Савин И. «Всех убиенных помяни, Россия…»: Стихи и проза
М., «Грифон», 2007
Каждая эпоха в жизни народа органически связана с предыдущей: от поколения к поколению тянется неразрывная, тайная нить, связывающая предков и потомков, отцов и детей общностью устремлений, мысли и действа — причем преемственность эта не всегда основана на положительных началах, не всегда безупречна. Внимательному наблюдателю века нынешнего порою даже кажется, что он, век этот нынешний, заимствовал у минувшего только мрачные или бесцветные стороны его, бросив светлые, как ненужный балласт.
Чем была, с точки зрения духовной, дореволюционная Россия? Сознание своих ошибок, явились ли они следствием заблуждения или слепого упорства, все равно — обязательно для тех, кто хочет понять, осмыслить результаты их прошлой деятельности, понять, почему так, а не иначе сложилось их «сегодня», неразрывно связанное с «вчера». Сознаемся же, что Россия, Россия вчерашнего дня, представляла собой конгломерат случайно сцепленных, нередко даже враждебных друг другу индивидуумов, пеструю сумму слагаемых, слишком разнородных, чтобы их можно было слить в одно целое. Духовная жизнь захватывала только верхний, очень тонкий слой нашего общества. У нас было народонаселение, не было народа. Да и народонаселение эти условия бытия раскололи на три неравные части: миллионы серых, гнувшихся в любую сторону обывателей, сотни тысяч улавливателей любого политического курса, как и любой монеты, и только тысячи людей, которые действительно звучали гордо.
Моральный разброд того, что называлось русским народом и что, в сущности, им не было, не замедлил с особенной наглядностью сказаться в первые же годы так называемой «свободы». Не успел еще немецкий штык достаточно ясно объяснить, что значит эта самая «свобода» в переводе на язык войны, как вся Россия, от хладных финских скал до пламенной Колхиды, уже стремительно катилась к анархии, умело использованной большевиками.
Эпоха гражданских войн только обострила это раздробление, подвела бесспорные, пусть и мучительные итоги. Миллионы обывательской слизи покорно дали себя высечь коммунистическому кнуту: к сомнительной чести их надо добавить, что эта порка без различий пола и возраста принималась даже как нечто должное, ибо в такой среде власть силы понятней, если не приемлемее, власти права. Сотни тысяч российских хамелеонов быстро перекрасились в «защитный цвет» компартии, как красились они в германскую войну в такой же цвет земгусаров, работы на оборону или дезертирства. И только тысячи ушли в холод, в темь, в нищету во имя национальной России.
Заслуга огромной ценности этих тысяч не только в их личной доблести, личной чистоте. Русская история знает множество примеров исключительного напряжения духа, героизма почти сказочного. Но те тысячи давно минувшего были костью от кости, плотью от плоти вместе с ними восставшего народа, шли на смерть в окружении всеобщего воодушевления и энтузиазма. Наши тысячи, наши полураздетые офицеры, наши голодные, бездомные юнкера, студенты, кадеты, гимназисты, наша затравленная молодежь, принесенная в жертву молоху революции, шла на смерть под свист, брань и улюлюканье хамелеонов и покорный скрип обывательских флюгеров.
Если бы не было их, этих тысяч, народ проклял бы нас, и мы прокляли б народ за духовную выжженность, за рабье непротивление злу, за самоуничтожение. Если бы не было их, этих жертв вечерних, и современник, и историк имели бы полное право сказать: «Когда банда моральных и умственных психопатов подняла над Россией арапник, весь русский народ покорно склонил голову».
Они, тысячи, не склонили головы. Оплеванные и осмеянные, преданные и проданные, они исполнили до конца свой горький долг.
Этого нельзя забыть, нельзя в достаточной мере оценить. Малочисленные отряды безусых мальчиков, контуженых, раненых, измученных предыдущей войной офицеров, загнанные революционным сумасшествием в чуждую большинству из них окраину, брошенные на произвол судьбы недавними союзниками и злостно травимые недругами — они спасли Россию от нынешней и будущей клеветы на ее народ. Этого нельзя забыть, это увековечено славой, славой и кровью.
С особенной гордостью должно помнить об этом сегодня, в корниловский день. Корнилов первым пал на мученическом пути к русской России. Корнилов первым поднял ее стяг. И звездой первой величины светится это имя в темени недавнего прошлого.
Не погаснет она, как и тысячи других огней, зажженных сильными духом в гиблом болоте революции. По плитам вечности прошуршат шаги лет, веков. И когда-нибудь прочтут в учебниках дети, что из миллионов обезумевших рабов только тысячи услышали зов Корнилова, первого добровольца.