Изданіе Общества распространенія полезныхъ книгъ.
правитьТомасъ Гудъ
(1798—1845)
править
| Глубокое чувство къ страждущимъ, труждающимся и обремененнымъ было отличительною чертою таланта Гуда. Это былъ истинный рыцарь обремененныхъ и нуждающихся, настоящій христіанинъ въ чувствахъ къ ближнему. Н. Гербель. |
Вступленіе.
правитьВъ 1844 году, въ Лондонѣ въ одномъ изъ святочныхъ нумеровъ комическаго журнала «Понча», между каррикатурами и разными шутовскими тирадами въ стихахъ и прозѣ, была напечатана и «Пѣснь о рубашкѣ», безъ подписи автора; но Диккенсъ тотчасъ же догадался, что авторомъ этой пѣсни былъ Томасъ Гудъ, высокодаровитый писатель, съ поэтическимъ талантомъ высшаго разбора. Пѣснь эта вложена въ уста бѣдной изнуренной работою, изнемогающей отъ голода швеи, шьющей рубашку.
«Пѣснь о рубашкѣ» имѣла огромный успѣхъ. Вскорѣ но напечатаніи ея, почти вся грамотная Англія стала повторять наузусть слова изъ этой пѣсенки:
Шей, шей, шей!
Въ грязи, нищетѣ, голодна.
Рубашку и саванъ одною иглой
Я шью изъ того-жъ полотна.
Однимъ словомъ, пѣсня стала народной: швеи подобрали къ ней мотивъ. Перепечатанная почти во всѣхъ англійскихъ повременныхъ изданіяхъ и положенная на музыку, она вскорѣ пріобрѣла такую популярность во всей Великобританіи и Ирландіи, что стала являться даже на бумажныхъ носовыхъ платкахъ, возбуждая всюду самый горячій энтузіазмъ.
Стихотвореніе «О рубашкѣ» было навѣяно чтеніемъ изслѣдованій комитета о положеніи нуждающихся мастерицъ (needle-women) въ Лондонѣ. Это случилось за два года до кончины Томаса Гуда. Написавъ свою пѣсню, онъ отдалъ ее женѣ, чтобы та отнесла эту маленькую вещицу въ редакцію «Понча»: «я ее обѣщалъ редактору». Прочитавъ стихотвореніе, мистриссъ Гудъ сказала ему: «Припомни мои слова, другъ мой, что это одна изъ твоихъ лучшихъ вещей, — она не пройдетъ безъ большого успѣха». Черезъ нѣсколько дней предсказаніе подтвердилось. Скорбное, но честное и святое слово было сказано во время, и, что еще важнѣй, сказано безъ задора, безъ подстрекательства на вражду и насиліе. Восторгъ, возбужденный стихотвореніемъ, быстро высказался въ самыхъ Практическихъ проявленіяхъ, По столицѣ, по большимъ городамъ и въ сельскихъ пріютахъ стали формироваться компаніи жертвователей съ цѣлью облегченія участи лондонскихъ работницъ. Подписка открывалась каждый день; по Лондону начались розыски бѣдныхъ женщинъ, образовались особыя компаніи для отправки ихъ за море, доставленія имъ выгодныхъ мѣстъ и всякихъ пособій въ болѣзни. Въ одной строфѣ Гудова стихотворенія бѣдная труженица выражаетъ желаніе, хоть на минуту посмотрѣть на зелень, вздохнуть чистымъ воздухомъ — даже эта подробность не прошла даромъ: въ числѣ вновь открывшихся подписокъ были такія, которыхъ касса должна была итти на выселеніе швей изъ столицы въ деревни и маленькіе города на здоровыя мѣстности, съ пріисканіемъ для нихъ мѣстъ и занятій. — Въ теченіе года много тысячъ несчастныхъ женщинъ было призрѣно, успокоено, выселено за море, избавлено отъ изнурительной работы. Въ Лондонѣ ни «комитетъ», ни люди, ему сочувствовавшіе, не могли даже и вообразить себѣ, какъ продвинется ихъ дѣло вслѣдствіе маленькой пѣсенки, помѣщенной въ маленькомъ потешномъ журналѣ!
Такимъ образомъ Томасъ, наконецъ, дождался своего блистательнаго народнаго мѣста въ литературѣ.
Томасъ Гудъ имѣлъ полное право чтобы на его памятникѣ сдѣлана была надпись:
Томасъ Гудъ.
правитьТомасъ Гудъ родился въ 1798 году въ семействѣ, изъ котораго горе и болѣзни почти не выходили. Еще дитятей онъ лишился отца и матери; братъ и сестра Томаса умерли отъ чахотки; въ немъ самомъ уже рано появился зародышъ этой же болѣзни, впослѣдствіи j соединившейся съ органическимъ разстройствомъ сердца.
Не смотря на собраніе такихъ крайне не утѣшительныхъ обстоятельствъ, Томасъ Гудъ поражалъ всѣхъ лицъ, его знавшихъ, своей шаловливостью, веселостью и замѣчательной бойкостью рѣчи. Его остроты и шуточныя импровизаціи скоро доставили ему славу рѣдкаго собесѣдника, а характеръ прямой и честный далъ ему друзей.
Въ юномъ возрастѣ плохое здоровье Гуда, побудило его отправиться въ Шотландію на берегъ моря къ роднымъ своего отца, жившимъ въ городѣ Донди… Но ему пришлось поселиться нахлѣбникомъ у одной шотландки, которая содержала комнаты, вродѣ пансіона, для жильцовъ. Тамъ онъ много читалъ, усовершенствовалъ свой стихъ и работалъ очень усердно.
Къ этому времени пребыванія Гуда въ Шотландіи относится и первое его появленіе въ печати. Поводомъ къ этому событію послужило появленіе между жильцами пансіона какого то антикварія, присланнаго изъ Эдинбурга съ порученіемъ сдѣлать какіе то розыски въ мѣстныхъ архивахъ.
«Я былъ того мнѣнія, говоритъ Гудъ въ своихъ „Литературныхъ воспоминаніяхъ“, что, какъ въ домашней, такъ и въ государственной экономіи, гораздо полезнѣе подметать соръ въ настоящемъ, чѣмъ стирать пыль съ прошедшаго. Вслѣдствіе этого я рекомендовалъ пріобрѣсти нѣсколько щетокъ для городского управленія и послалъ съ такимъ предложеніемъ шуточное письмо къ издателю не то „Вѣстника“, не то „Хроники“, выходившей въ Донди».
"Письмо удостоилось чести явиться на самомъ видномъ мѣстѣ въ столбцахъ газеты.
Принятіе письма моего въ газету окрылило меня — и я поспѣшилъ отправить кое-что и въ ежемѣсячный журналъ, издававшійся въ Донди. Издатель былъ такъ милостивъ, что- принялъ мою дичь подъ свой покровъ, не поставивъ ничего въ счетъ за ея помѣщеніе… Такой успѣхъ превратилъ меня въ самаго усерднаго бумагомарателя, и я продалъ себя душою и тѣломъ «Печатному Бѣсу, этому меньшому брату нѣмецкаго Мефистофеля.»
Спустя нѣсколько лѣтъ, упомянутый бѣсъ сталъ, дѣйствительно, моимъ домашнимъ духомъ.
Въ концѣ 1820 года Гудъ снова переѣхалъ въ Лондонъ и, двадцати двухъ лѣтъ отъ роду, сталъ извѣстенъ многимъ литераторамъ. Въ 1821 году онъ оставилъ свои прежнія занятія по коммерческой части, чтобъ вступить въ составъ редакціи «Лондонскаго магазина», въ то время пользовавшагося сотрудничествомъ очень даровитыхъ литераторовъ. Остроуміе и веселость мелкихъ статеекъ были такъ оригинальны, что ни публика, ни главные редакторы «Лондонскаго магазина» не обратили вниманія на другія, болѣе серьезныя стороны Гуда, какъ поэта. Съ того часа, какъ онъ сталъ общимъ забавникомъ, отъ него начали требовать забавы и одной забавы. Напрасно онъ печаталъ стихотворенія, исполненныя тонкой, интимной прелести, стихотворенія, полныя серьезнаго значенія, — общій голосъ говорилъ одно: «Прекрасно, но мы хотимъ отъ нашего автора лишь юмора и веселостей».
Въ 1824 году двадцати шести лѣтъ отъ роду Т. Гудъ женился по любви на миссъ Дженъ Гейнольдсъ, сестрѣ одного изъ своихъ товарищей по литературѣ. Десятилѣтіе отъ 1824 до 1834 было счастливѣйшею порою его жизни. Семейная жизнь его могла назваться образцовою, а мистриссъ Гудъ, явившаяся почти святою женщиною въ послѣднюю пору скорбныхъ годовъ, была вполнѣ достойна человѣка, ею избраннаго. Денежныя дѣла его были недурны, и онъ могъ жить вдали отъ Лондона, который былъ такъ пагубенъ поэту съ своими туманами, своей суетливостью и своими редакторами-искусителями. Сидя въ свѣтломъ уединеніи, Гудъ не имѣлъ надобности изнурять себя для забавы публики. Тутъ онъ написалъ романъ «Тильней Голль», до сихъ поръ читающійся съ удовольствіемъ, и, что еще важнѣе, порядочное количество лучшихъ своихъ стихотвореній.
Въ 1829 году Гудъ является издателемъ альманаха (Fhe Sem), въ которомъ было помѣщено одно изъ замѣчательнѣйшихъ произведеній его, небольшая поэма: «Сонъ Евгенія Арама». Стихотвореніе это имѣло громадный успѣхъ и сдѣлало имя Гуда извѣстнымъ во всей Англіи. «Оно, говоритъ Алленъ Коннингенъ, — даетъ ему высокое мѣсто въ ряду поэтовъ, которые касаются темной и страшной стороны человѣческой природы, и не столько яснымъ выраженіемъ, сколько намекомъ говорятъ о преступленіяхъ, имя которыхъ приводитъ людей въ содроганіе».
Сюжетъ взятъ изъ уголовнаго дѣла: молодой человѣкъ совершилъ убійство, которое ему удалось счастливо скрыть. Онъ былъ потомъ школьнымъ учителемъ и пользовался всеобщимъ уваженіемъ. Только черезъ 14 лѣтъ открылось дѣло, и виновный былъ казненъ въ 1759 г. въ Іоркѣ. Ему было 54 года отъ роду.
Въ концѣ 1834 года, вслѣдствіе коммерческой катастрофы издателя, Томасъ Гудъ не только лишился всего состоянія, заработаннаго тяжелымъ трудомъ но еще увидѣлъ себя въ долгахъ.
Долги эти были большею частью по поручительству за другихъ, и Томасъ Гудъ могъ, объявивъ себя несостоятельнымъ банкротомъ, представить въ уплату то, чѣмъ владѣлъ въ настоящую минуту. Но Гудъ былъ благороденъ не менѣе В. Скотта и попросилъ у кредиторовъ нѣсколько лѣтъ отсрочки, съ обязательствомъ выплатить весь долгъ безъ малѣйшей сбавки. Гудъ набралъ работы, какъ можно болѣе, и переѣхалъ на Рейнъ, гдѣ жизнь дешевле, чѣмъ на родинѣ. Около пяти лѣтъ Гудъ провелъ въ Германіи, работая изо всѣхъ силъ, постепенно освобождаясь отъ своего долга.
Въ 1840 году большая часть долговъ была уплачена. Поставьте рядомъ съ великимъ романистомъ (Вальтеръ Скоттомъ) Т. Гуда съ женою и малолѣтними ребятишками на чужой сторонѣ, заваленнаго черной, мало награждающей работой, и вы сознаетесь, что знаменитая твердость В. Скотта отчасти меркнетъ передъ почти неизвѣстною свѣту твердостью духа его собрата.
Въ 1841 году Т. Гуда избрали на должность редактора журнала: «Новый Ежемѣсячный Магазинъ» (New Mouthly Magazin), съ жалованьемъ въ 300 ф. (Около 2000 р.), независимо отъ платы за статьи, ему принадлежащія. Но редакторство его длилось только два года.
Съ 1844 года сталъ аккуратно выходить каждое первое число журналъ, основанный Томасомъ Гудомъ подъ лаконическимъ названіемъ: «Магазинъ Гуда». Этотъ журналъ скоро сдѣлался любимымъ чтеніемъ англичанъ, главному требованію которыхъ, заключающемуся въ обиліи занимательныхъ повѣстей, юмористическихъ статей и хорошихъ стиховъ, онъ удовлетворялъ, какъ нельзя лучше. Томасъ «Гудъ», но выраженію неизвѣстнаго нѣмецкаго критика, «пѣлъ въ своемъ „Магазинѣ“, какъ поетъ птица въ своей клѣткѣ: и свои слезы, и свой смѣхъ переводилъ прямо въ образы, не подвергая ихъ анализу».
Январскій нумеръ «Магазина Гуда» на 1845 годъ былъ послѣднимъ нумеромъ, проредактированнымъ самимъ поэтомъ-редакторомъ. Февральскій нумеръ вышелъ въ свѣтъ уже подъ редакціей Варда. Въ этомъ нумерѣ журнала было напечатано послѣднее стихотвореніе, написанное Гудомъ. Стихотвореніе начиналось такъ:
Въ 1844 году королева назначила поэту ежегодную пенсію въ 100 ф., пособіе довольно скудное. По англійскому закону самая высшая пенсія за литературныя заслуги не должна превышать 100 ф. Законъ этотъ принятъ давно, когда эти деньги представляли капиталъ значительный. Съ тѣхъ поръ цѣны на все измѣнились, но не было и рѣчи объ измѣненіи закона.
Какъ ни скудна была назначенная пенсія, но она была для Гуда, просто, спасеніемъ. Безъ этихъ бѣдныхъ сотни фунтовъ Гудъ могъ бы узнать полную нищету, потому что здоровье его совершенно ослабѣло, и на возстановленіе его не оставалось даже малой надежды.
Весною 1845 года приближеніе кончины стало очевидно, и поэтъ не обманывался въ своемъ положеніи. Уже у него не доставало силы подерживать въ себѣ обычную, неугасимую веселость, шутить надъ своей болѣзнью и разсказывать смѣшныя исторіи маленькимъ дѣтямъ, которыхъ онъ всегда называлъ драгоцѣнными собесѣдниками; но ясность духа и твердость оставались въ немъ прежнія.
«Нашъ міръ хорошъ, очень хорошъ», — говорилъ онъ незадолго до своей смерти. — «Лежа и думая, я убѣждаюсь въ этомъ болѣе и болѣе. Даже глядя на него съ самой человѣческой точки зрѣнія, придется сознаться, что онъ не такъ гадокъ, какъ разные люди о томъ провозглашаютъ. Я зналъ счастливые дни на этомъ свѣтѣ и не прочь бы пожить въ немъ еще, хотя немного. Но… будемъ надѣяться, что все устроено къ лучшему.»
Самая кончина Гуда какъ-будто согласовалась съ его жизнью. 3 мая 1845 года онъ умеръ безъ особенныхъ страданій, нѣжно простясь съ семействомъ и произнося нѣсколько отрывковъ изъ Священнаго Писанія. Въ послѣднихъ словахъ его: «умираю, умираю» былъ такой чуждый всякаго страданія тонъ, что онъ напоминалъ, какъ бы восклицаніе человѣка, послѣ тяжкихъ дневныхъ трудовъ, наконецъ, добравшагося до спокойной постели.
«Такъ угасъ, не доживъ до преклонныхъ лѣтъ, одинъ изъ самыхъ благородныхъ людей и симпатическихъ поэтовъ, какими когда-либо могла гордиться англійская литература».
3 мая 1845 года Гудъ рано утромъ перешелъ почти незамѣтно отъ жизни къ смерти.
Похороны Т. Гуда совершились скромно и безъ шуму. Тѣло усопшаго было предано землѣ на Кенсаль-Гринскомъ кладбищѣ, а въ іюлѣ 1855 года былъ воздвигнутъ надъ нимъ памятникъ по всеобщей подпискѣ, представляющій большой бронзовый бюстъ поэта на красивомъ пьедесталѣ изъ полированнаго краснаго гранита. На карнизѣ плиты, поддерживающей бюстъ, начертаны слова: «Онъ спѣлъ пѣсню о рубашкѣ». По бокамъ же пьедестала, въ двухъ медальонахъ изображены двѣ сцены изъ двухъ знаменитѣйшихъ его произведеній: на одномъ «Утопленница» («Мостъ вздоховъ»), которую выносятъ на берегъ; на другомъ — «Евгеній Арамъ», только что закрывшій книгу и грустно слѣдящій за играми своихъ маленькихъ учениковъ. Подъ первой, изображенной на памятникѣ сценой, можно бы было подписать слова изъ "Утопленницы*:
Окажите усопшей вниманіе,
Подымите ее поскорѣй!
Это хрупкое было созданіе:
Прикасайтеся бережно къ ней.
Не гнушайтеся тѣломъ безжизненнымъ.
Подымите его на рукахъ,
Не клеймя языкомъ укоризненнымъ
Этотъ бѣдный, истерзанный прахъ.
Подъ второй сценой можно бы подписать слова изъ стихотворенія: «Евгеніи Арамъ.»
Наконецъ, онъ порывисто книгу закрылъ,
И рукой исхудалой налегъ
Онъ на темный ея переплетъ и потомъ
Сжалъ застежкой ее поперекъ.
О, мой Боже! когда бы и душу свою
Я закрыть, запереть такъ же могъ.
Заключеніе.
правитьПоэзія Томаса Гуда, какъ и вся его литературная дѣятельность, говоритъ Н. Гербель, была вполнѣ искренна. Знакомясь съ нимъ, какъ съ человѣкомъ, мы видимъ тоже гармоническое соединеніе глубокаго, строгаго и серьезнаго чувства и яснаго, гуманнаго и проницательнаго взгляда на жизнь съ почти младенческой беззаботностью и веселостью, къ какимъ способны только чистыя и добрыя души.
"Глубокое чувство къ страждущимъ, труждающимся и обремененнымъ было отличительною чертою Гудова таланта. Это былъ истинный рыцарь обремененныхъ и нуждающихся, настоящій христіанинъ въ чувствахъ къ ближнему.
Многіе изъ поэтовъ были несравненно бѣднѣе Гуда поэтическимъ талантомъ, но имъ, а не ему дались слава и достатокъ… Дѣло въ томъ, что непрестанная будничная работа не дала ему возможности выступить передъ свѣтомъ во всемъ оружіи своего блестящаго таланта. Болѣзнь и черный литературный трудъ изъ-за хлѣба довершили дѣло, окончательно отнявъ у поэта возможность трудиться для славы.
Его дѣятельность была связана судьбою летучихъ листковъ, юмористическихъ журнальчиковъ, литературныхъ альманаховъ, — однимъ словомъ, предпріятій, скорѣе пагубныхъ, чѣмъ пригодныхъ для первокласснаго литературнаго дѣятеля. Гудъ видѣлъ это и, сознавая въ себѣ истиннаго поэта, не могъ подавить въ себѣ скорбнаго чувства. "Жребій брошенъ, — говаривалъ онъ своимъ ближайшимъ пріятелямъ, — «я умру общимъ забавникомъ. Я долженъ быть веселымъ Гудомъ, чтобъ не быть Гудомъ голоднымъ». (Тутъ, по его обыкновенію, выходитъ каламбуръ: I must be a lively Hood for а lively Hood)!
Онъ умиралъ въ полномъ спокойствіи, тѣмъ болѣе, что не имѣлъ основанія безпокоиться за судьбу своей семьи: ей уже, какъ мы сказали, была назначена пенсія. Жена пережила его только на полгода. Сынъ его былъ небезъизвѣстнымъ романистомъ школы Диккенса.