Съ высокїя горы̀ источникъ низливался,
И чистымъ хрусталемъ въ долинѣ извивался.
По бѣлымъ онъ пескамъ и камышкамъ бѣжалъ.
Брега̀ потоковъ сихъ кустарникъ украшалъ.
Мили́за нѣкогда съ Клари́сой тутъ гуляла,
И сѣдши на траву ей тайну объявляла:
Кустарникъ сей мнѣ милъ, она вѣщала ей,
Онъ сталъ свидѣтелемъ всей радости моей.
Въ немъ часто Палемо́нъ скотину напаяетъ,
И мниму въ немъ красу Мили́зину вспѣваетъ.
Здѣсь часто сѣтуетъ онъ въ сердцѣ жаръ храня,
И жалобы своѝ приноситъ на меня.
Здѣсь именемъ моимъ все мѣсто полно стало,
И ехо здѣсь ево стократно повторяло.
О естьли бъ вѣдала ты, как я весела:
Я вижу, что ево я сердцу впрямь мила.
Сели́нтѣ Палемо́нъ меня предпочитаетъ,
Знак склонности ея къ себѣ уничтожаетъ.
Мнѣ кажется, душа ево ко мнѣ вѣрна.
И ежели то такъ; такъ знать я не дурна.
Намнясь купаясь я вѣ день тихїя погоды,
Нарочно пристально смотрѣла въ ясны во́ды:
Хотя казался мнѣ мой о́бразъ и пригожъ;
Но знать, что онъ въ водахъ еще не такъ хорошъ.
Клари́са ни чево на то не отвѣчала;
Несмысленна была, любви еще не знала.
Мили́за, говоритъ: подъ етою горой,
Незапно въ первый разъ онъ свидился со мной:
Онъ сшедъ съ верьховъ ея съ своимъ блеящимъ стадомъ,
Удержанъ былъ въ долу понравившимся взглядомъ,
Гдѣ внятно слушала свирѣлку я ево,
Не слыша никогда про пастуха сево,
Когда я сидючи въ приятной сей долинѣ,
Взирала на мѣста̀ лежащи въ сей пустынѣ,
И величая жизнь пастушью во умѣ,
Дивилась красотамъ вѣ прелестной сей странѣ.
Любовны мысли въ умъ еще мнѣ не впадали,
Пригожствы сихъ жилищъ, мой разумѣ услаждали,
И веселилъ меня пасомый мною скотъ.
Не знала прежде я иныхъ себѣ заботъ.
Однако Палемо́нъ взложилъ на сердце камень.
Почувствовала я влїянный въ жилахъ пламень,
Который день отъ дня умножился въ крови,
И учинилъ меня невольницей любви;
Но склонности своей поднесь не открываю,
И только нынѣ тѣмъ себя увеселяю,
Что знаю то, что я мила ему равно.
Ужѐ бы съ нимъ въ любви открылась я давно;
Да только приступить кѣ открытїю стыжуся,
А паче отъ нево измѣны я боюся.
Я тщуся, что бъ пастухъ любил меня такой,
Который бъ не на часъ, на цѣлый вѣкъ былъ мой.
Кто жъ подлинно меня Клари́са в томъ увѣритъ,
Что будетъ онъ мой ввѣкъ? теперь нелицемѣритъ,
Всѣмъ сердцемъ покоренъ ставъ зраку моему,
Но можетъ быть склонясь прискучуся ему.
Довольно видѣла примѣровъ я подобныхъ:
Какъ Волки изловя когда Овецъ беззлобныхъ,
Терзаютъ их когда изъ паства унесутъ,
Такъ часто пастухи сердца̀ пастушекъ рвутъ.
Богиней паствъ тебѣ Мили́за я кленуся;
Что я по смерть свою̀ къ тебѣ не премѣнюся,
Пастухъ передъ нее представши говорилъ.
Колико онъ тогда пастушку удивилъ!
Ей мнилося, что кустъ въ нево преобратился,
Иль онъ изъ о́блака передъ нее свалился.
А онъ сокрывшися межъ частыхъ тутъ кустовъ,
Былъ всѣхъ свидѣтелемъ ея любовныхъ словъ.
Она со трепетомъ и въ мысли возмущенной,
Вскочила съ муравы долины наводненной,
И къ жительницамѣ рощь, къ прелестницамъ Сати́ръ,
Когда препархивалъ вокругъ ея Зефиръ,
И быстрая вода въ источникѣ журчала,
Прискорбнымъ голосомъ вздыхаючи вѣщала:
Богини здѣшнихъ паствъ, о Нимфы рощей сихъ,
Ступайте за лѣса́ бѣжа жилищъ своихъ!
Зефиръ, когда ты здѣсь вокругъ меня летаешъ,
Мнѣ кажется, что ты меня пересмѣхаешъ,
Лети отселѣ прочь, оставь мѣста̀ сїѝ,
Спокой журчащїя вѣ источникѣ струѝ,
Чтобъ я осмѣлилась то молвить, что мнѣ должно;
Открывшися ужѐ таиться не возможно!
Скончалась на брегахъ сихъ горесть пастуха;
Любезная ево престала быть лиха.
Стократно тутъ они другъ другу присягаютъ,
И поцалуями тѣ клятвы утверждаютъ.
Клари́са видя то стыдиться начала̀,
И зря что тутѣ она не надобна была,
Ихъ тающимъ сердцамъ не дѣлаетъ помѣхи,
Отходитъ; но чтобъ зрѣть любовничьи утѣхи,
Скрывается въ кустахъ сплетенныхъ и густыхъ,
Внимаетъ милый взглядъ, и разговоры ихъ.
Какое множество прелестныхъ видитъ взоровъ!
Какую слышитъ тьму приятныхъ разговоровъ!
Споръ, шутка, смѣхъ, игра, все тутъ ихъ веселитъ,
Все тутъ, что мило имъ, и свѣтъ отъ нихъ забытъ.
Несмысленна ихъ зря Клари́са изумѣлась,
Ожглась ихъ видючи, и кровь ее затлѣлась.
Отходитъ скотъ пасти, но тѣхъ часовъ ужъ нѣтъ,
Какъ кровь была хладна: любовь съ ума нейдетъ.
Луга̀ покрыла ночь: пастушкѣ уж не спится,
Затворитъ лишь глаза̀: Ей тоже все и снится.
Лишается со всѣмъ рабяческихъ забавъ,
И премѣняется пастушкинъ прежнїй нравъ.
Годъ цѣлый Ти́рсисѣ былѣ съ Ифи́зою въ разлукѣ,
Годъ цѣлый онъ вздыхалъ, и жилъ въ несносной скукѣ.
Въ деревнѣ, жалостно воспоминалъ стада̀,
И о любовницѣ онъ плакалъ иногда.
Ифи́за у овецъ своихъ въ лугахъ осталась,
И помнилось ему, какъ съ нимъ она прощалась,
Какъ въ щастливыя дни ихъ радости текли,
И какъ веселости спокойствїе влекли.
Ни что ихъ тамъ утѣхъ тогда не разрушало,
Что было надобно, все съ ними пребывало.
Кончаетъ солнце кругъ, Весна въ луга̀ иде́тъ,
Увеселяетъ тварь, и обновляетъ свѣтъ.
Сокрылся снѣгъ, трава изъ плѣна выступаетъ,
Источники журчатъ, и жавронокъ вспѣваетъ.
Приближилися тѣ дражайшїя часы̀,
Чтобъ видѣть Пастуху Пастушкины красы.
Къ желанной многи дни стенящаго отрадѣ,
Отецъ нарекъ опять быть Ти́рсису при стадѣ.
Все паство на умѣ и милый взоръ очей,
Все мыслитъ, какъ опять увидится онъ съ ней.
День щастья настаетъ, и скуку скончеваетъ,
Отходитъ Ти́рсисъ въ лугъ, и къ паству поспѣшаетъ.
Во весь шелъ день, пришелъ, зритъ ясную луну,
Свѣтило дневное сошло во глубину.
Но ясныя ночѝ тоя ему нача́ло,
Знакому разсмотрѣть пустыню не мѣшало,
Повсюду мечетъ взоръ, на все съ весельемъ зритъ,
И тропка Ти́рсиса тутъ много веселитъ.
Вотъ роща, гдѣ моя любезная гуляетъ,
Вотъ рѣчка, гдѣ она свой о́бразъ умываетъ.
Подъ древомъ тамо съ ней я нѣкогда сидѣлъ,
Съ высокой сей горы̀ в долины съ ней глядѣлъ.
Въ пещерѣ сей она въ полудни отдыхала,
И часто и меня съ собой туда зывала,
Гдѣ лежа на ея колѣняхъ я лежалъ,
И руки мягкїя въ рукахъ своихѣ держалъ.
Сей мыслїю свой духъ вѣ пустынѣ онъ питаетъ,
И сердце нѣжное надеждой напаяетъ.
Приходитъ на конецъ ко стаду онъ тому,
Которо отъ отца поручено ему.
Собаки прежняго хозяина узнали,
И ластяся къ нему во кругъ ево играли.
Исполнилося то хотѣнїе ево,
Что быть ему въ мѣстахъ желанья своево;
Но Тирсисова мысль и тутъ еще мутилась:
Ну естьли, мыслитъ онъ, Ифи́за отмѣнилась,
И новы радости имѣя вѣ сей странѣ,
Въ невѣрности своей не по́мнитъ обомнѣ!
Я знаю, что меня она не ненавидитъ;
Но чая, что ужѐ здѣсь больше не увидитъ,
Ахъ! можетъ быть она другова избрала,
И для того ужѐ мнѣ суетно мила.
Съ нетерпѣливостью узрѣть ее желаетъ;
Но ночь, къ свиданїю ево не допускаетъ,
Которая ему заснути не дала;
Ифи́за во всю ночь въ умѣ ево была.
Какъ радостно ево надежда услаждала,
Такъ тяжко мысль при томъ сумнѣнїемъ терзала.
Глаза̀ не жмурятся, что дѣлать, востаетъ;
Но солнце на луга̀ изъ волнъ морскихъ нейдетъ.
Какъ ночи долгота ему ни досаждаетъ,
Оно обычнаго пути не премѣняетъ.
Восходитъ по горамъ Аврора на конецъ,
И гонятъ пастухи въ луга̀ своихъ овецъ.
Всѣхъ Ти́рсисъ зритъ, не зритъ Ифи́сы онъ единой
Не знаетъ, что ему причесть тому притчиной:
Гдѣ дѣлась, говоритъ Ифи́за? знать взята
Отселѣ ужъ ея в деревню красота!
Мы розныхъ деревень и жить съ ней будемъ розно.
Почто на паство я пущенъ опять такъ позно!
Ужѐ меня весна не станетъ услаждать,
Вездѣ и завсегда я стану воздыхать.
Коль здѣсь Ифи́зы нѣтъ; уйду въ лѣса̀ дремучи,
Наполню стономъ ихъ, слезъ горькихъ токи льючи,
Лишенъ людей съ звѣрьми я тамо буду жить,
И жалобы горамъ въ пустыняхъ приносить.
Но вскорѣ и она овецъ препровождаетъ,
Идетъ послѣдняя, о Ти́рсисѣ вздыхаетъ.
Когда свою̀ пастухъ любовницу узрѣлъ,
Съ веселья вымолвить ей сло́ва не умѣлъ,
А ей чувствительняй еще та радость стала
Она увидѣла, чево не ожидала.
Не вспомнилась она, и плача говоритъ:
Не в сновиденїи ль здѣсь Ти́рсисъ предстоитъ?
И зрю мечтанїе, и сердцу лицемѣрю;
Нѣтъ, вижу истинну, но ей почти не вѣрю.
Я въ явѣ предъ тобой, любовникъ ей вѣщалъ,
И съ тою жъ вѣрностью, какъ духъ тебѣ вручалъ.
Я мышлю, что и я не въ суетной надеждѣ:
Таковъ ли милъ теперь тебѣ, какъ былъ я прежде?
Ифи́за говоритъ: разставшися съ тобой,
Я думала, что я разсталася съ душой.
Тѣхъ мѣстъ, гдѣ я часы съ тобою провождала,
Ни разу без тебя безъ слезъ не посѣщала:
Съ тоской встрѣчала день, съ тоской встрѣчала ночь,
Мысль грустна ни на часъ не отступала прочь.
Въ разлучно время я ничемъ не утѣшалась,
Цвѣтами никогда съ тѣхъ дней не украшалась.
И можетъ ли то быть чтобъ сталъ ты меньше милъ,
Тебя хоть не было, твой духъ со мною жилъ.
Ты в серцѣ обиталъ моемъ неисходимо,
И было мной лице твое повсюду зримо;
Но ахъ! не къ щастїю, но къ горести своей,
Въ то время я была любовницей твоей.
О радостны часы! о время дарагое!
Я буду жить опять въ сладчайшемъ здѣсь покоѣ?
Приди возлюбленный, скончавъ прелюты дни,
Къ симъ соснамъ, гдѣ съ тобой бывали мы одни.
Тамъ рѣчь моя̀ ни кѣмъ не будетъ разрушенна,
Здѣсь долго не могу я быть уединенна,
Приди ты на вечеръ, какъ прежде приходилъ.
Я мню, что ты сихъ мѣстъ еще не позабылъ.
Ты много въ нихъ имѣлъ Ифи́зина приятства:
Но будешъ ихъ имѣть и нынѣ безъ препятства.
Съ какою радостью посемъ сердца̀ ихъ ждутъ,
Всѣ гру́сти окончавъ дражайшихъ тѣхъ минутъ!
