Тирольские элегии (Гавличек)/ДО

Тирольские элегии
авторъ Карел Гавличек, пер. Николай Васильевич Берг

Оригинал: чешскій, опубл.: 1871. — Источникъ: az.lib.ru

ПОЭЗІЯ СЛАВЯНЪ

СБОРНИКЪ
ЛУЧШИХЪ ПОЭТИЧЕСКИХЪ ПРОИЗВЕДЕНІЙ
СЛАВЯНСКИХЪ НАРОДОВЪ

ВЪ ПЕРЕВОДАХЪ РУССКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ ИЗДАННЫЙ ПОДЪ РЕДАКЦІЕЮ НИК. ВАС. ГЕРБЕЛЯ САНКТПЕТЕРБУРГЪ 1871

ЧЕШСКІЕ ПОЭТЫ.

Б. ГАВЛИЧЕКЪ.

Карлъ Гавличекъ (Havel Borovsky), извѣстный чешскій поэтъ и журналистъ, родился 19-го (31-го) октября 1821 года въ Боровѣ, близь Нѣмецкаго Брода. Сынъ тамошняго купца, Гавличекъ получилъ первоначальное образованіе подъ надзоромъ мѣстнаго декана Брузска; затѣмъ, на десятомъ году, былъ посланъ отцомъ въ Иглаву — учиться нѣмецкому языку. Гимназическій курсъ прошолъ онъ въ Нѣмецкомъ Бродѣ, послѣ чего, въ 1838 году, отправился въ Прагу, гдѣ около двухъ лѣтъ слушалъ философію въ тамошнемъ университетѣ. Въ 1840 году, по желанію отца, вступилъ въ Пражскую архіепископскую семинарію, но вскорѣ своими остроумными выходками и сатирическими стишками заявилъ себя такимъ плохимъ теологомъ, что долженъ былъ оставить семинарію, въ удовольствію своему и своихъ наставниковъ. Впослѣдствіи онъ отправился въ Москву, гдѣ прожилъ два года въ качествѣ гувернера при дѣтяхъ профессора Шевырева. Здѣсь онъ попалъ въ кругъ русскихъ славянофиловъ и вскорѣ сошолся съ главнѣйшими изъ нихъ: Хомяковымъ, Погодинымъ, Бодянскимъ и другими. Пребываніе въ Россіи было для Гавличка во многихъ отношеніяхъ весьма полезно, давъ ему возможность познакомиться короче съ русскою жизнью, какъ въ высшемъ обществѣ, такъ и въ народѣ. Говорятъ, жизнь въ Москвѣ оставила свой слѣдъ на его развитіи: критическій и оппозиціонный характеръ его ума опредѣлился здѣсь еще болѣе; онъ лучше привыкъ понимать между-славянскія отношенія и сильнѣе ненавидѣть насиліе и произволъ. Въ 1845 году онъ вернулся въ Прагу. Свою литературную дѣятельность онъ началъ статьями и письмами о Россіи, которыя въ первый разъ знакомили чешскихъ читателей съ настоящимъ положеніемъ русской дѣйствительности. Въ 1846 году онъ сталъ редакторомъ «Пражскихъ Новинъ» и «Пчелы», выходившей вмѣстѣ съ ними. Благодаря его таланту, популярность его съ этого времени стала увеличиваться все болѣе и болѣе, а вмѣстѣ съ тѣмъ стало возростать и его вліяніе на публику. Австрійское правительство собиралось уже запретить его журналъ, когда мартовская революція совершенно развязала ему руки. Онъ принималъ самое дѣятельное участіе въ чешскихъ событіяхъ 1848 и 1849 годовъ. Едва вѣсть о событіяхъ въ Вѣнѣ достигла Праги, какъ Гавличекъ уже хлопоталъ объ изданіи новаго журнала — и вскорѣ «Народныя Новины» появились за его подписью. Журналъ этотъ, имѣвшій огромное вліяніе на чешское общество, смѣло можно назвать лучшимъ изъ славянскихъ политическихъ изданій, когда-либо выходившихъ въ Австріи. Въ своихъ политическихъ мнѣніяхъ Гавличекъ держался первой конституціи и программы Палацкаго, но въ этихъ предѣлахъ онъ былъ упорнымъ защитникомъ народнаго права отъ всякимъ враждебныхъ покушеній. Октоированная конституція 4-го мая 1849 года, заключавшая въ себѣ сѣмяна послѣдовавшей затѣмъ реакціи, встрѣтила въ Гавличкѣ самаго горячаго противника. Правительство потребовало его въ суду, но присяжные оправдали его. Затѣмъ, начались преслѣдованія, завершившіеся въ 1850 году запрещеніемъ журнала. Гавличекъ переѣхалъ въ Кутную-Гору, такъ-какъ въ Прагѣ изданіе журнала было невозможно по ея осадному положенію, и сталъ издавать тамъ «Славянина»; но борьба была уже невозможна. Въ мартѣ 1851 года Гавличку былъ запрещенъ въѣздъ въ Прагу, потомъ запретили «Славянина» и успокоились только тогда, когда Гавличекъ былъ сосланъ въ крѣпость Бриксенъ, въ Тиролѣ. Тамъ-то написалъ онъ свои знаменитыя «Тирольскія Элегіи». Это прекрасное стихотвореніе, исполненное поэзіи и юмора, имѣетъ три перевода на русскій языкъ (Гильфердинга, Минаева и Берга), изъ которыхъ послѣдній сдѣланъ для нашего изданія и помѣщается здѣсь въ первый разъ. Въ ссылкѣ постигла его тяжкая болѣзнь; ему позволили ѣхать на чешскія минеральныя воды, но въ Прагу онъ вернулся только наканунѣ смерти, послѣдовавшей 17-го (29-го) іюля 1855 года. Послѣднимъ трудомъ Гавличка, напечатаннымъ при его жизни, были «Повѣсти», переведенныя изъ Вольтера. Кромѣ того, осталась ненапечатанною его юмористическая легенда изъ русской исторіи «Крестъ св. Владиміра». «Гавличекъ — говоритъ Пыпинъ — былъ несомнѣнно большой талантъ, и въ короткій періодъ своей дѣятельности онъ сдѣлалъ очень много для воспитанія общества въ томъ направленіи, въ которому оно было приготовлено всего меньше въ своихъ національныхъ заботахъ — въ направленіи политическомъ. Его ясный умъ, простота пониманія и изложенія, остроуміе и юморъ давали ему большое вліяніе на массу, и дѣятельность Гавличка тѣмъ замѣчательнѣе исторически, что въ его пониманіи было очень много здраваго практическаго смысла, который удалялъ его отъ мечтательнаго фантазерства».

ТИРОЛЬСКІЯ ЭЛЕГІИ.

I.

Тускло въ небѣ свѣтитъ мѣсяцъ

Сквозь туманъ и мракъ.

Какъ тебѣ сдается Бриксенъ?

Что косишься такъ?

Не сходи покамѣстъ съ неба,

Не ложися спать:

Дай съ тобой мнѣ, другъ мой мѣсяцъ,

Слова два сказать.

Я не здѣшній: чай по рѣчи

Могъ ты въ пять минутъ

Угадать! ни treu, ни bieder —

Я… въ ученьи тутъ!

2.

Я изъ края музыкантовъ:

Флейтщикомъ я былъ,

Да игрой моею вѣнцамъ

Я не угодилъ.

Чтобъ поспать порядкомъ послѣ

Должностной возни,

Разъ отправили жандарма

Къ флейтщику они…

Слышу, кто-то у постели

Шпорами трень-брень,

Въ два иль три часа поутру,

Молвитъ: «добрый день!»

А за нимъ народу куча —

Каски, кивера,

Пышно шитые мундиры,

Сабли у бедра.

"Встаньте, господинъ редакторъ,

Будетъ почивать!

Но не бойтесь: мы хоть ночью,

Но — не воровать!

"Мы — коммиссія. Вся Вѣна

Кланяется вамъ.

Все ли въ добромъ вы здоровьѣ?

Рады ли гостямъ?

«Бахъ въ особенности низко.

Кланяться велѣлъ;

Можетъ, самъ бы къ вамъ пріѣхалъ:

Очень-много дѣлъ!»

Я учтивъ при всякой встрѣчи —

Говорю: "сейчасъ!

Я готовъ, коли угодно,

Выслушать приказъ;

«Но позволить, meine herren,

Прежде вы должны

Мнѣ надѣть по-крайней-мѣрѣ

Галстукъ и штаны!»

Тутъ я началъ одѣваться…

Только мой бульдогъ

Полицейской этой сцены

Вынести не могъ:

Завозившись подъ кроватью,

Страшный поднялъ рыкъ:

Къ «Corpus habeas» съ-измала

Въ Англіи привыкъ.

Что съ проклятымъ было дѣлать?

Взялъ я «Gesetzbuch»,

Томъ увѣсистый, огромный —

И въ бульдога — бухъ.

3

Тутъ я сталъ читать бумагу:

Добрый докторъ Бахъ

Пишетъ нѣжное посланье

Мнѣ въ такихъ словахъ.

На, вотъ самъ прочти, коль въ слогѣ

Въ этомъ ты силёнъ,

Что мнѣ докторъ милый пишетъ —

Вотъ что пишетъ онъ:

Пишетъ, будто воздухъ въ Прагѣ

Не совсѣмъ здоровъ

И совѣтуетъ отвѣдать

Мнѣ иныхъ краёвъ;

Что за этимъ и карету

Онъ нарочно шлётъ,

Дабы могъ я прокатиться

На казенный счотъ.

А чтобъ выѣхалъ изъ Праги

Я того же дня —

Полицейскимъ поручаетъ

Убѣдить меня.

4.

Можетъ-статься это глупо,

Но ужъ я привыкъ

Слушать, если мнѣ покажутъ

Саблю или штыкъ.

Торопилъ меня Дедёра,

Стоя у дверей,

Чтобы съ нимъ я собирался

Ѣхать поскорѣй.

Тутъ въ напутствіе совѣты

Разные даны,

Коимъ Баха паціенты

Слѣдовать должны:

«Что инкогнито-де ѣдемъ;

Чтобъ съ собой отнюдь

Ни ружья, ни пистолета

Я бы не бралъ въ путь.»

И такъ далѣ, и такъ далѣ —

Какъ Сирена пѣлъ.

Я жь межь-тѣмъ сюртукъ и шубу

На себя надѣлъ.

У крыльца стояли кони —

Я взглянулъ на нихъ:

«О, когда бъ еще немного!

Хоть единый мигъ…»

5.

Мѣсяцъ, мѣсяцъ, ты вѣдь знаешь

Женщину вполнѣ!

Что подчасъ намъ за обуза,

Что за крестъ онѣ!

Столько лѣтъ на эту землю

Глядя съ высоты,

Не одной разлуки тяжкой

Былъ свидѣтель ты!

Лучше моднаго поэта

Могъ бы разсказать…

Такъ и тутъ: вокругъ столпились

Дочь, жена и мать —

Дочка Зденочка. Я, правда,

Тертый ужь калачъ,

Но запалъ мнѣ крѣпко въ душу

Этотъ вопль и плачъ.

Я надвинулъ падибрадку —

Шапку на глаза,

Чтобы мнѣ неизмѣнила

Ни одна слеза;

Чтобъ жандармы неузнали

Про мою печаль…

Сѣлъ — карета покатилась

Вдаль… куда-то вдаль.

6.

Рогъ трубитъ, жандармы скачутъ

Сзади, по бокамъ,

Чтобъ чего не обронилось…

Вонъ въ сторонкѣ храмъ!

Это Боровская церковь,

Какъ звѣзда, горитъ,

Словно мнѣ сквозь лѣсъ киваетъ,

Словно говоритъ:

"Ты ли это мой голубчикъ,

Дитятко моё?

Первыхъ дней твоихъ я помню

Здѣсь житьё-бытьё!

"Помню, какъ тебя крестили:

Вся твоя родня

Тутъ собралась… Добрый мальчикъ

Былъ ты у меня.

"Какъ прилежно ты учился,

Какъ побрелъ ты въ свѣтъ —

Помню все… тому ужь будетъ

Вѣрныхъ тридцать лѣтъ.

«Какъ съ тобой мы распрощались.

Но скажи, мой другъ,

Для чего теперь съ тобою

Ѣдетъ столько слугъ?»

7.

Подъѣзжая подъ Иглаву,

Снился Шпильбергъ мнѣ;

А подъ Линцемъ, помню, видѣлъ

Я Буфштейнъ во снѣ.

За Буфштейномъ лишь пропали

Сны такіе всѣ;

Альпы видѣлись, какъ Альпы —

Въ царственной красѣ.

Только глупо, братъ, какъ ѣдешь

Ты невѣсть куда;

Тутъ чертовски утомляетъ

Самая ѣзда —

Полны горькою насмѣшкой

Почтарей рожки…

Просто, кажется разбилъ бы

Голову съ тоски!

Только видишь, другъ моё мѣсяцъ,

Былъ бы я не правъ,

Еслибъ мы съ тобой забыли

Горный телеграфъ:

Былъ онъ очень акуратенъ,

Не любилъ дремать —

И полиція усердно,

Какъ родная мать,

Печи намъ вездѣ топила,

Зная наперёдъ,

Сколько гдѣ съ дороги тяжкой

Путникъ отдохнётъ.

Въ Будеёвицахъ Дедёра

Странно поступилъ:

Мнѣ совсѣмъ не по-жандармски

Онъ вина купилъ —

Да Мельницкаго, родного!

То ль попуталъ грѣхъ,

То ли кровь заговорила

Въ немъ (Дедёра — чехъ!)

Ужь не знаю! Или думалъ:

Все, что я люблю,

Въ этой Летѣ виноградной

Мигомъ утоплю.

Но мельницкое я выпилъ

И до мѣстныхъ винъ

Добрался — до итальянскихъ:

Хмѣль, какъ-есть, одинъ!

8.

Тонъ элегіи оставимъ

Мы теперь съ тобой,

Ясный мѣсяцъ! На минуту

Перейдемъ въ другой!

Мерзкій путь отъ Рейхенгалля

До Вайдринга ты

Знаешь, чай: овраги, скалы,

Чортовы мосты;

Камни страшные — страшнѣе

Глупости людской;

Бездны больше, чѣмъ издержки

Арміи иной!

Сущимъ тартаромъ зіяютъ,

Путнику грозя:

Октоировать указомъ

Ихъ никакъ нельзя!

Ночь темна, какъ наша церковь

Илъ еще темнѣй.

Всякій мигъ кричитъ Дедёра:

«Сдерживай коней!»

Да кому кричать? на козлахъ

Нѣту ни души:

Съ жандармеріей одни мы

Среди скалъ, въ глуши.

Почтальонъ отсталъ далеко

И въ потьмахъ исчезъ:

По-добру онъ по здорову

Съ козелъ раньше слѣзъ.

Мы летимъ при свистѣ вѣтра,

Рѣжутъ вихри слухъ;

Сердце бьется поневолѣ,

Замираетъ духъ.

Кручь — что лѣстница на башнѣ;

Но люблю я страхъ

Передрягу полицейскихъ

И жандармовъ страхъ.

Я шепнулъ имъ: «между нами

Видно грѣшникъ есть:

Бросимъ жребій, кто отсюда

Долженъ мигомъ слѣзть

Очистительною жертвой,

Какъ Іона». Глядь:

Полицейскіе проворно

Начали скакать;

Другъ за дружкой изъ кареты

Выскакали вонъ.

Боже! точно ль это было?

Или это сонъ?

Стража, въ шарфахъ, вверхъ ногами,

Словно трупъ, лежитъ,

А преступникъ одиноко

Подъ гору летитъ.

Хочешь, Австрія, вести ты

Всѣхъ насъ по шнурку,

А не справилась съ четверкой

Коней на скаку!

Скалъ и пропастей альпійскихъ

Полный господинъ,

Безъ возницы, въ тьмѣ кромешной,

Мчался я одинъ,

И на станціи исправно

Закусилъ; потомъ

Спалъ какъ праведникъ; а стража

Все плелась шажкомъ;

Еле-еле дотащилась

Въ поздніе часы

И всю ночь себѣ чинила

Ребра и носы;

Задъ себѣ арникой терла,

А виномъ крестецъ…

Тутъ, мой другъ, я ставлю точку:

Странствіямъ конецъ!

Я ни капли не прибавилъ:

Можетъ — какъ ни глупъ —

Быть свидѣтелемъ почтмейстеръ

Въ Вайдрингѣ Дальрупъ.

9.

Рано утромъ былъ доставленъ

Въ Бриксенъ музыкантъ

И квитанцію Дедёрѣ

Выдалъ комендантъ.

Клокъ бумаги комендантской

Въ Чехію пошолъ,

А меня здѣсь держитъ крѣпко

Габсбургскій орблъ.

Коменданта и жандармовъ

Въ этой западнѣ,

Вмѣсто ангеловъ небесныхъ,

Дали стражей мнѣ…

Н. Бергъ.