такое отверстіе, и притомъ такъ, что соединенными усиліями нѣсколькихъ человѣкъ едва можно было вынуть его.

«Обратимъ еще вниманіе на другія обстоятельства этой необыкновенной силы. Въ каминѣ нашли пучки волосъ густыхъ и сѣдыхъ. Они были вырваны съ корнями. Вы знаете, какую силу нужно имѣть, чтобы вырвать изъ головы разомъ волосъ двадцать или тридцать. Вы, какъ и я, видѣли эти волосы. На корняхъ ихъ была запекшаяся кровь — какой ужасъ! И даже кожа была вырвана вмѣстѣ съ волосами; — вотъ еще вѣрное доказательство той страшной силы, которую нужно было употребить, чтобы вырвать вдругъ, можетъ-быть пятьсотъ тысячъ волосъ.

«Не только шея старухи была перерѣзана, но голова совершенно отдѣлена отъ туловища; инструментомъ была просто бритва. Прошу замѣтить эту звѣрскую свирѣпость. Но говоря о ранахъ на тѣлѣ госпожи Леспане, г. Дюма и его почтенный помощникъ г. Этьенъ подтвердили, что эти раны произошли отъ орудія тупаго; и въ этомъ они были совершенно правы. Вѣроятно это орудіе было просто — мостовая двора, куда жертва упала изъ окна, что около кровати. Эта мысль, какъ она ни проста въ сущности, не пришла въ голову полиціи по той же причинѣ, по которой она не приняла въ соображеніе ширины ставней; потому-что, разсчитывая на извѣстные гвозди, окна казались герметически закрытыми, и слѣдователи были очень далеки отъ предположенія, что окна эти когда-нибудь открывались.

«Теперь, если вы, въ помощь ко всему что́ сказано выше, хорошо замѣтили странный безпорядокъ въ комнатѣ, то мы уже довольно подвинулись, и вы можете соединить идеи: необыкновенной ловкости, звѣрской свирѣпости, варварства безъ нужды, нелѣпости въ ужасномъ, совершенно несвойственной человѣку; къ тому же вспомните голосъ, совершенно-незнакомый человѣческому слуху многихъ націй, голосъ для всѣхъ одинаково непонятный. Какой вы сдѣлаете изъ этого выводъ? Какое впечатлѣніе произвелъ я на ваше воображеніе?"

Дрожь пробѣжала по моему тѣлу, когда Дюпенъ предложилъ мнѣ этотъ вопросъ. — Сумасшедшій, — сказалъ я, — совершилъ это убійство: вѣрно бѣшеный убѣжалъ изъ какого-нибудь сумасшедшая дома по сосѣдству.

— «Не очень дурно, — возразилъ онъ, — ваша мысль почти примѣнима. Но, всетаки, о голосахъ сумасшедшихъ, даже въ ихъ самыхъ дикихъ припадкахъ, нельзя сказать того, что говорятъ о голосѣ, слышанномъ на лѣстницѣ. Сумасшедшіе всетаки принадлежатъ къ какой-нибудь націи; и какъ бы ни былъ несвязенъ ихъ разговоръ, однако въ немъ можно отличить слова. Кромѣ того, волоса сумасшедшаго не похожи на тѣ, которые теперь у меня въ рукахъ. Я вынулъ ихъ изъ окостенѣлыхъ и сжатыхъ пальцевъ госпожи Леспане. Скажите, что вы думаете объ этихъ волосахъ?»

— Дюпенъ! — сказалъ я, совершенно взволнованный, — это очень странные волосы, — они не человѣческіе!

— «Я и не называлъ ихъ человѣческими, — отвѣчалъ онъ, — но прежде-чѣмъ мы рѣшимъ все это, я попрошу васъ взглянуть на маленькій рисунокъ, который я начертилъ на этой бумажкѣ. Это точный снимокъ того, что въ нѣкоторыхъ показаніяхъ означено словами: черныя пятна и глубокіе слѣды ногтей на шеѣ дѣвицы Леспане, и что гг. Дюма и Этьенъ называютъ рядомъ багровыхъ пятенъ, происшедшихъ очевидно отъ давленія пальцами.

— «Вы видите по этому рисунку, — продолжалъ мой другъ, кладя бумагу на столъ, — что шея была схвачена сильно и твердо. — Не видно, чтобы пальцы сколько-нибудь скользили. Каждый палецъ, можетъ-быть до самой смерти жертвы, оставался на томъ же мѣстѣ, какъ въ первую секунду обхвата. Теперь попробуйте вложить въ одно время всѣ ваши пальцы по порядку въ эти знаки, на которыхъ ясно обозначались пальцы.»

Я пробовалъ, но напрасно.

— «Можетъ-быть, — сказалъ Дюпенъ, — мы этотъ опытъ дѣлаемъ не совсѣмъ вѣрно. Бумага разложена на плоской поверхности, а горло человѣческое — цилиндрическое. Вотъ полѣно, котораго окружность почти равна шеѣ. Разверните рисунокъ кругомъ этого полѣна, и начнемъ опытъ снова.»

Я исполнилъ его желаніе, но трудность была еще очевиднѣе, чѣмъ сначала.

— Это, — сказалъ я, — не слѣды человѣческой руки.

— «Теперь, — сказалъ Дюпенъ, — прочтите этотъ отрывокъ изъ Кювье.

Это была подробная, анатомическая, описательная исторія большаго краснаго Орангъ-Утанга съ острововъ Восточной-Индіи. Всякій достаточно знаетъ о гигантскомъ сложеніи, необыкновенной силѣ и ловкости, дикой свирѣпости и подражательной способности этого животнаго. Я въ одинъ мигъ понялъ весь ужасъ убійства.

— Описаніе пальцевъ, — сказалъ я, когда окончилъ чтеніе, — совершенно согласуется съ рисункомъ. Я вижу, что ни одно животное, — кромѣ Орангъ-Утанга, и именно этой породы, — не могло бы сдѣлать такихъ знаковъ, какіе вы нарисовали. Этотъ клочекъ красной шерсти тоже сходенъ съ тою, о которой упоминается у Кювье. Но я все еще не вполнѣ отдаю себѣ отчетъ обо всѣхъ подробностяхъ этой ужасной тайны. Вѣдь слышали споръ двухъ голосовъ, и одинъ изъ нихъ неоспоримо былъ голосъ Француза.

— «Это правда; и вѣроятно вы помните, что всѣ единогласно присвоивали этому голосу слова: Боже мой! Въ данныхъ обстоятельствахъ эти слова, по показанію одного изъ свидѣтелей, кандитера Монтани, выражали какъ-будто упрекъ и выговоръ. На этихъ-то двухъ словахъ я и основалъ надежду раскрыть окончательно загадку. Какой-нибудь Французъ зналъ объ этомъ убійствѣ. Очень можетъ быть, — даже болѣе, нежели вѣроятно, — что онъ совершенно невиненъ и не участвовалъ въ этомъ кровавомъ дѣлѣ. Орангъ-Утангъ могъ убѣжать отъ него. Очень можетъ быть, что хозяинъ бросился за нимъ вслѣдъ, вплоть до самой комнаты, но что при быстромъ ходѣ тѣхъ ужасныхъ событій, которыя послѣдовали, онъ не успѣлъ его поймать. Животное еще на свободѣ. Я не буду разсказывать своихъ дальнѣйшихъ предположеній; даже не имѣю права давать этимъ идеямъ опредѣленнаго значенія, потому-что тѣни размышленій, на которыхъ онѣ основаны, едва имѣютъ достаточную глубину для оцѣнки ихъ моимъ разсудкомъ; тѣмъ-болѣе я не могу требовать, чтобы ихъ понималъ другой. И такъ, мы назовемъ ихъ предположеніями, и только въ такомъ смыслѣ будетъ говорить о нихъ. Если нашъ Французъ невиненъ, какъ я полагаю, въ этой свирѣпости, то онъ явится сюда по объявленію, которое я оставилъ вчера вечеромъ, когда мы возвращались домой, въ конторѣ журнала «Le Monde» (листокъ, посвященный морскому дѣлу, и очень распространенный между моряками). — Дюпенъ подалъ мнѣ бумагу, и я прочелъ:

Объявленіе. Найденъ въ Булонскомъ лѣсу утромъ.... числа,.... мѣсяца (утро убійства), очень рано, огромный красный Орангъ-Утангъ изъ породы острова Борнео. Хозяинъ его (который, по догадкамъ, долженъ быть морякъ съ какого-нибудь мальтійскаго корабля), можетъ получить обратно эту обезьяну, если представитъ вѣрное описаніе ея примѣтъ и уплатитъ сделанныя издержки тому, кто поймалъ и оставилъ у себя животное. Узнать въ Сенъ-Жерменскомъ предмѣстьи, въ улицѣ...., домъ подъ №...., въ третьемъ этажѣ.

— Какъ же вы могли узнать, — спросилъ я Дюпена, — что этотъ человѣкъ морякъ, да еще съ мальтійскаго корабля?

— «Не знаю такъ ли, — сказалъ онъ, — я не увѣренъ въ этомъ. Но вотъ ленточка; по ея формѣ и засаленности, я заключаю, что она служила для завязыванія одной изъ тѣхъ косъ, которыми такъ щеголяютъ матросы. Кромѣ-этого, такой узелъ рѣдко кто сумѣетъ сдѣлать кромѣ моряка, и именно Мальтійца. Я поднялъ эту ленточку около цѣпи громоваго отвода. Невозможно, чтобы она принадлежала одной изъ двухъ жертвъ. Наконецъ, если я ошибся въ предположеніи, если ленточка непринадлежитъ Французу — моряку съ мальтійскаго корабля, то я никому не сдѣлаю вреда этимъ объявленіемъ. Если я ошибся, то хозяинъ Орангъ-Утанга просто подумаетъ, что какія-нибудь обстоятельства заставили меня предполагать это, и даже не потрудится о нихъ подумать. Если же я угадалъ вѣрно, то дѣло значительно подвинется впередъ. Французъ знаетъ объ убійствѣ, и хотя самъ въ немъ невиненъ, однако не сейчасъ рѣшится отвѣчать на объявленіе, и требовать своего Орангъ-Утанга. Онъ будетъ разсуждать такъ:

«Я невиненъ; я бѣденъ; Орангъ-Утангъ дорого стоитъ; — для меня онъ — цѣлое состояніе; зачѣмъ же, по какимъ-нибудь пустымъ ожиданіямъ опасности, я потеряю его? Вотъ онъ, онъ у меня подъ рукой. Его нашли въ Булонскомъ лѣсу, — на большомъ разстояніи отъ мѣста преступленія. Можетъ ли кто-нибудь подозрѣвать, что дикое животное было убійцей? Полиція совершенно сбилась, — она не могла отыскать никакихъ слѣдовъ. Даже еслибы нашли животное, то невозможно было бы доказать, что я зналъ объ убійствѣ, или обвинить меня за это знаніе. Наконецъ, и прежде всего, меня уже знаютъ. Въ объявленіи говорится, что я хозяинъ звѣря. Но я не знаю, до какой степени въ этомъ увѣрены. Если я не потребую собственности, которая такъ дорого стоитъ, и которую считаютъ моею, то могу навлечь на животное опасное подозрѣніе. А это была бы очень дурная политика съ моей стороны — привлекать вниманіе на себя или на животное. Лучше всего, отзовусь на журнальное объявленіе, возьму обратно своего Орангъ—Утанга, и запру его покрѣпче, покуда не забудутъ объ этомъ дѣлѣ».

Въ эту минуту послышались шаги на лѣстницѣ.

— «Приготовьтесь, — сказалъ Дюпенъ, — возьмите пистолеты, но не употребляйте ихъ въ дѣло, не показывайте ихъ безъ моего сигнала.»

Ворота были отворены, посѣтитель вошелъ во дворъ и уже прошелъ нѣсколько ступеней лѣстницы. Но онъ какъ-будто колебался. Дюпенъ живо бросился къ двери, но въ эту минуту мы опять услышали, что шаги подымаются вверхъ. На этотъ разъ, посѣтитель смѣло шолъ впередъ, и постучался у нашей двери.

— «Войдите», — сказалъ Дюпенъ веселымъ и ласковымъ голосомъ.

Вошелъ мужчина, очевидно морякъ, — высокій, сильный, широкоплечій; въ немъ видна была смѣлость поразительная, но, вмѣстѣ-съ-тѣмъ, нисколько не непріятная. Лицо у него было очень загорѣлое и на-половину закрытое бакенбардами и усами. При немъ была толстая дубовая палка, но другаго оружія, казалось, не было. Онъ намъ неловко поклонился, и пожелалъ добраго вечера на французскомъ языкѣ, который хотя и былъ испорченъ иностраннымъ акцентомъ, но все еще довольно выказывалъ парижское происхожденіе.

— «Садитесь, любезный другъ, — сказалъ Дюпенъ, — вѣрно вы пришли за своимъ Орангъ-Утангомъ. Честное слово, я завидую вамъ; онъ замѣчательно красивъ и вѣрно страшно дорогъ. Который ему годъ?»

Матросъ свободно вздохнулъ, какъ-будто освобожденный отъ большой тяжести, и отвѣчалъ самоувѣреннымъ голосомъ:

— Право, не могу сказать навѣрное; должно-быть, не болѣе четырехъ или пяти лѣтъ. Онъ у васъ здѣсь?

— «Нѣтъ, у насъ не было здѣсь удобнаго мѣста, гдѣ бы запереть его. Онъ недалеко отсюда, въ конюшнѣ, въ улицѣ Дюбуръ. Вы можете принять его завтра утромъ. Вы имѣете возможность доказать, что это ваша собственность?»

— Да, милостивый государь, конечно.

— «Право, мнѣ жаль будетъ съ нимъ разстаться», — сказалъ Дюпенъ.

— Я понимаю, — сказалъ посетитель, — что ваши труды должны быть вознаграждены; я разсчитывалъ на это, и охотно дамъ награжденье тому, кто нашелъ животное, — разумѣется, награжденье умѣренное.

— «Хорошо, — отвѣчалъ мой другъ, — это все, дѣйствительно, очень справедливо. Ну, что же вы дали бы? Да вотъ что, я самъ вамъ скажу какую мнѣ нужно награду: вы мнѣ разскажете все, что знаете объ убійствахъ въ улицѣ Моргъ.

Дюпенъ произнесъ послѣднія слова очень тихо и спокойно; съ тѣмъ же спокойствіемъ подошелъ къ двери, заперъ ее и положилъ ключъ въ карманъ. Потомъ онъ вынулъ изъ боковаго кармана пистолетъ, и хладнокровно положилъ его на столъ.

Морякъ покраснѣлъ такъ, что можно было ожидать апоплексическаго удара. Онъ всталъ, выпрямился и схватился за палку; но черезъ минуту опять опустился на стулъ, дрожа всѣмъ тѣломъ и блѣдный какъ смерть. Онъ не могъ выговорить ни слова. Я отъ всего сердца жалѣлъ о немъ.

— «Другъ мой, — сказалъ Дюпенъ голосомъ, полнымъ доброты, — вы напрасно пугаетесь, — увѣряю васъ. Мы не хотимъ сдѣлать вамъ зла. Клянусь вамъ честью порядочнаго человѣка и Француза, у насъ нѣтъ противъ васъ злаго умысла. Я увѣренъ, что вы невинны въ этихъ ужасахъ. Это, однако, не значитъ еще, что вы къ нимъ совсѣмъ неприкосновенны. Мои слова ясно показываютъ вамъ, что я имѣю объ этомъ дѣлѣ такія вѣрныя свѣдѣнія, какихъ вы не предполагали. Теперь все объяснилось. Вы ничего не сдѣлали такого, что было бы въ вашей власти отвратить, — ничего, конечно, въ чемъ вы были бы виновнымъ. Вы могли безнаказанно украсть, но вы и въ этомъ не захотѣли быть преступнымъ. У васъ нѣтъ причинъ скрывать что бы то ни было. Съ другой стороны, васъ заставляютъ правила чести объявить все, что вы знаете. Въ это время невинный сидитъ въ тюрмѣ за то самое преступленіе, которое вы можете разъяснить.

Пока Дюпенъ говорилъ это, матросъ почти совсѣмъ пришелъ въ себя; но его прежняя смѣлость совершенно исчезла.

— «Помоги мнѣ Боже! — сказалъ онъ, — послѣ небольшаго молчанія, — я разскажу вамъ все, что знаю объ этомъ дѣлѣ; но боюсь, вы не повѣрите и половинѣ, — я былъ бы глупецъ, еслибы ожидалъ довѣрія. Всетаки я невиненъ, и выскажу все что у меня на сердцѣ, хотя бы это мнѣ стоило жизни!

Вотъ что онъ намъ разсказалъ. Онъ недавно плавалъ въ Индѣйскомъ архипелагѣ. Нѣсколько матросовъ, въ томъ числѣ и онъ, сошли на берегъ въ Борнео, и проникли во внутренность страны, погулять и посмотрѣть на тамошнія диковинки. Онъ и его товарищъ поймали Орангъ-Утанга. Товарищъ этотъ умеръ, и животное сдѣлалось исключительною собственностью нашего моряка. Много было хлопотъ съ непокорнымъ и свирѣпымъ плѣнникомъ во время путешествія; наконецъ матросу удалось водворить его безопасно въ своей квартирѣ, въ Парижѣ. Чтобы не привлекать на животное несноснаго любопытство сосѣдей, онъ бережно заперъ его, до излеченія ушиба на ногѣ, которому оно подверглось еще на кораблѣ. Его намѣреніе было, въ послѣдствіи, продать этого Орангъ-Утанга.

Разъ ночью, или лучше сказать утромъ, — въ утро убійства, — морякъ возвратился съ небольшой матросской пирушки, и нашелъ животное у себя въ спальной: оно вырвалось изъ сосѣдней комнаты, въ которой хозяинъ считалъ его крѣпко запертымъ. Обезьяна сидѣла передъ зеркаломъ съ бритвой въ рукѣ, съ намыленнымъ лицомъ, и пробовала бриться; вѣрно она видѣла черезъ щелку двери, какъ дѣлалъ это ея хозяинъ. Онъ пришелъ въ ужасъ, увидѣвъ такое опасное орудіе въ рукахъ свирѣпаго звѣря, который могъ надѣлать съ нимъ столько вреда, и не зналъ на что ему рѣшиться. Обыкновенно онъ плетью заставлялъ животное покоряться, даже въ самыхъ бѣшеныхъ его порывахъ; онъ и на этотъ разъ хотѣлъ прибѣгнуть къ тому же средству. Но при видѣ плети Орангъ-Утангъ бросился въ дверь, быстро спустился съ лѣстницы, и воспользовавшись открытымъ на бѣду окномъ, бросился на улицу.

Матросъ, въ отчаяніи, бросился преслѣдовать обезьяну; она, все съ бритвой въ рукѣ, изрѣдка останавливалась, обертывалась и дѣлала гримасы хозяину, который бѣжалъ за ней. Она стояла на мѣстѣ только до тѣхъ поръ, пока считала разстояніе между собою и хозяиномъ еще не столько близкимъ, чтобы онъ могъ ее поймать; потомъ она опять пускалась бѣжать. Эта погоня продолжалась довольно долго. На улицахъ все было тихо, могло быть часа три утра. Въ переулкѣ, позади улицы Моргъ, вниманіе бѣглеца было привлечено свѣтомъ изъ открытаго окна госпожи Леспане, въ четвертомъ этажѣ ея дома. Онъ бросился къ стѣнѣ, замѣтилъ цѣпь громоваго отвода, вскарабкался по ней съ изумительной быстротой, схватился за ставень, который былъ открытъ и прислоненъ къ стѣнѣ, — и упираясь въ него, прямо прыгнулъ на изголовье кровати.

Вся эта гимнастика не продолжалась и минуты. Ставень опять отскочилъ къ стѣнѣ, получивъ толчекъ отъ прыжка Орангъ-Утанга въ комнату.

Однако матросъ чувствовалъ и радость и безпокойство. Онъ имѣлъ твердую надежду поймать животное, потому-что ему трудно было убѣжать оттуда, куда оно теперь попалось. Но нельзя было не безпокоиться о томъ, что оно будетъ дѣлать въ домѣ. Эта мысль заставила моряка броситься по слѣдамъ бѣглаго. Моряку не трудно было взобраться по цѣпи громоваго отвода; но когда онъ взлѣзъ на одну высоту съ окномъ, имѣя его по лѣвую сторону, то нашелся въ большомъ затрудненіи; онъ могъ только выпрямиться и стать такъ, чтобы взглянуть внутрь комнаты. Но картина, которая ему представилась, такъ его ужаснула, что онъ чуть не упалъ. Тогда-то поднялись тѣ ужасные крики посреди ночной тишины, которые разбудили жителей улицы Моргъ.

Госпожа Леспане съ дочерью, въ ночной одеждѣ, вѣроятно перебирали какія-нибудь бумаги въ томъ желѣзномъ сундучкѣ, о которомъ говорено въ показаніяхъ, и который былъ выдвинутъ на средину комнаты. Онъ былъ открытъ, а все, что было въ немъ, было разложено на полу. Жертвы были, вѣроятно, обращены спиною къ окну; и если судить по времени отъ минуты вторженія животнаго и до первыхъ криковъ, то можно подумать, что онѣ замѣтили его не тот-часъ. Шумъ ставня, вѣрно, онѣ приписали вѣтру.

Когда матросъ взглянулъ въ комнату, то увидѣлъ, что страшное животное схватило госпожу Леспане за волосы, которые были распущены, потому-что она ихъ чесала, и стало водить бритвой около ея лица, подражая пріемамъ цирюльника. Дочь лежала безъ движенія на полу: она лишилась чувствъ. Крики и усилія старухи, между-тѣмъ какъ ей вырывали волосы изъ головы, перемѣнили миролюбивые замыслы обезъяны на гнѣвъ. Въ одинъ мигъ, съ необыкновенной быстротой, Орангъ-Утангъ своею могущественною рукою отдѣлилъ голову госпожи Леспане отъ туловища. Видъ крови превратилъ его гнѣвъ въ бѣшенство. Онъ скрежеталъ зубами, изъ глазъ его сверкали искры. Онъ бросился на тѣло молодой дѣвушки, впился ей въ горло когтями, и не вынулъ ихъ пока не задушилъ ее. Его блуждающіе и дикіе глаза остановились на изголовьѣ кровати, надъ которой онъ и увидѣлъ лицо своего хозяина, оцѣпенѣвшее отъ ужаса.

Бѣшенство животнаго, которое, безъ сомнѣнія, хорошо помнило страшную плеть, сейчасъ же превратилось въ страхъ. Зная, что наказаніе заслужено, Орангъ-Утангъ какъ-будто захотѣлъ скрыть кровавые слѣды своего преступленія. Онъ сталъ кидаться по комнатѣ въ какомъ-то нервномъ раздраженіи, бросая и ломая мебель при каждомъ движеніи; потомъ сорвалъ тюфяки съ постели; схватилъ тѣло дочери и запряталъ его въ трубу, гдѣ оно потомъ и было найдено; наконецъ принялся за старуху, которую и выбросилъ въ окно.

Когда обезьяна показалась у окна съ своей совершенно изуродованной ношей, то испуганный матросъ нагнулся, спустился не задумываясь по цѣпи и бѣжалъ домой. Онъ такъ боялся послѣдствій этого ужаснаго происшествія, что даже рѣшился предоставить судьбѣ Орангъ-Утанга. Голоса, которые люди слышали на лѣстницѣ, были его восклицанія ужаса и визгъ обезъяны.

Больше мнѣ ничего почти не остается прибавить. Орангъ-Утангъ, вѣроятно, бѣжалъ изъ комнаты по цѣпи громоваго отвода въ ту самую минуту, когда отворили дверь. Бѣжавъ, онъ вѣрно захлопнулъ опять окно. — Въ послѣдствіи онъ былъ пойманъ самимъ хозяиномъ, который продалъ его за хорошую цѣну въ Jardin des Plantes.

Лебонъ былъ освобожденъ, какъ-скоро мы разсказали всѣ подробности дѣла, съ нѣкоторыми поясненіями самаго Дюпена, въ комнатѣ префекта полиціи. Префектъ, при всемъ своемъ добромъ расположеніи къ моему другу, не могъ скрыть неудовольствія, видя, что дѣло приняло такой оборотъ. Онъ даже не вытерпѣлъ и сказалъ одинъ или два сарказма насчетъ маніи тѣхъ людей, которые, непрошеные, мѣшаются въ его служебный обязанности.

— «Пусть онъ себѣ говоритъ что хочетъ, — сказалъ Дюпенъ, который не счелъ нужнымъ отвѣчать. — Пусть поболтаетъ, его душѣ будетъ легче. Я счастливъ побѣдою надъ нимъ на его собственной землѣ. Однако, рѣшительно нечему удивляться, что онъ не могъ разгадать этой тайны, ему простительнѣе чѣмъ онъ самъ думаетъ. Пріятель нашъ префектъ слишкомъ хитеръ, чтобы быть глубокимъ. Его знаніе не имѣетъ основанія. Оно все состоитъ изъ одной головы безъ тѣла, какъ изображеніе Медузы, или, если хотите, все изъ головы и плечъ, какъ треска. Но, все-таки, онъ хорошій человѣкъ. Всего больше я люблю его за особенную замашку, которая доставила ему репутацію генія. Я хочу сказать о его страсти отвергать то, что есть, и толковать о томъ, чего нѣтъ.

__________

---

1. Названія улицы Morgue, — пассажа Lamartine и проч. выдуманы самимъ Поэ. Изъ его біографіи мы знаемъ, что онъ никогда не бывалъ въ Парижѣ. («Сынъ Отеч.» 1856 года, № 14).
   
   Прим. ред. С. О.