Торжище брака (Крыжановская)

Торжище брака
автор Вера Ивановна Крыжановская

Опубл.: 1893. Источник: az.lib.ru

Вера Ивановна Крыжановская

Торжище брака

I

В чудный майский вечер 1879 года несколько молодых девиц с воодушевлением болтали в обширном дортуаре, рассматривая содержимое бесконечного числа ящиков и картонок, разбросанных по полу и столам, которые стояли между кроватями, однообразно застланными белыми шерстяными одеялами.

Волнение пансионерок было вполне понятно. Все они находились накануне столь нетерпеливо ожидаемого дня. Завтра, после обедни и раздачи дипломов, они навсегда расстанутся с аристократическим пансионом Гортензии Виллис, вступят в светскую жизнь, столь заманчивую с виду, в которой каждая из них, наверное, рассчитывала найти счастье.

Молодые девушки без устали примеряли наряды, присланные им из дому, сравнивали и любовались ими. Мало-помалу они разбились на группы, и вопрос о нарядах сменился мечтами о будущем. Четыре девушки устроились у открытого окна и вполголоса беседовали об ожидающих их летних и зимних удовольствиях.

Одна из них, обладавшая очень громким голосом, отличалась особенной неутомимостью при перечислении предстоявших ей балов и вечеров, а также костюмов и бриллиантов, которыми она собиралась блеснуть на них; но с особенным удовольствием она останавливалась на многочисленных победах, которые она, без всякого сомнения, будет одерживать в свете.

Эта неутомимая воркунья, отличавшаяся высоким ростом и замечательно крепким телосложением, имела самую обыкновенную, хотя и решительную фигуру: чересчур развитый бюст, громадные руки и малосимпатичное лицо, которому большой рот, белые, острые зубы и вздернутый нос придавали какое-то вульгарное выражение. Звали ее Екатерина Карповна Мигусова. Она была дочерью одного очень богатого купца, сумевшего, благодаря своим миллионам, проникнуть в высшее общество, охотно посещавшее роскошные праздники и лукулловские обеды, устраиваемые в его великолепном доме. Он отдал свою дочь Екатерину в аристократический пансион госпожи Виллис не только с целью дать ей хорошее образование, но и ради того, чтобы она могла завязать знакомства с аристократическими семействами.

— А ты о чем грустишь, Тамара? — спросила одна из пансионерок, перебивая болтовню Мигусовой и обращаясь к одной из молодых девушек, которая давно уже умолкла и сидела в глубокой задумчивости.

— Нет, Надя, я не грущу, а просто задумалась о предстоящем отъезде, — ответила Тамара, целуя свою подругу, красивую блондинку.

— Если бы она и загрустила, то в этом ничего нет удивительного! Нельзя назвать особенно приятной перспективу покинуть Петербург и своих родных, чтобы ехать в Швецию, к чужим людям! — вмешалась в разговор Мигусова. — Откровенно сказать, я ничего не понимаю в дикой идее твоего отца, и на твоем месте, Тамара, я категорически объявила бы ему, что не хочу ехать! Отец очень любит тебя и, конечно, видя твою настойчивость, уступит твоему желанию.

— Нет! То, что ты предлагаешь мне, невозможно: я не могу не исполнить последней воли моей покойной матери.

— Но почему же она желала этого отъезда?

Лицо Тамары омрачилось, когда она ответила тихим голосом:

— Ведь вы знаете, что мама еще за несколько лет до своей смерти разошлась с моим отцом. Предвидела ли она, что он женится на другой, я не знаю; но только при свидании с ним, перед самой своей кончиной, она потребовала, чтобы меня отдали в пансион и чтобы все каникулы я проводила у госпожи Эриксон — ее кузины и лучшего друга; там же я должна прожить четыре года по окончании курса. Мой отец поклялся исполнить желание умирающей и сдержал свое слово. Неужели же я буду настолько легкомысленной, что воспротивлюсь воле умершей матери? К тому же я еду в Стокгольм без всякого отвращения. Я и моя мачеха вовсе не симпатизируем друг другу, она как тень стоит между мной и отцом. У тетушки же Эвелины я чувствую себя хорошо и очень люблю как ее, так и ее домашних. Ты знаешь, я всегда интересовалась живописью и если достигла в ней некоторого искусства, то обязана этим исключительно господину Эриксону — профессору живописи и известному портретисту. Он каждое лето серьезно занимался со мной и сказал, что если я хорошо поработаю в продолжение четырех лет, которые должна провести у них, то из меня выйдет настоящая художница.

Говоря это, Тамара воодушевилась, щеки ее покрылись румянцем, глаза засверкали наивным энтузиазмом. Это была очаровательная молодая девушка, резко выделявшаяся среди своих подруг необыкновенным изяществом форм: руки у нее были маленькие, как у ребенка, миниатюрное личико хотя и не отличалось классической правильностью черт, но, благодаря поразительной белизне кожи, розовому ротику и большим, прекрасно очерченным серым блестящим глазам, дышало какой-то неотразимой прелестью.

— Сделаться художницей? Вот так будущность, нечего сказать! — заметила с презрительной гримасой Мигусова. — И зачем? Благодаря Богу тебе нет необходимости зарабатывать кистью свой хлеб! Но я уже предвижу, что там, в Стокгольме, ты сделаешься настоящей мещаночкой, которая только и будет бредить живописью и хозяйством и в конце концов выйдет замуж за какого-нибудь меланхолического шведа. Брр!.. Они, говорят, ревнивы как турки! Нет, что касается меня, я отказываюсь от подобной будущности!.. Я даже не думаю выходить замуж раньше, чем через два или три года. Я хочу наслаждаться свободой, веселиться сколько мне угодно — и только почувствовав себя утомленной, выйду замуж за графа или князя.

Тамара, слушавшая ее сначала с недовольным видом, разразилась под конец громким и веселым смехом.

— Ты сама не думаешь о том, что говоришь, Катя… Ты должна выйти замуж только за того, кого полюбишь… А если любимый человек окажется без титула?.. Или представь себе (при этом на лице молодой девушки появилась лукавая улыбка), что не найдется ни одного князя или графа, который пожелал бы сделать тебя своей женой? Тогда как?

Маленькие голубые глазки Кати засверкали, губы сложились в насмешливо-презрительную улыбку.

— Нет, мой друг, это ты не понимаешь того, что говоришь… Наши графы и князья, по большей части, так хорошо сумели распорядиться своими состояниями, что теперь как рыба воды жаждут обладать богатой наследницей. Не пожелают взять меня в жены! Не беспокойся! Ты забываешь, что мы живем в век материализма и что у меня миллион приданого… Не пустые обещания, а миллион, лежащий чистыми денежками в государственном банке, не считая моих туалетов, бриллиантов, серебра и прочего. Нет, эта приманка привлечет ко мне столько князей и графов, что мне останется только выбирать из них любого!

— Миллион!.. Какое огромное состояние! — заметила третья молодая девушка с выражением зависти на бледном лице. — Какая ты счастливая, Катя! А мне бабушка дает только восемьдесят тысяч рублей.

— Ну, и это очень приличная сумма, ты можешь быть покойна: у тебя также не будет недостатка в обожателях, — возразила снисходительно Катя. — Вот бедной нашей Наде будет труднее пристроиться, если только она не одержит победы над толстым полковником, уже два раза привозившим ей конфеты, — закончила она с громким смехом.

Тамара слушала, сдвинув брови.

— Фи! — перебила она разговаривавших. — Вы рассуждаете о своем приданом и считаете рубли, как два еврея-ростовщика! Ну, а сами-то вы ничего не стоите?.. По моему мнению, в деле брака только одна любовь должна иметь влияние на выбор, а никак не деньги.

— Не в наше время! Теперь только и говорят о деньгах, — возразила Катя. Вот вам пример: прошлой осенью один из приятелей моего отца, Сосунов, выдал свою дочь за барона. Вы видели Прасковью Сосунову — она не раз навещала меня. Она не молода и не красива, кругла как мяч, с лицом, покрытым веснушками, а между тем ее муж, молодой и красивый мужчина, уверяет, что страстно любит ее.

— И она верит? — спросила Тамара.

— Конечно; я кусала платок, чтобы не расхохотаться, когда Паша рассказывала, как муж ее обожает. Я, конечно, понимала, что источником этого обожания служат триста тысяч приданого, которыми отец благоразумно обеспечил свою дочь. Но довольно об этом! Пойдем, Наташа, я покажу тебе только что присланный мне браслет.

Как только Катя с Наташей удалились, Надя обняла Тамару за талию и прислонилась головой к ее плечу. Она вся вспыхнула при намеке Мигусовой на то, что у нее нет состояния, и теперь была, видимо, возбуждена.

— Тамара, посоветуй мне в одном деле, которое я хочу тебе доверить…

И, не дожидаясь ответа подруги, она продолжала:

— Ты знаешь, что у меня нет никакого состояния и только благодаря тетке я получила здесь образование. У нее я и буду жить. Ну, так вот: моя тетка хочет, чтобы я вышла замуж за того самого полковника Кулибина, над которым только что насмехалась Катя. Правда, он не очень красив и ему сорок два года, но он богат, и моя тетка уверяет, что, выйдя за него, я сделаю гораздо лучшую партию, чем моя сестра Леля, вышедшая замуж за пехотного офицера, который иногда не знает, как дожить до конца месяца.

— А ты любишь полковника Кулибина? — спросила серьезно Тамара. — Если ты его не любишь, то как можешь ты выйти за него замуж? Как ты будешь уверять его в своей любви?

— О, тетка уже говорила ему, что я уважаю его и что он очень мне нравится, — с живостью перебила Надя. — К тому же, подумай только: ведь если я не выйду замуж, то мне придется давать уроки! Я же думаю, что предпочтительнее замужество.

— Я не согласна с тобой: в тысячу раз лучше работать, чем лгать и продавать себя, чем на всю жизнь связать себя с нелюбимым человеком.

— Я не буду лгать, я постараюсь полюбить его и к тому же докажу Мигусовой, что могу устроиться не хуже других. Впрочем, все это одни только предположения. Я буду извещать тебя о ходе этого дела.

— Я надеюсь, что ты будешь часто писать мне. Но посмотри, Ксения уже закончила свое письмо. Пойдем и поболтаем с ней в последний раз. Бог знает, когда мы увидимся и куда забросит нас судьба!

Звон колокола, призывающего учениц к ужину, прекратил в эту минуту все разговоры. Подобно стае вспуганных птиц молодые девушки выпорхнули из дортуара.

Утро следующего дня с различными церемониями пролетело как сон. Настала минута отъезда. В зале, окруженные остающимися пансионерками и родителями, молодые девушки, раскрасневшиеся от волнения и радости, прощались с директрисой, учителями и остающимися подругами. Слышались клятвы в вечной любви и обещания как можно чаще писать друг другу.

Поцеловав в последний раз Надю и Наташу, Тамара подбежала к одетому в гражданское платье мужчине, с улыбкою ожидавшему ее в обществе старого моряка.

— Вот, наконец, и я, папа! — вскрикнула она, бросаясь в его объятия и горячо целуя его.

— А меня разве ты не поцелуешь, неблагодарная девочка? — спросил старый моряк, подавая своей крестнице великолепный букет.

— Конечно, поцелую, крестный! Ведь ты знаешь, как я люблю тебя! Только не могу же я целовать вас обоих в одно и то же время, — ответила, смеясь, Тамара.

Накинув свое пальто, молодая девушка под руку с отцом стала спускаться с лестницы.

— Ты сделалась совсем взрослой барышней, и я сожалею только о том, что ты скоро опять покинешь нас, — заметил, улыбаясь, моряк.

— Что делать? — вздохнула Тамара, глядя на погрустневшее лицо отца.

Николаю Владимировичу Ардатову было около пятидесяти лет. Несмотря на седеющие волосы, это был еще красивый, вполне сохранившийся мужчина. Он отличался тонкими, правильными чертами лица, большими серыми, полными огня, глазами и необыкновенно изящными манерами. Георгиевский крест на его сюртуке свидетельствовал, что он не без пользы послужил своему отечеству.

Адмирал Сергей Иванович Колтовской был старым товарищем и другом Николая Владимировича. Будучи старым холостяком, он всей душой привязался к своей крестнице, Тамаре, и полюбил ее как родную дочь.

Во время переезда один адмирал болтал с Тамарой, Ардатов же всю дорогу был задумчив и молчалив. Только когда коляска остановилась перед одним из роскошных домов на Большой Морской, к нему, казалось, вернулось его обычное хорошее расположение духа.

— Ты застанешь у нас общество: сегодня как раз наш приемный день, — сказал он, помогая дочери выйти из экипажа.

— Я предпочла бы остаться только с вами, — заметила молодая девушка.

— Это невозможно, дитя мое! Но почему же тебе так неприятно познакомиться с нашими друзьями? Если бы одно неблагоразумное обещание не вынуждало меня расстаться с тобой, то ты с сегодняшнего же дня начала бы светскую жизнь.

Пять минут спустя Тамара и два ее спутника входили в обширную гостиную, где собралось уже человек пятнадцать гостей. Все разговоры сразу смолкли. Хозяйка дома быстро поднялась со своего места и поспешила навстречу молодой девушке, которую горячо обняла.

— Добро пожаловать в родительский дом, дорогое дитя, — сказала она, увлекая девушку к дамам.

Краснея и конфузясь, Тамара отвечала на банальные фразы дам и глубокие поклоны мужчин. Она почувствовала себя счастливой, когда ей удалось, наконец, сесть и перестать быть центром всеобщего внимания. С любопытством прислушивалась молодая девушка к разговорам и рассматривала гостей, большая часть которых была ей незнакома.

Мачеха Тамары — Люси Ардатова — была женщина лет тридцати пяти, очень пикантная и изысканно одетая; только манеры ее были слишком порывистые и ребяческие для женщины ее лет. Разговаривая с гостями, она случайно взглянула на свою падчерицу и, оборвав начатую фразу, вскричала смеясь:

— Взгляните, пожалуйста, на нашу пансионерку! Серьезна, как лекция профессора! Она совсем забыла, что она дома. Сними же, дорогая, перчатки и шляпу! (она помогла ей раздеться). А теперь взгляни, сколько хорошеньких вещиц привезли тебе наши друзья, чтобы отпраздновать твое вступление в свет, — прибавила она, увлекая молодую девушку к столу, заваленному букетами и изящными бонбоньерками.

Сконфуженная молодая девушка неловко поблагодарила. Заметив в дверях соседней комнаты трехлетнюю девочку, посылавшую ей ручонкой воздушные поцелуи, она бросилась к ребенку, взяла его на руки и приласкала. Очень довольная тем, что ей представляется возможность ускользнуть от внимания гостей, Тамара вошла в кабинет и, посадив свою маленькую сестренку к себе на колени, принялась с ней весело болтать. Когда же маленькая Оля, как звали девочку, выразила настойчивое желание показать свою прекрасную куклу, она послала ее за ней, а сама подошла к зеркалу, чтоб поправить свои роскошные волосы. Закалывая шпильки, она не без внутреннего самодовольства любовалась своей грациозной фигурой. Как шло ей это белое платье с голубым поясом!..

— А! Вот куда она скрылась, князь! Посмотрите-ка на эту маленькую кокетку: она покинула нас, чтобы на свободе полюбоваться своим первым длинным платьем!..

Вся вспыхнув, Тамара обернулась, и ее глаза остановились на лице молодого офицера, стоявшего рядом с ее мачехой. Ей казалось, что она никогда не видала более красивого лица, более чарующего взгляда! Вся поглощенная созерцанием, молодая девушка не слыхала даже, как Ардатова назвала ей этого офицера, и только когда мачеха взяла ее за руку и, смеясь, спросила: «Что с тобой, Тамара? Я представляю тебе князя Угарина, а ты, кажется, наяву грезишь!», — она пришла в себя и, в страшном смущении, ответила на поклон князя с гораздо большим почтением, чем это сделала бы при других обстоятельствах. Чуть заметная улыбка скользнула по губам молодого офицера. Хотя он и был избалован подобного рода триумфами, явное, наивное восхищение Тамары доставило ему большое удовольствие. Напротив, молодая девушка была очень недовольна собой. Раздосадованная и приведенная в дурное расположение духа, она отрывисто и неохотно отвечала на вопросы. Заслышав в гостиной голос отца, Тамара быстро поднялась со своего места:

— Извините, мама, меня зовет отец! — сказала она, обращаясь к мачехе.

Как только молодая девушка вышла из комнаты, Ардатова, смеясь, обратилась к своему собеседнику:

— Ну, князь — великий знаток в деле женской красоты — как находите вы нашу пансионерку?

Князь провел рукой по своей маленькой черной бородке.

— Я нахожу, что ее следовало бы назвать Титанией, а не Тамарой, так как ей не достает только крыльев, чтобы быть настоящим воплощением шекспировской героини.

Ардатова с удивлением посмотрела на него.

— Вы насмехаетесь, неблагодарный, а между тем она оказала вам очень лестный прием!

С этими словами она громко рассмеялась.

— Я не смеюсь; я высказал только свое глубокое убеждение, что, впрочем, вовсе не значит, что я предпочитаю красоту подобного рода. Менее воздушная женщина и более земная красота гораздо желательнее для нас, простых смертных, — возразил князь с любезной улыбкой.

Ответу Ардатовой помешало появление в комнате пожилой дамы с очень добрым и симпатичным лицом.

— Я вас искала, Арсений Борисович, чтобы спросить, исполнили ли вы мое поручение относительно того бедного человека, о котором я вам говорила, — поинтересовалась вновь пришедшая, садясь против князя и завязывая с ним деловой разговор.

Ардатова, сказав еще несколько незначительных фраз, вышла из кабинета и присоединилась к остальным гостям, оставив князя с его пожилой собеседницей, о которой мы скажем здесь несколько слов. Вера Петровна, баронесса Рабен, была женой директора департамента одного из министерств. Очень богатая и бездетная, она делила свое время между развлечениями светской жизни и делами милосердия. Будучи членом многочисленных благотворительных обществ и одаренная от природы очень добрым сердцем, Вера Петровна всегда старалась прийти на помощь несчастным, что ей часто и удавалось благодаря большим связям. В обществе ее очень любили за прекрасный характер и неистощимую веселость.

Решив интересовавший ее вопрос и спрятав свои золотые очки, баронесса, не замечая нетерпения князя, обратилась к нему:

— Вы видели Тамару? Как находите ее?

— Она очень красива, и, право, жалко, что отец отсылает ее в Швецию. Что за странная идея: изгонять свою собственную дочь из родительского дома!

— Ардатов связан обещанием, данным им своей первой жене. Но я очень боюсь, как бы эта разлука не стала роковой для ребенка, — вздохнула баронесса.

— Почему вы так думаете?

— Потому что я немного знакома с семейством Эриксонов, в котором будет жить девочка. Это люди экзальтированные, с отсталыми идеями и с убеждениями, немыслимыми в наши дни.

— Но, в таком случае, это безумие исполнять подобное обещание! Я не понимаю, как может Николай Владимирович приносить в жертву фантазии умершей женщины свою дочь! Не будет нескромностью с моей стороны, баронесса, если я спрошу вас, почему он разошелся со своей первой женой?

— Это не секрет, и я, может быть, лучше, чем кто-нибудь другой, знаю причины этого, — ответила Вера Петровна, слегка понижая голос. — Ардатов служил еще в морской службе, когда познакомился со Свангильдой. Вследствие какой-то аварии его корабль вынужден был пробыть несколько дней в Гетеборге для необходимого ремонта. Там он увидел ее и безумно влюбился. Свангильда была прекрасна собой — со временем Тамара будет ее вылитым портретом, — так же добра, как и красива, умна и прекрасно образована. Я никогда не знавала более совершенной и в то же время более несчастной женщины.

Когда Свангильда познакомилась с Ардатовым, она уже была невестой одного очень богатого молодого шведа. Конечно, она со своей стороны полюбила Николая Владимировича, так как взяла свое слово обратно. Мне неизвестны подробности, но я знаю, что этот союз, заключенный при таких романтических условиях, не был счастлив, потому что молодая женщина не была создана для действительной жизни. Воспитанная в уединении, она стремилась к неосуществимому идеалу, к добродетелям, которых нет в людском обществе! Раз Бог допускает существование зла, нужно мириться с ним, если хочешь жить в свете; нетерпимость же не приносит добра ни себе, ни другим! Бедной Свангильде, оторванной от ее фантастического, идеального мира, в котором она до сих пор жила, показалось, что она очутилась в каком-то аду. Ее ум, ее идеи и ее знания настолько не подходили к нашему обществу, что скоро между ним и ею легла целая пропасть! Зло возмущало ее, она презирала пороки и открыто осуждала их. В домашнем миру ее нетерпимость породила подобную же дисгармонию. Ардатов, несмотря на свои прекрасные качества, имеет слабости; жена же не умела прощать их, а ее чрезмерная гордость делала всякое сближение невозможным. Она не была тронута раскаянием мужа и разошлась с ним, увозя с собой Тамару. Говорят, что она смотрела на свою неудавшуюся жизнь, как на возмездие за измену своему первому жениху, и, терзаясь угрызениями совести, умерла пять лет тому назад жертвою своего нерационального воспитания. Свангильда знала о связи мужа с Люси и предвидела, что она окончится браком. Поэтому-то, опасаясь влияния бывшей актрисы, она и потребовала от Ардатова клятвы в том, что Тамара до двадцатилетнего возраста будет жить у ее кузины. Конечно, она считала, что поступает очень предусмотрительно, но я не жду ничего хорошего от пребывания девочки у Эриксонов. Там Тамара будет оторвана от действительной жизни и вернется в родительский дом с умом, обремененным познаниями, с сердцем, полным чувствительности, и будет изолирована от людей, как и ее мать. У нее отнимут все, не дав ничего взамен для борьбы с жизнью и людьми. Долг же и добродетель — слишком ничтожное оружие для этой борьбы.

Князь молча выслушал длинную речь баронессы.

— В результате вы опасаетесь, что Тамара сделается чересчур добродетельной, — заметил он насмешливо.

— Именно, — возразила с живостью баронесса. — У нее будет слишком много внутреннего достоинства и сдержанности, чтобы стараться нравиться мужчинам, и слишком много гордости, чтобы преклоняться перед обстоятельствами. Красота ее не останется незамеченной, но Тамара будет слишком требовательна, чтобы найти мужа, которому бы симпатизировала, так как ее слишком развитой ум не позволит ошибаться относительно пустоты и порочности окружающих ее людей. Одним словом, ей будет недоставать наивности верить в то, чего нет, и снисходительности извинять то, что она будет презирать. Бедное дитя! Мне от души жаль ее, так как в тысячу раз лучше быть слепой, чем слишком прозорливой, особенно в супружеской жизни!

Вошедшие гости помешали князю Угарину ответить, и разговор немедленно же принял другой оборот.

Восемь дней, которые Тамара провела в родительском доме, были посвящены, главным образом, приготовленьям к отъезду. Тем не менее мачеха успела свозить ее к некоторым знакомым, где молодая девушка еще раз встретилась с князем Угариным, явно околдовавшим ее.

Накануне ее отъезда у них собралось много гостей, между которыми был и князь Угарин. После чая все сели за карточные столы. Предоставленная самой себе, Тамара села в отдалении на диван и из своего темного уголка наблюдала за князем Арсением Борисовичем, в котором все привлекало ее: презрительная и насмешливая улыбка, усталый и равнодушный взгляд больших черных глаз — все, до небрежного жеста, которым он разбирал карты.

Мысль, что она не увидит больше князя, заставила сжаться ее сердце. О! Если бы ей, по крайней мере, можно было увезти с собой один из его портретов, которые она видела здесь в альбомах! Но она не смела просить об этом мачеху, опасаясь, что покраснеет и тем выдаст свою тайну.

Когда гости разъехались, молодая девушка ушла в свою комнату. Не желая еще ложиться спать, она отослала горничную и, сев за письменный стол, стала укладывать некоторые вещи, разбросанные на нем.

Там лежала раскрашенная фотография ее матери — копия с большого портрета масляными красками, висевшего в кабинете отца. Тамара взяла ее и стала рассматривать дорогие черты лица. Баронесса была права. Мать и дочь необыкновенно походили друг на друга, только одна была еще ребенком, тогда как другая в полном расцвете красоты. Мало-помалу мысль Тамары от матери перешла к князю Угарину. Очаровательный образ молодого человека встал перед глазами девушки, и желание иметь его портрет с новою силою пробудилось в ее душе. Отчего бы ей не взять его, не спрашиваясь ни у кого? Кто заметит пропажу? Конечно, ничего не может быть дурного в том, что ей хочется иметь модель этой чудной головы с чисто художественной точки зрения!

С внезапной решимостью Тамара встала и как тень проскользнула в гостиную. Дрожащими руками она вытащила из альбома карточку князя и заменила ее другой. Вернувшись к себе в комнату, молодая девушка тщательно завернула портрет в бумагу и спрятала его на самом дне шкатулки.

Тамара не отдавала себе отчета в чувстве, заставившем ее так поступить. Она не думала даже о равнодушии своего героя, у которого не нашлось взгляда для девочки-пансионерки. Она просто довольна была возможностью любоваться им, когда ей будет угодно, и, сразу успокоившись, заснула крепким, здоровым сном юности.

II

Ардатов сам отвез свою дочь в Стокгольм, где дела не позволили ему остаться больше двух дней.

В день отъезда он вручил Тамаре довольно солидную сумму на мелкие расходы, горячо обнял ее и в сильном волнении, со слезами на глазах, сказал:

— Мне очень тяжело расставаться с тобой, дорогое дитя, но если ты будешь грустить и тебе здесь покажется слишком скучно, то напиши мне откровенно, и, даю тебе слово, через два года я возьму тебя отсюда.

Проводив отца, Тамара вернулась домой вся в слезах, но внимание, которым окружали ее все члены семейства Эриксонов, скоро вернуло ей обычное веселое расположение духа.

Хозяйка дома, Эвелина Эриксон, была еще очень красивая женщина, отличавшаяся настоящими аристократическими манерами. Всегда любезная и, в то же время, серьезная, она держала свой дом в образцовом порядке и действительно была душой многочисленного семейства, окружавшего ее.

Муж Эвелины был художником. Человек очень умный и прекрасно образованный, он, подобно жене, серьезно занимался воспитанием своих пятерых сыновей, из которых старший, двадцатилетний юноша, был слепым. Отец Эриксона жил вместе с ними и занимал три комнаты, которые сверху донизу были завалены всевозможными книгами и манускриптами. Бывший профессор истории и археологии, старый ученый и теперь серьезно работал над капитальным трудом о скандинавских древностях, чувствуя себя хорошо только среди своих книг и рукописей.

Тихо и спокойно, с правильностью часового механизма, протекала жизнь этого семейства, каждый член которого, по мере сил своих, старался содействовать общему благосостоянию. Так, старший сын, Малхус, несмотря на свою слепоту, участвовал в концертах; госпожа Эриксон прекрасно переводила с различных языков и, кроме того, писала акварелью. Благодаря всему этому Эриксоны, несмотря на свои скромные средства, жили очень комфортабельно, проводя зиму в городе, а лето в красивой вилле, стоявшей на берегу моря и окруженной большим садом. Тамаре жилось легко в этой среде, к которой она уже успела привыкнуть. Она любила Эвелину и ее мужа, как своих самых близких родных, а уроки живописи, которые давал ей дядя Ивар, как она его называла, были лучшими минутами дня, так как каждый шаг вперед в этом искусстве наполнял ее душу неизъяснимой радостью.

Лето прошло очень весело. Это было время отдыха для всех членов семейства, а потому ежедневно предпринимались экскурсии в окрестности или прогулки по морю. По вечерам же Малхус играл на скрипке или пел вместе с матерью, чем обыкновенно и заканчивался день. Зимою же Тамара начала скучать. Ее маленькие товарищи по играм были поглощены своими уроками, гостей у них почти не бывало, а между книгами только изредка попадались романы. Мало-помалу она все чаще и чаще стала с сожалением вспоминать постоянное оживление и шумное веселье, царствовавшие в ее родительском доме. Мысль о князе Угарине, которого там она могла бы часто видеть, все настойчивее стала ее преследовать. Охваченная печалью и скукой, молодая девушка запиралась в своей комнате, любовалась портретом князя и даже к урокам живописи начала относиться небрежно.

Госпожа Эриксон отлично заметила перемену, происшедшую в ее гостье, и однажды утром позвала ее в свою комнату.

— Дорогое дитя мое, — сказала она, заставив девушку сесть около своего рабочего стола, — я давно хотела попросить тебя помочь мне. Видишь ли, в чем дело: я разрисовываю для фабрики веера. Это очень легкая и изящная, однако требующая знания и вкуса работа. Если я дам тебе несколько указаний, то ты лучше моего будешь рисовать на шелку. Таким образом, ты поможешь мне и в то же время это разгонит скуку, которую навевает на тебя наша замкнутая жизнь. Впрочем, если это тебе не нравится, то скажи откровенно.

— Полно, тетя Эвелина. Конечно, от всей души хочу помочь тебе и научиться этой изящной работе! — вскричала Тамара со сверкающими глазами.

С этого дня Тамаре уже некогда было скучать, так как она деятельно принялась за работу, очень довольная, что хоть чем-нибудь может помочь госпоже Эриксон. Большое счастье доставляла ей мысль, что она работает в ателье своего учителя, вместе с его вторым сыном, Эриком, избравшим, подобно своему отцу, карьеру художника. Конечно, между молодыми людьми началось соревнование, но молодая девушка скоро перегнала своего товарища, так что отец ставил в пример своему сыну твердость ее кисти и яркость колорита.

В это время Тамара получила письмо, которое опять смутило ее душевный покой. До сих пор молодая девушка поддерживала постоянную переписку только с отцом и с мачехой. Что же касается подруг, то они, казалось, совсем забыли про нее, за исключением Нади, известившей, что она приняла предложение полковника Кулибина. Теперь же Тамара получила длинное послание от Кати Мигусовой, в котором та описывала свою поездку за границу, бесчисленные балы, концерты, пикники, в которых она принимала участие, и свои роскошные туалеты от Ворта, которые возбуждали зависть всех женщин. Большая же часть письма содержала рассказ о ее победах:

«Мой миллион произвел эффект, какого я и ожидала, — писала она. — В Ницце один итальянский князь, какой-то маркиз и немецкий барон сделали мне предложение. Последний даже хотел застрелиться, получив мой отказ! Но ни один мне не нравился, и я оставалась непоколебима. И кто знает? Может быть, все эти дворцы и замки, которыми они хвастались, не более как развалины, которые были бы восстановлены при помощи моих рублей? Нет, благодарю покорно! В данную минуту — свобода прежде всего!»

Глубоко задумавшись и сдвинув брови, Тамара облокотилась на свой маленький письменный стол. Описание триумфов Мигусовой пробудило в ней страстное желание пользоваться жизнью, и она с горечью спрашивала себя, почему же она должна томиться и скучать здесь, когда свет так прекрасен и скрывает столько наслаждений. Разве не могла она, так же как и ее подруга, блистать на балах и вечерах и покорять сердца? Разве она не была тоже богатой наследницей? Правда, ее отец не определил еще цифры приданого, но их дом, наряды и бриллианты мачехи — все доказывало, что у ее отца большое состояние. Молодая девушка до такой степени была погружена в свои мысли, что не слыхала, как к ней вошла Эвелина, которая сейчас же заметила настроение духа своей любимицы и обратила внимание на письмо, лежавшее перед ней.

— Ты получила дурные вести, дитя мое? — спросила госпожа Эриксон.

— Нет, тетя. Я получила письмо от одной своей подруги по пансиону. Если бы ты знала, как она счастлива, как веселится и каким успехом пользуется в свете!

— Могу я прочесть это письмо?

— Конечно! Ты сама увидишь, как оно интересно.

Прочтя письмо, Эвелина с улыбкой сложила его.

— Кто это тебе пишет? Пустое тщеславие и глупая напыщенность, которыми дышит каждая строчка этого послания, заставляют предполагать, что оно принадлежит грубой и невоспитанной натуре.

— Екатерина Мигусова, дочь очень богатого негоцианта, — ответила Тамара, краснея.

— Вероятно, это какой-нибудь случайный выскочка, природную грубость которого, конечно, не могли скрасить никакие миллионы. Доказательством этому служит его дочь, и ты, мой друг, не должна принимать за чистую монету хвастовство Екатерины. Поверхностное образование, полученное ею в пансионе, не могло дать то, чего ей недостает, а именно — влияния умной и развитой матери, благодаря которому с самой колыбели в ребенке развиваются истинное благородство и деликатность души. Скажи, положа руку на сердце, неужели тебя может привлекать богатство, о котором надо всем кричать, чтобы тебя не приняли Бог знает за кого? Поверь, истинной аристократии нет надобности выставлять напоказ свой кошелек. Что же касается успехов, то они самого грустного свойства. Людей, которые гоняются за приданым, везде много; но разве союз с таким человеком может дать счастье? Разорившийся негодяй, который на ней женится, будет презирать ее и отравит ей жизнь. Когда у тебя будет побольше жизненного опыта, ты убедишься, что я была права.

— Но, тетя, ведь я так же богата! Неужели же из-за этого я должна презирать всякие успехи в свете и недоверчиво относиться ко всем тем людям, которые меня полюбят?

— Конечно, нет. Но опыт научит тебя различать, относятся ли расточаемые любезности к тебе лично или к твоему приданому. К тому же, мой друг, богатство вещь неверная, и я надеюсь, что твое будущее счастье будет построено на более прочном основании, а именно на развитии ума и сердца. Но довольно о будущем! Теперь пойдем, ты поможешь мне сделать небольшой перевод.

После этого случая, который вскоре был забыт, жизнь потекла своим обычным порядком, открывая перед Тамарой все новые горизонты и обогащая ее ум разнообразными знаниями. Каждый вечер, пока дети готовили свои уроки, Эвелина, ее муж, оба старших сына и Тамара собирались в комнате старого Эриксона, где по очереди читали вслух или рассуждали о литературных и ученых новостях. Сначала молодая девушка рассеянно слушала эти разговоры. Что ей было за дело до борьбы между материализмом и теософией, до споров между последователями гипнотизма и магнетизма, до раскопок всех этих отживших и забытых городов!.. Но мало-помалу ее стали интересовать эти разговоры, и скоро она уже с жадностью прислушивалась к увлекательным рассуждениям о духовной жизни и о таинственных, малоисследованных законах, которые управляют невидимым миром в его отношениях с живущим человечеством и придают совершенно новый смысл жизни. История также перестала быть для нее мертвым и сухим предметом. Увлекательная и образная речь старого ученого воспроизводила перед глазами слушателей древнюю, давно угасшую жизнь. Исчезнувшие народы выступали из мрака забвения и стряхивали с себя прах веков. Так прошли перед изумленным взором Тамары Древний Египет, Индия, Греция. Но это уже не были те пустые, не вызывающие никакого интереса названия и легендарные имена, которые она помнила по мертвой и сухой хронологии. По сохранившимся остаткам и развалинам ученый-археолог восстанавливал жизнь вымерших народов с их искусствами, науками и религиозными верованиями. Вместо легендарных героев молодая девушка знакомилась с обыкновенными людьми, и ей становилось понятно, зачем и почему они боролись, трудились, любили. С пылающими щеками Тамара рассматривала гравюры, на которых изображены были барельефы, статуи и другие памятники, открытые при раскопках. Сама того не замечая, она стала считать часы, которые оставались до вечера. Работая с Эвелиной и рассуждая с ней об этих интересных предметах, молодая девушка не сожалела больше об отсутствии романов, и никогда скука не омрачала ее красивого личика. Не менее заинтересовал ее и магнетизм. Она произвела опыты над птицами и своей собачкой, и полученные результаты доставили ей большую радость. Когда же наступило лето, Тамара с большим удивлением заметила, что длинная и скучная зима пролетела для нее, как сон.

Но, несмотря на громадную перемену, происшедшую в Тамаре, одно воспоминание с прежнею живостью жило в ней — воспоминание о князе Угарине. Образ молодого человека по-прежнему имел чарующее влияние на нее. Молодая девушка постоянно рассматривала и изучала каждую черту этого красивого лица. Она без устали рисовала с него портреты, и голова князя Арсения служила ей моделью для всех исторических героев. Поочередно Тамара надевала на него то двойную корону фараонов, то тиару царей Ниневии, то шлем Ахиллеса. Только ни один нескромный глаз не видал этих многочисленных эскизов, тщательно хранимых ею ото всех. Так незаметно пролетели четыре года, которые Тамара должна была провести в Швеции. Мысль о возвращении в родительский дом наполняла сердце молодой девушки необыкновенной радостью. Уже два года она не видала своего отца. В последнее свое посещение тот сообщил ей о рождении маленького братца, которого назвали Гришей и который, как и она, был крестником адмирала. Теперь Николай Владимирович писал, что с нетерпением ждет ее, и сердце молодой девушки усиленно билось при мысли, что она скоро опять увидит Петербург и… князя Угарина. Как-то он поживает? Ни отец ее, ни адмирал ни разу не упомянули о нем в своих письмах. Может быть, он уже женился? Эта мысль заставляла ее испытывать какое-то болезненное чувство, в котором она не могла отдать себе отчета. То ей хотелось сейчас же ехать домой, то она желала навсегда остаться здесь, так как мачеха внушала ей сильную антипатию. Здесь она любила всех и все платили ей взаимностью; она была всеобщей любимицей и ученицей и, сама того не замечая, сделалась маленькой ученой. Дедушка дал ей серьезные знания. Эвелина внушила любовь к литературе и изящным искусствам. Что же касается дяди Ивара, ее лучшего друга, то он с любовью отца поощрял ее талант к живописи, так что, когда на последние Рождественские праздники Тамара подарила ему написанный ею портрет Малхуса, художник обнял ее и с глубоким волнением сказал:

— Мне больше нечему учить тебя, дорогое дитя! Техника этого портрета и жизненность, какую ты сумела придать этому слепому лицу, свидетельствуют, что Бог одарил тебя той тонкой наблюдательностью, которая создает великих артистов. Продолжай работать, и ты достигнешь высших ступеней искусства!

— Да, мой друг, продолжай заниматься искусством и наукой. Они поставят тебя выше общества и его банальных светских развлечений, — прибавил старик-профессор. — Поверь мне, люди, предающиеся бездействию, разрушают гармонию души. Только вдали от них можно найти мир и счастье. Искусство и знание откроют тебе двери в царство мысли, где ни зависть, ни измена, ни клевета не в состоянии будут коснуться и оскорбить тебя.

Наступило последнее лето, которое Тамара должна была провести со своими друзьями. Вследствие различных соображений ее отъезд был отсрочен на три месяца, и только в конце августа молодая девушка должна была уехать в Петербург.

Близость предстоящей разлуки огорчала все семейство; все старались как можно больше быть вместе.

Однажды вечером госпожа Эриксон и Тамара сидели одни на террасе, со всех сторон увитой диким виноградом. Эвелина была занята каким-то женским рукодельем, а молодая девушка читала ей вслух письмо своей мачехи, в котором та только и писала о балах, спектаклях и вечерах, в которых будет участвовать Тамара, так как отец решил с блеском ввести ее в свет и, если будет возможно, выдать замуж. По прочтении этого письма Тамара начала строить бесконечные планы на будущее. Эвелина с улыбкой выслушала ее и затем заметила:

— Конечно, дитя мое, я от всей души желаю, чтобы ни одно облачко не омрачило твоего будущего счастья, но по опыту знаю, как опасно слишком многого ожидать от жизни! На этом свете все так непрочно, встречается такая масса разочарований, что только одна непоколебимая вера в Провидение может поддержать нас и сохранить нам спокойствие души. Но насколько сильна будет твоя вера и хватит ли у тебя твердости бороться с искушениями, покажет, конечно, будущее!

— Без сомнения, я твердо верю в Бога, да и может ли быть иначе после всего того, что мы читали и изучали о бессмертии и загробной жизни. Но почему, тетя, ты думаешь, что я неизбежно подвергнусь искушениям?

— Потому, что это неизбежно в тех условиях, в которых ты будешь жить. Чтобы не подвергаться этому, надо жить вдали от людей и стать выше многих и многих слабостей!

— Но, тетя, разве, находясь под опекой отца, я не буду защищена от людской злобы? Наше состояние обеспечивает мне независимую будущность, а когда я выйду замуж (она покраснела), я постараюсь создать в своем доме такое же согласие и любовь, какие царствуют вокруг тебя и дяди Ивара.

— Повторяю, мой друг: я надеюсь, что твое будущее будет счастливо, однако благоразумие побуждает меня напомнить тебе, что не следует ни на что рассчитывать, а менее всего — на человеческую жизнь. Все мы не более как прах, и никто не знает момента, когда он исчезнет из этого мира, чтобы перейти в другой, скрытый от нас непроницаемой завесой. Мы можем быть взяты отсюда, когда менее всего этого ожидаем, и никакая любовь в мире не в состоянии удержать нас здесь. Что же касается богатства, то это еще более эфемерная вещь, и в жизни следует рассчитывать на себя, но никак не на него.

Тамара побледнела. Ей казалось, что будущее подернулось черной дымкой и что ее стремления к радостям жизни натолкнулись на неизбежный закон разрушения, закон этого непобедимого гиганта — времени, которое все поглощает. Ей внезапно вспомнилась своя собственная жизнь: как быстро она пролетела! Не вчера ли, еще маленькой девочкой, она играла со своей матерью? А между тем вот уже девять лет, как та умерла! А сколько других исчезли и ушли в иной, неизвестный мир, куда и она сама двигалась с поражающей быстротой! Неумолимое время в своем неудержимом беге будет постепенно отнимать у нее любимых людей, молодость, красоту, пока, наконец, состарившаяся, покрытая морщинами и, может быть, одинокая она сама не сойдет в мрачную могилу… Дрожь пробежала по телу молодой девушки, и на глазах ее блеснули слезы.

Госпожа Эриксон внимательно наблюдала за выразительным лицом девушки и нежно взяла ее за руку.

— Неужели в тебе так мало мужества, Тамара, что простой, лишенный иллюзий взгляд на жизнь заставляет тебя дрожать? Смерти ты не пугайся. Если же я и напомнила тебе о разрушении физического тела, то сделала это вовсе не с целью заставить тебя бояться естественного закона природы, непреложного и необходимого, как и все, что создано нашим Предвечным Отцом. Смерть есть не что иное, как переход нашего бессмертного «я» в новую фазу существования. Любовь переживает мрак могилы и продолжает связывать нас с теми, кто исчез, но по-прежнему находится вблизи нас. Представь себе, что мы все собрались в темной комнате. Не видя никого, ты можешь подумать, что нас нет, но зажигается свет — и ты нас видишь. То же самое бывает и с нашей душой: пробуждаясь, она снова находит тех, кого любила. Но пойдем дальше. Ничего из того, что кажется нам самым ничтожным, не уничтожается, раз оно связано с нами искренним чувством, так как в любви заключается божественная сила, которая одинаково распространяется на все, что любят. Так, например, твоя привязанность к Бижу (она указала на любимую собачку Тамары) образует между тобой и ею такую же неразрывную и вечную связь, какая существует между мной и тобой, только Бижу является существом, стоящим на низшей ступени лестницы совершенства.

— Я тебя понимаю, тетя, и знаю, что все эти прекрасные и утешительные теории подтверждены фактами. Но чтобы окончательно убедиться, нужно все это видеть самой. О, если б мама явилась мне и сказала: "Я живу, я охраняю тебя!.. О, тогда, конечно, смерть перестала бы ужасать меня, но… — молодая девушка внезапно умолкла.

— Кто знает? Может быть, Господь, по милосердию своему, и дарует тебе это доказательство нашей загробной жизни? — ответила Эвелина с пылающим взором. — Знай, дитя мое, что среди нас живет одно из тех избранных существ, которые часто служат посредниками между нами и нашими дорогими умершими. Малхус — очень сильный медиум. Помнишь наши вечерние собрания, которые так интересовали тебя и на которые я обещала взять тебя с собой, прежде чем мы расстанемся, — это были спиритические сеансы.

— А теперь ты возьмешь меня с собой? — спросила взволнованная Тамара.

— Да, мой друг. Настал момент ввести тебя в храм истины и фактами подтвердить теории. Это даст тебе силы и поддержит тебя в борьбе с искушениями света, среди которых ты будешь с этого времени жить.

Два дня спустя после вечернего чая, небольшое общество, состоящее из госпожи Эриксон, ее мужа, старого профессора и Тамары, собралось в одной из комнат дома. Молодая девушка с живейшим интересом наблюдала за слепым, который скоро погрузился в глубокий сон. Малхус велел уменьшить огонь и указал, каким образом должны разместиться присутствующие.

— Разве ты меня видишь, Малхус?.. И видишь все, что вокруг меня? — с любопытством спросила Тамара.

— О, разумеется, я вижу тебя: ты очень красива, Тамара, и замечательно похожа на свою мать, — ответил, улыбаясь, Малхус.

Затем он подробно описал костюм молодой девушки, цвет ее платья и волос, а также медальон, украшавший ее шею.

— В настоящую минуту я не слеп, — прибавил он, — так как только мои земные глаза лишены возможности видеть свет, но тем яснее мое духовное зрение.

Последовавшие затем явления не оставили в Тамаре никакого сомнения насчет присутствия и действий разумной силы, совершенно независимой от присутствовавших, и возможность общения с покойной матерью наполнила ее сердце неизъяснимой радостью.

Некоторое время спустя молодой медиум объявил, что мать Тамары желает явиться своей дочери. В назначенный вечер погасили огонь и откатили кресло Малхуса за драпировку, отделявшую небольшую часть комнаты. Водворилось глубокое молчание. С замирающим от страха и надежды сердцем Тамара не сводила глаз с драпировки, за которой слышалось тяжелое дыхание впавшего в транс медиума. Ей уже казалось, что прошла целая вечность, когда вдруг послышался легкий треск, и по драпировке начали скользить светящиеся фосфорическим светом пятна, то исчезая в складках, то группируясь в одну общую массу.

Через минуту драпировка поднялась и показалась воздушная фигура, закутанная во что-то белое. Яркий свет распространялся вокруг этого видения, освещая не только его улыбающееся лицо, но и фигуру Малхуса, полулежавшего в кресле.

— Тамара! — донесся как бы издалека тихий и нежный голос.

Воздушная и прозрачная рука видения сделала молодой девушке знак приблизиться. Тамара, дрожа, встала со своего места и опустилась на колени перед той, которую не могла не узнать: это была действительно ее обожаемая мать, которую она видела последний раз в гробу. Но тогда, бледная и холодная, она оставалась нечувствительна к ее слезам и к ее отчаянию; теперь же она явилась живая и прекрасная и с любовью смотрела на нее.

— Я живу, я люблю и охраняю тебя! — раздались такие же слабые звуки, в которых Тамара с трепещущим сердцем узнала хорошо знакомый ей голос.

Сияющее видение наклонилось к ней, окружив ее своим фосфорическим светом; теплое, ароматное веяние коснулось ее лба и затем вся комната опять погрузилась во мрак. Но какая-то вещь осталась в руках молодой девушки; когда зажгли свечи, эта вещь оказалась белой розой — чудесным цветком, который материнская любовь принесла из небесного пространства для своей дочери, осужденной еще жить на земле.

Этот случай произвел глубокое впечатление на Тамару. Убеждение, что мать охраняет ее, успокоило душу молодой девушки и наполнило ее счастьем. Воспоминание о покойной с новой силой ожило в ее душе, и Тамара с жадностью искала все, что так или иначе касалось ее матери. С этого времени она каждый вечер подолгу смотрела на портрет, подаренный ей отцом при выходе ее из пансиона. Под влиянием этого чувства молодая девушка избрала целью своих прогулок одно место, интересовавшее ее и раньше, но до сих пор редко посещаемое ею.

В одном часе ходьбы от дачи Эриксонов находился небольшой лес, который соприкасался с парком, обнесенным железной решеткой. Вдали, сквозь зелень, виднелись остроконечные крыши и башенки замка, выстроенного в готическом стиле. Это прекрасное здание казалось совершенно необитаемым. Никогда ни в дубовой аллее, ни в парке не видно было ни одной живой души; даже маленький лесок посещался исключительно крестьянами. Эвелина Эриксон очень любила это место и часто приходила сюда с детьми за ягодами и грибами. Однажды Тамара спросила ее, кому принадлежит этот замок.

— Олафу Кадерстедту, — ответила та лаконично.

Несмотря на интерес, возбужденный в молодой девушке этим именем, разговор оборвался и никогда уже более не возобновлялся.

Олаф Кадерстедт — это имя того самого молодого человека, которому изменила ее мать, чтобы выйти замуж за Ардатова. Тамара знала это, хотя причины такого поступка были ей неизвестны. Она знала также, что последнее время своей жизни покойная Ардатова очень мучилась своим поступком. Разговор Тамары со своей матерью за два дня до смерти последней произвел глубокое впечатление на нее — в то время еще только одиннадцатилетнего ребенка. Умирающая приказала подать ей шкатулку, в которой лежали исписанная тетрадь, несколько писем и золотой медальон. Посмотрев в последний раз на эти вещи, она замкнула их обратно в шкатулку, а ключ отдала Тамаре.

— Ты еще ребенок, но твой ум развит не по годам, — сказала больная. — Я знаю, что ты поймешь и исполнишь мою последнюю волю. Спрячь эту шкатулку: в ней хранятся мой дневник и портрет человека, перед которым я глубоко виновата. Я не хочу, чтобы ты читала эти страницы, на которых я излила свое горе, но если ты когда-нибудь встретишь Олафа Кадерстедта, то передашь ему эту тетрадь. Он один может прочесть ее! Но пойми хорошенько: ты не должна искать встречи с ним и если услышишь о его смерти, сожги все это. Ты передашь ее, только если вас сведет случай: это будет значить, что Господу угодно, чтобы Олаф узнал, как я была наказана за свой грех!

Заливаясь слезами, Тамара обещала исполнить волю умирающей и сдержала свое слово. Подобно всем детям, которых разрыв родителей ставит в ложное и неловкое положение, она очень рано развилась, и никто, даже Эвелина, не подозревал о поручении, данном ей матерью. Тем не менее, не возбуждая ничьего внимания, молодая девушка навела справки и узнала, что господин Кадерстедт уже много лет живет за границей.

С течением времени воспоминание об этом случае несколько изгладилось, но видение матери с новой силой пробудило его в душе Тамары. Она стала часто посещать этот лесок. Пока ее спутники — два младших сына Эвелины — собирали растения для своего гербария, молодая девушка, лежа на траве, размышляла о трагедии, разыгравшейся в сердце ее матери, и с любопытством смотрела на замок, где, без сомнения, та жила.

За восемь дней до своего отъезда Тамара пришла сюда опять, чтобы последний раз погулять в этом лесу и еще раз взглянуть на интересовавший ее замок. Пока Гаральд и Клас собирали грибы, она села на ствол упавшего дерева и задумалась, как вдруг сухой кашель привлек ее внимание. Оглядевшись кругом, она увидела худого, сгорбившегося старика, медленно подвигавшегося вперед, опираясь на трость.

Незнакомец, казалось, весь погружен был в свои мысли, так как прошел мимо молодой девушки, даже не заметив ее. Охваченный новым приступом кашля, он вытащил носовой платок и вытер губы. В эту минуту Тамара увидела, как какая-то блестящая вещица выпала из его кармана; старик же, ничего не замечая, продолжал свой путь. Оставив рабочую корзинку, Тамара подняла упавшую вещь, оказавшуюся серебряным портсигаром, и в одну минуту догнала незнакомца.

— Вот, сударь, портсигар, который вы сейчас выронили, — сказала она, подавая ему свою находку.

Старик поднял голову и протянул руку, бормоча какую-то благодарность. Но едва его взгляд упал на лицо молодой девушки, он попятился назад и, шатаясь, прислонился к дереву. Задыхающимся голосом старик прошептал:

— Свангильда!

Тамара с удивлением смотрела на незнакомца, не понимая его волнения. Но при имени «Свангильда» странное подозрение мелькнуло в ее уме.

— Свангильда — это имя моей покойной матери, Ардатовой, — сказала она.

— Ее мать!.. Да, так все и должно быть. Итак, она умерла!.. — пробормотал старик, опустив голову. — Умерла! — повторил он. — Все кончено: с мертвыми не считаются. Но как ваше имя? — спросил он, быстро схватив за руку молодую девушку.

— Я — Тамара Ардатова. А вы, вероятно, Олаф Кадерстедт? — ответила она с легким колебанием.

— Да, это мое имя.

— Значит, это о вас говорила мне мать перед своей кончиной и…

— Перед смертью она говорила обо мне? — перебил старик, причем глаза его вспыхнули мрачным огнем. — Была ли она счастлива?.. Впрочем, что я говорю! Разве может знать дочь, дал ли отец счастье ее матери.

— Моя мать не была счастлива, — сказала Тамара, понижая голос, — перед смертью она передала мне свой дневник и медальон со словами: «Если ты когда-нибудь встретишь Олафа Кадерстедта, то отдай ему эти вещи, но нарочно не ищи его. Если вас сведет случай, то это будет значить, что Господу угодно, чтобы человек, перед которым я так виновата, прочел мою исповедь и узнал, как жестоко я была наказана за свою измену».

Старик слушал, тяжело дыша. После минутного молчания он сказал:

— Благодарю вас, милое дитя, за все то, что вы мне сказали! С нетерпением жду посылки той, которая была и счастьем, и несчастьем всей моей жизни. Навестите меня: я живу вон в том небольшом замке. Но сами вы где живете? Что делаете в Швеции?

— Я живу у профессора Ивара Эриксона. По желанию моей покойной матери я провела четыре года в семействе тети Эвелины.

— А! У Эвелины Эриксон! Уже около двадцати пяти лет я не видал ее! Но все равно: кланяйтесь ей от меня и навестите меня поскорей. Хотите, я завтра пришлю за вами экипаж?

— О, нет! Благодарю вас! Я очень люблю гулять, и если вам угодно, то завтра же приду к вам.

В сильном волнении Тамара вернулась домой, и ее рассказ о неожиданной встрече не менее взволновал и Эвелину, но она решительно отказалась исполнить просьбу молодой девушки сопровождать ее в замок.

— Я не знала, что Кадерстедт вернулся домой. Мой вид возбудит в нем слишком много грустных воспоминаний, чтобы я решилась идти к нему. Возьми в провожатые Гаральда или Адольфа и отнеси ему то, что поручила тебе твоя мать. Бедный Олаф! Как много страдал он за свою искреннюю и верную любовь! Но оставим эти грустные воспоминания.

На следующее утро, прежде чем отправиться в замок, Тамара достала шкатулочку и отперла ее. Молодая девушка не тронула ни тетради, ни писем, но открыла медальон и долго рассматривала миниатюру, изображавшую белокурого молодого человека с энергичным взглядом, благородным и симпатичным лицом, в котором трудно было узнать сгорбленного и дряхлого старика, встреченного ею накануне. Только одни проницательные и полные огня глаза оставались все те же.

В грустном настроении Тамара и ее молодой спутник пришли в замок и были встречены старым седым слугой — камердинер в продолжение сорока лет служил своему господину и отлично помнил его прекрасную невесту. Он вежливо попросил молодых посетителей следовать за собой и повел их через целую анфиладу комнат в кабинет своего хозяина. Тамара с любопытством рассматривала строгую роскошь и местами странное убранство комнат, через которые проходила. В них в живописном беспорядке располагались редкости всевозможных стран. Чудные фарфор и бронза Китая и Японии стояли рядом с грубыми идолами Индии. Роскошная восточная материя, драпировавшая стены, служила фоном для интересных древностей Египта и Греции, а на целом ряде столов, как в каком-нибудь музее, были расставлены модели кораблей всевозможных размеров, начиная от больших трехмачтовых и кончая изящной яхтой и тяжелым каботажным судном. Последняя коллекция менее всего удивила Тамару. Она знала, что Кадерстедт, один из самых богатых арматоров Гетеборга, владел целой флотилией торговых кораблей, которые бороздили все океаны и моря нашей планеты, прежде чем он бросил все дела. Но маленький Гаральд, страстно любивший море, был просто очарован и с трудом мог оторваться от них. Наконец старый слуга ввел их в обширный кабинет, убранный в готическом стиле. Стены были покрыты рельефной резьбой по дереву, на полках стояла масса книг и манускриптов, а высокие окна с разноцветными стеклами придавали всей комнате вид монастырской библиотеки. Это сходство еще более увеличивали стулья с высокими спинками и тяжелые портьеры. У открытого окна, уставленного цветами, сидел Олаф Кадерстедт с журналом в руках. При входе гостей улыбка осветила его бледное лицо.

— Здравствуйте, мои друзья, будьте здесь желанными гостями! — сказал он сердечным тоном. — Нет надобности представлять мне сына Эвелины Эриксон — он вылитый портрет ее.

Старик ласково положил свою руку на белокурую головку мальчика. Затем, обернувшись к старому слуге, он прибавил с волнением:

— Взгляни-ка, Юстин, это ведь ее дочь… дочь Свангильды!

— О, сударь! Мне показалось, что это сама госпожа Свангильда! Только та была как будто выше ростом.

— Это правда, и волосы у той были светлее; но все эти детали теряются в общем сходстве… А теперь, мой старый Юстин, скажи-ка госпоже Берглунд, чтобы она распорядилась завтраком.

Когда шоколад был выпит, Олаф Кадерстедт приказал Юстину показать Гаральду все достопримечательности замка, а сам увел Тамару в свой кабинет.

— Теперь, дорогое дитя, поговорим с вами, — сказал он, заставляя молодую девушку сесть в кресло против себя.

— Прежде всего позвольте мне исполнить поручение матери, — сказала Тамара, подавая ему шкатулочку.

Дрожащею рукой Олаф открыл ее. С каким-то благоговением он вынул исписанную тетрадь и вместе с прочими вещами замкнул в старинное резное бюро. Затем, сев на свое место, он погрузился в глубокое раздумье, прервать которое Тамара не осмеливалась.

После продолжительного молчания Кадерстедт вдруг выпрямился и, схватив руку молодой девушки, крепко пожал ее.

— Благодарю вас, дорогое дитя, за тот луч света, которым ваш приход осветил мои последние дни! Теперь я примирился с прошлым, и ваш чистый образ уничтожил преграду, до сих пор стоявшую между мной и любимой женщиной. Говорите же мне о вашей матери, о ее последних днях, а также о вашем отце. Очень ли он грустит о потере этой несравненной женщины?

Тамара в замешательстве опустила голову, и грустное выражение появилось на ее красивом лице.

— Конечно, он очень жалеет маму, но теперь он женат на другой.

— Женат?.. На ком? — спросил Олаф, сдвигая брови.

— На одной французской актрисе, Люси Морен. От нее у него есть дети: мой брат и моя сестра.

Выражение гнева и презрения исказило лицо Кадерстедта.

— Негодяй! Так ты только для того отнял ее у меня, чтобы принести в жертву какой-то комедиантке! — прошептал он, забывая о присутствии молодой девушки и снова погружаясь в глубокое молчание. Тамара со страхом следила за выразительным лицом старика, на котором отражались все его душевные муки. Наконец, Кадерстедт вздрогнул, провел рукой по лбу и, желая, вероятно, дать другое направление разговору, указал на прекрасный олеандр, стоявший на окне.

— Взгляните, Тамара, на это цветущее деревце! Это отпрыск того самого олеандра, который я и ваша мать посадили в день нашего обручения.

— Сорвите мне один цветок. Я отвезу его на могилу моей матери как видимый знак вашего прощения, — вскричала с живостью молодая девушка.

— В таком случае я дам вам все растение и попрошу вас посадить его на могиле моей дорогой Свангильды. Это будет знаком моего прощения и любви.

С этими словами он наклонился и прижал к губам один из цветков, причем Тамара заметила, как слеза скатилась на зеленые листья олеандра. Мало-помалу старик успокоился и в дружеской беседе расспросил молодую девушку о ее прошлой жизни, о планах на будущее, а также о матери и подробностях кончины последней. Когда настало время расстаться, Кадерстедт привлек к себе дочь изменившей ему невесты и запечатлел на ее лбу поцелуй.

— Не обижайся на эту отеческую ласку, дорогое дитя — вестница мира и прощения, — сказал он с волнением. — Да защитит Небо твою чудную головку и твое чистое сердце от всякого несчастья и разочарования! Но если тебе когда-нибудь понадобится помощь преданного друга, то вспомни обо мне и смотри на меня, как на твоего близкого родственника.

К вечеру этого же дня садовник принес обещанное растение, уже тщательно упакованное для дальнего пути. Тамара дала себе слово внимательно следить за ним в дороге и в то же время решилась ничего не говорить отцу о встрече с Олафом, чтобы не возбуждать в нем тяжелых воспоминаний.

Следующие дни все целиком были заняты приготовлениями к путешествию, которое несколько ускорила телеграмма ее отца, слегка изменявшая первоначальные планы. Ардатов извещал, что очень важное дело мешает ему лично приехать за дочерью, но что по его просьбе одна русская дама, тоже ехавшая в Петербург, согласилась взять ее под свое покровительство.

Молодая девушка была очень недовольна и грустна. Путешествие в обществе этой незнакомой дамы было для нее в высшей степени неприятно, а разлука с семейством, к которому она так привязалась, наполняла печалью ее сердце. Скоро Фанни, ее верная камеристка, будет единственным существом, с которым ей можно будет вспоминать своих далеких друзей и поговорить на шведском языке, сделавшемся для нее таким же близким, как и ее родной. Эта Фанни, ровесница Тамары, была дочерью скромной портнихи, работавшей на госпожу Эриксон. Смерть отца-гравера, последовавшая после продолжительной болезни, разорила это многочисленное семейство. Чрезмерные расходы, вызванные болезнью мужа, повлекли за собой долги, и несчастная вдова готова уже была продать свое последнее имущество, когда к ней на помощь явилась Тамара.

Получая много денег от отца, молодая девушка великодушно помогла этому бедному семейству, о несчастьях которого она узнала от Эвелины. Она уплатила все их долги, приняла на себя заботы об образовании двух мальчиков, а старшую дочь, Фанни, оставила при себе в качестве камеристки. Испытывая чувство благодарности, последняя всей душой привязалась к Тамаре и считала за большое счастье, что может следовать за своей благодетельницей.

В самый день отъезда, когда Тамара еще одевалась, к ней в комнату вошла Эвелина и, отослав Фанни, усадила свою воспитанницу рядом с собой на диване.

— Я пришла, — сказала она, — звать тебя к завтраку. Но, прежде чем идти в столовую, мне хотелось бы, дорогая моя, сказать тебе несколько слов. Мы расстаемся с тобой надолго, может быть, на целые годы, а свет, в который ты готовишься вступить, так не похож на нашу тихую и уединенную жизнь, что первое соприкосновение с ним будет пробным камнем для твоего характера. В этом блестящем, но развращенном обществе ты ежедневно будешь наталкиваться на эгоизм и измену. Блестящее положение, громкие титулы и светская любезность маскируют вначале пустоту сердца и бедность ума; но при ближайшем знакомстве, при первом же столкновении интересов обнаруживается во всей своей наготе вся сухость души, весь эгоизм этих людей, ненасытных в погоне за земными благами.

— Но, может быть, я буду настолько счастлива, что не встречусь с такими людьми. Ведь всюду же есть честные и добрые люди? — сказала Тамара дрожащим голосом, со слезами на глазах.

Эвелина нежно прижала ее к своему сердцу.

— От души желаю, но не надеюсь на это, дитя мое!

Рассеянная жизнь большого света и паркет гостиных слишком благодарная почва для кокетства, мелочной зависти и тщеславия. Как же в подобных условиях не развиться дурным страстям? Циничные и пустые мужчины ищут исключительно наслаждений и материальных выгод. Порочные и развращенные женщины только и грезят бриллиантами и победами. Чтобы составить себе более блестящую партию, чтобы отбить поклонника у соперницы, они забывают свою честь и внутреннее достоинство; для них перестает существовать благородство и дружба. Впрочем, тебя не должна пугать эта грустная картина! Жизнь есть борьба, которую каждому из нас приходится выдерживать, и ты должна менее чем кто-нибудь другой бояться ее. По мере наших сил мы приготовили тебя к этой борьбе. Твои знания и твой прекрасный талант ставят тебя вне случайностей богатства. Если тебя постигнет какое-нибудь несчастье, то ты всегда будешь в состоянии сама себя содержать. Твоя любовь к наукам, к серьезному чтению и к труду делает тебя независимой от общества, если оно отвернется от тебя. С такими союзниками ты никогда не будешь одинока! Наконец, чувство добра, которое мы старались тебе внушить, и знакомство с духовным миром должны дать тебе силы бороться со злом, если оно когда-нибудь коснется твоего сердца. Пусть чувство долга, которое подсказывает нам наша совесть, всегда руководит твоими поступками: этот неподкупный страж всегда укажет тебе настоящую дорогу. Еще одно слово, мой друг: старайся как можно тщательнее сохранять свое женское достоинство. Оно должно быть для тебя дороже всяких расчетов и блестящих положений, даже дороже любви, так как без него любовь ведет к падению. Избегай дурных книг этой современной литературы, которая под предлогом натурализма разрушает основы общества, уничтожает стыдливость, деликатность души и низводит человека на уровень животного. Итак, будь сильна в этой неизбежной борьбе! Жизнь среди людей очень тяжела, но тем славнее победа, и я надеюсь, что при нашей встрече я найду в тебе такое же чистое сердце, как и теперь, и буду в состоянии сказать твоей матери, что я честно исполнила свой долг.

Вся в слезах, Тамара бросилась на шею госпожи Эриксон.

— Клянусь тебе, тетя Эвелина, что я всегда буду помнить твои уроки и тот пример, который подавала мне ты и твои домашние. Какова бы ни была будущность, которую готовит мне Господь, я всегда останусь честной и исполню свой долг.

Долгий поцелуй скрепил это обещание. Затем обе они прошли в столовую, где уже собралось все семейство, чтобы проститься со своей любимицей. Сердце Тамары готово было разорваться на части. При расставании с этим честным и любящим семейством, с которым ее связывали тысячи невидимых нитей, ей казалось, что она покидает тихую и верную гавань, чтобы идти навстречу неизвестному будущему, может быть, полному ужасных бурь.

III

Путешествие рассеяло грустные мысли молодой девушки. Вернувшись в родительский дом, всегда кипевший таким оживлением, она стала по-прежнему весела и беззаботна, и ей казалось, что она только вчера вышла из пансиона. Дома ее встретили с распростертыми объятиями. Мачеха была все так же красива, весела и любила наряжаться, но отец, на взгляд Тамары, очень изменился. Он постарел, глубокие морщины легли на лбу, и какое-то тайное беспокойство и внутреннее раздражение сменили его обычную добродушную веселость.

Первый день Тамара провела исключительно в кругу своего семейства. Один только адмирал явился к вечернему чаю с громадной бонбоньеркой. Все были очень веселы и оживленно болтали.

— Итак, этой зимой Тамара будет много выезжать в свет! Следует подумать о том, как ее пристроить, не правда ли, Николай Владимирович? — заметил, смеясь, адмирал.

— Конечно! Тамара уже совсем невеста!.. Дорогая Люси, займись-ка ты туалетом нашей путешественницы.

— Непременно! Завтра же я свезу ее к своей портнихе. Там мы закажем ей все, что нужно, — с живостью ответила Ардатова.

— Папа!.. Крестный!.. Неужели же мое присутствие так неприятно вам, что вы спешите как можно скорей отделаться от меня? Не успела я приехать, а вы уже хлопочете о моем замужестве! — вскричала, вспыхнув, Тамара.

— Ты ничего в этом не понимаешь, малютка! Чем больше отец любит свою дочь, тем скорее он желает от нее отделаться, — возразил Сергей Иванович, угощая ее конфетами из бонбоньерки.

Со следующего дня для Тамары началась совершенно новая жизнь. Езда по магазинам, визиты баронессе Рабен и другим семействам, уже вернувшимся в столицу, и поездки за город — все это занимало целые дни, с утра до ночи. Тамара чувствовала себя охваченной каким-то вихрем, но, тем не менее, она не позабыла съездить в сопровождении Фанни на кладбище и посадить на могиле матери растение, присланное человеком, который из любви к Свангильде всю жизнь оставался одиноким. В одну из поездок в Гостиный Двор Тамара случайно встретила свою прежнюю подругу Надю, очень обрадовавшуюся этой встрече. Она взяла с Тамары слово, что та завтра же приедет к ней, где увидит Катю и Наташу. Свидание с подругами несколько разочаровало молодую девушку. Она нашла всех их сильно изменившимися и не видела больше между ними и собой той внутренней связи, которая прежде соединяла их. Кулибина очень похорошела. Она отличалась свежестью лица и роскошным бюстом, но манеры ее были слишком резки и вызывающе кокетливы. В этом с ней соперничала Мигусова. Как и прежде, она говорила очень громко и была занята исключительно балами и победами, но только очень похудела и поблекла, отчего еще резче выделялись неправильность и грубость черт ее лица. Что же касается Наташи, то она была очень не в духе вследствие язвительного намека Кати на какого-то господина, вернувшегося из Крыма женатым. Очевидно, она далеко не так философски, как Катя Мигусова, относилась к тому обстоятельству, что ей до сих пор еще не удалось выйти замуж.

Разговор вертелся около лиц, совершенно не знакомых Тамаре, и был полон непонятных ей намеков. Скука начала одолевать молодую девушку. К тому же она не выносила табачного дыма, которым была полна комната, так как все ее подруги очень много курили. Вдруг фамилия «Пфауенберг», произнесенная Катей, возбудила ее внимание. Об офицере, носящем такую фамилию, она слышала уже от баронессы Рабен, причем та сообщила ей, что он спирит и, кроме того, весьма сильный медиум, но только тщательно скрывает это обстоятельство, опасаясь, как бы оно не повредило ему на службе, так как на спиритизм и теперь косо смотрят в высшем свете.

— Он только изредка дает сеансы мне и некоторым очень близким особам, причем к нему является его дух-покровитель, Калхас, — прибавила с энтузиазмом пожилая дама.

— Калхас!.. Что за странное имя! Это, вероятно, какой-нибудь псевдоним? — спросила молодая девушка.

— Вовсе нет, это дух великого жреца, о котором упоминает Гомер. Это видно по его возвышенным и мудрым сообщениям. Он сделал поразительные разоблачения прошлого Пфауенберга и, между прочим, открыл ему, что в нем живет душа Париса… Не смейтесь, маленькая безумица! Раз мы верим в возможность воплощения души, то отчего ему не быть этим троянским принцем, так воспетым поэзией?

Фамилия Пфауенберга напомнила Тамаре этот разговор, и она стала внимательно прислушиваться к беседе своих подруг. Речь шла о богатой невесте, дочери одного банкира, на которую имел виды этот офицер. Расходились только во мнениях относительно возможного успеха этого ухаживания, причем Кулибина с каким-то злорадством утверждала, что Пфауенберг не задумается бросить свой предмет любви, если только ему представится более выгодная партия.

Две недели спустя после возвращения Тамары из Швеции начались приемы в их доме. — «В этот четверг хотя и мало гостей соберется у нас, но все-таки ты позаботься о своем туалете», — сказала ей как-то мачеха. Но и без этого предупреждения Тамара тщательно занялась своим костюмом, так как какое-то внутреннее чувство говорило ей, что на этот вечер приедет князь Угарин, тем более, что адмирал сообщил о его возвращении из-за границы.

Вечером действительно собралось немного гостей, но между ними были князь Арсений Борисович и Пфауенберг. Угарин, как и четыре года тому назад, почти не обратил внимания на молодую девушку. Обменявшись с ней из вежливости несколькими общими фразами, он подошел к Ардатовой и стал с ней оживленно о чем-то беседовать. Тамара с любопытством разглядывала красивое лицо героя своих девичьих грез. Она нашла, что он похудел и побледнел. На всей его фигуре лежал какой-то отпечаток утомления и скуки. Пораженная внезапною мыслью, она опустила глаза на его руку, которой тот небрежно играл своей часовой цепочкой; на ней сверкал крупный бриллиант, но простого, гладкого золотого кольца не было. Итак, князь не был еще женат. Это открытие наполнило тайной радостью сердце молодой девушки.

После чая, когда большинство гостей разместилось за карточными столами, приехал Пфауенберг. При виде этого офицера небольшого роста, с тщательно завитыми белокурыми волосами и с лицом, дышавшим полнейшим самодовольством, Тамара едва могла сдержать смех. Она вспомнила свой разговор с баронессой Рабен и сейчас же угадала в нем воплотившегося Париса. Но когда их представили друг другу и она обменялась с ним несколькими фразами, какое-то неприятное чувство, очень близкое к отвращению, охватило молодую девушку. Она инстинктивно чувствовала, что под лицемерной маской этот человек скрывал сухую и эгоистичную душу.

С этого дня время для Тамары летело с поразительной быстротой. Столица начала мало-помалу оживляться. Хотя больших балов еще не давали, но маленькие собрания были часты и театры гостеприимно открыли свои двери. Тамара была увлечена этим вихрем удовольствий, а частые визиты Угарина доставляли ей неизъяснимое наслаждение.

Первый большой бал, на котором должна была появиться Тамара, объявлен был в середине октября. Его давала жена одного сенатора, желая блестяще отпраздновать годовщину своей серебряной свадьбы.

За два дня до этого пышного торжества Угарин сидел вечером у Ардатовых. Разговор, естественно, вращался около предстоящего бала, поглощавшего теперь все внимание молодой девушки.

— Не осталось ли у вас какого-нибудь свободного танца на мою долю? — спросил любезно князь Тамару.

— О, разумеется! Все свободны, за исключением одного вальса и одной кадрили, на которые пригласил меня Тарусов, — отвечала та, краснея от удовольствия.

— Когда же это Тарусов успел пригласить тебя? — заметила Ардатова.

— Вчера, когда он был здесь со своей тетушкой. Пока ты беседовала с Надеждой Павловной, мы разговорились о бале, и он пригласил меня.

Тарусов, о котором шла речь, был молодой гвардейский офицер, явно интересовавшийся Тамарой.

— В данном случае я не могу уступить ему и прошу вас оставить за мной три танца, — сказал Угарин, окидывая сверкающим взглядом молодую девушку и любуясь ее оживленным и радостным видом.

Люси Ардатова пригласила князя прийти к ним обедать в день бала.

— Адмирал тоже будет у нас, — прибавила она, улыбаясь. — Вы можете сыграть с ним партию в шахматы, пока мы займемся своим туалетом, а потом все вместе отправимся к Платоновым.

Угарин принял приглашение Ардатовой, к великому удовольствию молодой девушки, не терявшей надежды покорить сердце этого блестящего офицера, с первого же взгляда произведшего на нее такое сильное впечатление.

Тамара любовалась в зеркало на свою изящную фигуру, пока Фанни при помощи другой камеристки заканчивала одевать ее. На молодой девушке было воздушное платье из розового газа, отделанное зелеными ветками, перемешанными с белыми цветами жасмина; букет таких же цветов украшал ее роскошные темные волосы.

Как только последняя булавка была заколота, Тамара, схватив перчатки и веер, побежала в кабинет отца, чтобы показаться ему в своем бальном костюме. Николай Владимирович не выходил еще из уборной, но зато в кабинете она неожиданно застала адмирала и князя, которые предпочли здесь, а не в гостиной сыграть партию в шахматы.

Тамара сконфуженно остановилась на пороге, но радость ее была слишком велика, чтобы она могла долго поддаваться своему смущению.

— Взгляните на меня, крестный, удачно ли я выбрала себе костюм? — спросила она, быстро подходя к адмиралу.

Тот надел очки и осмотрел свою крестницу.

— Ты очень хороша, и я от души желаю, чтобы ты так же понравилась всем, как и мне, — сказал он, улыбаясь.

Князь тоже встал со своего места. Глаза его светились неподдельным восхищением при виде этого очаровательного ребенка — настоящего воплощения молодости и невинности, — поражавшего глаз гибкими и изящными формами, здоровым, свежим цветом лица и светлым, чистым взглядом.

Через несколько минут в кабинет вошли Ардатов и его жена, необыкновенно нарядная и вся сверкающая бриллиантами. Так как была уже половина одиннадцатого, решили сейчас же ехать к Платоновым. Пока все шли в прихожую, Угарин наклонился к Тамаре и прошептал:

— Много сердец покорите вы сегодня! Но будет ли кто-то настолько счастлив, что заинтересует вас собой?

— Вы шутите, Арсений Борисович! — возразила она, краснея. — Я здесь никого еще не знаю, а истинное чувство не так скоро пробуждается.

— Напротив, для этого часто достаточно одного взгляда. Но, увы, к этому надо прибавить, что в большинстве случаев любовь не более как вспышка пучка соломы, — сказал князь с загадочной улыбкой.

— Вспышка?.. — повторила с удивлением Тамара. — Мне кажется, что любовь к человеку, которого избираешь себе спутником на всю жизнь, чувство неизгладимое. Любить и позабыть — вещь невозможная!

— Это вам только так кажется, Тамара Николаевна! Именно супружеская жизнь и разрушает все иллюзии, а раз их нет — каждый ищет на стороне пищи для сердца, желая вознаградить себя за разбитые грезы.

— Нет, нет! Истинному чувству нечего бояться такого разочарования.

— Будущее покажет, кто из нас прав, — возразил князь, помогая Тамаре одеваться и сопровождая свои слова взглядом, заставившим сильно забиться сердце молодой девушки.

В эту минуту взгляд Ардатовой случайно упал на них.

— Что вы там такое нашептываете моей дочери? — сказала она, смеясь и грозя пальцем князю. — Что скажет Елена, когда узнает о вашем ухаживании?

Арсений Борисович выпрямился и засмеялся сухим смехом, который прозвучал как-то фальшиво в ушах Тамары; но ей некогда было спросить, кто такая эта Елена, хотя, впрочем, никакое подозрение не коснулось ее чистого сердца.

Сенатор Платонов был баснословно богат. Роскошь и изящество его праздников вошли в поговорку. Когда Тамара поднялась по лестнице, ей показалось, что она перенеслась в какое-то волшебное царство. По случаю празднования двадцатипятилетия свадьбы хозяев все было убрано белым и серебряным. Громадный зал, переполненный блестящей толпой и залитый ярким светом электрических ламп, представлял, действительно, какую-то фантастическую картину.

Появление Ардатовых произвело сильное впечатление, и много любопытных глаз с восхищением остановились на красивой молодой девушке. Тамару тут же окружила целая толпа танцоров, наперебой добивавшихся чести быть ей представленными. Через несколько минут все танцы у нее оказались разобраны.

Баронесса, заметив своих друзей, подошла к Ардатовой и обещала ей не оставлять вниманием Тамару, так как Люси сама была страстной любительницей танцев. Молодая девушка, любившая и уважавшая свою почтенную приятельницу, тут же села рядом с ней и стала расспрашивать о лицах, возбуждавших ее интерес, хотя, правда, танцоры оставляли ей мало времени для расспросов. Наконец подошел князь Угарин, и вальс, который она с ним танцевала, опьянил молодую девушку.

Он любил ее — это было очевидно: взгляды и комплименты, расточаемые князем во время вальса, не оставляли в этом ни малейшего сомнения. Щеки Тамары пылали, а глаза ясно говорили о чувствах, волновавших ее.

Возбужденное состояние девушки не укрылось от баронессы, и лицо ее омрачилось. После минутного размышления она поднялась со своего места.

— Вы очень разгорячились, дитя мое! — сказала она, обращаясь к Тамаре. — Вам необходимо немного отдохнуть. Пойдемте со мной в гостиную, которая теперь, вероятно, пуста.

Тамара поспешно встала, и обе они стали пробираться сквозь пеструю толпу гостей. В конце залы они увидели Угарина, который шел под руку с очень красивой дамой. Наклонившись к своей спутнице, князь с таким оживлением что-то рассказывал ей, что совершенно не заметил ни баронессы, ни Тамары, хотя прошел совсем вблизи от них.

Молодая девушка побледнела. Какое-то до сих пор не знакомое ей, болезненное чувство сжало ее сердце, и она машинально последовала за баронессой в гостиную, которая, действительно, оказалась пуста. Здесь обе женщины сели на диван, скрытый тропическими растениями, и пожилая дама, с грустью наблюдавшая за волнением девушки, дружески пожала ей руку.

— Дорогая моя Тамара, — сказала она, — я увела вас сюда, чтобы поговорить с вами серьезно. Поверьте, что только материнская любовь, которую я к вам чувствую, заставляет меня поступить так. Я знала и любила вашу мать, я старый друг вашего отца, и не могу видеть, что вам грозит опасность, не предупредив об этом.

Тамара с удивлением смотрела на нее.

— Я не понимаю вас, Вера Петровна, но будьте уверены, что я с благодарностью и уважением выслушаю ваши советы.

— Я буду откровенна и коснусь вещей, о которых предпочла бы умолчать, но считаю своим долгом открыть вам глаза. Князь Угарин вам нравится; не отрицайте этого: ваши чистые глаза не умеют лгать! К тому же Арсений Борисович достаточно красив, чтобы пленить сердце такого наивного ребенка, как вы. Если бы я считала его способным на чистую любовь, если бы была хоть какая-нибудь надежда, что он будет искать вашей руки, я никогда не позволила бы себе разбить ваши иллюзии; но, бедное дитя мое, этот человек никогда на вас не женится! Для него существуют только две категории женщин: любовница (куртизанка или жена другого) и невеста, достаточно богатая, чтобы позолотить его потемневший герб. Избалованный, игрок, развращенный до мозга костей, этот человек не женится на вас, потому что вы недостаточно богаты для него. Сейчас мы встретили его с женщиной, которая, по-видимому, очень его интересует. Ну так знайте, что эта самая особа три года тому назад, будучи еще девушкой, была безумно влюблена в князя, но была бедна, хотя и принадлежала к хорошему семейству. Угарин ухаживал за ней, но не удостоил женитьбой. Теперь же, когда она вышла замуж за богатого старика, он опять обратил на нее свое благосклонное внимание и… всем известно, что она его любовница! Слеп ли муж или просто избегает скандала? Никто этого не знает. Одно верно — он молчит. Итак, дорогое дитя, не позволяйте себе увлекаться и сохраните свое чистое сердце для другого, более достойного человека.

Страшно побледневшая Тамара, тяжело переводя дыхание, слушала эту речь. После минутного молчания она пожала руку баронессы и пробормотала:

— Благодарю вас, Вера Петровна, за то, что вы открыли мне глаза. Будьте уверены, ваши слова не пропадут для меня даром! Только умоляю вас, оставьте меня здесь одну! Я скоро приду к вам. Мне хочется собраться с мыслями, прежде чем выйти в залу.

— Оставайтесь, дитя мое, но, кажется, сюда кто-то идет. Если это кто-нибудь из знакомых, то я уведу его с собой, чтобы не нарушить вашего уединения.

Когда голоса разговаривавших смолкли в отдалении, Тамара прислонилась головой к спинке дивана и закрыла глаза. Ей казалось, что какая-то страшная тяжесть опустилась на нее и навсегда погребла счастье, о котором она мечтала и осуществление которого считала таким близким.

Как удары молота, каждое слово баронессы разбивало ее грезы, показывая во всей наготе нравственную пустоту фантастического героя, созданного ее воображением. Этот очаровательный красавец был человеком без принципов, развратником с пустым сердцем, вступившим в связь с замужней женщиной, от которой он раньше отказался только потому, что она была бедна.

Тамара с горечью припомнила все свои прежние разговоры с князем, и ей стала понятна безнравственность выражаемых им мнений. Ей стали ясны сегодняшние его слова перед балом о супружеских разочарованиях и об утешениях, которых ищут на стороне. И такому-то человеку она доверчиво выдала чувство, которое он внушил ей! Яркая краска залила щеки молодой девушки. Эта унизительная мысль заставила пробудиться врожденную гордость и вернула ей самообладание. Припрячься к триумфальной колеснице этого человека, который ищет в женщине только богатство и для которого ни ум, ни красота, ни добродетель не имеют никакой цены. «Никогда! — прошептала она. — Если бы даже у меня оказалось достаточно денег, чтобы привлечь твое сердце, я не пожелала бы воспользоваться таким позорным средством. Я хочу, я должна забыть этого развратника!» Но несмотря на такое мужественное решение, Тамара глубоко вздохнула, и слезы сверкнули на ее длинных ресницах.

— Где это вы пропадаете, Тамара Николаевна? Я вас всюду ищу! — раздался в эту минуту слегка недовольный голос князя Арсения Борисовича.

Молодая девушка вздрогнула и выпрямилась. Глаза ее испытующе устремились на лицо князя, как бы стараясь прочесть на нем подтверждение обвинениям баронессы.

— Боже мой!.. Слезы, расстроенное лицо?.. Что такое случилось с вами? — спросил удивленный Угарин.

С выражением сочувствия на лице он сел рядом с ней; но вдруг внезапная мысль мелькнула в его уме: «Она видела меня с Еленой и теперь ревнует!» Насмешливая улыбка скользнула по его губам. Это выражение не укрылось от глаз Тамары, и она все поняла. Как будто получив удар хлыста, молодая девушка быстро вскочила со своего места.

— Со мной ничего не случилось, и я очень жалею, князь, что заставила вас искать меня.

При этом в ее голосе звучала оскорбленная гордость. «Ты ошибаешься, — думала она с горечью и гневом, — ты не стоишь моей ревности!»

Молча она позволила увести себя в залу. Когда танец окончился, она обменялась сухим поклоном со своим кавалером. Князь с интересом наблюдал за ней, и ее холодность все больше и больше начинала забавлять его.

— Кто бы мог подумать, что эта маленькая святая до такой степени ревнива! — бормотал он, смеясь и кусая губы.

Тамара со своей стороны всеми силами старалась скрыть свое волнение, и когда Тарусов пригласил ее на кадриль, она с большим вниманием относилась к его любезностям. В первый раз молодая девушка стала внимательно его рассматривать и сравнивать с князем, внушавшим ей в данную минуту почти отвращение. Анатолий Павлович Тарусов, конечно, не обладал классической красотой князя Арсения, и манеры его далеко не отличались таким изяществом и аристократизмом, но все-таки это был очень веселый и любезный молодой офицер, настолько изящный в своем гвардейском мундире, что мог обратить на себя внимание молодой девушки, особенно в подобную минуту.

До конца бала Тамара всячески старалась избегать Угарина, но один раз пришлось-таки столкнуться с ним, усиленно ухаживающим за какой-то дамой, в которой она с изумлением узнала Екатерину Мигусову. Подруги приветливо поздоровались, но с этой минуты в сердце Тамары уважение к князю еще больше уменьшилось.

Вернувшись домой, она наскоро разделась, но сон никак не шел. Воспоминание о первом разочаровании, о первом страдании, причиненном ей, как только она столкнулась с обществом людей, заставило молодую девушку погрузиться в свои мысли. В продолжение четырех лет она обожала князя, окружая его образ каким-то ореолом и приписывая душе его физическую красоту. Постоянная любезность Угарина ослепляла ее. В своей наивной простоте Тамара думала, что человек, явно показывающий женщине, что она ему нравится, только и может, что думать о браке. Теперь эти мечты были разбиты. Герой обратился в обыкновенного практичного человека.

— Я должна забыть его, должна обратиться к разуму и достоинству женщины, — повторяла Тамара. — Сердце должно подчиниться рассудку и необходимости! Погибла только моя мечта… разве я могу любить того, кого уже больше не уважаю?.. О, я буду бороться, но только без Бога, без высшей силы, победа немыслима!..

Тамара соскочила с кровати и бросилась на колени перед образами, висевшими в углу. Слабый, колеблющийся свет лампады освещал строгие лица Святых и сиял на венчиках, окружавших их головы.

Молодая девушка, сложив набожно руки, с верою и любовью устремила свой взор на образ Пресвятой Девы Марии и в горячей молитве просила Богоматерь поддержать ее и помочь ей изгнать из своего сердца эту недостойную любовь. Эта пламенная молитва успокоила ее, и она заснула тихим и крепким сном. Такое душевное спокойствие продолжалось и следующие дни, только Тамара сделалась серьезнее и сдержаннее. Воспитанная в семействе Эвелины Эриксон и сроднившаяся с ее строгими взглядами на добродетель и сдержанность, обязательные для женщины хорошего общества, Тамара не могла привыкнуть к чересчур вольному обращению и беззастенчивому кокетству своей мачехи и большинства дам, с которыми ей приходилось встречаться. Несмотря на блестящее положение, громкие имена, дорогие кружева и бриллианты, которыми они были увешаны, все эти дамы, с их вульгарными манерами, мелкими интересами и завистью друг к другу, страшно не нравились молодой девушке. Что же касается мужчин, то по отношению к ним она сделалась еще более осторожной, сдержанно относясь к любезностям Тарусова и по возможности избегая общества Угарина. Сначала князь пытался разрушить ледяную стену, возникшую между ними, но, видя безуспешность своих стараний, сам стал относиться к ней с холодной вежливостью.

Отношения Тамары с подругами тоже были очень натянуты. Внутренняя связь между ними была нарушена, и молодая девушка скрепя сердце принимала их приглашения, не имея возможности отказаться. Однажды Катя Мигусова повредила себе ногу и по этому случаю просила своих подруг навестить ее в невольном заключении. Тамара сочла своим долгом побывать у нее и выразить свое участие. Но каково же было ее удивление, когда она застала больную в отличном расположении духа и так громко разговаривавшей, что голос ее слышен был за несколько комнат. У нее в это время сидели подруги Надя и Наташа.

Прерванный приходом Тамары разговор скоро вернулся к прежней теме. Речь шла об их общей подруге по пансиону, Ксении, которая выходила замуж за какого-то морского офицера и уезжала с ним в Одессу. Пользуясь этим случаем, присутствующие дамы выказали глубокое знакомство с интимными делами этого семейства и беспощадно критиковали будущих супругов. Затем, с такими же знанием и доброжелательностью, они перебрали целую массу своих знакомых. Двуличность подруг возмутила Тамару, так как она сама видела, как дружелюбно и предупредительно относились они при встрече к этим же самым особам.

Когда эта тема была окончательно исчерпана, разговор перешел на личные интимные дела, причем Надя с восторгом рассказала о своем знакомстве с молодым дипломатом Рожером де Ружемоном. Тамара почти не принимала участия в этой беседе, хотя в душе удивлялась, как может замужняя женщина так увлекаться едва знакомым ей человеком и так беззастенчиво хвастаться его чересчур частыми визитами.

Наконец Катя Мигусова, закуривая новую папироску, обратилась прямо к молодой девушке:

— Мы откровенно говорим перед тобой, святая Тамара, о наших делишках, а ты молчишь и скрытничаешь. Признайся-ка нам, кто пал жертвою твоих прекрасных глаз и твоей примерной добродетели?

— Никто, — отвечала, улыбаясь, Тамара. — В вашем пресловутом обществе, мне кажется, пленяет и побеждает одно золото, к тому же…

— Как — никто? — перебила Наташа. — Да ведь Тарусов без ума от тебя!

— Если бы ты дослушала, то узнала бы, что я сама не знаю, насколько я оценена. Мой отец об этом ничего не говорит. Может быть, Анатолий Павлович заблуждается на этот счет, и в один прекрасный день для него наступит разочарование, — закончила Тамара с легкой горечью в тоне.

— Твой отец поступает неосторожно, забывая сообщить верным людям о такой важной вещи, — заметила Мигусова.

— Что делать?.. Радуйся, что твой отец был практичнее и не скрыл твоего миллиона. Кстати, ты все еще хочешь сделаться княгиней?

— Более чем когда-либо, и я даже предвижу, что со временем я буду княгиней Угариной.

— Угариной? — переспросила Тамара, слегка краснея. — Но он, кажется, любит другую?

— Любовь — вещь непрочная! Впрочем, поживем — увидим! Я говорю только, что если дело устроится, то я не прочь променять свой миллион на черные глаза прекрасного Арсения. Он мне нравится, да уж пора и устроиться.

Приход нескольких дам прервал разговор, но в душе Тамары этот день оставил неприятное впечатление: ей были противны распущенность и цинизм ее подруг.

Вообще, несмотря на светскую жизнь, которая поглощала целые дни, едва оставляя время для необходимого отдыха, молодая девушка чувствовала внутреннюю пустоту, одиночество и какую-то грусть, делавшую по временам для нее ненавистным общество, в котором она вращалась. Она редко виделась с отцом, вечно погруженным в свои дела и целыми днями не бывавшим дома. Тамара замечала, что какая-то тайная забота удручала его. Что же касается мачехи, то молодая девушка начинала чувствовать к ней сильную антипатию. Ее ненасытная жажда удовольствий, дурной вкус и, наконец, полное равнодушие к мужу, которого она даже не скрывала, — все это возмущало Тамару. Частые посещения одного господина, с которым Ардатова позволяла себе массу бросающихся в глаза вольностей, окончательно оттолкнули молодую девушку от мачехи. Детей Тамара всегда очень любила. Гриша был окончательно заброшен и находился исключительно на попечении нянек. Зато Олю постоянно таскали то в цирк, то в театр. Когда у них бывали гости, девочка не покидала гостиной и ложилась спать в два, три часа ночи, если только не засыпала от усталости тут же где-нибудь на кресле. Мать систематически портила ее, поощряя в ней любовь к нарядам и детское кокетство. Она даже научила ее нескольким шансонеткам и опереточным ариям, которые та распевала с выразительностью, не свойственной ее летам. Тамара попробовала было заняться ею, так как немка-бонна не имела на нее никакого влияния, но Оля оказалась такой капризной, ленивой и упрямой девочкой, что она скоро потеряла терпение. Молодая девушка решилась однажды высказать своей мачехе, что, по ее мнению, непростительно так пренебрегать дальнейшим воспитанием Оли.

— Для нее необходимо взять хорошую, опытную гувернантку, которая постоянно была бы с ней и серьезно занялась бы воспитанием.

Ардатова с неудовольствием выслушала замечание своей падчерицы.

— Ольга еще слишком мала, чтобы серьезно учиться; совершенно излишне нанимать для нее хорошую дорогостоящую гувернантку. Право, мой друг, у нас нет средств делать такие большие затраты.

Тамара с удивлением посмотрела на нее.

— Нет средств! — повторила она. — Мы тратим баснословные суммы на свои туалеты и приемы, а для девочки у нас не на что взять гувернантку? Когда нас нет дома, она целые дни проводит в обществе прислуги.

— Оставим этот разговор и избавь меня, ради Бога, от нравоучений, — возразила сердито Ардатова. — Когда у тебя будут дети, ты сможешь воспитывать их по своей методе. У меня же свой взгляд на воспитание — и я не допускаю ничьего вмешательства.

Тамара замолчала. Ей не хотелось беспокоить отца, который и так казался ей таким расстроенным, печальным и озабоченным, что при виде его сердце болезненно сжималось, хотя она и не знала причины его беспокойства. Но с этого времени она сделалась очень сдержанна по отношению к мачехе. Их вечные поездки вдвоем стали до того скучны, что молодая девушка от души жалела о кистях и книгах, до которых она не дотрагивалась со времени своего возвращения из Стокгольма.

Благодаря всем этим обстоятельствам Тамара еще сильнее привязалась к баронессе Рабен. Она была очень благодарна ей за материнское предупреждение, сделанное на балу, и считала за праздник, когда удавалось провести с пожилой дамой несколько часов и поговорить о спиритизме и других вопросах, интересовавших ее.

Однажды госпожа Рабен пригласила ее к себе на обед. Так как Тамара приехала очень рано, обе женщины устроились в кабинете баронессы и беседовали о своих излюбленных предметах. В первый раз Тамара рассказала своему другу об интересных сеансах, на которых присутствовала у Эриксонов, и под конец сообщила о чудесном видении своей покойной матери.

— Да, я видела и узнала ее! Она дала мне розу — чудный залог своей любви, — закончила свой рассказ молодая девушка. — Я не говорила об этом своим, так как у нас никогда нет времени даже подумать о чем-нибудь серьезном. Я веду жизнь настоящей ленивицы и, право, больше устаю одеваться и раздеваться по пяти раз в день, ездить по балам и делать визиты, чем когда я серьезно работала.

Ее прервал приход лакея с книгами в руках.

— Поблагодарите барона и передайте, что я жду его вечером, — сказала баронесса, взяв книги.

Пока она искала очки, Тамара взглянула на заглавие книг.

— Это сочинения о спиритизме и, кажется, очень интересные. Мне очень хотелось бы прочесть их, — заметила она.

— Я думаю, что владелец с удовольствием отдаст книги в ваше распоряжение. Это один убежденный спирит, который и мне помог уяснить истинную цель жизни.

— Кто же этот господин? — с любопытством спросила Тамара.

— Один молодой человек, живущий по соседству… Вон тот угловой балкон — его… Ах! Он очень несчастен: ему всего лишь тридцать лет, а между тем он не владеет обеими ногами!

— Боже мой! Как же случилось с ним это несчастье? — с участием спросила молодая девушка.

— Случай на охоте! Дело было осенью, он заблудился и попал в болото, где и увяз чуть ли не по пояс. Его нашли только на рассвете и привезли домой в почти бессознательном состоянии. Он долго хворал, был на волосок от смерти, но в конце концов поправился, хотя обе ноги оказались парализованными. В то время ему было двадцать четыре года, и вы можете представить себе его душевное состояние. Он просто с ума сходил! Но, к счастью, в Париже, куда он ездил советоваться с докторами, он познакомился с одним спиритом, который обратил его и успокоил бурю, бушевавшую в душе. Когда я познакомилась с ним, то была поражена его спокойствием и покорностью своей судьбе. Конечно, бедный молодой человек в некотором роде исключен из общества, и у него мало кто бывает; но зато он создал себе совсем иную жизнь. У него богатая библиотека, он получает массу книг и журналов, занимается переводами и другими литературными работами. Кроме того, сделался прекрасным резчиком по дереву.

— Как мне хотелось бы познакомиться с этой интересной личностью!

— Он будет у меня сегодня пить чай. Если бы вы были свободны и могли остаться, я с удовольствием познакомила бы вас с моим бедным больным. Он тоже был бы рад поговорить с вами.

— Дорогая Вера Петровна, позвольте мне послать кого-нибудь из вашей прислуги предупредить мачеху, что я остаюсь у вас.

— Охотно, дитя мое, но ведь вы собирались ехать в театр. Зачем лишать себя этого удовольствия?

После обеда госпожа Рабен разговаривала с одним из просителей, осаждавших ее. Пользуясь этим случаем, Тамара взяла одну из только что присланных книг и, устроившись в будуаре баронессы, вся углубилась в чтение, чрезвычайно заинтересовавшее ее.

— Тамара, куда это вы пропали? Пойдемте, мой друг, я познакомлю вас со своим наставником! — раздался голос баронессы.

Молодая девушка поспешно встала со своего места и вместе с Верой Петровной прошла в маленькую гостиную, где у стола в кресле для больных сидел молодой человек. Тамара с удивлением разглядывала больного: она представляла его себе совсем по-другому. Перед ней сидел очень красивый молодой человек, с матово-бледным цветом лица; густые черные волосы падали на широкий лоб, свидетельствовавший о развитости ума; маленькие черные усики слегка прикрывали строгий, но прекрасно очерченный рот, а низ лица был обрамлен небольшой шелковистой бородкой. Ноги больного были закутаны в полосатое плюшевое одеяло.

— Позволь представить тебе барона Магнуса Лилиенштерна, моего друга и наставника в спиритизме, — сказала баронесса.

Тамара быстро подошла к креслу и протянула руку молодому человеку, проницательно смотревшему на нее своими большими голубовато-серыми глазами, в которых светилось глубокое, ясное спокойствие. С первой же минуты молодая девушка почувствовала большую симпатию к больному. Казалось, она встретила давнишнего старого друга. Когда барон сказал, что очень счастлив познакомиться, так как много слышал о ней хорошего от баронессы, Тамара с простодушной улыбкой отвечала:

— Баронесса хорошо относится ко мне и поэтому судит выше, чем я того стою; но она сообщила, что вы разделяете нашу веру в спиритизм и раскрыли перед ней это утешительное учение.

— Я был бы рад, если бы все люди разделяли со мной это убеждение, давшее покой моей душе и поддержавшее меня в тяжелые минуты испытания.

Тамара с участием взглянула на него.

— Я знаю, какое ужасное испытание постигло вас и считаю за счастье, что имею возможность познакомиться с человеком, на деле доказавшим свою веру. Здоровый и счастливый легко верит всему, но только в несчастье познаются наша покорность судьбе и наша вера!

Глаза Магнуса вспыхнули огнем.

— Да, — сказал он дрожащим голосом, — говорят, что вера есть поддержка несчастных и обездоленных и что она укрепляет колеблющиеся сердца. Вера удерживает человека от отчаяния и от попытки самоуничтожения!

— Я понимаю: нужно больше мужества, чтобы жить, чем умереть, — отвечала Тамара тихим голосом. — Но ведь самоубийство — средство трусов, надеющихся избежать борьбы, дезертируя с поля битвы. Но вы, как говорила мне баронесса, — вы сумели победить свою судьбу и создать себе тихую, разумную жизнь.

— Да, наука и искусство развлекают меня в моем уединении и не дают мне чувствовать моего одиночества.

— Отчего вы ведете такую замкнутую жизнь? Вы могли бы иметь кружок близких знакомых и развлекать себя беседой с ними. Разве у вас нет в Петербурге ни родственников, ни друзей?

— Ваши слова радуют меня. Они доказывают, что вы, по крайней мере, находите удовольствие в моем обществе. Но будьте уверены, что большая часть счастливых людей отвернется от меня.

— Давно ли у вас был Угарин? — спросила баронесса.

— Уже три недели, как я его не вижу.

— Как? Вы знаете князя? — спросила с удивлением Тамара.

— Он приходится мне двоюродным братом. Его мать была Лилиенштерн — родная сестра моего отца.

— Такой близкий родственник — и никогда не говорил мне о вас!

Грустная и в то же время ироническая улыбка появилась на губах барона.

— Что же он мог бы сказать вам обо мне? Арсений живет в свете и для света, откуда я исключен, а общество терпит только полезных членов, то есть таких, которые забавляют или как-либо служат ему. Я знаю это по опыту, и было время, когда я считал себя глубоко несчастным, видя, что все, на кого я смотрел как на друзей, покинули меня. Но потом я научился заменять общество людей умственной работой, и с тех пор не чувствую себя одиноким. И, право, от этой замены я только выиграл!

— Как ни полезен подобный жизненный опыт, но, мне кажется, очень трудно примириться с этим, — заметила Тамара, глубоко вздыхая. — Вы меня просто пугаете! Неужели только чистый эгоизм связывает людей между собой? Когда живешь в таком многолюдном обществе, как я, то очень грустно думать, что все расположение, вся кажущаяся дружба относятся не лично к нам, а к той пользе, которую мы можем принести, и что при первом же несчастье нас безжалостно покинут!

— Не огорчайтесь! Я надеюсь, что Господь избавит вас от любого несчастья. Кроме того, и в обществе встречаются люди добрые и великодушные, доказательством чего служит баронесса. Может быть, вам будут встречаться только такие — я же мизантроп и смотрю мрачно на мир.

— Нисколько! Вы приобрели покой души и нашли в себе силу, благодаря которой свет уже не может оскорбить вас. Но кто знает, — прибавила печально Тамара, — что готовит мне будущее?

— Если вы хотите знать свою судьбу, дорогая Тамара, то попросите барона составить ваш гороскоп или взглянуть на линии вашей руки, — сказала, смеясь, госпожа Рабен. — Это второй Нострадамус, и будущее не имеет от него тайн.

— Ах! Скажите мне, ради Бога, что готовит мне судьба! — вскричала молодая девушка.

Магнус слегка покраснел.

— Если бы Нострадамус мог слышать вас, баронесса, то был бы очень возмущен таким сравнением! Но, правда, я изучал хиромантию, и если вы дадите мне руку, я постараюсь прочесть вашу судьбу.

Тамара быстро пододвинулась к барону и протянула ему свою маленькую руку.

— Это рука артиста! Какое искусство вы изучаете? — спросил тот с улыбкой.

— Живопись, — ответила молодая девушка, краснея под его пылающим взглядом.

Магнус долго и внимательно рассматривал пересекающиеся на ладони линии.

— Вы видите что-то дурное? Я замечаю, что ваше лицо омрачилось… Ради Бога, не скрывайте от меня ничего…

— Линии вашей руки сложны, и по ним очень трудно читать. Тем не менее я могу сказать, что вам предстоит перемена в материальном положении, что вам придется много бороться и перенести много волнений. Но из этой борьбы вы выйдете победительницей и будете жить покойно и счастливо. Больше я ничего не вижу, — закончил Магнус.

— Борьба!.. Волнения!.. Перемена материального положения, — задумчиво повторяла Тамара, охваченная каким-то смутным предчувствием.

Желая отвлечь молодую девушку от ее печальных мыслей, Магнус и баронесса поспешили дать разговору другое направление, и скоро завязалась оживленная беседа, причем барон, с возрастающим удивлением, убеждался в замечательной начитанности и глубоких познаниях Тамары. Скоро они так углубились в научные рассуждения, что баронесса должна была ограничиться ролью слушательницы.

После чая у Магнуса разболелась голова, и он отправился домой. Как только дамы остались одни, Тамара вскричала со сверкающими глазами:

— Ах! Вера Петровна, какой прекрасный и симпатичный человек этот барон Лилиенштерн! Как он умен и начитан и вместе с тем прост и любезен! Он с достоинством переносит свое несчастье, и в его глазах можно прочесть, что ни одна страсть не волнует его души.

Баронесса с улыбкой посмотрела на молодую девушку.

— Да, во всяком случае, это твердый выдержанный характер, сумевший подавить и победить свои страсти. Но, друг мой, барон не всегда был таким смирившимся и избегающим света человеком, как теперь. Он служил в кавалергардском полку, а это далеко нельзя назвать школой добродетели! В то время он жил на широкую ногу и был страстным поклонником женщин. За несколько месяцев до несчастного случая на охоте он обручился с очень красивой, хотя и не особенно богатой девушкой. Осталось всего несколько недель до свадьбы, когда случилось это ужасное несчастье. Тяжелая болезнь лишила его ног и расстроила его состояние. Когда невеста узнала об этих двух обстоятельствах, она твердо и хладнокровно отказалась от него!

— О, какое низкое создание! Покинуть любимого человека в такую тяжелую для него минуту! — с негодованием вскричала Тамара.

— Она любила его красивым и здоровым, но не неизлечимо больным. Шесть недель спустя она вышла замуж за другого. Когда Магнус узнал об этом, все думали, что он сойдет с ума. В это-то время его и отправили в Париж, откуда он вернулся просто неузнаваемым. Бурное отчаяние сменилось спокойной покорностью своей судьбе. Он привел в порядок свои расстроенные дела, кроме того, неожиданно получил большое наследство — и теперь стал гораздо богаче, чем был прежде. Но барон продолжает жить очень просто и делает много добра.

Тамара вернулась домой, очень довольная этим вечером. Ей казалось, что струя свежего воздуха ворвалась в удушливую атмосферу, в которой она жила. Серьезный и интересный разговор с Магнусом освежил ее утомленную душу.

Рассеянная жизнь, которую она вела, мало-помалу изгладила это впечатление. Но несколько дней спустя оно с новой силой восстало в ее душе, когда за одним парадным обедом ей пришлось сидеть рядом с Угариным. Князь, как уже говорилось выше, держал себя очень сдержанно по отношению к Тамаре. Так как Угарин по преимуществу разговаривал со своей соседкой справа, молодая девушка внимательно вгляделась в его лицо. Она нашла в нем фамильное сходство с Магнусом, но при этом сравнении все преимущество было на стороне последнего. Сколько ума и тонкой наблюдательности отражалось в его блестящих серых глазах и на бледном лице! Каким глубоким значением и, в то же время, скромностью дышала каждая его фраза! Испытующим взглядом Тамара окинула фигуру князя Угарина. Он также был бледен, но вся наружность его дышала утомлением человека, пресыщенного жизнью. Насмешливое и высокомерное выражение играло на губах, а в черных глазах светилось полнейшее довольство собой.

Да, герой ее грез умер — остался же человек, бесспорно очень красивый, но бессодержательный, сухой эгоист, блестящая ничтожность, пустоту которого уже не скрывала для нее обольстительная внешность.

В эту минуту князь неожиданно обернулся и с удивлением заметил испытующий взгляд молодой девушки. Тамара, желая как-нибудь выйти из своего неловкого положения, обратилась к нему со следующими словами:

— Знаете, Арсений Борисович, в прошлое воскресенье я познакомилась у баронессы Рабен с вашим кузеном, бароном Лилиенштерном. Какой это любезный молодой человек!

— Вы видели Магнуса? Ужасный оригинал! Он прячется, как сова, когда бы мог вести приличную и веселую жизнь.

— Ну, это, мне кажется, довольно трудно для больного человека.

— Ничуть. Ему никто не мешает принимать у себя и приказывать возить себя в театры и на вечера. Слава Богу, горло у него достаточно здорово, чтобы пить шампанское, а руки достаточно тверды, чтобы держать карты!

Тамара с нескрываемым удивлением слушала эти слова, и в голосе ее звучало негодование, когда она отвечала князю:

— Мне кажется, что недостаток любви в окружающих заставляет барона вести такую уединенную жизнь, и, право, он только выиграл, покинув эгоистическое общество, отвернувшееся от него именно в ту минуту, когда он больше всего нуждался в сочувствии. Баронесса говорила мне, что в то время и денежные дела его расстроились. Это было большим счастьем для барона, так как оставайся он богатым, общество не отвернулось бы, но сделало из него карикатуру. Страдания и одиночество открыли ему глаза, и он понял всю несостоятельность светской дружбы. Умственный труд и долгие размышления сделали из барона Лилиенштерна чрезвычайно интересного собеседника, и, должна вам признаться, я еще ни одного вечера не проводила так приятно со времени моего возвращения из Стокгольма.

— Во всяком случае, Магнус может гордиться, что заслужил такую похвальную речь из прекрасных уст. Для паралитика же это вдвойне лестно! — заметил князь с легкой иронией.

— Разговаривая с ним, даже не замечаешь его болезни. Его ум и глубокие знания значат гораздо больше, чем физическое здоровье. Не все то золото, что блестит, князь! — добавила Тамара с загадочной улыбкой.

Краска стыда залила бледное лицо Угарина. Несмотря на ясный взгляд молодой девушки, он заподозрил в этих словах намек на свою особу. Самолюбие его было оскорблено. Неужели в глазах Тамары несчастный паралитик стоял выше него, блестящего офицера?

— Я больше не сомневаюсь, что разговор с Магнусом очаровал вас. Только я не знал, Тамара Николаевна, что вы так интересуетесь сухими науками, которые изучает мой кузен: историей, археологией, геологией, астрономией, ботаникой, оккультизмом, магнетизмом, спиритизмом и т. д.

Тамара улыбнулась.

— Я вижу, что и вам знакомы эти науки, Арсений Борисович, а между тем я никогда не слыхала, чтобы вы говорили о них. Да, я очень интересуюсь науками, расширяющими наш умственный горизонт. Как не стараться постигнуть того, что скрыто от нашего несовершенного зрения? В природе, коснетесь ли небесных миров, станете ли изучать царство растительное или животное — всюду вы встречаетесь с необъяснимыми вопросами, разрешить которые должен стремиться развитой ум. Я уже не говорю об окружающем нас эфире, который так прозрачен и который, в то же время, — непроницаемая завеса, скрывающая от нас невидимый мир… Невидимый мир! Мир, населенный мириадами существ, некогда живших на земле! И это все наши умершие родные, наши исчезнувшие друзья!.. Жизни человеческой не хватит, чтобы изучить все то, что поражает наш взгляд, что мы можем исследовать при помощи наших пяти чувств; но уже счастлив тот, кто сумел понять неразрывную цепь, соединяющую все существа, начиная от пропасти хаоса и кончая блестящим венцом творения, кто осознал, что в этом бесконечном ряду мы призваны помогать и покровительствовать низшим существам и безусловно повиноваться высшим.

Тамара говорила с увлечением, и князь с изумлением слушал ее, хорошо понимая, что разговор с Магнусом должен был доставить удовольствие молодой девушке, которая действительно была очень начитанна и, очевидно, много размышляла. Наконец Угарин выпрямился, и на лице его появилось добродушно-насмешливое выражение.

— Я преклоняюсь перед глубиной вашего ответа и теперь вполне убежден, что вам было приятно общество моего кузена. Я думаю, что вы смотрите, как на совершеннейших невежд, на всех тех, кто ни разу не затронул в разговоре с вами ни одного серьезного вопроса. Но что вы хотите, Тамара Николаевна? Мы, бедные профаны, не знакомы с серьезными науками, так как у нас нет времени заниматься отвлеченными вопросами, хотя это и не мешает любить природу по-своему. Я, например, обожаю звезды… когда они украшают грудь. Относительно же мира растительного я могу сказать, что изучаю с завидным постоянством виноград, особенно в виде его сока всех сортов! Даже животных люблю, когда они появляются передо мной в жареном виде. Металлы же — это моя страсть, особенно когда они звенят в виде золотых монет в кармане, или когда они, в виде бриллианта, сверкают на моем пальце. Наконец, если я выпью много вина и душа моя погрузится в мрачный хаос, я стремлюсь в эфир (говоря иначе — свежий воздух), который освежает мою пылающую голову.

Голос князя звучал такой откровенностью и таким неподдельным добродушием, что Тамара рассмеялась от всего сердца.

— Боже мой! Какие глупости вы рассказываете, Арсений Борисович! Но, скажите откровенно, неужели вы не находите никакого удовольствия в серьезном чтении, дающем пищу душе?

— Уверяю вас, что не могу много времени посвящать чтению, но сомневаюсь во всем. Душе же своей даю достаточную пищу: каждый год я исповедуюсь и причащаюсь. Я даже умерщвляю свою плоть, лишая себя табака на первой и последней неделе Великого поста, хотя должен признаться, что в это время я бываю невыносим, а потому из милосердия к ближним обыкновенно сокращаю это испытание. Кроме того, я спирит благодаря обратившему меня Магнусу. Только ужасно боюсь злых духов, которые могут овладеть мною… Серьезно! — добавил он, видя недоверчивое выражение лица Тамары.

— В таком случае, — возразила молодая девушка с лукавой улыбкой, — вам следовало бы избегать самого себя, так как теперь, когда вы признались во всех своих добродетелях, мне кажется, что злые силы немного сродни вам.

Князь громко расхохотался.

— Честное слово! Это возможно. Раз вечером, возвратившись домой, я увидел в зеркале черта: это было ужасно!

— Может быть, в этот вечер вы слишком горячо изучали таинственные силы виноградного сока, — сказала, смеясь, Тамара. — Впрочем, это видение только подтверждает мое предположение, что вам следует избегать самого себя.

Полусмеясь, полуобиженно Угарин взглянул на свою соседку.

— Что за злой язык у вас, Тамара Николаевна! Вы утверждаете, ни больше, ни меньше, что я самого себя принял за дьявола!

Тамара не имела времени ответить, так как обед кончился, и все направились в гостиную. Здесь к ней подошел Тарусов и заговорил о спиритизме, которым, по-видимому, очень интересовался. С некоторого времени между ним и молодой девушкой установились дружеские отношения, что, очевидно, поощрял и сам Николай Владимирович.

Немного погодя Ардатова, после бурного объяснения со своим мужем, заперлась в комнате, объяснив, что у нее сильная мигрень и она целый день проведет дома. Пользуясь этим случаем, Тамара отправилась к баронессе Рабен. Последнюю она застала в кабинете с бледной и расстроенной молодой девушкой, глаза которой опухли от слез. Вера Петровна казалась очень взволнованной. Поцеловав Тамару, она сказала ей:

— В гостиной сидит Лилиенштерн, которого я оставила одного, чтобы поговорить со своей крестницей. Займите его, мой друг! Я через минуту приду к вам.

В гостиной у окна сидел больной с журналом в руках. При виде молодой девушки он выпрямился и с улыбкой пожал протянутую ему руку. Скоро между молодыми людьми завязался оживленный разговор, и Тамара рассказала барону про свой спор с Угариным. Магнус от души смеялся и поблагодарил ее за горячую защиту. Затем разговор перешел к спиритизму.

— Как жалко, что у нас так мало последователей спиритизма! — заметила со вздохом молодая девушка. — Это учение действует так облагораживающе, что, конечно, могло бы иметь большее влияние на людей! У нас же о нем редко кто говорит. Одни не имеют ни малейшего понятия, другие при одном только слове «спиритизм» смеются вам прямо в глаза.

— Что вы хотите? Не все то, что прекрасно и полезно, нравится людям, — усмехнулся Магнус. — И, откровенно сказать, я глубоко убежден, что еще долго истинный спиритизм будет достоянием только тесного кружка избранных людей! Большинству же он ненавистен, потому что постоянно напоминает о смерти. Раз признав дальнейшую самостоятельную жизнь души, нельзя уже отрицать ответственности за свои земные деяния, а теория бесследного уничтожения сама собой рушится. Теперь посудите сами, может ли нравиться нашему деморализованному и эгоистическому обществу перспектива неизбежного отчета в своей жизни?.. Несколько лет тому назад спиритизм вошел в моду, и считалось особенным шиком устраивать у себя сеансы. Явилось даже соревнование, и кружки, достигавшие лучших манифестаций, хвастались этим перед другими. За медиумами бегали, как за какой-нибудь диковинкой, им льстили, за ними ухаживали. Все были с головы до ног спиритами. Это было какое-то бешеное увлечение… но и только! Спиритизмом развлекались как всякой другой модной фантазией, и, конечно, явились фокусники, из интереса или нет фабриковавшие манифестации, которым с энтузиазмом верили, так как во что бы то ни стало хотели забавляться. К тому же темнота очень благоприятствовала всевозможным любовным интригам. Напрасно серьезные адепты спиритизма протестовали против подобной профанации — голос их терялся среди всеобщей разнузданности. Затем мода прошла, и все само собой прекратилось. Но вы понимаете, что веденное таким образом дело могло возбудить только презрение и недоверие.

— Как все это печально! И я тоже убедилась, что… — Тамара вдруг оборвала фразу, так как в эту минуту до них донеслись сдавленные рыдания.

Водворилось тяжелое молчание.

— Жизнь несет с собой столько разочарований и горьких испытаний, что слезы являются естественным выражением нашей слабости, — сказал Магнус, отвечая на вопросительный и грустный взгляд молодой девушки.

Снова наступило молчание, но через несколько минут в гостиную вошла очень взволнованная баронесса и в изнеможении опустилась в кресло.

— Эта неприятная история совершенно расстроила мне нервы. Слава Богу, что завтра, наконец, Мелания уезжает! — сказала недовольным тоном баронесса.

— Не волнуйтесь так, дорогая Вера Петровна! Эта бедная девушка кажется очень несчастной! Не будет нескромностью с моей стороны спросить, что ее так огорчает?

— Необходимость уступить жениха своей милейшей мамаше, которая предполагает сама выйти за него замуж, — ответила лаконично баронесса.

— Как вы сказали? — спросила Тамара, думая, что она ослышалась.

— Что вы удивляетесь? Это факт, хорошо характеризующий наши нравы. Вот вся история в нескольких словах: мать Мелании была бедной девушкой, вышедшей, благодаря счастливому случаю, за очень богатого человека, который через два года после свадьбы умер, оставив жене все свое состояние. От второго мужа у нее родилась дочь, моя крестница, которую вы сейчас видели. Ведя светскую и рассеянную жизнь, мать очень мало занималась своим ребенком, воспитывавшимся в казенном заведении. Госпожа же Одинкова после смерти второго мужа уехала за границу. Когда Мелания окончила курс, она жила у своей родственницы, где познакомилась с одним мелким чиновником, очень бедным, но красивым молодым человеком. Скоро они обручились. К несчастью, мать внезапно почувствовала особенный прилив нежности и приехала, чтобы присутствовать на свадьбе и позаботиться о приданом своей дочери. Увидев будущего мужа дочки, она решила, что это подходящая и для нее партия, и дала понять, что ее состояние несравненно больше приданого дочери. Одним словом, она так прекрасно все устроила, что молодой человек, отличавшийся большой практичностью, бросил свою невесту и обручился с ее матерью. Мелания вышла из себя, так как любила этого негодяя. Я боялась, что она выкинет что-нибудь безумное на свадьбе и поспешила отправить ее в Ниццу, где у нее есть родные.

— Боже мой, какой ужас! — вскричала Тамара, покраснев от негодования. — Неужели же эта парочка осмелится показаться кому-нибудь на глаза?

— Ба! Отчего же нет? Вы знаете, что ответила мне мамаша, когда я сделала ей одно замечание? «Я очень огорчена, что Мелания так недостойно ведет себя. Но разве не было бы смешно, если бы я пожертвовала счастьем двух людей ради каприза этой девочки? Детская любовь недолговечна: только пылкая страсть женщины, узнавшей жизнь, может дать счастье человеку». Ей сорок девять лет, а ему двадцать восемь. Но из этих слов вы можете понять, что она не постесняется сделать свадебные визиты.

— И вы примете ее?

— Дорогая моя Тамара, — сказала, смеясь, баронесса, — если я буду принимать только безупречных особ, то мой круг будет очень невелик. Один в поле не воин, говорит пословица. Что могу я сделать? А наше общество необыкновенно снисходительно к пороку.

— Я не потерплю в своем доме ни одной особы с сомнительной репутацией и никогда не подам руки человеку, которого презираю! — вскричала Тамара.

— Ай, ай! А где же христианское милосердие и снисходительность спиритки к слабостям ближнего? — улыбнулся Магнус.

— Это не милосердие, а преступная снисходительность к порокам, которые нельзя терпеть в обществе. И кто знает? Может быть, люди станут сдерживаться, если им дадут почувствовать, что страсти в такие годы делают их смешными.

— Не будьте такой воинственной, Тамара! Мне кажется, что я слышу вашу покойную мать. Надо принимать свет таким, каков он есть! За редкими исключениями все грешат, и нет такого возраста, в котором люди добровольно отказались бы нравиться и очаровывать других. — Трудно остановиться, когда с самой ранней юности люди бросаются в вихрь страстей. Подобно разъяренной стихии, эти страсти захватывают вас и поглощают в своих бурных волнах честь, долг, здоровье и саму жизнь. Ослепленные этой адской вакханалией, которая называется наслаждением, люди не имеют времени ни думать о будущем, ни оглянуться на прошедшее, пока не настанет час смерти. Но не нам дано изменить этот порядок вещей! Мы должны заботиться только о том, как, соприкасаясь с пороком, не запачкаться самим!

— Нет, я не согласна на такие компромиссы! Я хочу иметь право открыто презирать тех, кто этого заслуживает, — возразила Тамара с пылающим лицом.

IV

Последний разговор с баронессой произвел глубокое впечатление на Тамару, и она стала подозрительно относиться ко всем людям, с которыми ей приходилось встречаться. Но знакомые в большинстве казались ей такими добрыми и любезными, что у нее появилась мысль, не заблуждается ли баронесса, высказывая свои взгляды на общество. Незадолго до Рождества случилось одно обстоятельство, давшее новое направление мыслям молодой девушки. Однажды утром отец призвал ее в свой кабинет и объявил, что капитан Тарусов просит ее руки и что, находя эту партию вполне подходящей, он изъявил со своей стороны полное согласие, предоставляя, конечно, окончательное решение своей дочери.

— Но, папа, я нахожу, что я недостаточно люблю Тарусова, чтобы сделаться его женой! — ответила, краснея, Тамара.

— Э, моя дорогая, поверь мне, браки, заключенные по любви, далеко не всегда счастливы, — сказал с горечью Ардатов. — Тихое и спокойное чувство, основанное на взаимном уважении и на сходстве убеждений, представляет лучшую гарантию будущего благополучия. Тарусов — человек красивый и хорошо воспитанный, с безупречной репутацией, и хотя не очень богатый, но, во всяком случае, живущий в полном достатке. Кроме того, он любит тебя так, как это редко встречается в наши дни. Чего же тебе еще желать? Впрочем, подумай хорошенько, у тебя есть на это время. Тарусов придет за ответом только вечером.

Возвратившись в свою комнату, Тамара глубоко задумалась. Она давно поняла, что Анатолий Павлович ее любит! Он тоже нравился ей своей наружностью, манерами и взглядами, которые высказывал. Но было ли этого достаточно, чтобы на всю жизнь связать себя с человеком?

На минуту в уме возник блестящий образ князя Арсения, но она сейчас же с презрением оттолкнула его. Этот пустой прожигатель жизни, этот легкомысленный поклонник женщин недостоин был даже мысли. О! Как благодарна была она баронессе Рабен, что та открыла ей глаза! Тамара обладала очень сложной натурой, и в ее душе уживались два, по-видимому, совершенно несовместимых качества. Живая, великодушная и необыкновенно восприимчивая молодая девушка, казалось бы, должна была быть слабой и легко поддаваться влиянию любви. Но тут-то и обнаруживалась загадочность ее натуры. Чем сильнее в этом отношении воспламенялся ее ум, тем холоднее и рассудительнее становилось сердце. Любовь медленно овладевала ее сердцем, и достаточно было неожиданного разочарования, чтобы это чувство навсегда было уничтожено. Именно это и случилось с князем Угариным. Как только с идеала была сорвана маска и перед ней обнаружилась вся нравственная несостоятельность ее героя, любовь к нему, питаемая в продолжение четырех лет, исчезла без следа! Мысль Тамары снова вернулась к Тарусову. Краснея, вспомнила она все мелкие факты, ясно свидетельствовавшие о глубокой и страстной любви, которую он питал к ней. Почему бы и ей не ответить ему тем же? Отец прав: медленно развивавшееся чувство, основанное на взаимном уважении и симпатии, разумеется, должно быть выше минутных страстей. Наконец, жизнь в родительском доме сделалась для Тамары действительно невыносимой. Этот вечный вихрь удовольствий, эта вечная погоня за развлечениями утомляла ее, а общество мачехи было ненавистно, особенно с тех пор как родилось подозрение относительно истинных отношений ее к одному постоянному посетителю их дома. Каким было бы счастьем устроить свой собственный семейный очаг и начать спокойную и разумную жизнь!

Результатом всех этих размышлений было то, что в тот же вечер Тамара дала свое согласие Тарусову.

Обручение было отпраздновано торжественным ужином; бракосочетание же назначено после Пасхи, так как, по мнению Ардатовой, приданое не могло быть готово раньше начала Великого поста.

С этого дня Анатолий Павлович сделался постоянным гостем в доме Ардатовых, и Тамара, увлеченная своим новым положением, все больше и больше привязывалась своим честным и доверчивым сердцем к человеку, которого она выбрала и горячая любовь которого, казалось, служила залогом счастливого будущего.

Первое время ничто не смущало счастья молодых людей; но по мере того как близость отношений между ними все возрастала, стали выступать наружу черты характера Тарусова, прежде совершенно скрытые в условиях светской жизни.

Прежде всего, Тамаре не понравилось семейство жениха. Тарусов жил у своего дяди, старого отставного полковника, жена которого, женщина тридцати восьми лет, была страшной кокеткой, несмотря на свою малопривлекательную наружность. Часто посещая этот дом в качестве будущей родственницы, молодая девушка скоро заподозрила, по обращению дяди и тети с Анатолием Павловичем, что последний находился в зависимом положении от них. Эта мысль несколько шокировала ее, но, по своей неопытности, она не поняла настоящего положения дел. Затем, на основании долгих и откровенных разговоров со своим женихом, она пришла к убеждению, что Анатолий Павлович обладает далеко не обширным умом и вне светской жизни является человеком ограниченным, тяжелым, рутинером, отличающимся мелочным фатовством и порядочной дозой упрямства.

Однажды она с мачехой обедала у Тарусовых. После обеда жених пожелал показать ей свой кабинет. Молодая девушка с любопытством рассматривала фотографические карточки, оружие и другие предметы. Затем, подойдя к книжным шкафам, она стала просматривать заглавия многочисленных томов, переполнявших полки. Здесь были собраны, по большей части, классические сочинения и книги научного содержания, между которыми Тамара заметила даже астрономический журнал.

— А! Ты тоже интересуешься этой наукой, Анатолий? Как я рада, что наши вкусы так сходятся! — сказала Тамара, беря несколько номеров и садясь к столу, чтобы перелистать их. Посреди письменного стола, под большим пресс-папье, лежал последний номер того же журнала. Но каково же было изумление Тамары, когда она убедилась, что он был почти не разрезан.

— Ты не особенно усердно читаешь, — заметила она.

— Ах! Этот предмет и статьи, которые печатаются здесь, так скучны, что я уже давно отказался читать их.

— Но в таком случае я не понимаю, зачем ты подписываешься на этот журнал?

— Ради товарищей, мой друг, а главным образом, ради посетителей, — ответил, смеясь, Тарусов. — Благодаря этому все думают, что я занимаюсь серьезными науками, а в полку я пользуюсь репутацией ученого.

Тамара покраснела: ей стало стыдно мелочности своего жениха.

Дальнейшие события не внесли ничего нового в их взаимные отношения. Анатолий Павлович был по-прежнему сама олицетворенная нежность. Он не переставал уверять Тамару в своей страстной любви.

— Я знаю, — повторял он, — что у меня масса недостатков, и откровенно сознаюсь в этом. Брани меня, дорогая моя, но не сердись, а, главное, сильней люби меня! Твоя любовь мне необходима, так как без тебя я не могу жить!

Был один из приемных дней у Ардатовых. Анатолий Павлович, более чем когда-нибудь влюбленный и нежный, в этот день обедал у них и вечером в ожидании гостей сидел в гостиной наедине со своей невестой.

— Ты нездорова, Тамара? — нежно спросил Тарусов молодую девушку, которая, бледная и расстроенная, нервно теребила кружева своего платья.

— Нет, мой друг, я здорова. А между тем что-то такое, в чем я не могу дать себе отчета, заставляет болезненно сжиматься мое сердце; какое-то неопределенное беспокойство преследует меня с самого утра, и я вздрагиваю при малейшем шуме! Этой ночью я видела во сне, что гуляю по лугу, усыпанному роскошными цветами и залитому яркими лучами солнца. Вдруг небо сразу потемнело и стало опускаться на меня, как какая-то свинцовая крыша! Полураздавленная, я, задыхаясь, отбивалась изо всех сил, думая, что погибну под этой страшной тяжестью, — и проснулась, обливаясь холодным потом!

— Это, дорогая моя, был просто кошмар, не имеющий, конечно, никакого значения. Ты очень нервна, и эта нервность заставляет тебя мрачно смотреть на вещи. Но, слава Богу, мы скоро будем соединены навеки! Тогда моя любовь, мои нежные заботы о тебе рассеют это болезненное настроение. В данную минуту нам не угрожает несчастье. Но если бы, по воле Божьей, тебя постигло какое-нибудь горе, то разве я не с тобою, чтобы помочь перенести его и разве моя пылкая любовь не сумеет облегчить тебе его?! О! Ты еще не знаешь, как я люблю тебя! Ты составляешь лучшую часть моей души, и без тебя жизнь казалась бы пустой и бесцельной!

Он страстно привлек ее к себе и горячо поцеловал. Сильно взволнованная Тамара, охваченная чувством благодарности, доверчиво возвратила ему поцелуй.

В эту минуту звонок в прихожей возвестил прибытие первых гостей. Вошел адмирал и почти следом за ним две дамы; затем приехал Пфауенберг с запиской от баронессы Рабен, в которой та извинялась, что не может приехать, так как у нее сильная мигрень. Медиум Калхаса был по обыкновению очень мил и любезен, злословя ровно столько, чтобы развлечь и позабавить общество на счет слабостей и неудач ближнего. Все это он говорил так мило, и глаза его при этом светились таким добродушием, что, конечно, никому и в голову не пришло бы обвинять этого очаровательного Этеля Францевича в злом умысле. Собралось уже многочисленное общество, когда, наконец, прибыл князь Угарин, недовольный и, видимо, чем-то рассерженный. Пока князь раскланивался с хозяином дома, Тамара уже во второй раз поймала странный взгляд, который Пфауенберг устремлял на ее отца. В нем странным образом смешивались участие и злорадство. Изумленная этим обстоятельством, Тамара стала наблюдать за ним и заметила, что этот, обыкновенно такой мягкий и любезный, офицер каким-то жестко насмешливым взглядом посматривал на ее мачеху, на Тарусова и на нее.

Смутное опасение, смешанное с гневом, овладело душой молодой девушки. Тем не менее она внимательно слушала Пфауенберга, который, как только Арсений Борисович вышел из гостиной, стал по-своему объяснять причину его дурного расположения духа. Дело шло о пикантном скандале, происшедшем между князем и мужем Елены, которым вдруг овладела ревность. К этому неудачному любовному приключению присоединился еще большой проигрыш в карты. Все весело смеялись над этой историей, но Тамара почувствовала в душе глубокое презрение к этим беззастенчивым сплетням.

Было уже около половины двенадцатого, когда в гостиную вошел один запоздавший посетитель. Это был пожилой господин, биржевой маклер, занимавшийся делами Ардатова. В данную минуту он, видимо, был чем-то расстроен и взволнован.

— Где ваш муж? Мне необходимо сию же минуту переговорить с ним об очень важном деле, — сказал он, торопливо здороваясь с хозяйкой дома.

— Он играет в карты в зеленой гостиной. Я сейчас позову его…

— Не беспокойтесь! Я сам найду его, — ответил старый финансист, поспешно проходя в указанную ему комнату.

При виде его Ардатов, бледнея, поднялся со своего места. Едва дав время поздороваться вновь пришедшему с присутствующими гостями, Николай Владимирович спросил его вполголоса:

— В чем дело?.. По вашему лицу я вижу, что-то такое случилось…

— Да, ужасная и совершенно неожиданная вещь! Сегодня в шесть часов застрелился Аруштейн… разорение полное… Но пройдемте в ваш кабинет.

Николай Владимирович слушал с широко раскрытыми глазами. Вдруг бледное лицо его сделалось темно-багровым, он хотел говорить, но слова не сходили с его онемевших губ. Взмахнув конвульсивно руками, как пораженный молнией, он упал на ковер, прежде чем собеседник успел поддержать его.

Поднялся шум. Игроки вскочили из-за своих столов; несколько человек прибежало из большой гостиной. Смутный гул и отдельные восклицания скоро достигли общества, находившегося в будуаре. Тамара почувствовала страшное волнение. Хрустальное блюдечко с апельсином выскользнуло из ее рук, и в одно мгновение она очутилась в игорной комнате. Сначала она ничего не различала, кроме толпы мужчин и женщин; но вдруг эта беспорядочная масса раздалась, и молодая девушка увидала адмирала, несшего при помощи лакеев и нескольких гостей неподвижное тело ее отца. У Тамары закружилась голова, и она, шатаясь, прислонилась к двери. Как во сне видела она Люси, лежащую в истерическом припадке в кресле, и нескольких дам, хлопотавших вокруг нее. Вдруг долетевшие до слуха слова вызвали ее из забытья.

— Неужели поразившая Ардатова новость, что Аруштейн застрелился, справедлива? Возможно ли, что банкир все потерял? — робко спрашивал какой-то отставной генерал.

— К несчастью, да. Говорят, последняя паника на бирже разорила его. Ардатов теряет громадные суммы. Да и не он один долго не забудет этого рокового дня! Пассив, говорят, превышает миллион.

Не слушая дальше, Тамара бросилась в кабинет. Не будучи в состоянии произнести ни слова, она упала на колени около широкого турецкого дивана, на котором лежало теперь безжизненное тело ее отца и близ которого несколько мужчин разговаривали вполголоса.

Минуту спустя к дивану подошли адмирал с доктором. Немедленно же все посторонние вышли из кабинета, за исключением Тамары, которая, прижавшись губами к похолодевшей руке отца, находилась в каком-то бессознательном состоянии.

— Встань, дорогое дитя мое, и оставь нас здесь одних, — сказал адмирал, отечески поднимая за талию молодую девушку.

— Позволь мне остаться, дядя Сережа! — пробормотала та. — Я буду мужественна и стану помогать вам. Только не отсылайте меня отсюда!

— Даю тебе слово, что позову тебя, когда будет можно! Теперь же необходимо прежде всего раздеть твоего отца и тщательно исследовать его положение.

Нетвердыми шагами вышла Тамара из кабинета через дверь, ведущую в переднюю. Последняя была битком набита разъезжавшимися гостями. Между ними был и князь Угарин, которому в эту минуту лакей подавал шубу. Глаза князя встретились с глазами молодой девушки, но Арсений Борисович тотчас же отвернулся и, взяв свою фуражку, поспешно вышел. Печально опустив голову, вошла Тамара в гостиную и в изнеможении опустилась в кресло, полузакрытое большой занавеской. Никто не обратил на нее внимания. Немногочисленные гости, находившиеся еще там, тихо разговаривали, разбившись по группам. Из соседней комнаты доносились истерические рыдания и глухие крики Люси.

Молодая девушка усталым взглядом окинула анфиладу роскошных комнат, залитых ярким светом. Час тому назад они были переполнены пестрой и нарядной толпой, а теперь имели пустынный и унылый вид. Так вот то несчастье, которое она предчувствовала! Так вот что значило то темное, свинцовое небо, которое во сне падало и давило ее!.. Голос Пфауенберга, раздавшийся рядом, привлек ее внимание. Стоя спиной к ней, он ораторствовал перед несколькими мужчинами, лиц которых она не могла рассмотреть.

— Идя сюда, я уже знал, что он застрелился. Знакомый мне участковый пристав рассказывал, что главными кредиторами являются граф Немиров, генерал Зацепин и Ардатов. Последний, говорят, теряет свыше двухсот пятидесяти тысяч! У него не остается буквально ничего…

Конец фразы затерялся в отдалении, так как разговаривавшие вышли в переднюю.

Итак, вот объяснение странных взглядов Пфауенберга, подмеченных ею! Кровь бросилась в лицо Тамары, но ужасный вид вошедшей в эту минуту Люси сразу прервал грустные размышления молодой девушки. Дорогое шелковое платье Ардатовой сплошь было покрыто пятнами от разных эссенций и уксусов, которыми ее приводили в чувство. Кружева и банты смяты и местами разорваны, а распустившиеся волосы беспорядочно торчали во все стороны.

Растерянным взглядом обвела она пустые комнаты и затем, ухватившись обеими руками за голову, стала бегать, как безумная, испуская дикие вопли, перемешанные с рыданиями.

— Ради Бога, приди в себя, мама, и не кричи так рядом с кабинетом, где лежит отец! — вскричала Тамара, бросаясь к мачехе и силой увлекая ее в будуар. — Ну, садись здесь: я сейчас принесу вина.

В столовой стоял накрытый для ужина стол. Огонь люстр и канделябров сверкал на серебре и хрустале, заливая ярким светом целые пирамиды фруктов и цветов. Эта роскошная обстановка представляла резкий контраст с грустным настроением молодой девушки и испуганными растерянными лицами лакеев, в замешательстве толпившихся в дверях. Тамара машинально налила немного вина в стакан и поспешно вернулась к мачехе, лежавшей в каком-то забытьи на диване. Выпив несколько глотков вина, последняя поднялась и задумчиво устремила глаза в пространство, ничего не видя и не слыша.

— Скажи же мне, что такое случилось? — спросила дрожащим голосом Тамара, дотрагиваясь до ее руки.

Это прикосновение подействовало на Ардатову, как удар электрического тока. С диким воплем она вскочила на ноги.

— Случилось то, — вскричала она пронзительным голосом, — что мы сделались нищими, что все, что ты здесь видишь, будет продано, и что нас ожидает позор и бедность!.. А! Пусть этот проклятый Аруштейн не найдет покоя в своей могиле!..

С этими словами она, как безумная, бросилась на диван, стала кататься по нему и кусать подушки. Потом, рыдая и смеясь, разразилась целым градом упреков в адрес мужа, беззаботность и глупость которого допустили такое разорение. Бледная от ужаса Тамара отступила назад. Уж не припадок ли бешенства случился с ее мачехой? Но услышав, как та обвиняет ее отца, она вся вспыхнула и с презрением посмотрела на нее.

— Приди в себя и переноси с большим достоинством постигшее нас несчастье, — сказала она суровым голосом. — И не стыдно тебе обвинять моего отца и заботиться о деньгах в ту минуту, когда он, может быть, навсегда у нас отнят!.. О! Если только он останется жив, я покорно перенесу испытание, ниспосланное нам Господом!..

— Господь!.. Его не существует… Один дьявол управляет всем и радуется нашим страданиям, — вскричала Ардатова.

— Не испытывай судьбу в такую тяжелую минуту и не искушай Бога, чтобы Он не покинул тебя совсем, — строго сказала Тамара. — Опомнись и успокойся, так как нам понадобятся все наши силы для ухода за отцом и для устройства нашей новой жизни.

— Оставь меня в покое, дура!.. Уж не думаешь ли ты, что бедность так романтична? Так знай же, идиотка, что это позор, общее презрение! — Сжатыми кулаками она указала на пустынные комнаты. — Ты видишь эти гостиные! Никогда они уже больше не наполнятся блестящей толпой. Наши гости бежали отсюда, как бегут крысы с корабля, которому грозит крушение. Все теперь отвернутся от нас, и первый — твой любезный Анатолий… Где он? Исчез, как исчезло шестьдесят тысяч рублей, которые должны были сделаться твоим приданым.

Только теперь Тамара вспомнила про своего жениха, и ее сердце болезненно сжалось. Действительно, он скрылся в такую горькую для нее минуту! Его не было тут, чтобы исполнить свои пылкие обещания и поддержать ее в горе! Итак, все, что он говорил несколько часов тому назад, была одна бессовестная ложь, одни пустые слова! — Помимо воли в ее возбужденном уме внезапно возник образ Магнуса. Он тоже был покинут всеми в несчастьи, и даже невеста отвернулась от него.

— Ах, мама! — вскричала она с дрожью в голосе. — Если люди действительно так низки и эгоистичны, как ты говоришь, то стоят ли они, чтобы о них плакать? Те, которые нас истинно любят, поверь, придут к нам, несмотря на нашу бедность! А что мы не будем в состоянии устраивать развлечений толпе, без устали гоняющейся за празднествами и балами, — право, об этом не стоит жалеть!

В эту минуту к ним вошел адмирал. С грустью взглянув на расстроенное лицо Ардатовой, он сказал вполголоса:

— С Николаем был апоплексический удар. Вся правая сторона парализована, но он жив и, по словам доктора, будет жить. Пойдемте к нему, но только будьте осторожны! Ему нельзя волноваться.

Не говоря ни слова, Ардатова повернулась к ним спиной и почти бегом направилась в свою комнату. Тамара посмотрела на адмирала, мрачно глядевшего вслед убегавшей. Но тот, схватив руку своей крестницы, сказал резким тоном:

— Пойдем!

Больной уже лежал в постели. Он тяжело дышал, но глаза были устремлены на открытую дверь. Когда дочь наклонилась и поцеловала его в лоб, Ардатов попытался улыбнуться и слабо пожал левой рукой руку Тамары.

— Я буду ходить за тобой, мой милый, дорогой папа! — нежно сказала молодая девушка.

— И я тоже, так что успокойся и постарайся заснуть, — прибавил адмирал с ободряющей улыбкой.

Когда доктор ушел, обещая опять приехать завтра в десять утра, Тамара сменила свой нарядный костюм на простую домашнюю блузу и села у изголовья больного, погрузившись в тяжелые мысли.

В продолжение долгих и тягостных часов бодрствования молодая девушка пыталась разобраться в хаосе мыслей и обдумать предстоящее им будущее, но нервы ее были так возбуждены, что ум совершенно отказывался работать. Тогда, оставив все материальные заботы, она стала горячо молиться, умоляя Всемогущего Творца сохранить жизнь горячо любимого отца. Эта пылкая молитва не осталась без последствий. Покорность судьбе и глубокая вера в помощь Божию наполнили душу Тамары, вернув ей ясность ума и обычную решимость.

Начинало светать, когда чей-то голос привлек внимание молодой девушки. Оглянувшись, она увидела свою камеристку Фанни, которая, просунув голову в дверь, просила ее выйти на минутку.

— Что тебе надо, Фанни? На тебе лица нет!

— Ах, барышня, мы боимся, не случилось ли чего с барыней! — сказала Фанни, увлекая молодую девушку к комнате Ардатовой.

Перед дверью спальни мачехи стояли бледные и перепуганные горничная и няня Оли.

— Что случилось? Почему вы не войдете? — спросила Тамара, охваченная каким-то мрачным предчувствием, между тем как из запертой комнаты доносились глухие стоны.

— Эта дверь заперта на задвижку; дверь из гардеробной тоже замкнута, — ответила няня. — Когда барыня пришла в свою комнату, она сейчас же отослала нас, говоря, что наши услуги ей не понадобятся. Мы все собрались и разговаривали в комнате экономки. Возвращаясь оттуда к себе, я услыхала страшные крики Оли… Я бросилась к двери, но она оказалась заперта изнутри! И вот уже почти целый час, как мы зовем барыню, но она не отвечает нам и не отпирает двери… Ребенок перестал кричать и только стонет, как вы теперь слышите.

— Но почему же вы не прошли через мою комнату? — спросила Тамара; и, вспомнив, что недавно она сама заделала дверь, через которую ее комната сообщалась со спальней мачехи, поспешно прибавила:

— Пойдемте со мной! Я открою.

Несколько минут спустя Тамара в сопровождении трех женщин, дрожа, входила в спальню мачехи.

Лампа с шелковым абажуром слабо освещала большую комнату. Прямо против двери стояла кроватка Оли, но она была пуста. У другой стены стояла большая кровать Ардатовой, задрапированная красивым атласом. При первом же взгляде на нее у присутствовавших вырвался крик ужаса… На шелковом поясе от пеньюара, привязанном к балдахину кровати, висело тело Люси. Ее посиневшее лицо было страшно искажено…

Молодая девушка почувствовала дурноту и ухватилась за спинку кресла. Она дрожала и едва держалась на ногах. Обезумев от ужаса, камеристка и няня бросились вон из комнаты. Одна Фанни стала искать бедную Олю, продолжавшую стонать. Скоро она нашла ее под диваном, куда бедная девочка забилась в одной рубашке. Всю ее подергивали страшные судороги.

— Позови скорей адмирала, — вскричала Тамара, как только к ней вернулась способность говорить.

Но Сергея Ивановича уже предупредил лакей, которому горничная и няня рассказали обо всем случившемся. Когда Фанни собиралась унести из спальни Олю, дверь открылась и в нее вошел адмирал в сопровождении двух лакеев. Несмотря на страшное волнение, он распорядился, чтобы один из лакеев немедленно бежал за доктором, а сам с помощью другого перерезал шнурок, и, сняв тело Ардатовой, положил его на кровать.

Пришедший доктор мог только констатировать смерть Ардатовой.

— Прошло уже около трех часов с тех пор, как она умерла. Посмотрите, тело начинает коченеть, — прибавил доктор.

Адмирал перекрестился.

— Да смилуется Господь над ее бедной душой! — сказал он. — А вы, господин доктор, не откажите удостоверить, что смерть несчастной произошла от разрыва сердца. Избавьте семейство от нового скандала и от хлопот с духовенством, которое найдет тысячу препятствий к погребению. Наконец, мне кажется, что необходимо скрыть этот ужасный случай от больного, так как это убило бы его.

Тамара с невыразимым ужасом смотрела на искаженное лицо мачехи, представлявшее такой страшный контраст с ее кокетливым нарядом и с бриллиантами, украшавшими ее руки и волосы. Видя, что доктор и адмирал собираются уходить, она быстро выпрямилась.

— Крестный, — сказала она, подходя к ним, — необходимо попросить доктора осмотреть Олю… Фанни унесла ее в страшных судорогах… вероятно, от испуга.

Тотчас же все прошли в детскую, где на диване лежала Оля, немного успокоившаяся благодаря заботам своей няни и доброй Фанни. Доктор внимательно осмотрел девочку, дрожавшую, как в лихорадке, и, прописав ей лекарство, вышел в гостиную.

— Как она? — спросил адмирал.

— В настоящую минуту нет никакой опасности, но я не могу еще ручаться за последствия такого сильного потрясения. Должен вам признаться, что госпожа Ардатова проявила редкий недостаток материнской любви, решившись сделать ребенка свидетелем подобной смерти. Это могло повлечь за собой неизлечимое помешательство. А теперь пойдемте еще раз взглянуть на больного.

Николай Владимирович не спал и, по-видимому, находился в лихорадочном возбуждении.

— Где Люси? — пробормотал он, как только доктор наклонился к нему.

— Она придет, папа! Умоляю тебя, успокойся, — сказала Тамара.

Но больной продолжал волноваться.

— Я хочу, чтобы она сейчас же пришла. О, я ее видел в таком ужасном состоянии! — простонал он.

— Успокойся, Николай! Ты должен понимать, что всякое волнение для тебя вредно! Люси чувствует себя нездоровой вследствие всех этих происшествий. Она придет, но позже. К тому же в настоящую минуту ты не в состоянии выслушивать ее причитаний.

Больной, по-видимому, успокоился и впал в тяжелое забытье.

— Для него необходимо нанять сиделку, — сказал доктор, когда они вышли из комнаты. — У барышни не хватит сил поспевать всюду, а между тем больному необходим постоянный, внимательный уход. Я пришлю вам сестру милосердия, которую хорошо знаю. Вы можете вполне положиться на нее.

Когда дядя с племянницей остались одни, Тамара опустилась в кресло и сжала обеими руками свою голову.

— Ах, дядя Сережа, какой ужасный случай! Правда, вчера Люси была как безумная и проклинала Бога, но я никогда не поверила бы, что она способна на такое преступление!

— Эта женщина всегда была рабой своих страстей и действовала под влиянием минуты, — отвечал со вздохом адмирал. — Разорение, лишавшее ее роскоши и удовольствий, окончательно отняло у нее рассудок; она предпочла смерть бедности! Люси никогда не помирилась бы с нуждой, и, правду сказать, все это к лучшему, так как она превратила бы вашу жизнь в ад. Теперь, дитя мое, надо поторопиться с погребением. Во-первых, куда мы положим тело покойной, чтобы твой отец ничего не подозревал?

— Я думаю, в будуаре. Если закрыть все двери, то оттуда ни голоса священников, ни какой другой шум не достигнут слуха отца; а через зеленую гостиную, дверь которой выходит в коридор, ведущий в прихожую, можно будет вынести гроб. Только будь так добр, дядя, распорядись всем, что нужно для похорон.

— Хорошо, дитя мое, не беспокойся ни о чем! Ступай теперь к больному, а когда придет сестра милосердия, ложись отдохнуть и подкрепи свои силы. Еще много дел нужно привести в порядок!

— Я знаю это и буду сильна. Благодарю тебя за твою любовь к нам.

Больной спал. Вся разбитая, Тамара бросилась в кресло, стоявшее у изголовья кровати, и закрыла глаза. Ей казалось, что она находится под влиянием ужасного кошмара, который давит и парализует ее. Ряд ужасных картин пронесся в уме, но она не в состоянии была размышлять, не в состоянии была углубиться в свое положение. Прошедшее и настоящее как-то болезненно переплелись в ее мыслях. Что же касается будущего, то оно вставало перед ней какой-то мрачной и грозной тайной. Она сама не знала, сколько времени провела в таком полузабытьи, когда вдруг легкий шум заставил ее открыть глаза. Первое, что она увидела, был мягкий и добрый взгляд сестры милосердия, которая, думая, что она в обмороке, с участием наклонилась над ней. Это была женщина средних лет, вся наружность которой внушала доверие и симпатию. Передав сиделке инструкции доктора, Тамара вышла из комнаты больного и прошла в детскую. Бледная, как смерть, Оля крепко спала на диване. Маленький Гриша, свежий и улыбающийся, завтракал, сидя на коленях няни, и, увидев сестру, протянул к ней свои крошечные ручонки. Тамара поцеловала его и затем приказала унести в другую комнату, опасаясь, как бы Оля опять не начала кричать и не испугала бы мальчика. Потом она позвала Фанни и камеристку своей покойной мачехи.

— Нужно позаботиться о покойнице, — сказала она им. — Найдите кого-нибудь вымыть и одеть покойную, так как вы, вероятно, побоитесь сделать это сами.

— Все уже сделано, барышня, — возразила Фанни. — Экономка позаботилась обо всем. Швейцар прислал двух женщин, которые в настоящее время хлопочут около покойницы под наблюдением m-lle Шарлотты. Мы же сию минуту закончим платье, если только вам, барышня, не понадобятся наши услуги.

— Дай мне черное платье, Фанни, и причеши меня.

Войдя в свою комнату, Тамара остановилась на минуту перед зеркалом и усталым взглядом посмотрела на себя. Розовые банты еще украшали ее волосы, а на шее висел золотой медальон, усыпанный бриллиантами. Как отличалось это бледное и расстроенное лицо с темными кругами под глазами и с пылающим лихорадочным взором от веселого улыбающегося, которое это же самое зеркало отражало несколько часов назад! Правда, в эти же несколько часов и вся жизнь Тамары круто изменилась.

Молодая девушка, апатично позволив одеть себя в черное платье и причесать, с усталым видом вытянулась в кресле. Исчезнувшая как тень Фанни скоро опять вошла в комнату, неся на подносе чашку чая, стакан красного вина и несколько бисквитов. Заметив отрицательный жест своей госпожи, добрая девушка чуть не со слезами вскричала:

— Ради Бога, скушайте что-нибудь, барышня! Подумайте только, что со вчерашнего дня у вас крошки не было во рту, а ведь теперь уже час пополудни! Вам необходимо поддержать свои силы. Если вы захвораете, что же тогда будет?

— Ты права, Фанни, мне нужны силы! — ответила Тамара.

С усилием она сделала несколько глотков чая и вина, но пища была ей противна. Тем не менее живительная теплота пробежала по отяжелевшему телу. Тамара легла на кровать и попыталась заснуть.

Но нервы молодой девушки были слишком напряжены для сна, и она погрузилась в свои тяжелые мысли, как вдруг дверь комнаты отворилась, и в нее вошла баронесса Рабен. Сильное волнение мешало ей говорить. С материнским нежным выражением лица она протянула руки к молодой девушке, с глухим криком бросившейся в ее объятия. Долго стояли они обнявшись, пока, наконец, горячие слезы не облегчили сдавленную грудь Тамары. Затем пожилая дама усадила ее на диван и, целуя в лоб, проговорила:

— Не отчаивайся, мое дорогое дитя! У тебя остаются два верных друга — я и адмирал. Тайный голос говорит мне, что милосердный Господь приведет тебя к тихой пристани и дарует тебе счастье!

Под влиянием искренней и великодушной любви, которую проявила к ней баронесса в этот час скорби, Тамара мало-помалу успокоилась. Переговорив обо всем происшедшем, госпожа Рабен пожелала навестить больного.

Ардатов не спал и находился в полном сознании, но видно было, что вместе с сознанием вернулось к нему воспоминание обо всем случившемся и что это воспоминание причиняло ему страшные нравственные муки, перед которыми бледнели физические страдания. Здоровой рукой он слабо пожал руку баронессы и поблагодарил ее за внимание. Только она одна приехала к ним. Некоторые из знакомых ограничились присылкой своих визитных карточек, но уже и это надо считать за большое внимание к совершенно разорившимся людям. Немного погодя баронесса уехала, пообещав вернуться к панихиде и провести ночь с Тамарой, за что молодая девушка от души были благодарна ей.

Скоро приехал адмирал, усталый и измученный. Он рассказал своей крестнице, что, ввиду исключительного положения семейства, ему удалось добиться как от гражданских, так и духовных властей позволения завтра же похоронить покойную. Это, конечно, была большая удача, как по отношению к больному, так и по причине многочисленных дел, требовавших скорейшего приведения в порядок.

Почти вслед за адмиралом вошла баронесса Рабен, а за нею священники. Заперев тщательно двери, все прошли в будуар, где на столе лежало тело покойной. Тамара осенила себя крестным знамением и опустилась на колени. Молодая девушка хотела молиться, но какая-то тяжесть давила ее, и она не могла оторвать глаз от искаженного лица покойницы. Это было ужасно! На нем сохранилось выражение страшного страдания, которое, казалось, еще и теперь продолжало терзать этот похолодевший труп.

Чувство глубокой жалости охватило сердце Тамары.

— Великий Боже! — думала она. — Как ужасно должно быть состояние этой несчастной души! Какие страдания, какие угрызения приготовила она себе, не желая покориться своей судьбе и стремясь избавиться от тела, с которым была связана!

Под влиянием такого настроения Тамара обратилась с пламенной молитвой к Всевышнему Творцу, прося Его простить эту преступную душу и даровать ей покой.

— А ты, несчастная, — мысленно прибавила она, — выслушай мое обещание! Я исполню относительно больного и детей тот долг, от которого ты отказалась. Пусть моя клятва успокоит твою страждущую душу и сделает менее горьким раскаяние!

Приняв такое благородное решение, она влажными от слез глазами взглянула на покойницу. Но что такое? Уж не грезит ли она? — Конвульсивно искаженные до сих пор черты лица покойной приняли выражение строгого покоя, какое обыкновенно накладывает смерть.

— Тамара, — прошептала в эту минуту баронесса, — посмотрите, какая странная перемена произошла в лице покойницы. Выражение страшного страдания сменилось выражением грустной покорности. Не ясно ли это доказывает, что душа все видит и слышит и что наши молитвы приносят ей облегчение?

Молодая девушка молча кивнула головой. Она не сомневалась, что ее обещание было услышано умершей и принято Господом, и снова стала горячо молиться.

На следующее утро, окончив свой траурный туалет, Тамара направилась в будуар, где была отслужена последняя перед выносом тела панихида. Проходя по коридору, она встретила двух лакеев, несших несколько венков — последнюю дань внимания к умершей от ее старых друзей. Между визитными карточками, сопровождавшими эти венки, находилась и карточка князя Угарина.

Горькая и презрительная улыбка скользнула по губам Тамары.

— Бедная Люси! — подумала она. — Неужели твоей душе может быть приятно это последнее внимание общества, которое ты так высоко ценила, и которое вместо горячей молитвы и искреннего сожаления ограничивается присылкой венков и карточек? Из всех друзей, усердно посещавших твою гостиную, ни один не пришел проститься с тобой! Все избегают дома, который поразило несчастье: вероятно, чтобы не испортить приятного впечатления!

Когда панихида кончилась, гроб тихо вынесли через коридор и прихожую. В ту минуту, когда Тамара надевала шубу, вошел Тарусов, при виде которого легкий румянец выступил на бледных щеках молодой девушки. Этот жених, так пылко клявшийся ей в любви, исчез вместе с толпой! Он покинул ее в ужасную минуту, когда все, казалось, рушилось вокруг нее. Ни одного слова утешения, ни одного сердечного пожатия руки не нашлось у него для Тамары! Даже и теперь он старательно избегал взгляда, хотя и предложил любезно свою руку. Они сошли с лестницы, не обменявшись ни одним словом.

— Садитесь со мной, Анатолий Павлович: та карета двухместная, — сказал адмирал.

Усадив обеих дам, мужчины вскочили в свою карету, и печальная процессия двинулась в путь. В продолжение нескольких минут Сергей Иванович молча рассматривал своего спутника, задумчиво кусавшего усы.

— Я очень доволен, что могу поговорить с вами на свободе, Анатолий Павлович, — сказал адмирал, первым нарушая молчание. — Ваша помощь будет очень полезна мне при приведении всех этих запутанных дел в порядок, а Тамару она избавит от многих тягостных часов. Присутствие любимого человека всегда облегчает горе! Только придется еще на несколько месяцев отложить свадьбу.

— Но что же будет с Ардатовым и его маленькими детьми? — спросил, краснея, Тарусов.

— Николай Владимирович не протянет долго: таково, по крайней мере, мнение всех врачей. Но чтобы облегчить вашу жизнь, мы с баронессой решили, что она возьмет Гришу, а я Олю. Таким образом, вы будете избавлены от забот, и расходы по воспитанию детей не падут на вас, а между тем Тамара будет спокойна за их будущее.

— Все это отлично, но что же, в сущности, остается Тамаре?

— Ничего, за исключением ее молодости, красоты и добродетели, — лаконично ответил адмирал. — Все состояние, около трехсот тысяч, погибло безвозвратно, и я думаю даже, что для уплаты по счетам поставщиков и другим обязательствам придется продать всю обстановку. Останется незначительная сумма, необходимая для содержания больного, которое будет стоить довольно дорого.

Тарусов быстро выпрямился. Губы его дрожали, а глаза светились злобой.

— Извините, Сергей Иванович, — сказал он оскорбленным тоном, — но я должен вам заметить, что, когда просил у господина Ардатова руки его дочери, он показал мне документы на шестьдесят пять тысяч рублей, которые лежали на имя Тамары у банкира Аруштейна. Не будучи в состоянии немедленно реализовать этой суммы, Николай Владимирович гарантировал мне ежегодный доход в три тысячи рублей, пока не будет вручен весь капитал. Не рассматривая женитьбу как спекуляцию, я довольствовался приданым, позволявшим мне прилично содержать жену. На себя же одного я не могу принять всех расходов! А потому, несмотря на всю мою любовь к Тамаре, я должен отказаться от нее.

Адмирал вспыхнул и с нескрываемым презрением посмотрел на молодого офицера.

— Ваше решение делает вам честь! Вы хотите жениться на женщине, которая могла бы жить на свои средства… и, может быть, даже кормить своего мужа? Это единственная цель, к которой вы стремитесь, а любовь, уважение, красота и прочее — все это пустяки, не стоящие внимания. Еще раз поздравляю вас… и любуюсь вами!

— Адмирал, по какому праву вы говорите со мной таким образом? — вскричал, весь вспыхнув, Тарусов. — Я считаю свое поведение безупречным! В своем выборе я руководствовался только голосом сердца. Но не могу же я осудить себя на тысячи лишений, женившись на женщине, не имеющей ни гроша, но привыкшей жить в роскоши. На чем я могу экономить? На квасе и на сигарах? Но этого не хватит даже на перчатки Тамаре, — заметил он цинично. — Впрочем, чтобы избегнуть дальнейших неприятностей, я уже начал хлопотать о переводе меня на Кавказ. По возвращении с похорон я сам переговорю с Тамарой Николаевной и объясню ей причины, заставляющие меня так поступать.

— И у вас хватит стыда прямо в глаза объяснить ей ваше недостойное поведение? Впрочем, я уже ничему не удивляюсь, — сказал адмирал. — Только к чему вся эта бесполезная комедия с вашим переводом на Кавказ? Наше прелестное общество уже сегодняшним своим отсутствием доказало, чего оно стоит, и, поверьте, оно одобрит ваше похвальное и практическое решение.

Анатолий Павлович возражал и продолжал еще некоторое время ораторствовать, но скоро замолчал, не получая ответа от адмирала, повернувшегося к нему спиной.

Во время отпевания адмирал передал баронессе свой разговор с Тарусовым и просил ее приготовить молодую девушку к этому новому удару судьбы. По дороге с кладбища госпожа Рабен со всевозможными предосторожностями сообщила Тамаре об измене жениха и просила ее быть мужественной и возвратить свободу этому недостойному человеку.

Не отвечая ни слова, Тамара откинулась в глубину кареты. Страшная буря разыгрывалась в ее гордой душе! Правда, она уже раньше разочаровалась в Анатолии, так бессердечно покинувшем ее в момент катастрофы. Но тем не менее убеждение, что она лично не имела никакой цены в глазах человека, который столько раз клялся ей в верности и любви, а сам только и думал о ее состоянии, возбуждало в ней сильный гнев. И она была так наивна, что верила в его любовь! Ни за что на свете не обнаружит она перед этим низким человеком своих чувств! Гордая кровь матери текла в ее жилах и заставляла быть жестокой даже по отношению к самой себе.

Печально наблюдала баронесса за переменой выражения подвижного лица молодой девушки. Она видела, как губы ее сложились в жесткую и горькую улыбку, а в глазах вспыхнул мрачный огонь. Вера Петровна инстинктивно поняла, что Тамара в эту минуту борется со своими слабостями и что из этой молчаливой борьбы она выйдет совсем другим человеком.

Когда карета остановилась у подъезда, баронесса пожала руку молодой девушке и с беспокойством прошептала:

— Не волнуйтесь, моя дорогая, соберите все свое мужество!

Слабая улыбка скользнула по лицу Тамары.

— Не тревожьтесь, Вера Петровна! Я достаточно сильна и низости сумею противопоставить презрение. Благодарю вас за то, что вы предупредили меня.

Адмирал и Тарусов за всю дорогу не обменялись ни одним словом. В таком же абсолютном молчании поднялись они и по лестнице. В прихожей Анатолий Павлович дрожащим голосом попросил у своей невесты позволения переговорить с ней. Молодая девушка кивнула утвердительно и, не говоря ни слова, провела его в маленькую гостиную, где за несколько дней перед этим он так пылко клялся ей в вечной любви.

— Говорите, — сказала она, указывая ему на кресло, а сама оставаясь стоять.

— Дорогая Тамара, не объясняй, пожалуйста, мои слова недостатком любви! — начал с видимым колебанием Тарусов. — Клянусь тебе, что я страшно страдаю… но мое положение… если бы я был богат… — Он внезапно остановился, встретив ледяной взгляд молодой девушки, читавшей, казалось, в самой глубине его души. Тамара молча ждала. Она хотела слышать, в каких выражениях он постарается отделаться от нее.

Под влиянием ее пытливого взгляда и глубокого молчания, значение которого он отлично понимал, Тарусов все более и более смущался. Доведенный до отчаяния, он почти крикнул:

— Наша свадьба не может состояться! У меня нет средств содержать жену, и поэтому, несмотря на всю мою любовь, я должен отказаться от тебя!

— Довольно слов!.. Перестаньте, ради Бога, профанировать слово любовь, приплетая его к меркантильному соглашению, состоявшемуся между вами и моим отцом, — сказала Тамара.

Не замечая, по-видимому, изумления Анатолия Павловича, вздрогнувшего при звуке ее жесткого металлического голоса, она продолжала:

— Я сама, господин Тарусов, хотела объявить вам, что брак между нами невозможен ввиду изменившихся моих обстоятельств. Я не могу и не хочу оставить больного отца и детей! Только я думала сначала разобраться немного в делах, а потом уже поговорить с вами, не подозревая, что вы так поторопитесь отделаться от внезапно обедневшей невесты. От души сожалею, что вчера еще не отослала вам этого и не положила тем конца вашим опасениям.

С этими словами она сняла с пальца обручальное кольцо и положила его перед Анатолием.

— Вы свободны! Желаю вам счастливого пути и большей удачи в выборе будущих невест.

Пораженный этими словами, Тарусов не сводил глаз с очаровательного личика, и внезапная жалость охватила его сердце.

— К чему такие жесткие слова, Тамара? Расстанемся друзьями! — вскричал он, протягивая ей руку. — Почем знать? Может быть, будущее будет благосклоннее к нам.

Молодая девушка отступила назад, как будто увидела перед собой какую-то гадину. С гордой улыбкой она отвечала:

— Нам не о чем больше говорить с вами! Подарки, сделанные вами мне, сегодня же будут отосланы обратно. Я вас больше не задерживаю. Простите, я очень занята.

Тарусов стоял как пораженный молнией: он понял, что если Тамара и любила его когда-нибудь, то это чувство превратилось теперь в беспощадное презрение. Ему стало стыдно за свое поведение. Низко опустив голову, он молча вышел из комнаты.

V

В продолжение нескольких минут Тамара безмолвно смотрела на дверь, в которую исчез ее жених. Потом, медленно пройдя в свою комнату, она заперлась в ней. В изнеможении бросилась девушка в кресло и закрыла лицо руками. В голове у нее царил страшный хаос, и она не могла сосредоточиться ни на одной определенной мысли: невыразимое страдание охватило все ее существо. В эту минуту смерть была бы благодеянием. Только теперь поняла она то бесконечное отчаяние, которое привело несчастную Люси к такому роковому концу. И снова в ее уме восстало бледное и спокойное лицо Магнуса. «Самоубийство — исход трусов; нужно гораздо больше мужества, чтобы жить, чем умереть», — казалось, говорил ей этот брат по страданию, нашедший в себе силы победить несчастье.

Горькие слезы брызнули из глаз молодой девушки, сдавленная грудь которой вздымалась от глухих рыданий. Вдруг стук от какой-то упавшей вещи заставил ее вздрогнуть и поднять голову. Большой медальон с миниатюрой ее покойной матери, висевший на ленточке около образов, оборвался и упал на пол. «Не указание ли это со стороны моей покойной матери, что только в молитве я должна искать помощи и поддержки? Но разве я могу молиться в эту минуту, когда все во мне возмущается, когда я окончательно потеряла веру в людей?..» С быстротой молнии пронеслись эти мысли в мозгу Тамары, пока она поднимала миниатюру и прижимала ее к своим пылающим губам:

«О, дорогая мама, если ты видишь мои страдания, поддержи меня, посоветуй мне!»

«Молись! В молитве найдешь ты покой и покорность своей судьбе», — казалось, шептал ей на ухо милый, хорошо знакомый голос.

Колеблющимися шагами направилась Тамара к углу, где висели образа, и бросилась перед ними на колени. Но тщетно с мольбой взирала она на строгие лица святых. Ее отяжелевший ум отказывался припомнить слова молитвы. Тогда тот же мелодичный голос, подобно тихому веянию ветра, подсказал в ее уши:

— Отче наш, иже еси на небесех, да будет воля Твоя! Дай мне силу покорно перенести ниспосылаемое мне Тобой испытание!

Тамара дрожащими губами повторила эти слова; затем, охваченная какой-то странной слабостью, она прислонилась к стене и закрыла глаза. В таком положении она простояла несколько минут. Когда молодая девушка очнулась, мысль ее была ясна, а душу наполнила тихая покорность своей судьбе. Подойдя к рабочему столу, чтобы сесть в кресло и отдохнуть немного, Тамара увидела на нем раскрытую тетрадь. Наклонившись, она с удивлением прочла слова Эвелины Эриксон, некогда записанные ею: «Будь мужественна! — гласила выписка. — Как бы ни было ужасно страдание, оно длится не более секунды, как и вся наша жизнь. Скорбь и радость проходят без следа. Время все сглаживает. Страданием мы очищаемся и поднимаемся выше по лестнице совершенства».

Эти слова, так близко подходившие ее положению, произвели глубокое впечатление на молодую девушку. Более сильная и более решительная, чем когда-нибудь, она закрыла тетрадь и освежила свое пылающее лицо холодной водой. Позвав Фанни, она приказала ей связать в один пакет все подарки, полученные ею в разное время от Тарусова, и отослать их с лакеем к нему. Потом она прошла в комнату отца.

Больной спал. Сиделка передала ей, что баронесса, не имея времени дольше ждать ее, уехала домой и обещала быть завтра.

В кабинете Ардатова, перед большим письменным столом, все ящики которого были выдвинуты, сидел адмирал и с озабоченным видом читал и сортировал письма и бумаги. Сергей Иванович до такой степени углубился в свою работу, что не заметил прихода крестницы. Только когда та положила руку на его плечо, поднял голову и с изумлением посмотрел: он рассчитывал увидеть Тамару в слезах, и ее спокойный и ясный вид удивил его.

— Ты уже говорила с Анатолием Павловичем? — спросил он.

— Да. Между нами все кончено, и ничто не мешает мне заняться исключительно нашими делами. Папа спит, и если ты позволишь, я помогу тебе разобрать эти бумаги. Прежде чем принять какое бы то ни было решение, необходимо узнать, какие обязательства лежат на нас.

С нескрываемым восхищением адмирал привлек к себе молодую девушку и поцеловал ее в лоб.

— Ты гордая и мужественная девушка! Господь не оставит тебя! Я ожидал от тебя слез, но раз ты спокойна и сильна — помоги мне: здесь пропасть дела, и чем скорее покончим с ним, тем лучше.

Презрительная улыбка появилась на бледных губах Тамары.

— Слез, дядя?.. О, нет! Слезы я берегу для кого-нибудь более достойного, чем этот низкий спекулянт. Ну а теперь — за работу!

До поздней ночи просидели адмирал и его помощница, усердно читая и разбирая всевозможные письма, записки и бумаги. Большая часть писем была от различных поставщиков, а главное, от содержателей и содержательниц модных магазинов: они просили об уплате по счетам. Затем шли векселя и длинный список частных долгов, сделанных Люси.

Когда все было просмотрено и разобрано, Тамара озабоченно спросила:

— Как вы думаете, дядя, хватит денег, которые мы выручим от продажи мебели, серебра и прочего, на покрытие всех этих долгов? Или, может быть, удастся получить что-нибудь при ликвидации дел Аруштейна?

Адмирал отрицательно покачал головой.

— Там нельзя спасти ни копейки. Все наши ресурсы заключаются здесь; но я надеюсь, что от продажи ценных вещей, а главное, серебра и бриллиантов, мы выручим настолько крупную сумму, что в продолжение года или двух ты будешь избавлена от всяких забот; конечно, при скромном образе жизни. А за это время мы обдумаем, как поступать дальше.

— Прежде всего надо найти маленькую квартирку и отпустить лишнюю прислугу. Только для больного отца следует сохранить необходимый комфорт. Но как и когда мы начнем продавать все это?

— Более ценные вещи надо продать с аукциона. Мы назначим его дней через восемь, так как, к счастью, ваш контракт на квартиру кончается только 1-го марта, а сегодня еще 18-е февраля. Кроме того, у меня появилась одна идея. Завтра, наведя необходимые справки, я сообщу ее тебе. А теперь ступай спать, дитя мое! Мы хорошо поработали сегодня, а тебе необходимо подкрепить свои силы.

Следующий день тянулся бесконечно долго для Тамары. Около шести часов вечера приехал адмирал, страшно утомленный, но, видимо, довольный.

— Я хочу предложить тебе одну вещь, которая мне кажется очень подходящей, — сказал он, когда они устроились в кабинете. — Доктор говорит, что для твоего отца необходим чистый деревенский воздух. Я знаю одного купца, владеющего домом за Нарвской заставой, по дороге в Лигово. Обыкновенно там чуть не круглый год проживало его семейство, так как это близ самого города. Но с тех пор, как он купил себе дачу в Ораниенбауме, он сдает этот дом в наймы. Сегодня утром я побывал у старого Назарова и вместе с ним осмотрел этот дом. В нем шесть комнат, построен он солидно: хорошие печи и двойные рамы. Летом там жить будет прекрасно, так как есть балкон и большой сад. Этот дом сдается за триста рублей в год, конечно, без мебели, но если ты решишься жить в нем, то туда, я думаю, можно будет перевезти мебель с вашей петергофской дачи, так же как и те вещи, которые ты пожелаешь сохранить.

— Я вполне согласна с тобой и прошу тебя, дядя, дать согласие этому господину. Завтра же я пошлю Шарлотту в Петергоф, чтобы она занялась перевозкой.

— Нет, подожди еще немного. Нужно, по крайней мере, два дня, чтобы все там привести в порядок. Я сейчас же напишу Назарову, что снимаю его дом, и попрошу послать туда рабочих.

— А пока мы будем приготовляться к продаже, составим списки и сделаем все остальное.

— Да, дитя мое! Но только прежде мы перевезем больного и детей на вашу новую квартиру, и уже тогда, на свободе, займемся последними приготовлениями к продаже.

После отъезда адмирала Тамара вернулась в свою комнату и позвала Фанни. В двух коротких словах она объяснила своей камеристке принятое ею решение и затем прибавила:

— Не огорчайся, моя дорогая Фанни, что мы должны расстаться! Я дам тебе денег на проезд в Стокгольм и напишу госпоже Эриксон, которая найдет тебе хорошее место. Только я не отпущу тебя раньше, чем мы переедем на новую квартиру: ты поможешь мне там устроиться.

То бледнея, то краснея, Фанни слушала свою молодую госпожу. Вдруг она залилась слезами и, бросившись на колени перед Тамарой, стала целовать ее руки.

— Не отсылайте меня, дорогая барышня! — бормотала она прерывающимся от слез голосом. — Что скажет мать, узнав про мою неблагодарность?.. Если бы вы знали, как я люблю вас — нашу благодетельницу, спасшую нас от нищеты и позора!.. А теперь, когда вас поразило несчастье, вы хотите остаться одни и взять чужую женщину? О, умоляю, позвольте мне остаться у вас! Не думайте, что я не умею ничего делать! Я могу готовить не хуже других и буду верно служить вам.

Глубоко взволнованная Тамара положила руку на поникшую голову девушки.

— Полно, моя дорогая Фанни! Конечно, я не отошлю тебя, если ты желаешь разделить с нами наше несчастье. Твоя верность делает меня счастливой, так как, признаюсь тебе, мысль, что я должна буду взять незнакомую женщину, пугала меня.

Вне себя от счастья, Фанни вскочила на ноги.

— Благодарю!.. Благодарю вас, барышня! Вы увидите, как мы отлично устроимся! Приказывайте, что нужно делать!

Тамара объяснила, что необходимо составить подробный список платьев, белья и прочего и отложить то, что нужно для них самих. Потом она попросила позвать к ней экономку, Шарлотту, чтобы сделать необходимые распоряжения.

Шарлотта Маленгрэн была свежая и бодрая женщина пятидесяти лет, которая, несмотря на свою солидную полноту, была настолько жива и деятельна, что никто не дал бы ей и сорока. Уже около двадцати четырех лет она служила Ардатову, войдя в дом одновременно с его первой женой, привезшей ее с собой. После смерти Свангильды и второго брака Николая Владимировича она хотела отказаться от места, но привыкла к дому, и любовь к ребенку своей прежней хозяйки удержала ее от этого шага. К тому же Люси была внимательна к ней и ценила деятельность своей экономки, образцовая честность и хороший характер которой делали ее незаменимой.

Всегда одетая в темное платье, в переднике и чепчике сверкающей белизны, с огромной связкой ключей у пояса, она поспевала всюду, строго соблюдая интересы своих хозяев и тщательно охраняя их добро.

Узнав, что ее хотят отпустить, что весь дом будет продан с аукциона и что все эти вещи, которые она любила, как свои собственные, развеются на все четыре стороны, добрая женщина была страшно поражена, и ее круглое розовое лицо смертельно побледнело. Позабыв все свое уважение к хозяйке, она тяжело опустилась в кресло.

— О, зачем я дожила до всех этих ужасов! — вскричала она, закрывая лицо фартуком и разражаясь рыданиями.

— Не плачьте, добрая Шарлотта! Неужели вы думаете, что мне легко переносить такое несчастье? — сказала с волнением Тамара. — К тому же вам нечего бояться остаться без занятий. Конечно, баронесса найдет вам подходящее место.

Экономка быстро подняла голову.

— Место? — сказала она презрительно. — Я надеюсь, что вы меня не прогоните после двадцатичетырехлетней верной службы, Тамара Николаевна, и позволите отдохнуть в вашем доме?

— При всем желании, Шарлотта, я не могу вас оставить у себя, так как не имею средств платить вам жалованье.

— Кто говорит о жаловании?.. Я прошу вас позволить мне «отдохнуть» в вашем доме! Мне нужна квартира, и, слава Богу, у меня есть довольно значительные сбережения. Но так как я не могу жить без дела, то буду заведовать вашей кухней. Готовить на четырех человек — это такие пустяки, о которых не стоит и говорить, а мне, между тем, доставит большую радость оставаться со старыми господами. Ваша покойная мать привезла меня сюда, и когда вы появились на свет Божий, Тамара Николаевна, я первая взяла вас на руки и поцеловала — прежде даже вашего отца… И теперь вы хотите, чтобы я уехала, оставив вас в горе и с тяжелобольным на руках, которому теперь вдвое нужней хорошо приготовленная пища?..

Несколько горячих слезинок скатились по щекам Тамары.

— Могу ли я, дорогая моя Шарлотта, оттолкнуть вашу преданность и любовь в такую тяжелую для меня минуту? Если вы не боитесь разделить с нами бедность, то я очень рада иметь около себя два таких верных сердца, как ваше и Фанни. Это будет большим утешением в том уединении, в котором мы будем жить!

— Бояться?.. О, нет!.. Я счастлива, что могу остаться с господами, которых люблю… Не плачьте же, моя бедная, маленькая Тамара, старая Шарлотта все перенесет вместе с ребенком, которого носила на руках, и я чувствую, что в конце концов Господь все устроит хорошо!

Старая женщина хотела поцеловать руку молодой девушки, но та привлекла ее к себе и крепко обняла.

— Итак, к общему удовольствию мы остаемся вместе! Теперь, моя добрая Шарлотта, подумаем о делах. Завтра утром соберите все серебро, хрусталь и прочее. Все это надо будет продать, оставив только самое необходимое.

При этих словах лицо экономки омрачилось.

— Да, если б только еще оставалось серебро! — сказала она, сдерживая гнев. — Вот уже четыре года, как все серебро, даже принадлежавшее вашей покойной матери, то есть собственно вам, продано и заменено накладным.

Тамара побледнела. Она очень рассчитывала на серебро, от продажи которого думала выручить много денег.

— По какой же причине это было сделано? — спросила она экономку.

— Без всякой особенной причины! Барин с барыней решили продать и продали — вот и все.

— Ну, делать нечего! Теперь я попрошу вас, Шарлотта, отобрать и отложить в сторону все, что нужно нам для нашего хозяйства из посуды, столового белья, кухонной утвари и прочего. Все эти вещи, а также и те, которые я отберу, мы на днях отошлем на новую квартиру, пока у нас остаются еще свои лошади.

Оставшись одна, Тамара глубоко задумалась. Несмотря на всю горечь своего положения, она чувствовала себя гораздо спокойнее. Самоотверженная любовь Фанни и Шарлотты подействовали на нее благотворно. Насколько в эти дни бедные и простые служанки были выше пресловутых друзей ее общества и презренного жениха, так спешившего отделаться от нее! С отвращением она поспешила отогнать от себя мысль о них.

На следующий день все с раннего утра были на ногах, во всем доме царила лихорадочная деятельность. Пока Шарлотта хлопотала на кухне, Тамара при помощи Фанни и камеристки Люси начала составлять инвентарь гардероба покойной. Настоящий ужас охватил молодую девушку при виде целой груды всевозможных туалетов. Она поняла, что целое состояние должно было уйти на бесчисленные платья, бальные костюмы, накидки, дорогие кружева и цветы. И ради этих-то тряпок были принесены в жертву здоровье и жизнь отца, ее будущность и будущее бедных детей!

Тамара выбрала из этой груды несколько шелковых и шерстяных платьев, шляп и накидок и раздала их Шарлотте, Фанни и горничной. Затем она приказала отложить в сторону еще целые куски материи, кружев и некоторые другие очень дорогие при покупке вещи, за которые при продаже дадут самую ничтожную цену. А между прочим, они могли пригодиться и Тамаре, и детям. Все же остальное было пересчитано и перенумеровано.

В продолжение всех следующих дней Тамара так была поглощена хлопотами, что ей некогда было предаваться мрачным мыслям. Она даже с замечательным спокойствием выслушала адмирала, сообщившего ей, что большая часть бриллиантов Ардатовой оказались фальшивыми. Ее уже ничто не могло удивить со стороны Люси.

В доме кипела необычайная деятельность. Шарлотта, Фанни и лакей Иван были в постоянном движении; часто исчезали куда-то и снова появлялись в комнатах. Благодаря всем этим хлопотам в конце недели сияющая Фанни объявила своей молодой хозяйке, что в новой квартире все готово и она может переезжать туда, когда будет угодно. Тамара решила немедленно осмотреть дом, прежде чем перевозить больного, а кстати и отвезти туда детей, на которых удручающе действовала вся эта суета. Особенно Оля, еще слабая и страшно бледная от перенесенного ею нравственного потрясения, настоятельно нуждалась в отдыхе и покое.

Молодая девушка приказала запрягать карету и, забрав с собой детей, Фанни и няню Гриши, остававшуюся еще на несколько дней, отправилась в свое новое жилище.

Тамара еще никогда не видала окрестностей города в этом направлении. Усталым и печальным взглядом смотрела она на монотонный пейзаж, покрытый белой снежной пеленой, и маленькие покривившиеся домики, тянувшиеся по обеим сторонам шоссе.

— Вот наш дом, барышня!.. Посмотрите! — закричала Фанни, указывая рукой на левую сторону шоссе.

В указанном направлении тянулся большой сад, обнесенный деревянной изгородью. Сквозь обнаженные деревья виднелось довольно большое здание. Свернув с шоссе, карета остановилась у небольшого подъезда, украшенного колоннадой.

С тяжелым сердцем вошла Тамара с детьми в маленькую, чистую прихожую, где Иван снял с них шубы. В эту минуту прибежала Шарлотта и тотчас же повела молодую девушку осматривать дом. Тамара была приятно поражена уютной и удобной обстановкой.

— Внизу четыре комнаты, а наверху три. Последние я предназначила для нас и детей, чтобы никакой шум не беспокоил больного, — сказала Шарлотта. — Ну, как вы находите дом? Разве дурно я все устроила? Ни в чем нет недостатка, даже в коврах, — прибавила она с гордостью.

Пройдя в кухню, где на полках ярко блестела медная посуда, Тамара осведомилась, есть ли при доме погреб и какое-нибудь помещение для хранения провизии.

— О, есть отличный погреб, который я уже замкнула, а вот тут, в конце коридора, большая комната, которая будет служить мне кладовой. И все это заполнено, так как я привезла с собой из города остатки провизии и вина.

— И все это ты перетащила сюда?

— Конечно! Ведь не станете же вы продавать варенье, консервы, соленья, маринады? Что же касается вина, то лакеи, пользуясь беспорядком, уже начали было таскать его, но я живо положила конец этому, и вот теперь все здесь цело и сохранно.

Тамара улыбнулась и пошла за верной женщиной в верхний этаж. Там тоже все было весело и уютно, и молодая девушка с облегченным сердцем спустилась вниз. Конечно, здесь было довольно просто и бедно по сравнению с обширным и роскошным помещением, к которому она привыкла, но ведь и у Эвелины Эриксон было очень просто, а как она была там спокойна и счастлива! Тамару охватило страстное желание перебраться как можно скорее в этот дом и отдохнуть, наконец, вдали от шума и людей, от всех нравственных потрясений, которые пришлось испытать в последнее время, от суеты и беспорядка, которыми сопровождалось приготовление к продаже.

— А теперь выпейте стакан горячего чая и скушайте кусок пирога, который я испекла к вашему приезду, — сказала Шарлотта, провожая молодую девушку в столовую, где все было давно уже подано.

Чтобы не обижать добрую женщину, которая с таким жаром погрузилась в заботы о своем новом хозяйстве, Тамара выпила несколько глотков чая и съела кусочек пирога, хотя всякая пища была ей противна. Дети же, со свойственной им способностью чувствовать себя хорошо на всяком новом месте, были в отличнейшем расположении духа; они громко смеялись и весело болтали, отдавая должное пирогу Шарлотты.

— Ну, мне пора ехать, — сказала, вставая, Тамара. — Еще раз благодарю тебя, моя добрая Шарлотта. Присмотри за детьми, которых я оставляю здесь. Завтра утром мы перевезем сюда папу, а послезавтра вечером, я думаю, мне удастся перебраться и самой. Фанни возьму с собой; она мне еще понадобится там. Ну, дети, смотрите же: ведите себя хорошо!

Тамара вернулась в город немного успокоившись, но теперь новая забота сильно мучила ее. Ей предстояло выполнить тягостную обязанность — предупредить своего отца. С тяжелым сердцем вошла она в комнату больного и под благовидным предлогом удалила оттуда сестру милосердия. Оставшись наедине с отцом, Тамара со всеми предосторожностями, внушаемыми ей горячей любовью к больному, объявила ему о решениях, принятых ей и адмиралом, и объяснила необходимость завтра же оставить этот дом. Тяжелый вздох был единственным ответом Ардатова.

— Не волнуйся, дорогой папа! Пока мы вместе, мы везде будем счастливы, — сказала молодая девушка, нежно целуя больного. — Конечно, наша новая квартира не так роскошна, как эта, но ты там найдешь, по крайней мере, покой. Над тобой не будет висеть постоянно Дамокловым мечом наше разорение! Ты будешь жить хотя и скромно, но спокойно, и никто не будет проклинать тебя, так как все долги будут уплачены. У нас даже хватит денег, чтобы жить без забот. Освободившись от беспокойства, отнимавшего покой и сон и раньше времени покрывшего сединой твою голову, ты скоро поправишься. Только теперь поняла я ужасное состояние твоей души, которое прежде было для меня необъяснимо!

Горячие слезы текли по щекам Ардатова.

— Я не стою такой дочери, как ты, Тамара, — прошептал он. — Дурной отец и презренный расточитель, я принес в жертву вероломной женщине тебя и будущность моих детей!.. И, пригвожденный к кровати, я не в состоянии даже помочь тебе!.. На тебя одну, бедное дитя мое, падает вся тяжесть моих ошибок… — сильное волнение заставило его умолкнуть.

— Не обвиняй себя, папа! Живи только, и все будет хорошо! Если бы ты знал, как там хорошо и спокойно!.. Я уже перевезла туда детей, за которыми присматривает добрая Шарлотта, не пожелавшая расстаться с нами.

Со слезами на глазах она наклонилась к больному и положила руку на его пылающий лоб.

— Какой у тебя сильный жар!.. Будешь ли ты в состоянии выдержать завтра переезд на новую квартиру?

— Буду! Буду!.. Я хочу как можно скорее уехать отсюда, — вскричал больной. Затем, схватив руку Тамары, он спросил ее прерывающимся голосом:

— Тамара, где Люси? Не скрывай ничего от меня!.. Ведь она покончила с собой теми же самыми преступными руками, которыми толкнула нас в эту пропасть?

— Да, папа, только не осуждай ее!.. Сам Господь будет судить ее и потребует отчета в ее поступках. Для нас же эта смерть, может быть, и к лучшему. Она никогда не примирилась бы с бедностью и только сделала бы нас несчастными.

На следующее утро Ардатова, закутанного в шубы и одеяла, с большими предосторожностями вынесли в большую карету, где было устроено нечто вроде постели. Адмирал и сестра милосердия сели рядом с ним. Невозможно передать ужасное состояние души больного, когда он в последний раз переступил порог дома, в котором так долго жил. Один, покинутый толпой друзей и знакомых, которые некогда толпились под его гостеприимной кровлей, он уезжал отсюда навсегда, чтобы тихо угаснуть в бедности и забвении. И это несчастье он навлек на себя сам, принеся все в жертву эгоистичной и неблагодарной женщине, бессовестно эксплуатировавшей его и постоянно изменявшей ему.

С закрытыми глазами, с целым адом бессильного гнева в душе, неподвижно лежал он на подушках. Адмирал молча пожал ему руку. Печально глядел он на расстроенное лицо своего несчастного друга, читая на нем все чувства, волновавшие душу. После отъезда отца Тамара снова принялась за работу, просматривая списки и расставляя в порядке вещи, предназначенные для продажи.

Обширные комнаты приняли теперь печальный и заброшенный вид. С дверей были сняты портьеры, окна обнажены, цветочные горшки пусты. Свернутые в трубки ковры составили в один угол, а на столах и этажерках в беспорядке лежали и стояли статуэтки, ценные вазы, люстры, картины и тысяча других предметов, составлявших некогда гордость роскошного дома.

Среди этой беспорядочной обстановки, напоминающей какой-то магазин, прохаживалась одетая в траурное платье Тамара, отдавая приказания и делая кое-какие заметки. Шуршание шелкового платья заставило ее повернуть голову. С крайним удивлением она увидела Надю, которая со страшно взволнованным видом бросилась к ней на шею. Несколько минут они молча стояли обнявшись. Затем Кулибина громко вскричала.

— Бедная!.. Бедная моя Тамара! Откуда взялись у тебя силы перенести такое несчастье?.. И как ты изменилась!.. Скажи, не могу ли я чем-нибудь помочь тебе?

— Благодарю, добрая Надя, за твое посещение, доказывающее твою любовь ко мне. Теперь все уже сделано. К тому же я не одна: мне во всем помогает крестный отец. Что же касается сил — молодая девушка печально улыбнулась, — то их черпают в самом же несчастье, которое вынуждает быть энергичной.

— Скажи, пожалуйста, правду ли говорят, что твоя свадьба расстроилась? — после некоторого колебания спросила Надя.

— Да, правда.

— Анатолий Павлович нарушил свое слово? Какой негодяй!

— Боже мой! Его поступок весьма естественен. Как большая часть современных людей, он смотрел на брак как на коммерческую сделку, которая должна была доставить в его распоряжение известную сумму. Когда одна из сторон оказалась не в состоянии выполнить возложенных на нее условий, другая нарушила договор — это очень просто и ясно, как Божий день! Но перестанем говорить об этом! — При этих словах выражение ледяного презрения скользнуло по лицу Тамары. — Из всех потерь, перенесенных в последнее время, потеря Анатолия Павловича менее всех волнует меня. Разве можно сожалеть о человеке, которого уже не уважаешь?

Надя недоверчиво и удивленно посмотрела на нее, но не ответила ни слова. Поговорив еще немного, она простилась, извиняясь, что не может дольше остаться, так как ей необходимо сделать еще несколько визитов.

В этот же самый день Мажаровская, старая подруга покойной Люси, праздновала день своего рождения. Гостиная ее была битком набита гостями, и оживленный разговор, естественно, вращался вокруг последней новости дня: разорения Ардатова.

— Он сам кругом виноват! Я не раз предсказывал ему подобный конец, — говорил один старый генерал. — Надо быть совершеннейшим дураком, чтобы бросаться в такие рискованные операции и так слепо доверяться Аруштейну!

— Но кто же, кроме него, согласился бы платить такие безумные проценты? — заметил какой-то молодой чиновник министерства финансов. — Но одно безумие влечет за собой другое! Когда позволяют себе вести такую княжески роскошную жизнь, не имея на то средств, то неизбежно в конце концов приходят к нищете.

— И все это ради театральной принцессы, которую он сделал своей женой и заставил принимать, — сказала одна старая увядшая дева, пользовавшаяся заслуженной славой за свой злой язык. — Просто невероятно, сколько эта особа тратила на свои туалеты! Но как бы она ни одевалась, в ней всегда видна была актриса. И подумать только, что из-за подобной женщины он до смерти замучил свою первую жену — чудное и добродетельное создание! — прибавила она, возводя глаза к небу.

— Кстати, mesdames, знаете ли вы, что Тарусов благородно ретировался? Воображаю себе отчаяние Тамары!..

— Это хороший урок для гордячки, которая всегда была мне антипатична своим напускным видом святой добродетели, — сказала хозяйка дома. — Ну, теперь она опустит нос, когда придется бегать по урокам, поступить в гувернантки или сделаться компаньонкой. Но куда пропал Этель Францевич? Он, наверное, знает все подробности смерти Люси… А! Вот и он, наконец… Теперь мы все узнаем!

Выбритый, напомаженный и надушенный, дыша полнейшим самодовольством, Пфауенберг раскланялся с хозяйкой дома и обменялся рукопожатием с некоторыми из гостей.

Он сел и, не отвечая на град вопросов, которыми засыпали его со всех сторон, попросил позволения закурить. Зажигая папироску, он с улыбкой наблюдал нетерпение общества.

— Не мучайте нас, Этель Францевич! — вскричала Мажаровская. — Я уверена, что вы знаете все подробности смерти Ардатовой. Я слышала, по крайней мере, двадцать версий! Правда ли, что она покончила самоубийством?

— Совершенно верно. Она повесилась на балдахине своей кровати!

— Фи! Вот род смерти, который я бы никогда не выбрала. Должно быть, у нее был ужасный вид!

— Что вы хотите? Бедной Ардатовой некогда было выбирать. Она столько была должна в магазине Лувра! И когда все счета модисток и поставщиков промелькнули в ее уме, она только и думала, как бы избегнуть всех этих требований. И, кроме того… — злая насмешка зазвучала в голосе Пфауенберга, — Б-ский, конечно, не остался бы ей верен! Одним словом, надо было как можно скорее умереть.

— Лишь бы Тамара Николаевна не последовала ее примеру после такого поспешного отступления Тарусова, — заметил какой-то молодой офицер. — Конечно, он поступил умно, и ему надо благодарить Бога, что этот крах не случился на шесть недель позже! Но все-таки он очутился в не очень-то ловком положении!

— Вовсе нет. Я видел его вчера, и он рассказал, что в самый день похорон решительно объяснился с молодой девушкой и сказал, что не женится на ней. Между нами, она никогда не была подходящей партией для Тарусова, и он был бы безумцем, если бы взвалил на свои плечи весь этот лазарет. Конечно, от души жаль Тамару Николаевну! Свидание с ней произвело на меня глубокое впечатление.

— Вы ее видели? Когда? Что она вам сказала? — раздались со всех сторон голоса.

— Я приехал сюда прямо от м-ль Ардатовой. Она теперь как тень самой себя. Во-первых, она со слезами на глазах благодарила меня за посещение, а потом мы стали говорить о Тарусове. В страшном отчаянии она умоляла привести к ней Анатолия Павловича, так как не может жить без него. Я был ужасно взволнован и обещал все, чтобы только успокоить ее, хотя это совершенно невозможная вещь! Анатолий не хочет и слышать о ней. Он хлопочет о переводе, а пока взял отпуск и едет в Москву к родным.

Завязался общий разговор. Каждый из присутствующих считал себя вправе беспощадно критиковать жизнь, поступки и прошлое Ардатова и его семейства, но никто не вспомнил об услугах, оказанных им многим и о приятных часах, проведенных под его гостеприимной кровлей. Никто не подумал, что желание развлекать и угощать их играло чуть ли не главную роль в этом несчастье, в котором упрекали теперь, как в каком-то преступлении, Ардатова.

Приезд Кулибиной прервал этот интересный разговор.

Лицо молодой женщины было так расстроено, что хозяйка дома поспешила спросить ее о причине этого волнения.

— Это правда, я взволнована до глубины души. Да и как не волноваться? Я приехала сюда прямо от Тамары, — воскликнула Кулибина.

На всех лицах появилось выражение крайнего любопытства.

— Без сомнения, и вас это бедное создание осаждало слезами и мольбами уговорить Анатолия Павловича вернуться к ней? — спросила Мажаровская.

— О каких просьбах вы говорите? Я целый час провела с Тамарой и не видела ни одной слезинки на ее глазах. Она мужественно переносит свое горе! Спокойная и гордая, она сама распоряжается приготовлениями к аукциону, отправив отца и детей куда-то за город. Тамара — настоящая героиня! Когда я намекнула на Анатолия Павловича, она ответила взглядом, оледенившим мое сердце: «Разве сожалеют о том, кого презирают»? Я говорю вам — это настоящая трагедия.

Слова Нади дышали такой искренностью, что никто не сомневался в правдивости ее рассказа. Насмешливые взгляды стали искать Пфауенберга, но тот уже благоразумно ретировался. Гомерический смех огласил гостиную Мажаровской. Хотя очаровательный Этель Францевич и был известен как отчаянный лгун, но все-таки ужасно так неожиданно быть уличенным во лжи.

Когда смех, вызванный этим комическим инцидентом, наконец, успокоился, многие дамы решили лично повидать Тамару, чтобы своими собственными глазами убедиться в ее настроении. Поэтому молодая девушка, погруженная в свои хлопоты, была крайне удивлена, когда ей доложили, что несколько дам желают ее видеть. Она приказала передать, что не может принять их, так как очень занята. Через несколько минут ей подали карточку, на которой одна из частых посетительниц их дома писала, что она и несколько других дам желают купить некоторые вещи.

Возмущенная такой нескромностью, так как отлично понимала, что одно только любопытство привело сюда всех этих женщин, из которых ни одна не подумала даже навестить несчастного больного, Тамара приказала сказать, что завтра будет аукцион, на котором каждый может купить, что ему угодно. С презрением и ненавистью смотрела молодая девушка на отъезжающие кареты. Она догадывалась, что эти дамы приезжали с единственной целью: полюбоваться, какое впечатление произвел на нее отказ жениха.

Несмотря на бушевавший в ее душе гнев, она с удовольствием заметила, что в сердце не сохранилось ни малейшего чувства к человеку, которого она прежде любила. Чрезмерная гордость, граничившая почти с жестокостью, делала нечувствительной рану, нанесенную ей. Пока Тамара жила счастливо и беззаботно, в мирном семействе Эриксонов, пока в отцовском доме она была окружена уважением и предупредительностью, это чувство незаметно таилось в глубине ее души. Но в эти дни несчастья и одиночества оно с необыкновенной силой пробудилось в ней и овладело всем ее существом.

Эта страстная гордость придала молодой девушке почти мужскую энергию. Спокойно и решительно взялась она за дело, и все ее распоряжения отличались благоразумием и предусмотрительностью, не свойственной ее годам. В несколько дней слабый, мечтательный и нерешительный ребенок превратился в энергичную женщину с необыкновенно сильной волей.

Дав последние указания, адмирал уехал, сказав, что вернется рано утром. Тамара и Фанни остались одни в большой квартире. Баронесса умоляла молодую девушку провести у нее эту тяжелую ночь, но та отказалась, чувствуя себя неспособной переносить присутствие постороннего лица.

Было уже довольно поздно, когда молодая девушка и ее верная камеристка закончили все дела и отнесли вещи, отобранные для себя, в комнату Тамары. Уставшая нравственно и физически, Тамара приказала Фанни ложиться спать на диван, а сама бросилась на кушетку. Сон бежал ее глаз. Большая лампа, прикрытая абажуром, слабо освещала груду вещей, в беспорядке наваленных вокруг нее. Итак, все кончено, все погибло; спокойная жизнь, обманчивые грезы, счастье, положение, богатство — все рушилось, и перед ней, как темная пропасть, рисовалась будущность, полная нищеты, унижения и страданий. Вздох, походивший на стон, вырвался из груди Тамары, и нервная дрожь пробежала по ее телу. Она боялась той жизни, в которую вступала и которая, казалось ей, будет бесконечным рядом тяжелых испытаний.

— Всемогущий Боже! — прошептала она с жаром. — Дай мне силы перенести ниспосылаемое Тобой испытание и до конца остаться верной своему долгу!

На следующий день, в десять часов утра, приехал адмирал, и вскоре начался аукцион. Тамара удалилась в свою бывшую комнату, которая была теперь пуста и имела очень печальный вид. У окна стояло старое выцветшее кресло, которого она никогда прежде не видала и которое, вероятно, было принесено откуда-нибудь из лакейской; на полу валялись пакеты и картонки, приготовленные Фанни, чтобы увезти их с собой на извозчике, и на простом белом столе лежали ее шубка, шляпа и стояла свеча в белом жестяном подсвечнике.

Охваченная неопределенным ужасом, молодая девушка подошла к окну и прижалась пылающим лбом к холодным стеклам. Сначала она апатично следила глазами за движением экипажей на улице. Затем заметила, что масса извозчиков останавливается у их подъезда. Немного погодя стали подъезжать наемные кареты и собственные экипажи. В то же время до ее слуха донесся смутный говор и топот многочисленной толпы. Тяжело дыша, Тамара отошла от окна и, закрыв лицо руками, бросилась в кресло. Все в ней дрожало и возмущалось, а между тем с каким-то бессознательным, лихорадочным любопытством она старалась расслышать, что делалось в зале, где были собраны остатки их прежнего богатства. Сильное нервное возбуждение необычайно обострило чувства. Несмотря на расстояние, она отчетливо слышала, как набавляли цену за античную группу. Вдруг она вздрогнула. До ее ушей долетел слабый удар молотка! Это было знаком, что одна из вещей переходила в чужие руки. Тамаре казалось, что удар был нанесен ее собственному сердцу. Ледяная дрожь пробежала по телу молодой девушки, и она, заткнув уши, прижалась головой к холодному мраморному подоконнику. Она чувствовала, что задыхается. Казалось, что ее окутывает с глухим шумом какое-то черное облако.

Ощущение холода и отчаянный голос Фанни вызвали ее из забытья. Открыв глаза, она увидела расстроенное лицо доброй девушки, которая, вся в слезах, смачивала одеколоном ее лицо и руки.

— Слава Богу! Наконец-то вы, барышня, пришли в себя, — вскричала радостно Фанни. — Вы совсем похолодели. Я думала, что вы умерли и хотела уже бежать за адмиралом. Выпейте, ради Бога, стакан вина — это вас подкрепит.

Тамара выпрямилась и машинально выпила вино. Она чувствовала себя совершенно разбитой; голова была страшно тяжела, и угрюмый вид пустой комнаты, едва освещенной свечой, еще более усиливал угнетенное состояние духа.

— Скоро все кончится? — спросила она.

— Все уже кончено, барышня, и теперь разбирают вещи. Карета адмирала стоит у подъезда, чтобы отвезти вас домой. Я уеду вслед за вами, как только уложу вещи, оставшиеся непроданными.

В эту минуту вошел адмирал, красный от волнения и заметно уставший. При первом же взгляде на свою крестницу он воскликнул:

— Какой у тебя вид, дитя мое!.. Что с тобой?.. Ты слишком злоупотребляла своими силами. Живо, Фанни, одевайте барышню. Надо скорее увезти ее и дать отдохнуть.

Как во сне, Тамара позволила одеть себя и, опираясь на руку адмирала, вышла в прихожую, где собралась часть еще вчера отпущенных слуг, чтобы проститься со своей молодой госпожой. Молодая девушка машинально опустила руку в карман, чтобы достать деньги для традиционного «на чай». С беспокойством наблюдавший за ней адмирал поспешил вынуть из кармана крупную бумажку и отдал ее лакеям, сказав, чтобы они разделили ее между собой. Наконец все формальности были исполнены, и дверца кареты захлопнулась за ними. Полными слез глазами взглянула молодая девушка в последний раз на дом, где была так счастлива. Колеблющийся свет, подобно блуждающему огоньку, последовательно освещал окна длинной анфилады комнат. Это, вероятно, Фанни, окончив последние дела, готовилась к отъезду. Тамара откинулась вглубь кареты. Она никак не предполагала, что этот час будет таким тяжелым.

Пара лошадей скоро остановилась перед подъездом новой квартиры Ардатовых. С чувством облегчения вошла Тамара в небольшую светлую квартирку, где Шарлотта с детьми встретила ее с выражением живейшей радости.

— Вот вам для ваших маленьких ротиков, — сказал Сергей Иванович, целуя своих крестников и отдавая им большую коробку конфет.

Пока дети горячо благодарили доброго адмирала, Тамара поспешно прошла в комнату больного и, наклонившись к его уху, прошептала:

— Все кончено, папа, и я больше не расстанусь с тобой!

Увидев входящего адмирала, сестра милосердия скромно удалилась.

— Ну, Николай, как ты себя чувствуешь? — спросил Сергей Иванович, пожимая руку своего друга.

— Отлично! Гораздо лучше, чем того заслуживаю, — слабым голосом ответил больной, устремляя влажный и признательный взгляд на бледное лицо Тамары.

— Да, она мужественная девушка, и ты можешь гордиться ею, — ответил Сергей Иванович. — А ты, малютка, вместо того, чтобы слушать болтовню, пошла бы напиться горячего чаю, да и мне, кстати, прислала бы стакан.

Перед своим отъездом адмирал увел Тамару в ее комнату и передал ей довольно туго набитый бумажник.

— Здесь 1800 рублей, оставшиеся от уплаты всех долгов. Замкни куда-нибудь эти деньги и затем отдохни хорошенько! Это тебе крайне необходимо.

Стараясь избежать изъявлений благодарности своей крестницы, этот честный человек поспешил уехать. Тамара же, утомленная душой и телом, позволила Фанни уложить себя в постель и скоро заснула крепким сном.

На другой день Тамара проснулась поздно и чувствовала себя очень слабой и ни на что не годной. Тем не менее она во что бы то ни стало хотела сама ухаживать за больным отцом, но сестра милосердия объявила, что по желанию адмирала она останется еще на пятнадцать дней, и умоляла ее отдохнуть как следует. Молодая девушка ушла в свою комнату и написала длинное письмо госпоже Эриксон. Рассказав ей про постигшее их несчастье и описав горечь и страдание, наполнявшие ее душу, она почувствовала большое облегчение. «Теперь только, дорогая тетя, я поняла цель воспитания, данного мне тобой. Ты предчувствовала своим любящим сердцем эту катастрофу и не хотела, чтобы я вступила в жизнь безоружной. Я постараюсь показать себя достойной твоих уроков! Я использую свое знание и в труде буду искать покоя души. Напиши мне поскорей, дорогая тетя Эвелина, довольна ли ты мной. Я так нуждаюсь в поддержке! Если у вас будет сеанс, скажи маме, что я мужественна, что прошу ее охранять нас и простить моего отца. Он, бедный, так несчастен! Господь жестоко наказал его».

Однажды утром, несколько дней спустя, баронесса приехала вместе с адмиралом навестить своих друзей. Поговорив о больном, Тамара показала Вере Петровне весь дом. Когда все устроились в гостиной, молодая девушка обратилась к адмиралу и баронессе с просьбой достать ей какую-нибудь работу, так как денег, бывших у нее в распоряжении, не могло хватить надолго. Те в замешательстве переглянулись между собой.

— Но, друг мой, что же ты умеешь делать? — сказала, наконец, баронесса. — Давать уроки очень тяжело, а женские работы — вышивание, вязание — так плохо оплачиваются, что ты без всякой пользы утомишь себя.

— Я вовсе не думала о таких занятиях, — с легкой улыбкой заметила Тамара. — Я могу работать в редакциях, так как свободно владею четырьмя языками: французским, английским, немецким и шведским — и легко перевожу как научные сочинения, так и романы. Кроме того, взгляните! — она вынула из стола прекрасно разрисованный веер. — Я могу исполнять такие вещи для фабрик и магазинов. Наконец, я могу писать портреты, и прошлой зимой в Стокгольме получила золотую медаль на художественной выставке.

В молчаливом изумлении слушали ее и адмирал, и баронесса, внимательно рассматривая разрисованный веер.

— Но ты, малютка, настоящая волшебница! — вскричал, наконец, Сергей Иванович. — Отчего ты так старательно скрывала свой талант? Не можешь ли ты показать нам какой-нибудь портрет своей работы?

Тамара провела их в свою комнату и показала портрет маленького Гаральда Эриксона.

— Да, здесь видна рука мастера!.. Какой колорит! Какая экспрессия! — вскричала баронесса, понимавшая толк в живописи. — Эта детская головка точно живая! Действительно, такой талант — золотое дно.

— Во всяком случае, я думаю, что могла бы работать в мастерской какого-нибудь художника, как только папа настолько поправится, что его можно будет оставлять одного, а пока я хотела бы работать дома, чтобы иметь возможность ухаживать за ним.

Восемь дней спустя к Ардатовым приехал сияющий адмирал. Работа Тамары очень понравилась, и одна фабрика сделала ей заказ в таком размере, в каком она возьмется его выполнить. Не менее удачны были и хлопоты Веры Петровны. Благодаря содействию Магнуса она получила в одной редакции большого ежемесячного журнала хорошо оплачиваемый перевод. Кроме того, она привезла поклон от молодого человека и прелестную корзинку редких цветов, которую тот передал Тамаре с выражением почтительного сочувствия. Молодая девушка горячо поблагодарила баронессу. Уверенность в возможности заработка сняла громадную тяжесть с ее сердца.

Полученное в тот же день письмо от госпожи Эрик-сон окончательно успокоило Тамару и сделало ее почти счастливой. «Я страдаю вместе с тобой, дорогое мое дитя, — писала Эвелина, — и в то же время я чувствую себя счастливой и гордой, видя, как мужественно ты переносишь ниспосланное тебе испытание! Твоя душевная сила доказывает, что Господь помог мне исполнить поручение, возложенное твоей покойной матерью, и сделать тебя независимой от людей и обстоятельств. Что же касается людской низости, то не огорчайся, дорогое дитя мое! Такова всегда толпа, жестокая в своем эгоизме. Никогда не жди от нее возвышенных чувств, но умей выбирать среди нее великодушных и самоотверженных людей, каковы твой крестный отец и баронесса. Если бы я не знала, что тебя охраняют эти два благородных сердца, я приехала бы сама помочь и поддержать тебя».

С необыкновенным жаром принялась Тамара за работу, ухаживая за больным отцом, так как сестра милосердия была отпущена. Сидя за спущенной драпировкой, потому что Ардатов не выносил света, молодая девушка рисовала или переводила, отрываясь от работы только для того, чтобы подать что-нибудь больному. Только на рассвете она будила Фанни или Шарлотту, а сама уходила, чтобы отдохнуть несколько часов. Помимо этого утомления, на Тамару угнетающим образом действовал вид ее отца. Она понимала нравственные муки, подтачивающие его жизнь. Он заметно угасал. Каждый раз, когда раздавался звонок у входной двери, больной вздрагивал и с лихорадочным волнением справлялся, кто пришел. Не надеялся ли он, что кто-нибудь из прежних друзей навестит его? Сердце Тамары болезненно сжималось, и чувство горечи и ненависти к презренному и неблагодарному обществу наполняло душу молодой девушки. Однажды отец спросил ее:

— Тамара, отчего Анатолий никогда не бывает у нас? Неужели же он оказался таким же низким человеком, как и другие?.. Признайся мне откровенно.

— Нет, папа. Я сама разорвала связывавшие нас обязательства, так как была не в состоянии расстаться с тобой и покинуть детей на попечение чужих людей. Очень взволнованный Анатолий Павлович подчинился моему решению и, взяв отпуск, уехал из Петербурга.

Ардатов глубоко вздохнул и повернулся лицом к стене. Его взгляд ясно говорил, что он угадывает благородную ложь своей дочери, желавшей скрыть от него это новое унижение.

Адмирал был постоянным гостем Ардатовых; его приезд всегда вносил луч света в их печальное жилище. Добрый старик возился с детьми, дарил им игрушки и лакомства, беседовал со своей крестницей и старался развлекать больного. Видя, что Тамара никуда не выходит из дома, он настоял, чтобы она гуляла, и, когда погода была хороша, катал ее в своей карете по городу. Во время таких поездок им часто приходилось встречать старых знакомых, при виде которых Тамара поспешно откидывалась вглубь экипажа.

— Зачем ты прячешься и не отвечаешь на поклоны? — спросил однажды адмирал с легким упреком.

— Ты ошибаешься, крестный! Поклоны относятся к тебе. Эти люди боятся встречи со мной, а я не хочу иметь с ними никакого дела.

Сергей Иванович грустно покачал головой. Он видел, что презрительная недоверчивость и глубокая ненависть все больше и больше овладевали душой Тамары.

Прошла весна и наступило лето, не принеся ожидаемого улучшения в положении больного. Что же касается детей, то они были вполне счастливы. Целые дни играли они в тенистых аллеях прекрасного сада под присмотром Фанни или Шарлотты, продолжавших с прежним усердием и самоотверженностью служить своим обедневшим господам.

Больного Ардатова вывозили в кресле на балкон, обтянутый парусиной, или в беседку, окруженную кустами сирени и жасмина. Всегда нежная, терпеливая и неутомимая Тамара ни на минуту не покидала его, стараясь развлекать чтением или разговором и пытаясь заставить позабыть тяжелую действительность. Теперь она была совершенно одна, так как адмирал отсутствовал по делам службы, а баронесса уехала в свое курляндское имение, откуда не рассчитывала вернуться раньше середины сентября.

Сердце молодой девушки сжималось от страха, когда она смотрела на сильно изменившееся лицо своего отца, в несколько месяцев постаревшего на десятки лет. Его возраставшая слабость наполняла душу мрачным предчувствием. Она не знала, что Ардатов, видя ее постоянно занятой писанием или живописью, подозревал истину, но боялся спросить, не из-за денег ли она работает. Тем не менее убеждение в справедливости его догадки быстро подтачивало силы больного.

Когда наступила осень со своими бесконечными дождями и пронизывающей сыростью, больной начал заметно угасать. Он уже больше не сходил с кровати и впадал временами в бессознательное состояние. Припадки удушья и острая внутренняя боль стали часто мучить его. Доктор покачивал головой и уклончиво отвечал на предлагаемые вопросы, но адмиралу категорически объявил, что конец близок.

Таким образом прошел весь сентябрь. Обнаженный сад с деревьями, покрытыми инеем, еще более усиливал тревожное настроение, угнетавшее Тамару. Несмотря на то, что баронесса часто приезжала к Ардатовым, а адмирал бывал ежедневно, Тамара была очень печальна. Под влиянием тягостного предчувствия близкой разлуки она ни на минуту не покидала больного отца и все ночи проводила у его изголовья.

Второго октября выдался особенно тяжелый день. Больной, видимо, страшно страдал, но, погруженный в какое-то тяжелое забытье, ничего не слышал и не видел окружающих его лиц. Задержанный неотложными делами, адмирал прислал записку, в которой извещал, что приедет завтра и проведет целый день со своим другом.

Вечером Ардатов открыл глаза. Он был в полном сознании, но чувствовал себя страшно слабым. Какое-то тайное беспокойство мучило его. Отказавшись от всякой пищи, он потребовал, чтобы привели Гришу и Олю, которых крепко обнял и благословил. Заливаясь слезами, Тамара заняла свое обычное место у изголовья больного. Верная Шарлотта ни за что не хотела покинуть ее и тоже осталась в комнате Ардатова.

Больной впал в молчаливое состояние и, казалось, заснул. Никогда еще часы не тянулись так долго для молодой девушки. Ей казалось, что этой ужасной ночи с ее зловещим молчанием никогда не будет конца!

Около трех часов ночи она отослала Шарлотту спать. Отец, по-видимому, крепко спал, и экономке необходимо было отдохнуть. Оставшись одна, Тамара пыталась молиться, с беспокойством прислушиваясь к слабому и неровному дыханию больного. Прошло около часа, как вдруг Ардатов сделал резкое движение и слабым голосом позвал Тамару.

— Ты одна? — прошептал больной, когда дочь нагнулась к нему. — Ты бы позвала кого-нибудь, дорогое дитя! Кто знает, что может случиться… Я чувствую себя очень странно… Я сейчас видел твою мать: наступает час смерти. О, как ужасно умирать в моем положении!

Ледяная дрожь пробежала по телу молодой девушки, сердце как будто перестало биться. Стараясь победить свою слабость, она упала на колени и сжала в своих руках руки умирающего.

— Милый, дорогой папа! Я надеюсь, что милосердный Господь избавит нас от этой ужасной разлуки! Но если такова Его воля, то разве смерть не есть освобождение от всех страданий?.. И если ты видел маму, то это значит, что она пришла за тобой и ты не будешь один, покидая нашу землю.

Николай Владимирович с усилием повернул свое лицо к дочери.

— Ты не боишься смерти, Тамара, потому что тебе не в чем упрекнуть себя, а я много грешил! Презренный отец, я погубил будущность своих детей… я навлек на них несчастье, и Господь не простит меня!..

— Нет, нет! Тебе не в чем упрекать себя, дорогой папа! Молитвы и любовь последуют за тобой к престолу Всевышнего, так как мы, которые одни можем роптать, мы благословляем тебя и молимся за тебя. В эту торжественную минуту я клянусь тебе, что нисколько не жалею о потерянном богатстве! Я молода, сильна и богаче других одарена от природы. Я могу работать, и Господь поможет мне выполнить мой долг. Итак, не думай о смерти, как о чем-то ужасном — смотри на нее, как на тихую пристань, где ты обретешь покой! Давай помолимся вместе… Хочешь, я почитаю тебе Евангелие?

Больной сделал утвердительный знак. Тогда Тамара встала, откинула драпировку, чтобы он мог видеть освещенные лампадой образа, и зажгла свечу. Потом прочла прерывающимся от слез голосом несколько стихов из Евангелия.

Когда она снова опустилась на колени у кровати, то заметила большую перемену, происшедшую в состоянии больного. Глубокое спокойствие и тихая покорность сменили беспокойство и нравственные страдания, мучившие его прежде. С невыразимой любовью Ардатов смотрел на свою дорогую дочь, дрожащие губы которой шептали слова утешения, мира и надежды на лучшую жизнь, призывая милосердие Божье на того, кто готовился предстать перед Всевышним Творцом и отдать отчет в своих делах. Под влиянием этого взгляда, полного признательности и любви, Тамара почувствовала, как какое-то странное спокойствие овладело ее измученной душой. Пламенная молитва молодой девушки, уничтожая всякую мысль о земном, согревала и укрепляла страждущую душу умирающего, которая в страхе стояла на мрачном рубеже невидимого мира.

Вдруг молодая девушка вздрогнула. Умирающий с необыкновенной силой приподнялся и сел на кровати. Широко открытые глаза его были устремлены в пространство, а здоровая рука потянулась к кому-то невидимому.

— Свангильда!.. Отец!.. Вы зовете меня!.. О! Благодарю… иду!.. — пробормотал он, опрокидываясь на подушки, причем лицо его приняло радостное выражение.

Молча и дрожа всем телом, смотрела на него Тамара, думая, что все кончено, но в эту минуту отец открыл глаза и слабо пожал ей руку.

— Будь благословенна, дорогое дитя мое, за твою самоотверженную любовь, и пусть Господь, Отец всех сирот, укрепит и поддержит тебя!.. Я же надеюсь на милосердие Божье, вестниками которого явились моя дорогая жена и мой отец, а теперь — больной осенил себя крестным знамением — да будет воля Твоя, Боже мой!.. В руки Твои предаю дух мой…

Последние слова, как тихое веяние ветра, слетели с посиневших губ Ардатова. Дрожь пробежала по всему его телу, члены сразу как-то выпрямились и… все было кончено!

Страшно бледная, чуть дыша, Тамара продолжала стоять на коленях, все еще сжимая в своих руках руку умершего. Она не плакала, члены сковало какое-то тяжелое оцепенение. Вдруг глаза ее закрылись, а голова тяжело упала на край кровати: молодая девушка потеряла сознание.

Было около семи часов утра, и весь дом еще стоял погруженный в мертвое молчание. Один Иван, протирая сонные глаза, лениво ставил в кухне самовар, когда к подъезду быстро подкатилась карета адмирала. Сильно удивленный таким необыкновенным явлением, лакей бросился открывать двери и на вопрос: «Что с барином?» ответил, что, вероятно, он спит, так как барышня еще никого не звала. Несмотря на видимое беспокойство, Сергей Иванович не решился прямо с улицы войти к больному, в комнате которого царило глубокое молчание. Странный случай привел адмирала в такой ранний час. Было только половина шестого утра — как он в этом впоследствии убедился — когда он почувствовал, что чья-то холодная рука прикоснулась к лицу, и быстро вскочил с кровати. При слабом свете ночника он увидел, что у кровати стоит какой-то человек, и с крайним удивлением узнал в нем своего друга Ардатова. Последний пристально посмотрел на него и, сделав прощальный знак рукой, исчез.

Адмирал окликнул его, затем зажег свечку и стал искать, но комната была пуста, и ничто не нарушало тишины. И как мог еле двигавшийся больной попасть ночью в город? Сергей Иванович был здоровый и прозаический человек, никогда на своем веку не видевший ничего сверхъестественного. Но в данном случае он не мог сомневаться, что видел тень, и им овладело убеждение, что его друг умер или лежит в агонии. Быстро одевшись, он приказал запрягать и во весь карьер прискакал к Ардатовым, чтобы узнать, что там такое случилось.

Пока он старался согреться в гостиной, к нему присоединилась Шарлотта, вне себя от отчаяния, что так долго проспала. Потом оба поспешно прошли в комнату больного. Догоравшая свеча и лампада, теплившаяся перед иконами, слабо освещали молчаливую и неподвижную группу: на подушках мертвенно-бледное лицо Ардатова, а у кровати лишившуюся чувств Тамару. Шарлотта с глухим криком закрыла лицо руками. Адмирал набожно перекрестился, и на глазах его показались слезы. Итак, друг его окончил свою страдальческую жизнь! В последний час он был не одинок: чистое и великодушное сердце, полное самоотверженной любви, укрепляло и поддерживало его во время агонии!

Бормоча слова молитвы, Сергей Иванович подошел к Тамаре, которую перенес при помощи экономки в соседнюю комнату, где она скоро пришла в себя.

— Бедное дитя мое! Как я упрекаю себя, что оставил тебя одну в такую ужасную минуту! — сказал адмирал, целуя в лоб молодую девушку.

С горькими рыданиями прижалась Тамара головой к груди своего крестного отца. Тот не удерживал ее и дал свободно выплакаться.

— Плачь, дорогая моя! — говорил он. — Твои слезы законны; но плачь без горечи, так как ты честно выполнила свой тяжелый долг, и благословение покойного поддержит тебя в жизни.

Когда молодая девушка несколько успокоилась, адмирал рассказал ей о своем видении, побудившем его так рано приехать к ним. Потом он посоветовал ей хорошенько отдохнуть и ни о чем не заботиться, так как он желает принять на себя все расходы и хлопоты по погребению.

— Нечего покачивать головой! Я тоже имею на это свое право. К тому же это будет стоить сущие пустяки, так как у вас есть готовое место на кладбище.

— Не думай, что мною руководит гордость, крестный, но я хотела бы похоронить папу на свои заработанные деньги. Меня будет утешать мысль, что я работала для него, и мне кажется, что для его души этот дар от меня будет приятнее, чем даже от лучшего друга.

Сергей Иванович не протестовал. Приехав вечером, он привез письмо от баронессы с одним предложением, которое он вполне одобрял. Вера Петровна, страдавшая сильными приступами ревматизма, мешавшими ей выходить из дома, предлагала Тамаре немедленно же оставить свой дом и на несколько дней устроиться у нее с детьми.

«По моему мнению, — писала она, — тебе необходимо, дорогая моя, переехать в город; и для детей, и для твоей работы гораздо лучше будет, если ты будешь жить близко от нас. Ты не можешь отказать своему старому другу провести у нее время, необходимое для переезда. К тому же тебе необходимо отдохнуть и подкрепить свои силы».

Зная искреннее отношение баронессы, Тамара с благодарностью приняла ее предложение. Действительно, эта квартира, где каждый угол возбуждал тяжелые воспоминания, становилась ей отвратительна. Только она объявила, что не переедет к баронессе, пока не похоронит отца.

— Ни я, ни дети, — мы не покинем тело отца, пока нам остается еще печальная радость охранять его и молиться около гроба. Дети должны привыкать не бояться смерти, которая неизбежно ожидает каждого из нас.

В день похорон несколько больших картонок были доставлены на квартиру Ардатовых. Одна из них содержала простой, но изящный траурный костюм для Тамары — подарок адмирала. В остальных были венки: один от баронессы, другой, составленный из роскошных, дорогих цветов, сопровождался карточкой барона Магнуса Лилиенштерна.

Был мрачный серый день. С самого раннего утра, не переставая, шел снег вперемешку с дождем, увеличивая только грязь на улицах. После краткой панихиды печальный кортеж тронулся от подъезда Ардатовых. За похоронной колесницей следовали только две кареты: одну занимал адмирал с Тамарой, в другой, наемной, сидели Фанни, Шарлотта и дети.

Несмотря на то, что Сергей Иванович, без ведома крестницы, публиковал в газетах извещение о смерти Ардатова, ни один из прежних друзей и товарищей не явился проводить его тело на место последнего успокоения.

В Александро-Невском монастыре, рядом с местом погребения Ардатовых, была вырыта свежая могила, окруженная толпой провожатых, которая должна была расступиться, чтобы пропустить гроб Николая Владимировича. Хоронили одного интенданта, не совсем безупречная деятельность которого позволила ему составить себе громадное состояние. Гроб его был буквально завален всевозможными венками. Очевидно, у этого человека не было недостатка в друзьях, горько оплакивавших его смерть перед богатой вдовой.

Среди этой многочисленной толпы было много прежних знакомых Ардатовых, при виде которых Тамара вздрогнула и быстро отвернулась. Эта встреча взволновала и возмутила молодую девушку.

Не менее неприятное чувство овладело и теми, кого злой случай сделал свидетелями погребения человека, так жестоко покинутого ими в минуту тяжелого несчастья. Пробудил ли вид гроба в их черствых и эгоистичных душах чувство стыда или просто их несколько смущало присутствие адмирала, только большая часть присутствующих набожно перекрестилась, и небольшая группа, отделившись от толпы, последовала за гробом Ардатова. Не замечая поклонов, Тамара быстро прошла сквозь толпу и, прислонившись к одному из памятников, тщетно пыталась молиться. Бушевавшая в ее душе буря почти заглушила горе, причиненное потерей отца. Не проронив ни слезинки, она смотрела, как гроб опускали в могилу. Как счастлив был ее отец, что освободился от всех страданий! Если он и грешил, то искупил свои грехи, и, конечно, не эти люди, насмехавшиеся над ним, а теперь лицемерно крестящиеся, имеют право осуждать его! Ни один из них не стоит и мизинца покойного, который всегда был великодушен, гостеприимен и щедр. Знакомый голос, произнесший ее имя, заставил молодую девушку поднять голову, и она с удивлением узнала Этеля Францевича, который с самодовольным видом выражал ей свое соболезнование. Тамара окинула его таким ледяным взглядом, полным нескрываемого презрения, что молодой офицер, несмотря на весь свой апломб, не смог его выдержать.

— Скажите, пожалуйста, какой неожиданный случай доставляет мне удовольствие видеть вас, господин Пфауенберг, — сказала она, не замечая его протянутой руки. — Жаль только, что мой отец не может достойно оценить вашего внимания.

И, не удостаивая взглядом своего собеседника, она повернулась к нему спиной и стала молиться.

Адмирал оторвал ее от печальных мыслей.

— Пойдем, дитя мое!.. Все уже разъехались, и тебе нечего бояться неприятных встреч, — сказал он, предлагая ей руку.

Молча сели они в карету, взяв с собой детей, так как Фанни и Шарлотта вернулись домой, чтобы заняться укладкой и приготовлением к переезду, который должен был состояться, как только найдут другую квартиру.

Баронесса Рабен с настоящей материнской любовью встретила своих гостей. Со слезами на глазах прижала она к своей груди бледную девушку и маленьких робевших сирот.

— Пойдем, дорогая моя, — сказала она, обнимая Тамару за талию и увлекая ее в соседнюю комнату. — В гостиной сидит человек, чувствующий к тебе искреннюю симпатию. Поговори с ним, пока я отведу бедных малюток к моей старой Генриетте, которая постарается их развеселить.

Усталым взглядом окинула Тамара гостиную, но, увидев барона Лилиенштерна, быстро подошла и протянула ему руку. Тот почтительно прижал ее к своим губам. Горячее сочувствие светилось в ясных глазах молодого человека, и взгляд их так благотворно подействовал на молодую девушку, что долго сдерживаемые слезы брызнули из глаз. Магнус удержал ее руку в своих руках и заставил сесть рядом с собой.

— Я понимаю ваше горе, Тамара Николаевна, — с участием сказал он, — но сознание добросовестно исполненного долга должно облегчить ваше страдание. Ваша дочерняя любовь усладила последние дни вашего отца и поддержала его в смертный час. Поверьте, настанет время, когда мысль о том, что вы мужественно и с достоинством переносили несчастье, будет вашим лучшим воспоминанием!

Тамара молча слушала, прислонясь головой к спинке своего кресла. Звучный и гармоничный голос молодого человека успокаивающе действовал на нее. Мало-помалу слезы утихли, и она начала рассказывать барону про последние минуты своего отца.

Между тем баронесса отвела Олю и Гришу в комнату, предназначенную для них, где детей уже ожидал стол, заваленный всевозможными игрушками и лакомствами. Генриетта, пожилая горничная госпожи Рабен, страшно любившая детей, взялась присматривать за сиротами, пока они будут гостить у баронессы. Сначала дети были очень печальны и робки. Но большая коробка, наполненная солдатиками, пушками и фургонами, изящная кукла и маленькая швейная машина скоро примирили их с новым помещением и чужой женщиной, смотревшей за ними: маленькие личики прояснились, и комната огласилась громким и веселым детским смехом.

Успокоившись насчет своих маленьких гостей, добрая Вера Петровна вместе с адмиралом прошла в гостиную, где, к великому своему удивлению, увидела, что Тамара спокойно беседует с Магнусом. Завязался общий разговор. Сергей Иванович рассказал баронессе о встрече на кладбище.

— Да, бедный Пфауенберг оказался в ужасном положении, — заметила Тамара с жесткой насмешкой. — Вы представьте только себе: на глазах графа Метлова и семейства Самариных встретить такую компрометирующую знакомую, как я, и не быть в состоянии пройти мимо ввиду стеснительного присутствия адмирала!.. Но зато с каким искусством он рассчитал свой поклон! В нем смешивалась прежняя почтительность с покровительственным видом, который заслужила моя бедность. О, он был просто неподражаем!

— Нет, он вел себя недостойно, и при первом же свидании я намылю ему за это голову… Будьте покойны, я выскажу откровенно, что думаю о его поведении по отношению к вам, — сказала баронесса.

— Как бы откровенны вы ни были, Вера Петровна, я держу пари, что вам не сравняться в этом отношении с Тамарой, — сказал, смеясь, адмирал. — Черт возьми! Посмотрели бы вы, каким презрительным взглядом она обдала его! Даже такой фонтан красноречия, как Этель Францевич, растерялся и умолк под ее огненными взорами. В конце концов, дитя мое, люди всегда останутся людьми!

Денежный интерес руководит ими, и пример действует на всех заразительно. Не следует требовать от них большего, чем они могут дать.

— Но я ненавижу и презираю их! Я не буду стесняться открыто показывать это! — вскричала молодая девушка с пылающими глазами.

— Вы хотите сражаться с ветряными мельницами, Тамара Николаевна! Бороться с пороком, эгоизмом и людской низостью, вооружившись только добродетелью и чувством долга, это значит заранее обречь себя на поражение, — заметил Магнус. — Ненавидеть людей — значит интересоваться ими и открыть доступ в свою душу роковому пламени, которое все пожирает, оставляя после себя одни мрачные развалины разбитых грез. Презрение же подобно потоку ледяной воды, которая гасит это пламя, но зато полна горечи и отнюдь не дает покоя душе. Я говорю вам по собственному опыту, так как сам перенес все, что в данную минуту заставляет вас страдать. Чем сильнее была моя ненависть, тем невыносимей было нравственное состояние. Обезумев от отчаяния, я хотел презирать людей, но это острое чувство только отравило мою жизнь, отняло всякий интерес к труду и, подобно черной занавеси, стало между мной и светом, заставляя дрожать при малейшем столкновении с людьми. Мало-помалу я дошел до сознания, что только тогда найду душевный покой, когда буду совершенно равнодушно относиться к людям и замкнусь в себе. Много надо бороться, чтобы достигнуть этого, но вам следует попытаться, Тамара Николаевна, если вы хотите обрести гордую независимость ума. Когда ненависть сменится полным равнодушием, а презрение — кроткой снисходительностью ко злу, окружающему вас, вы будете облечены в непроницаемую броню. Не ожидая ничего от людей, вы не будете оскорбляться их низостью и станете смеяться над их обществом, которое перестанет быть для вас необходимым. Поверьте мне, старайтесь обходиться без людей и смотреть на них снисходительно, но откажитесь от мысли бороться с их эгоизмом. Никто не поймет вас, все станут смеяться над высоким порывом вашей чистой души и забросают грязью ваш идеал, так как они признают только один культ: поклонение золотому тельцу до полного забвения человеческого достоинства!

Магнус говорил с увлечением. В его больших глазах, обычно мягко глядящих на собеседника, появился стальной блеск. Каждое слово звучало глубоким убеждением, но в то же время в его речи, как эхо, отзывались бурные чувства, которые он сумел победить.

Тамара с большим вниманием слушала его. Когда он умолк, хотела было отвечать, но ее предупредил адмирал:

— В ваших словах есть доля правды, Магнус Оскарович, — заметил он, дружески хлопнув рукой по плечу молодого человека, — только вы сами не замечаете, что эти два разрушительных элемента — ненависть и презрение — все еще таятся в глубине вашей души. По моему мнению, идеал, к которому нужно стремиться и который один может дать нам истинный душевный покой, вовсе не равнодушие к людям, а всепрощающая любовь, заповеданная нашим Спасителем. Любовь эта — сожалеть о грешнике, не переставая видеть в нем не врага, а брата, которого мы должны любить как самого себя. Я сознаюсь, мы очень далеки от этого, но вот единственная истинная цель, к которой следует стремиться. Что же касается этого тщеславного ничтожества — Пфауенберга, то он не стоит даже презрения. Плюнь на него, Тамара, и перестань о нем думать!

— Та, та, та… Вы чересчур уж энергичны, Сергей Иванович! — сказала баронесса. Я не оправдываю поведения Пфауенберга, но убеждена, что он сделал это по легкомыслию. Он человек светский, ведет рассеянную жизнь — вот и все. Разве мог бы он быть таким великим медиумом, если бы был зол.

— Он!.. Великий медиум?.. Этот шут, который лжет, как только откроет рот! — с живостью возразил адмирал. — Конечно, это еще не всем известно, но в полку знают, что из десяти раз он наверняка девять солжет. Там смеются в глаза над его тщеславием, хоть он и рассказывает, что бывает у посланников и пишет ученые трактаты, которые ему исправляют другие. Нет, не говорите мне об этом лицемере, который знает ваш любимый спиритический конек и хвастает какими-то необычайными обещаниями.

— Это вы оседлали своего конька: скептицизм, — ответила недовольным тоном баронесса Рабен. — Верите или нет, это как вам будет угодно, но я повторяю, что он великий медиум и находится в постоянном общении со своим духом-покровителем Калхасом, который открывает ему необыкновенные вещи, совершенно недоступные обыкновенному человеческому уму.

— Оставим лучше этого дивного медиума в покое и не будем ссориться из-за него, — засмеялся адмирал.

VI

Когда Тамара переехала в город и окончательно устроилась в своей квартире на Торговой улице, она снова стала хлопотать о работе. Напрасно друзья советовали ей отдохнуть месяца два, молодая девушка объявила, что уже совершенно оправилась, и просила их только помочь найти занятия в мастерской какого-нибудь художника-портретиста, так как такая работа больше ей нравилась и гораздо лучше оплачивалась, чем переводы и разрисовка вееров.

Баронесса и адмирал деятельно принялись за поиски, но все усилия их были напрасны. Всюду наталкивались они на совершенно неожиданные препятствия. По своей наивности Тамара и ее покровители воображали, что достаточно одного таланта, чтобы обеспечить успех художнику. После целого ряда неудач им пришлось убедиться, что не талант, а известность — заслуженная или нет — дает хлеб и славу. Тамара начала уже было приходить в отчаяние, когда однажды вечером баронесса Рабен, смущаясь, сказала ей:

— Дорогое мое дитя, я должна сообщить тебе об одном предложении, которое страшно мне не нравится, но которое я считаю своим долгом передать тебе. Ты знаешь, с какими трудностями мы встречались на каждом шагу, стараясь достать тебе работу портретистки. Дело в том, что твое имя никому не известно, и целая фаланга посредственных художников преграждает тебе путь. Реклама необходима! Ну так вот, всегда находятся люди, не стыдящиеся, пользуясь затруднительным положением артиста, приобретать себе почти даром художественные вещи.

— Понимаю! Нашелся кто-нибудь, кто желает, чтобы я написала с него портрет из-за рекламы? — спросила с горечью Тамара.

— Ты угадала. Я часто встречаю у моей невестки госпожу Хлапонину, жену очень богатого горного инженера. Эта особа мне страшно антипатична, но если бы ты знала, какая у нее масса знакомых! Вчера она объявила мне, что видела твою работу и согласна служить тебе моделью… «Если Ардатова согласна написать с меня портрет, я стану рекомендовать ее и позволю выставить его на ближайшей выставке. Конечно, я не могу заплатить за него, но достаточно уже и того, что я доверюсь совершенно неизвестной художнице. Полотно я приготовлю и согласна платить за ее извозчиков». Я знаю, что это ужасно неприятно, но, тем не менее, почти советую тебе принять предложение. Ты можешь выставить портрет известной особы, о тебе заговорят, и, таким образом, ты создашь себе рекламу, которой недостает и без которой ничего нельзя сделать.

После минутного размышления Тамара согласилась. Она не жалела труда, лишь бы только создать себе имя и добиться независимого положения.

Все остальное было условлено через посредство баронессы, и в назначенный для первого сеанса день Тамара отправилась к Хлапониной. Ящик с красками и другие принадлежности она отослала еще накануне вечером. Хлапонина имела роскошную квартиру на Литейном. Это была высокая толстая немка лет сорока с очень обыкновенным лицом, но множеством претензий. Она встретила Тамару в домашнем костюме и тотчас же провела ее в просторную гостиную, которая должна была служить мастерской. Здесь, на небольшом возвышении, покрытом ковром, неподалеку от большого венецианского окна, освобожденного от занавесок и цветов, был приготовлен мольберт. С изумлением увидела молодая девушка огромный холст, натянутый на деревянную рамку.

— Этот холст слишком велик для обыкновенного портрета, — сказала Тамара. — Чтобы заполнить его, нужно нарисовать портрет в натуральную величину.

— А что, вы хотели написать одну только голову, и то в уменьшенном размере? — вскричала, вспыхнув, Хлапонина. — А я нарочно выбрала для себя роскошный костюм и приготовила такой большой холст, чтобы дать вам возможность выказать во всей силе вашу технику в изображении материи! Для этого нужно, чтобы была видна часть моей юбки. Кроме того, большая картина всегда скорее обращает на себя внимание на выставке.

Подавив свое неудовольствие, молодая девушка не сделала ни одного возражения и остановила поток слов просьбой поскорее начать сеанс. Очень довольная Хлапонина ушла переодеваться, обещая с ужимками молодой девушки быть готовой через полчаса. Грустная и задумчивая Тамара бросилась в кресло и погрузилась в свои печальные мысли.

Чьи-то шаги и звон шпор в соседней комнате оторвали ее от размышлений. Она обернулась и сквозь открытую дверь увидела какого-то офицера, который ходил по комнате, останавливаясь перед всеми зеркалами и каждый раз поправляя что-нибудь на себе. Через несколько минут он вошел в комнату, где у мольберта сидела Тамара, и, не обращая ни малейшего внимания на молодую художницу, сел в кресло, удобно вытянув ноги.

Этот недостаток самой обыкновенной вежливости заставил сильно забиться сердце молодой двушки, и очаровательное личико ее страшно побледнело. Поспешно схватив какой-то иллюстрированный журнал, она сделала вид, что очень занята чтением, хотя сама не сводила глаз с зеркала, в котором отражалась фигура офицера.

Это был высокий худой молодой человек восточного типа, его длинное бледное лицо было обрамлено небольшой темной бородкой, а голова выстрижена под гребенку; маленькие черные глаза светились холодным самодовольством. Вся его фигура выражала какое-то высокомерное презрение.

Сложенные на груди руки были костлявы и некрасивы, но зато ноги, обутые в блестящие сапоги, аристократически изящны и, видимо, составляли предмет его гордости. В общем, это был очень красивый мужчина, хоть и отличавшийся усталым видом и казавшийся старше своих лет.

Со своей стороны, офицер тоже с любопытством рассматривал девушку в трауре, бесстрастное лицо которой отличалось большим достоинством. Хлапонина наговорила ему, что из филантропических побуждений заказала свой портрет одной бедной художнице, чтобы дать ей заработать денег и создать себе имя. Она не назвала Тамару и даже не замечала, что открыто эксплуатирует безвыходность молодой девушки.

Шелест шелкового платья и восторженные восклицания положили конец молчанию, царствовавшему в мастерской. Протянув обе руки, Хлапонина подошла к офицеру. Тот не обратил никакого внимания на ее восторженное состояние и небрежно поцеловал протянутую ему руку.

— Я к вашим услугам, — сказала она, обращаясь к Тамаре. — Кажется, вы еще не знакомы? Князь Эмилий Феликсович Флуреско. Тамара Ардатова.

Они сдержанно поклонились друг другу. Имя Флуреско было совершенно не знакомо молодой девушке. Что же касается князя, то ему была известна история Ардатова, которого он не раз встречал в кругу богатых финансистов.

«А! Так вот его дочь, — подумал он, — вынуждена пользоваться своим талантом, чтобы зарабатывать хлеб».

Между тем Хлапонина села в приготовленное кресло и заняла кокетливую позу. При первом взгляде на нее какая-то внутренняя дрожь охватила Тамару. Всеми фибрами своей артистической души возмущалась она этой моделью, так и напрашивавшейся на карикатуру.

Хлапонина нарядилась в атласное платье изумрудного цвета, которое очень не шло к оливковому цвету ее лица. Декольтированный до последней степени приличия корсаж открывал мясистую шею и толстую спину, страшно стянутую корсетом; гирлянда водяных цветов спускалась с плеча и проходила наискосок через весь корсаж, что еще более увеличивало размеры и без того уже чересчур развитого бюста. Шелковый бантик, заменявший рукава, оставлял обнаженными толстые руки, испещренные синими жилами и красными пятнами. Одетая в скромное платье, эта женщина могла еще иметь приличный вид, но в роскошном бальном туалете она была просто отвратительна. Хлапонина ничего об этом не подозревала и считала себя очаровательной.

С глубоким вздохом Тамара принялась за работу, тогда как Хлапонина с воодушевлением стала беседовать с князем. Погруженная в свое занятие, молодая девушка не вникала в их разговор, но скоро невозможно стало не обращать внимания на то, о чем они так оживленно беседовали. Краска стыда залила ее щеки. Князь и Хлапонина с колкостью, достойной Ювенала, перебирали последние сплетни. Беззастенчивые рассказы, сопровождавшиеся сомнительными шуточками, безостановочно следовали друг за другом. Тамара почувствовала истинное облегчение, когда сеанс, наконец, закончился и она могла остаться одна.

Во все последующие дни работы над портретом князь аккуратно являлся к каждому сеансу. Вызывающее кокетство Хлапониной и вольное обращение с ней князя скоро дали понять Тамаре, какого рода отношения существовали между ними. Ее присутствия нисколько не стеснялись, совершенно забыв про молодую художницу, по-видимому, ничего не замечавшую и никогда не вмешивавшуюся в их разговор; но Тамара страшно страдала от такого отношения к себе, и ею иногда овладевало страстное желание бросить кисти и работу и бежать отсюда прочь. Смотря на князя Флуреско, молодая девушка часто спрашивала себя, как этот молодой и красивый мужчина мог полюбить такую вульгарную женщину, с губ которой никогда не срывалось ни одного умного слова и как нравственные, так и физические качества которой оскорбляли всякое эстетическое чувство. А между тем ее общество, несомненно, нравилось ему, так как он целые часы проводил в разговоре с ней.

Тамаре еще ни разу не приходилось встречать подобных людей — настоящий продукт так называемого большого света. Она — тщеславная, чувственная натура, без всяких принципов, видящая одну цель в жизни — удовольствия; он — усталый, холодный, стремящийся к пороку, который один только еще развлекал его.

Ни титул, ни происхождение не могут сохранить благородства души. Оставаясь наедине с Тамарой, князь молчал и старательно избегал ее чистого и гордого взгляда. С ней он не находил темы для разговора.

Часто изучая свою модель, на лице которой отражались животные чувства, Тамара передала на портрете это сходство, причем настолько сохранила чувство меры, что сатира не бросалась в глаза, хотя и не ускользала от внимательного наблюдателя.

Молодая девушка почувствовала большое облегчение, когда портрет был окончен, но не так-то легко было отделаться от Хлапониной, которая, не замечая, как ее охарактеризовали, была в восторге от своего изображения. Шелк на платье блестел, цветы были как живые, а вызывающий страстный взгляд казался ей очаровательным. Под влиянием первого впечатления она решила написать подобный портрет князя Флуреско. Тамара начала было отказываться, но Хлапонина настояла на своем, и девушка вынуждена была уступить.

— Хорошо, — сказала она, — я напишу портрет князя, если вы этого так желаете, но прошу: в моем присутствии выбирайте, пожалуйста, темы для разговора.

Хлапонина рассмеялась.

— Боже мой, что за щепетильность! В наше время в приличном обществе молодые девушки зачитываются романами Золя и восторгаются натуралистическим направлением литературы. Теперь совсем не принято разыгрывать из себя наивную девочку, но раз вы этого желаете, мы будем разговаривать как дети.

— Я буду очень признательна вам за это, — ответила с улыбкой молодая девушка.

Скрепя сердце начала Тамара портрет князя, который был ей антипатичен, и на этот раз уже намеренно придала ему самодовольное выражение сатира, появлявшееся на его лице во время болтовни с Хлапониной. Ей даже удалось передать нервное подергивание рта — следствие сильных нервных головных болей, которыми так часто страдал князь.

Когда оба портрета были окончены, адмирал и баронесса приехали посмотреть на них. Долго и внимательно рассматривали они работу Тамары и, наконец, с улыбкой переглянулись. Вечером за чаем у баронессы Рабен Сергей Иванович заметил, смеясь:

— Ах, Тамара, ты великая, но злая художница!.. Ха-ха-ха!.. Ведь ты нарисовала сатира и вакханку! Но только когда твои модели поймут, как отлично ты их охарактеризовала, вряд ли они останутся довольны!

— Боже мой, крестный! Это вовсе не я, а моя кисть, возмущенная подобными моделями, изобразила их в таком виде, — возразила Тамара, не разделяя веселого настроения своего крестного отца. — Только признаюсь тебе, что создавать себе имя такой ценой в тысячу раз тяжелей, чем быть поденщицей или судомойкой.

Молодая девушка постоянно была озабочена и грустна. Большая работа, только что оконченная, не принесла ей пока еще ничего, кроме усталости, так как, чтобы не терять бесполезно время и приобрести необходимые для жизни деньги, она должна была посвящать все вечера и часть ночей переводам. Правда, портрет князя Флуреско должен был быть оплачен, но роковая случайность помешала Тамаре получить условленные 150 рублей. Произошло это таким образом: когда князь принес деньги Хлапониной, чтобы она передала их молодой художнице, та была сама стеснена в денежном отношении. Ее модистка настойчиво потребовала уплаты, хоть и по частям, отказываясь в противном случае закончить костюм, который был необходим для костюмированного бала. Недолго думая, Хлапонина отдала модистке деньги, предназначенные для Тамары, рассчитывая их возвратить, как только муж пришлет обычную сумму… Не беда, если художница и подождет несколько недель.

К несчастью, когда Хлапонина получила от мужа деньги, у нее было столько новых расходов, что она никак не могла уплатить своего долга. Затем она забыла про него, а Тамара была слишком горда, чтобы выпрашивать даже то, что принадлежало ей по праву.

В данную минуту новых заказов не было, но адмирал и баронесса очень рассчитывали на выставку, которая должна была обратить внимание публики на блестящий талант молодой девушки. Эти надежды, впрочем, не осуществились, и выставка не дала ожидаемых результатов. Несколько знатоков живописи восхищались работой Тамары, один из листков мелкой прессы посвятил ей несколько строк — но этим дело и кончилось. Тем не менее имя молодой девушки стало кое-кому известно, и появились небольшие заказы. Конечно, она мечтала о другом, но, может быть, трудным было только начало.

Тамара постоянно проводила два вечера у баронессы Рабен, но категорически отказывалась бывать у нее в дни приема, ссылаясь на свой траур. Она предпочитала проводить время в обществе Веры Петровны и барона Лилиенштерна, постоянного их собеседника, когда у баронессы не бывало гостей.

Госпожа Рабен мало выезжала этой зимой, так как очень страдала от сильного ревматизма в ноге. Муж ее, за исключением приемных дней, все вечера проводил в клубе. Поэтому баронесса была очень рада обществу двух своих любимцев, оживленный разговор которых развлекал ее. Тамара и барон мало-помалу сделались большими друзьями. Пораженные на пороге жизни тяжелым несчастьем, они естественно должны были симпатизировать друг другу, а сходство вкусов и взглядов еще больше сближало их.

Между тем готовилось новое испытание гордости Тамары. Ее пригласили написать портрет одной молодой особы, которую она некогда встречала в свете и с которой была тогда в довольно дружеских отношениях.

Евгения Стакова была молодой барышней лет двадцати пяти, большой кокеткой, не отличавшейся особенным умственным развитием, но и не злой. Она радушно встретила Тамару и по-прежнему обращалась с ней, как с подругой, поверяя ей с необыкновенной откровенностью все свои маленькие тайны, разочарования и надежды на будущее. Эта молодая девушка была всегда влюблена в кого-нибудь, но ее бесчисленные планы замужества вечно не осуществлялись из-за какой-нибудь несчастной случайности. Тамара в душе очень удивлялась ее мягкому сердцу и не понимала, каким образом можно любить раз двадцать подряд все с тем же увлечением и огнем. Но удивление ее достигло крайней степени, когда она узнала, что Евгения, по-видимому, решила трудную проблему — любить трех человек зараз.

Как ни невероятной казалась эта вещь, однако приходилось ей верить, видя расположение и внимание, расточаемые Евгенией Стаковой трем своим поклонникам. Она флиртовала с таким искусством, что они никогда не встречались в ее доме друг с другом. Один из этих претендентов на руку молодой девушки был Пфауенберг, немедленно уходивший, как только появлялась Тамара, так как не мог выносить ясного взгляда девушки, которую так беспощадно оклеветал.

Второй был морской офицер, два раза в неделю приезжавший из Кронштадта, и, наконец, последний — профессор пения, числившийся при консерватории. Это был самый симпатичный из всех и по-настоящему влюбленный, что, впрочем, не мешало тому, что на него менее всего обращали внимания, несмотря на его вздохи и пылкие взгляды. Предпочтение, очевидно, отдавалось Пфауенбергу и моряку.

Сначала Тамара молча забавлялась этой тройной интригой, но скоро одно неожиданное обстоятельство испортило ее веселое настроение. Отец Евгении стал постоянно присутствовать на сеансах, причем оказывал чересчур большое внимание хорошенькой художнице. Стакову было около шестидесяти лет. Он считался очень богатым человеком и владел, кроме прекрасного дома, в котором жил, еще большим имением в одной из центральных губерний. Несмотря на сдержанность Тамары, он становился все более и более любезным. Однажды, придя в комнату, служившую мастерской, молодая девушка застала его там одного. Евгения еще не окончила своего урока пения. Тамара молча поклонилась и занялась приготовлением своих кистей и палитры. Вдруг она почувствовала, как чья-то рука обняла ее за талию, а страстный голос прошептал ей на ухо:

— Божественная Тамара Николаевна, позвольте вас любить, и вам не нужно будет больше работать! Золото, любовь — все я положу к вашим ногам!

Тамара быстро обернулась назад и в эту минуту заметила исчезавшую за портьерой голову Евгении. Вся вспыхнув, она смерила пылающим взглядом старого ловеласа, который, нисколько не смущаясь, смотрел на нее масляными глазами. Ему не надо было дожидаться ответа молодой девушки, так как он прочел в этих глазах презрение и отвращение к себе. Взволнованный, с лицом, покрывшимся красными пятнами, этот старый Дон Жуан исчез, пробормотав какое-то извинение.

Несколько минут спустя вошла сконфуженная Евгения и молча заняла свое место. Тамара взяла кисти и принялась за работу. За все время сеанса они не обменялись ни единым словом; только уже окончив работу и убирая краски, Тамара объявила:

— Я не могу больше приходить к вам писать портрет, Евгения Львовна. Может быть, вы согласитесь приезжать к баронессе Рабен: мне понадобится еще всего лишь несколько сеансов.

Евгения горячо поцеловала ее:

— Дорогая Тамара Николаевна, не принимайте так близко к сердцу поступок моего отца. Он неисправим и не может хладнокровно видеть хорошенькую женщину. К тому же он больше не побеспокоит вас, так как завтра уезжает в Тулу. Его присутствие необходимо в нашем имении, и он пробудет там около пятнадцати дней.

Скрепя сердце Тамара согласилась продолжать сеансы у нее и торопилась как можно скорей окончить портрет.

Несколько дней спустя она заметила, что Стакова чем-то сильно взволнована. Она была очень нервна, озабочена и, казалось, со страшным беспокойством чего-то ожидала, о чем, против обыкновения, ни слова не говорила.

Однажды, придя в назначенный час, Тамара не застала Евгении дома. Старая кухарка объявила ей, что барышня совершенно неожиданно куда-то уехала. Не сказав ни слова, Тамара занялась отделкой аксессуаров. Немного погодя вернулась Евгения, сильно возбужденная и чем-то, по-видимому, очень рассерженная. Она объявила, что не может сегодня позировать, но умоляла молодую девушку остаться, так как очень хочет кое о чем попросить ее. Через полчаса приехал моряк. Стакова увела его в свой будуар для какого-то таинственного совещания, длившегося очень долго и бывшего необыкновенно бурным, так как оттуда часто доносились громкие возгласы. Затем офицер уехал, красный, как рак, а с Евгенией сделался истерический припадок, и ее всячески старались успокоить Тамара и бедная кухарка-старуха. Их взаимные усилия увенчались успехом гораздо скорей, чем можно было ожидать, так как больная внезапно вскочила с дивана, вытерла слезы и подбежала к зеркалу, перед которым стала поправлять свою прическу.

— Сейчас придет мой профессор пения. Нужно приготовиться к уроку, — объявила она пораженным женщинам.

Более чем когда-нибудь желая поскорей отделаться от портрета, Тамара снова принялась за работу, но этот день готовил ей еще один, последний, сюрприз. Вместо того чтобы петь, Стакова мирно беседовала со своим профессором. Скоро она вошла под руку с ним к Тамаре и представила его как своего жениха, причем объяснила, что они давно уже любят друг друга, но отец противится этому браку. Теперь же, пользуясь его отсутствием, она хочет тайно обвенчаться. Со слезами на глазах умоляла она молодую девушку, чтобы та согласилась быть свидетельницей при их бракосочетании. Тамара наотрез отказалась принять какое бы то ни было участие в подобной истории. Евгения очень рассердилась и в тот же вечер отослала ей деньги за портрет. Тамара же после узнала, что свадьба все-таки состоялась.

Три недели спустя после этого случая Тамара встретила в гостином дворе Кулибину, которая по-прежнему поддерживала отношения со своей подругой по пансионату. Упрекнув Тамару, что та так редко бывает у нее, Кулибина объявила, что увезет ее к себе обедать, и молодая девушка волей-неволей должна была согласиться. После обеда разговор случайно перешел на Евгению Стакову и на ее свадьбу.

— Известны тебе подробности этой свадьбы? — спросила Надя, смеясь, как безумная. — Нет? Ну так слушай. Это действительно замечательно. Во-первых, Стаковы совершенно разорены. И имение, и дом — все уже давно заложено и перезаложено. Вероятно, Евгения предвидела близкую катастрофу, так как решила во что бы то ни стало устроиться прежде, чем истина всплывет наружу. Поэтому она с замечательным искусством вела интригу между Пфауенбергом, моряком и профессором пения, решив принять предложение того, кто первый объяснится ей в любви. Только она не подозревала, что Пфауенберг и моряк какими-то путями узнали о настоящем положении дел и только и думали о том, как бы благородно ретироваться. Откуда она узнала, что ее отец везде, где только можно, старается достать денег — я не знаю, но она решила поскорей покончить со всем. Однажды утром она лично отправилась к Этелю Францевичу, надеясь, может быть, скандалом заставить его жениться на себе. Я не могу тебе сказать, что произошло между ними, но только Пфауенберг энергично выпроводил ее. Вернувшись домой, она имела объяснение с моряком, но и тот не попался на удочку. Тогда она атаковала профессора, который легко позволил взять себя приступом. Вероятно, она наговорила ему сказок про отца, который будто бы противится этому браку, так как они тайно обвенчались в Павловске. И было самое время: восемь дней спустя милый папаша удрал за границу, увозя с собой остатки состояния и опереточную певицу.

— Но откуда ты все это знаешь? — спросила с удивлением Тамара.

— Помнишь Лизу Негри? Она еще была в параллельном классе? Теперь она замужем за кузеном Евгении. Она-то и рассказала мне всю эту историю.

— Боже мой! Какой недостойный расчет!.. Какое забвение собственного достоинства! — заметила со вздохом Тамара. — Вся эта купля и продажа напоминает мне прежние невольничьи рынки: бедный, как милостыни, выпрашивает, чтобы взяли его, ни во что не ставя свои личные качества; богатый же продает себя с аукциона. И на подобном фундаменте основывают такой важный и святой союз, в котором одна любовь должна иметь значение! Неужели эту безумную Евгению не беспокоит, что скажет муж, узнав, что его обманули?

— Великая вещь, что он скажет после свадьбы!.. Впрочем, говорят, что Стакова откладывала все, что только могла. Немного бы заключалось браков, если бы все были так же непрактичны, как и ты!

— Да сохранит меня Господь от подобного союза. Я лучше буду работать до конца моих дней, но сохраню свою независимость, — гордо ответила молодая девушка.

Этот случай произвел на Тамару очень неприятное впечатление. Ее артистическая деятельность, на которую возлагалось так много надежд, день ото дня становилась для нее все тягостнее. Главное, угнетало то, что она вынуждена была бывать в самых разнообразных семействах и подвергаться обращению, возмущавшему ее до глубины души. Одни смотрели на нее, как на работницу; другие предполагали, что бедная и красивая девушка обязательно должна забыть предрассудки и считать хорошими все средства для добывания денег. Между тем наступило лето, и обитатели столицы, подобно перелетным птицам, рассеялись во все стороны. Баронесса Рабен, с состраданием и беспокойством глядя на болезненную бледность некогда румяного личика Тамары, настоятельно потребовала, чтобы она с детьми провела несколько месяцев в ее имении близ Ревеля. Молодая девушка согласилась и пробыла там до конца августа.

Надо было снова приниматься за работу, но портреты сделались ей ненавистны. Тамара уже думала опять заняться разрисовкой вееров и переводами, когда неожиданно получила постоянное занятие, дававшее достаточно средств для ее скромной жизни.

В Петербурге жил один итальянец-художник, стяжавший себе громкую славу как замечательный портретист. Эрколь Бельцони был до такой степени завален заказами, что совершенно не мог один выполнять их все, и уже подумывал выписать к себе из Рима одного из своих друзей-художников, когда случайно встретился с баронессой Рабен. Та, узнав об этом, предложила ему в сотрудницы Тамару.

Это предложение улыбалось молодому итальянцу, так как в душе он опасался, как бы его друг, составив себе при его помощи имя, не открыл бы собственное ателье и не стал бы конкурировать с ним. Посмотрев работы Тамары, он больше не колебался и в тот же день предложил молодой девушке работать в его мастерской. Тамара с радостью согласилась, так как это избавляло ее от необходимости бегать из дома в дом. Половина же той цены, которую брал Бельцони за картины, выходившие из его ателье, составляла несравненно большую сумму, чем та, что платили за случайные портреты.

Жена художника, Карлотта, и сам Бельцони скоро очень полюбили любезную и скромную девушку, изящные манеры и неутомимая деятельность которой очаровали их. Узнав ее историю и понимая, как тяжело было молодой девушке зарабатывать свой хлеб, они всячески старались облегчить ее положение. Так, обширная мастерская была разделена на две части драпировкой, за которой работала Тамара, не подвергаясь любопытным взглядам посетителей. Бельцони старался поручать ей писать портреты детей и пожилых дам, чтобы избавить от столкновения с мужчинами. Тамара была от души признательна за такую деликатность и находилась в самых лучших отношениях с молодыми супругами и доброй Стеллой, сестрой художника, занимавшейся их хозяйством.

Относительное спокойствие воцарилось в измученной душе молодой девушки. Работа не была уже ей противна. Избавленная от необходимости заниматься переводами, Тамара стала изредка посещать концерты. Пользуясь свободными вечерами, она чаще приходила к баронессе Рабен, где почти всегда встречалась с Магнусом Лилиенштерном, нередко приносившим ей сочинения по истории и археологии. Тамара с глубоким интересом просматривала эти книги, не замечая взглядов, бросаемых на нее молодым человеком.

Видя спокойное и веселое настроение молодой девушки, госпожа Рабен попросила ее присутствовать на приемах. Несмотря на уверения Тамары, что для нее тягостны такие многолюдные собрания, баронесса настаивала:

— Я люблю тебя как свою собственную дочь, в качестве которой прошу помочь мне принимать гостей, так как в мои годы это становится очень тяжело. К тому же я люблю, когда молодежь весело болтает и развлекается, а замкнутая жизнь, какую ты ведешь, вредно действует на ум и здоровье.

Тамара не сочла себя вправе дольше противиться и, подчиняясь желанию баронессы, стала аккуратно являться к ней каждый понедельник. Траур избавлял ее от лишних расходов на туалеты. Видя ее в обществе любезной и улыбающейся, можно было подумать, что она совершенно утешилась в потере состояния и окончательно примирилась с необходимостью зарабатывать свой хлеб. Тамара была слишком хороша собой и умна, чтобы оставаться незамеченной в обществе. Ее интересные суждения, знания, остроумные ответы и ядовитые, хотя всегда справедливые, замечания оживляли общество. Мужчины и женщины, молодые и старые, охотно группировались вокруг нее, и для каждого находилась любезность, улыбка и интересная тема для разговора. Но эта любезность была одинакова в отношении всех. Нельзя было заметить, чтобы она отдавала хоть малейшее предпочтение кому-нибудь из встречавшихся ей молодых людей. Со всеми она говорила с одинаковым увлечением, но как только разговор кончался, казалось, совершенно забывала про своего собеседника. Тамара с признательной улыбкой принимала все приглашения, но никогда ими не пользовалась.

Однажды Тамара была одна у баронессы, страшно страдавшей от своего ревматизма.

— Я должна побранить тебя, Тамара! — сказала госпожа Рабен. — Уже давно я собираюсь это сделать!

— За что, дорогая Вера Петровна? Чем вы недовольны мной? — спросила молодая девушка, прислонясь головой к плечу баронессы.

Та с любовью похлопала ее по щеке.

— Да, я недовольна тобой! Ты совсем не стараешься нравиться мужчинам, бывающим у меня. Между ними есть люди, которые представляют очень приличную, даже блестящую партию, и тебе следует позаботиться создать себе прочное положение.

Тамара страшно покраснела.

— Создать себе положение! Другими словами, во что бы то ни стало нужно продать себя и неизбежно подчиниться деспотичному обращению, так как я бедна?

— Ты, как всегда, преувеличиваешь! Конечно, многие охотятся исключительно за приданым, но далеко не все. Сотни бедных девушек выходят замуж, множество мужчин женятся на женщинах только потому, что искренно любят их. Почему и ты не могла бы возбудить в ком-нибудь истинной любви?

— Потому что мне недостает именно того, что одно только может нравиться людям нашего общества, — сказала Тамара, причем на лице ее появилось жесткое и презрительное выражение. — Прошли те времена, Вера Петровна, когда женщина привлекала к себе своей красотой, умом и добродетелью. Теперь она царствует, опираясь на рубли и свою распущенность. Если женщина не может подкупить мужчину богатством, она должна развлекать его скуку свободой обращения. Пусть она будет некрасива, груба, невежественна. Это ничего не значит! Чем свободней она себя держит, чем меньше у нее предрассудков, тем более она нравится. Я же скучна и ничтожна! Я недостаточно деморализована и недостаточно богата, чтобы нравиться всем этим господам. Вооруженная только собственным достоинством, сознанием долга и любовью к труду, как я могу найти дорогу к их сердцу! Поэтому я и отказалась, раз и навсегда, от мысли когда-нибудь покорить их сердца и, по правде сказать, делаю это без всякого сожаления, так как ни один из них мне не нравится. Все они, как две капли воды, походят друг на друга своей мелочностью, жадностью и отсутствием сердца.

Госпожа Рабен слушала ее с недовольным видом.

— Ты разочаровываешь меня, дитя мое! Я думала, что тебе нравятся Липецкий и Вернер, так как с ними ты всегда так оживленно разговариваешь.

— Ах, Вера Петровна, моя улыбка наружная. В ней душа не принимает никакого участия! Другой я не могу быть в вашей гостиной, но искала ли я когда-нибудь встречи с этими господами?

Конечно, они охотно смеются удачной остроте и любят весело поболтать между двумя партиями винта или за ужином. Пожалуй, они даже снизошли бы до мимолетной интриги со мной, но жениться! — Они расхохочутся в лицо всякому, кто предложил бы им это. Все это мне очень хорошо известно, но я не могу показать, насколько я их знаю и как глубоко презираю. Этим я только создала бы себе врагов, так как каждый из них охотно позволит мне безнадежно вздыхать о нем, но никогда не простит моего равнодушия. Итак, пусть они думают, что я питаю надежду им понравиться! Может быть, это избавит меня от их злобы.

— Тамара, Тамара! Ты стала на ложный путь, дитя мое! — вскричала неодобрительно баронесса. — Поддавшись влиянию чрезмерной гордости, ты осуждаешь без разбора и виновных, и невиновных, пытаешься смеяться и отрицать самое законное и лучшее чувство человеческой души. Любовь молодой девушки, даже несчастная и обращенная на недостойного, — чувство очень естественное, согревающее и облагораживающее душу. Жесткость же и презрение, овладевшие твоей душой, явление ненормальное, и ты сама себе готовишь страшные мучения.

Выражение непередаваемой горечи омрачило лицо Тамары.

— Вы были бы правы, Вера Петровна, если бы я еще верила в истинную, живительную любовь, но всюду я вижу один только расчет. Чувства покупаются и продаются за золото. Работая в семействах, принадлежащих к различным классам общества, я ко многому присмотрелась. Люди, вступившие в брак по расчету, не любя и не уважая друг друга, кажутся мне невольниками, с неудовольствием влачащими свои цепи, пока равнодушие не переходит в ненависть, делая их совместную жизнь настоящей каторгой. Я уже не говорю о несчастных детях, свидетелях таких несогласий. Деморализованные с самых юных лет, они образуют впоследствии общество без принципов и без сердца, которое эгоистично радуется несчастью ближнего, только и думая, как бы воспользоваться им.

— Боже мой! Ты смотришь на жизнь таким мрачным взглядом, что, право, с тобою трудно говорить! Конечно, в наше время ко всему понемногу примешивается расчет, так как мы живем в практическом веке. К тому же холодный климат оказывает влияние на нашу натуру и делает наших мужчин менее экзальтированными и пылкими, чем южные народы.

— Ах, дорогой мой друг! Ваши аргументы необыкновенно слабы, — сказала, смеясь, Тамара. — Итак, наш бедный климат делает людей эгоистами и заставляет их торговать своими чувствами?.. Но взгляните только, — прибавила она саркастически, — как они воспламеняются, когда дело идет о большом приданом! Какие африканские страсти разгораются тогда! Ни благородство души, ни дружба, ни уважение не накладывают узды на их разнузданные животные страсти. Самая лучшая подруга не постесняется отнять у вас мужа, если только он ей нравится. При удобном случае она даже не прочь выбросить вас на улицу. А мужчины! Друг мужа не бывает ли по большей части любовником жены? И разве муж не пользуется кошельком жены, чтобы оплачивать свои собственные увлечения? Нет, нет, Вера Петровна, перестанем лучше говорить об этих людях, которые маскируются благородством, но к которым стоит только прикоснуться, как тут же окажешься в грязи. Я стала говорить об этом только потому, что хотела убедить вас, что вовсе не стремлюсь выйти замуж и что ничего не хочу от этих людей, развращенное сердце которых не может дать счастья. Они марают все, к чему прикоснутся, и до такой степени отвыкли от общества порядочных женщин, что стараются избегать его.

Баронесса покачала головой и умолкла. Она была очень печальна, так как ей казалось, что ее любимица отделяет себя пропастью от действительного мира, который надо брать таким, каков он есть. Кроме того, она была поражена необыкновенной силой воли Тамары, которая с горечью и презрением в сердце могла так весело улыбаться и беззаботно болтать, заставляя каждого верить, что он ей симпатичен. На самом же деле она была холодна, как лед, и беспощадно судила всякого молодого человека, с которым ее сводил случай.

В последних числах ноября Тамара, по обыкновению, работала в своей мастерской, заканчивая портрет ребенка, который надо было отослать на следующий день, как вдруг звон шпор и звучный, показавшийся ей знакомым голос обратили на себя внимание.

— Я не могу ждать, господин Бельцони, мне необходим портрет как можно скорее, так как он предназначается для моей невесты.

— Я в отчаяньи, ваше сиятельство! Но у меня есть заказы, которые я не могу задерживать. Впрочем, есть одно средство все уладить. Будьте так любезны, ваше сиятельство, взгляните на портрет генерала Ратмирова. Как вам нравится эта работа?

— Он сделан очень хорошо, и сходство поразительное.

— Он написан молодой художницей, работающей в моем ателье. Она сегодня кончает одну работу и, если вам угодно, может сейчас же начать ваш портрет.

— Что ж, отлично!

— В таком случае потрудитесь, ваше сиятельство, пройти в следующую комнату.

Страшная бледность покрыла лицо Тамары. Она узнала говорившего — это был князь Арсений Борисович! Итак, судьба готовила ей еще это унижение! Того, встречи с кем она хотела бы избежать во что бы то ни стало, она должна была рисовать за деньги. Она не видела князя со времени поразившей ее катастрофы. Сначала уединенная жизнь, которую она вела, гарантировала от этой встречи, а потом стало известно, что князь уехал в Крым. Вероятно, он только что вернулся. Но на ком это он женится?

С быстротою молнии пронеслись эти мысли в уме молодой девушки. В эту минуту итальянец приподнял портьеру и пропустил Арсения Борисовича, остановившегося в страшном изумлении.

— Мадемуазель Ардатова, я попрошу вас приняться за портрет князя Угарина. Переговорите об этом с князем. Я же сию минуту вернусь, — сказал Бельцони, удаляясь с почтительным поклоном.

На щеках князя выступил легкий румянец, когда он взглянул на молодую девушку, стоявшую у мольберта.

— Здравствуйте, Тамара Николаевна! — сказал Угарин, быстро подходя к ней и радушно протягивая руку.

Тамара, казалось, не заметила его радушного жеста и приветствовала князя холодным поклоном, каким обыкновенно здоровалась со всеми посетителями мастерской. Она не считала больше своими знакомыми людей, отвернувшихся от ее отца в дни несчастья; Арсений Борисович был теперь всего лишь первым встречным.

— Каких размеров вам угодно иметь портрет и когда вы желаете назначить первый сеанс? — спросила она равнодушным голосом.

Князь понял урок, и смешанное чувство стыда и досады охватило его. Неужели эта девочка, некогда любившая его, действительно неуязвима в своей гордости?

— Я желаю иметь портрет в натуральную величину, до колен. Я был бы вам очень обязан, если бы вы начали его завтра, так как он предназначается для моей невесты, вашей подруги по пансиону, Екатерины Карповны Мигусовой, — сказал он, упирая на это имя и устремляя проницательный взгляд на молодую девушку.

Он рассчитывал видеть горестное удивление или, по крайней мере, волнение, но тонкое и подвижное лицо Тамары выражало одну иронию. Итак, Мигусова сдержала слово и купила себе в мужья князя!

— Мы начнем завтра, князь. Только потрудитесь назначить час. Что же касается цены, то вам надо условиться об этом с господином Бельцони, — ответила Тамара с поклоном, в значении которого нельзя было сомневаться.

На следующий день князь явился в назначенный час, и Тамара стала набрасывать первый эскиз. Она знала наизусть каждую черту человека, бывшего идеалом ее детских грез, предметом первой, почти бессознательной, детской любви. Тысячу раз рисовала она его с фотографии, взятой тайком из альбома мачехи, не предполагая, что наступит день, когда она вынуждена будет писать его портрет за деньги для другой. В своем наивном сердце она полагала тогда, что для того, чтобы приобрести расположение этого красивого человека, достаточно ума и сердца и что та, которую он удостоил своей любви, должна быть чиста и прекрасна, как ангел! А в действительности оказалось, что он удовлетворился грубой и вульгарной женщиной с миллионом приданого. О, как лжива эта блестящая оболочка, скрывающая такую мелочную и жадную душу!

Эти мысли мелькали в уме Тамары, пока она рассматривала князя с таким равнодушным видом, как будто перед нею была статуя. Она только притворялась, что изучает его лицо, не желая показать, как хорошо оно было ей знакомо.

В один из следующих сеансов Арсений Борисович заметил с удивлением необыкновенную твердость руки Тамары и, устав от молчания, царившего между ними, спросил молодую девушку, каким образом и давно ли она достигла такого совершенства в живописи.

— Глава семейства, где я заканчивала свое образование, был профессором живописи. Предвидя несчастье, которое должно было поразить меня, и зная, что вместе с состоянием всегда теряют все: и положение, и знакомства, и друзей, он не хотел оставить меня без средств в борьбе с жизнью. Эриксон заставлял меня неутомимо работать над развитием моего таланта, и благодаря ему я содержу семью и независима от чужих людей.

Князь снова почувствовал себя неловко. Он вспомнил свое недостойное поведение по отношению к семейству Ардатовых. Чтобы сказать что-нибудь, он заметил:

— Екатерина Карповна была очень рада, когда узнала о нашей встрече. Она хотела повидать вас сама и сказала, что вы с нею большие друзья.

— Были, может быть! У бедного человека не бывает друзей, так как даже самые близкие люди перестают тогда интересоваться нами, если только какой-нибудь случай не напомнит им о нашем существовании. Я очень признательна Екатерине Карповне за ее любезное внимание, но прошу вас уверить ее, что нисколько не претендую на прежние отношения, порванные судьбой и не имеющие теперь уже никакого смысла.

Угарин не сводил глаз с бледного лица Тамары, каждая черта которого дышала невыразимой гордостью. На минуту он забыл все: свою невесту, прошедшее, будущее… Он видел перед собой только энергичную и гордую девушку, и странное чувство охватило его сердце. Но очарование быстро прошло, и князь, вздохнув, опустил голову.

— Вы слишком строго судите людей, Тамара Николаевна, и приписываете им оскорбительные намерения, о которых они даже и не подозревают. В хаосе светской жизни много обязанностей попирается не по злобе, но просто по легкомыслию. Если бы вы воззвали к прежним отношениям, конечно, к вам явилось бы много друзей.

— Для меня все сделались чужими, и я никогда не чувствовала желания или необходимости взывать к их благотворительности. На одну только вещь дочь Николая Владимировича Ардатова имела неоспоримое право со стороны знакомых покойного отца — на вежливость, но к ней не взывают.

Арсений Борисович покачал головой.

— Я вас не узнаю, Тамара Николаевна! Что вы из себя сделали?

— Очень просто: художницу, работающую в мастерской господина Бельцони. Потрудитесь поднять голову, князь — я не вижу вашего рта.

Через несколько дней после этого разговора, когда Тамара только что приехала в мастерскую и снимала перчатки, вошел князь в сопровождении Мигусовой. Катя бросилась на шею своей прежней подруге и горячо ее поцеловала. Затем она стала громко болтать, сильно жестикулируя и звеня многочисленными браслетами.

Продолжая раздеваться, Тамара критическим взглядом рассматривала свою подругу. Мигусова была одета в дорогое плюшевое платье со шляпой a la Rubens, украшенной марабу на голове. Но этот кокетливый наряд очень не шел к ее грубой и вульгарной фигуре. И такую-то женщину князь Угарин должен был любить и терпеть около себя всю жизнь! Бросив взгляд в его сторону, она встретилась с глазами Арсения Борисовича, и оба поспешно отвернули головы.

Князь, со своей стороны, сравнивал молодую девушку со своей невестой. Никогда еще вульгарная грубость Мигусовой не бросалась так резко в глаза, как рядом с аристократической красотой Тамары. Угарин глубоко вздохнул. Отчего, увы, миллион держала грубая рука его невесты, а не эта маленькая аристократическая ручка! Тогда он мог бы соединить полезное с приятным. Почему судьба так слепа? Мигусова не заметила мыслей, волновавших ее жениха. Сидя перед мольбертом, она лорнировала портрет, рассуждая о позе и костюме. Вдруг она обернулась к Тамаре и с живостью вскричала:

— Только, ради Бога, Тамара, не придавай лицу Арсения какого-нибудь непозволительного выражения, как ты это сделала с князем Флуреско. Я не видела ни его портрета, ни портрета Хлапониной, но слышала о них самые разнообразные отзывы. Одни говорят, что это верх совершенства, но вместе с тем и злобы; князь же уверяет, что в них нет ни капли сходства и это простая мазня.

— Известно, что всегда труднее всего удовлетворить невежд, — ответила с презрением Тамара. — Я дала обоим на портрете такое выражение, какое видела на их лицах. Оно необыкновенно подходит к тем разговорам, которыми они развлекались и которые могут быть терпимы всюду, кроме гостиной порядочной женщины. Впрочем, если князь Флуреско и госпожа Хлапонина так недовольны этой мазней, они могут, ничего не теряя, уничтожить портреты или отослать мне, так как я написала их даром, и даже краски были мои.

Екатерина Карповна разразилась громким смехом и прибавила к словам Тамары несколько комментариев, очень нелестных для князя и Хлапониной. Скоро Мигусова уехала, пригласив молодую девушку бывать у нее и присутствовать на свадьбе.

Тамара хотела как можно скорей окончить портрет князя и поэтому, несмотря на то, что с некоторого времени чувствовала себя не совсем здоровой и очень усталой, приезжала раньше обыкновенного в мастерскую и работала над аксессуарами. Однажды утром, когда она с усердием работала над отделкой руки князя, лежавшей на ручке кресла, убиравшая комнату Стелла остановилась за ее креслом, взглянула на портрет и с восторгом вскричала:

— Боже мой! Какой красавец этот князь, и что за прелестная рука. Редко можно встретить такую классическую красоту.

— Вы правы, — ответила Тамара с едким сарказмом. — Это очень красивая рука. Настоящая княжеская рука, стыдящаяся работать, но не стыдящаяся продавать себя. И как дорога эта классическая рука! Ведь она стоит целый миллион!

Сдержанный крик Стеллы заставил ее поднять голову, и она не без смущения увидела князя Угарина, стоявшего у поднятой портьеры. Лицо его было красно, и на нем играло незнакомое выражение.

Стелла убежала, как спугнутая птичка, но Тамара не принадлежала к женщинам, отступающим перед ответственностью за свои слова. Гордо подняв голову, она готовилась возразить князю, но Арсений Борисович, не сказав ни слова, занял свое место. Воцарилось тяжелое молчание. Так как князь упорно опускал голову, молодая девушка заметила:

— Потрудитесь поднять голову и смотреть на меня, князь! Иначе мне невозможно уловить выражение вашего лица.

Князь выпрямился и сверкающими глазами посмотрел на Тамару.

— Не можете ли вы принять другое выражение лица, князь? Настоящее, мне кажется, вовсе не подходит к портрету, предназначенному вашей будущей супруге.

— Вы находите, что мне необходимо иметь восторженное лицо влюбленного и счастливого жениха! — ответил князь недовольным тоном.

— Я позволила себе замечание, но отнюдь не высказывала своего мнения, князь. Я напишу вас так, как вам будет угодно.

Князь не ответил ничего, и сеанс закончился в глубоком молчании.

В тот же вечер Тамара отправилась к баронессе Рабен, где застала Магнуса, принесшего ей давно обещанную книгу. Молодая девушка, рассеянно перелистывая ее, с усталым видом откинулась на кресло. В последнее время болезненное состояние ее еще более усилилось, голова страшно болела, а члены, казалось, были налиты свинцом.

Магнус с едва скрываемым беспокойством наблюдал за ней.

— У вас, Тамара Николаевна, очень нездоровый вид, — сказал он слегка дрожащим голосом. Вы слишком много работаете! Следовало бы поберечь себя и отдохнуть немного.

Молодая девушка глубоко вздохнула.

— Что делать? У меня нет времени предаваться отдыху. Впрочем, я не думаю, чтобы работа утомила меня — я просто устала душой! Я стремлюсь к другому отдыху — к смерти, может быть, — до такой степени угнетает мою душу вся эта материальная жизнь!.. Но даст ли и смерть полный покой?

Она оперлась головой на руку и глубоко задумалась, устремив в пространство неподвижный взор. Облако беспокойства снова омрачило взгляд барона Лилиенштерна, но он, стараясь сгладить тяжелое впечатление от ее горьких слов, сказал, весело улыбаясь:

— Не надо предаваться таким мрачным мыслям, Тамара Николаевна! Вы стали очень молчаливы и не громите даже нашего общества. Неужели вы не находите в нем больше людей, заслуживающих порицания?

Горькая улыбка скользнула по губам Тамары:

— Я боюсь, что даже мой язык убедился в бесполезности порицания этих людей, так как, конечно, не недостаток фактов тому причиной. Великий Боже! Какие типы приходится встречать! Например, не дальше как сегодня утром к Бельцони явилась одна неподражаемая парочка. Представьте себе мужчину шестидесяти лет, с солидным брюшком, волочащего одну ногу, как разбитая лошадь, но зато вырядившегося, как будто ему только двадцать лет. Этот урод — барон Доппельберг.

— Фи! Мне становится даже противен мой титул, — сказал с гримасой Магнус.

— Напротив, вам следует скорее благодарить Бога, что он позволил вам носить его с достоинством! Но вернемся к тому барону. Он обручен и явился к Бельцони, чтобы заказать портрет для своей невесты, молодой девушки лет двадцати двух, разыгрывающей из себя влюбленную в этого противного фата. Это было забавно, но в то же время и отвратительно! Прежде эта парочка служила бы мне неистощимым предметом для насмешки; теперь же я чувствую отвращение при одной мысли, что мне в продолжение, по крайней мере, двух недель придется быть свидетельницей их приторной нежности.

На следующий день Тамара явилась в мастерскую страшно утомленная и с тяжелой головой. Она работала с большим трудом. К тому же голоса барона Доппельберга и его невесты раздражали ее. Немного погодя приехал князь Угарин: он, по-видимому, совсем забыл свое неудовольствие и со смехом заметил вполголоса:

— Видели вы очаровательную парочку в первой мастерской? Молодая девушка, кажется, страшно влюблена и ревниво охраняет своего жениха.

— И она права, так как смерть оспаривает у нее это сокровище! Какой было бы злой насмешкой, если бы эта неумолимая соперница — смерть отняла его прежде, чем она сделается баронессой! Право, не знаешь, чему больше удивляться: ослеплению ли этого старого фата или бессовестной комедии молодой девушки.

— Что вы хотите? — ответил Угарин, подчеркивая каждое слово. — Женщины, еще чаще мужчины, спешат продать себя, если предоставляется удобный случай. И это естественно: гораздо приятнее жить в роскоши и ездить в колясках, даже со старым фатом, чем бегать пешком и зарабатывать свой хлеб. Впрочем, это не мешает женщинам строго осуждать подобные союзы, если они сами не имеют возможности заключить подобный же.

Тамара страшно побледнела и взглянула на князя сверкающими глазами. Итак, он не нашел ничего лучшего, как отплатить ей таким оскорбительным обвинением за ее вчерашнее замечание? И уж не думает ли он, обвиняя ее вместе с другими, оправдать свою собственную низость? С минуту кисть дрожала в ее руке, но она скоро овладела собой и ответила с ледяным презрением:

— Вы правы, князь! Одни только паразиты ищут и находят случай продать себя, чтобы наслаждаться удовольствиями и разъезжать в колясках, которые не принадлежат им и за которые они платят притворством. Конечно, эти тунеядцы, весь труд которых состоит в уходе за своей собственной персоной, не могут обойтись без комфорта, но, благодаря Богу, они никогда не будут в состоянии зажать рот окружающим.

Князь Угарин побледнел. Пораженный этим жестким возражением, он не находил ответа и молчал. Но Тамара почувствовала себя очень дурно: голова горела и страшная слабость охватила все ее существо.

— Благодарю вас, князь, — сказала она, вставая со своего стула. — Завтра я побеспокою вас в последний раз.

Когда молодая девушка вернулась домой, Фанни передала ей письмо, полученное в ее отсутствие.

— От Лилиенштерна? Что может он писать мне? — прошептала она, увидев на конверте буквы М. Л. под баронской короной.

Письмо действительно было от Магнуса. По мере того как Тамара читала, сильное волнение охватывало ее. Сердце молодой девушки билось со страшной силой.

«Видя Вас и оценив все сокровища Вашего ума и сердца, я не могу не полюбить Вас всею силой моей души, — писал барон. — Но я никогда не осмелился бы признаться Вам в этом чувстве, так как что могу я, несчастный больной, предложить молодой и прекрасной женщине! Но Ваше страдание, Ваша непосильная борьба отняли у меня покой. Из всех женщин, известных мне, к Вам одной, Тамара, я могу обратиться с моим предложением: согласитесь принять мою фамилию, согласитесь принять спокойную жизнь, вполне обеспеченную с материальной стороны. Вы будете добрым гением моей уединенной жизни! Дети, которым Вы посвящаете свою жизнь, сделаются радостью и надеждой моего пустынного дома!»

Бледная, как смерть, Тамара откинулась в кресло и закрыла глаза. Тяжелые, горькие мысли овладели всем ее существом. Это письмо открывало ей покойную и счастливую будущность. Да, она была бы счастлива с этим великодушным и благородным человеком, который избавил бы от грубости людей и унижений нищеты, но между ней и Магнусом, как какое-то привидение, встало теперь брошенное ей в лицо оскорбительное обвинение князя Угарина.

Кто поверит, что она искренне любит этого больного человека? Всякий обвинит ее в том, что она продала себя, чтобы приобрести обеспеченное положение! — Закрыв лицо обеими руками, молодая девушка горько заплакала. Мысль отказаться от Магнуса, который был ей так симпатичен и которого она предпочитала всем остальным мужчинам, была так тяжела для нее, что в одну минуту она хотела пренебречь людским мнением, но страшная гордость взяла верх надо всем. Поспешно схватив лист бумаги и перо, она написала следующее письмо.

«Не нахожу слов благодарить Вас за Ваше великодушное предложение и за Вашу бескорыстную любовь, которой я не считаю себя достойной. Несмотря на то, что и я всей душой люблю Вас, я не могу быть Вашей женой, так как не хочу, чтобы на наш благородный союз смотрели как на недостойную спекуляцию. Развращенная толпа лишена способности понимать чистое и бескорыстное чувство. Со страшной болью в сердце я пишу Вам это письмо, но не могу поступить иначе! Не сердитесь на меня, останемся по-прежнему друзьями. Я не перенесу потерю дружбы единственного человека, которому всегда могу открыть свою душу. Да и кто знает, что готовит нам будущее? Я чувствую себя очень дурно. У меня есть предчувствие, что должно случиться что-то такое, что будет грозить опасностью моей жизни. Если мне придется покинуть эту землю, перенесите часть Вашей любви ко мне на двух бедных сироток. Я же, Магнус, унесу с собой в вечность воспоминание о единственном человеке, любовь которого стояла выше всяких расчетов».

Опасаясь, что не выдержит и изменит свое решение, Тамара поспешила запечатать и отправить письмо. Потом она бросилась в кровать и горько зарыдала.

На следующий день после лихорадочной ночи молодая девушка чувствовала себя совершенно разбитой и хотела остаться в постели. Но, собравши всю свою силу воли, она поборола слабость и встала. Тамара во что бы то ни стало хотела отправиться в мастерскую и закончить портрет Угарина, который сделался ей ненавистным после брошенного им обвинения, разбившего ее счастье.

Пораженные болезненным видом молодой девушки, Бельцони и его жена хотели убедить ее вернуться домой и отдохнуть, но Тамара наотрез отказалась.

— Сегодня последний сеанс, и я хочу непременно кончить портрет, — отвечала она на все убеждения.

Когда приехал князь Угарин, он тоже заметил лихорадочный румянец Тамары, ее сухие губы и ненормальный блеск глаз, но после ледяного и, видимо, враждебного поклона молодой девушки князь не рискнул сделать ни малейшего замечания.

Тамара принялась за портрет, но на этот раз рука ее не имела обычной твердости. Вдруг палитра и кисти выскользнули из рук, глаза закрылись, и она потеряла сознание.

— Воды! Воды! — вскричал князь, в испуге бросаясь к ней.

На этот крик прибежали художник с женой и при помощи разных солей скоро привели молодую девушку в чувство.

— Как вы себя чувствуете? — спросили все в один голос.

— Хорошо; только я хочу сейчас же вернуться домой. Будьте так добры, сеньор Эрколь, пошлите за каретой.

— Моя карета внизу. Позвольте мне проводить вас с Бельцони, — сказал князь Угарин, наклоняясь с участием к Тамаре.

— Да, да, я сейчас оденусь, — вскричала Карлотта.

Молодая девушка отрицательно покачала головой.

— Нет, нет! Я не хочу вас беспокоить, князь. Пусть мне наймут карету.

Она встала, надела перчатки и хотела пойти за шляпой, но вдруг зашаталась и упала бы на пол, если бы князь не поддержал ее.

— Ах! Уж это женское упрямство! — пробормотал он. — Взгляните, пожалуйста! Сама в обмороке, но пока язык шевелится, все еще продолжает упрямиться!

Страшно перепуганная Карлотта Бельцони не колебалась больше принять предложение князя. Тамару тщательно укутали и вынесли в карету. Князь Арсений Борисович занял переднее сиденье и не спускал глаз с молодой девушки, никогда еще не казавшейся ему такой очаровательной с этим выражением бесконечного страдания на бледном и неподвижном лице. Когда подъехали к дому, где жила Тамара, князь, пока Карлотта звонила у дверей, донес молодую девушку до ее квартиры. Открывшая дверь Фанни вскрикнула от ужаса, увидев неподвижное тело своей госпожи на руках какого-то мужчины, в котором страх помешал ей узнать князя Угарина. На этот крик прибежали Шарлотта с детьми; первая разразилась горьким плачем.

При помощи Карлотты обе женщины отнесли Тамару в спальню. Маленький Гриша с плачем последовал за ними, но Оля, узнавшая князя, робко спросила его:

— Тамара тоже умерла, Арсений Борисович?

— Нет, нет! Не плачь, Оля! Твоя сестра только в обмороке и скоро придет в себя, — ответил тот, целуя ребенка и сажая его к себе на руки.

Утешая девочку, князь с любопытством осматривал скромную, но убранную со вкусом гостиную, которая была уставлена дорогими цветами, праздничными подарками Магнуса. Итак, вот где обитает это непонятное, гордое создание, в одно и то же время и отталкивающее, и привлекающее его.

— Полно, Оля, перестань плакать! Говорю тебе, что это только обморок. Но я с удовольствием замечаю, что ты очень любишь свою сестру.

— Конечно, я ее очень люблю! Она так добра к нам! Кроме того, Фанни с Шарлоттой говорят, что без нее мы пропали бы. А вы, князь, отчего вы перестали приезжать к нам? — неожиданно спросила девочка. — Когда папа с мамой были живы, вы часто бывали у нас!

— У меня не было свободного времени, но теперь я буду навещать вас.

— Ах, как я буду рада! Значит, неправда, что нас никто не хочет знать?.. Только сдержите свое слово, Арсений Борисович, и приходите к нам. Ведь вы можете приходить после обеда и ужина?

— Почему же после обеда? Что ты этим хочешь сказать? — спросил удивленный Угарин.

— Мне сказали, что гости не ходят к тем людям, которые не могут давать хороших обедов и у которых нет богатой квартиры и золоченой мебели, а мы теперь бедны, и все наши дорогие вещи проданы, — ответила печально девочка.

Князь страшно покраснел. Это наивное рассуждение ребенка было настоящей пощечиной гордому аристократу.

— Это тебе сказала Тамара? — спросил он насмешливым тоном.

— Нет, Фанни и Шарлотта. Тамара никогда не говорит ни о вас, ни о других! Она сказала только, что у нас нет больше знакомых… В прошлом году она вынула все карточки из альбома и сожгла их… и вашу тоже… А три альбома с серебряными крышками продала…

— Ну до свидания, крошка! Мне надо ехать к твоему крестному папе и Вере Петровне сообщить им о болезни твоей сестры. Скоро я приеду и привезу тебе конфет.

В сильном нервном возбуждении князь бросился в свою карету. Голова его страшно горела.

Конечно, девочка и не подозревала того действия, какое произвели ее слова на князя. Стыд и гнев душили Арсения Борисовича при воспоминании о недостойном подозрении служанок. Разумеется, он не думал ни об обстановке, ни об обедах, когда перестал бывать у Ардатовых после их разорения, но реально все выглядело иначе. Мнение же Тамары о ее прежних знакомых ясно выразилось в устроенном ею аутодафе [публичное сожжение на костре]: она бросила в огонь все изображения этой презренной толпы, с которой не хотела иметь ничего общего.

Не застав адмирала дома, Угарин немедленно отправился к баронессе Рабен, которой и сообщил обо всем происшедшем с ее любимицей. Вера Петровна страшно испугалась и приказала запрягать. По дороге она рассчитывала захватить с собой доктора.

Выйдя от баронессы, князь Угарин решил зайти к своему кузену, к которому уже несколько дней собирался по делу. Лакей доложил ему, что барон вышел на свою ежедневную прогулку, но с минуты на минуту должен вернуться домой. Решив дождаться его возвращения, князь прошел в кабинет Магнуса и стал ходить из угла в угол, предаваясь своим неприятным мыслям.

Прошло более четверти часа. Потеряв терпение, Угарин подошел к письменному столу, чтобы написать своему кузену письмо о причине своего посещения. Не найдя на столе бумаги, он выдвинул ящик, в котором торчал ключ, удивляясь в душе подобной небрежности со стороны всегда такого аккуратного Магнуса. Ящик был полон разными счетами и деловыми бумагами, но между ними князю бросилось в глаза развернутое письмо, под которым он с изумлением прочел подпись: «Тамара Ардатова».

— Скажите, пожалуйста, какая дружба! Дошло уже до переписки! — пробормотал он.

Охваченный неудержимым любопытством, он быстро пробежал письмо глазами.

— Она отказала! Она не воспользовалась случаем продать себя! — прошептал он, пораженный тем, что прочел. — И это вчера, именно в тот день, когда я так оскорбил ее! И вот теперь на моей душе и ее отказ, и несчастье Магнуса! Конечно, я не хотел этого, но кто же мог предвидеть?..

Бросив письмо в стол и задвинув ящик, он вышел в гостиную. В его воображении встало мертвенно бледное лицо Тамары. Что если она умрет?.. Ведь причиной этому будет он!.. Мучимый душевным беспокойством, он уехал, не дождавшись своего кузена.

Очнувшись от обморока, Тамара почувствовала себя очень дурно; ей казалось, что наступает ее конец.

— Телеграфируй сейчас же тете Эвелине, чтобы она приехала ко мне, — сказала она Фанни.

Когда приехала баронесса с доктором, молодая девушка уже не узнавала никого. Она лежала в страшной нервной горячке. Вера Петровна с помощью сестры милосердия самоотверженно ухаживала за ней; адмирал был в отчаянии. Болезнь с каждым днем все усиливалась, и доктор, лечивший Тамару, становился все более и более озабоченным.

Через несколько дней приехала госпожа Эриксон. Получив телеграмму, она страшно перепугалась и выехала в тот же день. Со слезами на глазах эта чудная женщина склонилась над молодой девушкой, которую любила, как свое собственное дитя. На ее похудевшем лице она ясно читала все страдания и всю борьбу, выдержанную той. Тамара же, как бы почувствовав на себе этот любящий взгляд, открыла глаза, и слабая улыбка появилась на ее сухих губах; потом она снова впала в тяжелое забытье.

С этого дня Эвелина заняла место у изголовья больной, день и ночь ухаживала за ней с настойчивостью материнской любви, оспаривая у смерти ее добычу. Магнус был в страшном отчаяньи. Он всей душой привязался к молодой девушке. Отказавшись считать ее своей, он, тем не менее, считал невозможным жить, не слыша ее свежего и серебристого смеха и не видя чистого сверкающего взгляда. Кроме того, отказ Тамары был выдержан в такой форме, что в глубине души он питал надежду, что когда-нибудь она изменит свое решение. По десять раз в день барон посылал справляться о состоянии ее здоровья.

Несмотря на предсказания доктора, находившего ее состояние безнадежным, Тамара не умерла. Молодость и сильный организм взяли свое. Благодаря внимательному уходу трех самоотверженных друзей она вернулась к жизни, и через несколько дней после свадьбы Угарина доктор объявил, что она вне опасности. Князь узнал эту новость еще до своего отъезда за границу, и вздох облегчения вырвался из его груди. Что же касается Магнуса, то он чувствовал себя совершенно счастливым: надежда и радость наполнили его душу.

Между тем выздоровление Тамары подвигалось чрезвычайно медленно, и главной причиной было угнетенное состояние души молодой девушки. Лежа целыми часами на кушетке, она погружалась в свои мрачные грезы, смотря, как на насмешку судьбы, на свое возвращение к жизни, которая была ей противна и уже так страшно утомила ее. Она всей душой стремилась перейти в невидимый мир, и вот, когда уже была так близко от него, двери вечности снова захлопнулись перед ней!.. К чему?.. С какою целью?..

Эвелина с грустью наблюдала за состоянием своей бывшей воспитанницы. Ее огорчала горечь в каждой фразе Тамары и жесткое и презрительное суждение о людях.

Когда силы молодой девушки немного восстановились, госпожа Эриксон стала подумывать о возвращении в Стокгольм, куда призывали ее многочисленные обязанности.

Однажды вечером, за восемь дней до своего отъезда, она села около дивана, на котором лениво растянулась Тамара, и сказала, крепко поцеловав ее:

— Уже давно, дорогая моя, я собираюсь поговорить с тобой серьезно. Теперь ты уже достаточно поправилась, и наш разговор не утомит тебя.

— Ты хочешь побранить меня, тетя? — спросила Тамара.

Госпожа Эриксон улыбнулась.

— Разве ты чувствуешь, что заслужила это? Нет, я не стану бранить тебя, дитя мое, но постараюсь исправить то, что пошатнуло в тебе случившееся несчастье. Твоя душа больна. Ею овладели чрезмерная гордость и полное отвращение ко всему. Поддавшись этим чувствам, ты уже не видишь в людях ничего, кроме жадности к деньгам и низости. По временам меня пугает беспощадность, с которой ты судишь всех встречающихся людей. Ты избрала ложный путь! Никогда не найдешь ты покоя душе своей, пока будешь создавать преграду между собой и обществом. Конечно, ты много страдала, и совершенно верно, что в жизни встречается больше зла, чем добра! Но все-таки осуждать огульно все человечество недостойно развитого ума. В массе злых встречаются и бескорыстные, великодушные сердца, которые со всеми вместе осуждаются тобою. Поверь мне, дитя мое, недостаточно с достоинством переносить несчастье и твердо идти по узкой тропинке долга и добродетели. Мы должны в минуты испытания сохранять свежесть сердца и любовь к ближнему. Старайся снисходительнее относиться к ошибкам и заблуждениям людей, и зло меньше будет тревожить тебя. Ты станешь жалеть их, а не осуждать.

Тамара поникла головой.

— Ты, конечно, права, тетя! Наш всемогущий Творец и наши друзья из невидимого мира проповедуют этот закон любви и прощения, и я, без сомнения, была бы более счастлива, если бы могла подняться до этого учения, делающего для нас нечувствительными личные обиды. Но что же делать, если мне это не по силам? Все, что я встречаю, все, что я вижу, возбуждает во мне только презрение и отвращение!

— Очевидно, мой друг, что среда, в которой ты живешь, вредно на тебя действует. Это необходимо изменить. Вот что мы с Иваром решили. Во-первых, я увезу с собой детей, которым тоже необходима перемена обстановки. Бесспорно, Фанни и Шарлотта прекрасные и верные женщины, но все-таки они не более чем служанки. Я заметила, что знания и манеры Оли и Гриши оставляют желать лучшего. Сама ты не можешь заниматься ими, этому мешают и твоя работа, и твое душевное состояние. Ты сделалась слишком нервна и раздражительна. У меня же они будут чувствовать себя гораздо лучше и получать рациональное воспитание.

Тамара страшно побледнела.

— Как! — вскричала она. — Ты хочешь, чтобы я осталась здесь одна, возложив на тебя все заботы о детях?

— Нет, я не оставлю тебя здесь, хотя и не могу сейчас увезти отсюда, — ответила с доброй улыбкой Эвелина. После такой ужасной болезни было бы опасно далекое зимнее путешествие; но в апреле, я полагаю, тебе можно будет приехать к нам в Стокгольм. Если ты хочешь, можешь даже насовсем остаться у нас, так как муж пишет мне, что ему удалось выхлопотать для тебя работу на осень. Кроме того, ты можешь заменить ему Эрика, уехавшего на два года в Германию и Италию для изучения живописи. Мы заживем по-прежнему, и наша любовь излечит твое сердце.

Слишком взволнованная, чтобы говорить, Тамара бросилась в объятия подруги своей покойной матери, так умно решившей все затруднения. Да, в этом тихом убежище ее душа найдет, наконец, покой! Ей жалко только расставаться со своим крестным отцом, с баронессой и… и с Магнусом. Но, во всяком случае, это был бы лучший выход.

VII

Через несколько дней после своего возвращения в Стокгольм госпожа Эриксон была чрезвычайно удивлена приходом старого Юстина, камердинера Олафа Кадерстедта. Прерывая свои слова слезами, старик объявил, что его господин умирает. Уже в продолжение нескольких месяцев силы его со дня на день ослабевали. Он не вставал более с кровати, и было очевидно, что приближался последний час. Прошлой ночью, дежуря у больного, Юстин заметил, что тот вдруг сильно заволновался и произнес имя Свангильды; думая, что барин бредит, старик не осмелился его беспокоить. Но немного погодя больной подозвал его и спросил, не знает ли он адреса господина Эриксона. Получив отрицательный ответ, он приказал утром же, наведя необходимые справки, попросить госпожу Эвелину навестить его, так как ему необходимо переговорить об очень важных вещах.

Не теряя ни минуты, Эвелина в сопровождении старого Юстина отправилась к больному. Ее сердце болезненно сжалось, когда она входила в слабо освещенную комнату умирающего, которого любила как родного и помнила молодым, красивым и счастливым.

— Благодарю, что вы пришли! Я счастлив, видя вас еще раз перед смертью, хотя и не мог никогда решиться возобновить наших прежних отношений, — прошептал больной, пожимая своей слабой рукой руку посетительницы. — Не плачьте, Эвелина! — прибавил он, чувствуя, как слезы смочили его пальцы. — Я теперь у цели! Все мои страдания остались позади. Я простил и нашел, наконец, покой для моей души. Бедная Свангильда! Она была наказана гораздо больше, чем того заслужила. Ее дневник, переданный мне дочерью, открыл передо мной целую бездну несчастья и страданий! Но оставим это. Я просил вас прийти ко мне, чтобы поговорить о ее дочери, о которой я имел этой ночью страшный сон или видение. Говорю: сон или видение, так как сам не могу отдать себе отчета, в состоянии сна или бодрствования произошло это со мной, но одно верно — я видел Свангильду! Она была одета в белое платье и имела на шее медальон, бывший на ней в день нашего обручения. Свангильда была так же молода и прекрасна, как и тогда, но только страшно печальна. Наклонясь ко мне, она сказала умоляющим голосом: «Олаф, ты обещал моей Тамаре помощь, поддержку. Смотри же!» С этими словами она протянула руку, отбросившую от себя длинный луч света. В дальнем широком конце этого луча я увидел простую комнату. Там на кровати лежала бледная, худая девушка, в которой я с трудом узнал Тамару — это чудное дитя, принесшее мне покой и утешение! Повторив еще раз: «Олаф, подумай о Тамаре!». Свангильда исчезла, а вместе с ней и мое видение, но я убежден, что с этим бедным ребенком что-нибудь случилось! Скажите мне, что с ней?

— О, Тамара много страдала, я понимаю, что это должно было очень огорчать душу бедной Свангильды! И она обратилась только к вам, Олаф, с мольбой помочь ее ребенку! — ответила с волнением Эвелина. — Затем в кратких словах она передала ему все, что случилось с Тамарой со времени ее отъезда из Швеции: гибель состояния, смерть Ардатова, позорный отказ Тарусова и, наконец, мужественную борьбу молодой девушки за то, чтобы быть в состоянии содержать своим трудом себя и детей — борьбу, приведшую ее на край могилы, от которой она спаслась только чудом.

Кадерстедт слушал ее с восхищением, смешанным с жалостью.

— Бедное дитя!.. Честная и гордая, какою я ее и считал! Но отчего она ничего не написала мне? Ведь я говорил, что во мне она найдет самого лучшего друга. И вы, Эвелина, отчего вы не предупредили меня?.. Впрочем, лучше поздно, чем никогда! Так как моя дорогая Свангильда сама просила меня за нее, я знаю, как нужно поступить. Я попрошу вас прийти ко мне завтра утром в одиннадцать часов с вашим мужем, и мы поговорим об этом деле.

Поговорив еще немного о прошлом, Эвелина, видя утомление больного, ушла домой с сердцем, полным радости и надежды. Она не сомневалась, что Кадерстедт обеспечит будущность сироты.

Ее предположения еще более окрепли, когда, придя с мужем на следующий день к Олафу, она увидела у его постели доктора, священника и нотариуса, окончившего писать какой-то документ, который он прочел затем вслух. Это было форменное завещание, в силу которого Олаф Кадерстедт передавал Тамаре Ардатовой, дочери Николая Ардатова и Свангильды Левенскиольд, все свое состояние из капитала в миллион шестьсот тысяч рихсталеров, лежащего в банке, а также двух имений и дома в Стокгольме со всем, что в них находится: мебелью, серебром, бриллиантами и произведениями искусства, что тоже составляло сумму около миллиона. Далее шли распоряжения о выдаче сумм некоторым лицам.

Эриксон и его жена были поражены. Они никак не подозревали, что Кадерстедт был так богат. Эвелина робко заметила, что, может быть, это завещание лишает прав законных наследников.

— Я один на свете с тех пор, как умерла моя единственная сестра, так что моя последняя воля никого не лишает прав, — ответил Кадерстедт, подписывая завещание.

По окончании необходимых формальностей все удалились, за исключением Эриксона и его жены. Несмотря на видимую усталость, больной был очень весел и оживлен.

— Скоро я скажу Свангильде, что дал Тамаре все права, которыми пользовалась бы моя собственная дочь. О, отчего она не обладала энергичным и рассудительным характером этого странного ребенка! Мы никогда не расстались бы… Я только два раза видел Тамару, но она внушила мне глубокое уважение к себе.

— Взгляни, Эвелина, на глаза господина Кадерстедта! Ведь это глаза Тамары… положительно тот же взгляд! Разве ты этого не заметила? — спросил удивленный Эриксон.

— Правда, эти глаза всегда напоминали мне кого-то, но кого именно — я не могла определить.

— Конечно, это очень странный случай, но тем справедливее, чтобы наследница моих глаз владела бы и моим имуществом, — заметил, улыбаясь, больной. — Когда вы известите ее о моем решении?

— Я думаю, нужно немного подождать, чтобы силы ее еще окрепли. Я боюсь, что такая неожиданная перемена в положении сильно взволнует ее, а это может вредно отозваться на здоровье.

— Вы правы. Дадим ей немного оправиться.

Волнение, сопряженное с заключением завещания, по-видимому, окончательно подорвало и без того уже слабые силы Олафа Кадерстедта. С этого дня он стал заметно угасать и, после двухнедельной тихой агонии, мирно скончался с глубокой верой в лучшую загробную жизнь. Согласно его желанию, он был похоронен на берегу моря, в парке, окружавшем замок, а пятнадцать дней спустя после похорон в Петербург был отправлен заказной пакет, содержавший в себе копию с духовного завещания, записку, написанную рукой покойного, и длинное письмо Эвелины Эриксон.

После отъезда госпожи Эриксон здоровье Тамары стало быстро поправляться. Перспектива жить снова в доме своих друзей, на который она смотрела как на мирную пристань, возвратила покой измученной душе молодой девушки. Вместе с силами к ней возвратилась и ее обычная энергия.

Она стала даже поговаривать о том, чтобы снова приняться за работу в мастерской, но адмирал и баронесса энергично воспротивились этому и категорически заявили, чтобы она отдыхала и развлекалась, пока они не разрешат ей заниматься живописью. Пользуясь свободным временем, Тамара ежедневно каталась или гуляла пешком, и к ней скоро вернулись ее обычная свежесть и оживление. Баронесса предложила молодой девушке провести у нее несколько недель, но та отказалась. Она нуждалась в уединении и покое, а главное, не решилась еще встретиться лицом к лицу с Магнусом.

Сеньора Бельцони неоднократно навещала молодую девушку. Как-то вечером молодая женщина сидела у Тамары, и та спросила ее, что стало с портретом князя Угарина и успели ли закончить его вовремя.

— О, конечно, мой муж его окончил. Вы так много сделали, что остались самые пустяки… Но я еще не рассказывала вам, что была на свадьбе князя. Это было не так-то легко, так как в церковь пускали по билетам. Но я набралась смелости и попросила билет у него самого. Князь расхохотался и прислал мне целых три. Что это было за великолепие!.. На невесте было платье, все сверху донизу вышитое серебром… А бриллианты!!! Она сияла как солнце!.. А между тем, несмотря на такой богатый наряд, невеста была вовсе не красива. Князь же был бледен, мрачен и очень рассеян… Он далеко не походил на счастливого жениха! Через восемь дней после свадьбы молодые уехали за границу.

Когда сеньора Карлотта ушла, Тамара села в удобное кресло перед камином. Устремив глаза на угасавшие уголья, освещавшие красноватым светом окружающие предметы, молодая девушка глубоко задумалась… Перед ее умственным взором встал образ князя Арсения, вызвав воспоминание об их последней встрече перед ее болезнью и обо всех предыдущих событиях.

— Если бы я была так же богата, как Мигусова, пожелала ли бы я быть на ее месте? — невольно спросила она себя. — Нет! Тысячу раз нет! — прошептала молодая девушка, причем сердце ее наполнилось каким-то острым чувством, почти ненавистью. — Какое унижение знать, что на тебе женится только из-за денег человек, который не любит тебя, будет на каждом шагу изменять, и который смотрит на жену, как на неприятное прибавление к приданому!

Мало-помалу мысли Тамары перешли в дремоту, глаза ее закрылись, и она крепко заснула. Странный сон приснился ей. Она стояла у мраморного камина, в маленькой роскошной гостиной, обтянутой красной шелковой материей. В страшном волнении, опираясь обеими руками на спинку кресла, смотрела она на князя Угарина. Тот с пылающим лицом и с горящими страстью глазами говорил ей слова любви и пытался обнять ее. В эту минуту Тамаре показалось, что она увидела в большом зеркале отражение фигуры Магнуса. Как обезумевшая, она с силой оттолкнула князя… и проснулась. Дрожа всем телом, молодая девушка выпрямилась и провела рукой по лбу.

— Какое безумие! — прошептала она минуту спустя… — Бессмысленный сон, вызванный лихорадкой!.. Очевидно, я еще не совсем оправилась от болезни.

Позвав Фанни, она приказала ей зажечь лампу.

Прошло несколько дней. Однажды утром, напившись чая, Тамара собиралась написать письмо Эвелине Эриксон. Прежде чем сесть за письменный стол, она по обыкновению сорвала листок отрывного календаря — и вдруг страшно побледнела. Как могла она забыть, что сегодня день годовщины их разорения — ужасный день, в который два года тому назад на их семейство обрушилось такое страшное несчастье?.. Молодая девушка облокотилась на стол, и горькие слезы потекли по ее щекам. Тысяча тяжелых воспоминаний, как молния, пронеслись в ее мозгу: недостойное бегство гостей, ужасная смерть мачехи, продажа имущества и затем бесконечно длинная цепь унижений и страданий.

Громкий звонок у входных дверей и чей-то звучный мужской голос прервали нить размышлений молодой девушки. Минуту спустя вошла Фанни с рассыльной книгой и толстым запечатанным пакетом в руках.

— Потрудитесь, барышня, расписаться в получении заказного письма из Стокгольма, — сказала она.

Тамара расписалась и под влиянием тяжелых воспоминаний с беспокойством вертела в руках конверт, полученный в такой роковой для нее день. Не приносит ли он известие о каком-нибудь новом несчастьи?.. С лихорадочной решимостью она разорвала конверт, из него выпало на стол несколько бумаг. Тамара сразу узнала письмо Эвелины; но там было еще два других, написанных незнакомой рукой, и какой-то документ.

В сильном изумлении молодая девушка развернула официальную бумагу и стала читать ее. Вдруг смертельная бледность покрыла ее лицо, бумага выскользнула из дрожащих рук, и она, дрожа, откинулась на спинку кресла. Голова у нее страшно кружилась. Впрочем, эта слабость длилась только одну минуту. Проведя рукой по влажному лбу, Тамара выпрямилась и схватила письмо Эвелины, затем прочла записку Кадерстедта и приглашение нотариуса явиться для вступления во владение имуществом. Молодая девушка вторично развернула копию с духовного завещания. Там было ясно сказано, что Олаф Кадерстедт делает своей единственной наследницей Тамару Ардатову; далее шло перечисление капиталов, недвижимости и пр.

Тяжело дыша, Тамара отодвинула свой стул и со сверкающими глазами стала ходить по комнате. Нет, это не сон! Действительно наступил конец бедности, тяжелому труду и одиночеству, делавшими ее беззащитной от грубостей и оскорблений первого встречного. У нее миллионы!!. Она страшно богата — богаче даже Екатерины Мигусовой! Яркая краска залила ее щеки, а на губах появилась гордая улыбка. Теперь она обладает всемогущим талисманом, заставляющим склоняться всех к ногам человека, даже недостойного, и делающим гибкими самые непокорные спины! Она владеет теперь чарующим металлом, дающим такое значение человеку! Всемогущее золото приведет к ее ногам эгоистичную и изменчивую толпу, а ей самой придаст необычайную прелесть, не замеченную никем, пока она была бедна. Дрожа от волнения, молодая девушка быстро ходила по комнате. На минуту гордое сознание могущества, дарованного ей судьбой, поглотило все ее существо, но мало-помалу спокойствие вернулось к Тамаре, и мрачная складка прорезала ее лоб. Грустное чувство овладело ее сердцем!

— Каким бы ни было могущество богатства, — прошептала она, — оно не в состоянии вернуть мне мои разбитые мечты, оно не может уничтожить недоверие и отвращение, которые внушают мне люди!

На минуту она задумалась, но скоро встряхнула головой, как бы желая отогнать свои мрачные мысли.

— Какая я безумная! Разве можно приходить в отчаяние от того, что с моих глаз снята повязка? Неужели было бы лучше, если бы я сделалась игрушкой в руках лживого света? — Нет, нет, я выпила до дна чашу несчастья, бедности, одиночества, презрения и благодарю Бога, что он позволил мне видеть людей в их настоящем свете, когда они бежали от обедневшей невесты. В конце концов, тетя Эвелина права. Даже среди этой бездушной толпы есть великодушные сердца!

Сев за свой письменный стол, Тамара вынула какое-то письмо и внимательно прочла его. Это было то самое письмо, в котором Магнус просил ее руки. Добрая и счастливая улыбка озарила лицо молодой девушки.

— Тебе придется еще подождать, мой бедный Магнус! — прошептала она, складывая письмо. — Позволь мне позабавиться немного и полюбоваться на низость людскую с другой точки зрения, а после этого я без всякого сожаления обернусь к ним спиной!

Тамара облокотилась на стол и до такой степени погрузилась в целый хаос мыслей и планов на будущее, что не слыхала звонка и не заметила вошедшего адмирала. Она подняла голову только тогда, когда тот дотронулся до ее плеча.

— Что с тобой, Тамара? Ты плохо себя чувствуешь? — спросил адмирал, с беспокойством всматриваясь в пылающее лицо молодой девушки.

— Нет, крестный! Я волнуюсь от радости. На, прочти-ка это!

С этими словами Тамара протянула ему духовное завещание и письмо Кадерстедта.

Сергей Иванович прочел их, протер себе глаза и прочел еще раз. Затем, отбросив документ, он обнял свою крестницу.

— Черт возьми, крошка! — вскричал он. — Да это настоящая сказка из «Тысячи и одной ночи»!.. От души поздравляю тебя, и да пошлет Господь покой душе этого славного и великодушного Кадерстедта, сделавшего из тебя какую-то сказочную принцессу!

Они сели на диван, но разговор их был бессвязным и отрывочным. Волнение обоих было слишком велико, адмирал никак не мог прийти в себя от удивления.

— Вот история, которая всполошит весь Петербург! Сегодня же вечером, на морском балу, я сообщу эту свежую новость и позабавлюсь удивлением и завистью добрых людей.

Глаза Тамары внезапно вспыхнули огнем.

— Ты идешь сегодня на бал, крестный? Возьми меня с собой.

— Ты хочешь ехать на бал? Ты, которая ненавидишь всевозможные сборища? — спросил пораженный адмирал. — Конечно, я с удовольствием свожу тебя туда, но, признаюсь, я ничего не понимаю в твоем капризе.

— Видишь ли, я хочу, пользуясь в последний раз привилегией бедности, еще раз взглянуть на лица моих знакомых без маски, которую они наденут, как только узнают о моем наследстве. Сегодня они в первый раз увидят меня после болезни, и мне любопытно, как они отнесутся ко мне.

Загадочная улыбка появилась на лице молодой девушки. Адмирал покачал головой.

— Право, по временам ты бываешь настоящим Макиавелли! Еще один вопрос: есть у тебя подходящее платье?

— Я сделаю себе самое простенькое. Не забывай, что на балу будет еще бедная Тамара, — при этих словах она лукаво улыбнулась. — Не можешь ли ты дать мне немного денег?

Фанни была крайне удивлена, когда увидела свою госпожу, возвращавшуюся домой с большой картонкой и несколькими маленькими свертками. Но ее удивление перешло в беспокойство, когда Тамара приказала зажечь свечи на трюмо и объявила, что она едет на бал.

— Уж не начался ли опять у барышни бред? Она собирается ехать на бал! — шепнула камеристка Шарлотте.

— Правда, что вы собираетесь на бал, Тамара Николаевна? Это просто чудо какое-то! — заметила верная экономка, с любопытством рассматривая белое шелковое платье, букеты цветов и длинные перчатки, вынутые Фанни из картонок.

Тамара взглянула на озабоченные лица обеих женщин и весело рассмеялась.

— Да, моя добрая Шарлотта, я еду на бал и весела, потому что ко мне пришло большое счастье! — Она положила обе руки на плечи пожилой женщины. — Возвращаются хорошие времена! Снова ты будешь вести хозяйство очень богатого дома, а Фанни будет камеристкой светской дамы. Письмо, полученное мною сегодня утром из Стокгольма, принесло мне известие о наследстве: Олаф Кадерстедт завещал мне все свое состояние!

Пораженная Фанни молчала, но Шарлотта громко вскрикнула, всплеснула руками и упала в кресло.

— Господин Олаф!.. Самый богатый арматор Гетеборга… жених Свангильды! — растерянно бормотала она. — И он завещал вам все: дом в Стокгольме, и Фалькенас, и все остальное?

— Все, все! Дом, Фалькенас, замок на берегу моря и более миллиона денег, — ответила весело Тамара.

С радостным криком бросилась Фанни к своей госпоже и покрыла ее руки поцелуями. Затем, схватив Шарлотту, она стала кружиться с ней по комнате.

— Сумасшедшая!.. Оставь меня!.. Как можешь ты делать такие глупости в присутствии барышни! — кричала, задыхаясь, экономка. — Убирайся!.. Тамаре Николаевне пора одеваться!

Со странным спокойствием села Тамара в карету рядом с адмиралом. Дорогою ей вспомнился ее первый бал по возвращении из Швеции. Как она была тогда счастлива, доверчива! Угарин, идеал ее детских грез, сидел против нее в карете! Жизнь, будущее казались беспрерывным праздником! С того времени прошло всего два с половиной года, а какая пропасть отделяла ее от этого прошлого. Идеал безвозвратно погиб, доверчивость исчезла, и жизнь явилась к ней во всей ее наготе! Веселая, увлекающаяся Тамара превратилась в холодную, энергичную женщину, готовящуюся с насмешливым самодовольством расставить западню людской низости. Она знала, что на этом балу будет нанесена не одна рана ее самолюбию, но на этот раз чувствовала себя неуязвимой под двойной охраной гордости и золота — золота, этого магического металла, который через несколько часов превратит оскорбляющих в самых пылких обожателей, а равнодушных в самых преданных друзей.

Залы были полны, когда Тамара входила под руку с адмиралом. Танцевали мало по причине тесноты. Адмирал с племянницей проходили по залам, раскланиваясь со своими многочисленными знакомыми, но Тамара с тайной насмешкой замечала, как молодые люди, бывшие у баронессы, поспешно кланялись, дипломатично спеша пройти мимо, или просто смешивались с толпой, делая вид, что не замечают их.

Очевидно, они боялись, что обязаны будут пригласить Тамару и даром потерять свое время, когда столько более полезных дам требовали их внимания. Никто даже не подумал справиться о ее здоровье. Ясно, что она чувствовала себя хорошо, если приехала на бал! Не раз адмирал с неудовольствием сдвигал брови, но каждый раз взгляд, брошенный на лицо племянницы, с которого не сходила загадочная улыбка, разгонял его гнев. Уже больше часа они прогуливались по залам, когда адмирал заметил одного своего знакомого, с которым ему нужно было поговорить.

— Подожди меня минут пять здесь! Мне нужно сказать несколько слов генералу Винтеру, — сказал он, оставляя руку крестницы.

Тамара хотела подойти к группе тропических растений, чтобы не мешать движению толпы, как вдруг ее кто-то так сильно толкнул, что она едва не потеряла равновесия. Страшно покраснев, она обернулась и смерила пылающим взглядом кавалера, так беззастенчиво прокладывающего себе дорогу.

Это был Пфауенберг, шедший под руку с дамой зрелых лет, увешанной бриллиантами. Эта дама, по-видимому, совершенно поглотила все его внимание. Мы говорим по-видимому, так как Тамара уловила насмешливый взгляд и злую улыбку, ясно доказывавшую, что неловкость эта была умышленная.

— Дядя, я хотела бы уехать домой! Я достаточно позабавилась на сегодня, — заметила с улыбкой молодая девушка, когда адмирал вернулся к ней.

— Я тоже думаю, что тебе лучше уехать. Этот шум и жара могут вредно отозваться на твоем здоровье, — ответил Сергей Иванович, направляясь с племянницей к выходу.

Усадив Тамару в карету, адмирал вернулся назад и прошел в буфет. Он горел желанием поделиться с кем-нибудь новостью о наследстве. В буфете он заметил Пфауенберга, наполнявшего тарелку фруктами, вероятно, для какой-нибудь дамы. Пфауенберг в свою очередь узнал адмирала и, видя, что тот один, быстро подошел к нему. Обменявшись несколькими незначительными фразами, Сергей Иванович заметил:

— Как жаль, что мы не встретились с вами раньше! Я был с Тамарой, и вы могли бы немедленно же поздравить ее.

— С ее выздоровлением?

— С этим и еще кое с чем! Она только что получила громадное наследство. Один родственник ее покойной матери завещал ей все свое состояние, что составляет сумму более двух миллионов.

Пфауенберг был страшно поражен. Тарелка задрожала в его руке, а широко раскрытые глаза комически выражали смесь удивления, досады и скрытого гнева. Сильным напряжением воли вернув себе свое самообладание, он вскричал:

— Возможно ли? Как я рад за эту очаровательную и умную девушку. Завтра же я буду у нее, чтобы поздравить и выразить мои чувства.

— Как вы спешите, Пфауенберг! — сказал адмирал, смеясь.

— Как! Разве не старым друзьям принадлежит право первым принести свои поздравления? Кроме того, я горю нетерпением лично узнать о здоровье Тамары Николаевны, хотя баронесса Рабен и говорила мне, что она совершенно поправилась.

— Разумеется, поправилась, если она сама была на балу!

— Какое несчастье, что мне не удалось повидать ее! Но извините, ваше превосходительство, меня ждет госпожа Л…

На следующее утро Тамара отправилась к баронессе, чтобы сообщить ей о своем счастье. Она застала госпожу Рабен, когда та готовилась накинуть на голову шерстяную косынку.

— Вы уезжаете, Вера Петровна? Я, может быть, помешала вам?

— Вовсе нет. Я схожу на четверть часа к Лилиенштерну, который уже несколько дней не совсем здоров. Подождите меня немного, дитя мое!

— Если вы не сочтете этого неприличным, то возьмите меня с собой, Вера Петровна! Барон был так внимателен ко мне во время моей болезни!

— Пойдем! В этом не может быть ничего дурного, — сказала баронесса, которую забавляли внезапный румянец и видимое колебание молодой девушки. Затем она прибавила:

— Бедный мальчик! Как он будет счастлив видеть у себя идеал женщины, как он называет тебя в твое отсутствие.

— Но прежде, Вера Петровна, я хотела бы сообщить одну вещь… — и молодая девушка рассказала, каким образом она сделалась снова богатой.

Баронесса разразилась громкими восклицаниями и затем, спеша поделиться этой невероятной новостью с Магнусом, увлекла Тамару с собой.

Со странным волнением переступила молодая девушка порог квартиры великодушного человека, полюбившего ее ради нее самой и хотевшего избавить ее от нужды.

Узнав от лакея, что барон в своем кабинете, госпожа Рабен, знакомая с расположением комнат, прошла в гостиную. С необыкновенным любопытством Тамара осматривала большую комнату, роскошно меблированную и уставленную произведениями искусства. Вдруг одна картина особенно привлекла ее внимание: это был портрет Магнуса во весь рост. Молодая девушка вся погрузилась в созерцание этого блестящего офицера, так не похожего на знакомого ей бледного и спокойного ученого.

— Этот портрет он сделал для своей невесты, — прошептала баронесса.

Больной лежал на кушетке, обложенный со всех сторон подушками. Услыхав хорошо знакомые шаги своей соседки, он приподнялся, но вдруг яркий румянец залил его лицо. Он заметил Тамару, в нерешительности остановившуюся на пороге комнаты.

— Посмотрите, кого я к вам привожу, — сказала весело пожилая дама. — Но подойди же, Тамара!.. Боже, настоящие дети!.. Неужели, барон, вы были так же робки, когда носили кавалергардский мундир?

Молодая девушка быстро подошла и протянула обе руки Магнусу, который прижал их к своим губам. Барон не заметил странного сверкающего взгляда, устремленного на него Тамарой.

Как только все сели, баронесса сейчас же стала рассказывать мучившую ее новость. Страшная бледность покрыла лицо Магнуса, как только он узнал о неожиданном богатстве Тамары. С трудом подавив свое волнение, он поздравил ее. Это обстоятельство не ускользнуло от молодой девушки, но она продолжала весело болтать и юмористическим рассказом про свое посещение бала заставила до слез смеяться слушателей. Поговорив еще около часа, обе женщины простились с больным.

В тот же день было решено, что Тамара проведет два месяца у баронессы, а потом отправится в Швецию, чтобы вступить во владение наследством. Шарлотту она отпустила в Гапсаль погостить у сестры, с которой та не виделась около тридцати лет.

После переезда к баронессе для Тамары началась совершенно иная жизнь. Она сделалась центром общества, посещавшего госпожу Рабен, и молодую, красивую наследницу окружали теперь самым предупредительным вниманием. Казалось, даже сама суровая и сдержанная девушка совершенно переменилась. Она с благодарностью принимала все приглашения и была, по-видимому, в восхищении от нежности маменек, имеющих взрослых сыновей. Что же касается молодых людей, настойчиво осаждавших ее сердце и приданое, то относительно их она приняла особую насмешливую тактику, сбившую с толку баронессу. Принимая ухаживания с любезной и ободряющей улыбкой, она так искусно распределяла свою любезность, что каждый из ее обожателей льстил себя надеждой, что именно его предпочитает богатая наследница. Если же кто-нибудь из наиболее нетерпеливых отваживался сделать предложение, молодая девушка быстро выпроваживала его вон. При первых же словах любви очаровательная улыбка Тамары исчезала, в сверкающих глазах ее появлялось непередаваемое выражение, и она, казалось, забавлялась досадой людей, знавших ее бедной и не обращавших тогда на нее ни малейшего внимания.

Пфауенберг тоже со своим обычным самодовольством явился к баронессе, но на его прочувствованные поздравления молодая девушка ответила с таким нескрываемым презрением и сарказмом, что Этель Францевич сразу понял всю бесполезность своих дружеских излияний. Несмотря на внутренний гнев, ему пришлось ограничиться ролью простого знакомого.

Тем не менее он продолжал часто посещать баронессу, особенно по утрам. Однажды Тамара, войдя неожиданно в кабинет, с изумлением увидела, что госпожа Рабен сидит в кресле бледная, с закрытыми глазами. Пфауенберг, подняв руки над головой баронессы, гипнотизировал ее. Он покраснел, жилы вздулись на лбу. Этель Францевич до такой степени был поглощен своим занятием, что не заметил, как вошла молодая девушка, но, почувствовав на себе ее испытующий взгляд, быстро обернулся, и взоры их встретились. Голубые глаза Пфауенберга сверкнули злобой, но он подавил свой гнев. Сделав несколько пассов над головой баронессы, он после непродолжительного разговора уехал, отговариваясь неотложным делом.

— Боже мой! Зачем вы позволяете, Вера Петровна, этому человеку гипнотизировать вас!

— Калхас приказал делать это, чтобы облегчить мою мигрень. Я чувствую себя лучше после сеанса.

— Не думаю, чтобы этот лицемер мог помочь вам! Но что это за острый и неприятный запах?

— Это специальный аромат Калхаса, которым Пфауенберг окружает меня через посредство своего медиума. Я нахожу его очень приятным! Впрочем, ведь известно, что в своем ослеплении ты осуждаешь все, что касается бедного Этеля Францевича!

Вечером пришел адмирал, и Тамара рассказала ему случайно виденную ею утреннюю сцену.

— Я ничего не понимаю в этой сцене, так как вовсе не верю в целительную силу этого лицемера, — прибавила она.

— Почем знать? Может быть, он гипнотизер и хочет внушить Вере Петровне, чтобы она сделала его своим наследником? Баронесса богата, и у нее нет детей, — ответил, смеясь, Сергей Иванович.

Наступил конец апреля. Тамара стала поговаривать об отъезде в Швецию в начале мая, но баронесса всячески старалась убедить ее не торопиться, так как имела в виду блестящую партию для Тамары.

Новый претендент был граф Метлов, изящный молодой человек, о роскошной жизни которого говорила вся столица. Граф был красив и, казалось, очень увлекался Тамарой. Его пожилая тетка, старая подруга госпожи Рабен, делала массу авансов, умоляя Веру Петровну употребить все свое влияние, чтоб дело состоялось. Трудно себе представить гнев обеих дам, когда Тамара категорически отказала графу и осталась равнодушна ко всем убеждениям. В первый раз в жизни баронесса устроила сцену своей любимице, упрекая ее в антихристианском злопамятстве, делавшем ее несправедливой к людям. Она говорила, что гордость и богатство вскружили ей голову и что она, как и все очень разборчивые девицы, останется старой девой. Тамара с замечательным спокойствием перенесла эту бурную сцену и ответила баронессе только улыбкой и поцелуем.

Вечером пришел Магнус, ставший теперь очень редким гостем, так как, видимо, избегал встречи с молодой девушкой. Опасаясь встретить кого-нибудь из обычных посетителей гостиной баронессы, он пришел довольно рано. Вера Петровна ушла в свой кабинет, извинившись, что должна на несколько минут оставить его одного с Тамарой, так как ей необходимо было написать письмо мужу. Молодые люди остались вдвоем.

Водворилось молчание, так как теперь их разговору недоставало прежней свободы. Вдруг Тамара отбросила свое вышивание, пододвинула табурет к креслу барона и после минутного колебания сказала с видимым замешательством:

— Я… я хотела попросить вас об одной вещи, барон!

— Меня? — спросил с удивлением Магнус, поднимая голову, но, заметив волнение молодой девушки, поспешно прибавил:

— Располагайте мной! Вы знаете, что я всегда счастлив сделать вам что-нибудь приятное.

Тамара быстро подняла голову.

— Отдайте мне письмо, которое я писала вам перед болезнью, или, еще лучше, уничтожьте его сами!

— Извольте, если вы этого желаете, — ответил он слегка дрогнувшим голосом.

— Но это еще не все! Позабудьте злые слова, написанные под влиянием низкого оскорбления, нанесенного мне. Сегодня я хочу дать вам настоящий ответ. — Она наклонилась и с любовью взглянула в глаза своего собеседника.

— Я принимаю ваше великодушное предложение, Магнус, и хочу быть вашей женой!

Яркая краска залила бледное лицо молодого человека.

— Что вы говорите, Тамара? Разве я могу принять вашу жертву?.. Связать себя навеки с неизлечимо больным?.. Нет, нет! Тогда я предлагал вам убежище от людской злобы; теперь же все изменилось. Сколько красивых и здоровых мужчин принесут свою любовь к вашим ногам! Каждый из них может дать вам счастливую и блестящую жизнь! Отчего вы отказываете им? Неестественно, чтобы вы предпочли им меня.

— Напротив, очень естественно, так как я убедилась, что вы один, Магнус, любите меня ради меня самой, — сказала твердо Тамара. — Все эти люди, предлагающие мне свою руку и сердце, внушают только недоверие и антипатию! Большая часть из них знала меня еще при жизни отца, но никто не замечал и не любил, пока я была бедна. Теперь же я не сделалась ни красивее, ни умнее, ни добродетельнее: не ясно ли, что их привлекают исключительно миллионы, но отнюдь не моя особа? Прежде чем принять окончательное решение, я хотела испытать себя и, клянусь вам, мое сердце все время оставалось холодным! Ни один из претендентов на мою руку не нравился мне. Досада и гнев, возбуждаемые моим отказом, забавляли и наполняли мое сердце презрением. Вас одного я хотела бы иметь своим мужем!

— Нет, это невозможно!.. Жизнь велика, Тамара, и может, настанет час, когда вы проклянете свое великодушное увлечение! — пробормотал Магнус, прижимая обе руки к своему пылающему лбу. — Связать свое прекрасное будущее с человеком, разбитым параличом, обречь себя на вечную роль сиделки при больном — это значит испытывать Бога!

Тамара растерянно слушала его. Вдруг слезы брызнули из ее глаз, и она вскричала дрожащим голосом:

— Вы, вы отказываете мне, Магнус!.. О, Боже! Теперь я в тысячу раз беднее, чем прежде, так как единственный человек, искренно полюбивший, отказывается от меня!

Испуганный волнением молодой девушки, барон схватил ее за руки.

— Тамара, как можете вы так истолковывать мои слова?! Не плачьте, дорогая моя!.. Конечно, я принимаю вашу жертву и смотрю на вас, как на ниспосланный мне дар неба, как на солнечный луч, осветивший мрачную жизнь! И пусть сам Господь благословит нас и возьмет под свое покровительство, чтобы вам никогда не пришлось пожалеть об этом часе!

— Никогда этого не будет! — ответила Тамара, улыбаясь сквозь слезы.

Магнус привлек к себе молодую девушку и страстно прижал к губам ее маленькие руки.

В эту минуту в комнату вошла баронесса и остановилась, как пригвожденная к месту. Что тут происходит? Уж не грезит ли она наяву?

Тамара заметила ее и, подбежав, с жаром поцеловала.

— Поздравьте нас, дорогая Вера Петровна. Магнус — мой жених! Моя любовь к нему объяснит вам отказ остальным претендентам… и я не останусь старой девой, как вы это предсказывали сегодня утром! — смеясь, шепнула она на ухо баронессе.

Госпожа Рабен была немного поражена. Тем не менее она сердечно поздравила барона и в конце концов увлеклась оживленной беседой молодых людей. После чая Тамара изложила свои планы на будущее.

— Через десять дней я рассчитываю уехать, чтобы вступить во владение наследством, — сказала она. — Когда все формальности будут исполнены, я уеду за границу с тетей Эвелиной, конечно, если она согласится! В Париже сделаю свое приданое, а на обратном пути непременно побываю в Нюрнберге, который уже давно хочу посетить. Там я думаю заказать мебель для нескольких комнат в готическом стиле и в стиле «Renaissance». Я ужасно люблю старую резную мебель и окна с разноцветными стеклами!

— Я вижу, что у вас пропасть разных планов, — заметил с улыбкой Магнус.

Тамара со смехом покачала головой.

— Нет, но надо устроиться со вкусом! Так как мы не будем давать ни балов, ни праздников, то скоро вернем все эти расходы. Я хочу, по совету Сергея Ивановича, купить дом на Адмиралтейской набережной. Но я продолжаю о своих планах: из-за границы я прямо проеду в ваше имение, Магнус, куда, надеюсь, вы также приедете, и там мы обвенчаемся в присутствии только необходимых свидетелей. В первой половине октября наш дом будет уже готов, и мы переедем туда. Теперь скажите, мой будущий господин и повелитель, нравятся ли вам мои проекты и согласны ли вы утвердить их вашим одобрением?

— Без сомнения, я согласен со всем и в особенности благодарю вас за деликатную мысль отпраздновать нашу свадьбу в деревне, в самом интимном кругу. Вы отгадали мое тайное желание!

Когда Магнус ушел домой, Тамара хотела еще поговорить с баронессой, но, видя, что та чем-то озабочена, тоже встала, чтобы распрощаться с ней.

— Останься, дитя мое, я хочу серьезно поговорить с тобой, как это сделала бы твоя мать, если бы была жива, хотя мне и тяжело касаться этого предмета.

— Я чувствую, что вы не одобряете моего брака!

— Да, я убеждена, что сегодня ты сделала громадную ошибку! Не потому, чтобы я могла что-нибудь сказать против характера или положения Лилиенштерна — это вполне порядочный человек, — но… но он не годится в мужья для молодой женщины двадцати трех лет. Этот союз ненормален, а быть сиделкой всю свою жизнь далеко не шутка!

Тамара вспыхнула.

— Три года тому назад я вас не поняла бы, Вера Петровна, но теперь многое вижу в настоящем свете. В наших гостиных говорят довольно свободно обо всем, а перед бедной девушкой, приходившей рисовать за деньги портреты, стеснялись еще меньше. Итак, я вижу, что вы боитесь, как бы в будущем я не поддалась какой-нибудь недостойной страсти?

— Почему же недостойной страсти, а не естественному закону, которому ты подчинена так же, как и все другие женщины? Можешь ты предвидеть, что с тобой будет, если судьба бросит на твою дорогу человека, который пробудит страсть в твоем сердце — настоящую страсть, а не спокойное чувство, какое внушает тебе Магнус?

— У меня не страстная натура, Вера Петровна! К тому же я всегда найду солидную поддержку в чувстве долга и в уважении, которое питаю к своему будущему мужу. Я знаю, меня будут стараться соблазнять — при этом глаза ее засверкали, — так как что может быть заманчивее жены другого, в особенности же — жены больного! Наши мужчины особенно ценят подобные связи, не обязывающие их ни к чему. Что за дело, если они вносят раздор и несчастья в дом ближнего, лишь бы было удовлетворено их тщеславие, лишь бы они не были стеснены женщиной, которую всегда можно бросить, как изношенную перчатку! Только я никогда не увлекусь человеком, который осмелится предложить мне позор и адюльтер. Честь и имя, доверенные мне Магнусом, я сохраню незапятнанными и твердо уверена, что буду с ним счастлива, так как смотрю на брак совсем с другой точки зрения. По-моему, прежде всего необходимы гармония души, сходство вкусов и убеждений, однородность характеров, взаимное уважение и доверие и достаточно любви, чтобы терпеливо переносить маленькие недостатки, присущие нам всем. Вот твердое основание для счастливого союза, и мы оба удовлетворяем этим условиям. Какое же значение может иметь здесь болезнь Магнуса? Я сожалею о нем ради него же, так как в его годы тяжело быть прикованным к креслу. Для меня же это причина вдвое сильней любить его, так как я буду составлять для него все, а капризы больного, право, приятнее переносить, чем претензии, неверность и, подчас, дурное обращение здорового!

— Я вижу из этих слов, что твое решение бесповоротно. Дай же Бог, чтобы ты никогда в нем не раскаялась! — заметила со вздохом баронесса.

Адмирал также был очень удивлен, но совсем иначе принял это известие и на мрачные предчувствия баронессы ответил со смехом:

— Чего вы пугаетесь? Тамара — девушка с головой и сердцем! Она имела много хороших уроков в жизни, и поверьте, что она знает, что делает! Что же касается Магнуса Оскаровича — то он даже без ног в тысячу раз лучше этого четвероногого животного — Тарусова!

Баронесса засмеялась и пожала плечами.

Новость о помолвке Ардатовой с бароном-паралитиком с быстротой молнии облетела весь город и возбудила множество толков.

Претенденты, получившие отказ, смотрели на такой выбор, как на насмешку и даже как на личную обиду. Взбешенные тетушки и маменьки, видя, что их возлюбленным детищам предпочли больного, которого никто даже и не считал за соперника, не щадили молодую девушку. Одним словом, все были недовольны, хотя, в сущности, никому до этого брака не было никакого дела.

Тамаре, конечно, было известно враждебное настроение общества, но она не обращала на это ни малейшего внимания. По-прежнему она много выезжала, от души забавляясь сердитыми взглядами, недовольными улыбками и плохо скрываемой досадой, с которой произносились поздравления.

За два дня до своего отъезда в Стокгольм Тамара пожелала вместе с баронессой отправиться на концерт с участием Рубинштейна, устраиваемый с благотворительной целью. Садясь на свое место, она заметила, что ее соседкой случайно оказалась мадам Пржекловская, тетка молодого графа. Они молча поклонились друг другу, так как в это время исполнялся номер. Во время антракта к Тамаре подошел знакомый генерал и поздравил ее с помолвкой, так что старой деве пришлось поневоле тоже обратиться к молодой девушке.

— Позвольте мне тоже поздравить вас, — сказала она язвительным тоном, — только, откровенно признаюсь, я не знаю, чего пожелать вам! Выбор разбитого параличом человека молодой, красивой и богатой девушкой до такой степени странен, что всякие пожелания звучат как-то фальшиво!

Тамара смерила холодным и насмешливым взглядом свою собеседницу.

— Благодарю вас, несмотря на немного странный тон вашего поздравления! Я очень чувствительна к тому, как относятся к моему выбору, но, право, им, кажется, уж чересчур интересуются. Я никого не заставлю следовать моему примеру. Дело моего личного вкуса предпочесть телесный недостаток душевному — предпочесть выйти замуж за хорошего, умного человека, искренно любящего меня, чем взять в мужья какого-нибудь разорившегося прожигателя жизни, гоняющегося за большим приданым.

Пожилая дама покраснела от гнева.

— О, я не думаю оспаривать, что бедный молодой человек бескорыстнее всякого другого! Он отлично понимает, как трудно ему очаровать женщину своей особой.

— Я попрошу вас, сударыня, не забывать, что бедный молодой человек, о котором вы говорите, мой жених, — заметила с улыбкой Тамара. — Во всяком случае, ни барон Лилиенштерн, ни я — мы не обязаны никому давать отчет в наших поступках и вовсе не желаем объяснять обществу мотивы нашего брака.

Баронесса, слышавшая эту стычку, вмешалась в разговор и дала ему другое направление.

В назначенный день Тамара уехала в Швецию, где провела две недели, употребленные на исполнение необходимых формальностей и посещения могилы своего благодетеля. Целый день провела она в небольшом замке на берегу моря, близ которого был погребен Кадерстедт. Долго плакала и молилась она у могилы великодушного человека, так благородно воздавшего добром за зло. Она взяла себе на память медальон с портретом Олафа, ею же переданный ему некогда по поручению покойной матери.

Тихо и спокойно провела Тамара время среди своих друзей. Вид Оли и Гриши очень обрадовал ее, так что она с благодарностью приняла предложение госпожи Эрик-сон оставить их здесь еще на несколько лет. Тамара обеспечила детей отдельным вкладом в банке, так как Кадерстедт, не упоминая о них, написал в своем завещании, что в случае смерти Тамары все состояние его должно быть передано благотворительным учреждениям.

Окончив все дела, она уехала с госпожой Эриксон в Париж и Германию, а в конце июня вернулась в Петербург. Отсюда молодая девушка телеграфировала Магнусу, что через четыре дня, 28 июня, она со своими друзьями приедет к нему в имение, где они решили обвенчаться в тесном кругу близких родных и знакомых.

VIII

Близ чудного парка Старого Петергофа стояла большая роскошная дача, вся украшенная резьбой и окруженная обширным тенистым садом. Эта дача была выстроена богачом Мигусовым, давшим ее в приданое за своей дочерью, ныне Угариной.

В чудный июньский вечер многочисленное общество собралось на этой даче. Перед балконом на круглой площадке, тщательно усыпанной песком, мужчины и дамы шумно играли в крокет; другая часть общества толпилась у изящных качелей. Только двое мужчин, устроившись удобно в качалках, предавались отдыху у стола, заставленного винами, фруктами и конфетами. Разговор между ними как-то не вязался, так как, по-видимому, каждый был поглощен собственными мыслями. Один из них был князь Флуреско. Вытянув длинные ноги, он курил, следя глазами за кольцами дыма, которые артистически пускал в воздух. Другой был хозяином дома. Позабыв про своего собеседника, он с усталым и недовольным видом смотрел на играющих в крокет и в основном на свою жену, которая, заложив руки за спину, шумно спорила с гусарским офицером, сделавшим, по ее мнению, очень неудачный удар. Внимательный наблюдатель подметил бы в глазах князя выражение презрения и даже почти ненависти, как только взгляд его падал на Екатерину Карповну, вульгарный вид и резкие манеры которой с каждым днем все более и более шокировали его. Даже в эту минуту, несмотря на изящное платье из розового фуляра, отделанное кружевами, благодаря вызывающей позе и папироске в зубах, вся ее фигура дышала таким дурным тоном, что князь закрыл глаза, чтобы только не видеть ее. В первые дни после свадьбы Арсений Борисович, увлеченный вихрем светской жизни, различными дорожными впечатлениями и опьяненный приобретенным, наконец, богатством, жил в каком-то приятном самозабвении. Роскошь, окружавшая его княжеский титул, заставляла его отчасти забывать про Екатерину. Но по мере того как привычка сглаживала эти первые впечатления, жена, в которой ничто не нравилось ему, за исключением богатства, становилась ему в тягость. Ее вульгарность, ограниченный ум и сомнительная нравственность возбуждали в нем все более возраставшее отвращение, что, впрочем, он тщательно скрывал.

Принесший письмо лакей оторвал Угарина от его мыслей.

— Дурные вести? — спросил Флуреско, заметив, что его друг покраснел при чтении письма.

— Нет! Это письмо от Лилиенштерна. Он приглашает меня к себе послезавтра на свадьбу с этой безумной миллионершей.

— Вот, право, бесенок, получивший больше, чем того заслуживает, — заметил Флуреско. — Черт возьми! Просто невероятно, до какой степени эта крошка была горда и язвительна! Ее язык — настоящая бритва! Не скоро я позабуду мой портрет, нарисованный ею!..

— Верю, верю! Мне самому досталось от ее гордости и острого язычка. Мы были немного в ссоре, и наша встреча в качестве кузенов будет очень комична. И все-таки этот брак для меня загадка! Почему она решила связать свою жизнь с паралитиком и почему Магнус, человек умный, делает такую глупость?.. Положительно здесь какая-то тайна!

— Барона я тоже совершенно не понимаю, но ее план ясен! Во-первых, по-моему, это месть и насмешка в адрес тех, кто не сумел вовремя ее заметить; во-вторых, это безграничная свобода. При своем богатстве она откроет гостиные, будет принимать весь Петербург и, конечно, не стесняясь ни в чем, выберет любовника по своему вкусу.

— Черт возьми! Магнус был бы смешон, если бы стал ревновать! Как бы ни была она эксцентрична, ясно как день, что ее рано или поздно утомит этот идеальный муж.

Оба собеседника разразились громким смехом.

— Я уеду завтра утром и вернусь обратно двадцать девятого, — прибавил Угарин. — Приходи вечерком, и я расскажу тебе все, что замечу там.

— Эмилий Феликсович, кончите ли вы сегодня отдыхать? — крикнула в эту минуту Екатерина Карповна. — Идите сюда! Мы составляем партию в теннис, и Ольге Петровне скучно без вас.

Флуреско схватил фуражку и спустился в сад. Угарин последовал его примеру, но только, обходя общество, направился по тенистой аллее и, дойдя до уединенной беседки, бросился на скамейку.

Воспоминание о Тамаре с новой силой ожило в нем. Тонкое и очаровательное лицо молодой девушки стояло перед его глазами, окруженное обольстительным ореолом. Он искал уединения, чтобы без помехи предаться мечтам о ней.

На его глазах развивался характер этой женщины, так резко отличавшейся от массы других, встречаемых им в обществе. Князь припомнил свои первые встречи с Тамарой. Тогда она только что вступала в жизнь, и первое чувство любви, зародившееся в ее чистом и доверчивом сердце, было обращено к нему. Молодая девушка даже не скрывала этого чувства, которое смело и без ложного стыда светилось в ее глазах. Затем что-то такое внезапно загасило или подернуло туманом эту наивную любовь, и перед ним явилась невеста Тарусова — любящая и доверчивая, но без малейшего признака страсти. Потом обрушилось несчастье, со всеми его последствиями, и из этого бурного испытания вышла уже энергичная и деятельная женщина, которая, замкнувшись в своей гордости, искала опоры исключительно в своем таланте, окружив сердце ледяной корой… А между тем — так уж странно устроено женское сердце — под этой ледяной корой таилось горячее чувство истинной любви. Какую глубокую признательность должна была чувствовать Тамара к Магнусу за его бескорыстную любовь, за его желание избавить ее от бедности и унижений, если она, такая красивая, молодая и богатая, решила связать свою жизнь с больным, чтобы заплатить ему свой долг благодарности! Конечно, это будет ей не по силам — в этом Арсений Борисович не сомневался — но уже одна попытка принести подобную жертву делает человека достойным изучения!

На следующий день, выйдя на станции, в шести верстах от которой находилось имение Магнуса, князь Угарин нашел ожидавшую его карету.

— Невеста уже приехала? — спросил он лакея, помогавшего ему садиться в экипаж.

— Нет еще, ваше сиятельство! Они приедут завтра с четырехчасовым поездом, а в семь часов назначено венчание. С ними вместе приедут адмирал Колтовской, баронесса Рабен и госпожа Эриксон.

Магнус радушно принял своего кузена и, обменявшись с ним первыми приветствиями, с улыбкой сказал ему:

— Мое приглашение, вероятно, очень удивило тебя! Тебе и не снилось, что придется быть шафером на моей свадьбе.

— Гм! — сказал Угарин, задумчиво кусая свои холеные усы. — Откровенно сказать, Магнус, я никак не предполагал, чтобы ты решился на подобную штуку; во всяком случае, ты вытянул счастливый жребий: Тамара Николаевна — натура исключительная!

— Со всякой другой женщиной мой поступок, конечно, был бы безумен, но как ни недостоин я выпавшего на мою долю счастья, у меня не хватило духа оттолкнуть его от себя! Надо знать, подобно мне, все богатство души Тамары, все несравненные качества ее ума и сердца, чтобы понять, какое счастье постоянно жить в ее обществе и пользоваться ее доверием!

— Да, я знаю, что ваши вкусы сходятся. Она постоянно защищала тебя с таким жаром, как будто предвидела, что вы, в конце концов, соединитесь брачными узами, — сказал, смеясь, Арсений Борисович. — Однако я замечаю, что ты заново отделал свой дом.

— Да, я кое-что переделал, чтобы достойно принять своего доброго гения. Не хочешь ли ты взглянуть на ту половину дома?

— Конечно, если позволишь.

— В таком случае, будь добр, позови Фридриха.

— Зачем? Я сам могу везти тебя в кресле.

Молодые люди вышли из гостиной, и Магнус показал своему кузену большой кабинет, служивший в то же время и библиотекой, роскошный будуар, отделанный голубым шелком и наполненный цветами и произведениями искусства.

Этот будуар предназначался для его будущей супруги.

— Все очаровательно, но за этой портьерой, вероятно, скрывается святилище Психеи. Можно взглянуть на него или вход туда воспрещается для всех непосвященных?

— Ну, наши законы не так строги, и ты можешь, если желаешь, войти туда, — ответил с улыбкой Магнус.

Князь Угарин с любопытством приподнял портьеру и заглянул в соседнюю комнату, оказавшуюся спальней.

Она была вся обтянута розовой шелковой материей. Кружевные занавески задрапировывали кровать и трюмо. Это был восхитительный уголок, но Арсений Борисович подумал в глубине души, что для любовных грез молодой баронессы скорее подошли бы темные цвета, чем это розовое раздушенное гнездышко.

На следующий день князь долго проспал. Видя, что Магнус необыкновенно молчалив, он приказал оседлать себе лошадь и сделал большую прогулку, рассчитывая вернуться к четырем часам. Но он опоздал немного и, вернувшись домой, узнал, что невеста и ее друзья уже приехали. Поспешно переодевшись, Угарин прошел к своему кузену, которого застал разговаривавшим с несколькими мужчинами. Магнус представил их ему: это были местный старик доктор, лютеранский пастор и какой-то соседний помещик.

Церемония должна была совершиться в маленькой церковке, прилегавшей к дому и выстроенной последней владелицей имения. Магнус реставрировал ее по случаю своего бракосочетания с Тамарой.

Когда все собрались в церкви, князь Угарин с любопытством устремил глаза на дверь, откуда должна была войти Тамара. Он не видел ее с того самого дня, когда она упала в обморок в мастерской сеньора Бельцони, а с тех пор сколько произошло перемен! Скоро молодая девушка вошла под руку с адмиралом, задумчивая и с опущенными глазами, но очаровательная в своем простом костюме новобрачной.

С необычайным интересом, причину которого он сам себе не мог объяснить, Угарин всматривался в каждую черту лица новобрачных. Тамара была серьезна и спокойна. Она с благоговейным вниманием следила за священной церемонией.

Что же касается Магнуса, то он страшно волновался и был бледен, как смерть. Когда он надевал кольцо на палец невесты, рука его так дрожала, что Тамара заметила это. Повернув голову, она посмотрела на него таким добрым и полным доверия взглядом, что к молодому человеку тотчас же вернулось все его хладнокровие, так что даже прочувствованная речь пастора, благословлявшая их после венчания, не взволновала его.

По окончании двойного обряда Магнус представил свою жену гостям, которые не были еще с ней знакомы. Когда подошел Угарин и поздравил их с законным браком, барон с улыбкой заметил:

— Я знаю, что вы знакомы, но мне неизвестно, насколько вы расположены друг к другу! Поэтому предлагаю вам восстановить доброе согласие, приличное таким близким родственникам.

— Без сомнения, друзья моего мужа — мои друзья, — ответила любезно Тамара, между тем как князь поцеловал ее маленькую ручку.

После обеда, прошедшего необыкновенно весело, все собрались в гостиной, где тотчас же составилась партия в вист. Только Тамара и князь не приняли участия в карточной игре. Сев около мужа, молодая женщина стала следить за игрой, как вдруг Магнус обратился к своему кузену:

— Арсений, не согласишься ли ты показать парк Тамаре и покатать ее по озеру? Вечер чудный, и я не хотел бы, чтобы она скучала в первый же день, проводимый ей под моей кровлей, — прибавил он с любовью.

— Я буду счастлив сопровождать баронессу и постараюсь развлечь, если только она удостоит меня чести быть ее кавалером, — ответил князь, быстро вставая с места и предупреждая отрицательный ответ, готовый сорваться с губ Тамары.

Не желая вызывать никаких объяснений, Тамара утвердительно кивнула головой.

— Если князь не боится соскучиться, то я охотно беру его проводником по моим новым владениям.

Встав с места, она крикнула: «Персиваль!» Великолепная собака барона с радостным визгом бросилась к ней:

— Видишь, прекрасную владелицу замка будут охранять два верных стража, — сказал со слегка недовольной улыбкой князь Арсений.

Молча сошли они с балкона. Тамара отказалась принять руку, предлагаемую ей князем, и, подняв длинный шлейф платья, молча шла рядом с ним. Арсений Борисович первым прервал молчание.

— Если вы позволите, я сперва покажу вам ферму, а потом птичник, оранжерею, фруктовый сад…

Становясь все более и более разговорчивым, Угарин всюду водил молодую женщину, показывая ей хорошие виды и передавая местную хронику.

Наконец они подошли к озеру, и Тамара в восторге остановилась, любуясь пейзажем. Перед ними расстилалась обширная водная равнина с гладкой, как зеркало, поверхностью, освещенная пурпурными лучами заходящего солнца. Поросшие лесом холмы, чередовавшиеся по временам с обрывистыми скалами, образовывали берега. Внизу изящного спуска тихо покачивалась красивая лодка, на которой золотыми буквами было написано имя Тамары. Около нее ожидал гребец, одетый в матросский костюм.

— Как здесь хорошо! — сказала молодая женщина, принимая руку князя Арсения, чтобы войти в лодку, и садясь напротив него.

— Да, здесь очень хорошо! Я вижу, что вам понравятся ваши новые владения, — ответил князь, с любопытством наблюдая за лицом новобрачной, которая умолкла, задумчиво устремив взор на живописные берега.

Лодка тихо скользила по гладкой поверхности озера. Не было ни малейшего дуновения ветерка, воздух был нежен и ароматен. Очаровательное личико Тамары гармонировало с окружающим их покоем природы. К ней вернулась вся ее свежесть, чудный цвет лица и полное спокойствие, некогда так отличавшие ее. Жесткая горечь и враждебный и недоверчивый взгляд, поразивший князя еще в мастерской Бельцони, исчезли без следа. Большие, сверкающие и ясные глаза светились глубоким покоем, в котором не было и признака страсти или желаний, и только энергичный и властный рот указывал, что это был уже не прежний наивный ребенок.

Князь Угарин не прерывал наступившего молчания. Он не находил темы для разговора и не спускал глаз со своей спутницы, до опьянения любуясь очаровательной фигурой женщины.

Под влиянием таких впечатлений они причалили к пристани и тихо направились к дому. Уже наступила ночь — одна из тех светлых лунных ночей, которая мягким, серебристым светом окутывает все предметы. С тяжелым сердцем, полным какого-то смутного беспокойства, шел князь рядом с Тамарой, жадно прислушиваясь к шуршанию ее шелкового платья и страстно следя глазами за каждым движением ее гибкого, грациозного тела. Никогда близость Екатерины не возбуждала в нем такого волнения и не заставляла его сердце биться с такой силой. Тамара первой прервала молчание.

— Вы много гуляете в Петергофе? — спросила она, взглянув на своего спутника; но при виде пылающего взора, устремленного на нее, лицо ее омрачилось.

— Да, когда мне это удается! Вы ведь знаете, что Екатерина очень любит общество, и наш дом вечно полон гостей, — ответил Угарин, опуская глаза. — Кстати, я должен передать вам поздравления, но только боюсь, что вы их не примете, так как они исходят от несимпатичного вам лица.

— Почему же? Добрые пожелания всегда приятно слышать. Но кто же посылает их мне? Я не думаю, что в Петербурге найдется кто-нибудь, кого интересовала бы моя судьба.

— Князь Флуреско! Он сидел у меня, когда я получил письмо Магнуса, и поручил мне передать вам его пожелания всего хорошего, сохраняя за собой право лично повторить их вам, когда вы вернетесь в город.

— Право! — сказала насмешливо Тамара.

— Я вижу, что вы неприязненно к нему относитесь и дурно истолковываете его намерения, — с живостью сказал князь. — Уверяю вас, Тамара Николаевна, что он действует без всякой задней мысли.

— О, конечно! Ведь я лично убедилась, что в вашем обществе все действуют с наивною откровенностью и подчас обнаруживают трогательную беззастенчивость.

— В моем обществе? Но ведь мы оба принадлежим к одному и тому же обществу, — возразил саркастическим тоном Арсений Борисович.

В эту минуту они вышли на круглую площадку перед террасой, посреди которой был фонтан в обширном бассейне. Молодая женщина остановилась и устремила задумчивый взор на струю воды, рассыпавшуюся бриллиантовой пылью.

— Нет! — сказала она после минутного молчания. — Я не принадлежу к обществу, о котором мы говорили, и не буду к нему принадлежать, так как оно покинуло и забыло меня. В тот день, когда все бежали от нас, пораженных несчастьем, я потеряла веру и уважение к этим людям без сердца и поклялась никогда не смешиваться с ними.

Угарин закусил губу. Он тоже бежал из дружеского дома, когда несчастье протянуло над ним свою руку, и вдруг в его памяти воскрес образ бледной, расстроенной Тамары, которая вошла тогда в прихожую и к которой он, вместе с другими, повернулся спиной.

— Итак, в наступающем сезоне вы не откроете ваших гостиных?

— Мы хотим жить для самих себя, а не для эгоистичной толпы, на которую смотрим так, как она того заслуживает. Я и Магнус, мы удовлетворяем друг друга и не нуждаемся в обществе посторонних людей! Поэтому-то я и думаю, что князю Флуреско никогда не удастся исполнить своего намерения.

— О, я понимаю ваш остракизм по отношению к Флуреско! Вы ненавидите его за недостаток вежливости, и я знаю, что такого рода вину вы никогда не простите!

— Ненавижу?.. Было бы слишком много чести для него, — ответила с презрением Тамара.

Пройдя через площадку и поднявшись на первую ступеньку балкона, она остановилась.

— Вы ошибаетесь, Арсений Борисович, объясняя мои слова злопамятством. Я ценю этого господина по заслугам, и моя оценка сделана уже давно. Вся его душа выразилась в грубой беззастенчивости по отношению к бедной девушке, из нужды рисовавшей его портрет. Князь Флуреско — это один из тех ничтожных людей, жизнь которых никому не нужна. Он не признает ни долга, ни труда! Украшение гостиных, изящная декорация балов и светских собраний, он исчезнет как тень, уступив место другим таким же бесполезным людям, как и он. Не думаю, чтобы я была слишком сурова, так как мне много приходилось слышать о пороках и безумствах князя Флуреско, но никто никогда не упомянул ни про одну его добродетель. Исходя из этой точки зрения, его поведение нисколько меня не удивляет. Бедную — он меня презирал и относился ко мне небрежно; к богатой же чувствует глубокое уважение. Все это очень понятно и не требует никаких объяснений.

Яркая краска залила лицо князя. Очень многое из того, что говорила Тамара, могло быть отнесено лично к нему, а между тем какие-то непобедимые чары влекли его к молодой женщине.

— И все-таки ваш дом возьмут приступом, Тамара Николаевна! Несмотря на ваше сопротивление, общество проложит себе путь, чтобы взглянуть на обольстительную женщину, красивую и умную, которая приносит свою молодость в жертву больному мужу. Картина идеальная, редко встречающаяся в наше время!

Его голос дрожал, и он, наклонившись к молодой женщине, страстным и пылающим взглядом посмотрел ей в глаза.

Тамара твердо выдержала этот взгляд и в ответ только улыбнулась. Но под влиянием странного выражения этой улыбки Арсений Борисович отступил на шаг назад.

— Может быть, вы были бы и правы, князь! Я допускаю, что именно теперь я и сделалась достойной возбуждать страсть в людях. Говорят, что жена ближнего всегда составляет предмет желаний мужчин и что какая-то особая прелесть заключается в обольщении и совращении с пути долга женщины, которую никто не хотел знать, пока она была бедна и свободна. Если, как вы говорите, мою дверь возьмут приступом, то ваше общество очень скоро разочаруется и бросит свои эфемерные проекты, так как нашу жизнь будут охранять два стража: любовь и долг.

Князь Угарин ничего не отвечал. Он понял гордый ответ, предупреждавший его о бесплодности всяких попыток.

— Войдемте в дом! — сказала молодая женщина, протягивая ему руку. — Позвольте мне поблагодарить вас за любезное общество и терпение, с которым вы целый вечер исполняли обязанности моего кавалера и проводника.

Арсений Борисович поцеловал протянутую руку и удержал ее в своей.

— Кузина, и я так же изгнан вместе с посторонними людьми, так низко бежавшими из дома вашего отца? И меня так же не пустите на порог своего дома?.. Неужели же кающийся грешник не найдет у вас ни милости, ни прощения? Это было бы недостойно христианки и спиритки!

— О чем вы там говорите, кузен? — ответила Тамара с доброй и веселой улыбкой. — Вы — наш родственник — всегда будете желанным гостем и смело можете рассчитывать на дружбу жены Магнуса. Я слишком люблю своего мужа, чтобы не разделять его чувств, а он вас любит. А теперь пойдемте домой!

Она быстро взбежала по лестнице и исчезла в ярко освещенной гостиной. Арсений Борисович поднялся следом за ней, но, вместо того, чтобы войти в комнаты, бросился на скамейку и прижал носовой платок к своему пылающему лицу.

— Обольстительная и опасная женщина! — пробормотал он. — Только сегодня понял я, как легко упасть в пропасть, если позволить себе слишком близко любоваться тобой! Но знаешь ли ты, что чем больше отталкиваешь, тем больше влечет к тебе? Неужели же ты вечно будешь такой невозмутимой?.. Неужели эта бледная тень, которую ты называешь своим мужем, сумеет наполнить твою жизнь?.. Но нет! Рано или поздно сердце должно проснуться, и если только это случится, оно проснется для меня!.. Я хочу этого!!! Я добьюсь этого!..

— Кузен Арсений, идите ужинать! — раздался в эту минуту звучный голос Тамары. — О чем это вы замечтались там при луне?

— Иду! — ответил князь Угарин, пожирая глазами стройную фигуру новобрачной.

IX

В середине сентября Лилиенштерны вернулись в Петербург. Они поселились на Адмиралтейской набережной в доме, купленном Тамарой по совету адмирала. Молодые супруги были совершенно счастливы. Окруженный вниманием и заботой молодой женщины, Магнус ожил и в глубине души благодарил Всевышнего Творца за Его милость, облегчившую чудесным образом ниспосланное ему испытание. Что же касается Тамары, то она до такой степени во всем симпатизировала своему мужу, что даже одна мысль о постороннем обществе была ей противна. Баронесса и адмирал часто посещали молодую пару. Последний целые дни проводил у них, чувствуя себя необыкновенно хорошо в их тихом и роскошном гнездышке.

Осенью вернулись также все семейства, посещавшие гостиную баронессы. Зная Тамару, они считали своим неоспоримым правом возобновить с ней знакомство. Дома один за другим гостеприимно раскрыли свои двери, но молодая баронесса нигде не появлялась, и все тщетно прождали ее визитов. Такое удаление от общества молодой женщины еще сильнее возбудило всеобщее любопытство. На все вопросы, обращенные к адмиралу и госпоже Рабен, те с улыбкой отвечали, что Лилиенштерн и его жена здоровы, но до такой степени счастливы в своем уединении, что не нуждаются ни в каких светских обществах.

Таким образом, Тамара оставалась невидимой для общества, и ее только изредка встречали на набережной во время ежедневной прогулки в экипаже с больным мужем.

Когда Надя Кулибина, вернувшаяся очень поздно из имения, так как она ухаживала там за больной сестрой своего мужа, приехала к Тамаре, та очень радушно приняла ее. Молодая женщина не забыла, что Надя одна из всех подруг отнеслась к ней с искренним участием в тяжелое время всевозможных испытаний.

В восхищении от оказанного ей приема Кулибина своим рассказом о жизни Тамары довела до крайней степени любопытство скучающего общества, старавшегося убить свое ничем не занятое время обсуждением дел ближнего.

Многие дамы решили, что так как баронесса Лилиенштерн очевидно пренебрегает долгом вежливости, то ей следует напомнить о нем, сделав первый шаг. Договорившись между собой, они в один прекрасный день сделали визит Тамаре, но к их великому разочарованию швейцар объявил, что барон нездоров, а потому баронесса никого не принимает. Через несколько дней молодые супруги оставили свои карточки у всех, кто к ним приезжал — на этом дело и кончилось. Но общество не простило Лилиенштернам подобного отношения к себе, и на их счет стали распространяться весьма ядовитые слухи.

В таком положении были дела, когда в начале декабря князь Угарин вернулся из Крыма, где вместе с женой выдержал курс лечения виноградом. Он тотчас же узнал от своих знакомых о непростительном поведении Тамары и разных слухах, ходивших на этот счет в обществе. Одни говорили, что Лилиенштерны из скупости запираются дома, избавляя себя от лишних расходов; другие уверяли, что они жалеют предложить гостям чашку чая и сами едят один черный хлеб в своем роскошном доме, который отделали из одного тщеславия. Такого мнения держались по преимуществу женщины. Мужчины же высказывали, что этот, разбитый параличом, больной был ревнив, как тигр, и мучил молодую женщину, держа ее взаперти.

Узнав от князя Флуреско про все эти толки, Арсений Борисович со смехом объявил ему:

— Нет, все эти предположения никуда не годятся! Они просто не хотят никого видеть. Но погоди, я съезжу к ним и сломлю лед… Не выгонят же они меня — своего двоюродного брата?

Восемь дней спустя после этого разговора коляска князя Угарина остановилась у подъезда роскошного дома на Адмиралтейской набережной.

— Черт возьми! А если, несмотря на все, она все-таки меня не примет?.. Она способна на такую штуку! — думал Арсений Борисович, пока швейцар носил его визитную карточку.

Но почти в ту же минуту выбежал лакей и объявил, что барон принимает. Сняв шубу, князь медленно стал подниматься по широкой, устланной ковром, лестнице, роскошно убранной тропическими растениями и бронзовыми статуями, поддерживающими лампы. Лакей в ливрее ввел Угарина в прихожую, где его уже ожидал Фредерик, камердинер Магнуса.

— Пожалуйте сюда, ваше сиятельство, — почтительно сказал он. — Баронесса просит вас в библиотеку. Барон сейчас заняты с управляющим и выйдут через четверть часа.

Арсений Борисович пошел за лакеем, но, войдя в большую залу, в изумлении остановился. Несмотря на богатство собственного дома, строгая и изысканная роскошь этой комнаты поразила его: стены были обтянуты коричневой с золотом материей и на этом темном, но чрезвычайно нежном фоне ярко выделялись картины известных мастеров и античные статуи, окруженные редкими растениями в японских вазах; на столах и этажерках была разложена масса всевозможных редкостей и драгоценных предметов, возбуждавших любопытство посетителя.

Князь сравнивал эту полную изящества и выдержанного стиля обстановку с грубым великолепием дурного тона своей квартиры, чем был обязан своему милейшему тестю. Недовольство собой все более и более охватывало его по мере того как он проходил через другие комнаты, отличавшиеся оригинальным и изящным убранством и напоминавшие маленькие музеи, наполненные редкостями всех поясов и эпох. Наконец, лакей приподнял портьеру и ввел князя в широкий коридор, отделанный дубом. В конце этого коридора виднелась готическая резная дверь, войдя в которую, Угарин подумал, что он внезапно перенесся в ученый кабинет доктора Фауста. Большая зала, стены которой были отделаны резьбой по дереву, освещалась двумя высокими окнами с цветными стеклами: цветные лучи играли на дубовом полу и большом столе, стоявшем посредине комнаты и окруженном стульями в готическом стиле. Полки по стенам, отделанные тонкой, как кружево, резьбой, и несколько шкафов со стеклами были наполнены книгами, брошюрами и журналами. Тяжелые, гранатового цвета, драпировки, с вышитыми на них гербами Лилиенштернов, закрывали все двери.

В первую минуту князю показалось, что комната пуста, но легкий шелест заставил его взглянуть в направлении окна, близ которого он увидел узкое средневековое кресло со спинкой; перед креслом стоял стол в форме пюпитра, на котором был раскрыт какой-то объемистый том. Только перелистывал его не старый маг, а грациозная молодая женщина, которая при виде князя с улыбкой пошла к нему навстречу.

Угарин поцеловал тонкие пальчики Тамары и поздравил ее с новосельем. Затем, заняв указанное место, он с любопытством рассматривал молодую женщину, еще более похорошевшую со времени их последнего свидания. Счастье и богатство придали ее очаровательному личику приятное и спокойное выражение. Фиолетовое плюшевое платье с высоким воротником Медичи оттеняло свежий и нежный цвет лица.

Спросив о здоровье князя и его жены, Тамара извинилась за отсутствие Магнуса.

— Он теперь занят с управляющим, так как я взвалила на него все заботы о моем состоянии, — прибавила она, смеясь.

— Так и следует! Справедливость требует, чтобы всеми докучливыми делами занимался муж.

— Я была того же мнения. Кроме того, Магнус, при его терпении и опытности, гораздо компетентнее меня в денежных делах. Но расскажите мне, что поделываете вы с Катей и что творится в вашем «свете»?

— В свете! Он глубоко оскорблен и страшно негодует на вас, баронесса, — ответил князь… — Вы ни у кого не бываете и тщательно запираетесь в своем прелестном эрмитаже, куда все горят желанием проникнуть!

— Зачем? Я не буду давать ни балов, ни праздников, так как ненавижу переполненные народом залы, где просто задыхаешься. Мне кажется, что вслед за этой легкомысленной и недоброжелательной толпой к моему домашнему очагу подкрадется какое-нибудь несчастье! Нет, нет, никогда общество не увидит меня на своих празднествах! У себя же я буду принимать только близких друзей и людей, симпатичных мне. Ведь у меня нет времени скучать! Взгляните только, каким хорошим и многочисленным обществом мы окружены, — прибавила она, указывая рукой на полки, уставленные книгами.

— И это общество удовлетворяет вас?

— Да! Книги — лучшие собеседники человека. Они возвышают его ум, обогащают знанием и служат лучшим средством против скуки. Но извините меня, кузен! Я на минуту оставлю вас: надо узнать, отчего Магнус так долго не приходит сюда.

Оставшись один, князь стал внимательно изучать окружавшую его обстановку, перелистывать журналы и просматривать заглавия книг. По мере того как он глубже вдавался в это исследование, удивление его все более и более возрастало. Прежде всего он полюбопытствовал узнать, что читала Тамара, когда он вошел в библиотеку. Прочтя заглавие: «Магия у древних Ходдеян», он покачал головой и направился к книжным полкам. Те были заставлены сочинениями по археологии, трактующими об Ассирии, Египте, Финикии и других странах; далее шли иллюстрированные описания раскопок в Трое и Перу, исследования искусств и астрономии древних, толкования Веды, масса всевозможных путешествий, мемуаров, и, наконец, все новейшие сочинения по магнетизму, гипнотизму, спиритизму и теософии. Один шкаф был специально предназначен для классических сочинений всех наций, но между ними не было ни одного современного романа.

— Боже мой, баронесса! У меня закружилась голова от чтения одних только заглавий всех этих ученых сочинений, — вскричал князь, увидев входившую Тамару. — И это должно служить пищей для души молодой и красивой женщины!.. Буквально ни одного романа для развлечения!.. Мне кажется, я сошел бы с ума от всей этой пыли прошедших времен. Отказаться от настоящего, даже в этом поэтическом убежище, достойном Фауста, было бы выше моих сил!

Тамара облокотилась на спинку резного кресла, и ее спокойный и улыбающийся взгляд скользнул по рядам книг.

— Да, кузен, здесь, в этом царстве мысли, я чувствую себя очень хорошо. Впрочем, вон в том шкафу налево и в моем кабинете собрана целая коллекция хороших современных романов, только оттуда изгнаны произведения школы натуралистов.

— Откуда у вас берется терпение читать все эти отвлеченные сочинения? Какой интерес могут представлять ничтожные остатки давно прошедшей жизни?

— Эти вопросы перестают быть отвлеченными, как только наш ум научается видеть в них законы жизни. Какое счастье иметь возможность черпать без труда знания из сокровищницы, для пополнения которой избранные люди жертвовали своею жизнью! И как поучительно изучение давно прошедших времен! Как с птичьего полета видишь постепенное развитие человечества, его падения и прогресс, благодаря которым оно вечно стремится к отдаленной и неизвестной цели. Как беспощадно история напоминает нам о нашем ничтожестве! Что значим мы, если целые народы, целые колоссальные цивилизации исчезли, не оставив после себя никакого следа? В какую глубину проникает наш изумленный взор при мысли, что на месте исчезнувших городов, давно вымерших и позабытых народов могли вырасти девственные леса!

Говоря это, молодая девушка воодушевилась, щеки ее покрылись румянцем, а большие сверкающие глаза были устремлены на князя.

— Поверьте мне, Арсений Борисович, если бы наше общество находило удовольствие в серьезном и систематическом чтении, развивающем ум и возвышающем мысль, оно не было бы так развращено, семейные узы были бы крепче и социальные законы не так расшатаны. Скука, пустота сердца и мысли наталкивают мужчин и женщин на эту безумную погоню за удовольствиями. Все бегут от домашнего очага, к которому ничто их не привязывает, где долг становится излишней, тяжелой обузой и где царствуют скука и лень! Они чувствуют себя хорошо только среди посторонних людей в том увлекающем и опьяняющем вихре, который оставляет своих жертв только на краю могилы. Если же иногда, за недостатком других средств к развлечению, и берут книгу в руки, то обязательно одно из тех отвратительных сочинений, отрицающих и осмеивающих всякое честное чувство. Произведения такого рода низводят человека до состояния животного, уничтожают стыдливость и добродетель, всячески стараются позолотить и украсить порок и, подобно гангрене, пожирают ум и тело. Можно ли удивляться падению нравственности, видя такой извращенный вкус, такое систематическое стремление к разврату?

— Вы слишком суровы и жестоки, кузина, — заметил князь Угарин, слушавший эту речь с легким неудовольствием. — Нельзя считать деморализованными всех людей, не читающих книг, подобных вашим. Каждый избирает чтение согласно своим познаниям. Я ничего не читаю, за исключением современных романов, да и то только изредка, так как светские развлечения и служба отнимают все мое время, но тем не менее я не считаю себя ни лентяем, ни порочным человеком.

— О присутствующих не говорят, — ответила, улыбаясь, Тамара. — Однако я думаю, что не ошибусь, предположив, что служба необходима для приобретения средств к существованию, но она не может дать пищи вашему уму. Впрочем, бросим этот разговор и пойдемте завтракать. Магнус, по всей вероятности, прикажет провезти себя в столовую.

Князь молча пошел за молодой женщиной. Сказанное поразило его, и он не мог не сознаться, что она права. В их обществе скучали и старались заполнить душевную пустоту, отдаваясь развлечениям и порокам. Да и сам он не уважал ни свою жену, ни тех, кого часто посещал. Никакое истинное чувство не влекло его к женщинам, за которыми ухаживал. В душе он презирал их, но они, как и его товарищи, помогали убить время, заполнить внутреннюю пустоту, так пугавшую его.

В ту минуту, когда они входили в столовую, в противоположной двери показалось кресло Магнуса. Кузены крепко обнялись, и затем все сели за стол.

Завязался оживленный разговор, касавшийся новостей дня. Смеясь и весело болтая со своими радушными хозяевами, князь Угарин внимательно наблюдал за ними. Как ни казалось это ему невероятным, но блестящие и любящие взгляды Тамары, нежное внимание ее к Магнусу — все убеждало князя, что молодая эксцентричная женщина действительно любила своего больного мужа.

Когда завтрак был окончен, баронесса объявила, что нужно перейти в кабинет Магнуса, так как у Арсения Борисовича начинается головокружение при виде стольких книг, трактующих о пыли давно минувших дней. В самом лучшем расположении духа маленькое общество перешло в кабинет — большую, светлую комнату, где весело пылал камин, и устроилось около низкого стола, заваленного альбомами и гравюрами. Видя, как Тамара заботится об удобствах мужа, князь заметил с улыбкой:

— Вы ухаживаете за ним, как за настоящим ребенком, Тамара Николаевна. Вы его так совсем испортите!

— Он и есть мой взрослый ребенок! Только он так умен, что можно баловать сколько угодно, — ответила молодая женщина.

И она ласково провела рукой по густым волосам Магнуса. Тот поймал ее руку и поцеловал. Этот маленький обмен нежностями произвел очень неприятное впечатление на Угарина.

— Hу, князь, теперь скажите, кто больше всего рассержен тем, что не может удовлетворить своего любопытства на мой счет? — спросила Тамара, садясь в кресло рядом с мужем.

— Вы слишком многого требуете от меня, баронесса! Одно верно: вы достигли своей цели и разозлили очень многих. А вы занимаетесь еще живописью?

— Без сомнения! Не далее как этим летом Тамара сделала мой портрет. Он висит в ее кабинете, и ты увидишь, что это за чудная работа, — ответил барон.

В эту минуту Тамара громко рассмеялась и лукаво спросила:

— Вы не знаете, кузен, что случилось с моей милой моделью, князем Эмилием Флуреско? Несколько дней тому назад я встретила его с черной повязкой на лице. Участвовал ли он в каком-нибудь сражении или ему просто повредили глаз? Как жаль, что это не случилось тогда, когда я рисовала с него портрет!

Магнус неодобрительно покачал головой.

— Как можешь ты радоваться несчастью ближнего?

— Несчастье не очень велико и, кажется, уже прошло, — сказал, смеясь, Угарин. — Что же касается закрытого повязкой глаза — это тайна! Злые языки рассказывают об этом целую легенду, он же сам уверяет, что просто обо что-то ударился. Только вам нечего жаловаться на портрет Флуреско: он и так верх злой насмешки!

— Что вы хотите? Всегда опасно попасть под кисть художника или перо писателя… Кстати, еще одна вещь: князь очень оживленно разговаривал с молодой красивой брюнеткой, совершенно мне незнакомой. Уж не взошла ли какая-нибудь новая звезда на горизонте веселящегося Петербурга?

— У нее восточная внешность?

— Да, да!

— В таком случае это Оленина, настоящая звезда, успешно конкурирующая в сердце Флуреско с Мажаровской. Эта Оленина — жена горного инженера, проводящего по делам службы три четверти года в Пермской губернии. Этот старый дурак страшно богат и имел глупость жениться на молодой опереточной певице, несмотря на ее очень бурное прошлое. Оленину всюду принимают, хотя, право, ее настоящее ничем не лучше прошлого.

— Вот еще одна из причин, почему я так старательно оберегаю двери своего дома. Я не хочу принимать у себя женщин подобного рода. Я никак не могу допустить, чтобы особы с подобной репутацией могли быть допущены в порядочный дом.

— С этим вы ничего не поделаете, — ответил Арсений Борисович. — Если быть таким разборчивым, то гостиные будут пусты. Раз будут исключены женщины с сомнительной репутацией, перестанут бывать и мужчины, приезжающие исключительно с целью повидаться с интересующими их дамами. Поверьте мне, Тамара Николаевна, эти господа не находят ничего скучнее общества порядочных женщин.

— Браво! В таком случае я поздравляю мужчин, так высоко ценящих своих жен, сестер и матерей, — сказала презрительно Тамара. — Кстати, позвольте поблагодарить вас за комплимент.

— Полно, кузина, ведь о присутствующих не говорят! Я говорил вообще.

— Все равно! Именно такое-то отношение к женщине и расшатало все основы семейства, — сказала Тамара, краснея от негодования. — Над честной женщиной смеются, считают ее глупой и едва выносят ее общество. В гостиных же и в семействах полновластно царствует куртизанка! Ей одной отдается то, что прежде принадлежало исключительно добродетельной женщине: уважение и любовь мужчины. Но зато каких же людей порождает подобный порядок вещей! Стоит только внимательней приглядеться к гостиным, к этим молодым старикам, усталым, истощенным и развращенным деморализованным обществом, среди которого они выросли. Без сердца и без чести, они торгуют собой и своими женами. Такие люди обыкновенно кончают жизнь больными или идиотами, покинутыми всеми. Женщины же по большей части с гордостью стремятся подражать куртизанке — этому идолу нашего века, диктующему моды и задающему всему тон. Нет, нет! Я буду оберегать свой дом от такого общества и никогда не приму у себя подобных дам, даже если они явятся под флагом замужних женщин!

Видя, что Тамара начинаем увлекаться, Магнус нежно пожал ее маленькую ручку.

— Не волнуйся так, дорогая моя, — сказал он. — Ты вспыхиваешь, как порох, как только разговор переходит на эту почву.

— Магнус прав. Вы страшно нетерпимы, баронесса, — заметил Угарин, побледневший при намеке на людей без сердца и без чести, не стыдящихся продавать себя. Смею вас уверить, что куртизанки еще далеко не из худших. Есть высокопоставленные женщины, нравственность которых еще ниже, а между тем их общества нельзя избежать.

— Тем хуже для тех, у кого не хватает мужества закрывать свои двери и доказать этим дамам, что никакое положение не может спасти их от презрения честных людей. Но оставим эту тему, она всегда страшно волнует меня.

Разговор перешел на другие предметы и сделался очень оживленным и веселым. Час спустя князь с сожалением встал, чтобы проститься с любезными хозяевами.

— Мне пора домой, — сказал он, взглянув на часы. — Сегодня наш приемный день.

— Я надеюсь, что ты часто будешь приезжать к нам запросто, — радушно сказал Магнус.

— До свидания, и до скорого, кузен. Поцелуйте за меня Катю, — прибавила Тамара, пожимая ему руку.

В странном настроении духа спустился князь с лестницы и бросился в свою коляску. У него страшно разболелась голова, и целый хаос различных впечатлений волновал мозг. Войдя в свою гостиную, он застал многочисленное общество. Вторая гостиная и будуар были также полны гостями, и глухой гул голосов слышен был даже в прихожей. Разбившись на группы, гости оживленно болтали, смеялись и злословили. Дамы же, разодетые и покрытые бриллиантами, пускали в ход все свое кокетство.

При виде хозяина все встали и обменялись с ним поклонами и пожатиями руки.

Арсений Борисович прошел в столовую, где за чайным столом председательствовала его жена. Весь этот шум, раздражающий аромат духов, смешанный с табачным дымом, и смех большой толпы превратили его нервную головную боль в настоящую мигрень. Большая столовая была буквально полна дымом. Точно сквозь синеватые облака князь увидел свою жену в кругу многочисленного общества, сидевшего вокруг стола и шумно разговаривавшего. Когда Угарин вошел, все громко смеялись над какой-то остротой князя Флуреско. Вид Екатерины произвел на князя отталкивающее впечатление. Одетая в светло-голубое платье, совсем не гармонировавшее с ее покрытым красными пятнами лицом, и громко смеявшаяся, с папироской в зубах, она показалась ему просто отвратительной. Тем не менее он подошел к ней и любезно поцеловал руку.

— Не перейти ли нам, дорогая Катя, в гостиную, а здесь приказать открыть форточки? Табачный дым просто глаза ест!

— Прежде выпей чашку чаю, — ответила насмешливо княгиня.

Она взяла чайник, стоявший на массивном серебряном самоваре, и, налив чашку, подала ее мужу. Тот с недовольным видом сел между двумя дамами, не замечая устремленных на него насмешливых взглядов. Рассеянно поднес он чашку к губам, но тотчас же поставил на стол.

— Что это за чай? — спросил он.

Взрыв гомерического смеха был ответом на его слова.

— О чем замечтался ты, князь? Ведь это шампанское! — вскричал Флуреско. — Что с ним такое, господа, если он не узнает больше эликсира жизни?

Угарин ничего не ответил. Эта шутка, видимо, не понравилась ему.

— Я должен передать тебе поклон от Магнуса и его жены, — сказал он, отодвигая чашку.

— Благодарю. Ты был у них? Ну так расскажи нам, как поживают и что поделывают эти два оригинала.

— Они живут очень хорошо. Дом их — настоящий маленький дворец. Что же касается взаимных отношений, то им могут позавидовать многие и многие семейства!

— Эта баронесса Лилиенштерн, наверное, психопатка, если могла так влюбиться в паралитика! — сказала, смеясь, какая-то дама и вызвала этим замечанием целый град насмешливых и злых намеков в адрес Тамары.

Князь молча прислонился к спинке своего стула. С какой-то тайной завистью он вспомнил о тихом и спокойном жилище, где только что провел несколько часов. Там всюду был виден изящный вкус, везде чувствовалась деликатная рука умной и развитой женщины. В данную минуту он явно нуждался в той покойной и разумной атмосфере. Он задыхался от окружавшего его шума.

Наконец Екатерина Карповна сочла нужным встать из-за стола, и все перешли в большую гостиную. Арсений Борисович чувствовал себя нерасположенным к болтовне; комнаты его напоминали ему какой-то рынок. Собравшихся здесь людей нельзя было назвать обществом друзей. Эта толпа приходила сюда, очень мало заботясь о хозяевах дома. Каждый развлекал сам себя, делая новые знакомства и завязывая интриги.

— Что ты здесь делаешь, мрачный как Гамлет? — спросил Флуреско, подходя к нему и дотрагиваясь до его плеча.

— У меня болит голова, и я очень устал. Пойдем ко мне! Я хочу немного отдохнуть, — нервно ответил Угарин.

Оба они прошли через будуар княгини и по коридору вышли на половину Арсения Борисовича.

— Уф! — вскричал Флуреско. — Здесь, действительно, дышится гораздо легче, чем там, в табачном дыму. Просто невероятно, какое количество папирос выкуривает твоя жена! Тебе следовало бы запретить ей это.

— Когда ты женишься при таких же условиях, как и я, то попробуй что-нибудь запретить своей жене, — ответил Угарин, бросаясь в кресло.

— Ты просто неблагодарный человек! Слушая тебя, можно подумать, что ты несчастлив в супружестве, а на самом деле, чего недостает тебе? Ты купаешься в золоте, Екатерина Карповна умная и очаровательная женщина… Ее идея подать нам сегодня шампанское в самоваре прелестна… И к довершению всего она вовсе не ревнива!

— По-видимому, это так. На самом же деле ее ревность временно заглушена кокетством с черкесским князем.

— Ну, этот горец вовсе не опасный соперник! — ответил, смеясь, Флуреско. — Но теперь мы одни: скажи мне всю правду про Тамару Николаевну. Ты восторгался ее идиллической жизнью с целью только позлить свою жену или она на самом деле продолжает притворяться влюбленной в этого паралитика?

— К чему ей хитрить? Во-первых, это не в характере Тамары Николаевны, а во-вторых, это не имело бы никакой цели. Для кого бы она стала разыгрывать эту комедию, если старательно избегает света?

— Все это пустяки! Подожди немного, и ты увидишь, как она откроет свои гостиные. И почему она будет отказываться от нашего общества, когда пройдет ее каприз?

— Потому, что она нас презирает! Если ты сомневаешься, то отправляйся к ней, и она сама тебе это скажет, — с раздражением ответил Угарин, закрывая глаза.

— Это было бы очень пикантно и приятно освежило бы программу обычного кокетства, — сказал Флуреско, смеясь от всего сердца. — Прошу тебя, Арсений, как только ты увидишь баронессу, добейся для меня позволения явиться к ним. А теперь я вернусь в гостиную, иначе Екатерина Карповна устроит мне целую сцену.

— Хорошо, хорошо!.. Ступай! Если же спросят про меня, — скажи, что у меня страшно болит голова.

Оставшись один, князь лег на диван и задумался. Что-то такое странное, в чем он сам себе не мог отдать отчета, беспокоило его, и в памяти беспрестанно восставал грациозный и обольстительный образ жены Магнуса. Все в ней привлекало его: и острые замечания, и внезапный блеск больших серых глаз, и даже оскорбительное презрение, открыто высказываемое ею к порокам, большая часть которых была присуща и ему.

С неменьшей настойчивостью его преследовало сравнение собственной семейной жизни с той, которую он только что видел. Там супруги вполне удовлетворяли друг друга. Он же никогда не стремился остаться наедине со своей женой, вечная папироска которой производила на него неприятное впечатление. Никогда он не чувствовал себя хорошо в ее обществе.

Оказывая своей жене вежливое внимание, Арсений Борисович не трудился даже притворяться влюбленным. Ревнивая и страстная Екатерина устраивала сна чала мужу всевозможные сцены, следила за ни и мучила его подозрениями и своей требовательностью.

Убедившись, наконец, что семейные бури не приводят ни к какому результату, княгиня успокоилась и стала искать на стороне того, в чем отказывал ей муж. Холодность отношений между супругами еще более увеличилась со времени их возвращения из Крыма, и каждый из них вернулся к своим привычкам прежней свободной жизни. Как прежде, Угарин ездил на балы и обеды один, без жены. Та же, в свою очередь, развлекалась, не обращая на него никакого внимания. Она была княгиней и обладала достаточным богатством, чтобы с блеском носить этот титул и без стеснения исполнять все свои капризы. С этой точки зрения для нее было даже удобно, что Арсений веселился по-своему. Если же он брал ее деньги и тратил их на содержание своих любовниц, то это мало трогало ее.

Но в данную минуту князь и не помышлял о своих любовницах. Он думал о Тамаре и о средствах обрести ее любовь. Выросший в развращенной среде и избалованный женщинами, которых влекла к нему его редкая красота, Угарин никогда не встречал сопротивления и привык к мысли, что ему достаточно только протянуть руку, чтобы получить желаемое. Никогда искренне не любил он ни одной из женщин, забывавших свой долг ради исполнения его капризов. Все эти мимолетные и преходящие страсти, таившие в своей глубине презрение, гасли, как вспышка пучка соломы. Теперь же он встретил женщину, которая, одевшись в броню гордости, непобедимая в своей добродетели, неудержимо привлекала его своею холодностью и красотой. У него явилось непобедимое желание во что бы то ни стало обольстить эту исключительную женщину. Но удастся ли ему пробудить в ней страсть? Позабыв головную боль, князь вскочил с дивана и, подойдя к зеркалу, стал критически рассматривать свою фигуру. Он был еще очень красив, несмотря на бледность лица и усталое выражение больших черных глаз. С самодовольной улыбкой он выпрямил свой стройный стан и провел холеной рукой по густым волосам. Без сомнения, он еще достаточно красив, чтобы нравиться капризной женщине, маленькое сердечко которой некогда так сильно билось при виде его, и, конечно, не Магнус, этот призрачный муж, в состоянии преградить ему дорогу. Такого соперника легко победить.

— Посмотрим! — прошептал он, оправляя свой мундир по пути в гостиную.

Принятое князем решение покорить сердце понравившейся ему женщины было далеко не так легко исполнимо, как он предполагал. Тамара больше, чем когда-нибудь, была свободна от влияния страсти. Ее гордость была удовлетворена, жизнь, которую она вела, согласовывалась вполне с ее вкусами, и молодая женщина всем существом своим наслаждалась тихим счастьем, свободным от ревности, страха и желаний. Она знала, что любила глубоко и бескорыстно, и ни одно еще облачко не омрачило ее отношений с мужем, отлично понимавшим ее. Счастливое настоящее и воспоминание о тяжелом прошлом наполняли всю ее жизнь, не оставляя места ни для какого нового чувства.

Что же касается Магнуса, то он пользовался громадным влиянием, и князь жестоко ошибался, ни во что не ставя того, кого он презрительно называл «призрачным мужем».

Гораздо более влюбленный в свою очаровательную подругу жизни, чем он это показывал, молодой человек сумел приобрести ее безграничное доверие. Мало-помалу он приучил Тамару смотреть на него, как на своего лучшего друга, и поверять ему все свои мысли, так что читал он в ее душе, как в открытой книге. В то же время Магнус умел постоянно заинтересовывать ее чем-нибудь и занимать ее ум.

Посещение Угарина сделало настоящую брешь в китайской стене, которой Тамара окружила себя. Несколько дней спустя к ней приехала Екатерина и с настойчивостью родственницы и бывшей подруги по воспитанию потребовала визита. Между княгиней и Тамарой восстановились дружеские отношения, повлекшие за собой обмен визитами с несколькими другими дамами, уклониться от которых было совершенно невозможно. Надя тоже часто навещала свою подругу. Впрочем, Тамара, ссылаясь на нездоровье мужа, больше принимала у себя, чем выезжала.

Однажды, около двух часов пополудни, Кулибина неожиданно приехала к Тамаре, крайне удивленной таким ранним визитом.

— Я приехала по одному благотворительному делу, — сказала озабоченно Надя. — Катя тоже с минуты на минуту будет здесь. Нам необходимо переговорить с тобой, а потом мы с ней поедем на только что открывшуюся выставку картин.

— Скажи мне, в чем дело! Я буду очень счастлива помочь, чем могу.

— О! Это ужасная история! Я сейчас расскажу ее тебе. Помнишь Ксению Керсину, нашу подругу по пансионату? Дело идет о ней. По окончании курса я сначала переписывалась с ней. Таким образом я узнала, что она потеряла отца и мать и ее взяла к себе тетка. Затем она известила, что выходит замуж за одного морского офицера по фамилии Гапиус и уезжает с ним в Одессу. Это было три года тому назад, и с тех пор я потеряла ее из виду. Только недавно я узнала, совершенно случайно, историю этого брака.

Ксения считалась богатой девушкой. Рассказывали, что у нее шестьдесят тысяч приданого и что, кроме того, она получит наследство после тетки. Гапиус, ничего не имевший, кроме жалованья и маленького именьица в Бессарабии, прельстился такой хорошей партией и, будучи очень красивым, сумел легко понравиться Ксении. Пока Гапиус роскошно отделывал квартиру, чтобы достойно принять в ней свою богатую жену, та, вследствие банкротства какого-то коммерческого дома, потеряла весь свой капитал. Ты понимаешь, что шестьдесят тысяч были простой мистификацией, чтобы привлечь искателей приданого. На самом же деле она владела всего десятью тысячами, которые и потеряла. Тогда, вместо того чтобы во всем откровенно признаться жениху, бедная Ксения позволила тетке убедить себя, что необходимо продать бриллианты. Настоящие камни были заменены поддельными, а на вырученную сумму сделали великолепное приданое.

Когда после свадьбы Гапиус узнал, как страшно его обманули, его бешенству, говорят, не было границ. Да, по правде сказать, и было отчего бесноваться! Для того чтобы отделать свою квартиру, он вошел в долги и, кроме того, поставил себя в смешное положение, рассказывая повсюду, что женится на очень богатой девушке. И вдруг такой скандал.

Десять месяцев, прожитые ими вместе, были ужасны! Говорят, он бил ее и обращался хуже, чем с собакой. Уезжая в дальнее плавание, Гапиус бросил ее на произвол судьбы, так как с тем, что он оставил, невозможно было жить.

Тогда Ксения, обладавшая, как ты, вероятно, помнишь, очень привлекательной наружностью, сошлась с одним англичанином, капитаном торгового судна, и, должно быть, уехала с ним, так как исчезла из Одессы. Дальнейших ее похождений я не знаю, но, надо думать, что англичанин, в свою очередь, бросил ее, потому что она вернулась сюда с сыном в самой ужасной нищете. В отчаянии Ксения отравилась, оставив письмо, в котором поручала своего сына общественной благотворительности.

— Всемогущий Боже! — вскричала пораженная Тамара. — И эта несчастная умерла?

— Представь себе, что нет! Отравление было вовремя замечено, и ее спасли. Всю эту историю я узнала от своей горничной, сестра которой служит в тех самых меблированных комнатах, где живет Ксения. Я уже предупредила обо всем Катю, и мы решили повидаться с тобой, так как обязаны помочь нашей подруге по пансиону.

— Да, но прежде всего необходимо узнать, где находится Гапиус.

— Катя уже навела справки. Ей сказали, что Гапиус умер от желтой лихорадки в водах Леванта. Да, вот, кстати, и она сама!

— Ну что? Рассказала ты Тамаре о похождениях Ксении? — спросила княгиня, поцеловавшись с подругами.

— Да, Надя описала мне ужасное положение этой несчастной.

— Несчастной по своей собственной вине. Разве можно так обманывать людей? Тем не менее мы не можем дать ей умереть с голоду. Вот что я придумала. Завтра у меня большой вечер. Я расскажу своим гостям эту грустную историю и сделаю сбор, который обеспечит ее на время болезни. Затем мы найдем ей какое-нибудь место горничной. Что же касается мальчика, которого она ни в коем случае не может оставить при себе, то его надо отдать в приют. Граф Д. мне это устроит.

При этих словах Тамара нахмурила брови.

— Зачем, Катя, ты хочешь открыть всем несчастье и позор нашей общей подруги? Зачем к ее страданиям прибавлять еще унижения, собирая для нее, как для нищей? Кроме того, ей необходима немедленная помощь!

— Вчера вечером я послала ей с горничной десять рублей.

— А я послала пять рублей с няней, — прибавила Надя.

Тамара покачала головой.

— И никто из вас не навестил ее! — с упреком сказала она.

— Что ты говоришь? — сказала с гримасой Надя. — Мне сделалось бы дурно в этом вертепе при виде такой ужасной больной.

— Ну, я не так нежна и не боюсь обмороков, — заметила, смеясь, Катя, — но только у меня буквально нет времени для посещения подобного рода.

— Представь себе, а я-то всегда думала, что ты никогда ничего не делаешь! — сказала насмешливо Тамара.

— Во всяком случае, у меня больше дел, чем у тебя в твоем эрмитаже. Я никогда не ложусь спать раньше четырех часов утра, а встаю в час. Пока я позавтракаю и переговорю с портнихой, модисткой, экономкой, проходит столько времени, что я едва успеваю одеться, чтобы принимать или делать визиты. Затем обеды, театры, балы! Иногда я просто изнемогаю от усталости! В настоящую же минуту у меня вдвое больше дел, так как мы составляем спиритический кружок для правильных сеансов. Говорят, это очень занимательно! Надеюсь, что ты будешь одним из его членов, Тамара? Надю я уже завербовала.

— Благодарю тебя. Но ведь ты знаешь, что болезненное состояние моего мужа не позволяет мне свободно располагать своим временем. Если же вы достигнете чего-нибудь интересного, я охотно приму участие в одном из ваших сеансов, — ответила, улыбаясь, Тамара. — Теперь же вернемся к Ксении!

— Я держусь того мнения, что мой план самый лучший. Впрочем, если ты придумаешь что-нибудь другое, то напиши мне или приезжай сама, и мы поговорим об этом. Теперь же пора ехать, если мы хотим вовремя быть в академии. Держу пари, что граф Ружемон уже давно ждет нас там, — прибавила Угарина, многозначительно улыбаясь Наде.

— Что поделывает Арсений Борисович? Кланяйся ему от меня, — сказала Тамара, целуя своих подруг.

— Я думаю, что он здоров и где-нибудь веселится. Где? — этого я не знаю, так как с некоторого времени мы редко с ним видимся. Кстати, о нем: вчера он вернулся домой пьяным до бесчувствия. Это было прекомично!

Охваченная припадком безумного смеха, Екатерина бросилась в кресло.

— Не принимай такого строгого вида, Тамара! Если бы ты знала, как это было смешно!.. Итак, слушайте. Возвращаясь около шести часов вечера от отца, я увидела, как карета Арсения остановилась у маленького подъезда, ведущего прямо на его половину. Люди вынули моего муженька из экипажа и понесли его как мертвого. Думая, что случилось какое-нибудь несчастье, я поспешила к подъезду. С первого же взгляда я поняла, что мой господин и повелитель не умер. Лакей же окончательно разуверил меня: «Не беспокойтесь, сударыня, это ничего, — сказал он. — Его сиятельство завтракал у князя Флуреско и на обратном пути немного ослабел».

Не возразив ни слова, Тамара проводила подруг. Чувство отвращения охватило ее при рассказе Екатерины. Так вот какова была закулисная жизнь этого красивого и блестящего офицера, некогда казавшегося ей идеалом всех совершенств!

Под влиянием этого грустного впечатления Тамара прошла к Магнусу и рассказала ему все, что услышала.

— Вот результат союзов, основанных исключительно на расчетах, — сказал печально барон. — Если бы Гапиус хоть немного любил свою жену, конечно, он простил бы ей то, что она разбила его надежды. Он никогда не позволил бы себе такой жестокости, толкнувшей жену на путь несчастья и позора.

— Ксения всегда отличалась слабым характером. Может быть, она любила этого бессердечного человека, и боязнь потерять его заставила ее решиться на обман. Впрочем, она так жестоко наказана за свою вину, что с нашей стороны было бы дурно осуждать ее.

— Без сомнения, наш долг помогать, а не судить, и ты должна как следует исполнить его. Твоя помощь должна облегчить душу несчастной и оказать ей действительную поддержку, а не продолжать только ее агонию.

— Да, да, я понимаю тебя! Сегодня же навещу Ксению, — ответила Тамара со сверкающими глазами и крепко поцеловала мужа.

После обеда молодая женщина поехала по адресу, указанному ей Надей. На четвертом этаже ей открыла дверь довольно неопрятная и грубая служанка, но, увидев изящную даму в сопровождении лакея, тотчас же приняла униженный вид и предложила проводить ее в комнату госпожи Гапиус.

— Кто-нибудь ухаживает за больной? — спросила Тамара, проходя по длинному и темному коридору.

— Нет, сударыня. Только маленькая Настя, дочь кухарки, присматривает за ребенком, который, надо признаться, большой плакса. Больной же гораздо лучше, и доктор, бывший у нее сегодня, говорит, что теперь уже нет никакой опасности. Но вот и № 15!

С этими словами она открыла дверь и пропустила баронессу в длинную и узкую комнату, плохо освещенную единственным окном, выходившим на двор и полузакрытым стеной.

Меблировка была очень плохая и убогая. Простые ширмы окружали кровать, а недалеко от двери, около стола, освещенного лампой под зеленым бумажным абажуром, сидела двенадцатилетняя девочка, держа на руках двухлетнего ребенка с очень болезненным лицом.

— Кто там? — донесся слабый голос из-за ширмы.

— Ступайте с ребенком в коридор! Мне нужно поговорить с больной, — сказала Тамара тихим голосом.

Как только девочка вышла из комнаты, она отодвинула ширмы и подошла к кровати, на которой лежала молодая женщина, худая и бледная, как смерть. Больная испуганно смотрела на посетительницу, наклонившуюся к ней с ободряющей улыбкой.

— Разве ты, Ксения, не узнаешь своей подруги? Ведь я Тамара Ардатова.

Радость и недоверие одновременно отразились в глазах Ксении. Она хотела говорить, но слова не сходили с ее губ. Вдруг она конвульсивно сжала руку баронессы и вскричала прерывающимся голосом:

— Ты… ты одна пришла ко мне сама, а не послала милостыню через слуг!..

Это был крик отчаяния. В нем выразилось все страдание, все унижение, которые пришлось перенести несчастной. Со слезами на глазах Тамара привлекла к себе свою бедную подругу и нежно поцеловала ее в лоб.

— Не милостыню, а дружбу и поддержку приношу я тебе! Не волнуйся так, Ксения! Подумай о своем ребенке! Ради него ты должна жить и заботиться о своем здоровье.

— Нет, нет, я не хочу жить!.. У меня нет больше сил переносить нищету и позор!.. Как жестоко было возвратить меня опять к жизни!

— И тебя не ужасает мысль так позорно бросить на произвол судьбы своего ребенка?

— Может быть, Господь поможет ему! От меня же Он, должно быть, отвернулся и осудил за мои грехи.

— Не кощунствуй, Ксения! Отец Небесный не покидает никого из своих детей. Чем сильнее наше горе, тем больше милосердия проявляет Он к нам! А теперь успокойся. Мы сейчас поговорим с тобой, только прежде я хочу перевезти тебя из этой темной и сырой комнаты, где так трудно дышать.

Тамара приказала позвать хозяйку и спросила, нет ли у нее комнаты получше. Оказались свободными две большие и хорошо меблированные комнаты. Тамара немедленно наняла их, заплатив за месяц вперед, и приказала найти сиделку для больной и няньку для ребенка. Через двадцать минут больная была переведена в свое новое помещение. Вид туго набитого кошелька произвел чудеса. Все внезапно почувствовали необыкновенную жалость и стали относиться с участием к бедной жилице, которую несколько часов тому назад презирали и едва терпели. В глазах Ксении светились радость и признательность, когда Тамара, сев около постели, дружески заговорила с ней:

— Когда ты поправишься, мы поговорим и о прошедшем, и о будущем. Теперь же ты не заботься ни о чем и рассчитывай на меня. Впрочем, с одним делом необходимо покончить сейчас. Я знаю, что Катя и Надя поступили с тобой не очень великодушно и деликатно. Необходимо сейчас же отослать им их деньги. А чтоб это не повторялось в будущем, ты напишешь им, что родные, узнав о твоем положении, прислали тебе денег и что ты через несколько дней покинешь Петербург. Я распоряжусь, чтобы здесь говорили всем, что ты уехала. Хватит ли у тебя силы написать эти два письма? Я охотно бы сама сделала это для тебя, но не хочу, чтобы знали о моем участии в этом деле.

Несмотря на свою слабость, больная объявила, что напишет сама. Радость придала ей силы. Когда оба послания были отправлены, Тамара вручила своей подруге порядочную сумму денег, избавляющую ее от всяких забот о жизни, и обещала прислать фруктов, вина — одним словом, всего, что необходимо для выздоравливающей. Прощаясь с Ксенией, она сказала, что скоро опять навестит ее.

Вернувшись домой, Тамара прямо прошла к своему мужу и подробно рассказала ему все, что сделала.

— Ах, Магнус! Только сегодня почувствовала я, какое счастье быть богатой и иметь возможность делать добро! — с волнением сказала она. — Быть в состоянии облегчить чье-нибудь страдание — это истинное предвкушение небесного блаженства! Как мне жаль бедную Ксению! Она вдвойне несчастна, так как страдает от нищеты и от сознания, что сама виновата в своем несчастье. Слабая, безоружная в житейской борьбе, она была беззащитна против людской злобы. При мысли о Гапиусе, хоть он и умер, у меня переворачивается сердце. Неужели у этого животного не было ни сердца, ни совести, что он так бессовестно бросил жену после того как ясно показал, что гнался за одним только приданым? Что ужасно в нынешних людях, это то, что они даже не скрывают своей жадности! На людей смотрят, как на мешки с деньгами: если мешок пуст — его бросают без всякого сожаления.

Магнус с улыбкой привлек ее к себе.

— Бедное дитя! Как должно было твое сердце стремиться к истинной любви, если ты предпочла бедного больного, который ничего не может дать тебе, кроме этого чувства, всем красивым, здоровым и богатым мужчинам, искавшим твоей руки, сулившим тебе блестящую будущность.

— Скажи лучше искавшим миллионы, брошенные судьбой в мои руки. Но зачем же ты так несправедлив к себе? — прибавила она весело. — Разве ты не обладаешь всеми качествами сердца и ума, необходимыми для счастья женщины? Кроме того, я знаю, что ты любишь меня такою, какая я на самом деле, со всеми моими достоинствами и недостатками, и что ты относишься ко мне снисходительно, когда мною овладевает демон гордости и злобы.

— Я был бы в высшей степени неблагодарным человеком, если бы у меня не хватало снисходительности, так как эти два демона никогда не нападают на меня, — ответил, улыбаясь, Магнус.

С этого дня Тамара часто навещала быстро поправлявшуюся Ксению. В долгих разговорах она старалась раскрыть перед ней серьезное значение жизни и разъяснить, в чем заключается истинное женское достоинство.

Надя и княгиня совсем перестали заниматься своей бывшей подругой, считая ее неблагодарной. Последняя даже как-то сказала Тамаре:

— Вообрази себе! Ксения прислала обратно деньги, которые я ей дала! Кажется, какая-то тетка сжалилась над ней, но все-таки это не давало ей права так поступить со мной. Право, эта обманщица, желавшая купить себе мужа за фальшивые бриллианты, заслужила свое несчастье!

— Но ведь не одна же она сделала подобную покупку! Только другие находились в более благоприятных условиях и могли заплатить настоящими бриллиантами и наличными деньгами, — заметила язвительно Тамара.

Угарина погрозила ей пальцем.

— Прошу не упражнять свой злой язычок на других! Ведь мы не критикуем твоего выбора, хотя, видит Бог, он очень и очень странен!

В разговоре Ксения часто выражала Тамаре желание уехать из Петербурга, сделавшегося ей ненавистным.

— Мне хотелось бы найти какое-нибудь занятие в деревне, — часто повторяла она. — Если бы у меня было подходящее знакомство, я предпочла бы вести хозяйство в каком-нибудь имении, чем давать уроки. У меня слишком мало терпения для занятия с детьми, но наше воспитание так недостаточно, что у нас нет другого выбора, и мы поневоле должны довольствоваться горьким хлебом гувернантки.

Эти слова не прошли мимо ушей Тамары. Посоветовавшись с мужем, она однажды сказала своей подруге:

— Так как ты желаешь жить в деревне, дорогая Ксения, то вот что я могу предложить тебе. В моем имении близ Стокгольма есть большая образцовая ферма, где разводятся птицы и ведется крупное молочное хозяйство. Если ты найдешь это для себя подходящим, то там сможешь выучиться хозяйству под руководством тети Эвелины. Когда ты будешь в состоянии вести это дело самостоятельно, ты сможешь сделаться моей компаньонкой, или я помогу тебе купить такую же ферму в Швеции либо здесь. Я хочу, чтобы ты была независима и тебя не тревожила ни твоя будущность, ни будущность твоего сына.

Счастливая Ксения бросилась на шею своей благодетельнице и была в состоянии отблагодарить ее только слезами. Затем решено было, что для поправления здоровья и изучения шведского языка молодая женщина проведет несколько месяцев в качестве гостьи в доме госпожи Эриксон.

В тот же вечер Тамара писала тете Эвелине:

«Все устроено, дорогая тетя, и скоро бедняжка приедет под твою гостеприимную кровлю. Она очень нуждается в руководстве и поддержке в избранном ей новом образе жизни, а ты больше, чем кто-нибудь можешь помочь ей в этом! Я сама неспособна к этому. Мое сердце окаменело, и я, как ты выражаешься, создала бы пропасть между Ксенией и обществом. Я всегда отличалась холодным темпераментом. Мой ум настолько независим, что я открыто могла бравировать светом, даже будучи бедной, но у Ксении совсем другая натура. Поверишь ли, она жалеет и оплакивает мужа, несмотря на то, что он так жестоко обошелся с ней! Если бы такой разбойник напал на меня, я бы ненавидела его и в могиле, и у меня не нашлось бы ни милости, ни прощения».

Накануне отъезда выздоравливающей обе подруги в последний раз долго беседовали. Тамара говорила о госпоже Эриксон, о своем воспитании и о благодарности, которую она чувствует к этой чудной женщине.

— Ты теперь, Ксения, вступаешь в новый мир. В этой тихой и покойной среде ты отдохнешь телом и душой, полюбишь труд и оценишь настоящую деятельность, которые не позволяют скучать и предаваться праздным мыслям. Труд дает нам независимость и сознание нашей собственной силы. Довольствоваться самим собой, не нуждаться в обществе людей, в их лживой дружбе и лицемерной любви — есть истинное богатство: я знаю это по опыту. Когда нас постигло несчастье и я осталась без средств с больным отцом и двумя детьми на руках, все, считавшиеся нашими друзьями, отвернулись от меня. У меня просто закружилась голова, когда я поняла, наконец, человеческое сердце!

— О, как ты права! Перед бедным открывается все ничтожество души богатого, так как бедность освобождает последнего от необходимости льстить, — с горечью вскричала Ксения.

— Тем более мы должны стремиться рассчитывать только на свои собственные силы, что я тогда и сделала. Воспользовавшись своим знанием, я была в состоянии сама себя содержать, не нуждаясь ни в чьей помощи. В этом отношении несчастье наш лучший учитель. Ты бесхарактерна, моя бедная Ксения, но ты получила такой жестокий урок, что должна непременно им воспользоваться. Старайся следовать советам и примеру тети Эвелины, и я надеюсь, ты приобретешь душевную силу и верность взгляда, чтобы по достоинству судить о людях.

— Обещаю тебе сделать все, чтобы возвысить свою душу и развить ум. Я думаю, что это будет самый лучший способ уплатить тебе долг благодарности, — ответила с волнением Ксения.

Проводив свою несчастную подругу в Стокгольм, Тамара через несколько дней отправилась с визитом к Угариной, где застала Надю Кулибину. Обе дамы с воодушевлением разговаривали о спиритизме, которым, видимо, очень увлекались.

— Благодаря своему упрямству ты очень много потеряла, — сказала ей Екатерина. — Отказавшись сделаться членом нашего кружка, ты лишила себя больших нравственных наслаждений. Просто поразительно, какие явления бывают у нас!

— И духи так веселы, остроумны и подчас любезны, что, право, жаль с ними расставаться! — вскричала с энтузиазмом Надя. — Впрочем, иногда бывают очень патетические сцены, например, появление бедной Аннушки, — прибавила она со вздохом.

— Но ведь я отказалась только быть постоянным членом, и то по очень серьезной причине, — сказала, оправдываясь, Тамара. — Но вы отлично знаете, что меня интересует этот вопрос. Расскажите же, что произошло у вас?

— Настоящие чудеса! У нас были и материализация, и появление разных предметов, и световые явления — одним словом, все, что только можно получить в кружке, так хорошо организованном, как наш. Погоди, вот что было принесено нам в последний раз.

С этими словами Угарина подбежала к маленькому бюро и достала оттуда небольшой ящичек, в котором на вате лежали огурец и полуувядшая роза. Тамара верила в возможность подобного рода явлений, так как у нее самой хранился цветок, таким чудесным образом полученный из другого мира, и поэтому очень заинтересовалась сеансами княгини.

— Кто же ваши медиумы и какие духи являются к вам? — спросила она.

— У нас несколько медиумов: во-первых, Пфауенберг — очень сильный медиум, вызывающий материализацию; затем Енгоев, при помощи которого появляются разные предметы. Кроме того, есть еще одна барышня и молодой человек, обладающие большой медиумической силой. Но что важнее всего, для руководства сеансами или, как мы говорим, для земного контроля у нас есть очень опытный человек, некто полковник Куртц.

— Где он служит? — спросила Тамара.

— В драгунах.

Баронесса задала этот вопрос, чтобы убедиться, что этот полковник и есть та самая особа, которую она встретила у Хлапониной и которая произвела на нее такое отталкивающее впечатление своей невежливостью и беззастенчивостью.

— Какие же духи являлись вам? — спросила она, не упоминая про свое знакомство с полковником.

— Во-первых, Калхас — это самый главный дух. Затем какой-то доминиканский монах, один каторжник, не желающий назвать себя и всегда оплакивающий свои грехи, дух Аннушки, о котором уже упоминала Надя, и много других.

— Ты забыла про Пульхерию с топором, — вмешалась в разговор Кулибина.

Видя изумление Тамары, княгиня сказала, смеясь:

— Да, да, этот злой дух преследует бедного Куртца. Она всегда становится за ним с поднятым топором, как бы готовясь нанести ему удар. Калхас понемногу начинает влиять на нее, но, тем не менее, Пульхерия не покидает сеанса.

— И как она отвратительна со своим черным лицом и огромным, горящим, как раскаленный уголь, носом, — заметила Кулибина.

— Ты ее видела?

— Нет, но другие видели, — чистосердечно призналась Надя.

— Удивляюсь, как полковник Куртц решается посещать сеансы, имея подобного телохранителя, — заметила Тамара.

— О! Он такой убежденный спирит, что ничто не может удержать его! Только ему, бедному, не везет. Представь себе, в другом спиритическом кружке один дух хотел во что бы то ни стало женить его!

— И он согласился?

— Нет, его вера не простирается так далеко! Он предпочел поссориться с духом.

Все трое от души расхохотались.

— Да, ваши сеансы чрезвычайно интересны, и я охотно приеду на следующее собрание, если только ты позволишь.

— Тебя не стоило бы пускать, но в отношении кузины и подруги я не могу быть злопамятной, — весело ответила Угарина. — Так и быть, приезжай в пятницу, в девять часов вечера, и ты увидишь поразительные вещи.

В назначенный день Тамара приехала к Угариной. Там собралось уже около двадцати человек. Баронесса тотчас же узнала полковника Куртца, темно-красный цвет лица которого так неприятно поразил ее во время первой встречи с ним в доме Хлапониной. Так как большая часть собравшихся были незнакомы с баронессой Лилиенштерн, то Угарина представила ее между прочими полковнику, ничем не выдавшему недавнего знакомства с молодой женщиной. Может быть, он забыл скромную художницу Ардатову, а, вероятнее всего, просто предпочитал не вспоминать прошлого. Тамара тоже отнеслась к нему, как к совершенно незнакомому человеку, и только насмешливая улыбка скользнула по ее губам, когда полковник низко и почтительно поклонился ей. И в самом деле, не стоила ли она теперь на два миллиона дороже? Перед таким количеством золота нельзя не преклониться.

Пфауенберг тоже был здесь. Он был великолепен, ораторствуя о страшном утомлении, причиняемом ему сеансами, и о невозможности присутствовать на всех собраниях. Однако, уступая просьбам присутствующих, он обещал остаться до первого перерыва.

— Господа! Я полагаю, что не стоит терять драгоценного времени! Пойдемте в комнату для сеансов, — сказала с озабоченным видом Угарина.

— Отлично, княгиня! Я вполне согласен с вами, — отвечал Куртц. — Но так как у нас есть новые члены, то я считаю необходимым вызвать Калхаса и спросить, в каком порядке нам следует разместиться.

— Конечно. Стол уже приготовлен.

Полковник позвал Пфауенберга, и оба они сели, положив руки на маленький столик на трех ножках и сосредоточенно устремив глаза в потолок. Воцарилось глубокое молчание.

Легкий треск в столе заставил полковника повернуть голову.

— Слышите стук? — сказал он, поднимая палец. Затем торжественным голосом продолжал. — Во имя Всемогущего Бога, дух, сделай три удара и скажи нам, кто ты?

Стол пришел в движение и, приподняв одну из ножек, стукнул ей три раза. Куртц начал читать азбуку, и стол ударом ножки указывал требуемую букву. Таким образом узнали, что явился сам Калхас.

— Я это знал! Я чувствовал его присутствие, — сказал важным тоном Пфауенберг.

Получив требуемые указания, все общество направилось в комнату, назначенную для сеансов. Это была обширная зала, посреди которой стоял большой круглый стол, окруженный стульями. Окна были завешены занавесями из плотной материи. Часть комнаты отделялась драпировкой в рост человека.

— Господа, прошу молчания! Наш секретарь прочтет протокол последнего собрания, — сказала Угарина. — Потрудитесь начать, Клеопатра Михайловна.

Маленькая дама солидных лет надела очки и, раскрыв тетрадь, начала читать торжественным голосом:

«…Когда присутствующие, которых я выше переименовала, заняли свои места, огонь был погашен. Несколько минут спустя материализовалась птица. Она хлопала крыльями и кричала: „Пи! Пи!“ Далее следовало появление груши и манифестация духа, назвавшегося Монтескье. Этот дух написал эпиграммы на всех присутствующих. Когда кто-то выразил подозрение в их подлинности, Монтескье язвительно выбранил его… Затем следовал целый ряд других, не менее поразительных явлений».

Когда чтение протокола было окончено, встал Куртц с каким-то пожилым господином и объявил, что его уважаемый друг, профессор Кругосветлов, желает сказать речь и прочесть молитву.

После этого заявления профессор стал говорить о гармонии души и братской любви, которая должна воодушевлять всех членов кружка. Далее он распространился о самоотвержении и самозабвении, которые должны руководить каждым истинным спиритом в его попытке проповедовать свет и истину для достижения высшей цели — всеобщей любви.

— Ах! Если бы дела согласовались со словами! — прошептал Угарин в ухо Тамаре.

— Как? — спросила молодая женщина, слушавшая эту речь с видимым удовольствием.

— Право, этот прекрасный проповедник — самый отчаянный спорщик и в высшей степени придирчивый человек. Не происходит ни одного сеанса без того, чтобы он не сцепился с кем-нибудь и не наговорил бы ему дерзостей.

Пока Угарин говорил это, профессор высморкался и вытащил из кармана сложенную бумагу. Схватив свечку, Куртц поспешно подошел к нему. Все присутствующие встали и с набожным видом выслушали длинную молитву, составленную оратором, и, по его мнению, необыкновенно подходившую к данным обстоятельствам.

Несмотря на то, что она была убежденной спириткой и всегда отличалась истинным благочестием, Тамара нисколько не была тронута этой молитвой, и глаза ее переходили с одного присутствующего на другого. Вдруг взор ее упал на высокого и худого молодого человека, который, подняв кверху руки и наклонившись корпусом вперед, с жаром молился вполголоса. Длинное, худое лицо, обрамленное густой, слегка растрепанной бородой, делало его похожим на дервиша, готового упасть в экстазе.

— Это еще что такое? — спросила молодая женщина, наклоняясь к своему соседу.

— Просто религиозный энтузиазм, — ответил Арсений Борисович, кусая губы.

— Кто это?

— Некто Енгоев — большой медиум по части всевозможных приношений. Благодаря ему мы получаем из того мира груши, яблоки, огурцы и другие прекрасные вещи. Вот и все, что я о нем знаю. И откуда только Катя выкопала его?

Они замолчали, так как молитва кончилась. Все заняли свои места; свечи были погашены. Тамара с удивлением заметила, что не составили цепи.

— К чему? Здесь царствует абсолютное доверие, — ответили ей на ее вопрос.

Все продолжали говорить очень громко, чтобы произвести вибрацию, как объясняли присутствующие, пока сильный удар по столу не привлек всеобщего внимания.

— Это Калхас! — объявил Пфауенберг, сидевший между Угариным и его женой.

Через минуту он стал беспокойно двигаться в кресле, повторяя с досадой:

— Оставь меня!.. Я не хочу!.. Слышишь ты, я не хочу, чтобы меня поднимали!

Воцарилось мертвое молчание. Затем послышались чьи-то шаги, направлявшиеся к драпировке.

— Стул рядом со мной пуст: Калхас увел своего медиума! — прошептал Угарин.

Тамара ничего не ответила. Ее внимание было привлечено светящейся точкой, передвигавшейся с места на место. Затем над драпировкой обрисовалась человеческая голова, окруженная фосфорическим светом, и комната наполнилась острым запахом, таким же, как когда-то в комнате баронессы Рабен.

— Смотрите! Смотрите!.. Это Калхас, — с восхищением повторяли все.

Светящаяся голова исчезла. Вслед за тем снова послышались шаги, приближавшиеся к столу. Прикасаясь к одним и позволяя трогать себя другим, дух обошел вокруг стола. Несколько пожилых дам и даже какой-то увлекающийся господин поцеловали ему руку. Немного спустя, после нескольких других незначительных явлений, Пфауенберг объявил усталым голосом, что на этот раз довольно.

Зажгли свечи, и все вышли в гостиную. Пфауенберга тотчас же окружили и поздравляли с необыкновенной медиумической силой. Перед ним рассыпались в благодарностях за доставленное наслаждение. Но он спешил отделаться от всеобщего внимания и, наскоро простившись, уехал домой, извиняясь усталостью. Общество разбилось на группы и занялось чаем, который княгиня приказала подать в гостиную. Угарин, Тамара, Кулибина и какой-то старый генерал сели за маленький столик, и разговор, естественно, перешел на только что виденные явления.

— Убедились ли вы, наконец, ваше превосходительство? На этот раз вы могли прикасаться руками к обитателю иного мира, — сказал Угарин.

— Гм! Я не отрицаю, что видел и прикасался. Только то, что я трогал руками, вовсе не согласуется с составленной мною идеей о духе, жившем во времена Троянской войны, — ответил с насмешливой улыбкой генерал. — Этот милейший Калхас носит современные вещи. Пока дух давал трогать свою бороду госпоже Кулибиной, я обхватил его за спину и ощупал металлические пуговицы. Затем, когда он взял мою руку и похлопал ей себя по груди, я ясно услышал, как зазвенели брелоки его часов — понятно, часов Калхаса! — закончил, смеясь, генерал.

Арсений Борисович весело вторил ему, но Кулибина была очень возмущена.

— Фи, генерал! Какой вы неисправимый скептик! Понятно, что материализация была неполная и дух не может удаляться от своего медиума.

— Так вот, значит, почему, прежде чем появиться над драпировкой, Калхас потихоньку пододвинул табуретку и влез на нее?

— Это вам показалось, Валериан Валерианович!

— Черт возьми! Что вы мне рассказываете, князь? Я осторожно протянул руку и ощупал через драпировку чью-то ногу. Для меня ясно, что Калхас — дух-насмешник, может быть, лавр, как говорят оккультисты, — и что он в один прекрасный день устроит вам скандал.

— Не бойтесь! У нас есть человек, хорошо изучивший магию. При помощи каббалистических знаков и таинственных фраз он сумеет справиться с духами.

— Кто же это?

— Полковник Торохов.

— Пойдемте, князь, познакомьте меня с этим магом Тороховым, — сказал генерал, поспешно вставая с места.

Дамы тоже встали из-за стола и присоединились к группе, центром которой была княгиня Угарина.

— Добрый дух приводит тебя к нам, Тамара, — сказала та. — Поручаю тебе этого новообращенного. Баронесса Лилиенштерн разъяснит вам все ваши сомнения. Она ученая спиритка, знакомая со всеми тонкостями этого учения. Я же простая верующая!

— Я охотно делюсь тем немногим, что знаю, со всяким, стремящимся к истине, — любезно ответила Тамара. — Потрудитесь мне объяснить ваши сомнения.

— Ах, баронесса! Я не могу даже лично сформулировать своих сомнений, — вскричал неофит-мужчина средних лет с экзальтированным видом. — Я до такой степени стремлюсь верить, что удовлетворился бы самым ничтожным доказательством, которое, касаясь меня лично, убедило бы меня в существовании независимых духов. Увы! Духи отказывают мне в этой милости! Напрасно в продолжение трех лет я посещаю все спиритические кружки, умоляя назвать мне трех моих предков; я никак не мог добиться таких пустяков, а между тем это окончательно убедило бы меня.

Тамара стала объяснять ему, с какими трудностями приходится встречаться исследователю на этой малоизведанной почве. Она говорила, что самые убедительные доказательства часто являются совершенно неожиданно.

— Ах, баронесса! Мне кажется, я стою такой милости! — патетически вскричал этот господин. — Меня нельзя ни в чем упрекнуть как гражданина, мужа, отца, брата и сына!.. Я тщательно исполняю все свои обязанности. Неужели же мне не должны дать свыше уверенность в нашей загробной жизни?

— Мне кажется, наоборот, грешникам нужно доказательство в том, что они после смерти должны будут дать ответ за свои поступки. Вам же ваши добродетели обеспечивают рай, — ответила с тонкой улыбкой Тамара.

Этот разговор был прерван Угариной, предложившей гостям возобновить сеанс. На этот раз явления приняли совсем другой характер. Они были шумны и, если можно так выразиться, грубы. Вещи с громом летали по воздуху, барабан производил адский шум, ударяясь даже о присутствующих. Слышались вздохи, смешанные с рыданиями; казалось, какое-то тяжелое тело ползало вокруг стола.

— Кто здесь? — спросила одна дама.

— Это я — Аннушка! — ответил плаксивый голос.

— Что хочешь ты, бедная Аннушка? Тебе нужны наши молитвы?

— Нет, я хочу жить, — ответил тот же голос, прерываемый слезами.

Тамара испытывала очень неприятное ощущение. От специфического аромата Калхаса у нее разболелась голова, шум расстраивал ей нервы, а плачущая Аннушка, хотевшая жить, производила отталкивающее впечатление. Молодая женщина наклонилась к Угарину и попросила его позволить ей удалиться, так как она чувствовала себя не совсем хорошо.

Посоветовавшись с духами, князь согласился. С чувством облегчения Тамара вышла в гостиную и стала перелистывать альбом.

Сравнивая в душе этот шумный и беспорядочный сеанс с прекрасными и чистыми явлениями, которые она видела у госпожи Эриксон, молодая женщина не переставала прислушиваться к тому, что делалось в соседней комнате. Таким образом прошло около четверти часа. Вдруг раздались сдавленные крики, послышался стук опрокидываемой мебели и настоящий хаос голосов, читающих на все лады разные молитвы.

Страшно побледнев, Тамара вскочила с кресла. Что там такое происходит? Убивают, душат кого-нибудь? Крики и топот все более и более увеличивались, как вдруг чей-то повелительный голос, покрывая шум, прокричал: «Ходабаи»! Через минуту дверь с шумом распахнулась и все общество в беспорядке высыпало в гостиную. Волнение достигло крайних пределов: кричали и рассказывали все враз. С некоторыми пожилыми дамами сделались нервные припадки, но на них никто не обращал внимания, за исключением Тамары, великодушно хлопотавшей около них. Несмотря на сильное любопытство, баронесса никак не могла добиться, что случилось. Видя бесполезность своих расспросов, она села в кресло и стала терпеливо ждать, когда спокойствие немного восстановится. Бледный и расстроенный Угарин стоял, облокотившись на камин. Увидев молодую женщину, он подошел и сел рядом с ней.

— Ну, Арсений Борисович! Достаточно ли вы успокоились, чтобы объяснить мне причину всего этого шума? — спросила, улыбаясь, Тамара.

— Ах, кузина! Это было нечто ужасное!.. Представьте себе, что вначале стали появляться души животных. По комнате носилась летучая мышь, задевая крыльями наши головы, какая-то птица опустилась на колени одной дамы, а козел ударял рогами меня и других присутствующих. Все это было еще ничего. Но вдруг комната осветилась красноватым светом, и нам явился дух Стеньки Разина. Лицо его имело дьявольское выражение! Тогда все начали молиться, но это нисколько не помогло! Злой дух делал вид, что вот-вот сейчас бросится на нас… Пульхерия тоже точно взбесилась… и так сильно размахивала своим топором, что мне казалось, она хочет отрубить нос Куртцу!

— Это было бы ужасно для бедного полковника, — сказала, смеясь, Тамара.

— Еще бы! Вы подумайте только, баронесса, потерять такой классический нос и притом красный, как томат! Наконец, наш маг овладел положением, — продолжал князь, впадая в свой обычный веселый тон. — Не знаю, право, помогли ли его заклинания или наш собственный страх придал нам смелость отчаяния, только кто-то бросился к двери, и все последовали его примеру.

Очень заинтересованная, но не зная, что думать об этом эпизоде, Тамара вернулась домой. В продолжение нескольких дней большой сеанс Угариных служил темой разговоров Тамары с Магнусом, заставляя обоих смеяться от всего сердца.

X

Вынужденная, наконец, отдать визит, так долго откладываемый с недели на неделю, Тамара однажды утром решила заехать к Кулибиной от обедни, где она бывала каждое воскресенье. Было начало первого, когда карета баронессы остановилась перед домом, где жила Надя. Соскакивая с козел, чтобы отворить дверцу, лакей чуть не опрокинул маленькую трехлетнюю девочку, которая, несмотря на изящный костюмчик, шла одна по тротуару.

Тамара вскрикнула и, выскочив из экипажа, наклонилась к ребенку, плакавшему от испуга. Но каково же было ее удивление, когда в этой покинутой девочке она узнала дочь Нади Кулибиной! Не успела молодая женщина произнести и слова, как из двора в сопровождении солдата выскочила нарядная служанка с шелковым платком на голове и, покраснев от гнева, грубо схватила ребенка за руку. Не обращая никакого внимания на Тамару, она потащила девочку, браня и награждая ее толчками.

Покраснев от негодования, Тамара быстро поднялась в квартиру своей подруги. Отворившая ей дверь горничная объявила, что барыня еще в постели.

— Передайте ей это, — сказала баронесса, протягивая визитную карточку.

Минуту спустя горничная вернулась и предложила баронессе следовать за ней. Пройдя через целую анфиладу изящных комнат, Тамара вошла в спальню своей подруги. Там царствовал страшный беспорядок. Одежда была разбросана по креслам, туалет завален всевозможными вещами и даже на полу стояли картонки, переполненные кружевами, лентами, цветами, перчатками. Сама Надя очень мало походила на ту изящную и красивую женщину, какою привыкла видеть ее баронесса Лилиенштерн. Оставленная на ночь прическа растрепалась и сбилась на сторону; на ней еще болтался бутон розы, остаток вчерашнего украшения. На Кулибиной была надета кофточка, такая грязная и с такими измятыми и разорванными кружевами, что Тамара посмотрела с удивлением. Вид Нади произвел на нее отталкивающее впечатление.

Кулибина пила чай в кровати. В ногах ее лежали голубое шелковое платье и атласная накидка. Она была не одна. У нее сидела молодая довольно красивая дама, одетая во все черное.

— Какой добрый ветер принес тебя ко мне, Тамара? Извини, что я принимаю тебя в кровати, но мне хотелось поскорей видеть тебя, — вскричала Надя, протягивая руки и сердечно целуя свою подругу.

— Да, я вижу, что ты любишь долго спать. Вряд ли это приятно твоему мужу! — ответила Тамара, раскланиваясь с дамой в черном.

— О! Он пьет чай один и затем, заказав обед, уходит в свое министерство, — сказала, смеясь, Надя.

Не ожидая ответа, она повернулась к даме в черном:

— Я вас больше не удерживаю, Мавра Антоновна, вы мне принесете бриллианты, как мы условились, остальное же прошу вас оставить у себя. Желаю вам успеха!

Та с жаром поблагодарила ее и, поспешно завязав платье, накидку и другие вещи в большую скатерть с красной каймой, вышла из комнаты.

— Мне кажется, твой подарок этой даме не совсем удачен, — заметила с улыбкой баронесса. — Судя по одежде, она женщина бедная, и какое-нибудь темное платье было бы для нее полезнее.

— Ты так думаешь, потому что не знаешь, в чем дело. Чтобы помочь ей, я должна была одеть ее изящно. Бедная женщина едет на бал, а кому она понравится, если будет плохо одета?..

— Я не понимаю, что за необходимость бедной женщине ехать на бал! Она даже не очень молода.

— Ей всего двадцать семь лет, но горе рано состарило ее. Муж умер в прошлом году, оставив троих детей и ежемесячный пенсион в двадцать три рубля. Но ведь это просто голодная смерть.

— Так она едет на бал, чтобы развлечься?

— Какая безумная мысль! Она едет туда, чтобы найти, если возможно, какого-нибудь обожателя, который согласился бы содержать ее и ее детей. Она еще довольно красива, и я надеюсь, что это ей удастся.

— Как! Ты решаешься помогать в таком деле, вместо того, чтобы убедить эту безумную, что нужно работать, а не продавать себя! — вскричала с негодованием Тамара.

— Как ты горячишься… Работать! Да она ничего не умеет делать. Шитье и уроки так плохо оплачиваются, что заработанных таким путем денег не хватит ей на башмаки, а ведь ей нужно воспитывать своих детей.

— Подавая им пример разврата! Нечего сказать, отличное воспитание.

— Ах, Тамара! Ты существо совсем другого мира! Ты называешь громкими словами самые обыкновенные вещи. Если Мавра Антоновна будет честно жить со своим любовником и обеспечит будущность своих детей, кто может обвинить ее в разврате? Я видела подобный пример: одна, тоже бедная, вдова, находясь в безвыходном положении, решилась, по совету моей матери, прибегнуть к этому средству. И какое счастье выпало ей! В немецком клубе она познакомилась с каким-то очень богатым купцом, и тот взял ее к себе. Вот уже двадцать лет, как они живут вместе. Он дал приданое и выдал замуж ее дочерей. Сама же она разъезжает теперь в колясках. Эта женщина благословляет мою мать за совет и помощь (мама тоже одела ее) и ежегодно в день смерти мамы отвозит венок на ее могилу.

— Мне никогда не понять подобной помощи! Лучше бросим этот разговор! — сказала презрительно Тамара. — Я должна предупредить тебя об одной очень важной вещи. Нянька Лизы — женщина, не заслуживающая твоего доверия. Она любезничает с солдатом под воротами, бросая ребенка на произвол судьбы. Я была свидетельницей, как она дурно обращается с девочкой и даже бьет ее.

— Ах, оставь, ради Бога! — сказала Кулибина с видимым неудовольствием. — Агафья прекрасная девушка, и я ею очень довольна. Лиза страшно капризна, и у нее невыносимый характер, так что она легко может вывести из терпения свою няню.

— Конечно, я замолчу, если ты сама позволяешь прислуге так дурно обращаться со своими детьми.

— Боже мой! Что же я могу еще сделать? Ведь дети не брошены: у Лизы своя няня, а у Миши своя кормилица, следовательно, дети присмотрены. Сама же я не могу сидеть с ними с утра до ночи. Я должна поддерживать знакомства и ужасно устаю!

— И как только муж позволяет тебе вечно разъезжать по знакомым?

— Хотела бы я посмотреть, как бы он запретил мне это! Впрочем, мы очень редко видимся. Когда он уходит в министерство, я еще сплю. После обеда он отдыхает, а вечером или работает в своем кабинете, или отправляется играть в карты. Когда же я возвращаюсь домой в три, четыре часа утра, он уже спит.

Тамара неодобрительно покачала головой.

— Какая печальная жизнь! И совсем не упрекает тебя, что ты, разъезжая по гостям и предаваясь всевозможным развлечениям, не находишь времени позаботиться о муже и о воспитании детей?

— Перестань, ради Бога!.. Довольно нравоучений! — вскричала Надя, затыкая уши. — С меня достаточно проклятий Петра!.. Его проповеди кончаются обыкновенно целой бурей, и он, хлопнув дверью, уходит рассерженный, как черт, после чего целых восемь дней дуется на меня.

— Скажи же по совести, не прав ли он, высказывая свое неудовольствие?

— Для его удовольствия я не могу жить как наседка в курятнике! Но прошу тебя, оставим это! Лучше скажи мне, зачем ты так упорно удаляешься от общества? Ведь ты могла бы постоянно бывать в концертах, театрах… Счастливица! У тебя нет недостатка в деньгах для этого.

— Без сомнения, могла бы, если бы согласилась пользоваться развлечениями, недоступными Магнусу. Его болезненное состояние делает неудобным всякие выезды, а привлекать к себе внимание праздных людей ему противно! Впрочем, по его желанию я раз в неделю бываю в каком-нибудь театре. Оставлять же его каждый вечер я не могу!

Быстро вбежавшая горничная перебила слова баронессы. Красная и явно взволнованная, она бросилась к своей госпоже.

— Сударыня… — бормотала она. — Граф в кабинете и… и он не хочет…

Горничная умолкла, так как в эту минуту раздались три нетерпеливых удара в дверь спальни.

— Это граф Ружемон!.. Ради самого Создателя, прими его, Тамара!.. Ведь вы знакомы? Через пять минут я выйду к вам, — прошептала Кулибина, покраснев, как вишня.

Спрыгнув с кровати, она стала поспешно одеваться.

Крайне удивленная Тамара, ничего не понимая в происходившем на ее глазах, тем не менее согласилась на просьбу своей подруги и направилась к двери в кабинет. Открыв ее, она почти столкнулась с графом, который, наклонясь вперед, по-видимому, подслушивал, о чем говорилось в спальне. При виде баронессы он быстро выпрямился, и сильное смущение отразилось на его лице. У Тамары мелькнула мысль, что граф не верил, что в спальне Нади была она. Неужели он имел право ревновать? Фамильярность, с какой он, человек посторонний, только что стучался в дверь спальни замужней женщины, почти подтверждала эту догадку.

Охваченная неприятным чувством, Тамара окинула холодным и испытующим взглядом этого красивого и изящного молодого человека, который со сконфуженным видом отвесил ей низкий поклон:

— Садитесь, граф, — сказала баронесса, указывая на стул. — Надя извиняется, что заставит вас немного подождать. Впрочем, теперь еще очень рано, и она присоединится к нам через пять минут.

К графу уже вернулся его обычный апломб. Поставив на стол принесенную с собой большую бонбоньерку, он с улыбкой ответил Тамаре:

— Для вас, баронесса, этот час, может быть, и кажется слишком ранним — это, конечно, зависит от привычек, но, смею вас уверить, госпожа Кулибина очень часто принимала меня в такое время.

— О! Что касается меня, то я всегда бываю готова к десяти часам, так что ничего не могло помешать бы мне принять, если бы я принимала. Говоря о раннем визите, я имела в виду Надю. Она приобрела дурную привычку вставать после полудня, и для нее этот час должен казаться еще слишком ранним для визитов. Конечно, за исключением старых подруг вроде меня…

— Простите меня, баронесса!.. Я в отчаянии, что помешал вашему свиданию…

Появление в кабинете Нади оборвало его речь. Свежая, причесанная, в изящном домашнем костюме, вошла молодая женщина в комнату. Пылкий и выразительный взгляд, которым она обменялась с графом, окончательно убедил Тамару в справедливости ее подозрений. Снова чувство отвращения охватило баронессу. Граф, видимо, был не в духе, и Тамара, чувствуя себя лишней, поднялась со своего места и стала прощаться. Кулибина была до такой степени погружена в свои дела, что даже и не пыталась удержать ее. Обе подруги расстались на этот раз гораздо холоднее обычного.

Этот визит оставил в Тамаре до такой степени неприятное впечатление, что она стала по мере сил избегать встреч с Кулибиной. Убеждение, что ее старая подруга по пансиону изменяет своим обязанностям жены и матери, огорчало ее и отталкивало от Нади. Поэтому, когда наступила весна, она по возможности ускорила свой отъезд и отправилась с Магнусом в финское имение.

В середине августа молодых супругов навестил адмирал, приехавший на две недели отдохнуть перед дальней поездкой, вовсе не улыбавшейся ему.

С первого же вечера Тамара заметила отвратительное настроение своего крестного отца. Расспросив, она узнала, что ему навязали опеку, от которой он никак не мог отказаться. Старый друг его отца, которому и он сам лично был многим обязан, умер, оставив единственной наследницей своего громадного состояния (он владел золотыми россыпями в Сибири) свою девятнадцатилетнюю внучку. Потеряв всех близких родственников, он указал как на своего душеприказчика на адмирала Колтовского, сына своего лучшего друга, пользовавшегося его полным доверием. Адмирал собирался ехать в Екатеринбург за этой молодой девушкой, бывшей к тому же еще его крестницей. Мысль принять в своем доме девушку, присутствие которой, естественно, должно нарушить все его привычки, положительно приводила в отчаяние старого холостяка.

— Не отчаивайся, крестный!.. Неужели ты думаешь, что я не помогу твоему горю? — сказала, смеясь, Тамара. — Привози свою воспитанницу ко мне. Ведь ты знаешь, что в этом случае можешь смело положиться на меня! Таким образом, дело уладится, и тебе не придется менять своих дорогих привычек.

— Ах, дорогое дитя мое! Ты просто снимаешь у меня петлю с шеи! — вскричал в восторге адмирал. — Но мне, право, совестно принять твое предложение! Я знаю, что у Нины отвратительный характер. Ее воспитанием непростительно пренебрегали, а дедушка страшно баловал. Прибавь к этому, что она никогда никуда не выезжала из провинции.

— Не бойся, крестный! Поверь, я сумею заставить эту маленькую провинциалку уважать себя. К тому же она недолго пробудет у меня. Ты говорил, что у нее пятьдесят тысяч годового дохода, следовательно, от женихов отбою не будет.

Когда этот вопрос был окончательно улажен, адмирал уехал с легким сердцем. В конце сентября, через несколько дней после возвращения Лилиенштернов в Петербург, Сергей Иванович привез к ним свою воспитанницу, поселившуюся с этого времени у Тамары.

Нина Александровна Муратова была красивая, пикантная брюнетка. Манеры ее были лишены изящества и отличались самоуверенностью богатой наследницы.

Пустая кокетка, Нина была без ума от нарядов, и траур, мешавший ей посещать балы и собрания, приводил ее в отчаяние. Со встречавшимися мужчинами она держала себя очень свободно и принимала вызывающий вид. Вообще обращение ее с ними носило характер дурного тона, что страшно шокировало Тамару. Добрая и великодушная по природе, молодая женщина старалась по мере сил повлиять на свою протеже с целью внушить ей хорошие манеры, указать все неприличие ее поведения. Одаренная умом, Нина понимала добрые намерения Тамары, а так как аристократическое изящество баронессы, в связи с ее громадным богатством, производило на нее подавляющее впечатление, она старалась во всем покориться ей.

Присутствие в доме богатой наследницы заставило Тамару временно отказаться от своего уединения. Не желая открывать своих гостиных для больших собраний, она сочла, тем не менее, своим долгом принимать избранное общество, чтобы дать возможность молодым людям познакомиться с Ниной и искать ее руки.

Итак, раз в неделю, в назначенный день, у нее стал собираться небольшой кружок знакомых. Среди мужчин, особенно усердно посещавших четверги баронессы Лилиенштерн, находились князь Флуреско и граф Ружемон. Последний даже, казалось, интересовался больше самой хозяйкой, чем ее протеже. Несмотря на тайное отвращение, внушаемое им Тамаре, граф все-таки сумел занять по отношению к Лилиенштернам положение близкого знакомого. Он приходил к ним запросто выпить чашку чая, сыграть партию в шахматы с Магнусом или заняться музыкой с Ниной. Что же касается Флуреско, то молодая девушка так открыто отличала его перед другими, что не было ни малейшего сомнения в том, что все шансы на успех на его стороне. Поэтому частые визиты князя не удивляли никого. Тем не менее отношения между молодыми людьми были чрезвычайно странны. Несмотря на роль претендента, Флуреско никогда не менял своего ледяного самодовольного вида и, так сказать, позволял ухаживать за собой Нине, страшно кокетничавшей с ним и явно оказывавшей ему предпочтение. Впрочем, трудно сказать, было ли такое ее поведение следствием любви к князю Флуреско, или ее просто привлекал титул, и она хотела играть в свете такую же роль, как Екатерина Мигусова.

Желая поощрить сближение обоих молодых людей, Тамара часто приглашала князя Флуреско. Однажды, когда князь должен был у них обедать, он приехал так рано, что Нина, уехавшая с Угариным на выставку старых кружев, еще не успела вернуться.

Барон был занят со своим поверенным по делам, а потому Тамара приняла князя в своем будуаре. Обменявшись приветственными фразами, она предложила ему сесть у камина, где весело пылал огонь.

Мрачный, как осенняя ночь, Флуреско занял указанное ему место и устремил пристальный взгляд на молодую женщину, которая, удобно откинувшись в кресле, играла с маленькой собачкой. Восстановилось долгое молчание.

— Я сейчас уеду от вас, — произнес внезапно князь. — Я очень нездоров, как вы можете судить по моему виду, — прибавил он с тайным раздражением.

— Душой или телом? — спокойно спросила баронесса. — Но что же скажет Нина? Ведь она рассчитывает застать вас здесь.

Взглянув на него с улыбкой, она прибавила:

— Зачем вы так мучаетесь, князь? Положите конец своим страхам. Я почти уверена, что вам стоит протянуть руку, чтобы получить счастье.

Мрачные и усталые глаза Флуреско со странным выражением остановились на спокойном лице собеседницы. Облокотившись на ручку кресла, он сказал после минутного молчания:

— А если вы не угадали моего беспокойства? Если я вовсе не люблю Нину Александровну, как вы это предполагаете?

Под влиянием этого жесткого и сверкающего взгляда Тамара почувствовала какую-то неловкость, но, быстро поборов эту слабость, она хладнокровно ответила:

— Вы открыто ищете руки Нины, что ясно подтверждает мое предположение. Я вас считаю слишком порядочным человеком, чтобы вы решились жениться на женщине, которую не любите даже настолько, чтобы скрывать свое равнодушие к ней перед другими.

Князь прошелся по будуару. Затем, остановившись перед молодой женщиной, он скрестил на груди руки и сказал дрожащим голосом:

— К чему, Тамара Николаевна, вы сегодня предполагаете то, чего прежде не признавали — моего благородства? Вы так много слыхали о моих пороках, которыми я имею столько причин гордиться, но никто не говорил вам о моих добродетелях. Зачем же, после этого, я буду притворяться, выказывая деликатность чувств, допускаемую вами во мне только из приличия? В данном случае нет и речи о любви. Нина Александровна хочет сделаться княгиней, а поэтому и покупает себе мужа, которого я и продаю в своей особе. Таким путем она получает доступ в большой свет, где ей так хочется блистать.

Тамара покраснела. Итак, значит, Арсений Борисович передал ему ее слова, сказанные в день свадьбы! Молодая женщина молча опустила глаза. Отрицать их она не хотела, а извиняться — значило обвинять себя. Князь горько улыбнулся.

— Видите, баронесса, я прав! Вы беспощадно осудили меня! Иногда бывает очень полезно, чтобы прекрасный ротик отрезвил человека, чересчур занятого своей особой, и назвал бы вещи своими именами. Этот способ, конечно, очень тяжелый и дает следующий в высшей степени неприятный результат: когда человек готов совершить низость по расчету, то ничтожные остатки божественной искры в его душе возмущаются и протестуют. На этот раз, несмотря на всю вашу проницательность, баронесса, вы ошиблись. Не боязнь отказа делает меня нервным и больным!

В первый раз Тамара взглянула на Флуреско с интересом и тайным сочувствием. В его голосе слышалась какая-то особенная нота, тотчас же убедившая ее, что этот молодой и еще красивый человек, несмотря на видимые следы рассеянной жизни, мог бы сделаться совсем другим, если бы распущенность нравов не коснулась его на самом пороге жизни и не бросила бы в объятия женщин, для которых порок сделался насущной потребностью. Они постепенно развращали юношу и уничтожили в его душе все добрые побуждения, уважение к добродетели и любовь к труду. Если бы чистая и самоотверженная любовь добродетельной женщины поддержала бы и руководила этой юной душой, ей, возможно, стали бы доступны благородные движения, и Флуреско никогда не узнал бы этой пустоты, этой скуки, этого ненасытного стремления к наслаждению, побуждающего теперь искать руки нелюбимой женщины, чтобы только достать золота и еще наслаждаться и наслаждаться!

Благодаря прирожденной впечатлительности все волновавшие ее мысли отразились на выразительном лице, и под влиянием нервного возбуждения князь ясно читал их.

— Все, что вы сейчас думали, баронесса, — сказал он, — совершенно справедливо. Только вы, конечно, поймете, что Нине Александровне именно и недостает необходимых качеств, чтобы удержать на краю пропасти человека распущенного, привыкшего к безделью и пустой светской жизни. Для совершения такого чуда нужна не обыкновенная женщина, а чистый ангел, столь же мужественный в добре, как я в зле.

— Я вижу, что Арсений Борисович передал вам мои слова, о которых я очень сожалею, — откровенно сказала Тамара. — Я говорила, что считаю вас распущенным, а вовсе не нравственно погибшим человеком, лишенным всякого благородства. И почему вы не постараетесь остановиться на этом пути зла? — Она наклонилась вперед, и горячее убеждение зазвучало в ее голосе. — Еще не поздно! Стряхните свою прошлую жизнь, так позорно овладевшую вашим сердцем и умом. В труде и в исполнении своих обязанностей ищите средства против пожирающей вас скуки, против пустоты сердца, толкающей вас на путь порока. И, конечно, Господь благословит ваши усилия! К вам явится чистый ангел, протянет руку и поддержит вас! Без сомнения, Нина пустая и тщеславная девушка. Но вы ищите женщину, которая полюбила бы вас не за то, что вы князь и можете открыть ей доступ в большой свет, а за ваши личные качества. Пусть она будет не так богата, но это вознаградится любовью и преданностью. Я не говорю, что бедность дает счастье — для жизни нужны средства, — но обеспеченной жизни достаточно для счастья.

Под влиянием убедительного красноречия и сверкающего энтузиазмом взгляда молодой женщины Флуреско выпрямился, бледное лицо его покрылось румянцем, а глаза с выражением радостного увлечения устремились на собеседницу. Но вдруг это воодушевление угасло, облако грусти омрачило его лицо. С глубоким вздохом князь в каком-то изнеможении опустился в кресло.

Его развращенная душа не была способна к высоким порывам добра.

— Поздно, баронесса, начинать новую жизнь! Раз брошенный шар продолжает катиться, пока не достигнет назначенной ему цели. Так и я неудержимо стремлюсь по своему пути, пока не достигну крайней цели — могилы. Как я совершу свой путь? Это будет зависеть от Божьего милосердия, — закончил князь усталым голосом.

Тамара молчала. Очевидно, эту погибшую душу невозможно было вырвать из пропасти. Она собиралась дать разговору другое направление, когда в будуар быстро вошла Нина. Молодая девушка была в самом лучшем расположении духа. Не обращая внимания на мрачную молчаливость Флуреско, она стала с ним отчаянно кокетничать, вызывая на веселую болтовню.

После обеда Магнус с адмиралом ушли в кабинет, чтобы сыграть свою обычную партию в шахматы, а князь, Тамара и Нина вернулись в будуар. Замечая нетерпение молодой девушки и мрачную озабоченность Флуреско, баронесса решила оставить их одних и дать возможность окончательно объясниться. Ссылаясь на необходимость навестить больного Персиваля, большую собаку Магнуса, находившуюся в данный момент на попечении Шарлотты, она вышла из комнаты. Флуреско проводил ее усталым взглядом: губы его нервно дрожали. Он понял намерение баронессы!

Тамара не торопилась вернуться к молодым людям. Осмотрев Персиваля и переговорив серьезно с ветеринаром о способе лечения, она прошла в кабинет мужа. Только через три четверти часа молодая женщина вернулась в будуар. Красная и взволнованная, Нина сидела на диване, князь рядом с ней в кресле. Заметно чем-то возбужденный, он нервно вертел в руках какую-то визитную карточку. По выражению их лиц Тамара убедилась, что между ними произошло решительное объяснение.

Обменявшись несколькими пустыми фразами с хозяйкой дома, князь встал.

— Простите меня, — сказал он, — но мне необходимо отправиться домой и отдохнуть. Сегодня целый день меня мучает страшная мигрень.

Нина нахмурилась и подозрительно взглянула на него, но страшная бледность князя подтверждала его слова. Поэтому, несмотря на свое неудовольствие, молодая девушка промолчала.

— Действительно, у вас очень нездоровый вид, Эмиль Феликсович! Поезжайте домой, отдохните и возвращайтесь скорей к нам здоровым, — сказала любезно Тамара, протягивая ему руку.

Князь почтительно поднес ее к губам. Прикосновение его ледяных пальцев заставило вздрогнуть молодую женщину.

Прощаясь с Ниной, Флуреско сказал ей вполголоса:

— Завтра я буду у вашего опекуна.

И, не дожидаясь ответа, быстро вышел из комнаты.

Не успели еще затихнуть шаги князя, как Нина вскочила с дивана и, схватив руку баронессы, сказала:

— Тамара Николаевна, я дала слово Флуреско!

— Поздравляю вас, дитя мое! Я очень счастлива, что вы выходите замуж по собственному выбору.

Нина поцеловала баронессу. Затем, бросившись в кресло, она с гневом сказала:

— Ах! Этот выбор делал бы мало чести моему вкусу, если бы мною не руководили особые соображения! Не думайте, Тамара Николаевна, что я заблуждаюсь и воображаю, что князь меня любит — я знаю, что он берет меня только ради моих денег. Но ведь и я не люблю его и выхожу замуж только для того, чтобы сделаться княгиней Флуреско!

— Печальные основания для брачного союза! — сказала Тамара, качая головой. — Вы не любите сами и не заблуждаетесь на счет его чувств? В таком случае, приняв предложение князя, вы совершаете непростительную ошибку! Откажитесь, пока еще есть время. Выходите замуж без любви лучше за кого-нибудь другого, но только не за Флуреско!

— Это почему?

— Потому что нужна большая любовь, чтобы выйти замуж за человека, подобного ему. Не забывайте, что вы будете встречаться не в гостиной, но в домашней, интимной жизни, оставаясь друг для друга чужими и, в то же время, навеки привязанными один к другому. Я знаю, что говорю вам очень неприятные вещи, но считаю своим долгом предупредить вас, Нина. Князь Эмилий — человек больной, нервный, мизантроп. Его дурное расположение духа, его капризы, естественно, будут падать на жену, которую он не любит, но которая, тем не менее, будет служить домашним громоотводом. Никакое богатство не спасет вас от этого нравственного ада! Здоровье Флуреско расшатано распущенной жизнью. Но распущенность сделалась его второй природой, и он по-прежнему будет продолжать свои безумства. Вы не в силах будете удержать его у домашнего очага!

Нина недоверчиво взглянула на баронессу и ответила нерешительным голосом:

— Уж не думаете ли вы, что я буду его ревновать? Не беспокойтесь, на его любовниц я не буду обращать никакого внимания!

— А между тем будет одна, с которой вам придется серьезно считаться, Нина.

— Кто она? Вы ее знаете? — спросила озадаченная молодая девушка.

— Да, знаю! Это будет последняя, но зато самая настойчивая и самая опасная любовница. Она уже протягивает руку, чтобы схватить его — она называется преждевременной старостью. Такой ценой расплачиваются все, злоупотреблявшие своею молодостью. Итак, я повторяю, что нужно очень любить Флуреско, чтобы рискнуть выйти за него замуж. Одна любовь может отсрочить его окончательное физическое и нравственное разрушение! Одна любовь может все переносить и прощать, без устали ухаживая за несчастным, хотя бы он и заслужил свое несчастье. Равнодушие, Нина, сделает вас преступной. Одно тщеславие побуждает вас вступить в брак с этим человеком, которого вы с отвращением оттолкнете, когда он станет вам в тягость. Зачем принимать на свою совесть такую ответственность перед Богом? Откажитесь, пока еще можно! Благодаря Богу у вас нет недостатка в женихах! Выберите кого-нибудь другого, хотя бы такого же безнравственного, но более здорового телом и душой, Пфауенберга, например. Он будет очень удобным мужем, всегда любезным и уступчивым перед громадным капиталом своей жены. Будучи приятным человеком в семейной жизни, он никогда не вернется домой пьяным и будет осторожно изменять вам.

То краснея, то бледнея, Нина слушала речь баронессы. Вдруг, бросившись лицом на диванную подушку, она разразилась громкими рыданиями. Печальная и задумчивая Тамара облокотилась на кресло и с участием смотрела на молодую девушку, охваченную нервным припадком, предоставляя ей вполне предаваться волновавшим ее чувствам. Эти горькие слезы ясно доказывали, что, несмотря на тщеславие и дурное воспитание, в сердце Нины человеческое достоинство громко заявляло свои права и требовало более глубокого чувства. Не любила ли она, сама того не сознавая, Флуреско? Не разрывало ли ее сердце его равнодушие, или просто оскорблено было ее самолюбие? Конечно, бедная Нина не обладала необходимыми качествами, чтобы овладеть этим утомленным жизнью и избалованным женщинами человеком. Чтобы вывести его из нравственного оцепенения, следовало хладнокровно относиться к нему, заинтересовать тонким, развитым умом, понять все его слабости и победить их насмешкой — одним словом, встряхнуть все его существо и зажечь в душе искру добра.

Видя, что Нина не перестает плакать, Тамара подошла к ней и тихонько дотронулась до ее руки.

— Полно, дитя мое, не волнуйтесь так! Вам необходимо здраво обсудить свое положение и принять какое-нибудь решение. Или прервите свои отношения с Флуреско и изберите кого-нибудь другого, или, если вы твердо решили выйти за него замуж, не смотрите так трагически на вещи! Не вы первая, на которой женятся только из-за денег! Что делать? В наш практический век женщина царит в обществе только благодаря пороку и деньгам. Благодарите Бога, что вы обладаете вторым и можете купить того, кто вам нравится. Многие женщины не имеют этого преимущества. Даже сделавшись женой князя Эмилия, вы можете достигнуть душевного спокойствия и, может быть, со временем даже приобрести его сердце. Сделайтесь для него в будущем верной и любящей сиделкой, и, поверьте, он оценит в вас в несчастье то, чего не ценит в настоящую минуту.

Нина выпрямилась; лицо ее было нахмурено.

— Да, я хочу быть княгиней Флуреско! — вскричала она. — Если же он меня не любит, — при этих словах она погрозила сжатым кулаком, — я сумею ему отомстить!

Вскочив с дивана, она быстро выбежала из комнаты.

Шесть недель спустя было торжественно отпраздновано бракосочетание Нины с Флуреско.

Тамара с внутренним отвращением присутствовала на этой церемонии, казавшейся ей недостойной профанацией всех божеских законов. Она считала, что призывать благословение Божие на эту безнравственную парочку есть настоящее святотатство. Поэтому молодая женщина почувствовала себя вполне счастливой, когда снова осталась одна и могла по-прежнему посвящать свое время чтению и живописи.

Однажды, когда она работала по обыкновению в своей мастерской, к ней приехала Надя Кулибина. Сев около мольберта, она прежде всего сообщила своей подруге все светские новости, запас которых у нее всегда был очень обилен. Затем, покритиковав свадьбу Флуреско и сделав различные мрачные предсказания насчет его будущей супружеской жизни, она перешла к семейным отношениям Угариных.

— Они живут очень несчастливо, — рассказывала она. — Катя признавалась мне, что ее муж сделался положительно невыносим. Он стал капризен, как черт, и требователен до невозможности. В настоящее время он содержит какую-то танцовщицу и тратит на нее безумные деньги.

— Этого следовало ожидать, — заметила баронесса, нанося мазок на холст.

Вдруг Надя, взглянув на работу своей подруги, громко вскричала:

— Знаешь что, Тамара, ведь головка, которую ты рисуешь, вовсе некрасива! Если хочешь, я укажу тебе чудную модель с головой настоящего архангела!

— Где ты выкопала такое сокровище?

— Это не я, а Катя открыла его. Он теперь служит лакеем у Угариных. За красоту княгиня платит ему пятьдесят рублей в месяц и положительно без ума от него.

— От лакея? — насмешливо сказала Тамара. — А как относится к этому князь?

— Он еще ничего не замечает. Князь до такой степени влюблен в самого себя, что не допускает и мысли о возможности соперничества.

— Даже со своим лакеем? Какое печальное ослепление!

— Ах, Тамара! Ты, право, одержима антихристианской гордостью. Лакей такой же человек, как и другие, и, право, красавец Сидор стоит десяти графов.

— Считая в том числе и графа Ружемона? — спросила Тамара не без злого умысла.

Около месяца спустя после свадьбы Флуреско Угарины давали большой бал, на котором должно было появиться все избранное общество. Екатерина Карповна забрала себе в голову во что бы то ни стало заставить присутствовать на этом балу свою красивую и эксцентричную родственницу. Горевший тайным желанием видеть у себя Тамару и танцевать с ней, Арсений Борисович взялся съездить к Магнусу и, так или иначе, уговорить его отправить свою жену на бал. Когда князь приехал к Лилиенштернам, баронессы не было дома. Очень довольный тем, что застал своего кузена одного, Угарин немедленно же приступил к интересовавшему его вопросу. Передав приглашение Екатерины, он прибавил, что и сам был бы очень счастлив хоть раз видеть у себя Магнуса. Барон мог приехать пораньше и, таким образом, избегнуть неприятного внимания толпы.

— Мне кажется, что ты не в своем уме, Арсений! — ответил барон, пожимая плечами. — Я не езжу на балы по очень простой причине: я не хочу быть смешным! Что же касается Тамары, то ты отлично знаешь, что она не любит ваших шумных собраний.

— Ты должен убедить ее приехать к нам! Даже если бы она приехала одна в дом близких родственников, то и тогда никто не мог бы ничего сказать против этого. Но Сергей Иванович с удовольствием согласится сопровождать ее.

— Об этом не может быть и речи. Если Тамара пожелает ехать, то она свободна поступать, как ей угодно. Но зачем же я буду принуждать, если ей это неприятно!

Кусая усы, князь несколько раз прошелся по кабинету. Затем, остановившись перед кузеном, он многозначительно сказал ему:

— Ты должен повлиять на нее для того, чтобы положить конец глупым сплетням, распространяемым на твой счет. Все удивляются, что такая молодая и красивая женщина живет как отшельница, и, позволь тебе сказать по дружбе, ты поступаешь очень глупо, позволяя Тамаре Николаевне так удаляться от света. Несмотря на ее исключительные качества, это может привести к тому, что она, наконец, почувствует пустоту и скуку. Молодость всегда остается молодостью! Что же касается общества, то оно предполагает, что ты страшно ревнив и держишь свою жену под замком.

При этих словах яркая краска залила тонкое и бледное лицо больного.

— Я ревную Тамару! По какому праву? Одна людская злоба может придумать такое бессмысленное обвинение! Вдали и вблизи, я одинаково безусловно доверяю ей. Женское достоинство, а не присутствие мужа охраняет ее честь. Впрочем, в одном ты прав — Тамара ведет слишком уединенную жизнь. Ей необходимо немного развлечься, и я обещаю тебе, что она будет на этом балу. Я принимаю приглашение от ее имени! Свет может убедиться, что я не запираю своей жены и не боюсь для нее мужского общества, которого она избегает по своей собственной воле.

Внутренно смеясь над успехом своей хитрости, князь поспешил проститься, так как не хотел встретиться с Тамарой. Оставшись один, Магнус облокотился на бюро и постарался разобраться в целом хаосе мыслей, вызванных Угариным.

Несмотря на свой высокоразвитый ум и необыкновенную силу характера, Магнус не был свободен от человеческих слабостей. Гордый и подозрительный по природе, сделавшийся еще более нервным и восприимчивым вследствие болезни и несчастья, он был поражен намеком князя. Он опасался оказаться в смешном положении и боялся злых насмешек, на которые ему указал Арсений. Это положение было тем тяжелее для барона, что он был страстно влюблен в Тамару, хотя и тщательно скрывал это, относясь к ней со спокойной, братской любовью. При мысли, что его истинные чувства угаданы и его подозревают в ревности, кровь бросилась в голову. Нет, Тамара непременно должна ехать на этот бал, чтобы доказать всем, что он не боится никаких искушений. И действительно, он считал ее неуязвимой! Эту чистую душу не могла омрачить никакая тень! Когда Тамара вернулась от баронессы Рабен, ее поразил мрачный и озабоченный вид мужа. Магнус рассеянно ответил на ее поцелуй и почти не слушал рассказа о свидании с баронессой. Затем торопливо передал ей приглашение Угариной, прибавив, что от ее имени обещал, что она приедет на этот бал.

— Боже мой! И когда только они оставят меня в покое! Я ненавижу эти шумные сборища и не поеду к Угариным, — спокойно ответила молодая женщина.

— Ты поедешь, потому что я дал за тебя слово! Нет никакого основания обижать Арсения и его жену беспричинным отказом, — возразил барон резким тоном, что так не согласовывалось с его обычною мягкостью.

— Они давали столько балов, на которых я не была, что я и впредь отклоняю от себя обязательство посещать их. К тому же, признаюсь, я ничего не понимаю в твоей странной фантазии располагать моей особой и давать за меня обещания, которые, ты отлично знаешь, я не сдержу, — прибавила она недовольным тоном.

Магнус весь вспыхнул и с нескрываемым раздражением сказал:

— Ты во что бы то ни стало хочешь набросить на меня смешное подозрение в ревности! Это кончится тем, что все станут утверждать, будто я держу тебя как пленницу, так как боюсь отпустить в общество.

Тамара с удивлением взглянула на него. В сильном возбуждении Магнус нервно теребил роскошную гравюру лежавшей перед ним на бюро книги. Ясно, что что-то такое случилось, какая-то злая сплетня достигла ушей больного и взволновала его.

— Кто может подозревать тебя в ревности и имеет право обвинять в ней, если бы даже это была и правда? Мне кажется, до этого нет никому дела, раз я довольна своим положением!

— О, без сомнения! Да и смешно было бы ревновать такому больному человеку, как я! Прошу тебя: поезжай на этот бал и покажись в свете, — закончил он, стараясь овладеть собой.

Тамара быстро подошла к креслу и, подняв опущенную голову Магнуса, испытующе взглянула в его грустные глаза.

— Ты не хочешь ревновать меня? Почему это, злой человек? Из равнодушия или потому, что я не стою этого?

Молодой человек с силой привлек ее к себе и горячо поцеловал.

— Прости, Тамара, не сердись на меня! Конечно, я очень ревновал бы, если бы не знал, что никакая тень не может коснуться твоей души.

— Льстец! — сказала молодая женщина, садясь около своего мужа. — Прекрасно! Я еду на бал, так как ты это обещал, и докажу людям, что мой господин и повелитель ничуть не беспокоится на мой счет. А теперь признавайся, кто был у тебя и внушил все эти глупости?.. А! Арсений Борисович? Я так и знала. Этот человек, когда не устраивает скандалов в своем собственном семействе, всегда старается смутить спокойствие других!

Решив ехать на бал, Тамара деятельно занялась своим туалетом. Она была слишком женщиной, чтобы пренебречь таким важным вопросом. Явившись в день бала к Магнусу показать свой костюм, она была очаровательна, и большие серые глаза ее светились невинным самодовольством от сознания собственной красоты. На молодой женщине было надето голубое атласное платье, шелковый перед кремового цвета весь был покрыт дорогими кружевами. На шее и в волосах сверкали великолепные бриллианты.

— Ну, что? Не дурна я? — сказала она, шаловливо делая пируэт. — А ты, неблагодарный, не хочешь ревновать меня!

Магнус окинул ее страстным и гордым взглядом.

— Если это может доставить тебе удовольствие, то знай, что я буду мучиться ревностью весь вечер, — ответил тот со вздохом.

— Нет, нет, жди меня спокойно! Когда же я расскажу тебе про свои победы, ты можешь неистовствовать, как Отелло!

Появление баронессы Лилиенштерн под руку с адмиралом Колтовским произвело громадное впечатление. Позабыв ее презрительное обращение с ними, мужчины толпой окружили обольстительную женщину, эксцентричность и огромное богатство которой делали ее еще более привлекательной. Угарин был на верху блаженства от того, что его маленькая хитрость удалась. Тамара была у него, и в качестве родственника и хозяина дома он имел право быть ее кавалером. Князь оказывал ей всевозможное внимание, упиваясь ее красотой и острым и наблюдательным умом.

Протанцевав вальс и видя, что ей очень жарко, Арсений Борисович предложил руку Тамаре и через длинную анфиладу комнат провел ее в маленькую, уединенную гостиную. Здесь, окруженный тропическими растениями, стоял маленький диванчик, так и манивший к отдыху. Князь посадил на него свою даму, а сам занял место рядом с ней. Ему невольно вспомнился первый бал Тамары, когда он неожиданно застал ее в слезах. Эти слезы — слезы детской ревности — были вызваны тогда им! Молодая женщина тоже молчала. Она машинально смотрела на большое стенное зеркало, находившееся как раз против нее. В нем отражалась соседняя комната, буфетная, куда лакеи приходили за новым запасом фруктов и конфет и где оставляли пустые подносы.

Сначала в буфете никого не было. Но вот вошел какой-то лакей с полупустым подносом и, поставив его на стол, собирался снова наполнить его. В эту минуту за ним появилась женщина в роскошном шелковом платье, со сверкающей диадемой в волосах. Это была княгиня Угарина. Схватив лакея за ухо, она заставила его обернуться, затем, поцеловав в щеку, оттолкнула от себя.

Лакей, красивый парень, казалось, вовсе не был удивлен подобным незаслуженным отличием. С необыкновенной фамильярностью он притянул к себе княгиню и возвратил ей поцелуй.

«Сидор!» — Эта мысль с быстротой молнии пронеслась в уме Тамары, между тем как она, с широко раскрытыми глазами, не доверяя своему собственному зрению, молча созерцала эту невероятную сцену. Глухой возглас привел ее в себя.

Оторвавшись от своих воспоминаний, Арсений Борисович хотел заговорить с баронессой, но его поразило выражение крайнего недоумения на ее лице. Следя за направлением ее глаз, он взглянул в зеркало и был свидетелем нежной сцены, происшедшей между лакеем и своей женой.

Видя себя так позорно обесчещенным перед Тамарой, видя, что перед ее чистым взором раскрылся весь позор его семейной жизни, Угарин пришел в ярость и первую минуту не мог произнести ни слова. Оба виновника уже исчезли, когда он, бледный, со сжатыми кулаками, вскочил с дивана, готовясь броситься за ними следом. В эту минуту маленькая ручка дотронулась до его рукава и взволнованный, слегка дрожащий голос сказал ему:

— Опомнитесь, кузен! Неужели из чисто семейного дела вы хотите сделать публичный скандал?

Тяжело переводя дыхание, князь опять опустился на диван.

— О! Это уже чересчур! — пробормотал он прерывающимся голосом. — Проклятая собака!.. Я переломаю ему все кости.

Непередаваемое выражение блеснуло в глазах молодой женщины. К ней уже вернулось ее обычное хладнокровие.

— В таком случае вы поступите очень несправедливо, кузен! Неужели вы хотите подчиненного слугу сделать ответственным за поступки своей жены? Он не виноват. А она — она сделалась тем, чем обещала сделаться, будучи еще девушкой! Если у вас хватило решимости жениться на ней, то имейте же мужество терпеть ее такой, какова она есть.

— Но ведь это переходит все границы, — сказал сурово князь. — Боже мой! Я не ревную, но лакей!.. С такой фамильярностью!.. И другие ведь могли быть свидетелями этой сцены! А вы, Тамара Николаевна, всегда так беспощадно суровая ко всякой безнравственности, — вы еще оправдываете Екатерину!!. Вид этой отвратительной сцены должен был бы возмутить вас еще больше, чем меня!

Молодая женщина покачала головой.

— Я далека от того, чтобы извинять Катю — ее поведение непростительно! Я хочу только напомнить вам, кузен, что ваша жена вышла из народа, что она дочь крестьянина, приобретшего благодаря богатству все пороки высших классов. Катя осталась простой женщиной! Пансион, дав ей внешний лоск, не мог привить того, что дается только рождением и хорошим воспитанием. Вы дали ей княжеский титул, но не могли дать качеств, необходимых, чтобы с достоинством носить его! Связанная с человеком, который ее не любит, Катя роковым образом стала искать на стороне того, чего не находила у мужа. Что ее выбор пал на лакея, это просто несчастный случай: она увидела в нем только красивого человека.

Арсений Борисович не отвечал. Он прислонился головой к дивану и закрыл глаза. Целый хаос чувств и мыслей наполнял его голову. Только что перенесенное страшное унижение возбудило в нем ненависть и отвращение к Екатерине. Но, несмотря на все волнения, больше всего его мучила одна мысль. Эта прекрасная изящная женщина, дышащая такой невинностью и чистотой, могла принадлежать ему! Ведь некогда ее сердце билось только для него! Под влиянием ослепления и жадности он прошел мимо своего счастья, ища приданого, а не любящей жены. И вот теперь прикован к золотому мешку, давящему его!

Пробило два часа.

— Пора мне домой, кузен, — сказала Тамара, вставая. — Я хотела бы уехать до ужина, не возбуждая внимания общества. Катю будет трудно найти в этой толпе, поэтому передайте ей мой поклон.

Князь тоже встал.

— Не премину исполнить ваше поручение, — сказал он, не делая даже попытки удержать молодую женщину, — само собой разумеется после того, как дам ей понять, какое впечатление оставил во мне этот бал.

Баронесса вздрогнула от жесткого тона его голоса. Она со страхом смотрела на бледное, искаженное лицо Угарина и мрачные глаза, светившиеся беспощадной злобой. В эту минуту она чувствовала, что этот легкомысленный и распущенный человек мог быть по временам жестоким. Арсений Борисович понял значение ее взгляда. Быстро изменив выражение лица, он наклонился к молодой женщине и, глядя на нее страстным, пылающим взглядом, прошептал дрожащим голосом:

— Кого я люблю и уважаю, с тем не могу быть злым!

Под влиянием пылающего взора и страстного голоса князя Тамара задрожала и опустила голову. Не отвечая ни слова, она взяла руку Угарина, который провел ее в прихожую и сам подал шубу. Только когда он хотел проводить ее до кареты, баронесса воспротивилась.

— В таком разгоряченном виде и без фуражки вы рискуете простудиться. Вернитесь в залу, Арсений Борисович и… будьте спокойнее и снисходительнее, — прибавила она вполголоса.

Князь крепко, до боли, сжал ей руку.

— Я успокоюсь, когда объяснюсь и совершу акт правосудия. Вы знаете пословицу, кузина: кого люблю, того и бью!

И расхохотавшись резким, сухим смехом, он вернулся назад.

При входе в бальную залу князь встретился с Флуреско, остановившим его.

— Что с тобой, Арсений? — спросил князь, увлекая его к окну. — Ты страшно разгорячен и взволнован.

— Ах! У меня много причин на это, — ответил Угарин, вытирая платком свое пылающее лицо.

Флуреско испытующе посмотрел на него.

— Мне кажется, я угадал одну из причин твоего волнения. Я только что видел, как ты провожал баронессу Лилиенштерн, с которой провел весь вечер. Берегись, Арсений, слишком много любоваться ею! Это было бы самое большое из всех твоих безумств, прошедших, настоящих и будущих!

— Это почему? С каких пор ты стал считать опасным ухаживание за красивой женщиной? — спросил с недовольной улыбкой Угарин.

— Потому что она женщина опасная, совсем не похожая на тех, в чьем обществе мы привыкли вращаться. Тамара Николаевна существо особенное, резко выделяющееся из женского мира. Энергичная, умная, неуязвимая в своей добродетели, она вдвое опаснее тем, что под обольстительной оболочкой скрывает ледяное сердце, полное презрения и злопамятства. Будь покоен, она не забыла и не простила никому из нас того, что мы раньше ее не замечали. Попробуй только фамильярно приблизиться к ней, и ты увидишь, как очаровательная улыбка исчезнет, а смеющиеся глаза примут жесткое, стальное выражение. Она ускользнет из твоих рук, как блуждающий огонек, и минута твоего поражения будет ее местью.

— Берегись сам так увлекаться сиреной, от которой ты меня предостерегаешь, — насмешливо ответил Угарин. — Впрочем, я еще не отчаиваюсь! Любовь обезоруживает самых неприступных, а почему ты думаешь, что мне не удастся внушить ей страсть? Ты забываешь, что Тамара живет в самых ненормальных условиях. Магнус — это тень мужчины, большая кукла, которой она до поры до времени забавляется. Но поверь, что наступит день, когда действительная жизнь заявит свои права. Страсть пробудит ее сердце и приведет в мои объятия!

— Ты обманываешь сам себя, Арсений! По-моему, она никогда не отдастся человеку, если бы даже он ей и нравился. Если не долг и верность, то дьявольская гордость удержит ее от этого шага. Это грациозное и нежное создание не знает ни милости, ни пощады! Чувственная любовь, насколько я могу судить, внушает ей отвращение, и она считает, что любит Лилиенштерна настоящей чистой любовью. Он дал ей титул и положение в свете. Если бы он не нравился ей, она никогда не вышла бы замуж.

— Она может изменить свой взгляд. Ты знаешь, женщины изменчивы! Во всяком случае, я попытаюсь дать ей счастье. Игра стоит свеч, — с улыбкой сказал Угарин.

Пока князья рассуждали о ее характере и добродетелях, Тамара вернулась домой, сгорая желанием поскорее рассказать Магнусу о приключении, невольной свидетельницей которого ей пришлось быть. Сбросив поспешно шубу на руки лакея, она прямо прошла в спальню Магнуса. Но вспомнив, что, может быть, он спит, молодая женщина осторожно приподняла портьеру и заглянула внутрь. Обширная комната была слабо освещена висячей лампой, и в ней царило мертвое молчание.

Разочарованная молодая женщина хотела уже уходить, когда Магнус приподнялся на локте и сказал:

— Я не сплю, дорогая моя! Поди сюда, я ждал тебя.

Молодой человек действительно весь вечер не сомкнул глаз. Только он не хотел признаться своей жене, что буря ревности и отчаяния терзала сердце и он горько роптал на свою судьбу.

— Ах, Магнус! Если бы ты знал, что я видела! — вскричала Тамара, подбегая к нему.

Охваченная внезапным припадком безумного смеха, молодая женщина бросила свой веер на кровать и скорее упала, чем села в кресло, стоявшее у изголовья постели. Она так весело и заразительно смеялась, что барон невольно вторил ей, не зная даже о причине смеха. Спустя минуту он сказал, немного успокоившись:

— Расскажи же мне, что тебя рассмешило?

Тамара вытерла глаза и перевела дыхание.

— О! Я сожалею только об одном, что тебя не было там! Это было так же неподражаемо, как и отвратительно!

Прерывая свой рассказ новыми взрывами смеха, она передала ему любовную сцену, увиденную в зеркале.

— Во всяком случае, Арсений жестоко наказан за его злой поступок с тобой, мой бедный друг! Держу пари, что он менее всего желал бы, чтобы именно я была свидетельницей этой классической идиллии, — весело закончила она.

— Да, это действительно злая шутка судьбы, что именно ты видела эту сцену! Если бы он застал их одних, то, по всей вероятности, дело кончилось бы тем, что он повернулся бы к ним спиной, — сказал, смеясь, Магнус.

— Представь себе, что он хотел устроить скандал! Если бы я не удержала его, он бросился бы на виновных и отколотил их.

— Ты поступила очень умно, предупредив это, дорогая моя. Скандал был бы неуместен! Тем не менее я понимаю Арсения и мне жаль его. Иметь соперником человека, чистящего тебе сапоги и переменяющего тарелки, очень тяжело. С таким нельзя даже драться!

— Знаешь что? Как я поняла последние слова князя, наказание только отложено до конца бала, — сказала Тамара, становясь серьезной. — Неужели он осмелится побить Катю? Ведь это было бы ужасно!

— По совести говоря, она получила бы по заслугам. Ее поведение переходит всякие границы!

— Во всяком случае, будем надеяться, что бал не закончится так грустно. А теперь спокойной ночи, Магнус! Уже три часа, и тебе пора отдохнуть. Спи спокойно и не ревнуй! Никакой прекрасный Сидор не смутит моего сна, — с лукавой улыбкой прибавила она.

Тем не менее события вечера произвели такое глубокое впечатление на ум молодой женщины, что мысль о них неотступно преследовала ее, отгоняя сон. Она старалась представить себе сцену, происходящую между супругами. Положение Кати должно быть ужасно, когда она встретится лицом к лицу с мужем! И какое унижение! Было уже около шести часов утра, когда Тамара, наконец, заснула. Но и во сне ее преследовали те же образы, и ей снилась ссора между князем и его женой.

Овладев собой, Угарин был оживлен и весел, как и всегда, и ничто не выдавало бушевавшей в его груди бури. Он даже умеренно пил шампанское, чтобы быть в состоянии потом произвести расправу.

Когда гости разъехались, он удалился к себе и стал лихорадочно ходить по комнате. Затем, позвонив своему камердинеру, он приказал ему немедленно же позвать к себе Сидора. Несколько минут спустя в комнату вошел бледный и взволнованный лакей. Он почтительно остановился в нескольких шагах от бюро, за которым сидел князь.

— Сколько ты получаешь жалованья?.. Хорошо. Вот тебе за два месяца вперед. Через два часа ты оставишь мой дом — понимаешь? Если ты дорожишь своими костями и зубами, ты постараешься никогда не попадаться на глаза княгине.

— Слушаю, ваше сиятельство! Я исполню ваше приказание, — пробормотал Сидор дрожащими губами. Колени его подгибались.

— Возьми и убирайся!

Лакей схватил деньги, выскользнул за дверь, вздохнув с облегчением, и бросился в людскую. Он понял, что князь узнал о его связи с Екатериной Карповной.

Покончив с этим делом, Арсений Борисович снова стал ходить по кабинету. Затем, сняв со стены казацкую нагайку с серебряной ручкой, взмахнул ею по воздуху и спрятал в рукав. Подойдя к столу, он налил стакан вина и залпом выпил; потом твердыми шагами отправился в комнаты жены.

— Погоди, негодяйка! Я научу тебя быть осторожнее в твоих любовных похождениях с лакеями! — ворчал он сквозь зубы.

Войдя в спальню княгини, он застал ее полулежащей на кушетке. Она только что вышла из ванны и теперь отдыхала после утомительного вечера. Две горничные хлопотали рядом и расчесывали ее волосы.

При появлении мужа Екатерина Карповна с выражением скуки закрыла глаза. Но услышав, что князь приказал женщинам выйти, она с удивлением выпрямилась. Видя же, что Арсений Борисович замкнул дверь и опустил ключ в карман, Угарина нахмурилась и с раздражением сказала:

— Это что за новости? Как смеешь ты отсылать моих горничных без моего позволения? Ты пьян, мой друг! Ступай лучше спать и не надоедай мне здесь! Ты опьянел от вина!

— А ты опьянела от поцелуев Сидора, бесстыдная женщина! Мало тебе, что я смотрю сквозь пальцы на все — ты осмеливаешься на глазах посторонних людей целоваться с лакеями!.. Но погоди, я тебя отучу от этого!

Как укушенная змеей, вскочила Екатерина с дивана. Лицо ее исказилось, глаза пылали.

— Что я слышу? — вскричала она с гневом. — Кажется, ты осмеливаешься устраивать сцены — ты, нищий, которого я купила и который без меня умирал бы с голоду!.. Босяк, титул которого я позолотила! Убирайся вон, пьяница!.. Я не хочу тебя больше видеть!

Прежде чем князь мог угадать ее намерение, княгиня ударила его по щеке. Затем, схватив за плечи и ловко повернув его, она ударила несколько раз по спине князя и так сильно толкнула его к двери, что тот потерял равновесие и чуть было не упал.

Бледный, с крепко сжатыми губами, князь выпрямился. Это оскорбление отняло у него последнее самообладание.

С минуту он никак не мог вытащить нагайку из рукава, так как она зацепилась за золотую запонку. Не владея больше собой, он вырвал ее вместе с запонкой и, схватив жену за косу, стал бить ее нагайкой. Выведенный из себя, он осыпал ее градом ударов. Но Екатерина была сильна. Обезумев от боли и гнева, она отбивалась ногами и руками, как фурия, и Арсений Борисович должен был употреблять всю свою силу, чтобы удержать ее. Тем не менее княгиня не кричала. Она настолько сохраняла присутствие духа, что помнила, что поблизости находятся ее горничные. Ей удалось, наконец, освободить одну из своих рук, и она так сильно ударила кулаком по лбу князя, что тот едва устоял на ногах. Это новое нападение окончательно привело в бешенство мужа. Он хотел задушить эту женщину, осмеливающуюся оскорблять его и называть нищим. Но последний проблеск рассудка нашептывал ему, что эта презренная не стоит того, чтобы из-за нее идти в Сибирь. Вне себя он с такой силой ударил нагайкой по спине Екатерины, что та, побежденная болью, отчаянно вскрикнула и попросила пощады.

Оттолкнув ее ногой, князь прислонился к стене.

— Помни этот час и устраивай свои дела таким образом, чтобы я ничего не знал о твоих изменах, — сказал он суровым голосом. — Если я еще застану тебя с кем-нибудь из лакеев, как сегодня с Сидором, я изобью тебя без всякого сожаления.

Князь замолчал. Грудь его высоко поднималась, а по телу пробегала ледяная дрожь. Все еще лежа на полу, Екатерина глухо стонала, как вдруг до ее слуха донесся сдержанный шепот. Очевидно, прислуга, привлеченная криками и шумом, собралась в будуаре. Если Арсений выйдет в эту минуту с разорванным рукавом и нагайкой в руках, прислуга сейчас же узнает правду, и этот случай из передней скоро распространится по гостиным.

Занятый только что приведенным в исполнение наказанием, князь ничего не видел и не слышал. Вынув ключ из кармана, он направился к двери. Увидя это, княгиня с трудом поднялась, шатаясь, подошла к мужу и взяла его за руку.

— Останься здесь, Арсений!.. Не показывайся в таком виде людям и не подвергай нас ненужному скандалу, — прошептала она прерывающимся голосом.

Угарин вздрогнул, и его взгляд с отвращением остановился на жене. Батистовая рубашка и кружева висели на ней клочьями, тело было испещрено кровавыми полосами, а бледное лицо покрыто красными пятнами. Отвернувшись от нее, он обвел глазами роскошную комнату, обтянутую атласом, и взглянул на богатую, отделанную золотом кровать. Не в тысячу ли раз лучше было бы жить с невинной и милой Тамарой в скромном помещении, чем быть связанным с этой богатой куртизанкой, упрекавшей его в бедности и покрывшей его имя позором?

— Хорошо, — сказал он. — Я останусь. Только позволь мне объясниться раз и навсегда. Правда, я женился на тебе из-за денег. По любви я никогда не выбрал бы грубой крестьянки с сомнительной репутацией. Но за твое состояние я заплатил тебе моим древним, славным именем. Я продал тебе мою особу и титул, но не честь моего имени! Ты обязана сохранять наружное приличие, а больше я ничего от тебя и не требую.

В изнеможении он бросился в кресло. В ушах у него шумело, мозг болезненно работал. Не обращая внимания на жену, со стоном подползавшую к кровати, князь закрыл глаза. Он страдал физически и нравственно. Настоящее казалось ему отвратительным, будущее пустым и бесцельным! Окруженный вихрем рассеянной жизни, он только и думал об одном: найти богатую невесту и позолотить свой поблекший герб. О требованиях души он никогда не заботился. Разве не к его услугам тысяча всевозможных развлечений и любовниц, чтобы заменить нелюбимую жену?

И вот теперь наступило наказание! Его сердце, этот орган, на который он никогда не обращал внимания, проснулось и властным голосом заявило свои права. Он почувствовал неудержимое желание любить и быть любимым истинной чистой любовью. Перед омраченным взором Арсения Борисовича восстал очаровательный образ жены Магнуса. Князь жаждал чистой атмосферы, окружавшей молодую женщину.

С глубоким вздохом он прижал руку к своей наболевшей груди и мало-помалу впал в тяжелое забытье.

Когда Угарин проснулся, было восемь часов утра. Разбитый телом и душой, он встал и, шатаясь, прошел в свои комнаты. Все в доме еще спали. Не зовя своего камердинера, Арсений Борисович бросился в кровать и зарылся пылающей головой в подушки.

XI

Несколько дней спустя после бала Магнус страдал сильной головной болью, сопровождавшейся лихорадкой. Тамару очень беспокоило его здоровье. Уложив больного на диван, она положила ему компресс и заставила принять успокоительные капли. Было уже около семи часов, когда лакей доложил о приезде князя Угарина.

— Что это сегодня он так рано приехал! — заметила Тамара.

— Не беда! Ведь он родственник. Прими его, дорогая моя, и оставь пить чай. Мне теперь лучше! Поспав немного, я, вероятно, буду чувствовать себя совершенно здоровым.

— Хорошо, спи же спокойно!

Князь нервно ходил по гостиной. Когда баронесса вошла в комнату, он окинул страстным взглядом молодую женщину, с улыбкой подходившую к нему в простеньком кашемировом платье.

— Здравствуйте, кузен, — сказала она, протягивая ему руку. — Вы нездоровы? У вас такой больной вид, — прибавила Тамара, приглашая его пройти в кабинет.

— Да, у меня нервы не в порядке, и, кроме того, страшная мигрень мучает меня целый день, — ответил князь, следуя за ней в кабинет.

В камине, перед которым лениво растянулся Персиваль, весело пылал огонь. На столе, освещенном большой лампой, лежали засушенные цветы, вырезанный картон, кисточки и флакон с жидким клеем. Здесь в свободное время Тамара работала над абажуром.

— Я сяду в это кресло, чтобы не беспокоить Бижу, так удобно расположившуюся на диване, — сказал князь, с улыбкой указывая на маленькую собачку. — Простите, баронесса, что я явился к вам в такой неурочный час. Я не в состоянии быть в обществе и видеть посторонних людей. Дома же одиночество невыносимо! Зная ваше христианское милосердие, я надеюсь, вы простите, что я явился надоедать вам своей особой!

— Вы знаете, князь, что вы всегда у нас желанный гость! Бедный мой Магнус нездоров и выйдет только к чаю, но это не мешает нам болтать, развлекаясь в то же время конфетами, — прибавила Тамара, пододвигая к нему бонбоньерку.

— Благодарю вас. Здесь я, право, совсем перерождаюсь! Вы окружены, Тамара Николаевна, какой-то особенной, спокойной атмосферой, благотворно действующей на усталую душу.

— Своими комплиментами, кузен, вы заставили меня возгордиться, — сказала, смеясь, баронесса. — Если вы чувствуете себя у нас хорошо, отдыхайте душой и телом! Все, что может сделать дружба, я охотно предлагаю вам. Но вы сейчас говорили об одиночестве? Разве Кати нет дома?

Она долго колебалась, следует ли ей упоминать о жене Арсения Борисовича, и этот вопрос как-то нечаянно сорвался с губ. Князь облокотился на стол, и его большие черные глаза с выражением горькой насмешки посмотрели на молодую женщину.

— Вы справедливо предполагаете, — сказал он, — что ей благоразумнее было бы оставаться в своей комнате, чтобы скрыть следы горячего объяснения, происшедшего между нами после бала; но у княгини воловья кожа и крепкие кости. Она отправилась обедать и провести вечер у своего друга, баронессы Доппельберг. Правда, надела закрытое платье. Припоминаете ли вы очаровательную женщину, обращавшуюся с такою нежностью со своим старым подагриком-женихом? Мы видели эту парочку у сеньора Эрколя, когда вы рисовали мой портрет. Моя жена и баронесса Доппельберг неразлучны!

Тамара слушала, бледная и взволнованная. Она с каким-то ужасом смотрела на эту изящную, красивую руку, поднявшуюся на женщину.

— Вы не шутите, Арсений Борисович? Вы действительно побили Катю? — пробормотала она наконец.

— Ведь я говорил вам, что сделаю это! — ответил князь.

Откинув назад густые черные локоны, спускавшиеся на его лоб, он показал ей темно-синее пятно.

— Посмотрите! Вот воспоминание о ее отчаянной, хотя и тщетной защите.

Тамара ничего не ответила. Придвинув к себе бумагу, она стала наклеивать сухие цветы и траву, причем руки ее слегка дрожали. Сострадание и отвращение боролись в душе молодой женщины.

Воцарилось продолжительное молчание. Князь Угарин не сводил глаз с баронессы, любуясь ее грациозными движениями, чудным профилем и прекрасным свежим цветом лица. С трудом оторвавшись от этого молчаливого созерцания, он хотел переменить разговор.

— У вас здесь целый зверинец, кузина, — сказал он. Попугай, аквариум, масса птиц и две собаки. Я думаю, все это должно очень надоедать вам?

— О, нет! Мы живем в большой дружбе с этим миром. Я очень люблю бедных животных, с которыми человек по большей части обращается дурно, — ответила с улыбкой Тамара. — Посмотрите только, как мы понимаем друг друга!

С этими словами молодая женщина выдвинула ящик стола и взяла оттуда несколько бисквитов. При звуке выдвигаемого ящика Бижу спрыгнула с дивана и встала на задние лапки; Персиваль отошел от камина и тоже требовал своей доли, ласкаясь большой головой о плечо хозяйки.

Тамара поделила им бисквиты. Затем, поласкав Бижу, она прижалась головой к лохматому плечу Персиваля.

— Счастливое животное! Сколько людей пожелало бы быть на его месте, — сказал Арсений Борисович, с улыбкой любуясь этой очаровательной группой.

— Ну, я думаю, никто не пожелал бы променять свое человеческое достоинство на животное существование Персиваля.

— Я первый согласился бы поменяться с ним положением, если бы только нашелся какой-нибудь волшебник, который мог бы совершить такое превращение. Чего не достает этой счастливой собаке? Она не знает забот, ее любят и берегут, и она ест бисквиты из очаровательной ручки хозяйки.

Персиваль как будто понял эти слова. Охваченный внезапным приливом нежности, он лизнул в щеку молодую женщину. Та оттолкнула его.

— Это что такое? — сказала она, вытирая платком лицо и грозя пальцем собаке.

Князь весело рассмеялся.

— Ну, кузина, в эту минуту больше чем когда-нибудь я желал бы быть на месте Персиваля! За права и привилегии, которыми он пользуется у вас, я охотно отдам ему свою личность, титул и жену.

Тамара слегка покраснела.

— Вы много потеряли бы от такого обмена!

— Это мое дело. Но что сказали бы вы, Тамара Николаевна, если бы душа Персиваля переселилась в меня, а моя в него?

— Я скажу: избави меня Бог от такой метаморфозы! Подумайте только, князь, — лукавая улыбка появилась на лице Тамары, — какой плохой собакой стал бы Персиваль, если бы он, например, напивался пьян и наследовал другие дурные привычки, составляющие исключительную принадлежность человеческой натуры?

— Очень лестно слышать! Итак, вы предпочитаете душу Персиваля моей?

— Боже меня сохрани! Я только протестую против предлагаемой вами метаморфозы. Мне кажется, и Катя была бы так же недовольна ею, как и я!

— Ну, это еще вопрос! Пусть Персиваль постоянно огрызается на нее, она все-таки предпочтет его мне и лучше с ним поладит.

— Конечно, Персиваль собака благовоспитанная и благодарная. Она никогда не укусит кормящую ее руку…

Она в смущении замолчала, заметив, что сказала слишком много, и нерешительно взглянула на князя, стряхивающего пепел с папироски. Страшная бледность покрыла его лицо, и на нем появилось страдальческое выражение. Прочтя упрек в его больших черных глазах, Тамара пожалела о жестких словах, невольно сорвавшихся с ее губ.

— Что же вы замолчали, кузина? Из ваших слов я заключаю, что вы считаете меня неблагодарным по отношению к женщине, носящей мое имя. Прибавьте еще, что презренный человек, продавший себя, зная наперед, что распущенная женщина внесет в его жизнь позор, тем самым потерял всякое право протестовать против своего бесчестья!

Скрытое раздражение звучало в голосе князя, и он нервно теребил золотую часовую цепочку.

— Полноте, кузен! Я просто шутила. Какое я имею право мешаться в ваши дела и судить вас строже, чем сотню других людей, подобно вам заключающих браки по расчету?

— Ради Бога, кузина, не отделывайтесь туманными фразами! Выскажите прямо свое мнение. Оно беспощадно — я это знаю, но я уже привык к вашему строгому анализу и чувствую некоторое облегчение после такой операции. Я где-то читал, что какой-то американец казнил духовное тело Альфреда Мюссе, чтобы очистить его и освободить от грехов. Мне кажется, вы совершаете такой же акт милосердия по отношению ко мне!

— Нет, нет, я вовсе не хочу быть такой жестокой к вам, кузен, — сказала Тамара. — К тому же зачем затрагивать непоправимое? Вы действовали под влиянием обстоятельств, казавшихся вам необыкновенно важными. Было бы более чем смешно упрекать вас за то, что вы женились на богатой женщине. Но вы выбрали себе жену, не чувствуя к ней ни любви, ни уважения, ни даже дружбы — вот в чем ошибка, имеющая такие жестокие последствия. Без сомнения, женщина, упавшая настолько низко, что позволяет себе флиртовать с лакеем, заслуживает наказания, но только вам следовало раньше дать почувствовать ей свой авторитет. В первый же раз, когда общественная молва подозрительно связала имя Кати с именем черкесского князя, когда носились слухи о каком-то скандале в загородном ресторане во время вашей поездки в Москву, — вам следовало наказать ее. Но тогда вы молчали. Теперь же, после целого ряда оскорблений, нанесенных вашей чести, поздно вразумлять неверную жену! Золотые цепи, носимые вами, тяжелы, кузен, — это видно по выражению вашего лица. Ваше душевное беспокойство все увеличивается вместо того, чтобы уменьшаться с исчезновением материальных забот. Это значит, что в вас проснулась божественная искра и громко заявляет свои права. Ни полная наслаждений жизнь, ни материальные заботы не могут затушить ее. Всегда, рано или поздно, наступает время, когда она напоминает о нашем божественном происхождении. Вы тоже чувствуете ее в сердце. Она громко говорит вам: «Остановись, пока есть еще время! Не скользи в пропасть, но стремись к добру, к новой жизни!».

Князь задумчиво слушал. Слова Тамары не производили на него никакого впечатления. Он был слишком занят своей страстью и чувствовал себя неспособным начать новую жизнь. Не вникая в смысл слов молодой женщины, он до опьянения наслаждался ее гармоничным голосом и блеском чудесных глаз. В этой тихой и спокойной обстановке князь чувствовал себя очень хорошо, и ему хотелось бы, позабыв все, навсегда остаться здесь.

Появление лакея, приподнявшего портьеру, чтобы пропустить кресло Магнуса, положило конец их разговору. Пока кузены здоровались, Тамара подошла к креслу и, откинув ласковым жестом шелковистые волосы мужа, приложила к его лбу свою руку.

— Слава Богу! Лихорадка совсем прошла, — весело сказала она.

Магнус взглянул на нее нежным, благодарным взглядом.

Острое чувство зависти и горечи сдавило сердце Арсения Борисовича. Он тоже был нездоров, но ничья сочувственная, нежная рука не коснется его пылающего лба, когда он вернется в свой богатый дом.

Мучимый страшным припадком ревности, князь встал со своего места. Теперь он задыхался здесь и испытывал ужасные муки Тантала. Нетерпеливый и несдержанный в своих порывах, Угарин внезапно решил отправиться к своей любовнице. Там, в пикантном обществе актрисы и ее не менее веселых друзей, он скоро забудет эту добродетельную и полную нежности обстановку, раздражавшую его нервы.

— Куда это вы собрались? Разве вы не останетесь с нами пить чай? — спросила удивленная Тамара, видя, что он взялся за фуражку.

— Конечно, оставайся! — прибавил Магнус. — Куда ты стремишься, грешная душа, нигде не находящая себе покоя!

— Я иду туда, где царствует девиз моей жизни: «женщины, игра и вино»! — ответил с улыбкой князь, пожимая руку своему кузену.

— Честь имею кланяться, баронесса!

Пребывание в доме Нины, обязавшее возобновить многие знакомства, невольно заставило Тамару изменить свой замкнутый образ жизни. Ее громадное богатство, естественно, обращало на себя внимание, и не одни только любители балов и обедов считали себя оскорбленными ледяной сдержанностью молодой миллионерши. Дамы-патронессы всевозможных благотворительных обществ, убежищ и неутомимые устроительницы благотворительных базаров, концертов, лотерей и спектаклей принимали за личную обиду постоянный отказ Тамары сделаться одним из членов их обществ. Госпожа Рабен, будучи сама членом различных учреждений, к чему ее обязывало положение мужа, пыталась уговорить свою любимицу. Та щедрой рукой помогала всем, на кого ей указывала старая баронесса, но сама категорически отказывалась вмешиваться официально во что бы то ни было.

Молодая женщина сама испытала бедность. Она слишком близко видела нищету и унижение обездоленных судьбою людей, чтобы не оценить по достоинству деятельность пресловутых благодетелей. Под предлогом помощи несчастным они выманивали большие суммы у добрых людей, которые затем тратили на свои личные удовольствия, бросая бедным ничтожные крохи. Однажды вечером, приехав к баронессе Рабен, она застала у нее одну даму, хорошо известную своей филантропической деятельностью. Она неутомимо разъезжала, делая всюду сборы, вымогая у знакомых и проповедуя всем о христианском долге помогать своим ближним. Злые языки утверждали, что эта великая проповедница говорила только для других и с такой же энергией закрывала свой кошелек, с какой умела заставлять раскрывать его своих ближних.

Тамара чувствовала большую антипатию к этой хитрой и двуличной женщине и всячески старалась избегать рассуждений с ней о вопросах филантропии. Но эта ревностная патронесса была настойчива и не хотела упустить случая еще раз сделать нападение на молодую миллионершу. Она ловко перевела разговор на свой излюбленный предмет и распространилась о величественных проектах, долженствовавших вконец искоренить нищету, со всем злом и пороками, проистекающими из нее.

— От души желаю удачи вашим планам, но только сомневаюсь, чтобы они принесли ожидаемые плоды. Я видела тысячи примеров, когда общественная благотворительность не достигает своей цели. Грандиозные предприятия для уничтожения бедности, лени, пьянства в данную минуту неосуществимы. Из высоких соображений часто проходят мимо страданий, даже не замечая их.

— Следовательно, по вашему мнению, баронесса, следует сложить руки и ничего не предпринимать для борьбы со злом?

— Нет, я хотела бы только, чтобы ради невозможного не пренебрегали бы возможным. Не нужно видеть в массе несчастья и страдания, чтобы облегчить их. Стоит только внимательно посмотреть вокруг себя, и тотчас же увидишь нуждающихся, которым в состоянии помочь. Людское страдание — это обоюдоострое оружие. Оно испытывает веру, терпение и энергию того, кто его переносит, а также сердце того, кто видит его. Если бы даже на земле не было столько эгоизма, жадности и жестокости, то и тогда трудно было бы сделать всех счастливыми. Я твердо убеждена, что Господь не осудит меня за то, что я не помогла всему человечеству, но Он спросит у меня отчет о судьбе несчастных, встретившихся на моем пути. Да, Он спросит, отнеслась ли я к ним с истинным милосердием, состоящим в том, чтобы помочь им нравственно и материально, поддержать их мужество и дать работу, которая принесла бы мир и благосостояние. Бросить бедному кусок хлеба, осудить его на работу в благотворительных учреждениях, не обеспечивающую даже насущного хлеба, как будто несчастному не нужно ни чистой одежды, ни теплого угла, ни надежды на будущее, — это можно называть делом милосердия? Нет и тысячу раз нет! Здесь нет и намека на истинную благотворительность! Громадные деньги тратятся на постройку великолепных зданий, учреждается целая администрация, подобная министерству и окружающая себя бесконечными формальностями. Если бедняку, не имеющему, на что похоронить своего родственника, выдают пособие через шесть месяцев, если умирающий должен дожидаться, пока обсудят вопрос, давать ему или нет на лекарства, — то, по-моему, это жестокая насмешка, а не акт милосердия. Поэтому-то я всегда и отказываюсь вступать в число членов какого бы то ни было общества, где царствуют соперничество и мелкие личные интересы. Я делаю добро как умею, и мне нечего далеко искать несчастных.

И действительно, ни Тамара, ни Магнус никогда не отказывали в помощи бедным. Молодая женщина всегда помогала так, чтобы нуждающийся мог начать новую жизнь. Кроме того, в одном из флигелей их дома несколько маленьких квартир бесплатно сдавались бедным благородным семействам, вдовам и отставным военным, получавшим ничтожную пенсию. Ежедневно двадцать стариков и столько же старух, принадлежащих к среднему классу, получали сытный обед, так как о них по обыкновению гораздо меньше заботятся, чем о народе. В ночлежные приюты Тамара ежегодно вносила солидную сумму, что позволяло известному числу бедняков безвозмездно ночевать там. Такую помощь она находила полезной и практичной. Кроме того, поступая таким образом, она была избавлена от пустых и бесконечных рассуждений, что и составляет главное занятие филантропических комитетов.

Несколько недель прошло, не принеся с собой ничего нового. Слегка простудившаяся Тамара не выходила из комнаты и принимала только самых близких друзей. Арсений Борисович не показывался у Лилиенштернов с того времени, когда он так неожиданно покинул их.

Адмирал рассказывал, что он более чем когда-нибудь творит всевозможные безумства.

Молодые супруги были удивлены, когда в одно прекрасное утро им доложили о визите Угарина. Князь был в отличнейшем расположении духа. Он объявил, что приехал пригласить свою очаровательную кузину на большую охоту, устраиваемую в его новгородском имении. В ней должно принять участие очень большое общество, и он надеялся, что Магнус позволит своей жене присоединиться к нему.

— Я научу вас стрелять, Тамара Николаевна, и буду беречь вас как зеницу ока, — весело сказал он. — По этому случаю позвольте мне в качестве близкого родственника предложить вам ружье для первого охотничьего дебюта.

С этими словами он открыл принесенный с собой ящик и вынул оттуда маленькое ружье с великолепной инкрустацией и с инициалами Тамары.

Молодая женщина взяла ружье и стала рассматривать его, между тем как Магнус с улыбкой объявил, что баронесса вольна поступать, как ей будет угодно.

— Благодарю вас, кузен, за ваш великолепный подарок. Я с удовольствием принимаю это чудное оружие, — сказала она, пожимая ему руку. — Но я должна отклонить ваше предложение, так как, на мой взгляд, охота — одно из самых жестоких развлечений. У меня переворачивается сердце, когда я слышу об уничтожении невинных и беззащитных животных, и я не понимаю удовольствия беспощадно преследовать и истреблять их без всякой нужды. Грустно уже и то, что мы питаемся мясом животных и режем их для удовлетворения нашего аппетита. Так как в данную минуту иначе нельзя обойтись, то я и не восстаю против этого. Но к чему же избиение для одного только удовольствия?

— Позвольте заметить вам, дорогая кузина, что вы страшно заблуждаетесь. Разве можно так трагически смотреть на смерть какого-то зайца или бекаса? Что же касается самой охоты, то это благородное развлечение, развивающее ловкость и мужество, и им занимались во все времена не только мужчины, но и женщины, принадлежащие к самому избранному кругу.

— По моему мнению, охота — это остаток варварства, кровожадная привычка, которую мало-помалу уничтожит цивилизация, как она уже уничтожила гладиаторские бои, обычай мучить и убивать военнопленных и бросание виновных на растерзание диким зверям — одним словом, все прекрасные обычаи, составляющие некогда рыцарскую забаву. Наконец, человек сделался жестоким под влиянием войн — явления довольно обыкновенного в наш век. Сердце его не возмущается, когда режут какое-нибудь животное, потому что он привык хладнокровно убивать себе подобного! Что же касается мужества, то я не думаю, чтобы оно было необходимо для того, чтобы убить несчастного зайца или бекаса. Женщине же смертоносное оружие вовсе не идет. Какой недостаток женского инстинкта и деликатности чувств — убивать ради удовольствия слабое и беззащитное существо, спокойно смотреть на страдания и агонию животного и даже видеть иногда, как собаки разрывают его на части! Я не была бы в состоянии вынести укоряющего взгляда бедного умирающего животного! Мне все казалось бы, что оно с упреком спрашивает своего безжалостного убийцу: «Зачем? По какому праву ты отнимаешь у меня жизнь?». И, конечно, хотя Господь и позволяет нам пользоваться животными, Он не одобрит того, что мы заставляем их страдать ради своего удовольствия. Нет, нет, кузен, я не поеду на охоту! Если бы я могла, удержала бы всех от этой отвратительной мании к уничтожению!

— Ну, кузина, против такого жестокого обвинения станут громко протестовать все охотники. Они смотрят на охоту, как на самый аристократический спорт, — заметил Угарин.

— Я вовсе не имею претензии заставить их изменить свое мнение. Многие индийские вожди гордятся многочисленностью скальпов у своего пояса. Отчего же и господам охотникам не гордиться количеством убитых лосей или лисиц? Только я не считаю себя обязанной разделять такое мнение. Я понимаю еще, если дело идет о борьбе с хищным животным — медведем или тигром, например: тут, по крайней мере, необходимо личное мужество.

С задумчивым и недовольным видом князь простился с Лилиенштернами. Но каково же было удивление Магнуса и его жены, когда, несколько дней спустя, он снова явился к ним.

— Какими судьбами? Мы думали, что ты на охоте, — сказал барон.

— Охота не состоялась, к великому неудовольствию Екатерины, — флегматично ответил князь. — Я страдаю ревматизмом и боюсь простудиться. Кроме того, я вовсе не расположен причинять неприятность зайцам, лисицам, бекасам и разрушать их семейное счастье.

Тамара быстро подняла голову, и очаровательная улыбка осветила ее лицо.

— Дорогой кузен, позвольте поблагодарить вас за ваш ревматизм, так кстати помешавший бесполезному истреблению большого количества бедных животных, — сказала она, протягивая ему руки.

Арсений Борисович прижал их к своим губам.

— Я в восторге от вашего похвального слова моему ревматизму. Признаюсь, я предпочитаю вашу благодарность благодарности зайцев, хотя они и должны считать себя глубоко обязанными мне, — сказал он смеясь. — А я могу сообщить вам новость, Тамара Николаевна: Наталия Зарубина выходит замуж!

— Наконец-то! За кого?

— За адъютанта Поленова. Вчера я присутствовал на их обручении. Она имела сияющий вид и объявила мне, что на днях будет у вас.

— Слава Богу! Теперь, по крайней мере, ее бедная бабушка немного успокоится.

Тамара не хотела высказывать князю свое мнение о Наташе Зарубиной, своей старой подруге по пансиону. Она значительно охладела к ней с тех пор, как повязка спала с глаз и она трезво взглянула на жизнь. Тем не менее молодая женщина радушно принимала Наташу, старательно поддерживавшую эти отношения, так как знакомство накоротке с богатой подругой, по ее мнению, должно было иметь большое значение в глазах общества.

Что особенно возмущало Тамару — это вечная погоня за мужем, практикуемая Зарубиной в отношении каждого мужчины, оказывавшего ей хоть малейшее внимание.

И действительно, Наташей овладела одна мысль, одно желание — во что бы то ни стало устроиться и занять положение замужней женщины, которое дало бы ей такую же свободу действий, какой пользовались Катя и Надя. Но бедная Зарубина не имела успеха. Несмотря на все старания, неутомимое посещение всех балов и праздников, роскошные наряды и солидное приданое, она до сих пор никак не могла найти себе мужа. По какой-то злой насмешке судьбы мужчины под самым носом Наташи выбирали себе жен, всегда обходя ее. Она все более и более раздражалась, но не думала отказываться от своей мысли во что бы то ни стало выйти замуж. Она даже не была разборчива в выборе предмета своей любви. Ее сердце вздыхало по самым разнообразным героям. В их числе находились и светские люди, и их управляющие, и купцы, и какой-то брат-болгарин, пока они были в моде, но… даже братушка уклонился от чести обладания ее длинной худой особой, насмешливо прозванной молодежью «столбом, указывающим на приданое». Тамаре, при ее гордости и деликатности чувств, подобное поведение казалось отвратительным. В глубине души она удивлялась Поленову, блестящему молодому человеку, принятому в лучших домах, что он избрал Зарубину, которую знал уже несколько лет, но на которую никогда не обращал ни малейшего внимания. Как говорил Угарин, Наташа скоро навестила баронессу и сообщила ей о своей свадьбе, назначенной через три недели. Она умоляла молодую женщину быть ее посаженной матерью.

Тамара пробовала было отказаться, но подруга так настаивала на своей просьбе, что она поневоле должна была согласиться. Остроумная и наблюдательная молодая женщина в душе забавлялась страстной экзальтацией Наташи, только и говорившей об их любви, взаимной нежности и планах на будущее. Она спрашивала себя, разыгрывает ли ее подруга комедию или действительно заблуждается на счет чувств своего жениха?

В день свадьбы Тамара с раннего утра приехала к подруге, так как обещала присутствовать при ее туалете. Ее приняла бабушка Зарубиной, добрая и простая женщина, которую молодая баронесса любила и глубоко уважала. Невеста еще не начинала одеваться. Около нее хлопотали две горничные. Одна обувала, другая готовила подвенечное платье, лежавшее на диване. Наташа бросилась на шею баронессе и, крепко поцеловав ее, принялась, не умолкая, болтать с видом наивной пансионерки. Затем явился парикмахер, и все долго обсуждали прическу невесты.

За этой болтовней Тамара и не заметила, как четверть часа тому назад ушла из комнаты пожилая дама, вызванная зачем-то горничной. Вдруг появилась та же девушка и доложила баронессе, что Ольга Петровна просит немедленно пожаловать к ней в кабинет. Бледная и расстроенная Зарубина сидела в кресле. Губы и руки ее дрожали.

— Боже мой! Вы нездоровы, Ольга Петровна, или что-нибудь случилось? — спросила с участием молодая женщина.

— Да, случилось нечто совершенно непредвиденное, и я хочу попросить вашего совета, Тамара Николаевна, — сказала Зарубина прерывающимся от волнения голосом. — Ко мне явился Поленов и объявил, что он не поедет в церковь, если я не вручу ему до начала церемонии все приданое сполна. Я просто не знаю, что мне делать? Бумаги лежат в банке, и если мне не удастся сейчас же вынуть их оттуда, произойдет такой скандал в свете, что даже боюсь об этом и подумать. Если же мне удастся удовлетворить этого человека, то меня мучает мысль, что моя внучка будет с ним несчастна. Его поступок доказывает, что он не любит Наташу.

Зарубина закрыла лицо руками, и несколько слезинок скатились по ее морщинистым щекам.

Внезапная краска залила лицо Тамары.

— Откажите, Ольга Петровна, и выгоните вон этого бессовестного разбойника, позволившего себе явиться к вам с требованием: «Кошелек или скандал!» — решительно сказала она. — Надо открыто объяснить приглашенным мотивы, вынудившие вас прервать всякие сношения с женихом за несколько часов до бракосочетания. Таким образом, этот негодяй будет так хорошо охарактеризован, что перед ним закроют все двери.

— Говорите тише, дитя мое! Он в гостиной, а я знаю, что Наташа не захочет разойтись с ним.

— Как не захочет? Разве возможно венчаться после такого позора и унижения? Пойдемте сию минуту к ней и расскажем все. Я убеждена, что она пожелает сама бросить свой отказ в лицо этому бесчестному человеку!

— Пойдите, Тамара Николаевна, и попробуйте уговорить ее отказаться от этого недостойного жениха. Я не в состоянии этого сделать.

Молодая женщина быстро вернулась в спальню. Видя, что парикмахер окончил свою работу, она выслала из комнаты горничных и, сжав руку крайне удивленной Наташи, твердо сказала ей:

— Я должна сообщить тебе об очень важном и неприятном деле. Надеюсь, ты будешь мужественной в этот решительный момент, так как дело идет о твоей чести.

— Пощади!.. Ты меня пугаешь!.. Дело идет о моем женихе?

— Именно. Этот милейший господин отказывается ехать в церковь, если ему не будет немедленно же выдано 60 000 рублей, что составляет все твое приданое. Такая цена слишком высока для подобного негодяя, и я думаю, ты сама знаешь, как тебе надо поступить, чтобы сохранить собственное достоинство.

Наташа слушала подругу с раскрасневшимся лицом и широко открытыми глазами. Вдруг, обхватив обеими руками голову, она принялась кричать пронзительным, прерывающимся от слез голосом:

— Бабушка!.. Бабушка!..

В комнату вошла Зарубина и, дрожа от волнения, в изнеможении опустилась в кресло. Наташа подбежала к ней и бросилась на колени.

— Отдай ему, бабушка, не срами меня! — бормотала она, ломая руки. — Во имя всего святого, заклинаю тебя, не делай меня несчастной! Я не перенесу такого удара!

Как пораженная громом, смотрела Тамара на эту лишенную самолюбия девушку, со слезами умолявшую, чтобы заплатили негодяю за то, что он женится на ней.

Гордость молодой женщины возмутилась, и она едва сдерживалась. Схватив руку Наташи, она сказала дрожащим голосом:

— Стыдись говорить такие вещи! Неужели у тебя нет ни капли чувства собственного достоинства и уважения к самой себе и к бабушке, что ты хочешь уступить такому циничному требованию? Разве ты не чувствуешь, с каким презрением относится к тебе этот человек? Не говорит ли он прямо, что ему нужны одни твои деньги? И после такого страшного оскорбления ты хочешь выйти за него замуж и жить с ним, зная, что он с неудовольствием будет переносить твое общество? Опомнись!.. Вытри недостойные слезы и отплати ему оскорблением за оскорбление!

— Да, дорогая моя, он не даст тебе счастья! — пробормотала бабушка.

Но Наташа ничего не хотела слушать. Обезумев от мысли потерять мужа, найденного с таким трудом, она повторяла:

— Заплати ему, бабушка!.. Отдай ему то, чего он требует! Если свадьба не состоится, надо мной станут смеяться!.. Кроме того, мое подвенечное платье и мое приданое — все пропадет!

— Но ты можешь найти себе другого мужа, — робко заметила пожилая дама.

При этих словах с Наташей сделался нервный припадок. С рыданиями и конвульсивными взрывами смеха она каталась по ковру, повторяя как безумная:

— Нет, нет, мне не надо других… Я хочу его одного!

При виде такой сцены бедная бабушка в отчаянии встала.

— Успокойся! Прошу тебя, ради Бога, успокойся! Свадьба состоится. Я сейчас же еду в банк и сделаю все возможное, чтобы получить капитал. Маша! Дуня! Подайте мне шляпу и шубу и велите поскорей запрягать.

Тамара поддержала и проводила в соседнюю комнату Зарубину.

— Не волнуйтесь так, Ольга Петровна. Это совершенно бесполезно. Лучше скажите мне, в каком банке лежат ваши деньги.

Зарубина назвала.

— Какой счастливый случай! Директор этого банка — друг Магнуса. Я напишу ему записочку, в которой попрошу, чтобы он приказал как можно скорее выдать вам бумаги. Это очень милый и добрый человек. Он мигом устроит вам все дело. Чтобы не терять даром времени, возьмите мою карету, а мне позвольте воспользоваться вашей, если понадобится.

— Благодарю вас, Тамара Николаевна! Да благословит вас Господь за вашу энергию и присутствие духа.

Проводив Зарубину, Тамара вернулась в спальню, чтобы взять свою накидку, перчатки и веер. Она решила немедленно уехать отсюда. Ни за что на свете не согласилась бы она теперь быть посаженной матерью этой малодушной девушки. Пожать же руку бесстыдному спекулянту и выказывать притворную дружбу этой отвратительной парочке было выше ее сил. Наташа сидела на полу, и ее поддерживали две горничные, дававшие ей нюхать флакон с солями. Лицо ее было испещрено красными пятнами, и из опухших глаз текли крупные слезы.

Молодая женщина с минуту смотрела на нее с ужасом и отвращением. Она не чувствовала ни малейшей жалости к этому презренному созданию, предпочитавшему скорее смешать себя с грязью, чем лишиться мужа. Не отвечая ни слова, не обращая даже внимания на то, что говорила ей Наташа, она взяла свои вещи и вышла из комнаты. Чтоб попасть в прихожую, ей нужно было пройти через гостиную, где дожидался Поленов. Скрестив на груди руки, с выражением дерзкой уверенности на самодовольном лице, адъютант, одетый в полную парадную форму, большими шагами ходил по комнате.

«А! Уже готов к продаже!» — подумала Тамара, проходя через комнату, как будто она была пуста.

Заметив Тамару, молодой офицер быстро подошел к ней.

— Как? Разве вы уже уезжаете, баронесса! Ведь вы посаженная мать невесты, — сказал он, протягивая ей руку.

Тамара, казалось, не заметила этого жеста. Устремив на молодого человека взгляд ледяного презрения, она ответила ему:

— Да, я уезжаю. К тому же еще не решено, состоится ли свадьба.

С минуту лицо Поленова выражало нерешительность и разочарование, но, быстро овладев собой, он самодовольно сказал:

— Будьте покойны, состоится!

Гордая кровь Тамары взволновалась. С присущей ей в подобные минуты ядовитой жесткостью она ответила ему дрожащим голосом:

— Вы правы, милостивый государь, вам заплатят! И поистине, из-за громадной цены, даваемой Наташей за вашу уважаемую особу, вы были необыкновенно скромны, не запросив вдвое! Пораженная Ольга Петровна, может быть, и согласилась бы. Что же касается меня — я уезжаю! Мне противно присутствовать при этой позорной комедии. Кроме того, я не хочу быть посаженной матерью женщины, не уважающей себя даже настолько, чтобы выбросить вас за дверь.

Каким медным лбом ни обладал Поленов, он покраснел и взволновался от такого оскорбления. Тамара видела это и почувствовала внутреннее удовлетворение. Повернувшись к офицеру спиной, она вышла из комнаты и приказала отвезти себя к Кулибиной, которой и рассказала все происшедшее.

— Прошу тебя, Надюша, поезжай туда и замени меня. Не мешай свершиться великому счастью. У тебя нервы крепче, я же вынести это не могу. Они оба до такой степени противны мне, что я не в состоянии соблюсти по отношению к ним даже простой вежливости!

Надя рассмеялась до слез.

— Ах, Тамара! Ты неисправима. Самые обыкновенные вещи, совершающиеся ежедневно у всех на глазах, выводят тебя из терпения. Но успокойся, я поеду. Нельзя оставлять Наташу в таком затруднительном положении.

Магнус был сильно удивлен, увидев необыкновенное волнение жены, но, узнав причину столь раннего возвращения, с улыбкой сказал:

— Надя права. Ты напрасно волнуешься так, дорогая моя, и шумишь из-за пустяков. Ни для кого не новость, что женщины всегда спешат прикрыться чьим-нибудь именем, благодаря чему, при некоторой осторожности, могут пользоваться полной свободой. Мужчины же, как известно, очень дорого продают свою свободу… номинальную, конечно. На самом же деле они, женившись, нисколько не меняют своего образа жизни. Относительно Поленова я могу сообщить тебе причины, заставившие поступить так неделикатно. У него есть любовница, живущая с ним уже несколько лет. Эта особа, узнав о свадьбе, потребовала десять тысяч рублей, грозя в противном случае устроить публичный скандал. Что было делать Поленову, запутавшемуся кругом в долгах? Зная хорошо Наташу и будучи уверен, что она ни за что на свете не откажется от него, он настойчиво потребовал выдачи приданого. Таким способом он может устроить дело со своей любовницей и, кроме того, у него останется еще довольно солидная сумма, которая позволит расплатиться с долгами.

— Но откуда ты все это знаешь? — спросила удивленная Тамара.

— Мне это рассказал Арсений. Он знает всю скандальную хронику города! Ему даже случайно пришлось быть свидетелем бурной стычки между Поленовым и его красавицей, какой-то портнихой. Но забудем про этих людей. Переоденься скорее, дорогая моя, и приходи сюда. Я прочту тебе интересную статью в Revue des Deux-Mondes.

Впечатлительная натура Тамары испытала слишком сильное потрясение, чтобы к ней скоро вернулось хладнокровие. Целый день она думала и говорила только об утреннем инциденте и даже вечером, когда ложилась спать, мысль о Наташе и Поленове преследовала ее как тяжелый кошмар.

Находясь в неспокойном настроении и не будучи в состоянии заснуть, молодая женщина приказала подать себе книгу, присланную накануне графом Ружемоном. Когда она перевертывала страницы, из книги выпал листок бумаги. Думая, что это просто чья-нибудь закладка, Тамара хотела опять положить ее на место, как вдруг узнала знакомый почерк. Пробежав машинально письмо, она страшно покраснела. Это была записка Нади, подписанная полным именем. Тон этого послания не оставлял никакого сомнения в характере отношений, существовавших между Кулибиной и молодым дипломатом.

Раньше уже было упомянуто, каким образом граф Ружемон сделался постоянным посетителем дома Лилиенштернов. Тамара скоро заметила, что она лично служила приманкой для молодого человека. Непроницаемая преграда, которую она умела ставить между собой и окружавшими ее мужчинами, заставляла графа удерживаться от рискованного шага. Утомленный обществом неразвитых и нравственно распущенных женщин, Ружемон с жадностью искал общества Тамары, остроумный разговор которой часто заставлял его забывать время. В свою очередь, баронесса тоже любила беседовать с графом, считая его хорошо воспитанным и любезным человеком. Уверенная в самой себе, она забавлялась чувством, внушаемым ему. Небрежность, с которою он бросил такое компрометирующее женщину письмо, очень не понравилась ей, и она решила дать ему небольшой урок скромности. Как только ей удалось остаться наедине с графом в кабинете, Тамара подала ему книгу и сказала с многозначительной улыбкой:

— Вы очень неосторожны, граф, и довольно легкомысленно раздаете свои книги. В этой я случайно нашла и прочла письмо, подписанное Надей. Признаюсь, я была лучшего мнения о вашей скромности по отношению к замужним женщинам, вверяющим вам свою честь!

Граф сильно покраснел.

— Простите меня, баронесса! Я признаю себя виновным в непростительной небрежности, но только в отношении вас, чья пуританская суровость должна была быть шокирована чтением этой записки. Другие читательницы, начиная с самой Кулибиной, только приятно позабавились бы. Кроме того… — он пожал плечами — вы не можете себе представить, какою манией к писанию писем одержимы дамы. Кончаешь обыкновенно тем, что начинаешь забывать про бесчисленные, более или менее откровенные, письма, которыми они вас осаждают.

— Я вас понимаю, граф. Но в данном случае, по моему мнению, надо больше оберегать честь мужа, всегда принимавшего вас с таким доверием и дружбой, чем женщины, так мало уважающей себя. Не относитесь, граф, так презрительно к этим супружеским неудачам, — прибавила, улыбаясь, Тамара. — Когда вы женитесь, вы тоже, может быть, будете принимать у себя в доме хороших друзей, которые будут говорить про вашу жену то же самое, что вы сейчас говорили про супругу полковника Кулибина. Вы тоже не будете гарантированы от небольшого украшения, так часто вырастающего на лбу мужей. Припомните слова короля Франциска I: «Женщины изменчивы! Безумец тот, кто на них полагается!».

Лицо графа сделалось темно-красным:

— Вы жестоки в своих предсказаниях, баронесса! Но я не советовал бы никому поступать со мной таким образом, — сказал он раздраженным тоном.

— А по какому праву вы хотите избегнуть общей участи! Вы будете бессильны против бесчестного человека, который, пожимая вам руку, в то же время будет обманывать и насмехаться над вами. Почему мы начинаем оценивать поступки по достоинству только тогда, когда дело коснется нас самих? Почему мы раньше не хотим признать, что лживый друг, протягивающий преступную руку к жене и матери, развращающий эту женщину и разбивающий честь и спокойствие семьи, совершает кражу, гораздо худшую, чем кража кошелька; что он, вливая яд разврата и несогласия, часто бесповоротно толкает женщину на путь погибели?

— Я никогда не женюсь! Отчасти для того, чтобы избежать этой неприятности, а главное, потому, что единственная женщина, которую я люблю и которая могла бы переродить меня, никогда не захочет быть моей!

Он наклонился вперед и устремил на молодую женщину пылающие глаза, ясно говорившие, на кого он намекает.

Тамара покраснела, но ее чистый взгляд выдержал страстные взоры собеседника.

— Если вы любите свободную молодую девушку, то всегда можете рассчитывать покорить ее сердце. И вы сделаете большую ошибку, не поступив так, потому что только семья, основанная на взаимной любви и уважении, даст вам покой, чего вы никогда не найдете, ведя рассеянную беспорядочную жизнь. Если же вы любите замужнюю женщину, то даже обладание ею не даст вам продолжительного счастья. В минуту своего падения она потеряет всю прелесть, прежде очаровывавшую вас. Она станет для вас простой любовницей и скоро надоест, как надоедают вам эти дамы с письмами. Если такая женщина умна, то, конечно, не пожелает сойти со своего пьедестала! — закончила она с лукавой улыбкой.

Этот разговор был прерван вновь прибывшим гостем. Но через несколько дней граф снова явился к Лилиенштернам и с улыбкой объявил Тамаре, что приехал проститься с ней.

— Ваши слова произвели на меня впечатление, и я хочу узнать, может ли действительно дать счастье честная и законная любовь. В моем семействе воспитывалась одна сиротка, наша дальняя родственница. Я знаю с детства эту чистую, религиозную девушку, всегда обещавшую быть образцовой женой. Она меня любит. Родные горячо желают, чтобы мы поженились, но я до сих пор упорно от этого отказывался. Теперь же взял отпуск и еду в Париж. Если мы сойдемся с Беранжерой и она еще любит меня, я женюсь на ней!

— Прекрасное, благоразумное решение, и я твердо надеюсь, что вы будете счастливы, — ответила Тамара, крепко пожимая ему руку. — Рассчитывайте на мою дружбу и почаще извещайте о себе.

Месяц спустя после отъезда графа молодая женщина получила от него письмо.

«Я действительно счастлив и спокоен, — писал он. — Горячая и робкая любовь Беранжеры окончательно освежила меня, и я чувствую себя окруженным новой, чистой атмосферой. Она напоминает мне другую женщину, такую же чистую, но более энергичную, которую я никогда не забуду и которая открыла мне новую жизнь. Наша свадьба скоро состоится. Уступая желанию девушки, я окончательно выхожу в отставку и буду жить помещиком в своем имении».

Через пятнадцать дней после получения этого письма Тамара собиралась отправиться к баронессе Рабен, чувствовавшей себя не совсем хорошо, когда неожиданно к ней приехала Надя с маленькой Лизой. Пылающее лицо, сжатые губы и нервное возбуждение молодой женщины с первого взгляда дали понять Тамаре, что с Кулибиной случилось что-то особенное. Не говоря ни слова, она увела ее в свой кабинет и заперла за собой двери.

— Что случилось, Надя? У тебя страшно расстроенное лицо.

— Я приехала просить тебя об одной услуге, Тамара. Если ты меня хоть немного любишь, дай мне сейчас тысячу рублей! Эти деньги мне крайне необходимы!

Сначала баронесса подумала, что Надя задолжала какому-нибудь поставщику, что с ней не раз бывало, но затем внезапное подозрение мелькнуло в ее уме.

— Зачем тебе тысяча рублей?

— Чтобы уехать отсюда. Будь покойна, я сполна отдам тебе эту сумму!

— Зная цель поездки, я, конечно, не отказала бы тебе в такой ничтожной сумме. Куда ты собираешься ехать? Отчего муж не дает тебе денег?

— Мне необходимо ехать в Париж — больше я ничего не скажу! — вскричала Кулибина, разражаясь конвульсивными рыданиями.

— Ну так я скажу тебе о цели твоей поездки! Ты хочешь бежать за графом Ружемоном, который, устав безумствовать, решил жениться.

Надя вскочила с дивана. Искаженное лицо, сбитая набок шляпа и налитые кровью глаза придавали ей вид фурии.

— Да! Презренный изменник, скрывавшийся от меня под предлогом семейных дел! — вскричала она. — Я сегодня только узнала, что он выходит в отставку и собирается жениться. Но погоди! Я сумею помешать этому! Я посмотрю, осмелится ли он венчаться в моем присутствии!.. У меня больше прав на него, чем у этой ничтожной девчонки!

— Ты не имеешь на него никаких прав! Он свободный человек, а ты — ты замужняя женщина и мать семейства, — сказала сурово Тамара. — Неужели у тебя нет ни капли стыда, что ты хочешь устроить публичный скандал, бросив свой дом, чтобы бежать за человеком, которому ты надоела и который просто выбросил тебя за дверь? Он достаточно ясно показал, что твоя любовь ему в тягость и он рад отделаться от тебя… Ты же хочешь искать новых оскорблений!

Надя снова бросилась на диван и, зарывшись головой в подушки, разразилась громкими рыданиями. Перепуганная Лиза тоже заплакала. Тамара успокоила девочку и затем, подойдя к своей подруге, попыталась ее утешить.

— Успокойся, Надя!.. Приди в себя и одумайся! Ты не можешь так неблагодарно поступать со своим мужем. Вырви из жизни эту позорную страницу!.. Вернись к своим обязанностям и забудь графа, доставившего такое унижение и никогда не любившего тебя, как ты можешь видеть из этого письма, только что полученного мной.

Кулибина выпрямилась, как бы под влиянием какой-то скрытой пружины, и, выхватив письмо из рук подруги, стала с жадностью читать его.

— Нет, я хочу видеть его и во что бы то ни стало поеду! — вскричала она, сверкая глазами и хватая за руку плачущую Лизу.

— Надя!.. Ради Бога!.. Ты сама не знаешь, что делаешь, и потом будешь горько сожалеть о своем поступке! Легко покинуть супружеский дом, но очень трудно опять в него вернуться.

— Я и не хочу возвращаться!.. Я хочу видеть Рожера, хотя бы для этого мне пришлось перед алтарем броситься между ним и этой девчонкой, осмеливающейся отнимать его у меня!

— Оставь, по крайней мере, ребенка в покое! — сказала в негодовании Тамара.

Никогда еще молодой женщине не приходилось видеть такого отвратительного действия разнузданной страсти.

Действительно, Надя больше не владела собой. В первый раз в жизни ей приходилось испытывать горечь разочарования — обыкновенный результат адюльтера. Обезумев от постоянной погони за наслаждениями и не будучи в состоянии отказаться от того, что ей нравится, она со слепым упрямством восставала против неизбежного. Вырвав с гневом ребенка из рук Тамары, она вышла, подобно урагану. Пораженная молодая женщина, дрожа, опустилась в кресло. Минуту спустя она победила свою слабость и быстро пошла к Магнусу, писавшему письмо.

При неожиданном появлении жены барон отложил перо и внимательно выслушал ее рассказ, который она закончила просьбой о совете, как помешать такому скандалу.

— Каким образом ты хочешь удержать эту безумную женщину? Держать ее под замком — невозможно; нравственных же обязанностей она не признает. Она вышла замуж только для того, чтобы иметь положение и комфорт. На детей она смотрит как на неизбежное зло! Чем можно подействовать на такую женщину, если она осталась глуха к твоим убеждениям?

— В таком случае необходимо немедленно предупредить полковника о готовящемся скандале. Пусть поступает как знает!

Магнус пытался отговорить ее от такого, по его мнению, легкомысленного поступка, но, видя раздражение Тамары, уступил, и письмо было послано в министерство, где служил Кулибин.

— По крайней мере, он не позволит ей увезти ребенка, которого она, неизвестно для чего, таскает за собой, — заметила успокоенная Тамара.

Насмешливая улыбка показалась на губах барона.

— Кто знает? Важные причины могут вынуждать ее взять с собой Лизу. Девочка, может быть, представляет главный аргумент, могущий заставить смириться возмутившегося графа.

Смотревшая на него с удивлением Тамара покраснела и, не говоря ни слова, вышла из кабинета.

Около семи часов вечера к Лилиенштернам приехал полковник Кулибин и был радушно принят молодыми супругами.

— Благодарю вас за ваше доброе и благородное намерение предупредить меня, — сказал он, целуя руку Тамары. — К несчастью, я получил ваше предупреждение слишком поздно. Обыкновенно я бываю до пяти часов в министерстве, но сегодня уехал оттуда в три часа с докладом на квартиру своего начальника. Ваше письмо переслали ко мне, и я получил его, уже возвратясь домой. В то же время я узнал, что жена уехала с пятичасовым поездом, увозя с собой бедную Лизу.

— Может быть, можно телеграфировать на границу, чтобы ее задержали, — заметила нерешительно Тамара.

Полковник отрицательно покачал головой.

— Нет, нет, пусть она уезжает с Богом! Давно уже я устал от домашнего ада, созданного этой женщиной, всегда торопившейся бежать из дому, всегда разряженной для посторонних и постоянно грязной и растрепанной для меня. Уже давно между нами не существует никакой нравственной связи. Ее неимоверные расходы, безумства и преступное равнодушие к детям истощили мое терпение. И я, и дети — мы только выиграли бы от ее отъезда, если бы только она оставила мне Лизу. Меня возмущает, что она взяла с собой девочку и будет подвергать ее опасности.

Он умолк и закрыл глаза руками. Горечь и страдание отражались на его бледном и расстроенном лице. Печально, с глубоким сочувствием, смотрели молодые люди на несчастного Кулибина, не оплакивавшего даже свой разрушенный домашний очаг, созданный им без всякого расчета, с единственной надеждой найти спокойное убежище и любовь в недрах своего семейства.

Воцарилось тяжелое молчание, прерванное лакеем, доложившим, что какой-то человек желает немедленно видеть баронессу по очень важному делу. Выйдя в переднюю, Тамара с удивлением увидела посыльного со спящим ребенком на руках. Тот подал ей конверт. Взволнованная баронесса поспешно распечатала письмо, содержавшее следующие строки: «Отошли Лизу к отцу. Я передумала и не хочу таскать бесполезную тяжесть. Надя».

Щедро вознаградив посыльного, молодая женщина взяла у него ребенка. Девочка проснулась и радостно охватила ее за шею своими ручками. С ребенком на руках Тамара поспешила в гостиную.

— Поднимите голову, Петр Михайлович, — весело крикнула она. — Взгляните, я приношу к вам вашу маленькую Лизу. Благодаря Богу, мать сочла ее за обременительную обузу. Вот ее письмо.

Кулибин быстро выпрямился. Не взглянув даже на письмо, он схватил девочку и покрыл ее поцелуями, причем только молчаливая слеза, скатившаяся на его бороду, говорила о том, сколько горести накопилось в его сердце. Поговорив еще около часа, полковник простился с любезными хозяевами, оставив их под влиянием грустного впечатления. Молодая женщина только и думала об этом несчастном человеке и горьком чувстве, которое он должен был испытывать, возвратясь в свой опустевший дом, так позорно брошенный его недостойной супругой.

На следующий день, вечером, раздевая свою хозяйку, Фанни рассказала, что к ней приходила горничная Кулибиной, с которой она хорошо знакома, и просила рекомендовать в какое-нибудь место, так как полковник отказал ей. От этой девушки она узнала, что бегство Нади было уже известно всей прислуге. Возвратившись в бешенстве домой, Кулибина тотчас же послала свою горничную заложить бриллианты и дорогие образа. Кроме того, она заняла сто рублей у швейцара и семьдесят пять у кухарки. Ни для кого не было тайной, что она уехала к графу Ружемону. Этот рассказ произвел отталкивающее впечатление на Тамару, хотя, в то же время, ей очень интересно было узнать, чем кончится вся эта история для Нади и графа.

Этот случай так расстроил молодую женщину, что в продолжение восьми дней она никуда не выходила из дому и сама никого не принимала. Только получив записку Кати, где та писала, что чувствует себя не совсем здоровой, и просила навестить ее, Тамара решила на следующее же утро съездить к ней.

Княгиня еще лежала в кровати. Тамара была поражена страшной переменой, происшедшей в ней. Она, казалось, сильно постарела, лицо пожелтело, а вокруг глаз образовались темные круги. На всей ее фигуре лежал отпечаток полного изнеможения. При виде входящей Тамары княгиня бросила на кровать книгу в желтой обертке, носившую заглавие одного из новейших натуралистических романов.

— Благодарю, что приехала навестить больную. Не смотри так враждебно на моего Золя: право, он очень верно рисует людей с натуры, — сказала она, привлекая к себе Тамару и крепко целуя ее.

Та, не сделав никакого замечания, села около кровати. Разговор, естественно, перешел на Надю и ее скандальную историю.

— Я, право, не знаю, чего и пожелать этой несчастной, — сказала со вздохом баронесса. — Мне жаль графа, если ей удастся помешать его свадьбе. Она сделает несчастным его самого и ни в чем не повинную невесту. С другой стороны, если Наде не удастся устроиться у него в качестве жены или любовницы, а Кулибин разведется с ней, что она будет делать? Она сожгла свои корабли, и возвращение невозможно.

— Если даже свадьба и не состоится, она ничего не добьется от Ружемона. Надя ему надоела, а мужчина обычно беспощаден к женщине, которую разлюбил. Я думаю, она вернется к своему мужу!

— Не посмеет!.. Муж прогонит ее!

— О, нет! Кулибин очень добрый человек, и она разжалобит его своим раскаянием. К тому же ведь это будет и по-христиански! В обществе будут смотреть на нее косо, но и это со временем сгладится, если у ней хватит сил мужественно перенести первые неприятности. Ах, жизнь, жизнь!.. Если бы знать вперед, что она готовит нам, гораздо лучше было бы повеситься! Помнишь ли ты, Тамара, день накануне нашего выпуска из пансиона? Каждая из нас смотрела тогда на жизнь сквозь розовые очки. С тех пор прошло около девяти лет, а сколько перемен, сколько разочарований!

— Сколько горечи!.. Тебя ли я слышу, Катя — тебя, которая была так уверена, что богатство и практический взгляд на жизнь дадут тебе полное счастье! — удивилась Тамара.

Княгиня приподнялась на подушках и усталым взглядом посмотрела на свою подругу.

— Судя по результатам, моя теория ничего не стоит! На тебя, идеалистку, время не наложило своей руки. Несмотря на перенесенное тобой горе, тебе нельзя дать больше восемнадцати лет. Мы же, практические женщины, состарились и утомились жизнью. А между тем мы одних лет с тобой! Клянусь тебе, жизнь становится ужасной, когда ничего не любишь, ничего не уважаешь и не хватает даже изобретательности придумать какое-нибудь средство убивать время, чтобы позабыть эту бесконечную пустоту сердца! Но ты не понимаешь и не можешь понять меня.

— Ты ошибаешься, Катя! Я понимаю и жалею тебя. Моей сохранившейся молодостью я обязана своему внутреннему миру и гармонии души. Страсти сильнее времени действуют на наш организм. Равновесие души, даже при неблагоприятных условиях, поддерживает и сохраняет наши физические и нравственные силы. Но скажи мне, отчего ты не стараешься изменить образ жизни, раз ты осознала ошибочность своей теории и пустоту своего существования? Ты только годом старше меня, следовательно, тебе двадцать шесть лет. Еще не поздно начать новую жизнь!

Княгиня с минуту молчала. Затем с безнадежным выражением на лице откинулась на подушки.

— Моя жизнь так радикально испорчена, что, право, не стоит даже труда стараться изменить ее! Я связана с Арсением, ни капли не любящим меня. Всегда любезный и предупредительный в обществе, он груб, капризен и невыносим дома. Своим замужеством я надела себе петлю на шею, и, право, ты поступила очень умно, выйдя замуж за паралитика.

— Можно к вам войти? Вы не заняты обсуждением государственных дел? — раздался в эту минуту чей-то голос, и в полуотворенную дверь просунулось улыбающееся лицо Нины Александровны.

— Входите, входите, милости просим!.. Но почему это вы приехали сегодня так рано? — спросила Угарина.

— По очень важной причине: Эмилий болен и остается сегодня дома! — ответила Нина, усаживаясь в кресло.

— Мне кажется, это не очень-то уважительная причина, дорогая Нина! Но что такое с вашим мужем? — спросила Тамара.

Нина Александровна покраснела и сдвинула брови.

— Я вижу, что вы меня осуждаете, Тамара Николаевна. Но что вы хотите? Не все в силах представлять собой олицетворение долга, — ответила она со сдерживаемым раздражением. — Вы были бы снисходительнее, если бы знали, как бывает невыносим этот человек, когда сидит дома, страдая своими головными болями или ревматизмом в ногах! Это настоящий ад, и единственное мое спасение в бегстве! Только теперь я поняла, насколько вы были правы, отговаривая меня от этого брака! Но я, по крайней мере, предоставляю князю бушевать одному на свободе. С меня довольно и того, что приходится успокаивать его, когда он пьян и мне невозможно удрать.

— Если Арсений бывает пьян, я просто запираюсь в своей комнате. Он настолько благоразумен, что оставляет меня в покое и ограничивается тем, что дает в зубы Василию и Терентию, — засмеялась Угарина.

Нина вздохнула.

— Ну, нет! Мое сокровище не так покладисто. Если он возвращается полупьяным, что случается чаще всего, то начинает горько оплакивать свою судьбу. Затем он принимается бранить меня, говоря, что я порочная, бессердечная женщина, заставляющая его нуждаться в деньгах, что я не хочу платить его долгов и не сочувствую его страданиям. Все эти жалобы кончаются тем, что он решает покончить с собой. Приняв такое решение, он ищет револьвер, но, к счастью, всегда берет разряженный.

Все громко расхохотались. Успокоившись немного, Нина весело продолжала:

— Иногда Эмилий бывает более весел, и тогда им овладевает страсть к музыке. Вам известно, что у него очень приятный голос и он поет с большим чувством. Но в такие минуты он фальшиво поет бесконечные романсы, и я должна ему аккомпанировать.

— Тебе следует просто выгонять его вон!

— Это легко сказать! Он бывает очень суров и не позволяет мне двигаться с места. Но что печальнее всего — это ожидающее нас будущее. По временам он бывает до такой степени слаб, что почти не может держаться на ногах, и тогда делает себе впрыскивание морфия. На короткое время он преображается: к нему возвращается обычная бодрость и оживление, но я не могу себе представить, к чему приведет такое систематическое самоотравление!

Тамара с удивлением заметила, что при этих словах Угарина вспыхнула и быстро переменила разговор.

— Когда ты думаешь ехать в деревню? — спросила она Тамару.

— Тотчас после Пасхи. Магнус уже давно хворает, и доктор надеется, что он поправится на свежем воздухе.

— Кстати, вы знаете, Тамара Николаевна, что я делаюсь вашей соседкой? Я покупаю в Финляндии имение, смежное с вашим! — сообщила Нина.

Видя, что обе молодые женщины вдались в рассуждение о живописной красоте местности и роскоши дома, будущего владения княгини, Угарина предложила им перейти в гостиную, так как хотела встать и одеться.

— Какой болезненный и усталый вид у Кати! — заметила Тамара.

— Через полчаса она придет к нам свежая, как роза. Не удивляйтесь этому, баронесса! Между нами, она тоже делает себе впрыскивания морфия и до того приучила себя к этому яду, что без него, кажется, жизнь готова в ней угаснуть.

— Но ведь это ужасно!

— Да, и вы ничем не убедите ее бросить эти впрыскивания.

Когда через полчаса к ним вышла Угарина, лихорадочный блеск ее глаз и необыкновенное оживление в жестах и словах не оставили в Тамаре ни малейшего сомнения в справедливости того, что передала ей Нина.

Восемь дней спустя после этого разговора Угарина почувствовала себя снова очень нездоровой. Узнав от доктора, что болезнь жены, хотя и мучительна, не представляет никакой опасности, Арсений Борисович решил навестить княгиню. Но истощенное, расстроенное лицо Кати, обрамленное растрепанными волосами, и ее глухие стоны показались ему до того отвратительными, что он поспешно ушел назад. Даже собственный дом стал ему ненавистен. Под влиянием такого впечатления он решил поехать к Лилиенштернам, тем более, что у него была в запасе новость, которая, как он знал, очень заинтересует Тамару.

Угарина провели в небольшой кабинет рядом со спальней баронессы, где он застал своего кузена беседующим с адмиралом.

— Где же Тамара Николаевна? — спросил он, обменявшись рукопожатием с Магнусом и адмиралом.

— Она нездорова и не выходит из комнаты. Баронесса Рабен старается развлечь ее, — ответил барон.

— Надеюсь, болезнь не опасна?.. Баронесса в постели?

— Нет. Она простудилась на кладбище, где пробыла слишком долго, приводя в порядок могилу отца. Два дня ее здоровье очень беспокоило меня, но теперь, слава Богу, ей лучше! Только она очень слаба, и доктор советовал не утомляться.

Князь сел с рассеянным видом, жадно прислушиваясь к тому, что происходит в соседней комнате. Услышав серебристый смех Тамары, он подошел к двери и крикнул сквозь спущенную портьеру:

— Привет дамам!

— Здравствуйте, Арсений Борисович, — весело ответили ему из спальни.

— Можно войти поздороваться с очаровательной больной?

— Отчего же нет, если позволит Магнус, — ответила, смеясь, Тамара.

— Слышишь! — сказал князь, оборачиваясь к своему кузену. — Прибегаю к тебе и прошу твоего разрешения поздороваться с баронессой и немного развлечь, так как ты и адмирал покинули ее!

Насмешливая улыбка скользнула по бледным губам барона.

— Иди, иди! Я знаю, что с тех пор, как ты познакомился с моей женой, мое общество потеряло в твоих глазах всякую цену!

— Фи, какая клевета! Это не по-христиански: давать одной рукой и тотчас же отнимать другой! — возразил князь, исчезая за портьерой.

С каким-то странным волнением вошел Арсений Борисович в святилище очаровательной молодой женщины, которой он все более и более увлекался.

Это была обширная комната, обтянутая голубой шелковой материей, с мягкой мебелью, так и располагавшей к отдыху. На туалете, задрапированном дорогими кружевами, стояло большое зеркало в серебряной рамке, с гербом Лилиенштернов. На стене висели портреты Ардатова и Кадерстедта.

Большая лампа под белым абажуром нежным светом освещала ближайшие предметы, оставляя в таинственном полумраке остальную часть комнаты. Молодая женщина лежала на кровати в роскошном батистовом пеньюаре. Арсений Борисович быстро подошел к ней и поцеловал протянутую ему маленькую ручку. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что Тамара поправляется. Никогда еще она не казалась ему такой обольстительной, и его сердце сильно билось, когда, поздоровавшись с госпожой Рабен, он сел в кресло, стоявшее в ногах кровати, и устремил свой пылающий взор на молодую женщину.

Тамара скорее почувствовала, чем увидела этот страстный взгляд.

— Расскажите нам что-нибудь, кузен. Ведь вам всегда известны все новости, — сказала она, чтобы нарушить тягостное молчание.

— У меня есть для вас новость, даже очень интересная, только я боюсь, как бы она вас не взволновала!

— Пустяки! Рассказывайте, я вовсе не так впечатлительна.

— Впрочем, дело идет об особе, глубоко презираемой вами. Сегодня утром убит на дуэли адъютант Поленов.

— Боже! — сказала взволнованно Тамара, между тем как баронесса громко вскрикнула.

— Какие ужасы рассказываете вы там дамам, заставляя их так громко кричать? — спросил адмирал.

— Крестный, Магнус! Идите сюда послушать ужасную новость, — крикнула Тамара.

Когда все собрались, Арсений Борисович повторил, как Наташа Поленова сделалась вдовой. Баронесса Рабен спросила, известны ли причины дуэли.

— В обществе нет, но я могу сообщить вам все детали этого дела. Прошлой зимой Поленов усиленно ухаживал за Баевой. Помните вы очаровательную блондинку, произведшую такое впечатление на нашем костюмированном балу? Говорили даже, что они были обручены. Впрочем, все это ложь, так как молодая девушка была недостаточна богата для Поленова. Летом Баева уехала к бабушке в Меран, а осенью Поленов взял отпуск и тоже уехал за границу. Вероятно, красивая блондинка очень нравилась ему, так как он посетил ее в Меране, сопровождал дам в их поездке по Швейцарии и, в конце концов, сумел обольстить молодую девушку.

Совершив это гадкое дело, он вернулся в Россию и поспешил обвенчаться с Натальей Антоновной, потребовав вперед ее приданое. Вы знаете, как он устроился. Удовлетворив свою любовницу и заплатив долги, он почувствовал себя, как в раю. Женившись, он не считал себя в ответе за прошлые грехи, но дело приняло иной оборот. Узнав, что ее обольститель женился на Наталье Антоновне, Баева призналась во всем братьям, и те, взбешенные оскорблением, вызвали Поленова на дуэль. Братья тайно уговорились, что если будет убит один, продолжать дуэль должен другой. Поленову нельзя было отказаться, так как иначе его заклеймили бы как негодяя и труса. Дуэль состоялась сегодня утром. Первым дрался женатый старший брат. Будучи сам тяжело ранен, он все-таки всадил пулю в живот изменнику. Рана была смертельна. После двух часов ужасного страдания Поленов скончался, и к жене привезли только похолодевший его труп. Она, говорят, просто помешалась от горя. Все это я узнал от одного из секундантов.

— Этот негодяй получил по заслугам, — заметил адмирал.

— Он — да, но бедную Наташу жалко! Овдоветь через три месяца после свадьбы — это ужасно! — сказала баронесса Рабен.

Тамара молчала. В ее глазах поведение Поленова было отвратительно во всех отношениях, и ее гордое сердце возмущалось от одной мысли оплакивать человека, за несколько недель до свадьбы обольстившего и бросившего другую женщину. С другой стороны, она была слишком добра, чтобы не отнестись с сочувствием к своей прежней подруге. Несмотря на ссору, она сохранила дружеские отношения с пожилой Зарубиной и теперь решила написать ей письмо.

Бабушка немедленно ответила Тамаре, прося ее не сердиться на Наташу. «Она так несчастна и в таком страшном отчаянии, что я просто теряю голову», — писала Зарубина.

Накануне похорон Тамара поехала к Поленовым. Зная экзальтированный характер Наташи и ее неумение владеть собой, она ожидала увидеть нечто необычное, но то, что происходило, превзошло все ее ожидания. Войдя в большую залу, где стоял гроб, молодая женщина услышала крики и рыдания, смешанные с каким-то чисто животным рычанием. Баронесса вздрогнула. Неужели весь этот шум производит одна Наташа? Тамара остановилась, желая сначала помолиться об усопшем, искаженное лицо которого сохранило выражение ужасных страданий. Едва успела она осенить себя крестным знамением, как дверь с шумом раскрылась и в нее вошла Наташа, окутанная целыми облаками черного крепа. Ее сопровождали две пожилых женщины с заплаканными глазами. Молодая вдова бросилась к гробу и, наклонившись к покойнику, стала называть его всевозможными нежными именами. Затем, охваченная внезапной слабостью, она в изнеможении опустилась на ступеньки катафалка. Обе старушки, бедные родственницы Зарубиной, подняли ее и, поддерживая под руки, увели в соседнюю комнату.

— Да простит мне Господь, что я осуждаю своего ближнего! — думала Тамара, идя за Наташей. — Но нужно хоть немного держать себя в руках!

Расстроенная и заплаканная Зарубина крепко пожала руку Тамаре.

— Вот уже три дня, — сказала она со слезами на глазах, — как она так безумствует! То она хочет видеть мужа, вырывается из наших рук и требует, чтобы ее вели в залу; то не может выносить вида покойного, падает в истерическом припадке, и ее ничем нельзя успокоить. Даже ночью она не дает никому покоя! Я боюсь, как бы этот удар не убил ее!..

— Не волнуйтесь, Ольга Петровна! Такое бешеное горе обычно скоро проходит. Наташа придет в себя и успокоится: дайте только кончиться печальным обрядам.

Пока Тамара беседовала с Ольгой Петровной, собралось многочисленное общество и прибыло духовенство. Началась панихида.

Вернувшись в залу, Тамара заметила между присутствующими Угарина, Флуреско и Пфауенберга. Последний держался около безутешной вдовы, бегая для нее за водой и подавая ей флакон с солями. С видом горячего участия он поддерживал Наташу, когда ей делалось дурно, и помогал женщинам выносить ее из залы.

— Посмотрите, какая трогательная преданность! — прошептал Арсений Борисович, наклонясь к Тамаре. — Я начинаю думать, что Пфауенберг хочет утешить Наталью Антоновну и наследовать остатки пятидесяти тысяч, дачу в Петергофе и имение в Полтавской губернии, одним словом, все, что бедный Поленов вынужден был так неожиданно бросить.

— Это очень возможно! В наше время такое отчаяние очень редко встречается, и, может быть, добрый Этель Францевич желает, чтобы и его когда-нибудь оплакивали бы таким же образом, — ответила тихо Тамара.

— О! Про бедного Этеля ходит много всевозможных рассказов. Мне только что удалось услышать разговор вон тех двух старух… Они стоят около гроба… Обе оплакивают преждевременную смерть Поленова и горько жалуются на несправедливость судьбы, которая в подобных же обстоятельствах некогда выручила Пфауенберга. Как рассказывают эти дамы, однажды Пфауенберг был вызван на дуэль оскорбленным отцом, дочь которого он скомпрометировал. Но этому поединку помешали власти, неожиданно явившиеся в последнюю минуту: «Духи предупредили начальство и тем спасли своего любимца, так как Этель Францевич великий спирит и может вызвать, кого ему угодно», — закончила с глубоким убеждением одна из них.

Баронесса с трудом сдерживала смех.

— Замолчите, князь!.. Вы вводите меня в искушение. Вместо того, чтобы рассказывать подобные глупости, лучше помолимся о несчастном покойном, душа которого должна сильно терзаться.

Две недели спустя Тамара с мужем уехала в свое финское имение, где они снова стали вести тихий и спокойный образ жизни. Только изредка гости нарушали их уединение, так как Лилиенштерны вообще редко видались с соседями. Прежде всех приехала Нина с мужем с целью осмотреть свои новые владения и провести там несколько дней. Затем — адмирал, а несколько позже — баронесса Рабен. Перед отъездом за границу они оба прогостили у своих друзей несколько недель. В первых числах августа тихую спокойную жизнь молодых супругов смутила болезнь Магнуса. Сначала, казалось, слабое здоровье молодого человека поправилось под влиянием чистого деревенского воздуха, но затем без всякой видимой причины болезнь стала усиливаться. Вызванный доктор объявил, что у барона одна из самых опасных нервных лихорадок и он не ручается за исход болезни. Тамара с необыкновенной самоотверженностью ухаживала за мужем, ни на минуту не оставляя его одного и мужественно оспаривая его жизнь у смерти. Никогда еще молодая женщина не чувствовала к нему такой глубокой любви, как в эти часы ужасных страданий, когда думала, что теряет его навсегда.

Были вызваны лучшие доктора Петербурга, но, несмотря на самое энергичное лечение, состояние больного не улучшалось. Увеличивающаяся со дня на день слабость, по-видимому, грозила роковым концом.

Магнус хворал уже около двух недель, когда Угарин в один из своих приездов в Петербург узнал от доктора о состоянии больного. Князь решил немедленно ехать в Финляндию навестить своего кузена. Он сознавал в душе, что не столько сочувствие к Магнусу, сколько желание увидеть Тамару влечет его туда.

Было около семи часов утра, когда Угарин вышел на ближайшей к имению Лилиенштернов станции. Экипажа за ним не выслали, так как никто не знал о его приезде. Храбро наняв местную таратайку, он скоро приехал в имение. В доме царило мертвое молчание, и он, казалось, был совершенно пуст. Лакей провел князя в гостиную, где он встретил Фредерика, несшего тарелку со льдом и поднос, уставленный разными пузырьками.

— Ах, ваше сиятельство, если бы вы знали, как нашему барину плохо! — сказал верный камердинер со слезами на глазах. — Доктор говорит, что сегодня должно все решиться и что, вероятно, господин барон придет в себя!

— А где баронесса?

— Баронесса вместе с сестрой милосердия ухаживает за барином. Если угодно, я вас провожу туда, ваше сиятельство.

Когда Угарин вошел в спальню Магнуса, он ничего не мог разглядеть благодаря царившему там полумраку. В эту минуту к нему подошла сестра милосердия и тихо шепнула:

— Баронесса страшно утомлена. Она заснула в кресле.

Тогда князь разглядел в кресле у изголовья кровати чью-то фигуру. При слабом свете ночника он узнал в ней Тамару.

Как бы пробужденная его пристальным взглядом, молодая женщина открыла глаза. Узнав Угарина, она быстро подошла к нему и протянула руку.

— Благодарю, что вы навестили нас, кузен! Пойдемте на балкон. Здесь нельзя разговаривать, так как Магнус спит. Кроме того, эта темнота неприятно действует на нервы.

С этими словами она провела его на обширную террасу, обтянутую полосатой материей. Сев в кресло, она предложила Арсению Борисовичу последовать ее примеру, но тот объявил, что ему и так пришлось просидеть всю ночь, остался стоять и облокотился на балюстраду. Разговор, естественно, зашел о болезни барона. При описании опасного положения Магнуса глаза Тамары омрачились и несколько слезинок скатились по ее побледневшим щекам. Только теперь, при ярком дневном свете, заметил Угарин, насколько она изменилась и похудела. Прислонившись с усталым видом головой к спинке кресла, молодая женщина задумчиво устремила глаза в пространство.

Князь смотрел на нее, волнуемый всевозможными чувствами. С удивлением и досадой он спрашивал себя, неужели Тамара действительно любит несчастного паралитика, имя которого носит, или одно только чувство долга приковывает ее к изголовью больного и заставляет плакать при мысли о возможности потерять его.

Неужели это нежное создание с детским лицом свободно от всех слабостей, свойственных ее полу? Или она не замечает страсти, которую внушила ему, известному покорителю женских сердец, никогда не встречавшему сопротивления там, где ему хотелось торжествовать, — ему, за кем все бегали и чьей любви выпрашивали как милостыни? Здесь же его соперником являлся человек, разбитый параличом, тень мужчины, и он не может победить!.. Что заставляет его сдержанно и молча стоять у балюстрады? Тысячу раз князь пользовался случаем, оставшись наедине с нравящейся ему женщиной, чтобы признаться в любви или смело привлечь ее в свои объятия. Почему же теперь ему казалось, что целая пропасть отделяет от той, которую он мог достать, протянув только руку? Не хотелось признаться себе, что его останавливал чистый и строгий взгляд, читавший, казалось, в самой глубине души. Зная отвращение Тамары к пороку и ее безупречную честность, князь был убежден, что малейшее дерзкое обращение с его стороны неизбежно повлечет за собой изгнание из рая, и он навсегда лишится расположения молодой женщины.

— Что это вы так пристально на меня смотрите, кузен? — неожиданно спросила Тамара.

— Я с грустью замечаю, как вы страшно переменились! Вы чересчур утомляете себя, — ответил князь, опуская глаза.

— Правда, я очень устала от бессонных ночей. Но не хотите ли вы, кузен, позавтракать? Поездка должна была возбудить ваш аппетит, а я, кажется, уже два дня ничего не ела!

Она встала и, сделав необходимые распоряжения, пошла навестить больного. Арсений Борисович, проводив ее долгим взглядом, стал лихорадочно ходить по будуару. Если Магнус умрет, что было более чем вероятно, эта обольстительная женщина сделается свободной!.. О! Тогда он, во что бы то ни стало, добьется развода с Екатериной Карповной и, отделавшись от нее, постарается овладеть той, чье сердце впервые забилось для него. Но вот вопрос: как Тамара отнесется к разводу?

Он знал ее щепетильность и необыкновенную деликатность. Взбешенный этой мыслью, он подошел к окну и нервно вытащил несколько фиалок из хрустальной вазы.

— Как вы жестоки, Арсений Борисович. Что сделали вам мои бедные цветы? — раздался в эту минуту иронический голос Тамары.

— Меня бесит, что они с таким самодовольством благоухают в своем стакане воды, тогда как мне столь многого недостает, — ответил, смеясь, князь.

Когда сели за стол, Тамара предложила своему гостю пирога и вина; сама же с трудом съела крылышко холодной дичи. Князь не сводил глаз с молодой женщины. Его не привыкший к дисциплине характер побуждал разбить это невыносимое сопротивление и дать волю терзавшему его чувству. Когда Тамара передавала ему что-то, он быстро схватил ее руку и прижал к своим губам. Баронесса с удивлением взглянула на него, но, встретив пылающий взгляд князя, покраснела, и мрачный огонек сверкнул в ее глазах. Тем не менее она не пыталась высвободить свою руку и только громко крикнула:

— Антон!

Лакей, хлопотавший у буфета, тотчас же обернулся на этот зов.

— Стакан холодной воды князю!

Князь быстро выпустил ее руку. Эти слова произвели на него действие холодного душа.

— Благодарю вас, баронесса, но мне вовсе не хочется пить, — сказал он с раздражением.

— Право? Вам не хочется пить?.. Ну, в таком случае вам очень жарко! — ответила спокойно молодая женщина.

Князь наклонился к ней: глаза его сверкали.

— Вы поступаете неблагоразумно, баронесса. Слишком большой холод причиняет те же ожоги, что и огонь. От вас же веет таким ледяным холодом, что предписанная вами вода кажется мне теплой!

Он взял поданный лакеем стакан и отпил несколько глотков.

— Я чувствую, что вы рассердились на меня и прогоните отсюда!

Молодая женщина с грустной улыбкой покачала головой.

— Нет, зачем же? Оставайтесь. Если Магнус придет в себя, он будет счастлив вас видеть. Только не забывайте, что вы находитесь в доме больного родственника, борющегося в данную минуту со смертью.

Когда завтрак был окончен, Тамара встала.

— Я должна вас оставить и идти к больному. Вы, кузен, вероятно, устали с дороги и хотите отдохнуть? Ваши комнаты должны быть готовы. А пока — до свиданья!

Не успела она дойти до двери, как у нее закружилась голова, и она, едва держась на ногах, прижала руку ко лбу. Князь бросился к ней и поддержал. Молодая женщина вздрогнула от его прикосновения и с усилием выпрямилась. Тамара не хотела лишаться сознания в объятиях князя, так ясно выдавшего волновавшие его чувства. Помутившимся взором она отыскала кнопку электрического звонка и надавила ее.

Тотчас же прибежала Фанни с лакеем. Мрачный, со сдвинутыми бровями, князь помог камеристке отнести лишившуюся чувств баронессу в ее будуар.

Придя в отведенные ему комнаты, князь отослал лакея и в сильном гневе бросился на диван.

— Нет, эту женщину не покоришь, так как она не хочет быть покорной! Но неужели нет средств сломить тебя, опасное создание? — в бешенстве шептал он.

Угарин был развращен до такой степени, что даже не понимал всей преступности своего желания обольстить жену умирающего человека. Он видел только одно сопротивление, никогда не встречаемое им прежде и доводившее его до безумия. Другое дело, если бы Тамара была ханжой или недотрогой, и если бы она отличалась той величественной красотой, которая заранее заставляет предвидеть поражение! Но нет, в ней все привлекало, начиная со свежей, пикантной красоты и кончая развитым умом, всегда готовым на остроумный ответ. А между тем горе тому, кто увлечется ею! Ему пришли на память слова, некогда сказанные Магнусом: «Собственное женское достоинство, а не глаз мужа создает ее честь»!

Магнус был прав. Страшная гордость Тамары была ее стражем и в бедности, и в богатстве. К Магнусу она испытывала совсем особенное чувство. На имя, данное ей бароном, она смотрела как на залог чести и ни за что на свете не согласилась бы набросить на него хоть малейшую тень. Кроме того, в глубине души в ней сохранилось накопившееся годами презрение к обществу, заставлявшее ее с глубоким недоверием относиться к людям. Князь был в таком дурном расположении духа, что у него разболелась голова. Узнав, что Тамара оправилась от обморока и должна была лечь, по настоянию доктора, в постель, Угарин приказал подать обед в свою комнату и затем лег спать.

Он проснулся около восьми часов. Вечер был чудный, и, желая подышать теплым и приятным воздухом, князь вышел в сад. Заложив руки за спину, Арсений Борисович медленно шел по аллее, тянувшейся вдоль дома, и вдруг вздрогнул и остановился. До него долетел голос Тамары. Только теперь он заметил, что находится близ двух открытых окон, сквозь спущенные занавеси которых просвечивал огонь.

«Это комната Магнуса. Тамара у него!» — подумал князь.

Охваченный приливом неудержимого любопытства, он подкрался к окну. Вскарабкавшись на выступ стены и раздвинув слегка занавески, князь заглянул внутрь комнаты.

Закрытая абажуром лампа достаточно ярко освещала комнату. Сидя на краю постели, Тамара клала компресс на голову мужа.

— Лихорадка, слава Богу, уменьшилась! Слабость же — это естественное следствие твоей болезни. Еще немного терпения, и все будет хорошо, — говорила молодая женщина ободряющим тоном.

— Все в руках Божьих! Твоя же любовь облегчит мне смерть! — слабым голосом ответил больной.

— Зачем говорить о смерти? Что я буду делать без тебя? Если я лишусь тебя, моя жизнь сделается пустой и бесцельной, — со страхом сказала Тамара.

— Ты совсем изводишь себя, моя бедная Тамара, стараясь сохранить жизнь, которая в тягость и тебе, и мне. Твоя великодушная жертва и так уже слишком долго тянется!

— Как можешь ты, Магнус, так обижать меня и говорить о какой-то жертве, когда мною руководит одна только любовь! Я знаю, что твоя жизнь очень тяжела, но ты должен жить для меня. Каково бы ни было испытание, мы перенесем его вдвоем.

Слезы заглушили ее голос. Но, овладев внезапно собой, она прибавила с энергией:

— Я не хочу, чтобы ты умер! И если человечество действительно так могущественно, как учит оккультизм, я удержу тебя на земле!

Наклонившись к больному, Тамара крепко поцеловала его.

— Я охотно останусь на земле… Удержи меня, если можешь, — прошептал больной с непередаваемым выражением любви и благодарности. Но голос его был так слаб, что Арсений Борисович с трудом разобрал эти слова.

Князь слышал довольно. Сдвинув брови, он покинул свой наблюдательный пост и углубился в одну из аллей сада. Без сомнения, Тамара не могла предвидеть, что он услышал ее разговор с Магнусом. Итак, она действительно была привязана к мужу, и его несчастный кузен был богаче, счастливей и любимей его — красивого и блестящего кавалера. Богатство и наслаждения земными благами, на которые он смотрел как на единственную цель жизни, не принесли ничего, кроме пресыщения и сердечной пустоты. Мучимый ревностью, он бросился на скамейку и закрыл лицо руками. В нем боролись два чувства: гнев и сожаление о прошедшем. Угарин завидовал счастью Магнуса, а между тем оно могло принадлежать ему, но он, ослепленный жадностью, прошел мимо, не заметив сокровища, предлагаемого судьбой. Да, буквально сокровища, так как скоро явилось бы и богатство в награду за бескорыстие. Но он был слеп, и вот теперь должен влачить им самим избранную тяжесть и жить окруженный равнодушием и пороком. Если он заболеет, то останется исключительно на попечении одних лакеев, так как жена, без сомнения, не захочет ухаживать за ним.

Долго предавался князь своим мрачным мыслям. Был уже двенадцатый час, когда он вернулся домой. Угарин хотел прямо пройти к себе, но лакей доложил, что баронесса с доктором ждут его в столовой пить чай.

Он застал Тамару в отличном расположении духа. Доктор только что объявил ей, что спокойный сон больного и отсутствие лихорадки служат верными признаками скорого выздоровления. Завязался оживленный разговор. Даже лицо Арсения Борисовича мало-помалу прояснилось, так как он не мог противостоять очаровательной улыбке Тамары и ее метким замечаниям.

На следующий день, повидавшись с кузеном, Угарин уехал в Петербург. Что же касается Магнуса, то он стал быстро поправляться. Казалось, тяжелая болезнь благотворно повлияла на организм молодого человека: он чувствовал себя гораздо сильней и лучше, чем прежде. В середине октября молодые супруги, по обыкновению, переехали на зиму в Петербург.

XII

Через несколько дней после переезда в город Тамара узнала от Угариной, что Надя вернулась и живет опять с мужем.

— Боже мой! С каким лицом явилась она к Кулибину? — спросила молодая женщина.

— Конечно, она не могла гордиться своими похождениями за границей, — усмехнулась Катя. — Счастье еще, что Кулибин оказался таким добрым человеком. Впрочем, говорят, он поставил ей известные условия.

— Которых она не исполнит!

— Конечно, не исполнит, как только снова будет принята в обществе. В настоящую минуту под давлением обстоятельств она согласилась на все.

— Чем же кончилось дело с графом Ружемоном?

— Ничем. Когда Надя приехала в Париж, граф только что уехал в Нормандию, где должна была состояться его свадьба. Кулибина бросилась за ним, но, чтобы собрать необходимые справки и узнать название имения, ей пришлось потерять три дня, да еще день употребить на дорогу. Благодаря этому случилось то, что, когда она приехала, граф был уже обвенчан. Ее экипаж встретился с каретой, увозившей молодых на станцию, откуда они предполагали отправиться в свадебную поездку. Надя была вне себя от гнева, но понимала, что дальнейшее преследование бесполезно. Вероятно, она тотчас же вернулась бы в Петербург, если бы случайно не познакомилась в вагоне с каким-то обольстительным американцем. Каким образом это знакомство перешло в любовь, мне неизвестно. Я знаю только, что, путешествуя вместе, они добрались, наконец, до Монако, где американец стал выигрывать громадные суммы. Так прошло несколько месяцев, как вдруг этот господин, оказавшийся авантюристом самого низкого разряда, был уличен в мошенничестве и арестован. Надя с трудом избежала той же участи, и то благодаря только вмешательству русского консула, к которому обратилась. Этот же консул дал ей средства вернуться в Россию.

— Такое легкомысленное и недостойное поведение, право, заслуживало бы тюрьмы! — вскричала с гневом Тамара.

Несколько дней спустя, раздевая свою госпожу, Фанни передала ей, что она встретила няню Лизы, и та рассказала, что их барыня вернулась очень сконфуженной. Полковник же сделался очень строгим и не позволял жене выезжать так много, как прежде. Кроме того, Надя последнее время много плакала, так как ее нигде не принимают.

— Но все это ничто в сравнении с тем, что случилось с княгиней Флуреско! Если бы я осмелилась рассказать вам про это, вы, барыня, были бы страшно удивлены, — прибавила смущенно Фанни.

— Рассказывай свои новости, — сказала, смеясь, Тамара. — Но откуда ты знаешь, что делается у Нины Александровны?

— Через Машу, сестру Фредерика; она служит камеристкой у княгини. Мы очень дружны с ней, и она рассказывает мне все. О! У Флуреско много делается такого, что не нравится Маше, так как она честная девушка. Ей давно хочется отказаться от места, но большое жалованье и великолепные подарки удерживают ее.

— Итак, Маша рассказала тебе что-нибудь особенное?

— Когда вы узнаете, барыня, вы будете поражены. В конце зимы княгиня очень интересовалась господином Виндельбаумом, доктором — евреем, в то время лечившим ее. Он очень красивый и ученый человек. В деревне же она увлеклась одним актером, распевавшим на открытой сцене романсы и игравшим в оперетке. Говорили, что он француз, но Маша уверяет, что скорее богемец. Этот актер очень некрасив: маленького роста, цвет лица коричневый. Просто непонятно, что в нем могло понравиться княгине! Сначала она бегала на все представления, где только он участвовал, затем Гастини стал бывать у Нины Александровны и часто оставался ужинать.

— Что ты говоришь, Фанни? Актер приходил ужинать, и князь позволял это?

— Он всегда приходил в отсутствие князя, который часто пропадал целыми ночами. Когда князь не бывает дома — это праздник для всех, до такой степени он придирчив! Если же он пьян, начинается настоящее светопреставление: он шумит, заводит скандал и даже иногда портит мебель и ковры.

— Фи! Побереги для себя все эти подробности, — заметила с отвращением Тамара.

— Однажды князь уехал куда-то с друзьями, рассчитывая вернуться не раньше следующего дня. Около одиннадцати часов вечера пришел певец, и Нина Александровна провела его в свой будуар.

«Я вместе с Варварой была в гардеробной, — рассказывала мне Маша. — Вспомнив, что нужно перешить ленту на пеньюар княгини, я пошла за ним в спальню… Я уже сняла платье с вешалки, когда услыхала легкий шорох… Я оглянулась… и замерла на месте!.. Князь выглянул из двери, ведущей в гардеробную, и затем запер ее на ключ!.. Вероятно, он меня не заметил… Минут через пять в спальню прибежал бледный и расстроенный Гастини. Найдя дверь гардеробной запертой, он спрятался за кровать. Я прикрыла его ковром. Будучи заперта в спальне, я подкралась к двери в будуар и стала смотреть в замочную скважину».

Маша увидела князя, сидящего за бюро с хлыстом в руках. На этот раз он не был пьян, но взгляд у него был такой жесткий и злой, что Маша почувствовала, как мурашки забегали по спине. Княгиня тоже, по-видимому, была страшно испугана, так как стояла бледная, как смерть.

«Я, кажется, не вовремя вернулся? — спросил насмешливо князь. — Впрочем, мои труды не пропали даром. Ваш любовник — актер Гастини — спрятался в соседней комнате. Не пытайтесь оправдываться: улика налицо — вот шляпа этого негодяя».

Ударом хлыста он сбросил шляпу со стула на пол.

«Сначала я отстегаю хлыстом этого комедианта и устрою ему такой блестящий выход, какого он никогда еще не видал на сцене. А затем уже мы потолкуем с тобой!»

«Ты не смеешь меня бить!.. Если ты будешь дурно обращаться со мной, я подам жалобу в суд».

«Отлично!.. Потом ты можешь жаловаться кому угодно… Но только то, что ты сейчас получишь, никто не отнимет у тебя! А! Теперь ты боишься, дрожишь!» — Затем он употребил такое грубое выражение, что я не смею его передать вам. — «Впрочем, я укажу тебе возможность выйти из твоего неприятного положения: выдай мне чек на двадцать тысяч рублей, и я плюну на тебя. Выбирай одно из двух: чек или хлыст! Даю тебе пять минут на размышление».

«Княгиня, — рассказывала Маша, — в один прыжок очутилась у своего бюро, выхватила из ящика чековую книжку и, написав несколько слов, подала оторванный листок князю. Тот внимательно прочел его.

„Этот чек не очень-то изящен; на нем такая масса чернильных пятен! Но чернильные пятна, я думаю, все-таки лучше синяков, княгиня? А теперь запомните хорошенько мои слова: всякий раз, как я застану у вас какого-нибудь любовника, вы будете платить мне, или я изобью вас хлыстом“.

Он положил чек в бумажник и вышел, напевая шансонетку. Что же касается Гастини, то он был перепуган до такой степени, что тотчас же удрал, не слушая убеждений княгини».

Тамара не сказала ни слова и знаком отпустила Фанни. Простой и правдивый рассказ камеристки произвел на нее глубокое впечатление. Какая ужасная, отвратительная жизнь раскрылась перед ее глазами! Ей вспомнился скандал в доме Угариных. Итак, вот какова интимная жизнь блестящих героев гостиных! Она умерла бы или убежала, если бы ей пришлось вечно быть в обществе пьяного и грубого человека. А как близка она была к подобной участи! Влюбленная до ослепления, она считала высшим счастьем сделаться женой Арсения Борисовича, и какая ужасная жизнь предстояла бы ей, если бы случай не открыл глаза на Угарина! Молодая женщина всем существом своим возмущалась при мысли, сколько неприятностей ей пришлось бы тогда переносить. От глубины души благодарила она Провидение, избавившее от искательств светских молодых людей и внушившее избрать Магнуса, доброго и деликатного человека, ни разу не причинившего ей ни малейшей неприятности.

Да, она была счастлива, не послушавшись голоса сердца и добровольно избегая света. Но, несмотря на все эти соображения, только что рассказанная Фанни история до такой степени взволновала ее, что только несколько часов спустя ей удалось заснуть.

На следующий день приехал Угарин и застал Тамару с мужем в ее ателье. Несмотря на благоразумную сдержанность молодой женщины и стакан холодной воды, так кстати предложенный ему, Арсений Борисович продолжал часто бывать у Лилиенштернов. Непобедимые чары неудержимо влекли его к этому мирному очагу. Страстные распущенные женщины, жадно добивавшиеся его любви, стали ему противны. Ни одна из них не возбуждала в нем того смешанного чувства страсти и ревности, которое заставляло его сердце усиленно биться в присутствии Тамары. Не раз улыбающийся и как бы ободряющий взгляд молодой женщины окончательно опьянял князя, и он почти готов был на признание. Большого труда стоило ему сдерживать себя; но он отлично знал, как обманчив этот чарующий взгляд, сулящий на вид райское блаженство, а на самом деле дающий только стакан холодной воды.

— Вы настоящая Цирцея, — сказал однажды Угарин баронессе.

Тамара с улыбкой покачала головой.

— Увы, князь! Мне недостает самого драгоценного дара Цирцеи: обращать встречающихся мне распущенных людей в мирных и полезных четвероногих.

Пораженный ответом князь с минуту смотрел на нее пылающим взором.

— Успокойтесь, кузина! Вы вполне владеете этим чудным даром. Вы ясно даете чувствовать людям их сходство с теми милыми животными, которых вы называете полезными. О! Вы обладаете необыкновенной способностью подмечать людские слабости и с утонченной жестокостью осмеивать их. Я до тонкости изучил вас и по выражению ваших глаз узнаю, что вы нашли слабую сторону человека. Тогда вы бросаетесь в атаку… и горе несчастным! Вы очень напоминаете сирен. Они тоже обольстительными чарами привлекали неосторожных и затем губили их.

— Постойте, постойте, кузен!.. В настоящую минуту вы с редким ожесточением преследуете и обвиняете меня. Хоть я и сирена, я еще не погубила ни одной жертвы. В наш практический век честной женщине нельзя заняться ремеслом сирен, так как она сама не отдается страсти и не может внушить ее другим. В наше время мужчины разоряются, кончают жизнь самоубийством и спускаются до самой низшей ступени социальной лестницы исключительно благодаря куртизанкам. Среди женщин этой категории следует искать современных сирен. Я же не больше как безвредный блуждающий огонек, пугающий запоздавших путников, но никому не делающий зла.

Несмотря на подобные горячие стычки, Арсений Борисович не прекращал своих частых визитов. Общество Тамары сделалось для него необходимым. Если он долго не видал ее, ему чего-то недоставало. В тот день, когда он застал Тамару с мужем в ателье, князь был в каком-то особенно хорошем расположении духа. Передав молодой женщине роскошную бонбоньерку — проигранное пари, князь сел рядом с ней у венецианского окна.

— Взгляните! Вот проезжает в коляске Нина Александровна с каким-то господином в гражданском платье. Кто это такой? — спросила Тамара, смотревшая в эту минуту в окно.

— Это доктор Виндельбаум. Право, удивляюсь, как Эмилий Феликсович позволяет своей жене повсюду таскать с собой этого господина. Если не из ревности, то оберегая свою честь он должен был бы запретить ей это, — сказал Угарин, взглянув на улицу.

При имени князя Флуреско перед глазами молодой женщины встала сцена, рассказанная вчера Фанни.

— Трудно оберегать то, чего нет! — сказала она, и в ее голосе звучало отвращение, смешанное с презрением.

Арсений Борисович с удивлением посмотрел на нее.

— Как жестоко, кузина, ваше лаконичное осуждение! Бедный Эмилий! Если бы только он знал, как беспощадно вы судите его — он, который всегда так высокомерно и презрительно относится ко всем, что даже товарищи обвиняют его за подобное обращение!

— Вероятно, чтобы избежать этого обвинения, он и дает такую свободу Нине, — возразила Тамара.

Угарин весело рассмеялся, а Магнус, молча работавший над гравюрой, заметил:

— Оставь в покое Флуреско и не раздражайся при виде чужих отношений. Какое нам дело до них!

— Конечно, конечно, кузина, оставим в покое бедного Флуреско! Лучше скажите, что вы хотите нарисовать на громадном полотне, стоящем на мольберте, и с какой целью так старательно изучаете бесчисленные эскизы, разложенные на столе.

— Я хочу написать картину распятия Спасителя для алтаря одной бедной финской церкви. Сначала я думала просто скопировать чью-нибудь, но затем решила сама попытаться скомпоновать картину. Если мне это не удастся, я всегда могу вернуться к своему первому решению.

— Это очень большая работа, сопряженная с многочисленными затруднениями, — улыбнулся князь. — Вам нужны будут модели. Для Спасителя вы еще найдете; но кто пожелает позировать в качестве разбойников?

На очаровательном личике Тамары появилось выражение детского лукавства.

— Разбойники уже найдены. Для них моделями будете служить вы и Флуреско. Я рисовала ваши портреты, и мне хорошо известна каждая черта ваших лиц, что наполовину сократит работу. Между вами я помешу своего бедного Магнуса. Он много страдал в жизни, благодаря чему его лицо приобрело выражение тихой покорности, что так идет к образу Спасителя.

— Это уже чересчур, кузина. Вы хотите осмеять меня и Флуреско! Я торжественно протестую против этого и предсказываю, что ваша картина не будет иметь ни малейшего успеха. Ваши разбойники будут иметь вид слишком честных и изысканных людей, а Спаситель — в дурном расположении духа! Вы только взгляните!.. — С этими словами он подмигнул Магнусу, который с озабоченным видом усердно гравировал на дереве. — По крайней мере, в данную минуту ваша будущая модель вовсе не имеет выражения тихой покорности.

— Не беспокойтесь, кузен, об участи моей картины! Чтобы нарисовать Магнуса, я выберу удобную минуту, а аристократическое изящество разбойников объясню тем, что это ex voto [по обету — лат.], — ответила со смехом Тамара, усаживаясь за мольберт.

Был конец декабря, когда Тамара однажды вечером отправилась на Николаевский вокзал, чтобы встретить баронессу Рабен. Вера Николаевна уезжала в Москву, чтобы присутствовать на крестинах внука, а кстати, пользуясь случаем, повидаться с больной своей родственницей, которую не видала около двадцати лет.

Молодая женщина немного опоздала. Когда она вышла на платформу, поезд уже пришел. Тихо продвигаясь вперед навстречу толпе, она искала глазами пожилую даму. Вдруг ее поразил какой-то знакомый голос, отдававший раздраженным тоном различные приказания. Обернувшись, Тамара лицом к лицу столкнулась с Тарусовым. Офицер побледнел, и его взгляд скользнул по изящной фигуре молодой женщины, смотревшей на него с нескрываемым презрением. Затем Тамара равнодушно окинула взглядом группу, окружавшую Анатолия Павловича. Бледная некрасивая женщина стояла у вагона и наблюдала за появлением из купе второго класса многочисленного семейства и не менее многочисленных пакетов. Эта дама была очень занята, из-под старой черной шляпы выбивались плохо причесанные волосы. Картавя так, что ее трудно было понять, она отдавала какие-то приказания двум служанкам, у каждой из них было по ребенку на руках; две другие девочки, от трех до четырех лет, вертелись около самой дамы. В ту минуту как взгляд Тамары упал на нее, дама нетерпеливо кричала Тарусову, чтобы он взял одну из девочек, так как сама хочет позаботиться о багаже.

Тамара с улыбкой отвернулась. Итак, для приобретения подобной красоты ее бывший жених так поспешно женился в Москве два месяца спустя после разрыва с ней!

Голос баронессы Рабен оторвал ее от этих мыслей. Тамара проводила Веру Петровну, не говоря ей ни слова о своей встрече. Возвратясь домой, она застала адмирала и Угарина. Пока Магнус с гостями обсуждал какой-то политический вопрос, Тамара облокотилась на стол и задумалась о Тарусове. Неожиданная встреча с ним пробудила ее воспоминания о прошлом. Сравнивая себя с малопривлекательной женой Тарусова, она весело улыбалась.

— О чем веселом ты думаешь? — спросил внезапно Магнус, который, продолжая разговаривать, внимательно наблюдал за женой и Угариным, не сводившим глаз с молодой женщины.

Ничего не заметившая Тамара, смеясь, отвечала:

— Я думала о Тарусове, которого сегодня встретила.

— Где? Когда? — в один голос спросили мужчины.

Тамара в юмористическом тоне рассказала про свою встречу на вокзале.

— Бедный Анатолий Павлович, должно быть, сделался очень скромным, так как я сомневаюсь, чтобы его жена могла удовлетворить той требовательности, которую он всегда предъявлял по отношению ко мне. Никогда я не была одета и причесана по его вкусу, недостаточно ухаживала за своими руками и прочее. Одним словом, он осуждал во мне все, до зубов включительно. И что же в результате! Насколько я могу судить по внешности, туалет и манеры госпожи Тарусовой доказывают, что он значительно понизил свои требования. О зубах я уже ничего не говорю. Слыша разговор этой дамы, можно подумать, что их совсем нет, — насмешливо закончила она.

— Надо думать, он немного потерял бы, если бы умерил свою поспешность, — заметил адмирал. — Я не рассказывал тебе, что недавно меня просили выхлопотать у генерала Дубровского место в министерстве для одного офицера, желавшего оставить военную службу. Место прекрасное, но, признаюсь тебе, узнав, что кандидат на него Тарусов, я категорически отказал в своем содействии. О! Я не забыл его возмутительного поведения. Я до сих пор удивляюсь, как мог удержаться и не схватить этого негодяя за шиворот, чтобы выбросить вон из кареты.

— Не раздражайся, крестный, давнишними воспоминаниями. Я уверена, что ты был бы менее жесток к нему, если бы видел его семейство. Подумай только: четыре дочери!.. Если его потомство будет возрастать в подобной же пропорции, то бедный Тарусов скоро окажется в положении опереточного отца, имевшего десять дочерей-невест. При таких обстоятельствах, право, хорошее место далеко не лишнее.

— Ты добрее меня.

— Это потому, что я не неблагодарна и помню хорошие минуты того времени, когда была его невестой.

С серьезным видом она передала комический случай с трофеем Горного-Дубняка.

Когда утих смех, вызванный этим рассказом, Арсений Борисович спросил, вытирая слезы:

— Я хотел бы знать, сохраняет ли до сих пор Тарусов эту бессмертную часть костюма?

— Без сомнения! Разве решится он уничтожить трофей, который считает долгом передать своим детям?

После чая Магнус и адмирал начали партию в шахматы, а Тамара занялась вышиванием.

После непродолжительного молчания князь сказал, обращаясь к баронессе:

— Вы настоящий сфинкс, Тамара Николаевна! Слушая, как вы беспощадно осмеяли Тарусова, я невольно спрашивал себя, любили ли вы когда-нибудь этого человека?

— Он не заслуживал этого чувства. К тому же презрение убивает всякую любовь.

— О, страсть не рассуждает! Неужели никогда не появится Пигмалион, способный вдохнуть в вас священный огонь, заставляющий жить всеми фибрами своего существа? Чего бы я ни дал, чтобы увидеть в ваших, всегда таких спокойных глазах, не минутную вспышку — нет, но настоящее пламя страсти!

Тамара спокойно выдержала огненный и красноречивый взгляд князя:

— Древний Пигмалион был энтузиаст, приписывавший любви силу оживлять даже камни, — сказала спокойным голосом баронесса. — Современные же Пигмалионы совершенно иначе смотрят на дело. Они сами сделались камнями, которых может оживить только блеск золота. К тому же вы забываете, Арсений Борисович, что если бы великодушный швед не завещал мне своего громадного состояния, никто не подумал бы зажигать в моей душе огонь страсти. Конечно, нелегко прийти к убеждению, что тебя считают никем и что бедной тебя никто не полюбит. Ужасен тот день, когда рушатся последние иллюзии перед действительностью, — день, когда жених, клявшийся в любви, спешит бросить разорившуюся женщину, как ненужное бремя. Самолюбие смертельно оскорблено, человеческое достоинство страшно возмущено. После ужасной бури гнева и отчаяния чувства глохнут, и теряется даже способность страдать. Но человеческая душа рано или поздно пробуждается из этого забытья, и тогда, смотря по темпераменту, человек или падает в пропасть, разбитый и без сопротивления, или делается твердым и неуязвимым. В последнем случае человеческое достоинство спасено, но все иллюзии умерли: действиями начинает руководить один разум. Такова уж жизнь, кузен! Передо мной она раскрылась во всей наготе; впрочем, судьба подарила встречу с человеком, полюбившим меня ради меня самой.

— И вы уверены, что здесь эгоизм не играет никакой роли?

— Конечно, так как я имею доказательства. Зато и мое сердце вполне принадлежит Магнусу, и, как видите, мы очень счастливы.

Князь молчал, опустив голову. Несколько минут спустя он встал и уехал домой под предлогом внезапной головной боли.

До середины февраля не случилось никаких выдающихся происшествий. Тамара по-прежнему вела свой обычный образ жизни, наполовину светский, наполовину монашеский, как говорили в обществе. Только стала чаще посещать оперу, куда ее привлекал необыкновенно удачный состав артистов. Угарин также часто бывал у Лилиенштернов, не сознавая, по-видимому, неисполнимости своих тайных планов. Однажды вечером Магнус и Тамара, напившись чая, занимались чтением в будуаре, как вдруг неожиданно приехал адмирал. Старый моряк был явно взволнован. Бросив на стул перчатки и фуражку, он сказал, ни к кому особенно не обращаясь:

— Я сейчас от Нины. Вы знаете, какое несчастье случилось с Флуреско?

— Нет. Что такое?

— Я думал, что Угарин уже сообщил вам об этом. Ведь он со всеми новостями бежит прямо к вам. Дело вот в чем. Третьего дня случилась одна скандальная история, очень печально окончившаяся для Эмилия Феликсовича. Несмотря на сильный холод — более 20 градусов мороза, — Флуреско, его друзья и несколько дам полусвета решили отправиться на тройках в Ливадию. Все это общество вело себя очень шумно и позволяло такие выходки, что содержатель ресторана вынужден был вмешаться и пригрозить полицией, если они не прекратят скандала. Молодые люди не нашли ничего лучшего, как вымазать голову ресторатора икрой и вареньем. После этого геройского подвига компания расселась по саням и отправилась обратно в город. Все были пьяны, не исключая и кучеров. Первая тройка уехала вперед; вторая же, где сидел Флуреско, опрокинулась в канаву. Князь был отброшен дальше других и попал в большой сугроб. Будучи очень пьяным и едва держась на ногах, он не мог скоро подняться; остальная компания в темноте не обратила на него внимания. Не заметив даже, что кого-то не хватает, все вскарабкались в сани и уехали. Флуреско кричал, но никто его не слышал. Целый час он провел на таком страшном морозе. Князь пытался идти, но снег был страшно глубок, и, кроме того, ледяной ветер с моря сковал его члены. Наконец его подобрала какая-то другая компания и отвезла в город. Приехав домой, Флуреско почувствовал себя очень дурно, а на следующее утро его разбил паралич. У него отнялись рука и нога, и доктор находит его положение очень серьезным. Но что меня особенно возмущает, так это равнодушие Нины: кажется, ее больше волновала бы болезнь ее собачки.

Рассказ адмирала был прерван приходом Угарина, примчавшегося тоже поделиться этой новостью.

— Сергей Иванович уже рассказал нам печальный эпизод с князем Флуреско. Во всяком случае, это очень поучительный пример для его друзей, — заметила Тамара.

Арсений Борисович покраснел.

— Неужели, кузина, в вас нет сочувствия к человеку, пораженному таким несчастьем? Он бредит, и доктора опасаются, не поражен ли у него мозг. Неужели мало такого наказания?

— Мне очень жалко князя! Я от души сожалею, что Господь так жестоко наказал его, так как, по всей вероятности, жена постарается отделаться от него и запрет князя куда-нибудь подальше.

— Действительно, она очень спокойна. Но все-таки Нина Александровна не посмеет этого сделать! Ее долг ухаживать за мужем, — сказал с раздражением Угарин.

Тамара покачала головой.

— В данном случае это слово не более как пустой звук! Может ли быть речь об исполнении долга женщиной, сказавшей мне в день своего обручения: «Я нисколько не заблуждаюсь. Эмилий женится на мне из-за денег, а я выхожу за него потому, что хочу быть княгиней». Союз, основанный на подобных началах, не что иное, как простая торговая сделка. Супруги остаются чужими друг другу. Одна истинная любовь позволяет переносить все и неутомимо ухаживать за больным другом.

— Нина Александровна могла полюбить Флуреско, — заметил Угарин.

Помимо воли ему приходило на ум, что собственная беспорядочная жизнь и семейная обстановка очень напоминали жизнь несчастного друга.

— Без сомнения, Нина могла полюбить и полюбила бы этого молодого и красивого человека, если бы только он постарался приобрести ее сердце или хотя бы маскировал практическую цель, которую преследовал в этом браке. Но в этом отношении он поступал с удивительной беззастенчивостью. К тому же какое участие в Нине может возбудить болезнь, поразившая мужа благодаря какой-то оргии? Конечно, ей следовало бы забыть все и простить мужа, но вряд ли она так поступит.

Предсказание молодой женщины очень скоро сбылось, и притом в самой грубой форме. Два дня спустя после этого разговора Тамара поехала в театр в сопровождении адмирала и баронессы Рабен. Уже начался первый акт, когда открылась соседняя ложа и в нее вошла Нина в обществе какой-то дамы и гусарского офицера. На княгине было надето бальное платье из зеленого бархата, отделанное белыми камелиями. Масса бриллиантов сверкала на ней. Нина Александровна, по-видимому, была в отличнейшем расположении духа и с улыбкой выслушивала комплименты молодого офицера.

— Посмотри, Нина здесь! — прошептала Тамара, слегка дотрагиваясь веером до руки адмирала.

Старый моряк быстро обернулся к соседней ложе, и темная краска залила его лицо.

— Это уже чересчур! — пробормотал он. — Явиться с посторонними в театр, когда муж лежит при смерти! Я сейчас же пойду и пристыжу ее, — прибавил он, вставая.

Недоверчивая улыбка скользнула по лицу Тамары.

— Какое действие могут произвести слова на такую бессердечную женщину! — сказала она, обращаясь к баронессе Рабен, с любопытством смотревшей на ложу, куда в эту минуту входил адмирал.

Скоро недовольный вид Нины и ее резкий жест довольно ясно показали, что слова бывшего опекуна ей очень не понравились.

Тамара погрузилась в грустные мысли. Раньше, чем она думала, жадная рука последней любовницы завладела князем Флуреско и нескоро теперь его выпустит. Тем не менее полное отсутствие в Нине чувства долга и милосердия страшно поражало молодую женщину. Сердце ее переполнилось сожалением и участием к бедному больному, такому несчастному и одинокому среди своего богатства.

Адмирал вернулся вне себя от гнева. Что же касается Нины, то она спокойно досидела до конца представления, только старательно избегала ясного и сурового взгляда Тамары, который против воли причинял ей неприятное волнение.

В продолжение нескольких дней Флуреско был почти в безнадежном положении, и Тамара в душе думала, что для него смерть была бы большим благодеянием. Но князь не умер. Рука и нога у него остались парализованными, а организм медленно разрушался.

Прошло около шести недель после этого печального происшествия. Однажды, помогая одеваться своей барыне, Фанни объявила ей, что видела Машу и та рассказывала ей, как ужасно обращается Нина Александровна со своим больным мужем.

— Она до такой степени скупа относительно всего, что касается князя, что ей даже жалко нанять сиделку! К нему приставлена старая служанка, которой помогает лакей. Камердинеру, служившему князю больше десяти лет, отказано от места. Маша говорит, что эта старая Неонила совершенно невыносима. Она глуха и сильно пьет. Когда Неонила засыпает в состоянии опьянения, то так сильно храпит, что даже стекла дрожат. Больной может кричать до изнеможения и умереть от голода и жажды, прежде чем кто-нибудь его услышит, тем более что его под предлогом необходимого спокойствия перевели в самую отдаленную комнату.

Как-то на днях больной пожаловался адмиралу и князю Угарину на дурное с ним обращение. Результатом этой жалобы было то, что эти господа устроили ужасную сцену княгине и осыпали ее упреками. После их отъезда Нина Александровна как фурия влетела к мужу и в язвительных и жестких выражениях стала упрекать его за то, что он посмел жаловаться на нее. Он был дураком, если думал, что она, молодая и красивая женщина, запрется дома, чтобы ухаживать за кутилой, получившим только заслуженное, — за нищим, который и без того дорого ей стоил. Эти оскорбления привели князя в бешенство. Так как княгиня подошла близко к его креслу, Флуреско схватил ее здоровой рукой и хотел ударить. Завязалась настоящая борьба, из которой княгиня вышла вся исцарапанная. После она объявила, что отошлет в Финляндию этого бешеного дурака. Но когда это будет, Маша не знает.

Рассказ камеристки наполнил сердце Тамары отвращением и ужасом, и мысль об ужасной сцене, происшедшей между бессердечной женщиной и несчастным больным, как какой-то кошмар, преследовала ее в продолжение нескольких дней. Она, вероятно, приняла бы энергичное участие в судьбе Флуреско, если бы личные заботы и дурные вести из Стокгольма окончательно не поглотили все мысли молодой женщины.

Заботил ее Магнус. Уже несколько месяцев она замечала резкую перемену в характере молодого человека, обыкновенно таком ровном и мягком. Он делался то нервным и раздражительным, то печальным и задумчивым. Характерное ему спокойное состояние духа окончательно пропало. Тамара ничего не понимала в грустном и испытующем взгляде, который он по временам устремлял на нее. Баронесса смотрела на это, как на следствие тяжелой болезни, перенесенной мужем; но если такое состояние будет все усиливаться, то не грозит ли это жизни Магнуса? Мысль, что Магнус ревнует, не приходила в голову Тамары, а между тем это чувство раздирало сердце молодого человека. Барон давно уже заметил с каждым днем все возраставшую страсть князя Угарина. Слишком уважая жену, чтобы допустить возможность ее падения, он, тем не менее, опасался, как бы этот опытный обольститель, обладавший такою прекрасной наружностью, не произвел глубокого впечатления на сердце Тамары. Он жадно следил за молодой женщиной, стараясь уловить в ее глазах выражение нового зарождающегося чувства. По мере увеличения душевной борьбы его собственная страсть к Тамаре все более возрастала. Болезнь и чувство беспомощности перед таким опасным соперником раздражали его и приводили в отчаяние.

В таком положении были дела, когда Тамара получила письмо от госпожи Эриксон, где та писала, что какая-то внутренняя болезнь, которой она страдала уже около года, настоятельно требует серьезной операции.

«Я не знаю, даст ли мне Господь пережить это испытание, — писала Эвелина, — и поэтому мне хотелось бы повидаться с тобой, мое дорогое дитя! Если же нам не суждено больше увидеться, то прими благословение и будь уверена в моей любви как здесь, на земле, так и там, за гробом. Что же касается моих последних советов и указаний относительно воспитания Оли и Гриши, то их передаст тебе Ивар».

Тамара, глубоко взволнованная письмом, решила немедленно ехать в Стокгольм. Магнус одобрил это решение и объявил, что сам думает поехать в Нанси, чтобы испытать лечение гипнотизмом, о целебных чудесах которого он давно слышал.

— Да, да! Поезжай, мой друг! Может быть, Господь облегчит страдание и пошлет тебе здоровье. Но не лучше ли нам ехать вместе? Как только сделают операцию и участь тети Эвелины будет решена, мы оба отправимся в Нанси.

Магнус покачал головой.

— Нет, дорогая моя, я хочу один попытаться вернуть себе человеческие права. Разум говорит, что моя надежда безумна, так как я уже слишком долго живу калекой. Но все равно я решил испытать это лечение! Мне было бы тяжело видеть, что ты переживаешь со мной все перипетии лихорадочного ожидания и очень вероятное горькое разочарование. Позволь мне ехать одному с Фредериком! Ты же иди туда, куда зовет тебя долг и влечет сердце.

После некоторого колебания Тамара подчинилась желанию мужа. Отъезд обоих был назначен через три дня. В Стокгольм послали телеграмму.

Накануне отъезда Тамара укладывала последние вещи. Отложив в сторону с десяток книг, предназначенных для Эвелины Эриксон, она замкнула в бюро несколько ценных безделушек, украшавших ее письменный стол и камин. В эту минуту лакей доложил о приезде Угарина.

Крайне удивленный князь осведомился, что значат эти приготовления к отъезду. Узнав, что супруги разъезжаются в разные стороны на несколько недель, а может быть, даже и месяцев, он сильно покраснел. Сначала его сердце болезненно сжалось при мысли о предстоящей разлуке с Тамарой, так как общество молодой женщины сделалось для него насущной потребностью. Но почти тотчас же беглая улыбка скользнула по его губам.

— Черт возьми! Да это очень похоже на маленький развод, — подумал он.

Увлекаясь с обычным легкомыслием своими предположениями, Угарин быстро подошел к Тамаре и сказал, глядя на нее:

— Да, кузина, уезжайте! Вам необходимо оторваться от своих болезненных грез, от ненормальной жизни, которую вы так долго ведете! Как ни стоите вы выше остальных женщин, рано или поздно в вас должен проснуться женский инстинкт, и голос природы должен открыть ваше сердце для настоящей любви. Стряхните с себя утрированную тяжесть долга, приковывающую вас к человеку, без сомнения, доброму и умному, но… как ни говорите, больному, заставляющему молодую и красивую женщину играть неподходящую роль в жизни!

Тамара, завертывавшая в эту минуту золотого индийского идола, с удивлением посмотрела на него и ответила с легким неудовольствием в голосе:

— Я ничего не поняла из вашей длинной речи, князь. О чем вы говорите? Я вовсе не смотрю на свою жизнь, как на болезненную грезу, а свою долю не считаю обременительной тяжестью.

Ответ был достаточно ясен, но Арсений Борисович уже увлекся долго сдерживаемой страстью. Большие черные глаза его метали молнии, губы дрожали. Наклонившись к Тамаре, он прошептал прерывающимся голосом:

— Вы не хотите понять меня, Тамара! Но я не в состоянии больше молчать и должен, наконец, признаться в чувстве, которое пожирает мое сердце! Я люблю вас — люблю, как безумный, больше жизни, больше всего на свете!… Прими мою любовь и позволь следовать за тобой в Стокгольм.

Он умолк, но его страстный взгляд был с мольбой устремлен на молодую женщину. Бледная, точно очарованная, смотрела Тамара на князя. Сердце сильно билось, и какое-то незнакомое чувство заставляло дрожать все ее существо. Внезапно ей вспомнился сон, виденный во время выздоровления: такая же комната, обтянутая красной материей; вон зеркало, в котором скользнул образ Магнуса, а перед ней стоит Угарин и говорит о своей любви.

Сделав рукой резкий отрицательный жест, она отступила назад и сказала глухим от волнения голосом:

— Перестаньте, князь!.. Вы бредите!.. Любовь без уважения, основанная на попранной чести и приобретенная ценой адюльтера, никогда не может дать счастья.

— Тамара, Тамара!.. Не прибегай к банальным фразам! Не будь жестока в эту минуту, решающую нашу участь, наше будущее… Не приноси нас обоих в жертву смешному предрассудку, пустому призраку долга!

Схватив ее руки, он поднес их к своим губам.

— Сердце тоже имеет свои законы, и ты не имеешь права презирать их!.. Позволь мне любить тебя… Я отдам свою душу и сделаюсь на всю жизнь твоим рабом! В моих объятиях ты возродишься к новой жизни и узнаешь истинное счастье.

Темное облако заволокло глаза Тамары. Она чувствовала, что слабеет под огненным взором Угарина. Этот прерывающийся голос, полный мольбы и любви, причинял ей странное головокружение, которого она никогда раньше не испытывала. О! Если бы эти самые слова он сказал ей гораздо раньше! Тогда он был идеалом ее грез. Она приняла бы его любовь, как верх счастья. Если бы он сказал «Я люблю тебя!» наивному ребенку или молодой девушке, пораженной страшным несчастьем и покинутой всеми, с какой признательностью и любовью бросилась бы она в его объятия и отдала ему свое чистое сердце! Но теперь поздно! Она вспомнила страшную душевную борьбу, результатом которой было то, что образ князя Угарина мало-помалу совершенно изгладился в ее душе. Ее сердце наполнилось страшной горечью, свойственной женщине, оскорбленной любимым человеком. Вырвав у князя свои руки, она отступила назад и смерила Арсения враждебным взглядом:

— Вы слишком много обещаете, князь!.. Что можете вы дать страстно любимой вами женщине, вы, человек женатый? Сначала стыд и бесчестье, а затем презрение и одиночество, когда, наскучив ее обществом, вы без сожаления бросите ее, как ненужную больше вещь… Позор вам, Арсений Борисович, что вы пытаетесь обольстить жену своего несчастного кузена, зная, что он болен и не в состоянии потребовать у вас удовлетворения за нанесенное ему оскорбление!

Я и не думаю отрицать того, что вам некогда выдали наивные глаза пансионерки. Да, было время, когда я вас любила, когда вы были героем моих грез! Вы это знали и не захотели сделать меня своей женой, а тогда мы оба были свободны. Тогда вы равнодушно и презрительно прошли мимо девушки, которая была слишком бедна для вас. Вас привлекало одно богатство, и вы беззастенчиво искали большого приданого. Уже давно я вычеркнула вас из своего сердца и, конечно, не изменю Магнусу, чтобы доставить вам новое развлечение. Я не люблю вас, князь, и никогда не полюблю, так как я вас больше не уважаю.

Молодая женщина все более и более увлекалась. Вся горечь прошедшего и чувство жестокого удовлетворения от высказанной правды светились в больших серых глазах Тамары. Как бы получив пощечину, Угарин отступил на шаг и в изнеможении опустился в кресло, закрыв глаза рукой. Воцарилось мертвое молчание, нарушаемое только стуком часов. Возбуждение Тамары сразу упало. Смертельная бледность Арсения Борисовича и его полный отчаяния взгляд быстро усмирили гнев молодой женщины. Теперь она чувствовала только сожаление и участие. Ей и не приходило в голову, что она отомстила за себя, что на ее долю выпал редкий триумф: с презрением повергнуть к своим ногам человека, некогда пренебрегшего ею. Честная и великодушная душа Тамары была выше мести подобного рода. Она видела только то, что страшно огорчила Угарина, и всеми силами старалась смягчить тяжелое впечатление от своих слов. Придав своему голосу выражение дружеской шутки, она сказала:

— Поднимите голову, кузен!… Забудем этот пустой разговор. Мы оба были чересчур откровенны и омрачили наше последнее перед долгой разлукой свидание. Я обещаю вам забыть этот час — сделайте то же и вы. Когда мы снова встретимся, вы позабудете все свои безумства, и мы по-прежнему будем добрыми друзьями.

Угарин встал, страшно бледный. Отуманенным взором он искал взгляд Тамары, но та опустила глаза.

— Прощайте! — сказал он, собираясь уходить.

У двери князь снова остановился.

— Вы были бесчеловечно жестоки, бросая мне в лицо мою нравственную нищету, так как я враг, не имеющий оружия. Прощайте, и да поможет вам Господь!

Молодая женщина быстро подошла к нему.

— Я очень сожалею, что так огорчила вас. Но добродетель всегда жестока, когда отказывается идти на компромисс. Клянусь, что нисколько не питаю к вам злобы! Любите меня как друга, как близкую родственницу, и вы увидите, что это чистое чувство даст вам больше радостей, чем скоропреходящая минутная страсть. Главное, постарайтесь сделаться другим! Бросьте беспорядочную жизнь и подумайте о Флуреско! Неужели вас не пугает его пример?

Она взглянула на него своими ясными глазами и взяла за руку. Румянец залил ее щеки, и вся фигура выражала молчаливое ожидание. Надеялась ли она услышать обещание начать новую жизнь? Надеялась ли на свою власть над человеком, любившим ее, чтобы вырвать из распущенной среды, в которой он жил до сих пор? Кто может проникнуть в глубину человеческого сердца и понять сложные чувства, волнующие его?

Арсений Борисович мрачно посмотрел на нее.

— Благодарю вас за ваше доброе желание. Но на что годится моя испорченная жизнь? Духовная нищета должна погубить меня, так как мне недостает талисмана, который мог бы поддержать в стремлении к лучшей жизни, — сказал он глухим голосом.

— Талисман в вас самих, Арсений Борисович: он называется волей. Обратитесь к добру, и вы приобретете мир душе и уважение к самому себе.

В ее голосе звучала нерешительность. Какое-то странное чувство сжимало сердце, и она не могла оторвать своего взгляда от глаз князя, в которых снова вспыхнул огонек безумной страсти. Бледная и дрожащая, она отступила шаг назад и поднесла руку к своему пылающему лбу. Но Угарин уже подошел к ней и прошептал прерывающимся голосом:

— Ты лжешь, Тамара!.. Ты обманываешь нас обоих!.. Голос природы, голос сердца изменяет тебе помимо твоей воли. Ты меня любишь!… Я был первой грезой твоего девственного сердца, пробудившей тебя к жизни… В безумном ослеплении я прошел мимо своего счастья, гонясь за пустым призраком. Но все еще поправимо! Счастливое будущее в наших руках!

Не владея собой и позабыв все, князь Угарин привлек ее в свои объятия и хотел поцеловать в губы. Как бы пробудившись из забытья, Тамара с силой оттолкнула его и отступила к камину.

Бледная, как смерть, с трудом переводя дыхание, она прислонилась к креслу и сказала прерывающимся голосом:

— Бесчестный человек, платящий насилием за дружбу и снисходительность!

Ее горящий взор смирил Угарина, который, дрожа от гнева и страсти, едва сдерживался. Но, быстро овладев собой, молодая женщина равнодушно прибавила:

— Прощайте, князь! Постарайтесь прийти в себя, и кончим эту глупую сцену.

Сделав прощальный жест рукой, она повернулась и вышла.

В одной из соседних комнат она прижала свой пылающий лоб к оконному стеклу. Несколько минут спустя она услышала стук отъезжающего от подъезда экипажа. Это была карета князя. Молодая женщина тихо прошла в свою спальню и заперлась там. Она хотела остаться одна, чтобы разобраться в хаосе мыслей и чувств, вызванных этим человеком. Ее возбуждение улеглось. Образ князя Арсения, который она некогда окружала обольстительным очарованием, носился в уме. В ней пробудились забытые чувства ранней молодости, а вместе с ними поднялись и глухая ревность и горечь того времени, когда она убедилась, что счастье для нее недостижимо — то счастье, которое насмешливо предлагает ей теперь судьба.

Тамара в изнеможении бросилась в кресло и закрыла глаза. Что происходило с ней? Разве могла она сожалеть, что устояла против обольщения и осталась верна долгу и чести? Человек, некогда пренебрегший ею и протягивающий теперь свою преступную руку, был тот самый поблекший идеал, который давно уже упал с пьедестала. Но почему же тогда у нее так больно сжималось сердце? Почему будущее казалось ей таким бесцельным? Почему стремилась она к чему-то, чего сама не могла определить? Молодая женщина понимала, что все это происходит оттого, что она в первый раз в жизни сталкивалась с пылкой, беспорядочной страстью, которая заманчива, как запрещенный плод. На нее опьяняюще действовала эта новая атмосфера. Баронесса встала и прошла в будуар, так как ей тяжело было одиночество и ее подавляла окружающая тишина. Здесь первый взгляд молодой женщины упал на большой портрет Магнуса, нарисованный ею в первые дни замужества.

Со странным чувством смотрела она на прекрасное, бледное лицо и большие меланхолические глаза, смотревшие на нее точно живые. Конечно, ей нечего было краснеть перед ним. Она осталась безупречно верна ему, а между тем чувство раскаяния терзало сердце. Ей казалось преступлением скрыть от мужа только что происшедшую сцену.

— Да, да, я все расскажу ему, — шептала она. — Разве может существовать какая-нибудь тайна между мной и Угариным, которой бы он не знал?

Как бы боясь за свою решимость, молодая женщина бросилась в комнату мужа.

Магнус сидел за письменным столом и укладывал в портфель различные письма и бумаги, которые хотел взять с собой. При появлении жены он поднял голову, и его сразу поразили расстроенное лицо и лихорадочный блеск её глаз. Он понял, что случилось что-то особенное. Занятая своими мыслями, Тамара ничего не заметила. Бросившись в кресло, она торопливо рассказала мужу сцену объяснения в любви Угарина, смягчив слегка слишком страстные эпизоды.

По мере того как молодая женщина говорила, лицо Магнуса все более и более омрачалось. Несмотря на это признание, служившее доказательством ее любви и доверия, в душе Магнуса поднималась целая буря ревности. По голосу, нервному дрожанию губ и выражению глаз молодой человек ясно видел, какое впечатление произвела на Тамару рассказываемая сцена, и понял, что она борется с чувством, в котором не отдавала себе отчета. Гнев и презрение поднялись в нем против дерзкого похитителя, смутившего покой этой чистой души и желавшего отнять у него, обездоленного судьбой, его единственное сокровище!

— Я не нахожу ничего странного в этой выходке Арсения, — с горечью сказал он. — Будучи человеком разнузданным, без принципов, он не может видеть красивой женщины без того, чтобы не влюбиться в нее. Он так привык к страстным объяснениям, что повторяет их как хороший актер. Умерь свое негодование! Ты ему высказала свое мнение — этого достаточно. Страстная вспышка его уляжется, и, когда вы снова увидитесь, он даже забудет про свое безумие!

Тамара с удивлением посмотрела на него. Она была поражена ответом, так как ожидала, что он совсем иначе примет чистосердечное признание. Молодая женщина искала взгляд мужа, но глаза барона были упорно устремлены на бумаги, которые он машинально перелистывал. Баронесса встала. В первый раз между ней и Магнусом возникло чувство разочарования и холодности. Не сказав ни слова, Тамара вышла из комнаты.

На следующее утро супруги расстались под давлением этого неприятного чувства.

Путевые впечатления, ожидание свидания с дорогими ей людьми и опасения за здоровье госпожи Эриксон на время совсем изгнали из ума Тамары образ князя Угарина и тяжелое состояние души, вызванное странным поведением Магнуса. Она сильно волновалась в ожидании исхода операции. Спокойней и веселее всех была сама больная, даже ободрявшая окружавших ее.

Когда доктора объявили, что всякая опасность миновала и больная находится на пути к полному выздоровлению, Тамара вздохнула с облегчением. К ней вернулось ее обычное спокойствие, и она с нежностью и самоотверженностью любящей дочери ухаживала за выздоравливающей. Вместе со спокойствием к ней возвратилась и душевная борьба, на время заглушенная опасным положением горячо любимой тети Эвелины. В это тяжелое время она нашла себе верную помощницу в Ксении, всей душой привязавшейся к госпоже Эриксон. Положение этой женщины круто изменилось к лучшему. В доме своих новых друзей госпожа Гапиус познакомилась с одним учителем, преподававшим математику в стокгольмской гимназии. Добродушный швед, узнав печальную историю молодой женщины, заинтересовался иностранкой. Несколько месяцев тому назад он сделал предложение, принятое Ксенией с глубокой признательностью. Извещенная об этом госпожой Эриксон, Тамара сделала своей подруге приданое и, кроме того, обеспечила довольно солидной суммой ее сына.

Молодые супруги очень полюбили великодушную баронессу, избавившую их от забот о будущем. Как только здоровье госпожи Эриксон настолько окрепло, что баронесса могла оставлять ее одну, Ксения настояла, чтобы ее благодетельница как можно чаще навещала их. Тамара хорошо чувствовала себя в этом семействе. Она убедилась, что выздоровевшая душой и телом Ксения с радостью, добросовестно исполняла свой долг жены и матери. А между тем именно в этом семействе, при виде играющего и весело смеющегося мальчика, ею овладело тяжелое и грустное настроение. Сравнивая их жизнь со своей собственной, она ощущала какую-то пустоту, и стремление к чему-то неопределенному делало ее печальной и задумчивой. Образ князя Угарина снова восстал в ее уме. Перед глазами носилось его прекрасное расстроенное лицо, когда она так грубо оттолкнула его. Страстные речи князя снова раздавались в ушах, заставляя усиленно биться сердце. Чей-то искушающий голос постоянно нашептывал ей, что распущенность и безнравственность Угарина есть результат его воспитания. Он ни разу в жизни никого серьезно не любил, и никогда рука любимой женщины не удерживала его на пути порока. Ей казалось, что именно она могла бы благотворно подействовать на него и спасти.

Тамара помещалась в той самой комнате, где прожила раньше четыре года. Роясь однажды в ящиках старинного бюро, она нашла один из бесчисленных портретов Угарина, которые она тогда рисовала с фотографической карточки, похищенной из альбома мачехи. Сильно взволнованная, она бросилась в кресло и стала рассматривать изображение того, кто уже второй раз смущал ее сердце. Мало-помалу молодая женщина припомнила все свои встречи с князем, его презрительное отношение к ней, позорное бегство в день их разорения и низкое оскорбление, заставившее отказать Магнусу. Горечь и презрение наполнили душу Тамары при воспоминании о всех унижениях, перенесенных ею в дни несчастья. Она смяла портрет, изорвала его и бросила в камин.

— Он не лучше других!.. Не стоит о нем и думать, — пробормотала она.

Эта неожиданная реакция отчасти разрушила чары, заставлявшие постоянно думать об Угарине, и ее мысли обратились к мужу, с которым она поддерживала деятельную переписку. Но в письмах их не было уже того абсолютного доверия, которое некогда характеризовало их отношения. Как бы по молчаливому взаимному соглашению оба старались говорить как можно меньше о себе. Тамара распространялась о болезни госпожи Эрик-сон и только вскользь прибавляла, что она сама здорова. Что же касается Магнуса, то он всегда в неопределенных выражениях отвечал на вопросы о ходе его лечения. Прежде подобная сдержанность в таком важном вопросе обеспокоила бы и огорчила Тамару, но теперь дурное влияние Арсения Борисовича омрачило и смутило ее душу. Соприкосновение с разнузданной страстью князя нарушило мирную спокойную жизнь, до сих пор удовлетворявшую ее. Впрочем, она горячо желала вернуть свой покой и снова приняться за роль верной сиделки. Мысль о возможности выздоровления Магнуса возбуждала в ней неприятное чувство. Тогда ей придется оторваться от своих привычек, бросить свою самоотверженную роль и навсегда потерять окружавший ее ореол. Она вынуждена будет вести самую обыкновенную жизнь, которая вовсе не привлекала. Перспектива подобной возможности омрачила лицо молодой женщины. Госпожа Эриксон слишком хорошо знала свою ученицу, чтобы не заметить происшедшей в ней перемены. Во время продолжительных бесед она внимательно наблюдала за молодой женщиной и однажды, когда Тамара читала ей, явно думая совсем о другом, Эвелина отняла у нее книгу и нежно сказала:

— Я хочу поговорить с тобой, дитя мое! Я чувствую себя достаточно сильной, чтобы обсудить один вопрос, который давно уже беспокоит меня. Ты очень изменилась, Тамара! Ты страшно волнуешься и сделалась раздражительной. Если ты сохранила ко мне прежнюю любовь и доверие, признайся, что угнетает тебя? Может быть, мы вдвоем рассеем тень, омрачающую твою душу?

Тамара покраснела; затем, схватив руку Эвелины, она нервно прижала ее к своим губам.

— Ах! Если бы ты могла помочь мне разобраться в хаосе волнующих меня чувств! Я даже не знаю, сумею ли объяснить, что мучит меня.

Госпожа Эриксон привлекла ее к себе.

— Садись, как раньше, здесь и открой мне свое сердце. Любовь, может быть, внушит мне, что нужно для твоего спокойствия.

— Ну так слушай меня, тетя! Я буду обязана тебе новым благодеянием, если ты объяснишь мое состояние души. Я привыкла всегда отдавать ясный отчет в своих чувствах; а между тем в данную минуту, несмотря на свое холодное сердце, я чувствую себя в каком-то экзальтированном состоянии! Я потеряла обычную ясность мысли. Меня преследует образ чужого человека!

Жизнь кажется мне неудачной, ошибочно основанной на дурном, эгоистическом чувстве. Ты знаешь, что после поразившего меня несчастья я сделалась сурова и жестока к себе и другим. Благодаря всевозможным унижениям и тысяче мелких оскорблений, в моем сердце накопилось много злобы. Неожиданное богатство возбудило во мне чувство острого удовлетворения: наконец-то я буду в состоянии отплатить обидой за обиду!

Затем в продолжение более двух месяцев я разыгрывала предательскую комедию, поощряя ухаживание мужчин и оказывая притворное внимание, чтобы потом с презрением оттолкнуть их. Мне нравились гнев и разочарование тех, кто не замечал меня во время моей бедности. Я думаю, что, поступая таким образом, я грешила против сердца и христианского милосердия, но в то время я была страшно возбуждена и не владела собой. Я опасаюсь, что мое обручение с Магнусом было последним актом той опасной игры, которую я резюмировала в следующих словах, зная, что они дойдут до общества: «Я предпочитаю телесные недостатки душевным!»

Поступая так, я искала какого-нибудь выхода из своего положения и нашла его в браке с Магнусом. Отсюда уже начинается нравственный вопрос, который глубоко терзает меня. Накануне моей болезни Магнус сделал мне предложение, которое я приняла бы с радостью. Я изнемогала в борьбе и жаждала какого-нибудь покоя; к тому же барон был очень мне симпатичен. Тем не менее я категорически ему отказала, решив никогда не выходить за него замуж. Причиной такого решения был оскорбительный намек, брошенный мне человеком, которого я в душе презирала (здесь она передала свой разговор с Угариным).

Ты, тетя, хорошо изучила человеческое сердце! Скажи мне, могла ли бы я так поступить, если бы действительно любила Магнуса? И если я избрала его позже, то не играл ли в этом выборе роль один эгоизм? Правда, я старалась быть самой верной и самоотверженной сиделкой! Он мне дорог; его смерть внесла бы пустоту в мою жизнь. А между тем со времени сцены с Угариным, накануне моего отъезда, образ князя настойчиво меня преследует.

С лихорадочным румянцем на щеках она рассказала все, что произошло между ней и князем Арсением Борисовичем.

— С этого времени я окончательно потеряла покой! Как я ни убеждаю себя, что Арсений человек недостойный, привыкший к разврату, как я ни стараюсь припомнить все, что имею против него, его страстное признание, пылкий взгляд и глубокое отчаяние преследуют меня. Я наяву грежу человеком, который не имел и не может иметь для меня никакого значения.

Я во всем призналась Магнусу, но в моих словах уже не было прежней откровенности, так как что-то отдалило нас друг от друга. Я просто была слишком горда, чтобы допустить какую-нибудь тайну между мной и князем!

Магнус тоже очень странно принял мое признание. Он был уже не тот, что прежде. Откровенно признаюсь тебе, что уже одна мысль о возможности его выздоровления неприятна и мучит меня. Я не желаю никаких перемен в жизни, но мне кажется, что к мужу надо относиться иначе, чем отношусь я.

Она замолчала и прижалась головой к плечу Эвелины.

Госпожа Эриксон внимательно выслушала длинную исповедь Тамары.

— Так как ты любишь во всем ясность, дитя мое, и желаешь, чтобы я помогла тебе разобраться в твоих чувствах, я должна сказать, что ты вступила на опасный путь. Нет ничего вероломней софизмов, нашептываемых нашими слабостями, если у нас не хватает мужества опровергнуть их и снова выйти на прямую дорогу. Все твои рассуждения не более как софизмы, которыми ты стараешься оправдать свою слабость. Я могу дать тебе только один совет: стряхни с себя все эти болезненные грезы! Если ты хочешь снова приобрести душевный покой, вернись к своему долгу, к чистому и истинному чувству, которое внушает тебе муж, и с покорностью принимай судьбу, какую пошлет тебе Господь. Что же касается князя, то ты должна избегать его; хорошо было бы, если бы вы с Магнусом на год или два переехали жить в Стокгольм.

Тамара слушала ее то краснея, то бледнея.

— Скажи мне по совести, тетя, убеждена ли ты, что я любила Магнуса, выходя за него замуж, а не действовала под влиянием обстоятельств?

— Да, я глубоко убеждена, что ты любила его! Ты основала свой союз на самом чистом и бескорыстном чувстве, какое только может соединять двух супругов: на взаимном уважении и убеждении, что тебя любят бескорыстно. Самые пылкие страсти гаснут, красота проходит как сон, но уважение и любовь поддерживают нас до могилы.

Тамара ни слова не ответила. Молча поцеловав госпожу Эриксон, она удалилась в свою комнату. С этого дня молодая женщина стала чувствовать себя гораздо спокойнее. В начале июня Тамара получила коротенькое письмо от мужа, в котором тот объявлял, что доктора посылают его в Эмс, и просил жену как можно скорей приехать к нему. О результатах своего лечения он не писал ни слова. Из этого обстоятельства и грустного тона письма она заключила, что в нем не произошло никакой перемены. Несмотря на все благородные решения, вызванные разговором с Эвелиной, молодая женщина почувствовала истинное облегчение. Мысль найти в выздоровевшем муже страстно влюбленного человека вовсе не улыбалась ей, но она от всего сердца готова была взяться за свою прежнюю роль самоотверженной сиделки.

В ответ на письмо Магнуса она немедленно телеграфировала, что через три дня выезжает вместе с Фанни к нему в Эмс.

XIII

Было около двенадцати часов пополудни, когда поезд медленно подошел к переполненному публикой вокзалу в Эмсе. Тамара вышла из вагона и стала искать глазами в толпе Фредерика, который должен был встретить ее. Но вдруг она страшно побледнела; сердце усиленно забилось, и какой-то туман застлал глаза. Как пораженная громом, не будучи в состоянии сделать ни малейшего движения, смотрела она на высокого, стройного мужчину, быстро подходившего к ней в сопровождении Фредерика. У этого человека было красивое, бледное лицо Магнуса; но неужели такая твердая походка могла принадлежать паралитику? Молодая женщина смотрела на него, как будто перед ней был выходец с того света, и только когда он взял ее за руку, вскричала прерывающимся голосом:

— Магнус… ты выздоровел!..

Очевидно, барон ожидал другой встречи, так как лицо его омрачилось. Он поднес маленькую ручку баронессы к своим губам и пробормотал вполголоса:

— Извини, пожалуйста, что я так испугал тебя. Мне следовало предупредить тебя о моем выздоровлении!

Тамара почувствовала упрек. Она видела нервную дрожь в его губах и хотела подыскать несколько теплых выражений, но в волнении ничего не находила.

Барон отвернулся и отдал приказания Фредерику насчет багажа. Затем, предложив руку жене, он быстро повел ее к выходу. Молодая женщина следовала за ним как во сне, и только уже в карете к ней вернулась способность говорить.

— Как было зло с твоей стороны, Магнус, скрывать от меня свое выздоровление, — нерешительным голосом сказала она, старательно избегая встретиться со взглядом мужа.

— Я боялся, что, узнав о моем выздоровлении, ты не захочешь больше вернуться ко мне, — с горечью ответил барон.

— Что ты говоришь?.. На каком основании ты мог подозревать это? — с упреком вскричала Тамара.

— Значит, я ошибся!.. Меня это очень радует…

— Конечно.

В эту минуту карета остановилась у подъезда изящной виллы, окруженной большим садом. Ожидавший лакей бросился к экипажу, чтобы помочь своим господам выйти из него.

— Его сиятельство приехал и ожидает на террасе, — доложил лакей, пока барон подавал руку своей жене.

— Хорошо, — сказал Магнус и затем, обратившись к Тамаре, прибавил:

— По всей вероятности, ты пожелаешь отдохнуть и переодеться. Позволь проводить тебя в твою комнату!

Через целый ряд роскошно убранных комнат он провел жену в изящный будуар, прилегавший к обширной спальне.

— Если тебе что-нибудь понадобится до прибытия Фанни или ты пожелаешь переодеться, то позвони: в гардеробной ожидает твоих приказаний камеристка, — сказал барон, направляясь к двери. Но молодая женщина остановила его.

— Зачем ты так торопишься уйти, Магнус? Я не понимаю твоего поведения… Ты за это время страшно изменился, — сказала она слегка дрожащим голосом.

Молодой человек остановился и устремил пронизывающий взор на Тамару.

— После я объясню тебе все. Теперь же меня ждет гость, который будет у нас завтракать. До свиданья!.. Через час я зайду за тобой.

Магнус поцеловал жену и быстро вышел из комнаты.

Смущенная и взволнованная Тамара бросилась на диван, и только приход камеристки оторвал ее от тяжелых размышлений.

— Фанни, достань мне поскорей какое-нибудь легкое платье. Теперь жарко, а барон ждет кого-то к завтраку, — рассеянно сказала она.

— В этом нет надобности, баронесса. Гертруда, вторая горничная, передала мне целую массу картонок, прибывших из Парижа. Все они наполнены летними костюмами, так что вам остается только выбрать.

— Мне некогда. Дай поскорей самый простой из них, — ответила молодая женщина, глубоко тронутая и смущенная вниманием мужа.

Фанни заканчивала одевать свою барыню, когда в комнату вошел Магнус. Молча, с озабоченным видом, повел он молодую женщину на большую террасу, выходившую в сад, где уже был накрыт стол для завтрака.

Вдруг Тамара остановилась, и яркая краска залила ее щеки. В посетителе, с волнением раскланивавшемся с ней, она узнала князя Угарина. Если бы молодая женщина взглянула в эту минуту на своего мужа, она подметила бы его испытующий взгляд, устремленный на них обоих, но голова ее была занята другим.

— Вы здесь, князь?.. Какими судьбами? — заметила Тамара, здороваясь с Угариным.

Затем, как бы испытывая жажду, она подошла к столу и налила себе стакан воды.

— Вот уж никак не ожидала встретить вас у мужа, — прибавила она с натянутой улыбкой.

— Грустный случай привел сюда Арсения, — сказал Магнус глухим голосом. — Внезапная смерть Екатерины Карповны заставила его уехать из Петербурга.

При этих словах нервная дрожь пробежала по телу молодой женщины. Бледная, как смерть, она оперлась на стол и, подняв глаза, встретилась со страстным взглядом Арсения Борисовича. Стакан выскользнул из ее дрожащей руки и с шумом разбился о каменные плиты.

При этом молчаливом признании князь и барон смертельно побледнели. Сердце Угарина, казалось, готово было выпрыгнуть из груди от радости, тогда как Магнус имел вид приговоренного к смерти. Несмотря на страшное волнение, Тамара заметила и поняла, что происходит между молодыми людьми, взгляды которых скрещивались подобно шпагам во время дуэли. Она видела также торжествующее выражение одного и отчаяние другого. Сделав над собой почти нечеловеческое усилие, она, не будучи в состоянии говорить, знаком приказала лакею подобрать осколки разбитого стакана; затем, сев за стол, машинально взяла кусок дичи. Мужчины молча последовали ее примеру. Воцарилось мертвое молчание, нарушаемое только стуком ножей и шумом шагов лакея.

Тамаре казалось, что она задыхается. Только теперь поняла она, какую вероломную ловушку приготовил Магнус, скрывая от жены свое выздоровление и устраивая неожиданную встречу с овдовевшим Угариным. И он осмелился сделать это после ее чистосердечного признания во всем, что произошло между ней и князем! Вся ее гордость возмущалась при мысли, что Магнус хотел хитростью проникнуть в самую глубину ее души. Никогда не думала она, чтобы он был способен на подобный поступок, — он, кого она знала таким слабым и страдающим и кто всегда выражал ей чувство горячей признательности за ее самоотверженность и заботы. Теперь же, исцелившись от болезни, он сделался совсем другим человеком. Молодая женщина почувствовала такой страшный прилив гнева, что едва могла сдержаться. Только один раз она взглянула на мужа, но этого было достаточно, чтобы тот, увидев ее взгляд, полный гнева и невыразимого презрения, понял, что сделал громадную ошибку.

Арсений Борисович тоже наблюдал за молодой хозяйкой. По ее смертельной бледности, нервно дрожащим рукам и мрачному враждебному взгляду князь заключил, что под супружеской кровлей кузена готовится разразиться ужасная гроза. Гордый и независимый характер Тамары делал вероятным предположение, что она сама разобьет и отбросит от себя то, что до сих пор было ей дорого. Но тем лучше! На развалинах прошлого, может быть, он создаст свое собственное счастье. Несомненно, Магнус совершил непоправимую ошибку, вызвав эту сцену и пригласив его, князя, присутствовать при приезде жены.

Само собой понятно, что все желали как можно скорей окончить этот мучительный завтрак, и только присутствие лакея удерживало их до конца. Наконец, было убрано последнее блюдо. Все поспешно встали из-за стола, и мужчины церемонно поблагодарили хозяйку дома, после чего князь немедленно уехал домой. Его сверкающий взор искал взгляда молодой женщины, но та стояла, опустив глаза, и только легким наклоном головы ответила на поклон Арсения.

«Вздор!.. Несмотря ни на что, ты все-таки моя! — думал Угарин. Ты сама себя выдала… А этот дурак — идеалист не задумается вернуть тебе свободу».

Проводив кузена, Магнус прошел в свой кабинет и послал лакея сказать баронессе, что он просит ее пожаловать к себе. Тамара с нетерпением ждала этого момента, чтобы дать, наконец, волю буре, бушевавшей в ее груди. Почти бегом пробежала она через коридор и вошла в кабинет, дверь которого Магнус тщательно за ней запер. Молодые супруги остались наедине.

Барон облокотился на бюро. Он был страшно бледен. Только вздувшиеся на лбу жилы выдавали его волнение и изобличали искусственность холодной решимости, отражавшейся на его изящном аристократическом лице.

— Нам необходимо объясниться, Тамара, — с напускным спокойствием сказал он.

— Да, — ответила молодая женщина, не владея больше собой. — Я требую объяснения странной встречи, которую ты мне приготовил… Что все это значит?

Магнус нахмурился, и мрачный огонек вспыхнул в его глазах.

— Это значит, что мне нужно было, наконец, знать, кого из нас двух ты предпочитаешь: меня или Арсения, сделавшегося снова свободным. С этой минуты у меня нет больше сомнений! Лестное для меня впечатление, произведенное на тебя моим выздоровлением, и сцена на террасе красноречивее всяких слов доказывают твою любовь к князю. Ну что же!.. Твоя роль сиделки кончена, и я возвращу тебе свободу… Различие религий облегчит нам развод. Через несколько дней я уеду в Петербург и начну процесс… Понятно, что вину я беру на себя.

Как будто окаменев, с широко раскрытыми глазами, Тамара выслушала эти слова. С минуту ей казалось, что она упадет, но страшная гордость и негодование поддержали ее силы.

— По какому праву ты позволяешь себе все эти оскорбления и позорные обвинения? — вскричала она, задыхаясь, вне себя от гнева. — По какому праву хочешь ты бросить бесчестье в лицо женщины, от которой желаешь избавиться? Что скажет свет о разводе на другой день после выздоровления мужа?.. Ты говоришь, что примешь вину на себя? Вероятно, ты насмехаешься надо мной, разыгрывая такое великодушие, так как я ни в чем не виновата. Только ты жестоко ошибаешься; я не позволю забросать грязью мою честь!.. Я не допущу, чтобы меня выбрасывали за дверь, как негодную вещь!.. Я требую, слышишь ли, требую…

Тамара сделала шаг к нему.

— …чтобы еще год мы жили вместе, по крайней мере, для глаз общества. Следующей весной ты будешь свободен ехать, куда тебе угодно. Я это говорю не с целью стеснить твою свободу: развлекайся как угодно и старайся наверстать потерянное время. С этой минуты я не могу больше быть твоей женой!.. Знай, что я никогда не выйду замуж за князя Угарина… Твое же поведение относительно меня непростительно!

Голос ее оборвался. Слезы душили ее, и, дрожа всем телом, она облокотилась на кресло. Магнус покраснел; со странным выражением смотрел он на взволнованное лицо молодой женщины.

— Успокойся, Тамара, — сказал он, подходя к ней и сжимая ее руки. — Я далек от мысли оскорблять тебя. Я желаю только твоего счастья, хотя, может быть, в минуты раздражения и вел себя неправильно. Ты любишь Арсения, хотя и отрицаешь это. Во мне же ты любила только больного паралитика.

Страшная горечь звучала в его голосе.

Тамара с силой вырвала у него свои руки.

— Доказательства! Доказательства! — вскричала она, дрожа всем телом. — Ты не можешь ничего доказать из того, что говорил сейчас, так как я ни в чем не изменила своему долгу. Я всегда была безупречно верна тебе!.. Ни один мужчина не видел от меня вызывающего взгляда или ободряющего слова… Но тебе просто хотелось унизить меня перед князем. Человек, который действительно любит и приносит в жертву свою любовь, никогда не делает этого публично. Он доверяет чести женщины и может заподозрить ее, самое большее, в сердечной слабости, но никак не в неверности.

— Ты совершенно ложно истолковываешь мои намерения, Тамара! Я никогда не подозревал тебя в неверности, но знал твою страшную гордость, знал, что ты скорее умрешь, чем признаешься в любви к другому. Чтобы узнать истину, я должен был поразить тебя неожиданностью.

— Ты хотел узнать… а позволь тебя спросить, по какому праву? Мои тайные мысли принадлежат исключительно мне, и никто не имеет права рыться в моей душе. А ты — ты обращаешься со мной, как с развратной женщиной, с которой надо сорвать маску. О, конечно, я заслужила такое оскорбление, потому что верила в тебя, потому что смотрела на тебя как самого честного и благородного человека! Я ехала к тебе, твердо решив остаться верной и преданной женой… Но все напрасно! Ты достойный продукт того общества, которое воспитало тебя и среди которого ты жил, пока не случилось несчастье. Выздоровев, ты сделался неспособным понимать даже честность! Неужели ты думаешь, что, если бы я хотела изменить тебе, я стала бы дожидаться твоего выздоровления?

Магнус глубоко вздохнул и опустил голову. Он понял, что в данный момент Тамара ослеплена гневом и ему нечего рассчитывать на ее прежнюю снисходительность.

— Оставим этот разговор, и пусть все будет по-твоему. Пока, в глазах общества, мы останемся в прежних отношениях, а будущей весной решим, как нам дальше поступить. Но, — прибавил он серьезно, — позволь мне заметить тебе, Тамара, что твоя чрезмерная гордость — гордость, из которой ты сделала себе кумира, — всегда будет мешать твоему счастью, так как ты приносишь ей в жертву все другие чувства. Из гордости ты отрицаешь свою любовь к Арсению, который, очень может быть, сделается даже ненавистным тебе, так как был свидетелем твоей слабости. Если бы ты меня любила, ты поняла бы меня и не сочла за оскорбление желание дать тебе свободу. Пока ты не принесешь свою гордость в жертву истинной любви, способной все перенести и простить, ты никогда не будешь счастлива!..

Не ответив ни слова, молодая женщина повернулась к нему спиной и выбежала на террасу. Голова у нее кружилась, и страшная жажда сушила губы… Магнус, машинально следовавший за ней, видел, как она схватила стакан и налила воды из графина, стоявшего во льду. С быстротой молнии он подскочил к ней и схватил за руку. Вне себя от гнева молодая женщина пыталась вырвать у него стакан.

— Что значит это новое насилие?.. По какому праву ты мешаешь мне?.. Ты потерял всякое нравственное право на меня, а что делает постороннее лицо — тебя не касается!

Магнус отнял у нее стакан и вылил воду в сад.

— Ты ошибаешься, — сказал он спокойно и решительно, смотря в пылающие глаза Тамары, — пока ты живешь под моей кровлей и носишь мое имя, я не позволю тебе безумствовать. Я считаю себя ответственным за тебя перед Богом! Кроме того, ты забываешь, что развод зависит от моего согласия… Перед законом и перед людьми ты обязана мне повиноваться!

— А! Я сейчас же тебе докажу, как я повинуюсь твоим приказаниям, — гневно возразила молодая женщина, нервно теребя кружева своей косынки. — Сегодня же я отправляюсь в Стокгольм. Посмотрим, как ты запретишь мне это!..

При виде этой детской вспышки беглая улыбка скользнула по губам барона, хотя его и сильно беспокоило страшное возбуждение Тамары.

— Ты отправишься только в свою комнату, чтобы успокоиться и отдохнуть, так как в настоящую минуту неспособна здраво рассуждать, — сказал он. — Ты ли это, Тамара?

Молодая женщина ничего не ответила. Силы ее оставляли, она дышала с трудом, и темное облако застилало глаза. Колеблющимися шагами направилась она в свою комнату.

Магнус проводил ее боязливым взглядом; затем, бросившись в кресло, он схватился обеими руками за голову. В его душе тоже бушевала страшная буря. Долго сдерживаемая страсть к Тамаре, подобно гиганту, все более и более овладевала им со времени выздоровления. Это странное и чудное создание должно принадлежать ему всем своим существом. Он готов скорее совсем отказаться от нее, чем допустить, чтобы хоть одна мысль ее принадлежала другому. А между тем, несмотря на все происшедшее, он с облегчением вздохнул, вспомнив, что развод отложен на год. Кто знает! Может быть, в такой длинный промежуток времени ему удастся снова овладеть счастьем! Ведь гнев Тамары не вечен.

Вбежавшая в комнату Фанни прервала нить его размышлений.

— Господин барон, идите скорей к барыне! — вскричала взволнованная камеристка. — Она как мертвая лежит на кушетке: ничего не слышит и не двигается.

Молодой человек вскочил с кресла и поспешно бросился в комнату жены. Баронесса лежала в обмороке. Ее нежная натура не выдержала грозы, и силы ее оставили.

— Надо уложить в кровать баронессу… живей, Фанни! Приготовьте постель, — сказал он, растирая ароматическим уксусом виски и руки Тамары; затем, подняв ее как перышко, он перенес жену на кровать.

— Разденьте ее, пока я схожу за успокоительными каплями.

Минуту спустя он вернулся с лекарством, которое принимал, когда страдал нервными припадками.

Молодая женщина со смертельно бледным лицом лежала в постели. Шелковистые волосы ее были распущены, неподвижные руки покоились на одеяле.

С первого же взгляда, несмотря на закрытые глаза, Магнус заметил, что Тамара пришла в себя. Никогда еще не казалась она ему такой прекрасной, и сердце его сильно билось, когда, наклонившись к ней, он нежно прошептал: «Тамара»! Ресницы молодой женщины дрогнули, но веки оставались закрытыми.

— Полно! Не упрямься, друг мой!.. Прими это лекарство! — сказал молодой человек, приподнимая голову жены и поднося к ее губам ложку.

Она открыла глаза и выпила подносимое лекарство, но взгляд ее, скользнувший по фигуре Магнуса, был мрачен и жесток. Опустившись снова на подушки, она повернулась лицом к стене.

Немного погодя Тамара заснула. Слабость, вызванная безумным раздражением, была настолько сильна, что молодая женщина проспала до позднего утра следующего дня.

Проснувшись, она почувствовала себя страшно утомленной и совершенно разбитой. Молодая женщина надела легкий пеньюар и села на кушетку, приказав Фанни спустить синие шелковые занавески. Мягкий и приятный для глаз свет разлился по комнате.

— Не пускай ко мне никого, Фанни, — сказала она, удобно располагаясь на подушках.

— А если пожелает войти господин барон? Со вчерашнего дня он приходил раз пять или шесть, — сказала в замешательстве молодая девушка. Она догадывалась, что что-то особенное произошло между ее господами.

— Ты извинишься за меня перед Магнусом Оскаровичем. Я страдаю мигренью, и мне необходим покой.

Оставшись одна, Тамара закрыла глаза и стала перебирать в уме все происшедшее. Сначала она почувствовала острую боль в сердце. Снова покой был нарушен, и перед ней восставало неизвестное будущее. В продолжение долгих месяцев она осуждена была на совместную жизнь с человеком, потерявшим для нее всякое значение. Затем ею овладела сильная досада, и при воспоминании о вчерашней сцене кровь бросилась в голову. Как могла она допустить, чтобы у нее вырвали признание в том, в чем она никогда не признавалась самой себе!

Образ Угарина возбуждал в ней одно отвращение. Перенесенное в его присутствии унижение, казалось, радикально излечило ее от болезненных грез, в которых обвинял ее Магнус.

Действительно, в жизни Тамары главную роль всегда играла гордость. Она служила ей щитом в дни несчастья, помогла вычеркнуть из сердца презренного жениха и оградила от увлечений, когда она стала богата. Разочарованная в слишком юном возрасте, эта гордая и чувствительная душа замкнулась сама в себе, смотря с недоверием и насмешкой на окружающих ее людей.

Эта юная головка, обремененная знанием, создала себе совсем особый мир. Она беспощадно осуждала ошибки и слабости других, подмечаемые ее критическим взглядом. Ни один из знакомых мужчин не приближался к созданному ею идеалу. Один Магнус мог равняться с ней своей ученостью и развитым умом, но как мужчина он не играл в ее жизни никакой роли. Изучая характеры людей посторонних, она не обращала внимания на характер мужа. Для нее он был просто добрым, умным и любящим человеком, с которым она охотно разговаривала и работала. Это был ее взрослый ребенок, которого она всячески баловала, и его страстная признательность была ей приятна.

Она полюбила свою тихую, спокойную жизнь, не возмущаемую никакими сильными волнениями. Ее забавляли тщетные усилия мужчин, старавшихся покорить ее сердце. Молодую женщину нисколько не тревожила тайная борьба с Арсением Борисовичем, и до последней сцены между ними она с улыбкой на губах вела эту раскованную игру на глазах Магнуса, нисколько не подозревая, что тот страшно ревнует ее. Вдруг, в один прекрасный день, характер его показался в совсем новом свете. Она сразу была оторвана от прошлой жизни и поставлена лицом к лицу с совершенно неожиданно овдовевшим Угариным! И всю эту бурю вызвал тот, кто должен был относиться к ней со слепым обожанием! О, как она была зла на него! Вся душа возмущалась при одном воспоминании о нем.

На следующий день, одевшись к обеду, Тамара вышла на террасу. Лицо ее было бледно, но держалась она совершенно спокойно. Молодая женщина решила заявить Магнусу, что хочет уехать из Эмса, где вынуждена встречаться с князем Угариным, что было в высшей степени неприятно. Кроме того, его вид был ей ненавистен, а она не желала притворяться по-прежнему расположенной к мужу, посвящать же Арсения Борисовича в свои семейные дела она находила лишним.

Счастливый снова видеть Тамару, Магнус быстро подошел к ней и поцеловал руку, но, встретив ледяной взгляд молодой женщины, понял, что она больше, чем когда-нибудь, настроена к нему враждебно.

После обеда, прежде чем выйти в свою комнату, Тамара остановилась перед бароном и сказала ему высокомерно равнодушным тоном:

— Я хотела предложить вам покинуть Эмс, если вас ничего здесь не удерживает, и провести остаток лета в Финляндии. Живя в этом шумном городе, мы неизбежно будем встречаться с людьми, вид которых не может быть приятен ни мне, ни вам.

— Меня здесь ничего не удерживает, и твое желание предупреждает мое. Но к чему этот тон и враждебный взгляд, Тамара? Перед людьми мы не можем изменять наших обычных отношений… Я надеюсь, что, успокоившись, ты сделаешься справедливей и сговорчивей.

Натянутая улыбка появилась на губах Тамары.

— Кажется, я и так очень сговорчива, подчиняясь всем вашим решениям. Что же касается тона, то мне трудно иметь другой. Наши отношения только и могут быть такими, какие должны существовать между людьми хорошего общества, которые вынуждены обстоятельствами жить вместе в течение некоторого времени. Когда утеряны доверие и уважение, остается одна простая вежливость. Но ты прав, нам необходимо сохранить кажущееся согласие. Итак, прошу тебя, назначь день отъезда, чтобы я могла своевременно приготовиться.

Злорадное чувство наполнило сердце Тамары при виде смертельной бледности, покрывшей лицо барона. Когда он, не отвечая ничего, повернулся к ней спиной, молодая женщина улыбнулась и ушла в свою комнату. В тот же день за вечерним чаем Магнус отрывисто сказал ей:

— Я решил ехать в воскресенье вечером.

— Я позабочусь, чтобы к этому времени все было в порядке, — ответила с насмешкой Тамара.

В назначенный день Лилиенштерны уехали в Россию. Со времени последней сцены Магнус тоже замкнулся в себе. В таких враждебных отношениях они прибыли в Финляндию и поселились в своем имении, где провели столько тихих и счастливых дней и где все было полно для них дорогих воспоминаний. Теперь же началась совершенно иная жизнь. Супруги тщательно избегали друг друга. Часы, прежде наполняемые оживленной беседой, теперь тянулись мучительно долго. Так как Магнус деятельно принялся за управление имением, Тамара большую часть времени была предоставлена самой себе.

Молодая женщина пыталась заняться чтением и живописью, но скука и рассеянность мешали ей предаться любимым занятиям. Неизбежный скандальный процесс в будущем беспокоил ее и угнетающе действовал на сердце. Гнев овладевал ею при мысли, что один Магнус виноват во всем, вызвав своей неуместной ревностью такие неприятности. А между тем, несмотря на свою злобу, молодая женщина не переставала с большим вниманием наблюдать за мужем. Все в нем было для нее ново: и его твердая, уверенная походка, и румянец, сменивший болезненную бледность лица, и властное спокойствие, с каким он взял на себя дела, которые раньше по болезни должен был передать Тамаре. С необыкновенным интересом, в котором она сама себе не отдавала отчета, Тамара ежедневно следила из окна своего будуара, как Магнус садился на лошадь, чтобы осматривать свои поля. Всякий раз она спрашивала себя, неужели этот человек, с такой силой и ловкостью управлявший кровным арабским конем, и есть тот самый слабый и беспомощный паралитик, которого она раньше знала? Тамара сама страстно любила верховую езду и была прекрасной наездницей. Тем не менее она, под влиянием дурного расположения духа, отказалась от предложенной Магнусом прогулки верхом; тот больше не повторял своего предложения. Кататься же одна она не решалась.

Под влиянием всех этих впечатлений молодая женщина в первый раз в жизни поняла, что можно тяготиться собственным домом и искать в обществе посторонних людей развлечений и забвения пустоты домашнего очага. Обстоятельства благоприятствовали новому желанию Тамары. Чудесное исцеление барона произвело большое впечатление в окрестности. Все соседи-помещики явились поздравить молодого человека и наперебой приглашали к себе, чтобы достойно отпраздновать его воскресение, как говорили они шутя.

К великому изумлению барона, Тамара, даже не советуясь с ним, приняла все приглашения. Насколько прежде она старалась всячески уклоняться от общества и избегала шумных сборищ, настолько теперь сама искала их. Она неутомимо посещала соседей и принимала их у себя, заставляя мужа разыгрывать роль радушного хозяина.

Магнус понял настроение молодой женщины и в душе страшно страдал, но ничем не выдавал перед женой своих чувств, относясь к прекрасной капризнице с невозмутимым добродушием. Эти частые собрания доставили скоро Тамаре новое развлечение: она стала замечать успехи мужа в обществе как изящного и ловкого кавалера.

Красивый и молодой человек не мог не привлечь к себе внимания женщин, большая часть которых весьма легко смотрела на любовную интригу. Кроме того, в обществе носился смелый слух о серьезной размолвке между бароном и его женой, и предусмотрительные маменьки и дамы начали уже действовать по-своему ввиду возможного развода. В особенности одна красивая и умная вдова с вызывающим видом энергично атаковала Магнуса, так что тот, несмотря на всю свою сдержанность, никак не мог избавиться от ее преследований.

Заметив в первый раз кокетство вдовы с бароном, Тамара покраснела от гнева. Ее даже возмущала улыбка, с какой тот принимал вызывающую любезность красавицы.

— Конечно, это меня не касается, и через несколько месяцев он может заводить себе сколько угодно любовниц, — старалась она успокоить себя. — Но, во всяком случае, пока развод еще не состоялся, ему следовало бы дать понять этой бессовестной женщине, что он все-таки человек женатый.

Тамара не отдавала себе отчета в волновавших ее чувствах, но, тем не менее, возненавидела красивую вдову и приказала не принимать ее. От Магнуса, внимательно наблюдавшего за женой, не укрылось ее душевное состояние, и надежда снова оживила его сердце. Так как молодая женщина продолжала интересоваться им, то счастье могло возродиться снова благодаря могучим корням, созданным годами любви, доверия и привычки.

В это время приехала в свое имение Нина Александровна и тотчас же нанесла визит Тамаре. Та поспешно осведомилась о князе.

— Он здесь, со мной, — ответила княгиня, быстро меняя тему разговора.

Несколько дней спустя Нина Александровна снова приехала, на этот раз в сопровождении гусарского офицера, которого баронесса видела в ее ложе, и пригласила Лилиенштернов на большой фестиваль, даваемый ею с целью отпраздновать свой переезд в деревню.

В прежнее время Тамара отказалась бы, тем более что ее шокировало присутствие офицера, роль которого она угадывала. Но в настоящем расположении духа она приняла приглашение и в назначенный день отправилась к Нине.

Был конец июля. Начинало уже темнеть, когда Тамара в сопровождении мужа подъехала к имению Нины Александровны и с любопытством любовалась волшебным видом ярко иллюминированных дома и сада. Приглашенных была масса, так как, кроме соседей по имению, приехало еще многочисленное общество из Петербурга.

Нина была в роскошном туалете и принимала гостей, в чем ей деятельно помогал неразлучный гусар. Она была необыкновенно весела и без устали танцевала. Тамара тоже много танцевала, но, утомленная шумом и толкотней, воспользовалась минутой перерыва и углубилась в уединенную аллею. Эта аллея тоже выходила к дому, только с противоположной стороны. Дом был выстроен в виде подковы. Перед главным его фасадом раскинулась обширная площадка, превращенная в данную минуту в бальную залу.

Медленно подвигаясь вперед, молодая женщина прошла часть дома, погруженного во мрак. Луна слабо освещала песок дорожки и темные группы деревьев парка. Вдруг баронесса вздрогнула и остановилась: ей показалось, что раздался чей-то сдавленный стон. Минуту спустя тот же звук повторился… Перепуганная Тамара боязливо оглянулась кругом: перед ней возвышалась маленькая терраска, обсаженная кустами. Молодая женщина собиралась уже бежать, как вдруг с террасы спрыгнула какая-то темная тень и с жалобным воем поползла к ней. С глубоким изумлением узнала Тамара в этой тени Трезора, любимую собаку князя Флуреско. Она нагнулась и стала ласкать ее. Животное радостно залаяло и лизнуло ее руку; затем, схватив зубами ее платье, стало тащить баронессу к террасе.

В эту минуту послышался новый стон, и молодая женщина, отбросив всякие колебания, быстро взбежала на крыльцо. Очевидно, там кто-то страдал, и, может быть, ей удастся облегчить эти страдания.

Сквозь широко раскрытую стеклянную дверь она вошла в большую комнату, слабо освещенную светом, проникавшим снаружи. В этом полумраке она заметила в глубине комнаты кровать, на которой лежало какое-то человеческое существо, черты лица которого она не могла различить.

— Пить!.. — прошептал чей-то глухой голос.

Баронесса поспешно бросилась к столу, стоявшему у окна, поспешно зажгла свечу, при свете которой увидела графин с водой, стакан и бутылку вина, направилась к кровати, но вдруг вздрогнула и остановилась: в лежащем больном она узнала страшно исхудавшего и бледного, как смерть, князя Флуреско. Больной тоже устремил свой лихорадочный взор на женщину, одетую в белое платье и убранную цветами. По-видимому, он не узнавал ее.

Дрожа как в лихорадке, Тамара подошла к кровати и, приподняв голову умирающего, поднесла стакан к его пересохшим губам.

— Кто вы? Побудьте со мной… Я боюсь оставаться один… — прошептал больной, сделав несколько глотков.

Молодая женщина назвала себя.

— Конечно, вы не можете быть один. Я сейчас позову кого-нибудь, — прибавила она.

Тамара боялась сама оставаться наедине с умирающим.

— О! Я уже с утра лежу один… все люди где-то заняты… Но вы останетесь здесь!.. Я не хочу, чтобы и вы бросили меня!..

С этими словами он уцепился слабой рукой за руку Тамары.

— Не покидайте меня!.. Я умираю… я боюсь смерти!.. — бормотал князь с такой мольбой в голосе, что сердце Тамары переполнилось жалостью и сочувствием.

Решив не оставлять этого несчастного, покинутого всеми больного, она сняла перчатки и вытерла своим платком влажный лоб князя. Затем, наклонившись к умирающему, она нежно прошептала ему, как бы говоря с больным ребенком.

— Не отчаивайтесь, князь! Если люди злы и бессердечны, то Господь никогда не оставляет нас.

— Ах! Я заслужил Его гнев и боюсь Его правосудия, — прошептал умирающий.

Так как Флуреско не выпускал ее руки, Тамара придвинула стул и села около него.

— Смерть тела есть возрождение души к новой жизни. Молитесь и надейтесь! Вы готовитесь предстать не перед неумолимым судьей, а перед милосердным Отцом! По своему бесконечному милосердию Он простит вам ваши ошибки как следствие увлечения дурными примерами. Он знает, что вы выросли в атмосфере порока, губящей душу и тело.

Более спокойное выражение разлилось по искаженному лицу князя. Этот ободряющий голос, исходивший из великодушного и невинного сердца, благотворно действовал на душу больного. В эту минуту оркестр снова заиграл, и звуки веселого танца отчетливо донеслись до слуха умирающего. Он вздрогнул на своей кровати.

— А!.. Опять эта дьявольская музыка, — прошептал он. — Будь ты проклята, Нина!.. Будь проклята!..

Тамара сильно побледнела. Этот бальный шум, возмущавший агонию князя, должен был поднимать целый ад в душе несчастного, умиравшего на руках посторонней женщины, тогда как его бессердечная жена, клявшаяся перед Богом делить с ним и горе, и радость, танцевала в объятиях своего любовника. О, если Флуреско раньше и грешил, то теперь он страшно за это наказан!

Несмотря на ужас, сжимавший ее собственное сердце, Тамара наклонилась к умирающему и положила свою свободную руку на его лоб.

— Без проклятий, Эмилий Феликсович! В этот торжественный час старайтесь примириться со всеми. Вспомните слова Спасителя: «Прощайте врагам вашим, если хотите, чтобы и вам простились грехи ваши».

Странное выражение появилось на лице Флуреско.

— Помолитесь за меня, — прошептал он, стараясь похолодевшей рукой поднести ее руку к своим губам.

— Нет, давайте лучше вместе молиться, — сказала Тамара и начала отчетливо, со слезами в голосе, читать чудную молитву: — Отче наш, иже еси на небесах…

Князь закрыл глаза, и только слабое дрожание пальцев показывало, что он еще жил. Как бы понимая торжественность минуты, собака положила свою умную голову на одеяло и не сводила глаз со своего хозяина.

Взглянув случайно на Трезора, Тамара заметила на его глазах слезы. Насколько это презираемое человеком животное было выше женщины, которая не могла сдержать своих скотских страстей!

Дрожа от страха и жалости, баронесса склонилась над кроватью, и горячая слеза скатилась на руку князя.

Умирающий открыл глаза и с невыразимой признательностью посмотрел на Тамару.

— Благодарю… Берегите собаку… Завещаю ее вам… Она ненавидит ее… — прошептал он едва слышным голосом.

— Обещаю вам беречь Трезора, — сказала баронесса, не сводя глаз с лица умирающего.

Вдруг конвульсивная дрожь пробежала по телу князя, грудь его высоко поднялась, глаза закрылись. Тамара вздрогнула, на лбу ее выступили капли холодного пота. Казалось, она почувствовала ледяное веяние смерти, и ею овладел сверхъестественный ужас. Освободив свои пальцы из холодной руки умершего, баронесса осенила себя крестным знамением; затем, взяв собаку за ошейник, она увела ее с собой. Сначала умное животное упиралось, но потом покорно пошло за ней.

Быстрыми шагами сошла Тамара с террасы и направилась к главному фасаду. Оркестр гремел, наполняя сердце молодой женщины ужасом и отвращением. Неужели молния не поразит преступную жену и голос свыше не сказал ей слово осуждения? Во всяком случае, Тамара решила, не щадя хозяйку дома, положить конец этому отвратительному празднику. Испытанные ею волнения раздражали ее впечатлительную натуру.

Дойдя до освещенной фонарями площадки, молодая женщина свернула в боковую аллею и прошла прямо к эстраде для музыкантов. Остановившись перед капельмейстером, она подняла руку и громко крикнула:

— Перестаньте играть!.. Князь Флуреско скончался!

Изумленный капельмейстер остановился — и музыка внезапно умолкла.

Многочисленные пары, с увлечением кружившиеся в вальсе, тоже остановились, как по мановению волшебного жезла, и все головы с любопытством обернулись к Тамаре, быстро приближавшейся в сопровождении собаки к танцующим. Видя, что все бросились к ней навстречу, молодая женщина остановилась; она была бледна, как смерть.

— Боже мой, баронесса! Что случилось? У вас страшно расстроенный вид, — сказал старый генерал, первым подойдя к Тамаре. За ним шла Нина под руку с гусаром.

— Хозяин этого дома, князь Флуреско, сейчас скончался в моем присутствии, пока жена его танцевала здесь. Музыка смущала его последние минуты! — отвечала Тамара своим звонким, металлическим голосом.

— Где он умер?.. Как вы это узнали?.. — раздались со всех сторон взволнованные голоса.

— Там, в самом отдаленном месте дома, — сказала она, указывая на аллею, огибавшую дом. — Привлеченная стонами, я вошла в комнату, где умирал одинокий, покинутый всеми человек… Около него никого не было!..

Пылающим взором окинула Тамара Нину, которая с бледным и расстроенным лицом слушала жесткое обвинение, бросаемое ей на глазах всего общества.

Не обращая внимания на воцарившуюся тишину и всеобщее оцепенение, Тамара отвернулась от толпы гостей. Заметив Магнуса, давно уже искавшего ее, молодая женщина быстро подошла к нему и взяла под руку. Глаза их встретились, и в первый раз со времени их ссоры выражение страстной любви сверкнуло во взоре молодого человека.

— Уедем! — прошептала Тамара, прижимаясь к мужу. — Возьми Трезора; он завещал его мне.

Магнус набросил на плечи молодой женщины накидку, позвал собаку — и пять минут спустя они ехали в коляске домой.

— Слава Богу! Наконец-то мы выбрались из этого отвратительного дома, — сказала молодая женщина, вздохнув с облегчением.

— Расскажи мне подробности трагической смерти Флуреско, — сказал Магнус.

— Изволь, — ответила Тамара.

И она подробно описала грустную картину, только что виденную ею у Флуреско.

Оба погрузились в грустные и серьезные мысли. Они думали о результатах, к которым приводят забвение всяких нравственных принципов и вечная погоня за светскими развлечениями.

Нина была не единственным примером. Во всех слоях общества у нее были тысячи последовательниц, подобно ей смотревших на брак как на средство приобрести полную свободу. Очертя голову, они связывали свою жизнь с жизнью первого встречного и, увлеченные вихрем беспорядочной жизни, разбивали счастье своего, так легкомысленно выбранного, мужа или погибали сами под железной рукой домашнего тирана. В глубоком молчании вернулись Лилиенштерны домой. Когда они собирались разойтись по своим комнатам и Магнус, с каким-то особенным выражением во взоре, поцеловал ее руку, Тамара покраснела и опустила голову.

В продолжение нескольких дней воспоминание о виденной ею мрачной сцене тяжелым кошмаром преследовало молодую женщину, лишая ее сна и делая слабой и нервной. Получив приглашение Нины, она отказалась присутствовать на похоронах Флуреско, но Магнус счел своей обязанностью отдать последний долг несчастному молодому человеку. Он уехал в Петербург с тем же поездом, с которым увозили тело покойного, и проводил гроб князя на кладбище Александро-Невского монастыря.

— Ну что? Хватило у Нины дерзости идти за гробом мужа? — спросила Тамара Магнуса, когда он вернулся из Петербурга.

Барон улыбнулся.

— Конечно. Она вся была закутана в черный креп и даже падала несколько раз в обморок от горя. По-видимому, Нина считает, что великолепными похоронами она загладила всю свою вину перед покойным. И действительно, Нина была настолько же щедра к умирающему, насколько скупа к живому.

— И ей не стыдно было людей? Вероятно, чуть не все общество присутствовало на похоронах князя.

Магнус молча ходил по комнате. Затем, остановившись перед Тамарой, он сказал с горькой иронией:

— Зачем ей краснеть, когда все участвовавшие на балу собрались на кладбище и выражали сочувствие бедной вдове, понесшей такую ужасную потерю? Неужели ты настолько забыла свое прошлое, что уже не понимаешь, какое влияние на людей имеет золотой телец? Неужели ты думаешь, что пример Флуреско остановит кого-нибудь из этих людей, смотрящих на Нину как на средство приобрести богатство? Никогда. Каждый из них думает в своем ослеплении, что он тверже и энергичнее бедного Эмилия и сумеет подчинить себе такую женщину. В конце концов всех их ожидает та же участь, и они, рано или поздно, погибнут подобно князю Флуреско. Ах! Тысячу раз счастливы те, кто может жить вдали от этих гадостей!

— Ты прав! — прошептала молодая женщина, опуская голову.

С этого дня взаимные отношения между супругами стали менее натянуты. Так как Тамара снова начала испытывать отвращение к обществу и его шумным празднествам, Магнус старался восстановить прежние дружеские отношения. Снова начались совместные чтения, ученые споры и работа вдвоем в ателье. Молодая женщина теперь часто сопровождала мужа в его поездках верхом по полям и лесам. Точно по какому-то волшебству скука Тамары исчезла. Так как молодые люди не покидали нейтральной почвы, тщательно избегая касаться жгучих вопросов, баронесса по временам забывала о предстоящем разводе, хотя в их взаимоотношениях, помимо воли, звучала какая-то фальшивая нота.

Будущее, полное бурь, повисло над головами Лилиенштернов. Тамара часто чувствовала себя стесненной и, встречая неожиданно любящий и печальный взгляд мужа, краснела и волновалась. Несмотря на происшедшую ссору, глубокая симпатия, основанная на привычке и взаимном уважении, заставила ее снисходительнее смотреть на проступок Магнуса. При мысли о разводе сердце ее болезненно сжималось. Как он был добр, честен и великодушен, за исключением одного раза, когда им овладело какое-то безумие. Полученное в это время письмо от баронессы Рабен еще более склонило ее на сторону мужа. Проживавшая в Ницце баронесса писала, что встретила князя Угарина, который всюду показывался в обществе одной венгерки, хорошо известной в свете под именем красавицы Илоны. Эту особу, заставлявшую его предаваться игре, князь возил по всей Италии, тратя громадные суммы. Это письмо произвело на Тамару тяжелое впечатление и оскорбило ее гордость. Несмотря на зародившуюся в Арсении надежду, он не мог совладать с собой и с достоинством ожидать, чем кончится дело с Магнусом. Пылкая страсть не помешала ему публично ухаживать за куртизанкой, проматывая деньги. Гнев и презрение наполнили сердце Тамары. Развод показался ей ненавистным, и она даже поймала себя на мысли, что Магнус должен был бы попросить у нее прощения за свое недостойное поведение.

В таком положении были дела, когда Лилиенштерны в конце сентября переехали в Петербург. Тамара много выезжала. Несмотря на тяжелое состояние души, она по-прежнему чувствовала себя хорошо только дома. Вскоре после переезда в Петербург молодую женщину навестила Надя. Холодный прием баронессы не обескуражил Кулибину. Сначала горькие слезы и, по-видимому, искреннее раскаяние в своем поступке, а затем ряд хитростей смягчили, наконец, Тамару и пробудили в ней жалость к легкомысленной подруге. Когда первый лед был сломан, Надя быстро овладела положением и стала выкладывать молодой женщине новости, собранные ей летом. Главную роль в этих новостях играли Наташа и Пфауенберг. Кулибина нанимала дачу в соседстве с вдовой Поленова, и подруги часто виделись. Столь же частым гостем Поленовой был Пфауенберг. Надя уверяла, что он усиленно ухаживал за Наташей, и та открыто оказывала ему предпочтение перед другими, так что все единогласно утверждали, что по окончании траура они обязательно обвенчаются. Но в последнее время выступил на сцену неожиданный соперник в лице какого-то немецкого барона — высокого и коренастого кавалерийского офицера, положительно затмившего своей особой маленького Этеля Францевича. Посмеявшись над новой неудачей неутомимого искателя богатого приданого, Надя объявила, что медиумическая популярность Пфауенберга все возрастала и к лаврам медиума он присоединил еще славу мага. Сам Калхас посвящал своего ученика во все тайны магии и даже написал для него какой-то особенный трактат. По словам Пфауенберга, это произведение по своей эрудиции превосходит все опыты Элифаса Леви и Фабра д’Оливэ и сделает из него такого могущественного мага, перед которым сам Аполлониус де-Тиан ничто.

Тамара от души посмеялась над этим хвастовством. Она не подозревала, что болтовня Нади основана на истине. Неподражаемый Этель Францевич действительно погрузился в изучение оккультных наук. Могущество черной магии привлекало злопамятного и завистливого человека, который никогда не решился бы открыто отомстить за обиду, но охотно уничтожил бы тайно того, что не нравится или стесняет его. Поэтому он усердно занялся изучением магии. С неменьшим уважением относился он и к гипнотизму. Предательская сила, предающая душу другого во власть более сильного волей человека, сделалась целью его стремлений. С этим намерением он стал настойчиво развивать свою волю по методе, указанной в книгах, трактующих об оккультизме, и начал постоянно употреблять чудесную траву, предписанную ему Калхасом. Это необыкновенное средство должно было развить в нем все таинственные силы, присущие человеческой душе.

Пфауенберг рассчитывал воспользоваться этими могущественными средствами, чтобы привести, наконец, в исполнение давно лелеянный им проект — вступить в брак с богатой невестой. До сих пор из-за роковых случайностей ему никак не удавалось осуществить своих матримониальных намерений: или невеста отказывалась от предлагаемого им счастья, или он сам отказывался от брака, не находя в своей избраннице тех совершенств, которых требовал от жены. Теперь обстоятельства изменились и выбор зависел исключительно от него. Не был ли он великим магом, способным воздействовать на всякого своей волей и продиктовать нужный ему ответ?

Его выбор пал на Наташу Поленову, состояние которой значительно увеличилось неожиданным наследством, полученным от тетки. По здравому размышлению он решил, что великолепная дача в Петергофе, большое имение в Полтавской губернии, хороший дом в Петербурге могут вполне доставить нужный ему комфорт.

На этом основании Пфауенберг с большим сочувствием старался поддержать этот надломленный цветок. Все шло как нельзя лучше, как вдруг на сцену выступил какой-то барон, старавшийся устранить Этеля Францевича и желавший сам утешить неутешную.

Страшный гнев овладел Пфауенбергом, но это обстоятельство отнюдь не обескуражило его. Он решил только, что настало время воспользоваться таинственными силами для победы над соперником.

Однажды вечером, зная, что Наташа сидит дома одна, он заперся в своем кабинете и приготовился к великому опыту. Для увеличения своей энергии он прежде всего сделал себе впрыскивание виталином, а затем выпил две чашки herbae Damiani. Теплота разлилась по его телу, и яркий румянец выступил на лице. Почувствовав прилив неотразимой силы воли, он написал на листке бумаги предложение Поленовой. Положив затем руку на открытое письмо, он стал его гипнотизировать, вкладывая в каждое слово всю свою волю. Когда все было кончено, он запечатал письмо и приказал отнести его к Поленовой. Затем Пфауенберг взял другой лист почтовой бумаги и, произнеся каждое слово вслух, написал следующее: «Можете ли вы сомневаться в моей любви? С радостью принимаю ваше предложение и буду счастлива назваться вашей женой. Наташа».

Эту записку он гипнотизировал с еще большей тщательностью. Этель Францевич старался вызвать в своем уме образ молодой женщины и внушить ей желаемый ответ.

С крупными каплями пота на лбу Пфауенберг в изнеможении откинулся в кресло, но эта слабость была минутной. Он быстро выпрямился и выпил еще чашку herbae Damiani. Самое главное было впереди! Нужно было раздвоиться и послать свое духовное «я» следить за исполнением своей воли. Устроившись поудобнее в кресле, он сосредоточился, устремив, подобно факирам, глаза на кончик своего носа. Мало-помалу смертельная бледность разлилась по его лицу, члены выпрямились и все тело неподвижно застыло.

Наташа сидела одна в кабинете. Она читала, прикладывая компрессы к распухшей от флюса щеке, когда ей подали письмо Пфауенберга. Удивленная таким поздним посланием (так как было уже около одиннадцати часов вечера), молодая женщина распечатала письмо и прочла его. Нисколько не думая подчиняться внушению, она с досадой отбросила записку.

— Что за глупая идея беспокоить меня ночью подобным письмом! Без сомнения, я предпочитаю барона. Сейчас же отвечу Этелю Францевичу, что я еще слишком подавлена ужасной потерей, чтобы думать о новом браке.

Перейдя к письменному столу, она приготовилась писать.

— Я хочу быть баронессой, как Тамара, — прошептала она с самодовольной улыбкой.

Вдруг она почувствовала острую боль в голове. Казалось, какая-то невидимая сила овладела ее волосами и рвала их. Какое-то странное ощущение заставляло дрожать все тело. Неизвестная ей сила вложила в руки перо и вынуждала написать согласие на брак с Пфауенбергом.

Едва она кончила писать, как перо выпало из рук. Широко открытые глаза молодой женщины с ужасом устремились на представшее перед ней видение… Это был Пфауенберг, пылающие глаза которого, казалось, насквозь пронизывали ее… Но она видела один только прозрачный бюст его, так как там, где должны быть ноги, было пустое пространство. Обезумев от ужаса, Наташа со страшным криком откинулась назад и… без чувств упала на ковер.

На следующее утро Пфауенберга нашли мертвым в кресле. Какая таинственная причина прервала нить его жизни? Эту тайну он унес с собой в могилу. Что же касается официальной власти, то она объявила, что он умер от разрыва сердца. Никто не усомнился в этом определении, и только немногие скептики уверяли, что спиритические сеансы и пресловутая трава были причиной катастрофы.

Калхас и медиум сошли со сцены, и общество с обычной неблагодарностью скоро совершенно забыло о них. Они не могли больше забавлять его, а об исчезнувшем человеке помнит только истинная любовь.

Тамару сильно взволновала эта внезапная смерть, но скоро другое происшествие, близко касавшееся ее самой, заставило молодую женщину позабыть этот трагический эпизод.

XIV

Отъезд Лилиенштернов из Эмса неприятно поразил Угарина, но, со свойственным ему легкомыслием, он утешил себя надеждой, что по приезде в Россию они расстанутся без шума и начнут процесс о разводе. Чтобы как-нибудь развлечься и заглушить на время свою страсть, он предпринял путешествие по Европе. Затем свидание с тестем заставило его призадуматься и привело в отвратительное расположение духа. С грубостью разбогатевшего мужика старик Мигусов объявил ему, что так как дочь умерла бездетной, не сделав в его пользу завещания, то он не может выдать ему приданое. После очень тяжелой и бурной сцены они пришли, наконец, к соглашению, в силу которого князь будет получать ежегодно от своего тестя по пятнадцать тысяч рублей и пожизненно сохранит за собой квартиру в доме покойной жены.

Это обстоятельство сильно подействовало на настроение Арсения Борисовича. К довершению всего в то же время он узнал, что, вместо хлопот о разводе. Магнус и Тамара мирно жили в Финляндии, часто бывая у соседей. Страшная ревность наполнила сердце князя. Видимое согласие и частые выезды Лилиенштернов показались ему верными признаками полного примирения. Вся кровь бросилась ему в голову при мысли о победе, одержанной над ним кузеном. Чтобы позабыть свои сердечные и денежные неудачи, Арсений Борисович, очертя голову, бросился в беспорядочную разгульную жизнь.

Результатом нескольких месяцев безумия было полное расстройство финансов Угарина. Обремененный долгами, он вернулся в Петербург. Но вместо того чтобы подумать о своих делах, он снова принялся за прежний образ жизни. Князь никак не мог победить свою неудовлетворенную страсть, и, кроме того, лихорадочная, рассеянная жизнь сделалась для него насущной потребностью. Хотя Тамара была уже в Петербурге, он никак не отваживался повидаться с ней. О разводе не было и речи, а убеждение в том, что он бесповоротно проиграл игру, страшно оскорбляло его.

Однажды, после ночной оргии, в полупьяном состоянии, под влиянием необходимости уплатить карточный долг, Арсений Борисович согласился подписать два векселя именем своего тестя. Когда он несколько пришел в себя и осознал совершенное им преступление, дело было уже непоправимо. А между тем легкомыслие этого человека было так велико, что он утешал себя следующими словами: — У меня еще шесть недель впереди… Как-нибудь я улажу это дело!

Только очутившись лицом к лицу с неразрешимой проблемой: или уплатить по векселю, или быть обесчещенным, — князь окончательно отрезвился.

В одно хмурое декабрьское утро Угарин был один в своем кабинете. Со смертельно бледным лицом, темными кругами вокруг глаз и лихорадочным взглядом князь быстро ходил по комнате. Отрывочные фразы время от времени срывались с его губ.

— Этот мужик ни за что не поможет мне… К тому же я никогда не решусь признаться ему!.. Просить помощи у нее… О, нет! Тысячу раз лучше смерть!..

Гнев и отчаяние исказили черты его лица. Откинув рукой волосы с пылающего лба, он прибавил:

— Все погибло, даже честь!.. Впрочем, я знаю один исход!

Он позвонил.

— Принеси мне две бутылки замороженного шампанского, — приказал он лакею.

Когда приказание было исполнено и вино стояло на столе, он отослал лакея, запретив себя беспокоить. Оставшись один, князь достал револьвер и тщательно зарядил его. Положив перед собой орудие, Угарин глубоко задумался. Эта стальная вещица, содержащая в себе смерть, будет сейчас его избавительницей. Он решил прибегнуть к этому крайнему средству! Но, несмотря на твердую решимость, жизнь, бившая ключом в его молодом теле, восставала против такого преждевременного разрушения, а душа в ужасе содрогалась перед неизвестным миром, куда через несколько минут она должна будет перейти. О! Если бы можно было узнать, что ожидает нас по ту сторону гроба! Спокойный ли сон, без видений, Нирвана или полное разрушение души и тела, как учат материалисты?.. Конечно, если ученые правы — смерть есть истинное счастье! Но если справедлива другая гипотеза, проповедуемая от сотворения мира и всеми религиями и подтвержденная фактами современного спиритизма? Что если тотчас же после смерти душа, ответственная за свои деяния, должна предстать пред неподкупным и праведным Судьей?

— Но я не могу жить обесчещенным! — вскричал он с таким отчаянием, как будто уже стоял перед предвечным Судьей, спрашивавшим у него отчета в погубленной жизни. Подобно вихрю пронеслась в уме вся его жизнь, посвященная исключительно наслаждениям. Образ Тамары снова восстал в его памяти. Открыв секретный ящик бюро, он вынул оттуда миниатюру баронессы, взятую им у жены.

Арсений Борисович погрузился в созерцание чудного личика молодой женщины. Как живая, улыбалась она ему своим высокомерным и насмешливым ротиком и задумчиво смотрела большими ясными глазами.

— Тамара! Тамара! — страстно прошептал он. — Отчего я, слепой безумец, вовремя не понял, что счастье заключается в тебе?.. Отчего, гоняясь за золотом, я прошел мимо гения добра и тем сам себя осудил на проклятье? Тебе, которую я слишком поздно оценил, принадлежит моя последняя мысль, мое последнее прости!..

Угарин схватил перо и лихорадочно написал:

«Когда вы получите это письмо, Тамара, писавший его уже предстанет пред Всемогущим Творцом, чтобы отдать отчет в своей порочной и преступной жизни. Беспрестанно мне приходят на память ваши презрительные слова: „Эта княжеская рука стыдится работать, но не стыдится продавать себя“. Вы еще не знаете, Тамара, что эта самая рука не дрогнула подписать вексель подложным именем и что она же через час окончит преступную жизнь позорным средством трусов — самоубийством. „Он человек вдвойне презренный, так как любил порок и дрожал перед ответственностью за свои поступки“! — скажете вы. И будете правы! Я даже не стою той пули, которую пускаю в свое сердце! А между тем у меня нет другого выхода. И отчего обстоятельства так сложились для меня! Разбирая этот вопрос в такую торжественную минуту, я думаю, что не один я виноват в этом. Когда я вспоминаю свое детство, проведенное с отцом, вечно занятым делами или удовольствиями, и с гувернантками, льстившими мне и портившими меня; когда я вспоминаю, что с самого раннего возраста моя жизнь была уже отравлена романами и распущенными женщинами, старавшимися развить во мне дурные инстинкты, — я прихожу к заключению, что наше общество само создает „людей, подобных мне“.

Может быть, мне недоставало руки чистой и любящей женщины, которая могла бы удержать меня на краю пропасти — в особенности вашей руки, так как я никогда никого не любил так, как вас! Но возможно, что и вашего влияния было бы недостаточно для моего перерождения. Человек по природе животное неблагодарное, всегда стремящееся к тому, чем не может обладать. Впрочем, все это праздные вопросы, так как для меня все уже кончено!

Прощайте, Тамара! Будьте счастливы! Молитесь за меня Богу и не откажите в последней просьбе: подарите мертвому поцелуй, в котором вы всегда отказывали живому. Мне кажется, что прикосновение ваших чистых губ снимет часть грязи с моего прошлого! Магнус не может ревновать, так как вы останетесь с ним на всю жизнь. Прощайте еще раз! Моя последняя мысль будет о вас, и если правда, что душа переживает тело, — моя явится к вам, чтобы сообщить, что я уже перестал существовать».

Подписав и запечатав письмо, он позвонил и приказал лакею через час отнести его к баронессе Лилиенштерн. Оставшись один, князь снова стал ходить по комнате, опорожняя стакан за стаканом и потопляя в вине последние угрызения совести.

Было три часа пополудни, и густые сумерки уже нависли над северной столицей. Тамара сидела одна в своем красном будуаре, погруженном в полумрак. Странное беспокойство, в котором она сама себе не могла отдать отчета, мучило ее с самого утра. Необъяснимое чувство преследовало молодую женщину и заставляло болезненно сжиматься ее сердце. Ежеминутно она вспоминала Угарина и свои разговоры с ним. Не велев зажигать лампы, Тамара легла на диван и закрыла глаза. Снова перед ней восстал образ князя: она видела его красивое лицо и слышала страстные речи. Тщетно стараясь отогнать от себя эти воспоминания, молодая женщина вдруг вздрогнула… Ледяное веяние коснулось ее лица, и в ту же минуту послышалось чье-то прерывистое дыхание и глухие приближавшиеся шаги.

Тамара приподнялась на диване, но сердце ее замерло, когда она увидела Арсения Борисовича, наклонившегося к ней и прикоснувшегося к щеке холодными губами. Молодая женщина хотела вскочить, крикнуть, но тело ее было парализовано!.. Полным ужаса взглядом смотрела она на фигуру князя, глаза которого были устремлены на нее. Он был мертвенно бледен, сквозь посиневшие губы виднелись крепко сжатые зубы. Под расстегнутым сюртуком, с левой стороны, была видна небольшая ранка, на которую он указывал рукой и из которой сочилась кровь. Со страшным криком вскочила молодая женщина с дивана и бросилась к князю… но видение уже исчезло.

Услышав этот отчаянный крик, Магнус поспешно прибежал в будуар. Увидев жену стоящей посреди будуара с широко раскрытыми глазами, он со страхом спросил:

— Что случилось?

— Арсений! — вскричала Тамара.

Яркая краска залила лицо барона.

— Ты грезишь наяву! — резко сказал он. — Я знаю, что Арсений не был у нас сегодня.

Молодая женщина подошла к нему. Она была бледна, как смерть, губы ее страшно дрожали.

— Я не грежу!.. Арсений приходил… но мертвый! — с усилием пробормотала она. — Он убил себя… я видела рану на его сердце…

Поняв, что здесь произошло что-то необыкновенное, Магнус быстро подошел к жене, усадил ее в кресло и старался всячески успокоить. Тамара в изнеможении опустила голову на плечо мужа и закрыла глаза. Страшно обеспокоенный барон хотел уже бежать за успокоительными каплями, когда в комнату вошел бледный и взволнованный лакей и вполголоса просил его сейчас же пройти в кабинет, где его ожидали по очень важному делу. Охваченный тяжелым предчувствием, молодой человек поспешно пошел в свою комнату. Смутное предчувствие обратилось в уверенность, когда он увидел камердинера Арсения, с волнением подавшего ему письмо, адресованное на имя Тамары.

— У нас случилось страшное несчастье, господин барон, — сказал лакей прерывающимся голосом. — Его сиятельство отдал мне это письмо, приказал отнести его через час, но я немного замешкался. Собираясь идти, я вдруг услышал пистолетный выстрел и в ужасе бросился в кабинет, дверь была заперта на замок. Я позвал… Его сиятельство не отвечал! Тогда в ужасе я крикнул людей и бросился к графу Винтеру, живущему по той же лестнице. Он тотчас же пришел с полицейским офицером. Дверь взломали… Князь сидел на кресле перед бюро, пистолет валялся рядом… Он выстрелил себе в левый бок. Пока пошли за доктором, я прибежал сюда… может быть, в письме есть какие-нибудь указания. Умоляю вас, господин барон, поедемте к нам… Мы все потеряли голову, а Карп Михайлович уехал в Самару.

— Я сию минуту приеду… Фредерик, прикажи запрягать, — ответил молодой человек, чуть не бегом направляясь в будуар.

На пороге комнаты он увидел бледную, дрожащую Тамару.

— Пришли от Угарина? — спросила она.

— Да. Он действительно ранил себя, — ответил Магнус.

— Нет, он умер! — пробормотала молодая женщина, падая в обморок.

В страшном волнении молодой человек поднял ее и отнес в спальню, где сдал на руки Фанни, а сам поспешно отправился к кузену.

Шум и беспорядок царствовали в роскошной квартире князя. В прихожей появились любопытные, люди растерянно бегали, а в гостиной два доктора разговаривали с графом Винтером.

— Ну что? Он серьезно ранен? — спросил с беспокойством Магнус.

— Все кончено!.. Пуля пробила сердце, и нам оставалось только констатировать смерть князя, — ответил один из докторов.

Со сжавшимся сердцем вошел барон в кабинет. Тело князя лежало на широком турецком диване. Сюртук был расстегнут, и на левой стороне груди виднелось кровавое пятно.

Магнус наклонился над покойным и с волнением посмотрел на его красивое лицо. Горе, жалость и еще одно чувство, которого он стыдился, боролись в нем. Отогнав от себя эгоистическое чувство, заставившее его с минуту смотреть на несчастного кузена, как на низвергнутого соперника, он помолился об успокоении души Угарина и поцеловал его в лоб.

Сделав необходимые распоряжения, молодой человек отправился домой. В продолжение всей дороги мысли его были заняты будущим, а главное, Тамарой. Смерть Арсения решала вопрос в его пользу, так как лежащий в гробу соперник не опасен. Без сомнения, сердце Тамары снова будет принадлежать ему! Следовало только вооружиться терпением и снисходительно относиться к ней.

С письмом князя в руках Магнус вошел к своей жене. Бледная и расстроенная Тамара быстро ходила по будуару. При появлении мужа она остановилась у стола и со страхом взглянула на него.

— Ужасное видение не обмануло тебя! Нам остается только молиться за страждущую душу несчастного кузена, — печально сказал Магнус. — Вот его письмо к тебе, бедное дитя! — прибавил он, кладя на стол конверт.

Тамара, дрожа, опустилась в кресло, но видя, что ее муж собирается уходить, схватила его за руку.

— Останься, Магнус, и прочти мне это письмо!

— Ты хочешь, чтобы я прочел последнее прощание Арсения? — спросил, бледнея, молодой человек.

— Почему же мне не желать этого? Никогда между мной и князем не было ничего такого, чего бы ты не мог знать. Прошу тебя, прочти мне это письмо!

Дрожащей рукой барон разорвал конверт и прочел письмо своего бывшего соперника.

— Благодарю тебя за доверие, — сказал Магнус глухим от волнения голосом, кладя письмо на стол.

Тамара быстро подняла голову и сквозь слезы взглянула на мужа.

— Не подумай, что я оплакиваю любовь Арсения… Я оплакиваю его грустный конец… Умереть, не имея близ себя дружеской руки, способной удержать от рокового шага!.. Это ужасно!..

Магнус прижал руку жены к своим губам.

— Я верю тебе, Тамара! Но и ты не считай меня таким мелочным, чтобы слезы об умершем могли возбудить во мне ревность. Только бессердечная женщина способна равнодушно относиться к грустной кончине любившего ее человека! А теперь до свидания, дорогая моя! Мне нужно еще сделать кое-какие распоряжения.

Тамара схватила его руку и умоляюще взглянула на него.

— Магнус! Выкупи этот ужасный вексель… Мы не можем допустить, чтобы имя покойного покрылось позором. Пусть свет никогда не узнает причин, побудивших Арсения на самоубийство!

Молодой человек ожидал этой просьбы.

— Ты предупреждаешь мое желание… Все будет устроено по-твоему. Только предупреждаю, сумма может быть очень и очень значительной!

— Это ничего не значит! Мы достаточно богаты.

Магнус улыбнулся.

— Богата ты!

Тамара покачала головой.

— Нет, нет! Мы заплатим.

Оставшись одна, молодая женщина бросилась на диван и горько заплакала.

Следующее утро Магнус провел в хлопотах о похоронах. После обеда он предложил Тамаре поехать с ним в квартиру Угарина, чтобы присутствовать при панихиде и проститься с покойным.

В сильном волнении вошла молодая женщина в роскошную квартиру, так неожиданно покинутую двумя молодыми, полными жизни существами. Магнус подвел ее к двери залы, где лежало тело князя. Охваченная внезапным страхом, Тамара нерешительным жестом удержала мужа. Тот наклонился к ней.

— Неужели ты боишься одна помолиться у тела покойного и исполнить его предсмертную просьбу?

— Нет, нет! Мы все когда-нибудь будем такими, — ответила молодая женщина, входя в залу.

На роскошном катафалке лежало тело князя, уже одетого в мундир. С замирающим сердцем Тамара подошла и приподняла тюль, закрывавший лицо. Несмотря на печать смерти, голова Арсения была по-прежнему красива, и казалось, насмешливая и презрительная улыбка играла на его губах. С полными слез глазами молодая женщина положила на грудь покойного букет цветов и горячо помолилась за него.

Окончив молитву, она долго всматривалась в бледное лицо князя. Странное чувство волновало ее грудь. Это была не любовь, а какое-то бесконечное сочувствие и сожаление о безвременно погибшей жизни.

Тамара глубоко вздохнула. Осенив себя крестным знамением, она поцеловала князя в лоб. Потом, закрыв тело тюлем, она вышла из залы.

В соседней комнате Магнус разговаривал со старым военным доктором, другом Арсения. Тот, раскланявшись с баронессой, прошел в залу. Рассеянно блуждающий взор Тамары вдруг остановился на хорошо знакомом портрете. Это был тот самый портрет, который она сама рисовала с него.

— Мне хотелось бы иметь этот портрет, если никто не заявляет на него прав, — сказала она.

— Кому он нужен? Я завтра же прикажу доставить его тебе, — ответил барон.

С этого дня Тамара впала в странное состояние. Это не было горе. Несмотря на глубокое впечатление, произведенное на нее трагической смертью Угарина, она не оплакивала его. Это была даже не грусть, а какая-то странная апатия. По целым часам задумчиво сидела она в кресле, и казалось, внешний мир перестал существовать. Портрет Арсения она приказала повесить в гостиной, а не в будуаре, как предполагал Магнус. Даже выкупленные подложные векселя не произвели на нее никакого впечатления, и она попросила только бросить их в камин. Это состояние осложнялось еще странным и непонятным ощущением. Устремив глаза в пространство, молодая женщина слышала около себя чьи-то глухие, неверные шаги. Ледяное веяние касалось ее лица. По временам чьи-то холодные пальцы дотрагивались до ее руки. При этом дыхание ее затруднялось и свинцовая тяжесть сковывала тело. Тогда перед ее глазами являлось бледное лицо Арсения с устремленным на нее неподвижным, полным дикой страсти, взглядом. Эта ужасная фигура приближалась к ней. Влажное, ледяное дыхание касалось губ… Что-то невидимое начинало ее душить… Охваченная сверхъестественным ужасом, молодая женщина тщетно старалась освободиться, крикнуть или сделать какое-нибудь движение… тело ее оставалось парализованным, пока видение не начинало бледнеть и не расплывалось в воздухе.

Тогда, как бы пробудившись ото сна, она вскакивала с кресла. Холодный пот выступал на теле, и Тамара чувствовала страшную слабость.

— Вероятно, это ужасный кошмар… Мои нервы страшно расстроены, — старалась убедить себя молодая женщина.

Но вместо того чтобы прекратиться, этот кошмар с каждым днем все более овладевал ею. Она избегала оставаться одна в будуаре… Хорошо знакомый голос нашептывал слова любви или напевал ее любимые романсы. Если она боязливо взглядывала на кресло, где обыкновенно сиживал Угарин, то ясно видела его. Арсений, играя часовой цепочкой, казалось, насквозь пронизывал ее пылающим взором. Когда же она подходила, видение исчезало. Тщетно пыталась она читать, молиться и всеми силами старалась отогнать от себя воспоминание об этом человеке. В невыразимом страхе она хотела было довериться Магнусу, но не осмелилась, видя его суровое лицо и подозрительный взгляд. Как признаться ему, что ненавистный соперник даже в могиле преследует ее своей страстью?

— Может быть, он хочет убить меня? — думала Тамара, слабея с каждым днем.

Даже ночью она не находила себе покоя. Напрасно заставляла она Фанни ложиться спать в своей комнате.

Та видела только странные обмороки своей госпожи, после которых она бывала совершенно разбита.

Страшная ревность терзала сердце Магнуса. Он видел странное состояние Тамары и невольно приписывал его воскресшей любви к Угарину. Видя, как она с каждым днем бледнела, как старательно избегала смотреть на него, барон с трудом сдерживал себя. Страшный гнев овладевал его душой.

Однажды после завтрака молодые супруги сидели в той самой гостиной, где висел портрет князя. Магнус нервно ходил по комнате, с трудом сдерживая свой гнев, так как несколько раз ловил взгляд Тамары, устремленный на портрет соперника, даже из могилы возмущавшего его жизнь.

— Отчего ты не прикажешь повесить этот портрет в своем будуаре? — спросил он наконец.

В его голосе звучало страшное раздражение.

— Напротив, я хочу просить тебя совсем вынести его из дома, — ответила Тамара усталым голосом.

Магнус остановился и с удивлением посмотрел на жену. Смертельно бледная молодая женщина стояла, устремив глаза на портрет с выражением страха и ужаса. Вдруг она отступила назад и почти упала в кресло, прижав руки к груди. Какой-то сверхъестественный ужас охватил Магнуса и заставил его вздрогнуть всем телом. Он ничего не видел, но ощущал какое-то ледяное веяние и чье-то невидимое присутствие.

Тамара как будто потеряла сознание. Со стеклянным взглядом, с полуоткрытыми глазами она неподвижно лежала в кресле. Молодому человеку показалось, что на фоне ее белого платья вырисовывался человеческий силуэт. Дрожа всем телом, он перекрестился, и в ту же минуту Тамара выпрямилась с глубоким вздохом и провела дрожащей рукой по лбу, покрытому холодным потом.

— Тамара… Ради Бога… что с тобой? — вскричал Магнус, быстро подбегая к ней. — Признайся мне откровенно во всем!

Молодая женщина взволнованно взглянула на него.

— О, если бы только я могла объяснить тебе, что со мной происходит! Я знаю, что ты подозреваешь меня в любви к нему. Но клянусь тебе, Магнус, он мне ненавистен и вид его пугает меня!

Барон сел рядом с женой и дружески пожал ее руки.

— В чем мог я подозревать тебя, видя твое страдание? Скажи мне все откровенно, как брату, как своему лучшему другу!

Прерывающимся от слез голосом молодая женщина рассказала ему про ужасные видения, так страшно мучившие ее.

— Я знаю, что он желает моей смерти, — прибавила она, с трудом переводя дыхание. Иногда он увлекает меня к окну, и мною овладевает страстное желание броситься на мостовую; иногда он подсовывает мне какое-нибудь оружие, и у меня появляется мысль о самоубийстве. До сих пор я сопротивлялась, но надолго ли хватит моих сил? О, Магнус, спаси меня от него и от самой себя!

С громким рыданием Тамара прижалась к плечу мужа.

Холодный пот выступил на лбу барона. В самых теплых выражениях он старался успокоить молодую женщину и, когда она заснула, остался охранять ее. Он ни минуты не сомневался, что Тамара попала под чье-то ужасное влияние. Но как освободить ее? А между тем надо было торопиться, так как молодая женщина с каждым днем все более и более слабела.

Вечером приехал адмирал, и молодой человек рассказал ему о видениях и страданиях Тамары. Но при первых же словах о предполагаемой Магнусом причине болезни адмирал вскочил, как ужаленный змеей.

— И в таком серьезном случае, Магнус Оскарович, ты будешь дожидаться, чтобы духи лечили твою жену! — вскричал он, страшно покраснев. — Тамара больна, и ей необходима помощь хороших докторов. Ради Бога, оставим в покое спиритизм и обратимся к науке! Одна она компетентна в подобных вопросах.

— Успокойтесь, Сергей Иванович! Разумеется, мы посоветуемся с докторами. Но если мое предположение справедливо, они вряд ли в состоянии будут помочь нам!

На другой же день к больной были приглашены самые известные доктора. Составился консилиум, голоса разделились. Одни приписывали все галлюцинациям, другие — расстройству нервной системы. Последние находили даже признаки помешательства.

Предписанное лечение не принесло никакой пользы. Припадки все усиливались, слабость достигла такой степени, что больная с трудом ходила.

Наука оказалась бессильной. Она не могла понять таинственной болезни, хотя все доктора единогласно признавали, что Тамара находится, безусловно, в здравом уме.

Госпожа Рабен и адмирал были в отчаянии, что же касается Магнуса, то он был безутешен. Фанни и Шарлотта с самоотверженностью ухаживали за своей госпожой и заливались горькими слезами при мысли о возможной потере.

Однажды вечером барон был очень удивлен неожиданным приходом экономки. Добрая женщина в страшном замешательстве объявила ему, что слышала об одном замечательном человеке, излечившем многих больных, от которых уже отказывались все доктора.

— Говорят, он очень добр и лечит только молитвой и возложением рук. Не поможет ли он баронессе? Доктора же только вгоняют ее в гроб своими микстурами, — закончила Шарлотта, вытирая глаза кончиком передника.

— Конечно, я приму к сведению ваше сообщение, Шарлотта! В нашем отчаянном положении надо надеяться только на Бога!

На следующий день Магнус навел справки и с радостью узнал, что человек, о котором говорила экономка, был известный всему Петербургу медиум. Сердце молодого человека радостно забилось. Если что и могло помочь Тамаре, то, без сомнения, один магнетизм, эта могущественная сила, такая же таинственная, как и болезнь, которую он должен был победить.

Не теряя ни минуты, молодой человек отправился к Джузеппе Тани, и в тот же вечер великий медиум приехал к Лилиенштернам. Госпожа Рабен и адмирал пожелали присутствовать при этой последней попытке. Баронесса была полна надежд, Сергей же Иванович имел печальный и недоверчивый вид. Внешность Тани, красивого старика с длинной седой бородой, произвела на всех хорошее впечатление.

Поговорив о странных симптомах недуга, старый доктор пожелал видеть больную. Баронесса встала уже, чтобы провести его к ней, как вдруг прибежала Фанни и объявила, что с барыней сделался припадок. Все бросились в комнату Тамары. Первые же пассы произвели поразительное действие. У молодой женщины начались конвульсии, и затем она впала в совершенно бессознательное состояние. Магнус и его друзья находились в смертельной тревоге, но Тани сделал им знак не приближаться к больной. После сеанса Тамара заснула глубоким спокойным сном.

— Мне кажется, я с уверенностью могу сказать, что самое худшее уже миновало. Припадки и другие тревожные симптомы уже не повторятся. Только мне нужно еще несколько раз навестить больную, — объявил доктор, прощаясь с присутствующими. Это предсказание в точности исполнилось. Тамара проснулась на следующее утро с чувством полного спокойствия, какого уже давно не испытывала. Казалось, она совершенно забыла про мучившие ее видения, так как никогда не упоминала о них. С этого дня молодая женщина стала быстро поправляться. Магнус же собственноручно сжег в камине портрет Угарина, сделавшийся ненавистным его жене.

Во время выздоровления Тамары окружающие всячески старались баловать ее. Но по мере того как здоровье ее становилось крепче, какое-то стеснительное чувство вкралось в ее отношение к Магнусу. Молодая женщина чувствовала, что между ними что-то осталось невыясненным, что их ссора еще не разрешилась. Почему же Магнус не старается выяснить этот вопрос? Она не допускала мысли, чтобы Магнус мог желать развода. Тамара не была бы женщиной, если бы не видела, что он страстно влюблен в нее. Следовательно, он ждал, чтобы она сделала первый шаг и сказала ему:

— Я люблю тебя и не хочу расставаться с тобой!

Против подобного решения вопроса восставала гордость молодой женщины. Конечно, разводиться теперь, после смерти Арсения, было бы более чем странно! Но ведь во всем виноват Магнус!.. Ведь он оскорбил ее!.. Следовательно, он и должен просить прощения. Под влиянием таких мыслей Тамара чувствовала себя очень неловко в присутствии мужа, краснела под его взглядом и не знала, как ей принимать бесчисленные знаки его внимания. Магнус же, видя стеснение и озабоченность жены, никак не мог понять ее состояние. Если бы он знал, что Тамара желает полного примирения, то, ни минуты не колеблясь, попросил бы у нее прощения во всех своих действительных и воображаемых грехах. Но он опасался сделать ложный шаг и терпеливо выжидал, пока Тамара окончательно успокоится.

Прошел месяц со времени выздоровления Тамары. Однажды вечером адмирал пил чай у своей крестницы и решил провести с ней весь вечер, так как Магнус уехал в театр послушать одну известную певицу. Тамара же, не выносившая еще большого шума, предпочла остаться дома.

Было около половины одиннадцатого, когда в столовую вошел бледный и взволнованный Фредерик.

— Сударыня!.. — пробормотал он, — карета вернулась одна… без барона!.. Кучер говорит, что театр горит.

Тамара побледнела, как смерть.

— Что вы говорите, Фредерик?.. Это невозможно!

— Позовите сейчас же кучера!.. Я сам расспрошу его, — перебил адмирал. — А ты, дитя мое, не волнуйся так! Вероятно, кучер что-нибудь перепутал, — прибавил он, заставляя сесть на место расстроенную Тамару.

Кучер рассказал, что весь театр внутри объят пламенем и пожарные разогнали все экипажи. Испуганные шумом лошади начали беситься, и он, боясь раздавить кого-нибудь, уехал домой, не увидев барина.

— Крестный!.. Поедемте туда скорей!.. Может быть, его еще можно спасти! — бормотала Тамара, едва держась на ногах.

— Нет, дитя мое, тебе не следует ездить!.. Что будешь ты делать в этой адской суматохе и как найдешь мужа в такой толпе?

— Я не могу оставаться здесь! Может, он ранен… убит!.. Я должна все узнать!.. — с отчаянием вскричала она.

— Нет!.. Воображение женщины — это нечто невозможное!.. Даю руку на отсечение, что Магнус жив и здоров и с минуты на минуту вернется домой. Может быть, толкотня мешает ему пройти или он ищет свой экипаж! Впрочем, чтобы успокоить тебя, я сейчас же поеду на место катастрофы и обещаю привезти твоего мужа живым или мертвым. Только, ради Бога, успокойся!.. Ты можешь снова заболеть.

После отъезда адмирала молодая женщина в изнеможении упала в кресло. Потом, вскочив с места, она бросилась в кабинет Магнуса, откуда из углового окна далеко видна была набережная. Сев на подоконник и прижавшись лбом к стеклу, она устремила лихорадочный взгляд на улицу. Каждый проезжавший экипаж заставлял ее вздрагивать: ей казалось, что он везет труп Магнуса. В страшном нервном возбуждении она делала самые ужасные предположения… Магнус мог задохнуться, сделаться жертвой огня или быть раздавленным толпой. Может быть, вытащат только его обгорелый труп и она никогда уже больше не увидит его, не услышит его голоса и не пожмет благородные руки, поддерживавшие ее в горе и в радости! А она, Тамара, отказала ему в своей любви и заставляла страдать из глупого самолюбия! Она видела, как ему было трудно скрывать свою любовь! Но теперь уже поздно! Не в ее силах исправить прошлое.

Крупные слезы текли по щекам, сердце болезненно сжималось. Только теперь поняла она, что Магнус был для нее дороже всего на свете и что с его смертью все рушится вокруг.

— О, вернись только, и я отдам тебе все мое сердце! Я отброшу свой эгоизм и гордость и докажу, что ты для меня дороже жизни!

В эту минуту часы пробили полночь. С глухим стоном молодая женщина схватилась обеими руками за голову. Теперь не оставалось сомнений, что все погибло. Если бы Магнус был жив, он уже вернулся бы домой. Не будучи в состоянии оставаться на одном месте, Тамара принялась ходить из угла в угол по комнате. Каждая минута казалась ей вечностью. Пройдя в спальню Магнуса, она бросилась на колени перед распятием и умоляла всемогущего Творца, чтобы Он сохранил ей любимого человека, или, если он погиб, соединил бы ее с ним.

Между тем Магнус был жив и здоров. Пламя вспыхнувшей кулисы, действительно, причинило много вреда на сцене, но, по счастливой случайности, не проникло в зрительную залу. Тем не менее паника была ужасная. Видя, как обезумевшая от страха толпа ринулась к выходу, барон вошел в пустую ложу и дождался, пока все вышли. Потом, надев чье-то валявшееся на полу пальто, он при помощи пожарного выбрался из театра. С минуту молодой человек полюбовался на молодецкую работу пожарных. Затем, с трудом проложив себе дорогу сквозь толпу, он стал искать свой экипаж. Поиски его были тщетны. Страшно взбешенный, барон готовился уже нанять извозчика, когда чья-то рука опустилась на его плечо.

— Наконец-то я тебя нашел, Магнус Оскарович! — А я было уже отчаялся исполнить свое обещание привезти тебя домой живого или мертвого.

— Что вы, Сергей Иванович? Какими судьбами!.. Кому это вы обещали доставить меня или мой труп? — спросил с улыбкой барон.

— Кому?.. Конечно, Тамаре, черт возьми! Она, бедная, страшно беспокоится о тебе. Она непременно хотела сама ехать отыскивать тебя, так что я еле-еле отговорил ее! Твой осел кучер напугал ее своим рассказом о пожаре и о том, что ты пропал.

— Я никак не думал, что Тамара так интересовалась мной, — с горечью заметил Магнус.

Адмирал громко рассмеялся.

— А я не думал, что тебе нужны страстные объяснения! Впрочем, ты знаешь так же, как и я, что твоя жена любит тебя, как только может любить женщина человека, нравящегося ей больше всех. Я не знаю, какая черная кошка пробежала между вами! Во всяком случае, теперь очень удобный момент заключить полный мир. Итак, мой друг, бери мою карету и спеши успокоить Тамару! Она еще очень слаба, и сильное волнение может повредить ей.

Магнус покраснел и опустил голову. Сердце его усиленно билось.

— Благодарю вас, Сергей Иванович, за ваши заботы и… за все, что вы мне сказали, — ответил барон, крепко пожимая руку старого моряка. — Не лишайте себя экипажа… На углу стоит хороший извозчик, который в одну минуту доставит меня домой.

Не ожидая ответа, он вскочил на дрожки и велел извозчику ехать, не жалея лошади. Несмотря на быструю езду, молодому человеку казалось, что он никогда не доедет домой. Он спешил успокоить Тамару и в то же время мысль, что она тревожится о нем, наполняла его сердце радостью и надеждой.

Швейцар и два лакея стояли у подъезда и рассуждали о долгом отсутствии своего хозяина. Узнав подъехавшего барона, они наперерыв бросились помогать ему выйти из экипажа.

— Слава Богу, сударь!.. Вы живы и здоровы… А мы начали беспокоиться о вас, — сказал швейцар.

— Я тоже очень рад, что ваше беспокойство оказалось напрасным, — весело ответил молодой человек, быстро взбегая по лестнице.

— Где баронесса? — спросил он Фредерика, с радостным лицом выбежавшего к нему навстречу.

— В вашем кабинете, сударь. Баронесса страшно беспокоилась и не отходила от окна!

Тихими шагами вошел Магнус в кабинет и остановился в нерешительности. Тамары там не было. Заглянув в спальню, он увидел молодую женщину, стоящую на коленях перед распятием. Толстый ковер заглушал его шаги, так что Тамара не заметила, как он подошел к ней.

— Она молится за меня. О, если бы она, наконец, призналась, что любит меня! — подумал Магнус, страстно смотря на жену.

Он наклонился к ней и прошептал: «Тамара!» Молодая женщина быстро вскочила на ноги и с радостным криком бросилась к нему на шею. В ее голосе звучало столько счастья и любви, что не нужно было никакого признания.

— Наконец-то, злая, ты забыла нашу ссору! — сказал Магнус, прижимая ее к своему сердцу. — Итак, все кончено?.. Рассеяны все тучи, омрачавшие наше счастье?.. Сознаешься ли ты хоть теперь, что любишь меня?

В ответ Тамара крепко поцеловала его.

— Да, Магнус, я люблю тебя! Но нужно было последнее испытание, чтобы я поняла, как ты мне дорог. Я думала, что Господь, отнимая тебя, наказывает меня за гордость и эгоизм! Я поклялась, что сделаю все от меня зависящее, чтобы сделать тебя счастливым. Ты не ранен?.. Что такое случилось? — спросила она, нервно вздрагивая.

— Я жив и здоров. Мне следовало бы поблагодарить Антона за мое счастье, если бы этот дурак так не напугал тебя.

Рассказав подробности пожара, он прибавил:

— Возблагодарим Создателя, что он так чудесно привел нас к миру и счастью, когда мы уже готовы были потерять друг друга.

— Да, Магнус, ты прав! Мы близки были к этому, так как злое и разнузданное общество омрачило мое сердце. Право, я ненавижу этот современный Вавилон, где все покупается и продается, где эгоизм и грубая борьба за существование убивают всякое доброе чувство! Но как ни раскаиваюсь я в своей гордости и эгоизме, в нашей ссоре виноват ты один, — прибавила лукаво Тамара. — О, как я была зла на тебя за твое вероломство! — Мне просто хотелось побить тебя.

Магнус рассмеялся.

— О, женщины, женщины! Они всегда хотят быть жертвой! И почему ты не облегчила свой гнев, выдрав меня за волосы? Но забудь все: я принимаю на себя всю вину.

— И я не хочу уступить тебе в великодушии и дам тебе стакан чая, вместо того чтобы вырвать его из рук! Пойдем! Я думаю, ты проголодался после стольких волнений, мой бедный Магнус! — сказала весело Тамара, увлекая мужа в столовую.

---

Первое издание романа: Торжище брака : Роман В. И. Крыжановской (Рочестер). — Санкт-Петербург: тип. В. В. Комарова, 1893. — 307 с.; 22 см.