Танкер «Дербент» (Крымов)/Остров Чечен

Танкер «Дербент»
автор Юрий Крымов (1908—1941)
Опубл.: 1938. Источник: Крымов Ю. Танкер «Дербент». — Кемерово: Кн. изд-во, 1983.

ОСТРОВ ЧЕЧЕН
I

Она имела странный, обманчивый запах — эта красноводская нефть. Когда наставили шланги и полилась в люки темная шипучая жидкость, Догайло потянул носом и сказал:

— Будто монпансье или другая какая конфетка. Нюхай на здоровье!

И матросы нюхали. Было так, как будто пронесли по палубе поднос с горячим кондитерским печеньем. Потом как-то неприятно защекотало в носу. И Догайло, аккуратно освободив ноздри при помощи большого пальца, сказал уже без всякого удовольствия:

— Однако шибает!

А под конец и это прошло. Казалось, что качают по нефтепроводу обыкновенную сураханскую нефть. Только палубный матрос Фомушкин, стоявший возле люка, пожаловался, что у него заболели виски, а Догайло отошел опасливо к борту и уже ничего не сказал.

В Красноводске капитан получил новое распоряжение пароходства: взять на буксир теплоход «Узбекистан», потерявший самоходность во время шторма. Это было неприятное, хлопотливое дело. Несмотря на это, Евгений Степанович был в хорошем расположении духа. Сутки шторма в открытом море, тревога и непосильное напряжение — все это осталось позади, как будто кто-то отлично все устроил, и потому Евгений Степанович чувствовал прилив дружеского расположения ко всем людям.

— Посмотрите, — говорил он Касацкому, — нет, вы посмотрите, какая прелесть! Белый городок, и над ним скалы совсем красные. И золотые отмели вокруг голубой бухты. Удивительно красиво!

У Касацкого был нездоровый, усталый вид и коричневые мешки под глазами. На кителе, обсыпанном табачным пеплом, было множество складок, словно помощник валялся на кровати, не раздеваясь.

— Город белый, это верно, — отозвался он насмешливо, — и скалы, безусловно, красные, не придерешься. А вы нынче что-то уж очень веселенькие да розовенькие. С чего бы это? — Он медленно повернул голову, выпуклые глаза его неподвижно уперлись в капитанский галстук. — Впрочем, хорошо, что вы жизнерадостны. А я, знаете, привык заглядывать вперед. Вот кончился норд, все рады, а я нет. То есть я доволен, конечно, но не так, как вы, потому что как только запоет во мне этот тоненький глупый голосок — радость, то тотчас я начинаю рассуждать, и выходит, что сколько ни пой, а под конец случится что-нибудь неприятное и придется играть «Разлуку».

— А потом опять ведь будет хорошо? Ведь будет?

— Не знаю. Может быть. Надоели мне отвлеченные темы. Вон стоит танкер «Узбекистан», видите, на той пристани? Следует осмотреть его перед тем, как взять на буксир. Пойдемте.

— Ах, еще эта буксировка! Послушайте, что за абсурд в самом деле. Точно мы буксирники! Нельзя ли отказаться?

— Вот вам и неприятность! А отказаться-то и нельзя. «Узбекистан» потерял самоходность, а нефть в трюмы уже погружена, и надо ее вывезти. Придется буксировать этот утюг, ничего не поделаешь.

— Вы точно радуетесь...

— Да нет же, просто я вернул вас к действительности и доказал, что неприятности еще существуют. Вашу руку, жизнерадостный человек.

Они спустились на грузовую палубу и направились к сходням. Евгений Степанович потянул носом и приостановился.

— Чем это пахнет у нас? — спросил он с удивлением. — Неужели это нефть?

— А вы только заметили? Ну да, красноводская нефть. Что вы хмуритесь? Запах оригинальный, даже приятный.

Они шли, не торопясь, по берегу, и Касацкий говорил об интересных свойствах красноводской нефти — ароматических веществах и бензинах, содержащихся в ней, и о низкой температуре ее воспламенения. А Евгений Степанович думал о том, что Касацкий знает много такого, чего не знают другие штурманы, но почему-то не любит обнаруживать свои знания и даже газеты читает в одиночестве, запершись у себя в каюте.

На «Узбекистане» их встретил добродушный рыжий толстяк, отрекомендовавшийся помощником капитана. Вместе они отправились на бак, осмотрели приспособления и условились о креплении буксира.

— Нам очень не везет, — жаловался толстяк, благодушно улыбаясь. — Зимой отремонтировались скверно, а теперь что ни рейс, то авария. Вчера заклинился вал, а погрузку все-таки произвели. Не порожнем же идти обратно! Но опять-таки, говоря между нами, это беззаконие, потому что палуба у нас не в порядке.

— В самом деле? — спросил Касацкий небрежно. — Ну, это обычная вещь.

— В одном месте заварили, но, как видно, недостаточно. Газом пахнет. А газоотвода у нас нет. Беззаконие...

— Нам надо вернуться, — заторопился Касацкий. — Время, Евгений Степанович, время!

Рыжий зевнул и ушел в каюту. На палубе висело белье, развешанное для просушки, и лежали бухты троса. Евгений Степанович покачал головой.

— Загадили судно. Ах, подлецы, подлецы!

Почему-то Касацкий не пошел прямо к сходням, а завернул в противоположный проход палубы. Евгений Степанович покорно семенил за ним. По мере того как они приближались к юту, пряный запах усиливался, и у капитана защекотало в носу.

— Разве у них люки не задраены? — спросил он, принюхиваясь. — Что за черт! Вот уж действительно беззаконие!

Касацкий, не останавливаясь, обогнул надстройку и пошел к сходням.

— А у вас при себе та бумажка? — спросил он быстро.

— Какая?

— Ну, сегодняшняя радиограмма пароходства насчет буксировки «Узбекистана». Покажите-ка!

Он посмотрел бланк, сложил его и шевельнул ноздрями.

— Пришьем это к делу, — пробормотал он озабоченно, — для порядка, знаете.

— Ей-богу, откажусь буксировать, — вздрогнул Евгений Степанович, — вот сейчас пойду и отправлю телеграмму!

— Тише! Что вам такое показалось! Ну, палуба газит немного. Эка невидаль. У них есть разрешение регистра продолжать эксплуатацию. Если вы откажитесь — вас обвинят в срыве плана.

— Вы думаете?.

— Уверен.

— Ах, собачья должность! — вздохнул Евгений Степанович. — Будь проклята минута, когда я согласился покинуть канцелярию.

II

Во время погрузки к сходням «Дербента» подошел человечек в фуражке с якорем. На вид человечку было лет пятнадцать, но держался он важно и даже напускал на себя некоторую суровость. В руке он держал записную книжку, и был, как видно, очень любопытен, потому что все поднимался на цыпочки, стараясь разглядеть то, что происходило на танкере.

— Добрый день, — вежливо приветствовал он Догайло, — Как поживаете?

— Да ты разве меня знаешь? — удивился боцман добродушно. — Откуда ты взялся?

— Нет, я вас еще не знаю, — возразил человечек, — но вы возьмете нас на буксир, и потому я пришел познакомиться. Здравствуйте, — кивнул он матросам, столпившимся у борта. — Я работаю радистом на «Узбекистане», меня зовут Валерьян.

Он мигом перебежал сходни и протянул руку боцману.

— Ну, здравствуй, Валерьян, — сказал Догайло, усмехаясь. — Дело ваше дохлое, Валерьян. Тащить вас будем!

Из кают-компании вышли Котельников, Гусейн и Макаров. Володя пригляделся и крикнул:

— Да это же Валька!

Он подбежал, схватил мальчугана за плечи и завертел его перед собой.

— Валька, откуда ты выскочил? Как ты попал сюда? На «Узбекистане» плаваешь? Это нашего выпуска парень, — обратился он к товарищам, — самый молодой изо всех. Его принимать не хотели. Ведь не хотели, Валька, признайся? А теперь, смотри ты, плавает и не тонет. Ах ты, прыщ!

— Очень интересно, — сказал Валерьян солидно, — я уже сказал, что работаю радистом. И отлично справляюсь! Как вы перенесли шторм? Я все время дежурил у приемника, бессменно! Потому что могло же какое-нибудь судно терпеть бедствие, и я услышал бы и спас... то есть мы бы спасли. Это очень важно, такое дежурство. Приказ наркома о борьбе с авариями читал? Так что я бес-с-менно!

Он старался говорить небрежно, но, видимо, находился в возбуждении оттого, что его слушает столько чужих взрослых людей, и голос его то басил с хрипотцой, то срывался на высокий мальчишеский дискант.

— У меня мощная радиостанция, — продолжал он с увлечением, — и я уже проделал много интересных опытов (я ведь старый радиолюбитель). Теперь я думаю послать статью в «Радиофронт». Я, видите ли, пробовал держать связь с черноморскими судами, и это мне удавалось, но только в вечерние часы и на короткое время. В науке есть объяснение этому факту. К сожалению, опыты пришлось прекратить, потому что контрольный пункт подслушал меня и вкатил выговор. Ведь чиновники — поспорь с ними, попробуй!

— Ах ты милый! — восхитился Гусейн. — Да за что же выговор?

— За хулиганство в эфире. Но это ничего, все-таки очень интересно плавать. У нас большая библиотека, томов тридцать, даже больше. Кроме того, я юнкор. Пишу о нефтеперевозках и о стахановском движении. Собственно говоря, я недаром пришел сюда, я и записную книжку приготовил, чтобы записать впечатления. Чего ты смеешься, Володя? Мне бы хотелось поговорить с кем-нибудь из стахановцев. Как вы достигли ваших рекордов?

Вокруг него собралась уже порядочная толпа, и он на минуту смутился, но увидел веселые, доброжелательные лица и важно раскрыл записную книжку. Гусейн взял его под руку, и они пошли по палубе, сопровождаемые толпой любопытных.

— Значит, все дело было в двигателях и в экономии времени при погрузке? Постойте, я запишу... Это что-то вроде изобретательства, правда? Нет? Ну, я, может быть, глупость сказал. Да не смейся, Володя! Я забыл тебе сказать, что я конструктор. Я делаю маленькие планеры из дерева и картона, это очень интересно. К сожалению, их негде пускать — палуба у нас небольшая, и они все попадали за борт и погибли... А еще я сконструировал электромотор, совсем маленький. Он весит всего несколько граммов и вращается от карманной батарейки. И он выполнен целиком из советских материалов, заметьте!

Володя захохотал во все горло и, схватив гостя в охапку, поднял его в воздух.

— Из советских! — повторил он, захлебываясь от восторга. — Ах ты, трепло!

— Ну оставь, Володя, ну что за мальчишество! — морщился Валерьян, вырываясь. — Дай же поговорить с людьми. Слышишь, Володя!

Он оправил рубашку и обратился к Гусейну:

— Вы мне расскажете подробно о стахановских рейсах, когда мы придем в Махачкалу. Правда? Я уверен, что здесь можно многое перенять для нашей работы. У нас, на «Узбекистане», все делается по-старому, и механик очень много спит. Я думаю, у него сонная болезнь, только он об этом не знает. Это бывает, знаете, муха такая укусит — и вот... Опять ты смеешься, Володя! А между тем это очень скверно. Вот вчера двигатель испортился, а он проморгал. И еще я вам скажу по секрету...

Он сделал таинственное лицо, и Володя склонил к нему ухо, заранее улыбаясь.

— Еще у нас в палубе щель образовалась, и оттуда идет газ. Честное мое слово! На стоянке щель заделали, но, видно, не совсем, потому что запах. И газоотвода у нас нет. Вот видите!

Он выговорил все это одним духом, и Володя все еще машинально улыбался, но наступило молчание.

— Давно это у вас? — спросил Гусейн. — Вы не помните?

— Да уже порядочно. В порту на стоянке капитан вызывал инженера, забыл откуда...

— Из регистра, должно быть?

— Да, да. Он сказал, что надо как-нибудь заделать до конца навигации. Повертелся и ушел. Вот и заделали.

— Значит, регистр разрешил эксплуатацию с такой палубой? И без газоотвода? Да не может быть!

— Нет, я очень хорошо это помню. Повертелся и ушел...

Котельников покусывал ногти и хмурился.

— Надо что-то сделать, ребята, — сказал он тихо. — Им нельзя выходить в море. Это ясно.

— А что ты сделаешь?

— Снесемся с пароходством и заявим об этом. Нельзя же так оставлять.

— Теперь уже поздно, — сказал Володя, — сейчас окончится погрузка. А скажи-ка, Валерьян, у вас есть электромоторы на палубе?

— Есть. Шпилевой мотор на палубе стоит. А то где же?

— Может быть, не поздно? — спросил Гусейн, тревожно оглядываясь. — Может быть, разбудить Басова?

— Поздно, Мустафа. Басов не чудотворец. Да нам и не поверит никто. Регистр разрешил...

— А у вас не курят на палубе, Валерьян? Может, бывает, а?

— Н-нет, как будто запрещено. — Валерьян оглядел по очереди всех троих, виновато моргая. Ему было жалко, что начавшийся так хорошо разговор прервался.

— Вот что, ребята, — решил Котельников, — сейчас уже поздно действовать, но в Махачкале мы поднимем на ноги партийную организацию. О чем же ваш помполит думает, товарищ юнкор?

— Не знаю. Он у нас недавно. — Валерьян помолчал и вдруг улыбнулся по-детски просительно: — Ну, давайте же разговаривать о чем-нибудь другом. Ну, пожалуйста!

Он очень понравился всем, этот маленький радист с «Узбекистана», и ему махали фуражками, когда он уходил по причалу на берег. А Догайло даже расчувствовался, глядя ему вслед.

— Сынишка у меня был... умер... — сказал он, пригорюнясь. — Такой же был вот вежливый да затейник. Ему бы теперь тридцать было или поболе...

III

День прошел, похожий на другие дни в море, истек незаметно, раздробленный на четырехчасовые отрезки вахт. В открытом море еще не улеглась мертвая зыбь. По склонам волн катилось отраженное солнце. На корме поскрипывал буксирный трос, и за ней в пенную полосу вступал высокий нос «Узбекистана», и мачты его чернели на фоне голубого неба. К нему как-то скоро привыкли на «Дербенте», словно тащился он позади уже давно и не было на нем ни людей, ни горючего груза, а были только мачты, ржавый остов да белые надстройки. А вечером, когда стемнело и зажглись по каютам огни, его не стало совсем. Только уходил в темноту звенящий буксирный трос и на конце его висела гирлянда огней, а под ней на самом дне моря колыхались зыбкие огненные цепочки, и невидимые волны рвали их, набегая, но они срастались опять, снова рвались в клочья — и так без конца.

На эти-то блестящие цепочки и засмотрелся штурман Касацкий, стоя на вахте в глухую полночь. Он поставил локти на перила мостика, запахнул тулуп и затих. Далеко за кормой извивались золотые змейки, и он следил за ними очень пристально и все не мог оторваться, хотя это созерцание было почему-то неприятно. Он обрадовался, когда внизу раздались голоса, и он перегнулся насколько возможно через перила, прислушиваясь.

— Здесь остров должен быть. Какой это?

— Чечен-остров.

— Ишь ты, Чечен. Да ты небось все море знаешь?

— А то как же! Сызмальства здесь плаваю.

Отвечал высокий тенорок боцмана; спрашивал хрипловатый насмешливый голос.

«Хрулев, должно быть», — догадался Касацкий.

— Дядя Харитон...

— Ась?

— А где ты вчера был, когда мы мотор на палубе покрывали? Уж мы тебя искали, искали!

— Не помню, парень... Верно, дело какое было. Не помню.

— Залива-а-а-ешь! Гусейн сказывал, что ты на кухню забрался. Мертвым жуком притворился, значит? Ай да боцман!

— Врет он все... Грубиян он, обидчик!

— Верно, что грубиян. А все-таки?

— Да ведь кому охота тонуть-то, хе-хе. Старик я...

— То-то. А мне пришлось отдуваться. Его вчера чуть за борт не смыло, Гусейна-то, — добавил Хрулев, как бы вспомнив приятное.

Касацкий слушал с застывшей улыбкой, выставив из мохнатого воротника белое тонкое ухо. Но разговор кончился.

— Так! — вполголоса удовлетворенно сказал Касацкий. — Остров Чечен миновали. Надо засечку сделать...

Он вошел в рубку, зажмурил глаза от света и потянулся, выгибая спину, как сытый кот. Когда он наклонился над картой, где-то снаружи раздался долгий тяжелый ззук, словно ударили молотом в железный лист, и тотчас же пронзительно вскрикнул на мостике Хрулев и распахнул дверь рубки.

— Ты что? — обернулся Касацкий. — Муха укусила?

Он увидел побелевшее, с разинутым ртом лицо Хрулева и прыгнул к двери. За кормою, в том месте, где до этого сверкали гирлянды огней, поднимался, качаясь, султан багрового дыма и сквозь него проступали мачты и переплеты снастей «Узбекистана», освещенные розовым светом. Касацкий подбежал уже к трапу, но вдруг остановился как вкопанный, покусывая пальцы. Перед ним опять появилось белое безглазое лицо матроса и хрипло заголосило:

— Помоги-и-те!

— Молчать! — крикнул Касацкий визгливым голосом. — Молчать и слушать команду! — Он затопал ногами и, схватив матроса за ворот рубашки, притянул его к себе. — Извольте успокоиться и слушать. Нужно обрубить буксир... Немедленно долой его, в воду... Понял? Ну, живо!

— Топор надо, — забормотал Хрулев, приседая. — Есть обрубить!

Касацкий оттолкнул матроса и скатился по трапу. Сзади мчался Хрулев, тяжело дыша и причитая:

— Сейчас, сейчас... Ох, милые, голубчики, сейчас!

— Топор-то где? — спросил Касацкий, не замедляя бега. — Слышите, вы?

— В ящике пожарном есть, — простонал Хрулев, — Сейчас достану... Ох, скорее!

Воздух всколыхнул гулкий удар взрыва, и за кормой вырос новый огненно-черный гриб дыма, посыпанный блестками искр. Торопливо забарабанил судовой колокол «Узбекистана», но тотчас оборвался и затих. На палубу выскочил Догайло. Он волочил спасательный круг, тыкаясь во все стороны, как слепой, и спотыкаясь. Наткнулся на люк и громко вскрикнул:

— Ай!

Сверху спрыгнул Хрулев и схватил его за руку.

— Дядя Харитон, давай топор скорее. Миленький, пропадем.

— Топор! — лепетал Догайло оторопело. — Ни к чему теперь топор. Круги спасательные надо.

— Я тебя пришибу! — зарычал Хрулев. — Давай зараз топор, черт старый!

Догайло попятился, уронил спасательный круг, и оба исчезли из дрожащей полосы света, падавшей из-за кормы. Через минуту на освещенное место вынесся Хрулев с закинутым через плечо топором. Он взобрался на корму с удивительной быстротой, широко раскрывая рот от одышки. На палубе Догайло искал брошенный им спасательный круг, тихонько стонал и крестился. Наконец он нашел его и принялся надевать через голову, прислушиваясь к стуку топора, доносившемуся с юта. Когда дрогнуло судно, освобожденное от буксира, он шатнулся и сел на палубе, зажмурив глаза. На освещенное место выбежал Касацкий и наткнулся на боцмана.

— Есть! Целы! — сказал Касацкий, улыбаясь дрожащей, вымученной улыбкой. — Брось свою баранку, старик, буди капитана!

Из двери машинного отделения вышел Гусейн и остановился на переходном мостике, прислушиваясь.

— Буксир лопнул! — крикнул он, увидев людей на палубе. — Остановиться надо, товарищ помощник.

— Идите обратно! — закричал Касацкий. — Все в порядке, говорю вам. Ступай назад!

Но Гусейн вдруг отбежал подальше, и в глазах его блеснул отраженный розовый свет.

— Где капитан? — крикнул он, дико озираясь. — Эй вы, там... Горит ведь!

— Идите назад! — завизжал Касацкий, исступленно топая ногами. — за неисполнение приказа в момент аварии... под суд!

Гусейн уже не смотрел на палубу и не слушал помощника. Он постоял несколько секунд соображая и вдруг бросился на спардек, взобрался по трапу на штурманский у мостик и скрылся.

— Это он сиреной шумнуть задумал, — догадался Хрулев. — Эх, перебудит он всех, Олег Сергеевич. Кабы не заставили воротиться.

На мгновение как будто потемнело вокруг и погасли блики на черной воде, но тотчас взвилось из-за кормы золотое облако искр, вспыхнуло и побагровело небо.

И словно обожженный полыхающим заревом, оглушительно заревел «Дербент» в темноту.

Басов лежал на койке одетый, раскинув босые ноги и задрав кверху подбородок, точно сраженный на месте пулей. Что-то беспокоило его сквозь неплотно прикрытые веки, и ему казалось, что наступило утро и встает розовое солнце, а над самым ухом ревет что-то долгим, протяжным ревом и сотрясаются переборки каюты. Наполовину проснувшись, он повернулся на бок, потому что красные лучи солнца пробрались сквозь ресницы и защекотали зрачки. Рев оборвался, и в наступившей тишине ему послышались крики, но он все еще не двигался, медленно соображая, почему так хочется спать, когда наступило утро, и почему не разбудили его на вахту, как он просил. Он услышал, как распахнулась дверь, кто-то ворвался в каюту и с разбегу наткнулся на стол. И тогда, открыв глаза, он понял, что светит вовсе не солнце, и увидел склоненное над ним лицо Гусейна, который хочет его напугать, — так показалось ему.

— Который час? — спросил он, сонно улыбаясь и нащупывая выключатель. — Что ты сказал, Мустафа?

— Я говорю — на «Узбекистане» пожар, — сказал Гусейн, встряхивая его за плечо. — Вставай скорее!

Басов повернул выключатель и сел на койке.

— Врешь! — крикнул он во весь голос. — Не может быть!

При свете электрической лампочки его странно поразили не слова Гусейна, а его лицо, то знакомое выражение тупого и угнетенного отчаяния, какое было на лице у Мустафы во время первых позорных рейсов.

— Что только делают, сволочи! — сказал Гусейн глухо. — Теперь уже все пропало... амба...

— Спокойно, Мустафа. — Басов натянул сапоги и выскочил в коридор, на ходу застегивая пуговицы бушлата. — Кто это кричит? — спросил он, прислушиваясь.

— Ребята собрались на спардеке. Требуют, чтобы вернуться.

Они миновали коридор и вышли на грузовую палубу, Басов остановился и поднял руки к вискам.

— Что это? — спросил он шепотом. — Да что же тут делается, Мустафа?

Далеко позади клубилось облако дыма, и в нем, как раскаленный уголь, горела ослепительная малиновая сердцевина, выбрасывая кверху снопы золотых искр.

— Обрубили буксир и«уходят, — проговорил Гусейн с отчаянием. — Я дал гудок, но меня прогнали... Послушай, делай же что-нибудь! Есть еще время. Неужели так и уйдем, Саша?

Он вгляделся в лицо механика и вдруг отчетливо понял, что Басов так же бессилен, как и он сам, потому что подчиняется капитану и не волен повернуть судно, а если он будет настаивать, ему пригрозят судом и прогонят, как прогнали Гусейна.

Но Басов как-то вдруг успокоился и посмотрел назад, словно измеряя глазами расстояние до горящего судна. Неожиданно он повернулся и молча зашагал к трапу. И так же молча, уже ни о чем не думая, двинулся за ним Гусейн..

На спардеке люди пугливо озирались, не узнавая друг друга при мерцающем свете пожара. Голоса то раздавались вперебой, заглушая друг друга, то снижались до шепота, и тогда становилось слышным каждое громко сказанное слово и все вдруг оглядывались на говорившего, словно ожидая приказания, чтобы действовать.

На штурманском мостике у подхода к трапу виднелась высокая фигура Касацкого. Он стоял неподвижно и только изредка медленно поворачивал голову, когда усиливался шум внизу. Рядом с ним у самых перил прикорнула согнутая грузная фигура капитана. Он непрерывно двигался, проделывая массу мелких, ненужных движений. Как бы от холода, он двигал плечами и принимался застегивать пуговицы кителя, но тотчас оставлял их и вертел головой, глядя то на горящее судно, то вниз, на спардек, вздыхая и ломая пальцы.

На спардеке слесарь Якубов, взволнованный и красный, вытирал платком мокрое лицо, и глаза его казались выпуклыми от навернувшихся слез...

— Пускай они спустятся сюда! — кричал он вне себя от гнева. — Пускай объяснят: почему уходим? Предсудкома, заставь их объяснить!

— Разговоры в сторону! — проскрипел Котельников, с ненавистью взглядывая на мостик. — Надо заставить их вернуться.

— Капитана сюда! — крикнул кто-то.

— Да здесь он, капитан.

— Где?

— Вон у перил корежится.

Наступила короткая тишина. Люди теснились у трапа, разглядывали неясную фигуру на мостике, на минуту забыв о пожаре, охваченные болезненным любопытством.

— А мальчонка-то горит небось, — раздался в тишине жалобный голос Догайло. — Мальчонка, радист, ведь горит он, братцы, горит!

— Вернуться! — яростно крикнул Котельников, выкатывая глаза, и сразу неистовым криком взорвался спардек:

— Капитана сюда!

— Ка-пи-та-на!

— Людей спасать надо! Слышите, вы!

— Арестовать их!

— Помполита сюда!

— Очумел ты, что ли? Вместо него механик. Нет давно помполита!

— Что только делают, прохвосты! Шлюпки спускать надо... Что они делают, товарищи?

— Об чем разговор? — заорал Хрулев, протискиваясь в толпе. — Гореть захотели? Ветер искры носит, а у нас разве не тот же груз? Бараны! — Он по-хозяйски расталкивал матросов и, проходя мимо слесаря, бросил с угрозой: — А ты потише. За срыв дисциплины знаешь, что бывает? То-то! Неожиданно он увидел Басова, появившегося из-за угла, и тотчас же торопливо посторонился, притиснув кого-то спиною к борту. Как-то сразу наступила тишина, люди расступались, давая дорогу, и в образовавшемся проходе быстро шел Басов, глядя прямо на капитанский мостик, словно прицеливаясь, а за ним по пятам двигалась огромная фигура Гусейна. Навстречу им кинулся Володя Макаров, бледный, задыхающийся от волнения.

— Валька Ластик еще там, я слышу его сигналы! — крикнул он, как полоумный, хватая Басова за руку. — Я не могу слушать! Трусы мы или...

Басов оттолкнул радиста и взбежал на мостик. За ним сразу бросилось несколько человек, и вся толпа молча хлынула к трапу.

— Эт-то что такое? — закричал Касацкий. — Потрудитесь вернуться назад! Евгений Степанович, прекратите безобразие, я не могу работать...

Он отступил от трапа, пропуская Басова, но тотчас же забежал вперед и загородил дорогу в рубку. Они остановились друг перед другом, тяжело переводя дыхание, как два борца, готовые сцепиться.

— Это вы обрубили буксир? — спросил Басов тихо. — Почему вы уходите?

— Не ваше дело, — так же тихо ответил Касацкий. — Здесь распоряжается капитан...

Вокруг них быстро сомкнулось молчаливое кольцо людей, так же прерывисто-тяжело дышащих.

«Сейчас я ударю его», — подумал Басов, пристально глядя в белую переносицу помощника и машинально отводя руку.

Из-за его плеча выдвинулась голова Гусейна с оскаленными зубами и еще другие лица, неузнаваемые при слабом свете зарева.

— Бей его, Мустафа, — хрипнул позади слесарь Якубов. — Не бойсь, бей с маху... На-ка зубило-то!

Толпа вокруг сгрудилась и глухо загудела, словно подхваченная вихрем надвигающегося возмущения. Сзади теснили, заставляя Басова касаться груди помощника. Он опомнился и опустил руку.

— Спокойно, товарищи! — крикнул он, работая локтями. — Лишние, долой с мостика! Сейчас вернемся и подберем людей с «Узбекистана». А ну, разойтись!

Он почувствовал, как за его спиной отвалилась жаркая груда тел, и заорал изо всей силы, срывая голос:

— Слушать мою команду! Очистить мостик! Второго штурмана и донкермана ко мне. Подготовить шлюпки к спуску и... спокойно, ребята!

— Вы не имеете права! — возвысил голос Касацкий. — Здесь распоряжается капитан... На меня замахнулись. Все видели.

Люди, подошедшие к трапу, остановились в нерешительности. Басов приблизился к неподвижной фигуре капитана, склонившегося у перил.

— Евгений Степанович, — позвал он настойчиво. — Надо вернуться, там люди горят. Ну-ну, успокойтесь же, слушайте!

Капитан отнял руки от лица и жадно взглянул вокруг, словно надеясь, что багровое небо, вой сирены и крики — все это только померещилось ему. Он увидел розовые отблески на стеклах рубки и схватился за воротник дрожащими пальцами.

— Я не знаю, дружок, я ничего не знаю! — воскликнул он жалобно. — О боже мой, боже мой! Ну что вы хотите?

— Не знаешь? — бешено заревел Гусейн, расталкивая людей, чтобы получше разглядеть капитана. — Ты не знаешь? Должен знать, если ты командир, а не какая-нибудь...

Он не договорил и метнулся к рубке. За ним бросилось несколько человек, а остальные опять решительно двинулись к трапам.

— Вы губите себя, Евгений Степанович, — сказал Басов, силясь приподнять капитана. — Мы оба пойдем под суд, — если те люди погибнут. Ну-ка обопритесь на меня.

В рубке Гусейн оттолкнул плечом рулевого, и тот, шатнувшись к стене, забормотал:

— Брось... Эй, брось, говорю! Ответишь...

— И отвечу, отвечу, браток, — говорил Гусейн, расставляя локти и поворачивая штурвал. — Не беспокойся, отве-ечу!

Басов тащил капитана к рубке, поддерживая его под руку.

— Так вы говорите, вернуться? — спрашивал Евгений Степанович. — Я что-то уж ничего не соображаю, голубчик... Делайте все, что надо, пока я не приду в себя. Вы же видите, я совсем болен!

Золотое облако выкатилось из-за кормы и поплыло с левой стороны корабля, описывая гигантскую дугу, и море за бортом заискрилось огненными бликами.

— Ах! — сказал Евгений Степанович, закрывая глаза. — Право, я умру здесь с вами... Мне плохо, пустите меня.

Он прижал руки к груди и сел на ступеньку трапа. Сердце его бешено колотилось, и все тело как бы расползалось, терзаемое противной дрожью. Он ненавидел в эту минуту свое дрожащее, потное тело и прерывистой голос. Кто-то промчался мимо, нечаянно задев его полой бушлата по лицу. Он отвернулся и подумал, что напрасно цепляется за жизнь и что самое лучшее теперь было бы перестать существовать. Но в следующий момент ощутил сквозь закрытые веки трепетание красного света, который приближался и разгорался все ярче, и задохнулся от сердечной тоски.

— Александр Иванович, — позвал он тихо. — Ведь красноводский мазут в трюмах... Боже мой!

— Открыть повсюду водяные краны! — кричал Басов, подталкивая матросов к трапу. — Второму штурману следить за курсом. Эй, боцман, станешь у кислотных батарей. При появлении огня действуй по инструкции. Краны, краны открыть!

Возле рулевого стоял теперь штурман Алявдин с сосредоточенным, бледным лицом, и видно было, что он волнуется, но старается быть четким и спокойным и все-таки доволен представившимся ему испытанием.

— Лево немного! — крикнул он, ободряясь от звука собственного голоса. — Еще немного... Так держать!

Огненное зарево описало полукружие, и порозовели пласты пены вокруг бортов. В том месте, куда устремлялся корабль, дрожащее багровое небо делил пополам желтый столб дыма, изгибавшийся, как дерево под ветром, и у подножия его ползли по воде блестящие огненные корни.

— Никакой опасности нет, уверяю вас, — сказал Басов, подходя к капитану. — Ну, вот вы оправились как будто... Сейчас придется спустить шлюпки, — прибавил он, отворачиваясь, и было непонятно: просил он разрешения или приказывал.

«Теперь уж скоро, — подумал Евгений Степанович, — подходим с наветренной стороны... Он делает все, как надо, ему подчиняются все, даже Алявдин. Только бы он не растерялся».

Впереди с правой стороны показалось горящее судно, разметавшее по воде клочья дыма и поднявшее кверху острый нос, не тронутый огнем. Вода вокруг горящего судна была покрыта язычками огня, проворно взбиравшимися на черные гребни волн.

«Нефть горит на воде, разлилась и горит», — подумал Евгений Степанович с испугом, и сердцебиение его возобновилось. Рявкнула оглушительно сирена, и ему показалось, что это раскололось с треском багровое небо. Потом наступила тишина, и он слышал, как перекликались голоса внизу, журчала вода и кричал Басов в переговорную трубку:

— Малый ход!.. Запустить аварийный двигатель... Хорошо.

Навстречу потянуло горячим смрадным дуновением и донесся монотонный могучий гул, словно где-то жарко топилась печь и ветер шумел в поддувале.

— Лево, еще лево! — неожиданно крикнул Евгений Степанович и торопливо, украдкой перекрестился. — Так держать...

VI

На спардеке матросы стаскивали брезент со шлюпок. Одна из них была ярко освещена заревом пожара, и под ней за бортом вскипала розовая пена. Другая шлюпка была по ту сторону спардека, под ней было темно и шумели невидимые волны.

Гусейн первым прыгнул в освещенную шлюпку и стоял там, разбирая весла. За ним почему-то полез пожилой матрос Фомушкин, дотоле беспокойно вертевшийся у борта и помогавший снимать брезент.

— В шлюпке-то поспокойнее, — пробормотал он, посмеиваясь, — все от мазута подальше...

Он уселся за руль, вцепился обеими руками в борта и виновато поглядел на Гусейна, как бы стыдясь своей робости.

— Майна! — крикнул Гусейн. — Советские моряки не бросают товарищей! Понятно?.

Он был оживлен, почти весел теперь и, пока матросы вертели рукоятки шлюпбалок, все поглядывал на горящее судно, словно ему не терпелось рассмотреть его поближе. Подбежал запыхавшийся Володя Макаров и замахал руками на матросов, спускавших шлюпку.

— Постойте, я с ними поеду! — кричал он. — Да постойте же!

— Спускай! — заорал Гусейн, поднимаясь во весь рост и балансируя руками. — Чего стали? Майна!

— Как же это, Мустафа? — залепетал Володя. — Басов идет, и ты, и Котельников... Вместе жили — и вот...

— Тебе держать связь с берегом надо. Ступай к аппарату. Дисциплины не знаешь!

Шлюпка скользнула вдоль борта танкера, и Гусейн, оттолкнувшись веслом, поставил ее против зыби.

— Как же это? — повторил Володя печально. — Один я...

Шлюпка нырнула между черными горбами зыби, слегка зачерпнув воду. Весла Гусейна взлетали над водой широкими взмахами, и сам он то подавался вперед, то медленно отклонялся, словно опрокидываясь на спину. Борт «Дербента» уходил в темноту, пламенея отраженным светом, и из-за его кормы выплыла, поблескивая веслами, вторая шлюпка, нежно-розовая и хрупкая, как апельсиновая корка.

— Басов идет, — сказал Гусейн, налегая на весла. — Советские моряки не бросают товарищей! — Он с удовольствием повторил ту фразу, которая, наверное, понравилась бы и Басову. — Правильно я говорю, браток?

Шлюпка взлетела на большую волну, ярко осветившись на гребне, и навстречу ей ветер донес первые струи дыма.

Фомушкин кашлянул и судорожно скривил рот, пытаясь улыбнуться.

— На огонь держи! — крикнул Гусейн, оборачиваясь. — Куда ты правишь?

— Там никого нет, — промолвил матрос, показывая на горящее судно, — там вода горит, посмотри!

Вокруг них колыхались широкие полосы света, и вода, стекавшая с весел, ярко блестела. Гусейн все оглядывался через плечо, стараясь разглядеть, что происходит на «Узбекистане». Он увидел острые языки огня, взвивавшиеся над переходным мостиком, и пустые окна верхних кают, извергавшие тучи искр. По борту судна, как из кипящего котла, текли пылающие струи нефти, растекаясь по воде красными ручьями, тускло светящимися сквозь завесу дыма.

— Там никого нет, — повторил Фомушкин упрямо, — пойдем назад, Мустафа.

— Но-но! — грозно окрикнул Гусейн. — Поговори у меня.

Навстречу шлюпке неслись розовые кусты дыма, и сквозь них виднелось что-то похожее на буй.

Буй приближался, покачиваясь на волнах, и как-то странно шевелился, словно живое существо, обросшее щупальцами. Гусейн бросил весла и перешел на нос. Двое людей держались за спасательный круг, повернув головы навстречу подплывающей лодке.

— Давай руку! — крикнул Гусейн человеку, смотревшему на него из воды. — Скорее, товарищ!

Рука была скользкая и холодная. Гусейн осторожно подхватил под мышки обвисающее тело и перетащил через борт.

— Ложись, браток, отдыхай, — сказал Гусейн, подтягивая спасательный круг. — Ну-ка, давай, следующий!

Второй был почти голый, и скользкое тело все вырывалось из рук Гусейна. Один глаз его был плотно прикрыт, другой то открывался широко и бессмысленно, то снова прикрывался дрожащим веком. Он свалился на дно лодки и подобрал колени, сжимаясь в комок.

— Ми-и-лые, — сказал он, раздувая грудную клетку. — Уж мы думали — амба нам.

— После расскажешь, — перебил Гусейн, садясь за весла. — Где же ваши шлюпки?

— Одну-то я видел, спустили, — простучал зубами спасенный, — да одна без весел... кажется, опрокинулась, когда я нырнул... Холодно!

Сзади набежала вторая шлюпка с «Дербента», гремя уключинами и качаясь на волнах.

— Ветер переменился! — крикнул Басов, сидевший у руля. — Не задерживайся, Мустафа!

— Двое есть, — отозвался Гусейн, работая веслами и оглядывая первых спасенных им людей с видом рыбака, вытянувшего хороший улов.

Фомушкин, сидевший все время неподвижно, вдруг вскочил и принялся стаскивать с себя пиджак, морщась от нетерпения. Он перешагнул через банку и приподнял за плечи голого человека.

— Надевай, надевай, пожалуйста, — говорил он настойчиво, — мне не надо...

— Ишь ты! — сказал Гусейн. — А у меня ничего нету. — Он взглянул на свою открытую грудь и засученные рукава рубашки, словно сожалея, что ему нечего отдать.

Навстречу двигалась густая пелена дыма. Она свивалась вокруг бортов шлюпки и клубилась под ударами весел, как вода. Где-то совсем близко вспыхнул тусклый язык пламени, и струя горячего воздуха коснулась лица Гусейна. Он закашлялся и смахнул ресницами навернувшиеся слезы.

— Нефть горит, — проговорил Фомушкин, с тоской оглядываясь назад, — она разливается... Мы не выйдем отсюда, Мустафа.

— Помолчи! — приказал Гусейн. — Никак зовет кто-то! — Он прыгнул на банку и прислушался.

Откуда-то сквозь ровный гул пожара донесся протяжный, ленивый крик; казалось, кричал насмерть усталый человек, потерявший надежду быть услышанным.

— Ид-ду-у! — заорал Гусейн. — Эй, подавай голос!

В ответ закричало уже несколько голосов, но крики доносились глухо, как сквозь стену. Из-за дыма выдвинулся острый нос шлюпки и медленно проплыл мимо. Матрос, сидевший на веслах, пригнул голову, сотрясаясь от кашля. Басов оставил руль и бросился к нему. По лицу его текли обильные слезы, он облизывал сухие губы, вдыхая едкий дым.

— Греби, — сказал он странным, глухим голосом, — греби, душа из тебя вон!

Матрос поднял кверху красное лицо с выпученными глазами загнанной лошади и замахал веслами. Ветер разметал дым и помчал над морем черные хлопья копоти и на очистившемся клочке воды все увидели опрокинутую шлюпку. Она качалась, и поперек нее лежали человеческие тела. Другие, извиваясь, вползали по ее гладким бокам, и подошедшая волна сбрасывала их обратно в воду. Вокруг дымились и тлели пятна нефти, а с противоположной стороны медленно растекалась сплошная лава огня.

Фомушкин положил руль на борт и завертелся на сиденье, поводя вокруг полоумными глазами.

Шлюпка круто свернула влево.

— Посмотри, Мустафа, — лепетал матрос невнятно, — назад посмотри... горит...

Вдалеке маячил неподвижный силуют «Дербента», и по его спардеку, как вспышки молний, пробегали красные искры.

— «Дербент» горит, — заплакал навзрыд Фомушкин, корчась, как эпилептик, грозя кулаком Гусейну. — Погубил ты меня, сволочь... Куда я теперь? Море кругом... А-а-а!..

Он вытаращил в темноту чудовищные плошки глаз и громко всхлипывал, захлебываясь дымом. Гусейн лез к нему через банки, раскачивая шлюпку и скрипя зубами.

— Молчи! — заревел он неистово. — Расшибу в кровь... За борт кину. Молчи!

Он взмахнул кулаком, но не ударил, а схватил матроса за шиворот, стащил с сиденья. Красные огни на «Дербенте» мелькнули раз, другой и погасли.

— Смотри, дура! — крикнул Гусейн, задыхаясь. — Это стекла блестят, а ты скулишь! Э, дерьмо!

Он выдернул руль из гнезда и сел на весла. Шлюпка Басова была уже подле кромки огня и сильно раскачивалась оттого, что люди повисли на ее бортах, торопясь выбраться из воды. Опрокинутая шлюпка переваливалась на волнах, и мокрые бока ее, как зеркало, отражали огонь. Гусейн приблизился к ней, ударил с разбегу в ее борт и тотчас вскочил на ноги. Из воды показались цепкие руки и темные гладкие головы с запрокинутыми бледными лицами.

— Стой! — кричал Гусейн, перебрасывая через борт тяжелое тело, обдавшее его потоками воды. — Не хватайся все с одного края! Перевернемся, гляди!

Лицом и открытой грудью ощущал он нестерпимую близость огня, и казалось, что вот-вот лопнут глаза — не выдержат слепящего жара.

Но он все вытаскивал из воды скользкие полуголые тела и клал их к противоположному борту, чтобы не перевернулась шлюпка.

— Всех возьму, — говорил он, плеская себе горстью в лицо соленую воду. — Да не цепляйся же руками. Брошу разве тебя здесь? Эх, товарищ!

Потом он нащупал неподвижное, совершенно нагое тело и старался приподнять его, но оно выскользнуло из рук, и он снова поймал его за волосы и уже не выпускал больше. Опрокинутая шлюпка уже дымилась, и ее осторожно облизывали желтые языки пламени, выползавшие из-за пелены дыма. Шлюпка Басова развернулась кормою к огню. Она прошла совсем близко, и Гусейн увидел, как греб Басов, медленно забрасывая весла, словно висела на них непомерная тяжесть.

— Отходи! — крикнул механик все тем же звенящим голосом. — На тебе рубашка тлеет!.. Отходи, говорю!

Но Гусейн все еще боролся с мертвым грузом безжизненного тела. Он поднял его наполовину из воды и подхватил под мышки, собираясь с силами.

Внезапно дунуло жгучим потоком, посыпались красные искры, и он почувствовал нестерпимую боль. Рядом с ним кто-то замычал громко сквозь сжатые зубы и заколотил ногами в борт шлюпки. Гусейн напрягся, медленно преодолевая тяжесть, повисшую на его руках, и, когда вытащил, наконец, тело, упал на сиденье и ощупью нашел весла. Он ничего не видел в дыму, его забил кашель, в глазах поплыли черные круги. Он греб, машинально двигая руками и откидываясь назад, чутьем угадывая направление.

Понемногу дым поредел, воздух стал чище; Гусейн глубоко вздохнул несколько раз и, откашлянувшись, сплюнул за борт. Глаза его слезились от жара и копоти, но сквозь пелену слез он видел летящие по ветру кудрявые пряди дыма и за ними черно-золотой остов горящего танкера. Огонь метался над ним, как рыжий косматый зверь, перепрыгивая через надстройки и вгрызаясь в палубу, и из-под его зубов брызгали фонтаны горящей нефти. Потом танкер медленно повалился на бок, показав из воды плоское дно, и из трюмов хлынула буйным потоком золотая лава, выхватив из темноты широкий круг моря.

На самом краю освещенного круга стоял «Дербент». К нему сходились плотно набитые людьми белые шлюпки, кивали носами, переваливаясь на волнах, и блестели мокрыми лопатами весел — три впереди и одна сзади. Передние замедлили ход, поджидая отстающую, на которой гребец неравномерно взмахивал веслами, качаясь на банке, как пьяный. Потом его сменил другой, и отставшая шлюпка скоро присоединилась к передним. Так шли они некоторое время рядом, но вдруг одновременно затормозили и подняли весла.

Горящий корабль уходил кормою в воду, задрав кверху черный нос, кутаясь в облаках дыма, и небо над ним быстро темнело. Скоро дым рассеялся. В том месте, где лежало судно, уже ничего не было. Только широкие полосы нефти догорали на воде, вспыхивая тусклым пламенем.

Яснее обозначились на «Дербенте» блестящие ряды иллюминаторов и освещенных окон верхней палубы. Металлический вой сирены, скликавший шлюпки, рванул воздух.

Гусейн сидел на корточках, упираясь руками в мокрое дно лодки и прислонясь плечом к маленькому человеку, сидевшему рядом. Когда скрылся под водой остов «Узбекистана», человек этот начал всхлипывать, и Гусейн молча нашел его руку. Рука его была маленькая, тонкая, и Гусейн подумал, что этот спасенный человек должен быть очень мал ростом и худ, как ребенок.

— Это ты, Валерьян? — спросил он тихо.

— Конечно, я, — отозвался басом маленький радист. — А вы кто?

— Я Гусейн, моторист с «Дербента». Почему ты плачешь? Ты обгорел?

— Нет, не очень. Мне танкера жалко... А вам?

— Мне тоже...

Мальчик завозился и вздохнул глубоким, дрожащим вздохом.

— Вон наша шлюпка идет, цела, значит. А другая опрокинулась, я на ней был. Только тут не все наши... — Он прижался к плечу Гусейна и зашептал: — Послушайте, здесь лежит дядя Коля, наш кочегар. Он не двигается и, кажется, не дышит. Я боюсь...

— Молчи, Валек, — сказал Гусейн, обнимая мальчика. — Дядя Коля умер.

На палубе «Дербента» столпились вдоль борта люди, освещенные сзади ярким светом фонаря. Фомушкин энергично налегал на весла, поглядывая через плечо туда, где свешивались со спардека концы перекинутых через блоки шлюпбалок.

— Крюк! — крикнул Гусейн, поднимаясь на ноги. — Эй, на «Дербенте»!

Он дышал коротко и неглубоко, в груди его клокотало и скрипело, кожа горела, в глазах было мутно от слез. Шлюпка скользнула вверх, и он увидел у борта Володю, высматривающего его с заботливой тревогой. Он улыбнулся Володе, как улыбается человек после кошмарного сна, узнавая склонившееся над ним участливое, дружеское лицо. Ему хотелось сказать, что он плохо видит и едва стоит на ногах, что ему больно, но не сказал и только прохрипел деловито:

— Позаботься насчет перевязки, Володька. Здесь есть обгоревшие.

V

Басов стоял на палубе и прикладывал к лицу рваные бинты, смоченные в марганцовом растворе. Его томило бездействие, хотелось заглянуть в машинное отделение, но Догайло сказал, что нужно держать у лица эти прохладные тряпки.

— Антонов огонь как бы не приключился, — заметил боцман, погрозив пальцем.

Он торопился в кают-компанию, где перевязывали обгоревших. Их оказалось очень много, и все они жаловались, что им холодно и нечем дышать. Басов тоже побрел туда, но как-то не нашел себе дела. Несколько человек из команды «Дербента» сумели оказать первую помощь. Электрики раздевали пострадавших или просто разрывали на них мокрые лохмотья. Вера накладывала повязку, испуганно засматривая в равнодушное почерневшее лицо, опасаясь, что затянула слишком туго.

На обеденном столе лежал штурман «Узбекистана», которому пробило голову во время взрыва. Он лежал на животе, вцепившись в клеенку и дергая лопатками. Володя вытаскивал из раны клочки волос, хмурился и нерешительно поглядывал на склянку с йодом.

— Мочи нет, — шептал штурман, багровея. — Да что ты надо мной мудруешь, парень?

— Сейчас, чутку, пожалуйста, потерпите, — шептал Володя, делая отчаянное лицо.

Он смочил йодом кусок ваты и провел им по краям раны. Штурман рванулся, заскрипел зубами и выругался.

— Готово, — возгласил Володя с видом хирурга, окончившего сложную операцию. — Вера, перевяжи товарища!

Мустафа послушно протянул Володе обожженные руки. Лицо его было наспех забинтовано, и сквозь щель между бинтами смотрели воспаленные, слезящиеся глаза. Он заметил Басова и оживился.

— Жжет, Александр Иванович? — спросил он лукаво и, посмотрев на свои руки, добавил с удивлением: — Ишь ты, красные, как морква!

— Сиди смирно, — заворчал Володя с угрюмой нежностью. — Моя, что ли, шкура слезает? Дубина!

На полу валялись обрывки бинтов и тряпье. Пахло больницей. При ярком свете всюду блестело человеческое голое и влажное тело. Басов постоял и вышел на палубу. Прозрачное предрассветное небо голубело над мачтами, и звезды тонули в нем, просвечивая, как сквозь чистую воду. Но ему все мерещились на море отблески красного света, и по временам он как бы переставал видеть. Лицо и руки ощущали палящий жар, и видения минувшей ночи еще не оставили его. Все, что делал он в эту ночь, было до того призрачно, что не хотелось об этом думать. Да и не произошло ли все это помимо него? И он думал о людях, работающих с ним бок о бок, о людях, которых он любил и которыми гордился.

Всего несколько месяцев назад он считал их никуда не пригодными, какой-то лукавой, мелкой породой. Кто-то назвал их сбродом — он не помнил, кто именно. Может быть, он сам. Нет, то были совсем другие люди. Они исчезли, и он не помнил, как их звали, не помнил их лиц. Гусейна, и Володю, и слесаря Якубова он как будто знал долгие годы, и они были ничуть не хуже сборщиков или токаря Эйбата, которыми он когда-то гордился.

Весной, покидая завод, он думал, что жизнь его кончилась. А сейчас он знал: на будущий год появятся новые, повышенные нормы. Многие суда перешли уже на стахановские рейсы, и «Агамали» снова выдвигается, угрожает занять первое место. Как-то покажет себя к будущему году команда «Дербента»? Басов подумал, что если бы он сейчас исчез, то в его отсутствие, пожалуй, ничего бы не изменилось на «Дербенте». Но именно поэтому он твердо знал, что не уйдет с танкера после окончания навигации.

Ему стало весело. Держа бинты у лица, он засвистел какой-то дикий бравурный мотив, фальшивя и поминутно обрывая свист, потому что кашель подступал к горлу. Он прошелся по палубе и вдруг, дойдя до канатного погреба, круто остановился и оборвал свист.

На палубе под дырявым кормовым флагом лежали трупы. Ветер заворачивал край флага и открывал неподвижные раскинутые ступни мертвецов. Как мог он забыть о них? Сам же помогал их укладывать здесь, накрывал флагом и помнил, что их было двое и что один утонул до прихода шлюпок. Помнил все время, а теперь почему-то забыл.

«Это от усталости», — подумал он, как бы оправдываясь и силясь вызвать вновь то ощущение непоправимости случившегося, которое ошеломило его, когда он впервые увидел мертвых.

Но, как ни старался, ему не удавалось сосредоточиться на печальных мыслях. В ушах его продолжал звенеть все тот же бравурный мотив.

«Что со мной? — мысленно спрашивал он себя. — Ведь люди погибли, и это непоправимо. Как могу я думать о мелочах, радоваться чему-то, мечтать о будущем? Или я очерствел и, научившись командовать, потерял жалость к людям? Тогда мне не место здесь...»

«Неправда, — ответил он себе. — Ты шел за ними в огонь и заставлял других делать то же самое. Ты любил их, этих неизвестных тебе людей, иначе какое же другое чувство двигало тобою в эту ночь? Но они умерли, и это стало не нужно. Мустафа Гусейн едва не погиб, вытаскивая из воды мертвое тело. Он не ведает страха, у него большое, горячее сердце, и перед ним ты со всеми твоими знаниями — деловитый сухарь. Но он смеется, бинтует свои ожоги и думает о машинах, о стоянке в порту, и разве мертвые нуждаются в его печали?»

Басов поправил завернувшееся полотнище старого флага и отошел прочь. Лицо его горело, но на душе было спокойно. Он поглядывал на часы, соображая, не пора ли телеграфировать в порт о приходе, прислушивался к журчанию воды, — забыли-таки закрыть кран на спардеке.

Потом он встретил Котельникова, и тот повел его к фонарю, таинственно улыбаясь.

— А у меня штучка есть одна, — сказал он, пряча за спиной руку. — Хорошая штучка. Показать?

Он протянул Басову листок бумаги, исписанный четким косым почерком, и Басов прочел при свете фонаря:

«Помочь «Узбекистану» не можем из-за сильного ветра и искр. Вышлите спасательное судно. «Дербент». «Кутасов».

— Это первый помощник писал? — догадался Басов. — Откуда у тебя телеграмма?

— Да очень просто! Пока Мустафа сиреной шумел, Касацкий написал этот документик и сунул Володьке, чтобы тот отправил по радио. А Володька, натурально, не отправил и сейчас хотел в гальюн захватить, да я у него отобрал. Это же клад! Ну давай. На суде сгодится. — Котельников аккуратно сложил листок. — Теперь уж они не отвертятся. Угрызем паразитов! Сколько лет им припаяют, как ты думаешь?

— Не знаю, — сказал Басов. — Я не юрист. Жалко все-таки старика, — добавил он брезгливо.

— Кого?

— Старика, говорю, жалко, капитана. В сущности, он очень несчастен...

Котельников перестал улыбаться.

— Жалко? Ай-ай! Но что ж теперь делать? Может быть, покрывать их будем, а? Как твое мнение?

— Ты меня не понял, — смутился Басов. — Покрывать? Я только сказал про старика, что он жалок и...

— Жалок, говоришь? Ай-ай! А это что там лежит, ты видел? — вдруг крикнул Котельников, ткнув пальцем в сторону канатного погреба. — Кабы не твой старик, эти головешки были бы людьми... Слушай-ка, если ты вздумаешь его покрывать...

— Да у меня и в мыслях не было, — поспешно оправдывался Басов. — Просто я сморозил глупость.

— Уж такую глупость! Хорошо, что мы одни. Ребята сейчас сердитые... Слышь-ка, а мальчонка, радист, у меня на койке спит. Его Мустафа привез. Целехонек, только волосы немного опалило. Сначала все хныкал — танкера ему жалко и записные книжки сгорели. Там, говорит, много интересного было. А теперь умучился, спит. Худенький, руки, как стебелечки, ты бы посмотрел!

Небо на востоке быстро светлело. Из-за моря выступали горы, похожие на стаю облаков, и за ними клубились облака, похожие на снеговые горы. Показался краешек солнца, и гребни волн жемчужно порозовели.