Великолепная квартира, которую отвели себе офицеры, состояла из трёх комнат; в первой разместились Иловлин и Вьюшин.
Эта комната была до того мала, что в неё с трудом влезли две кровати, тем более что Выошин спал на "верблюде" — так называлась собственного изобретения кровать, имевшая вид складного деревянного козла, который обтягивался верёвками каждый раз, когда его приходилось устанавливать. "Верблюд" был предметом отчаяния денщика, которому с потом на лице постоянно приходилось изобретать новые способы для удержания этого ужасного животного на ногах. То деревянная ось, на которой держалась вся система, ломалась, вследствие чего кровать приходилось укорачивать, и с течением времени она грозила обратиться в прокрустово ложе; то изгнившие и вязаные-перевязаные верёвки лопались, и их не хватало на переплёт. Владелец этой великолепной мебели не раз просыпался от треска лопающейся оснастки; при этом какая-нибудь часть тела провалилась вниз и как бы любопытствовала, что там такое делается под кроватью. Тот же "верблюд" был ненавидим обозными солдатами, представляя им всегда множество затруднений при нагрузке фургона.
— Что же вы не трогаетесь, черти! — кричит, бывало, обозный унтер-офицер при выступлении с бивуака.
— Помилуйте, Иван Митрич, сладу нет с этой музыкой! Ты его суёшь так, а вин ногой в зад коню лезет, а то офицерский узел прочь выпирает... Просто вот ты хоть что!..
Кроме того, "верблюд" не позволял обозному разлечься на возу, ибо сейчас же напоминал ему о своём существовании своей ногой, и той же ногой, мотаясь на ухабах из стороны в сторону, погонял кучеров.
Офицерская комната была выложена алебастром и аршина на полтора обшита снизу сосновыми досками и отапливалась маленькой железной печкой, которая больше дымила, чем грела; поэтому офицеры нередко выбегали греться на мороз. Пол состоял из одного ряда досок, сквозь щели которого видны были тёмные и низкие покои, в которых жил хозяин. Оконные переплёты были покрыты снаружи мелкими решётками из драни и вместо стёкол оклеены промасленной бумагой, через которую падал матовый свет на жёсткие офицерские кровати. Стены были увешаны священными гравюрами марсельской работы. В другой крошечной комнате, вроде ублиетты {Подземная тюрьма, "каменный мешок" (от фр. oubliette).}, помещался Чирков; здесь же обедали, и сундук Чиркова, а также некоторые вещи всегда выносились перед обедом в коридор. Вследствие малых размеров столовой Вьюшин не советовал заказывать много блюд. Этот совет звучал едкой иронией, так как в селении ничего нельзя было достать. Из коридора крутая лестница спускалась в большую тёмную комнату с земляным полом. Комната эта была высотою в два этажа и освещалась через отверстие в потолке, над которым был устроен для тепла четырёхугольный колпак, похожий на парник. Падавшая сверху волна света придавала внутренности тот характер, который любят фламандские и всякие другие живописцы, рисующие сцены в погребах и подвалах. Здесь помещались ротные писаря и денщики, из которых всегда кто-нибудь спал; поэтому из полутьмы целый день раздавался храп, как будто бы там находился один из кругов дантовского ада[1]. Только один писарь Иловлина бодрствовал днём и в свободные часы занимался сочинением стихов. Это был человек мечтательный, с блуждающим взглядом и всегда выпивши. Его поэтические сочинения никакого отношения к действительности не имели. Казалось, душа поэта насильно отрывала его от грозной действительности и переносила в родную деревню. Только раз, когда пришло известие о падении Плевны[2], он настроился на воинственный лад и написал оду, которая мне неизвестна. Большинство же его стихов имело юмористический оттенок, хотя он писал их с печальным видом и чуть не со слезами на глазах. Одно стихотворение, под названием "Рыбак", кончалось так:
Рыбак роет червячка, Надевает на крючка, И потом, что было маху, В пол-аршина черепаху Тащит на берег сухой Он счастливою рукой. Оп уж этую уроду Не пускает больше в воду, А садит её в мешок,— Будет жонке гребешок.
В углу людской комнаты были вкопаны, с разными приспособлениями, два огромных глиняных горшка, наполненных горячими угольями. Около этой кухни постоянно суетилась хозяйка дома с своею служанкой, пекла лаваши и жарила на разные манеры баранину. Денщики объяснялись с ними резкими телодвижениями, а также по-русски, прибавляя несколько турецких и грузинских слов, считая, что все басурманы говорят на одном языке; Самойлов, денщик Иловлина, даже в шутку утверждал, что они обязаны понимать по-русски, так как у них самих "настоящего" языка и нет и они только притворяются, что говорят; иногда заходил в гости солдат-татарин, который служил переводчиком.
Хозяйскую дочь звали Мариам, или Майро. Она была стройна, как кипарис, и гибка, как змея. По странной игре природы она напоминала своим лицом женщину тропического климата. Костюм, в котором преобладал красный цвет, несмотря на свою будничную скромность, так красиво окутывал её стройное тело, что его некоторое неряшество совершенно не бросалось в глаза. Движения её были живописны и переменчивы; то она быстро двигалась, то, наоборот, вдруг задумывалась и как бы каменела над печью, и красный свет угольев ложился светлыми пятнами на её смуглое лицо, на её смуглую шею и руки, придавая ей вид молодой колдуньи. Взгляд её огромных чёрных глаз на первый раз казался странным, потому что редко приходится встречать такой взгляд: он был то тускло мрачен, то вкрадчиво ласков, но не жесток и не нагл.
Ротный писарь, сочинивший в нетрезвом виде стихи, всегда старался столкнуться с ней и осветить своё грустное лицо кокетливой улыбкой. Самойлов, в день прибытия, когда командир, ложась на только что приготовленную постель, вздохнув, сказал: "Э-хе-хе! Скука", возразил: "Теперь, ваше благородие, от скуки развлечение есть; хозяйская дочь..."
— А ты уж подъехал?
— Где нам с грязным носом в золотую табатерку. Только глазами пострадал...
Вечером Иловлин пошёл посмотреть Майро и, столкнувшись с ней в дверях, невольно дал дорогу красивой девушке. Сделав несколько шагов, он обернулся, чтобы ещё раз на неё взглянуть; она тоже обернулась...
Красивый офицер, в свою очередь, произвёл на неё впечатление. Так часто бывает, что незнакомые между собою мужчина и женщина оборачиваются друг к другу и в то же время у обоих пробегает мысль, что это их первое и последнее свидание. Майро не покраснела и не потупилась. Как был великолепен этот взгляд и как много любезностей мог бы наговорить Иловлин по поводу её глаз! Но вся беда была в том, что он не говорил на известных ей языках, а она ни слова не знала по-русски. Впоследствии она выучила слова — "здравствуй" и "хорошо", а Иловлин несколько фраз по-турецки.
Раз он ей сказал: "Бен сизи пёк северим (я тебя очень люблю)" — и, считая, что исполнил свой долг, хотел её схватить и поцеловать; она увернулась и, сказав: "Хорошо... здравствуй!", убежала от него в дом.
Примечания
править- ↑ В первой части ("Ад") поэмы итальянского поэта Данте Алигьери (1205 — 1321) "Божественная комедия" изображены Девять кругов ада.
- ↑ Плевна (теперь — Плевел) — город в Болгарии, за который во время русско-турецкой воины 1877--1878 гг. шли упорные бои. 28 ноября 1877 г. турецкий гарнизон Плевны сдался войскам генерала И. В. Гурко. Падение Плевны имело большое значение для хода войны, так как способствовало успешному наступлению русских войск за Балканы.
