Тропа войны (Рид)

Тропа войны
автор Томас Майн Рид, переводчик неизвестен

Оригинал: англ. The War Trail, or, The Hunt of the Wild Horse, опубл.: 1857. — Перевод опубл.: 1908. Источник: az.lib.ru

Томас Майн Рид

Тропа войны

Роман

Компьютерный набор/OCR, редактирование, спелл-чекинг Б. А. Бердичевский

Источник: Золотой век, Харьков, «ФОЛИО», 1995

http://citycat.ru/litlib/cbibl_.html

Компьютерная литбиблиотека Б. Бердичевского

I. Пограничное мексиканское село. Пикет

На берегу реки Браво-дель-Нортэ расположено небольшое мексиканское селение с тремя каменными зданиями: оригинальной старинной церковью в мавро-итальянском стиле, домами священника и судьи. Эти постройки окаймляют с трех сторон большую четырехугольную площадь, четвертая сторона которой занята лавками и жилищами простолюдинов. Жилища эти построены из крупных необожженных кирпичей, некоторые из них выбелены, но в основном они имеют грязно-коричневый мрачный цвет. Двери в домах тяжелые, вроде тюремных, а окна, не имеющие ни рам, ни стекол, снабжены железными прутьями для защиты от воров.

От площади идут узкие, пыльные, немощеные переулки. Даже на окраине села разбросаны более живописные постройки из древовидной юкки, ветви которой служат балками, а листья — крышей жилища. В этих долинах живут бедные поденщики, потомки побежденного племени. Все постройки села имеют окаймленные перилами плоские крыши, на которых любители цветов устраивают настоящие воздушные сады. Приятно отдыхать здесь прохладным вечером, наблюдая за тем, что происходит на улице…

Стоя на крыше дома судьи, самой высокой во всем селе, я любовался раскинувшейся перед моим взором картиной богатой тропической растительности. Тут были кактусы, юкки, агавы. Село окружали поля кукурузы, за которыми виднелись рощи акаций, мимоз и других деревьев. Близкое соседство вышеописанного села объясняется тем, что жители его занимаются не земледелием, а скотоводством. Они пасут на лесных прогалинах андалузских лошадей и испанский скот. Берега реки Браво-дель-Нортэ были свидетелями частых столкновений между туземцами американской пустыни и бледнолицыми потомками испанцев. Столкновения эти случаются и в настоящее время, из-за чего местные жители селятся в городах или деревнях, а одиноко стоящих домов совершенно не видно. Все они разрушены. Правда, встречаются «гасиенды» (то есть помещичьи усадьбы), но они окружены высокими стенами и скорее похожи на крепость.

Однако возвратимся к моим наблюдениям. К западу от села виднеется извилина реки, огибающей холм, увенчанный белыми стенами гасиенды. Архитектура дома носит отпечаток изящества и благородства. Из-за стены выглядывает красивая зелень тропических растений. Очарованный прелестной картиной, я горел желанием проникнуть туда, за эту стену…

Внезапно раздавшийся звук рожка прервал мои мечты, и я обращаю свой взор на площадь, где происходит что-то необыкновенное.

Посреди площади вокруг колодца двигаются люди. Около стен пробирается какой-то человек, бросая свирепые, и в то же время испуганные взгляды. Подойдя к одной из хижин, он быстро и как бы с радостью скрывается за дверью.

В нескольких местах я замечаю небольшие группы людей, одетых так же, как и скрывшийся человек, — в полосатых покрывалах и лакированных шляпах. В их взглядах видно такое же беспокойство. Говорят они шепотом и, против обыкновения, почти не жестикулируя.

Большинство женщин находится в домах, и только бедные индианки сидят на площади. Это торговки. Товары их разложены перед ними на циновках из тонкого пальмового листа, в то время как другой пальмовый лист, в виде зонтика, защищает продавщицу и товары от жаркого солнца.

Эти женщины, одеждой и внешностью напоминающие цыганок, беззаботно смеются и болтают, предлагая покупателям фрукты и овощи.

Иногда по площади проходят молодые красивые девушки в ярких коротких юбках, вышитых рубашках без рукавов и маленьких атласных туфлях. У них не такой смущенный вид, как у мужчин, они даже иногда улыбаются и отвечают на грубые шутки, отпускаемые на незнакомом языке людьми, стоящими у колодца. Мексиканские девушки так же храбры, как любезны и красивы.

Но кто же эти странные незнакомцы у колодца?

По виду они совершенно не походят один на другого. Одинаково у них лишь оружие: нож, пистолет и ружье. Одежда отличается крайним разнообразием. По всему видно, что эти люди — их восемьдесят человек — принадлежат к различным расам. Многие из них родом из Кентукки, Теннесси, Огайо, Индианы и Иллинойса. Это охотники-фермеры с западных склонов Аллеганских гор, лодочники с Миссисипи и исследователи Арканзаса и Миссури, путешественники, плантаторы, французские креолы из Луизианы и т. д. Есть между ними и пришельцы из городов «Великого Запада» — шотландцы, англичане, французы, швейцарцы, поляки. Все они составляют один из отрядов американской армии, называющихся «Рейнджерс». Я их командир. Не могу не сказать, что моя команда, несмотря на свой пестрый вид, перещеголяет многие другие своей отвагою, силою и военными способностями. Большинство этих людей с длинными бородами и волосами, запыленными лицами, и с виду они похожи на разбойников. Но в груди их бьется благородное сердце, полное патриотизма. Главною целью некоторых из них является борьба за освобождение как можно большего количества племен, но есть и такие, которые жаждут только мести. К последним принадлежат, главным образом, техасцы, не забывающие предательского убийства Голиада и резни племени Аламо. Только у меня одного не было определенной цели при поступлении в отряд. Я сделал это из любви к приключениям, а отчасти, может быть, к власти и славе. У меня нет ни друзей, ни семьи, ни родины (так как мой народ более не представляет нации), и я не чувствую в себе никакого патриотизма.

Мои люди поставили своих лошадей за церковную ограду, привязав одних к деревьям, других — к железным перекладинам окон, а мой вороной красавец конь остался стоять около колодца, посреди площади.

Мы прибыли в это село менее часа тому назад и никого тут не знаем. Это первый американский отряд, появившийся здесь, несмотря на то что война на берегах реки длится уже несколько месяцев. Мы были присланы сюда не столько для действий против мексиканцев, сколько для того, чтобы защитить их от нашего общего врага, команчей, которые выступили в поход с большой армией. Говорят, что они опустошают селения вверх по реке, убивают мужчин, увозят женщин, детей и имущество. Правда, мы прибыли сюда с целью победить мексиканцев, но, побеждая, должны охранять их.

II. Погоня за всадником. Пленница

В то время как я размышлял обо всем этом, раздался конский топот. Нагнувшись через перила, я увидел юного всадника удивительной красоты. Он был очень смугл, без бороды и усов. С его плеч на круп лошади спускался красивый плащ, а на голове была легкая шляпа с большими полями, украшенная золотом. Лошадь под ним настоящей андалузской породы.

Всадник мчался быстро, но, увидя меня на крыше, невольно сдержал свою лошадь.

В эту минуту часовой, выскочив из засады, потребовал, чтобы юноша остановился. Но тот не обратил на это требование никакого внимания, пришпорил лошадь, продолжая свой путь по другой дороге. Я вовремя остановил часового, иначе он уложил бы на месте и всадника, и лошадь.

Жаль убивать такого красавца — лучше взять его в плен живым. Я мгновенно соскочил с крыши, схватил поводья и поскакал на своем быстром коне. Моя лошадь бегала значительно быстрее других, и я знал, что смогу догнать всадника.

Соскочить с крыши и сесть на коня было делом двух минут, а еще через две минуты я был уже в поле, преследуя всадника, который, очевидно, намеревался лесом обогнуть село.

Сперва я думал, что мне не догнать юношу, но тут я заметил ряд агав, росших поперек дороги. Ветви этих растений так переплелись между собой, что, казалось, проехать не было никакой возможности. В этот момент юноша увидел, что я его догоняю, пришпорил коня и въехал в самую середину чащи. Слышно было, как под копытами лошади захрустели крепкие листья агавы. Медлить было нельзя, и я нырнул в заросли.

Когда я, весь исцарапанный, выбрался оттуда, то увидел, что расстояние между мной и юным всадником уменьшилось. Дальше пришлось ехать полем, и юноша вновь намного опередил меня. Но вот на его пути явилось новое препятствие в виде широкой канавы. «Тут ему придется повернуть вправо или влево, и он будет в моих руках», — подумал я. Но юноша легко перескочил через воду, а я, конечно, последовал его примеру. За канавой тянулись саванны, на которых паслись быки и буйволы, сильно задержавшие бег моей лошади. Между тем конь красивого всадника, привыкший к такому постоянному лавированию, несся все дальше и дальше. За саваннами виднелся лес, и я боялся, что в чаще потеряю юношу из вида. Но вернуться в село без пленника я не имел права, так как не дал часовому выстрелить, а тот мог оказаться шпионом.

Воодушевленный этой мыслью, я пришпорил коня и, нагнав всадника, выхватил пистолет.

— Стой! — закричал я. — Или я выстрелю!

Ответа не было.

— Стой! — снова крикнул я. — Или я убью тебя!

Опять полное молчание.

Находясь как раз позади преследуемого мною всадника, я легко мог выстрелить в него, но смутное подозрение удержало мою руку.

Тогда я решил прицелиться в лошадь и, воспользовавшись удобной минутой, выстрелил в животное. Конь упал вместе с седоком, но юноша мгновенно вскочил на ноги. Когда я подъехал к нему с пистолетом в руке, он стоял, сложив на груди руки, и, глядя мне прямо в глаза, спокойно произнес по-испански:

— Друг, не убивай меня, я — женщина.

Это заявление не особенно поразило меня, так как я был отчасти подготовлен к нему. Во время нашей дикой скачки я стал подозревать, что преследуемый мною шпион — женщина. Из-под развевающейся мантии как-то мелькнул бархатный лиф и крошечный красный сапог с золотой шпорой. Волосы были мягкие, шелковистые, но не черные, как у индейцев, а темно-коричневые. Черты лица этого «юноши» на близком расстоянии поражали тонкостью, не встречающейся даже у самых красивых мужчин.

Повторю: слова красавицы не удивили меня, но я был поражен ее спокойным тоном. С грустью опустилась она на колени и, целуя свою лошадь, проговорила: «Бедный мой конь!»

— Вы женщина? — спросил я, притворяясь удивленным.

Но она даже не взглянула на меня, продолжая причитать над убитой лошадью.

— Вы женщина? — снова повторил я, в своем смущении не зная, что сказать.

— Да, сеньор, я — женщина. Что вам угодно от меня?

С этими словами она встала, не обнаруживая ни малейшего страха. Ответ ее был так неожидан, что я разразился смехом.

— Вам весело, сеньор, но вы огорчили меня, убив моего любимца.

Я не скоро забуду взгляд, брошенный ею на меня в эту минуту. В нем было все: горе, гнев, презрение, вызов…

— Сеньорита, — отвечал я, — я глубоко сожалею, что обстоятельства принудили меня так поступить. Могло быть еще хуже.

— Что могло быть хуже этого? — спросила она, перебивая меня.

— Я мог выстрелить в вас.

— Это не было бы хуже! — воскликнула она. — Я любила эту лошадь не меньше жизни, не меньше, чем люблю родного отца!

Она снова обняла коня, поцеловала его, закрыла ему веки и гордо встала передо мной.

Я не знал, что делать. Предложить деньги было бы неделикатно, и я решил предложить одну из наших крупных американских лошадей, за которых богатые мексиканцы часто платят баснословные деньги.

— Как, — гордо воскликнула она, — вы предлагаете мне другую лошадь! Взгляните сюда, — она указала на равнину, — тут тысяча лошадей, и все они мои! Разве мне нужна лошадь?

— Да, но это местные лошади, а я предлагаю…

— Я не отдала бы своего любимца за всех ваших лошадей. Ни одна из них не может сравниться с ним.

— Ни одна, сеньорита? — многозначительно произнес я, глядя на своего коня.

Она тоже окинула его долгим взглядом и, хотя не произнесла ни слова, по-видимому, оценила моего Моро.

— Да, вы правы, — наконец сказала она, — лошадь у вас действительно хороша.

У меня мелькнула мысль: «Неужели ей захочется заиметь мою лошадь?» Я чувствовал, что не в силах буду ни в чем отказать этой гордой красавице.

В это время, к счастью, подъехали мои солдаты и, таким образом, прервали наш разговор. Их появление, видимо, обеспокоило девушку, но я приказал своим людям вернуться обратно и снова остался вдвоем со своей пленницей.

Как только солдаты удалились, красавица спросила меня:

— Это техасцы?

— Не все, — ответил я.

— Вы их предводитель?

— Да.

— Капитан?

— Капитан.

— Господин капитан, я ваша пленница?

Вопрос застал меня врасплох, и я не знал, что ответить.

Если она шпион, то, отпустив ее, я могу навлечь на себя большие неприятности.

С другой стороны, объявив ее своей пленницей, я боялся вызвать ее гнев, тогда как мне, напротив, хотелось быть с нею в дружбе.

Видя мое колебание, она снова спросила меня:

— Я ваша пленница?

— Сеньорита, мне кажется, я сам пленен вами…

Она внимательно взглянула на меня своими большими лучистыми глазами и, казалось, была довольна моим ответом.

— Это пустая любезность. Свободна я или нет? — спросила она решительно.

— Сеньорита, — сказал я, приблизившись к ней и серьезно глядя в ее красивые глаза. — Дайте мне слово, что вы не шпион, и вы будете свободны. Мне нужно лишь ваше честное слово.

Она разразилась смехом.

— Я — шпион? Да вы шутите, капитан?

— Надеюсь, сеньорита, что вы не шутите? Итак, вы, значит, не шпион?

— Ничего подобного! — воскликнула девушка, продолжая смеяться.

— Так почему же вы спасались бегством от нас?

— Да разве вы не техасцы? Не обижайтесь, но у мексиканцев они не пользуются хорошей репутацией!

— Но ведь вы рисковали своей жизнью!

— Да, теперь вижу, что рисковала, но тогда не сознавала этого. Я не предполагала, что в вашем отряде найдется ездок, способный догнать меня! Вы один могли это сделать!

Мы смущенно взглянули друг на друга, и мне показалось, что в ее взгляде вместо прежнего гнева мелькнула искорка нежности.

Несколько минут мы оба молчали.

— Сеньорита, — произнес я наконец. — Шпион вы или нет, я вас не задерживаю. Вы свободны, Я беру ответственность на себя.

— Благодарю вас, сеньор! В награду за великодушие я сейчас успокою вас. Читайте.

И она передала мне сложенную бумагу. Это был пропуск, выданный главнокомандующим на имя доньи Изолины де Варгас.

— Как видите, капитан, — заметила она смеясь, — в конце концов, я вовсе не была вашей пленницей.

— Зачем же поступать так неосторожно? Своим бегством вы возбудили общее подозрение и вызвали преследование. С пропуском вам нечего было бояться.

— Из осторожности я боялась показывать пропуск. Я не была уверена, что вы американцы, я боялась, как бы мои бумаги не попали в руки наших друзей, которых мы боимся больше, чем врагов. Вы слишком хорошо говорите по-испански. Если бы вы закричали «стой» на своем родном языке, я бы сейчас же остановилась и тем самым спасла бы, может быть, своего бедного любимца…

Она снова встала на колени и, обняв лошадь, заплакала.

— Бедный мой товарищ! Сколько раз спасал ты меня от опасности! А теперь я должна сидеть дома. Без тебя я не рискну носиться по прерии. Тот, кто убил тебя, лишил меня крыльев!

— Сеньорита, — снова сказал я. — У нас в отряде есть прекрасные лошади…

— Для меня ни одна из них не имеет цены.

— Вы не всех видели.

— Всех до единой. Впрочем… одна мне нравится. Вот она! Красавица.

Я вздрогнул. Она, заметив мое смущение, молча ждала ответа,

— Сеньорита, — с трудом проговорил я, — этот конь — мой любимый, испытанный друг. Если вы желаете иметь его… он ваш.

— Спасибо, — спокойно ответила она. — Посмотрим, каков он. Дайте мне лассо с моего седла.

От волнения я не мог говорить и начинал уже ненавидеть красавицу.

Она между тем, вскочив на лошадь, помчалась к отделившемуся от стада буйволу, ловко накинула на него лассо и повалила животное на землю,

— Чудный конь! — воскликнула Изолина, возвратившись ко мне. — С ним я, пожалуй, скоро позабуду своего прежнего товарища! Ведь эта лошадь моя?

— Да, если вы этого желаете, — ответил я с такой грустью, как будто у меня отняли моего лучшего друга.

— Но я этого не желаю, — решительно ответила она и засмеялась. — Я знаю ваши мысли и вполне способна оценить ваше самопожертвование. Оставьте себе вашего коня. Прощайте.

— Разве вы не позволите мне проводить вас домой?

— Нет, благодарю вас. Я уже дома. Вот мой дом… Вернее, моего отца, — и она указала на интересовавшую меня гасиенду.

— Помните, капитан, что вы мой враг, и я не имею права ни принять вашей любезности, ни оказать вам гостеприимство. За нами могут следить. Боже мой, вот идет Иджурра, мой двоюродный брат! Уходите скорее! Прощайте!

Мне пришлось проститься и уехать. Приблизившись к лесу, я из любопытства оглянулся. Иджурра что-то сердито говорил Изолине, указывая на какую-то бумагу. Увидя это, я хотел вернуться к ним и узнать, в чем дело, но Изолина вдруг быстро пошла по направлению к своему жилищу, и мне ничего не оставалось, как вернуться в село.

III. Приказ добыть фураж. Дон Рамон

Это происшествие произвело на меня такое впечатление, что я всю ночь видел во сне то погоню за Изолиной, то мрачное лицо Иджурры.

Разбуженный утренним рожком, я вначале не мог понять, было ли это приключение сном или действительностью. Я старался спокойно все обдумать и серьезно приняться за дела, но образ Изолины все время стоял передо мной. Она не была моей первой любовью, так как мне было уже около тридцати лет, но я вполне сознавал, что страстно влюблен. Я вспомнил, как мы быстро расстались, и думал о том, что никакой надежды на новое свидание нет. Надо было придумать какой-нибудь план для возобновления знакомства с Изолиной. Мое положение как командира неприятельского отряда представляло в данном случае большие затруднения. Отвергнув массу промелькнувших в моей голове планов, я вспомнил, что ее лассо, привязанное к моему седлу, осталось у меня, и решил лично доставить его Изолине.

В это время на площади показался конный драгун, спрашивающий меня. Когда ему указали, где я, он объявил, что прислан от командующего с бумагой. Взяв бумагу, я прочел следующее:

"Главная квартира оккупационной армии. Июль 1846 г.

Капитан, возьмите достаточное количество солдат и направьтесь к жилищу дона Рамона де Варгаса. Там вы найдете 5000 быков, которых доставите в американскую армию и передадите главнокомандующему. Прилагаемая записка объяснит вам, как вы должны действовать.

Старший адъютант".

Прочтя это, я уже не думал о лассо, но представлял себе, как смело я въеду в ворота гасиенды со спокойным видом желанного гостя. Я уже видел себя сидящим с доном Рамоном де Варгасом за рюмкою хереса. Старик представит меня дочери, сам пойдет смотреть за выдачей фуража, а мы останемся вдвоем с Изолиной… А Иджурра тоже будет там? Я и забыл про него! Мысль о нем несколько омрачила мое настроение.

Не теряя времени, я приказал пятидесяти солдатам быть наготове.

Прежде чем самому собраться, я решил прочесть записку, присланную вместе с бумагой. К моему удивлению, она была написана по-испански и заключала в себе следующее:

"5000 быков готовы для вас, согласно уговору, но я не могу выдать их добровольно. Они должны быть отняты у меня как бы силой, и даже известная доля грубости со стороны ваших солдат будет не лишней. Мои пастухи к вашим услугам, но я не могу сам приказать им. Вы должны принудить их выдать быков.

Рамон де Варгас".

Эта записка была адресована на имя главного комиссара американской армии. Ее смысл, вполне ясный для меня, разбивал в прах все мои прекрасные мечты. Какая уж тут дружеская беседа с доном Рамоном и его прекрасной дочерью, когда я должен был силой ворваться в их жилище, наброситься на слуг и требовать от хозяина дома 5000 быков! Хорошее мнение составит обо мне Изолина!

Но, обдумав все, я сообразил, что она, вероятно, посвящена в тайну этого дела, и мне вряд ли удастся увидеть ее.

Раздался сигнал, и я с пятьюдесятью солдатами и двумя лейтенантами выехал из села.

Через двадцать минут мы приблизились к воротам дома дона Рамона. Они были наглухо заперты, так же были закрыты ставни на окнах. Нигде не видно было ни души.

Один из лейтенантов подошел к воротам и начал стучать в них рукоятью пистолета.

— Откройте! — крикнул он.

Ответа не было.

Пришлось еще трижды стучать в ворота, пока наконец из двора не раздался слабый голос:

— Кто здесь?

— Отоприте!

— Хорошо.

— Скорей, мы честные люди.

Ворота отворились, и лейтенант бросился на дрожащего привратника, схватил его за куртку и, надрав ему уши, велел позвать хозяина.

— Сеньор, — проговорил привратник, — дон сказал, что не хочет никого принимать.

— Не хочет? Пойди и скажи ему, что он должен принять.

— Да, дружище, — сказал я спокойно, боясь, что привратник из страха не передаст поручение, — скажи своему хозяину, что американский офицер пришел по делу и должен видеть его сейчас же.

Привратник ушел, а мы, не дожидаясь его возвращения, въехали во двор.

Фасад дома со стороны двора, вымощенного кирпичом, был украшен фресками, верандами и стеклянными оконными рамами до самой земли. Посреди двора красовался фонтан, а над его бассейном склонились апельсиновые деревья. С трех сторон двора дом окружала веранда, снабженная занавесками, за которыми скрывались от любопытного глаза и сама веранда, и окна дома, выходившие на веранду. Только в одном месте, у входа, были раздвинуты драпировки. Около дома не было ни души, и только на скотном дворе виднелись рабочие, погонщики быков и женщины, занятые своим делом.

Я внимательно рассматривал веранду и крышу дома, отыскивая глазами предмет моей мечты. Дом был одноэтажный, так что с седла я мог видеть крышу, украшенную редкими по красоте цветами.

Лейтенант Уитли и я молча сидели на лошадях, ожидая возвращения привратника.

В это время рабочие и погонщики вышли из ворот и с удивлением начали рассматривать неожиданных гостей.

Вскоре вернулся привратник и сказал, что дон Рамон сейчас выйдет к нам.

Действительно, минуту спустя одна из занавесок веранды раздвинулась, и из-за нее показался высокий старик, поразивший нас своим решительным, энергичным видом. Над его большими блестящими глазами темнели густые черные брови, а волосы на голове были белыми как снег. Одет он был просто: в панковой куртке и широких шароварах той же материи с темно-синим кушаком. На голове его красовалась дорогая шляпа из травы гваякопа, а в руке была еле дымившаяся сигара.

В общем, несмотря на умышленно суровое выражение, лицо дона Рамона было умное и симпатичное.

— Вы дон Рамон де Варгас? — спросил я, подъехав ближе к старику.

— Да, — ответил он недовольным тоном.

— Я офицер американской армии. — Я говорил громко и, разумеется, по-испански, чтобы рабочие могли понять мои слова. — Меня прислали сюда, чтобы заключить с вами контракт на снабжение армии мясом. У меня с собой приказ главнокомандующего.

— У меня нет быков для продажи! — прервал меня дон Рамон громким гневным голосом. — И я не хочу никакого дела иметь с американской армией.

— В таком случае, — возразил я, — мне придется взять фураж без вашего согласия. Вам заплатят за это, а я обязан выполнить данное мне приказание. Кроме того, ваши погонщики должны сопровождать нас и пригнать скот в лагерь американской армии.

Я подал знак солдатам, и они стали сгонять испуганных погонщиков для исполнения приказа.

— Я протестую против подобного грабежа! — закричал дон Рамон. — Это противозаконно. Я потребую удовлетворения от вашего правительства.

— Вам заплатят, дон Рамон, — промолвил я, делая вид, что стараюсь его успокоить.

— Как мне принять плату от разбойников, от…

— Успокойтесь, — воскликнул Уитли, — придержите язык, а то лишитесь чего-нибудь более дорогого, чем ваши быки. Не забывайте, с кем вы разговариваете!

— Техасцы! Разбойники! Негодяи! — прошипел старик так серьезно, что Уитли, наверное, выхватил бы револьвер, если бы я не шепнул ему несколько слов.

— Чтоб ему пусто было, — проворчал Уитли про себя. — Я думал, что он всерьез.

Затем, обращаясь к испанцу, сказал:

— Не кипятитесь. Вы получите свои доллары. Но советую вам быть осторожнее в выражениях…

Дон Рамон, не дослушав его, сердито задернул занавеску и так, что я один только мог его слышать, прошептал:

— Прощайте, капитан.

IV. Записочка

Лейтенант Уитли и солдаты отправились вслед за остальной командой на скотный двор, а я остался около веранды в обществе шести метисок, рассматривавших меня с любопытством и страхом. Я думал, что дон Рамон снова выйдет ко мне и пригласит войти в дом, но нет, это невозможно: женщины могли выдать нас. Сообразив это, я повернул коня и выехал со двора, чтобы присоединиться к остальным товарищам. В поле перед моим взором предстала оживленная картина ловли быков на лассо, но меня она не интересовала, так как мысли мои были заняты Изолиной. Я все надеялся, что она откуда-нибудь наблюдает за нами.

Когда мы подъезжали, ставни были закрыты. Но так как они открывались вовнутрь, то за это время можно было и приоткрыть какую-нибудь из них. Будучи знаком с расположением комнат в мексиканских домах, я знал, что в сторону фасада выходят залы и гостиные, то есть те комнаты, где в настоящее время может находиться семья. Сообразив это, я снова решил вернуться во двор, чтобы произвести более тщательную разведку. В этот момент я услышал серебристый мелодичный голос, произнесший только одно слово: «Капитан».

Я оглянулся на окна: никого!

Возглас повторился. Мне показалось, что голос теперь раздался с крыши. Я посмотрел вверх. Сквозь перила просунулась дивной красоты рука и бросила что-то белое, упавшее на траву прямо передо мною. «Записочка», — услышал я.

В одно мгновение я соскочил с лошади, поднял записку и, отъехав от стены, увидел на крыше Изолину. Я хотел заговорить с нею, но, вероятно, кто-нибудь в это время подошел к ней, так как лицо ее сразу изменилось, и она тревожно поднесла палец к губам в знак молчания.

Я не знал, что мне делать: уезжать или подождать еще. Изолина отошла от перил, и до меня донесся разговор ее с каким-то мужчиной. Может быть, это был ее отец, а может быть, — что гораздо хуже — тот родственник?..

Я собрался выехать со двора, но решил прежде все-таки прочесть записку.

Она была следующего содержания:

"Капитан! Я знаю, что вы простите нам наше непостоянство. Вспомните, что я вам вчера сказала: мы боимся наших друзей больше, чем врагов! Теперь у нас в доме гость, которого мой отец боится больше, чем вас со всеми вашими разбойниками. Я не сержусь на вас за смерть моего любимца, но вы увезли мое лассо! Капитан, неужели вы хотите отнять у меня все? Прощайте.

Изолина".

Часть записки мне была понятна, а остальное темно и загадочно. Вполне ясной была фраза «мы боимся наших друзей больше, чем врагов». Это означало, что дон Рамон де Варгас был сторонником американцев, желая им успехов в военных действиях. Многие мексиканцы назвали бы его за это изменником и, разумеется, были бы совершенно неправы. Он был патриотом в широком смысле этого слова, предпочитавшим видеть свою страну счастливой под чужеземным владычеством, чем терзаемой анархией в железных тисках туземных деспотов.

Другую фразу записки «гость, которого боится отец», — и совершенно не понимал. Кто мог быть этот гость? Иджурра? Но ведь Иджурра был двоюродным братом Изолины? Что же бояться его? Может быть, разговор идет о ком-нибудь другом? Однако сколько я ни думал, никак не мог отделаться от мысли, что этот страшный гость был именно Иджурра! Я видел с первой встречи, что Изолина боится его, и пришел к убеждению, что это-то и есть враг дона Рамона, о котором говорится в письме. Только бы она его не любила!

V. Старая вражда. Рафаэль Иджурра

Я выехал из гасиенды не торопясь. Хотя и знал я, что мне не удастся увидеться с Изолиной, но мне очень хотелось подольше находиться вблизи ее. Может быть, она выйдет на крышу и махнет мне рукой…

Отъехав немного, я оглянулся, надеясь увидеть на крыше красавицу Изолину, но вместо нее я увидел красивое и в то же время отталкивающее лицо Иджурры. Наши взоры встретились, и у каждого можно было прочесть во взгляде: я твой враг. Мы оба почувствовали, что мы соперники, и возненавидели друг друга с первой минуты.

По лицу Иджурры было видно, что это грубый и злой человек. В его больших красивых глазах было что-то животное, а красоту его можно было сравнить с красотой ягуара.

Я понял, что Иджурра знает мою тайну, и при виде его насмешливого взгляда у меня готовы были сорваться с уст оскорбительные слова, но в это время ко мне подъехал одни из моих лейтенантов с извещением, что быки собраны.

Взглянув случайно на крышу, лейтенант вдруг прервал свою речь и изменился в лице.

— Да ведь это Рафаэль Иджурра! — воскликнул он со злобным недобрым смехом.

Иджурра, по-видимому, узнавший лейтенанта Холингурса, вдруг побледнел и от удивления и страха не мог произнести ни слова.

— Изменник, негодяй, убийца! — кричал Холингурс. — Наконец-то мы встретились!

С этим словами лейтенант направил дуло своего ружья на Иджурру.

— Стойте! — закричал я и быстро схватил лейтенанта за руку. Предотвратить выстрел мне не удалось, но, благодаря моему движению, пуля вместо головы Иджурры попала в каменную часть перил. Когда дым рассеялся, Иджурры на крыше уже не было.

— Лейтенант Холингурс, я вам приказываю… — начал было я.

— Капитан Уорфилд, — решительно перебил меня лейтенант, — на службе вы можете мне приказывать, и я обязан повиноваться вам, но теперь это мое частное дело… Но, однако, я теряю время, негодяй может убежать.

Не успел я схватить его коня за уздечку, как Холингурс ускакал по направлению к дому.

Я последовал за ним, но опоздал: он бросился по лестнице с пистолетом в руках. Я услышал громкий разговор, проклятия, шум падающих вещей и, наконец, два выстрела. Вслед за этим раздались женский крик и стон, предсмертный стон мужчины. «Кто-нибудь из двух врагов умирает», — подумал я. Забравшись на крышу, я не застал там ни Холингурса, ни Иджурры. Снова послышался выстрел, и я, взглянув вниз, увидел двух бегущих людей. Это были Иджурра и гнавшийся за ним Холингурс.

Условия благоприятствовали Иджурре, так как лейтенанту, обремененному амуницией, бежать было трудно.

Мексиканец, очевидно, направился к лесу и, действительно, скоро исчез за деревьями, за ним последовал и лейтенант.

Я поскакал туда же в надежде, что, может быть, успею предотвратить кровопролитие, но вскоре потерял из виду обоих. Несколько минут я прислушивался, ожидая услышать в лесу крики или выстрелы, но ничего не было слышно, кроме голосов погонщиков. Это напомнило мне о моих обязанностях, и я поехал обратно к дому.

В доме было тихо. Все попрятались от страха. Я не знал, что делать. Мне бы следовало объяснить все дону Рамону, но что я мог сказать ему, когда сам ничего не понимал и, может быть, больше его нуждался в объяснениях! Мне оставалось только покинуть гасиенду, что я и сделал.

Шесть солдат были оставлены мною ожидать возвращения лейтенанта, а я и все остальные направились обратно в лагерь.

В мрачном расположении духа продолжал я свой путь по пыльной дороге под жгучими лучами солнца. Я был недоволен старшим лейтенантом, поведение которого продолжало оставаться для меня загадкой. Лейтенант Уитли не мог объяснить мне, в чем дело.

Холингурс был странный человек — полная противоположность Уитли, этого смелого весельчака и храброго воина, настоящего техасца.

Холингурс был родом из Теннесси. Он принимал участие в неудачной Мирской экспедиции, после которой его отправили в Мексику и там заставили работать по плечи в грязи в больших канавах, пересекающих улицы. Этим обстоятельством можно было объяснить его мрачный характер и суровое выражение лица, на котором я никогда не видел улыбки. Говорил он мало и почти исключительно о служебных делах. Но как только оставался один, он всегда посылал проклятия какому-нибудь смертельному врагу. Холингурс был человеком, расспрашивать которого никто не решался, а его храбрость и воинственность были всем хорошо известны.

Дорогой мы с Уитли говорили о Холингурсе, стараясь объяснить себе его странное поведение. В нашем разговоре я случайно упомянул имя Рафаэля Иджурры.

Уитли, внезапно остановив меня, воскликнул:

— Иджурра? Да это страшный негодяй! Холингурс имеет все основания ненавидеть его!

На мою просьбу объяснить, в чем дело, Уитли рассказал следующее.

Рафаэль Иджурра, уроженец Техаса, сперва был богат, но затем проиграл все свое состояние. До Мирской экспедиции он как техасский гражданин присягнул новому правительству, выдавая себя за приверженца молодой республики. Когда организовалась Мирская экспедиция, Иджурра добился чести быть избранным в офицеры отряда. Он сумел внушить к себе полное доверие. Однако впоследствии оказалось, что Иджурра был в тайных отношениях с неприятелем, которому и предал всех своих товарищей.

Накануне битвы при Мире Иджурра куда-то исчез, а остатки Техасской армии были взяты в плен и отправлены в столицу Мексики. Каково же было удивление и негодование пленников, когда они увидели Иджурру, конвоировавшего их в форме мексиканского офицера! Не будь их руки в кандалах, они растерзали бы его на куски.

В это время Уитли был болен, благодаря чему избежал участи своих товарищей. Они должны были тянуть жребий, по которому каждый десятый из них был расстрелян самым варварским способом.

Среди пленных техасцев находился и брат Холингурса, слабый юноша, с трудом переносивший жестокое обращение победителей и тяжесть изнурительного перехода. У него заболели ноги, и он попросил Иджурру позволить ему ехать на муле. Однако Иджурра отказал ему в этом, приказав продолжать путь пешком. Юноша попробовал было подняться, но снова упал.

— Я не могу идти, дайте мне умереть здесь, — молил он.

— Вперед! — закричал Иджурра, — а то я буду стрелять!

— Стреляйте! — ответил пленный, распахивая полы своей куртки.

Иджурра прицелился ему в грудь и выстрелил. Когда дым рассеялся, юноша лежал на земле мертвым.

Ужас охватил пленников. Крепко связанный Холингурс, стоявший в нескольких шагах от брата, не мог спасти его. Неудивительно, что после этого он воспользовался первым представившимся случаем, чтобы отомстить за смерть юноши.

— Иджурра, кажется, приходится племянником дону Рамону? — спросил я.

— Да, разумеется, — ответил Уитли. — Удивляюсь, как я раньше не вспомнил об этом! Я когда-то встречал дона Рамона в Сан-Антонио, куда он приезжал со своей дочерью-красавицей, которая свела с ума всю местную молодежь и была причиной множества дуэлей.

Я жаждал узнать от Уитли, не отвечала ли Изолина взаимностью кому-нибудь из этих молодых людей, но страх получить утвердительный ответ сковал мои уста.

Вскоре раздался лошадиный топот, и наш разговор был прерван появлением Холингурса с солдатами, оставшимися у гасиенды.

— Капитан Уорфилд, — сказал Холингурс, — мое поведение вас, наверное, удивило. Разрешите мне все объяснить вам, когда будет время. Рассказ мой очень длинен и тяжел для меня. Теперь же скажу только, что Рафаэль Иджурра — мой смертельный враг. Я пришел в Мексику, чтобы убить этого человека. И если мне это не удастся…

— Так вы, значит, его не…

— Нет, не убил, — прервал меня Холингурс, — негодяй убежал!

С этим словами лейтенант присоединился к отряду и молча поехал домой.

VI. Желтое домино. Голубое домино

Следующие два дня я провел в тревоге. Последнюю фразу письма Изолины я понял как приглашение. Но можно ли было мне показаться там после всего, что произошло?

Я придумывал различные предлоги, чтобы явиться к дону Рамону, но все они никуда не годились. И я два дня не имел никакого представления, что делается на гасиенде. Вдруг разнесся слух, что в городе будет бал. Танцы меня не соблазняли, и потому к этому известию я отнесся совершенно равнодушно, однако, узнав, что бал будет иметь политический характер, что его устраивают для сближения побежденных с победителями и что все будет сделано для привлечения местного общества, я встрепенулся: у меня появилась надежда увидеть на этом балу Изолину. Желающие могли явиться на бал в костюмах и масках. У меня с собой был штатский костюм, в который я и решил облечься. Прибыл я в собрание довольно поздно, в самый разгар танцев. В толпе пестрели всевозможные костюмы, а дамы почти все были в масках. Среди многочисленных масок трудно было отыскать Изолину. Однако я утешал себя мыслью, что она-то меня узнает, так как я был без маски. Время шло, но Изолины я не видел. Наконец в зале показалась женская фигура, стройность и красоту которой не могли скрыть даже крупные складки ярко-желтого домино, ее карнавального костюма.

— Это Изолина! — подумал я. — Это она!

Желтое домино вальсировало с молодым изящным офицером и кокетливо склоняло голову к его плечу. Я все время следил за этой парой. Окончив танцевать, они уселись беседовать в уютный укромный уголок. Не в силах сдерживать себя, я приблизился к ним, чтобы слышать разговор. Офицер умолял свою даму снять маску. Она долго не соглашалась, но наконец исполнила его просьбу. Бог мой, что я увидел! Негритянка с толстыми губами и выдающимися скулами. Офицер, пораженный такой неожиданностью, пробормотал какое-то извинение и скрылся в толпе.

Негритянка между тем снова надела маску и удалилась, вероятно, совсем покинув бал, так как желтого домино я уже больше нигде не видел.

Я окончательно потерял надежду увидеть Изолину. Или она совсем не приехала, или не хотела быть узнанной кем бы то ни было, даже мною.

Последнее предположение было для меня особенно мучительным. С горя я отправился в буфет, где выпил вина, которое меня несколько развеселило. У меня появилось желание потанцевать, и с этой целью я вернулся в зал. Наверху мне попалось голубое домино, и я пригласил его. Домино согласилось. Дама моя говорила по-французски.

В городе живет много французов: ювелиры, дантисты, портные, модистки. Я решил, что мое голубое домино, вероятно, модистка.

Она была так стройна, грациозна и так хорошо танцевала, что мы обращали на себя всеобщее внимание.

Когда мы кончили вальсировать, я попросил позволения побыть с нею до следующего танца, чтобы потом снова пригласить ее.

Она согласилась, но спросила: неужели здесь нет другой дамы, с которой я предпочел бы танцевать?

— Нет, — ответил я, — только с вами!

— Это мне очень лестно, — заметила моя дама, — и было бы еще более лестно, если бы вы знали, кто я.

— Я очень сожалею, — продолжал я, — что не знаю вас и, может быть, никогда не узнаю, если вы не согласитесь снять маску.

— Это невозможно, потому что, увидев мое лицо, вы не захотите больше со мною танцевать. А вы так хорошо вальсируете!

— Сомневаюсь, чтобы ваше лицо могло произвести подобное впечатление на кого бы то ни было! Умоляю вас, снимите маску! Я ведь не в маске.

— Вам нет причины скрывать свое лицо.

«Портниха не глупа», — подумал я, продолжая разговор.

— Вы слишком любезны, вы льстите мне!

— Не без цели: вы краснеете, и это вам идет. Кто вы? Мексиканец? Военный? Штатский? По-моему, вы скорее всего поэт? У вас бледное лицо, рассеянный вид… Вы вздыхаете…

— Кажется, я еще ни разу не вздохнул во время нашего разговора?..

— Да, но до нашего разговора?.. Вы были как будто заинтересованы желтым домино…

— Желтым домино? — спросил я.

— Да, которое танцевало с красивым молодым офицером. Я думала, что вы сочинили стихи в честь этой дамы и, не видя ее лица, воспели ее ноги, — сказало голубое домино смеясь. — Но в конце концов увидели ее лицо. И как вы были разочарованы!

— Не то что разочарован… а мне было очень ее жаль. Бедняжка, вероятно, сейчас же уехала домой, но как хорошо она танцевала! Как танцевала!

— Я все еще жду ответа на свой вопрос — вы поэт?

— Поэтом я не могу себя назвать, но не отрицаю, что мне случалось писать стихи.

— Я так и думала. Ах! Если бы я могла вдохновить вас написать мне стихи!

— Как, не зная вашего имени? Не увидев вашего лица?

— Стоит мне снять маску, и ваше поэтическое настроение исчезнет, как дым.

«Нет, это не модистка, — решил я. — Это дама из высшего общества. Да и умна! И, разумеется, она красива. Некрасивая женщина не может так говорить».

— Умоляю вас, снимите маску! Если бы мы не были на балу, я на коленях молил бы вас об этом!

— Смотрите, как бы вам не пришлось раскаиваться, если я исполню вашу просьбу. Вспомните желтое домино.

— Как вам нравится мучить меня. Если даже предположить, что ваше лицо так же черно, как лицо желтого домино, я уверен, что не замечу его черноты!

— Подумайте хорошенько о том, что вы сказали.

— Я говорю вполне обдуманно.

— Ну, в таком случае… снимайте!

Дрожащими пальцами я развязал тесемочки, придерживающие маску, и, пораженный, выронил ее из рук. Передо мною было лицо желтого домино с теми же толстыми губами и выдающимися скулами. Я не знал, что сказать, и машинально опустился на стул, не в силах что-либо произнести.

Моя собеседница разразилась громким хохотом.

— Ну-с, господин поэт, что же вы? Вдохновляет теперь вас мое лицо? Когда прикажете мне ожидать стихи? Сегодня? Или, быть может, никогда? Однако вы, как я вижу, ничуть не любезнее вашего соотечественника, лейтенанта.

Я был слишком оскорблен ее замечанием, чтобы возразить, и молча удалился.

Подойдя к двери, я решился еще раз взглянуть на странную негритянку.

Голубое домино продолжало стоять на прежнем месте, но теперь у него было лицо… Изолины!

Я окаменел от удивления. Никогда мне не забыть выражения ее лица в эту минуту, ее презрительно-насмешливой улыбки! Я колебался, не зная, вернуться ли мне просить прощения. Я готов был броситься к ее ногам. Но нет — это было бы слишком смешно,

Изолина заметила мое смущение, ее взгляд сделался ласковее, он как будто звал меня!

В эту минуту к ней подошел мужчина и бесцеремонно уселся рядом с ней.

Это был Иджурра.

Поговорив немного, они оба встали и пошли танцевать, при этом Изолина снова надела маску.

Я быстро вышел из зала и отправился домой, где застал своих товарищей за ужином. Их дружеская беседа на время отвлекла меня от неприятных мыслей.

VII. Странная записка. Табун диких лошадей

На следующее утро я, будучи в нервном состоянии, едва дотронулся до раннего завтрака.

Почти полдня я провел на крыше, совершенно не замечая, что происходит вокруг, так как все мое внимание было сосредоточено на жилище Изолины. Я внимательно смотрел, нет ли кого-нибудь на крыше их дома. Но там никто не показывался.

Около полудня сержант доложил мне, что какой-то мексиканец желает со мною говорить. Я велел его принять, и, когда человек подошел ко мне, я узнал в нем одного из погонщиков дона Рамона де Варгаса. Он передал мне записку.

От волнения у меня дрожали пальцы, и при виде знакомого почерка сердце забилось так сильно, что я с целью скрыть свое волнение приказал мексиканцу подождать ответа внизу.

В письме стояло следующее:

«Любезный капитан! Позвольте пожелать вам „доброго утра“. Полагаю, что после усталости прошлой ночи для вас и теперь еще утро? Снится ли вам очаровательная негритянка?»

Меня раздражало это обращение: «любезный капитан», да еще подчеркнутое, и я уже хотел со злостью бросить письмо, но меня остановили следующие несколько предложений.

"Любезный капитан, — значилось далее. — В злополучный час вы, убив своей меткой пулей мою любимую лошадь, предложили мне в вознаграждение своего коня. Я отказалась от подобной жертвы, но вы, я думаю, не захотите оставаться передо мною в долгу. Вот что вы должны для этого сделать. Существует дивное животное, известное в нашей местности под названием «белого коня степей»: это дикий конь, красивый и быстрый. Вы, наверное, про него слышали. Мною давно овладело безумное желание иметь этого коня. Я предлагала награду и охотникам, и нашим погонщикам, но все было напрасно: никто из них не мог поймать его. Одни говорят, что он слишком быстро бегает, другие — что это призрак, третьи — что это дьявол. Но разве дьявол может быть так красив? Кроме того, вчера я слышала, что дьявол черен, как вчерашняя негритянка. Недоверчивые люди считают «белого коня степей» за миф, но я достоверно знаю, что он существует и два часа тому назад был в десяти милях от нашего дома.

Итак, любезный капитан, никто, кроме вас с вашим Моро, не может поймать белого коня!

Доставьте мне его, и я тогда перестану горевать о моем бедном любимце. Я вам все прощу, даже вашу грубость по отношению к бедной негритянке, только приведите мне белого коня.

Податель этого письма видел его и может служить проводником.

Изолина".

Прочитав это письмо, я был вне себя от радости.

В степях водится много чудно красивых белых коней, но тот конь, о котором писала Изолина и о котором я слышал столько фантастических рассказов, отличался от других тем, что у него были черные уши, тогда как все туловище, грива и хвост сверкали снежной белизной. Его-то и должен был я поймать.

Разумеется, я недолго размышлял над этой странной просьбой, сразу решив во что бы то ни стало исполнить каприз очаровательной Изолины.

Через полчаса я выехал в сопровождении погонщика и двенадцати солдат. Это были старые, опытные охотники, которые могли быть очень полезны в задуманном деле. Я надеялся на скорость своей лошади и на свое умение пользоваться лассо.

Узнав о цели нашего похода, мои спутники пришли в восторг.

Нам пришлось ехать по местности, покрытой колючими кустарниками, алоэ и юкками. Встречались здесь также кактусы и мыльное растение (особый вид юкки), из корней которого добывается мыльное вещество.

— Какая прелесть! — восклицали мы невольно, любуясь красотой тропической растительности.

По мере нашего продвижения вперед местность постепенно становилась более открытой.

Мы проехали около десяти миль, когда наш проводник напал на след диких лошадей. Через некоторое время мы увидели целый табун.

Трудно описать чувство восторга и радостной надежды, охвативших меня при этом зрелище.

Луг, где паслись лошади, был более мили шириною и почти со всех сторон окружен лесом. Этот луг соединялся ложбинами с другими такими же лугами. Перед нами были лошади всевозможных мастей. Тут были и гнедые, и вороные, и белые. Последних было больше всего. Одни спокойно щипали траву, другие прыгали и резвились. Но где же белый конь степей? Мы внимательно рассматривали табун, но его нигде не было видно. Уж не убежал ли он в даль безграничной прерии, покинув своих товарищей? Но проводник утверждал, что конь должен быть где-нибудь поблизости. На слова опытного человека можно было вполне положиться.

— Если он поблизости, — говорил проводник, — его можно приманить, спугнув лошадей. Он, наверное, прибежит на их ржанье. Однако для этого необходимо окружить табун, чтобы лошади не разбежались.

Оцепив табун кольцом охотников, я отъехал немного в сторону леса, взяв с собой рог, которым собирался спугнуть лошадей.

Вдруг позади меня раздалось пронзительное ржание степного коня, и не успел я еще сообразить, в чем дело, как увидел его несущимся к остальным лошадям с быстротою стрелы. Я ясно видел его черные уши и белоснежное туловище.

Лошади ответили ему ржанием и, выстроившись в прямую линию, помчались за ним вперед.

Теперь было не до хитростей. Нужно было догнать табун и пустить в дело лассо.

Я пришпорил своего Моро и выскочил на открытую равнину, не видя никого и ничего, кроме белого коня, к которому мчался.

Вскоре лошади оказались далеко впереди. Мой Моро доказал свое превосходство, обогнав всех охотников, и примчал меня к задним рядам диких лошадей. Многие из них были очень красивы, и мне так легко было заарканить какую-нибудь из них, так хотелось завладеть одной из них! Но теперь я старался отстранить их, потому что они только мешали мне скакать к моей единственной цели.

Лошади, заметив, что я их обгоняю, разбежались в разные стороны. Все они теперь отстали от меня, кроме белого коня, который мчался далеко впереди.

Моро не нужно было подгонять: он прекрасно понимал, что должен догнать белого коня, и скакал так быстро, как только мог.

На втором лугу мы порядочно приблизились к белому коню, как вдруг он, на мое несчастье, бросился в заросли.

Я бешено мчался за ним сквозь чащу, ломая ветви, цепляясь за колючие кустарники, лишь стараясь не упустить из виду мелькавшего среди зелени белоснежного коня.

Благодаря этой чаще мой мучитель намного опередил меня. Но вот, слава Богу, перед нами прерия, в которой конь никуда не может спрятаться. Здесь я надеялся на своего Моро, который летел за ним, как ветер, и, казалось, вот-вот его нагонит. Между нами было уже не более двухсот ярдов, и я уже торжествовал победу. Сняв с седла лассо, я приготовился набросить его на свою жертву, но, когда поднял голову, — коня как не бывало!

Кругом расстилалась прерия, не было видно ей ни конца ни края, а на ней ни скалы, ни дерева, ни куста, ни даже высокой травы… Куда же он мог деться?

Необъяснимое чувство ужаса вдруг охватило меня, так странно и страшно было это таинственное исчезновение.

VIII. Лошадь-привидение. В прерии

В моей жизни, богатой приключениями, мне нередко приходилось подвергаться всевозможным опасностям, которые я встречал более или менее мужественно. Однако такого чувства страха, как в данную минуту, мне еще испытывать не случалось.

Я, который никогда не был суеверен, при этом необъяснимом исчезновении коня вспомнил все связанные с ним фантастические рассказы и пришел к убеждению, что видел призрак.

Однако этому образу мыслей скоро был положен конец. Мало-помалу я пришел в себя и, рассмотрев перед собой свежие следы белого коня степей (они резко отличались от следов других лошадей), понял, что это было не привидение.

Сделав это открытие, я решил ехать по следу до тех пор, пока он не исчезнет.

Линия следов шла все прямо, и я проехал двести ярдов, как вдруг моя лошадь резко остановилась.

Шагах в тридцати от нас прерию пересекала черная полоса. Это была довольно широкая трещина, как будто образовавшаяся во время землетрясения.

Эта пропасть с вертикальными стенами вправо от меня была не особенно глубока, но влево становилась все шире и глубже. Дно ее покрывали обломки скал.

Теперь исчезновение белого коня не являлось загадкой. Он, сделав громадный прыжок на дно пропасти, направился влево. На том месте, откуда он прыгал, видны были свежие следы его копыт. Ясно было, что он исчез, и дальше преследовать его не имело смысла. Мое положение было довольно неприятное. Я отъехал, по крайней мере, на тридцать миль от села и теперь не знал, в каком направлении оно находится.

Мне оставалось одно: возвращаться по своим следам, что было довольно трудно сделать, так как погоня шла зигзагами и часто через лес и кустарники.

Наступил вечер. Пришлось заночевать в степи, так как возвращаться в темноте было невозможно.

Я был голоден, а главное — задыхался от жажды так же, как и Моро. Сознание, что кругом нет воды, еще больше усиливало жажду.

Мне пришло в голову, что если ехать вниз вдоль края трещины, то, пожалуй, можно набрести на воду. Я так и сделал. Трещина становилась все глубже и наконец достигла футов пятидесяти глубины, разветвляясь на несколько других, более мелких.

Наступила ночь. Продолжать в темноте путь между этими обрывами становилось опасно. Однако я все-таки медленно подвигался вперед. Вдруг невдалеке блеснула полоса воды.

Я радостно направился к ней, но внезапно моя лошадь попятилась и остановилась невдалеке от озера. Передо мной снова была пропасть, а желанная вода находилась по ту ее сторону.

В темноте нечего было и думать перебраться через обрыв. Приходилось ночевать здесь, отложив это дело до утра.

Когда совсем стемнело, я отвел коня пастись подальше от пропасти, а сам завернулся в свое мексиканское одеяло и положил голову на седло. Но жажда долго не давала мне спать, а луна, освещая озеро, заставляла меня испытывать муки Тантала. Наконец я заснул тяжелым сном, преследуемый страшными беспокойными сновидениями. Мне снились индейцы, нападающие на дом дона Рамона; их вождь, похищающий Изолину на белом коне, который потом превращался в дьявола. Я бешено мчусь за ними, но не могу догнать. Я теряю силы и, измученный голодом и жаждой, падаю на землю. Около меня шумит поток, но я не могу двинуться, чтобы добраться до него. Когда я проснулся, шел сильный дождь и гремел гром. Набрав воды в свое непромокаемое одеяло, я утолил жажду, напоил коня, лег, накрывшись тем же одеялом, нижняя сторона которого была суха, и крепко уснул.

Проснулся я поздно. Яркое солнце уже стояло высоко в небе. Я был очень голоден, так как накануне рано утром съел только печенье и выпил чашку шоколада. Муки голода все увеличивались, и я, взяв ружье, отправился на поиски добычи, но, не встретив ни птицы, ни зверя, вновь вернулся к месту, где провел ночь.

Оседлав лошадь, я думал направиться домой. Но как найти дорогу, если дождь совершенно смыл следы?

«Я пропал! — подумал я. — Я заблудился!»

Ужас охватил меня при этой мысли: нет ничего страшнее, чем заблудиться в прерии! Человек теряет энергию, становится нерешительным, сомневается в каждом сделанном шаге и часто, мучимый голодом и жаждой, умирает. Опять мною стало овладевать сомнение в реальности происходящего, а отсюда и суеверие. В мозгу возникали страшные сверхъестественные картины. Однако вскоре мне удалось побороть это ужасное состояние, и я принялся решать вопрос, в каком направлении мне ехать.

Обозревая местность в поисках живности, я увидел вдали каких-то животных. Их было несколько, и находились они недалеко от озера, то есть по ту сторону пропасти.

Что-то на несколько минут отвлекло мое внимание, и когда я снова взглянул в том же направлении, животных уже там не было: они стояли на краю озера, менее чем в пятистах ярдах от меня. Это были антилопы.

Моим первым желанием было поскорее добраться до них, так как из-за своей боязливости сами антилопы ни за что не приблизятся ко мне. Нас разделяла пропасть, но я вскоре сообразил, что если их заманить на край, то они окажутся на достаточно близком расстоянии для выстрела. Надо было спугнуть животных. Я взял одеяло, привязал один его конец к шомполу, предварительно пропустив последний сквозь верхний фальконет, встал на колени под одеялом и подполз таким образом к краю пропасти.

Антилопы очень любопытны, и пестрое одеяло вскоре привлекло к себе целую партию грациозных животных.

Они приблизились, взглянули на мое сооружение и убежали, чтобы несколько минут спустя вновь вернуться. К счастью, ветер дул в мою сторону, так что животные не могли учуять меня.

Когда они приблизились на расстояние ста ярдов, я выстрелил. Дым рассеялся, и я увидел одну из антилоп, лежавшую неподвижно на земле, между тем как остальные смотрели на нее с удивлением.

Я хотел снова зарядить ружье, но, встав нечаянно на ноги, так перепугал животных, что они тут же разбежались.

Убитая антилопа лежала по ту сторону пропасти, и я, подыскав удобный переход, вскоре перебрался туда же. Оставив ружье, я захватил с собой лишь нож, чтобы разделать животное, несколько кусков которого я тут же съел сырыми.

Утолив голод, я вздумал изжарить немного мяса. Для этого необходимо было набрать сухих веток. С этой целью я вновь направился к обрыву. И тут увидел нечто, заставившее меня содрогнуться от ужаса.

Передо мной стоял громадный американский медведь, самый свирепый из всех имеющихся здесь медведей. У него была длинная густая шерсть, прямой лоб, широкая морда, желтоватые глаза, большие зубы и длинные крючковатые когти — отличительные признаки этой породы.

Медведь вылез из оврага как раз в том месте, откуда взбирался и я. Очевидно, я вскарабкался по его следам.

Будь я верхом, эта неожиданная встреча, разумеется, не сильно испугала бы меня, потому что американский медведь никогда не догонит лошадь. Но я был пешим и знал, что убежать от него было невозможно. Охота на этих медведей настолько опасна, что у индейцев считается большой честью носить ожерелье из когтей медведя, так как на это имеет право только тот, кто сам убил его. Американский медведь нападает на самых крупных животных, одним ударом лапы рассекает их, как топором.

Он обладает такой силой, что может далеко протащить тушу большого буйвола.

Этот медведь первым нападает на охотников, и многим из них приходится отступать перед его яростным нападением.

Он очень живуч, и убить его можно, только когда пуля попадет в мозг или в сердце. Благодаря всему вышесказанному американский медведь по праву считается чрезвычайно опасным животным, при нападении которого лучше всего взобраться на дерево, так как эти медведи по деревьям лазить не могут.

Вокруг меня, как нарочно, не было ни дерева, ни куста. Я не мог ни бежать, ни защищаться: со мной был только нож, так как ружье я оставил на той стороне пропасти. Если бы я пошел за ружьем, то попал бы прямо в лапы медведю.

Таким образом, мое положение было совершенно безнадежно. Отчаяние вернуло мне исчезнувшую было энергию, и я, схватив нож, приготовился встретить врага.

Медведь с громким ревом бросился в мою сторону.

Сначала я хотел ждать его нападения, стоя на месте, но по мере приближения страшного зверя я изменил свое намерение и… бросился бежать.

Решился я на это, вспомнив об убитой антилопе. «Может быть, она соблазнит медведя, он примется за нее, а я буду иметь возможность уйти», — подумал я.

Однако медведь даже не остановился возле убитого животного, а быстро направился за мной.

Бегаю я очень быстро, но с медведем состязаться мне все-таки не под силу. Я уже начинал задыхаться. Вдруг передо мной возникло озеро. Я решил броситься в воду и там бороться с медведем. Авось тогда борьба будет более равной, а может быть, мне даже удастся спастись ныряя.

Недолго думая, я прыгнул в озеро. Вода была по колени, и я направился к середине, где она доходила до пояса. Медведь остановился на берегу, не решаясь следовать за мной.

Я следил за каждым его движением. Простояв несколько минут на одном месте, он стал бегать по берегу, чтобы спуститься в воду, затем снова направился к прерии, не переставая все время наблюдать за мной. Такое поведение меня очень удивило, так как эти медведи совсем не боятся воды. Однако животное почему-то не хотело входить в воду, а только бегало по берегу. Осада продолжалась, вероятно, не менее часа. Я совершенно окоченел, потому что вода была очень холодной. Тем не менее я стоял неподвижно, боясь малейшим движением раздразнить медведя и заставить его прыгнуть в воду.

Наконец терпение мое было вознаграждено. Медведь, подойдя к антилопе, потащил ее к пропасти и скоро исчез за скалой вместе со своей добычей.

Проплыв немного, я добрался до берега и вылез из воды, дрожа от холода. Нарочно я вылез не с той стороны озера, на которой находился медведь, а с противоположной. Мне пришло в голову, что зверь, спрятав добычу в своем логовище, может снова вернуться за мной. Они часто поступают так, когда не особенно голодны.

Я не знал, что мне делать: бежать ли от медведя через прерию? Но тогда мне надо будет вернуться за ружьем и лошадью.

Не могу же я оставить Моро на съедение этому страшилищу!

Вернуться к нему? Но как? Для этого мне пришлось бы идти как раз мимо медведя, что, разумеется, угрожало верной смертью. Тогда у меня созрел новый план: дойдя до оврага, перебраться на другую сторону. Я уже собрался привести это намерение в исполнение, как вдруг увидел медведя на той стороне пропасти, где был привязан Моро. Медведь вылезал из оврага, и, к своему ужасу, я ясно видел, что он собирается напасть на моего коня.

Моро, привязанный к лассо на 40 ярдов длины, почуяв опасность, отбежал на всю длину веревки, пытаясь оборвать ее. Но канат был новый, и все старания бедного животного оказались тщетными.

Медведь приближался. Моро продолжал кружиться на значительном расстоянии от врага. Раза два, задевая лапами за веревку, тот падал на спину. Это усилило ярость зверя, и он с еще большим ожесточением бросился за лошадью.

Наконец медведю удалось захватить лассо зубами. Я надеялся, что он перегрызет его, но вместо этого хитрый зверь стал, держась за канат, постепенно приближаться к лошади. Моро задрожал от ужаса.

Не в состоянии больше выносить этого зрелища, я быстро спустился в пропасть, выбрался на другую сторону и, схватив ружье, кинулся на помощь к Моро.

К счастью, я подоспел вовремя: медведь находился в шести футах от лошади. Приблизившись шагов на десять, я выстрелил. В то же время канат, точно перерезанный моим выстрелом, лопнул, и Моро бешено умчался в прерию.

Медведь, оставшийся невредимым, с ревом бросился на меня.

Не имея времени зарядить ружье, я вынужден был бороться с медведем врукопашную.

Ударив медведя прикладом, я отбросил ружье и всадил в своего врага мой острый нож. В ту же минуту я почувствовал, как лапы зверя обхватили меня, а когти разрывают плечо. Я старался вонзить нож в сердце страшного врага, но это было нелегко. Оба мы катались по земле, обливаясь кровью. Я чувствовал, что теряю сознание.

IX. Старые товарищи. Клятва мести

Придя в себя, я увидел стоявших около меня людей. Кто-то перевязывал мне раны. Я сообразил, что все еще нахожусь в прерии, но не мог понять, что за люди меня окружают. В их лицах мне смутно чудилось что-то знакомое. Я старался припомнить и, очнувшись от второго обморока, почувствовал себя бодрее и мог лучше разглядеть окружающее. Недалеко от меня был разведен костер, около которого находились двое людей. Один из них, молодой, стоял, облокотившись на ружье. Его можно было принять за охотника. Это был здоровый, сильный юноша со смелым, добродушным выражением лица.

На нем был обычный охотничий костюм: рубашка из оленьей шкуры, мокасины и короткий плащ, покрывавший плечи. На голове была шапка из целого енота, морда которого красовалась с передней стороны, а хвост, как перо, спускался сбоку на левое плечо.

Под правой рукой юноши висела охотничья сумка, а вооружение его состояло из ножа и пистолета, заткнутых за пояс. По тому, как все ловко и грациозно сидело на нем, видно было, что юноша заботился о своей внешности.

Товарищ его представлял полную противоположность и поражал своим совершенно необычайным видом.

Он сидел по другую сторону костра лицом ко мне. Одежда его напоминала одежду дикаря. На нем была лишенная всяких украшений засаленная и заплатанная охотничья рубашка, похожая скорее на кожаный мешок с отверстием для рук и головы. Потрепанные мокасины и весь остальной костюм вполне соответствовали рубашке. Казалось, он лет двадцать не снимал всего этого.

На вид этому человеку можно было дать лет шестьдесят. Черты лица его были резкие, глаза черные и проницательные.

В наружности его было что-то особенное, чего-то недоставало. И когда я внимательно пригляделся к нему, то заметил, что у него не было ушей.

Я узнал его. За несколько лет до этого мне пришлось встретиться с ним почти при таких же обстоятельствах. Это был Рейбен Роллингз, или Старый Рюб, как его звали, — один из знаменитых местных охотников.

А в юноше я узнал Билла Гарея, тоже известного охотника и постоянного спутника Рюба.

Обрадовавшись старым друзьям, я уже хотел окликнуть их, но в это время взгляд мой случайно упал на группу лошадей, между которыми — о радость! — находился и мой любимец Моро!

Но каково было мое изумление, когда я увидел здесь и другого красавца — белого коня степей!

От неожиданности и усилия, сделанного мною, чтобы подняться, я снова впал в беспамятство, но очень скоро пришел в себя.

Оба охотника подошли ко мне и, приложив к моим вискам что-то холодное, начали разговаривать между собой.

Я разобрал каждое их слово.

— Черт бы побрал этих женщин, — ворчал Рюб, — всякая беда от них!

— Что же, — отвечал Гарей, — может быть, он любит ее. Она, говорят, очень красива. А любовь ведь — большая сила.

— Ну, я вижу, и ты не умнее его! — засмеялся Рюб.

— Ты, верно, никогда не знал, что такое любовь, — заметил Гарей.

— Нет, я тоже когда-то был влюблен.

— Кто же она была, белая или индианка?

— Белая. Таких чудных глаз, как у нее, я больше ни у кого не видел.

— Как ее звали?

— Чарити Холмс. Это было тридцать лет назад. Она вышла замуж за торговца из Коннектикута, и с тех пор я ее больше не встречал. Я слышал, что у нее много детей и все похожи на нее. Выйти замуж за странствующего торговца! Верно говорю тебе: никогда нельзя полагаться на женщин. Посмотри, во что обошлось этому молодому человеку желание услужить женщине!

Я ничего не понимал. Каким образом очутился здесь белый конь? Откуда взялись Рюб и Билл? Почему им все известно?

Движимый любопытством, я решил обо всем расспросить их.

— Рюб, Гарей, — позвал я их.

— А! Вы пришли в себя! Прекрасно! Теперь вам надо лежать тихо, и тогда вы скоро поправитесь.

— Выпейте, — сказал Рюб, поднося к моим губам подкрепляющий напиток.

— Вы узнали нас, — радостно заметил Гарей. — Мы также вас не забыли!

— И никогда не забудем, — перебил его Рюб. — Как вы приняли старого Рюба за медведя!

— Это вы спасли меня от медведя? — спросил я.

— От одного — да, а от другого вы сами спаслись.

— Да разве их было два?

— Сначала вы боролись с одним и убили его. Когда мы подошли к вам, медведь был мертв. Вас мы тоже сначала приняли за покойника. Вы оба лежали на земле, крепко обхватив друг друга. Тут подошла медведица, вероятно, отыскивая своего «Мишеньку», и я убил ее. Однако вот что я вам скажу: раненому человеку нужен покой, и вы не должны больше разговаривать. Раны ваши не смертельны, но очень серьезны. Вам нужно спокойно лежать, чтобы поскорее поправиться.

Мне очень хотелось расспросить Рюба о многом, но, зная, что после его слов продолжать разговор бесполезно, я должен был поневоле подчиниться ему.

Я крепко заснул и проснулся около полуночи. Было прохладно, но друзья мои позаботились обо мне, плотно укрыв меня одеялом и буйволовой шкурой.

Проснувшись, я почувствовал себя гораздо бодрее. Костер погас. Вероятно, его потушили, чтобы не привлекать на огонь каких-нибудь бродячих индейцев. Ночь была светлая, хотя не лунная. Гарей спал, а Рюб сторожил нас, посасывая трубку.

Подозвав Рюба, я спросил его, как они меня нашли.

— По вашим следам, — ответил он. — Мы видели, как вы поскакали за белым конем, и я вас сейчас же узнал. Кроме того, нам встретился ваш проводник-мексиканец, который рассказал нам, что какая-то девушка послала вас поймать белого коня. «Ну, раз уж тут замешана женщина, — сказал я Биллу, — он способен гоняться за этим конем до скончания века!» А так как вы могли заблудиться, то мы решили следовать за вами. В прериях, потеряв вас из виду, мы поехали по вашему следу. Наступила ночь, и нам пришлось остановиться. Утром из-за дождя нам было трудно отыскать ваши следы; и прошло довольно много времени, прежде чем мы добрались до пропасти. Увидев вашу лошадь, носившуюся по прерии без уздечки, мы направились к ней и, подъехав ближе, увидели вас в объятиях медведя.

— Но каким же образом очутился у вас белый конь? — полюбопытствовал я.

— Билл поймал его в пропасти, откуда он не мог выбраться из-за больших скал. Мы хорошо знаем эту местность и нарочно загнали его туда.

— Конь этот принадлежит вам, — добавил полусонный Гарей. — Если б вы не заморили его, я не мог бы так легко его поймать.

— Благодарю вас не только за чудный подарок, но и за мое спасение. Если бы не вы, меня уже не было б в живых.

Продолжая расспрашивать, я узнал, что охотники собирались принять участие в походе. Варварское обращение с ними мексиканских солдат пробудило в них враждебное чувство к Мексике. И Рюб объявил, что он не успокоится, пока не отомстит своим смертельным врагам.

— Не хотите ли вы присоединиться к какому-нибудь отряду? — спросил я.

— Мне бы очень хотелось, — отвечал Гарей, — но Рюб не соглашается.

— Ни за что! Я всегда был свободным человеком и предпочитаю сражаться по-своему. Мы вдвоем можем постоять за себя. Не правда ли, Билл?

— Думаю, что так, — кротко ответил Гарей, — но все-таки, мне кажется, лучше бы вести дело правильнее, да и капитан, вероятно, не относился бы к нам чересчур строго.

— Дисциплина в моем отряде не очень строгая, — заметил я, — не такая, как в регулярных войсках.

— Все равно, — прервал Рюб, — я привык быть свободным, сражаться, когда хочу и где хочу.

— Да, но, вступив в какой-нибудь отряд, вы будете получать деньги…

— Мне этого не нужно, — воскликнул охотник, — я сражаюсь ради мести.

Разговор наш кончился тем, что друзья попросили меня о разрешении состоять при моем отряде, чтобы в случае надобности всегда быть под рукой.

Разумеется, я дал согласие с радостью.

X. Пожар в прерии

Я быстро поправлялся. Мои раны, хотя и довольно глубокие, не были опасны, а опытные в подобных случаях охотники лечили не хуже столичных знаменитостей. Особенно Рюб умел хорошо готовить лекарство из местных трав. Теперь он воспользовался растением пита (вид агавы), растущем не только в бесплодной степи, но даже на голых скалах. Из листьев этого растения изготовляют нитки, веревки и ткани, ствол употребляют в пищу, а сок — для прижигания. Мои друзья хорошо все это знали и скоро залечили мои раны, прикладывая к ним вареный сок питы.

Через три дня я уже мог сесть на лошадь, и мы все отправились в путь, захватив с собой нашего красавца-пленника. Он все еще был диким, и мы приняли меры, чтоб он не убежал от нас.

Охотники ехали по обе стороны белого коня, привязав его к своим седлам при помощи лассо.

Обратно мы ехали по кратчайшей дороге. Небо было серое, и солнце совсем скрылось, так что легко было сбиться с пути, но при нас был самодельный компас моих друзей.

Покидая нашу стоянку, они воткнули в землю деревцо, к верхушке которого прикрепили кусок медвежьей шкуры. Затем, выбрав направление, в нескольких стах ярдов от него они поставили такое же деревцо со шкурой. Оглядываясь на эти два столба, нам не трудно было придерживаться прямой линии. Для этого надо было ехать так, чтобы оба деревца сливались в одно.

Когда вехи исчезли из виду, мы поставили новые (материал был взят с собой), и таким образом мы обеспечили себе прямой путь еще на милю.

В полдень мы были в лесу, где мне очень хотелось отдохнуть. Однако привал пришлось отменить из-за отсутствия воды.

Проехав около мили, мы снова очутились в прерии, но она уже имела другой характер. Это была так называемая цветочная прерия, густо покрытая вместо дерна различными цветущими растениями. Цветы в это время уже облетели, и под ногами лошадей трещали одни сухие потемневшие стебли. Проезжая по краю прерии, мы набрели на небольшую речку, на берегу которой и решили переночевать. Выбрав удобное место для ночлега, мы развели костер. После ужина мы с Гареем смастерили себе удочки и отправились ловить рыбу. Рюб же, не любивший ни рыбной ловли, ни рыбы, отправился охотиться на оленей.

Вскоре раздался выстрел. Побежав по направлению, в котором он послышался, мы издали увидели, что Рюб убил в прерии какого-то зверя и сдирает с него шкуру. Второго выстрела не последовало, — значит, старый охотник не нуждался в нашей помощи, и мы снова принялись удить рыбу, тем более что заметили в реке много серебрянки, которой нам захотелось наловить к обеду.

Но вот послышался странный треск, наши лошади испуганно заржали, и мы в ужасе увидели, что прерия горит! Должно быть, искры от выстрела упали на сухие стебли и зажгли их.

Лично нам нечего было бояться: там, где мы стояли, не было сухих веток. Зато трава росла настолько короткая, что если б она даже и загорелась, мы легко могли бы укрыться в воде или ускакать. Но нас очень тревожил Рюб, положение которого было действительно опасно. В особенности, если он был там, где мы его только что видели, да еще пешим.

Мы взбежали на небольшую горку, чтобы лучше видеть. Огонь со свистом и треском быстро распространялся по прерии. Наш друг продолжал находиться на прежнем месте. Мысль, что он может сгореть, приводила нас в ужас.

Мы понимали, что на его спасение нет никакой надежды: старый охотник должен погибнуть…

Стена пламени с необыкновенной быстротой приближалась к Рюбу. «Сейчас наступит конец…» — с ужасом думали мы, напряженно следя за движением огромной стены огня. Мы оцепенели и онемели от ужаса.

Выражение лица Гарея было прямо страшно. На его глазах показались слезы, он прерывисто дышал, ожидая каждую минуту услышать предсмертный крик своего друга.

Однако крика мы не услышали. Вероятно, он был заглушен треском и свистом пламени. Но тем не менее сознавали, что все кончено: Рюб сгорел заживо! Огненные языки пронеслись над тем местом, где свежевал тушу буйвола Рюб, и мы из-за дыма ничего не могли разглядеть.

Гарей, убедившись, что его друг погиб, горько зарыдал. Мое горе было, разумеется, не так глубоко, но и мне тоже было очень жаль беднягу.

Через некоторое время Гарей, подавляя рыдания, обратился ко мне со словами:

— Что же плакать! Лучше пойдем и похороним его кости!

Вскочив на коней, мы поехали по выжженной прерии. Дым ел нам глаза, и мы с трудом пробирались вперед.

Приблизившись к тому месту, где погиб Рюб, мы увидели лежавшую на земле темную массу, но она была гораздо больше тела человека. Это оказался буйвол, вероятно, убитый Рюбом.

Шкура на спине была распорота и висела по обе стороны мясом вверх, закрывая нижнюю часть туловища. Верхняя же часть его совершенно обгорела.

Но где же сам Рюб? Предположить, что он ускакал вперед или что его кости превратились в пепел, было невозможно.

Дым рассеялся. Вся прерия открылась перед нами, но ни Рюба, ни его костей нигде не было видно.

В недоумении мы стояли возле туши буйвола.

Вдруг будто из-под земли раздался голос старика-охотника:

— Да помогите же мне выйти! Мне надоело в животе буйвола сидеть!

При этих словах шкура приподнялась, и из-под нее показалось лицо Рюба. У него был такой забавный вид, что мы оба не могли удержаться от смеха.

Соскочив с коней, мы вытащили Рюба за руки из его оригинального убежища, продолжая хохотать.

Старик вначале прикинулся обиженным, но потом добродушно заметил, что человеку, около сорока лет охотящемуся в прериях, глупо погибнуть от какой-то искры.

С этим словами Рюб совершенно спокойно принялся разделывать буйвола. Мы с Гареем помогли ему и вскоре перевезли всю нашу ценную добычу на свою стоянку.

XI. Герильясы

После хорошего завтрака мы снова двинулись в путь по направлению едва видневшейся невысокой горы, за которой находилось наше село. Меня давно интересовала эта оригинальная возвышенность, и я несколько раз собирался ее исследовать, но все как-то не удавалось.

Такие одинокие возвышенности имеют обыкновенно вид купола, конуса или представляют ряд уступов; но гора, которая была перед нами, напоминала огромный плоский ящик.

Когда мы приблизились к горе, я увидел, что верхушка ее покрыта деревьями, а склоны — мелом и белым кварцем.

Подобные горы часто встречаются на американских плоскогорьях, где они известны под названием «мезы».

Когда мы были приблизительно на расстоянии одной мили от подошвы горы, я стал рассматривать ее растительность. Здесь росли во всей красе и красный кедр, и юкки, и алоэ, и кактусы.

Мои охотники, очевидно, мало интересовались тропической растительностью. Они все время переговаривались между собой.

Вдруг будто из-под земли раздался голос старика-охотника:

— Индейцы!

— Индейцы? Где?

Я посмотрел в ту сторону, куда был обращен взгляд Гарея, и, действительно, увидел всадников, выезжавших из-за мезы и направляющихся в долину.

Мы остановились. Двенадцать всадников отделились от общей группы и поскакали в нашу сторону.

На таком далеком расстоянии трудно было разглядеть, кто это был: белые или индейцы.

— Если это команчи, — заметил Рюб, — то нам придется вступить с ними в бой.

Воинственное племя команчей занимает западную часть Техаса от Рио-Гранде до Арканзаса. Оно с давних пор враждует с техасскими поселенцами, нападает на них, грабит и увозит женщин. Наконец взаимная враждебность дошла до того, что при встрече двух людей в прерии цвет кожи решал, враги они между собой или нет.

Вражда еще больше обострилась, когда отряд команчей предложил командующему американской армией свои услуги, сказав:

— Позвольте нам сражаться вместе с вами. Мы ничего не имеем против вас и воюем только против мексиканцев, отнявших нашу родину.

Это предложение было отвергнуто, из-за чего потом возникла трехсторонняя война, о которой у нас идет речь.

Итак, если перед нами команчи, нам предстоит неизбежный бой.

Поспешно соскочив на землю, мы, укрывшись за лошадей, приготовились к встрече с противником.

Всадники приближались к нам по два в ряд. Следовательно, это были не индейцы: они никогда не выстраиваются в два ряда.

Через минуту у меня мелькнула мысль, что это мои солдаты, так как мы обыкновенно строимся по двое. Но у этих всадников были копья, которых у нас нет.

Все трое пришли к убеждению, что перед нами или враждебные нам мексиканцы, или шайка разбойников, что почти одно и то же.

Всадники, все время ехавшие нам навстречу, вдруг повернули к западу, как будто намереваясь обойти нас с тыла.

По мере приближения этого загадочного отряда нам стало ясно, что это не регулярное войско, а герильясы или сальтеадоры.

Описав вокруг нас полукруг, отряд вдруг остановился, повернувшись к нам лицом. Это была очень хитрая уловка. Солнце, находившееся теперь позади них, не могло мешать им, тогда как нам оно светило прямо в глаза, что сильно затрудняет прицел.

Неприятель стал заряжать ружья, готовясь к нападению.

Нам оставалось только биться насмерть или сдаваться. На последнее никто из нас не был согласен. Мы никогда бы не решились на это. Лучше пусть они убьют нас в бою, чем расстреляют или повесят потом, как собак.

Правда, враг превосходил нас количеством, но зато мы были прекрасно вооружены и стреляли без промаха.

Это соображение и спокойствие моих друзей сильно подбодрило меня.

Перед линией наших врагов гарцевал какой-то человек, громко говоря и оживленно жестикулируя. Ему отвечали криками «вива», но отряд их по-прежнему стоял неподвижно.

Мы же тем временем связали наших лошадей (Гарей успел уже объездить белого коня) в виде четырехугольника, в котором и поместились, как за баррикадой. Из-за лошадей виднелись только наши ноги и головы. Таким образом ожидали мы нападения врага.

Вот вновь раздались крики «вива», и неприятель двинулся вперед. Мы были готовы встретить врага, но они, приблизившись на триста ярдов, остановились.

— Трусы! — закричал Рюб. — Что вам нужно? Что вы остановились?

— Мы — друзья, — последовал ответ.

— Друзья! — воскликнул охотник. — Хороши друзья, нечего сказать!

— Да, друзья, — повторил начальник отряда. — Мы не сделаем вам вреда. В доказательство я велю моим солдатам вернуться в прерию, а мой лейтенант без оружия выйдет к одному из вас для переговоров.

— Какие тут могут быть переговоры! — ответил Гарей. — Вы нам не нужны, а вам что нужно от нас?

— У меня к вам есть дело, — промолвил мексиканец, — именно к вам. Мне надо переговорить с вами наедине.

Это заявление нас крайне удивило. Что могло быть общего у Гарея с этим мексиканцем? Гарей утверждал, что никогда в жизни не видел его, хотя мог и ошибиться.

Лицо незнакомца было настолько закрыто большой шляпой, что разглядеть его было невозможно.

Посоветовавшись между собой, мы решили принять предложение неприятеля.

Переговоры состоялись при следующих условиях: всадники, кроме предводителя и его лейтенанта, отъехали на полмили назад. Предводитель остался на своем месте, а на полпути, между ним и нами произошла встреча Гарея с лейтенантом.

Последний предварительно сошел с лошади, положил свое ружье на землю и направился к назначенному месту.

То же самое сделал и Гарей, после чего начались переговоры.

Они длились недолго.

Мексиканец часто указывал на нас, как будто речь шла о Рюбе или обо мне. Вдруг Гарей быстро обернулся в нашу сторону и закричал по-английски:

— Знаете ли, что ему нужно? Он хочет, чтобы мы выдали капитана, а за это обещает нам свободу!

— Что же ты ему ответил? — осведомился Рюб.

— Вот мой ответ! — воскликнул Гарей, подняв кулак и ударив по лицу мексиканца с такой силой, что тот повалился на землю.

XII. Смертельный выстрел. Конь Рюба

Неожиданное окончание переговоров взбесило герильясов. Они, не ожидая приказания, с криком бросились к своему начальнику, выстроились в ряд и выстрелили, но пули не долетели до нас.

Лейтенант вскоре оправился после удара, вскочил на ноги и начал осыпать нас проклятиями. Тогда Рюб выстрелил, и мексиканец упал навзничь. Он был мертв. А в это время Гарей быстро присоединился к нам.

К нашему удивлению, ответного выстрела не последовало. Вместо того чтобы смело выступить против нас, мексиканцы только кричали и волновались.

Некоторые, окружив своего начальника, казалось, настаивали на том, чтобы тот вел их вперед, другие, подъезжая ближе, стреляли в нас. Но все без исключения, напуганные, видимо, участью товарища, старались держаться вне досягаемости наших выстрелов.

Не теряя присутствия духа, мы все время зорко наблюдали за каждым их движением.

Я не имел такого самообладания, как Рюб и Гарей, но, ободренный их примером, решил бороться вместе с ними до последней минуты. Если они оба будут убиты, то я смогу на своем быстром коне ускакать от врагов.

Но почему мексиканцы требовали только моей выдачи? Мы все трое были их врагами, но они пришли требовать только меня!

Почему же им нужен был только я? Не замешана ли тут личная вражда? У меня мелькнуло подозрение, которое вскоре подтвердилось: несмотря на ослепляющие меня лучи солнца и низко надвинутую на лицо шляпу предводителя герильясов, я разглядел в нем Рафаэля Иджурру. Теперь мне все стало ясно.

Мексиканцы, по-видимому, отказались от прямой атаки и обдумывали какой-то новый план нападения.

Они разбились на группы, после чего группа из пяти всадников отделилась от остальных и стала кружить вокруг нас. Это была одна из старых индейских уловок, к которой дикари прибегают в прериях. Отделившиеся пять человек должны были описывать вокруг нас все меньшие и меньшие круги, постараться убить наших лошадей и заставить нас израсходовать все заряды. Когда все это будет сделано и у них самих тоже не останется зарядов, к ним присоединятся остальные товарищи и воспользуются лассо. Последнего я и мои друзья боялись больше, чем пуль.

Вполне сознавая, что хитрость врага увеличивала опасность нашего положения, мы все-таки не приходили в отчаяние. Теперь мы изменили позицию, став спиною друг к другу так, чтобы наши ружья были обращены в три стороны.

Вскоре раздались выстрелы. Вражеские пули без всякого вреда пролетали над нашими головами, но одна из них все-таки попала в ногу лошади Рюба, слегка поцарапав ее.

Никто из нас не отвечал на выстрелы противника, потому что мексиканцы были такими искусными наездниками, что попасть в них было гораздо труднее, чем в птицу во время ее полета. Мы могли, конечно, убивать их лошадей, но на это не стоило тратить зарядов. Мы хорошо знали, чего добивались наши враги: оставить нас без зарядов. Это была их главная цель.

Мексиканцы возобновили стрельбу. На этот раз выстрелы были более удачными: одна пуля задела плечо Гарея, а другая просвистела у самой щеки Рюба.

Дальше здесь оставаться было нельзя. И я предложил, быстро вскочив на коней, мчаться к скале. Там мы будем сзади защищены мезой, а спереди — лошадьми, и, таким образом, нам будет легче выдержать нападение.

Рюб мой план одобрил.

Не теряя ни минуты, мы отвязали лошадей, сохраняя полное спокойствие, и, прежде чем враги успели что-либо сообразить, поскакали к скале.

Такой внезапный поворот дела произвел среди герильясов замешательство. Это помогло нам быстро добраться до цели, хотя нас и задерживала раненая лошадь Рюба.

Сперва мексиканцы испугались, вообразив, что мы решили ускакать, но, разобравшись, в чем дело, разразились радостным хохотом: «Как хорошо, они сами лезут в ловушку!»

Подъехав почти вплотную к скале, мы быстро соскочили с коней, повернулись спинами к мезе, поставили перед собой лошадей и, держа уздечки в зубах, направили ружья на врага, мчавшегося за нами.

Наш энергичный отпор произвел на преследователей определенное впечатление, и некоторые из них отступили. Мы сразу оценили всю выгоду нашего положения: неприятель уже не мог окружить нас, так как сзади была неприступная скала. Вообще, трудно было выбрать для защиты более удобное место. Это обстоятельство не ускользнуло и от наших врагов, и их радость сменилась озабоченностью. Вдруг снова раздались ликующие голоса, и мы увидели еще пятерых всадников, ехавших на помощь своим товарищам. До сих пор они, вероятно, находились за скалой и поэтому не были замечены нами.

Как только вновь прибывшие присоединились к своим товарищам, двенадцать человек выстроились перед нами на равном расстоянии друг от друга. Иджурра с тремя мексиканцами остановился прямо против нас. В одном из новоприбывших я узнал разбойника Эль Зорро (по-испански — лисица), часто посещавшего наше село и бывшего теперь правой рукой Иджурры.

План герильясов был ясен: они хотели, не нападая, продержать нас до тех пор, пока голод и жажда не заставят нас сдаться.

Заметив, что неприятель расположился прочно, Рюб стал жалеть, что мы выбрали для защиты это место.

В это время наше внимание отвлекла старая лошадь Рюба, рассмешившая нас, несмотря на наше трудное положение.

Оставив ее в прерии, мы, то есть Гарей и я, совершенно забыли о ней. Ну, а Рюб жалел своего друга и надеялся, что с ним ничего плохого не случится.

Лошадь, не желая расставаться со своим хозяином, поскакала за нами, но отстала. Мексиканцы, разумеется, заметили ее, но не захватили только потому, что она уже никуда не годилась. Лошадь попала в тыл неприятельского отряда и, услышав голос Рюба, бросилась к нашей засаде.

Один из мексиканцев бросился за ней, надеясь схватить ее за уздечку, но… это было не так легко сделать: лошадь так ударила его задними ногами, что он упал на землю. Это вызвало громкий смех Рюба, который с восторгом встретил свою любимицу и поставил ее перед собой в виде добавочной баррикады.

Наш смех был прерван неожиданным открытием, усилившим наше беспокойство.

Эль Зорро привез с собой огромное ружье, стрелявшее вдвое дальше наших и так метко, что к заходу солнца мы могли лишиться не только своих лошадей, ни и сами погибнуть.

Первая пуля этого чудища, пролетев над моей головой, попала в скалу, осколки которой посыпались к моим ногам.

Зарядив ружье во второй раз, Эль Зорро снова прицелился. Я видел, что он метил в меня или в мою лошадь. Руководил им, конечно, Иджурра.

За себя я не очень беспокоился — я был достаточно защищен, — но мне очень было жаль прикрывавшей меня лошади.

Вторая пуля прошла сквозь седло, к счастью, не задев коня.

Вдруг Рюб побежал вместе с двумя лошадьми вдоль скалы, приглашая туда же Гарея и меня. Беспрекословно повинуясь, мы последовали за ним и вдруг увидели перед собой на равнине огромный обломок скалы, за которым легко могли спрятаться и мы, и наши лошади.

Неудивительно, что мы сразу не заметили этот спасительный обломок: он был такого же цвета, как и вся скала, и на расстоянии двадцати ярдов различить его было трудно. Пришпорив коней, мы быстро скрылись за этой природной баррикадой.

Поняв, что теперь их дальнобойное ружье уже не достигает цели, наши враги пришли в ярость, а Иджурра и Эль Зорро от досады впали в полное исступление.

XIII. План бегства

Очутившись за скалой, мы в ожидании атаки расположились так, что из-за прикрытия видны были только наши головы и дула наших ружей.

Вскоре, однако, стало очевидно, что нападения ожидать нечего. Эль Зорро сделал еще несколько выстрелов, но, убедившись в их бесполезности, прекратил стрельбу и вместе с другим герильясом поскакал по направлению к нашему селу. Очевидно, получил какое-то задание Иджурры.

Видя, что атаки не будет, мы с Рюбом перестали следить за неприятелем и занялись составлением плана бегства. Нам оставалось два пути: или держаться до тех пор, пока жажда не заставит нас сдаться неприятелю, или попытаться пробиться сквозь его линию.

Более всего страшила жажда. Она и теперь уже давала себя знать, а воды у нас не было ни капли! Пробиться сквозь неприятельский отряд было чрезвычайно трудно: нам пришлось бы действовать врукопашную против в несколько раз превышающего по численности врага.

Конечно, ночью это было менее рискованно. Если нам удастся смелым броском прорвать их цепь, то в темноте не так уж трудно будет скрыться. Только под покровом ночи и можно было надеяться, что хоть кто-нибудь из нас спасется. Если же мы сдадимся, то все погибнем ужасной смертью.

Обсудив с Рюбом план нападения, я погрузился в собственные размышления. Однако тяжкое подозрение не давало мне покоя: знает ли Изолина о нападении на меня? Не была ли хитростью с ее стороны просьба достать белого коня, чтобы оставить мой отряд без командира и тем облегчить неприятелю возможность захватить его? Может быть, все мои люди уже в плену и лишены не только жизни, но и чести? Боже мой, неужели я попал в сети ловкой обманщицы? Неужели Изолина могла так поступить?

Предположить, что она могла меня лично ненавидеть, было трудно. За что? Ведь я так любил ее! Но, может быть, она любит Иджурру, и он благодаря этому может заставить ее делать все, чего захочет. Что касается самого Иджурры, то он имел полное основание меня ненавидеть, отлично зная о моей любви к Изолине.

Однако мне не хотелось верить всем этим ужасным предположениям. Может быть, Изолина ничего не говорила Иджурре, который мог узнать обо мне от вернувшихся погонщиков. Нет! Нет! Не могла Изолина предать меня! И, стараясь оправдать ее, я стал перечитывать ее письмо, не заключавшее в себе и тени предательства!

Занятый своими мыслями, я бессознательно разглядывал скалу и неожиданно заметил в одном месте впадину, протянувшуюся сверху донизу. Эта впадина, вероятно, образовалась от дождевых потоков. Мне пришло в голову, что по ней можно взобраться на вершину горы, упираясь ногами о выступы скалы и придерживаясь за попадавшиеся здесь небольшие кусты стелющегося кедра.

Вглядевшись внимательнее, я различил след человеческих ног! Значит, тут кто-то проходил, следовательно, можно было добраться до вершины. Но какой смельчак мог решиться на это? Да кто же, как не Куакенбосс! Он сам рассказывал мне, что взбирался на вершину горы за каким-то редким растением. Куакенбосс был полуамериканцем, полунемцем, а по призванию — ботаником. Он был высокого роста, сутуловатый, тощий и неуклюжий человек с косыми глазами. Товарищи считали его добрым малым, но чудаком, а его занятия ботаникой — бесполезным вздором. Куакенбосс все свое свободное время посвящал поискам редких растений, порой подвергаясь большим опасностям.

«Если неуклюжий Куакенбосс мог сюда взобраться, то мы тем более взберемся», — подумал я.

Я сообщил друзьям о своем открытии, и они, обсудив мой план, решили, что подняться на гору действительно возможно.

Мы только боялись, что не сможем спуститься с другой стороны. Иджурра с товарищем тоже подъезжал туда, надеясь, видно, взобраться на скалу и напасть на нас сзади. Но по их жестам было видно, что вернулись они недовольными.

Однако если нельзя спуститься с другой стороны, то к чему нам подниматься на вершину?

Разумеется, наверху мы были бы в большей безопасности, но тогда нам пришлось бы внизу оставить лошадей, и вряд ли на горе была вода.

Обдумав и обсудив все это, мы с Гареем пришли к выводу, что наверх карабкаться бесполезно. Рюб молчал, но по выражению его лица, было видно, что у него созревал какой-то план.

Несколько минут прошло в молчании, которое Рюб прервал вопросом:

— Какой длины у нас канаты от лассо?

— Около двадцати ярдов каждый, — ответили мы.

— Сорок ярдов да моих шестнадцать! Прекрасно! — промолвил Рюб.

В свой план он все еще нас не посвящал. Мы отчасти догадывались, в чем дело, но, боясь обидеть старого друга, молчали, предоставляя ему самому высказаться.

— Слушайте, — наконец заговорил он. — Как только стемнеет, мы влезем на гору, захватив с собой канаты, свяжем их вместе, а если они все-таки окажутся короткими, то прибавим к ним еще уздечки. Конец каната мы прикрепим к дереву, спустимся по нему по ту сторону скалы и быстро направимся в село. Там мы соберем отряд, вернемся обратно и покажем нашим врагам, где раки зимуют.

Вполне одобрив план, вселивший в нас новую энергию, мы с Гареем принялись помогать старому Рюбу в приготовлениях к бегству.

Пока один стоял настороже, другие работали.

Крепко привязав друг к другу лошадей, мы поставили их в укромное местечко за глыбой скалы, а сами скрепили вместе наши лассо и стали ждать ночи.

Согласно предположению Рюба, ночь наступила действительно темная: небо покрылось свинцовыми тучами, начал накрапывать дождь.

Все это благоприятствовало нам, как вдруг блеснула молния, ярко озарившая всю прерию.

Мы пришли в отчаяние.

— Это хуже луны! — воскликнул Рюб.

К счастью, молнии сверкали не часто, и можно было взбираться на гору, пользуясь промежутками темноты.

Снова сверкнула молния, и мы ясно увидели герильясов, стоящих около своих лошадей.

— Нам надо воспользоваться промежутками между двумя молниями, а пока необходимо показать неприятелю, что мы здесь, — заметил Рюб.

Высунув лица и ружья из-за скалы, мы дождались молнии, при свете которой мексиканцы не могли не заметить нас.

Гарей должен был подняться первым. Дождавшись темноты, он закрутил конец каната вокруг пояса и стал карабкаться на скалу.

Пока Рюб наблюдал за неприятелем, я не спускал глаз с горы. Однако темнота мешала мне видеть Гарея, и я только слышал легкий треск, раздававшийся все выше и выше.

Когда снова сверкнула молния, Гарею до вершины было далеко.

Он стоял на выступе, словно распятый, прижавшись к скале и вытянув в обе стороны руки. Я оглянулся в сторону неприятеля. Там все было тихо: значит, его не заметили. Снова молния… На склоне горы не видно ничего, кроме темной ленты каната. Стало быть, Гарей уже наверху!

Теперь очередь за мной. Я стал подниматься с уверенностью, придерживаясь за канат, зная, что Гарей надежно прикрепил его к чему-нибудь наверху. Благодаря лассо подъем не представлял большой трудности, и я скоро очутился на вершине.

Расположившись между кустами у самого обрыва скалы, мы ожидали Рюба, вскоре присоединившегося к нам.

Пробравшись на противоположную сторону, мы сразу нашли место, где можно было спуститься.

Прежде всего мы покрепче прикрепили канат к стволу дерева, росшего на самом краю пропасти. Затем, настрогав деревянных палочек, навязали их в виде перекладин во всю длину лассо. Таким образом, у нас получилась самодельная лестница, значительно облегчавшая спуск.

Чтобы проверить длину каната, мы привязали к его концу камень, опустили его вниз и прислушались.

Раздался глухой удар о землю. Значит, канат достаточно длинен.

Убедившись в этом, мы снова подняли канат, отвязали камень и, сделав петлю, надели ее на Рюба, который должен был спуститься первым как самый легкий.

Сначала все шло хорошо, но вдруг веревка оборвалась, и снизу донесся пронзительный крик. Вскочив на ноги, мы стали тянуть канат вверх. Он шел совершенно свободно, так как груза на нем уже не было.

Рюб погиб! Мы в тревоге нагнулись над пропастью, но темнота не давала нам что-нибудь увидеть.

Тишина полная… Ни крика, ни стона! Он мертв… Но вот равнина под нами озарилась молнией, и мы увидели внизу у самой скалы двух всадников. Один из них был Иджурра. Они ехали шагом, спокойно разговаривая.

До нас долетели слова:

— Ты, наверное, ошибся и принял крик какого-нибудь зверя за крик человека.

— Нет, я уверен, что слышал человеческий голос.

— Но здесь никого не видно. Вернемся с другой стороны мезы.

По стуку копыт было ясно, что всадники проехали дальше.

Но что же стало с Рюбом?

Его нигде не было видно! Если наши враги не нашли его, значит, он не расшибся и успел куда-нибудь скрыться. Однако сделать это было очень трудно. Благодаря открытой местности, враги еще могли заметить его, и мы решили внимательно следить за ними.

Нагнувшись над пропастью, мы вдруг увидели Рюба, распростертого на земле. Он лежал совершенно неподвижно. Однако по его положению было видно, что он жив.

К счастью, Иджурра вернулся к своим товарищам, не заметив Рюба.

Когда же снова сверкнула молния, распростертая фигура виднелась уже гораздо дальше.

Слава Богу! Рюбу удалось ускользнуть.

XIV. Подкрепление. Шпион. Обратный путь

Со времени встречи с герильясами мы с Гареем в первый раз вздохнули свободно. Теперь мы не сомневались в своем спасении.

Разумеется, нечего было и думать спускаться вниз по оборванному канату. И нам оставалось только следить за врагами, чтобы при возможности помешать им приблизиться к нашим лошадям.

Теперь нас, главным образом, беспокоила судьба этих животных, так как за себя мы были совершенно спокойны. Рюбу, без сомнения, удастся дойти до села и привести к нам на помощь солдат. Если даже он вернется не так скоро, то и это не беда. Мы имели возможность утолять жажду соком росших здесь кактусов, а голод — питательными семенами шишек сосны…

Молния осветила неприятеля, продолжавшего в том же положении сторожить нас.

Вдруг раздался приближавшийся топот многих лошадей. При свете молнии мы разглядели Эль Зорро и его товарища, возвращавшихся в сопровождении еще тридцати всадников.

Мы ужаснулись при мысли, что теперь мексиканцы свободно могут напасть на нашу крепость и увести лошадей.

А кроме того, подкрепление Рюба могло оказаться недостаточным против отряда почти в пятьдесят человек.

Однако приготовлений к приступу не замечалось. Очевидно, они решили продолжать осаду и голодом заставить нас сдаться.

К полуночи молнии перестали сверкать, небо немного прояснилось и взошла луна, по временам прятавшаяся за облаками. Мы все время стояли на коленях за кустами и наблюдали, как наши враги беспечно болтали, пели и курили.

Через некоторое время Гарей отправился к противоположной стороне вершины взглянуть, не едет ли к нам Рюб с моими солдатами. Если отряд не ушел из села, Холингурс не замедлит оказать помощь своему капитану. Едва Гарей отошел от меня, как я заметил темную фигуру: это был человек.

Пользуясь каждой светлой минутой, чтобы следить за ним, я теперь увидел, как он, приблизившись к нашим врагам, снова лег плашмя на землю. Трава скрывала его от неприятеля.

Я же, находясь на вершине, хорошо мог разглядеть фигуру голого человека, быстро удаляющуюся в степь.

Вглядываясь в ту сторону, куда скрылась фигура, я увидел несколько всадников, в которых узнал индейских воинов, шедших в поход. Теперь мне все стало ясно: это был шпион.

Индейцы, вероятно, направлялись к горе, собираясь расположиться там, и послали на разведку этого человека. Вскоре надвинувшаяся туча скрыла их от меня.

Четверть часа спустя я заметил десяток лошадей, мчавшихся без всадников. По-видимому, это были дикие лошади, которые тотчас же исчезли из виду.

Вскоре после безуспешного обхода вернулся Гарей.

А в это время в мексиканском лагере раздались дикие крики и поднялся переполох.

Сперва мы предположили, что их всполошило появление диких лошадей, но оказалось, что причиной суматохи были мы.

Герильясы увидели нас и, примчавшись к подножию скалы, стали в нас стрелять.

Мы схватились за оружие, но в темноте нам трудно было разглядеть нападавших, среди которых ясно выделялся лишь всадник, сидевший на белом коне.

Гарей выстрелил в него, и тот упал с лошади.

В эту же минуту раздался воинственный крик индейцев, неожиданно напавших на мексиканцев. Последние поспешно вскочили на коней и выстроились. Борьба продолжалась недолго. Мексиканцы бежали, преследуемые неприятелем, к подошве горы.

Проследив за направлением погони, мы бросились в противоположную сторону, откуда лучше могли видеть всю картину.

Вдруг мексиканцы остановились. Навстречу им скакал отряд всадников, в которых мы с радостью узнали наших товарищей. Мексиканцы, круто повернув, умчались в прерию, оставив американцев лицом к лицу с дикарями.

Завязался ожесточенный бой, к которому мы прислушивались, сильно волнуясь за своих. Он продолжался недолго и закончился полной победой американского отряда.

Наш отряд состоял из пятидесяти человек, командовал им Холингурс. Привел их сюда Рюб, которому удалось благополучно добраться до села.

Счастливые и довольные своим освобождением, мы радостно отправились к своему лагерю.

Уитли ехал рядом со мной. Холингурс отстал от нас, рассматривая тела убитых мексиканцев, в тщетной надежде найти среди них Иджурру.

Я стал расспрашивать Уитли, нет ли каких-нибудь новостей. Он сообщил мне, что нас, кажется, хотят перевести в Вера-Круз. Это нам обоим было неприятно, так как Уитли тоже был увлечен одной девушкой, дочерью судьи нашего села.

Мне интересно было знать, как отнеслось начальство к моему исчезновению, но оказалось, что мои лейтенанты никому не сообщали о нем.

Мне несколько раз хотелось обратиться к Уитли с одним вопросом, но я никак не решался этого сделать.

Наконец я не выдержал и спросил с деланно-равнодушным видом:

— Обо мне никто не спрашивал в лагере?

— Нет, — отвечал Уитли, но потом, спохватившись, прибавил: — Ах да, разумеется, спрашивали. Несколько раз приходил к нам какой-то мексиканский мальчик узнать, вернулись ли вы. Он не хотел сказать, кто его посылает, но я заметил, что он всегда приходил по дороге, ведущей к дому дона Рамона.

Радостно взволнованный этим известием, я весело продолжал свой путь.

XV. По следам красавицы

Когда я, возвратившись домой, хорошенько отдохнул после пережитых треволнений, первой моей мыслью было лично отвести белого коня Изолине. Но, боясь, как бы этот визит из-за наших якобы враждебных отношений не поставил в неловкое положение обитателей гасиенды, я передумал и решил отослать коня с моим слугой негром. Отправив его с этим драгоценным подарком, я поднялся на крышу. Оттуда мне видно было, как негр ввел коня в ворота и очень скоро вышел обратно без него. Следовательно, подарок был принят.

Я с нетерпением ждал возвращения своего посыльного, который, к великому моему огорчению, принес мне лишь словесную благодарность красавицы сеньориты.

Откровенно говоря, это обстоятельство сильно огорчило меня. Погруженный в мрачные мысли, я грустно расхаживал по крыше. В этот день в селе был праздник, и площадь кишела народом.

Поселяне нарядились в свои лучшие костюмы, составляли процессии, приготовляли фейерверки.

Весь этот шум и пестрота раздражали меня. Мне захотелось уехать от них подальше, и я велел оседлать моего коня. Взглянув еще раз на дом дона Рамона, я увидел Изолину, выехавшую из ворот на белом коне, и, разумеется, решил догнать ее.

Сказано — сделано. Я быстро достиг подошвы возвышенности, на которой стояла гасиенда дона Рамона, и свернув с большой дороги, направился по тропинке, окаймляющей холм.

Следуя за белым конем, я вскоре очутился в лесу. Чем дальше я продвигался, тем лес становился гуще, а путь — труднее.

Зачем понадобилось Изолине выбрать именно эту, почти непроходимую дорогу?

Наконец чаща начала редеть, и тропинка вилась вверх по холму уже среди волшебного сада всевозможных тропических цветов и растений.

Выехав на вершину холма, на открытой полянке я увидел Изолину.

Легкая, стройная, сидела она на своем белом коне, любуясь природой, наслаждаясь пением птиц и ароматом дивных цветов.

Я остановился в нерешительности: ехать ли мне дальше или вернуться назад. Собираясь уже повернуть обратно, я увидел, что Изолина посмотрела сначала на часы, а потом на равнину.

Острая боль пронзила мое сердце. Наверное, она ждала кого-то и прислушивалась к шагам любимого человека…

Поводья выпали у меня из рук при мысли, что этим человеком является Иджурра!

Я решил дождаться его, чтобы тут же отомстить. Со мной была только легкая шпага, но овладевшие мною ревность, ненависть и жажда мести были сильнее всякого оружия.

Внезапно заржавший Моро вдруг прервал мои кровожадные размышления.

— Кто здесь? — спросила Изолина.

Скрываться больше было невозможно, и я, пришпорив лошадь, подъехал к красавице.

Лицо Изолины выразило удивление.

— Где ваш проводник и как вы пробрались сюда? — осведомилась она.

— Очень просто. По вашим следам, сеньорита.

— Но я не ждала вас так скоро…

— Я знаю, вы ждали другого.

— Да. Я думала, что Сиприо придет раньше вас.

— Кто этот Сиприо? Если это другое прозвище вашего родственника, то лучше бы ему сюда и не являться!

— Мой родственник? В чем дело? Я вас не понимаю.

— В таком случае позвольте мне объяснить точнее. Если Иджурра будет здесь, то кто-нибудь из нас — или я, или он — не выйдет отсюда живым. Он покушался на мою жизнь, и я поклялся убить его, где бы ни встретил.

— Помоги вам небо сдержать эту клятву! Иджурра — мой злейший враг! Враг всего нашего дома.

— Но… тем не менее вы его ждете?

— Боже сохрани! Я не трусиха, но не желала бы остаться с ним здесь наедине! Я ждала вас, чтобы лично поблагодарить за ваш дивный подарок. Не смея пригласить вас к себе в дом, я выбрала эту хорошенькую полянку своей гостиной. Нравится ли вам здесь?

— Где вы — там всегда рай!..

— Опять заговорили языком поэта! Мы не на маскараде. Бросим всякие комплименты и будем откровенны.

— С удовольствием, и позвольте мне прежде всего спросить: кто этот Сиприо, которого вы ждали?

— Мой слуга, — ответила, смеясь, Изолина. — Тот самый, который передал вам мое поручение. Я не думала, что вы так скоро приедете, но очень рада этому, так как мне многое нужно сказать вам.

Эти слова ободрили и обрадовали меня так, что я, приблизившись к Изолине и пристально вглядываясь в ее чудные глаза, решился шепнуть ей:

— Я вас люблю!

Улыбка исчезла с ее лица, девушка сильно покраснела, а лицо ее как-то сразу преобразилось, сделалось серьезным.

Изолина не отвечала. Молчание казалось мне бесконечным.

Наконец она произнесла дрожащим голосом:

— Скажите, капитан, пожалуйста, что я должна, по-вашему, сделать? Объясниться вам в любви?

— Нет… ведь это невозможно… вы не можете…

— Но ведь вы меня не спрашивали! Почему?

— Я боялся отрицательного ответа.

— Какой вы трус! — засмеялась она.

С этими словами Изолина, пришпорив коня, выехала на более возвышенное место и подозвала меня к себе.

— Капитан, — сказала она. — Вы искренно говорите, что любите меня?

— Да, я люблю вас всей душой!

— Благодарю вас.

— И только, Изолина?

— Я могла бы дать вам кое-что, но оно принадлежит вам.

— Что же это?

— Мое сердце.

При этих словах я обнял Изолину, и мы закончили наше объяснение горячим поцелуем.

Мы расстались, так как ехать вместе было бы неблагоразумно. Прощаясь, мы дали друг другу слово каждый день видеться на этом месте.

— До завтра, — сказала мне Изолина, уезжая.

Я остался один со своим блаженством. Все мне казалось в розовом цвете, и я готов был пробыть здесь до следующего дня, если бы обязанности службы не призывали меня.

В своем упоении я не обращал внимания, куда ехал, и через некоторое время очутился в лесу, где не видно было ни одной тропинки. Я потерял ориентиры и не знал, верно ли еду.

Не зная, что делать, я повернул назад и вскоре понял, что заблудился.

К несчастью, уже становилось темно, и мне грозила ночевка в лесу. Это мне не особенно улыбалось, так как ко всему я был сильно голоден. Вдобавок начинал накрапывать дождь, а я был очень легко одет.

Я стал прислушиваться. Выстрел — и вслед за ним что-то тяжелое упало на землю. Я, как охотник, хорошо знал, что это свалилась убитая птица или зверь. Быстро повернув лошадь, я поскакал к месту, откуда послышался шум, но там никого не нашел. Вдруг позади меня раздался голос:

— Да ведь это наш капитан!

Повернув голову, я увидел в кустах моих друзей Рюба и Гарея. Они, услышав топот лошади, спрятались в кустах и дали мне проехать мимо.

Все вместе мы благополучно добрались до дома.

XVI. Прощание. Неприятное положение

Я пережил две недели безоблачного счастья. Мы встречались с Изолиной каждый день, иногда даже по нескольку раз, и единственным пятнышком на светлом фоне нашего блаженства было ежедневное расставание. Однако нас утешало сознание, что на следующий день мы снова увидимся.

Но вот настало время, когда нам пришлось расставаться не на один день, а на целые недели, месяцы, а может быть, и годы. Разгоревшаяся война призывала меня в ряды сражающихся.

Будучи лишь добровольцем и искателем приключений, я имел полное право не идти воевать. Отечества у меня не было, сражался я не за свою страну, и поэтому чувство патриотизма не могло меня удерживать. Мною руководило совершенно другое чувство — гордость. Я жаждал славы, чтобы принести ее в дар Изолине… Расставание наше было невыносимо тяжелым. Мы никак не могли оторваться друг от друга. А между тем мне надо было как можно скорее вернуться в лагерь, чтобы рано утром выступить со своим отрядом в поход.

Мы с Изолиной и приезжали на место свиданий и уезжали оттуда всегда порознь, по разным дорогам. Делали мы это из предосторожности, хотя здесь мы никогда никого не встречали, да и поблизости не было никаких жилищ. Будучи в полной уверенности, что наши встречи никому не известны, мы в последнее время стали менее осмотрительны.

Утром перед моим последним свиданием с Изолиной Уитли намекнул мне, что в деревне кое-что пронюхали и мне следует быть осторожнее.

Погруженный в мрачные мысли о предстоящей разлуке, я не придал особого значения словам лейтенанта и пропустил мимо ушей его совет взять с собой провожатого. Я не хотел, чтобы кто-то был свидетелем нашего прощания.

Когда мы расстались, сказав друг другу последнее «прости», мне страстно захотелось еще раз взглянуть на Изолину, и я отправился по ее следам.

Не успел я проехать и пятисот ярдов, как до меня донесся громкий разговор. В одном из разговаривающих я узнал голос Изолины, в другом… Ее собеседником был Иджурра, который по «достоверным данным» находился со своим отрядом за десятки миль от нашего села.

Трудно описать, что я испытывал в эту минуту… К стыду своему, чувство, охватившее меня, больше всего было похоже на ревность. Несмотря на Изолинины слезы, клятвы, поцелуи, я снова ревновал ее к Иджурре.

Тихо соскользнув с седла, я подкрался поближе к разговаривающим.

Изолина сидела на лошади, а Иджурра стоял около нее, ухватившись за поводья. По выражению его лица я понял, что встреча эта — по крайней мере, со стороны Изолины — была случайной.

Лица Изолины я не видел, но голос был гневным.

Находясь всего лишь в нескольких шагах от них, я отчетливо мог слышать каждое слово.

— Итак, вы отказываетесь? — спросил Иджурра.

— Я и прежде отказывала. Вы ничего не сделали, чтобы я могла изменить свое решение.

— Ну, у вас есть и другие причины. Я не так глуп. Мне отлично известна ваша тайна. Вы любите этого американского офицерика.

— А если бы и так? Больше скажу: я и не хочу скрывать этого. Я действительно люблю его.

— И вышли бы за него замуж?

— И выйду за него замуж.

— Этого никогда не будет!

— Но кто же может помешать мне?

— Я!

— Вы бредите, Рафаэль!

— Вы можете любить его, сколько вам будет угодно, но женою его — клянусь — не будете. Слушайте, Изолина де Варгас, у меня есть важные документы, касающиеся вас и вашего отца. — При этом Иджурра вынул из кармана какие-то сложенные бумаги.

— Вот это, — продолжал он, — пропуск, выданный Изолине де Варгас американским главнокомандующим. А это письмо вашего отца к главному комиссару американской армии и письмо последнего к вашему возлюбленному. Хорошенький образчик измены! Теперь во главе республики стоит генерал Санта-Анна. Если я ему представлю эти документы, он прикажет тотчас арестовать вас и вашего отца. Ваша земля и имущество будут у вас отняты и перейдут ко мне. Советую вам взвесить все это, и, если вы согласитесь стать моей женой, я сейчас же уничтожу эти документы.

— Этого никогда не будет!

— Никогда? Ну, так вы еще раскаетесь в этом! Как только выгонят отсюда эту орду американских бездельников, ваши земли будут моими.

— Вы забываете, что владения моего отца лежат по техасской стороне Рио-Гранде, и прежде чем американские бездельники, как вы выражаетесь, будут изгнаны отсюда, река эта станет границей их владений. Кто же тогда будет иметь право конфисковать наши земли? Вы или ваш трусливый начальник?

Этот ответ окончательно взбесил Иджурру.

— Да, но и в этом случае владения вашего отца никогда не достанутся вам, так как вы не родная дочь дона Рамона. Я могу подтвердить свои слова доказательствами. И неужели вы думаете, что я люблю вас? Если я когда-нибудь говорил вам это, я лгал! Любить дочь бедного индейца! Ха-ха-ха…

— Негодяй, — воскликнула Изолина, — ступайте прочь!

— Погодите, — ответил Иджурра, еще крепче сжимая уздечку. — Я должен еще кое-что сообщить вам.

— Бросьте уздечку!

— Прежде обещайте мне…

— Пустите меня или я убью вас!

Я бросился к ней на помощь. В это время Изолина выхватила пистолет и направила его на Иджурру. Решительность ее произвела впечатление: трус отпустил поводья и отошел в сторону. Лошадь, почувствовав свободу, бросилась вперед, и в одну минуту Изолина исчезла из виду. Я опоздал к ней на помощь, и она даже не знала, что я был свидетелем их разговора.

Иджурра продолжал стоять, посылая вслед Изолине проклятия и угрозы. Его голос заглушал мои шаги, и он, стоя ко мне спиной, не слышал, как я подошел к нему.

Он находился полностью в моей власти. Я легко мог всадить ему в спину свою саблю, но чувство чести удержало меня.

Дотронувшись до его плеча, я назвал его по имени. Побледнев, он в страхе повернулся ко мне.

— Вы Рафаэль Иджурра? — повторил я свой вопрос.

— Да, — ответил он нерешительно. — Что вам угодно?

— У вас есть документы, часть которых принадлежит семье дона Рамона. Будьте добры мне их вернуть.

— Вы капитан Уорфилд? — спросил Иджурра после некоторого молчания, делая вид, что рассматривает письмо комиссара. Я видел, как у него дрожали руки.

— Да, я капитан Уорфилд. Вам пора бы это знать!

— Действительно, здесь есть письмо на ваше имя. Я нашел его на дороге. Пожалуйста, возьмите, — сказал он, передавая приказ комиссара, но удерживая другие бумаги.

— В письмо была вложена записка. Она у вас в руке. Надеюсь, вы мне отдадите и ее, а также документы американского главнокомандующего, выданные одной даме. Я возвращу их по принадлежности.

Иджурра начал озираться кругом, намереваясь убежать.

— Да, у меня есть пропуск. Можете получить и его, тем более что для меня он не имеет никакой цены, — сказал Иджурра, дерзко смеясь и спрятав драгоценные бумаги в карман.

Я встал в боевую позу, предлагая моему противнику также обнажить саблю и защищаться.

Иджурра как будто колебался.

— Но вы должны драться! — воскликнул я. — Трус! Или вы хотите быть убитым, не вынув сабли из ножен?

Никогда не видел я такого труса. Его губы дрожали, глаза бегали по сторонам. Я уверен, что при малейшей возможности он готов был улизнуть.

Но вдруг Иджурра преобразился. Глаза его сверкнули злобой, он выдернул саблю, и поединок начался.

К счастью, я, защищаясь, повернул голову в сторону и увидел двух герильясов, бежавших к нам с саблями в руках. Вот и разгадка неожиданной храбрости Иджурры! Он выждал момент, когда они смогут напасть на меня сзади.

Только теперь я действительно почувствовал себя в опасности.

Одному осилить троих было совершенно невозможно. У меня мелькнула мысль о бегстве, но это было немыслимо. Конь мой стоял далеко, и меня, наверное, убили бы раньше, чем я мог бы добраться до него. Однако раздумывать было некогда.

Я едва успел отскочить шага на два назад, как очутился лицом к лицу с тремя противниками.

Между нами завязалась неравная борьба. Получив несколько ран, я начал истекать кровью, постепенно теряя силы. Наконец я почувствовал, что не в состоянии буду отразить ни одного удара, и в отчаянии вскрикнул.

В ту же минуту откуда-то раздался выстрел. Пуля пронзила поднятую надо мной руку, заставив противника выронить саблю. В одно мгновение все трое бросились бежать и скрылись в чаще.

Взглянув в противоположную сторону, я увидел человека с ружьем, направлявшегося ко мне. Судя по одежде, я принял его за мексиканца и приготовился к защите.

Но каково же было мое удивление, когда я увидел, что обязан своим спасением Куакенбоссу!

— Спасибо, храбрый друг, — сказал я ему, — вы спасли меня от верной гибели!

— Вы ранены, капитан? — спросил Куакенбосс.

— Да. Но думаю, что не смертельно, я чувствую слабость от потери крови. Пожалуйста, приведите мою лошадь, она там. — С этими словами я потерял сознание, а придя в себя, увидел своего коня и Куакенбосса, перевязывавшего мне раны. Он был в одном сапоге, а другой стоял рядом, наполненный водой, которой он поил коня и смачивал мне виски.

Я вскоре почувствовал, что могу сесть на коня, и мы отправились в село, причем Куакенбосс вел мою лошадь.

Приходилось ехать мимо гасиенды, но, к счастью, наступила тьма и никто не видел меня. Говорю «к счастью», так как я был весь в крови и мой вид мог пробудить излишнее беспокойство.

XVII. Поход. Жестокий приговор

Рано утром раздался сигнал тревоги. В последний раз взобрался я на крышу, окинул взором окружающее. Весь отряд уже собрался на площади, готовый к выступлению. Все жители были на ногах. В укромных уголках, в окнах и даже на площади начались трогательные прощания. Красивые поселянки со слезами на глазах расставались с нашими воинами.

Однако среди населения встречались и враждебные нам, злобные лица. Меня волновали какие-то мрачные предчувствия, беспокоили тревожные мысли об Изолине. Что станется с ней, когда мы уйдем? Не угрожает ли ей какая-нибудь ужасная опасность? Ведь от такого негодяя, как Иджурра, всего можно ожидать.

Я решил еще раз повидаться с Изолиной и ее отцом, чтобы уговорить их уехать отсюда на время войны.

Однако я боялся, что дон Рамон не согласится на это, да и Изолина сама слишком горда, чтобы покинуть дом из-за такого труса, как Иджурра.

Кроме того, посещение мною дона Рамона около пяти часов утра могло стать известным и навлечь на него ту самую опасность, от которой я хотел оградить его и его дочь. Я был в нерешительности: что предпринять? Холингурс вывел меня из затруднения, посоветовав мне написать дону Рамону письмо.

Послушавшись лейтенанта, я быстро написал письмо, с более легким сердцем отправил его, а сам дал отряду сигнал к выступлению.

Через некоторое время после нашего выхода из села нас откуда-то обстреляли. Посланные в разные стороны разведчики никого не нашли, хотя издали мы видели группу всадников, мчавшихся от нас во всю прыть.

Это был, по всей вероятности, отряд Иджурры, но мы его не преследовали, боясь столкнуться с сильным и хорошо организованным отрядом мексиканцев под начальством самого Каналеса.

Во время пути мне не давали покоя мрачные предчувствия относительно Изолины. Добравшись благополучно до города, мы, к своему удивлению, узнали, что дивизия еще не покинула его. Она должна была выступить утром, но получила приказ пробыть здесь еще неделю.

Я надеялся, что нас снова отправят в село, но нам было приказано остаться при дивизии.

Мой отряд расположился на берегу красивого ручья в полумиле от города. Я недолго оставался в лагере и вскоре отправился в город узнать о дальнейших действиях армии и повидаться с товарищами. Это несколько рассеяло мои грустные мысли.

Когда я возвратился в лагерь, меня снова одолели тяжелые думы. Лежа в своей палатке, я предавался таким мрачным размышлениям, что, в конце концов, не мог больше оставаться в неизвестности относительно Изолины и придумал, взяв несколько солдат, отправиться с ними ночью к дому дона Рамона. По прибытии туда я предполагал оставить солдат у ворот, а самому войти в дом и, если обитатели еще не выехали оттуда, постараться убедить их сделать это.

Решено было выехать, когда стемнеет: во-первых, мне не хотелось, чтобы в лагере узнали о моей экспедиции, во-вторых, для большей безопасности.

С наступлением темноты мы отправились в путь.

Рюб и Гарей шли впереди в качестве разведчиков, которым мы, разумеется, вполне доверяли.

Пробирались мы по совершенно пустой местности. Только на полпути попалась нам какая-то разоренная хижина. Не доезжая до нее около полумили, мы услышали голоса, плач и стоны женщин. Пришпорив своих коней, мы быстро поехали вперед. К нам навстречу спешил Гарей, по лицу которого было видно, что случилось нечто ужасное.

— Капитан, плохие вести!.. Эти негодяи в нашем селе хуже индейцев поступили! Женщины убежали сюда, в эту хижину. Пойдите, взгляните на них!

Услышав это, я быстро поскакал к развалине.

В хижине находились несколько молодых женщин и трое мужчин. Они окружили Рюба, который старался успокоить их на своем ломаном испанском языке. Все женщины были полунагие, с распущенными волосами. По их лицу и шее струилась кровь, а на лбу горела красная полоса.

Подъехав ближе, я увидел, что это ожог от раскаленного железа. Кроме этого, у всех несчастных были отрезаны уши, а у мужчин вдобавок — кисть правой руки!

Кровь стыла в жилах при виде этого ужасного зрелища!

Оказывается, вскоре после нашего ухода из села туда ворвались мексиканцы с криками «Да здравствует Мексика!» и «Смерть янки!»

Сперва они бросились на винные лавки, затем, еще более озверев от выпитого вина, стали разорять дома, вытаскивать на площадь женщин, глумясь над ними и требуя, чтобы на них поставили клеймо.

— Режьте им уши! — кричали в толпе мексиканцев. И пока полупьяный кузнец работал раскаленным железом, мясник ножом отрезал уши. Хотя все эти негодяи были в масках, не могло быть никакого сомнения, что это была шайка Иджурры.

Говорили, что, вероятно, есть еще и другие жертвы. Те, которых мы встретили, пробирались в американский лагерь, и Рюб задержал их в хижине до нашего прихода.

Что следовало нам предпринять? Послать ли еще за солдатами и дождаться их или сразу отправиться в село? Предпочли второе. Людей у нас было достаточно, и все горели жаждой мести. Направив бедных страдальцев в лагерь, мы уже собрались отъезжать, когда вдали показалась фигура, которая, увидя нас, спряталась в кусты.

Рюб и Гарей быстро побежали вперед и через несколько минут вернулись с мексиканским юношей, также пострадавшим от разбойников. Он сообщил нам, что злодеи направились вдоль по реке к дому де Варгаса с криками «Смерть изменникам!» и «Смерть Изолине!»

Услышав эти слова, я пришпорил своего коня и полным галопом бросился вперед, а за мной остальные мои воины. Нам нужно было как можно скорее достигнуть жилища Изолины.

Не доезжая нескольких миль до нашей цели, мы вдруг увидели впереди яркий свет, словно от пожара.

— Что это такое? Боже мой, уж не горит ли гасиенда? — испуганно шептали мы друг другу. Наши опасения, к счастью, не оправдались. Свет происходил не от пожара, а от огромного костра, горевшего перед воротами дома.

Вокруг костра двигались мужчины, женщины, собаки, лошади… Это оказался бивуак мексиканцев. Вместо того чтобы постепенно окружить их, мы не выдержали: бросились вперед и этим самым испортили все дело. Мексиканцы, услышав наш крик, обратились в бегство. Шестеро из них были убиты, почти столько же взяты в плен. Преследовать их было бесполезно, так как скрылись они в лесу. Я въехал во двор, где все оказалось разрушенным. Богатая обстановка, дорогие вещи и украшения — все было разбросано и испорчено. Я стал звать Изолину, дона Рамона, но никто не отвечал. Тогда я кинулся в комнаты искать их, но обошел весь дом, так никого и не найдя.

У меня появилась надежда, что дон Рамон с дочерью, послушавшись моего совета, покинули дом до нападения.

Я бросился к пленным расспросить их обо всем, но было поздно: их уже повесили. В живых оставались только женщины, которые на все мои вопросы молча качали головами. Я был в полном отчаянии, как вдруг увидел мальчика Сиприо, рассказавшего мне следующее:

— Эти злые люди увезли мою госпожу. Они приехали в черных масках, ворвались в дом, схватили дона Рамона, а донну Изолину вытащили во двор. Она была не одета, по шее и груди струилась кровь. Разбойники вывели из конюшни белого коня, крепко привязали вдоль его спины донну Изолину, потом к ногам животного прицепили ракеты, подожгли их и пустили коня в прерию вместе с Изолиной.

Потрясенный этим страшным известием, я упал без чувств на землю…

XVIII. По следам. При свете факелов

Я пришел в себя только тогда, когда меня обрызгали холодной водой. Около меня стояли Рюб, Гарей и некоторые другие, приехавшие из лагеря товарищи, среди которых был и Уитли.

Узнав о случившемся от пришедших в лагерь женщин, они вне себя от гнева моментально помчались сюда.

Не успел я опомниться от обморока, как до меня донеслись какие-то дикие визги и крики. Это наши возмущенные солдаты ремнями и веревками наказывали пленных женщин. С большим трудом удалось мне остановить эту расправу, после чего женщины, отпущенные на свободу, быстро скрылись.

— В село! В село! — раздались крики наших воинов. И часть отряда с Уитли и Холингурсом во главе направились к селу. Я не остался ждать их возвращения, решив во что бы то ни стало разыскать Изолину.

Посадив Сиприо на коня и выбрав себе шесть лучших следопытов, я выехал с ними в прерию.

Благодаря яркому свету луны и смышлености Сиприо, мы скоро достигли места, на котором мальчик последний раз видел Изолину.

Отсюда, отослав Сиприо домой, мы продолжали двигаться очень быстро. Благодаря недавним дождям, следы были так ясны, что можно было видеть их, не сходя с лошади. Только изредка Рюбу и Гарею приходилось спешиваться, чтобы отыскивать их, но при этом охотники шли так быстро, что наши лошади почти все время бежали. Мы ехали молча. Мне было не до разговоров: я был слишком подавлен теми подробностями, которые сообщил мне Сиприо. Он видел кровь на ее шее и груди… Боже мой! Ей, значит, отрезали уши! Затем ее положили на спину коня, обвили руки вокруг его шеи и крепко связали. Ноги ее были тоже связаны, так что бедняжка, конечно, никак не сможет освободиться!

Все эти мысли окончательно сводили меня с ума!

Ко мне приблизился Гарей.

— Не тревожьтесь, капитан, — успокаивал он меня. — Я не думаю, чтобы белый конь ускакал слишком далеко с грузом на спине. Его спугнули ракеты. Как только палки сгорят, он остановится, и мы его поймаем. Только бы луна не спряталась.

Как назло, безоблачное небо понемногу заволоклось темными тучами, скрывшими от нас луну, и мрак окутал все окружающее. Отыскивать след в темноте было немыслимо, и нам пришлось остановиться, чтобы обсудить дальнейший план действий. После короткого совещания решили, не откладывая до следующего дня, продолжать преследовать при свете факелов. Но где их достать? Вот вопрос! Мы находились среди голой, бесплодной прерии, кругом не росло ни одного деревца! С собой у нас тоже не было материала. Как же смастерить факел?

И тут один француз из нашего отряда помог нам выйти из затруднения. Он предложил съездить обратно в село и привезти хранившиеся в церкви большие восковые свечи.

Предложение было принято, и француз с Куакенбоссом поскакали в село.

Оставшиеся расположились на траве в ожидании товарищей.

Нашим гонцам было дано два часа времени, но вернулись они значительно раньше, снабженные тремя толстыми церковными свечами. Мы узнали следующие новости: в селе найдены были еще жертвы, и много мексиканцев было повешено нашими возмущенными солдатами.

Дон Рамон, как предполагали, еще жив, но захвачен в плен герильясами. Не теряя времени, мы, вооружившись длинными зажженными свечами, снова двинулись в путь.

К счастью, веял лишь легкий ветерок, не задувавший пламени. Несмотря на темноту, мы разглядели, что приближаемся к памятной для нас горе, белые скалы которой вскоре показались впереди. Питая слабую надежду, что гора задержала дальнейший бег белого коня, мы несколько раз объехали вокруг нее.

Ни коня, ни следов его нигде не было видно. Между тем, на наше несчастье, начал накрапывать дождик, вскоре перешедший в ливень.

Свечи моментально погасли, и нам пришлось прекратить бесполезные поиски.

В мрачном молчании, найдя приют под навесом скалы, стояли мы, ожидая окончания ливня.

XIX. Найденный след. Через поток

Утомленные бесплодными поисками, люди почти все быстро уснули. Только я не мог ни спать, ни отдыхать.

Погруженный в свои мрачные думы, я совершенно забыл об окружающем, как вдруг размышления мои были прерваны донесшимся до меня разговором Рюба и Гарея.

Они, по-видимому, не теряли надежды найти след белого коня.

Взяв свечи, захватив сомбреро с головы спавшего Куакенбосса, двое друзей отправились в путь. Свечей они не зажигали и поэтому быстро скрылись в темноте.

Все еще шел сильный дождь, но на востоке тучи стали рассеиваться, а небо мало-помалу прояснилось.

Вдруг вдали сверкнули два огонька. Сперва они двигались то вперед, то назад, потом остановились. К этому времени многие из моих спутников проснулись и стали с интересом следить за огоньками, один из которых снова задвигался, уходя все дальше и дальше.

Вскоре вернулся Гарей и сообщил, что Рюб снова напал на след и советует нам немедленно трогаться в путь. Разумеется, мы не заставили себя ждать, тут же погнали лошадей в указанном направлении.

Старый охотник, несмотря на проливной дождь, быстро продвигался вперед, защищая пламя свечи широким сомбреро.

Недалеко отсюда протекал ручей. Опытный Рюб знал об этом и решил, не без основания, что конь, вероятно, подходил к нему напиться. Рюб оказался прав. Следы привели нас к тому месту ручья, где конь пил. Далее Рюб определил, что он снова помчался. Но по какой причине? Что могло испугать его? Гарей объяснил нам это так: за ним гнались волки.

Да, за ним гнались волки! В этом не может быть сомнений, так как многочисленные следы волков местами полностью закрывали следы коня. Я с ужасом представлял себе, как хищники бросаются на лошадь, рвут ее и терзают несчастную, беспомощную Изолину…

В это время, словно желая утешить меня, судьба снова нам улыбнулась. Гроза прошла, и из-за облаков вышла полная луна, ярко осветив всю прерию.

Мы потушили свечи.

Вдали послышался шум воды. Двигаясь по следу, мы приблизились к реке и водопаду, который, хлопоча и пенясь, низвергался со скалы. След обрывался у самого водопада; значит, лошадь, не видя другого спасения от волков, бросилась в поток!

Все, кроме Рюба, были убеждены, что и конь, и всадница погибли в пучине. Рюб же утверждал, что конь перешел реку еще до дождя, а волки, как видно по следам, остались на этом берегу.

Слова старого охотника несколько успокоили меня. Мы снова вскочили в седла и поехали вдоль берега отыскивать брод. Поиски наши оказались безуспешными, и я, выбрав удобное место, переплыл реку на коне. Остальные последовали моему примеру. Причем Рюб, разумеется, употребил совершенно необыкновенный прием: чтобы облегчить лошадь, он переправился через реку не верхом, а плыл сзади, уцепившись зубами за ее хвост.

На другом берегу мы вновь отыскали следы коня.

XX. Карликовый лес. Исчезновение белого коня

Отъехав несколько шагов от реки, мы наткнулись на препятствие, едва не положившее конец нашему преследованию. Перед нами очутился карликовый дубовый лес, деревья которого были не более тридцати дюймов высоты, хотя полностью развитые.

Нам пришлось сойти с лошадей и ползти на четвереньках. Таким образом двигались мы очень долго: дубы росли так густо, что своей листвой сильно затемняли лунный свет, и нам трудно было не упустить из виду след белого коня.

Прошло несколько томительных часов, прежде чем мы выбрались из этого крошечного леса в прерию, освещенную первыми лучами утренней зари.

Следы говорили, что здесь конь шел вначале шагом, но потом вдруг галопом поскакал вперед.

Что же испугало его? Никакие звери, по-видимому, не гнались за ним, так как следов не было видно. Мы были в недоумении, которое вскоре разъяснилось.

Охотники, ехавшие впереди, увидели многочисленные следы лошадиных ног.

— Здесь были дикие лошади! — воскликнул Рюб. — Я вижу, в чем дело! Испугавшись странного вида белого коня, они бросились прочь от него. Конь поскакал за ними. Тогда мустанги разбежались в разные стороны, но он все-таки догнал их!

Опытный охотник, низко нагнувшись над землей, читал по ней, как по книге. Я сознавал, что Рюб прав. Конь с Изолиной попал в табун диких лошадей!

Боже мой! Она погибнет среди этих бешеных животных!..

Мое воображение снова стало рисовать мне самые ужасные картины. Я помчался в прерию — и что же? Вдали среди мустангов был и белый конь. Он поднялся на дыбы, и на спине его…

— О Боже, спаси, спаси ее! — воскликнул я в отчаянии. Все мои спутники с громким криком поскакали за мной. Мы думали таким образом отпугнуть мустангов, но наши голоса, очевидно, не доносились до них. Тогда я несколько раз выстрелил из пистолета.

Услышав выстрелы, испуганные лошади быстро отскочили от белого коня и с ржанием разбежались в разные стороны. Один белый конь продолжал стоять на прежнем месте, но это продолжалось недолго. Он пронзительно заржал и бросился вперед.

Сознавая, что необходимо во что бы то ни стало его догнать, я пришпорил Моро и бросился за ним в погоню. Мой конь, измотанный непрерывной скачкой, шел с трудом, тем более что путь наш лежал через холмистую местность. Я понимал, что моя лошадь может поплатиться жизнью, но готов был пожертвовать ею для спасения Изолины.

Наконец мы выехали на ровную поверхность, где бедный Моро мог скакать быстрее. Расстояние между мной и белым конем заметно уменьшалось. Я уже мог различить бледное лицо и развевавшиеся волосы Изолины.

Я несколько раз громко кричал, звал ее по имени, и наконец — о радость! — она приподняла голову, и я услышал ее слабый крик. Она жива! С удвоенной энергией пришпорил я своего коня, но вдруг Моро споткнулся, упал, и я очутился на земле.

Когда я встал и снова вскочил на лошадь, белого коня уже нигде не было видно.

Это исчезновение коня было понятно: он скрылся в густой чаще, расстилавшейся впереди.

Я больше не видел его, но ясно слышал топот копыт и треск веток.

Пришпорив Моро, я необдуманно поскакал прямо в глубь чащи и сразу же об этом пожалел, почувствовав, что допустил ошибку. Мне, конечно, надо было ехать по следам коня, но получилось так, что вскоре я совершенно перестал его слышать.

Проехав еще немного вперед, я остановился, прислушиваясь. Но вокруг была мертвая тишина — даже птицы приумолкли. В надежде отыскать след белого коня я ездил в разных направлениях, но безуспешно.

Тогда мне пришло в голову вернуться в прерию и оттуда ехать уже по следам. Я повернул лошадь и поехал, как мне казалось, к прерии, но прошло полчаса, а прерии все не было видно. Я сворачивал в стороны, меняя несколько раз направление, но так и не смог выехать из чащи и понял, что заблудился.

XXI. Мексиканские свиньи. Пожар

Поняв, что я совершенно не в состоянии определить, в какую сторону мне ехать, я опустил поводья, положившись на инстинкт Моро. Я надеялся, что мой конь или вывезет меня из чащи, или привезет к воде, которая нам обоим сейчас была так необходима.

Жалея Моро, я шел пешком, изредка крича и стреляя из пистолета. Однако в ответ я не слышал ни одного выстрела. Вероятно, товарищи мои были слишком далеко, чтобы слышать меня.

Вдруг недалеко от меня птицы подняли крик и заметались, словно чуя присутствие врага.

Поехав на шум, я вскоре очутился на небольшой поляне, где шел настоящий бой между пантерой и мексиканскими свиньями. Пантера была окружена этими маленькими животными. Вокруг лежали мертвые свиньи, но еще много было здесь и живых. Они продолжали нападать на врага, пронзая его своими острыми клыками. Выхватив ружье, я убил пантеру на месте, но тут же поплатился за свой необдуманный поступок: неблагодарные свиньи теперь набросились на меня и мою лошадь.

Я не успел зарядить ни ружье, ни пистолет. Бедный Моро делал отчаянные прыжки. Хорошо, что я крепко держался в седле, иначе я был бы растерзан этими животными. Видя свое единственное спасение в бегстве, я пришпорил Моро. Но, к сожалению, заросли сильно мешали ему двигаться, а наш многочисленный неприятель не отставал от нас. Положение становилось критическим. На мое счастье, в этот момент показались товарищи, которые, соскочив с лошадей, револьверными выстрелами разогнали свиней.

Среди моих спасителей не было Рюба и Гарея, отправившихся по следам белого коня. Теперь они, должно быть, далеко, так как расстались с остальными более часа тому назад.

Мы решили вернуться в прерию, чтобы оттуда снова въехать в чащу по следам Рюба и Гарея. Догадливые охотники облегчили нам эту задачу, обламывая на своем пути ветки деревьев, служившие нам знаками.

Проехав около пяти миль, я и мои товарищи ощутили странную боль в глазах, а еще через некоторое время в воздухе запахло дымом. Чем дальше мы ехали, тем дым становился гуще и боль в глазах сильнее и острее. Все кругом потемнело, и мы едва могли разглядеть следы. Воздух сделался таким сухим и горячим, что уже трудно было дышать. Мои товарищи уже готовы были остановиться, но я уговорил их идти вперед, предполагая, что теперь Рюб и Гарей уже недалеко от нас. Действительно, они вскоре откликнулись на мой зов.

Мы поспешили на их голоса и вышли по прогалину, на которой сквозь дым могли различить обоих охотников и их лошадей. Наше предположение о лесном пожаре не оправдалось: горела прерия.

Прогалина, на которой мы находились, была хорошо защищена от огня, и нас беспокоил только дым.

Гарей рассказал мне следующее. Выйдя из чащи, они направились по лугу и прошли довольно далеко, когда перед ними появились бушующие волны пламени. Это пылала прерия. Наши друзья вынуждены были быстро вернуться в чащу.

Нам пришлось на время прервать движение вперед. Дым сильно мешал двигаться, и неподалеку раздавался треск горевшей сухой травы. Мимо нас пробегали испуганные антилопы, олени, волки и другие звери. Птицы метались в ветвях, а орел кружил в высоте, испуская пронзительные крики.

Убив близко подошедших к нам медведей и антилопу, мы развели огонь и приготовили себе ужин.

Теперь перед нами встал более серьезный вопрос: как утолить мучившую нас жажду, усиливавшуюся благодаря сухому горячему воздуху. Мы сосали чугунные пули, пили кровь убитых животных, высасывали сок кактуса и агавы, но все это давало лишь временное облегчение, после которого жажда становилась еще мучительнее. Наконец, к нашему счастью, дым стал понемногу рассеиваться, очищая воздух. Огонь, подойдя к самому краю зарослей, стал гаснуть, остановленный деревьями.

Воспользовавшись этим, мы вскочили на лошадей и поехали по направлению к прерии. Наши следопыты ехали впереди, по-прежнему занятые своим делом. Эти «люди гор», как они себя называли, во время работы были крайне молчаливыми. Они не высказывали своих мнений и не делились планами ни передо мной, ни тем более перед моими подчиненными, которых считали молокососами, мало знакомыми с прериями.

Зная эту черту их характера, я понимал, что расспрашивать их было бесполезно, и решил, подъехав к ним поближе, подслушать разговор.

— Знаешь что, Билл, — говорил Рюб, обращаясь к своему товарищу, — ведь прерия не могла сама загореться.

— Ты прав, — отвечал ему Гарей.

— Помнишь в Бепт-Форте того странного человека, который собирал травы и говорил, что прерия может запылать сама собой без всякой причины?

— Помню. Но я этому не верю, — усомнился Билл.

— И я тоже, — подтвердил Рюб. — Конечно, молния может зажечь прерию, но ведь сегодня молнии не было. Значит, пожар устроили люди… Вероятно, индейцы близко, и мы должны держать ухо востро.

— Так ты думаешь, Рюб, что это сделали индейцы?

— Да, я почти уверен в этом. Белых в этих краях нет. Мексиканцам заходить сюда незачем, слишком далеко. Стало быть, тут хозяйничали индейцы.

— Но зачем же им было поджигать прерию? — спросил Гарей.

— Вспомни рассказ француза и Куакенбосса — тогда поймешь, — наставительно промолвил Рюб.

Рассказ этот был мне известен. Когда Леблан с Куакенбоссом ездили за свечами, они узнали, что индейцы разорили мексиканский город. Это случилось недалеко от нашего села в день нашего выступления в поход. Затем часть их отряда вышла к гасиенде де Варгаса и там завершила грабеж, начатый герильясами.

— Ведь очень может быть, — продолжал Рюб, — что это те самые индейцы, которых мы так славно огрели около горы! Они могли думать, что мы еще стоим в селе, и подожгли степь, чтобы помешать нам их преследовать.

— Да, да, Рюб, ты совершенно прав. Но, как ты думаешь, спаслась ли от пожара молодая девушка?

Я жадно прислушался к ответу старика.

— По-моему, спаслась, — отвечал Рюб. — Если бы пожар застал ее в степи, конь бросился бы назад. Однако по следам этого не видно. Они идут по прямой линии. Значит, конь успел проскочить до пожара.

При этом ответе у меня точно камень свалился с груди, и я поехал вперед с вновь появившейся надеждой.

XXII. Индейцы. Пойманный конь

Проехав еще какое-то расстояние, мы увидели множество конских следов. Рюб соскочил с лошади, встал на колени и сдул пепел со следов. Это были следы лошадей, подкованных толстой буйволовой кожей, а так подковывают только индейцы.

Присутствие поблизости таких опасных врагов было делом нешуточным. Приходилось серьезно задуматься, как действовать дальше. И мы стали обсуждать этот вопрос, полагаясь, главным образом, на советы старого охотника. Прежде всего необходимо было произвести более точную разведку, которая была, конечно, поручена Рюбу и Гарею.

Результаты разведки превзошли всякие ожидания. Наши следопыты вернулись через несколько минут, узнав по следам не только время прохождения здесь коня, но и то, что индейцы проскакали здесь уже после него. Возможно, гнались за ним.

О преследовании белого коня теперь нечего было и думать. Нам следовало быть крайне осторожными и приготовиться к возможной встрече с неприятелем.

Решено было продолжать движение вперед. Перед отрядом, как всегда, шли Рюб и Гарей. Через некоторое время мы снова увидели на земле множество лошадиных следов, шедших уже в разных направлениях. Охотники внимательно разглядывали их, сдувая наполнявший их пепел.

— Ну да, так и есть! — воскликнул Рюб. — Они поймали белого коня!

Я выслушал это заявление с полным доверием, тем более что сам мог проверить его справедливость, так как тоже умел немного «читать» по следам. В этом месте следы белого коня сбивались. Его, очевидно, окружали другие лошади, которые вначале мчались во всю прыть, а потом пошли шагом.

Да, не могло быть никаких сомнений, что конь и Изолина в руках индейцев. При этой мысли меня вначале охватило чувство радости. «Все-таки она среди людей», — подумал я. Может быть, они пожалеют беспомощную женщину, поймут, что она жертва жестокой мести их же врагов, освободят ее и облегчат ее страдания!

Однако этот порыв радости продолжался недолго, мною вновь овладел страх за Изолину. Все зависело от того, какому племени она попала в руки, северному или южному. Некоторые северные племена, часто общающиеся с белыми, постепенно начали терять свои жестокие наклонности, тогда как южные продолжают оставаться такими же кровожадными дикарями.

Кто знает? Ведь Изолина могла попасть именно к такому племени!

Удрученный этими мыслями, я невольно пришпоривал Моро, подвигаясь все быстрее и быстрее. Мои товарищи от меня не отставали. Нас по-прежнему мучила жажда, и мы торопились быстрее добраться до воды.

Слава Богу! Наконец перед нами лесок и давно желанный ручей! Мы все, быстро соскочив с коней, радостно бросились к воде. Только Рюб и Гарей, прежде чем напиться, окинули зорким взглядом лесок и берега ручья. Близ того места, где мы остановились, я заметил брод, около которого было много следов животных. Рюб, взглянув на них, с большим волнением воскликнул:

— Я так и знал! Это тропа войны индейцев!

«Тропой войны» в этих местах называются дороги, протоптанные индейскими племенами во время набегов на Мексику. Набеги эти практиковались и в давние времена, но с ослаблением испанской власти заметно участились. Теперь они даже приняли регулярный характер и совершаются раз в год в одно и то же время, то есть когда буйволы переходят к северу. Во время этих набегов на города и села краснокожие грабят имущество жителей, уводят в плен женщин и детей.

Однако ошибочно было бы думать, что они обрушиваются лишь на бедных и беззащитных обывателей — богатые тоже нередко страдают от них. Так, например, во время подобного нападения у одного богатого губернатора был похищен сын, который был возвращен отцу только много лет спустя за большую сумму денег.

Известно, что в настоящее время в руках северомексиканских индейцев находится около трехсот белых, большая часть которых женщины. Как ни странно, многие из таких пленниц, несмотря на предложенные выкупы, не желают вернуться домой. Несколько лет, иногда даже месяцев, проведенных между индейцами, оказываются достаточными, чтобы заставить пленников забыть прежние условия жизни и обратиться в настоящих дикарей.

Однако пора вернуться к нашему рассказу, от темы которого мы сильно уклонились в сторону.

Утолив наскоро жажду и переправившись через ручей, я принялся изучать следы, увиденные мною на другом берегу. Мои верные охотники не покидали меня: они искренне привязались ко мне, готовые, в случае надобности, пожертвовать ради меня жизнью.

Но, кроме привязанности ко мне, их сильно привлекал сам процесс выслеживания, в котором они были такими виртуозами.

Перейдя за мной на противоположный берег, оба друга вновь склонились низко над землей. Предположение Рюба было верным: мы действительно находились на тропе войны. Если бы здесь проходили мирные индейцы, перед нами непременно были бы и многочисленные следы индианок, которых их властелины обычно заставляют идти пешком в качестве вьючных животных. Следы женских ног мы видели, но они, вероятно, принадлежали не индианкам, а мексиканкам, обладающим самыми крошечными и самыми красивыми ножками в мире.

— Бедняжки! — воскликнул Рюб. — Подумайте, их гонят пешком, когда так много свободных лошадей! Тяжелая ожидает их доля!

Старик говорил все это, не подозревая, что слова его разрывают мне сердце.

После дальнейших исследований охотники пришли к заключению, что индейцы проходили здесь уже на обратном пути, нагруженные добычей, и проходили всего несколько часов назад. Желая узнать, соединилась ли эта многочисленная группа с той, которая гналась за белым конем, мы снова принялись внимательно изучать следы.

Вдруг раздались удивленные восклицания волонтера Станфильда, нашедшего след своей пропавшей лошади.

— Ты уверен, что это твоя лошадь? — осведомился Рюб.

— Еще бы! Ее след я узнаю из тысячи! — уверенно произнес Станфильд.

Теперь многое нам стало ясно. Во время битвы с индейцами около подножия горы нами был ранен один белый, сражавшийся в рядах дикарей. Рюб, знавший кое-что об этом «белым индейце», советовал казнить его, но мы пожалели его и отпустили на свободу, наивно надеясь, что он из благодарности за это не станет вредить нам. А он украл лошадь Станфильда и исчез вместе в нею! Как я жалел, что мы не послушались совета Рюба! В эту минуту у меня мелькнуло еще одно воспоминание. Однажды, когда я ехал вместе с Изолиной, этот «белый индеец» нам повстречался. С какой ненавистью он взглянул на меня! Теперь мне все стало понятно!

XXIII. Письмо на листе агавы. Подземный огонь

Ехать дальше по тропе войны было настолько легко, что мы здесь не нуждались в искусстве наших следопытов. Скорость движения теперь зависела исключительно от наших лошадей. Однако бедные животные были так утомлены, что насилу плелись.

Мой Моро, разумеется, был еще бодр, но отправиться вперед одному было бы полным безумием.

Наступил вечер. Небо заволокло тучами. Конечно, мы могли бы продолжить путь с факелами, но это представлялось нам не совсем безопасным. Лично я готов был рисковать своей жизнью, но не считал себя вправе подвергать опасности своих товарищей.

Спешившись, мы расположились на траве, предоставив нашим лошадям пастись. Вскоре все мои утомленные спутники крепко спали. Один я не мог спать. Тревожные мысли не давали мне покоя. Охваченный страхом за Изолину, я какое-то время ходил возле ручья, затем освежил голову под прохладной струёй и, немного успокоившись, присел около воды.

В ручье плескались серебристые рыбки. Наблюдая за ними и немного завидуя их беззаботной доле, я начал дремать. Неожиданно одно странное обстоятельство заставило меня встрепенуться.

Около меня росла большая агава с широкими мясистыми листьями. Один из ее стеблей был надломлен, а игла, которой заканчивался лист, оторвана.

В этом, конечно, не было ничего удивительного, так как индейцы обыкновенно оставляют подобные отметки в тех местах, по которым проходят. Но меня поразило нечто другое: на листе было что-то написано!

Приблизившись к дереву, я прочел на листе следующее:

«Я в плену у команчей. Это военный отряд. У него много пленных женщин и детей. Мы идем к северо-западу. Я спаслась от смерти, но боюсь…»

На этих словах письмо обрывалось. Подписи не было, но она и не нужна была!

Как это ни трудно было, я узнал почерк Изолины. Она, очевидно, отломила иглу листа, чтобы ею написать свое письмо. Слава Богу, она спасена! Но чего она боится? Ужасной судьбы, о которой даже и подумать страшно… Почему письмо так внезапно оборвалось?

Я несколько раз перечитал записку и пересмотрел все остальные листья агавы, надеясь найти еще что-нибудь от любимой, но мои поиски были безуспешными.

Товарищи мои продолжали спать, а я, встревоженный письмом Изолины, не мог даже и думать о сне.

Недалеко от меня похрустывала трава. Это наши лошади лакомились роскошным кормом, набираясь сил для предстоящей работы…

Внезапно меня охватило неприятное ощущение холода. Поднялся резкий, все усиливающийся северный ветер, и в течение получаса температура упала, по крайней мере, до пятнадцати градусов по Фаренгейту.

Я был знаком с суровой зимой в Канаде, переезжал замерзшие озера… Но подобного холода мне не приходилось еще испытывать. А предшествовавшая жара делала стужу еще более ощутимой. Мне казалось, что у меня кровь стынет в жилах.

Я закутался в буйволовую шкуру, оброненную каким-то дикарем. Не рассчитывая ночевать под открытым небом, почти никто из нас не взял с собой ничего теплого. Лишь некоторые счастливцы имели возможность закутаться в одеяла, между тем как другие старались укрыться от ветра в кустах. Кто-то посоветовал развести костер, но более благоразумные отвергли это предложение, особенно Рюб и Гарей: огонь мог выдать нас индейцам и привести к верной гибели.

Но хитрый Рюб вовсе не намеревался мерзнуть. Он умел развести такой костерок, который не разглядел бы самый зоркий индеец. Набрав сухих листьев, травы и коротких сучьев, старик вырыл ножом круглую яму глубиной около фута и почти столько же шириной. В яму он положил вначале травы и листьев, которые зажег кремнем и трутом, потом сухих сучьев и плотно прикрыл все это вырытой землей.

Устроив все это, Рюб сел на корточки над костром и плотно закутался в свою старую попону. Он больше не мерз. Из отверстий ветхого покрывала слабо струился дым, но огня не было видно.

Пример старого охотника вскоре нашел подражателей в лице всех моих спутников, а добродушный Гарей устроил и мне такую же печку, которой я с благодарностью воспользовался. Должно быть, мы представляли пресмешное зрелище, сидя таким образом на корточках. Товарищей моих это очень забавляло, но мне было не до смеха.

В полночь мы добавили топлива в свои подземные костры и просидели так до зари.

Всю ночь не прекращались дождь, град, ветер и слякоть, но к утру снова стало ясно.

Позавтракав убитой накануне индюшкой, мы двинулись в путь.

XXIV. Кровавые письма. Индеец

Согласно сообщению Изолины, индейцы направились к северо-западу. Вероятно, она слышала, как ее похитители обсуждали свой план действий.

Изолина немного понимала язык команчей, так как он был родным языком ее матери.

Двигаться вперед нам приходилось с большой предосторожностью: если бы хоть один индеец увидел нас, то мы бы погибли. Если не мы, так наше дело.

Проехав еще около двух часов в северо-западном направлении, мы очутились на ночной стоянке индейцев.

Еще раньше по разным признакам наши следопыты убедились в том, что эти индейцы принадлежат к племени команчей. Теперь же это убеждение еще более окрепло.

Перед нами стояли столбы от палатки, расположенные в виде конуса. Такие палатки ставят только команчи.

По соображениям Рюба, дикари покинули лагерь рано утром и теперь находились в двухчасовом переходе от нас.

По всей вероятности, они так торопились, чтобы вовремя застать стада буйволов, переходящих в период северных ветров в более высокую местность. В то время, когда я с грустью бродил по лагерю, отыскивая среди разбросанных предметов какое-нибудь вещественное напоминание о моей дорогой невесте, Рюб подал мне записку. Она была засунута в отверстие расщепленного колышка, воткнутого в землю у самой палатки.

Записка, написанная кровью, была адресована мне. Развернув ее дрожащими руками, я прочел следующее:

«Генрих, я еще жива, но меня может постигнуть ужасная судьба. Двое предъявляют права на меня: сын вождя и тот негодяй, которому вы даровали жизнь и свободу. Оба принимали участие в поимке белого коня, и поэтому каждый считает меня своей собственностью. Совет решит, кому из этих двух чудовищ я буду отдана. Отдадут ли меня одному или обоим — одинаково ужасно. Если же меня не присудят никому из них, то судьба моя будет еще ужаснее. В таком случае я, согласно их обычаю, становлюсь всеобщей собственностью, буду принадлежать всем.

Не бойся, Генрих, я сумею умереть, не запятнав твоей любви ко мне. Чувствую, что час мой близок. Прощай!»

Я спрятал эту записку и, не сказав ни слова товарищам, заторопил их в дальнейший путь.

Мы ехали медленно.

Мои план освобождения Изолины можно было выполнить только ночью. Команчи двигались быстрее нас: они теперь были в своих владениях и не боялись врага. Мы же должны были ехать очень осторожно, внимательно осматривая каждую возвышенность, что отнимало много времени.

После полудня мы достигли дневной стоянки дикарей, которую они, по-видимому, только недавно покинули. Видно было, что они разводили костры и жарили мясо.

Я снова искал какой-нибудь весточки от Изолины, но глаза старого Рюба опять оказались зорче моих.

— Вот вам еще письмецо, — сказал он, подавая записку.

Я жадно схватил ее.

«Еще раз вскрываю вены, чтобы написать вам. Совет собирается сегодня вечером. Через несколько часов решится вопрос, кому я буду принадлежать, чьей буду рабыней! Я постараюсь убежать. Руки у меня свободны, но ноги крепко связаны. Я пыталась развязать веревки, но не могу. Если бы мне только добыть нож! Я знаю, где его взять, и могу попробовать захватить, но это надо сделать лишь в последнюю минуту: неудача слишком рискованна. Генрих, я тверда и решительна. Я не предаюсь отчаянию. Так или иначе, но я освобожусь от… Они идут… Он следит за мной… Я должна…»

Тут письмо обрывалось. Оно, вероятно, было быстро смято и брошено в траву, где и нашел его Рюб.

Отдохнув немного и напоив лошадей, мы начали свой последний переход по тропе войны. Не успели мы проехать и одной мили, как вдруг наши разведчики спрятались в кустах, очевидно, заметив впереди что-то подозрительное.

Мы остановились, ожидая, что будет дальше. Через несколько секунд Рюб и Гарей стремглав уже бежали к нам, вниз по холму, делая нам знаки спрятаться в кусты.

— Индеец! — сообщили запыхавшиеся охотники, присоединяясь к нам.

— Билл, бери скорее лассо! А вы не смейте стрелять! — командовал Рюб. — Он прямо норовит в ловушку!

В ту же минуту четко стала видна фигура молодого индейца, галопом приближавшегося к нам. Зачем он возвращается? На разведчика он не походил. Гонец? Но позади нас ведь не было индейцев!

Леблан несколько рассеял наше недоумение. Он сообщил нам, что видел в траве щит, отделанный мексиканскими черепами. Очень возможно, что индеец забыл свой трофей и теперь возвращается за ним.

Краснокожий между тем приближался.

Гарей и я расположились по обеим сторонам тропинки, держа лассо наготове. Рюб поместился за Гареем с ружьем в руке, а остальные также были настороже на случай промаха одного из нас.

Дать команчу проехать беспрепятственно невозможно. Он мог заметить наши следы, вернуться другой дорогой и сообщить своим соплеменникам о нашем присутствии. Надо было или убить его, или взять в плен. Лично я вовсе не желал лишать жизни этого дикаря, но большинство из моих товарищей были другого мнения. Убийство краснокожего считалось не большим преступлением, чем убийство волка, пантеры или медведя. И если Рюб удерживал нас от стрельбы, то только из предосторожности, чтобы индейцы не услышали наших выстрелов.

Когда краснокожий поравнялся с нами, мы выскочили из-за деревьев и так удачно бросили лассо, что лошадь и всадник оказались пойманными.

XXV. Мой план

Индеец не хотел сдаваться. Соскочив с коня, он выхватил нож, перерезал лассо и, наверное, убежал бы, если б его не схватили несколько пар рук.

Мои товарищи готовы были тут же покончить с ним, если б я не вступился за беднягу. Чтобы лишить его возможности вредить нам, мы крепко привязали его в дереву.

Все это мы устроили вдали от того места, где был пойман индеец. Иначе другие команчи могли, наткнувшись на него, найти нас и расстроить все наши планы. Мы предполагали оставить индейца привязанным к дереву и на обратном пути, если будем возвращаться этой же дорогой, освободить его. Конечно, это было жестоко, но в то время я думал только о спасении Изолины. В качестве товарища мы оставляли пленнику лошадь Станфильда, который взамен взял себе индейского мустанга.

Еще накануне начал я составлять план освобождения моей возлюбленной. План этот состоял из следующего: пробраться темной ночью в лагерь индейцев, найти пленницу, освободить ее и попробовать бежать. При большой ловкости это можно было выполнить. В данных условиях только и можно было действовать хитростью, тогда как открытое нападение на лагерь все мы считали неблагоразумным и бесцельным. Мы не только были бы побеждены, но и окончательно потеряли бы возможность освободить пленницу.

Итак, мой план был одобрен. Несколько человек вызвались сопровождать меня в лагерь, но я предпочел идти один, так как одному всегда легче пробраться незамеченным; в данном случае требовалась не сила, а хитрость и скорость. Конечно, я знал, что за нами будет погоня — для многих эта пленница была слишком дорога, — но я надеялся, что нам удастся ускользнуть. Я предполагал взять с собой нож и револьвер, чтобы задержать преследователей, пока Изолина будет убегать.

Также были предусмотрены и другие необходимые детали. Лошади должны были ждать нас возможно ближе к лагерю, а товарищи мои быть готовыми на все по первому зову.

Чем дольше я обдумывал свой план, тем возможнее представлялось мне его выполнение.

Самое трудное в этом плане было проникнуть в лагерь. Трудность эта мне была хорошо известна, так как я уже не раз бывал в индейских лагерях.

Прежде всего мне придется пройти мимо передовых пикетов, затем мимо конной стражи и, наконец, мимо лошадей. Причем последняя преграда была не менее опасна, чем две первых. Индейский конь — прекрасный сторож: он не менее своего хозяина ненавидит белого и ни за что не подпустит его к себе. Часовой может задремать на посту, отнестись небрежно к своим обязанностям, но конь, почуяв белого, может своим ржанием поднять на ноги весь лагерь. Случалось, что очень хорошо продуманные нападения не удавались именно благодаря мустангам.

Если мне удастся благополучно миновать три перечисленных препятствия, то в самом лагере, смешавшись с толпой индейцев, я буду в сравнительной безопасности. Я забыл сказать, что собирался явиться к команчам в костюме дикаря, так как мой мундир выдал бы меня и в темную ночь.

Но где достать костюм? Вот вопрос! Еще накануне я долго ломал себе голову над этим, но совершенно бесполезно: ничего не мог придумать. Теперь, когда мы собирались покинуть привязанного к дереву индейца, у меня появилась блестящая мысль.

Снова вернувшись к пленнику, я оглядел его с головы до ног. Одежда воина заключала в себе все, что было мне нужно. Я быстро переоделся, но тут появилось новое затруднение.

Команчи во время похода обыкновенно обнажают грудь до пояса. Следовательно, мне надо было подделать цвет кожи и татуировку. Но как это сделать, не имея необходимых материалов?

К счастью, Рюб нашел в вышитом мешке индейца все нужные нам краски и маленькое зеркало.

Пусть читатель не удивляется: индеец редко расстается с этими нужными ему принадлежностями, особенно в военное время. Рюб сам взялся разрисовывать меня точь-в-точь по образцу нашего пленника, и через двадцать минут я стал совершенно неузнаваем.

Теперь мне недоставало только длинных черных кос, развевавшихся на спине команча. Гарей, не долго думая, отрезал их и привязал к моим темным кудрям.

В завершение мне надели на голову пернатую шапку, и я преобразился в настоящего индейца.

Мы продолжали свой путь с большей осторожностью, чем когда-либо. Торопиться было нечего. Судя по свежим следам, индейцы были недалеко от нас, и мы могли увидеть их с минуты на минуту. Но в наши планы не входило встретиться с ними так рано. Моей целью было дать им время раскинуть свой лагерь, а самому явиться туда в сумерках, чтобы ознакомиться с местностью и попасть на совет.

Впереди, как всегда, шли наши разведчики, зорко разглядывая следы на земле, тогда как я с тревогой смотрел на небо. Оно было безоблачно и, совершенно некстати, предвещало яркую лунную ночь. Какое счастье, что у меня был такой удачный костюм: при лунном свете он являлся моим единственным спасением! Но меня волновал еще один вопрос: на языке команчей я знал всего несколько слов. Что я буду делать, если со мной заговорят?

Эти мысли роились в моей голове все то время, пока мы медленно продвигались вперед.

Солнце садилось. Для меня наступало тревожное время. Мы остановились, ожидая возвращения разведчиков, ушедших вперед. Перед нами возвышался холм с небольшим лесочком на вершине. Разведчики вошли в лес. Через несколько минут на опушке показался Гарей, подававший нам знаки двигаться к нему.

Поднявшись к лесу, мы спешились, привязали лошадей к деревьям, а сами тихо поползли к краю леса, откуда была видна вся долина и расположенный в ней лагерь команчей.

XXVI. Лагерь команчей. Совет старого охотника

Добравшись до места, как я и хотел, в сумерки, мы расположились на очень удобном пункте, откуда отлично могли видеть весь лагерь.

Место для стоянки команчи выбрали удачно. Вокруг лагеря расстилалось открытое пространство, так что подойти незамеченным было совершенно невозможно. Сама стоянка тоже была окружена преградами: спереди протекала река, а по бокам и сзади, захватив и небольшую рощицу, пасся большой табун лошадей, привязанных к деревьям длинными лассо.

Удобство этого места было еще и в том, что под рукой здесь находилось все необходимое: дрова, вода и корм для коней.

Нам было видно, как одни краснокожие ходили по лагерю, другие отдыхали, третьи готовили себе пищу. Были тут и пленные женщины, на которых нельзя было смотреть без жалости. Как я ни напрягал зрение, чтобы найти между ними Изолину, все мои старания оказывались тщетными: мы были слишком далеко.

Оценив с первого взгляда всю неприступность неприятельского стана, да еще в такую светлую ночь, мы совершенно пали духом.

Однако надо было что-то предпринимать. Я составлял план за планом, но все они оказывались невыполнимыми.

У меня мелькнула мысль подвести Моро как можно ближе к лагерю, чтобы я мог с Изолиной добежать до лошади и ускакать на ней к своим товарищам. Но от этого проекта пришлось отказаться сразу из-за полного отсутствия поблизости кустов или деревьев, за которыми можно было бы спрятать Моро.

Можно было въехать в индейский лагерь на мустанге, взятом у плененного нами индейца.

Всю дорогу эта лошадь старалась сбросить Станфильда. Если она в лагере начнет проделывать то же самое и со мной, то, наверное, возбудит подозрение у команчей. Кроме того, я не был уверен, настолько ли быстро бегает этот мустанг и в состоянии ли он ускакать от погони.

Я рассказал о своем плане товарищам, прося у них совета. Все считали это дело безнадежным и поэтому были против него.

Один только Рюб хранил молчание, а между тем его совет был для меня всего дороже.

Рюб долго стоял молча, очевидно, решая какой-то серьезный вопрос и не спуская своих зорких глаз с неприятельского лагеря. Мы все с нетерпением ожидали, что он скажет. Наконец старый охотник заговорил. Подозвав меня и Гарея к окраине леса, он обратился к нам с вопросом:

— Так вы думаете, что к индейцам нельзя никак подобраться? Неужели вы не видите дорогу, по которой можно пройти незамеченным в самую середину лагеря?

— Какую дорогу? — изумленно спросили мы.

— Да вот она, перед вами! Видите этот ручей?

— Конечно, видим. Но ведь он слишком глубок! По нему нельзя ни пройти, ни проехать, а если плыть, то сейчас же увидят. Вода слишком высока!

— Теперь высока. Но она скоро спадет, и через час по ручью можно будет не только пройти, но и верхом проехать! — с торжеством объявил нам Рюб.

Составляя свои многочисленные планы, я тоже думал об этом ручье, который бежал мимо лагеря, затем сворачивал в нашу сторону и огибал подножие холма. Однако все мои размышления сводились к тому, что ручьем воспользоваться нельзя из-за высокой воды, а возможность ее спада мне не приходила в голову.

— Знаете что, капитан, — обратился ко мне Рюб. — Послушайтесь старика. Когда спадет вода, спуститесь в ручей вместе с вашим Моро и идите к лагерю. Высокие берега закроют вас, и я ручаюсь, что вы пройдете незамеченным. Оставьте коня в воде, а сами отправляйтесь за вашей красавицей. Потом бегите к Моро, вскочите на него и мчитесь во всю прыть к нам. Мы будем в засаде с ружьями наготове и так угостим индейцев, что им не поздоровится!

Разумеется, лучше этого плана ничего нельзя было придумать, и я, не теряя времени, приготовился к отъезду. Сборы мои были недолгими, и, подождав, чтобы немного спала вода, я отправился в путь.

Товарищи сердечно простились со мной, пообещав жестоко отомстить индейцам, если я погибну.

Рюб и Гарей проводили меня под прикрытием густого кустарника вниз к ручью. На прощание Гарей сказал мне:

— Не бойтесь, капитан: Рюб и я будем поблизости, и, как только услышим ваши выстрелы, мы сейчас же поспешим вам навстречу. Если же с вами случится что-нибудь худое, мы клянемся отомстить этим негодяям!

Простившись с друзьями, я направил Моро в ручей, и мы оба погрузились в воду. Хотя берег и был достаточно высок, чтобы скрыть нас от индейцев, я все-таки из предосторожности снял шапку с перьями и держал ее в руке. Таким же образом нес я и пистолеты, чтобы они не намокли.

Глубина ручья благоприятствовала мне: при более низком его уровне было бы больше шума и плеска, а теперь Моро по грудь в воде двигался почти бесшумно.

Я пробирался вперед чрезвычайно медленно. Мне приходилось идти против течения и вдобавок все время думать о том, чтобы держать свою голову и голову Моро ниже уровня берега. Для этого я должен был местами ехать, сильно наклонившись и пригнув морду лошади к самой воде.

Такой способ передвижения крайне утомителен, и я часто останавливался, чтобы отдохнуть.

Мне очень хотелось взглянуть, насколько я приблизился к лагерю, но я боялся высунуть голову даже на минуту: в такую светлую ночь меня легко могли увидеть.

Я остановился, прислушиваясь. До меня донеслись из лагеря звуки голосов, значит, моя цель близка и нужно только выбрать удобное место для выхода из ручья.

Судьба благоприятствовала мне. Проехав еще немного вверх по течению, я увидел переход, проложенный буйволами и дикими лошадьми.

Около этого перехода берег был так высок, что я мог безбоязненно оставить свою лошадь. Воткнув в дно ручья взятый с собой колышек, я привязал к нему Моро, а сам начал подниматься. Взобравшись наверх, я надел свой пестрый головной убор, пробрался благополучно между мустангами и оглянулся. Около меня никого не было. Подальше пылали костры, вокруг которых беспечно болтали и смеялись индейцы.

Я был в лагере команчей.

XXVII. Дружеская встреча. Совет

Посреди лагеря возвышался единственный шатер, вероятно жилище предводителя. Перед ним горел громадный костер, около которого сидели группами пленные женщины и сновали краснокожие. Многие из последних были в мексиканских костюмах, похищенных ими во время набега.

— Значит, она в палатке, — подумал я и торопливо отправился к шатру, разыскивая свою невесту.

В эту минуту раздался голос глашатая, вызвавший всеобщее движение. Слов я, конечно, не понял, но в них, по-видимому, заключался призыв к чему-то торжественному и важному. В то время как дикари со всех концов лагеря потянулись к большому костру, я направился к рощице, находившейся позади шатра. Я шел медленно, подражая походке команчей.

Вероятно, это подражание было настолько удачным, что один встречный индеец окликнул меня: «Уаконо!»

— Ну, в чем дело? — спросил я по-испански, что несколько удивило индейца. Однако он понял меня и сказал:

— Ты слышишь призыв, Уаконо? Что же ты не идешь на совет? Хиссо-ройо уже там.

Я понял эту фразу благодаря жестикуляции индейца и потому, что случайно мне были известны слова «призыв» и «совет». Однако вторично ответить по-испански я не решился и был в растерянности, как мне избавиться от этого непрошеного собеседника. Мне пришла в голову блестящая мысль: приняв величественный вид, я сделал ему прощальный знак рукой, как будто мне неприятно было, что нарушили мои размышления.

Индеец нерешительно отошел, изумленный поведением своего приятеля, а я вскоре смешался с толпой, окружавшей большой костер.

Встреча с индейцами убедила меня, что совет еще не состоялся, и, стало быть, я вовремя явился в лагерь. Но где же Изолина?

Может быть, ее держат отдельно от других пленниц и она вовсе не в палатке, а спрятана где-нибудь в роще до окончания совета.

Последнее значительно облегчило бы выполнение моего плана. Все мужчины, вероятно, ушли на совет, и, возможно, я застану Изолину одну. Но если даже при ней окажутся пять-шесть стражей, я легко с ними справлюсь при помощи моих двух револьверов. Приободренный такими мыслями, я проскользнул в рощу и принялся за поиски.

К счастью, деревья росли довольно редко, и я мог двигаться без всякого шума. Предположение мое оказалось неверным: не все мужчины пошли на совет. Многие из них сидели у костров вместе с пленницами.

Вся моя кровь закипела, когда я увидел, как эти негодяи обращаются с несчастными рыдавшими женщинами. Мне страстно захотелось броситься к этим беспомощным жертвам, но меня удержала мысль, что это помешает мне спасти Изолину.

Индейцы не обращали на меня никакого внимания. Обойдя всю рощу, я нигде не нашел своей невесты. «Вероятно, она в палатке», — окончательно решил я и быстро направился туда.

Подкравшись к задней стороне палатки, я осторожно раздвинул ветки деревьев и заглянул внутрь.

Передо мной была Изолина, но от волнения я не сразу увидел ее.

Костер уже не пылал. Он горел ровным светом, бросая на весь лагерь фантастический красноватый отблеск. Вокруг костра сидели около двадцати дикарей, татуированных и облаченных в национальные костюмы. Очевидно, это были члены совета.

Остальные индейцы толпились несколько поодаль от них. Против входа в палатку на возвышенном месте сидела Изолина со связанными ногами. Руки у нее были свободны. Лицо было обращено к судьям, так что я его не мог видеть.

За костром напротив Изолины стоял белый конь степей.

Отдельно от всех стоял Хиссо-ройо. Этот белый имел, безусловно, более кровожадный и дикий вид, чем сами команчи. Он тоже был татуирован. На лбу его красовалось изображение мертвой головы и костей, придававшее ему еще более свирепое выражение.

Но где соперник Хиссо-ройо? По-видимому, он еще не явился, а может быть, как сын предводителя, ожидал начала заседания в палатке.

Принесли длинную трубку, которую каждый из членов совета, затянувшись, передавал своему соседу, пока трубка не обойдет весь круг.

Я знал, что это означало открытие заседания.

Место, где я стоял, оказалось очень удобным для наблюдения. Я мог видеть все, оставаясь совершенно незамеченным.

В эти минуты мои мысли работали с необыкновенной силой. Я сразу схватывал всякую подробность, имевшую отношение к выполнению моего плана.

В первую же минуту мне стало ясно, что выкрасть пленницу на глазах всей этой толпы невозможно. А взять ее надо только открыто при помощи какой-нибудь смелой выдумки. Броситься теперь же к ней, освободить ее и бежать вместе? Но нет, этого делать нельзя. Она была слишком близко от Хиссо-ройо, который мог одним ударом ножа убить меня не месте.

Я тут же отказался от этой мысли, вспомнив к тому же совет Рюба: ничего не делать поспешно.

Я зорко следил за всеми, временами бросая взгляды на Изолину.

Робко оглядываясь по сторонам, она наконец повернулась и ко мне. О, радость, лицо ее не было обезображенным! Воцарившееся на время молчание было прервано голосом глашатая, объявившим об открытии заседания. Все происходило так торжественно и в таком порядке, что, если б не варварские лица и дикие костюмы, можно было вообразить себя на заседании суда в каком-нибудь европейском городе. Глашатай трижды громко произнес имя Хиссо-ройо. «Белый индеец» выступил вперед, выпрямился и, сложив на груди руки, остановился в ожидании.

После непродолжительного молчания один из членов совета, очевидно распорядитель, встал и знаком пригласил Хиссо-ройо говорить.

— Братья! — начал Хиссо-ройо. — Речь моя будет короткой. Я предъявляю свои права на эту девушку и белого коня. Девушка — моя пленница и, следовательно, должна принадлежать мне. А конь — моя законная добыча. Кто может оспаривать мое право?

Хиссо-ройо умолк, выжидая.

Распорядитель снова поднялся и сказал:

— Хиссо-ройо предъявил свое право на мексиканскую девушку и белого коня. Пусть он скажет теперь, чем обосновывает это право.

— Братья и судьи, — опять заговорил Хиссо-ройо, — вы сами знаете, что требование мое справедливо. «Пленник принадлежит тому, кто захватил его», — так гласит наш закон. Он также и мой, потому что ваше племя — мое племя. Вы сами видели, как я первый поймал коня на лассо. Следовательно, и конь, и всадница принадлежат мне. Вы меня приняли в свою среду, сделали воином, потом военачальником. Скажите, обманул ли я когда-нибудь ваше доверие?

В ответ послышалось единодушное отрицание.

— Я верю в вашу справедливость, — продолжал Хиссо-ройо, — верю, что вы признаете законность моих требований. Теперь пусть встанет тот, кто оспаривает мое право, — высокомерно заключил Хиссо-ройо и замолчал.

Распорядитель заседания подал знак, вслед за которым раздался пронзительный крик глашатая:

— Уаконо! Уаконо! Уаконо!

Это имя поразило меня, как молнией. Ведь Уаконо был я!

Так, значит, Уаконо — соперник Хиссо-ройо! Тот самый индеец, которого мы привязали к дереву и одежда которого была теперь на мне!

Глашатай повторил свой призыв.

Ответом ему была мертвая тишина.

Среди индейцев было заметно недоумение и разочарование. Я один знал причину отсутствия Уаконо.

Неожиданный оборот дела еще усилил опасность моего и без того нелегкого положения. Я весь дрожал от волнения и, отпустив раздвинутые ветки, закрыл лицо. Так я боялся быть замеченным! Однако я скоро опомнился и снова решился выглянуть. В толпе заметно было движение, слышался шум и говор. В эту минуту из палатки вышел почтенный старик с совершенно белыми волосами (явление, редко встречающееся среди индейцев). Он сделал знак рукой, и все замолчали в ожидании.

— Братья! — начал старик. — Я, ваш предводитель и отец Уаконо, обращаюсь к вам за праведным судом! Не милости пришел я просить для своего сына, а только справедливости. Всем вам известно, что Уаконо — храбрый воин. Его щит украшен многими трофеями, отнятыми у ненавистных белых. Кто из вас станет отрицать его мужество?

В толпе раздался утвердительный гул.

— Хиссо-ройо — тоже храбрый воин, и я так же, как и вы, уважаю его заслуги.

Толпа громко и одобрительно зашумела. Видно было, что ее любимцем был не Уаконо, а Хиссо-ройо.

Отец Уаконо, очевидно, задетый за живое, после минутного молчания закончил свою речь несколько враждебным тоном:

— Повторяю вам, я уважаю Хиссо-ройо за его храбрость, но… прошу вас, братья, выслушайте меня. Природа двойственна. В ней есть день и ночь, зима и лето, зеленые равнины и мертвые пустыни. Так же двойствен и язык Хиссо-ройо. Его речь двоится, как язык гремучей змеи, и верить ей… нельзя!

Хнссо-ройо даже и не подумал защищаться против этого, вероятно, вполне справедливого обвинения. Он только ответил:

— Если Хиссо-ройо лжет, пусть совет не верит ему, а выслушает лишь его свидетелей. Они докажут, что Хиссо-ройо прав!

— Пусть сначала говорит Уаконо! Где Уаконо? — кричали члены совета.

Еще раз послышался зов глашатая, но, разумеется, вновь безуспешно.

— Братья! — снова молвил предводитель. — Моего сына нет в лагере, он поехал зачем-то обратно по нашей тропе и, наверное, скоро вернется. Ввиду этого я прошу вас на время отложить суд.

Среди присутствующих пронесся неодобрительный шепот. Хиссо-ройо снова обратился к совету:

— Я прошу только справедливости. По нашим законам суд не может откладываться. Пленники должны кому-нибудь принадлежать, и я предъявляю на них права. У меня есть доказательства. У Уаконо их нет, вот почему он и отсутствует.

— Уаконо не отсутствует! Он в лагере! — раздался чей-то голос. Неожиданное известие поразило всех.

— Кто говорит, что Уаконо в лагере? — спросил предводитель.

Из толпы вышел индеец, принявший меня за Уаконо.

— Уаконо в лагере, — повторил он. — Я разговаривал с ним.

— Когда?

— Недавно!

— Где?

Индеец указал на место нашей встречи.

— Он шел вон туда и скрылся между деревьями. Потом я его больше не видел.

Это сообщение еще более удивило всех. Никто не понимал, почему Уаконо, находясь в лагере, не выступил в защину своих прав. Или он совершенно отказался от пленницы и белого коня?

Отец Уаконо стоял молча, видимо, сильно смущенный. Несколько человек предложили обыскать рощу. Я замер от страха. Ведь если они это сделают, то непременно найдут меня, переодетого в костюм Уаконо, и убьют на месте или, скорее всего, замучают!

— Зачем нам искать Уаконо? — воскликнул Хиссо-ройо. — Он знает свое имя, и у него есть уши. Если хотите, позовите его еще раз.

Снова глашатай прокричал имя Уаконо, но ответа, естественно, не было.

Наступило долгое молчание. Наконец старший член совета встал, зажег трубку и передал ее своему левому соседу, этот следующему и так далее, пока трубка опять не обошла весь круг. Последний из куривших положил трубку в сторону и шепотом предложил вопрос своему соседу. Сосед отве чал ему так же шепотом, потом спрашивал следующего и так далее, пока не были опрошены все.

После этого было громко произнесено решение суда. Лошадь присудили Уаконо, а девушку — Хиссо-ройо.

Объявив приговор, совет сейчас же разошелся. Остальные тоже разбрелись восвояси и вскоре забыли о процессе.

XXVIII. Торжество победителя

Казалось, все были довольны решением совета, не исключая даже старого предводителя.

На лице Хиссо-ройо появилась самодовольная улыбка, и он с торжествующим видом подошел к пленнице и заговорил с ней по-испански, не желая, чтобы другие поняли его слова.

— Итак, донна Изолина де Варгас, — начал он, ухмыляясь, — вы слышали приговор суда?

— Слышала, — покорно ответила Изолина.

— Теперь вы принадлежите мне! Надеюсь, вы довольны? Ведь я такой же белый, как и вы!

— Я довольна, — произнесла девушка тем же спокойным тоном.

Этот ответ очень удивил меня.

— Это ложь! — заметил Хиссо-ройо. — Вы лукавите предо мной, сеньорита! Еще вчера вы презирали меня. Почему же теперь?..

— Я ваша пленница и не имею права презирать вас.

— Вы правы. Вы не можете ни презирать меня, ни отказать мне. Любите вы меня или нет — вы моя!

Я хотел броситься на негодяя, заколоть его и освободить пленницу, но около костра были еще индейцы, которые могли мне помешать.

Однако мучения мои становились невыносимыми, и я готов был уже ринуться вперед, но меня удержали слова Хиссо-ройо.

— Уйдем отсюда, — насмешливо обратился он к своей жертве. — Здесь слишком много народа. Я знаю в роще уютные уголки, покрытые мягкой муравой… Пойдем туда, моя красавица!

Как ни отвратительно мне было слышать это предложение, оно обрадовало меня, и я решил пока не трогаться с места.

— Но как же я могу идти за вами? — спросила спокойным голосом Изолина, указывая на свои связанные ноги.

— Правда, я об этом не подумал, но мы сейчас поправим дело… Нет, я не верю вам! — вдруг воскликнул Хиссо-ройо. — Вы можете убежать от меня. Я придумал лучший способ. Приподнимитесь немножко. Вот так…

Дикарь обнял ее за талию и понес, приговаривая:

— Теперь скорее в рощу, моя красавица!

Удивляюсь, как я, видя все это, не бросился с ножом на этого негодяя! Меня удержала мысль, что дальше может представиться более удобный случай.

Не выходя из-за деревьев, я быстро направился к тому месту, куда, по-видимому, шел Хиссо-ройо. Придя туда первым, я спрятался за дерево, держа в руке нож.

На полдороге Хиссо-ройо остановился, чтобы отдохнуть, но через короткое время уже вновь продолжал путь как раз к тому месту, где стоял я. Вдруг он споткнулся и с криком упал на землю.

Между похитителем и жертвой произошла короткая борьба, после которой Изолина вскочила на ноги с окровавленным ножом в руках. Разрезав связывавшие ее путы, она бросилась бежать, а я за ней.

Хиссо-ройо между тем громко кричал, призывая на помощь. В лагере началась суматоха, и около пятидесяти дикарей бросились в погоню за нами.

На нашем пути оказался белый конь степей, которого погонщик вел за лассо к мустангам.

Поравнявшись с конем, Изолина схватилась за лассо. Индеец старался выдернуть веревку из ее рук, но перед его глазами блеснул окровавленный нож, и он отступил. Изолина в один миг перерезала лассо, вскочила на коня и помчалась во весь дух.

Индеец послал ей вдогонку стрелу, но, по-видимому, промахнулся, так как конь продолжал скакать, не снижая скорости. Пробегая по лагерю, я поднял лежавшее на земле длинное копье и вонзил его в спину погонщика прежде, чем тот успел вынуть вторую стрелу. Вынув копье, я продолжал бежать, стараясь не потерять из виду белого коня.

— Уаконо! Уаконо! Уаконо! — кричали индейцы.

Я бросился к ручью, чтобы отыскать своего коня, но, к моему удивлению, Моро там не было, а на его месте стоял мустанг индейца. Кто подменил лошадь? Кто увел Моро? Вероятно, это сделал Рюб. Но зачем? Однако раздумывать было некогда. Я вскочил на мустанга и, выехав на равнину, увидел толпу мчавшихся за мной дикарей. Через несколько минут передо мной был Хиссо-ройо, намного опередивший остальных преследователей.

— Негодяй, это ты специально все подстроил! — закричал он по-индейски. — Уаконо! Трус! Ты поплатишься жизнью за это!.. Пленница…

Я не дал ему договорить. Пронзенный моим копьем, Хиссо-ройо свалился на землю.

Между тем толпа индейцев была уже близко.

Повернув лошадь им навстречу, я остановился, поднял руку и громким голосом закричал на их родном языке:

— Я — Уаконо! Смерть тому, кто приблизится ко мне!

Не знаю, насколько правильно были произнесены эти слова, но они, во всяком случае, достигли цели. Мои преследователи остановились, а я погнал своего мустанга во всю прыть.

XXIX. Последняя погоня

С радостью видел я, что белый конь мчится по направлению к холму, на вершине которого сидели в засаде мои товарищи. «Они увидят его, перехватят», — подумал я. Однако расстояние между мной и Изолиной все увеличивалось. Я уже понял, что на мустанге мне ее не догнать. То ли дело, если б это был Моро!

Едва успел я это подумать, как увидел Рюба, несшегося ко мне на моей лошади.

— Садитесь скорее на своего коня и догоняйте ее! — кричал старый охотник. — Мы тоже скоро нагоним вас!

Я только теперь понял хитроумный поступок Рюба. Если б я выехал из лагеря на своем коне, это возбудило бы подозрение индейцев и они продолжали бы гнаться за мной.

Изолина и я неслись по открытой, освещенной луной равнине. Расстояние между нами мало-помалу уменьшалось. Белый конь двигался все медленнее и наконец, к моему удивлению, упал на землю вместе со своей всадницей.

Через несколько минут я был около своей любимой, соскочил с коня и приблизился к ней.

Изолина уже вскочила на ноги.

— Дикарь, не подходи! — кричала она, сжимая в руке нож.

— Изолина!

— Генрих!

Не в силах произнести ни слова, мы упали друг другу в объятия. Кругом была тишина. Слышно было лишь трепетное биение наших сердец.

К нам подъехали мои спутники, и мы снова поспешили в путь, боясь новой погони.

Отъезжая, мы бросили прощальный взгляд на бездыханный труп белого коня степей, в боку которого торчала смертоносная стрела индейца.

К ночи мы нашли приют в небольшой роще акаций. Мои усталые спутники скоро заснули. Я же опять не мог спать, любуясь спящей Изолиной. Ее головка покоилась на моих коленях, густые косы свесились в сторону, открывая прелестные маленькие ушки.

Итак, палач пощадил их! Какое счастье!

Моим глазам представилась лишь крошечная царапина в тех местах, где разбойниками были сорваны золотые серьги. Вот почему текла кровь, которую видел Сиприо.

Я чувствовал себя слишком счастливым, чтобы спать.

Это была наша последняя ночь в прериях.

На следующий день, еще до заката солнца, мы были в американском лагере.

Эпилог

О команчах мы больше ничего не слышали. Рассказывали только о странной смерти индейского воина Уаконо, труп которого был найден обхватывающим ствол дерева…

Что касается Иджурры, то он пал от руки Холингурса, а Эль Зорро был убит Уитли. Оба мои лейтенанта, собрав отряд, отправились против герильясов, победили их и освободили пленных, между которыми находился и дон Рамон де Варгас. Он тотчас же отправился в американский лагерь, куда и прибыл как раз вовремя, чтобы приветствовать свою дочь и будущего зятя при их возвращении из «предсвадебного путешествия по прериям».

К О Н Е Ц

Примечания

Тропа войны
The War Trail, or, The Hunt of the Wild Horse

На языке оригинала издано впервые в 1857 г. (London: Brown; New York: De Witt). «Дайм-версия» романа издана в 1882 г. (New York: Beadle and Adams).

На русском языке издано впервые под названием «Белый степной конь» (М.: 1880). Другие издания: «Тропинка войны» (СПб. П.Сойкин, 1908). «Белый конь (Тропинка войны)» (М.: И.Сытин, 1916), «Тропа войны» (М.; Л.: Земля и фабрика, 1930). «В погоне за белым конем», «В погоне за белой лошадью, или Тропинка войны».