Мы должны предупредить читателя, что поставленная нами в заглавии «Ужасная ночь, или Драма» И. А. Островского, принадлежит не автору «Свои люди — сочтемся», а другому, новому, поэту. Надеемся, что никто не смешает этих двух писателей.
С тех пор как в последнее время сделался большой запрос на ум, люди, никогда не державшие пера в руках, не подготовленные к литературе ни жизнию, ни образованием, начали писать. Петербург и Москва обратились в огромные фабрики, где производится умственная провизия на всю провинциальную Россию. Скоро читателей будет гораздо меньше, чем авторов. Критика отступилась, противоречиям нет конца. Пьяницы стали проповедовать воздержание, литературные промышленники — бескорыстие, взяточники — добросовестность. Аскоченский заговорил о смиренномудрии, и Старчевский, издающий печатную бумагу под именем «Сына отечества», толкует о направлении и единстве идей. Да что же это такое? Убедимся, что литература не канцелярия и журналистика не дойная корова. Неужели в самом деле, за отсутствием таланта, нам некуда приложить силы, употребив их и с большей пользой, и с меньшим упреком на совести.
На эти размышления навела нас комедия г. Островского (И.А.). Мы думаем, что она принадлежит юноше, еще не покинувшему школьной скамейки. Незнание жизни и первых условий искусства озадачивает на каждом шагу; непростительные промахи против грамматики и небрежное обращение с языком доходят до крайней смелости. Содержание комедии то же, что «Не в свои сани не садись», с той только разницей, что здесь действие происходит между помещиками.
Действующие лица разделены на прилежных и ленивых: первые выражаются языком старых подъячих, а вторые отличаются удивительным незнанием самых обыкновенных вещей, незнанием, доходящим до поразительной наивности. Героев, говорящих на французском языке, автор заставляет делать такие грубые ошибки, за которые они непременно, по его понятию, подверглись бы самому строгому наказанию.
Для примера выпишем несколько выражений, которые лучше всякой рецензии познакомят читателя с достоинством разбираемой нами комедии.
Помещица Надеина, прожив с мужем не менее 17 лет, не знает, что ее супруг не понимает по-французски (стр. 7); помещик Скородубов, человек 60-ти лет, едва догадывается, что танцуют ногами; так, по крайней мере, можно судить из его собственных слов: «Чем они могут танцевать, это зависит от воли и характера человека» (стр. 37).
Теперь представим образчики языка прилежных.
Г-жа Мейер: «Да, сколько лет, как я вас не видала, я как бы с особым удовольствием подъезжала к вам, ну, право, как к родным» (19).
«Да и еще бы, конечно, вы меня обижаете, передо мной им стесняться; я так много уважаю Григория Петровича, что, право, считаю как родного, и особенно мой муж был товарищ им» (21). Какова вежливость! Для полного букета только недостает нашего милого свистящего « -с».
«Вы так мило поете, я слышала от многих, что доставите нам удовольствие, но не критику» (43).
Лефкин: «А родительское сердце какого своего ребенка не простит, стоит только двинуть его к этому предмету, она сама вам первая выразит это чувство своей любви, простит все и если не выдержит этого, то умрет, хотя на ваших руках, будет молить об вас Творца, чтобы он вам послал все хорошее» (68).
Загоскин: «Ты одно сделала безрассудно, что далась в обольщения этого негодяя» (70).
В следующих затем шести строчках пять раз повторяется «и» без всякой надобности.
«К утру уже он начал утихать, но не припускал к себе никого, кроме меня и Лефкина» (71).
«И ни одного так человека не была трогательна кончина, как его» (71). Эта новая расстановка слов принята г. Островским (И.А.) для усовершенствования нашей стилистики.
В заключение автор заставляет жениха прямо из-под венца спеть песню:
Сяду я за столичек (за стол?),
Да подумаю…
Не мешало бы и автору «Ужасной ночи» подумать хоть о том, что прежде учатся, а потом пишут; но писать и печатать — опять две вещи различные, и что в состоянии выносить бумага, то не всегда может вынести литература. Уж не рассчитывал ли г. Островский (И.А.) на эффект имени? Но фамильное сходство не даст таланта, и quod licet Jovi, non licet bovi[1].
- ↑ Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку (лат.).