Надежда Худекова.
правитьТРИ ЦАРЯ.
правитьБольшой гимназистъ Гуринъ Василій вошелъ въ вагонъ третьяго класса и поспѣшилъ занять тамъ лучшее мѣсто за дверью на скамейкѣ, лицомъ къ стѣнѣ. Чемоданчикъ онъ положилъ на верхъ въ сѣтку, кошолку съ банкой варенья поставилъ въ уголъ на полъ, а футляръ со своей скрипкой около себя. Осенніе сумерки сѣро смотрѣли въ окна. Въ вагонѣ было темно; фонарей еще не зажигали. Рабочіе съ туго-набитыми холщевыми мѣшками на спинахъ, мастеровые въ чуйкахъ, вонючихъ полушубкахъ, бабы съ узлами, ребятами — всѣ входили, толкались, хлопали дверями, кричали, ссорились и тѣсно разсаживались по мѣстамъ.
Вася очень боялся непріятнаго сосѣдства и оберегалъ свою скамейку.
Мать, провожая его изъ дома, велѣла ему ѣхать во второмъ классѣ, но онъ предпочелъ приберечь деньги на разныя покупки, и ради нихъ потерпѣть сутки всякія неудобства.
Въ кошелькѣ его лежалъ проѣздной билетъ до Москвы, нѣсколько серебряныхъ рублей, мелочь и десятирублевая бумажка. Ея-то и не хотѣлось ему мѣнять.
«Куплю себѣ, непремѣнно, ножикъ еще лучше того, что потерялъ въ лѣсу, съ двѣнадцатью приборами, думалъ Вася. — Потомъ струны, канифоль, нотной бумаги. Обѣщалъ Машѣ написать свой вальсъ — „Прощай деревня“ — такъ имъ восторгалась, и чуть не плакала, когда его игралъ. Правда, въ немъ есть что-то трогательно-грустное… Сочиню еще „Слезы сестры“ и заставлю рыдать свою скрипку».
Послѣ третьяго звонка на платформѣ, свистка съ трелью и протяжнаго гудка стрѣлочника, поѣздъ тронулся, а двери вагона все продолжали хлопать и впускать новыхъ пассажировъ.
Глмназистъ, боясь, чтобы не толкнули его кошолки съ вареньемъ, хотѣлъ поставить ее для безопасности подъ скамейку, нагнулся и увидалъ тамъ лежащаго скорченнаго мужика.
— Молчите, баринъ, сказалъ онъ ему хриплымъ шопотомъ. — Не выдавайте.
— Далеко такъ поѣдешь? спросилъ его Вася.
— Тамъ видно будетъ… Надоть-то въ Москву. Мостовщики будемъ, такъ на работу. Купилъ хозяйкѣ корову, на билетъ-то нехватка и вышла, продолжалъ шептать «заяцъ».
— А ты хотя ночью вылѣзай на станціяхъ — никто не замѣтитъ, а то отлежишь себѣ и ноги, и руки, потомъ не встанешь.
— Забота!
Вася легъ на твердую скамейку, снялъ съ себя пальто и спустилъ его до полу.
«Его такъ не увидятъ, подумалъ онъ. — И какъ могъ забраться туда такой большой мужикъ? Ему и тѣсно тамъ, и больно, и душно — настоящая пытка инквизиціи. При слѣдующей остановкѣ куплю ему бутылку пива. Пускай, хоть горло себѣ промочитъ».
Въ вагонѣ стояла мгла отъ дыма и смрада. Пахло дурнымъ ѣдкимъ табакомъ, овчинными тулупами, сапогами. Слышался говоръ грубыхъ голосовъ, громкій храпъ спящихъ, неумолкаемый надоѣдливый крикъ ребенка.
Вася лежалъ неподвижно и скверно себя чувствовалъ. Его тошнило отъ запаха махорки. Холодная струя воздуха дула изъ скважинъ окна прямо ему въ лицо, пробиралась за воротникъ по спинѣ. Лежать было жестко, неловко; ноги сползали съ узкой скамейки; каждый толчекъ отдавалъ въ голову. Вася началъ прислушиваться къ ритмическому стуку колесъ, къ шуму движенія поѣзда, къ завыванію вѣтра.
Смѣшеніе этихъ разнообразныхъ звуковъ казалось ему музыкой, полной стройной гармоніи. Казалось, точно громадный оркестръ съ сотней инструментовъ разыгрывалъ грандіозную симфонію, которая переносила его — то на страшное поле со свистомъ пуль, съ грохотомъ пушекъ, съ крикомъ, стонами несчастныхъ, то вела въ свѣтлую страну мира, красоты, гдѣ журчалъ ручеекъ, щебетали птицы и влюбленные. Тихая мелодія лилась подъ аккомпаниментомъ нѣжныхъ струнъ; ее пѣла скрипка Васи. Онъ ловилъ ее, а она исчезала въ шумномъ потокѣ новыхъ звуковъ, потомъ возвращалась опять, точно дразня его.
Мелодія звучала такъ прекрасно; навѣвала сладкія мечты, чувства блаженства.
Слушая ее, Вася забылъ про свою тошноту, забылъ все окружающее и про несчастнаго «зайца» подъ собой.
Поѣздъ два раза останавливался уже на станціяхъ.
Гармоничный гулъ, ревъ, шумные аккорды воображаемаго оркестра затихали, а музыкальная фраза, все одна и та же, продолжала повторяться въ ушахъ Васи и сильнѣй овладѣвать имъ.
— Станція Пески. Поѣздъ стоитъ семь минутъ! прокричалъ кондукторъ у окна.
Вася вздрогнулъ, очнулся и вышелъ на платформу. Тамъ онъ купилъ бутылку пива и снова вернулся въ вагонъ. Когда гимназистъ налилъ стаканъ пивомъ и опустилъ его подъ скамейку, оттуда, изъ чернаго отверстія протянулась къ нему большая дрожащая рука, и хриплый голосъ проговорилъ: «спасибо».
«А вдругъ онъ тамъ умретъ?» мелькнуло въ головѣ Васи. Ему стало такъ жаль этого неизвѣстнаго человѣка, который могъ задохнуться, окоченѣть изъ-за коровы, — что онъ, не задумавшись, досталъ свою десятирублевую бумажку и подалъ ему ее.
— Возьми себѣ билетъ на слѣдующей же станціи — слышишь?
— Слышу. Спасибо, баринъ добрый! послышалось опять изъ темноты.
Довольный, счастливый тѣмъ, что спасъ человѣка, Вася легъ опять и хотѣлъ было заснуть, но радостное чувство прогоняло сонъ. Являлось желаніе говорить, слушать того, кто долженъ былъ также понимать эту радость.
— Вылѣзай теперь, садись. Всѣ спятъ, никто тебя не увидитъ, сказалъ Вася, свѣсивъ голову къ своему невидимому спутнику.
Отвѣта не было.
Мальчику сильно хотѣлось посмотрѣть на лежащаго подъ нимъ мужика, но вмѣстѣ съ тѣмъ неловко было это сдѣлать.
Послѣ долгаго раздумья онъ рѣшился зажечь спичку и заглянуть подъ скамейку.
Сапоги, борода, голова, локти — все было собрано тамъ вмѣстѣ и представляло безформенную массу. Большіе сѣрые глаза изъ-за нависшихъ лохматыхъ волосъ смотрѣли на Васю мутнымъ взглядомъ и глядѣли не моргая.
— Не можешь, что ли, встать?.. Не помочь ли тебѣ? предложилъ Вася.
— Не надо, не тревожь, проговорилъ неохотно мужикъ. Вася постоялъ передъ нимъ въ смущеніи и снова улегся на свое мѣсто. Онъ весь дрожалъ отъ страха.
— Умретъ… умретъ подо мной, и я буду лежать на его трупѣ. Онъ старался отгонять отъ себя страшныя мысли, припоминать что нибудь пріятное, веселое, по этого ему не удавалось. Колеса вагона стучали, ударяли молотками ему въ виски; голова тяжелѣла, и онъ заснулъ тревожнымъ сномъ, продолжая чувствовать тотъ же страхъ, что и на яву.
Вася видѣлъ свои руки. Онѣ постепенно синѣли, принимали стальной цвѣтъ; сперва холодѣли пальцы, потомъ холодъ поднимался выше, до плечъ. Всѣ члены теряли свою гибкость, онъ весь становился желѣзнымъ и начиналъ погружаться куда-то все глубже и глубже… Голова его упала на другую голову съ мутными глазами, изъ которыхъ капали слезы. Тѣло грузно легло на чужія плечи, бедра, и ихъ кости затрещали подъ его тяжестью; ихъ давила собой и скрипка въ своемъ лакированномъ футлярѣ. Вася метался, дѣлалъ усилія, хотѣлъ подняться, освободить мужика, по по могъ встать на ноги и продолжалъ все больше налегать и давить его. Тотъ оставался все также неподвижнымъ и тихо стоналъ отъ боли…
Сильный толчекъ встряхнулъ спящаго гимназиста. Онъ проснулся.
Поѣздъ стоялъ на большой станціи. «Зайца» подъ скамейкой ужъ не было. Вася опустилъ окно и вдохнулъ въ себя холодный ночной воздухъ.
Блѣдный опрокинутый серпъ луны тихо выплывалъ изъ-за вѣтвей большихъ деревьевъ; сбоку стоялъ темный силуэтъ церкви съ высокой колокольней; на самомъ крестѣ ея горѣла мягкимъ, теплымъ свѣтомъ звѣзда, надъ нею другая, блестящая, а выше еще, на ровномъ разстояніи, искрилась и переливала яркими цвѣтами третья, — всѣ три звѣзды сіяли какой-то особенной таинственной красотой.
«Три царя!» прошепталъ Вася.
И сердце его забилось отъ радости и восторга.
Онъ давно уже мечталъ видѣть созвѣздіе Оріона, но этого ему неудавалось, потому что онъ всегда спалъ передъ разсвѣтомъ, въ то время, когда оно появлялось на востокѣ.
Теперь въ этой новой незнакомой мѣстности, послѣ многихъ пережитыхъ имъ думъ и ощущеній, видъ красиваго созвѣздія былъ полнъ символическаго значенья для Васи.
«Три царя, три силы! думалъ онъ. — И эти силы: любовь, творчество и разумъ. Та, первая звѣзда, которая выходитъ изъ креста, точно дышитъ теплотой и согрѣваетъ меня; блескъ другой — ослѣпляетъ, кружитъ мою голову и заставляетъ все забывать; надъ ними царитъ звѣзда большая и точно держитъ ихъ своей силой. Быть можетъ и я рожденъ подъ этимъ созвѣздіемъ, и „Три царя“ будутъ руководить моей жизнью!»
Вася долго мечтательно любовался звѣздами. Поѣздъ давно ужъ мчался впередъ, а «Три царя» все стояли передъ нимъ въ своей таинственной красотѣ.