Творю память Великому Новгороду (Шергин)/ВТ

Творю память Великому Новгороду.
автор Борис Викторович Шергин
Опубл.: 1915. Источник: «Архангельскъ», газета. — 1915. — № 142. — С. 2.

[2]

Наш в корнях непоколебимый нигде русский быт, наше дивное исконно русское искусство в главных своих видах, архитектуре, поэзии, даже живописи, в лице чудесных новгородских икон сохранились на севере России в формах наиболее древних, наиболее драгоценных.

Совершенно естественно, что в специальной учёной и художественной литературе Северу принадлежит первое место. С каждым годом всё больше и больше приезжает в Архангельский край людей чутких ко всему действительно ценному, своеобразно красивому, свежему. И смотрят, любуются, учатся.

Но что самое главное, чем мы, — жители Двинской земли и всего Беломорья, — можем особенно гордиться, — это наш архангельский северный народный говор.

Говор Двинского понизовья Поморья — говор господина Великого Новгорода и древней Москвы. Но главным образом Новгорода.

И это совершенно естественно. Новгородцы утвердились на севере ещё в XI веке. Кегостров, Заостровские деревни, Лявля и большинство архангельских деревень и посадов были основаны и заселены новгородцами. И нынешнее население севера — потомки древних новгородцев. В течение многих веков Заволочье, Двинская земля, как звали наши края, находились в политической и религиозной зависимости от своей матери-города Новгорода.

Всё что в северном крестьянине так бросается в глаза, его свободное, ровное обращение с начальством и с «барами», любовь к независимости, дух свободомыслия, — всё это, думается, не только влияние северной природы с её широкими, полноводными реками, дремучими лесами, морским бесконечным простором, но и бессознательная духовная память о свободном вечевом великом Новгороде.

Влияние самодержавной Москвы на Архангельскую область началось гораздо позже, не ранее XVI века, хотя завидущие глаза «Белокаменной» были жадно устремлены на богатства севера ещё со времен Ивана Калиты.

Впрочем, говоря о различии в наречиях, надо сказать, что века назад московская речь имела, безусловно, очень мало общего с современным искусственным, «свысока», выговором московского простонародья. В древних рукописях Москвы много близкого и приятного северному уху. Собственные имена нередко пишут так; «Ондрей, Оликсей, Офонасей» и т. п.

Язык новгородских письменных памятников ещё более чем исторические причины показывает почти полную тождественность древненовгородского и нынешнего архангельского наречия.

Помимо всех этих «Олекса», «Офонька», новгородская орфография постоянно допускает «ц» вместо «ч» и обратно: «Цюдо», «плацюсе», «уличи», «черкви», «..ащели поп переставится и в те поры поцнут мыти его водою оболокати во всю смертную скруту» говорится в древнем чине «Како погребити попы и дияки и мирские человеки».

Там же «Плацюсе и рыдаю, егда помышляю смерть»… «А вопу да крыку того, да прицету плачному в черкви не быти, ино на уличи ли на могилище жонкам плакище творити по чину».

В рукописях светского характера, разных грамотах, актах, записях подобных примеров ещё больше.

Нисколько не удивительно и то, что века не изменили северного говора. Инородческое влияние несущественно и ничтожно, а от Центральной России слишком север обособлен. Мало было сношений и мало шло народу на север из средних губерний, где давно стёрлись грани между отдельными наречиями[1].

Сохранив невредимо свои особенности в течение веков, говор архангельский приобретает совершенно исключительный интерес.

Оставив в стороне археологическую ценность северного наречия, посмотрим на него со стороны грамматической и художественной. И тут выступает его изумительное обилие форм, богатство синонимами, оборотами, гибкость, несравненная полнота.

«Море вздохнуло» говорят о приливе; «Взводень рыдает» — в бурю; «ветры пали со полуночи» — подули с севера ветры. Эти выражения не из каких-либо поэтических произведений, а из живой обыденной, народной речи.

Послушайте говор крестьян по Двине, говор поморов. Какое нескончаемое богатство выражений! Какая археологическая правильность, я бы сказал, стильность в построении фраз! Говорят всегда громко, полногласно, ёмко, с богатейшими интонациями. Особенно женщины.

Когда говорит помор, не только в его словах, но и в музыке его речи слышится и видится и морской простор и полёт судёнышка из какой-нибудь «госпожи Кандалухи губы на Грумант, на Матку, в Норвегу»……… Дует бодрящий «шелоник» или «обедник». Носятся и кричат чайки. Выпучив белые груди-паруса, резво взбегает шилка на взводень, стрелой несётся вниз… Хлещет солёная пена. Поскрипывают мачты. Лопочут флюгера…… Так и речь помора.

Имея в виду всю археологическую ценность, богатство и своеобразную красоту северного наречия, такие истинные художники собиратели сказаний, песен, былин, как г-жа Озаровская, должны с величайшей точностью записывать все особенности архангельского говора. Имея музыкальный слух, должны уметь передать всё богатство интонаций, всю певучесть речи. И эта музыка голоса при устной передаче слышанного и записанного народного произведения так же важна, интересна и не допускает фальши, как и самый текст.

Надо чтобы русское общество узнало о древности северного говора и оценило его образное богатство.

Пусть ценит свою речь и северный люд и этим почитает память Великого Новгорода.

Примечания

править
  1. Литературного языка не касаюсь.