ТРИ ХОЗЯИНА.
Съ англійскаго, изъ Диккенса.
править
Я всегда былъ добрымъ, старымъ провинціаломъ, всю жизнь прожилъ въ своемъ помѣстьѣ и всѣ свои дни проводилъ въ сельскихъ удовольствіяхъ. Ружье или удочка рѣдко выходили изъ моихъ рукъ; я покидалъ ихъ лишь для того, чтобы порыскать по полю на любимомъ конѣ.
Во всемъ графствѣ я считался самымъ твердымъ, непоколебимымъ мясникомъ дилетантомъ, наводящимъ ужасъ на все животное царство на нѣсколько миль въ окружности; за то ни одинъ охотничій обѣдъ, ни одно рыболовное празднество не признавались удовлетворительными, когда я не соглашался удостоить собраніе своимъ присутствіемъ, если не въ качествѣ президента, то, по-крайней-мѣрѣ, какъ почетный гость. Никому не приходило на умъ видѣть во мнѣ человѣка жестокаго, никто никогда не называлъ меня лютымъ звѣремъ; напротивъ, во мнѣ видѣли только представителя мужественной породы, и смерть моя считалась большой и незамѣнимой потерей для сей страны.
Однажды я отправился на охоту, на дикихъ утокъ. Мои охотничьи сапоги давно уже были не совсѣмъ въ порядкѣ; да, я дѣйствительно нуждался въ парѣ новыхъ сапоговъ; но погода была такъ благопріятна, я чувствовалъ такую бодрость духа, былъ такъ веселъ, что у меня не доставало духу отказаться отъ своего желанія, въ ожиданіи, пока новое охотничье платье будетъ мнѣ выслано изъ Лондона. Я зналъ, что шолъ прямо на встрѣчу опасности; моя старая экономка (я не имѣлъ ни жены, ни дѣтей) очень настойчиво предупреждала меня объ этомъ, такъ что, когда я возвратился, къ ночи, домой, промокшій до костей и съ значительными признаками лихорадки, никто въ моемъ домѣ не выразилъ ни малѣйшаго удивленія, видя въ томъ лишь послѣдствіе моего собственнаго неблагоразумія. Вскорѣ во мнѣ обнаружилась сильная горячка; а такъ какъ я всегда былъ невоздерженъ къ крѣпкимъ напиткамъ, то опасность моего положенія до того увеличилась, что чрезъ нѣсколько дней я испустилъ послѣднее дыханіе.
Когда я постучался у обычнаго входа въ Елисейскія поля, прося пропустить меня, то встрѣтилъ со стороны привратника весьма холодный пріемъ.
— Мнѣ кажется, сэръ, вы пришли не во-время? — сказалъ онъ.
— Какъ же это можетъ быть? — спросилъ я его, — кажется, я умеръ такъ, какъ слѣдуетъ, то есть надлежащимъ порядкомъ.
— Не совсѣмъ-то такъ, какъ вы говорите; сколько мнѣ объ этомъ извѣстно, — возразилъ онъ: — впрочемъ, со мною нечего толковать: моя обязанность состоитъ въ томъ, чтобы исполнять приказанія, а потому объявляю вамъ, что мѣсто ваше не готово, и для того, чтобы привести его въ должный порядокъ, требуется еще нѣсколько лѣтъ.
— Что-о? — воскликнулъ я, приходя въ негодованіе. — Полно городить пустяки, отворяй ворота!
— О! — возразилъ онъ презрительно, вручая мнѣ исписанный листокъ бумаги, — подобныя выходки меня не пугаютъ, я видывалъ на своемъ вѣку много такихъ штукъ.
— Бездѣльникъ! — закричалъ я, уже внѣ себя отъ ярости, — о твоихъ дерзостяхъ будетъ донесено высшему начальству.
— Доносите, сколько хотите, — возразилъ онъ, смѣясь, — я то же самое могу сдѣлать… Человѣкъ, совершающій самоубійство или нѣчто въ этомъ родѣ, долженъ претерпѣть за это наказаніе — это ясно.
Прежде чѣмъ я успѣлъ собраться съ духомъ, чтобы поколотить этого грубіяна, онъ захлопнулъ калитку и я принужденъ былъ ощупью искать обратную дорогу въ совершенной темнотѣ. Прошло нѣсколько времени, прежде нежели я опять увидѣлъ свѣтъ и могъ прочитать данную мнѣ бумагу.
Ея содержаніе вполнѣ оправдывало рѣчи угрюмаго или, скорѣе, ворчливаго привратника; меня укоряли въ томъ, что я насильственной смертью и почти сознательно прекратилъ жизнь, нельзя сказать, чтобы полезно или мудро проведенную. Мѣсто мое въ Елисейскихъ поляхъ было дѣйствительно неготово для моего пріема, и туда ожидали меня не ранѣе какъ черезъ двадцать-пять лѣтъ, почему и предписывалось мнѣ дотянуть предназначенный срокъ для пребыванія моего на землѣ въ крайне-непріятномъ превращеніи.
Едва окончилъ я чтеніе, какъ упалъ на землю; меня окружила страшная тьма, которая, какъ мнѣ кажется, продолжалась нѣсколько часовъ; а когда она разсѣялась, то душа моя уже переселилась и я былъ не что иное, какъ косматая, несчастная, голодная собака, принадлежавшая разнощику яблокъ.
Хозяинъ мой былъ бѣденъ и, по общему отзыву о немъ, права жестокаго; но въ своемъ первобытномъ состояніи я знавалъ такъ много охотниковъ, что не могъ вполнѣ раздѣлять этого мнѣнія.
Мы жили на неопрятномъ, заросшемъ травою, непроходимомъ дворѣ, какъ разъ за цѣлымъ рядомъ богатыхъ дворцовъ. Должность моя состояла въ томъ, чтобъ въ продолженіе цѣлаго дня слѣдовать за телѣжкой моего хозяина, а ночью исправлять обязанности сторожа.
Великъ былъ трудъ, — а кормъ весьма умѣренъ; но послѣдній былъ сообразенъ состоянію моего хозяина, а на трудность работу я не имѣлъ большого права роптать, когда припоминалъ, по въ былые дни я самъ не разъ подвергалъ многихъ животныхъ гораздо мучительнѣйшимъ пыткамъ, и все это ради оей праздной лѣни, тогда какъ одна лишь крайность заставляла моего хозяина поступать со мною такимъ суровымъ образомъ.
Я былъ привязанъ на цѣпи у воротъ, которыя были постоянно открыты и днемъ и ночью. Постель моя состояла изъ маленькаго количества соломы, брошенной у входа: на это я тоже не могъ жаловаться, потому что у многихъ дѣтей, спавшихъ и одномъ со мною домѣ, и этого, быть можетъ, комфорта не находилось. Нашъ дворъ былъ всегда почти на половину занятъ телѣгами разнощиковъ; множество собакъ стерегло, подобно мнѣ, эти телѣги, и въ свободныя минуты, когда мой хозяинъ въ обществѣ своихъ собратьевъ, желалъ доставить себѣ маленькое развлеченіе, то меня, какъ самаго сильнаго пса, спускали съ цѣпи и подстрекали вступать въ борьбу съ четвероногими моими товарищами. И въ этомъ поступкѣ я встрѣчалъ много общаго между моимъ хозяиномъ и моею прежнею личностью; но вѣкъ велика была разница между чувствомъ, которое я испытывалъ теперь, когда былъ дѣйствующимъ лицомъ въ этой борьбѣ, и тѣмъ, которое я ощущалъ, когда бывалъ неболѣе, какъ зрителемъ! Иногда толпа ребятишекъ, главныхъ членовъ нашего двора, подстрекала меня на самый отчаянный бой, во время котораго ихъ родители съ умиленіемъ восхищались признаками удали, которую выказывали ихъ потомки. Я не могъ и этого слишкомъ строго осуждать, потому-что хорошо помнилъ тотъ день, когда отецъ мой, взявъ меня, пятилѣтняго мальчика, на руки, научилъ спустить курокъ ружья, которое было прицѣлено на заборъ нашего сада, при чемъ я попалъ въ бѣднаго воробья, весело чирикавшаго на этомъ заборѣ: бѣдняжка въ одинъ мигъ былъ раздробленъ на нѣсколько частей. Иногда надзиратель нашей части, жившій по сосѣдству съ нашимъ дворомъ, приходилъ къ намъ и прекращалъ слишкомъ часто возобновлявшійся собачій бой, и хоть это казалось мнѣ иногда самоуправствомъ, а все же приходило мнѣ и то на умъ, что такой надзоръ и запрещеніе можно бы употребить еще съ большей пользой во многихъ странахъ или помѣстьяхъ, гдѣ охотничье ремесло находится въ особенномъ развитіи.
Дамы изъ сосѣднихъ богатыхъ домовъ, въ сопровожденіи своихъ кавалеровъ, приходили иногда къ намъ, желая, вѣроятно, освидѣтельствовать лично положеніе бѣднѣйшаго класса людей. Посѣтителей поражала дикость нашихъ обычаевъ и свирѣпость нашихъ нравовъ; но одна изъ этихъ прекрасныхъ дамъ, выражавшая громче другихъ свой ужасъ, очевидно забывала при этомъ то время, когда я видѣлъ ее на дачѣ, гдѣ она съ восторгомъ любовалась на травлю барсука.
Однажды мой хозяинъ, забывъ, или совсѣмъ не имѣя понятія о справедливости, хотя бы и къ животнымъ, запрегъ меня въ свою телѣжку, нагружонную значительною тяжестью, которую тащить даже и такому здоровому псу, какъ я, было довольно-трудновато; я выказалъ такое сопротивленіе противъ этого, что, выведенный изъ терпѣнія моею настойчивостью, хозяинъ ударилъ меня нѣсколько разъ по словѣ, какъ это я самъ часто дѣлывалъ въ деревне съ моей упрямой лошадью. Эта такъ называемая жестокость была замѣчена многими прохожими, громко вопіявшими противъ такого поступка, и однимъ полицейскимъ служителемъ, который свелъ хозяина моего вмѣстѣ съ телѣжкою въ часть.
— Какъ вы осмѣливаетесь нарушать законы?
— Я ничего не понимаю въ законахъ, — отвѣчалъ мой хозяинъ. — Я хлопочу только о томъ, чтобы выработать себѣ кусокъ хлѣба.
— Это хорошо, — возразилъ судья, — однако не даетъ вамъ никакого права употреблять для того собакъ. За нарушеніе закона вы должны заплатить штрафъ въ одинъ фунтъ стерлинговъ.
— Да какъ же это можно? вѣдь это ни на что не похоже, — пробормоталъ хозяинъ, — Моя собака такъ сильна, что могла бы мнѣ замѣнить лошадь,
— Вы должны заплатить штрафа одинъ фунтъ стерлинговъ, — прервалъ его судья, прекращая всѣ дальнѣйшія разсужденія.
Мой хозяинъ былъ не приготовленъ къ такому платежу, а потому его телѣжка была взята подъ залогъ до-тѣхъ-поръ, пока онъ не принесетъ денегъ. Полицейскій служитель выпустилъ меня, между тѣмъ, погулять на дворъ; а я, пользуясь удобнымъ случаемъ, пролѣзъ подъ ворота и распрощался навсегда съ моимъ несчастнымъ хозяиномъ и его телѣжкой. Долго бродилъ я, усталый и голодный, по городу; голодный потому, что съ самаго утра ничего не получалъ съѣстного, кромѣ нѣсколькихъ глотковъ молока, котораго я тайкомъ отвѣдалъ изъ горшка, стоявшаго незакрытымъ на фундаментѣ ограды.
Прогулка моя съ полдня до вечера происходила въ самыхъ красивыхъ, чтобы не сказать аристократическихъ, частяхъ столицы, гдѣ улицы и панели содержатся въ такой чистотѣ, что представляютъ совершенную пустыню, отнимающую всякую надежду у всякой изнуренной отъ голода собаки, какою былъ я.
Смерклось. Я находился уже въ предмѣстіи города; эту мѣстность можно бы назвать даже деревней, если бы цѣлый рядъ развалинъ послѣ погорѣлыхъ домовъ не заслонялъ собою всю перспективу.
Проходя по этимъ чорнымъ массамъ, все по прямому направленію, я очутился передъ маленькой несчастной хижиной, стропила которой были до половины видны изъ-подъ кровли. Когда я находился въ нерѣшимости — взойти ли туда или нѣтъ, дверь быстро отворилась и какой-то человѣкъ показался на порогѣ. Казалось, онъ удивился и вмѣстѣ съ тѣмъ обрадовался, увидѣвъ меня; онъ зазывалъ меня ласковыми жестами и знаками, чтобы заманить къ себѣ въ хижину, прибѣгая при этомъ случаѣ къ обычной приманкѣ — кускомъ хлѣба. Мѣсто мнѣ нисколько не нравилось, но человѣкъ этотъ казался мнѣ такимъ привѣтливымъ, да и предлагаемая подачка имѣла свою прелесть послѣ такого долгаго странствованія и такого продолжительнаго поста, такъ что я рѣшился войти.
Пока я ѣлъ хлѣбъ, мой новый хозяинъ притворилъ за мною дверь и кликнулъ кого-то изъ задней комнаты. Рѣзкій голосъ отозвался на зовъ, и вскорѣ послѣ того взошла старуха съ мрачнымъ видомъ. Она мнѣ показалась весьма отвратительною и похожею на вѣдьму. Оба они стояли въ нѣкоторомъ отъ меня разстояніи, между тѣмъ, какъ я занятъ былъ уничтоженіемъ подачки, которую вторично получилъ отъ моего новаго хозяина; они разговаривали въ полголоса.
— Вѣдь за такую шкуру дадутъ талера три съ половиною, — говорила старуха съ живостью.
— Нѣтъ, — возразилъ мужчина, — къ чему это? я могу и продать его за эту же цѣну.
— Такъ оставь этого пса ужъ лучше у себя, — возразила старуха злобно: — онъ въ два дня сожретъ болѣе, чѣмъ на эту сумму.
— Не смотря на это я все-таки желалъ бы его имѣть при себѣ, — сказалъ мужчина, глядя на меня съ восхищеніемъ. — Что за славный звѣрь!
— Развѣ намъ деньги, что ли, нужны, въ самомъ дѣлѣ? — продолжала озлобленная старуха, — насѣемъ золы и будемъ ждать урожая — не такъ ли?
Послѣднія слова, казалось, имѣли желаемый успѣхъ, потому-что, нѣсколько минутъ спустя, я очутился уже въ мощныхъ рукахъ, изъ которыхъ не было никакой возможности освободиться, и увидѣлъ старуху, которая приближалась ко мнѣ съ огромнымъ острымъ ножомъ.
Судя по тому что я слышалъ и что я видѣлъ предъ собою, мнѣ легко было угадать намѣреніе моихъ хозяевъ, которое состояло въ томъ, чтобы съ меня съ живого содрать шкуру; а извѣстно, что шкура вдвое дороже цѣнится, если она снята съ живого животнаго.
Припоминая свое прошедшее, я чувствовалъ, что совѣсть меня упрекала во многихъ дѣйствіяхъ, очень мало отличавшихся отъ настоящаго; только я не имѣлъ никакого права на извиненія, потому что дѣлалъ зло безъ всякой особенной нужды.
Несмотря на то, что человѣческія размышленія побуждали меня извинить поступокъ, вынужденный нищетою, животный инстинктъ одержалъ во мнѣ, однако, верхъ, и я принялся лаять и выть что было силы. Мой хозяинъ старался унять этотъ шумъ, зажимая мнѣ морду, но мои сопротивленія были такъ сильны, что онъ принужденъ былъ, наконецъ, оставить меня выть сколько душѣ моей было угодно. Въ то самое мгновеніе, тогда старая вѣдьма старалась улучить удобную минуту для исполненія задуманной надо мною операціи, дверь вдругъ отворилась нѣсколько человѣкъ показалось на порогѣ. Старуха выронила ножъ, а хозяинъ бросилъ меня при видѣ этихъ нежданныхъ гостей, которые, гуляя въ этихъ мѣстахъ, были привлечены въ хижину моими отчаянными воплями. Мои непріятели старались оправдаться, предлагая нѣкоторыя объясненія; но по ни къ чему не повело и такъ называемые преступники были отведены моими спасителями въ городъ для допроса о жестокости въ отношеніи собаки. На слѣдующій день, въ присутствіи магистрата и рукоплещущей толпы народа, ихъ осудили на заключеніе въ рабочій домъ на три мѣсяца; а я вторично ускользнулъ, никѣмъ не замѣченный, и снова пустился искать счастья.
Опытъ послѣдней ночи научилъ меня избѣгать городскихъ предмѣстій; къ деревнѣ я не чувствовалъ никакого влеченія, а потому и направилъ свой путь на дорогу, которая, по моимъ соображеніямъ, должна была меня вывести къ самому центру столицы. Послѣ короткаго странствованія я очутился въ отличномъ паркѣ, наполненномъ красиво-одѣтыми дамами и кавалерами, ливрейными лакеями, лошадьми, экипажами и прочими принадлежностями роскоши и богатства. Я снова начиналъ испытывать мученія голода, который приближался ко мнѣ съ убійственной настойчивостью; а такъ какъ я ничего съѣдомаго на красиво-усыпанныхъ пескомъ аллеяхъ не находилъ, то и позволялъ себѣ выхватить большой кусокъ пирожнаго изъ рукъ одного чрезвычайно откормленнаго мальчика въ бархатной курточкѣ. Дитя, поражонное испугомъ, не успѣло еще обратиться съ жалобою къ своей нянькѣ, которая была занята разговоромъ съ очень длиннымъ, сухопарымъ солдатомъ, какъ уже и слѣдъ мой простылъ. Проходя мимо скамьи, къ одной изъ лучшихъ частей марка, я невольно обратилъ вниманіе на одну личность привлекательной наружности; это былъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, въ очкахъ, читавшій книгу. Въ немъ проглядывало столько усладительнаго спокойствія, столько довольства, столько хорошаго расположенія духа, столько внушающаго къ себѣ почтенія, что я не могъ идти далѣе и расположился у ногъ его, высунувъ языкъ и глупо виляя хвостомъ.
"Еслибы судьба, думалъ я, "послала мнѣ такого хозяина, я носилъ бы ему корзинки, доставалъ бы брошенную въ прудъ трость, становился бы служить на заднихъ лапахъ — однимъ словомъ, выполнялъ бы всѣ извѣстныя собачьи мудрости, чтобы выразить свой восторгъ и свою благодарность.
Недолго оставался я въ этомъ положеніи, которымъ обратилъ на себя вниманіе почтеннаго господина. Онъ всталъ съ мѣста и такъ поощрительно поманилъ меня за собою, что я тотчасъ же, безъ малѣйшаго колебанія, послѣдовалъ за нимъ. Мы прошли нѣсколько десятковъ шаговъ и чрезъ короткое время находились уже на широкой площади передъ большимъ угольнымъ домомъ, въ которомъ, казалось, мой новый знакомый жилъ. Когда онъ позвонилъ, то дверь тотчасъ же была отворена лакеемъ въ ливреѣ.
— Джорджъ, — сказалъ мой почтенный господинъ, весьма кроткимъ голосомъ, — возьми эту собаку и позаботься объ ея содержаніи.
Приказанія добродѣтельнаго господина были буквально исполнены, и чрезъ нѣсколько минутъ я находился уже въ большой собачьей канурѣ, помѣщенной въ конюшнѣ, которая находилась въ концѣ сада; передо мною поставили плошку съ водой и блюдо съ костями и различными вкусными яствами.
Удовлетворивъ свой голодъ, я почувствовалъ какое-то особенное довольство и, осмотрѣвшись вокругъ, увидѣлъ еще трехъ собакъ различныхъ породъ. Одна изъ нихъ была маленькая, чорная лягавая собака; другая, немного побольше первой, была тоже лягавая, только шотландской породы; третья еще большаго размѣра изъ породы бульдоговъ, и наконецъ я, четвертый и самый большой песъ, помѣсь водолаза и овчарки, Я узналъ изъ разговора съ моими новыми товарищами, которые были весьма сообщительны, что одинъ изъ нихъ былъ купленъ на улицѣ, другой подаренъ старому господину его другомъ, а третій, подобно мнѣ, приглашонъ послѣдовать за нашимъ хозяиномъ. Всѣхъ ихъ отлично кормили, прекрасно содержали; люди выпускали ихъ въ извѣстные часы для прогулки, но никогда хозяинъ не бралъ ихъ съ собою. Многаго они ожидали отъ своего почтенного господина, но до-сихъ-поръ не могли вывести о немъ удовлетворительнаго заключенія. Онъ не любитель собакъ, это ясно, да и не охотникъ (я — вздрогнулъ при этой фразѣ) — не охотникъ потому, что никогда не ѣздилъ за городъ; казалось, ихъ держали какъ-будто напоказъ, а между тѣмъ не обращали на нихъ никакого вниманія, что было для нихъ загадкой, которой даже и при благоразумномъ моемъ содѣйствіи они не въ состояніи были разрѣшить. Въ продолженіе нѣсколькихъ недѣль я самъ находился въ томъ же положеніи, о которомъ мои товарищи мнѣ разсказывали, и начиналъ уже чувствовать тягостную усталость, вслѣдствіе, однообразія моей жизни; но вдругъ въ одно утро мнѣ показалось, что въ домѣ происходитъ какая-то особенная суета, и точно, вскорѣ послѣ завтрака, нѣсколько служителей взошло въ конюшню и всѣхъ насъ четверыхъ повели въ столовую, гдѣ находились нашъ хозяинъ и нѣсколько подобныхъ ему почтенныхъ на видъ джентльменовъ, украшенныхъ очками отличавшихся весьма кроткими и мягкими манерами.
— Джорджъ, — сказалъ нашъ хозяинъ, обращаясь къ одному вы служителей, — все ли готово для хирургическихъ опытовъ?
— Совершенно все, — отвѣчалъ слуга.
— Такъ сдѣлай же одолженіе, — продолжалъ нашъ хозяинъ весьма ласково, — сдѣлай такъ, какъ я говорилъ тебѣ.
Вслѣдствіе этого разговора, маленькая лягавая собачка была уведена; по истеченіи нѣсколькихъ минутъ служители возвратились за шотландкой и потомъ за бульдогомъ. Хотя мы и прохаживались по столовой передъ тѣмъ, какъ насъ уводили, но собравшіеся джентльмены не обращали на насъ никакого вниманія, а были болѣе заняты разговоромъ между собою у окна, которое выходило на площадь. Наконецъ очередь дошла и до меня и я послѣдовалъ за моимъ проводникомъ съ какимъ-то тайнымъ предчувствіемъ бѣды.
Когда я взошолъ въ залу, то прежде, нежели могъ замѣтить, что сталось съ моими товарищами, нѣсколько служителей повалили меня и прикрѣпили къ станку, на которомъ я очутился мордой въ верху, растянувши ноги, а въ ротъ мнѣ всунули клубокъ шерсти, вѣроятное назначеніе котораго было препятствовать моему вою. Едва только служители успѣли меня установить въ этомъ крайне-неудобномъ положеніи, какъ въ комнату вошли почтенные джентльмены и принесли съ собою весьма сильный запахъ химическихъ, физическихъ и разныхъ другихъ аптекарскихъ снадобій.
— Съ тѣхъ поръ, какъ мы въ послѣдній разъ видѣлись, — говорилъ голосъ, который я призналъ за голосъ нашего хозяина, — вѣроятно, вамъ извѣстно, что я вступилъ въ полемику съ одной газетой, корреспондентъ которой подписывается псевдонимомъ Canis Familiaris. Мнѣ, конечно, неприлично хвалить самого себя; но это уже слишкомъ очевидно, что простой теоретикъ, каковъ мой безъименный соперникъ, имѣетъ очень мало фактовъ для подтвержденія своихъ аргументовъ, въ сравненіи съ такимъ эксперименталистомъ, какъ я. Если Canis Familiaris утверждаетъ, что аросупитъ-декоктъ изъ собачьей капусты — этотъ обыкновенный ядъ, извѣстный подъ именемъ собачьяго яда, не дѣйствуетъ на здоровую собаку, то я заставлю его замолчать, отвѣчая ему тѣмъ, что я своими собственными руками четырнадцать порцій этого яда давалъ такому же количеству собакъ различныхъ породъ, и что я еще до-сихъ-поръ храню ихъ безжизненные трупы въ моей анатомической залѣ, въ доказательство всему міру справедливости моихъ словъ. Ропотъ одобренія, смѣшанный съ бряцаніемъ стакановъ, послышался со стороны джентльменовъ. Я подумалъ, что роковая минута настала и что приготовляютъ напитокъ для нашего истребленія; но вскорѣ узналъ — по запаху, что достопочтенные господа распивали хересъ, а по невнятности ихъ голосовъ, что они грызли сухари.
— Ну что, докторъ Бораксъ, — сказалъ нашъ хозяинъ, худо сдерживая свое торжество, — будете ли вы еще придерживаться мнѣнія, что это ископаемое, которое мы имѣемъ предъ глазами, не остатки простой собаки?
— Буду, безъ сомнѣнія, буду, — отвѣчалъ докторъ Бораксъ едва внятно, потому что ротъ его былъ наполненъ сухарями.
— Очень хорошо, — возразилъ нашъ хозяинъ, гладя рукою свой подбородокъ, а я утверждаю противное и, что еще болѣе, готовъ доказать на опытѣ, что это ископаемое есть остатокъ одной изъ двухъ собакъ шотландской породы или бульдога.
Вторичный ропотъ удовольствія пробѣжалъ по комнатѣ въ отвѣтъ на это смѣлое замѣчаніе, и снова этотъ ропотъ смѣшался со стукомъ стакановъ и грызеніемъ сухарей.
— Вотъ здѣсь, — воскликнулъ нашъ хозяинъ тономъ оратора хлопая рукою по предмету, издававшему глухой звукъ, — есть отличный образецъ здороваго бульдога, а вотъ тутъ (опять хлопанье и глухой звукъ) такого же достоинства собака шотландской породы.
Затѣмъ послѣдовало общее движеніе между джентльменами; они всѣ, казалось, разсматривали что-то, и я справедливо догадался по двумъ глухимъ звукамъ, что мои несчастные товарищи находились въ одинаковомъ со мною положеніи близь того мѣста, гдѣ стоялъ нашъ хозяинъ, и что онъ производилъ эти звуки, ударяя рукою по ихъ растянутому брюху.
Когда кроткіе джентльмены взаимно высказали свое удовольствіе, вашъ хозяинъ позвонилъ въ колокольчикъ. Въ отвѣтъ на это тотчасъ же появился слуга.
— Джорджъ, — произнесъ нашъ хозяинъ, — снесите этихъ двухъ собакъ къ господину Джемсу въ анатомическую комнату: онъ ужъ распорядится ими соотвѣтственно моимъ приказаніямъ.
Пока эти порученія исполнялись, мой хозяинъ продолжалъ мою рѣчь.
— Господа, — сказалъ онъ, — чтобы возвратиться снова къ нашему вопросу о дѣйствіи собачьяго яда на всякую собаку, я готовъ сейчасъ же доказать, насколько ошибочно мнѣніе, утверждаемое нѣкоторыми теоретиками, что чѣмъ больше собака, тѣмъ болѣе будетъ въ ней сила сопротивленія къ дѣйствію этого смертоноснаго зелья. Я доказалъ уже истребленіемъ четырнадцати собакъ, что собачья капуста не есть только простое растеніе, какъ утверждаютъ Cenis Familiaris и многіе другіе, но что это растеніе есть самый сильный ядъ, который когда-либо былъ употребляемъ для умерщвленія всякой собачьей породы.
Опять послышались одобрительные звуки и снова сопровождалась звономъ стакановъ.
— Повторите намъ еще разъ свою мысль, докторъ, — заговорилъ весьма кроткій джентльменъ, который, казалось, записывалъ свои замѣтки во все время разговора, — вы говорите, что большая собака при равной порціи умретъ еще скорѣе маленькой?
— Да, — отвѣчалъ докторъ съ гордостью, — и для доказательства моего мнѣнія я запасся, маленькой лягавой собакой и большимъ образцомъ смѣси водолаза и овчарки, надъ которыми я намѣренъ произвести опытъ передъ вашими глазами.
Несмотря на всю опасность моего положенія, я не могъ, однако, не предаться нѣкоторымъ размышленіямъ о томъ, какая разница бываетъ въ общественномъ положеніи людей) а такъ какъ мнѣ извѣстно было, какъ мала разница между самоубійствомъ и произвольнымъ стремленіемъ къ опасности, то мнѣ невольно пришолъ въ голову вопросъ: отчего мои первые два хозяина-мучителя были такъ строго наказаны закономъ, тогда какъ это сборище полуученыхъ полу невѣжественныхъ докторовъ могло безнаказанно истреблять цѣлыя сотни животныхъ ради какой-то прихотливой теоріи, подъ защитой хладнокровной и мнимой науки.
Въ то время, какъ я былъ занятъ такими размышленіями, мнѣ вдругъ послышался слабый, похожій на локтаніе, звукъ, который производилъ, какъ я подозрѣвалъ, мой маленькій товарищъ, глотая гибельный напитокъ.
Но вотъ хозяинъ мой приблизился ко мнѣ, держа къ одной рукѣ воронку, а въ другой кубокъ, содержавшій въ себѣ темную жидкость. Я пытался смягчить его сердце жалостнымъ умоляющимъ взглядомъ, но это стараніе оказалось напраснымъ передъ холоднымъ, самонадѣяннымъ, величественнымъ ученымъ.
Воронка была вставлена въ мой полуоткрытый ротъ и отвратительный напитокъ пропущенъ въ засохшее мое горло; сердце мое замерло; мнѣ показалось, что пары цѣлой сотни москатильныхъ лавокъ бросились мнѣ въ голову и что я стремглавъ падаю на землю.
Я пришолъ въ себя. Больной, слабый, лежалъ я въ постели, въ своей комнатѣ, въ деревнѣ, подъ надзоромъ моего доктора и моей старой ключницы. Простуда, полученная мною на охотѣ, прекратилась къ воспаленіе мозга, и я долго оставался безъ памяти.
Первое употребленіе, какое я сдѣлалъ изъ медленно возвращавшихся силъ, была забота о введеніи болѣе гуманныхъ обычаевъ въ сельскія мои увеселенія. Ружье и удочку я замѣнилъ палкой и мячикомъ, развелъ лужокъ, на которомъ устроилъ мѣсто для игры въ кегли, куда сходились потомъ всѣ юноши графства и находили всегда ласковый пріемъ.