А. М. Майков
Три смерти
Лирическая драма
----------------------------------------------------------------------------
А. Н. Майков. Сочинения в двух томах. Том второй.
М., "Правда", 1984
----------------------------------------------------------------------------
ПОСВЯЩАЕТСЯ
НИКОЛАЮ АПОЛЛОНОВИЧУ
МАЙКОВУ
Поэт Лукан, философ Сенека и эпикуреец Люций приговорены Нероном к казни,
по поводу Пизонова заговора.
Комната в античном вкусе; посредине стол с яствами; около него Люций,
эпикуреец, один, как следует, возлежит за обедом. Сенека пишет завещание.
Лукан в глубокой задумчивости. В углублении сцены группа друзей и учеников
Сенеки.
Люций
(омыв после еды руки водою в чаше,
поданной рабом, говорит)
Мудрец отличен от глупца
Тем, что он мыслит до конца.
И вот - я долго наблюдаю
И нахожу, что смерть разит
Всего скорее аппетит.
Я целый час жую, глотаю,
Но всё без вкуса - и не сыт!..
Вина попробуем! Быть может.
Живая Вакхова струя
Желудок дремлющий встревожит...
Ну, кто же пьет со мной, друзья?
Лукан!.. да ты как в лихорадке!
В Сенеке строгий стоицизм
Давно разрушил организм!
И если вы в таком упадке -
Не мудрено, что в этот час
Мой здравый разум бесит вас!
Лукан
В час смерти шутки неприличны!
Люций
Но лучше умереть шутя,
Чем плакать, рваться, как дитя,
Без пользы!
Лукан
Мнения различны!
Кто жизнь обжорству посвятил,
Тот потеряет с ней немного!
Люций
Э, милый! не суди так строго!
Я, признаюсь, еще б пожил
И неохотно умираю...
Но, чтобы с честью этот шаг
Свершить, - в твоих, мой друг, стихах
Себе отваги почерпаю.
"Посланье к смерти" помнишь ты?
В нем есть высокие черты!
С скелета смерти снял ты смело
Земной фантазии цветы...
Ты помнишь:
(декламирует)
"Друзья! нам смерть страшна лишь чем?
Все кажется, что не совсем,
Не разом мы умрем,
Что будем видеть мы свой труп,
Улыбку неподвижных губ,
Глаза с тупым зрачком;
А мухи стаей по лицу,
Без уваженья к мертвецу,
И по лбу поползут;
И с содроганьем от тебя
Родные, близкие, друзья
В испуге отойдут..."
Лукан
Ужасный образ! Как я мог!..
Люций
Позволь! В конце - благой урок.
(Читает далее.)
"Что даже из земли сырой
За резвой жизнию земной
Следить твой будет слух;
И между тем как над тобой
Весна покров расстелет свой
И запестреет луг -
Червь на тебя уж нападет
И жадно есть тебе начнет
И щеки, и бока..."
Лукан
(перебивая его)
Да перестань!
Люций
(продолжает)
"И будешь вечно рваться ты
На свет из душной темноты -
Да крышка-то крепка!
Но, смертный, знай: твой тщетен страх.
Ведь на твоих похоронах
Не будешь зритель ты!
Ведь вместе с дружеской толпой
Не будешь плакать над собой
И класть на гроб цветы;
По смерти стал ты вне тревог,
Ты стал загадкою, как бог,
И вдруг душа твоя,
Как радость, встретила покой.
Какого в жизни нет земной, -
Покой небытия!"
Ведь превосходно! Эпиктетом
Проникнут живо каждый стих!
Прошу покорно - верь поэтам!
Мечты и верованья их
Подвижней тучек золотых!..
Вы все на колокол похожи,
В который может зазвонить
На площади любой прохожий!
То смерть зовет, то хочет жить,
То снова к жизни .равнодушен...
Задача, право, вас понять!..
Лукан
(вспыхнув)
Чти ж этим хочешь ты сказать?
Что ветрен я и малодушен?..
Сенека
(переставая писать, удерживает Лукана)
Оставьте спор! Прилично ль вам
Безумным посвящать речам
Свои последние мгновенья!
Смерть - шаг великий!
(К Люцию.)
Верь, мой друг,
Есть смысл в Платоновом ученье -
Что это миг перерожденья.
Пусть здесь убьет меня недуг, -
Но, как мерцание Авроры,
Как лилий чистый фимиам,
Как лир торжественные хоры.
Иная жизнь нас встретит - там!
В душе, за сим земным пределом,
Проснутся, выглянут на свет
Иные чувства роем целым,
Которым органа здесь нет.
Мы - боги, скованные телом,
И в этот дивный перелом,
Когда я покидаю землю,
Я прежний образ свой приемлю,
Вступая в небо - божеством!
Люций
Я спорить не хочу, Сенека!
Но отчего так создан свет.
Что где хоть два есть человека -
И два есть взгляда на предмет?
Твое, как молот, сильно слово -
Но убеждаюсь я в ином...
Существования другого
Не постигаю я умом!
Взгляни на лавры вековые:
Их листья, каждый в свой черед.
Переменяются что год -
Одни спадут, взойдут другие,
А лавр всё зелен, вечно свеж,
И листья будто вечно те ж...
Вот так и мы - Лукан, Сенека,
Слуга покорный ваш - умрет...
Отпадший лист! Но заживет,
Как прежде, племя человека!
Иной появится певец,
Другие будут жить и вздорить,
Страдать, любить, о том же спорить,
О чем и мы с тобой, мудрец!..
Но пусть по смерти жить мы будем!
(Тебе готов я уступить!)
А всё себя мы не принудим
Без сожаленья кончить жить!
Нам неприятна перемена.
Вот что мне кто-то говорил:
На острове каком-то жил
Философ секты Диогена.
Он в бедном рубище ходил,
Спал, где пришлось прилечь к сараю,
Босой, с клюкой, нужда кругом...
Каким уж случаем, не знаю,
Всему вдруг вздумалося краю
Его избрать своим царем.
Что ж? Царский пурпур одевая
И тряпки ветхие скидая,
О них вздохнул он тяжело
И пожалел удел убогой,
Сказав: ведь было же тепло
Под сей циническою тогой!
Не то же ль с жизнию земной?
Достигши вечного предела.
Жалеешь бросить это тело -
Покров убогий и худой!
Ты говоришь, что мы одною
С богами жизнью заживем?
Да лучше ль нам? Ну, как порою,
Смотря, как мы свой век ведем,
Богини с грозными богами,
Как волки, щелкают зубами!
Смотря, как смертный ест и пьет
И с смертной тешится любезной,
Они, быть может, бесполезно
Крепясь, облизывают рот!
Что мне в их жизни без волнений?
Мирами, что ли, управлять?
В них декорации менять,
И, вместо всяких развлечений,
Людьми, как шашками, играть,
И, как актерами плохими,
Отнюдь не увлекаться ими,
Ни скучной пьесой!.. Нет! клянусь,
Я в боги вовсе не гожусь...
Лукан
Нет! не страшат меня загадки
Того, что будет впереди!
Жаль бросить славных дел начатки
И всё, что билося в груди,
Что было мне всего дороже,
Чему всю жизнь я посвятил!
Мне страшно думать - для чего же
Во мне кипело столько сил?
Зачем же сила эта крепла,
Росла, стремилась к торжествам?
Титан, грозивший небесам,
Ужели станет горстью пепла?
Не может быть! Где ж смысл в богах?
Где высший разум? Провиденье?
Вдруг человека взять в лесах,
Возвысить в мире, дать значенье,
И вдруг - разбить без сожаленья,
Как форму глиняную, в прах!..
Ужели с даром песен лира
Была случайно мне дана?
Нет, в ней была заключена
Одна из сил разумных мира!
Народов мысли - образ дать,
Их чувству - слово громовое,
Вселенной душу обнимать
И говорить за всё живое -
Вот мой удел! Вот власть моя!
Когда для правды бесприютной,
В сердцах людей мелькавшей смутно,
Скую из слова образ я,
И тут врагов слепая стая
Его подхватит, злясь и лая,
Как псы обглоданную кость, -
Всё, что отвергнуто толпою,
Всё веселилося со мною,
Смотря на жалкую их злость!..
А злоба мрачных изуверов,
Ханжей, фигляров, лицемеров,
С которых маски я сбивал?
Дитя - их мучил и пугал!
Столпов отечества заставить
Я мог капризам льстить моим -
Тем, что я их стихом одним
Мог вознести иль обесславить!
С Нероном спорить я дерзал -
А кто же спорить мог с Нероном!
Он ногти грыз, он двигал троном,
Когда я вслед за ним читал,
И в зале шепот пробегал...
Что ж? не был я его сильнее,
Когда, не властвуя собой,
Он опрокинул трон ногой
И вышел - полотна белее?
Вот жизнь моя! и что ж? ужель
Вдруг умереть? и это - цель
Трудов, великих начинаний!..
Победный лавр, венец желаний!..
О, боги! Нет! не может быть!
Нет! жить, я чувствую, я буду!
Хоть чудом - о, я верю чуду!
Но должен я и - буду жить!
Входит центурион со свитком в руке.
Люций
(указывая на центуриона)
Вот и спаситель! Ну! покуда
Тут нет еще большого чуда.
(К центуриону.)
Какие новости?
Центурион
(подавая ему свиток)
Декрет
Сената.
Люций
Други! шлет привет
Сенат к нам! Уваженье к власти!
Лукан
Читай!
Люций
Стой! Кто решит вперед -
Жизнь или смерть? Заклад идет?
Лукан
Я б разорвал тебя на части
За эти шутки!
Вырывает свиток и читает декрет, в котором, между прочим, сказано, что
Цезарь, в неизреченной милости своей, избавляет их от позорной казни, дарует
им право выбрать род смерти и самим лишить себя жизни; сроку до полуночи.
Центурион обязан наблюсти за исполнением декрета и о последующем донести.
Люций
Недурен слог. Писать умеют.
Лукан
Злодеи! Изверги!
Люций
Притом
Приличье тонко разумеют -
Что одолжаться палачом
Неблагородно человеку...
(К центуриону.)
Но что ты смотришь на Сенеку?
Лукан
Ты тронут! Ты потупил взгляд!
В твоем лице следы смущенья!
О, верь мне, то богов внушенье!
Спаси нам. жизнь! Благословят
Тебя народы! Пред тобою
Мудрец с маститой сединою -
Он чист, как дева, как Сократ!
Центурион
Мой долг...
Лукан
Твой долг! А жить без славы!
Для дикой прихоти губя
Людей, отечество, себя,
Прожить слепцом в грязи кровавой!
О, если долг в твоей груди
Не всё убил, то отведи
Меня в Сенат! Как с поля битвы
Пред смертью ратнику, сказать
Дай мне последние молитвы!
Дай мне пред смертью завещать
Без лжи, перед лицом вселенной,
Всё, что привык я неизменной,
Святою истиной считать!
Центурион, не обращая внимания на Лукана, удаляется в глубину комнаты.
Лукан продолжает в сильном волнении.
Я им скажу: в них чести нет!
В них ум какой-то мглой одет!
Для них отечество и слава -
Речей напыщенных приправа!
Величие народа в том,
Что носит в сердце он своем;
Убив в нем доблести величье,
Заставив в играх и пирах
Забыть добра и зла различье,
В сердца вселяя только страх,
От правды казнью ограждаясь
И пред рабами величаясь,
Они мечтают навсегда
Избегнуть кары и суда...
Я им скажу: готовят сами
Свой приговор себе они!
Что, упоенные льстецами
И мысля в мире жить одни,
Себе статуи воздвигают,
Как божества, на площадях...
Но век их минет: разломают,
С проклятием растопчут в прах
Отцов статуи их же дети!
Детей проклятий ряд столетий
Не снимет с головы отцов...
Сенека
Лукан! оставь, оставь слепцов!
Люций
Пришла ж охота на циклопов
На двуутробок и сорок
Взглянуть пред смертью! Взять урок
У них дилемм, фигур и тропов!
Лукан
Но как без боя всё отдать!..
Хотя б к народу мне воззвать!
Певец у Рима умирает!
Сенека гибнет! И народ
Молчит!.. Но нет, народ не знает!
Народу мил и дорог тот,
Кто спать в нем мысли не дает!
Люций
Да, мил, как бабочка ночная,
Покуда крыльев не ожжет,
Через огонь перелетая...
Народ твой первый же потом
И назовет тебя глупцом.
Лукан
(закрыв лицо руками)
Но Цезарь!.. Мы ведь с ним когда-то
Росли, играли, как два брата!
Он вспомнит время детских игр
И приговор свой остановит...
В нем сердце есть... Ведь он не тигр...
Рим часто попусту злословит...
Что я ему? Мои мечты
Да песни - все мои заботы!..
Люций
Мой бедный мальчик, с жизнью счеты
Еще не кончил, видно, ты!
Один из учеников Сенеки входит в комнату. С ним раб. Он говорит шепотом.
Ученик
Друзья, чур тише, - я с надеждой!
Лукан
Прощенье?..
Ученик
В доме выход есть;
Со мной две женские одежды.
Пробраться к Тибру, в лодку сесть -
И в Остию! Беги с Луканом,
А я останусь здесь с рабом.
Лукан с ним сходен видом, станом,
Я сед, гляжу уж стариком...
Бегите! Время есть до срока.
И вы уж будете далеко,
Как нас найдут здесь поутру.
Лукан
Я говорил, что не умру!
Сенека
Беги, Лукан! Мне с сединою
Нейдет уж бегать от врагов.
Люций
А жаль! я б посмотрел, каков
Ты в юбке!...
Ученик
Гибель пред тобою!
Смерть в каждом доме! Целый Рим -
Что цирк. Людей травят зверями.
Постум убит рабом своим;
Пизон вскрыл жилы. Под досками
Раздавлен Кай. Чего ж вам ждать?
Сенека
Мой друг, не дважды умирать!
Раз - это праздник!
Ученик
Но с тобою
Погибнет всё! Ты много нам
Не досказал!
Сенека
Найдешь и сам
Всё, что осталося за мною, -
Лишь мысли, истину любя.
Лукан
Учитель! я молю тебя!
Ученик
Ведь ты последняя лампада
Во мраке лжи!
Сенека
Оставь меня.
Ни просьб, ни лести мне не надо.
Верь, каждый шаг свой - знаю я!
Ученик
Я это знал... я знал тебя!
О, горе! Что же будет с нами!..
Жить в мраке, плача и скорбя,
Что свет мелькнул перед глазами -
И скрылся!.. Ты душой высок!
Ты недоступен нам, Сенека!
Ах, правда, в сердце человека
Есть нечто высшее, есть бог!..
Сейчас я видел - и смущеньем
Я поражен как мальчик был...
Я через форум проходил.
С каким-то диким изумленьем
Народ носилки окружил.
В носилках труп Эпихариды...
(Под видом праздников Киприды
Пизон друзей сбирал к ней в дом.)
Вчера она, под колесом,
В жестоких муках, не винилась
И никого не предала!..
Трещали кости, кровь текла...
В носилках петлю изловчилась
Связать платком - и удавилась.
Воскликнул сам центурион:
"В рабынь вселился дух Катонов!"
А Рим? Сенат? Весь обращен
Иль в палачей, или в шпионов!
Лукан
Эпихарида!
Ученик
Да, она
Душа безумных сатурналий!
Лукан
И ты хотел, чтоб мы бежали!
Люций
Бывают, точно, времена
Совсем особенного свойства.
Себя не трудно умертвить,
Но, жизнь поняв, остаться жить -
Клянусь, немалое геройство!
Лукан
И смерть в руках ее была
Для целой половины Рима -
И никого не предала!
А жить бы в золоте могла!
На площадях боготворима
В меди б и в мраморе была,
Как мать отечества!.. О, боги!
Сенека! и взглянуть стыжусь
На образ твой, как совесть, строгий!
Да разве мог я жить как трус?
Нет, нет! Клянусь, меня не станут
Геройством женщин упрекать!
Последних римлян в нас помянут!
Ну, Рим! тебе волчица - мать
Была! Я верю... В сказке древней
Есть правда... Ликтор! я готов...
Я здесь чужой в гнилой харчевне
Убийц наемных и воров!
Смерть тяжела лишь для рабов!
Нам - в ней триумф.
(Обнимает Сенеку и друзей и говорит, подняв глаза к небу.)
О боги! боги!
Вы обнажили предо мной
Виденья древности седой
И олимпийские чертоги,
Затем чтоб стих могучий мой
Их смертным был провозвещатель!..
Теперь стою я, как ваятель
В своей великой мастерской.
Передо мной - как исполины -
Недовершенные мечты!
Как мрамор, ждут они единой
Для жизни творческой черты...
Простите ж, пышные мечтанья!
Осуществить я вас не мог!..
О, умираю я, как бог
Средь начатого мирозданья!
Лукан, обняв Сенеку и Люция, уходит, сопровождаемый ликторами.
Сенека
(хочет за ним следовать, но останавливается на движение бросившихся к нему
учеников и, проведя рукою по челу, говорит тихо и торжественно)
Одну имел я в жизни цель,
И к ней я шел тропой тяжелой.
Вся жизнь моя была досель
Нравоучительною школой;
И смерть есть новый в ней урок,
Есть буква новая, средь вечной
И дивной азбуки, залог
Науки высшей, бесконечной!
Творец мне разум строгий дал.
Чтоб я вселенную изведал
И, что в себе и в ней познал,
В науку б поздним внукам предал;
Послал он ввстречу злобу мне.
Разврат чудовищный и гнусный,
Чтоб я, как дуб на вышине,
Средь бурь, окреп в борьбе искусной,
Чтоб в массе подвигов и дел
Я образ свой напечатлел...
Я всё свершил. Мой образ вылит.
Еще резца последний взмах -
И гордо встанет он в веках.
Резец не дрогнет. Не осилит
Мне руку страх. Здесь путь свершен, -
Но дух мой, жизнию земною
Усовершен и умудрен,
Вступает в вечность... Предо мною
Открыта дверь - и вижу я
Зарю иного бытия...
Друзья с воплями обнимают колена философа. Смотря на них, он продолжает.
Жизнь хороша, когда мы в мире
Необходимое звено,
Со всем живущим заодно,
Когда не лишний я на пире,
Когда, идя с народом в храм,
Я с ним молюсь одним богам...
Когда ж толпа, с тобою розно,
Себе воздвигнув божество,
Следит с какой-то злобой грозной
Движенья сердца твоего,
Когда указывает пальцем,
Тебя завидев далеко, -
О, жить отверженным скитальцем,
Друзья, поверьте, нелегко:
Остатки лучших поколений,
С их древней доблестью в груди,
Проходим мертвые, как тени,
Мы как шуты на площади!
И незаметно ветер крепкий
Потопит нас среди зыбей,
Как обессмысленные щепки
Победоносных кораблей...
Наш век прошел. Пора нам, братья!
Иные люди в мир пришли,
Иные чувства и понятья
Они с собою принесли...
Быть может, веруя упорно
В преданья юности своей,
Мы леденим, как вихрь тлетворный,
Жизнь обновленную людей.
Быть может... истина не с нами!
Наш ум ее уже неймёт,
И ослабевшими очами
Глядит назад, а не вперед,
И света истины не видит,
И вопиет: "Спасенья нет!"
И, может быть, иной прийдет
И скажет людям: "Вот где свет!"
Нет! нам пора!.. Открой мне жилы!..
О, величайшее из благ -
Смерть! ты теперь в моих руках!..
Сократ! учитель мой! друг милый!
К тебе иду!..
(Уходит, сопровождаемый учениками.)
Люций
Ты кончил хорошо, Сенека!
И славно выдержал!.. Ну, вот -
Героем меньше!.. Злость берет.
Как поглядишь на человека!
Что ж из того, что умер ты?
Что духом до конца не падал?
Для болтовни, для клеветы
Ты Риму разговоров задал
Дня на два! Вот и подвиг твой!
(Смотрит в окно на небо и дальние горы.)
Как там спокойно! Горы ясны...
Вот так и боги безучастно
С небес глядят на род людской!
Да что и видеть?..
(Оглядывается в комнату.)
Здесь ужасно
И жить, не только умирать!
А жить осталося не много...
Что ж пользы Немезиде строгой
Час лишний даром отдавать?
Для дел великих отдых нужен,
Веселый дух и - добрый ужин...
По смерти слава - нам не в прок!
И что за счастье, что когда-то
Укажет ритор бородатый
В тебе для школьников урок!..
До тайн грядущих - нет мне дела!
И здесь ли кончу я свой век
Иль будет жить душа без тела -
Всё буду я не человек!..
Ну, а теперь, пока я в силе,
С почетом отпустить могу
Я тело - старого слугу...
Эй, раб!
Входит раб.
Люций
В моей приморской вилле
Мне лучший ужин снаряди,
В амфитеатре, под горами.
Мне ложе убери цветами;
Балет вакханок приведи,
Хор фавнов... лиры и тимпаны...
Да хор не так, как в прошлый раз:
Пискун какой-то - первый бас!..
В саду открой везде фонтаны;
Вот ключ: там в дальней кладовой
Есть кубки с греческой резьбой, -
Достань. Да разошли проворно
Рабов созвать друзей... Пускай,
Кто жив, тот и придет. Ступай
К Марцеллу сам. Проси покорно,
Хранится у него давно
Горацианское вино.
Скажи, что господин твой молит
Не отказать ему ни в чем,
Что нынче - умирать изволит!
Ну, всё... ты верным был рабом
И не забыт в моей духовной.
Раб упадает к его ногам.
Да не торгуйся, не скупись -
Чтоб ужин вышел баснословный!..
Да! главное забыл... Стучись
В палаты Пирры беззаботной!
Снеси цветов корзины ей,
И пусть, смеяся безотчетно,
Она ко мне, весны светлей,
На ужин явится скорей.
Раб уходит.
И на коленях девы милой
Я с напряженной жизни силой
В последний раз упьюсь душой
Дыханьем трав и морем спящим,
И солнцем, в волны заходящим,
И Пирры ясной красотой!..
Когда ж пресыщусь до избытка,
Она смертельного напитка,
Умильно улыбаясь, мне,
Сама не зная, даст в вине,
И я умру шутя, чуть слышно,
Как истый мудрый сибарит,
Который, трапезою пышной
Насытив тонкий аппетит,
Средь ароматов мирно спит.
<1851>
ПРИМЕЧАНИЯ
Три смерти. Впервые - "Библиотека для чтения", 1857, № 10, с. 195, с
подзаг. "Лирическая сцена из древнего мира", без посвящ., с обширными
авторскими примечаниями, более не переиздававшимися, и цензурной купюрой ст.
284-292, замененных двумя строками точек. Окончательный текст впервые -
Полн. собр. соч. А. Н. Майкова, СПб., 1893, т. 3, с. 3.
Лирическая драма "Три смерти" представляет собой часть обширного
творческого замысла Майкова, связанного с постоянным интересом поэта к
истории античности и раннего христианства. Замысел возник в конце 1830-х
годов. Первой попыткой его воплощения явились "римские сцены времен пятого
века христианства" "Олинф и Эсфирь" (1841), напечатанные в "Стихотворениях
Аполлона Майкова", СПб., 1842. В предисловии к публикации автор писал, что
эти сцены "суть опыт изобразить противоположность" двух начал, которые
явились в Римской империи периода упадка и "не могли остаться в мире:
чувственность и духовность, жизнь внешняя и внутренняя, явились во вражде, в
противодействии, в борьбе на жизнь и смерть". Первый опыт не удался поэту,
"римские сцены" при его жизни никогда не перепечатывались полностью.
Значительную роль в дальнейшем формировании драматического цикла сыграл,
по-видимому, отзыв Белинского, в котором не только были отмечены серьезные
недостатки "Олинфа и Эсфири", но и определены возможности развития
интересовавшей Майкова темы, им не реализованные (В. Г. Белинский. Поли,
собр. соч. в 13 тт., М., 1953-1959, изд. АН СССР, т. VI, с. 2223). Мысли
Белинского об истории Рима, обращенные скорее в современность, чем в
прошлое, оказались созвучными размышлениям и настроениям поэта и в какой-то
мере способствовали созданию лирической драмы "Три смерти".
Работе Майкова над драматическим циклом предшествовало и сопутствовало
серьезное изучение важнейших источников и исторических сочинений,
относящихся к интересовавшей его эпохе. В биографических заметках второй
половины 1850-х годов он писал: "Изучение философских систем породило "Три
смерти", пьесу, которая писалась долю, или, лучше сказать, за которую я
принимался несколько раз, обделывая то одно, то другое лицо, смотря по тому,
находился ли я под влиянием стоицизма или эпикуреизма" (Ежегодник, 1975, с.
80). С другой стороны, замечал автор в письме к С. С. Дудышкину от 19 мая
1858 г., "...я не мог этих философов заставить остаться отвлеченными идеями,
- в каждом из них сказывается человек, несмотря на то, что у каждого в
голове теория; Лукан - малодушный мальчик, который, по восприимчивой натуре,
в минуту может быть героем; Сенека все-таки вышел стариком и падает перед
сомнением в своем призвании; Люций тоже иногда выходит из себя" (Ежегодник,
1975, с. 108). В набросках предисловия к "Трем смертям" поэт дает
истолкование того периода истории, к которому относится его произведение, и
характеризует главных действующих лиц драматического действия: "Всякому
ясно, что эта пьеса представляет три взгляда на жизнь людей древнего мира, в
эту эпоху уже быстро катившегося к своему падению <...> Сам этот эпикуреец
более по имени эпикуреец, или представитель эпикурейцев последних времен
Рима, когда они далеко ушли от учения своего основателя <...> Они в эти
времена скорее были скептики в своих метафизических понятиях, и из доктрин
учителя сохранили только любовь к наслаждениям земными благами <...> Сенека
представляет противуположную сторону - твердое убеждение в своей философии -
и страдание оттого, что она отвергнута миром, и оттого, что он чувствует
бессилие человека спасти мир без непосредственной помощи божества. Лукан -
молодой человек, избалованный счастьем, увлекающийся минутой. Спасти жизнь -
его главная цель. Оттого такая непоследовательность в его мыслях: то он
стращает возмутить Рим, то рвется у ног Нерона испросить прощение. Геройский
конец женщины вдохновляет его - и он умер героем. В изложенных мною общих
чертах я строго старался соблюсти историческую верность. Характер эпохи,
картина общества, характер каждого лица - вот черты, от которых уклониться
было бы грех. Что же до фактической верности - то перед нею я сильно
погрешил: впрочем, кто хочет знать историю, тот обратится к Тациту, а не к
моей пьесе, которая не более как поэтическое воспроизведение в картине духа
эпохи". Как видно из незаконченных примеч. Майкова к драме, он собирался
специально оговорить наиболее существенные отступления от исторических
фактов, как, например, сцена смерти Сенеки, В "Трех смертях" можно отметить
и ряд других эпизодов, восходящих к сочинениям историков, но переданных с
некоторыми изменениями. Таков, например, рассказ Лукана о поэтическом
состязании с Нероном или Ученика - об Эпихариде. Драма была закончена,
по-видимому, в конце 1851 г. Ее первоначальная редакция под загл. "Выбор
смерти", значительно более острая с политической точки зрения, чем
окончательная, по цензурным условиям не могла быть ни поставлена, ни
напечатана, распространялась в списках и воспринималась как протест против
тирании, как выступление в защиту свободы личности и свободы слова. "Майков
написал превосходное стихотворение "Выбор смерти"... - писал П. А. Плетнев
Я. К. Гроту 29 сентября 1851 г. - Это что-то небывалое в новейшей поэзии
нашей" (Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. 3, Пб., 1896, с. 559).
"Оба новые стихотворения свои, - продолжал он 31 октября того же года, -
Майков читал у меня сам: одно "Выбор смерти", а другое "Савонарола" <...>
Только теперь и думать нельзя о напечатании: цензура покамест похожа на
удава, который инстинктивно бросается душить все, что дышит" (Там же, с.
560). 19 ноября того же года Плетнев писал М. П. Погодину: "О печатании
новых стихотворений Майкова при нынешней цензуре нечего и думать, хотя в них
ничего нет, кроме высокой и прекрасной исторической истины" (ГБЛ). "Весело
думать - и почти не верится, - писал Г. П. Данилевский Погодину 26 декабря
1851 г., - что в наше время еще являются такие произведения, как "Свои люди
- сочтемся!" и "Выбор смерти"!" (Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. XI, СПб.,
1897, с. 414). В декабре 1854 г. драма была разыграна в доме архитектора А.
Штакеншнейдера, причем Сенеку играл автор, Лукана - поэт В. Г. Бенедиктов,
Люция - домашний учитель рисования Н. О. Осипов (Е. А. Штакеншнейдер.
Дневник и записки, М. -Л., 1934, с. 44). Современники и в дальнейшем высоко
оценивали "Три смерти". "С новым удовольствием прочел я лучшее поэтическое
произведение нашего времени в октябрьской Библиотеке <для чтения>, - писал
Майкову 27 ноября 1857 г. известный публицист П. Л. Лавров, - и с
нетерпением ожидаю появления полного собрания стихотворений не только
первого, но и единственного нашего объективного поэта" ("Литературный
архив", т. 2, М. -Л., 1940, с, 285). В "Трех смертях" "мы не можем не
признать венца всей майковской деятельности..." - утверждал в 1859 г. критик
А. В. Дружинин (А. В. Дружинин. Собр. соч. в 8 тт., Пб., 1865-1867, т. 7, с.
513). В 1861 г. Д. И. Писарев назвал "Три смерти" в числе лучших
произведений Майкова (Д. И. Писарев. Собр. соч. в 4 тт., М. -Л., 1955-1956,
т. 1, с. 196). М. Горький рекомендовал включить драму "Три смерти" в один из
сборников русской поэзии, выпускавшихся издательством 3, И. Гржебина.
Николай Аполлонович Майков (1796-1873) - отец поэта. "Посланье к
смерти" - оригинальное стих. Майкова. В черновых тетрадях поэта сохранился
его набросок (др. ред., с датой: 1851. Ноябрь). Как волки, щелкают зубами! -
К этому стих, в "Библиотеке для чтения" примеч. автора: "Здесь Люций
пародирует насмешки Лукиана над языческими богами - черта, показывающая
лучше всего падение веры в древнюю мифологию в римском мире". Ну, Рим! тебе
волчица - мать и т. д. - По преданию, Рим был основан братьями-близнецами
Ромулом и Ремом, которых нашла в лесу и выкормила своим молоком волчица.
Иные люди в мир пришли. - Эту мысль Майков комментировал следующим образом:
"Имелося в виду предание о знакомстве Сенеки с апостолом Павлом" (см. Ф. Д.
Батюшков. "Два мира". Трагедия А. Н. Майкова - В его кн.: Критические очерки
и заметки, т. 1, СПб., <1900>, с. 65). Речь идет о легенде,
распространявшейся в средние века католической церковью, которая высоко
ставила учение Сенеки. Горацианское вино - фалернское, воспетое в одах
Горация. 
