Тюрьма (Огарев)/Версия 2

Тюрьма
автор Николай Платонович Огарев
Опубл.: 1858. Источник: az.lib.ru

 Огарев Н.П.

 Тюрьма
 (Отрывок из моих воспоминаний)

----------------------------------------------------------------------------
 Н.П. Огарев. Избранное
 М., "Художественная литература", 1977
----------------------------------------------------------------------------

 1

 Мне было двадцать лет едва,
 Кровь горячо текла по жилам,
 Трудилась пылко голова,
 И все казалося по силам:
 Жизнь мира, будущность людей -
 Все было тут... Но в мысли каждой
 Свободы благородной жаждой
 Я был проникнут до ногтей.
 Враг угнетателей бездарных
 И просветителей коварных, - 
 Я верил здравому уму,
 Но не завету ничьему.
 И было в доблестном безверье,
 В бесстрашье мысли молодой -
 Поболее любви живой,
 Чем в их холодном лицемерье.

 2

 Широкий, плоский двор. Кругом
 Забор с решеткою железной.
 Середь двора высокий дом,
 Где век проводят бесполезно
 Полки замученных солдат,
 Всю жизнь готовясь на парад.
 Покои - точно коридоры -
 Темны и длинны; тускло взоры
 Кроватей видят два ряда;
 На каждой войлок безобразный,
 В ночи унылой отдых грязный
 За днем бесплодного труда,
 А воздух там и сперт и смраден...
 Нет! век солдата не отраден! -
 Бывало, утром, на заре -
 Гладишь в окно на двор широкий,
 А уж ученье на дворе,
 То есть один дурак высокий
 В ряд ставит двадцать дураков
 И, под рычанье глупых слов,
 Шагать их учит, чтоб не смели
 Пошевельнуться головой, - 
 Ну! чтобы так ходить умели,
 Как и не ходит род людской.
 С какою радостью приятной,
 С какою злобой непонятной -
 Противной даже во враге -
 Он бил солдата по ноге!
 И я глядел с немой тоскою
 И скорбно думал той порою -
 Точь-в-точь как думаю теперь -
 Что человек - ужасный зверь.

 3

 Но возле комнат этих длинных -
 Там было комнат пять - едва
 В длину шести-семиаршинных,
 А в ширину, быть может, в два.
 В одну из них меня квартальный
 Привез в полночи час печальный.
 Зачем не днем? Как это знать?
 Так... все таинственности ради,
 Чтоб арестанта запугать,
 Признаний выманить тетради;
 Но никакой расчет пройдох
 Не мог застать меня врасплох.
 По воле предписаний диких,
 В одной из комнат невеликих
 Я очутился взаперти.
 Кровать, да стол, да стул убогий,
 Да, чтобы я не мог уйти,
 Был часовой поставлен строгий
 У двери, запертой на ключ,
 Как будто я был так могуч,
 Что мог бы вырваться оттуда
 Без сверхъестественного чуда,
 Но тут не все: в двери окно,
 И часовому знать дано,
 Чтоб он смотрел - зачем, не знаю, - 
 Что я в тюрьме предпринимаю,
 И он в окно смотрел не раз,
 Безумно веруя в приказ.
 Но не имели впечатленья
 На жизнь мою в тюрьме моей
 Все эти мелкие говенья
 Моих невинных палачей.
 Мой сторож стал мне добрым другом;
 Привычный властвовать испугом,
 Перед смотрителем он лгал, -
 Я все имел, чего желал.
 Из угля делал я чернилы;
 Писал на что хватало силы;
 Скажу себе я не в укор:
 Писал я, вероятно, вздор;
 Но я - поклонник Сен-Симона -
 Тогда грядущего закона
 От всей душевной полноты
 Чертил отважные черты.
 Писал - не с тем, чтобы таиться,
 Нет! перед подленьким судом
 Я вдохновенным языком
 Безумно думал обличиться,
 Всю мысль был высказать готов
 Пред сонмом хитрых пошлецов.
 Порой среди ночного бденья,
 Глухого полный вдохновенья,
 Я в старой Библии гадал
 И только жаждал и мечтал,
 Чтоб вышли мне по воле рока -
 И жизнь, и скорбь, и смерть пророка.
 Мне не забыть во век веков
 Безумно сладостных часов,
 Когда царя тупая сила
 Во мне живую жизнь будила.

 4

 Среди восторга тайных дум
 Порой я чувствовал глубоко -
 Как тяжело жить одиноко,
 И становился я угрюм.
 Но мне отрады луч в неволе
 Блеснул: в неделю раз, не боле,
 Ко мне мой дядя ездить стал;
 Его я вправду уважал.
 Свободы был бы он оратор
 В иной, не рабской стороне;
 У нас он только был сенатор,
 Был враг душевной кривизне,
 А все же прожил век бесплодно
 В борьбе, средь мелкого труда, - 
 Как то бывает завсегда
 Там, где и мыслить несвободно.
 Мир праху твоему, старик!
 Успех был мал, а труд велик.
 Когда тебе в воспоминанье
 Из глаз моих слеза текла,
 Невольной скорби воздаянье,
 Поверь - она всегда была
 И откровенна и тепла,

 5

 Еще я помню посещенье...
 У нас гусарский полк стоял;
 Бывало конное ученье,
 И часто средь двора кричал
 Забавно, голосом пискливым,
 Красуясь на коне ретивом,
 Огромный, толстый генерал.
 Раз, недовольный эскадроном,
 С отчаянья, почти со стоном
 Взглянул он кверху - к небесам;
 Но до небес на полдороге,
 Взор останавливая строгий
 На окнах, - у одной из рам
 Он, арестанта наблюдая,
 Дивяся, вдруг узнал меня.
 С отцом знакомство вспоминая
 И долг приличия ценя,
 Он тотчас добыл позволенье
 И посетил мою тюрьму.
 Пришлось его благоволенье
 Прискорбным сердцу моему!
 Он был, конечно, малый честный,
 По кавалерии известный,
 Но долгом счел он мне урок
 Прочесть, похожий на упрек.
 Бранил и очень оскорблялся -
 Зачем в тюрьму я так попался,
 Зачем любил моих друзей,
 Зачем не понял жизни всей,
 К чему весь образ мыслей вольный?..
 Вот он - знакомств имел довольно,
 Знакомства почитал за честь,
 А друга не хотел завесть;
 Зато - как доблести ни малы -
 А вышел скоро в генералы,
 И если б был я не простак -
 И мне бы надо делать так.
 Я ж молча думал: "Без участья,
 Без чувств, без мыслей и без счастья,
 И даже, может, без похвал -
 Помрешь ты, глупый генерал!"

 6

 Приходит (хоть не очень чинно)
 В воспоминание мое -
 Как бабы на веревке длинной
 Сушили мокрое белье.
 Одна из них мое вниманье
 Влекла, не знаю почему:
 Волос ли русых колебанье
 Пришлось по нраву моему,
 Иль глаз лазурных взгляд унылый,
 Смотревших грустно на меня,
 Иль тихий свет улыбки милой,
 Как утро радостного дня, - 
 Но что-то к ней меня манило...
 То были ль призраки любви,
 Иль просто жар бродил в крови, - 
 Но часто ночью мне мечталось,
 Что дверь тихонько отворялась,
 И робко шла ко мне она -
 Голубоокая жена,
 И вдруг бросалась мне на шею,
 Я счастлив, я дохнуть не смею...
 И увидав, что это сон,
 Я был глубоко удручен.
 Свечу печально зажигая,
 С постели трепетно вставая,
 Я строгость мысли призывал
 И снова в Библии гадал,
 Чтоб вышли мне по воле рока
 И жизнь, и скорбь, и смерть пророка.

 7

 Но капитан, казарм смотритель,
 Порою друг, порой гонитель,
 С меня немного взятки взяв,
 Вдруг возымел приятный нрав,
 К себе стал в гости звать нередко,
 Поил недорогим вином;
 Его супруга, как наседка,
 Сидела с нами вечерком,
 Кудахтая о чем-то сложно,
 О том, что жить едва возможно,
 Все дорого... Чтоб лучше жить,
 Мне им бы надо пособить...
 Четы уныло гарнизонной
 Я не хочу винить никак:
 Все ж капитан мой благосклонный
 Был малый добрый, но бедняк.
 Но, боже мой, как скучно было
 К нему ходить! И как меня
 Его присутствие томило -
 Грустней печальнейшего дня,
 Как с ними час побыв, ей-богу,
 Стремился я в свою берлогу,
 Чтоб о грядущем, одинок,
 Я вновь свободно думать мог.

 8

 Шли дни за днями следом скучным;
 Уже за летом пыльно-душным
 Дожди осенние пошли;
 Потом, остынув, с неба тучи
 Накинули поверх земли
 В холодных хлопьях снег сыпучий,
 И побелел широкий двор.
 Все стало пусто, молчаливо,
 И только редко видел взор,
 Как офицер нетерпеливый -
 В санях к подъезду сквозь метель
 Спешил, закутавшись в шинель,
 Терялось время в скуке дикой,
 Хоть и трудилась голова...
 Но праздник наступал великой -
 И вот канун был рождества.
 Вдруг входит сторож в час полночный...
 "Как? - говорит, - ты, барин мой,
 И праздник будешь так же точно -
 Один, как каторжный какой?
 Вздор, вздор! Никто мешать не смеет,
 Пойдем в казарму... Нипочем,
 Нам часовой. Пойдем вдвоем
 Так просто, смелым бог владеет,
 Поверь, в казарме всяк солдат
 Тебе, как другу, будет рад".
 Вот пропустил, хоть и заметил,
 Нас часовой, так раза два
 Тревожно кашлянув едва.
 Солдат меня в казарме встретил
 И обнял, а потом другой,
 И сам фельдфебель обнял братски...
 Я был им брат, был им родной.
 Да! это праздник был солдатский,
 И праздник истинный был мой!
 В казарме длинной колебались
 Лучи лампады, чуть блестя,
 Со мной солдаты обнимались,
 А я - я плакал, как дитя!
 Хотя порой фельдфебель грозный
 В побоях видит долг серьезный,
 Хоть косо смотрит часовой
 На узника, боясь побой;
 Но все ж солдат наш и незлобен,
 Да и к шпионству неспособен,
 Не смотрят братья мужика
 На угнетенных свысока.
 Пускай француз, поклонник власти.
 Народ рабочий рвет на части,
 Пусть немец, воин-патриот,
 Бездушно душит свой народ
 Из чувства дисциплины глупой;
 Но все вы, генералы от -
 Чего угодно, - свой расчет
 У нас ведете очень тупо:
 Рожден солдат наш добряком.
 Не встанет брат противу брата,
 И не удастся палачом
 Вам сделать русского солдата!

 9

 Когда ж вернулся я в тюрьму
 И мне пришлось быть одному
 В ночи безмолвной и унылой -
 Не пал я духом. Новой силой
 Я был исполнен... Миг святой!
 То было тайное сознанье,
 Что я народу не чужой! -
 Что мне тюрьма и что изгнанье?..
 Весь этот пошлый вздор пройдет,
 И час придет, и час пробьет -
 Мы свергнем рабской жизни муку -
 И мне мужик протянет руку.
 Вот что мне надо! Для того
 Готов терпеть я без печали
 Тюрьму и ссылку в страшной дали,
 И все мне это ничего.
 Но спать не мог я от волненья
 И стал в раздумье у окна:
 Какой мороз и тишина!
 Широкий двор средь запустенья
 Лежал весь белый, и луна
 Над ним светилася бледна.
 Могилой веяло... Шагая,
 Один метался, как живой,
 Себя упорно согревая,
 Пред воротами часовой.
 Я с тайным чувством содроганья
 Смотрел на снег, на лунный свет, - 
 Как будто нет нам упованья,
 Как будто выхода нам нет!
 Мы на людском пиру не гости,
 Кровь наша стынет, мерзнут кости,
 И гробовая тишина
 Судьбою нам обречена.
 Не ночь одну в тоске глубокой,
 Без сна, глядя на двор широкой,
 На мертвый снег, на лунный свет, - 
 Я думал, что надежды нет!
 Но чтоб разрушить власть могилы,
 Сбирал все внутренние силы
 И в старой Библии гадал,
 И снова жаждал и мечтал,
 Чтоб вышли мне по воле рока
 И жизнь, и скорбь, и смерть пророка.

 10

 С тех пор прошло так много лет,
 Царь Николай - как был - в мундире
 И не лишенный эполет,
 Гниет себе в подземном мире;
 Давно мой толстый генерал
 Прилично богу дух отдал,
 И капитан мой при кончине,
 Чай, в гроб сошел в майорском чине,
 А я, выносливый певец,
 Тружусь посильно издалека,
 Уже без гордости пророка,
 Но тот же искренний боец,
 Тружусь, чтоб стали наконец
 И правосудье и свобода -
 Уделом русского народа,

 <1857-1858>

 ПРИМЕЧАНИЯ

 Творческое наследие Огарева богато и разнообразно по тематике и жанрам.
В настоящем издании представлены в своих лучших образцах поэзия Огарева,
автобиографическая проза и литературно-критические статьи.
 Тексты публикуются по изданию: Н. П. Огарев. Избранные произведения в
2-х томах. Вступительная статья В. А. Путинцева. Подготовка текста и
примечания Н. М. Гайденкова. М., Гослитиздат, 1956. В необходимых случаях
произведения сверены с автографами и последними прижизненными изданиями.
 Внутри разделов: "Стихотворения", "Эпиграммы", "Поэмы", "Проза"
материал расположен в хронологическом порядке.
 Даты написания даются в угловых скобках, если они установлены
предположительно по дате публикации произведения, по месту его создания или
по содержанию. Авторские даты, даты, проставленные рукой людей, близких
Огареву (чаще всего М. Л. Огаревой), и даты, установленные по письмам, в
которых стихотворения посылались Огаревым, даются без скобок.
 Там, где даты написания одинаковы, произведения располагаются по датам
публикаций.
 В примечаниях приняты следующие условные сокращения:
 Лонд. изд. - "Стихотворения Н. Огарева", изд. Н. Трюбнера и Ко. London,
1858.

 Тюрьма (стр. 240). - Впервые - Лонд. изд., с. 416-423. В поэме
воспроизведены события 1834 года: арест Огарева и его заключение в
Петровских казармах. Рефрен;

 Я в старой Библии гадал
 И только жаждал и мечтал,
 Чтоб вышли мне по воле рока -
 О жизнь, и скорбь, и смерть пророка, -

принадлежал к числу любимых стихов Ф. М. Достоевского (см.: В. В. Т-ва <О.
Починковская>. Год работы с знаменитым писателем. - "Исторический
вестник", 1904, кн. II, с. 531). Анри Клод Сен-Симон (1760-1825) -
французский социалист-утопист, изучением трудов которого Огарев усиленно
занимался в 30-8 годы. Мой дядя - сенатор Н. И. Огарев (1780-1852). Капитан,
казарм смотритель - В. И. Немиров.