УВЛЕЧЕНІЯ КОРОЛЕВЫ
правитьI.
правитьВъ послѣдніе дни въ Парижѣ только и говорили о дипломатическихъ переговорахъ, касающихся брака будущаго короля Людовика XVI съ будущей королевой Маріей-Антуанеттой.
Въ Луврскомъ дворцѣ, въ пріемной личныхъ аппартаментовъ короля Людовика XV, этотъ предстоящій бракъ возбуждалъ всеобщее любопытство и служилъ предметомъ разговоровъ.
Наканунѣ того дня, когда свита родовитыхъ дворянъ и военныхъ должна была выѣхать въ Страсбургъ, чтобы ждать тамъ молодую австрійскую эрцгерцогиню, которая должна была сдѣлаться женою дофина Франціи, эта пріемная, около четырехъ часовъ пополудни, была полна блестящимъ обществомъ.
Здѣсь было много придворныхъ, но еще болѣе военныхъ. Послѣдніе состояли изъ черныхъ мушкетеровъ, часть которыхъ находилась въ этотъ день на дежурствѣ, и гвардейцевъ — соперниковъ и даже враговъ мушкетеровъ. Это собраніе высшаго дворянства и офицерства представляло собою блестящую картину роскошныхъ мундировъ и фраковъ, усѣянныхъ брильянтовыми звѣздами.
Вдругъ одна изъ дверей пріемной отворилась, и раздался громкій голосъ:
— Господинъ д’Эспиракъ!
Одинъ изъ мушкетеровъ отдѣлился отъ группы, быстро пробираясь между тройнымъ рядомъ любопытныхъ головъ.
Господинъ д’Эспиракъ уже нѣсколько лѣтъ исполнялъ отвѣтственныя обязанности капитана мушкетеровъ.
Это былъ высокій, живой гасконецъ, худощавый и нервный, обладавшій героической храбростью и придворной сдержанностью; онъ умѣлъ такъ же хорошо владѣть шпагой, какъ придворными хитростями и интригами, и былъ глубоко преданъ г-жѣ Дюбарри, которая была тогда настоящей королевой Франціи.
Выйдя за дверь, черезъ которую его позвали, капитанъ мушкетеровъ очутился во второй пріемной, меньшей, чѣмъ первая, и пустой. Въ ней находился только одинъ человѣкъ. Д’Эспиракъ узналъ въ немъ Мартеля, любимаго секретаря герцога Шуазеля, бывшаго тогда премьеръ-министромъ.
— Меня требуетъ герцогъ? — спросилъ д’Эспиракъ.
— Да, капитанъ.
— Герцогъ въ своемъ кабинетѣ?
— Нѣтъ, капитанъ, онъ въ кабинетѣ его величества.
— А его величество?
— Онъ въ постели, но объ этомъ не надо говорить.
— Прекрасно; я слѣдую за вами.
И офицеръ пошелъ за секретаремъ. Пройдя двѣ большихъ пустыхъ залы, офицеръ отворилъ одну изъ дверей, отстранился и пропустилъ д’Эспирака, который, сдѣлавъ три шага по кабинету, остановился.
Передъ нимъ, за столомъ, загроможденнымъ дѣловыми бумагами, сидѣлъ серьезный, задумчивый человѣкъ, положивъ одну руку на письмо, а другую прислонивъ къ замѣтно озабоченному лбу. Это былъ герцогъ Шуазель.
Съ минуту длились ожиданіе и молчаніе, затѣмъ министръ поднялъ голову и пристально взглянулъ въ лицо капитану. Но гасконецъ не шелохнулся. Онъ видалъ и не такихъ людей.
Шуазель улыбнулся гордой и слегка дерзкой манерѣ мушкетера себя держать и произнесъ съ любезнымъ жестомъ:
— Садитесь, пожалуйста, капитанъ.
Стулъ находился совсѣмъ близко отъ гасконца; онъ сѣлъ.
— Вы не догадываетесь, зачѣмъ я велѣлъ васъ позвать? — спросилъ министръ.
— Нѣтъ, герцогъ.
— Знаете ли вы, что на васъ возложено управленіе эскортомъ, который будетъ сопровождать графа де-Ноэля въ Страсбургъ? Тамъ графъ де-Ноэль будетъ ждать прибытія госпожи дофины…
— Госпожи дофины? — переспросилъ д’Эспиракъ.
— Да, — съ улыбкой отвѣтилъ герцогъ Шуазель.- Въ данную минуту Марія-Антуанетта Австрійская дофина Франціи. Вы первый слышите объ этомъ, послѣ его величества, дофина, г-жи Дюбарри и меня самого… Но я продолжаю… Графъ де-Ноэль будетъ ждать прибытія дофины… Вамъ, быть можетъ, небезызвѣстно, капитанъ, что г-жа Дюбарри вовсе не въ восторгѣ отъ брака дофина…
— Я это знаю, — невозмутимо произнесъ д’Эспиракъ.
— Г-жа Дюбарри опасается соперницы при французскомъ дворѣ, — продолжалъ министръ.. — У нея есть преданные друзья… и вы изъ ихъ числа, господинъ д’Эспиракъ.
— Я, дѣйствительно, изъ ихъ числа! — съ удареніемъ проговорилъ гасконецъ.
— А я нѣтъ, — тѣмъ же тономъ сказалъ Шуазель. — Такъ вотъ, у меня тамъ лежитъ полицейское донесеніе, — и министръ указалъ пальцемъ на развернутое письмо, — изъ котораго я узналъ слѣдующее: преданные друзья г-жи Дюбарри рѣшились воспрепятствовать, даже посредствомъ насилія, въѣзду во Францію той, которая еще вчера была эрцгерцогиней Австріи…
Онъ умолкъ на минуту; затѣмъ, устремивъ свой проницательный взоръ въ лицо д’Эснирака, произнесъ:
— Вы и это знали, капитанъ?
— Этого я не зналъ.
Это было сказано съ такой твердостью и откровенностью, что Шуазель не колебался болѣе: онъ повѣрилъ. На его лицѣ отразилось внутреннее удовольствіе. Онъ всталъ и, сдѣлавъ два шага къ поднявшемуся офицеру, спросилъ:
— Вѣрите ли вы, капитанъ, что г-жа Дюбарри участвуетъ въ этомъ заговорѣ?
— Нѣтъ, герцогъ, я этому не вѣрю.
— Прекрасно… Теперь перейдемъ къ тому, за чѣмъ я васъ позвалъ. Во главѣ заговора стоитъ де-Пресси-Шастель…
— Я съ нимъ знакомъ, — проговорилъ д’Эспиракъ, едва сдерживая волненіе.
Шуазель улыбнулся.
— По нѣкоторымъ государственнымъ соображеніямъ, я не хочу отдавать приказа объ его арестѣ, — продолжалъ онъ. — По нѣкоторымъ нравственнымъ соображеніямъ, я не хочу, чтобъ онъ былъ убитъ. А между тѣмъ, если онъ умретъ, то заговоръ не будетъ существовать…
— Слѣдовательно, — перебилъ гасконецъ: — надо его умертвить, не убивая…
— Вотъ именно…
— А для этого имѣется только дуэль…
— Именно!
— А такъ какъ де-Пресси-Шастель обладаетъ самой мѣткой рукой въ королевствѣ, то вы, герцогъ, подумали, что капитанъ мушкетеровъ, графъ д’Эспиракъ, единственный человѣкъ, способный убить и не быть убитымъ, можетъ драться съ де-Пресси-Шастелемъ…
— Именно…
— И вы мнѣ даете этотъ приказъ?
— Приказъ? — воскликнулъ министръ. — Нѣтъ, я выражаю только желаніе… отъ имени короля.
— Отъ имени… — пролепеталъ д’Эспиракъ, блѣднѣя.
— Отъ имени короля! — твердо проговорилъ герцогъ Шуазель.
Эти два человѣка, не сводившіе глазъ другъ съ друга, пережили тяжелую минуту молчанія. Какая же страшная тайна должна была таиться въ этомъ загадочномъ разговорѣ для того, чтобы офицеръ вдругъ такъ сильно поблѣднѣлъ, а премьеръ-министръ по поводу такого простого полицейскаго донесенія говорилъ отъ имени короля?
Низко склонившій голову д’Эспиракъ вдругъ гордо поднялъ ее. Онъ уже хотѣлъ говорить, когда министръ предупредилъ его:
— Капитанъ, я вотъ что взвѣсилъ: г-жа Дюбарри вашъ другъ, а дофина, я въ этомъ увѣренъ, рано или поздно погубитъ г-жу Дюбарри. Вы не знаете дофины, но дофина будетъ королевой Франціи… Такъ вотъ, капитанъ, я это взвѣсилъ и прибавляю: въ качествѣ капитана мушкетеровъ вы служите королю Франціи… А теперь выбирайте между…
— Мнѣ нѣтъ выбора, герцогъ, мнѣ остается только повиноваться, — серьезно отвѣтилъ д’Эспиракъ. — Но для этого мнѣ недостаточно одного желанія, даже самого его величества…
— Почему это? — съ удивленіемъ воскликнулъ герцогъ Шуазель.
— Ваша полиція, герцогъ, не все знаетъ…
Министръ подавилъ улыбку и, не отвѣтивъ на эти слова, спросилъ:
— Если вамъ недостаточно желанія короля, капитанъ, то чего же вы хотите?
— Приказа!
— Приказа?
— Да, герцогъ, приказа, написаннаго вами и подписаннаго собственной рукой его величества, приказа, въ которомъ будетъ говориться, что графъ д’Эспиракъ, капитанъ мушкетеровъ, долженъ убить на дуэли не господина де-Пресси-Шастеля…
— А кого же, въ такомъ случаѣ? — съ возрастающимъ удивленіемъ спросилъ министръ.
Капитанъ колебался нѣсколько секундъ, затѣмъ спокойно продолжалъ:
— Не господина де-Пресси-Шастеля, но госпожу Амалію-Марію, незаконную дочь герцога Орлеанскаго и… мою любовницу!
При этомъ необычайномъ открытіи герцогъ Шуазель тяжело опустился въ кресло. Послѣдовало нѣсколько минутъ молчанія, въ теченіе которыхъ министръ понемногу пришелъ въ себя отъ изумленія.
Д’Эспиракъ продолжалъ:
— Амалія-Марія, которую при рожденіи довѣрили моему старшему брату, дочь одной знатной принцессы, которой я не могу назвать; эта дѣвочка была плодомъ ея мимолетной любви съ герцогомъ Орлеанскимъ. Мой старшій братъ воспиталъ дѣвочку въ нашемъ гасконскомъ замкѣ. Ему пришла фантазія сдѣлать изъ нея женщину, болѣе мужественную, чѣмъ мужчины. Восемнадцати лѣтъ Амалія-Марія пріѣхала въ Парижъ подъ именемъ господина де-Пресси-Шастеля; съ этихъ поръ она моя любовница, и во всемъ Парижѣ только я да герцогъ Орлеанскій знаемъ, что господинъ де-Пресси-Шастель женщина… Я принадлежу королю, герцогъ; моя жизнь и кровь принадлежатъ ему, и я убью даже г-жу Дюбарри, если король этого пожелаетъ, но для того, чтобъ убить мою собственную любовницу, мнѣ недостаточно одного желанія; повторяю: мнѣ нуженъ приказъ.
И, сказавъ это, — графъ д’Эспиракъ такъ же спокойно, какъ и раньше, сѣлъ на стулъ, потому что Шуазель сидѣлъ.
Министръ сидѣлъ въ той же задумчивой позѣ, въ какой засталъ его капитанъ. Потомъ онъ всталъ, жестомъ предложилъ мушкетеру встать тоже и сказалъ просто:
— Очень хорошо, капитанъ, я васъ извѣщу. Будьте любезны не покидать сегодня ночью дворца.
Графъ д’Эспиракъ поклонился, повернулся по военному на каблукахъ и, звеня шпорами, не оборачиваясь, вышелъ изъ кабинета.
У де-Пресси-Шастеля, или, вѣрнѣе, Амаліи-Маріи, было назначено свиданіе съ д’Эспиракомъ у нея на квартирѣ, въ улицѣ Сенъ-Жакъ, около девяти часовъ вечера. Въ восемь часовъ она вернулась домой; квартира ея находилась въ первомъ этажѣ стараго уединеннаго дома.
Прислуживалъ Амаліи-Маріи нѣмой евнухъ-негръ, котораго она купила у одного богатаго иностранца, проѣзжавшаго черезъ Парижъ. Этотъ негръ, по имени Зизоръ, исполнялъ у нея обязанности повара и лакея.
— Зизоръ, — спросила она, входя, мой женскій костюмъ приготовленъ?
Негръ утвердительно качнулъ головой.
— Хорошо. Помоги мнѣ одѣться.
Нѣсколько минутъ спустя, военное платье, такъ прекрасно сидѣвшее на Амаліи-Маріи, было аккуратно сложено на сундукѣ, между тѣмъ какъ молодая женщина стояла нагая передъ венеціанскимъ зеркаломъ и расправляла свои полуженскіе, полумужскіе члены. Она обладала нервными ногами и крѣпкими руками молодого, сильнаго воина. Но прелестныя очертанія ея тѣла и дѣвственная грудь, манившая къ поцѣлую, выдавали въ ней женщину. Ея любовныя отношенія съ д’Эспиракомъ начались съ восемнадцати лѣтъ; теперь ей шелъ двадцать четвертый годъ.
Лицо ея, по своей свѣжести, напоминало лицо молодой дѣвушки, а по характернымъ чертамъ лицо молодого человѣка аристократическаго происхожденія. Ея черные волосы были коротко острижены.
Нѣтъ сомнѣнія, что въ мужскомъ костюмѣ Амалія-Марія была полнымъ огня рыцаремъ, а безъ костюма, — обаятельной женщиной.
Когда она достаточно налюбовалась собою, на ея пурпуровыхъ губахъ появилась улыбка, и въ темныхъ глазахъ сверкнулъ лучъ радости; потомъ, отвернувшись отъ зеркала, она дала Зизору накинуть на себя тонкую сорочку, а поверхъ нея широкій бѣлый пеньюаръ, затканный розовыми цвѣтами.
— Обѣдъ готовъ? — спросила она.
Негръ утвердительно кивнулъ головой.
— Ну, такъ за столъ! — воскликнула молодая женщина. — За столъ, прежде чѣмъ лечь въ постель. На эту ночь господинъ де-Пресси-Шастель умеръ, а мой дорогой д’Эспиракъ увидитъ, что его огневая Амалія-Марія полна жизни…
Но въ ту минуту, когда возлюбленная капитана мушкетеровъ садилась за изящно и роскошно сервированный столъ, у входной двери квартиры послышались три сильныхъ удара и одинъ легкій.
— Это частный секретарь Шуазеля, — прошептала Амалія-Марія. — Что ему отъ меня надо?..
Тотчасъ же появился негръ, подавая на подносѣ конвертъ безъ надписи.
— Надо отвѣтъ?
Зизоръ отрицательно качнулъ головой.
— Хорошо. Можешь итти.
Оставшись одна, Амалія-Марія распечатала конвертъ, развернула письмо и прочла:
"Графъ д’Эспиракъ задержанъ во дворцѣ. Будьте сегодня въ одиннадцать часовъ на площади Пале-Рояля, въ тѣни колонны. Будьте вооружены и не щадите никого, кто, подойдя къ вамъ, не произнесетъ первымъ словомъ «Гасконія».
Подписи не было, и почеркъ, очевидно, былъ измѣненъ.
— Мартель хорошо мнѣ служитъ, — прошептала Амалія-Марія. — Онъ, вѣроятно, подслушивалъ у дверей и узналъ что-нибудь важное. Бѣдный мальчикъ, онъ рискуетъ жизнью, измѣняя ради меня своему повелителю, всесильному герцогу Шуазелю. Но чего бы онъ ни сдѣлалъ ради меня!.. А между тѣмъ я никогда ровно ничего для него не сдѣлаю. Должно быть, любовь очень сложная вещь. Но, какъ бы то ни было, а мой храбрый д’Эспиракъ на дежурствѣ, и Амалія-Марія должна лишиться на эту ночь ласкъ, которыя она такъ любитъ… Но, если вѣрить предупрежденію «будьте вооружены», то господинъ де-Пресси-Шастель получитъ сегодня пріятное развлеченіе… Моя жизнь далеко не банальна. А когда она перестанетъ занимать меня, о, тогда я выйду замужъ за д’Эспирака.
Остановившись на этомъ рѣшеніи, доказывавшемъ безпечный и счастливый характеръ, Амалія-Марія сѣла за столъ, но далеко не съ такимъ аппетитомъ, съ какимъ поужинала бы безъ таинственнаго письма Мартеля, ближайшаго секретаря герцога де-Шуазеля, влюбленнаго въ нее и союзника де-Пресси-Шастеля.
Въ половинѣ десятаго молодая женщина встала изъ-за стола, велѣла Зизору переодѣть себя въ военный мундиръ, что онъ и исполнилъ безъ малѣйшаго удивленія къ этому постоянному переодѣванію. Затѣмъ она заткнула за поясъ два заряженныхъ пистолета, пристегнула острую рапиру, надѣла на голову фетровую шляпу съ перомъ, накинула на плечи широкій черный плащъ, и господинъ де-Пресси-Шастель вышелъ изъ квартиры.
Ровно въ одиннадцать часовъ онъ прислонился въ тѣни къ одной изъ колоннъ на площади Пале-Рояля. Лѣвая рука его лежала на ручкѣ пистолета, а правая слегка придерживала рукоять высунутой изъ ноженъ шпаги.
Де-Пресси-Шастель стоялъ неподвижно минутъ пять, когда услыхалъ позади себя сдержанные шаги. Онъ осторожно обогнулъ колонну и очутился лицомъ къ человѣку подозрительной наружности, который, пристально вглядываясь въ него, низко поклонился и произнесъ:
— Вы не одинъ ли изъ тѣхъ…
Онъ не успѣлъ докончить фразы. Де-Пресси-Шастель помнилъ главный совѣтъ письма. Когда незнакомецъ заговорилъ, не произнеся первымъ словомъ «Гасконія», онъ быстро вынулъ шпагу и вонзилъ ее въ горло говорившему, который умолкъ навѣки.
— Готовъ! — сказалъ де-Пресси-Шастель, когда трупъ тяжело опустился на ступени.
Ногою онъ оттолкнулъ его къ стѣнѣ, въ болѣе густую тѣнь, и снова прислонился къ колоннѣ.
Почти въ ту же минуту, но на этотъ разъ уже со стороны площади, приблизился другой человѣкъ. Онъ, какъ и первый, вглядѣлся въ де-Пресси-Шастеля, поклонился и сказалъ:
— Я къ вашимъ услугамъ…
— И я также, мой милый! — отвѣтила любовница д’Эспирака, вонзая кинжалъ въ грудь этого вѣжливаго человѣка.
Онъ упалъ.
— И второй готовъ! — прошепталъ де-Пресси-Шастель. — Но чортъ меня побери, если я тутъ хоть что-нибудь понимаю! Мартель объяснитъ мнѣ все это завтра, чтобъ у меня не было хоть упрековъ совѣсти. Надо стать за другую колонну, потому что сосѣдство этихъ труповъ нѣсколько стѣсняетъ.
Но только что де-Пресси-Шастель успѣлъ опереться о ближайшую колонну, какъ появился третій человѣкъ, вглядѣлся въ него и, не говоря ни слова, быстро обнажилъ шпагу.
— Ого, этотъ не такъ любезенъ, какъ два первыхъ! — подумалъ де-Пресси-НІастель и моментально вынулъ свою.
Въ то время, какъ шпаги скрестились, онъ проговорилъ:
— Но кто же вы, наконецъ, милѣйшій? Мнѣ васъ уже третьяго приходится убивать…
— Два первыхъ убиты? — произнесъ тотъ, шатаясь.
— И вы также, чортъ возьми! Три!
Говоря это, де-Пресси-Шастель нанесъ ударъ въ животъ своему противнику; тотъ вскрикнулъ и упалъ.
Во время этой короткой дуэли подошелъ еще одинъ человѣкъ. Онъ стоялъ въ трехъ шагахъ отъ де-Пресси-Шастеля.
— Гасконія!
— Наконецъ-то!
— Это я, сударыня.
— Мартель!
— Слѣдуйте за мною, прошу васъ, и какъ можно скорѣе.
Старательно вытеревъ свою шпагу и вложивъ ее въ ножны, де-Пресси-Шастель бросился за бѣжавшимъ Мартелемъ. Въ темной сосѣдней улицѣ ждала карета. По знаку Мартеля де-Пресси-Шастель вошелъ въ нее; секретарь премьеръ-министра сѣлъ рядомъ съ молодой женщиной, спустилъ шторы, и карета тронулась.
— Ну, Мартель, объясните ли вы мнѣ, наконецъ, что-нибудь? — спросила Амалія-Марія.
— Сію минуту объясню, сударыня, въ нѣсколькихъ словахъ, потому что мы сейчасъ пріѣдемъ.
— Куда вы меня везете?
— Къ моей сестрѣ, куда я послалъ лучшую лошадь изъ королевскихъ конюшенъ.
— Для чего?
— Чтобы бѣжать.
— Значитъ, заговоръ открытъ?
— Да.
— Говорите же!
Мартель торопливо передалъ разговоръ герцога Шаузеля съ д’Эсниракомъ. Онъ слышалъ его отъ начала до конца, спрятавшись за портьеру. Послѣ ухода капитана Шуазель прошелъ и, комнату короля и вынесъ подписанный приказъ, тотъ самый приказъ, котораго требовалъ д’Эспиракъ.
— И д’Эспиракъ видѣлъ эту бумагу? — спросила Амалія-Марія.
— Нѣтъ, сударыня; ему передалутъ ее только утромъ. У васъ впереди достаточно времени, чтобы доѣхать до Бретани, не опасаясь быть настигнутой. Тамъ одинъ мой другъ, рыболовъ, уже предупрежденъ черезъ курьера, котораго я послалъ впередъ. Барка будетъ васъ ждать; вы переправитесь на ней въ Англію Я разскажу все д’Эспираку, и онъ пришлетъ вамъ денегъ.
— Но неужели вы думаете, что мой возлюбленный будетъ драться со мною по приказу короля? — спросила Амалія-Марія.
— Д’Эспиракъ, сударыня, послушный и преданный слуга его величества, — отвѣтилъ Мартель. — Онъ повинуется, если вы останетесь во Франціи.
— Полноте!
— Я въ этомъ убѣжденъ, но только во Франціи, такъ какъ король пощадилъ д’Эспирака, давъ ему возможность не препятствовать вамъ бѣжать за границу. Это ясно сказано въ приказѣ.
Амалія-Марія задумалась, опустивъ голову. Она сильно любила д’Эспирака, но въ ея чувствѣ не было никакой сентиментальности — она понимала, что и капитанъ любитъ ее совершенно такъ же; въ ихъ любви политика и чувственность играли большую роль, чѣмъ нѣжность и преданность.
— Да, безъ сомнѣнія, д’Эспиракъ сталъ бы со мной драться, — проговорила она. — Онъ убилъ бы меня, потому что я только его ученица въ фехтованіи…
Она снова задумалась. Мартель не прерывалъ молчанія.
Вдругъ она подняла голову.
— Мартель, а эти три человѣка, которыхъ я убила, откуда они явились и зачѣмъ?
— Вы убили только трехъ?
— Только! — воскликнула съ нервнымъ смѣхомъ молодая женщина. — Развѣ этого мало въ теченіе десяти минутъ?
— Должны были прійти пять человѣкъ — сказалъ Мартель. — По приказу короля герцогъ де-Шуазель поручилъ Брадинару, начальнику гвардіи, выслать ихъ. Они должны были, но очереди, соединиться съ Брадинаромъ въ Пале-Роялѣ къ одиннадцати часамъ и затѣмъ схватить васъ въ вашей квартирѣ. Мнѣ удалось запереть Брадинара въ одной изъ комнатъ и предупредить васъ. Я былъ увѣренъ, что когда эти негодяи появятся одинъ за другимъ, то вы не задумаетесь отправить ихъ на тотъ свѣтъ… Я пришелъ слишкомъ рано и этимъ спасъ жизнь двумъ остальнымъ.
— Понимаю, — проговорила Амалія-Марія. — Третій обнажилъ шпагу не говоря ни слова, потому что видѣлъ, какъ я убила второго.
Въ каретѣ опять воцарилось молчаніе.
Амалія-Марія взяла за руку Мартеля.
— Другъ мой, вы любите меня, не правда ли? — спросила она.
— О сударыня!..
— Ну, такъ вы мнѣ нужны… Поѣдемте со мной въ Англію.
— Я?..
— Да, вы.
— Сударыня, у меня есть сестра, которая…
— Вы колеблетесь?
Мартель нѣсколько замедлилъ отвѣтомъ. Ему не суждено было никогда его произнести. Въ ту минуту, какъ онъ хотѣлъ говорить, снаружи раздались два выстрѣла. Карета сразу остановилась. Мартель, откинутый сотрясеніемъ къ окну, разбилъ его и порѣзалъ себѣ горло о стекло. Въ то же время занавѣска открылась и прежде, чѣмъ Амалія-Марія успѣла выстрѣлить изъ пистолетовъ, быстро выдернутыхъ ею изъ-за пояса, ее схватили, вытащили изъ кареты, обезоружили, закутали въ одѣяло и бросили поперекъ лошади, управляемой опытнымъ всадникомъ, который помчался галопомъ.
Мартель умеръ, избѣгнувъ наказанія, которое не миновало бы его, когда было бы дознано, что онъ способствовалъ бѣгству Амаліи-Маріи. Онъ палъ жертвой своей собственной хитрости, такъ какъ ровно въ одиннадцать часовъ Брадинару удалось освободиться изъ комнаты, куда его заперъ Мартель. Онъ поскакалъ въ Пале-Рояль, нашелъ тамъ двухъ послѣднихъ наемныхъ убійцъ и видѣлъ, какъ отъѣхала карета. Предчувствуя истину, онъ помчался за каретой въ сопровожденіи обоихъ союзниковъ, Когда въ одной изъ узкихъ улицъ карета поѣхала медленнѣе, трое преслѣдовавшихъ настигли ее. Одна пуля убила лошадь, другая кучера. Оставивъ своихъ соучастниковъ дѣлить добычу, Брадинаръ, по особому приказу Людовика XV, скрылъ Амалію-Марію въ королевскомъ павильонѣ Версаля, которой назывался Оленій паркъ.
Никогда больше не слыхали о де-Пресси-ПІастелѣ, такъ какъ Брадинаръ былъ человѣкъ скромный…
Утромъ послѣ этой полной событіями ночи, въ восемь часовъ, дверь пріемной, гдѣ ждалъ взволнованный д’Эспиракъ, быстро отворилась и раздался громкій голосъ:
— Господинъ капитанъ мушкетеровъ!
Секретарь провелъ д’Эспирака въ кабинетъ, гдѣ работалъ герцогъ де-Шуазель. Утомленное лицо и покраснѣвшіе глаза премьеръ-министра доказывали, что онъ не ложился.
— Вы меня требовали, герцогъ, я здѣсь, — произнесъ д’Эспиракъ.
Министръ поднялъ голову, склоненную надъ бумагами, и взглянулъ на гасконца, но спокойный видъ мушкетера не имѣлъ въ себѣ ничего подозрительнаго.
«Онъ ничего не знаетъ», подумалъ министръ.
— Господинъ капитанъ, — сказалъ онъ, — вотъ приказъ его величества относительно того, о чемъ я говорилъ вамъ вчера вечеромъ.
Д’Эспиракъ спокойно взялъ бумагу изъ рукъ герцога де-Шуазеля, внимательно прочелъ ее и опустилъ въ карманъ.
— Это рѣшено, герцогъ, — произнесъ онъ холодно, но слегка блѣднѣя. — Приказъ короля будетъ выполненъ сегодня же.
Герцогъ де-Шуазель смотрѣлъ на этого человѣка, обладавшаго такой сильной душою. Затѣмъ онъ всталъ и, подходя къ нему, сказалъ:
— Вашу руку, господинъ капитанъ! Дайте мнѣ вашу руку!
Гасконецъ, не понимая, протянулъ ему руку и отвѣтилъ на его пожатіе.
— Вы энергичный человѣкъ и вѣрный слуга короля, капитанъ, — сказалъ герцогъ де Шуазель. — Но вамъ не придется выполнять такого тяжелаго для васъ приказа. Волею короля, сегодня ночью де-Пресси-Шастеля отправили въ Бретань, откуда онъ проѣдетъ въ Англію, и ему всю жизнь будутъ доставляться хорошія средства къ существованію. А за потерю вашей оригинальной любовницы вотъ что вамъ жалуетъ король.
И, говоря это, премьеръ-министръ снялъ съ своей шеи орденъ Святого Духа и надѣлъ его на шею д’Эспирака.
— Отправляйтесь же, капитанъ, выполнять возложенное на васъ порученіе, — сказала, онъ. — Графъ де-Ноэль и его свита сегодня вечеромъ выѣзжаютъ въ Страсбургъ. Вы будете командовать эскортомъ-мукшетеровъ и гвардейцевъ. Отправляйтесь, король васъ благодаритъ… И разорвите приказъ, который лежитъ въ вашемъ карманѣ.
Д’Эспиракъ молча поднесъ бумагу къ свѣчѣ, горѣвшей на столѣ министра. Когда бумага превратилась въ пепелъ, д’Эспиракъ поклонился, повернулся на каблукахъ и вышелъ, не произнеся ни слова.
Понявъ намѣреніе короля, гасконецъ никогда не справлялся о своей любовницѣ.
Никто не зналъ, утѣшилъ ли его въ его потерѣ орденъ Святого Духа, но знали, что онъ замѣнилъ ее многими другими, менѣе оригинальными, но, быть можетъ, столь же пылкими.
Такимъ образомъ дофина могла пріѣхать во Францію, такъ какъ, по крайней мѣрѣ въ данное время, ей не угрожалъ никакой серьезный заговоръ.
II.
правитьБракъ Маріи-Антуанетты Жанны Лотарингской, эрцгерцогини австрійской, дочери Франциска I, императора Германіи, и Маріи-Терезіи, королевы Венгріи и Богеміи, съ дофиномъ Франціи Людовикомъ былъ совершенъ, чрезъ представительство, въ Вѣнѣ. Когда Марія-Антуанетта проѣзжала черезъ города Страсбургъ, Нанси, Шалонъ, Суассонъ, Компьенъ, данъ былъ цѣлый рядъ пышныхъ празднествъ и народныхъ увеселеній. Въ среду 16-го мая 1770 г., въ десять часовъ утра, Марія-Антуанетта прибыла въ Версаль.
Въ Версалѣ долженъ былъ быть совершенъ настоящій бракъ. Король Людовикъ XV, дофинъ, тетки короля, его дочери, г-жа Дюбарри, графъ Клермонтскій, принцесса Конти, словомъ, весь дворъ, Парижъ, Версаль и вся высшая, блестящая аристократія провинцій собрались въ версальской капеллѣ.
Мало кто видѣлъ вблизи Марію-Антуанетту. Любопытство было напряжено до послѣдней степени, когда въ сопровожденіи высшаго духовенства, церемоніймейстера и короля дофинъ и дофина приближались къ алтарю.
Энтузіасты находили будущую королеву восхитительной, равнодушные — только пріятной, а ревнивцы утверждали, что она обладаетъ незначительной и «прискорбно легкомысленной» наружностью.
Говоря безпристрастно, дофина была красива. Въ роскошномъ вѣнчальномъ платьѣ эта пятнадцатилѣтняя принцесса носила уже въ себѣ задатки того граціознаго величія, которое она впослѣдствіи показала на тронѣ. У нея была высокая, стройная фигура, маленькій, красиво-очерченный ротъ, тонкій, орлиный носъ, ея ясноголубые, веселые глаза были окружены дугами черныхъ бровей. Лицо ея было овальной формы, съ прямымъ благороднымъ лбомъ, и рѣдкіе по красотѣ оттѣнка бѣлокурые волосы напоминали едва созрѣвшіе колосья. Цвѣтъ ея лица былъ такъ нѣженъ и свѣжъ, что не нуждался въ космегикахъ.
Но главная прелесть дофины заключалась въ ея молодости, наивности, безпечности и скромности, выражавшейся во всѣхъ ея движеніяхъ. Она казалась богиней чистой любви, и вѣнчальный обрядъ производилъ впечатлѣніе чего-то свѣжаго, цѣломудреннаго и восхитительнаго, что было особенно рѣдкимъ контрастомъ посреди этого двора, гдѣ царили Людовикъ XV, прозванный развратникомъ, и г-жа Дюбарри.
Брачное благословеніе было дано архіепископомъ реймсскимъ, а епископы сенлисскій и шартрскій совершали богослуженіе.
Какъ только Марія-Антуанетта дѣйствительно сдѣлалась дофиной Франціи, она приняла присягу отъ высшихъ военныхъ чиновъ, привѣтствія отъ посланниковъ и иностранныхъ министровъ; затѣмъ Омонъ передалъ ей ключъ отъ шкатулки, которую король велѣлъ наполнить драгоцѣнностями.
Но за такимъ великолѣпнымъ и торжественнымъ утромъ послѣдовали мрачный день и вечеръ.
Въ три часа небо покрылось темными тучами, низко нависшими надъ версальскимъ паркомъ. Проливной дождь разразился надъ садами въ ту минуту, когда дворъ вслѣдъ за дофиной и королейской семьею направлялся во дворецъ; раздались три страшныхъ удара грома, и гроза вырвала съ корнемъ огромное дерево.
Веберъ, молочный братъ Маріи-Антуанетты, пріѣхавшій съ принцессой изъ Австріи во Францію, находился въ эту минуту на крыльцѣ главнаго входа, вмѣстѣ съ графомъ д’Эспиракомъ, капитаномъ мушкетеровъ. Они не были знакомы другъ съ другомъ, но переглянулись, и Веберъ сказалъ:
— Вѣрите ли вы въ дурныя предзнаменованія, сударь?
— Нѣтъ, — отвѣтилъ д’Эспиракъ: — я вѣрю только въ хорошія.
Веберъ протянулъ руку мушкетеру, но тотъ не подалъ ему своей, вѣжливо поклонился и сказалъ:
— Я не знаю васъ, сударь. По вашему акценту, я предполагаю, что вы иностранецъ. Вы преданы дофинѣ… я — королю. Для того, чтобы быть друзьями, подождемъ, когда наши повелители будутъ ими…
Эта сцена заранѣе предсказала все царствованіе Людовика XVI и Маріи-Антманетты.
Между тѣмъ, мрачно и молча, подъ сильнымъ вѣтромъ и дождемъ, толпа покидала сады, укрываясь во дворцахъ и домахъ Версаля.
Вечеромъ во дворцѣ былъ сервированъ столъ на двадцать два куверта для королевской семьи, принцевъ и принцессъ крови. Во всемъ дворцѣ шелъ веселый ужинъ. Только дофина была грустна. Она сказала Веберу, стоявшему за ея кресломъ:
— Меня испугалъ громъ…
— А меня, сударыня, испугалъ королевскій мушкетеръ, — отвѣтилъ молодой человѣкъ.
Эти таинственныя для дофины слова только усилили ея дурныя предчувствія. Такъ какъ мѣсто совсѣмъ не подходило для объясненій, то Марія-Антуанетта ушла въ спальню, не узнавъ, что они означаютъ.
Она перестала думать объ этихъ словахъ только вслѣдствіе тираніи этикета. Она вынуждена была допустить раздѣть себя согласно церемоніямъ, установленнымъ въ первую брачную ночь королей Франціи. Герцогиня Шартрская подала ей сорочку, въ то время какъ Людовикъ XV отдавалъ ее дофину…
И ночью Марія-Антуанетта плакала, не отъ любовной тоски, но отъ грусти и страха за будущее. Къ тому же дофинъ былъ совершенно спокоенъ и не особенно торопился имѣть наслѣдника…
Утро началось въ Версалѣ великолѣпными празднествами: парады, маскированные балы, большіе и малые ужины, театры, иллюминаціи, фейерверкъ — все были налицо. Д’Эспиракъ заставилъ промаршировать своихъ мушкетеровъ при огромной иллюминаціи, составленной изъ десяти тысячъ огненныхъ залповъ, тысячи ракетъ и двадцати четырехъ бомбъ, которыя, разрываясь, сверкали искрами и солнцами; сквозь ихъ огонь былъ виденъ весь залитый свѣтомъ храмъ Гименея.
Но празднества, длившіяся нѣсколько дней, окончились очень плохо. Вслѣдствіе нераспорядительности городского мэра, въ Парижѣ, на площади Людовика XV не было никакого порядка. Вышло такъ, что толпа, прибывавшая по бульвару, давила толпу, стекавшуюся съ Королевской улицы, а эта толпа, въ свою очередь, давила ту, которая шла отъ набережной Тюльери и улицы Сентъ-Онорэ.
Отъ фейерверка загорѣлись устроенныя для народа мѣста; пріѣхали пожарные съ тяжелыми машинами, затѣмъ мушкетеры на своихъ большихъ лошадяхъ, потомъ стража Сартена съ длинными алебардами. Начались толкотня, свалка, драка ради спасенія собственной жизни; крикъ, ревъ, плачъ… Черезъ два часа полиція очистила площадь, и насчитали пятьдесятъ три убитыхъ и двѣсти раненыхъ…
На слѣдующій день пятьдесятъ три человѣка были похоронены на кладбищѣ Мадлэнъ. Они ожидали здѣсь другихъ, болѣе торжественныхъ празднествъ… И царствованіе Маріи-Антуанетты началось такъ, какъ оно должно было кончиться, — несчастіемъ и кровью.
Выйдя замужъ и сдѣлавшись дофиной Франціи, Марія-Антуанетта не сразу измѣнилась. Въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ она еще оставалась шаловливой, свободной молодой дѣвушкой, отказывавшейся носить корсетъ, забывавшей иногда почистить зубы, любившей только болтать, смѣяться, проказничать и перешептываться съ молодыми женщинами.
Единственный человѣкъ, который могъ бы ей помочь избавиться отъ скуки этикета, былъ ея мужъ, дофинъ Людовикъ. Но для этого ему самому слѣдовало быть мужчиной, онъ же по отношенію къ своей женѣ выказывалъ себя неопытнымъ и застѣнчивымъ мальчикомъ.
При дворѣ стало извѣстно, что Марія-Антуанетта продолжаетъ оставаться дѣвушкой, и это послужило темой самыхъ разнообразныхъ сплетенъ. Людовикъ XV такъ не привыкъ къ невинности, что находилъ ее восхитительной, а г-жа Дюбарри, наоборотъ, открыто высмѣивала ее. Этого было достаточно, чтобъ породить двѣ враждебныя партіи, страшно возбужденныя одна противъ другой.
Однажды д’Эспиракъ встрѣтилъ въ версальскомъ саду Вебера. Веберъ, какъ извѣстно, былъ молочный братъ Маріи-Антуанетты, а д’Эспиракъ самъ признавалъ себя тѣлохранителемъ г-жи Дюбарри. Презрительно и холодно Веберъ прошелъ мимо него, не поклонившись. Д’Эспиракъ почувствовалъ себя оскорбленнымъ.
— Господинъ Веберъ! — крикнулъ онъ.
Тотъ не обернулся.
— Чортъ побери! — пробурчалъ гасконецъ.
Онъ побѣжалъ вслѣдъ за австрійцемъ, догналъ его и, опустивъ руку ему на плечо, спросилъ:
— Господинъ Веберъ, это вы на вашей родинѣ научились быть невѣжливымъ?
— Милостивый государь! — воскликнулъ Веберъ, блѣднѣя и сжимая кулаки.
— Ого! — ухмыльнулся гасконецъ. — Я не зналъ, что на сѣверѣ люди такъ быстро воспламеняются… Вы мой врагъ, а между тѣмъ вы мнѣ нравитесь. Когда я увидѣлъ, что вы идете мнѣ навстрѣчу, мнѣ захотѣлось дать вамъ одинъ совѣтъ, который можетъ быть очень полезенъ вашей маленькой королевѣ, госпожѣ дофинѣ. Несмотря на вашъ неприступный видъ, я дамъ вамъ этотъ совѣтъ.
И, склонившись къ молодому человѣку, онъ прошепталъ:
— Послѣ смерти его величества Людовика XV госпожа дофина будетъ королевой Франціи, не правда ли? Мой долгъ служить моей королевѣ, теперь я дѣлаю это заранѣе. Посовѣтуйте ей, сударь, не ожидать трона для того, чтобъ сдѣлаться женщиной, изучать и замѣчать всѣ правила этикета, умѣть держать себя серьезно и важно, словомъ, не пренебрегать тысячью пріятныхъ, свѣтскихъ вещей, необходимыхъ королевѣ Франціи… До свиданья!
И, закрутивъ длинные усы привычнымъ жестомъ, капитанъ д’Эспиракъ изящно повернулся по военному на каблукахъ.
Этотъ разговоръ былъ переданъ. Оцѣнили умъ гасконца, и никто не стѣснялся больше выражать свое мнѣніе. Дворъ раздѣлился на тѣ двѣ партіи, которыхъ даже сама революція не могла примирить. Постепенно эти партіи будутъ увеличиваться съ той и другой стороны. Со смертью Людовика XV онѣ окрѣпнутъ въ ненависти и пристрастіи.
Доброта дофины въ Версалѣ, ея торжественный въѣздъ въ Парижъ, энтузіазмъ толпы къ красивой, кроткой молодой дѣвушкѣ, все это въ будущемъ станетъ предметомъ пересудовъ, клеветъ, ненависти и ревности. Ея самыя чистыя чувства дружбы будутъ подъ подозрѣньемъ, и когда король Людовикъ XVI, очарованный, наконецъ, всѣми прелестями своей жены, полюбитъ ее такъ, какъ до тѣхъ поръ короли Франціи любили только своихъ любовницъ, дворъ вознегодуетъ и будетъ ненавидѣть королеву, «узурпировавшую» мѣсто фаворитки.
Прежде, чѣмъ перейти къ разсказу о тяжелыхъ годахъ при дворѣ, перемежавшихся со спокойными и веселыми праздниками въ Тріанонѣ, мы разскажемъ трагическое происшествіе, случившееся съ дофиной, которое показываетъ, какимъ серьезнымъ умомъ и добрымъ сердцемъ обладала эта молодая женщина, считавшаяся легкомысленной.
Людовикъ XV охотился въ Фонтонебло вмѣстѣ со своимъ дворомъ. Капитанъ д’Эспиракъ, маркизъ де-Роганъ-Шабо, принцъ де-Субизъ, герцогъ де-Ларошфуко и графъ Клермонъ-Тоннеръ, а за ними Людовикъ XV преслѣдовали дикаго оленя, уже пораженнаго нѣсколькими ударами. Олень перескочилъ низкій заборъ одного небольшого сада въ деревнѣ Ашеръ, бросился на копавшаго землю крестьянина и воткнулъ ему въ животъ рога.
Жена несчастнаго видѣла случившееся. Она въ отчаяніи начала кричать, звать на помощь и плакать. Весь дворъ прискакалъ галопомъ. Марія-Антуанетта, проѣзжавшая мимо въ коляскѣ, услыхала этотъ шумъ. Она спросила, въ чемъ дѣло, и, узнавъ о несчастьи, выпрыгнула изъ экипажа, побѣжала бѣгомъ черезъ виноградникъ, не слыша, какъ г-жа де-Ламбаль и г-жа де-Коссэ кричали ей:
— Сударыня, сударыня, вы упадете!
Къ великому негодованію г-жи де-Ноэль, Марія-Антуанетта все бѣжала впередъ, поднявъ юбки, чтобъ онѣ ее не стѣсняли, подобно любой крестьянкѣ. Очень ей нужно было въ эту минуту думать объ этикетѣ!
Вся запыхавшись, добѣжала она до жены крестьянина; та лежала въ обморокѣ.
— Скорѣй, скорѣй! Лекарство!.. — кричала дофина.
Побѣжали за лекарствомъ. Де-Коссэ принесъ флаконъ спирту.
Бѣдная женщина, открывъ глаза, увидала, что лежитъ въ объятіяхъ растрепавшейся отъ бѣготни и плакавшей Маріи-Антуанетты.
Сама дофина, графъ и графиня Прованскіе, всѣ кавалеры и дамы, присутствовавшіе при этой сценѣ, побросали свои полные золота кошельки на колѣни крестьянки. Марія-Антуанетта усадила ее въ свою коляску.
Вдругъ подъѣхалъ Людовикъ XV. Ему доложили о томъ, что произошло.
— Какое несчастье, если этотъ человѣкъ умретъ! — воскликнулъ король. — Какъ утѣшить вдову и ребенка?
— Ахъ, ваше величество, избавивъ ихъ отъ нищеты, — отвѣтила Марія-Антуанетта. — Это, по крайней мѣрѣ, смягчитъ ихъ горькую участь.
Король обѣщалъ пенсію и приказалъ, чтобъ его первый хирургъ ежедневно навѣщалъ раненаго. Крестьянинъ выздоровѣлъ.
Его звали Шаню. Марія-Антуанетта дала ему мѣсто перваго садовника въ Версалѣ. Жена его осталась съ нимъ, но ихъ сынъ, Пьеръ Шаню, воспитывался на средства дофины и, годъ спустя, она взяла его къ себѣ въ качествѣ пажа. Это былъ красивый, высокій и сильный юноша, къ которому очень шелъ придворный костюмъ.
Онъ принадлежалъ впослѣдствіи къ тѣмъ людямъ, которые въ несчастной королевѣ не забыли благодѣяній, добра и счастья, распространяемыхъ молодой счастливой дофиной.
Въ тотъ самый вечеръ, когда случилось это происшествіе въ Ашерѣ, капитанъ д’Эспиракъ вмѣстѣ со своими лейтенантами находился близъ казармъ королевскихъ мушкетеровъ въ Версалѣ. Тутъ были также Клермонъ-Тоннеръ, Коссэ-Бриссакъ, Роганъ Шабо, маркизъ де-Садъ, герцогъ де-Бриссакъ, маркизъ де-Ларошфуко и Веберъ.
Говорили о событіи дня. Роганъ-Шабо, принадлежавшій къ партіи Аделаиды, дочери короля, интриговавшей противъ Маріи-Антуанетты, которую уже вслухъ называли «австріячкой», позволилъ себѣ очень дурного тона шутку по поводу пріема дофиной ко двору молодого Шаню, сына простой крестьянки.
Д’Эспиракъ былъ очевидцемъ доброты и самоотверженія Маріи-Антуанетты въ деревнѣ Ашеръ; онъ былъ преданъ будущей королевѣ и, дерзко взглянувъ на Рогана-Шабо, сказалъ:
— Господинъ маркизъ, человѣкъ вашего общества не долженъ бы оскорблять молодую дѣвушку, которая, быть можетъ, скоро будетъ королевой Франціи.
— Это урокъ? — проговорилъ маркизъ де-Роганъ, блѣднѣя отъ стыда и гнѣва.
— Да, маркизъ, и предупрежденіе.
Этого было достаточно, чтобъ раздѣлить на двѣ партіи военныхъ и статскихъ. Съ одной стороны находились: Роганъ-Шабо и его друзья Клермонъ-Тоннеръ и Коссэ-Бриссакъ, съ другой — д’Эспиракъ со своими товарищами по пирамъ и сраженьямъ, три его лейтенанта, маркизъ де-Садъ, герцогъ де-Бриссакъ, маркизъ де-Ларошфуко и Веберъ, молочный братъ Маріи-Антуанетты.
— Насъ восемь человѣкъ, милостивые государи, васъ только трое, — сказалъ д’Эспиракъ. — Партіи не равны. Найдите пятерыхъ изъ числа вашихъ друзей, и мы будемъ ждать васъ завтра на разсвѣтѣ на полянѣ, которая находится въ глубинѣ садовъ. Въ такой ранній часъ намъ никто не помѣшаетъ.
Роганъ-Шабо и его друзья очень легко нашли въ гостиныхъ Версаля пять желающихъ драться. Они нашли даже тридцать и вынуждены были бросить жребій. Молодые дворяне, не различая партій и даже не спрашивая о предметѣ ссоры, охотно принимали участіе въ дуэли, а настоящій поединокъ по своему многолюдству представлялся особенно желаннымъ и рѣдкимъ.
Чтобы очистить доброе имя дофины Маріи-Антуанетты, на слѣдующій день на зарѣ шестнадцать кавалеровъ медленнымъ шагомъ, какъ бы гуляя, явились на указанную поляну. Они были изящно, даже кокетливо одѣты; ихъ свѣжіе утренніе костюмы отличались мягкими тонами, были украшены золотомъ и драгоцѣнностями.
Они раздѣлились на двѣ равныхъ группы, построились одна противъ другой, раскланялись самымъ вѣжливымъ образомъ и, отдавъ свои шляпы и плащи слугамъ, сразу всѣ вынули шпаги.
И дуэль начался…
Отъ звуковъ стали, ударявшейся о сталь, птицы вспархивали на верхушки деревьевъ; восходящее солнце сверкало розовымъ свѣтомъ по клинкамъ и лезвіямъ; подымался легкій вѣтерокъ. Для того, чтобы изящно умереть, — погода стояла восхитительная.
Первымъ упалъ графъ де-Куаньи, пронзенный насквозь лейтенантомъ мушкетеровъ, который, оставшись безъ противника, тотчасъ же вышелъ изъ ряда.
Затѣмъ наступила очередь второго лейтенанта, которому маркизъ де-Лисъ прокололъ грудь.
Потомъ Веберъ ранилъ Коссэ-Бриссака, а маркизъ де-Садъ улыбаясь кольнулъ графа Клермонъ-Тоннера.
Герцогъ де-Бриссакъ раздѣлался съ барономъ Пуймареномъ; оставались только капитанъ д’Эспиракъ и маркизъ де-Роганъ-Шабо.
Слуги перевязывали раны своихъ господъ. Только второй лейтенантъ и графъ де-Куаньи скончались; у остальныхъ были глубокія, но не опасныя раны.
— Я раненъ! — вскрикнулъ вдругъ маркизъ де-Роганъ-Шабо и упалъ.
Въ ту же минуту раздался громкій женскій крикъ, и всѣ увидали бѣгущую Марію-Антуанетту, въ сопровожденіи г-жи де-Ноэль и г-жи Марсанъ, которыя, запыхаясь, повторяли въ ужасѣ:
— Сударыня! сударыня! что скажетъ король!
— Ахъ, оставьте меня въ покоѣ съ вашимъ этикетомъ! — отвѣтила дофина. — Король скажетъ, что я права…
Но, увидавъ столькихъ кавалеровъ, лежащихъ на травѣ, и столько пролитой крови, она остановилась… Капитанъ д’Эспиракъ стоялъ одинъ посреди поляны, остальные находились около раненыхъ. Марія-Антуанетта величественными шагами подошла къ д’Эспираку и тономъ, въ которомъ уже слышалась королева, спросила:
— Господинъ капитанъ, что означаетъ эта рѣзня?
Д’Эспиракъ, въ смущеньи и нерѣшительности, опустилъ голову.
— Сударыня, сударыня… я думалъ… — пролепеталъ онъ.
Но Веберъ вывелъ его изъ затрудненія. Онъ подошелъ къ дофинѣ и, почтительно раскланявшись, сказалъ тихо:
— Сударыня, у васъ есть враги, они васъ оскорбляютъ… вамъ не надо знать, кто они, но необходимо, чтобы другіе защитили васъ. Умоляю васъ немедленно уйти и хранить въ тайнѣ все случившееся… Дѣло касается вашего спокойствія на тронѣ.
Марія-Антуанетта опустила голову… Увы! каково же должно быть это царствованіе, если заранѣе оно требуетъ столькихъ несчастій, ссоръ и крови! Слеза медленно скатилась по щекѣ дофины.
— Господинъ д’Эспиракъ, — произнесла она: — я прощаю и забываю…
И она ушла, утирая слезы.
Г-жи де-Ноэль и де-Марсанъ были внѣ себя. Онѣ сочли необходимымъ сдѣлать дофинѣ строгій выговоръ. Г-жа де-Марсанъ подмигнула г-жѣ де-Ноэль, и та заговорила:
— Сударыня, что подумалъ бы король, если бъ увидалъ, что вы до восхода солнца бѣгаете по версальскимъ садамъ! Дворъ…
Но, вся красная отъ гнѣва, съ сверкающими глазами и повелительнымъ движеніемъ бровей, дофина обернулась и проговорила:
— Сударыня, замолчите… Этикетъ не существуетъ, когда люди убиваютъ другъ друга въ двухъ шагахъ отъ моихъ аппартаментовъ… Слава Богу, что я не потратила времени на переодѣванье въ парадный костюмъ, какъ вы этого желали. Придя въ пеньюарѣ, я спасла двухъ людей…
Обѣ дамы опустили головы и, не говоря ни слова, послѣдовали за молодой женщиной. Марія-Антуанетта пріобрѣла себѣ двухъ новыхъ враговъ.
— Чортъ возьми, милостивый государь, неужели снова придется дать вамъ урокъ! — воскликнулъ капитанъ д’Эспиракъ. — Я понимаю, что какіе-нибудь жалкіе провинціалы могутъ распѣвать эти скверные куплеты, но вы, маркизъ де-Роганъ-Шабо, придворный короля… фи!..
И капитанъ повернулся на каблукахъ съ самымъ презрительнымъ видомъ, закручивая своимъ обычнымъ жестомъ усы, въ то время какъ маркизъ де-Роганъ-Шабо, желая избѣжать скандала, смѣшался съ группою своихъ друзей, мысленно клянясь отомстить.
Сцена эта произошла въ пріемной короля въ Версалѣ два мѣсяца спустя послѣ той дуэли, на которую намекалъ д’Эспиракъ.
Людовикъ XV скончался. Ему наслѣдовалъ Людовикъ XVI, и маленькая дофина Марія-Антуанетта сдѣлалась королевой Франціи.
Съ восшествіемъ патронъ той, которую всѣ звали «австріячкой», интриги не прекратились. Съ одной стороны г-жа Аделаида и ея сестры вмѣстѣ съ де-Морена, де-Верженъ и де-Муй, министры, маркизъ де-Роганъ-Шабо, его друзья и родственники, Клермонъ-Тоннеръ, Коссэ-Бриссакъ, всѣ были предубѣждены противъ королевы, безъ всякой видимой причины. Съ другой стороны, капитанъ д’Эспиракъ и его лейтенанты, Веберъ, маркизъ де-Ларошфуко, нѣкоторые изъ дворянъ и молодыхъ придворныхъ дамъ стояли за Марію-Антуанетту и не упускали случая защитить ее противъ оскорбленій и клеветъ.
Вышеприведенный выговоръ капитана д’Эспирака маркизу де-Рогану-Шабо былъ сдѣланъ за то, что тотъ въ самой пріемной короля осмѣлился напѣвать первыя строки шансонетки, распѣваемой тогда на улицахъ Версаля и Парижа:
Королева въ двадцать лѣтъ,
Вамъ не сдобровать…
Королева въ двадцать лѣтъ,
Къ людямъ въ васъ участья нѣтъ…
Вамъ не сдобровать!..
Маленькая королева навлекла на себя эту шансонетку не вслѣдствіе своей недоброжелательности или злобы, такъ какъ не была на это способна, но просто по безпечности, а главное потому, что она была любима королемъ такъ, какъ до сихъ поръ короли любили лишь своихъ любовницъ. Она унаслѣдовала всю ревность, возбуждаемую раньше г-жою Помпадуръ и г-жою Дюбарри.
Выходка д’Эспирака не осталась безъ послѣдствій. Роганъ-Шабо постарался привлечь на свою сторону всю аристократію двора. Ларошфуко отклонились отъ кружка Маріи-Антуанетты и соединились съ Марсанами, Субизами, привлекли на свою сторону Ноэлей, Криллоновъ и Монморанси. Около королевы остались лишь капитанъ мушкетеровъ со своими лейтенантами, Веберъ да нѣсколько незначительныхъ друзей.
Предвидѣлась ожесточенная борьба, и каждый день, каждую минуту она должна была имѣть своимъ послѣдствіемъ, несмотря на паденіе аристократіи въ послѣдній часъ, — торжество революціи надъ Маріей-Антуанеттой.
Заручившись всѣмъ, что было наиболѣе сильнаго при дворѣ, маркизъ де-Роганъ-Шабо пересталъ скрывать свои карты. Онъ держалъ себя такъ дерзко, что однажды, когда онъ прогуливался по версальскимъ садамъ, къ нему подошелъ капитанъ д’Эспиракъ и сказалъ безъ всякой церемоніи:
— Милостивый государь, то, что вы дѣлаете, достойно имени негодяя. О, не вынимайте вашу шпагу! Я не буду больше съ вами драться. Несмотря на всю вашу неловкость, вы могли бы убить меня, или я васъ убью, а вашъ родъ достаточно силенъ, чтобы выхлопотать мое изгнаніе. Въ томъ и другомъ случаѣ, я исчезну. Но я могу со временемъ быть полезнымъ королевѣ и былъ бы въ отчаяньи, если бъ не могъ ей служить… Но запомните хорошенько, милостивый государь, что король любитъ свою жену, что король уважаетъ меня и что, хотя вы и очень высокій вельможа, можетъ наступить моментъ, когда вы очутитесь внизу… До свиданья, сударь!
И, оставивъ маркиза де-Рогана выведеннымъ изъ себя униженіемъ и злобой, д’Эспиракъ отправился разыскивать Вебера.
— Другъ мой, — сказалъ онъ ему: — мнѣ необходимо видѣть королеву одну и поговорить съ ней лишь при тебѣ, безъ постороннихъ свидѣтелей.
— Это трудно, — отвѣтилъ Веберъ. — Вашъ дворъ изъ этикета сдѣлалъ настоящую тиранію. Королева Франціи имѣетъ гораздо менѣе свободы, чѣмъ послѣдняя дѣвушка съ фермы…
— Это вѣрно, но надо попытаться устроить это свиданье. Когда наступитъ благопріятная минута, ты мнѣ скажешь.
— Понимаю.
Они простились. Но благопріятная минута не наступала. А на вопросъ справлявшагося д’Эспирака Веберъ отвѣтилъ:
— Послушай, почему бы тебѣ не написать королевѣ то, что ты ей хочешь сказать? Я передамъ письмо.
— Хорошо, — согласился д’Эспиракъ: — только пусть королева сожжетъ его послѣ того, какъ прочтетъ, потому что, если его найдутъ, то имъ воспользуются не противъ такого ничтожества, какъ я, а противъ самой королевы.
— Я самъ сожгу его.
— Хорошо.
На слѣдующій день д’Эспиракъ передалъ Веберу бумагу, въ которой очень ясно было изложено положеніе королевы при французскомъ дворѣ. Капитанъ совѣтовалъ быть осторожнѣе и, если возможно, удалиться, то есть заняться чѣмъ-нибудь находящимся внѣ двора и государственныхъ дѣлъ. Д’Эспиракъ выставлялъ рядъ очень дѣльныхъ замѣчаній и извинялся, что даетъ совѣты ея величеству, вынужденный дѣлать это въ виду грозящихъ ей несчастій, которыхъ надо избѣжать во что бы то ни стало.
Когда Веберъ подалъ ей это письмо, Марія-Антуанетта сидѣла въ своемъ будуарѣ вдвоемъ съ г-жою де Ламбаль, которая въ послѣднее время считалась ея лучшимъ другомъ.
Полученіе частнаго письма было до такой степени внѣ правилъ этикета, что пальцы королевы дрожали, когда она распечатывала его. Она его прочла, не останавливаясь отъ начала до конца. Потомъ на ея глазахъ выступили слезы, и она протянула письмо принцессѣ де-Ламбаль; та прочла его тоже. Потомъ Веберъ взялъ письмо и бросилъ въ каминъ. Бумага съежилась, пожелтѣла, затѣмъ сразу загорѣлась, и вѣтеръ унесъ пепелъ въ трубу.
Тогда обѣ молодыя женщины переглянулись, и г-жа де-Ламбаль сказала:
— Этотъ человѣкъ правъ…
— Да, — вздохнула королева.
Затѣмъ она на что-то рѣшилась и позвонила. Приподнялась портьера, и вошелъ пажъ.
— Король въ своемъ кабинетѣ? — спросила Марія-Антуанетта.
— Да, ваше величество.
— Доложите королю, что я хочу съ нимъ говорить.
Нѣсколько минутъ спустя, пажъ вернулся и доложилъ, что король ожидаетъ королеву.
— Но что же вы хотите дѣлать? — въ третій разъ спросила г-жа де Ламбаль задумавшуюся королеву.
— Просить Тріанонъ, — съ улыбкой отвѣтила Марія-Антуанетта.
И она вышла.
Посовѣтовавъ Маріи-Антуанеттѣ укрыться отъ грозъ и интригъ двора, капитанъ д’Эспиракъ напомнилъ ей совѣтъ, данный когда-то графомъ и графиней де-Ноэль, — попросить у Людовика XVI Малый Тріанонъ.
Еще задолго до полученія письма д’Эспирака Марія-Антуанетта вошла однажды утромъ къ своему супругу съ твердымъ намѣреніемъ получить въ свою полную собственность это прелестное помѣстье. Но король, любившій свою жену все нѣжнѣе и нѣжнѣе, не далъ ей и коснуться этого предмета, сталъ разспрашивать о здоровья, о томъ, какъ она провела ночь и т. д.
По странному и необъяснимому сліянію мыслей, соединяющихъ два сердца гораздо крѣпче, чѣмъ торжественныя клятвы, въ этотъ день Людовикъ XVI проснулся съ желаніемъ предложить Маріи-Антуанеттѣ Малый Тріанонъ. Онъ очень ловко заговорилъ о хорошей погодѣ, о прелести садовъ, освѣщенныхъ веселымъ солнцемъ, объ ароматѣ цвѣтовъ. Королева самымъ невиннымъ тономъ призналась, что всегда любила цвѣты. Людовикъ XVI всталъ, улыбнулся и веселымъ, взволнованнымъ голосомъ сказалъ:
— Вы любите цвѣты? Прекрасно! Я могу подарить вамъ прелестный букетъ — Малый Тріанонъ.
Съ непосредственностью, свойственной молодости, любви и радости, Марія-Антуанетта бросилась на шею мужу, расцѣловала его и убѣжала къ себѣ въ будуаръ, гдѣ ее ждала г-жа де-Ламбаль.
— Я получила! Я получила! — воскликнула она, хлопая въ ладоши. — Я получила Малый Тріанонъ!
Онѣ обнялись и начали говорить о томъ, не будетъ ли противно этикету, если онѣ съѣздятъ посмотрѣть свое новое помѣстье. Все было обдумано, посовѣтовались съ г-жою де-Ноэль, и прогулка была рѣшена.
Марія-Антуанетта послала Вебера за графомъ д’Эспиракомъ, и они выѣхали вчетверомъ.
Въ такой часъ весь аристократическій Парижъ былъ во дворцѣ или въ постели. Никто не гулялъ въ версальскихъ садахъ; лишь садовники, поливавшіе цвѣты, видя королеву, почтительно кланялись ей.
Проѣхали версальскій паркъ, затѣмъ Большой Тріанонъ и наконецъ очутились въ Маломъ Тріанонѣ.
Онъ представлялъ собою квадратный павильонъ, римскаго стиля, стоявшій въ самой срединѣ парка. Ото былъ миніатюрный дворецъ, фасадъ котораго едва достигалъ двадцати трехъ метровъ. Онъ состоялъ изъ трехъ этажей, поднимавшихся между колоннъ и кориноскихъ пилястровъ, великолѣпно раскрашенныхъ и орнаментированныхъ, съ итальянской террасой наверху зданія.
Малый Тріанонъ былъ созданіемъ архитектора Габріэля. Маркизъ де-Линаръ слѣдилъ за его сооруженіемъ, а скульпторъ
Жильберъ разукрасилъ его своимъ тонкимъ рѣзцомъ. Сюда въ старости пріѣзжалъ Людовикъ XV вмѣстѣ съ герцогомъ Айенскимъ отдыхать отъ кутежей.
Королева, принцесса де-Ламбаль, Веберъ и д’Эспиракъ осмотрѣли дворецъ до мельчайшихъ подробностей. Марія-Антуанетта, горя нетерпѣньемъ поскорѣе въ немъ поселиться, не хотѣла возвращаться въ Версаль, не рѣшивъ на мѣстѣ всѣхъ измѣненій, которыя необходимо сдѣлать. Веберъ взялъ записную книжку и карандашомъ записывалъ ея указанія.
Со слѣдующаго же дня герцогъ де-Караманъ былъ приглашенъ Маріей-Антуанеттой къ завѣдыванію работами. Архитекторъ миѳологическаго стиля Микъ, изящный реставраторъ художникъ Губертъ Роберъ на глазахъ у королевы рисовали на бумагѣ планы такой деревни, о какой она мечтала. Деревья, рѣка, скала, залы для театральныхъ представленій, деревенскій мостъ, бельведеръ, мельница, кустарники, островъ, храмъ Амура, молочная ферма изъ бѣлаго мрамора, все было создано сразу. И всюду цвѣты, самые роскошные, самые ароматные, самые рѣдкіе цвѣты. Кампанъ пригласилъ Боннефуа, а тотъ, въ свою очередь, Жюсье, который на глазахъ у королевы поливалъ ливанскій кедръ.
Черезъ мѣсяцъ мечта реализировалась. Ремонтъ и отдѣлка Малаго Тріанона были окончены, и въ немъ поселилась королева, готовая на всякія игры, на смѣхъ, на всевозможныя развлеченья, чтобъ только забыть торжественную скуку Версаля и всѣ правила этикета.
Въ Маломъ Тріанонѣ образовался небольшой дворъ, жизнь, приключенія, увлеченія и интриги котораго читатель найдетъ на послѣдующихъ страницахъ.
Д’Эспиракъ и Веберъ стояли во главѣ двора. Г-жа де-Ламбаль была назначена управительницей деревенскаго дома королевы. Графъ и графиня Прованскіе, графъ д’Артуа, графъ де-Ферзенъ и нѣсколько молодыхъ аристократовъ самаго избраннаго общества были первыми приняты при тріанонскомъ дворѣ.
Среди этого случайнаго двора Маріи-Антуанеттѣ суждено было торжествовать во всемъ величіи королевы и красивой женщины. Она не была уже болѣе хорошенькой, наивной дѣвушкой съ береговъ Рейна; съ теченіемъ времени она пріобрѣла все то, что самые взыскательные мужчины требуютъ отъ женщинъ. Ея фигура, по выраженію г-жи де-Полиньякъ, была создана для трона; бѣлокурые шелковистые волосы, прелестная шея, дивныя округлыя плечи, восхитительныя руки, изящная, плавная походка; ко всему этому царственно-добродушная манера держать голову и ласковая улыбка, освѣщающая все лицо, — вотъ портретъ Маріи-Антуанетты Австрійской, супруги Людовика XVI, владѣлицы и повелительницы Малаго Тріанона.
III.
правитьЧерезъ нѣсколько дней послѣ окончательнаго переселенія въ Тріанонъ королева Марія-Антуанетта начала разыгрывать роль фермерши.
Однажды утромъ она встала очень рано и вышла изъ дворца со своей ближайшей подругой принцессой де-Ламбаль.
Обѣ молодыя женщины были совершенно одинаково одѣты въ простыя платья, согласно новой модѣ: на нихъ были польскія юбки изъ полотна съ мелкими голубыми и розовыми цвѣточками, гарнированныя оборками изъ той же матеріи. Корсажи, отдѣланные бѣлой матеріей, открывали часть груди, плечи и шею. Ихъ красивыя головы были украшены бѣлыми чепцами, изъ-подъ которыхъ вились длинныя букли. Обнаженныя по локоть руки, короткія, едва доходящія до щиколотка юбки придавали имъ очаровательный видъ деревенской простоты и фривольной, оригинальной кокетливости.
Марія-Антуанетта и принцесса де-Ламбаль направились къ молочной, гдѣ ихъ уже ждали графини Фицъ-Джемсъ, Эстергази и де-Саластронъ, переодѣтыя въ фермершъ. На ихъ обязанности лежало раздаваніе красивыхъ кружекъ съ молокомъ всему двору Малаго Тріанона, когда онъ приходитъ сюда на ранній завтракъ.
Обѣ подруги смѣялись и болтали о томъ, какое удовольствіе онѣ себѣ сейчасъ доставятъ, когда изъ-за поворота одной аллеи появилось двое мужчинъ, любезно раскланявшихся съ фермершами.
Ото были графъ де-Ферзенъ и его двоюродный братъ, виконтъ де-Ліонъ, лейтенантъ мушкетеровъ.
— Какъ я благодаренъ счастливой случайности… — проговорилъ графъ де-Ферзенъ, обращаясь къ Маріи-Антуанеттѣ.
Но принцесса де-Ламбаль улыбнулась. Она хорошо знала обоихъ двоюродныхъ братьевъ и уже нѣсколько дней, слушая деревенскіе мадригалы виконта де-Ліона, слѣдила за маленькой интригой, завязывавшейся мало-по-малу между графомъ де-Ферзеномъ и Маріей-Антуанеттой. Поэтому она и не вѣрила въ «счастливую случайность».
Съ вызывающей улыбкой принцесса сказала виконту де-Ліону:
— Пойдемте сюда, виконтъ, мнѣ надо васъ хорошенько побранить.
И она увлекла своего поклонника за деревья, оставивъ Марію-Антуанетту вдвоемъ съ графомъ де-Ферзеномъ. Королева и графъ съ минуту смотрѣли другъ на друга, и оба покраснѣли… Уже съ мѣсяцъ какая-то таинственная сила соединяла ихъ. Теперь, дѣйствительно, они могли поговорить, имѣя свидѣтелями лишь деревья парка въ это влажное, ароматное, раннее утро.
— Сударыня, — произнесъ, наконецъ, дрожащимъ голосомъ графъ, — окажите мнѣ милость, выслушайте меня одну минуту…
Въ Маломъ Тріанонѣ этикетъ отсутствовалъ, и Марію-Антуанетту величали ея величествомъ только въ сказкахъ королей и фей, которыя представляли по вечерамъ на сценѣ. Королева непремѣнно желала, чтобы въ повседневной жизни не было никакихъ церемоній и чтобы въ Тріанонѣ царилъ деревенскій, а не придворный тонъ.
— Графъ, — произнесла она: — хотя умъ и говоритъ мнѣ, что этого не надо, но сердце сильнѣе ума, и… я васъ слушаю…
Она покраснѣла, опустила голову и стояла, какъ молоденькая дѣвушка, застигнутая за легкимъ проступкомъ.
— Пройдемся, если позволите, — предложилъ графъ.
Они медленно углубились въ узкую, темную, поперечную аллею. Молодой человѣкъ былъ въ такомъ восторгѣ отъ словъ, сорвавшихся съ губъ королевы, что первое время молчалъ.
Графъ де-Ферзенъ, несомнѣнно, былъ достоинъ быть замѣченнымъ глазами королевы и сердцемъ даже добродѣтельной супруги. Аксель де-Ферзенъ, потомокъ старинной дворянской фамиліи, двоюродный братъ графини Левенгельмъ, рожденной Ферзенъ и повелительницы двора Густава IIJ, былъ окруженъ ореоломъ легендарныхъ подвиговъ, заслужилъ репутацію «чувствительнаго сердца», полнаго рыцарскихъ порывовъ и сентиментальности.
Онъ влюбился въ Марію-Антуанетту еще при жизни Людовика XV, но любовь эта была чистаго и безкорыстнаго характера. Сознавая, что чувство это преступно и безумно, онъ бѣжалъ отъ него, принявъ участіе въ войнѣ съ Америкой, подъ начальствомъ Лафайета и Рошамбо. Но новые подвиги и битвы не исцѣлили его недуга; онъ вернулся уже настоящимъ мужчиной, похорошѣвшимъ, получившимъ увѣренность въ себѣ, и рѣшилъ не сдерживать болѣе порывовъ своего сердца.
Придворныя дамы очень ухаживали за графомъ, но онъ былъ съ ними сдержанъ. Когда Марія-Антуанетта переселилась въ Тріанонъ и окружила себя аристократіей, ему стало легко попасть къ ея двору, а полуслова и намеки принцессы де-Ламбаль помогли королевѣ остановить свои взгляды и мысли на графѣ.
Покорная своему мужу, Людовику XVI, но вовсе не влюбленная въ него и чистая сердцемъ, какъ только что распустившаяся роза, Марія-Антуанетта незамѣтно поддалась обаянію серьезнаго, скромнаго и рыцарскаго характера графа Ферзена. Вотъ почему она не могла устоять, когда онъ попросилъ позволенія говорить о томъ, что до сихъ поръ хранилось въ тайнѣ.
Нѣкоторое время они шли молча. Потомъ графъ де-Ферзенъ взглянулъ на Марію-Антуанетту, слегка поблѣднѣлъ и заговорилъ мягкимъ, серьезнымъ голосомъ:
— Сударыня, только потому, что я знаю, что вы убѣждены въ моемъ огромномъ уваженіи къ вамъ, я осмѣливаюсь высказать слова, которыя въ устахъ подданнаго кажутся королевамъ оскорбленіемъ… Сударыня, я много лѣтъ васъ люблю… Ни удаленіе отъ двора, ни слава сраженіи, ни опасности, всегда грозящія жизни, ни долгое опасное путешествіе, ничто на свѣтѣ не дало мнѣ возможности забыть васъ, ничто не охладило моего сердца. Я люблю васъ, сударыня, какъ въ первый день, когда увидѣлъ васъ молоденькой дѣвушкой, пріѣхавшей во Францію и окруженной австрійскимъ дворомъ… Я люблю васъ такой любовью, которая окончится только вмѣстѣ съ моей жизнью…
Онъ на минуту умолкъ. Королева, блѣдная, какъ бѣлая матерія на ея корсажѣ, сдерживала рукою біенія своего сердца. Ея открытая грудь высоко поднималась и опускалась. Она едва подавляла слезы. Онъ съ такой нѣжностью взглянулъ на нее, что она вся вздрогнула, и продолжалъ:
— Сударыня, я собственноручно закололъ бы себя шпагой, если бъ та любовь, о которой я вамъ говорю, заставила меня забыть хоть на минуту, чѣмъ я обязанъ супругѣ моего короля… Для того, чтобъ я былъ счастливъ, я прошу у васъ только одного взгляда… взгляда доброты… и позволенія остаться вашимъ другомъ… однимъ изъ глубоко уважающихъ васъ и самыхъ преданныхъ друзей…
Они остановились. Марія-Антуанетта подняла на молодого человѣка свои большіе ласковые голубые глаза. Въ нихъ сверкали слезы. Она прошептала:
— Графъ, вы мнѣ клянетесь, что…
Онъ понялъ.
— Сударыня, — отвѣтилъ онъ: — я хочу быть лишь самымъ вѣрнымъ подданнымъ короля и самымъ покорнымъ рабомъ вашего величества…
И онъ опустился на колѣни. Но королева приподняла его и, упавъ въ его объятья, воскликнула:
— Теперь и я могу сказать: я васъ люблю!..
Ихъ губы слились въ поцѣлуѣ. Но королева тотчасъ же опомнилась и, красная отъ смущенья, отступила назадъ. Потомъ, медленно утирая глаза, она стала прежней величественной и кроткой королевой. Протянувъ руку своему возлюбленному, она сказала тономъ гордой богини:
— Господинъ графъ, проводите меня, пожалуйста, въ молочную… Мой дворъ не замедлитъ туда прійти. Я должна принять его, какъ любезная фермерша, — прибавила она смѣясь.
Потомъ, наклоняясь къ уху молодого человѣка, Марія-Антуанетта прошептала:
— Другъ мой, будемъ молча любить другъ друга, не измѣняя нашему долгу.
Въ концѣ аллеи они встрѣтили виконта де-Ліона и принцессу де-Ламбаль, которые, завидя ихъ, быстро разъединили свои руки и, сдѣлавъ видъ, что рвутъ маргаритки, отвернулись другъ отъ друга.
При дворѣ ничто не можетъ скрыться. Несмотря на строгую тайну, хранимую графомъ де-Ферзеномъ и Маріей-Антуанеттой, узнали исторію ихъ чистой любви. Какимъ образомъ? Хроникеры объ этомъ умалчиваютъ.
Какъ бы то ни было, но молодой принцъ де-Субизъ, уже давно влюбленный въ королеву, желалъ замѣстить своего счастливаго соперника. Онъ льстилъ себя надеждой затмить его своей красотой, именемъ, связями. Но онъ ошибся. Его пріятельница принцесса Шиме взялась поговорить съ королевой о томъ, чтобъ онъ былъ принятъ при тріанонскомъ дворѣ, но Марія-Антуанетта очень категорически отказала.
— Вѣдь этотъ человѣкъ, — возразила королева, — завсегдатай у де-Шатильонъ, де-Валентинуа, де-Ронсъ, де-Рошероль и де-Розенъ, ведущихъ при дворѣ жизнь азартныхъ картежницъ и развратницъ…
Принцъ Субизъ принялъ это къ свѣдѣнію. Но такъ какъ ему не удалось замѣстить графа де-Ферзена, то онъ поклялся отомстить ему и королевѣ. Сначала онъ распространялъ самые подлые слухи, и при версальскомъ дворѣ стали поговаривать о томъ, что Марія-Антуанетта разрѣшаетъ своему поклоннику больше, чѣмъ одно цѣлованіе руки…
Капитанъ д’Эспиракъ первый узналъ о клеветахъ, распространяемыхъ принцемъ Субизомъ и его друзьями о Маріи-Антуанеттѣ. Ему разсказалъ объ этомъ его лейтенантъ, виконтъ де-Ліонъ, поклонникъ принцессы де-Ламбаль.
Онъ отправился къ Ферзену и сказалъ ему:
— Будьте осторожны, графъ. Принцъ Субизъ васъ ненавидитъ, а у него очень сильные друзья…
— Пусть они явятся, мы помѣряемся! — отвѣтилъ Ферзенъ, ударяя по шпагѣ.
— Это внѣ сомнѣнья, графъ, но они очень многочисленны, — возразилъ д’Эспиракъ. — Будьте осторожны.
И д’Эспиракъ приказалъ четыремъ своимъ мушкетерамъ переодѣться такъ, чтобъ ихъ не узнали, и постоянно, всюду сопровождать графа де-Ферзена.
Между тѣмъ принцъ Субизъ заручился нѣсколькими друзьями, среди которыхъ находились герцогъ де-Ноэль, графъ Грильонъ, герцогъ де-Монморанси и герцогъ де-Коссе-Бриссакъ. Однажды вечеромъ, когда луна скрылась за тучи, восемь человѣкъ поджидали графа де-Ферзена въ узкой улицѣ въ Версалѣ, по которой поклонникъ королевы долженъ былъ возвращаться изъ Малаго Тріанона.
Ночь была такъ темна, что ничего не было видно на разстояніи шага передъ собою. Графъ де-Ферзенъ появился на концѣ улицы; позади него лакей несъ зажженный фонарь. Дойдя до того мѣста, гдѣ скрывался принцъ Субизъ со своими друзьями, онъ почувствовалъ, что кто-то дотронулся до его плеча; въ то же время замаскированный человѣкъ вышелъ изъ тѣни и сказалъ ему:
— При васъ есть шпага, господинъ де-Ферзенъ, при мнѣ тоже — мы равны. Вы не должны завтра утромъ вернуться въ Тріанонъ.
Презрительно улыбаясь, Ферзенъ обнажилъ шпагу. Его улыбка стала еще болѣе презрительной, когда онъ увидалъ, что въ кругу, освѣщенномъ фонаремъ, появилось еще семь человѣкъ.
— Однако, это подлая западня, — сказалъ онъ. — Если я убью васъ, прекрасная маска, то убійцы, стоящіе за вами, конечно, отомстятъ мнѣ за васъ. Ну, что же — пусть! Выходите всѣ разомъ. Я васъ жду!
Онъ отскочилъ и прислонился спиною къ стѣнѣ дома, чтобы на него не напали сзади, и сталъ ждать, поднявъ шпагу. Восемь замаскированныхъ человѣкъ стали совѣтоваться другъ съ другомъ. Но тотъ, который заговорилъ первымъ, подошелъ одинъ и сказалъ:
— Господинъ де-Ферзенъ, мы благородные люди и атакуемъ васъ по очереди…
— Нѣтъ, чортъ возьми! — крикнулъ вдругъ чей-то голосъ. — Выходите всѣ сразу!
И капитанъ д’Эспиракъ появился по правую сторону графа Ферзена, въ то время какъ четыре другихъ человѣка выстроились по его лѣвую сторону.
— Шесть солдатъ противъ восьми щеголей! — ухмыльнулся гасконецъ. — Партія не равная. Подите, поищите подкрѣпленія, господа «благородные люди». Приходите двѣнадцать человѣкъ, два противъ одного, тогда мы примемъ вашъ вызовъ!
Принцъ Субизъ и его друзья бросились на шестерыхъ. Но, по приказанію д’Эспирака, мушкетеры одновременно нагнулись и такъ сильно ударили головами въ груди своихъ противниковъ, что тѣ упали и были моментально обезоружены. Капитанъ д’Эспиракъ самъ продѣлалъ тотъ же маневръ со своимъ противникомъ и съ противникомъ графа де-Ферзена Потомъ, разбивъ ударомъ ноги фонарь, который все еще держалъ слуга, онъ увлекъ графа въ темноту, а его мушкетеры скрылись въ разныя стороны.
Когда д’Эспиракъ и графъ находились уже около отеля, гдѣ жилъ Ферзенъ, капитанъ сказалъ ему:
— Теперь, графъ, ложитесь спать. И простите, что я помѣшалъ вамъ драться. Но дѣло въ томъ, что напавшіе на васъ принадлежатъ къ лучшимъ фамиліямъ Франціи, а королева не желаетъ, чтобы кровь дворянъ лилась иначе, какъ на службѣ короля и на полѣ сраженья.
Однако принцъ Субизъ перенесъ униженіе и не счелъ себя побѣжденнымъ. Онъ понялъ, почему капитанъ д’Эспиракъ ограничился лишь тѣмъ, что обезоружилъ его и его друзей.
— Если шпага дворянина безсильна противъ Ферзена, — сказалъ онъ самому себѣ: — то ее замѣнитъ кинжалъ лакея.
И онъ подкупилъ одного слугу убить Ферзена, но на утро слуга найденъ былъ повѣшеннымъ на деревѣ въ Большомъ Тріанонѣ.
Узнавъ объ этой второй неудачѣ, принцъ Субизъ пришелъ въ бѣшенство. Неудовлетворенная любовь разжигала его злобу, и онъ подослалъ въ домъ графа Ферзена двухъ человѣкъ, которые должны были хитростью или силой убить его изъ пистолета.
Утромъ принцу Субизу доложили, что оба наемные убійцы найдены у дверей дома Ферзена мертвыми, съ глубокими ранами шпагой на груди.
Тогда, по совѣту Коссе-Бриссака, принцъ Субизъ измѣнилъ свою тактику. Онъ рѣшилъ избавиться отъ своего соперника посредствомъ яда. Коссе-Бриссакъ далъ ему всѣ необходимыя указанія.
— Послушай, слышалъ ли ты когда-нибудь про Зыбкую? — спросилъ онъ его.
— Да, это женщина, которая слыветъ за колдунью и живетъ, кажется, въ улицѣ св. Бенедикта.
— Да. Ее прозвали Зыбкой, потому что она страшно хромаетъ на обѣ ноги, и при ходьбѣ качается, какъ корабль въ морѣ во время зыби. Ну, такъ вотъ, я знаю, что г-жа Роншероль и маркиза де-Флери посѣщаютъ ее, первая потому, что она указываетъ ей игорные дома, а вторая потому, что она помогаетъ ей въ ея любовныхъ дѣлахъ. Понялъ теперь?
— Объяснись яснѣе.
— Ахъ, какой ты! Ну, понимаешь, г-жа Роншероль и маркиза де-Флери могутъ устроить такъ, что за придворнымъ ужиномъ Ферзенъ будетъ сидѣть между нихъ, и вольютъ ему ядъ, который приготовитъ Зыбкая. Если завтра, послѣ полудня, мы съ тобой отправимся къ колдуньѣ, то встрѣтимъ тамъ обѣихъ барынь. Намъ будетъ очень легко уговорить ихъ…
— Прекрасно. Рѣшено, — отвѣтилъ принцъ.
И пріятели разстались. До завтрашняго дня имъ нужно было еще посѣтить ихъ любовницъ, представиться королю, написать мадригалъ офиціальной придворной проституткѣ г-жѣ де-Шатильонъ и составить эпиграмму по адресу Маріи-Антуанетты, а о проектированномъ преступленіи будетъ время подумать и завтра.
На слѣдующій день, въ два часа, принцъ Субизъ и герцогъ де-Коссе-Бриссакъ, въ скромныхъ костюмахъ и съ надвинутыми на глаза шляпами, вошли въ бѣдный, низенькій домикъ въ улицѣ св. Бенедикта. Но внѣшность дома не соотвѣтствовала его внутреннему убранству, такъ какъ ихъ встрѣтила нарядная субретка и провела въ роскошно и со вкусомъ меблированную гостиную. Затѣмъ она ненадолго оставила ихъ однихъ и, вернувшись, пригласила въ комнату Зыбкой.
Колдунья стояла передъ печкой, полной разныхъ горшечковъ. Эта женщина огромнаго роста, съ фигурой, напоминавшей коммерческій корабль, повернула, къ нимъ свое широкое, угреватое лицо, съ маленькими сверкающими глазами. Она вовсе не была похожа на классическую колдунью, на колдунью сказокъ Перро. Она приложила палецъ къ губамъ, потомъ этимъ же пальцемъ указала на безцвѣтную жидкость, находившуюся въ бутылкѣ около печи.
Страшныя микстуры, приготовляемыя Зыбкой, были совершенно неизвѣстны медицинѣ. Ученые, лишающіе поэзіи все поэтическое, находящіе въ любовномъ поцѣлуѣ бациллы ужасныхъ болѣзней, а въ ароматныхъ лепесткахъ чудной розы смертоносные микробы, утверждаютъ, что отравительницы употребляли просто мышьяковые, сатурніальные и меркуріальные яды. Этимъ объясняется старинный таинственный способъ мгновенныхъ убійствъ.
Какъ бы то ни было, но послѣ минутнаго молчаливаго напряженія Зыбкая снова обернулась къ своимъ посѣтителямъ, указала каждому изъ нихъ на стулъ, сѣла сама въ мягкое, удобное кресло и спросила чрезвычайно любезно:
— Чѣмъ могу вамъ служить, господа?
Бриссакъ отвѣтилъ, не задумываясь:
— Продать намъ безцвѣтный ядъ, убивающій человѣка въ недѣлю, и устроить намъ здѣсь свиданіе съ госпожами Роншероль и де-Флери.
И, говоря это, онъ выложилъ туго набитый золотомъ кошелекъ.
Въ ту же минуту дверь отворилась, и вошла субретка. Она сказала какое-то непонятное слово колдуньѣ и ушла.
Тогда отравительница взяла съ этажерки маленькій флаконъ и, подавая его Коссе-Бриссаку, сказала:
— Вотъ ядъ, сударь; что же касается до дамъ, которыхъ вы желаете видѣть, то вотъ онѣ.
Она приподняла драпировку, и посѣтители увидали госпожу Роншероль и маркизу де-Флери. Онѣ сидѣли на диванѣ и дружески бесѣдовали. Зыбкая втолкнула посѣтителей въ комнату съ диваномъ, и драпировка опустилась.
Не будемъ передавать, какимъ образомъ принцу Субизу и герцогу Коссе-Бриссаку удалось добиться соучастія дамъ, но результатомъ ихъ свиданья было то, что два часа спустя двое мужчинъ и двѣ дамы прощались въ гостиной Зыбкой такой фразой: — До завтра, въ семь часовъ, за королевскимъ ужиномъ.
Это былъ смертный приговоръ графу Ферзену.
По случаю болѣзни церемоніймейстера капитанъ д’Эспиракъ распоряжался порядками придворнаго ужина. Онъ былъ очень удивленъ, увидавъ на листѣ расписанія приглашенныхъ, составленномъ де-Морена, что графъ де-Ферзенъ долженъ занять мѣсто между госпожою Роншероль и маркизою де-Флери, принадлежавшими къ партіи, враждебной Маріи-Антуанеттѣ. По своему личному усмотрѣнію, онъ измѣнилъ этотъ порядокъ и назначилъ мѣсто графу де-Ферзену между графиней де-Поластронъ и графиней Діаной де-Полиньякъ; ихъ еще мало знали при дворѣ, но онѣ не разъ выказывали свою преданность королевѣ.
У него возникли нѣкоторыя подозрѣнія, поэтому онъ тотчасъ же поѣхалъ на квартиру маркизы де-Флери.
Эта странная женщина была извѣстна при дворѣ своими пороками, но о нихъ старались умалчивать. Д’Эспиракъ зналъ объ этомъ и рѣшилъ подѣйствовать на нее не объясненіями въ любви, а угрозой.
— Мы одни, сударыня? — спросилъ онъ.
Удивленная этимъ сухимъ тономъ, который капитанъ принималъ обыкновенно, когда хотѣлъ заставить себя слушать, маркиза отвѣтила холодно:
— Да, сударь, но почему…
Д’Эспиракъ осмотрѣлъ, хорошо ли заперта дверь, затѣмъ, сѣвъ въ кресло, сказалъ насмѣшливо:
— Не стойте, сударыня, потому что я имѣю намѣреніе такъ васъ взволновать, что вы можете упасть, а вамъ совсѣмъ не слѣдуетъ ушибать такое красивое тѣло, которымъ любуются и не одни мужчины…
Маркиза поблѣднѣла.
— Но чего же вы отъ меня хотите?
Она сѣла. Д’Эспиракъ взялъ ея руку, крѣпко сжалъ и, глядя прямо ей въ глаза, спросилъ:
— Почему васъ посадили рядомъ съ графомъ де-Ферзеномъ за придворнымъ ужиномъ? Отвѣчайте, я все знаю. Если вы солжете, я васъ убью…
Маркизѣ де-Флери стало страшно. Она повѣрила, что д’Эспиракъ все знаетъ. Дрожа всѣми членами, она, ничего не утаивая, разсказала о свиданіи, которое она и госпожа Роншероль имѣли у колдуньи съ принцемъ Субизомъ и герцогомъ де-Коссе-Бриссакомъ. Она призналась, что должна была влить ядъ въ стаканъ графа де-Ферзена, и, рыдая, стала оправдываться, увѣряя, что вынуждена была повиноваться герцогу де-Коссе-Бриссаку, потому что онъ могъ погубить ее. Чтобы заслужить прощенье, она передала гасконцу флаконъ съ безцвѣтной жидкостью.
— Хорошо, сударыня, — сказалъ д’Эспиракъ: — вы будете вознаграждены за вашу откровенность. Но, смотрите, ни слова объ этомъ вашимъ друзьямъ, иначе я запру васъ въ Бастилію, несмотря на всѣхъ принцевъ Субизовъ на свѣтѣ; я имѣю въ рукахъ два подписанныхъ смертныхъ приговора, и пятьсотъ мушкетеровъ въ моемъ распоряженьи.
Онъ ушелъ и чуть не бѣгомъ направился къ дому Зыбкой, въ улицѣ св. Бенедикта. Та, ничего не подозрѣвая, очень любезно приняла его, но д’Эспиракъ грубо оттолкнулъ ее въ уголъ ея адской лабораторіи и, подавая ей флаконъ, который она продала герцогу де-Коссе-Бриссаку, проговорилъ:
— Пейте!
— Но зачѣмъ?
— Пейте, или я васъ убью.
И онъ вынулъ шпагу.
Отравительница прекрасно узнала флаконъ. Она подумала, что какъ только д’Эспиракъ уйдетъ, можно выпить противоядіе и остаться въ живыхъ. Во всякомъ случаѣ въ этомъ меньше опасности, чѣмъ въ ударѣ шпаги. Она отказалась пить, но больше для виду, зная, что д’Эспиракъ не рѣшится сразу заколоть ее. Наконецъ она уступила его настоянію и съ отвращеніемъ проглотила все содержимое флакона.
Капитанъ направился къ двери, но вдругъ остановился. Его вниманье привлекла бутылка, на этикеткѣ которой было написано: «Противоядіе № 1».
— А вѣдь этой колдуньѣ очень легко себя вылечить, — прошепталъ онъ.
Д’Эспиракъ вернулся, снова вынулъ шпагу и, не говоря ни слова, какъ будто выполнялъ самую простую вещь на свѣтѣ, пронзилъ насквозь грудь отравительницы. Женщина вскрикнула и, обливаясь кровью, упала на полъ.
Капитанъ старательно вытеръ шпагу, вложилъ ее въ ножны, выбралъ на этажеркѣ маленькій флаконъ съ надписью: «Быстро дѣйствующій ядъ», положилъ его въ карманъ и прошепталъ съ усмѣшкой:
— Это можетъ, при случаѣ, пригодиться…
Затѣмъ онъ вышелъ изъ дому, насвистывая какой-то маршъ.
Его конь и мушкетеръ ожидали его въ Пале-Роялѣ.
Онъ отослалъ домой мушкетера, вскочилъ на коня и помчался по направленію къ Версалю.
Стоялъ чудный іюньскій день. Воздухъ былъ напоенъ ароматами. Птицы пѣли на деревьяхъ, а по голубому небу плыли легкія облачка. Капитанъ мушкетеровъ находилъ жизнь прекрасной и пѣлъ полнымъ голосомъ, какъ простой трубачъ, гасконскую пѣсню.
Вдругъ онъ вздрогнулъ. Онъ услыхалъ, какъ кто-то злобно произнесъ его имя. Онъ обернулся. Въ четырехъ шагахъ отъ него, верхомъ на лошади, съ глазами, сверкающими гнѣвомъ, остановился принцъ Субизъ.
— Графъ, — крикнулъ принцъ: — съ какихъ это поръ простой капитанъ мушкетеровъ измѣняетъ расписаніе ужиновъ короля?
— Съ тѣхъ поръ, какъ принцы сдѣлались отравителями, — холодно отвѣтилъ гасконецъ.
— Негодяй!
И принцъ со шпагой въ рукѣ двинулъ свою лошадь къ лошади капитана. Д’Эспиракъ попятилъ свою лошадь назадъ и, быстро наклонившись впередъ, нанесъ принцу страшный ударъ кулакомъ. Тотъ упалъ. Д’Эспиракъ соскочилъ на землю и сталъ старательно приводить принца въ чувство, такъ какъ ударъ пришелся въ самую грудь. Придя въ себя, принцъ Субизъ съ минуту злобно смотрѣлъ на него, потомъ, протягивая руку, сказалъ:
— Я никогда не буду въ числѣ вашихъ друзей, господинъ д’Эспиракъ, но я могу вамъ обѣщать, что не буду и въ числѣ враговъ.
— Прекрасно, принцъ, — сказалъ гасконецъ, пожимая протянутую ему руку: — но я преданъ королевѣ, а всѣ принцы королевства не стоятъ ея мизинца. Заключимъ миръ, я очень этого хочу, но миръ искренній, потому что, если вы будете противъ королевы, я всегда буду противъ васъ.
— Будьте покойны, капитанъ, вы никогда не встрѣтите меня больше на вашей дорогѣ, какъ врага; ваше поведеніе слишкомъ храбро и благородно, чтобъ я пытался отнять у кого бы то ни было такого защитника… Посадите меня, пожалуйста, на лошадь, я смогу доѣхать до Версаля…
— Я буду поддерживать васъ, принцъ, — съ уваженіемъ произнесъ капитанъ.
И два противника, почти обнявшись, доѣхали до замка въ предмѣстьи Версаля, гдѣ жилъ принцъ Субизъ.
Объ этомъ происшествіи никто не узналъ при дворѣ.
А вечеромъ, за ужиномъ, на которомъ отсутствовалъ принцъ Субизъ, всѣ восхищались блестящимъ умомъ Ферзена, удивлялись блѣдности госпожи де-Роншероль и маркизы де-Флери, нервности графа де-Коссе-Бриссака и дѣтской веселости королевы, которой Веберъ, подъ великимъ секретомъ, разсказалъ похожденія капитана д’Эспирака.
Если Марія-Антуанетта чувствовала себя въ этотъ день счастливой, то это не потому, что были посрамлены ея враги, а потому, что она сознавала, что у нея есть безкорыстный другъ, храбрый и благородный защитникъ. Подобные люди такъ рѣдки, что одно ихъ присутствіе уже составляетъ счастіе.
Кромѣ того, королевѣ приходило въ голову, что такая побѣда нѣсколько смягчитъ возбужденіе противъ нея, и она давала себѣ слово быть доброй, мягкой и ласковой, чтобъ обезоружить всѣхъ своихъ враговъ. Эти трогательныя иллюзіи время безжалостно уничтожило.
На слѣдующій день, по желанію Маріи-Антуанетты, былъ назначенъ праздникъ въ Тріанонѣ. Вечеромъ всѣ аллеи были иллюминованы, исключая той, куда Ферзенъ и королева уединились въ самый разгаръ веселья, не замѣченные гостями. Во второй разъ графъ заговорилъ о своей любви, и вновь Марія-Антуанетта, съ полными слезъ глазами, просила его держаться чистыхъ отношеній изъ уваженія къ ней и королю Франціи, который не долженъ быть обманутымъ мужемъ.
Графъ Ферзенъ поклялся исполнить ея желаніе. Но этотъ вечерній упоительный часъ, ароматъ цвѣтовъ и кустарниковъ, праздничное возбужденіе — оказались сильнѣе всякихъ рѣшеній. Возлюбленные обмѣнялись тысячью поцѣлуевъ и вздоховъ и, быть можетъ, маленькій богъ съ пылающими стрѣлами и довелъ бы ихъ до сладкаго грѣха, если бъ въ концѣ аллеи не появились принцесса де-Ламбаль и виконтъ де-Ліонъ, которые тоже имѣли причину уединяться.
Графъ Ферзенъ и королева быстро разошлись въ разныя стороны, такъ что никто не видалъ ихъ вдвоемъ. Марія-Антуанетта благословляла Бога, пославшаго ей принцессу де-Ламбаль и виконта де-Ліонъ, но, сознавая, что подвергается огромной опасности, она дала себѣ слово не встрѣчаться больше съ графомъ де-Ферзеномъ въ темныхъ аллеяхъ Тріанона.
Увлеченіе графа де-Ферзена Маріей-Антуанеттой и ея взаимное къ нему чувство, если и не было тайной для окружающихъ, то, во всякомъ случаѣ, текло спокойно. Впечатлительный умъ молодой королевы не могъ предаться исключительно и всецѣло платонической любви. Ей пришлось искать въ иномъ направленіи проявленія своей дѣятельности, и однимъ изъ ея первыхъ удовольствій стала игра.
Это не было новостью при дворѣ. Въ предшествующія царствованія игра была въ большой модѣ. Госпожа де-Монтеспанъ проигрывала по милліону въ вечеръ. Проигрышъ въ сто тысячъ экю былъ для нея самой обыкновенной вещью, а однажды, въ рождественскій вечеръ, она проиграла семьсотъ тысячъ экю. Въ царствованіе Людовика XV влеченіе къ игрѣ не уменьшилось, но при дворѣ играли въ коммерческія игры и никогда не садились за игры азартныя.
При Людовикѣ XV любовь къ игрѣ въ Парижѣ перешла въ страсть, и королева первая подала этому примѣръ. Въ Тріанонѣ она начала играть въ ландскнехтъ и въ фараонъ съ принцессами де-Ламбаль и де-Гемене.
Нововведеніе Маріи-Антуанетты стало извѣстно при дворѣ и въ городѣ. Всюду начали играть, и однажды Веберъ во время партіи ландскнехта сказалъ королевѣ:
— Сударыня, васъ занимаетъ игра, но было бы гораздо пріятнѣе, если бъ вы могли играть съ людьми, которые могутъ проиграть или выиграть цѣлое состояніе.
— А вы знаете такихъ? — тотчасъ же спросила Марія-Антуанетта.
— Въ городѣ только и говорятъ, что объ одномъ иностранцѣ, по фамиліи Смитъ, вернувшемся изъ Индіи съ сундуками, наполненными золотомъ — отвѣтилъ Веберъ. — Онъ всюду разглашаетъ, что имѣетъ двѣсти тысячъ луидоровъ на проигрышъ.
— Двѣсти тысячъ луидоровъ!.. — воскликнула принцесса де-Ламбаль.
— И на проигрышъ!… — ахнула принцесса де-Гемене.
— Позовите ко мнѣ капитана д’Эспирака, — приказала Марія-Антуанетта.
Капитанъ мушкетеровъ, всегда готовый выполнить приказанія королевы или оказать трудную услугу, тотчасъ же явился. Ему дано было порученіе разыскать Смита, а принцессѣ де-Ламбаль пригласить отъ имени королевы герцога Шартрскаго, графа д’Артуа, графа Прованскаго, герцога де-Лозена, графа де-Ферзена, герцога и герцогиню Фицъ-Джемсъ, графа и графиню де-Полиньякъ. Въ этотъ же вечеръ должна была состояться крупная игра въ большой залѣ Малаго Тріанона.
Напѣвая и весело смѣясь со своими пріятельницами и статсъ-дамами, Марія-Антуанетта все приготовила къ вечернему пріему. Изъ Версаля привезли шкатулку съ золотомъ и поставили на низенькую табуретку позади кресла, на которомъ должна была сидѣть королева.
Къ девяти часамъ сады были иллюминованы, всѣ дамы переодѣлись въ деревенскіе костюмы изъ легкихъ матерій, отдѣланныхъ кружевами, и приглашенные стали съѣзжаться въ Тріанонъ.
Гости, въ ожиданіи игры, собрались въ большой залѣ. Король, ложившійся, обыкновенно, въ одиннадцать часовъ, появился на минуту и удалился до начала игры.
Всѣ сѣли вокругъ стола; ждали только Смита. Принцесса де-Ламбаль стояла позади Маріи-Антуанетты, около табуретки со шкатулкой, чтобы передавать королевѣ золото во время игры.
Наконецъ ровно въ десять часовъ доложили:
— Графъ д’Эспиракъ и господинъ Смитъ!
Всѣ обернулись къ путешественнику, который проѣздомъ черезъ Парижъ могъ доставить себѣ удовольствіе проиграть двѣсти тысячъ луидоровъ. Ожидали увидѣть таинственнаго индуса въ бѣломъ тюрбанѣ, въ шелковыхъ шароварахъ, залитаго золотомъ, съ жгучими черными глазами и орлинымъ носомъ, съ длинными руками, отягченными массивными кольцами. Однако всеобщія ожиданія были обмануты.
Смитъ былъ человѣкъ высокаго роста, худой, красный, самаго вульгарнаго, типа, съ огромными ногами и руками. Его жабо и костюмъ не отличались изяществомъ, хотя и были отдѣланы тонкими кружевами.
Онъ неуклюже поклонился и произнесъ по-англійски, грубымъ голосомъ:
— Здравствуйте.
Тогда всѣ поняли, что онъ англичанинъ, и перестали удивляться его рѣзкимъ манерамъ.
Держалъ онъ себя съ возмутительной безцеремонностью. Серьезно сѣлъ онъ на кресло, приготовленное ему противъ королевы, не стѣсняясь положилъ локти на столъ и сталъ съ любопытствомъ разсматривать сидѣвшихъ вокругъ него принцевъ крови. Затѣмъ съ ужаснымъ акцентомъ онъ произнесъ лаконически:
— Это ландскнехтъ. Начнемъ.
Онъ взялъ изъ рукъ стоявшаго позади него лакея большой мѣшокъ, наполненный луидорами, положилъ его на столь, открылъ, вынулъ горсть золота, и игра началась.
Около полуночи пріѣхалъ графъ Артуръ Дильонъ съ портфелемъ, наполненнымъ кредитными билетами. Заинтересованный этой адской игрой, онъ положилъ портфель на стулъ и подошелъ къ столу.
Играли всю ночь. Въ пять часовъ утра капитанъ д’Эспиракъ, невозмутимо слѣдившій за игрой, отмѣтилъ въ своей записной книжкѣ, что Смитъ выигралъ шестьсотъ тысячъ шестьсотъ пятьдесятъ луидоровъ, изъ которыхъ двѣсти тысячъ проиграла одна королева. Графъ де-Ферзенъ проигралъ двѣсти тысячъ.
— Кому везетъ въ любви, тому не везетъ въ картахъ, — подумалъ д’Эспиракъ.
Занятый своими расчетами, капитанъ не обратилъ вниманія на то, что лакей Смита часто выходилъ изъ залы съ мѣшкомъ, полнымъ луидоровъ, и на его мѣсто приходилъ другой лакей съ пустыми руками. Не обратилъ онъ вниманія также и на то, что Смитъ, выйдя между двумя партіями изъ залы, «чтобъ подышать минутку чистымъ воздухомъ», оставилъ на столѣ лишь нѣсколько луидоровъ и взялъ съ собой лакея.
Прошло пять минутъ, десять, Смитъ не возвращался. Черезъ четверть часа королева попросила д’Эспирака сходить за нимъ, предполагая, что онъ, быть можетъ, заблудился въ аллеяхъ парка. Прошло немало времени, а капитанъ и англичанинъ не появлялись.
Наконецъ д’Эспиракъ вошелъ въ залу и съ поклономъ, слегка насмѣшливо, доложилъ королевѣ:
— Сударыня, въ паркѣ нѣтъ ни господина Смита, ни его кареты, ни его лакеевъ.
Руки поднялись къ небу, раздались крики, жалобы на безсовѣстность проходимца. Но полчаса спустя, изливъ все негодованье, немножко посмѣявшись и даже немножко попѣвъ, рѣшили пойти пить молоко на фермѣ.
Когда выходили, раздался громкій голосъ графа Дильона, спрашивавшаго у слугъ:
— Не видали ли вы моего портфеля?
Слуги отвѣтили, что не видали.
— Мой портфель! Мой портфель! — кричалъ графъ Дильонъ.
Началась новая игра: стали искать портфель. Искали всюду, но нигдѣ не нашли.
— А въ немъ было на пятьсотъ тысячъ процентныхъ бумагъ! — воскликнулъ несчастный графъ Дильонъ.
Невозмутимый д’Эспиракъ вычислилъ:
— Пятьсотъ тысячъ, потомъ милліонъ шестьсотъ пятьдесятъ тысячъ составятъ два милліона сто пятьдесятъ тысячъ.
Затѣмъ онъ поклонился и произнесъ:
— Господинъ графъ, я того мнѣнія, что для англичанина не пропала эта ночь.
Это происшествіе послужило поводомъ къ цѣлому скандалу. Людовикъ XVI запретилъ игру при дворѣ. Игра велась лишь тайкомъ, и вскорѣ къ ней совсѣмъ охладѣли.
Карточная игра уступила мѣсто скачкамъ. Герцогъ Лозенъ, уже принимавшій участіе въ скачкахъ въ Англіи, руководилъ ими теперь во Франціи. Онъ заинтересовалъ ими королеву и часть двора. Графъ д’Артуа, герцогъ Шартрскій, маркизъ де-Конфламъ предавались скачкамъ съ особенной страстью. Скачки происходили въ Саблонскихъ равнинахъ. Королева почти всегда присутствовала на нихъ, король же, наоборотъ, не находилъ въ этомъ удовольствія и никогда на нихъ не показывался.
Это было время безумнаго веселья. Игра, скачки, наряды, кокетство, ради котораго женщины носили на себѣ, въ видѣ драгоцѣнныхъ камней, цѣлыя состоянія, всѣ земли и замки своихъ предковъ, — всему этому предавались всецѣло.
Особенно прославились маскированные балы въ оперномъ театрѣ. Не взирая на совѣты и предостереженія, королева страстно предавалась всѣмъ развлеченіямъ веселой, безпечной жизни. Чуть не ежедневно она уѣзжала со своими пріятельницами изъ Версаля и даже изъ своего любимаго Тріанона на маскированные балы въ оперный театръ. Она танцовала, веселилась, и ея острый умъ изощрялся во всевозможныхъ шуткахъ, заинтриговываніяхъ, любезностяхъ, которыя не всегда служили ей на пользу.
Видя такую неосторожность, мать Маріи-Антуанетты, императрица Марія-Терезія, послала во Францію своего сына, Іосифа II, чтобы нѣсколько образумить королеву.
Іосифъ II полуинкогнито, подъ именемъ графа Фолькенштейна, прибылъ въ Парижъ въ апрѣлѣ 1777 года. Онъ побранилъ сестру, та возражала ему, но, признавая авторитетъ брата, обѣщала жить спокойнѣе. Этому помогло одно новое обстоятельство: Марія-Антуанетта вскорѣ сдѣлалась беременной. Мать должна была замѣнить молодую дѣвушку и сгладить всѣ недостатки дѣвическаго воображенія.
IV.
правитьВъ то время, когда Марія-Антуанетта предавалась съ увлеченьемъ карточной игрѣ, скачкамъ и всевозможнымъ празднествамъ, оставаясь вѣрной супругой короля, Маленькій Тріанонъ не былъ забытъ; наоборотъ, онъ съ каждымъ днемъ украшался все болѣе и болѣе и наполнялся новыми гостями; высшая аристократія двора почитала за честь быть принятой въ Тріанонѣ, потанцовать тамъ, поиграть въ театрѣ, попить молока на фермѣ. На веселыхъ лужайкахъ пасли хорошенькихъ бѣлыхъ барашковъ, украшенныхъ розовыми и голубыми лентами. Королева ежедневно, въ сопровожденіи принцессы де-Ламбаль и еще нѣсколькихъ дамъ, отправлялась на ферму доить собственноручно коровъ.
Любовь и цвѣты одновременно расцвѣтали въ паркѣ. Подъ сѣнью деревьевъ много благородныхъ пастушковъ обнимало и цѣловало принцессъ-пастушекъ. Все было свѣжо, весело, красиво, начиная съ пестрыхъ костюмовъ и кончая нѣжными объясненіями и ухаживаніями. Ѳеокритъ воскресалъ подъ кружевными жабо и напудренными париками; Виргилій возрождался подъ кистью Фрагонара, и древній міръ оживалъ вновь подъ таинственной сѣнью версальскихъ деревьевъ.
Пѣли чувствительные романсы, говорили напыщенные стихи и напѣвали, пася барашковъ:
Цвѣтущія ваши уста
Любви ароматами дышатъ —
И наши сердца не спроста
Другъ друга таинственно слышатъ!..
Но и среди деревенскихъ удовольствій таились ревность, интриги и придворное коварство.
Одна изъ знакомыхъ графини д’Артуа, графиня Діана де-Полиньякъ, представила версальскому двору своего брата и невѣстку, новобрачныхъ графа и графиню Жюль де-Полиньякъ. Графиня Жюль была скоро замѣчена королевой, охладѣвшей за послѣднее время къ принцессѣ де-Ламбаль.
Графиня Жюль была красива, обаятельна, полна естественности и простоты; ея единственнымъ кокетствомъ была не лишенная пикантности небрежная манера себя держать. Марія-Антуанетта услыхала, какъ она поетъ, любовалась, какъ она танцуетъ, и полюбила ее. Она способствовала благосостоянію новобрачныхъ, добившись для Жюль-Полиньяка мѣста перваго королевскаго конюшаго, а графиню Жюль сдѣлала управительницей своего двора вмѣсто принцессы де-Ламбаль.
Но все это совершилось не безъ большихъ трудностей и пикантныхъ происшествій, долго занимавшихъ дворъ, городъ и даже провинцію.
Какъ только графиня Жюль появилась при дворѣ, въ нее влюбился герцогъ Люксембургскій. Но такъ какъ его не особенно жаловали въ Тріанонѣ, то онъ приходилъ въ отчаянье оттого, что не можетъ сблизиться съ графиней де-Полиньякъ и сдѣлать ее своей любовницей.
Въ одинъ прекрасный день онъ открылъ свое сердце маркизу де-Роганъ-Шабо, который въ то время былъ любовникомъ принцессы де-Ламбаль, порвавшей съ виконтомъ де-Ліономъ. Когда графиня де-Полиньякъ замѣнила около Маріи-Антуанетты мѣсто принцессы де-Ламбаль, послѣдняя пожаловалась на это маркизу де-Роганъ-Шабо. Эта жалоба вполнѣ совпадала съ признаньемъ герцога Люксембургскаго, и хитрый, изворотливый умъ маркиза нашелъ средство отомстить за принцессу де-Ламбаль и въ то же время соединить графиню де-Полиньякъ съ герцогомъ Люксембурскимъ.
Нѣсколько молодыхъ аристократовъ, друзей де-Морена и принцессы Шимэ, личнаго врага Полиньяковъ, приняли участіе въ заговорѣ. Собрались у маркиза де-Роганъ-Шабо, и тотъ, заперевъ всѣ двери, изложилъ слѣдующій проектъ:
— Черезъ три дня въ Тріанонѣ будетъ данъ маскированный балъ. Будутъ танцы. Пользуясь ночной темнотою, намъ легко будетъ проникнуть не узнанными въ паркъ въ маскарадныхъ костюмахъ и маскахъ. Мы похитимъ графиню де-Полиньякъ, передадимъ ее герцогу Люксембурскому, который можетъ дѣлать съ ней все, что ему угодно, а королева будетъ вынуждена сдѣлать снова принцессу де-Ламбаль своей домоправительницей, такъ какъ и по красотѣ, и по рожденію, и по уму никто не можетъ замѣнить ее въ этой должности.
— А какъ же графъ де-Полиньякъ? — поинтересовалась принцесса де-Шимэ.
— Графъ? — усмѣхнулся герцогъ Люксембурскій. — Онъ подождетъ, пока я верну ему его жену. Если она легко согласится быть моею, то это наступитъ очень скоро; если же нѣтъ, то.. у меня есть приказъ о заключеніи въ Бастилію.
Оставалось только все приготовить къ успѣшному похищенію. Было рѣшено, что карета будетъ ждать въ версальскомъ паркѣ, недалеко отъ Тріанона. Отрядъ легкой кавалеріи, подъ командою подчиненнаго Рогану-Шабо офицера, будетъ сопровождать карету до Туреня, гдѣ у похитителя есть собственный замокъ. Герцогъ Люксембургскій съ завтрашняго же дня будетъ разсказывать о томъ, что долженъ неожиданно уѣхать, и скроется до дня похищенія, чтобъ не возбуждать никакихъ подозрѣній. Маркизъ де-Роганъ-Шабо и герцогъ Люксембурскій сами понесутъ графиню де-Полиньякъ въ карету.
Дѣйствительно, на слѣдующій же день герцогъ Люксембурскій испросилъ аудіенцію у короля, объявилъ ему, что экстренно уѣзжаетъ въ Турень и съ помпой выѣхалъ изъ Версаля. Отъѣхавъ нѣсколько миль, онъ велѣлъ своей свитѣ продолжать путь до Тюреня, а самъ вернулся въ Парижъ. Черезъ три дня за нимъ пріѣхалъ Роганъ-Шабо. Они переодѣлись въ простыхъ мушкетеровъ, надѣли волчьи маски и отправились въ Версаль, гдѣ ихъ ожидали три молодыхъ человѣка, которые должны были помочь имъ похитить графиню де-Полиньякъ.
Наступила ночь. Въ Тріанонѣ зажгли иллюминацію. Сады скоро наполнились веселой толпой, одѣтой въ самые разнообразные роскошные костюмы. Отрядъ мушкетеровъ находился на стражѣ подъ командою виконта де-Ліона и капитана графа д’Эспирака. Мушкетеры смѣшались съ веселой толпой.
Всѣ пѣли, смѣялись, танцовали. Рыдали скрипки, гремѣлъ оркестръ, и скоро праздникъ достигъ полнаго разгара.
Маркизъ де-Роганъ-Шабо, герцогъ Люксембурскій и ихъ три помощника пробрались на балъ и старались приблизиться къ тому мѣсту, гдѣ графиня де-Полиньякъ сидѣла съ Маріей-Антуанеттой и другими дамами подъ сѣнью деревьевъ, въ глубинѣ парка. Подойдя къ дамамъ, Роганъ-Шабо поклонился и пригласилъ графиню де-Полиньякъ на танецъ. По знаку королевы, она приняла приглашенье, и пара понеслась.
Танцуя, она столкнулась съ капитаномъ д’Эспиракомъ, танцевавшимъ съ герцогиней де-Гишъ. Д’Эспиракъ обернулся и замѣтилъ, не придавая этому особаго значенія, что графиня де-Полиньякъ танцуетъ съ мушкетеромъ, и его удивило, что фигура и манеры этого офицера ему совсѣмъ не знакомы.
Между тѣмъ ловкимъ маневромъ четыре пары, составившіяся изъ герцога Люксембургскаго, его трехъ помощниковъ и ихъ дамъ, отталкивали Рогана-Шабо и графиню де-Полиньякъ къ маленькой лужайкѣ, находившейся въ сторонѣ отъ танцующихъ и вблизи очень темной аллеи. Опьяненная танцемъ молодая женщина не замѣчала, что ея кавалеръ постепенно увлекаетъ ее въ аллею.
Вдругъ она почувствовала, что ее приподняли и что чья-то рука въ перчаткѣ зажала ей ротъ. Она начала биться, но ее охватили руками и понесли. Дорогой ей завязали глаза и заткнули ротъ ея легкимъ шарфомъ, а четверть часа спустя карета герцога Люксембургскаго бѣшено мчалась по дорогѣ въ Шатору.
Въ Тріанонѣ танцовали, смѣялись, пѣли до тѣхъ поръ, пока королева не выразила, наконецъ, удивленія, что не видитъ своей пріятельницы. Капитанъ д’Эспиракъ задавалъ себѣ вопросъ, куда дѣлся незнакомый ему мушкетеръ, и всѣ стали звать графиню де-Полиньякъ. Начали искать и нигдѣ не нашли. Д’Эспиракъ не сомнѣвался болѣе, что мушкетеръ, съ которымъ онъ столкнулся, принадлежалъ къ числу враговъ, и что графиню де-Полиньякъ увезъ или влюбленный, или завистникъ.
Праздникъ тотчасъ же былъ прекращенъ, и всю ночь, во главѣ отряда, виконтъ де-Ліонъ тщетно обыскивалъ окрестности Версаля.
Утромъ, когда виконтъ де-Ліонъ доложилъ королевѣ о своихъ тщетныхъ поискахъ, все казалось потеряннымъ. Но часъ спустя принцесса де-Ламбаль попросила свиданья съ Маріей-Антуанеттой, и та, взволнованная случившимся, не отказалась принять свою бывшую фаворитку.
Герцогиня де-Ламбаль упала къ ногамъ королевы и призналась ей въ заговорѣ. Сама же она узнала о немъ отъ г-жи де-Шимэ, которая, считая ее сторонницей маркиза де-Роганъ-Шабо, разсказала о похищеніи графини де-Полиньякъ, желая оказать ей услугу. Волненье и негодованье принцессы де-Ламбаль, доброе сердце и благородство которой были всѣмъ извѣстны, внушили ей подозрѣніе и г-жа де-Шимэ не хотѣла открыть мѣста, куда увезли новую домоправительницу.
Съ другой стороны, несмотря на настоянія Маріи-Антуанетты, принцесса де-Ламбаль не рѣшилась сказать, отъ кого она все это знаетъ, такъ какъ не хотѣла измѣнять своему другу, г-жѣ де-Шимэ.
Какъ бы то ни было, но тотчасъ же позвали капитана д’Эспирака и объяснили ему, что графиню Жюль похитилъ герцогъ Люксембургскій. Теперь весь вопросъ въ томъ, куда они уѣхали.
«Такъ какъ три дня тому назадъ герцогъ уѣхалъ изъ Версаля въ одинъ изъ своихъ туренскихъ замковъ, — соображалъ мушкетеръ: — то, очевидно, маркизъ де-Роганъ-Шабо одинъ похитилъ графиню де-Полиньякъ. Онъ, несомнѣнно, подъ вѣрной охраной отослалъ ее къ герцогу Люксембургскому, но въ какой замокъ?»
Онъ побѣжалъ въ казармы, и десять минутъ спустя отрядъ мушкетеровъ скакалъ по дорогѣ въ Туръ, поднимая столбы пыли.
Замокъ Морель былъ пустъ.
— Въ другой замокъ! — скомандовалъ д’Эспиракъ.
Вновь помчались. Въ замкѣ Люанъ, близъ Шатору, двори и окна были заколочены. И здѣсь никого нѣтъ!
Между тѣмъ люди и лошади такъ устали, что пришлось разбить бивуакъ. Наступила ночь. Наскоро разбили палатки и легли, прикрывшись толстыми мушкетерскими шинелями.
Графъ д’Эспиракъ, негодуя на то, что его облава не удается, ходилъ около палатокъ. Вдругъ онъ услыхалъ шумъ мчавшейся кареты. У него явилось предчувствіе.
— Чортъ побери! — прошепталъ онъ. — Карета ѣдетъ медленнѣе всадниковъ; мы прибудемъ первыми.
Онъ разбудилъ своихъ людей, выстроилъ ихъ вдоль дороги, а самъ пошелъ впередъ. При свѣтѣ показавшейся изъ-за тучъ луны онъ увидѣлъ кавалерійскую лошадь. Теперь онъ уже не сомнѣвался болѣе: кавалерійскія лошади были предоставлены къ услугамъ враговъ королевы.
Онъ быстро схватилъ лошадь за поводъ и позвалъ своихъ людей. Кавалерійскія лошади были выпряжены, и карета осталась въ рукахъ мушкетеровъ, но когда д’Эспиракъ наклонился къ стеклу дверцы, онъ увидалъ, что карета пуста: герцогъ Люксембургскій и его плѣнница улетѣли…
Со времени похищенія графини де-Полиньякъ, новой пріятельницы Маріи-Антуанетты, весь дворъ былъ взволнованъ. Съ тревогою ждали вѣстей отъ графа д’Эспирака, отправившагося съ эскадрономъ мушкетеровъ на облаву похитителя и очаровательной плѣнницы. Принцесса де-Ламбаль поражала всѣхъ своей грустью, такъ какъ очень боялась, что это похищеніе будетъ приписано ея интригамъ, какъ месть за то, что другая замѣстила ее въ сердцѣ и домѣ королевы.
Прошла недѣля, и ни одна вѣсточка не успокоила друзей графини де-Полиньякъ и не уменьшила торжества ея завистниковъ. Мужъ графини выходилъ изъ себя; въ надеждѣ на то, что д’Эспиракъ отыщетъ его жену, онъ ограничивался лишь тѣмъ, что вызывалъ на дуэль всякаго, у кого замѣчалъ улыбку на губахъ. Онъ дрался пятнадцать разъ, ранилъ четырнадцать противниковъ, а пятнадцатаго убилъ, — онъ считался лучшимъ дуэлистомъ въ городѣ. Съ этихъ поръ никто при дворѣ въ присутствіи графа де-Полиньяка уже не улыбался.
На девятый день графиня де-Гюишэ получила отъ капитана д’Эспирака длиннѣйшее письмо, въ которомъ онъ разсказывалъ ей всѣ событія. Письмо это обрадовало и городъ и дворъ, такъ какъ графиня не любила Полиньяковъ, но скрывала это, и съ самымъ искреннимъ видомъ показала письмо сначала королевѣ, а потомъ всѣмъ своимъ друзьямъ и подругамъ.
Письмо было такого содержанія:
"Я могъ бы васъ извести догадками о пережитыхъ мною приключеніяхъ въ роли охотника на людей. Но я не хочу заставлять васъ вздыхать, трепетать и умирать отъ любопытства, такъ какъ дорожу вашей жизнью и желаю вашихъ вздоховъ лишь для меня одного; поэтому я разскажу вамъ все по порядку.
"Прежде всего мои мушкетеры и я прискакали галопомъ къ замку Морель въ Туренѣ, принадлежащему герцогу Люксембургскому. Двери заколочены, все пусто! Въ замкѣ Люанъ, куда мы тотчасъ же направились, та же тишина, та же пустыня… Мы разбили бивуакъ. Вдругъ ѣдетъ карета, эскортируемая легкой кавалеріей. Мои мушкетеры бѣгутъ, хватаютъ лошадей, я бѣгу къ каретѣ, отворяю дверцу… Ахъ, сударыня, вы думаете, что я нашелъ на мягкихъ подушкахъ любовно или съ презрѣніемъ глядящихъ другъ на друга герцога Люксембургскаго и графиню де-Полиньякъ!.. Да, легко мнѣ далась эта побѣда!.. Карета была пуста, какъ голова герцога де-Коссе-Бриссака, и обнажена, какъ тѣло госпожи де-Фрондевиль, когда она играетъ античную богиню у герцога де-Ришелье.
"Что бы вы сдѣлали на моемъ мѣстѣ? Я не потерялъ головы. Я сосчиталъ, сколько осталось въ нашихъ рукахъ лошадей легкой кавалеріи, бывшихъ подъ нижними чинами и офицеромъ. Люди были всѣ налицо, а одной лошади недоставало. Не могло быть сомнѣнія, что герцогъ Люксембургскій посадилъ графиню де-Полиньякъ на крупъ недостающей лошади или спереди и ускакалъ съ нею. Днемъ шелъ дождь. Я увидалъ на только что вспаханномъ полѣ слѣды.
"Графъ де-Ферзенъ разсказывалъ вамъ, какъ въ Америкѣ дикари охотятся на враговъ и звѣрей. Я вспомнилъ разсказы графа де-Ферзена и со всѣмъ моимъ эскадрономъ пошелъ по слѣдамъ лошади, на которой долженъ былъ уѣхать похититель и графиня де-Полиньякъ.
"Ахъ, чортъ побери, какъ они далеко уѣхали! На одной изъ фермъ я нашелъ лошадь, но не всадниковъ. По словамъ одного крестьянина, герцогъ оставилъ ее всю въ поту, въ полномъ изнеможеніи и пересѣлъ на свѣжую и сильную.
"Ахъ, сударыня, почему я не обладаю адскимъ умомъ Вольтера и въ то же время нѣжно-прекрасной музой Беркена! Отъ Вольтера я позаимствовалъ галопъ, рысь, шагъ, весь бѣгъ, который только въ состояніи принять лошадь въ погонѣ за бѣглецомъ. Рѣки смѣнялись холмами, поля — виноградниками, дороги — тропинками, горы — уступами. Слѣды все виднѣлись, потому что, когда лошадь несетъ двухъ людей, она очень глубоко вонзаетъ копыта въ землю, но не виднѣлись герцогъ Люксембургскій, графиня де-Полиньякъ и ихъ конь. Я говорю «конь», но вы сейчасъ поймете, что это слово не вполнѣ подходитъ.
"Такъ путешествовали мы два дня, отдыхая лишь ночью, когда вдругъ, въ окрестностяхъ одной фермы, обвитой плющемъ, и съ четырьмя разрушенными временемъ башнями, слѣды исчезли. Я въ недоумѣньи сталъ искать ключа къ этой тайнѣ. Несмотря на всю силу моего гасконскаго воображенія, я не могъ допустить, что лошадь герцога Люксембургскаго происходила отъ благороднаго Пегаса и пріобрѣла крылья, которыми ея предокъ такъ плохо пользуется въ поэтическихъ произведеніяхъ Жана-Батиста Руссо. Необходимо было найти естественное объясненіе этого страннаго явленія. Намъ помогла сама природа.
"Кони моего эскадрона всѣ одновременно вздрогнули и заржали.
"Ого! — подумалъ я: — когда жеребецъ ржетъ — кобыла близко.
"Я сталъ внимательно оглядываться вокругъ и увидалъ за высокими густыми деревьями узкое каменное строеніе. Слѣды кончались именно въ томъ мѣстѣ, гдѣ это строеніе начиналось.
"Прекрасно, — подумалъ я: — бѣглецы здѣсь были, а такъ какъ мои кони ржутъ, то герцогъ Люксембургскій, несомнѣнно, ѣхалъ на кобылѣ и эта кобыла здѣсь поблизости.
"Я направилъ моего коня прямо къ двери фермы.
"Но, сударыня, здѣсь уже кончается Вольтеръ и начинается Беркенъ.
"Я отворяю дверь, въѣзжаю въ конюшню, оставляю въ ней моего жеребца въ бесѣдѣ съ кобылой. Въ сопровожденіи четырехъ мушкетеровъ я отворяю другую дверь, поднимаюсь по лѣстницѣ, прохожу по пустому коридору, по двумъ пустымъ комнатамъ. Затѣмъ отворяю третью дверь, и…
"И то, что я вижу, сударыня, можетъ быть сказано лишь накинувъ на слова густую вуаль и можетъ быть описано лишь иносказательно, съ поэтическими оборотами и недомолвками. Я попробую описать всѣми этими тремя способами.
"Ахъ, несчастный Полиньякъ, зачѣмъ ты всю жизнь не остался холостякомъ! А если судьба устроила такъ, что дворъ есть единственное мѣсто, гдѣ ты можешь жить, то почему ты не явился ко двору одинъ!.. А если неумолимое Небо вынудило тебя обзавестись женой, то почему ты не заперъ ее въ комнатѣ безъ оконъ, безъ дверей, безъ камина!..
"Что же сказать вамъ, сударыня? Таковыми, какъ Марсъ и Венера на Олимпѣ, когда они были застигнуты хромымъ Вулканомъ, какъ это разсказываетъ намъ старый Гомеръ, при посредствѣ строгаго пера Дасье, — таковыми герцогъ Люксембургскій и графиня де-Полиньякъ предстали моимъ глазамъ…
"Любили ли они другъ друга? Были ли искренны? Э, почему я знаю! По крайней мѣрѣ, они имѣли счастливый видъ. Но какъ только графиня де-Полиньякъ увидала меня, она принялась кричать, что ее взяли силой, что она этого такъ не оставитъ.
" — Господинъ д’Эспиракъ! Господинъ капитанъ! Освободите меня! Освободите меня!
"Вы, конечно, поймете, сударыня, что я ее освободилъ, но, какъ кажется, въ очень пріятную минуту…
"Быстро поставилъ я графиню на ноги и, раскланиваясь передъ герцогомъ Люксембургскимъ, произнесъ тономъ глубокаго почтенія:
" — Герцогъ, простите солдата за то, что онъ исполняетъ данный ему приказъ и слушается мольбы женщины. Если я похищаю у вашей свѣтлости графиню де-Полиньякъ, то вѣрьте, что дѣйствую лишь какъ вѣрный слуга короля и что, если бъ я все зналъ, я гораздо охотнѣе явился бы сюда часомъ позднѣе.
"Герцогъ улыбнулся, поблагодарилъ меня, поцѣловалъ ручку графини де-Полиньякъ, принявшей презрительный и надутый видъ, и вышелъ изъ комнаты. Пять минутъ спустя, я видѣлъ, какъ онъ ускакалъ на своей кобылѣ.
"Что же касается меня, то, взявъ подъ руку графиню де-Полиньякъ, я повелъ ее въ комнату, гдѣ мы нашли стараго господина и не менѣе старую дуэнью. Они приняли мою прелестную находку съ этикетомъ двора его королевскаго величества Людовика Великаго и пригласили насъ къ столу.
"Изъ этой фермы, называемой замкомъ Рокъ-Пеле, я посылаю вамъ, сударыня, сіе посланье и прошу васъ сказать графу де-Полиньяку, что я верну ему его жену живой и здоровой и невинной — по крайней мѣрѣ, она меня въ этомъ увѣряетъ, но я не рѣшусь въ этомъ поклясться…
"Имѣю честь быть, сударыня, до гроба вашимъ почтительнымъ и преданнымъ слугою
Дѣйствительно, три дня спустя, графиня де-Полиньякъ вернулась въ Версаль. По просьбѣ графини де-Гюишэ, не желавшей себя компрометировать, никто не показалъ вида, что знаетъ эту исторію. Тайна была такъ хорошо сохранена, что только одинъ мужъ не зналъ о письмѣ д’Эспирака. Королева побранила немножко свою новую пріятельницу, и этимъ дѣло и кончилось.
Но при дворѣ эта скандальная исторія забылась не такъ скоро. Графъ де-Полиньякъ вызвалъ герцога Люксембургскаго на дуэль. Это былъ первый случай, что графъ де-Полиньякъ не ранилъ своего противника, а самъ получилъ такую серьезную рану, отъ которой два мѣсяца пролежалъ въ постели. Это было справедливымъ наказаніемъ мужу, не понявшему, что такой вельможа, какъ герцогъ Люксембургскій, можетъ желать показать придворной дамѣ свои туренскіе замки.
Постепенно все вошло въ обычную колею. Король предсѣдательствовалъ въ совѣтѣ, королева играла въ фермершу въ Маломъ Тріанонѣ; графъ де-Ферзенъ попрежнему любилъ королеву; графиня де-Гюишэ играла въ любовь съ графомъ д’Эспиракомъ, а принцесса де-Ламбаль порвала свои отношенія съ маркизомъ де-Роганъ-Шабо.
Это были послѣднія веселыя событія двора. Начались политическія осложненія, министерскіе кризисы, клевета, ложь, наговоры, и разыгралась новая интрига, которая сдѣлала знаменитымъ имя кардинала де-Рогана и таинственную подкладку которой мы сейчасъ узнаемъ.
V.
правитьУтомленная клеветами, распространяемыми враждебными ей людьми, Марія-Антуанетта была вынуждена окончательно разстаться съ графомъ де-Ферзеномъ. Онъ уѣхалъ изъ Парижа путешествовать. Герцогъ Лозенъ, угрожавшій замѣнить его мѣсто въ сердцѣ королевы, былъ немедленно удаленъ отъ двора за свои притязанія и фатовство. И Марія-Антуанетта, становясь все болѣе и болѣе сдержанной со своими поклонниками, всецѣло отдалась привязанности къ своимъ пріятельницамъ.
Къ тому же серьезныя заботы отвлекали ее отъ развлеченій Тріанона и убивали въ ней всякое желанье веселиться.
19 сентября 1778 года, около половины перваго ночи, Марія-Антуанетта почувствовала первые приступы дѣторожденія. Принцесса де-Ламбаль и графиня де-Полиньякъ тотчасъ же поѣхали за акушеромъ Вермономъ и при всемъ дворѣ, собравшемся въ спальнѣ, согласно обычаю Франціи, королева произвела на свѣтъ дочь.
Два часа спустя дѣвочку крестили въ версальской капеллѣ Людовикъ де-Роганъ, кардиналъ Гемене, великій каноникъ Франціи, въ присутствіи Брокевилля, кюрэ прихода Notre Dame. Назвали ее Маріей-Терезіей-Шарлоттой, съ титуломъ ея высочества и дочери короля.
Три года спустя, 22 октября 1781 года королева родила сына, къ радости двора и всей Франціи. Это былъ дофинъ Людовикъ. Наконецъ, 5 апрѣля 1785 года Марія-Антуанетта родила второго сына, названнаго Людовикомъ и титулованнаго герцогомъ Нормандскимъ.
Сдѣлавшись матерью, королева отвыкла понемногу отъ своихъ свободныхъ привычекъ. Она жила бы вполнѣ счастливой жизнью, если бъ два несчастія не нарушили ея спокойствія и не начали собою цѣлую серію невзгодъ, которыя привели ее къ эшафоту.
Первымъ изъ этихъ несчастій была ссора королевы съ графиней де-Полиньякъ. Дружба съ Полиньяками была роковой. Безъ нихъ Марія-Антуанетта замѣнила бы плохого министра де-Морепа Шуазелемъ. Но послѣ смерти де-Морена Полиньяки хлопотали за де-Колонна. Къ тому же они сдѣлались крайне требовательными, и поведеніе графини де-Полиньякъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ было такъ безцеремонно, что королева отдалилась отъ нея и снова приблизила къ себѣ принцессу де-Ламбаль, съ которой уже больше и не разлучалась. Но она очень любила графиню Жюль, и разрывъ съ нею причинилъ ей много горя.
Вторымъ несчастьемъ была темная интрига, надѣлавшая столько шума, что о ней стоитъ разсказать подробно.
Кардиналъ де-Роганъ былъ нелюбимъ королевой за его слишкомъ пылкій, разнузданный характеръ, совсѣмъ не гармонировавшій съ мягкостью и смиреніемъ, необходимыми прелату.
Однажды Веберъ разсказалъ Маріи-Антуанеттѣ, что кардиналъ де-Роганъ утромъ въ праздникъ охотился въ лѣсахъ своей епархіи. Когда всѣ охотящіеся гнались за оленемъ, они встрѣтились со священной процессіей. Кардиналъ не остановился. Онъ стегнулъ свою лошадь и охотники вслѣдъ за нимъ проскакали черезъ процессію. Многіе изъ прихожанъ прелата были ранены, но на это никто не обратилъ вниманія, а когда олень скрылся, кардиналъ воскликнулъ:
— Проклятая процессія! Изъ-за нея я упустилъ такого чуднаго оленя, какой не встрѣчался мнѣ цѣлыхъ три года!
Съ этихъ поръ кардиналъ де-Роганъ впалъ въ немилость Маріи-Антуанетты.
Но Людовикъ де-Роганъ, будучи великимъ каноникомъ короля, воспылалъ къ королевѣ, хотя и полной уваженія, но очень пылкой любовью. Ему никакъ не удавалось приблизиться къ королевѣ, потому что каждый разъ, видя его, она оборачивалась къ нему спиною.
Кардиналъ придумывалъ всѣ средства расположить къ себѣ королеву, и ничего не могъ придумать. Онъ уже приходилъ въ отчаянье достигнуть чего-либо, когда вдругъ къ нему явилась дама подъ фамиліей де-Ламоттъ и заявила, что имѣетъ сообщить ему нѣчто крайне важное.
Помимо того, что такое заявленіе возбуждало любопытство, Людовикъ де-Роганъ любилъ женщинъ и никогда не упускалъ случая сблизиться съ ними. Онъ былъ красивъ, богатъ, знатнаго происхожденья, и рѣдкая женщина могла устоять передъ нимъ. Онъ принялъ г-жу де-Ламоттъ.
Низкая интриганка, сумѣвшая, однако, втереться ко двору и быть принятой въ высокопоставленныхъ домахъ, г-жа де-Ламоттъ, увѣрявшая, что она незаконная внучка Генриха II, обладала пикантной, обаятельной на первый взглядъ красотою. Маленькая, стройная и изящная, полная свободной граціи въ движеньяхъ, это была женщина съ каштановыми волосами и красивыми, полными игры и выраженья, голубыми глазами. У нея была прелестная ручка, прекрасно обутая ножка, а ея всегда открытая шейка такъ очаровательно выдавалась надъ низко вырѣзаннымъ корсажемъ, что не было возможности удержаться отъ желанія осыпать ее тысячами поцѣлуевъ…
Ея улыбка очаровала влюбчиваго кардинала. Увидя эту молодую женщину, умѣвшую принять самый естественный, аристократическій видъ и благородную осанку, онъ всталъ, поклонился, попросилъ незнакомку сѣсть, сѣлъ и ждалъ, улыбаясь и пожирая ее глазами.
Тогда г-жа де-Ламоттъ заговорила мягкимъ, пріятнымъ, ласкающимъ голосомъ:
— Монсиньоръ, то, что я имѣю вамъ сообщить, такъ деликатно и щекотливо, что искупается лишь полной откровенностью… Вы любите королеву!..
Кардиналъ подскочилъ и поблѣднѣлъ.
— Но, сударыня…
— Монсиньоръ, вы никому этого не говорили, но я это знаю. Я видѣла, какъ вы смотрѣли на королеву на послѣднемъ придворномъ балу, и догадалась… Я знаю также, что королева васъ не любитъ, и что вы дорого дали бы за то, чтобъ заслужить ея расположеніе… Я пришла сюда, монсиньоръ, для того, чтобъ предложить вамъ средство получить это расположеніе.
Кардиналъ оправился. Онъ понялъ, что имѣетъ дѣло съ интриганкой, и подумалъ, что она просто-напросто явилась выманить у него денегъ. Но г-жа де-Ламоттъ догадалась.
— Монсиньоръ, — произнесла она ласковымъ тономъ: — я пришла вовсе не затѣмъ, чтобъ предложить вамъ недостойный васъ и меня торгъ… Мой поступокъ совершенно безкорыстенъ и…
Она опустила свои прекрасные глаза и покраснѣла. Кардиналъ былъ болѣе взволнованъ, чѣмъ это казалось. Не въ силахъ устоять передъ этой незнакомой женщиной, онъ всталъ, подошелъ къ ней, взялъ ея руку, а такъ какъ она ея не отнимала, то другой рукой обнялъ шейку г-жи де-Ламоттъ. Но та поднялась и съ глазами полными слезъ произнесла негодующимъ голосомъ:
— Монсиньоръ!..
Это было произнесено такъ рѣзко и холодно, что кардиналъ опустился въ кресло. Тогда, не говоря ни слова, г-жа де-Ламоттъ сдѣлала низкій реверансъ и такъ быстро вышла изъ комнаты, что кардиналъ не успѣлъ и подумать удержать ее.
Но весь остатокъ дня и всю ночь его волновала мысль о томъ, что можно заслужить расположеніе Маріи-Антуанетты, и на слѣдующее утро онъ послалъ своего камердинера за г-жою де-Ламоттъ. Хитрая женщина поняла изъ этого, что ея проектъ близокъ къ осуществленію, и отправилась къ кардиналу.
Она видѣла его на слѣдующій день, и много дней подъ рядъ. Она держала себя такъ ловко, что пріобрѣла полное вліяніе надъ Людовикомъ де-Роганомъ, и тотъ не могъ обойтись безъ г-жи де-Ламоттъ.
Онъ началъ вѣрить, что молодая женщина, лишь изъ чувства расположенія къ нему, хочетъ примирить его съ королевой, и съ тѣхъ поръ онъ съ закрытыми глазами поддался интригѣ, задуманной г-жою де-Ламоттъ.
Эта интриганка очень любила удовольствія и всегда нуждалась въ деньгахъ. Она узнала, что придворные поставщики ювелиры Бемеръ и Боссанжъ предложили королю брильянтовое ожерелье стоимостью въ 1.600,000 фунтовъ, но королева отказалась отъ такого дорогого ожерелья. Бомеръ и Боссанжъ были въ отчаяньи и наканунѣ разоренья. Тогда г-жа де-Ламоттъ рѣшила воспользоваться этой драгоцѣнностью, устроить, чтобъ ее купили за четверть цѣны отъ имени королевы, получить ее на нѣкоторое время въ свои руки, исчезнуть съ ней, затѣмъ продать по частямъ и, такимъ образомъ, надолго обезпечить себѣ пріятную жизнь.
Но нуженъ былъ посредникъ который повѣрилъ бы, что она, г-жа де-Ламоттъ, довѣренная королевы, посредникъ достаточно богатый для того, чтобы поручиться передъ Бемеромъ и Боссанжемъ и достаточно влюбленный для того, чтобы дѣйствовать съ закрытыми глазами. Г-жа де-Ламоттъ выбрала для этой цѣли кардинала де-Рогана, онъ сдѣлается довѣрчивымъ, когда влюбится и когда ему предложатъ удовлетвореніе его желаній; его имя, положеніе при дворѣ и состояніе вполнѣ подходятъ для поручительства; что же касается влюбленности, то, такъ какъ онъ любитъ красивыхъ женщинъ, то г-жѣ де-Ламоттъ очень легко будетъ этого добиться.
И она, дѣйствительно, добилась. Письмами, поддѣланными подъ почеркъ Маріи-Антуанетты, она убѣдила кардинала, что она тайная довѣренная королевы, которая черезъ нее разсыпаетъ свои милости.
— Королева вовсе не такъ сердита на васъ, монсиньоръ, какъ вы думаете, — сказала она ему однажды.
И она показала ему письмо, подписанное королевой, въ которомъ было нѣсколько милостивыхъ словъ по его адресу. Когда онъ сталъ настойчиво выражать желаніе быть принятымъ королевой, г-жа де-Ламоттъ сочинила цѣлую серію записокъ, въ которыхъ Марія-Антуанетта отказывалась отъ своихъ предубѣжденій противъ прелата. Въ послѣдней запискѣ королева обѣщала ему особую аудіенцію, не назначая, однако, ни дня, ни часа.
Людовикъ де-Роганъ торжествовалъ. Отуманенный своей любовью къ королевѣ не менѣе, чѣмъ прелестями г-жи де-Ламоттъ, онъ совсѣмъ потерялъ голову, вѣрилъ всему, что эта женщина ему говорила, и готовился къ свиданью, обѣщанному ему королевой.
Онъ не предвидѣлъ, въ какую таинственную бездну вовлечетъ его г-жа де-Ламоттъ, и очертя голову окунулся въ такую интригу, въ которой люди менѣе сильные, чѣмъ онъ, нашли бы смерть или, по крайней мѣрѣ, Бастилію.
Кардиналъ де-Роганъ былъ увѣренъ, что г-жа де-Ламоттъ все ему устроила. Онъ находился подъ такимъ сильнымъ вліяніемъ этой женщины, что очень обрадовался, когда она объявила ему, что Марія-Антуанетта соглашается съ нимъ увидаться, но всего лишь на одну минуту, ночью, въ сосѣднемъ съ дворцомъ лѣсу.
Днемъ г-жа де-Ламоттъ побывала у одной легкомысленной дѣвушки, по фамилій Олива, которая нѣсколько напоминала королеву.
— Вотъ вамъ двадцать луидоровъ, — сказала ей интриганка, вкладывая въ ея руку свертокъ золота. — Я одѣну васъ въ платье совершенно одинаковое съ однимъ изъ платьевъ, которое часто носитъ королева. Затѣмъ вы послѣдуете за мной въ Версаль, гдѣ сдѣлаете то, что я вамъ прикажу…
— Но…
— Будьте покойны, вамъ не грозитъ никакая опасность, и ваша роль продлится менѣе пяти минутъ.
Заинтересованная тайной и обрадованная двадцатью луидорами, Олива безпрепятственно дала себя причесать à la Марія-Антуанетта и одѣть въ бѣлое легкое платье, очень похожее на то, которое королева часто носила дома.
Карета, ждавшая у воротъ, отвезла обѣихъ женщинъ въ Версаль. До наступленія ночи время провели въ домѣ г-жи де-Ламоттъ. Она послала кардиналу де-Рогану записку съ поддѣльной подписью: «Марія-Антуанетта Французская». Въ этой запискѣ назначался часъ свиданья.
Внѣ себя отъ счастья, кардиналъ закутался въ широкій плащъ, надѣлъ мушкетерскую шляпу съ широкими полями и отправился въ лѣсъ.
Подождавъ минутъ пять, онъ увидалъ въ концѣ аллеи двухъ женщинъ. Онѣ быстро направлялись къ нему. Съ сильно бьющимся сердцемъ онъ опустился на колѣни и зашепталъ слова благодарности и любви. Одна изъ женщинъ опередила другую и на мгновенье остановилась.
— Сударыня! Сударыня!.. — пролепеталъ де-Роганъ, узнавъ прическу и платье королевы.
Женщина подала ему увядшую розу и прошептала:
— Вы знаете, что это значитъ?
И она убѣжала.
Кардиналъ поднесъ розу къ губамъ и услыхалъ, какъ въ это время г-жа де-Ламоттъ крикнула своей спутницѣ:
— Идите скорѣе, сударыня… Здѣсь графиня д’Артуа, она не должна насъ видѣть!
Людовикъ де-Роганъ быстро поднялся, пробрался черезъ паркъ и сѣлъ въ карету, ожидавшую его въ одной изъ сосѣднихъ улицъ. Онъ чувствовалъ себя на верху блаженства и именно въ томъ состояніи, до котораго г-жа де-Ламоттъ желала его довести: онъ вѣрилъ, что она довѣренное лицо Маріи-Антуанетты и хранительница ея тайнъ.
Интрига удалась; теперь г-жѣ де-Ламоттъ оставалось достать ожерелье, котораго не пожелала имѣть королева. Интриганка не теряла времени, и на слѣдующій же день, 24 января 1786 года, она отправилась къ ювелирамъ Бемеру и Боссанжу. Она застала одного Бемера.
— Я де-Ламоттъ, — сказала она.
Бемеръ поклонился. Интриганка такъ ловко сумѣла распустить слухи о своей близости съ Маріей-Антуанеттой, что они дошли и до него.
— Королева недовольна тѣмъ, что отказалась отъ ожерелья, которое вы ей предлагали, — продолжала она. — Королева рѣшается его купить. Милліонъ шестьсотъ тысячъ фунтовъ будутъ уплачены въ четыре срока, по четыреста тысячъ въ каждый срокъ, черезъ каждые три мѣсяца, начиная съ конца наступающаго августа. Одинъ знатный вельможа пріѣдетъ за ожерельемъ и дастъ поручительство, но королева требуетъ полной тайны…
— Я буду нѣмъ! — воскликнулъ въ восторгѣ Бемеръ.
Четверть часа спустя кардиналу де-Роганъ доложили о пріѣздѣ г-жи де-Ламоттъ. Онъ тотчасъ же принялъ ее.
— Монсиньоръ, — сказала она: — королева вамъ посылаетъ второе доказательство своего довѣрія и дружбы. Прочтите вотъ это.
Она подала ему бумагу, составленную однимъ изъ ея друзей, Рато де-Вилеромъ, въ которой говорилось, что королева поручаетъ кардиналу де-Рогану взять отъ ея имени у ювелировъ Бемера и Боссанжа ожерелье стоимостью въ милліонъ шестьсотъ фунтовъ. Бумага была подписана: «Марія-Антуанетта Французская».
— Дорогой другъ, — воскликнулъ легковѣрный кардиналъ: — чѣмъ я смогу васъ отблагодарить!
Онъ снялъ со своего пальца великолѣпное кольцо и надѣлъ его на палецъ г-жи де-Ламоттъ. Затѣмъ онъ приказалъ заложить карету и поторопился къ ювелирамъ. Онъ взялъ ожерелье и со шкатулкой отправился прямо къ де-Ламоттъ. Только что онъ пріѣхалъ, какъ позвонили. Господинъ, котораго интриганка представила кардиналу, какъ посланнаго отъ королевы, подалъ ей письмо; она прочла его и передала ему ожерелье, только что привезенное де-Роганомъ.
Это было концомъ перваго акта. Кардиналъ былъ очень доволенъ и все ждалъ новаго порученія и новаго свиданья съ Маріей-Антуанеттой, а де-Ламоттъ продала ожерелье частями и жила той веселой и безпечной жизнью, о которой она мечтала.
Но ударъ грома не замедлилъ разразиться.
Однажды Марія-Антуанетта получила отъ Бемера письмо, въ которомъ онъ напоминалъ, что наступаетъ срокъ первой уплаты. Но королева не поняла значенія этого письма, несмотря на фразу ювелира:
«Отнынѣ самое красивое изъ существующихъ ожерелій украшаетъ самую красивую изъ королевъ».
Заинтригованная Марія-Антуанетта послала г-жу де-Кампанъ къ Бемеру спросить, что значитъ это письмо. Изумленный, въ свою очередь, Бемеръ разсказалъ всю исторію г-жи де-Ламоттъ и кардинала де-Рогана. Г-жа де-Кампанъ передала все королевѣ. Та, взволнованная и считая себя жертвой ужасной интриги, придуманной кардиналомъ де-Роганъ, чувствуя себя оскорбленной, какъ королева и женщина, открыла интригу Людовику XVI. Она настояла на томъ, чтобы кардиналъ де-Роганъ былъ арестованъ въ своемъ кардинальскомъ облаченіи 16-го августа.
15-го августа, выходя послѣ обѣдни изъ капеллы версальскаго дворца, въ фіолетовой шелковой сутанѣ и парадномъ облаченіи, онъ былъ приглашенъ де-Бретейлемъ въ кабинетъ короля. Король принялъ его стоя, красный отъ волненія.
— Кузенъ, развѣ эту покупку брильянтоваго ожерелья вы сдѣлали отъ имени королевы?.. — спросилъ онъ.
Людовикъ де-Роганъ поблѣднѣлъ и взглянулъ на Марію-Антуанетту, презрительно и гордо смотрѣвшую на него. Какое ужасное разочарованіе! А онъ-то считалъ себя любимымъ!
— Ахъ, ваше величество, меня обманули! — простоналъ онъ.
Онъ задыхался, его колѣни подгибались. Король замѣтилъ это и сказалъ:
— Останьтесь здѣсь и изложите письменно то, что вы имѣете мнѣ сказать.
И онъ вмѣстѣ съ королевой прошелъ въ библіотеку.
Весь дрожа отъ волненья и горя, кардиналъ де-Роганъ написалъ пятнадцать строкъ, въ которыхъ объяснялъ, что одна женщина, по фамиліи Ламоттъ де-Валуа, увѣрила его въ томъ, что ожерелье покупается по желанію королевы, и тѣмъ ввела его въ заблужденіе.
Король вскорѣ вернулся, прочелъ бумагу и спросилъ:
— Гдѣ эта женщина?
— Я не знаю, ваше величество.
— А ожерелье?
— Оно должно быть у нея, ваше величество.
Король взглянулъ на счетъ, наскоро составленный Бемеромъ и привезенный г-жой де-Кампанъ.
— Гдѣ же эти расписки, подписанныя королевой, которыя вы показывали Бемеру?
— Онѣ у меня, но онѣ фальшивы.
— Еще бы имъ не быть фальшивымъ!
— Возможно ли допустить, господинъ кардиналъ, что вы, съ которымъ я не разговаривала цѣлыхъ восемь лѣтъ, могли повѣрить, что я захочу воспользоваться вашимъ посредничествомъ для пріобрѣтенія этого ожерелья! — воскликнула королева.
Кардиналъ ничего не отвѣтилъ, только двѣ крупныя слезы скатились по его щекамъ.
Тогда король всталъ и заговорилъ:
— Сударь, это такое темное дѣло, что я не могу оставить васъ на свободѣ, пока оно не разъяснится. Имя королевы для меня священно. На него наброшена тѣнь, и я ничѣмъ не долженъ пренебрегать. Я постараюсь утѣшить вашихъ родныхъ. Я желаю, чтобъ вы смогли оправдаться, но я дѣлаю то, что обязанъ сдѣлать король и мужъ. Господинъ де-Бретейль, — обратился король къ присутствовавшему въ комнатѣ де-Бретейлю, — позовите ко мнѣ капитана д’Эспирака.
— Ваше величество, сегодня дежурнымъ г-нъ де-Вильруа.
— Ну, такъ прикажите господину де-Вильруа арестовать господина кардинала.
Блѣдный, но уже спокойный, Людовикъ де-Роганъ вышелъ изъ кабинета въ сопровожденіи де-Бретейля, который на порогѣ, передъ всѣми собравшимися въ пріемной придворными, крикнулъ ужасный приказъ:
— Господинъ де-Вильруа, потрудитесь арестовать господина кардинала!
Поднялся страшный шумъ, но тѣмъ не менѣе де-Роганъ былъ арестованъ и отправленъ въ Бастилію, куда въ тотъ же день были заключены г-жа Ламоттъ де-Валуа и г-жа Олива.
Годъ спустя парламентъ оправдалъ Людовика де-Рогана и г-жу Олива, а г-жу де-Ламоттъ палачъ высѣкъ обнаженную; затѣмъ ей заклеймили плечи буквой в (воровка) и отправили на пожизненное заточеніе въ Сальпетріеръ.
Такъ поступилъ судъ, но народъ продолжалъ подозрѣвать королеву въ темныхъ интригахъ съ кардиналомъ, въ недостойныхъ симпатіяхъ и изъ оправданія де-Рогана сдѣлалъ предметъ униженія для Маріи-Антуанетты. Этому удару, нанесенному королевѣ, суждено было поколебать монархію.
Тогда, чувствуя, какъ грустно и опасно положеніе королевы и короля среди этого разгара страстей въ народѣ и даже при дворѣ, приверженцы королевы, какъ бы по невысказанному таинственному предчувствію, сгруппировались въ Версалѣ.
Вернулся графъ де-Ферзенъ, но мало показывался въ обществѣ. Большую часть дня онъ проводилъ съ капитаномъ д’Эспиракомъ, сдѣлавшимся его близкимъ другомъ. Веберъ попрежнему служилъ королевѣ, равно какъ и Шаню, сынъ крестьянки деревни Ашеръ, котораго Марія-Антуанетта приняла подъ свое королевское покровительство въ первые годы своего пріѣзда во Францію.
Къ интимной группѣ близкихъ друзей примкнули мужчины и женщины, всегда остававшіеся преданными монархіи и лицамъ королевскаго дома; среди нихъ отличались наибольшей преданностью г-нъ де-Жарже и маркиза де-Серанъ.
Эта свита, представлявшая собою какъ бы почетную гвардію, постепенно становилась многочисленнѣе. Она увеличилась придворными вельможами, понявшими, наконецъ, опасность своихъ политическихъ заблужденій.
Но, увы, эти отдѣльныя личности ничего не могли сдѣлать противъ натиска цѣлой націи и непреложной воли судьбы!
VI.
правитьВскорѣ послѣ происшествія съ ожерельемъ Марія-Антуанетта, возмущенная придворными интригами, меньше, чѣмъ когда-либо, покидала Тріанонъ. Однако нельзя же было обречь себя на скуку, и королева вспомнила о маленькомъ реставрированномъ театрѣ, но хотѣла, чтобы самъ король разрѣшилъ представленія.
Людовикъ XVI немедленно далъ разрѣшеніе, и сначала ставили небольшія пьески. Король, королевскія дѣти, приближенныя дамы королевы, ихъ сестры и дочери составляли собою всю публику. Ни одинъ молодой человѣкъ, за исключеніемъ графа д’Артуа, не принимался сначала въ труппу, состоявшую изъ Маріи-Антуанетты, принцессы де-Ламбаль и нѣсколькихъ дамъ королевскаго дома. Позднѣе, по мѣрѣ того, какъ росли успѣхъ и интересъ, входъ въ театръ былъ разрѣшенъ офицерамъ, мушкетерамъ и гвардейскимъ, оруженосцамъ короля и его братьевъ и даже нѣсколькимъ высокопоставленнымъ придворнымъ.
Тогда королева имѣла неосторожность поставить «Севильскаго Цирюльника». 19 августа 1785 года состоялось первое представленье. Королева играла Розину, графъ д’Артуа — Фигаро, де-Водрейль — Альмавиву, герцогъ де-Гишъ — Бартоло, а де-Грюссоль — Вазиля.
Это неосторожное легкомысліе увеличило сплетни и клеветы, распространяемыя о Маріи-Антуанеттѣ. Дворяне, не получившіе приглашенія въ Тріанонъ, сдѣлались врагами своихъ счастливыхъ соперниковъ и самой королевы. Умы постепенно озлоблялись, и недостойные слухи, начавшись при дворѣ, разрастались, переходя въ уста народа, который дѣлалъ свои добавленія къ нимъ и перекладывалъ въ оскорбительныя пѣсни.
Такимъ образомъ, все дворянство танцовало на вулканѣ, воспламененномъ имъ же самимъ. Четыре года спустя, оно опомнилось, но было уже поздно предотвратить несчастія. Тогда всѣ или почти всѣ должны были понять свои ошибки и соединиться вокругъ королевы, чтобы защитить ее, но вся ихъ храбрость уже была безсильна разрушить то, что создала ихъ ревность.
4 мая 1789 года въ Версалѣ открылись засѣданія государственныхъ чиновъ. 14 іюля того же года революція охватила Бастилію. Мы не будемъ перечислять здѣсь всѣхъ событій, измѣнившихъ тогда судьбы Франціи: мы передадимъ лишь тѣ, которыя имѣли исключительное вліяніе на несчастную королеву.
Однажды въ одномъ парижскомъ салонѣ членъ учредительнаго собранія воскликнулъ:
— Знатная барыня должна уѣхать, если она не хочетъ худшаго!
На другой день это повторяло все собраніе. Герцогиня де-Линь предупредила объ этомъ королеву. Марія-Антуанетта отвѣтила съ негодованіемъ:
— Я королева Франціи и жена Людовика XVI; я не покину ни моего мужа, ни мою страну.
Тогда революція задумала сама освободиться отъ Маріи-Антуанетты. Среди членовъ наиболѣе нетерпимыхъ клубовъ было рѣшено, что ее убьютъ въ разгаръ бунта. Нужныхъ для этого людей подкупили, снабдили надлежащими наставленіями и вооружили. Но нуженъ былъ поводъ для выполненія этого намѣренія. Королева сама подала его своимъ присутствіемъ на обѣдѣ, данномъ гвардіей Фландрскаго полка въ Версалѣ, въ залѣ спектаклей. Тамъ пѣли: «О, Ричардъ! О, мой король!» Это было услышано народомъ, который постарались возбудить распространеніемъ недостойныхъ клеветъ.
На другой же день изъ Парижа стеклась огромная толпа, окружила замокъ и стала требовать хлѣба и «драгоцѣнностей королевы».
Это произвело страшный переполохъ въ замкѣ. Марія-Антуанетта осталась спокойной. На слова принцессы де-Ламбаль, предупредившей ее объ опасности, становившейся все серьезнѣе, она отвѣтила:
— Я знаю, что пришли изъ Парижа за моей головою, но я научилась отъ моей матери не бояться смерти и приму ее съ твердостью.
Было два часа ночи. Въ пріемной королевы находился на дежурствѣ капитанъ д’Эспиракъ со своимъ лейтенантомъ де-Ліономъ и двумя мушкетерами, де-Міомандромъ и дю-Реперомъ. Въ сущности можно было не опасаться ничего серьезнаго, такъ какъ Лафайетъ отвѣчалъ за эту ночь своей арміей. Король послалъ кавалергардовъ въ Рамбулье.
Въ три часа ночи королева легла спать и уснула, приказавъ предварительно принцессѣ де-Ламбаль и госпожѣ Гинье тоже ложиться. Но обѣ онѣ позвали своихъ камеристокъ и остались въ пріемной королевы. Къ нимъ подошелъ капитанъ д’Эспиракъ, и черезъ нѣсколько минутъ четыре женщины и четыре мушкетера стали играть въ карты въ углу комнаты, наиболѣе отдаленномъ отъ двери въ спальню королевы.
Игра длилась до разсвѣта. Капитанъ д’Эспиракъ всталъ и началъ собирать карты, когда вдругъ раздались ружейные выстрѣлы, яростные крики, призывы на помощь во дворѣ, находившемся подъ окнами аппартаментовъ королевы.
— Чортъ возьми! — выругался д’Эспиракъ. — Эти негодяи хотятъ познакомиться съ мушкетерами.
Въ то время, какъ де-Ліонъ и его два товарища заряжали пистолеты, капитанъ д’Эспиракъ открылъ окно, чтобы дать себѣ отчетъ въ положеніи вещей. Въ ту же минуту принцесса де-Ламбаль побѣжала будить королеву. Мятежники уже стучали прикладами ружей въ дверь пріемной.
Всѣ четыре женщины вошли къ королевѣ, и четверо мушкетеровъ стали передъ дверью пріемной, которая вдругъ слетѣла съ петель.
Раздались четыре выстрѣла; четыре мятежника упали на порогѣ. Но среди страшнаго шума и рева, среди выстрѣловъ, толпа мятежниковъ ворвалась въ пріемную. Первымъ упалъ де-Міомандръ, пронзенный въ животъ длинной пикой. Капитанъ д’Эспиракъ схватилъ своими могучими руками большой, тяжелый столъ и, прикрываясь имъ, двинулся на мятежниковъ, не ожидавшихъ такого нападенія и въ испугѣ отступившихъ отъ двери.
— Къ королевѣ! — крикнулъ д’Эспиракъ.
И, оставивъ истекающаго кровью де-Міомандра, капитанъ и лейтенантъ дю-Реперъ бросились въ комнату Маріи-Ануанетты и въ одну минуту забаррикадировали дверь.
Между тѣмъ черезъ узкій и длинный балконъ, окружавшій окна внутреннихъ аппартаментовъ, королева и три женщины побѣжали къ аппартаментамъ короля. Онѣ проникли въ уборную, гдѣ находилась дверь въ его кабинетъ. Обыкновенно эта дверь запиралась только со стороны, ведущей въ комнату королевы, но теперь, когда принцесса де-Ламбаль хотѣла ее отворить, она не отворилась… она была заперта съ внутренней стороны…
А крики и звуки выстрѣловъ все приближались…
— Они, должно быть, проникли въ вашу спальню, ваше величество! — вся дрожа, проговорила госпожа Гинье.
— А капитанъ д’Эспиракъ? — спросила королева.
— Онъ, быть можетъ, убитъ!..
А принцесса де-Ламбаль съ глазами, полными слезъ, отчаянно стучала въ запертую дверь.
— Боже мой, вотъ они! — крикнула госпожа де-Гинье.
И, дѣйствительно, ревущая толпа показалась въ концѣ балкона. Вертя въ лѣвой рукѣ тяжелый стулъ, а правой размахивая саблей, капитанъ д’Эспиракъ одинъ сдерживалъ толпу, но и онъ постепенно вынужденъ былъ отступить. Толпа подходитъ, она уже близко, а дверь не отворяется!..
На одно мгновенье капитанъ д’Эспиракъ обернулся назадъ и увидалъ женщинъ, тщетно стучавшихъ въ запертую дверь. Съ отчаянной рѣшимостью онъ изо всѣхъ силъ бросаетъ стулъ въ наступающихъ мятежниковъ и бѣжитъ къ женщинамъ съ намѣреніемъ выломать дверь. Но въ эту самую минуту дверь отворяется, женщины и д’Эспиракъ бѣгутъ въ комнату короля, и дверь тотчасъ же запирается Веберомъ, который услышалъ, наконецъ, шумъ и прибѣжалъ на помощь.
Между тѣмъ мушкетеры, дежурившіе въ другихъ мѣстахъ дворца, увидавъ врывающихся мятежниковъ, поднялись по внутренней лѣстницѣ и неожиданно атаковали ихъ. Постепенно они очистили отъ нихъ аппартаменты королевы. Де-Ліонъ, де-Міомандръ и дю-Ренеръ были найдены мертвыми.
Въ комнатѣ короля дѣти бросились въ объятія Маріи-Антуанетты. Вскорѣ пришелъ король съ принцессой Елизаветой. Всѣ обнялись со слезами.
Потомъ всѣ придворные, находившіеся въ Версалѣ, собрались въ кабинетѣ Людовика XVI, куда все еще достигалъ гулъ народа, собравшагося вокругъ замка.
Неккеръ, министры, депутаты дворянства въ десять часовъ утра явились за приказаніями короля. Но король упалъ въ кресло и не произносилъ ни слова.
Подъ окнами раздались крики:
— Въ Парижъ! Въ Парижъ!
Тогда королева рѣшилась на отъѣздъ и убѣдила короля. Послали сказать народу, что королевская семья въ полдень уѣдетъ въ Парижъ. Но народъ отвѣчалъ на это, что желаетъ видѣть королеву на балконѣ.
Спокойная и гордая, Марія-Антуанетта вытерла слезы и вышла на балконъ, окруженная дѣтьми.
— Безъ дѣтей! — послышался крикъ многотысячной толпы.
Она хотѣла видѣть одну королеву. Тогда Марія-Антуанетта слегка оттолкнула дѣтей обратно въ комнату и сдѣлала шагъ впередъ. И толпа убійцъ, еще запятнанная кровью убитой ночью стражи, подняла руки, вооруженныя топорами и пиками, и крикнула, какъ одинъ человѣкъ:
— Браво! Да здравствуетъ королева!
Эти событія произошли ночью и утромъ 6 октября 1789 года.
Послѣ дней 5 и 6 октября революція пошла впередъ гигантскими шагами. Дворянство эмигрировало цѣлыми массами, въ то время какъ учредительное собраніе готовило реформы. 14 іюля 1790 года, въ годовщину взятія Бастиліи, Парижъ справлялъ праздникъ федераціи. Затѣмъ скончался Мирабо — послѣдняя опора Маріи-Антуанетты. Съ его смертью революціонныя газеты осыпали королеву самыми возмутительными клеветами.
Революція разгоралась: гражданскій кодексъ духовенства, бѣгство въ Варенъ, законодательство, день 10 августа, королевская семья въ Тамилѣ, сентябрьскія убійства, смерть короля — все это пылающія, ужасныя главы исторіи. Это главы, на которыхъ мы не будемъ останавливаться, такъ какъ наша задача заключается лишь въ описаніи интересныхъ и мало извѣстныхъ подробностей. Въ исторической жизни королевы Маріи-Антуанетты мы одинаково коснемся только романической стороны. И наиболѣе романическое это ея троекратная попытка бѣгства изъ тюрьмы Тампля; къ передачѣ этой именно исторіи мы сейчасъ и переходимъ.
23 января 1793 года, два дня спустя послѣ смерти на эшафотѣ Людовика XVI, коммуна разрѣшила его вдовѣ, сестрѣ и дѣтямъ надѣть трауръ, о которомъ просила Марія-Антуанетта.
И королева, прикрывъ голову простымъ чепцомъ крестьянки поверхъ чернаго вуаля, спадающаго на плечи, съ бѣлой косынкой на шеѣ и въ широкомъ траурномъ платьѣ, углубилась въ свою скорбь и не выходила изъ тюрьмы даже въ садъ.
Но внѣ стѣнъ тюрьмы преданные слуги Маріи-Антуанетты поддерживали тайную корреспонденцію съ нѣкоторыми изъ ея сторожей и лелѣяли проекты ея спасенія.
Бывшій квартирмейстеръ де-Жарже и маркиза де-Серанъ строили планы бѣгства королевы. Имъ помогали Веберъ, де-Ферзенъ, д’Эспиракъ и Шаню. Скоро они нашли сообщниковъ въ самой тюрьмѣ. Тюржи, офицеръ прежняго двора, сумѣлъ устроить въ Тамплѣ одного изъ оруженосцевъ королевской семьи. Онъ привлекъ на свою сторону двухъ служащихъ въ тюрьмѣ, Кретьена и Маршана.
Каждый разъ, когда который-нибудь изъ этихъ людей выходилъ изъ Тампля, онъ имѣлъ сношенія съ капитаномъ д’Эспиракомъ, превратившимся въ статскаго и сдѣлавшимся союзникомъ де-Жарже и маркизы де-Серанъ. Но вслѣдствіе взаимнаго пониманія и хорошо обдуманнаго плана это вело лишь къ тому, чтобъ Марія-Антуанетта и принцесса Елизавета получали свѣдѣнія извнѣ.
2 февраля 1793 года къ господину де-Жарже явился неизвѣстный человѣкъ и попросилъ, чтобы его немедленно приняли. Д’Эспиракъ вышелъ къ нему въ переднюю и провелъ его въ кабинетъ де-Жарже. Прежде, чѣмъ заговорить, человѣкъ взглянулъ на бывшаго капитана мушкетеровъ. Де-Жарже понялъ этотъ взглядъ и сказалъ:
— Хотя бы вы имѣли сообщить мнѣ и очень важное, вы можете говорить: господинъ д’Эспиракъ изъ числа нашихъ друзей.
— Хорошо, — отвѣтилъ незнакомецъ. — Я Франсуа-Адріенъ Туланъ.
Де-Жарже вскочилъ съ мѣста. Зачѣмъ могъ явиться къ нему этотъ человѣкъ, членъ коммуны, комиссаръ секціи Отель де-Вилль, смотритель тюрьмы Тамиля?.. Д’Эспиракъ подумалъ, что имъ измѣнили, и, рѣшившись раздробить черепъ этому революціонеру, если онъ сдѣлаетъ хоть одно подозрительное движенье, положилъ руку на пистолетъ, находившійся у него за поясомъ. Но Туланъ улыбнулся и не тронулся съ мѣста.
— Я очень счастливъ, что вы меня знаете, — сказалъ онъ: — но успокойтесь и не ищите повода раздробить мнѣ черепъ. Я пришелъ сюда не врагомъ, наоборотъ… Вотъ, прочтите…
И Туланъ подалъ де-Жарже записку, въ которой тотъ узналъ почеркъ Маріи-Антуанетты. Онъ прочелъ ее и, весь дрожа отъ радости и волненья, произнесъ:
— Ея величество повелѣваетъ мнѣ относиться къ вамъ съ полнымъ довѣріемъ… Господинъ д’Эспиракъ, я и всѣ наши друзья къ вашимъ услугамъ. Что вы можете предложить намъ?
— Спасти королеву.
— Какимъ образомъ?
— Освободивъ ее изъ Тампля.
— Увы, мы цѣлыхъ два мѣсяца тщетно бьемся надъ этой задачей.
Туланъ улыбнулся.
— Не безпокойтесь болѣе, сударь; я вамъ принесъ ея разрѣшеніе.
— Въ чемъ же оно заключается? — спросилъ д’Эспиракъ.
— Вотъ въ чемъ. Слушайте внимательно мои объясненія. Я съ моимъ товарищемъ Лепитромъ принесемъ въ Тампль подъ шубами мужскіе костюмы, трехцвѣтные шарфы и пропускные билеты. Это будетъ сдѣлано въ пять часовъ пополудни. Въ шесть я, какъ бы случайно, пройду мимо консьержа Тизона; онъ и его жена нюхаютъ табакъ; я, самымъ естественнымъ образомъ, предложу имъ понюхать крѣпкаго шпанскаго табаку, смѣшаннаго съ сильнымъ наркотическимъ средствомъ. А въ семь часовъ королева и принцесса Елизавета выйдутъ изъ тюрьмы вмѣстѣ со мною и Лепитромъ…
— Этотъ планъ превосходенъ по смѣлости и простотѣ, — воскликнулъ де-Жарже: — но дѣти…
— И это предусмотрѣно, — возразилъ Туланъ. — Фонарщикъ, зажигающій фонари въ башнѣ Тампля, служба котораго кончается въ семь часовъ, приходитъ всегда съ двумя дѣтьми. Мы одѣнемъ дофина и его сестру такъ, какъ одѣваются его дѣти, и въ то время, какъ настоящій фонарщикъ будетъ въ башнѣ, другой, мой пріятель Рикаръ, переодѣтый въ фонарщика, возьметъ дофина и его сестру и выведетъ ихъ за ворота тюрьмы, громко возмущаясь противъ отцовъ, которымъ помогаютъ такія маленькія дѣти. Такимъ образомъ, между безъ четверти семью часами и семью мы всѣ выйдемъ изъ тюрьмы. Вы будете насъ ждать въ улицѣ Кордери съ тремя кабріолетами, запряженными хорошими лошадьми. Господинъ д’Эспиракъ озаботится переѣздомъ до Гавра, гдѣ бѣглецовъ снабдятъ вполнѣ законными паспортами, выхлопотанными Лепитромъ, на котораго возложена эта обязанность. Затѣмъ они сядутъ на корабль и уѣдутъ въ Англію… И королевская семья спасена!
Де-Жарже бросился на шею Тулану и расцѣловалъ его. Д’Эспиракъ крѣпко пожалъ ему руку и былъ вдвойнѣ счастливъ, когда Туланъ сказалъ ему, что онъ тоже изъ Тулузы.
— Два гасконца! — смѣясь воскликнулъ де-Жарже. — Это больше чѣмъ нужно для успѣха.
Туланъ тотчасъ же вернулся въ тюрьму Тамиля и нашелъ случай сообщить Маріи-Антуанеттѣ о своемъ разговорѣ съ де-Жарже и д’Эспиракомъ.
— Надѣйтесь, сударыня, — сказалъ онъ въ заключеніе: — даже эта тюрьма наполнена преданными вамъ сердцами.
Марія-Антуанетта граціозно подала ему руку для поцѣлуя, но дверь вдругъ отворилась, королева опустила руку, а Туланъ произнесъ дѣланно-грубымъ тономъ:
— Нѣтъ, гражданка, тебѣ не дадутъ двойной порціи хлѣба, какъ ты ни проси объ этомъ. Твои привычки слишкомъ обѣднили націю, у насъ нѣтъ больше хлѣба для тирановъ…
— Ай-ай-ай, австріячка хочетъ пополнѣть! — воскликнулъ Тизонъ, появляясь на порогѣ. — Напрасный трудъ, матушка, полнота не помѣшаетъ твоей шеѣ войти въ петлю.
— Этотъ Тизонъ всегда остроуменъ! — похвалилъ Туланъ и вышелъ съ нимъ изъ тюрьмы, чтобы осмотрѣть, въ порядкѣ ли рѣшетки на окнахъ и замки въ дверяхъ.
Это было 2 февраля. Черезъ мѣсяцъ, 2 марта, благодаря энергіи заговорщиковъ и деньгамъ, которыя маркиза де-Серанъ передала преданному, неутомимому д’Эспираку, путь отъ Парижа до Гавра былъ обезпеченъ и все готово къ побѣгу. Но надо было подождать, пока дежурными на недѣлѣ солдатами и смотрителями тюрьмы будутъ именно Тюржи, Кретьенъ, Маршанъ и Рикаръ, для того, чтобы они своимъ числомъ превышали число сторожей, которыхъ, изъ осторожности, не хотѣли привлечь въ заговоръ. Побѣгъ былъ назначенъ на 15 марта.
Какое волненье переживали заключенныя! Марія-Антуанетта и принцесса удвоили осторожность и благоразуміе, чтобы не измѣнить себѣ въ глазахъ стражи и членовъ коммуны, приходившихъ въ тюрьму, чтобъ не выдать своихъ надеждъ, опасеній, волненій и тоски. Ихъ жизнь текла однообразнѣе, чѣмъ когда-либо. Часы сна, обѣда и ужина, молитвы, чтенія, прогулокъ по двору и по саду, все было тщательно урегулировано и строго соблюдено. Никто не могъ ничего заподозрѣть.
Утромъ 15 марта Туланъ и Лепитръ пронесли одежду въ камеру заключенныхъ и спрятали ее подъ кровать Маріи-Антуанетты. Они вышли изъ тюрьмы полные надеждъ и встрѣтились съ фонарщикомъ башни, который сразу сталъ жаловаться Тулану на причиняемыя ему непріятности.
— Гражданинъ, со мной поступаютъ несправедливо, — сказалъ онъ ему.
— Въ чемъ дѣло? — спросилъ Туланъ, у котораго замерло сердце отъ предчувствія.
— Не позволяютъ мнѣ больше приводить съ собой дѣтей, помогать чистить тюремные фонари. Мнѣ теперь стало вдвое больше работы. Пойми это, гражданинъ!…
Туланъ и Лепитръ ничего не отвѣтили, а поторопились къ де-Жарже, которому и разсказали о случившемся.
— Я уже замѣтилъ, — сказалъ Туланъ: — что за тюрьмой стали особенно строго наблюдать съ 7 марта, вслѣдствіе мятежа въ кварталѣ Тампля, при полученіи извѣстія объ осадѣ Мейстриха и объ эвакуаціи въ Оксъ-ла-Шапель. Но я ни въ какомъ случаѣ не могъ предположить, что займутся дѣтьми фонарщика…
Однако, фактъ былъ налицо и противъ него ничего нельзя было подѣлать. Тулану удалось провести цѣлый часъ съ королевой. Онъ объяснилъ, въ чемъ дѣло.
— Уйти безъ моихъ дѣтей! — вскричала Марія-Антуанетта. — Никогда! Лучше смерть…
Принцесса Елизавета плакала. Туланъ, понявшій и одобрявшій въ глубинѣ души эту материнскую любовь, преклонился передъ рѣшеніемъ королевы и передалъ отъ нея де-Жарже слѣдующее прелестное письмо:
«Мы лелѣяли прекрасную мечту, вотъ и все; мы многое этимъ выиграли, такъ какъ имѣли новое доказательство вашей глубокой преданности мнѣ. Я вамъ безгранично вѣрю. Во всѣхъ случаяхъ вы найдете во мнѣ твердость и мужество, но мною руководитъ всецѣло желаніе блага моему сыну, и какое бы счастье ни ожидало меня за этими стѣнами, я не могу согласиться разстаться съ нимъ. Я вижу вашу привязанность ко мнѣ во всемъ, что вы мнѣ передаете, вѣрьте, что я понимаю ваши доводы въ мою пользу, но я не смогу ничѣмъ утѣшиться, оставивъ моихъ дѣтей. Эта мысль не оставляетъ во мнѣ даже сожалѣнія о неудавшемся побѣгѣ».
Итакъ, все рушилось, но друзья королевы не поддались отчаянію и снова придумывали средства ея спасенія.
Послѣ неудавшейся попытки Тулана вырвать Марію-Антуанетту изъ рукъ революціи, де-Жарже почти потерялъ надежду на успѣхъ. Тулана заподозрѣли и отставили отъ должности въ Тамплѣ, поручивъ ее стражѣ. Такимъ образомъ, не оставалось никакой надежды, и друзья королевы не находили возможности для новаго заговора.
Но однажды одинъ человѣкъ подошелъ на улицѣ къ де-Жарже и сказалъ ему тихо:
— Графъ, слѣдуйте за мною, прошу васъ…
— Но, сударь…
— Я баронъ де-Бацъ, — сказалъ незнакомецъ, какъ будто эта фамилія должна была уничтожить всѣ сомнѣнія.
И дѣйствительно, де-Жарже поклонился и отвѣтилъ просто:
— Ведите меня куда вамъ угодно, я слѣдую за вами.
Дѣло въ томъ, что баронъ де-Бацъ былъ самымъ ярымъ изъ монархистовъ, оставшимся вѣрнымъ несчастной семьѣ Людовика XVI. Онъ пытался освободить короля изъ кареты, когда коронованную жертву везли изъ Тампля на площадь Революціи. Это ему не удалось. Бацъ исчезъ и полиція коммуны не могла напасть на его слѣды. Съ фальшивыми паспортами, съ фальшивыми пропускными билетами, съ фальшивыми видами на жительство, пользуясь самыми разнообразными костюмами и зная различныя ремесла, къ тому же располагая большими средствами, помогавшими ему укрываться отъ преслѣдованій, баронъ де-Бацъ укрылся отъ всѣхъ сыщиковъ, отъ всѣхъ патрулей. Комитетъ общественной безопасности оцѣнилъ его голову въ 300.000 фунтовъ, и все напрасно. Бацъ оставался невидимъ, недостижимъ, и въ Парижѣ о немъ сложилось немало легендъ.
Вотъ почему, какъ только де-Жарже узналъ, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, онъ не колеблясь послѣдовалъ за барономъ. Тотъ провелъ его въ маленькій скромный отель, находившійся въ глубинѣ темной улицы предмѣстья Сентъ-Антуанъ… Какъ только они вошли въ комнату третьяго и послѣдняго этажа, баронъ де-Бацъ, осмотрѣвъ, хорошо ли заперты окна и дверь, усадилъ де-Жарже посреди комнаты и сказалъ смѣясь:
— Я очень радъ видѣть васъ, графъ, а такъ какъ время дорого, то позвольте мнѣ ограничить этимъ всю любезность и сразу переговорить съ вами о близкомъ вашему сердцу дѣлѣ. Здѣсь никто насъ не увидитъ и не услышитъ…
— Прекрасно, баронъ, я васъ слушаю.
— О, дѣло очень простое. Тулану не удалось освободить королеву, а мнѣ, быть можетъ, удастся. Вотъ мой планъ. Онъ вполнѣ готовъ, и всѣ соучастники въ моемъ распоряженіи. При помощи гражданина Корте, бакалейщика въ улицѣ Закона, капитана національной гвардіи, и при помощи гражданина Мишониса, смотрителя тюремъ, я привлекъ къ нашему дѣлу восемь человѣкъ стражи Тампля. Въ назначенную нами ночь, когда Мишонисъ и Корте оба будутъ на дежурствѣ, королева и принцесса Елизавета, уже предупрежденныя Мишонисомъ, надѣнутъ широкое военное платье, фуражки, прицѣпятъ себѣ оружіе, смѣшаются съ патрулемъ, состоящимъ изъ преданныхъ намъ людей, окружатъ дофина и его сестру и пройдутъ мимо второй стражи, тоже преданной намъ, чтобы спуститься но большой лѣстницѣ. Тогда Корте подастъ сигналъ для обхода ночной стражи, и какъ только дверь будетъ открыта, бѣглецы сядутъ въ кареты, гдѣ мы съ вами будемъ ихъ ждать…
— Восхитительно! — радостно воскликнулъ де-Жарже. — Но не могу ли я еще чѣмъ-либо быть вамъ полезнымъ?
— Можете, и вотъ чѣмъ: десяти человѣкъ подкупленной стражи мало, необходимо имѣть, по крайней мѣрѣ, еще столько же, а я не могу подыскать другихъ соучастниковъ. Вы должны ихъ найти въ самой тюрьмѣ.
— Я берусь за это.
— Хорошо. Затѣмъ я прошу васъ устоитъ все для переѣзда изъ Парижа въ Гавръ или въ Дюнкирхенъ.
— Графъ д’Эспиракъ однажды уже устроилъ это, онъ сумѣетъ устроить и снова.
— Въ такомъ случаѣ, намъ остается только дѣйствовать. Вы меня найдете здѣсь каждый день въ полдень или въ полночь. Предупредите меня, прошу васъ, когда будете увѣрены въ восьми добавочныхъ соучастникахъ и когда устроится переѣздъ. Королева все знаетъ и готовится.
— Непремѣнно.
И они простились.
Черезъ три дня д’Эспиракъ приготовилъ все нужное къ отъѣзду, а де-Жарже подыскалъ восемь соучастниковъ. Такимъ образомъ, считая восемь человѣкъ тюремной стражи, шестнадцать заговорщиковъ должны были способствовать бѣгству Маріи-Антуанетты изъ Темпля.
Де-Жарже имѣлъ новое свиданье съ барономъ де-Вацецъ, и побѣгъ былъ назначенъ ночью 15-го іюня 1793 года, когда Мишонисъ и Корте будутъ дежурными въ тюрьмѣ.
Въ шесть часовъ вечера Мишонисъ вошелъ въ камеру королевы. Марія-Антуанетта, блѣдная, съ заплаканными глазами, дрожала всѣми членами, а принцессу Елизавету лихорадило отъ волненія.
— Успокойтесь, умоляю васъ, — сказалъ имъ Мишонисъ. — Только ваше хладнокровіе поможетъ успѣху.
Въ половинѣ одиннадцатаго Корте пришелъ убѣдиться, всѣ ли готовы. Онъ разставилъ на мѣста стражу.
— Мишонисъ — сказалъ онъ: — когда я крикну: «На караулъ!» попроси королеву и принцессу Елизавету накинуть плащи, которые спрятаны подъ матрацомъ. Двѣ минуты спустя я пойду въ обходъ съ патрулемъ, и мы всѣ выйдемъ въ томъ порядкѣ, который тебѣ извѣстенъ.
Въ полутьмѣ комнаты, еле освѣщенной коптящей лампой, Мишонисъ, королева, принцесса Елизавета и дѣти ждали въ смертельной тревогѣ… Минуты казались часами, и въ тишинѣ слышалось неровное дыханье заключенныхъ… Медленно пробило на ближайшихъ часахъ одиннадцать ударовъ. Когда замеръ послѣдній ударъ, коридоры огласились крикомъ:
— На караулъ!
— Чортъ возьми! — выругался Мишонисъ сдавленнымъ голосомъ. — Это голосъ не Корте!
Королева упала на колѣни, принцесса Елизавета заломила руки, а Мишонисъ побѣжалъ къ двери.
— На караулъ! — послышалось снова.
— Но кто же замѣнилъ Корте?.. — въ недоумѣніи произнесъ Мишонисъ.
Въ коридорѣ раздались шаги, звуки запираемыхъ замковъ, бряцанье оружія.
Вдругъ дверь камеры отворилась, и вмѣсто Корте появился гражданинъ Симонъ, членъ коммуны, съ двѣнадцатью солдатами. Онъ подозрительно осмотрѣлъ камеру и, не обращая вниманія на отчаянье, отразившееся на лицахъ Маріи-Антуанетты и принцессы Елизаветы, подошелъ къ Мишонису и сказалъ ему самымъ естественнымъ тономъ:
— Гражданинъ, прошу тебя уступить мнѣ на эту ночь дежурство. Я буду стеречь этихъ заключенныхъ. Ты можешь итти отдохнуть.
Это было произнесено твердо, холодно, скорѣе какъ приказаніе, чѣмъ какъ просьба.
Когда дверь затворилась за Симономъ, Марія-Антуанетта и принцесса Елизавета, рыдая, бросились другъ другу въ объятья. Облегчивъ себя обильными слезами, королева снова стала мужественна и кротко произнесла:
— Не будемъ больше плакать. Богъ не хочетъ, чтобы мы оставались на землѣ… Онъ скоро призоветъ насъ къ себѣ.
На слѣдующій день въ полночь де-Жарже побѣжалъ къ барону де-Баду. Онъ нашелъ его сидящимъ у стола въ глубокой тоскѣ, опустивъ голову на руки. Горѣвшій въ комнатѣ фонарь слабо освѣщалъ его разстроенное лицо.
— Другъ мой, не извѣстно ли вамъ, какъ это случилось, что этотъ проклятый Симонъ явился такъ неожиданно? — спросилъ его де-Жарже.
— Да, я все знаю, — отвѣтилъ баронъ. — Переодѣвшись въ костюмъ національной стражи, я переходилъ отъ одной группы стражи къ другой и вотъ что узналъ. Въ двадцати метрахъ отъ Тампля вчера, въ восемь часовъ вечера, одинъ жандармъ поднялъ анонимную записку безъ адреса. На ней было написано карандашомъ: «Сегодня ночью Мишонисъ измѣнитъ». Записку отнесли къ Симону, онъ представилъ ее въ коммуну, а коммуна дала Симону всѣ полномочія…
— Но кто же написалъ записку?
Баронъ де-Бацъ всталъ и произнесъ со значеніемъ:
— Я знаю — кто, и мы съ вами накажемъ виновнаго. У васъ есть съ собой кинжалъ?
— Да.
— Со мною тоже. Пойдемте.
И они вышли изъ дому.
Послѣ двадцатиминутой ходьбы они подошли къ дому, всѣ этажи котораго были освѣщены.
— Подождите меня здѣсь, въ тѣни, — сказалъ баронъ де-Жарже. — Приготовьте ваше оружіе. Я скоро вернусь съ человѣкомъ. Я представлю его вамъ со словами: «Уважаемый гражданинъ, вотъ Мартенъ». Человѣкъ поклонится, тогда мы оба пронзимъ ему грудь…
— Я жду васъ…
Баронъ де-Бацъ подошелъ къ двери дома и три раза постучалъ. Ему отворили. Онъ остался на порогѣ и позвалъ:
— Мартенъ!
Одинъ изъ солдатъ національной стражи отдѣлился отъ группы, игравшей въ карты, и послѣдовалъ за барономъ де-Бацемъ. Отводя его къ тому мѣсту, гдѣ ждалъ де-Жарже, баронъ сказалъ ему:
— Если онъ тебя спроситъ, какой ты хочешь награды, проси не колеблясь галуны сержанта. Онъ тебѣ дастъ ихъ.
— Вотъ это хорошо, гражданинъ, очень хорошо, — отвѣтилъ тотъ. — Никто себѣ не врагъ…
Вдругъ графъ де-Жарже выступилъ изъ тѣни. Баронъ де-Бацъ остановился и, одной рукой указывая на человѣка, а другою вынимая кинжалъ, проговорилъ:
— Уважаемый гражданинъ, вы желали видѣть сторожа тюрьмы Тампля, который, измѣнивъ обѣщанію, данному графу де-Жарже, измѣнилъ королевѣ… Уважаемый гражданинъ, вотъ Мартенъ!
Прежде, чѣмъ солдатъ успѣлъ вскрикнуть, поднялись двѣ руки, сверкнула сталь двухъ кинжаловъ, и онъ упалъ, пронзенный двумя ударами въ сердце.
Графъ де-Жарже и баронъ де-Бацъ бросили на его тѣло окровавленные кинжалы и скрылись во мракѣ ночи.
На другой день графъ де-Ферзенъ уѣхалъ въ Брюссель, чтобы свезти туда извѣстіе о томъ, что все потеряно, и присоединиться къ массѣ эмигрантовъ, ждавшихъ въ изгнаньи конца революціонныхъ волненій. Съ нимъ уѣхали Веберъ и Шаню. Только де-Жарже и д’Эспиракъ все еще упорствовали и не хотѣли покидать королеву.
VII.
правитьНѣсколько дней спустя послѣ второй неудачной попытки къ бѣгству, сдѣлавшейся извѣстной народу выдачей нѣкоторыхъ заговорщиковъ и убійствомъ измѣнника Мартена, попытки, заставившей скрыться друзей Маріи-Антуанетты, коммуна рѣшила разъ навсегда положить конецъ возможности бѣгства королевы. Прежде всего у нея отняли дофина. Слезы и мольбы несчастной матери были безсильны передъ волей торжествующей революціи.
А дл того, чтобы эта разлука была прочнѣе, Марію-Антуанетту перевели одну въ тюрьму Консьержери, въ ночь съ 1-го на 2-е августа 1793 года.
Мишонисъ, въ качествѣ начальника тюремной полиціи, могъ часто видѣть королеву въ Консьержери. Онъ каждый разъ приносилъ ей извѣстія о ея дѣтяхъ и сестрѣ. По совершенно необъяснимой снисходительности коммуна охотно разрѣшала иногда иностранцамъ сопровождать Мишониса; иностранцы же желали видѣть королеву изъ чувства симпатіи къ ней.
. Такъ, однажды Мишонисъ вошелъ въ камеру королевы въ сопровожденіи человѣка, который, входя, очень пристально взглянулъ на Марію-Антуанетту, нѣсколько разъ моргнулъ глазами и такимъ образомъ привлекъ на себя ея вниманье. Затѣмъ, въ ту минуту, когда Мишонисъ повернулся спиною, незнакомецъ наклонился надъ королевой и прошепталъ едва слышно:
— Сударыня, я брошу два анютиныхъ глазка въ темный уголъ… Поднимите ихъ, какъ только мы уйдемъ. Вы въ нихъ что-то найдете…
Мишонисъ, оставаясь преданнымъ другомъ королевы, былъ убѣжденъ, что никакая новая попытка къ бѣгству не можетъ удаться, и уже не строилъ плановъ ея освобожденія; онъ, однако, наблюдалъ за королевой, въ надеждѣ, что другимъ удастся то, что онъ считалъ невозможнымъ. Влѣдствіе этого иностранецъ могъ безъ особенныхъ затрудненій уронить за печку два анютиныхъ глазка.
Едва они вышли изъ камеры, какъ Марія-Антуанетта нагнулась, подняла цвѣты и стала съ тревогой ихъ разсматривать. Въ нихъ на первый взглядъ не было ничего необыкновеннаго; цвѣты были такъ свѣжи, какъ будто ихъ срѣзали лишь нѣсколько часовъ тому назадъ. Казалось невозможнымъ, чтобъ въ нихъ была спрятана самая крошечная записочка. Королева уже хотѣла презрительно отбросить ихъ, считая это за злую шутку, когда наконецъ замѣтила на стеблѣ одного изъ цвѣтковъ тонкую черную линію. Осторожно концомъ булавки пріоткрыла она едва замѣтную линію и увидѣла бумажку, свернутую въ тончайшую трубочку. Сдѣлано это было такъ искусно, что королева изумилась тому терпѣнію, съ которымъ иностранецъ долженъ былъ открыть, вложить трубочку и снова закрыть стебель, не сломавъ его.
Марія-Антуанетта вынула бумажку и съ великимъ недоумѣніемъ прочла слѣдующее:
«Сударыня, я васъ люблю самой пылкой любовью. Если вы хотите бѣжать со мною за границу, то я имѣю возможность освободить васъ изъ тюрьмы. Я богатъ, мы уѣдемъ и присоединимся къ дворянству, находящемуся въ изгнаніи…»
Бумажка была такъ мала, что иностранецъ не могъ написать на ней больше. Внизу мельчайшими буквами было подписано: «Джонъ де-Ружевиль».
Въ отвѣтъ на это признанье и предложенье Марія-Антуанетта только пожала плечами. Бѣжать, безъ дѣтей, съ иностранцемъ, даже фамилія котораго ей незнакома, — объ этомъ нечего и думать. Она бросила въ печку цвѣты и записку и стала молиться; она до такой степени была увѣрена въ близкой смерти, что молилась, почти не переставая.
Нѣсколько дней спустя, Джонъ де-Ружевиль снова пришелъ съ Мишонисомъ. Онъ шопотомъ попросилъ у королевы отвѣта, но она презрительно улыбнулась и прошептала:
— Я остаюсь здѣсь.
Джонъ де-Ружевиль поблѣднѣлъ, а когда Мишонисъ отошелъ въ другой конецъ комнаты, онъ, отрывочными фразами, сталъ шептать о своей преданности, могуществѣ, любви, на что Марія-Антуанетта отвѣтила ему гордо:
— Въ переживаемыхъ нами несчастныхъ обстоятельствахъ королевѣ не говорятъ о преступной любви: ее спасаютъ или умираютъ за нее.
Подошелъ Мишонисъ, и Джонъ де-Ружевиль не могъ отвѣтить. Но на слѣдующій день ему удалось снова навѣстить заключенную и снова передать ей бумажку, почти такого же содержанія, какъ и пераая, только нѣсколько пространнѣе. Королева, утомленная этимъ упорствомъ, провела цѣлыхъ четверть часа за выкалываніемъ на клочкѣ бумаги слова «нѣтъ».
Она расположила буквы въ разныхъ мѣстахъ такъ, что только тотъ, кому онѣ были адресованы, могъ ихъ разобрать и сложить въ одно слово. Но три дня спустя Мишонисъ замѣтилъ эту бумажку въ рукахъ королевы и почтительно попросилъ взглянуть на нее. Марія-Антуанетта не колеблясь показала ему ее, и онъ ее спряталъ, не придавая ей существеннаго значенія.
По доносу жандарма, случайно подмѣтившаго эту интригу Мишонисъ былъ арестованъ; вслѣдъ за нимъ арестовали Тулана и Корте. Всѣхъ троихъ предали суду, осудили на смерть и казнили вмѣстѣ съ пятьюдесятью двумя другими «соучастниками», одѣвъ ихъ предварительно, по приказанію Фукье-Тенвиля, въ позорныя красныя рубашки за то, что они «принимали участіе въ заговорахъ противъ представителей народа».
Искали и Джона де-Ружевиля, но онъ эмигрировалъ за границу.
Между тѣмъ близился роковой конецъ Маріи-Антуанетты. Одиноко томилась она въ тюрьмѣ Консьержери, въ мрачной подземной камерѣ, похожей на могилу, гдѣ вода текла по стѣнамъ, гдѣ королеву изводили холодомъ и голодомъ. Большія крысы, возбуждавшія въ ней ужасъ, постоянно окружали ее и доходили даже до того, что вырывали изъ ея рукъ хлѣбъ, приносимый тюремщикомъ два раза въ день.
Это одиночество было еще ужаснѣе тѣмъ, что было только кажущееся. День и ночь въ дыры, просверленныя гвоздями въ стѣнахъ, и въ замочныя скважины жандармы слѣдили за каждымъ движеніемъ королевы, придавали дурное значеніе ея самымъ невиннымъ жестамъ. Коммуна не поцеремонилась распространить слухъ о томъ, что если у королевы отняли дѣтей, то лишь потому, что она внушала имъ преступныя привычки… И, къ довершенію ужаса эти клеветы довели до свѣдѣнія матери!
Наконецъ, 12 октября 1793 года, въ грустный осенній день, начался процессъ. Вслѣдствіе подтасовки самыхъ грубыхъ клеветъ, самыхъ постыдныхъ обвиненій, самыхъ позорныхъ преступленій, процессу этому суждено было навѣки остаться стыдомъ торжествующей революціи, той революціи, которая на видъ руководствовалась самыми благородными принципами, и которой суждено было, несмотря на все, имѣть такія достославныя послѣдствія. Облитая цѣлыми потоками бѣшено изливаемой на нее грязи, Марія-Антуанетта осталась такою же спокойной, гордой и величественной, какою была всегда.
Мы не будемъ передавать подробности этого процесса. Это дѣло исторіи, и разсказчикъ долженъ скромно и почтительно остановиться передъ такими важными событіями. Самое большее, что мы можемъ себѣ позволить, это восхищаться характеромъ королевы и отмѣтить подробности ея конца.
Утромъ 16-го октября, въ четыре часа съ нѣсколькими минутами, послѣ долгихъ дней бурныхъ преній, былъ составленъ приговоръ.
Наканунѣ, на зарѣ, Марію-Антуанетту привели въ мрачную, душную залу, гдѣ засѣдалъ революціонный судъ. Въ теченіе этихъ двадцати четырехъ часовъ ей дали всего лишь нѣсколько ложекъ бульона. Несмотря на тревогу объ участи ея дѣтей и сестры, она сохранила обычное присутствіе духа, мужество и твердость. Невозмутимая, неподвижно и холодно, въ черномъ заштопанномъ платьи и во вдовьемъ креповомъ чепцѣ, не выдавая ни малѣйшаго волненья, выслушала она оскорбительный, несправедливый приговоръ.
Когда, наконецъ, было произнесено торжественное слово «смерть», въ залѣ суда воцарилось страшное по своему значенію молчаніе. Тогда, медленно обернувшись къ одному изъ своихъ защитниковъ, Трансону-Дюкудре, королева сняла съ пальца два обручальныхъ кольца, вынула изъ-за корсажа прядь своихъ посѣдѣвшихъ волосъ и сказала спокойно и мягко:
— Вотъ, сударь, если Богъ поможетъ вамъ встрѣтить когда-нибудь моего друга госпожу де-Жарже, то прошу васъ, передайте ей эти кольца и эти волосы на память…
Затѣмъ, съ величіемъ королевы, спускающейся со своего трона, она сошла со скамьи подсудимыхъ среди гробового молчанія и неподвижности всѣхъ присутствовавшихъ. Она открыла рѣшетку и въ сопровожденіи своихъ защитниковъ и двѣнадцати человѣкъ національной стражи вышла изъ залы твердыми шагами, держа высоко голову, глядя спокойно впередъ и улыбаясь граціозной, доброй улыбкой…
И когда она проходила широкимъ коридоромъ, между двумя рядами любопытныхъ, одна простая женщина воскликнула:
— Ишь, какая гордая эта госпожа Антуанетта!
Въ пять часовъ утра 16-го октября 1793 года во всѣхъ кварталахъ Парижа раздался призывный барабанный бой. Кордегардіи и казармы проснулись, построились, и вооруженная сила залила всѣ улицы города. Въ семь часовъ, среди сильнаго утренняго тумана, съ шумомъ задвигались заряженныя пушки и загородили мосты и переулки отъ Пале-де-Жюстисъ до площади Революціи.
Въ это самое время въ Консьержери въ камеру королевы вошелъ человѣкъ. Марія-Антуанетта, лежавшая на постели, но не спавшая, поднялась и ждала.
— Сударыня, — сказалъ вошедшій, — я аббатъ Жираръ, кюре прихода Сентъ-Ландри.
Съ минуту онъ въ волненіи колебался, потомъ произнесъ съ почтительнымъ поклономъ:
— Мнѣ поручено исповѣдать васъ, если вы этого желаете…
— Благодарю васъ, — мягко произнесла королева.
Затѣмъ она прибавила съ твердостью:
— Я признаю посланниками Бога только священниковъ, не принявшихъ присяги.
Жираръ снова поклонился и не возражалъ.
Марія-Антуанетта встала съ постели, на которой лежала одѣтая. Она задрожала. Въ камерѣ, едва освѣщенной коптящей лампочкой, было сыро и холодно. Она быстро заходила отъ стѣны къ стѣнѣ, желая согрѣть ноги.
— Сударыня, — сказалъ Жираръ: — если бъ вы поставили ноги на подушку, вамъ было бы не такъ холодно.
— Благодарю васъ.
Она послѣдовала совѣту и скоро почувствовала себя лучше. Нѣсколько минутъ длилось молчаніе. Жираръ прервалъ его:
— Вы позволите мнѣ, сударыня, сопровождать васъ до эшафота?
— Вы поступите, какъ вамъ угодно, сударь, — отвѣтила королева. — Но я прошу васъ исполнить одну просьбу…
— Какую? — встрепенулся аббатъ.
Марія-Антуанетта взяла письмо, лежавшее на столѣ, и, подавая его аббату, сказала:
— Это письмо къ моей невѣсткѣ. Я попрошу васъ передать его принцессѣ Елизаветѣ, какъ только вы меня оставите. Это мое послѣднее прости ей и моимъ бѣднымъ дѣтямъ.
Жираръ съ поклономъ взялъ письмо.
Скоро пробило восемь часовъ. Дверь тюрьмы отворилась, и вошла Розалія Ламорльеръ въ сопровожденіи жандармскаго офицера, остановившагося у двери съ саблей наголо.
Марія-Антуанетта попросила Розалію Ламорльеръ помочь ей остричь волосы, чтобъ до нихъ не дотрагивался палачъ. Со времени первыхъ же испытаній, причиненныхъ несчастной королевѣ революціей, эти чудные волосы почти совсѣмъ посѣдѣли.
Затѣмъ, пожелавъ перемѣнить въ послѣдній разъ бѣлье, Марія-Антуанетта обернулась къ жандармскому офицеру и сказала ему съ большой мягкостью:
— Во имя чести, позвольте мнѣ, сударь, перемѣнить бѣлье безъ свидѣтелей.
— Полученный мною приказъ не измѣненъ, — грубо отвѣтилъ офицеръ: — я долженъ видѣть каждое ваше движенье.
Королева вздохнула и попросила Розалію стать передъ нею съ развернутымъ одѣяломъ, чтобы ея послѣдній туалетъ могъ укрыться отъ мужскихъ глазъ.
Она не одѣла того траурнаго платья, въ которомъ предстала передъ судьями, но выбрала широкій пеньюаръ изъ бѣлаго пике и повязала грудь большимъ шерстянымъ платкомъ. Когда королева переодѣлась, Розалія Ламорльеръ ушла съ глазами полными слезъ и даже не простилась съ нею, чтобъ не разрыдаться.
Было около девяти часовъ. Звуки шаговъ, голосовъ и бряцанье оружія раздались въ коридорѣ. Дверь рѣзко отворилась, и появился комиссаръ коммуны въ сопровожденіи палача Сансона и нѣсколькихъ сторожей. Комиссаръ прочелъ приговоръ, который королева выслушала стоя, спокойная и полная достоинства. Затѣмъ Сансонъ схватилъ блѣдныя, холодныя руки осужденной и скрутилъ ихъ за спиною.
По знаку комиссара, стража окружила Марію-Антуанетту, и всѣ вышли изъ камеры.
Рѣшетка тюрьмы открылась, и толпа увидѣла стройную, гордую королеву въ бѣломъ платьѣ. Толпа, сжатая двойной линіей солдатъ, не издала ни звука.
Марія-Антуанетта спустилась съ нѣсколькихъ ступенекъ лѣстницы и очутилась передъ подножкой телѣги, которая должна была свезти ее на эшафотъ. Она отказалась отъ услугъ Сансона, хотѣвшаго ее подсадить, взошла сама и сѣла, лицомъ впередъ; но помощники палача попросили ее повернуться, что она послушно и исполнила.
Аббатъ Жираръ, въ свѣтскомъ платьѣ, сѣлъ рядомъ съ королевой, а Сансонъ и его помощники, съ обнаженными головами, вскочили на задокъ телѣги.
Единственная лошадь повезла эту печальную процессію между двойного ряда тридцати тысячъ вооруженныхъ солдатъ. Изъ толпы не раздавалось ни одного возгласа. Но когда увидали, что блѣдная Марія-Антуанетта спокойно и прямо сидитъ въ телѣгѣ, сохраняя свое королевское достоинство, разные оборванцы стали позволять себѣ подшучиванія, а за ними и толпа, бѣжавшая до самаго эшафота, начала осыпать королеву грубыми ругательствами и всевозможными оскорбленіями.
Но королева не думала объ этомъ. Она знала, что въ одномъ широко открытомъ окнѣ близъ Ораторіи увидитъ патера. Когда процессія поровнялась съ означеннымъ домомъ, Марія-Антуанетта увидала въ окнѣ человѣка съ непокрытой головою, поднявшаго правую руку. Она наклонилась и приняла послѣднее благословеніе. Поднявъ голову, она увидала, какъ женщина изъ толпы поднимала вверхъ своего ребенка и этотъ ребенокъ посылалъ ручкой поцѣлуи королевѣ.
Эта сцена такъ разстроила Марію-Антуанетту, что мужество покинуло ее, и она почувствовала, что слезы текутъ по ея щекамъ. Но она оправилась, не желая выставлять свое горе, на посмѣяніе враговь. И слезы осгановились…
Въ эту именно минуту художникъ Давидъ, взобравшись на складную лѣстницу, позади линіи солдатъ, набросалъ на бумагѣ холодный и сухой портретъ женщины, ѣхавшей умирать.
Телѣга доѣхала до Пале Эгалите. Какъ бы для того, чтобы яснѣе напомнить королевѣ ея самые лучшіе и самые несчастные дни, толпа начала бѣшено ревѣть, хлопать въ ладоши, и тогда въ первый разъ за все время своей пытки Марія-Антуанетта сдѣлала негодующій жестъ.
Двигались впередъ крайне медленно. Толпа съ каждой минутой все прибывала, зрители торопились на спектакль, прорывая линію вооруженныхъ солдатъ. Актеръ Грамонъ, которому когда-то королева оказывала благодѣянія, скакалъ верхомъ передъ телѣгой и кричалъ, что было силъ:
— Вотъ она, подлая Антуанетта!…
И прибавлялъ самую неприличную брань.
Его крики были встрѣчены бурными возгласами толпы, между тѣмъ какъ королева, очень страдая отъ веревокъ, до крови рѣзавшихъ ей руки, кротко попросила Жирара немножко ослабить ихъ. Аббатъ весь дрожалъ и не въ силахъ былъ распутать ихъ. Тогда Сансонъ развязалъ веревки.
Былъ полдень, когда остановились на площади Революціи. Солнце наконецъ разсѣяло туманъ и прорвалось сквозь тучи. Наступалъ мягкій осенній день, и гильотина выдѣлялась чернымъ пятномъ на ясно-голубомъ небѣ…
Когда телѣга остановилась, толпа заревѣла еще сильнѣе, и послышалась такая неприличная, такая ужасная брань по адресу королевы, что бѣдная Марія-Антуанетта покраснѣла… Аббатъ Жираръ показалъ ей распятіе изъ слоновой кости… Она улыбнулась, и съ той минуты спокойствіе уже не измѣняло ей…
Огромные отряды жандармовъ и національной стражи окружали гильотину. Королева вышла изъ телѣги среди гробового молчанія, такъ какъ толпа, наконецъ, поняла инстинктивно всю низость и подлость своихъ оскорбленій.
Твердымъ шагомъ, отказавшись отъ всякой помощи, королева поднялась по ступенькамъ эшафота. Нечаянно она наступила ногой на ногу Сансона. Она обернулась и съ замѣчательной кротостью сказала палачу:
— Извините меня, пожалуйста.
Палачъ поклонился, сконфуженный такимъ присутствіемъ духа и хладнокровіемъ.
Но толпою снова овладѣли животные инстинкты, ее раздражали эти замедленія.
— Смерть, смерть австріячкѣ! — раздалось со всѣхъ сторонъ.
А солнце серебрило дула ружей, острія пикъ и висящій подъ перекладиной гильотины ножъ…
Королева быстро подошла подъ плаху. Она уже начинала ослабѣвать. Эти два дня отняли у нея такъ много энергіи. Она сама движеніемъ всего тѣла опустила голову на наклонную доску… Въ одно мгновенье ока помощники палача привязали ее, доска качнулась, ножъ сверкнулъ, опустился…
— Да здравствуетъ республика! — раздалось изъ ста тысячъ устъ въ то время, какъ Сансонъ поднялъ въ воздухѣ красивую окровавленную голову, а жандармъ Меньо торопливо подставилъ платокъ, на который потекла кровь, какъ бы изъ сжатой руки палача…
Такъ умерла 16-го октября 1793 года, въ полдень, Марія-Антуанетта Австрійская, королева Франціи.
Вечеромъ того же дня де-Жарже и д’Эспиракъ уѣхали въ Бельгію.
Но они должны были скоро вернуться. Ихъ роль во Франціи еще не окончилась: оставался Людовикъ XVII…