ТРИ МОГИЛЫ.
правитьI had a dream which was not at all a dream.
Byron.
Разъ, въ глубокую ночь, я бродилъ
По окраинамъ шумной столицы;
Растревоженъ, взволнованъ я былъ,
Неотвязныя думъ вереницы
И на сердцѣ томительный гнетъ
Меня выгнали вонъ изъ жилища…
Я все шелъ и дошелъ до воротъ
И ограды большаго кладбища.
Я не разъ тамъ бывалъ, и теперь
Меня думы туда увлекали;
Предо мной отворилася дверь:
Сторожа хорошо меня знали.
Красотой городъ мертвыхъ блисталъ, —
Красотою таинственной, мрачной, —
Сводъ небесный надъ нимъ разстилалъ
Свой покровъ изъ лазури прозрачной;
Монументы, могилы, кресты,
Разныхъ видовъ надгробныя плиты,
У рѣшетокъ деревья, кусты
Были луннымъ сіяньемъ облиты;
По лежала глубокая тьма
Въ тайникахъ и въ изгибахъ кладбища, —
И для грезъ и фантазій ума
Тамъ хранилась обильная пища…
Я задумчиво шелъ, тишиной
Непробудной могилъ окруженный;
Вдругъ я всталъ предъ гробницей одной,
Красотою ея пораженный.
То былъ чудный, таинственный гротъ
Въ глубинѣ бѣломраморной глыбы;
Окаймляли вовнутрь его входъ
Прихотливые хмѣля изгибы;
По карнизамъ и выступамъ онъ,
Покрывая ихъ зеленью яркой,
Подползалъ къ капителямъ колоннъ
Подъ изящною входною аркой.
По наружной отъ входа стѣнѣ —
Барельефы, рѣзьба, позолота…
И сіяла при полной лунѣ
Бѣлымъ мраморомъ внутренность грота.
Съ потолка въ него свѣтъ упадалъ,
Ложе пышное тамъ озаряя,
На которомъ богачъ умиралъ,
Скорбный взоръ къ небесамъ устремляя.
У одра, — гдѣ прикованъ онъ былъ,
Встать напрасныя дѣлалъ усилья, —
Ангелъ жизни свой факелъ гасилъ,
Ангелъ смерти простеръ свои крылья…
Одиноко отъ нихъ въ сторонѣ
Тихо плакалъ надъ урною геній.
Гротъ былъ полонъ, казалося мнѣ,
Сонмомъ свѣтлыхъ какихъ-то видѣній;
Каждый образъ былъ здѣсь какъ живой,
Точно двигались эти фигуры,
И какъ-будто мѣнялись, порой,
Ихъ движенія, позы, контуры.
Въ этомъ геніи съ кроткимъ селомъ
Сколько было глубокаго чувства!
Сколько блеска и мысли во всемъ
Этомъ чудномъ созданьи искусства!
Здѣсь художникъ, волшебнымъ рѣзцомъ,
Вдохновенно представилъ картину
Шумной жизни, промчавшейся сномъ,
И послѣдній недугъ, и кончину,
И глубокую сердца печаль,
Изливавшую тихо рыданья
О душѣ, уносившейся вдаль
Отъ земли въ свѣтлый міръ упованья.
Очарованный, я созерцалъ
Вдохновенныя ангеловъ лица
И весь гротъ, но, затѣмъ, увидалъ,
Что запущена эта гробница.
Кое-гдѣ обвалился карнизъ,
Покосились колонны у входа,
Плиты портика съѣхали внизъ,
Паутина висѣла со свода,
Крестъ надъ аркой держался едва,
Стѣны — трещины черныя дали,
Штучный полъ покрывала трава,
Кучи мусора всюду лежали,
Въ легкой аркѣ виднѣлася щель,
Стерлась съ надписей ихъ позолота,
И свободно разросшійся хмѣль
Прорывался во внутренность грота.
А снаружи — репейникъ къ. стѣнѣ
Жался сѣрой, косматою щеткой,
И колючій шиповникъ вполнѣ
Завладѣлъ золоченой рѣшоткой.
Въ мое сердце проникла печаль:
Грустно видѣть слѣды разрушенья;
И мнѣ стало покойника жаль,
Потонувшаго въ морѣ забвенья.
Я заплакать почти былъ готовъ,
По меня оковало молчанье
Непробудное этихъ гробовъ,
И въ груди моей стихло рыданье.
«Спи же, мертвый; ты въ мирѣ почилъ,
Я рыданьемъ его не нарушу;
О, когда-бъ этотъ миръ осѣнилъ
И мою возмущенную душу!»
Отошелъ я немного шаговъ,
И теперь, пирамидою темной,
Предо мной, величавъ и суровъ,
Монументъ возвышался огромный.
На вершинѣ холма онъ стоялъ,
Сѣрый, мрачный, подобный видѣнью,
И, какъ мантіей, холмъ одѣвалъ
Исполинскою черною тѣнью.
Горельефами былъ онъ покрытъ, —
Все войны да побѣды эмблемы:
Здѣсь — кольчуга, тамъ — мечъ или щитъ,
Иль обвитые лаврами шлемы.
Кроткій текстъ христіанскихъ молитвъ
О душѣ, ждущей мира, покоя,
Здѣсь терялся за сценами битвъ,
Гдѣ прославилось имя героя…
Я стоялъ въ созерцаньи нѣмомъ;
Здѣсь была сила грозная скрыта;
Мнѣ казалась живымъ существомъ
Эта сѣрая масса гранита…
Стало страшно мнѣ; я отступилъ,
Повернулся и, взоръ опуская,
Увидалъ, что близь этихъ могилъ
Пріютилась могила простая:
Низкій холмикъ земли и на немъ,
Ѣдкой ржавчиной всюду изрытый,
Крестъ желѣзный, плита подъ крестомъ, —
Бѣдный камень, вѣнками покрытый…
Не пытался я надпись прочесть,
Но убогая эта могила
Мое сердце влекла и присѣсть
На траву, въ ней поближе, манила.
И присѣлъ я… Кругомъ — тишина, —
Все объято глухой тишиною;
Мнѣ казалось, что въ душу она
Приливаетъ широкой волною…
Такъ сидѣлъ я тамъ, весь погружонъ
Въ мои думы; но вдругъ… что за звуки?
Подъ землей мнѣ послышался стонъ,
Скорбный вздохъ нетерпѣнья и муки.
Отголосокъ ли то долеталъ
Ночныхъ звуковъ тревожной столицы?
Нѣтъ, я говоръ теперь услыхалъ
Подъ плитами роскошной гробницы.
Я дыханье сдержалъ, притаилъ,
Чтобы вслушаться въ эту бесѣду;
То усопшій богачъ говорилъ
Обдѣленному рокомъ сосѣду:
Помѣняйся могилой со мной;
Ахъ, какъ здѣсь мнѣ лежать надоѣло!
Я томлюся въ гробу тишиной,
Меня черная тьма одолѣла!
Что тебѣ до могилы моей,
Этой ямы и мокрой, и тѣсной?
Надъ твоею — стоитъ мавзолей,
Его создалъ художникъ извѣстный;
Ты при жизни былъ счастливъ, богатъ,
Погребенъ, какъ прилично вельможѣ,
И пышнѣй моего во сто кратъ
Подъ землей твое смертное ложе.
Монументъ мой въ куски-бъ я разбилъ!
Что мнѣ въ томъ, что онъ — чудо искусства?
Для меня ли художникъ вложилъ
Въ мраморъ столько глубокаго чувства?
Думалъ только о славѣ своей
Да о деньгахъ ваятель наемный…
Ненавистенъ мнѣ мой мавзолей,
Онъ не отбитъ плиты твоей скромной!
Онъ мнѣ чуждъ, онъ меня тяготитъ:
Это — плодъ покупныхъ вдохновеній;
Его надпись о комъ говоритъ?
О комъ плачетъ здѣсь мраморный геній?
Много важныхъ и знатныхъ особъ
До могилы меня провожало,
Но на мой разукрашенный гробъ
Ни единой слезы не упало…
Изъ пустаго тщеславья родня
Монументомъ богатымъ почтила
Бѣдный прахъ мой, и тутъ же меня
Навсегда и совсѣмъ позабыла.
И теперь кто меня посѣтитъ?
Одиноко гніютъ мои кости;
А съ тобой кто-то все говоритъ,
У тебя все какіе-то гости…
О, сосѣдъ, у тебя есть друзья,
Рѣчь ихъ дышетъ любовью, привѣтомъ,
Съ ихъ приходомъ могила твоя
Озаряется радостнымъ свѣтомъ;
Я-жь всегда окруженъ темнотой…
О, какъ больно быть всѣми забытымъ!
А покойникъ, вѣдь, я не простой:
Я сановникомъ былъ именитымъ;
Собиралося много гостей
У меня въ моемъ домѣ богатомъ,
Я имѣлъ очень много друзей,
То Лукулломъ былъ, то Меценатомъ;
Всѣ дивились дворцу моему,
И могу утверждать я по праву,
Что не дѣлалъ я зла никому,
А пиры задавалъ я на славу.
Тяжело въ тишинѣ изнывать
Послѣ шума той жизни безслѣдной…
Сжалься, другъ мой, позволь полежать
Богачу подъ плитой твоей бѣдной.
Нѣтъ, сосѣдъ, не проси, — откажу;
При своемъ долженъ каждый остаться,
Я могилой моей дорожу,
И съ тобою не стану мѣняться.
Эта яма сыра и грязна,
Въ ней быстрѣй и ужаснѣй гніенье,
Но мила, дорога мнѣ она:
Только въ ней я обрѣлъ утѣшенье.
Тяжела была доля моя
Въ шумѣ жизни; но съ вѣрою чистой,
Глубоко свои скорби тая,
Шелъ я тамъ по дорогѣ тернистой.
Съ юныхъ дней я вступилъ на нее,
Не имѣлъ я ни друга, ни брата,
Былъ я бѣденъ, но сердне мое
Было въ ближнимъ любовью богато.
Видѣлъ бездну я мрака кругомъ,
Видѣлъ зла необъятное море,
И порокъ, съ его наглымъ челомъ,
И людей безпредѣльное горе,
Ихъ безуміе, ихъ суету,
Заблужденья, борьбу, колебанья, —
И лелѣялъ святую мечту —
Дать имъ свѣтъ, облегчить ихъ страданья.
Она къ подвигамъ труднымъ звала,
Битвы мнѣ и гоненья сулила,
Но опорой мнѣ вѣра была
И любви нескудѣющей сила.
Путеводной звѣздой впереди,
Предо мной, лучи правды горѣли, —
И, съ отвагой спокойной въ груди,
Шелъ я твердо къ намѣченной цѣли;
Не сбивался съ пути среди тьмы,
Не мирился съ безумьемъ и ложью,
Просвѣщая сердца и умы,
Проповѣдуя истину Божью;
Противъ всякаго зла возставалъ
Смѣлымъ словомъ, какъ трубы гремящимъ,
И всю душу мою отдавалъ
Угнетеннымъ, гонимымъ, скорбящимъ.
Но чѣмъ дальше, чѣмъ тверже, смѣлѣй
Я на этомъ пути подвигался,
Тѣмъ упорнѣй, свирѣпѣй и злѣй
Темный міръ на меня ополчался,
Чтобы мракомъ своимъ погасить
Въ моемъ сердцѣ горѣвшее пламя,
Мое имя позоромъ покрыть
И въ клочки изорвать мое знамя…
До конца не разстался я съ нимъ,
Но, среди всякихъ бѣдъ и страданья,
Видѣлъ я, какъ, одно за другимъ,
Разрушались мои упованья.
И закралася дума одна
Въ мою душу: мой разумъ холодный
Мнѣ внушалъ, что добра сѣмена
Разбросалъ я на почвѣ безплодной;
Что я плохо и мало служилъ
Моей вѣчной, великой святынѣ,
И умру безполезно, какъ жилъ,
Проповѣдуя въ мертвой пустынѣ…
Этой мысли давилъ меня гнетъ,
Оскудѣли въ борьбѣ мои силы,
Но, шатаясь, все шелъ я впередъ
И дошелъ… до убогой могилы.
Здѣсь лежалъ я, забытый, какъ ты,
Мою бѣдную жизнь вспоминая,
Мои думы, дѣла и мечты,
И безсилье мое проклиная.
«Неудавшійся, жалкій пророкъ! —
Говорилъ я себѣ съ озлобленьемъ, —
Ничего ты достигнуть не могъ,
Упоенный пустымъ самомнѣньемъ.
Ты изнылъ въ безполезной борьбѣ…
Вѣры-ль было въ душѣ твоей мало,
Измѣнилъ ли твой разумъ тебѣ,
Или въ сердцѣ любви недостало?
Ты трудился для ближнихъ своихъ,
Довѣрялъ своей немощной силѣ,
Но ничтоженъ ты былъ среди нихъ,
Какъ ничтоженъ теперь ты въ могилѣ».
Такъ я думалъ, забытый бѣднякъ,
И глубокой тоскою томился,
Между тѣмъ какъ могильный червякъ
Въ моихъ мертвыхъ костяхъ шевелился…
Но однажды… то было весной…
Солнце жарко, должно быть, сіяло:
Оно чудной своей теплотой
Даже въ яму мою проникало.
По корнямъ разныхъ травъ и цвѣтовъ
Быстро двигались свѣжіе соки,
Изъ подземныхъ ключей, родниковъ
Вырывались, играя, потоки;
Всѣ живые сосѣди мои
Надо мной суетились, шуршали:
Тамъ козявки, жуки, муравьи"
На свѣтъ Божій, спѣша, выползали;
Жизнь кипѣла, — я тихо лежалъ,
На минуту забывъ свою думу,
И съ глубокимъ томленьемъ внималъ
До меня доходившему шуму.
И услышалъ я говоръ вдали…
Онъ все больше ко мнѣ приближался;
Стукъ шаговъ въ рыхлыхъ нѣдрахъ земли
Слабымъ эхомъ порой отдавался;
То слабѣлъ онъ, то снова онъ росъ…
Вдругъ надъ самой могилой моею
Кто-то имя мое произнесъ;
Слышалъ я, что ходили надъ нею, —
Это люди искали меня!
Они долго искали повсюду…
О, счастливаго этого дня
Никогда уже я не забуду!
Черный крестъ, полускрытый кустомъ,
Покосясь, надо мною склонялся,
И по надписи бѣлой на немъ
Мой пріютъ, наконецъ, отыскался.
Кто-то радостно вскрикнулъ: «вотъ здѣсь!»
Надъ моею могилой нагнулся,
И при возгласѣ этомъ я весь
Въ моемъ старомъ гробу встрепенулся.
Незнакомъ этотъ голосъ мнѣ былъ,
Но звучалъ онъ какъ слово привѣта,
Точно къ жизни меня онъ будилъ,
Но, увы! я не могъ дать отвѣта.
И я ждалъ, отъ волненья дрожа,
Въ шумный говоръ я вникнуть старался…
Съ незнакомцемъ пришли сторожа, —
Отпустивъ ихъ, одинъ онъ остался.
Цѣлый часъ на могилѣ моей
Онъ сидѣлъ, не промолвивъ ни слова,
И ушелъ; но чрезъ нѣсколько дней
Появился на клйдбищѣ снова.
Не одинъ, — съ нимъ другіе пришли;
Эти люди — рабочіе были;
Бѣлый камень они привезли,
На могилѣ моей положили,
Крестъ поставили; шумъ, суетня…
И съ какой-то серьезной заботой,
Удивлявшей не мало меня,
Незнакомецъ слѣдилъ за работой.
Трудъ былъ конченъ; тогда преклонилъ
Онъ колѣни въ мольбѣ умиленной
И свой первый вѣнокъ положилъ
На могилѣ моей обновленной.
Онъ затѣмъ много разъ приходилъ,
На плиту гробовую садился,
Съ теплотой обо мнѣ говорилъ
И со вздохами тихо молился.
Онъ, должно быть, глубоко страдалъ, —
Не сомнѣнья ли мрачнымъ недугомъ? —
Почему онъ меня называлъ
Своимъ добрымъ наставникомъ, другомъ?*
Кто онъ былъ? гдѣ встрѣчалъ его я?
Тщетно въ мысляхъ всю жизнь пробѣгаю:
Чѣмъ ему была память моя
Дорога — и теперь я не знаю.
Но отъ самаго перваго дня,
Съ той минуты, какъ эта могила
Найдена имъ, я зналъ, что меня
Мнѣ родная душа посѣтила.
Его нѣтъ ужь давно, и о немъ
Вспоминаю я съ чувствомъ глубокимъ;
Но въ посмертномъ пріютѣ моемъ
Пересталъ ужь я быть одинокимъ:
Не забыта могила моя,
Нынѣ путь къ ней ужь многіе знаютъ;
Умеръ другъ мой — другіе друзья,
И все чаще, меня навѣщаютъ.
Мнѣ приносятъ вѣнки и цвѣты,
И ликуютъ тогда мои кости;
Я такъ счастливъ, — вѣдь, знаешь ли ты,
Кто они, дорогіе мнѣ гости?
Это — люди, чью душу зажгло
Мою грудь согрѣвавшее пламя
И въ чьи руки, затѣмъ, перешло
Мной когда-то носимое знамя.
41 съ восторгомъ отъ нихъ услыхалъ,
Что, на зло всѣмъ бѣдамъ и ударамъ,
Подвигъ жизни моей не пропалъ,
Что я жилъ и боролся не даромъ.
Много новыхъ борцовъ ужь идутъ
По слѣдамъ моимъ, той же тропою,
И роскошную жатву даютъ
Сѣмена, насажденныя мною.
Кто людей смѣло къ правдѣ ведетъ,
Тотъ не тщетно свѣтильникъ свой носитъ,
Хоть не знаетъ, кого увлечетъ,
Въ чью онъ душу лучъ свѣта заброситъ.
Пусть вокругъ его буря шумитъ
И свѣтильникъ его задуваетъ:
Отъ свѣтильника искра летитъ
И, какъ будто, совсѣмъ пропадаетъ
Въ черной тьмѣ; но какъ пламя костра,
Какъ пожаръ, разгорается снова
Эта вѣчная искра добра,
Просвѣтителя жаркое слово.
О, впадалъ я въ унынье не разъ,
Но въ могилѣ мнѣ сдѣлалось ясно,
Что хоть рано мой факелъ погасъ,
Онъ горѣлъ и свѣтилъ не напрасно.
Въ жизни добрый оставилъ я слѣдъ —
И доволенъ судьбою моею…
Не сердись на меня, мой сосѣдъ, —
Я тебя непритворно жалѣю,
Но ты жить для себя лишь умѣлъ
И забвенія темная бездна —
Неизбѣжный и вѣчный удѣлъ
Тѣхъ, чья жизнь протекла безполезно.
И, въ отвѣтъ, изъ земной глубины
Донеслися глухія рыданья,
Стоны, плачъ; они были полны
Безпредѣльной тоски и страданья.
Гулъ подземный ихъ вдругъ заглушилъ:
Чей-то голосъ раздался громовый,
Перекатистый, онъ выходилъ
Изъ-подъ плитъ пирамиды суровой.
Ты счастливъ, вѣчной правды боецъ,
Мужъ познанья, добра и совѣта;
Ты стяжалъ себѣ чудный вѣнецъ
Изъ лучей животворнаго свѣта.
Еслибъ къ жизни вернуться я могъ,
Не блуждалъ бы я въ ней ослѣпленный;
Я-бъ гордыню мою превозмогъ,
Предпочелъ бы, душой просвѣтленной,
Всѣмъ приманкамъ пустой суеты,
Славы, власти, толпы поклоненья —
Одну искру твоей теплоты,
Одинъ лучъ твоего разумѣнья.
Но и ты, малодушный богачъ,
Примирись съ гробовой тишиною
И оставь безполезный свой плачъ:
Ты — счастливецъ въ сравненьи со мною.
Я былъ воинъ, я былъ властелинъ,
И гонялся за громкою славой;
Зналъ же путь я къ ней только одинъ:
Путь войны и побѣды кровавой.
Мое сердце не грѣла любовь —
Создающее, чудное пламя;
Мой девизъ былъ — «желѣзо и кровь»,
И украсилъ я имъ свое знамя.
Съ этимъ знаменемъ страшнымъ въ рукахъ.
Я въ чужія владѣнья вторгался
И народъ за народомъ во прахъ
Передъ силой моей повергался.
Безпощадный, не внемля мольбамъ,
Съ властелиновъ срывалъ я вороны,
И, какъ буря, по дальнимъ странамъ
Проносились мои легіоны.
Я былъ счастливъ въ дыму и огнѣ,
Упоенный рѣшительнымъ боемъ,
Я былъ счастливъ, носясь на конѣ
Предъ моимъ ужасающимъ строемъ.
Я былъ счастливъ, когда на враговъ
Мое войско въ походъ выступало
И на шлемахъ и вопьяхъ бойцовъ
Ослѣпительно солнце сверкало…
Въ битвамъ страсть ненасытна была,
И на грудахъ развалинъ и пепла
Моя слава все выше росла,
Моя сила все болѣе крѣпла.
Цѣлый міръ предо мной трепеталъ,
Грозны были мои воеводы;
Но вдали уже громъ грохоталъ:
На меня подымались народы…
Собралися они въ тишинѣ
И надвинули черною тучей…
Но не дрогнуло сердце во мнѣ,
Не встревожился духъ мой могучій.
И сказалъ я: "Пусть врагъ мой придетъ*
Пусть нахлынутъ бойцовъ милліоны: «
Позади меня — вѣрный народъ
И со мною — мои легіоны».
Я пошелъ на войну, какъ всегда,
Браннымъ кликомъ на вызовъ отвѣтилъ;
Но моя померкала звѣзда:
Я ужасныя полчища встрѣтилъ.
Мои воины храбро дрались, —
Имъ такъ были обычны побѣды, —
Но теперь и они подались,
Ихъ постигли жестокія бѣды.
Я смутился, я громко взывалъ
Къ Богу брани въ священныхъ молитвахъ,
Чтобъ Онъ помощь свою ниспослалъ
Моимъ воинствамъ, таявшимъ въ битвахъ.
И раздался мой кличъ громовой,
Весь народъ призывая къ знаменамъ:
«Выходите скорѣе на бой,
Помогите моимъ легіонамъ!
Насъ тѣснятъ отовсюду враги,
Пьемъ мы бѣдствія горькую чашу…
Защищайте свои очаги,
Властелина и родину вашу!»
Имъ ли было врага побѣдить?
За дружинами пали дружины,
Чтобы кровью своей обагрить
Рвы, окопы, холмы и долины…
Я мужался, но горько скорбѣлъ,
Сердцу было и стыдно, и больно…
Но и врагъ, наконецъ, ослабѣлъ
И надменно мнѣ крикнулъ: «довольно!»
Съ нимъ я миръ заключилъ и потомъ
На свои оглянулся владѣнья…
И увидѣлъ я въ царствѣ моемъ
Нищету и слѣды запустѣнья…
Одичалъ истощенный народъ;
Въ этомъ царствѣ, скорбями обильномъ,
Процвѣтали невѣжество, гнетъ,
Утѣсненіе слабаго сильнымъ,
Лихоимство, хищенье, обманъ,
Поруганіе всякаго права…
И разсѣялась, точно туманъ,
Предо мной моя громкая слава.
Съ изумленьемъ смотрѣлъ я кругомъ,
На вопросъ я старался отвѣтить:
Какъ я могъ въ бѣдномъ царствѣ моемъ
До сихъ поръ этихъ золъ не замѣтить?
Я на тронѣ моемъ возсѣдалъ
Высоко, со скрижалью закона,
И за блескомъ вѣнца не видалъ
Что творилось подъ сѣнію трона…
И сказалъ я себѣ самому:
«Нужно войны надолго оставить,
Разогнать эту черную тьму,
Мое царство отъ бѣдствій избавить.
Потружусь я усердно и дамъ
Миръ и счастье подвластнымъ народамъ;
Обращусь я къ моимъ мудрецамъ,
Въ новымъ судьямъ, къ инымъ воеводамъ;
Дамъ ихъ разуму полный просторъ,
Призову я на помощь ихъ знанье,
Вырву плевелы, вымету соръ —
И воздвигну я новое зданье».
Я обширный свой планъ начерталъ,
Началъ строить, — работа кипѣла, —
Я на первыхъ порахъ ликовалъ:
Подвигалось впередъ мое дѣло.
Оно легкимъ казалося мнѣ, —
Я такъ свыкся съ борьбой и трудами, —
Но не вымелъ я сора вполнѣ,
Цѣпкихъ плевелъ не вырвалъ съ корнями;
Пожалѣлъ я развалинъ моихъ,
Тамъ, гдѣ могъ, сохранить ихъ старался,
Въ новымъ цѣлямъ прилаживалъ ихъ,
Новый планъ къ нимъ приладить пытался…
И со скорбью теперь сознаю,
Что я строилъ, безъ всякаго страха,
Вавилонскую башню мою
Изъ негодныхъ обломковъ и праха…
Появилися трещины въ ней,
Камни, стѣны вездѣ подавались,
А на вспаханной нивѣ моей
Травы сорныя вновь показались.
Я задѣлывалъ щели какъ могъ,
Вырывалъ эти плевелы съ нивы,
По въ безплодномъ трудѣ изнемогъ
И утратилъ благіе порывы.
Видѣлъ я всѣхъ усилій тщету,
Надоѣло мнѣ строить и сѣять,
И о славѣ военной мечту
Вновь я сталъ въ моемъ сердцѣ лелѣять…
Нѣтъ! не ладилъ я съ мирнымъ трудомъ
Онъ былъ скученъ и мнѣ не давался, —
Мой, построенный заново, домъ
У меня на глазахъ разрушался…
Малодушно я взоръ отвратилъ,
Чтобъ не видѣть картины печальной,
Снова мечъ боевой наточилъ,
Снова въ путь я отправился дальній.
Лесть присяжныхъ пѣвцовъ создала
Изъ моихъ похожденій норму;
Надъ врагами побѣда вплела
Два-три лавра въ мою діадему.
Всѣ встрѣчали меня съ торжествомъ,
Чтилось имя мое какъ святыня;
Но ходилъ я съ поникшимъ челомъ,
Въ моемъ сердцѣ смирилась гордыня.
Кровь враговъ пролилъ вновь я рѣкой,
Отнималъ у нихъ жизнь и свободу,
Но, съ тріумфомъ вернувшись домой,
Ничего не принесъ я народу.
Нищеты лишь прибавилось въ немъ;
Юнъ былъ тотъ же калѣка убогій,
"Слабый духомъ и скудный умомъ,
Съ затаенною въ сердцѣ тревогой…
Я не могъ новой жизни вдохнуть
Въ это тѣло, убитое мною,
И созналъ я вполнѣ, что мой путь
Былъ невѣрной и ложной стезею.
Самъ себѣ, моей родинѣ врагъ,
О, въ какое я впалъ ослѣпленье:
Жаждалъ блеска, но сѣялъ лишь мракъ,
И пожалъ я… одно разрушенье!
И теперь, лежа въ тѣсномъ гробу,
Слышу я и проклятья, и стоны:
То клянутъ свою злую судьбу
И меня моихъ жертвъ милліоны;
Точно буря во мракѣ ночей,
Страшный хоръ ихъ кругомъ раздается…
Но поклонниковъ славы моей
Много, много еще остается.
Я торжественно въ землю зарытъ,
Въ гробѣ лавромъ побѣды обвитомъ,
Былъ при жизни моей знаменитъ,
Остаюсь и теперь знаменитымъ;
Мнѣ хвалебные гимны поютъ
И по мнѣ совершаются тризны,
Но отрады они не даютъ, —
Они горше, чѣмъ всѣ укоризны.
Въ этихъ громкихъ и глупыхъ хвалахъ
Мнѣ насмѣшка слышна и обида,
Моя слава внушаетъ мнѣ страхъ,
Меня давитъ моя пирамида…
Ты тоскуешь, что ты позабытъ
Въ своей пышной^ богатой могилѣ, —
Меня зависть беретъ, сибаритъ:
Я-бъ желалъ, чтобъ меня позабыли!
И раздался въ землѣ его стонъ,
Громогласный, протяжный и звучный,
И у молкнулъ. Мнѣ жалокъ былъ онъ,
Жертва славы своей злополучной…
Вслѣдъ затѣмъ я опять услыхалъ
Подъ землей разныхъ звуковъ смѣшенье:
Тамъ таинственно кто-то шепталъ,
Мнѣ послышались музыка, пѣнье,
Шорохъ, шелестъ и говоръ глухой,
Голосу — все яснѣе и чище…
То не воина-ль стонъ громовой
Пробудилъ это сна все кладбище?
Что-то вѣяло; я ощутилъ
Во всемъ тѣлѣ и бодрость, и силы,
Между тѣмъ какъ въ глаза мнѣ свѣтилъ
Странный свѣтъ изъ убогой могилы…
Я очнулся… Ужели я спалъ,
Побѣжденный дремотой невольной?
Въ ясномъ воздухѣ строго звучалъ,
Съ перерывами, звонъ колокольный;
Пѣли птички, шумѣлъ вѣтерокъ,
Каждый кустъ шелестилъ, шевелился;
Озарялся на небѣ востокъ, —
Онъ алѣлъ, онъ желтѣлъ, золотился;
Поднимался надъ городомъ паръ
Легкой дымкой съ оттѣнкомъ янтарнымъ;
Вотъ явился и солнечный шаръ
Во всемъ блескѣ своемъ лучезарномъ;
Освѣтилъ, обогрѣлъ небеса,
Міръ живущихъ и мертвыхъ гробницы —
И слились въ общій хоръ голоса,
Шумъ и грохотъ громадной столицы.
Не съ поникшей уже головой,
А спокойно, рѣшительно, смѣло
Возвращался теперь я домой;
Мое сердце надеждой горѣло.
Я не знаю: сіяющій день,
Крѣпкій сонъ или сна того грезы
Въ моихъ мысляхъ разсѣяли тѣнь,
Отогнали отъ глазъ моихъ слезы…
Д. Михаловскій.