Сергей Николаевич Шубинский
правитьТульский хлеб и калужское тесто
править
I
правитьВ 1787 году императрица Екатерина II предприняла свое знаменитое путешествие в полуденный край России. Путешествие это, кроме желания государыни лично осмотреть недавно приобретенные области на юге и убедиться в их процветании под управлением князя Потемкина, имело также и политическое значение. Оно должно было показать Европе, какими источниками богатства и могущества обладает Россия, и внушить страх ее недоброжелателям. Ввиду такой цели путешествие было обставлено с необычайной пышностью, и сопровождать императрицу были приглашены французский, английский и австрийский послы при русском дворе. Огромная свита ехала в 150 экипажах, для которых на каждой станции заготовлялось до 500 лошадей при 200 ямщиках. Само собою разумеется, что власти тех губерний, через которые лежал путь государыни, приняли все меры для того, чтобы Екатерина могла видеть только «радостные и веселые зрелища». В местах ночлегов и отдыхов строились временные дворцы, снабженные мебелью, столовыми приборами и разными припасами; при въездах в города и села воздвигались триумфальные ворота; леса и рощи по пути превращались в английские сады, сооружались новые и улучшались старые дороги; из окрестностей сгонялись крестьяне, одетые в нарядные платья, и многочисленные стада, располагавшиеся по придорожным лугам; в ночное время путь освещался кострами и смоляными бочками; для надзора за порядком на станциях находились дворяне и при них отставные солдаты и, на всякий случай, мастеровые, плотники, кузнецы и т. д. Тогдашний харьковский наместник генерал-поручик Чертков издал приказ, по которому можно судить о распоряжениях, делавшихся для встречи императрицы. В приказе подробно излагается порядок, в каком должны представляться государыне чиновники, дворяне, магистрат и т. п. Обыватели должны ожидать карету императрицы в лучшей одежде, а «особливо девки в уборе на головах по их обычаю с цветами, наблюдая, чтобы отнюдь никого в разодранной одежде, а паче пьяных, не было. При проезде императорской кареты да сделают они все обыкновенные поклоны, а лучшие обыватели могут поднести хлеб и соль, а женщины цветы, а прочие изъявляют свое восхищение приличными поступками и приветствиями». По всем улицам, где предполагался проезд императрицы, велено было выбелить дома, исправить крыши и заборы, окна и двери украсить сосновыми ветвями и венками из цветов и трав, а по вечерам ярко освещать; кроме того, в окнах вывесить какие у кого сыщутся «портища суконные, стамедные или такие, из чего делаются плахты, равно ковры и пилимы, так, чтобы оными покрылись завалины, что соблюсти во всех тех селениях, чрез которые проезд будет». Воспрещалось в каретах, колясках, дрожках и повозках ехать навстречу, а тем более в объезд. Городовым магистратам вменялось в обязанности наблюдать, чтобы не были повышены цены на товары, особенно на съестные и питейные припасы, чтобы не было в продаже ничего поврежденного и залежавшегося, чтобы торговцы сами «были одеты опрятно и чисто, чтобы их посуда, столы и лавки были чисты, фартуки незамаранные и чтобы нигде ничего не было завешано рогожами; в шинках же чтобы никто на то время никого отнюдь не напаивал под страхом неминуемого истязания». Приказывалось, чтобы нигде «стеснения народа и шума, равно просящих милостыню и в безобразном виде отнюдь не было, для чего в городах и деревнях иметь денные и ночные караулы, кои бы неупустительно соблюдали чистоту, тишину и безопасность». «Сверх того, — прибавлял наместник, — надеюсь, что господа дворяне поусердствуют на каждой станции приготовить в упряжку под императорскую карету по двенадцати добрых езжалых, цуговых лошадей, хотя и разноцветных, с исправною упряжкой и при них по четыре человека форейторов в красных камзольчиках, с красными стоячими воротниками, обшлага подкладки зеленые, с белыми жилетами и таким же исподним платьем, в черных картузах; равномерно поставит себе дворянство за честь угостить во всех местах высочайшую ее императорского величества особу, в чем купечество не применет участвовать». В заключение своего приказа Чертков счел необходимым напомнить о законе 19 января 1765 года, в котором было сказано, что «ежели явятся такие предерзкие, кои, не бив челом о своих делах прежде в учрежденных правительством присутственных местах, прошения свои подавать будут ее императорскому величеству, то таковые строго наказываются: имеющие чины — отдачею навсегда в солдаты, а не имеющие чинов — отсылкою в каторгу, публичным наказанием или поселением в Нерчинск».
В числе городов, которые должна была посетить императрица, находилась Тула. В то время должность наместника тульского, калужского и рязанского исправлял генерал-поручик Михаил Никитич Кречетников, боевую и административную деятельность которого императрица очень ценила; человек энергический, бескорыстный, но чрезвычайно тщеславный, он имел слабость окружать себя почти царской пышностью и почестями, появлялся в публике всегда окруженный многочисленной свитой, напудренный, в щегольском наряде, в шелковых чулках, в башмаках с красными каблуками, в белых перчатках, и держал себя высокомерно не только с подчиненными, но и с равными себе лицами, что создало ему при дворе немало врагов. Не особенно благоволил к Кречетникову и всемогущий князь Потемкин, считавший иногда необходимым со свойственной ему резкостью и бесцеремонностью умерять спесь тульского наместника. Так однажды, узнав о какой-то выходке Кречетникова, Потемкин призвал к себе своего любимца, известного тогда остряка генерала С. Л. Львова, и сказал ему:
— Кречетников слишком заважничался; поезжай и сбавь ему спеси.
Львов поспешил исполнить приказание и отправился в Тулу.
В праздничный день, когда Кречетников с важной осанкой, окруженный ординарцами и предшествуемый парадно разодетыми официантами, секретарем и чиновниками, появился в приемной зале, где собрались граждане для принесения ему поздравления, вдруг среди воцарившейся тишины раздался голос человека, одетого в поношенное дорожное платье, который, вспрыгнув позади всех на стул, громко хлопал в ладоши и кричал:
— Браво, Кречетников, браво, брависсимо!
Изумленные взоры всего общества обратились на смельчака. Удивление присутствовавших усилилось еще более, когда наместник подошел к незнакомцу и, ласково протягивая ему руку, сказал:
— Как я рад, многоуважаемый Сергей Лаврентьевич, что вижу вас. Надолго ли к нам пожаловали?
Но незнакомец, заливаясь смехом, начал убеждать Кречетникова «воротиться в гостиную и еще раз позабавить его пышным выходом».
— Бога ради, перестаньте шутить, — бормотал растерявшийся Кречетников, — позвольте вас обнять.
— Нет, — кричал Львов, — не сойду с места, пока не исполните моей просьбы. Мастерски играете свою роль.
Сконфуженному Кречетникову стоило немалых усилий уговорить дерзкого посланца Потемкина слезть со стула и прекратить злую шутку, которая, разумеется, на некоторое время достигла цели.
Императрица также не пропускала случая умерять властолюбивые замашки Кречетникова, но делала это в форме более деликатной, нежели Потемкин. При открытии калужского наместничества Кречетников приказал, когда он будет шествовать в собор к обедне, палить из пушек и звонить во все колокола. Митрополит московский Платон, которому была подчинена калужская епархия и который приехал на открытие наместничества, воспротивился колокольному звону. Между ним и Кречетниковым произошло по этому поводу неприятное объяснение, но митрополит настоял на своем. Это дошло до сведения Екатерины. По открытии наместничества Кречетников приехал в Петербург с донесением и был принят милостиво.
— Был у вас в Калуге при открытии московский архиерей? — спросила его между прочим императрица. — Как вы встретились? Он ведь не без норова.
— Встретились приятелями, расстались друзьями, — отвечал Кречетников.
— А здесь какая прошла клевета, — продолжала императрица, — уверяли, что он в день открытия, при поездке в собор, требовал от вас для себя пальбы из пушек. Я не поверила: пришлось бы вам тогда требовать от него себе звона во все колокола.
II
правитьИмператрица должна была приехать в Тулу 20 июня и предполагала прожить в ней три дня, главным образом для того, чтобы подробно осмотреть оружейный завод, имевший тогда важное значение, так как он один выделывал огнестрельное оружие для всей нашей армии. Конечно, Кречетников приложил все старания, чтобы государыня вынесла из своего пребывания в Туле самое приятное впечатление. Городские и заводские строения были подновлены и окрашены, в разных местах воздвигнуты триумфальные ворота и арки, заготовлена блестящая иллюминация, составлена программа увеселений: парадного спектакля, бала, серенады на р. Упе, против дворца, и т. п. Одно только смущало и заботило Кречетникова: в Тульской губернии был неурожай, и цены на хлеб стояли очень высокие. Опасаясь, что это обстоятельство может расстроить императрицу, если сделается ей известным, он решился скрыть его и не упомянул о нем ни слова в своем всеподданнейшем рапорте о благосостоянии вверенного ему наместничества.
Очевидец А. Т. Болотов следующим образом описывает въезд Екатерины в Тулу:
«От наместника отдано приказание о встречании государыни всеми судьями и дворянством подле судебных больших корпусов, где судьям велено было с обеих сторон стоять и дожидаться приезда императрицы. Госпожам же всем указано в нарядах своих собраться в соборе, мимо входа в который надлежало государыне ехать. Не могу без смеха вспомнить о той превеликой суете, в какой находились все в это достопамятное утро, и какая скачка поднялась по всей Туле карет и колясок и беготня взад и вперед народа. Вся большая Киевская улица, от самого въезда и сооружаемых при оном великолепных триумфальных ворот до самого собора и далее до дворца, установилась в один почти миг бесчисленным множеством народа, с неописанной нетерпеливостью ожидавшего прибытия государыни и той минуты, в которую он увидит свою обладательницу. Собор наполнился так боярынями, что сделалась в нем от того духота совершенная. Все они одеты были в новые свои однорядные или женские мундиры, и всякая из них старалась получить для себя лучшее и выгоднейшее место для смотрин государыни, о которой все здесь наверное полагали, что она, поравнявшись против собора, непременно остановится и, вышед из кареты, войдет в церковь для поклонения святым иконам. Что касается наместника, то сей, распорядив нужное, с некоторыми из чиновников своих и двенадцатью человеками почетных выбранных из молодых дворян и одетых в богатое платье, поскакали верхами за город для встречи императрицы. В сем положении и стоя все на своих местах, провели мы все тогдашнее прекрасное, светлое и тихое летнее утро. Наконец, в двенадцатом часу утра гром пушечной за городом пальбы возвестил нам о приближении к городу императрицы. В миг тогда все и вся и весь народ установился в порядок и все с неизъяснимыми вожделениями стали дожидаться ее прибытия и глазами искать уже вдали ее кареты, ехавшей за многими другими, проскакавшими мимо нас впереди. Наконец показалась и она, окруженная множеством всадников, скакавших по обеим сторонам оной. Сам наместник скакал подле кареты сей сбоку верхом, и не успела оная поравняться против нас, как все мы отдали ей глубочайший поклон. Но самое сие поклонение и лишило нас с толикою нетерпеливостью ожидаемого удовольствия ее увидеть, ибо, вместо того, чтобы ей против нас остановиться, как того мы все ожидали, проскакала она мимо нас так скоро, что мы, подняв головы свои, увидели уже карету ее далеко от нас удалившуюся и посмотрели только вслед за оною. Столь же хорошо в лестных ожиданиях своих обманулись и все наши госпожи-боярыни, находившиеся в соборе, ибо и там императрице не угодно было выйти из кареты. Но она, остановившись на секунду против отворенных в соборе дверей, перекрестилась только перед вынесенным к ней архимандритом крестом и приказала тотчас продолжать путь свой далее ко дворцу. Итак, все тут ожидавшие госпожи, искони не видавшие государыни в глаза, принуждены были ни с чем и с чувствительным неудовольствием разъезжаться по своим домам и квартирам».
Императрица была очень утомлена путешествием и предполагала по приезде в Тулу немного отдохнуть; но после обеда ей сообщили, что, по соглашению Кречетникова со статс-секретарем Храповицким, в этот день назначен парадный спектакль. Екатерина рассердилась и написала Храповицкому выговор:
«С крайним удивлением услышала я, вышедши из стола, что вы положили с М. Н. Кречетниковым сегодня еще быть комедии. Подобное положение, не доложась мне, не подобает делать, понеже о том, что мне угодно или неугодно, никто знать не может, и я в опекунстве ничьем быть не желаю».
Тем не менее, чтобы не огорчить тульских жителей, государыня поехала в театр. «Не успело перед вечером все дворянство в театр съехаться, — пишет Болотов, — и все ложи оного наитеснейшим образом собой наполнить, как вошла государыня в сопровождении наместника и прочих господ и госпож своей свиты. Минута вшествия ее, скажу, была восхитительная для всех. У всех глаза и сердца обращены были на оную, и не успела государыня показаться, как с возгремевшею вдруг музыкою все, встав, ей наиглубочайшим образом поклонились и удостоены были и от ней приветственным поклоном. С сей минуты все очи обращены были на нее во все продолжение представленной тогда пьесы, которую едва ли и десятая часть народа видела. По окончании спектакля поехала императрица обратно во дворец, а мы все отправились за нею, для смотрения иллюминации и серенады в полном их действии ко дворцу; и провели остальное время сего вечера довольно весело, ибо было много, зрения достойного; в особенности же любовался я бесчисленным множеством плошек, которыми все стены и зубцы тульской старинной крепости и ее башен были иллюминованы, что представляло преузорочное зрелище, а таковое же душевное удовольствие доставила всем присутствующим и тогдашняя серенада. Два разъезжающие по реке мимо дворца судна были не только наипрекраснейшим образом разноцветными огнями иллюминованы, но, кроме музыкантов и певчих, наполнены были множеством господ и госпож, и тихая, восхитительная гармония духовой и вокальной музыки услаждала слух каждого. Что касается императрицы, то она весь сей вечер провела во внутренних покоях своих, в отдохновении от трудов и беспокойств, с путешествием сопряженных».
На другой день утром императрице представлялись во дворце дворяне, духовенство, чиновники, именитые граждане и все были допущены к целованию руки. Затем государыня подробно осматривала оружейный завод, осталась очень довольна всем виденным и обещала вечером приехать на бал, который ей давало тульское дворянство. Таким образом, все шло хорошо, и Кречетников сиял от радости; но недруги его не дремали и старательно искали повода сделать ему неприятность. В числе приближенных государыни, питавших к нему неприязнь, находился обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, остряк и шутник, пользовавшийся особым расположением Екатерины и получивший право говорить и делать в ее присутствии все что ему вздумается. Лучшую характеристику Нарышкина нарисовала сама Екатерина. «Это был человек, — говорит она в своих „Записках“, — самый странный, какого когда-либо знала. Никто не заставлял меня так смеяться, как он. Это был шут до мозга костей, и если бы он не родился богатым, то мог бы жить и наживать деньги своим необыкновенным комическим талантом. Он был вовсе не глуп, многому наслышался, но все слышанное чрезвычайно оригинально располагалось в голове его. Он мог распространяться в рассуждениях обо всякой науке и обо всяком искусстве, употреблял технические термины, говорил непрерывно четверть часа и более, но ни он сам, ни его слушатели не понимали ни слова из его речи, хотя она текла, как по маслу, и обыкновенно это оканчивалось тем, что все общество разражалось смехом». Вообще Нарышкин являлся оживляющим элементом в тесном домашнем кружке императрицы. Он вносил в него веселость, в которой все нуждались, до некоторой степени стесняемые приличиями придворного этикета, и если эта веселость вносилась туда в виде дурачества, то это обусловливалось тогдашними нравами. Но балагуря и дурачась, Нарышкин в своих шутках умел иногда высказать правду и обличал ложь, и Екатерина всегда снисходительно относилась к его выходкам, зная его неподкупность и преданность себе.
В то время, как во дворце происходил торжественный прием и раздавались восторженные речи в честь царицы, Нарышкин, одетый в скромный костюм, без всяких знаков отличий, вмешался в народную толпу, окружавшую дворец, прислушивался к ее говору, пробрался на рынок, расспросил про цены на жизненные продукты и без труда узнал о тяжелом положении, в котором находились крестьяне и бедный люд от недорода и высоких цен на хлеб.
Утомленная приемом и осмотром завода, Екатерина, вернувшись во дворец, сбросила парадное платье и, надев капот, села отдохнуть перед обедом у открытого окна своего кабинета. Вдруг она видит Нарышкина, идущего мимо с двумя кряковыми утками в руке и палкой на плече, на которую воткнута огромная коврига хлеба. Изумленная государыня подзывает его и, догадываясь, что в такой выходке скрывается умысел, приказывает Нарышкину войти к себе с его оригинальной ношей.
— Что все это значит, Лев Александрович? — спрашивает императрица.
— Я принес вашему величеству тульский ржаной хлеб и двух уток, которых вы так жалуете… — отвечает Нарышкин, кладя их на стол.
Екатерина сразу смекнула, в чем дело.
— А по какой цене за фунт купили вы этот хлеб?
Нарышкин докладывает, что за каждый фунт печеного хлеба он заплатил по четыре копейки.
— Быть не может! Это цена неслыханная! — говорит Екатерина и, заглянув в лежавший перед ней рапорт Кречетникова, прибавляет: — Напротив, мне донесли, что в Туле такой хлеб продается не дороже одной копейки медью за фунт.
— Нет, государыня, вам донесли ложно; я сам купил на рынке этот хлеб, справлялся в нескольких лавках, и цена его везде одинакова.
— Удивляюсь, как же меня уверяют, что в здешней губернии обильный урожай?
— Может быть, нынешняя жатва будет удовлетворительна, но в прошлом году был большой недоросль, и теперь народ голодает…
Он пробежал бумагу и, возвращая ее, сказал с улыбкой:
— Может быть, это ошибка… Впрочем, иногда рапорты бывают не достовернее газет.
По лицу Екатерины скользнула тень. Но чувство справедливого негодования против Кречетникова быстро сменилось в ней чувством сожаления к человеку, который был ей предан и который, очевидно, решился скрыть от нее правду единственно из желания не нарушить ее спокойствия и светлого настроения духа.
— Значит, Михаил Никитич обманул меня! — промолвила она. — Но довольно об этом. Подите, пошлите ко мне графиню Скавронскую.
Когда графиня, состоявшая при императрице статс-дамой, явилась, Екатерина объявила ей, что не поедет на бал и, рассказав, в чем дело, прибавила: «Могу ли я принять в нем участие и веселиться, когда, может быть, здешние жители терпят недостаток в хлебе». Она поручила Скавронской отправиться вместо себя и сообщить, что она не в состоянии приехать вследствие внезапного нездоровья.
Между тем в зале благородного собрания спешно оканчивались приготовления к приему императрицы. Широкая лестница, ярко освещенная кенкетами, была устлана красным сукном и розовым бархатом, а площадка уставлена померанцевыми, лимонными и апельсиновыми деревьями. Огромные зеркала, отражая в себе предметы, расширяли пространство. Вся зала была убрана фестонами из свежих цветов. Над мраморным бюстом Екатерины, обставленным лаврами и штамбовыми розами, возвышался транспарант с ее вензелевым именем. Белые гродетуровые драпри с широкою бахромою и кистями, перехваченные вызолоченными аграфами, украшали все окна, на которых стояли цветы в фарфоровых горшках, распространяя благоухание. Сотни восковых свечей в люстрах, унизанных хрустальными подвесками, и в серебряных канделябрах заливали залу ярким светом. К девяти часам все помещение собрания наполнилось бесчисленным множеством разодетых дворян и их семейств, собравшихся с разных концов губернии. «Все с крайнею нетерпеливостью и вожделением дожидались той минуты, в которую государыня прибыть имеет, — рассказывает Болотов. — Не успели мы несколько осмотреться, как вдруг закричали: едет! едет! Не успело слово это всюду разнестись, как вмиг произошла страшная между всеми суета и волнение. Все поспешили, как можно скорее, становиться в строй и составить из себя улицу для входа и прохода государыни, и сколько толчков надавано было при сем случае от протиснений друг другу. Всякому хотелось стать впереди и занять выгоднейшее место, и у всех дух почти переводился, как услышали уже вшествие приезжих в сени. Наконец загремела музыка, и в тот же миг растворились настежь входные двери. Но подумайте и вообразите себе, как сильно поразились все, бывшие тогда в собрании, и как изумились, увидав вместо государыни нашего только наместника, ведущего за руку графиню Скавронскую, спутницу императрицы, а за ними других вельмож, с нею приехавших и ведущих также знаменитейших госпож за руки, которые не успели войти в залу, как и пошли танцевать большой, длинный польский. Господи! какое началось тогда у всех шептание и перешептывание. Поразясь неожиданностью, спрашивали все друг у друга: „Где и что же государыня-то? Разве она не изволит быть?“ И с неописанным прискорбием скоро услышали, что она, хотя и намерена была удостоить сей бал своим посещением и осчастливить всю нашу публику своим присутствием, но по причине усталости и небольшого недомогания езду сию отложила, а изволила отпустить на бал наш только всех своих спутников и спутниц. Не успело известие сие по зале разнестись, как началось у всех неописанное о том сожаление; всяк изъявлял чувствование и прискорбие о том друг другу. Что же касается до госпож, обманувшихся в наилестнейших своих надеждах и увидевших тогда, что все их траты и убытки, употребленные на свои наряды, обратились в ничто и сделались тщетными, то прискорбия, сожаления и даже самой внутренней досады изобразить никак было не можно».
На другой день рано утром Екатерина, отдав с вечера приказание как можно поспешнее готовиться к отъезду, выехала из Тулы. Прощаясь с Кречетниковым, она обошлась с ним довольно ласково и лишь слегка заметила ему о чрезвычайно высоких ценах на хлеб в городе. Кречетников пришел в величайшее смущение и замешательство, хотел что-то объяснить в свое оправдание, но императрица прервала его, сказав:
— Надобно поскорее помочь этому горю, чтобы не случилось большой беды, — и с этими словами села в свою карету, выразив желание, чтобы никто ее не провожал.
Хотя гроза и благополучно миновала Кречетникова, но все-таки тульский хлеб дал ему себя знать: он не получил никакой награды.
III
правитьПрошло почти четыре года, но неудовольствие государыни, вызванное тульским хлебом, продолжало тяготеть над Кречетниковым. В феврале 1791 года он получил уведомление, что светлейший князь Потемкин проездом из Ясс в Петербург намерен остановиться в Туле для осмотра оружейного завода. При неограниченной почти власти и влиянии, которыми пользовался Потемкин, посещение его имело столь же важное значение, как и посещение императрицы; иногда одного слова этого капризного и избалованного вельможи было достаточно для того, чтобы составить счастие или несчастие людей, занимавших даже высшие места в служебной иерархии. Перед ним все заискивали и унижались, и всякая малейшая прихоть его исполнялась немедленно и беспрекословно. Кроме обычных приготовлений для торжественного приема Потемкина в Туле, Кречетников, знавший его привычки, распорядился, чтобы на каждой станции было заготовлено все, что могло удовлетворить причудливый вкус светлейшего. Тульский губернатор Лопухин ожидал Потемкина на границе Мценского уезда, причем Кречетников поручил ему всячески заботиться об удобствах светлейшего. Но Потемкин, въехав в Тульскую губернию, продолжал свой путь, нигде не останавливаясь и даже не вылезая из дорожного дормеза, стекла которого были постоянно опущены. Таким образом, проскакал он, сопровождаемый губернатором, капитан-исправником и другими чиновниками, первые две станции, где переменяли лошадей, а Лопухин все еще не видел его. Желая непременно представиться светлейшему и получить его приказания, он обратился к его любимому адъютанту Боуру, который был ему знаком и даже несколько обязан. В Сергиевске, в шестидесяти верстах от Тулы, когда Боур, сидевший вместе с Потемкиным, вышел из дормеза, Лопухин попросил его каким-нибудь средством доставить ему случай увидеть князя.
— Хорошо, — отвечал Боур, — я сделаю все, что могу, но за успех не ручаюсь.
Затем, подойдя к дормезу и обращаясь к другим адъютантам и спутникам князя, Боур громко сказал:
— Однако здоровый сегодня мороз! Как бы хорошо выпить стакан вина или хоть водки и чего-нибудь перекусить.
Потемкин молчал.
— Кто бы от этого отказался, — подхватил один из адъютантов, переминаясь с ноги на ногу у дормеза. — Ведь теперь самое время для завтрака.
Потемкин молчал.
— Этак, чего доброго, можно и замерзнуть, — продолжал Боур.
— Ты шутишь, а нам, право, не до шуток, — заметил другой адъютант. — С раннего утра скачем в открытых санях, хоть бы немного отогреться.
Потемкин молчал.
— Ваша светлость, — сказал наконец Боур, потеряв терпение и придвинувшись к самому окну дормеза, — здесь приготовлен вкусный завтрак.
Потемкин сделал легкое движение.
— Тульские гольцы и горячие калачи стоят вашего внимания.
Стекло в дормезе опустилось.
— Алексинские грузди и свежая осетровая икра заслуживают того же.
— Ой ли? — лениво проговорил Потемкин.
— Кроме того, здесь отличный повар, который может превосходно приготовить любимую вашу яичницу с ветчиной и луком.
— Ну, вели отворить карету, — сказал светлейший, по-видимому, соблазнившись этим блюдом русской кухни.
Потемкин вышел из дормеза, окинул усталым взглядом своих спутников и промолвил:
— Что с вами делать! Пойдем!
Они пошли к почтовому дому, где их действительно ожидали сытные яства и бутылки с разнообразными винами.
Сбросив соболью шубу, Потемкин в каком-то изнеможении опустился в вольтеровское кресло.
Боур доложил ему, что тульский губернатор уже две станции сопровождает их и желает представиться его светлости.
— Попроси сюда господина губернатора, — отвечал он.
Боур поспешил отыскать Лопухина, сидевшего в соседней комнате, и крикнул ему:
— Пожалуйте поскорее к его светлости.
Разумеется, Лопухин не заставил себя ждать. Увидя его, Потемкин сделал легкое движение головой, что означало поклон, и холодно сказал:
— Напрасно вы беспокоились. Я слышал, что вы проехали с нами две станции…
— Три, ваша светлость, — отвечал Лопухин.
— Напрасно, повторяю вам. Я, право, не мог знать этого, потому что не выходил из кареты. Я здесь немного отдохну и позавтракаю, а вы поезжайте с Богом в Тулу и поклонитесь Михаилу Никитичу, с которым я скоро увижусь… Вас же благодарю.
И Потемкин опять сделал легкое движение головой. Лопухин поклонился, вышел из комнаты, надел шубу, сел в сани и помчался в город.
После завтрака княжеский поезд тронулся в дальнейший путь и в шесть часов вечера въехал в Тулу, которая по этому случаю осветилась блестящей иллюминацией. Наместник, губернатор, вице-губернатор, губернский предводитель с дворянством, военные генералы и штаб-офицеры, почетный караул, чиновники присутственных мест и оружейного ведомства встретили князя у дворца. Потемкин находился в хорошем расположении духа. Он был очень вежлив с Кречетниковым, повторил свою благодарность Лопухину, сказал несколько приветливых слов губернскому предводителю и генералам, принял ординарцев, похвалил почетный караул и, вежливо раскланявшись со всеми, пошел во внутренние покои дворца вместе с наместником и губернатором.
За обеденным столом, к которому было приглашено более сорока особ, Потемкин, обращаясь к Кречетникову, сидевшему с ним рядом, сказал, указывая на некоторые кушанья, по тогдашнему обычаю расставленные на столе:
— Я замечаю, Михаил Никитич, что вы меня балуете. Все, что я видел и вижу, доказывает особое ваше обо мне озабочивание…
— Очень рад, ваша светлость, — отвечал Кречетников с радостной улыбкой, — что я мог угодить вам этими мелочами.
Взяв с тарелки огромную мясновскую редьку, красовавшуюся под хрустальным колпаком, Потемкин отрезал от нее толстый ломоть и продолжал:
— У вас каждое блюдо так хорошо смотрит, что я начинаю бояться за мой желудок…
Редька чрезвычайно ему понравилась; но, к величайшему удивлению всех, он взял вслед за тем свежий ананас, также находившийся на столе, разрезал его пополам и начал есть, заметив:
— У всякого свой вкус.
Когда наместник провозгласил тост за здоровье князя, музыка заиграла туш, артиллерия, привезенная на этот случай из парка, открыла пальбу, а присутствовавшие встали и крикнули: «Виват!»
— Спасибо вам, Михаил Никитич, — сказал Потемкин. — Все это прекрасно, но здесь нет еще одной вещи, до которой я большой охотник и которую, помнится, вы присылали мне в Бендеры…
— Не могу догадаться, ваша светлость, — отвечал несколько изумленный Кречетников.
— Вы ведь и калужский наместник?
— Точно так, ваша светлость.
— Могу вас уверить, что тульские обварные калачи едва ли лучше калужского теста.
Тотчас по окончании обеда нарочный курьер поскакал в Калугу и на другой день, загнав несколько лошадей, доставил к завтраку князя калужское тесто.
Между тем Потемкин не забыл главнейшей цели своего пребывания в Туле — оружейного завода. Он посвятил ему два утра и осмотрел его подробно, во всех частях. Многое он одобрил, но многое нашел требующим значительных улучшений и преобразований. Потемкин тут же сделал некоторые распоряжения и приказал выбрать двух чиновников, которых хотел послать в Англию для изучения оружейного искусства.
Сверх того, он выразил намерение вызвать из этого государства опытных и знающих мастеров для закалки стали, которую делали у нас очень плохо. Предположения князя осуществились, но уже после его кончины.
Два дня народ толпился на улицах, любопытствуя увидеть знаменитого вельможу. Два дня в Туле происходили беспрерывные пиршества и увеселения, раздавались музыка, пение… Наконец Потемкин уехал, и город снова вернулся к своей однообразной и скучной жизни.
Калужское тесто оказалось для Кречетникова счастливее тульского хлеба. По ходатайству Потемкина и докладу его о блестящем состоянии Тульской губернии и оружейного завода, императрица произвела Кречетникова в генерал-аншефы и сообщила ему об этом собственноручным письмом.
Опубликовано: Шубинский С. Н. Исторические очерки и рассказы. СПб.: Тип. М. Хана, 1869.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/shubinskiy/shubinskiy_tulskiy_hleb_i.html.