[1]
Однажды зимним вечерком,
В бордели на Мещанской,
Сошлись, с расстриженным попом,
Поэт, корнет уланской,
Московской модной молодец,
Подьячий из сената
И третей гильдии купец,
Да пьяных два солдата.
Всяк пуншу осушив бокал,
Лег с блядью молодою,
И на постеле откачал
Горячею елдою.
[2]
Кто всех задорнее ебет?
Чей хуй средь битвы рьяной
Пизду курчавую дерет,
Горя как столб багряной?
О землемер и пизд и жоп,
Блядун трудолюбивой!
Хвала тебе, расстрига поп,
Приапа жрец ретивой!
В четвертой раз ты плешь впустил
И снова щель раздвинул,
В четвертой — пригнал, вколотил…
И хуй повисший вынул.
[3]
Повис!.. вотще своей рукой
Елду Малашка дрочит,
И плешь сжимает пятерней,
И волосы ерошит!
Вотще под бешеным попом
Лежит она, тоскует
И ездит по брюху верхом,
И в ус его целует!
Вотще! — Елдак лишился сил,
Как воин в тяжкой брани;
Он пал, главу свою склонил
И плачет в нежной длани.
[4]
Как иногда поэт Хвостов,
Обиженной природой,
Во тме полунощных часов
Корпит над хладной одой;
Пред ним нещастное дитя,
И в крив и в кос и прямо
Он слово звучное крехтя
Ломает в стих упрямой:
Так блядь трудилась над попом;
Но не было успеха —
Не становился хуй дыбом
Как будто бы для смеха.
[5]
Зарделись щеки, бледной лоб
Стыдом воспламенился;
Готов с постели прянуть поп —
Но вдруг остановился…
Он видит: в ветхом сертуке,
С спущенными штанами,
С хуиной длинною в руке,
С отвислыми мудами
Явилась тень — идет к нему
Дрожащими стопами,
Сияя сквозь ночную тьму
Огнистыми очами.
[6]
«Что сделалось детине тут?»
Вещало привиденье.
— Лишился пылкости я муд,
Елдак в изнеможеньи;
Предатель хилой изменил,
Не хочет уж яриться. —
«Почто ж, ебена мать, забыл
Ты мне в беде молиться?»
— Но кто ты? вскрикнул Ебаков,
Вздрогнув от удивленья. —
«Твой друг! твой Гений! я — Барков!»
Сказало привиденье.
[7]
И страхом пораженный поп
Не мог сказать ни слова;
Свалился на пол будто сноп
К портищам он Баркова.
«Востань, любезный Ебаков!
Востань! повелеваю!
Всю ярость праведных хуев
Тебе я возвращаю. —
Поди еби Малашку вновь!»
О чудо! хуй ядреной
Встает, кипит в мудищах кровь,
И кол торчит взъяренной.
[8]
«Ты видишь, продолжал Барков,
Я вмиг тебя избавил;
Но слушай: изо всех певцов
Никто меня не славил!
Никто! — Так мать же их в пизду!
Хвалы мне их не нужны.
Лишь от тебя услуг я жду:
Пиши в часы досужны.
Возьми задорной мой гудок,
Играй как ни попало!
Вот звонки струны, вот смычок;
Ума в тебе не мало.
[9]
Не пой лишь так, как пел Бобров,
Ни Шаликова слогом;
Шихматов, Шиховской, Шишков
Прокляты Фивским богом.
К чему без смысла подражать
Бессмысленным поэтам?
Последуй лишь, ебена мать,
Моим благим советам,
И будешь из певцов певец,
Клянусь моей елдою!
Ни чорт, ни девка, ни чернец
Не вздремлют над тобою!»
[10]
— Барков! доволен будешь мной!
Провозгласил детина.
И вмиг исчез призрак ночной;
И мягкая перина
Под милой жопой красоты
Не раз попом измялась;
И блядь во блеске наготы
Насилу с ним рассталась.
Но вот яснеет свет дневной,
И будто плешь багрова
Явилось солнце за горой
Средь неба голубова.
[11]
И стал трудиться Ебаков,
Ебет и припевает;
Везде гласит: «велик Барков!»
Попа сам Феб венчает.
Пером владеет как елдой,
Певцов он всех славнее,
В трактирах, в кабаках Герой,
На бирже всех сильнее!
И стал ходить из края в край
С гудком, смычком, мудами,
И на Руси вкушает рай
Бумагой и пиздами.
[12]
И там, где вывеска елдак
На низкой ветхой кровле,
И там, где только спит монах,
И в капище торговли:
Везде затейливой пиит
Поет свои куплеты,
И всякой день в уме твердит
Баркова все советы.
И бабы и хуистый пол
Дрожа ему внимали,
И только перед ним подол
Девчонки подымали.
[13]
И стал расстрига богатырь,
Как в масле сыр кататься…
Однажды в женский монастырь
Как начало смеркаться
Приходит тайно Ебаков
И звонкими струнами
Воспел победу елдаков
Над юными пиздами.
И стариц нежной секелек
Заныл и зашатался…
И вдруг ворота на замок,
И пленным поп остался.
[14]
И девы в келью повели
Поэта Ебакова;
Постель там шаткая в пыли
Является дубова.
И поп в постелю нагишом
Ложится по неволе;
И вот Игуменья с попом
В обширном ебли поле.
Отвисли титьки до пупа,
И щель идет вдоль брюха;
Тиран для бедного попа
Проклятая старуха!
[15]
Честную матерь откачал,
Пришлец благочестивой,
И ведьме страждущей вещал
Он с робостью стыдливой:
«Какую плату восприму?»
— А, а! мой свет! какую?
Послушай: скоро твоему
Не будет силы хую!
Тогда ты будешь каплуном,
А мы прелюбодея
Закинем в нужник вечерком,
Как жертву Асмодея. —
[16]
О ужас! бедной мой певец!
Что станется с тобою?
Уж близок дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!
Напрасно еть усердно мнишь
Девицу престарелу;
Ты блядь усердьем не смягчишь,
Под хуем поседелу.
Кляни заебины отца
И матерну прореху!
Восплачьте, нежные сердца!
Здесь дело не до смеху.
[17]
Проходит день, за ним другой,
Неделя протекает,
А поп в обители святой
Под стражей обитает.
О вид, угодный небесам!
Игуменью честную
Ебет по целым он часам
В пизду её седую.
Ебет — но пламенной елдак
Слабеет боле… боле…
Он вянет, как весенний злак
Скошенный в чистом поле.
[18]
Увы! настал ужасный день!
Уж утро пробудилось,
И солнце в сумрачную тень
Лучами водрузилось;
Но хуй детины не встает!..
Нещастной устрашился,
Вотще муде себе трясет:
Напрасно лишь трудился!..
Надулся хуй, растет, растет,
Подъемлется лениво —
И снова пал и не встает,
Смирился горделивой.
[19]
Но вот скрыпя шатнулась дверь,
Игуменья подходит;
Гласит: «еще пизду измерь!»
И взорами поводит,
И в руки хуй — но он лежит,
Трясет — он не ярится,
Щекотит, нежит — тщетно: спит,
Дыбом не становится.
«Добро!» Игуменья рекла —
И вмиг от глаз сокрылась;
Душа в детине замерла,
И кровь остановилась.
[20]
Расстригу мучила печаль,
И сердце сильно билось —
Но время быстро мчалось вдаль,
И темно становилось.
Уж ночь с ебливою луной
На небо наступала;
Уж блядь в постеле пуховой
С монахом засыпала;
Купец уж лавку запирал;
Поэты лишь не спали
И водкою налив бокал,
Баллады сочиняли.
[21]
И в келье тишина была…
Вдруг стены пошатнулись,
Упали святцы со стола,
Листы перевернулись…
И ветер хладный пробежал
В тени угрюмой ночи…
Баркова призрак вдруг предстал
Священнику пред очи:
В зеленом ветхом сертуке,
С спущенными штанами,
С хуиной длинною в руке,
С отвислыми мудами.
[22]
«Скажи что Дьявол повелел?»
— Надейся, не страшися! —
«Увы! что мне дано в удел?
Что делать мне?» — Дрочися! —
И грешник стал муде трясти,
Трес, трес — и вдруг проворно
Стал хуй все вверх да вверх расти,
Торчит елдак задорно.
Багрова плешь огнем горит,
Муде клубятся сжаты,
В могущих жилах кровь кипит,
И пышет хуй мохнатый!
[23]
Вдруг начал щелкать ключ в замке,
Дверь с громом отворилась,
И с острым ножиком в руке
Игуменья явилась.
Являют гнев черты лица,
Пылает взор собачий;
Но ебли грозного певца
И хуй попа стоячий
Она узрела… пала в прах,
Со страху обосралась…
Трепещет бедная в слезах…
И с духом тут рассталась.
[24]
«Ты днесь свободен, Ебаков!»
Сказала тень расстриге:
«Мой друг! успел найти Барков
Развязку сей интриге.
Беги! (открыта дверь была)
Тебе не помешают;
Но знай как добрые дела
Святые награждают.
Усердно ты воспел меня —
И вот тебе награда!»
Сказал — исчез. — И здесь, друзья,
Окончилась баллада!
