Тактика законодательных собраний (Бентам)

Тактика законодательных собраний
автор Иеремия Бентам, пер. М. К.

Оригинал: англ. Essay on Political Tactics, London, T. Payne, 1791), опубл.: 1791. — Источник: az.lib.ru • Перевод М. К.
Издание Л. А. Велихова, СПб., 1907.

Иеремия Бентам

Тактика законодательных собраний

(Essay on Political Tactics, London, T. Payne, 1791).

Перевод М. К.

Издание Л. А. Велихова, СПб., 1907]

Оригинал здесь: http://www.sotsium.ru/books/37/38/bentham_parliament.html

Содержание:

От издателя

ГЛАВА I. [Вводная]

ГЛАВА II. О политических корпусах

ГЛАВА III. О гласности

ГЛАВА IV. Разделение законодательного корпуса на две палаты

ГЛАВА V. Недостатки, которых необходимо избегать

ГЛАВА VI. О президенте собрания

ГЛАВА VII. Об обязательной инициативе и о всеобщем праве предложения

ГЛАВА VIII. О различных актах, входящих в состав постановления

ГЛАВА IX. Объявление предложений, законопроектов и поправок. Порядок работы

ГЛАВА Х. Предложение, зараннее изложенное письменно

ГЛАВА XI. О редакции

ГЛАВА XII. Щит предложений.

ГЛАВА XIII. Об открытии прений

ГЛАВА XIV. О прениях свободных и о прениях ограниченных

ГЛАВА XV. Единство предмета в прениях

ГЛАВА XVI. Разделение прений и голосований

ГЛАВА XVII. Неудобства определенного порядка предоставления слова

ГЛАВА XVIII. Три чтения законопроектов

ГЛАВА XIX. Недопущение писанных речей

ГЛАВА ХХ. Другие правила, касающиеся прений

ГЛАВА XXI. О поправках

ГЛАВА XXII. Об отсрочках

ГЛАВА XXIII. О голосовании

ГЛАВА XXIV. О голосовании открытом и тайном

ГЛАВА XXV. О голосовании кратком и раздельном

ГЛАВА XXVI. О комитетах

ГЛАВА XXVII. О возможности отсутствовать

ГЛАВА XXVIII. Об установлении определенного числа членов, необходимого для действительности собрания

ГЛАВА XXIX. Определение часов заседания

ГЛАВА ХХХ. Выборы ораторов

ГЛАВА XXXI. О размещении членов и о трибуне для ораторов

ГЛАВА XXXII. Об одежде

ГЛАВА XXXIII. О допущении посторонних лиц

ГЛАВА XXXIV. О формулах

ГЛАВА XXXV. О доске правил

ГЛАВА XXXVI И ПОСЛЕДНЯЯ. О подходящем для многочисленного собрания здании

---

От издателя

Тактика законодательных собраний Иеремии Бентама — классическое сочинение, ставшее в культурных странах начальным учебником и настольным руководством к действию для государственных деятелей. Идеи Бентама в настоящее время почти всецело воплощены в жизнь цивилизованных народов, и английские порядки, изложенные в «Тактике», легли в основу программных документов всех парламентов мира; но он писал в то время, когда парламентское устройство, и притом весьма несовершенное, существовало лишь в Англии и только зарождалось во Франции. Поэтому его мысли, выраженные с такой гениальной простотой и убедительной логикой, могут показаться ходячими истинами, а тон его изложения, вероятно, многих поразит своим простодушием.

Мы переживаем теперь в России тот же бурный период поиска лучших форм государственности, но с той разницей, что технику политического устройства мы имеем возможность заимствовать у других народов как результат умственной работы целых поколений и многолетней исторической борьбы. Тот безусловный факт, что на известной ступени развития народы всего мира от патриархального уклада государственности переходят к организованному народному представительству, к сожалению, еще не стал несомненным для многих русских людей; еще многим не ясно, что великому народу можно вступать в культурное соревнование с соседями только во всеоружии усовершенствованной техники в сферах экономической, государственной и общественной. В России еще господствует такое невежество в области политических знаний, а своекорыстными сторонниками старого режима и партиями крайнего толка внесено в общественное мнение такое множество софизмов и превратных мыслей, что труд Бентама, полный здравого смысла, должен принести свою долю пользы. Он обеспечит необразованных людей ценными знаниями, он укрепит в колеблющихся веру в приемлемость и необходимость для России конституционных начал, он даст, наконец, опытным и просвещенным деятелям немало полезных указаний.

Вот чем я руководствовался при издании в эпоху трудных родов русской парламентской жизни перевода сочинения одного из лучших представителей классической страны свободы.

Тактика законодательных собраний

Глава I.

[Вводная]

Слово тактика, заимствованное из греческого и общеизвестное в применении к военному делу, обозначает, собственно, искусство приводить в порядок. Оно может быть отнесено к искусству руководить операциями политического корпуса так же, как и к умению управлять действиями армии.

Под порядком здесь подразумевается цель. Следовательно, тактика политических собраний есть наука, которая учит вести собрания к цели их учреждения посредством соблюдения порядка в их действиях. В этой отрасли управления, как и во многих других, цель имеет, так сказать, пассивный характер. Для достижения ее следует избегать неудобств и предусматривать возможность затруднений, которые являются в каждом многочисленном собрании, призванном для совместных совещаний.

Искусство законодателя ограничивается устранением всего способного вредить свободному и планомерному выполнению функций собраний. Польза или вред, приносимые собранием, зависят от двух главных условий. Наиболее существенное из них — состав собрания, затем его способ действий. Предметом данного сочинения является главным образом способ действий политических собраний.

Состав собрания, количество и качество его членов, способ их избрания, а также отношение членов собрания к народу и государству — все это принадлежит уже к области политического устройства. По поводу этих вопросов первостепенной важности я укажу лишь на то, что состав законодательного собрания будет наилучшим при наибольшем количестве точек соприкосновения с народом, т. е. в том случае, когда его интересы будут наиболее соответствовать интересам общим [1].

[1] — Примечание.

Требуется четыре условия, чтобы внушить нации постоянное доверие к ее представительному собранию: 1) прямые выборы, 2) сменяемость членов, 3) известные условия для избирателей и избираемых и 4) количество депутатов, пропорциональное территории. В защиту этих положений может быть приведено много доводов. Прямые выборы необходимы по той причине, что при степенных народ, избирая лишь выборщиков, не может в них видеть непосредственных своих представителей. Он не связан с ними ни личной симпатией, ни чувством осуществления своей власти. Лица, избранные таким образом, не чувствуют по отношению к народу, избравшему их, ни благодарности, ни ответственности. Наконец, сближение между высшими и низшими классами при таком порядке отсутствует, вследствие чего политическая связь несовершенна.

Сменяемость членов необходима, поскольку избрание есть в сущности лишь торжественное заявление о том, что данное лицо обладает в настоящее время доверием избирателей. Но это заявление не имеет той чудесной силы, которая навсегда бы гарантировала определенный характер деятельности избранников. Нельзя заставить целый народ провозгласить следующую нелепость: «Мы объявляем, что те пятьсот человек, которые пользуются в настоящее время нашим доверием, сохранят его независимо от своих поступков в продолжение всей жизни».

Условия, ограничивающие право выбора, имеют менее определенный характер. Имущественный ценз для избираемых основан на общем недоверии к людям, не имеющим залога в виде имущества: на них смотрят, как на менее заинтересованных в поддержании существующего порядка и как на легче поддающихся подкупу. Что же касается избирателей, то смысл ограничения их политических прав заключается в том, что таковые не должны быть предоставлены лицам, неспособным умно и честно пользоваться ими. Это — предосторожность против продажности, невежества и заискивания.

Соответствующее количество депутатов — вопрос большой важности. Для выполнения законодательных функций требуются такие качества, которые присущи далеко не многим людям. Вероятность их найти есть только в многочисленном собрании. Для осуществления законодательной деятельности необходимо такое разнообразие в знании местных условий, которое может дать лишь многочисленный корпус депутатов, избранный от всех частей государства. Все местные интересы должны быть известны и обсуждаемы. Законодательство не подлежит прямой ответственности; небольшой кружок законодателей может действовать исходя из личных интересов и издавать законы против общего блага. При небольшом количестве депутатов исполнительной власти было бы легко подчинить большинство своему влиянию. Многочисленный корпус сменяемых законодателей принимает настолько большое участие в общих интересах, что не может долго пренебрегать ими. Стесняющие законы в конце концов отразились бы на самих депутатах. Самое соперничество, развивающееся в многочисленном собрании, является защитой народа. Наконец, при незначительном количестве депутатов обширность избирательных округов затруднила бы выборы. При таких условиях значение отдельных голосов свелось бы почти к нулю и вместе с тем пропорционально уменьшился бы авторитет избирателей; в то же время увеличившаяся конкуренция между кандидатами привела бы к усилению выборных интриг и распрей.

Есть еще три условия, необходимые при учреждении представительного правления: это публичность заседаний, свобода печати и право петиций.

В трактате о тактике предполагается, что собрание уже сформировано и надлежит лишь выяснить наилучшие способы его работы. Впрочем, некоторые пункты являются спорными, и неизвестно, следует ли отнести их к организации или к тактике. К таким относятся, например, следующие вопросы: должны ли все члены иметь одинаковые права, или следует распределить их между ними таким образом, чтобы одни имели право предлагать вопросы на обсуждение, а другие — лишь право выражать свое мнение по поводу уже сделанного предложения; следует ли предоставить одним право совещаться без голосования, а другим — голосовать без совещания; нужна ли публичность совещаний; может ли быть позволено членам отсутствовать, и в случае их отсутствия могут ли права одного передаваться другому; должно ли собрание оставаться единым, или ему может быть разрешено подразделяться. Эти вопросы вошли в содержание моего труда, так как мне кажется, что их рассмотрение тесно связано с правилами тактики.

Глава II

О политических корпусах

Образное выражение «политический корпус» породило значительное число превратных представлений. Аналогия, построенная исключительно на метафорах, послужила основанием для мнимых аргументов; поэзия овладела областью рассудка.

Собрание лиц уже вследствие одного того, что они сошлись для совместного действия, образует в некотором смысле корпус, но под корпусом не всегда подразумевается собрание, так как несколько лиц могут заявить о своем участии в том или другом действии, не сходясь вместе, например посредством подписания того же самого документа. В Англии нет ничего обычнее петиций, адресованных к парламенту со стороны сотен и тысяч лиц, отдельно подписавших их, но не образующих никакого собрания.

Корпус может существовать постоянно или же создаваться для определенного случая и иметь лишь кратковременное значение, как, например, английское жюри. У одного корпуса может быть неограниченный состав, у другого — определенное число членов. Один корпус может иметь привилегии, у другого их может не быть. К привилегированным корпусам относятся те, члены коих, действуя совместно, по известному порядку, получили права, не присвоенные другим гражданам. Обыкновенно под политическими корпусами подразумевают привилегированные корпуса, которые как таковые носят более или менее постоянный, а часто и вечный характер и состоят из ограниченного числа членов.

Корпус может быть простым и сложным. Британский парламент, например, сложный корпус, состоящий из двух отдельных собраний и верховного главы государства. Легко понять, что из среды уже образовавшегося большого корпуса могут на время выделяться менее значительные корпусы: это есть то, что называется комитетами. Деятельность политического корпуса состоит в совместном совершении несколькими его членами того же самого действия. Из этого видно, что действие собрания может быть только действием, выражающим мнение или волю.

Всякое действие собрания берет начало в действии отдельной личности, но всякий акт изъявления мнения или воли, начинаясь с личности, может стать действием корпуса. «Вот, — говорит Тиций, — что происходит в моем уме». Но Семпроний, со своей стороны, может сказать: «Это именно то, что происходит в моем».

Принцип единства корпуса заключается, таким образом, в возможности совместного совершения многими людьми того же умственного процесса. [2]

Примечание. Действительно, только интеллектуальный акт может быть тождествен у нескольких лиц и составить принцип единства корпуса. С физическим актом этого быть не может. Последний, как тесно связанный с личностью осуществляющего его, не представляет основания для указанного тождества. Если римский Сенат постановит, что консул Онимий должен казнить Тиберия Гракха, то это решение будет в буквальном смысле действием каждого сенатора, участвовавшего в нем своим голосованием. Если же Онимий в силу упомянутого постановления умертвит Гракха мечом, то этот удар мечом будет действием только одного Онимия. Юристы скажут, что этот акт не менее предыдущего должен быть приписан Сенату: qui facit per alium, facit rer se. Я не стану здесь распространяться о пользе такого логического построения, а укажу лишь на то, что если ради краткости или большей выразительности этот удар мечом изображается в качестве действия самого Сената, то это может быть понято только как образное выражение.

II. О постоянных корпусах

Постоянный политический корпус есть собрание людей, предназначенное для совершения ряда действий, касающихся предмета его учреждения. Эти действия будут действиями всех, если они предприняты единогласно; но так как невозможно требовать, чтобы в большом собрании существовало полное и постоянное согласие, то решено действию большинства придать то же значение, что и действию всех членов собрания. Историческим опытом вполне доказано, что мнения всех членов собрания постоянно совпадать не могут. Такая форма правления, при которой законодательное собрание подчинено принципу единогласного решения, настолько явно нецелесообразна, что не будь примера Польши, нельзя было бы даже и поверить, что подобная мысль может зародиться в человеческом уме; но пример Польши также доказывает, что если и возможно издать подобный закон, то он или невыполним, или же вызывает самую ужасную анархию.

Естественно, что при поручении какого-либо дела собранию желательнее всего достичь единогласного мнения всех его членов, но так как такое единогласие почти невозможно, то приходится мириться с тем, что ближе всего к нему подходит, то есть удовлетворяться мнением простого большинства.

Если окажется, что число голосов одинаково на обеих сторонах, то решения нет, так как одно мнение уничтожает другое; в таком случае положение вещей должно остаться прежним, и нет основания предоставить одной из сторон решающий голос.

Я до сих пор ничего не сказал об отлучках, которые постоянно изменяют состав собрания. Что сказать о мнении, которое не высказано? Оно не принадлежит ни той, ни другой стороне и потому не может быть принято в расчет. Считать решение собрания ничтожным на том лишь основании, что некоторые из его членов отсутствовали, было бы равносильно признанию того, что они высказались в пользу меньшинства, а этого на самом деле не было. При подсчете голосов истинное значение мнения отсутствовавшего с точки зрения математики выражается формулой — единица минус единица, что равно нулю. Рассматривать его как целую единицу было бы ошибочно.

Но разве необходимо для собрания всегда постановить известное решение? Конечно, нет: есть много случаев, когда слишком опасно позволить небольшой части собрания действовать самостоятельно. Предпочтительнее совсем не иметь решения, чем получить такое, которое бы не опиралось на большинство всех голосов собрания. Поэтому необходимо установить заранее, при наличии какого именно числа членов решения собрания считаются законными.

Я здесь только затрагиваю этот важный вопрос, который будет подробно рассмотрен в другой главе. Теперь же достаточно отметить, что обычная формула — «таково решение собрания» — не имеет абсолютного значения. При постоянном изменении численного состава собрания общим признаком решений может быть лишь их законная сила.

Глава III

О гласности

Прежде чем останавливаться на деталях делопроизводства собрания, поставим во главе его регламента правило, наиболее способное гарантировать доверие к нему общества и вести к достижению самой цели его учреждения.

Это правило — гласность.

Обсуждение этого вопроса разделим на шесть частей: 1) оправдательные доводы; 2) рассмотрение возражений; 3) область распространения гласности; 4) исключения; 5) средства к достижению гласности и 6) замечания относительно английской практики.

I. Оправдательные доводы

Первое преимущество гласности состоит в том, что она удерживает членов собрания в границах долга. Чем более связано осуществление политической власти со всевозможными искушениями, тем желательнее создать мотивы, которые бы побуждали облеченных правомочиями сопротивляться этим искушениям. Подобным мотивом — мотивом постоянным и всеобъемлющим — может служить контроль публики.

Публика в целом представляет собой не что иное, как суд, и притом суд более действенный, чем все суды вместе взятые. Можно притвориться, что презираешь приговоры такого суда, можно видеть в нем шаткие и противоречивые мнения, но всякий сознает, что этот суд хотя и может заблуждаться, но по крайней мере он неподкупен; он беспрестанно стремится совершенствоваться; он содержит всю мудрость и справедливость нации и, наконец, именно он решает судьбу общественных деятелей: избегнуть налагаемых им наказаний немыслимо. Те, кто недоволен его приговором, в сущности апеллируют к нему же самому, и добродетельный человек, сопротивляясь господствующему мнению, поднимаясь выше всеобщего ропота, все-таки поневоле считает и взвешивает голоса людей, согласных с ним. Если бы была возможность избегнуть такого суда, то пожелать этого не мог бы ни добродетельный человек, ни просвещенный деятель, так как в конце концов им нечего бояться суда и они могут ожидать от него только хорошего.

Враги гласности делятся на три группы: преступники, желающие скрыться от взоров судьи, деспоты в своем стремлении задушить общественное мнение, голос которого им страшен, наконец, робкие и ленивые, которые обвиняют в неспособности других для того, чтобы скрыть свою собственную. Скажут, пожалуй, что собрание, в особенности же многочисленное, уже составляет собой публику, которая имеет сдерживающее начало сама в себе. Я отвечу, что собрание, как бы оно ни было многочисленно, никогда не достигает достаточного размера, чтобы в отношении гласности заменить настоящую публику.

Оно всегда будет разделено на две партии, которые по отношению друг к другу не находятся в положении судей: им не хватает беспристрастия. Каково бы ни было поведение человека, он почти всегда может быть уверен в поддержке одних и вражде других. Внутренняя цензура без содействия внешней неспособна гарантировать честности. Упреков друзей редко опасаются, к порицанию же врагов по большей части относятся равнодушно. Дух партий, заключенный в узкие границы, искажает одинаково как порицание, так и похвалу.

Второе преимущество гласности состоит в том, что она гарантирует доверие народа и его согласие на законодательные мероприятия.

Тайна всегда порождает подозрение. Люди склонны видеть преступление там, где замечают неестественную таинственность, причем при этом редко ошибаются, ибо для чего же скрываться, как не из боязни быть уличенным. Если бесчестные намеренно окружают себя тайной, то невинные, наоборот, предпочитают действовать на виду из боязни быть принятыми за первых. Эта очевидная сама по себе истина, естественно, усваивается народом. Распространению ее способствует если не здравый смысл, то негодование. Наилучший законопроект, подготовленный в тайне, возбудит при известных обстоятельствах больше недоверия, чем наихудший, при наличии гласного обсуждения. Наконец, сколько преимуществ для самих администраторов в открытой и честной политике!

Поставьте себя в положение, исключающее возможность действовать во вред народу; докажите ему, что с вашей стороны обман немыслим, и тем самым вы отвратите от себя орудия недовольства, которые бы могли обратиться против вас. Общество возвратит вам с лихвой доверие, оказанное ему вами. Клевета потеряет свое значение, ибо ее вредное влияние проявляется в подполье и гибнет при свете дня.

Я не оспариваю, что политика, окруженная таинственностью, подчас тем самым избегает кое-каких неудобств, но и сомневаюсь, чтобы она, в общем, была более выгодна: из двух правительств, действующих одно секретно, а другое гласно, последнее несомненно будет обладать большей силой, смелостью и лучшей репутацией, благодаря чему оно превзойдет первое со всеми его утаиваниями. В частности, взвесьте, насколько публичное рассмотрение законов, мер, налогов, образа действий государственных деятелей должно действовать в пользу правительства. Возражения гласно отражены, лживая молва обнаружена, необходимость жертв, требуемых от народа, полностью выяснена. Оппозиция всеми своими усилиями не только не вредит авторитету власти, но даже служит ей опорой. В этом смысле можно сказать, что сопротивление укрепляет, поскольку правительство в большей степени может быть уверено в успехе мероприятия и в одобрении общества после того, как враждебные друг другу партии сразились, свидетельницей чего была вся нация.

У народа, имевшего в течение продолжительного времени публичные собрания, здоровые идеи получают большее распространение, а вредные предрассудки, публично оспариваемые не риторами, но государственными людьми, перестают распространяться. Даже низшие классы приучаются остерегаться шарлатанства демагогов и иллюзий обманщиков.

Одновременно возрастет уважение к настоящим талантам, и праздное остроумие получит достойную оценку. В силу привычки к общественной борьбе люди научатся проявлять терпимость по отношению к страстям ближних и перестанут относиться к ним с той болезненной чувствительностью, которая создает у народов, лишенных свободы и опыта, чрезмерную подозрительность и склонность к постоянным тревогам. Даже при тех обстоятельствах, когда недовольство выражается с наибольшей силой, эти признаки беспокойства не являются предвестниками возмущения. Нация опирается на лиц, известных ей по их предыдущей деятельности и пользующихся ее доверием, и законная оппозиция, выступающая против всякой непопулярной меры, предупреждает самое появление идеи о насильственном сопротивлении. Даже если какая-либо сильная партия действует против воли народа, нет основания отчаиваться, так как дело еще не проиграно, есть возможность бороться и измерять успехи, достигнутые в этой борьбе.

Добавим, что предусмотрительное терпение является одним из главных достоинств свободного народа. Самый порядок, который царит в прениях политического собрания, создает посредством подражания национальный дух. Та же стройность заседаний воспроизводится в клубах и сходках, где народ приветствует порядок, привычный для него в политических собраниях. Разве в Лондоне в самый разгар беспорядков известные ораторы не привлекали то же внимание, что и в парламенте? Не окружала ли их толпа, не слушала ли их в полном молчании и не вела ли себя с той умеренностью, какая не встречается даже в деспотических государствах, где чернь то требовательная, то боязливая, одинаково презренна как в мятеже, так и в подчинении?

Тем не менее, принцип гласности, еще новый и очень не твердый, не проведенный в законах, не успел принести той пользы, которая должна была от него последовать. Вспомним возмущения; часто их единственной причиной была поспешность, с которой действовали, не потрудившись предварительно разъяснить дело народу. Подобно тому как управляемым важно знать образ действий правителей, так и последним необходимо ознакомиться с действительной волей первых.

При гласном правлении это достигается без труда. Стоит только дать возможность народу составить разумное мнение, и последнее сразу ярко проявится; а можно ли что-нибудь знать достоверно при отсутствии гласности: народ в этом случае идет своим путем, рассуждая обо всем, но он судит о вещах без всяких данных или даже пользуется неверными данными; его мнение, не основанное на знании дела, было бы другим, если бы опиралось на истину. Не следует думать, что правительство может по своему усмотрению рассеять ошибки, которые ему было бы легко предупредить, позднее разъяснение не всегда исправляет первое ошибочное впечатление. Народ по тому немногому, что до него доходит из какого-либо проекта, составляет о нем негативное мнение, если даже оно необосновано, народ все-таки волнуется, ропщет; постепенно растут опасения и зреет сопротивление. Даже если администрация заговорит, раскроет правду, настроение не изменится, так как доверие — дело времени. Гнусные обвинения останутся, объяснения, даваемые по необходимости, сочтутся признаком слабости. Даже добрые дела терпят крах, когда они неумело предприняты и затрагивают народные интересы. История Иосифа II богата примерами такого рода ошибок.

Третье преимущество гласности заключается в том, что она дает возможность избирателям действовать сознательно.

Возобновление состава собрания не имеет никакого смысла, если народ всегда вынужден выбирать лиц, о деятельности которых он не имел возможности составить мнение. Скрывать от публики образ действий уполномоченных — значит, соединять непоследовательность с вероломством. Это равносильно следующему заявлению доверителям: «Вы наберете одних и забаллотируете других депутатов, не зная, на основании чего вы действуете. Рассуждать вам запрещено. Вашим стимулом при осуществлении важнейшего из ваших прав будет случай или произвол».

Четвертое преимущество гласности заключается в том, что она дает возможность собранию пользоваться знаниями всего общества.

Народ слишком многочислен, чтобы действовать самостоятельно, и потому вынужден передавать свои правомочия депутатам; но вопрос в том, будет ли в этом собрании сосредоточен весь национальный ум? Будут ли эти выборные во всех отношениях самыми просвещенными, самыми способными, самыми мудрыми из всей нации? Будут ли они владеть общими знаниями и местными сведениями, необходимыми для законодателей? Вряд ли, ибо такой результат выборов не что иное, как мечта. В спокойное время богатство и высокое положение служат обстоятельствами, наиболее способствующими избранию. Люди же, которые по социальному положению культивируют свой ум, редко имеют возможность сделать политическую карьеру. Локк, Ньютон, Юм, Адам Смит и многие другие гениальные люди никогда не заседали в парламенте. А между тем самые благие идеи всегда возникали в умах отдельных личностей. Мероприятие, которое характеризует деятельность Питта: образования фонда погашения государственного долга, было, как известно, результатом расчетов доктора Прейса, который едва ли имел бы время провести такого рода исследование, если бы занялся политической деятельностью. Единственный человек, который правильно смотрел на конфликт с Американскими колониями и избавил бы нацию от войны, если бы вняли его советам, принадлежал к сословию духовенства и вследствие этого не мог принимать участия в народном представительстве [3].

[3] — Примечание. Декан Тэкер.

Даже не вдаваясь в подробности, можно сразу заметить, что гласность является верным способом для использования просвещенности всей нации и способствует возникновению полезных мыслей. Найдут, пожалуй, что я удаляюсь от научной стороны предмета, если я поставлю в число прочих преимуществ гласности развлечение, которое она доставляет; я подразумеваю развлечение само по себе, независимо от поучения, хотя, собственно, нельзя отделить одно от другого. Тот, кто посмотрит на это соображение как на легкомысленное, будет не прав. Полезным называется то, что обещает благо. Развлечение само по себе — осуществленное благо, и этот род удовольствия, в частности мне, представляется достаточным для того, чтобы сделать нации, пользующиеся им, гораздо счастливее тех, которым оно не известно. Мемуары — наиболее интересный и распространенный вид французской литературы, но они не следуют непосредственно за событиями и не являются всеобщим достоянием. Английские же газеты — настоящие мемуары, опубликованные в то самое время, когда происходят события: в них можно найти содержание парламентских прений, сведения о главных политических деятелях, причем все события в них свободно излагаются и все мнения обсуждаются свободно. Какой-то император предложил премию тому, кто выдумает новое развлечение. По моему мнению, больше всех ее заслуживает тот, кто первый сделал всеобщим достоянием труды законодательного собрания.

II. Возражения

Если действие гласности благоприятно во многих отношениях для самих правителей, так как она служит гарантией от несправедливости общества и вознаграждает правительство за его труды, чем же объяснить то враждебное отношение к гласности, которое так часто с их стороны проявляется? Неужели нужно искать причину этого в пороках правителей, в желании править без ответственности, действовать без надзора, обманывать народ и порабощать его, пользуясь его же невежеством? Может быть, такие мотивы и не чужды некоторым из них, но только одна сатира может приписывать их всем. Скорее надо искать причину враждебного отношения к гласности в добросовестных ошибках, основанных на тех возражениях, которым мы постараемся дать ниже надлежащую оценку.

Первое возражение: «Публика не является компетентным судьей действий политического собрания ввиду непонимания этого дела и пристрастного отношения к нему большинства». Если я соглашусь признать, что в массе публики нет ни одного человека из ста, способного иметь правильное суждение по вопросам, разбираемым в политическом собрании, меня, конечно, не обвинят в том, что я лишаю силы подобное возражение, а между тем даже при таком предположении оно мне представляется бессильным аргументом против гласности.

Это возражение имело бы некоторый смысл, если бы мы, отнимая у народного суда возможность судить правильно, тем самым отняли бы у него всякое желание судить; но публика судит и будет судить всегда. Если бы она воздерживалась от суда, боясь судить неправильно, то не только нельзя было бы упрекнуть ее в недоразвитости, а наоборот, пришлось бы восторгаться ее мудростью. Народ, который сумел бы воздержаться от осуждения, состоял бы из философов, а не из обыкновенных людей.

Могут сказать, что опубликование документов увеличит процент плохих судей.

Я отвечу на это, что по данному вопросу можно разделять общество на три группы. Первая, наиболее многочисленная, состоит из людей, мало занимающихся политикой и не имеющих времени для чтения и рассуждений. В состав второй группы входят люди, имеющие известного рода суждения, но суждения заимствованные и принятые на веру; они не дают себе труда или же неспособны составить собственного мнения.

Третья группа состоит из людей, судящих самостоятельно, на основании более или менее точных данных. Которой же из этих трех групп гласность может вредить? Не первой, потому что, как следует предположить, для нее гласность не играет никакой роли. Не последней: она судила раньше, судит и теперь, но прежде она судила плохо вследствие отсутствия точных данных; она будет несомненно лучше, когда истинные документы ей станут доступны. Что же касается второй группы, то ее суждения, как мы уже говорили, заимствованы; они — отзвук мнений третьей группы; следовательно, эта последняя, более знакомая с делом и судящая правильно, будет снабжать более здравыми мнениями тех, кто их ждет от нее в готовом виде. Значит, от исправления одних исправятся и другие; очищая источник, тем самым очищают и каналы.

Таким образом, чтобы решить, может ли гласность вредить или же приносить пользу, надо принимать в соображение только ту группу, которая судит, так как она создает господствующие мнения. Если ее суждения неверны, то это происходит вследствие незнакомства с фактами — значит она не имеет нужных данных для составления правильного мнения. Следовательно, логика сторонников тайны сводится к следующему положению: «Вы неспособны судить, потому что находитесь в неведении, и вы останетесь в неведении, потому что неспособны судить».

Второе возражение: «Гласность может подвергнуть члена собрания народной ненависти за поступки, достойные иного отношения».

Это возражение сводится к первому, так как указывает на неспособность народа отличать своих друзей от врагов. Если бы какой-либо из членов политического собрания побоялся пренебречь минутной несправедливостью, он доказал бы этим отсутствие мужества, а именно качества, наиболее необходимого в его положении.

Ошибке свойственно непродолжительное существование, тогда как истина вечна. Надо только сделать ее известной, чему и способствует режим гласности. Как только несправедливость будет осознана, ненависть заменится уважением, и тот, кто за счет однодневного кредита предпочел положиться на будущее, вознаградится с избытком.

В смысле доброй славы гласность приносит членам собрания гораздо больше пользы, чем может причинить вреда. Она их спасает от злостных обвинений и клеветы, так как не дает возможности ни приписывать им лицемерных действий, ни скрывать сделанного ими добра. Если их намерения истолкованы ошибочно, то публичное объяснение заставит замолкнуть фальшивые слухи и не даст повода к тайным нападкам.

Третье возражение: «Желание популярности может побудить членов собрания к предложению опасных мероприятий, ибо культивируемое в собраниях красноречие скорей обаятельно, чем разумно: это есть красноречие народного трибуна, а не законодателя». Такое возражение сводится опять-таки к первому, т. е. к указанию на неспособность народа судить о своих действительных интересах и отличать друзей от льстецов.

В представительном государстве, где народ обыкновенно не участвует в вотировании политических мероприятий, эта опасность не страшна. Речи ораторов, которые делаются известными народу по газетам, не имеют того влияния, как страстные воззвания мятежного демагога. Они достигают до него уже в охлажденном состоянии и к тому же сопровождаются возражениями, которые в предполагаемом случае имеют все преимущество истины перед ложью. Гласность прений погубила больше демагогов, чем создала их, стоит только боготворимому народом человеку войти в состав парламента, он перестает быть опасным. Среди равных ему или даже более талантливых людей, там, где его мнения оспариваются, а его преувеличения не властны скрыть истину, высокомерие терпит поражение, желание временной популярности становится смешным, и льстец кончает тем, что внушает народу отвращение.

Четвертое возражение: «В монархическом государстве гласность собраний, подвергая членов злопамятству главы государства, может вредить свободе прений».

Это возражение, более веское, чем предыдущие, отпадает при ближайшем его рассмотрении и даже превращается в аргумент в пользу гласности. Если есть опасность для такого собрания со стороны монарха, то защитить его может только общественное мнение.

В этом отношении секретность совещаний — предосторожность, не достигающая своей цели, так как все действия собрания всегда будут известны главе государства и в данном случае останутся неведомы именно тем, кто мог бы составить защиту. Значит, если бы политическое собрание предпочло действовать тайно, ссылаясь на необходимость скрывать свои действия от монарха, то это было бы только предлогом и, наоборот, даже скорее доказывало бы желание подчиниться его влиянию, не подвергаясь осуждению общества. Устраняя народ, от чьего же наблюдения скрываются, как не от народного? Разве у монарха мало агентов и шпионов? Не есть ли он одновременно невидимое и присутствующее лицо среди этого самого собрания?

Можно ли, наконец, привести то возражение против режима гласности, что это система недоверия? Ведь всякое хорошее политическое установление и должно на него опираться. Кому же и можно не доверять, как не тем, кому вы даете громадную власть с большим искушением злоупотреблять ею. Но смотрите на предмет их занятий — это не их собственные дела, но дела других, лично для них безразличные, очень трудные и сложные, это дела, которые требуют самого трудолюбивого старания, по простой бесконечности можно пренебречь ими.

Взгляните на их личные интересы, и вы увидите, что они часто противоположны интересам народным; к тому же, имея все средства служить для себя за счет народа, они редко могут быть пойманы на злоупотреблении.

Какой же интерес можно поставить в противовес всему сказанному? Только — общественное мнение, боязнь его суда, желание славы, одним словом, все, что достигается гласностью. Ее благотворное влияние простирается на законодательство, администрацию и суд. Без гласности нет никакого постоянного блага — под покровительством гласности, напротив, нет продолжительного зла.

III. Область распространения гласности

Опубликованию подлежит:

1. Содержание каждого предложения.

2. Содержание речей или доказательств за и против.

3. Результат каждого предложения.

4. Количество голосов с каждой стороны.

5. Имена подающих голоса.

6. Документы, послужившие основанием для решения.

Не буду стараться доказывать, что знакомство со всем перечисленным необходимо для того, чтобы общество имело возможность составить ясное суждение обо всем, происходящем в собрании. Однако можно возразить против опубликования числа голосов сторон; можно сказать, что это рискует ослабить авторитет действий собрания и поощрить оппозицию в случаях незначительного большинства. На это отвечу, что надо делать различие между оппозицией незаконной и законной. Возможность первой нельзя предположить, вторая же не есть зло. Существование правительства, управляемого собранием, основано на желании считаться с мнением большинства. На постоянное единогласие нельзя рассчитывать, так как известно, что оно невозможно; в случае если какая-либо партия остается в незначительном меньшинстве, она не только не видит в этом обстоятельстве причину для незаконного сопротивления, а, напротив, лишь повод надеяться на будущий успех.

Законная же оппозиция отнюдь не может быть злом, так как сравнительное число голосов — единственное мерило вероятности правильного решения; из этого следует, что законная оппозиция не могла бы быть лучше направлена, как именно к достижению этой вероятности. Возьмем юридическое определение: пусть было два решения — одно, прошедшее при незначительном перевесе голосов, другое — при очень большом перевесе; разве не более естественно апеллировать скорее к первому, чем ко второму?

Между тем необходимость апелляции в отношении юридическом не так важна, как в отношении законодательном. Решения судей применяются к отдельным индивидуумам, решения же законодательного собрания затрагивают интересы целой нации и имеют последствия, которые возобновляются постоянно.

Если вы думаете приобрести больше авторитета, скрывая от публики результаты голосования, то вы ошибаетесь. Напротив, публика, вынужденная догадываться, обратит эту тайну против вас же самих. Фальшивые донесения сделают ее восприимчивой к обману. Это даст возможность меньшинству найти тысячу коварных способов, чтобы представить обществу свою силу в ложном свете.

Американский конгресс во время войны за независимость принял за правило, если не ошибаюсь, выдавать свои решения за единогласные. Его враги увидели в этой предосторожности необходимость для Конгресса скрывать свои раздоры. Впрочем, собрание предпочло лучше оставить за собой такое подозрение, чем предать гласности те распри, которые происходили в его среде. Но хотя в этом особом случае обман удался, это еще не может служить доказательством в его пользу. Конгресс, вполне убежденный в доверии своих членов, имел их согласие на эту хитрость, дабы ввести в заблуждение своих врагов.

Имена голосующих должны быть опубликованы не только для того, чтобы публика знала убеждения своих депутатов и их усердие к посещению заседаний, но еще и по другой причине. Качество голосов имеет такое же влияние на общественное мнение, как и количество. Требовать, чтобы все голоса имели одинаковый вес, значит, желать, чтобы глупость имела такое же влияние, как и мудрость, и чтобы заслуга оставалась без вознаграждения.

IV. Исключения из правила гласности

Гласность не должна быть допущена в тех случаях, когда она: 1) благоприятствует намерениям какого-либо врага; 2) оскорбляет без надобности невинных людей; 3) способствует слишком строгому наказанию виноватых.

Признать гласность абсолютным законом нельзя, потому что нельзя предвидеть всех обстоятельств, в которых может находиться собрание. Правила издаются для спокойного времени, а не для времени смут, беспорядков и государственной опасности. Тайна есть один из способов заговора. Не возводите же ее в принцип хорошего управления.

V. Средства к достижению гласности

Средства к достижению гласности, которыми в зависимости от свойства собрания и важности дел можно пользоваться сполна или отчасти, могут быть следующие:

1. Подлинное издание трудов собрания по плану, заключающему в себе шесть поименованных в предыдущей главе пунктов.

2. Употребление стенографов для записывания речей и в случаях расследования для допросов.

3. Допущение других неподлинных опубликований по данному предмету.

4. Допущение посторонних лиц на заседания.

Что касается неподлинных изданий, то они должны быть допущены отчасти для предупреждения небрежности и недобросовестности официальных репортеров, отчасти для предохранения их от подозрения. На исключительную привилегию смотрели бы как на свидетельство неискренности. К тому же издание подлинного протокола собрания требует так много времени, что не может удовлетворить нетерпение публики, не говоря уже о том вреде, который может быть причинен ошибочными донесениями до их опровержения. Делом этим занимаются неофициальные журналы, успех которых обусловливается нетерпеливым любопытством публики и умением удовлетворить ее. В Англии в этом отношении достигли такой быстроты, что прения, продолжавшиеся до 3-4 часов утра, появлялись на другой день напечатанными мелким шрифтом в столице до 12 часов дня.

Допущение публики на заседания — очень важный вопрос, но по этому предмету я дам подробные объяснения в одной из следующих глав. Пока скажу лишь, что главный смысл этого допущения заключается в том, что оно обусловливает доверие общества к газетным донесениям. Если бы публика была исключена, она всегда была бы склонна подозревать, что истину искажают или по крайней мере утаивают часть ее и что в собрании происходит нечто такое, что никому не известно.

Кроме того, для репутации самих членов собрания весьма важно, чтобы публика их слышала. Присутствие посторонних людей является для них могущественным стимулом для соревнования, удерживая их в то же время от проявления развивающихся во время прений страстей.

VI. Гласность в Англии

Чтобы составить себе правильное мнение о гласности в Англии, надо обратить внимание на два совершенно различные предмета: на устав и на обычай. Устав гласит следующее:

1. Всем посторонним лицам, т. е. нечленам собрания, воспрещается вход в палату под страхом немедленного заключения в тюрьму. Исключения не составляет и ввод кого-либо членом палаты. (Запрет этот, установленный в бурные времена гражданской войны 1650 года, возобновлялся семь раз при обстоятельствах, не имеющих никакого оправдания [4].)

[4] — 26 февраля 1688 года, 21 ноября 1689 года, 2 апреля 1690 года, 31 октября 1705 года, 15 ноября 1705 года, 26 Января 1709 года, 16 Марта 1719 года.

2. Воспрещается как посторонним лицам так и членам, передавать что бы то ни было из происходившего в собрании и печатать что-либо по этому поводу без разрешения собрания. (Это правило, установленное во время гражданской войны, возобновлялось до тридцати раз — последний раз в 1738 года)

3. С 1722 года стали опубликовывать от имени общин так называемые голосования (вотумы). Это нечто вроде сухого протокола, содержащего формальные действия, с предложениями и постановлениями, а в случаях разделения голосов — с указанием числа их «за» и «против»; о прениях же там нет никаких сведений. До 1722 г. такое опубликование происходило только изредка. Эти голосования, собранные и переизданные, с приложением огромного количества законов и частных актов составляют то, что называется журналом палаты. Эти журналы раздаются членам, но в продажу не допускаются.

4. Народу более всего необходимо знакомство с проектами законов до их рассмотрения палатами. Проекты эти, называемые биллями, по общему правилу не печатаются, кроме тех случаев, когда это делается по особому распоряжению для исключительного пользования членов. Таким образом, посторонние лица не могут ознакомиться с биллями иначе, как получив один из таких привилегированных экземпляров. Как ни странно видеть народных представителей, скрывающихся от взглядов своих доверителей, однако истинные принципы свободы вначале были еще настолько мало известны, что такой образ действий представителей, ведущий к их полной безответственности и к уничтожению всякого народного влияния, не вызывал никакого протеста. Но с тех пор, как вместе с просвещением общественное мнение приобрело большее влияние, особенно в царствование Георга III, противообщественные правила эти хотя и остались на бумаге, но потеряли всякое значение и во многих случаях место их занял обычай, идущий часто с ними вразрез. Как ни печально, что все лучшее в английском парламенте происходит с нарушением закона, но можно утешаться, что все сколько-нибудь значительные нововведения направлены к общему усовершенствованию. Нижняя палата решила допустить на заседания небольшое число публики — около полутораста или двухсот человек. К сожалению, однако, это снисхождение к интересам публики далеко не прочно: на самом деле оказывается, что достаточно одного лишь заявления, одного требования исполнить закон, и этот последний применяется во всей своей силе.

Что касается содержания прений и имен голосующих, то сведения о них дает множество периодических изданий. Издания эти нелегальны, но таким правонарушением Англия обязана своим избавлением от аристократического режима вроде венецианского. Если бы эти издания были более точны, то к ним не относились бы так снисходительно. В прежнее время достаточно было поймать в галереях парламента какое-нибудь постороннее лицо с карандашом в руках, чтобы оно было немилосердно изгнано, а теперь допускают и присланных редакторами газет стенографистов.

Палата лордов руководствуется, собственно, теми же правилами, но все же тон их более умерен. Хотя посторонние лица на заседания не допускаются (повеление от 5 апреля 1707 года) и оглашение прений не разрешается (повеление от 27 февраля 1698 года), но между тем именно из палаты лордов исходит тот либерализм, который господствует в настоящее время. В верхней палате имеет место обычай, не встречающийся в практике нижней, а именно — гласность протестов. Протест есть мотивированное мнение одного или нескольких членов меньшинства, заявленное против занесенного в протоколы решения палат. Эти протесты вопреки закону печатаются и распространяются в публике, и таким образом по странному стечению обстоятельств выходит, что в публику допускаются в подлинном виде только те заключения, которые оспаривают законы. Открыв свои заседания для небольшого количества публики, палата лордов вместе с тем устроила всевозможные стеснения. За первыми рядами уже ничего не видно и не слышно. Некоторые наиболее популярные члены предлагали предоставить публике более удобные места, но большинство всегда отказывалось от этого главным образом из-за неприятия всяких нововведений [5].

[5] — Примечание. Пунктом 32 Французской конституции 1814 г. было установлено, что все совещания палаты пэров должны быть тайными. Не могу понять, чем оправдывается такое правило. Если гласность и представляет некоторую опасность, то менее всего вреда для палаты, чуждой народным стремлениям. Запрещение публике присутствовать на заседаниях, мне кажется, совершенно не в интересах пэров. Гласность совещаний для них нужнее, чем для народных депутатов, как узда и как стимулирующее средство. С одной стороны, их положение может выдвинуть интересы, отдаляющие их от народа, с другой — наследственные права, давая им полную независимость, ослабляют чувство соревнования. Вероятно, палату пэров считали по существу монархической и видели в ней опыт против необдуманных предложений народных депутатов. Но с этой точки зрения тайна совещаний представляется политической бессмыслицей. Выходит так, что предполагаемых врагов авторитета короля допускают рассуждать публично, а тех, которые считаются естественными защитниками монарха, заставляют совещаться тайно! Не скрывается ли за этим желание оградить отдельных личностей от общего неодобрения? Разве не желательно при борьбе между палатами — в том случае, когда предложение палаты депутатов опирается на общественное сочувствие, — чтобы палата пэров имела право публично защищать свой протест и тем снять с себя оскорбительное подозрение в действиях ради личных интересов? Собрание, в котором прения происходят публично и печатаются ко всеобщему сведению, имеет все способы приобрести себе многочисленных приверженцев, тогда как, совещаясь тайно, пэры влияют только на самих себя. Все это привело к тому, что палата пэров поняла сама всю невыгодность своего положения относительно нижней палаты и стала выискивать способы освободиться от тайны без нарушения текста Конституции. В настоящее время она дает приказания печатать доклады и большинство речей. Кроме того, официальным газетам предоставляются для опубликования очень обстоятельные протоколы совещаний, и так как в протоколах имена различных ораторов не упоминаются, то можно дополнять их примечаниями с указанием имен ораторов. Наконец, палата допускает гласность для прений в том случае, когда она действует в качестве судебной инстанции; по процессу о заговоре 1820 г. можно, например, судить, насколько гласность помогла палате пэров приобрести уважение и доверие.

Глава IV

Разделение законодательного корпуса на две палаты

Следует ли делить законодательный корпус на две палаты и требовать для законной силы декрета их взаимного согласия? Можно привести доводы за и против такого разделения. Рассмотрим те и другие. Разделение законодательного корпуса несет следующие неудобства:

1. При такой организации меньшинство может получить такое же значение, как и большинство, так как вопрос, принятый даже единогласно в одной палате, может быть отвергнут большинством одного голоса в другой.

2. Такое разделение способствует развитию двух различных направлений, в зависимости от состава палат. Действительно, если они состоят из представителей различных сословий, напр., дворянства и общин, то следствием этого является несправедливый перевес одного из них, который ставит интересы отдельного класса в противоречие интересам всего народа. Если же обе палаты ни в чем не соперничают между собой, то это ведет к упадку государственных принципов: тот, кто заручится большинством голосов в одной палате, может совершенно пренебречь другой.

3. Каждая палата будет лишена части тех сведений, которые бы она имела при единстве собрания. Трудно провести те же доводы в обеих палатах с одинаковой убедительностью. Аргументы, склонившие голоса в свою пользу в одной палате, могут быть упущены в другой. Автор предложения, серьезно изучивший предмет, не будет присутствовать в собрании, где возражают против него. Таким образом, судят дело, не выслушав наиболее заинтересованных лиц.

4. Это разделение неизбежно замедляет ход дела. Две палаты не могут заниматься одновременно одним и тем же вопросом, по крайней мере во всех тех случаях, когда должны быть представлены подлинные документы или допрошены свидетели, вследствие чего приходится делать двойную работу, а это требует двойного срока. Такие собрания не могут существовать без соперничества. Возникают вопросы компетенций, которые приводят к переговорам и часто к разрывам. Их споры о правах и привилегиях, не говоря уже о вызываемых неудобствах и о потере времени, будут часто способствовать общему застою. Мы видим пример этого во Французских генеральных штатах. Двор поддерживал несогласие между сословиями и всегда находил в этом разладе благовидный предлог для распущения штатов.

5. Окончательным результатом этого разделения будет такое распределение прав, которое предоставит одному собранию инициативу, а другому лишь право «негатива». Это послужит поводом к неправильной оппозиции, ссорам, бездействию и постоянным злоупотреблениям. Два независимых собрания не могут долго существовать без того, чтобы не помериться силами. К тому же завидующие делами не в состоянии действовать без определенного плана и не опираясь на известные силы. Они предварительно должны решить, в какой из двух палат следует начать дело; если одна кажется имеющей больше влияния, чем другая, туда и направят все важнейшие предложения. Этого достаточно для нарушения равновесия. На деле установится различие двух сил, из которых одна будет обладать инициативой, а другая лишь простым «негативом». В самом деле, если считаться т.с. с личным интересом, (а он всегда преобладает), то придется придти к заключению, что интерес той палаты, которая обладает лишь правом негатива, будет заключаться в отклонении всяких предложений. Отрицая, она доказывает свое значение; соглашаясь, она кажется ничтожно. Играть главную роль значит править; играть вторую — допускать управление собой. Лишенная способов достигнуть влияния, эта пассивная палата незаметно теряет привычку интересоваться делами: они для нее являются лишь обузой. Она сохраняет за собой самое легкое дело — противиться всему, исключая, впрочем, тех случаев, когда этим она может себя скомпрометировать в общественном мнении и потерять свою хорошую репутацию.

Теперь* (* Прим. перевод. Так как Бентам не окончил главы о разделении политического корпуса, то доводы в пользу его приводятся известным швейцарским общественным деятелем Dumont, издателем и переводчиком Бентама на французский язык) приведу доводы в пользу разделения политического корпуса. Первое преимущество — зрелость обсуждения. Разделение на две палаты — верный способ для того, чтобы избежать излишней торопливости и возможных неожиданностей при решении вопроса. Правда, и при одной палате возможно установить такие правила, на основании которых важные дела рассматривались бы по несколько раз.

Это мы и видим в палате общин, где установлены три чтения, три обсуждения в разные сроки, постатейное обсуждение билля в комитете, донесение комитета, рассмотрение этого донесения, петиции всех тех лиц, которые защищают особые интересы, а также установление определенного дня для разбора сих петиций. Этими общими предосторожностями и другими в том же роде борются против неожиданностей и достигают зрелости обсуждения. Несмотря на это, при однопалатной системе исполнение указанных правил ничем не обеспечено. Опыт доказал, что палата свободно пренебрегает установленными правилами, а обстоятельства всегда дают ей готовый предлог поступать по желанию господствующей партии, т. е. идти за увлечениями дня.

При двух палатах наоборот, все формальности будут строго соблюдаться, т. к. если бы одна из палат их нарушила, то этим самым она дала бы законный повод другой палате отвергнуть всякое спорное представление.

К тому же неоднократное рассмотрение в одной и той же палате не представляет тех гарантий, как рассмотрение дела в разных корпусах. Различие интересов и взглядов, предрассудков и привычек необходимо для всестороннего рассмотрения дела. Люди, работающие долгое время вместе, приобретают одинаковые взгляды, известный корпоративный дух, имеющий свой естественный противовес в другом общественном учреждении. Итак, можно рассматривать вторую палату, как апелляционный суд, следующий за первым рассмотрением дела.

Второе преимущество — ограничение власти единой палаты.

Хотя палата представителей, избранных народом и сменяемых, могла бы, вследствие этого, находиться в некоторой зависимости, которая принудила бы ее считаться с волей избирателей, хотя мы предположили бы с другой стороны, что возможно установить абсолютно свободную и целесообразную систему выборов и сменяемости, все же законодательное собрание всегда остается ответственным только в отношении своих мнений, а между тем это представляет далеко не совершенную гарантию против злоупотребления властью. При наличности двух различно составленных палат одна служит естественной уздой для другой. Кроме того, уменьшается опасность демагогии, т. к. одно и то же лицо не может иметь одинакового влияния в обеих палатах. Наконец, появляется соревнование в талантливости и приобретении народного доверия. Даже зависть одной из палат делается в этом случае защитой против незаконных стремлений другой и таким образом, вследствие борьбы страстей, действующих в различных направлениях, конституция сохраняется в неприкосновенности.

Третье преимущество - разъединение дворянства и общин. Если в государстве существуют такие могущественные и привилегированные сословия, как, напр., дворянство и духовенство, то лучше предоставить их представителям отдельное собрание, чем соединять с депутатами от народа в одной палате.

В пользу этого можно сказать следующее:

1. Если число депутатов первенствующих сословий не будет установлено заранее, то можно опасаться, что они приобретут сильный перевес при выборах, пользуясь влиянием общественного положения и богатства.

2. Если они действуют отдельно, то на них падает и вся ответственность: они знают, что народ объясняет их поступки стремлением в личной выгоде и что отклонение популярного закона подвергает их строгому осуждению целой нации. Если же они смешаны с депутатами народа в одной палате, то обладают скрытыми способами влияния, и их голоса не выделяются из общей массы.

3. В большом государстве одна палата будет слишком многочисленна для правильной работы, или же придется предоставить народу слишком мало представителей. Из пяти возражений, приведенных против разделения законодательной власти, наиболее веское, несомненно, пятое. Одна из палат обязательно приобретет больше влияния, и ей будут принадлежать инициативы дел, значение же другой будет в большинстве случаев, так сказать, чисто отрицательным. Может показаться весьма нецелесообразным учреждать корпус из сенаторов и знати исключительно в виде оппозиции воле депутатов народа. Но, рассматривая вопрос с точки зрения возможности злоупотребления, обыкновенно уклоняются от истины и при излишнем доверии к собранию, называемому представительным, и при чрезмерном опасении собрания, состоящего из дворян* (* К доводам, приведенным мною в доказательство того, что отдельная дворянская палата менее опасна, чем это обыкновенно думают, надо прибавить еще один. Дворянство естественно бездеятельно; чувствуя себя недостаточно опытным, оно боится всякого дела. Даже в Англии палата лордов чрезвычайно склонна пренебрегать своими государственными обязанностями. Это нечто вроде индусов, допускающих управлять собой людей из другого климата. Чем больше может человек потерять, тем боязливее он становится. Положение дворян их выставляет на вид; они не могут скрыться в толпе. Если они сделаются непопулярными, то эта непопулярность будет их преследовать всюду).

Тем не менее нельзя отрицать, что разделение законодательного корпуса, при любом составе палат, сильно препятствует реформам. Такая система лучше сохраняет существующее, чем создает новое. Но это только доказывает, насколько она необходима при существовании уже прочной конституции. Государственный корабль, укрепленный двумя якорями, приобретает такую силу сопротивления, которой он не мог бы достигнуть никакими иными способами.

Однако если распространить разделение законодательного корпуса на три или четыре палат, то из этой сложной системы произойдут непоправимые неудобства — увеличатся промедления, возникнут соперничества и препятствия реформам; кроме того, это даст возможность исполнительной власти останавливать течение дел своим давлением на одну из палат, или свести к нулю влияние любой из этих палат, если достаточно согласия двух других для решения дела. Получается недобросовестное соглашение, при котором достаточно двум сторонам соединиться для того, чтобы оставить третьему лишь призрак власти. В Дании дворянство и духовенство подобным образом почти совершенно уничтожили влияние общин. Соединение же общин с духовенством, против дворянства, повело к падению штатов и переходу неограниченной власти к королю. Сицилия также имела парламент, в котором два высшие сословия, всегда действовавшие вполне согласно против Tiers-(tat, привели его к чисто фиктивному существованию.

Вернемся к вопросу о двух палатах. Если спросят, какую пользу принесла английская палата лордов, пожалуй будет нелегко указать на дурные законы, предупрежденные ее правом негатива; скорее наоборот, можно привести хорошие законы, ею отклоненные. Отсюда можно было бы заключить, что она приносит более вреда, чем пользы. Но это заключение не было бы правильным, так как, рассматривая деятельность какого-нибудь установления, надо принять в соображение и все то, что оно делает незаметно, одной своей способностью препятствовать. Никто не пытается просить, зная наперед, что ему будет отказано; ничего не предпринимается в том случае, если нет никакой надежды на успех. Конституция становится устойчивой, потому что есть установленная власть для ее защиты. Если бы даже не было ни одного доказательства пользы палаты лордов, все же следует, хотя бы отчасти, ей приписать умеренность палаты общин в пользовании своими полномочиями, уважение этой палаты к весьма неопределенным границам ее власти, а также постоянное подчинение правилам, установленным ею же самой.

Я ограничусь здесь простым перечислением других однородных преимуществ верхней палаты: она выдвигает правительство в глазах народа, увеличивает авторитет законов тем, что их санкционирует дворянство, развивает соревнование между различными классами общества, направляет честолюбие высших классов на хорошую дорогу, удерживает дворянство в определенных границах, делая его наследственным лишь в старшей ветви и присоединяя его интересы к интересам общенациональным. В Англии нет ни одного герцогского дома, который бы не имел среди своих членов людей, более заинтересованных в свободе общин, чем в прерогативах царства. Именно на этом и основана устойчивость государственности. При таком прекрасном политическом устройстве каждый гражданин озабочен не столько приобретением новых благ, сколько сохранением уже достигнутых.

Глава V.

Недостатки, которых необходимо избегать.

Тактика законодательных собраний, также как и всякая другая отрасль учения о государственном управлении, должна быть направлена к достижению наибольшего общественного блага — эта ее общая цель; предметом же ее частных забот является предотвращение затруднений, которые встречает политическое собрание во время исполнения своих обязанностей. Всякое правило этой тактики находит оправдание только в искоренении какого-нибудь недостатка. Отсюда следует, что, прежде всего, необходимо изучить, в чем выражаются эти недостатки, а затем уже изыскивать средства для их устранения. Главнейшие недостатки законодательных собраний могут быть подведены под следующие десять пунктов:

1. Бездействие.

2. Бесполезное решение.

3. Нерешительность.

4. Промедления.

5. Ссоры.

6. Неожиданности или поспешность.

7. Колебания в принятии мер.

8. Подлоги.

9. Решения, неправильные по форме.

10. Решения, неправильные по содержанию.

Рассмотрим вкратце каждый из них.

1. Бездействие предполагает существование вопросов, требующих разрешения, но не находящих его, вследствие того, что собрание ничего не делает. Недостаток активной деятельности может вытекать из разных причин: напр., когда нет достаточных побуждений превозмочь естественную беспечность, когда заранее не установлен порядок занятий, когда собрание не вправе обсуждать лишь представления исполнительной власти. Бывает также, что причины бездействия заключаются, как это было в старинных французских генеральных штатах, в несогласии относительно предварительных действий, а также по вопросам этикета председательствования, порядка рассмотрения дел и т. п.

2. Бесполезное решение — вредно, не только вследствие потери времени, но и ввиду того, что увеличивая количество законов, оно затемняет их смысл и затрудняет их понимание и изучение.

3. Нерешительность — это состояние колебания в вопросах, которые необходимо разрешить. Допустим, что предложенная мера вредна; нерешительность в этом случае не только затянет время, но еще вызовет в публике опасение, что мера эта будет в конце концов все-таки принята. Предположим, напротив, что мера хороша; в таком случае то зло, которое могло бы быть ею пресечено, продолжает существовать, а благие последствия откладываются на все время продолжения нерешительности.

4. Промедления. Этот пункт очень схож с предыдущим, но все же несколько от него отличается. Можно жаловаться на нерешительность в тех случаях, когда решение уже было постановлено. Нерешительность в законодательных вопросах соответствует отказу в правосудии, а излишние промедления в обсуждении — бесполезным отсрочкам в судопроизводстве. Сюда можно отнести все бесполезные и неясные действия, предварительные переговоры, не приводящие к решению, вопросы, неправильно поставленные или представленные в плохом виде, личные распри, излишнее остроумие, актерство и т. д.

5. Неожиданности. Поспешность. Неожиданности заключаются во внезапном решении, которое проводят, пользуясь отсутствием части членов, или же не давая собранию ни времени, ни средств к всестороннему выяснению дела.

Поспешность вредна, так как она может скрыть неожиданности или же сообщить подозрительный характер даже целесообразному решению.

6. Колебания в принятии мер. Этот недостаток имеет много общего с промедлениями, но зло, вызываемое им, значительно серьезнее. Колебания ослабляют уверенность в мудрости собрания и в продолжительном действии принятых мер.

7. Ссоры. Потеря времени при ссорах — еще наименьшее зло. Вражда и себялюбие в политических собраниях создают обстановку как раз обратную той, которая необходима для искания истины; они часто ведут к образованию непримиримых партий и даже к междоусобной войне. В истории Рима и Польши много примеров такого рода. Между тем война — это совокупность наиболее разрушительных действий, а потому междоусобная война, по крайней мере, вдвое вреднее внешней войны.

Если бы даже и не было такого рокового исхода, вражда в политическом собрании отвлекает внимание от тех предметов, которыми оно должно было бы заниматься. Возникающие ежедневно инциденты заставляют пренебрегать всем существенным. Лица, принимающие в них участие, находятся в постоянно возбужденном состоянии: чрезмерное недоверие обманывает их еще более, чем легковерие. Естественным результатом является потеря доброго имени одной или даже обеими замешанными в ссоре сторонами.

8. Недобросовестность. Под этим общим понятием я разумею все действия, отклоняющиеся от абсолютной честности в приемах политического собрания. Добросовестность должна быть его душой. Мне кажется, что это положение не будут оспаривать даже те, которые наименее соблюдают его. С развитием понимания общественных интересов оно будет приобретать все большее и большее значение.

9. Решения неправильные по своей редакции. Под неправильной редакцией я понимаю такое изложение, которое грешит не по содержанию, а по форме и не передает вполне ясно того, что законодатели хотели выразить. Излишняя пространность изложения, чрезмерная краткость и пропуски, неясность мысли, двусмысленности, могущие вызвать противоположные толкования, — все это относится к недостаткам редакции.

10. Решения неправильные по содержанию, т. е. прямо противоположные тому, что нужно для общественного блага. Это такой недостаток, к которому, в конце концов, сводятся все перечисленные. Если собрание принимает незаконное или вредное решение, то следует предположить, что это решение ложно передает его волю, так как собрание, составленное должным образом, всегда будет стараться согласовать свои решения с общим благом. Только следующие причины могут заставить его от этого отклониться:

1. Отсутствие членов. Воля собрания — это воля большинства его членов. Чем больше членов отсутствует при составлении решения, тем менее вероятий, что воля, провозглашенная общей, действительно будет таковой.

2. Недостаток свободы. Голосования могут не соответствовать внутренней воле голосующих, если, при производстве их, было оказано постороннее давление.

3. Соблазн. Если были употреблены способы соблазнить членов собрания личными выгодами, то весьма возможно, что провозглашаемая ими воля не соответствует их совести.

4. Ошибка. Если члены собрания не имели возможности выяснить себе вопрос, или положение вещей было представлено им в ложном свете, выраженная ими воля — не та, какая могла бы быть при большем знакомстве с делом.

Вот, следовательно, недостатки, которые могут иметь место в политическом собрании, от самого начала его действий до конечных результатов. Чем больше собрание будет их остерегаться, тем ближе будет подходить к совершенству.

Каждая статья регламента, сама по себе, должна стараться предотвращать какой-либо недостаток, но этого мало; необходимо, чтобы общая система тактики была хороша, так как только тогда она может представить все преимущества, вытекающие из стройного целого. Чем более будут процветать в собрании разум и истинное сознание свободы, тем оно будет ближе к совершенству. Члены его явятся тогда во всеоружии своих способностей и вместо ослабления и стеснения друг друга будут оказывать взаимную помощь и двигаться ровным шагом к определенной цели.

Всякий беспорядок способствует развитию дурных влияний и приводит к тирании или анархии, деспотизму или демагогии. При неправильной организации собрание действует неправильно; то слишком медленно, то слишком быстро: предварительные переговоры, например, затягиваются, а решения постановляются слишком стремительно. Бывает даже, что часть членов вынуждена отказаться от всякого влияния, от какой бы то ни было независимости мнений. Собственно говоря, с этой минуты политическое собрание уже не существует. Все обсуждения подготовляются в тайне небольшим количеством лиц, которые могут стать тем более опасными, что, действуя именем собрания, они не боятся ответственности.

Глава VI.

О президенте собрания.

Президент — единый, — постоянный, — всегда подчиненный собранию, — не исправляющий никаких других обязанностей, кроме своей должности, — избранный и сменяемый исключительно им. Вот положения, которые я сейчас буду развивать. Я не считаю нужным доказывать, что президент нужен для того, чтобы открывать собрание, ставить вопросы, собирать голоса, говорить от имени собрания, поддерживать в нем порядок.

Всякое совещательное собрание вызывает споры. Правда для предотвращения их существуют регламенты, но для применения регламентов необходимо лицо, облеченное властью; необходимо немедленное прекращение таких затруднений, которые бы остановили течение дел, если бы пришлось разбираться в них самому собранию.

Единый президент должен быть постоянным не только для избежания неудобств, проистекающих от частых выборов, но главным образом для лучшего исполнения своих обязанностей. Постоянный президент приобретает опыт, знакомится с собранием, находится в курсе дел и в правильном ведении их, конечно, более заинтересован, чем президент временный. Этот последний, хорошо ли, дурно ли выполняет свои обязанности, все-таки неизбежно сменяется. Постоянный же президент может лишиться своего места лишь при плохом исполнении обязанностей, а это побуждает его прилагать к делу все свои старания. Правда, можно опасаться, что вследствие несменяемости он приобретает слишком сильную власть. Но чем эта власть будет сильнее, тем более послужит она общему благу, если только сфера действий президента строго определена регламентом; притом для того, чтобы деятельность собрания не прекращалась и в случаях болезни, смерти или отсутствия его президента, должны быть заместители, действующие за него и готовые в каждую данную минуту занять его место.

Упущение столь простой и вместе с тем столь важной предосторожности указывает на редкую непредусмотрительность, и в нее было бы даже трудно поверить, если бы не было тому поразительного примера в одном из самых больших и старинных политических собраний.

Обязанности, связанные с должностью президента, можно разбить на две категории: обязанности судьи и исполнителя — судьи, в разрешении спора, исполнителя — в остальных действиях, связанных с его званием* (* Например, президент ставит вопрос, объявляет результат голосования, дает приказания своим подчиненным, обращается с благодарностями или выговорами к разным лицам и т.д.).

В исполнении этих функций все решения, все действия президента должны быть подчинены воле собрания и притом немедленно. Предполагается, что он солидарен с общей волей собрания. Решение президента, когда оно правильно, есть, в сущности, решение самого собрания, но только оно составляется одним лицом и притом в более короткий срок.

Я говорил уже, что президент не должен исполнять в собрании никаких обязанностей кроме тех, которые присвоены его должности, т. е. он не должен иметь права делать предложений, участвовать в прениях и голосованиях. Правило это представляет выгоду, как для него, так и для самого собрания.

1) Таким образом, председатель посвящает себя исключительно исполнению своих обязанностей и приобретает тот особенный опыт, который для этого необходим. Если бы он был призван играть роль рядового члена собрания, он бы часто отвлекался от своего главного дела; его стремления были бы иного рода, не говоря уже о том, что участвуя в прениях, он рисковал бы выступать неудачно и тем дискредитировать свое звание.

2) Важнейшее основание указанного правила поставить президента вне увлечений партийностью, защитить его от всякого подозрения в пристрастии. Допуская президента к прениям, вы делаете его стороной, а между тем он должен быть судьей. Только полное доверие может привлечь все партии на сторону его решений.

Можно возразить, пожалуй, что президент, как и всякий другой, едва ли может оставаться нейтральным и беспристрастным в вопросах, интересующих всю нацию, тем более что по своей должности он все время ими занят; можно возразить, что лучше дать ему право высказать свои подозрения и тем предостеречь собрание от неправильной оценки его личности, чем предоставить ему под личиной беспристрастия пользоваться незаслуженным доверием.

На это возражение есть несколько ответов.

Во-первых, нельзя отрицать, что пока личные мнения президента не оказывают неправильного влияния на его действия, они не интересны собранию; между тем, раз эти мнения им выражены, они должны вызвать сочувствие одной из партий, вследствие чего тотчас является подозрение в пристрастии и естественное недоверие.

С другой стороны, если президенту предоставлено быть беспристрастным, то ему удается это легче, чем всякому другому. Он смотрит на прения с другой точки зрения, чем участвующий в них. Его внимание, направленное, главным образом на исполнение формальностей и поддержание порядка, отвлекается от сути дела. Мысли его во время прений отличаются от мыслей ораторов настолько же, насколько, например, мысли ботаника отличаются от мыслей землевладельца при виде поля. Навык облегчает эти обязанности. Если бы этого не было, то как могли бы истинно гуманные судьи и притом с полным беспристрастием обращать свое внимание на какой-нибудь пункт закона в то время, как целая семья с трепетом ожидает тут же окончательного приговора? Из всего изложенного следует, что в многочисленном политическом собрании, где часто возникают страсти и вражда, нужно, чтобы призванный умерять их не был поставлен в необходимость записываться под партийные знамена, приобретать друзей и врагов, переходить от роли борца к роли третейского судьи и, наконец, подрывать исполнением противоречивых функций то уважение, которое присуще его званию.

Некоторые собрания допускали к голосованию президента только в тех случаях, когда голоса делились поровну. Но это право еще более противоречит требованиям беспристрастия, чем право голосовать во всех случаях; в его пользу доводов нет. Наиболее простой и естественный выход, при равенстве голосов, это считать предложение, не имевшее большинства голосов, — отклоненным. При выборах лучше предоставить дело судьбе, чем дать президенту решающий голос, так как приговор судьбы никого не может обидеть.

Остается сказать еще несколько слов об избрании президента. Необходимо, чтобы он избирался исключительно собранием, абсолютным большинством голосов, избирательными записками и чтобы только собрание могло его сменить. Все это вытекает из одного и того же принципа. Место президента может занимать лишь тот, кто пользуется большим доверием собрания, чем всякий другой; полезность президента пропорциональна этому доверию. Но не достаточно, чтобы доверие было временное; он должен им пользоваться постоянно. Если доверие прекратится, его деятельность перестанет приносить пользу. Право выбора без права отстранения более чем бесполезно; если бы пришлось сравнивать, то право отстранения было бы предпочтительнее права выбора.

Все эти правила, главным образом, относятся к многочисленным собраниям, к законодательным корпусам. Комитеты, законодательные бюро, суды не имеют оснований лишать президента права участвовать в совещаниях и голосовать.

Кроме того, для временного собрания, образованного по случайному поводу, нет оснований самому избирать президента. Отрицательная сторона выборов здесь заключается в потере времени и в возможности несогласий, которые только замедляют дело. Например, в собраниях графств в Англии предоставляют председательство шерифу-чиновнику, назначенному королем, так как считают, что тут важнее всего спокойствие и быстрота делопроизводства. Казалось бы, что предлагаемый в настоящем труде регламент президентства настолько прост и удобен, что он должен был бы возникать сам собой в каждом политическом собрании. На деле мы видим, однако, иное. Так, даже Английская система, наиболее к нему приближающаяся, расходится с ним в очень важном пункте: она допускает участие президента в совещаниях и голосовании. Это объясняется тем, что первые учреждения создались во времена невежества и могли быть только попытками более или менее несовершенными: когда же опыт указывает на неудобства, то рутинеры противятся реформам и не дают найти истинные причины зла.

Глава VII.

Об обязательной инициативе и о всеобщем праве предложения.

В каждом собрании должно быть лицо, на которое официально возложена инициатива, т. е. лицо, обязанное начинать действия, предлагать меры, так как если бы ни у одного из членов не было определенного плана, то его могло бы не оказаться вовсе, что принудило бы собрание к бездействию. Необходимо не только иметь проект для каждого случая, нужна еще последовательность, связь между проектами. Недостаточно позаботиться о первом заседании, нужно заботиться о всей сессии. Должен быть создан общий план, который бы обнимал всю полноту дел, входящих в компетенцию собрания, располагал бы их в наилучшем порядке и доводил их до конца. Эта обязательная инициатива должна естественно принадлежать тому, кто созывал собрание и лучше всех знает нужды государства.

Общее заведывание делами находится в руках администрации. Министры предлагают, собрание совещается и решает, но право инициативы не должно составлять исключительной привилегии исполнительной власти. Каждый член собрания должен обладать им в той же мере. Правило это обусловливается следующими причинами.

1. Выгода направления умственной работы всего собрания на общую пользу. Существует столько же вероятий получить хороший совет от одних, как и от других. Ограничить право предлагать значит отказаться от той пользы, которую можно было бы ожидать от всего состава собрания, т. е. учредить вредную во всех отношениях монополию. Она вредна, во-первых, потому, что таким образом пропадает всякое соревнование, и во-вторых, потому, что могут оказаться неиспользованными крупнейшие таланты. Люди наиболее умные и способные, при таком ограничительном режиме, могут быть обойдены теми, кто гораздо ниже их по талантам и знаниям.

2. Возможность искоренять злоупотребления. Если бы право предложения принадлежало лишь администрации, то выгодные ей злоупотребления могли бы существовать вечно, и собрание не имело бы никакого прямого средства их искоренить. Это дало бы правительству нечто вроде права негатива и притом самого удобного для отклонения всех мер, не находящих его сочувствия, а именно негатива без огласки и возражений.

3. Опасность негативного права, когда оно одно предоставлено палате. Собрание, которому благодаря такому устройству предоставлено только право отвергать предложения, может быть склонно злоупотреблять им. Оно будет отвергать и целесообразные меры из чувства тщеславия, чтобы не казаться ничтожным и проявить свою власть или же для того, чтобы принудить правительство у уступкам в других пунктах. Таким образом, право отвергать может превратиться в средство к принуждению. Вследствие этого подобная система не только не приводит к гармонии, но может легко возбудить раздор и повлечь за собой не прямой образ действий по отношению к исполнительной власти. Могут возразить, что если направление дел поручено чиновникам исполнительной власти, если именно они уполномочены предлагать меры, нужные для пользы государства, то это не может быть согласовано с правом всех членов делать предложения. Ведь это право предполагает возможность осуществлять его. Следовательно, если собрание пользуется этим правом, то вся политика министерства может быть нарушена несвязными предложениями или даже расстроена ими совершенно. Правильный ход дел тогда может быть нарушен, и произойдет общее замешательство в управлении. На это возражение я могу ответить, только предположив, что собрание будет всегда готово предоставить министрам свободное осуществление их права предложения. Пусть сохранит оно эту привилегию для всех своих членов без различия, но по молчаливому соглашению предоставит первенство предложениям министерским! Обратите внимание на английский парламент.

При обычном течении дел все взгляды обращены на министра. Предлагает ли он какой-нибудь план или поддерживает его, все слушают с исключительным вниманием. По общему, хотя и молчаливому соглашению, важные дела не рассматриваются до появления министра. Он предлагает все главные меры, противники же его ограничиваются лишь возражениями. Одним словом он — правитель, главный двигатель, важнейшее лицо. Тем не менее, по закону он не имеет даже самого небольшого преимущества. Нет ни одного правила, которое давало бы его действиям предпочтение перед другими. Этот несомненно полезный обычай существует исключительно как результат опыта. Пока министр пользуется доверием большинства, он может быть уверен в сохранении за ним обычного права инициативы; если же он потеряет доверие, то не может уже оставаться в министерстве и принужден уступить свое место другому. Не могу не коснуться здесь обычной и весьма распространенной ошибки. Утверждают, что авторитет такого собрания, как, например, палата общин, нарушен уже одним тем, что обыкновенно оно направляется министрами. Эта неправильная ссылка на слабость и зависимость этого собрания в действительности только указывает на его свободу и силу.

Почему министр направляет парламент? Потому что он не может быть министром, если не умеет его направлять. Сохранение за ним должности зависит от его кредита у законодательного корпуса. Предположите самую геройскую независимость всех членов собрания и укажите, как в таком случае дело могло быть поставлено лучше?

Глава VIII.

О различных актах, входящих в состав постановления.

Если смотреть на политическое собрание поверхностно, то можно думать, что нет ничего проще предложения, прений, постановления. Однако для этого требуется много знаний и искусства. Каждый человек в обыденной жизни ежедневно предлагает, совещается, решает. Действия эти легко усвоить, но трудно привести их в систему. Работа ума подобна движениям тела; двинуть рукой не составляет труда, но сколько требуется специальных знаний, чтобы объяснить это движение, чтобы изучить двигающие мускулы! Проследим образование постановления (декрета). Основанием его служит простой, кем-нибудь предложенный, проект. Представление его по установленным правилам составляет так называемое предложение.

Когда первоначальное предложение сделано, все последующие сводятся либо к исправлению, либо к отрицанию его. Отсюда два рода второстепенных предложений: предложения поправляющие и предложения отвергающие. Лица, предлагающие изменить первоначальное предложение, видят в этих изменениях поправку (amendement), т. е. улучшение или исправление.

Отвергающими предложениями я называю те, которые клонятся прямо или косвенно к отклонению первоначального предложения: например, просьба отдать предпочтение какому-нибудь другому предложению или отсрочить дело на неопределенное время.

Чтобы создать постановление, необходимы три действия:

Предложение.

Голосование.

Объявление результата голосования.

Прежде чем дойти до заключения, при обыкновенном ходе дела, необходимы еще промежуточные действия. Приведем их в хронологическом порядке.

Предварительное объявление предложений, законопроектов, поправок.

Чтение предложения, излагающего проект.

Распоряжение в подлежащих случаях о печатании и опубликовании его.

Поддержка предложения.

Обсуждение его.

Постановка вопросов.

Предварительное голосование.

Объявление результата голосования.

Разделение собрания, т. е. требование точного голосования.

Правильный подсчет голосов.

Объявление результата голосования.

Зарегистрирование всех этих действий.

Глава IX.

Объявление предложений, законопроектов и поправок. Порядок работы.

Необходимо, чтобы собрание заранее имело перед глазами картину своих занятий, для того, чтобы не было случайностей и неожиданностей. Нужно, чтобы собрание внушило всем желающим представить свои предложения сознание необходимости их тщательно подготовить и предварительно ознакомить с ними всех членов. Прения по предмету заранее известному будут более обдуманными и быстрыми.

Регламент может осуществить все этой одной лишь мерой. Секретарь заводит три различные реестра для предложений, законопроектов и поправок. Каждому члену дается возможность представить ему предложения для занесения в реестр, и все эти предложения после напечатания в специальном журнале представляются собранию в порядке их зарегистрирования.

Журнал предложений публикуется изо дня в день, и те, которые желают предлагать поправки, должны с ними ознакомить собрание, заранее представить их секретарю для зарегистрирования и напечатания поправок у журнале.

По отношению к законопроектам идут тем же путем: они регистрируются, в порядке их представления, но передаются собранию только через три месяца после их внесения в список, если только не будет назначено экстренного собрания для сокращения этого срока.

Вот как должен быть установлен так называемый порядок дня. Впрочем, этот строгий порядок предложений и законопроектов, этой устройство, основанное лишь на времени зарегистрирования и на случайной очереди, может вызвать весьма серьезные неудобства: он может пагубно действовать на настоящий порядок, на тот, который вытекает из последовательности, из логики содержания: он несовместим со свободой собрания. Из того, что одно предложение было помещено на листе раньше другого, еще не следует, что оно заслуживает большего внимания. Последнее по очереди может быть первым по важности. Было бы даже совершенно невозможно подчинить все предложения требованию предварительной регистрации. нЕожиданные инциденты требуют немедленного принятия мер; во время прений дело может принять иной оборот, перемена в одной части проекта влечет за собой изменений в другой. Необходимо, чтобы неожиданный пробел мог быть исправлен немедленно.

Следовательно, вот к чему сводится значение листа предложений: он служит руководителем при обыкновенном ходе дела; он знакомит с общей картиной работы, но не может стеснять свободу собрания, которое, с своей стороны, всегда имеет право ускорить очередь того или другого предложения или принять новые, еще не зарегистрированные. То же замечание относится и к законопроектам, но они требуют гораздо большей отсрочки. Отсрочка в три месяца после зарегистрирования не так велика. Если можно было обходиться без какого-либо закона в продолжении веков, неужели нельзя обойтись без него еще три месяца? К тому же, раз дело идет о законе, вся нация в нем более или менее заинтересована; необходимо, чтобы предмет его был известен народу и чтобы можно было собрать всевозможные сведения из разных частей государства: нельзя же предполагать, что депутаты каким-то чудом сосредоточивают в себе мысли и знания целой нации и даже всего мира. Законы должны быть основаны на фактах, и пока эти отдельные факты затрагивают интересы частных лиц, познакомиться с ними нельзя иначе, как предоставив заинтересованным достаточно времени для сообщения их законодателям. Воздержимся, однако, от слишком строгих правил и в этой области. Надо оставить свободу действий в непредвиденных случаях, особенно для администрации, которой поручено принимать меры при исключительных обстоятельствах. Если после возмущения или нашествия неприятеля требовалось бы три месяца для представления законопроекта, зло достигло бы кульминационной точки раньше, чем могло бы подумать о средствах борьбы с ним. Это все равно, что действовать насосами после пожара.

Согласно предлагаемому порядку каждый член собрания имеет право внести законопроект на обсуждение. В Английском парламенте нельзя иначе представить билль* (* Билль — технический английский термин: проект закона), как с разрешения палаты, — обычай очень удобный, чтобы не терять даром времени на рассмотрение проектов опасных или необдуманных. Когда кто-либо из членов вносит предложение, необходимо, чтобы палата занялась разрешением вопроса, принять ли его или нет. Тот же порядок предлагаю и я, но не по отношению к предложению, а непосредственно по отношению к проекту; собрание должно непосредственно решать, желает ли оно им заняться или нет.

Согласно обычаю билли печатаются до начала прений, но только вследствие специального предложения, которое может быть и отвергнуто, а раздаются они лишь членам парламента. По моему мнению, это важный недостаток. Печатание биллей во всеобщее сведение и при всяких случаях должно быть принято за правило. До изобретения книгопечатания, когда три четверти депутатов не умели читать, был издан приказ, чтобы каждый билль прочитывался в палате три раза. В настоящее время эти чтения — пустая формальность — клерк ограничивается прочтением заглавия и первых слов, но последствии сего чрезвычайно важны. Эти условные чтения установили три отдельные степени, три «эпохи» в проведении билля, причем во время каждой из них прения могут быть возбуждены вновь.

В регламенте должно заключаться правило, чтобы в специальном журнале, наравне с предложениями и законопроектами, печатались и опубликовывались также поправки. Действительно, почему бы их не опубликовывать? Если я намерен опровергать какое-нибудь предложение, то разве я должен скрывать от его автора мои возражения и иметь перед ним важное преимущество — выгоду неожиданного нападения? Когда я ищу только удовлетворения мелкого самолюбия, то такой образ действия будет мне выгоден, но для того, чтобы достигнуть истинного успеха посредством своих доводов, я должен дать собранию возможность заранее с ними познакомиться.

Есть еще другое преимущество предварительной публикации поправок, это — возможность затем их сократить и упростить. Все поправки, не имеющие между собой крупного различия, можно соединить в одну. Такой способ выгоден и для их авторов, так как при совместном действии они будут иметь больше шансов на успех. Если поправки опубликованы заранее и предложены собранию все вместе, оно имеет перед глазами полную картину предмета спора. Картина эта будет сама по себе верным средством против непоследовательностей и противоречий, нередко возникающих при отдельном рассмотрении частей даже стройного целого. В этом — достоинство синоптических таблиц, где сразу видна взаимная зависимость и связь всех частей, а бессвязность тотчас же бросается в глаза. Конечно, при этом не должно допускать полного исключения внезапно возникших поправок, так как новые идеи вытекают часто из самих прений; их порождает случай, и средства к примирению могут быть найдены только после того, как исчерпаны все доводы за и против. Но если не следует отвергать поправку по той единственной причине, что она не была своевременно объявлена, все-таки нужно требовать от ее автора заявления о мотивах этого упущения. Самый характер поправки дает возможность судить о причине ее возникновения.

После того, как один из членов зарегистрирует предложение, законопроект или поправку, он уже не имеет права их взять обратно без разрешения собрания. В этом отношении даже недостаточно простого запрещения, а нужен строгий закон. Если автор одного из названных выше актов не присутствует в назначенный день и не может поддержать его, то если нет законных поводов к его отсутствию, он должен быть подвергнут порицанию общества, и его имя должно быть записано в особую книгу, имеющую следующее заглавие: лист отступников от предложений и т. п. Такой строгий закон необходим:

чтобы предотвратить необдуманные предложения и предупредить недоразумения, часто возникающие при появлении громадного количества таких дел, которые упраздняются, как только приступают к их обсуждению;

чтобы предотвратить недоверие со стороны публики к объявленным предложениям, ввиду постоянного исключения их из списка дел, за отсутствием их авторов;

чтобы предупредить злоупотребления, могущие произойти при объявлении мер, которых даже не предполагают защищать, но которые имеют целью распространение тревоги, влияние на государственные фонды, удержание противников от зарегистрирования своих предложений. Зло, которое причинит таким способом отдельное лицо, может принять угрожающий характер при известном соглашении между членами партий.

Глава Х.

Предложение, заранее изложенное письменно.

Требование регистрации предложений вызывает необходимость предварительного письменного изложения их в целом виде или хотя бы частью. Это весьма важный тезис, который необходимо выяснить подробно. Устанавливая правило, нужно объяснить причины, на которых оно основано. Прежде всего необходимо показать, что оно должно распространяться на все даже случайные предложения, возникающие во время прений и на все поправки.

Всякое предложение, имеющее целью создать акт собрания, должно быть редактировано письменно до представления его к рассмотрению и изложено в тех именно выражениях, которые могли бы войти в декрет. В подтверждение этого положения можно указать на следующие доводы:

Нет другого средства к ограничению продолжительности обсуждения; 2) иным способом нельзя убедиться, что предложение может вылиться в декрет без всякой перемены выражений.

В некоторых политических собраниях, напр., в провинциальных собраниях Франции, был принят следующий обычай: каждый высказывал свое мнение по всякому поставленному на обсуждение вопросу, и обязанностью секретаря было записать сделанные предложения.

Неудобство этого порядка заключается в постоянных спорах относительно редакции; ведь только автор предложения может знать в точности, что у него на уме; для другого это немыслимо. Пока автор и редактор не придут к соглашению, собрание остается в бездействии; когда же предложение, наконец, написано, в нем могут оказаться некоторые неточности, потребоваться известные изменения, и это опять поведет к новым спорам.

Посредством заранее написанных предложений мы выгадываем время, которое в ином случае могло бы уйти на бесполезную работу и вместе с тем избегаем многих ошибок, недоразумений, отступлений от существа дела, многих поспешных и неправильных заключений. К написанному полностью предложению невольно относятся с большим вниманием, чем к устному. Кроме того, лучше выясняют себе предмет, взвешивают каждое выражение, имеют время посоветоваться и обдумать дело. Как часто отбрасываются первоначальные соображения, когда необходимость заставила подвергнуть их известному испытанию. Написанное предложение должно быть точным образцом того акта, который хотят провести, или другими словами это и есть самый акт, то решение «in terminis», которое должно получить санкцию собрания. Рекомендуемое в этой главе правило необходимо для того, чтобы собрание имело всецело перед собой предмет голосования. Не составляют исключения и поправки; если поправка предложена и принята, — измененное предложение занимает место первоначального. Вся разница заключается в том, что вместо одного автора их несколько. Во всяком искусстве долго бродят по тернистым и трудным путям, пока не найдут самых лучших. Когда, наконец, выяснится правильный прием, он представляется таким естественным, что кажется, будто напрашивается сам собой. Простота сущности часто умаляет заслугу изобретения, а между тем в этом-то и скрывается признак гения.

В старину в Английском парламенте обычай на этот счет был очень несовершенным. Оратор выяснял себе настроение собрания только из того, что говорилось в течение совещания. Он ставил вопрос и затем собирал голоса палаты. Такая практика оставлена уже давно; в настоящее время автор предложения редактирует его письменно, передает оратору, и когда оно получит поддержку, предлагает его на обсуждение собрания.

Глава XI.

О редакции.

Мы будем рассматривать предложения, как акты, представленные на обсуждение собрания и предназначенные стать законами.

Следовательно, нужно, чтобы предложение было изложено в надлежащей форме, могло бы выдерживать критику во всех своих деталях и по форме своей допускало поправки.

Регламент не может ни научить логике редактирования и связи идей, ни предписать совершенство стиля; есть, однако, некоторые недостатки, которые необходимо предусмотреть, некоторые условия, которые нужно требовать, потому что каждый в силах им подчиниться. Укажем их:

Краткость отдельных статей.

Простота предложений.

Правильное выражение воли.

Исчерпывающее изложение всех пунктов проектируемого закона.

Если следовать этим условиям, то законопроект при любом объеме будет иметь удобную форму; вместе с тем его легко будет рассмотреть во всех частях и исправить.

Краткость статей.

Статьей называется та часть всего содержания проекта, которую собираются внести на голосование в один прием. Чем длиннее статьи, тем труднее охватить все их содержание и в точности рассмотреть отдельные части.

Но достаточно ли ограничиться по этому поводу только указаниями? Нет, надо дать такому наставлению силу закона, объявив, что ни один проект декрета, содержащий, например, более ста слов, не будет принят, если его не разделять на нумерованные параграфы, из коих ни один не превзойдет назначенную норму. Хотя этот способ может показаться странным, но на самом деле другого нет* (* Самые длинные параграфы в кодексе Наполеона не превышают ста слов).

Параграфы должны быть нумерованы, так как это самая удобная форма для приведения цитат и ссылок.

Парламентские акты в Англии имеют в этом отношении большой недостаток; подразделение на отделы и нумерование их в частных изданиях не подлинны; в оригинале текст закона не разделен и не имеет ни параграфов, ни знаков препинания, ни номеров. Слово отдел или что-либо в этом роде даже не встречается в нем. Как же при этом узнать, где кончается одна статья и где начинается другая? Ограничиваются тем, что повторяют одну формулу, одну и ту же вводную фразу, например: кроме того, вышепоименованной властью приказано. Это похоже на алгебру, но только в обратном смысле; там буква заменяет фразу, здесь фраза играет роль цифры и притом весьма неудовлетворительно, так как повторяемая фраза может служить лишь для разделения текста, но не годится для ссылок. Когда хотят, например, исправить или отменить одну из статей длинного акта, то оказывается невозможным обозначить эту статью ссылкой на номер, и потому приходится прибегать к окольным и весьма запутанным приемам. Вот почему парламентский акт непонятен для непосвященных.

Первые парламентские акты относятся к тому времени, когда знаки препинания не употреблялись, а арабские цифры не были известны. К тому же статуты в их простом виде и первобытном несовершенстве были так кратки и до такой степени многочисленны, что отсутствие разделения не могло создать чувствительного неудобства. С тех пор дело осталось в том же положении отчасти вследствие небрежности и рутины, главным же образом благодаря тайным целям законодателей, которым выгодна неясность текста законов. «Нововведения опасны», говорят они, «мы жили целые века, не зная точек, запятых, цифр; зачем же вводить их теперь?» Аргумент этот похож на следующий: отцы наши питались желудями, значит пшеница — бесполезная роскошь.

простота предложений. Это — главное условие: правило краткости, предписанное выше, сводится, в сущности, к этому же.

Каждая статья должна представлять из себя одно простое предложение или, по крайней мере, не заключать в себе таких предложений, из коих одно могло бы быть одобрено, а другое отвергнуто тем же лицом. Достигли бы высшей степени ясности, если бы каждая статья могла иметь самостоятельный смысл без ссылки на другую.

Но в произведении, имеющем несколько частей, такое совершенство немыслимо. Самое понятие о методе исключает идею независимости. Нельзя доказать математического положения иначе, как ссылаясь на доказанное уже раньше; в каждой серии рассуждений звенья множатся по мере удаления от первоначального положения. Если нужно воспроизвести длинную цепь идей, необходимо ее расчленить, так как чем больше отдельных положений, тем больше перерывов для отдыха ума!

Союзы и все выражения, соединяющие несколько фраз в одну, — яд для стиля законов. Таковы — французские l’autant que, considerant que, английское — whereas, латинское — quando quidem.

Если предложения не могут быть независимыми друг от друга, то над постараться, по крайней мере, чтобы они не были сложными. Сложное предложение в законе заключает в себе сразу два предложения, из которых можно одобрить одно и не одобрить другое.

Приведу в качестве примера один из вопросов, предложенных по табелям 1788 года при созыве генеральных штатов: нужно ли требовать известного ценза для избирателей и избираемых? Здесь два различные предложения соединены в одно. Нужен ли ценз для избирателей? Нужен ли ценз для избираемых?

Вот два совершенно отдельных вопроса, которые должны и решаться отдельно применительно к разным обстоятельствам; один из них может быть разрешен отрицательно, а другой утвердительно. Соединение же того и другого вводит в заблуждение; это заставляет считать их связанными и требующими общего утвердительного или отрицательного решения* (* Этот софизм соответствует тому, который в логике Аристотеля отмечен следующими словами: Secundum plures interrogationes, ut unam. "Сладки ли мед и желчь? Такая игра мысли, годная лишь для смущения детей, часто служит орудием в законодательстве для обмана взрослых).

Представьте себе, что в одном предложении на самом деле содержатся два, из которых вы согласны с одним и не согласны с другим. Если оно остается не разделенным, то какое бы ни было вынесено решение, вы будете неудовлетворены. Когда же оно разделено, вы, напротив, свободны в выборе и можете голосовать за одну часть, отвергнув притом другую. То же может случиться и с целым собранием. Благодаря сложности предложений, собрание, свободное от всякого внешнего принуждения, может утратить свободу действий в силу как бы внутренней необходимости. Хороший закон может способствовать проведению дурного. Бывают обстоятельства, при которых можно принудить собрание пожертвовать даже важнейшими его правами. Представьте себе, что ему предлагают ввести закон не только целесообразный, но даже совершенно необходимый для самого собрания или же для интересов государства и вместе с тем включают в этот закон другой, которым отнимают у собрания его главные прерогативы. Что может оно сделать? Приходится подчиняться и продать свое право первородства за блюдо чечевицы.

Такой маккиавелизм может показаться ни на чем не основанным. Однако в истории есть множество подобных примеров. Так, в древних республиках инициатива законов принадлежала исключительно сенату. Народу же представлялось право принимать или отвергать предложение в его целом. Правители пользовались этим и заставляли народ покупать желательный и необходимый закон ценой другого, несоответствующего народным интересам.

Надо придерживаться ясного и простого изъявления своей воли, не присоединяя доводов и взглядов от нее независимых.

Не следует смешивать мотивировки с самим законом. Если нужно объяснить его народу, это можно сделать во вступлении или в особых примечаниях; сам же закон должен содержать лишь чистое выражение воли законодателя и только. Закон не может быть слишком простым, ясным и бесспорным, так как он является, в сущности, лишь правилом для поведения. Если в включите в текст его известные соображения и взгляды, то будете иметь против себя всех тех, кто не разделяет этих соображений или не придерживается этих взглядов. От этого закон не только не станет более убедительным, а напротив, значительно потеряет в силе, так как он явится предметом споров и мишенью для нападок.

Иногда достаточно одного эпитета, чтобы испортить простое и чистое выражение воли. То же может случиться от выбора термина, имеющего оттенок порицания или одобрения, тогда как следовало бы выбрать термин нейтральный: напр., «еретический» вместо «не католический», «нововведение» вместо «изменение», «ростовщичество» вместо «нелегальный интерес» и т. д. Такие тенденциозные термины страдают тем же недостатком, на который мы указывали выше, — а именно, они содержат в себе сложные предложения; они выражают не только факт, с которым все могут быть согласны, но и мнение, которое может быть принято одними и отвергнуто другими.

Например, постановлено следующее: «ни один еретик не имеет права заседать в этом собрании». Первое предложение: «Постановлено, что лицо, не принадлежащее к установленной в государстве религии, не имеет права заседать в этом собрании». Второе предложение: «Это собрание объявляет, что все, кто исповедует другую религию, заслуживают в его глазах позорное наименование еретиков».

Вот два предложения, совершенно различные и чуждые друг другу. Одно выражает волю, относящуюся к факту, другое объявляет личное мнение голосующего. Одно и то же лицо может принять первое и отклонить второе.

Смешивать, таким образом, в одном предложении две различные вещи, это значит совершать нечто вроде фальсификации и без всякой надобности вредить свободе голосований. Таким образом, вследствие включения в текст закона посторонних мнений и доводов, предложение может быть отвергнуто и в том случае, если оно отвечает общей воле собрания.

Действительно, даже если все голосующие согласны с самим предложением, они могут сильно расходиться во мнениях относительно представленных доводов. Заставить из принять соображения, с коими они не согласны, было бы равносильно требованию от них ложного показания или принуждению их к неправде в самом тексте закона.

Предположим, что сделано следующее предложение?

«Принимая во внимание, что Бога нет, все уголовные законы, относящиеся к религии, должны быть уничтожены».

Признавая даже единогласно полезным уничтожение религиозно-уголовных законов, собрание может быть возмущено проповедью атеизма и весьма возможно, что оно предпочтет отвергнуть эту меру в целом, чем купить ее такой ценой.

Казалось бы, что в свободном собрании каждый автор известного предложения должен был бы следовать этому правилу уже из одной осторожности, так как лишнее слово может повлиять на судьбу самого предложения. К сожалению, партийные люди рассуждают иначе. Чем больше неприятных для противной партии пунктов содержится в проекте, тем сильнее оказываются те, кто успешно проведут его. Победа одних основана на унижении других.

Возьмем пример такой борьбы партий из отдаленных времен политической жизни Англии, хотя его легко можно было бы отыскать и ближе. Мы увидим, как попеременно будет клониться то в ту, то в другую сторону предложение, разрабатываемое во враждебной атмосфере, благодаря тому, что в него включают соображения, представляющие дело в новом свете* (* Журнал палаты общин т. XXI стр. 235, 24 Февраля 1728 г.).

«Предлагается, чтобы в числе инструкций (в целях некоторой поддержки торговли в этом королевстве), этому комитету было поручено изыскать подходящие средства для освобождения мыла и свечей от налогов (весьма тягостных для ремесленников и вообще всех бедных людей)».

Значение тех двух фраз, которые заключены в скобки, ясно. Оппозиция, предложив эту формулу, хотела доказать вред только этих двух налогов, упустив из виду, что такая мотивировка подходит ко всем налогам без исключения. Оба довода были сначала исключены весьма вескими поправками, но этого было еще недостаточно. Министерская партия, желая совершенно отклонить предложение, под предлогом его усовершенствования включила в него следующие слова: «Налогов, установленных для обеспечения различных займов и предназначенных для погашения государственного долга». Нечего, конечно, и добавлять, что предложение, искаженное таким образом, было отвергнуто единогласно.

Проект должен содержать в себе полное изложение всех пунктов, которые должны войти в состав закона. Правило это относится к таким терминам, которые могут быть заменены другими того же рода; напр., когда одно количество заменяется другим количество, одно число — другим числом, один промежуток времени — другим и т. д.

Например: заключение в тюрьме продлится (один год); штраф определяется (в десятую часть дохода); вознаграждением будет (двадцать фунтов стерлингов).

В проектах биллей, представляемых британскому парламенту, есть обычай оставлять эти места пустыми, между двумя скобками, следующим образом: заключение в тюрьме продлится (); штраф определяется в ().

Эти пустые места оставляются в том случае, когда возможен свободный выбор, когда автор билля не находит оснований предпочитать одно положение другому. Тогда первоначально рассматривают существо предложения, не обращая внимания на пустые места; заполняют же их в особом комитете, по предложению кого-либо из членов. В журналах палаты общин можно найти несколько случаев отклонения палатой предложений по той только причине, что автор его сам заполнил пустые места. Утверждают, что изложенный порядок необходим для обеспечения свободы, что покуда границы вопроса не обозначены определенно, имеется больше простора для того или иного решения. Со своей стороны, не вижу убедительности в этом доводе. Свобода обсуждения этих пунктов ничем не отличается от свободы обсуждения всего предложения. Всякий волен предложить любое число, место, количество и т. д.

Обсуждение дела только выиграет, если оно будет иметь прочное основание во всех своих пунктах. Ведь так или иначе пустое место придется заполнить и предложить известный предел. Кому же лучше это сделать, как не автору предложения? От кого можно ожидать лучшего знакомства с вопросом? Если не заставить его подумать об этом, можно опасаться, что пустые места будут заполнены недостаточно обдуманно и что к ним будут относиться, как к маловажной подробности.

Привычка оставлять пустые места, вероятно, обязана своим происхождением осторожности авторов. «Если я оставлю пустое место, я не сталкиваюсь ни с чьим мнением, если же я предлагаю точно обозначенный предел, он может не встретить всеобщего сочувствия, и я рискую потерять из-за этого часть голосов». Подобное рассуждение имеет свой вес, ибо ничто так не распространено в политическом собрании, как отсутствие искренности, заставляющее придираться к какой-нибудь легко исправимой подробности для того, чтобы придать ей вид коренного и существенного положения.

Глава XII.

Щит предложений.

Речь идет об очень простом приспособлении, служащем для того, чтобы наглядно представить собранию все вопросы, о которых идет речь. Простое чтение предложения может дать лишь неполное и поверхностное знакомство с ним. Чтобы действительно удержать предложение в памяти членов, пока происходят совещания, нужно, чтобы оно было перед их глазами. Здесь я ограничусь лишь объяснением общей идеи этого наглядного изображения, а более подробному ее описанию посвящу другую главу.

Представьте себе над местом председателя галерею, представляющую из себя спереди две рамы, обтянутые сеткой, на черном фоне, подвижные, как двустворчатые двери, размером в девять фунтов вышины и шесть ширины. Сеть эта, с определенными отверстиями, служит для помещения букв такой величины, чтобы их можно было свободно видеть со всех мест в зале.

Буквы прикрепляются крючками, чтобы они не смешивались.

Как только какое-нибудь предложение ставят на обсуждение, его передают составителям, которые переписывают его на щит и представляют собранию, как на афише.

Изобретение это полезно главным образом потому, что при этом ни один голосующий не может не знать текста закона, который ставится на голосование. Правда, что важнее знать смысл предложения, чем содержание его — дух, а не букву; но ведь только посредством буквы можно ознакомиться с духом; ошибка в одном слове может совершенно изменить смысл речи. Если отдельные выражения не ясны в памяти, всегда можно впасть в ошибку, тогда как указанным простым и верным способом ее легко избежать. Каждую данную минуту, во всем время всего продолжения прений, членам собрания необходимо знать точные выражения предложений для правильной оценки их и активного участия в обсуждении. Знание это необходимо каждому члену и в том случае, когда он действует в качестве судьи, подавая свой голос, и когда он является оратором, делая оценку предложения. Для всех тех, кто слушает дело, ничто не может быть приятнее и полезнее этих щитов. Все то, что облегчает память, помогает и мышлению. При простом объявлении или чтении предложения все те, которые скоро забывают или невнимательно слушали, или, наконец, позже пришли, должны либо оставаться в неведении, либо отдельно справляться о деле. Отсюда — беспорядочные движения, прерывания, замешательство и шум. Для ораторов же польза этого щита еще более чувствительна. Чтобы помнить текст законопроекта значительного объема, нужно такое усилие памяти, которое отвлекает внимание в то самое время, когда оно должно быть направлено в другую сторону. Не надо заставлять искать выражений, когда уже достаточно трудно подыскивать доказательства; сомнение в словах нарушает ход мыслей. К тому же иногда усилие памяти ни к чему не приводит. Весьма часто и очень опытные ораторы впадают в невольные ошибки по поводу точных выражений предложения. Неправильное изложение ведет к неправильному суждению, а это последнее — к бесполезным спорам.

Щит предложений способствует усовершенствованию прений с разных сторон. Мы только что сказали, что он удерживает оратора от невольных ошибок, но вместе с тем он служит собранию и средством против намеренного искажения мыслей.

Беззастенчивость и наглость основываются на том же принципе, как и клевета — на надежде, что хоть что-нибудь из сказанного да останется. Ложному изложению более всего содействует трудность отличить его от невольной ошибки. Предупредить это последнее зло значит предупредить первое.

Наконец, недостатком прений являются отступления от предмета. Это часто вызывается несовершенством умственных способностей ораторов, которые невольно теряют из вида обсуждаемый вопрос; когда же оратор, забывая о предмете, начинает от него удаляться, щит предложений — наилучший способ, чтобы направить его на должный путь. Как избегают этого в настоящее время? Необходимо, чтобы кто-нибудь из членов встал, прервал речь и призвал говорящего к порядку. Это — вызов, упрек; оратор оскорблен, начинает защищаться, и прения по проекту превращаются в борьбу самолюбий.

Дурная сторона таких сцен, когда они не исходят из партийных соображений, заставляет часто допускать отклонения от предмета, так как опыт доказал, что лекарство здесь хуже самой болезни. Что же касается председателя, то, хотя он и обязан предупреждать эти отклонения, но из осторожности ему приходится избегать частых замечаний, чтобы не возникали недоразумения, которые могут подорвать к нему доверие. Но раз над председателем помещен щит, на котором изложен проект, дело меняется. Он может, не прерывая оратора, предупредить его простым жестом; этот знак не представляет той опасности, как личное замечание. Это средство успокаивающее, а не раздражающее; это действие не противника, а судьи. Предупрежденный оратор при этом не имеет надобности останавливаться, извиняться или сознаваться в своей ошибке, а может просто вернуться к предмету, продолжая свою речь.

Я прибавлю еще, что это приспособление облегчает внесение нужных поправок. Если простого чтения достаточно для того, чтобы схватить смысл законопроекта, — его недостаточно для оценки правильности выражений. Когда желают сделать замечание о стиле, нельзя доверяться только своей памяти, — надо иметь текст перед глазами, вникнуть в него, обратить внимание на все его части, ибо нет других способов для отыскания погрешностей в деталях. Подобная критика есть своего рода талант, часто свойственный людям, лишенным дара красноречия. Опытный стилист более полезен законодателю, чем это могло бы казаться.

Такой щит еще особенно полезен тем, что он может привлечь к деятельности способных, но не обладающих памятью людей. Известно, что главные качества ума — суждение и изобретательность развиты главным образом у людей со слабой памятью, особенно на слова. Талант, в этом отношении, подобен добродетели: чем меньше от него требуют, тем меньше опасности, что его не хватит.

Может быть скажут, что печатание проектов до начала прений ведет к той же цели и может заменить щит. Но как часто, во время продолжения спора, делаются случайные и непредвиденные предложения. Сколько поправок, которых не имели бы времени напечатать! К тому же печатный лист для прочтения и справок не представляет оратору и слушателям тех удобств, как щит, неподвижно стоящий перед глазами.

Кто нагнулся для чтения, тот перестал слушать или говорить, проглядеть же строчку на щите можно, не останавливаясь в своей работе.

Наконец, вся та польза, которую приносит такой щит в борьбе с бесполезными отклонениями от предмета, посредством простого предупредительного жеста председателя, является преимуществом, которого нет у напечатанного предложения.

Описание щита.

Проект, на который я сейчас укажу, может пригодиться хотя бы для первой пробы.

Рамы могут иметь форму двустворчатой двери. Сеть должна быть гладкой и натянутой.

Величина букв зависит от размера залы. Буквы золотые, на черному фоне, продолговатого вида. Щит освещается сильным огнем.

Способ прикрепления букв. Буквы должны быть снабжены крючком, посредством которого процесс их прикрепления совершается очень быстро. Однообразия линий можно достигнуть посредством нитки, протянутой через ткань самого сукна.

Составление щита. Обе створки вертятся на петлях, как двери. Составители во время работы находятся на глазах собрания (это развивает соревнование и поспешность). Обе части, когда они соединяются, будут иметь вид двух страниц открытой книги.

Поправки могут быть выставлены на отдельном щите, помещенном рядом, и иметь указатель, направляющий взгляд на ту часть первоначального предложения, которую хотят исправить.

Наверху щита должно быть написано слово, указывающее на то, является ли поправка в виде отмены, дополнения или изменения.

Количество щитов. Нужно иметь их в достаточном количестве для составления всех предложений, известных заранее, чтобы можно было быстро заменять одно другим.

Содержание щитов.

Предположим, что каждая рама имеет девять футов вышины на шесть ширины, а каждая буква полтора дюйма на три четверти, — тогда обе части щита будут содержать более 4 страниц обыкновенного издания in octavo. Это вытекает из приблизительного расчета. Мне пришлось наблюдать в одной церкви, что на расстоянии 52 футов, можно было легко прочитать написанное на доске с заповедями, где буквы были в 3/4 дюйма.

Составление. Можно ускорить работу составителей, употребляя способ, называемый в Англии логографическим: он состоит в печатании не отдельными буквами, а целыми словами. При большом количестве пунктов слишком длинное предложение может быть представлено собранию по частям. Например, законопроект, какого бы объема он ни был, может быть приготовлен заранее, и тогда вполне удобно поместить щиты один за другим.

Если даже найдутся случаи, когда указанный способ окажется неприменимым, то это не может служить доводом против его полезности во всех других случаях.

Его польза так велика, а неудобства способа, принятого в настоящее время, настолько очевидны, что остается только удивляться, как он не был выдуман раньше. Впрочем, под влиянием рутины часто берут верх невежество и неопытность.

Глава XIII.

Об открытии прений.

Нужно ли требовать, чтобы предложение было поддержано? Предложение не может быть принято к рассмотрению в палате общин, если его не поддерживает, кроме автора, еще кто-нибудь, т. е. если хотя бы два члена не признают его полезным. Полагают, что это правило может предупредить появление предложений, которые только отнимают время, но не приносят пользы. Прежде чем занимать ими собрание, нужно узнать мнение кого-либо из товарищей; если никто не отнесется сочувственно к предложению, то нет никакой беды в том, что оно будет оставлено. Какой шанс имеет автор убедить большинство собрания, если ему не удалось этого сделать среди своих единомышленников? Так рассуждают сторонники указанного правила.

Вместе с тем, однако, способ этот мало действителен: он бессилен против партийных предложений, бессилен против человека, имеющего в собрании удобного приятеля, бессилен, наконец, против двух сумасшедших или дураков, решивших помогать друг другу. К тому же такой способ применим лишь к коренным предложениям, а не к тем, которые возникают в течение прений; равным образом он не применим к поправкам, по поводу которых нет времени с кем-либо согласиться.

Против этого обычая можно возразить, что он может лишить должной энергии тех, кто особенно нуждается в поддержке, а именно людей одиноких, ценящих свою независимость и не желающих связываться с какой-нибудь партией. Если такой человек, после двух-трех попыток, не найдет поддержки, это отнимет у него охоту делать предложения; вместе с тем нельзя быть уверенным, что предложение легкомысленно или нелепо только потому, что оно отвергнуто при первом взгляде. Сколько может быть посторонних соображений, из-за которых второе лицо отказывается от поддержки проекта. Один не желает выставляться, другой не любит играть второстепенной роли, третий предвидит, что предложенная мера не будет иметь успеха, четвертый, что она ему создаст врагов. Многие могут отказаться из-за причин, совершенно чуждых существа вопроса. Таким образом, это стеснение не только не полезно, но может оказаться вредным. Палата пэров не приняла этого правила, и никаких неудобств из-за этого не произошло. Впрочем, в сущности все доводы за и против его полезности весьма слабы.

Когда предложение допущено к рассмотрению, оно должно быть прочитано до предоставления слова автору.

Если речь относится к вопросу, содержание которого не известно, она естественно теряет свой эффект. Нельзя судить о силе или слабости аргументов иначе, как познакомившись с предметом, к которому они относятся. Это правило весьма действительно для предупреждения бесполезных речей. Если какой-нибудь член собрания начинает говорить, не имея в виду готового предложения, то ему приходится с самого начала привести тому причину, а при отсутствии ее он вынужден молчать. В палате общин разрешается говорить лишь по поводу принятого предложения или же при намерении внести свое собственное; но так как немедленного представления его не требуется, то иногда приходится выслушивать длинные речи, не сопровождаемые никаким предложением.

Хотя в английской практике и существует обычай заблаговременно сообщать собранию предмет предложения, но при этом ограничиваются лишь общим указанием; в целом же предложение не объявляют и письменно не излагают. Разве это не ошибка? Разве таким образом не останавливаются на полпути? Ведь те же соображения, в силу коих требуется предварительное объявление предложения, заставляют желать, чтобы оно было представлено в целом виде. Не смешно ли обращаться к собранию законодателей со словами: «отгадайте, предположите, выдумайте, в чем будет заключаться мое предложение; из него я вам сообщаю лишь заглавие». Не смешно ли возбуждать любопытство собрания или же действовать на него неожиданностями? Если текст предложения не известен заранее, нельзя приготовить и поправок; отсюда происходит то, что в них так часто заметна поспешность. Вследствие того, что поправки предлагаются без определенного плана, они занимают положение невыгодное при возражениях; очень часто порождают неясные и бессвязные мысли и являются произведениями незрелыми, необработанными. Но самое большое зло, которое отсюда проистекает, это зло не заметное, отрицательного, так сказать, характера; оно выражается в отсутствии полезных поправок, которые бы могли быть предложены, если бы предоставлялось свободное время для их обсуждения после предварительной огласки предложения в его целом.

Итак, первый шаг сделан — предложение прочитано: автору его должен принадлежать первый голос. Нельзя предположить, чтобы кто-либо другой мог привести лучшие доводы в защиту предложения, чем его автор. Ясно, что нельзя слушать говорящего против предложения раньше, чем выслушали говорящего за него. Если нельзя привести доводов в пользу предложения, оспаривать его будет бесполезно. Защитительные аргументы должны явиться первыми; это дает противникам данные для возражений, и им не придется бродить в потемках. Нужно установить слово, которое обозначало бы конец речи, например, «я сказал». Это завершающее слово может предупредить ту резкость, то нетерпение, которое часто выражается в собрании, где желающие говорить пользуются всеми случайными паузами оратора и, не дождавшись конца речи, отнимают от него слово. Если оратор говорит стоя, он обозначает конец своей речи тем, что садится. Следовательно, это правило более важно для собрания, в котором принято говорить сидя, чем для такого, в котором говорят стоя, но оно полезно всегда, как способ предохранения оратора от прерываний и для правильного хода прений.

Говорящий в большом собрании должен стоять. Тогда голос имеет больше силы; он звучит свободнее, разнообразнее; оратор сильнее влияет на публику и лучше замечает, какое впечатление производит его речь. Однако нельзя делать из этого абсолютного правила, так как трудно провести границу между большим и малым собранием. К тому же бывают люди старые или немощные, для которых стоять при произнесении речи было бы слишком утомительным. Раненый офицер не должен быть лишен права говорить за свое отечество. Лорд Chatham, слабый и больной, почти лежал в своем кресле, когда произносил речи, горевшие последними лучами его мужественного красноречия.

Глава XIV.

О прениях свободных и о прениях ограниченных.

Может быть два рода прений — без возражений и с возражениями.

В первом случае, при ограниченных прениях, каждому члену дозволяется говорить лишь один раз. Во втором, при свободных прениях, каждый член может говорить совершенно свободно столько раз, сколько он найдет нужным.

Применение первого способа может потребоваться в больших собраниях, где много желающих говорить. Следует, из принципа равенства, обеспечить каждому члену право высказать свое мнение; было бы несправедливо дозволить кому-либо говорить во второй раз, пока мнение других еще не выслушано.

Следовательно, при чрезмерном количестве ораторов, когда их больше, чем можно выслушать без ущерба для успешного хода дела, ограничение возражений является законом по необходимости. Между тем свободный способ имеет большие преимущества.

При ожесточенной борьбе между двумя лицами, спор бывает более последовательным, аргументы более убедительными, чем при участии многих. Каждое возражение проливает свет на дело и усиливает полученное впечатление. Спор оживляется, становится более драматичным, более интересным. Слушатели внимательно следят за защитой, стараются понять и предугадать аргументы обоих противников. Тут нет лишних слов и действий: каждая минута полезна для дела. Интерес неизбежно уменьшается, когда какой-нибудь новый оратор прерывает нить прений и приводит новые соображения. Оттого-то по инстинктивному чувству каждый человек делается сторонником прений между двумя ораторами, поддерживающими поочередно доводы за и против. в британском парламенте применяют оба способа ведения прений, но при разных обстоятельствах: один применяется, когда собрание представляет из себя палату, другой, когда оно превращается в комитет. В палате строго придерживаются правила предоставлять право голоса лишь один раз; в комитете, наоборот, принято оставлять свободу возражений, и спор часто идет между небольшим количеством лиц, наиболее знакомых с вопросом.

Но все же это скорее допущение, чем правило; так оно и должно быть, ибо существуют упорные говоруны; считаясь с ними, не удалось бы привести к окончанию ни одного дела. Возражения еще имеют то неудобство, что они затрагивают личности, и это обостряет прения без пользы для дела.

Если дозволить свободу возражений, то не поведет ли это к чрезмерной продолжительности прений, которая не совместима с быстротой весьма важной для правильного течения дел? Это замечание наиболее веское. Но, во-первых, случаи, требующие быстрого решения, не столь часто представляются законодательному собранию, а если бы такой случай и представился, то собрание всегда имеет возможность действовать применительно к обстоятельствам.

Во-вторых, можно ли считать потерянным время, употребленное на добросовестный спор, даже при чрезмерной продолжительности его? Разве быстрота — главная цель? Разумно ли избегать временного утомления, когда рискуешь впоследствии тяжело в этом раскаяться? Не нужно опасаться слишком подробного разбора дела, так как все плохие законы являются лишь результатом невнимания или поспешности. Общим правилом должно быть: никогда не пренебрегать тем, что может служить собранию для выяснения данного вопроса; а разве можно решить заранее, способен ли человек, желающий говорить, сказать что-нибудь полезное или нет?

Наконец, мне кажется сомнительным, чтобы споры затягивались из-за допущения возражений. Как только вопрос выяснится, или обе партии решат, что победа — на их стороне, прения должны придти к своему естественному окончанию. Свобода возражений всегда и ведет к этому. Два противника, вовлеченные в спор по вопросу, хорошо ими изученному, лучше возражают друг другу и идут прямо к цели, не теряя времени на формальности, на вступление и объяснения, как это делает каждый новый оратор, если желает облечь свои доводы в форму плавной и красивой речи.

В конце концов при свободе прений никто не лишается права голоса, а только отдаляется время пользования этим правом.

Руководствуясь приведенными доводами, каждому собранию легко сделать выбор между обоими способами ведения прений, но даже в тех случаях, когда возражения не будут допущены, следует сделать исключение в пользу автора предложения.

Тот, кто открыл прения, должен иметь право заключительного слова.

Предполагается, что он лучше всех знает слабые и сильные стороны данного вопроса; если бы право возражения было у него отнято, противные доводы, которые легко опровергнуть только ему, могли бы восторжествовать. В британском парламенте последнее слово привлекает обыкновенно наибольшее внимание слушателей. В нем оратор сосредоточивает все свои силы и приводит вопрос к такому положению, которое должно определить решение. Vindendum est, ubi sit rei summa, nam fere accidit, ut in causis multa dicantur, de paucis judicetur* (* Quint V 13).

Глава XV.

Единство предмета в прениях.

Единство предмета в прениях должно строго соблюдаться, т. е. до окончательного разрешения предложения не может слушаться никакое другое.

Правило это не относится к поправкам, отсрочкам, предложениям отменяющим или, наконец, к таким заявлениям, которые требуют немедленного призыва к порядку в момент нарушения закона. Единство предмета в прениях необходимо для обеспечения собранию свободы, для направления его к одной цели и выражения общей воли.

Казалось бы, что не требуется особенного регламента для предписания этого единства, но тот, кто посещал политические собрания, особенно в эпоху их возникновения, не мог не заметить постоянной склонности их к упущению этого принципа. Как только собрание разгорячится, ораторы незаметно уклоняются от предмета. Первый шаг в сторону от правильного пути влечет за собой второй, третий, и вот оратор уже далек от предмета спора и идет по совершенно новой дороге. Ему возражают, и тема меняется. Первоначальное предложение забыто, является второе, а за ним третье и т. д.; предмет запутывается, и в конце концов все утомляются, не приблизившись, а, напротив, только удалившись от цели.

Такое смешение предметов спора постоянно происходит в частных разговорах, но в частном кругу, где цель спора — развлечение, легче развлечься, перескакивая с предмета на предмет, чем строго придерживаясь одного. Другое дело в политическом собрании: там этот беспорядок производит бесполезную затрату сил и мешает достижению определенных результатов. Уклонение от предмета может происходить и ненамеренно, по неопытности ораторов-новичков или из-за чрезмерной горячности прений, но это может быть также и приемом искусственным для отклонения предложения; этот прием заключается в том, чтобы неожиданным внесением нового предложения заслонить первоначальное, утомить собрание и затем направить его по неправильному пути. Указанным правилом единства руководствуется Английский парламент. Там всегда имеется господствующее предложение, которое исключает всякое другое. Требуется сначала разрешить его, и только тогда можно приступить к рассмотрению нового.

Глава XVI.

Разделение прений и голосований.

Производство прений и голосований — два совершенно различных действия. Последнее должно начинаться лишь по окончании первого.

Установление этого правила необходимо по двум причинам:

Для предупреждения решений ошибочных, вследствие отсутствия знаний. Голосовать за или против — это значит произносить приговор, т. е. выполнять должность судьи. Говорить за или против — это вести дело, т. е. играть роль адвоката. Голосовать до окончания обсуждения то же, что судить, не собрав доказательств или не имея документов.

Даже если бы оставался всего один оратор, нельзя было бы знать заранее, не представит ли он такого нового аргумента, который мог бы изменить мнение подавших голос до его речи.

Для предупреждения решений, не соответствующих истинной воле собрания.

Представьте себе целый ряд членов, говорящих в известном порядке и голосующих по очереди. Первый подает голос за предложение; следующие за ним голосуют в том же смысле, последний же, основываясь на таких фактах и аргументах, которые ускользнули от предыдущих, но могут убедить всех, голосует в обратном смысле. Последствием этого является почти единогласное постановление, которое в действительности противоположно единодушной воле собрания.

Англичане так привыкли отделять обсуждение от голосования, что им показалось бы совершенно непонятным, как можно изменять этому правилу. Однако оно было совершенно неизвестно во Франции в прежних генеральных штатах, парламентах и провинциальных собраниях. В генеральных штатах 1789 г. первые действия происходили посредством поголовного призыва всех членов к единовременному обсуждению и голосованию. Отсюда проистекали две явные несообразности:

Успешное приобретение сторонников зависело не столько от доказательности аргументов, сколько от места в списке ораторов. В tiers etat было шестьсот членов. Говорящий первым мог влиять на 599, следующий на 598 и так далее вплоть до последнего оратора, красноречие которого могло производить впечатление лишь на него самого.

Чем легче оратор мог составить себе правильное мнение о предмете, тем труднее ему было подействовать этим мнением на собрание.

Тот, кто мог влиять на целое собрание, не мог воспользоваться знаниями других, тот же, кто пользовался замечаниями всего собрания, не мог их сделать полезными для результатов голосования.

Несообразности эти слишком бросались в глаза, чтоб остаться незамеченными. Поэтому во многих законодательных корпусах, где был ранее принят этот неразумный метод, постарались его усовершенствовать, установив две очереди мнений. Таким образом, если в первой очереди высказывался взгляд, который казался кому-либо правильнее своего собственного, можно было во второй очереди отказаться от него и присоединиться к первому.

Но достигались ли этим благие результаты? Нужно считаться с человеческим самолюбием: нелегко публично сознаться в ошибке. Опасение казаться нерешительным может ослабить значение лучших доводов; нерешительных слушают с предубеждением, так что аудитория представляет из себя одновременно и судью, и сторону.

Так как операции обсуждения и голосования были смешаны, обозначающие их термины также мешались. Взгляд, мнение, голосование, совещание встречаются в протоколах, как синонимы, и неизвестно, что они обозначают; отсюда — вечный хаос.

Во всех науках первые представления о предмете смутны. Сначала охватывают общее и только после долгого опыта и изучения доходят до различия видов, до классификации и терминологии.

Например, все в Европе знают, что собака и лошадь — различные животные, в Отаити же первая появившаяся лошадь была принята за большую собаку.

Зачатки правильных прений кроются в простых разговорах, а в них не принято и не нужно строго отделять обсуждение от заключения. То же смешение имеет место и в политических собраниях. Нужно было известное время для выяснения различия действий, ведущих к составлению декрета, для отделения друг от друга первоначального предложения, поправок, прений и голосования.

Глава XVII.

Неудобства определенного порядка предоставления слова.

Ни один из членов собрания, кроме автора предложения, не должен иметь преимущества при предоставлении ему слова. Тот, кто первый просит слова, будет выслушан первым. Между несколькими соискателями первенство определяется президентом (или жребием).

Определенный порядок предоставления слова — весьма вредное правило для политического собрания.

Видимый порядок здесь является беспорядком; кажущееся равенство на деле является неравенством. Этот вопрос требует подробного рассмотрения.

Определенный порядок неблагоприятен для использования индивидуальных способностей.

Тот, кто записан в ряду ораторов одним из последних, должен естественно ожидать, что его аргументы будут предвосхищены; это неизбежно убивает желание изучить трудный вопрос. Чем меньше шансов он имеет выделиться и быть полезным, тем меньше у него побудительных причин к работе. Положим, это не повлияет на ораторов, обладающих исключительным талантом, но и они могут лишиться энергии, сознавая, что придется говорить перед утомленной и предубежденной аудиторией.

Такой способ влечет за собой большую потерю времени на бесполезные речи. Записанные на листе первыми будут считать себя обязанными говорить; они станут произносить речи не для пользы дела, а лишь для того, чтобы не молчать. Таким образом, наиболее способные могут быть обречены на безмолвие, а, напротив, неспособные будут вынуждены пользоваться или, вернее, злоупотреблять правом голоса.

Определенный порядок вреден еще тем, что он мешает людям, обладающим разнородными талантами, соединяться и распределять между собой роли наиболее выгодно для спора.

Один лучше всего излагает содержание, обладая умением сообщить по порядку целую серию самых разнообразных фактов. Другой не в состоянии сразу охватить целое, но зато владеет искусством выставить на вид достоинства какого-нибудь одного аргумента. Третий, не имея изобретательности, обладает той находчивостью, которая сразу видит слабую сторону противника, что ему дает большое преимущество при возражениях. Наконец, четвертый, не умея влиять своими речами, может отлично резюмировать дело, перечислять аргументы и ускорять окончание работы.

Допустите только свободный порядок пользования правом слова, и распределение ролей совершится само собой.

Таким образом, мы видим, что определенный порядок идет вразрез с естественным; он устанавливает очередь, но отнимает возможность пользоваться способностями.

Определенный порядок неудобств еще и в других отношениях. Для правильного ведения прений желательна смена противников. Я не говорю, что эта смена абсолютно необходима, но она является во всех отношениях наилучшим путем для достижения цели.

Когда приводят неверный факт или софистический аргумент, очень важно немедленно опровергнуть его. Если какая-нибудь речь производит большое впечатление и этим усиливает влияние одной партии, нужно дать другой возможность тут же ослабить его. Без этого нет равновесия. Для подготовления судей к правильному произнесению приговора нужна постоянная борьба противоположных мнений, когда предрассудки противопоставляются предрассудкам, факты — фактам, аргументы — аргументам? Du choc des opinions jaillit la verite.

В национальном собрании все, желавшие говорить о данном предмете, записывались заранее, и этот лист определял очередь речей. Каков же был результат?

Множество ораторов одного и того же направления, произнося заранее составленные речи, утомляли собрание вечными повторениями. Никакого соглашения между ними не было. Нападение и защита не чередовались в своем естественном порядке. Обвинение, сделанное в одной из первых речей, опровергалось лишь в последних. Это противоречит самой идее прений. Отдельные речи без всякой взаимной связи вызывали скуку, нетерпение и усталость, и все это способствовало торопливости заключений.

когда порядок речей определяется в зависимости от служебного или общественного положения ораторов, он имеет еще один недостаток, а именно ведет к усилению посторонних влияний. В каждом собрании есть люди, которые отрекаются от собственной воли и подчиняются чужой. Это зло нельзя устранить, но во всяком случае его не следует усиливать; между тем его усиливают несомненно, устанавливая порядок, при котором подчиненные вынуждены иметь в виду мнения своих начальников. Свобода очереди способствует более искреннему выражению мнений. Тот, кто не имеет гражданского мужества оспаривать взгляда могущественного человека, имеет возможность свободно выражать свое мнение в тех случаях, когда можно предположить, что он этого взгляда не знает.

Наконец, по отношению к личным правам человека определенный порядок представляет из себя безусловно несправедливое неравенство. Если первенство слова есть преимущество, то нет оснований представлять его кому-либо из членов палаты.

Я усматриваю лишь одно возражение против свободного порядка речей, это — неизбежность споров при одновременном требовании слова несколькими лицами. Если этот спор решает президент, то последний может оказаться пристрастным, а если собрание, то это вызывает проволочку времени и несправедливое отношение к непопулярным членам или, наконец, даже злоупотребление со стороны большинства.

В ответ на это приведу пример британского парламента. Там нет права первенства. Всякий. Желающий говорить, просит слова, вставая со своего места в тот момент, когда предшествующий оратор садится. В случае недоразумения между соискателями, предварительно решает президент, окончательное же решение принадлежит палате. Правда, при таком порядке вставший первым не всегда получает слово, так как президент легко может найти способ обойти плохих ораторов, и в тех случаях, когда такое пристрастное отношение соответствует воле собрания, протеста не бывает, но выдающиеся ораторы, к какой бы они партии ни принадлежали, всегда могут быть уверены, что их выслушают. Без этого никогда бы ни к чему не пришли. Действительно, какая польза выслушивать нелепые воззвания? Выражение недовольства и нетерпения, шум, разговоры могут быть до известной степени полезны, чтобы отбить охоту говорить у нахальных и упрямых говорунов, но все же лучше обуздывать их применением власти президента с поддержкою собрания. Что же касается отстранения целой партии, то этого в Англии никогда не случалось и ни в одном собрании случиться не может без особого уговора, по крайней мере при господстве гласности. Красноречивая и здравомыслящая речь слушается с удовольствием даже лицами противоположного лагеря. Вздорная болтовня, напротив, раздражает всех, особенно же тех, кому хочет быть полезной, так как они только дискредитирует их.

Можно сказать, что во всякой партии «услужливый дурак опаснее врага».

Таким образом, из самого свойства предмета вытекают те мотивы, которые заставляют президента применять в известных случаях дискреционную власть на общую пользу собрания.

Глава XVIII.

Три чтения законопроектов.

Все законопроекты в британском парламенте подвергаются троекратному обсуждению. Обсуждения эти происходят в разные дни, часто даже через большие промежутки и называются «тремя чтениями билля». Билль может быть отвергнут после первого, второго или третьего чтения, но принимается он только после того, как прошел через все три испытания.

Но это еще не все. Между первым и вторым или между вторым и третьим чтениями билль обсуждается в комитете всей палаты. В комитете допускается более свободная форма споров; в нем ничто не решается окончательно. Выбирают председателя для данного случая и дозволяют ораторам говорить по нескольку раз об одном и том же предмете; таким образом, спор ведется между людьми, имеющими специальные знания по данному вопросу.

Что же касается трех чтений, то первое ограничивается почти исключительно внесением билля и общими замечаниями. Второе является настоящей ареной прений. Третье представляет из себя лишь простую формальность.

Достоинства такого порядка заключаются в следующем: 1) предоставляя большому количеству лиц случай говорить в разные дни, после того, как они воспользовались данными предыдущего спора, этот порядок делает совещания более зрелыми; 2) он предоставляет общественному мнению высказаться, а членам палаты посоветоваться с посторонними просвещенными людьми; 3) предупреждает последствия внезапного увлечения красноречием отдельных ораторов; 4) защищает интересы меньшинства собрания, т. е. наиболее слабой партии, предоставляя ей несколько сроков для выражения своего мнения; 5) призывает к деятельности членов, отсутствовавших при первых прениях, в тех случаях, когда они замечают, что их присутствие могло бы повлиять на судьбу билля. Всякий знает по опыту, что невозможно сразу правильно оценить даже самые веские доводы, приведенные противоположными сторонами. Такие доводы производят или слишком сильное, или слишком слабое впечатление; слишком сильное, когда их развивают со всей обаятельностью авторитета или красноречия, слишком слабое, если они направлены против страстей, личных интересов или предрассудков. Промежуток в несколько дней успокаивает умы; общественное мнение имеет время оказать свое влияние: то, что поддерживалось одним красноречием, теряет свой эффект, а то, что опиралось на разум, приобретает новую силу. При вторичном обсуждении взгляды могут измениться, и обе партии явятся друг перед другом с новыми данными, которые будут основаны на размышлении и знакомстве с общественным мнением. Ведь со стремлениями партий надо считаться. Если закон принимается в одном совещании, то этим самым каждая партия приобретает особый интерес напрячь все свои силы для достижения победы, а это влечет за собой излишнюю горячность и страстность в прениях. Когда же известно, что первой победы недостаточно, что придется бороться во второй раз и даже в третий, силы берегут; действуют более умеренно, чтобы не повредить своему делу, остерегаются брать верх в первом же споре, так как это могло бы стать оружием в руках противника; с другой стороны меньшинство, постепенно убеждаясь в своем поражении, легче мириться с ним, сознавая, что оно имело все способы защиты.

В британском парламенте, независимо от трех обязательных чтений, прения могут возобновляться еще во многих других случаях при движении билля или, как технически выражаются англичане, прогресса билля.

Он должен пройти через комитет (commitment), должен быть переведен на пергамент, чтобы сделаться подлинным текстом закона (engrossment), наконец, должен быть передан палате пэров и принят снова к палате общин. Все эти последовательные действия происходят по заявлению одного из членов, и это заявление может послужить предлогом для нового обсуждения. Оппозиция очень редко употребляет эти средства для задержки хода билля; однако ими пользуются в исключительных случаях, когда отсрочка может привести к серьезным результатам.

Могут возразить, что три чтения замедляют ход дела, и что существуют такие крайние обстоятельства, при которых необходимо быстрое проведение закона. Отвечу на это, что в таких исключительных случаях три чтения билля могут происходить в один день и притом в обеих палатах. Пример тому был, если не ошибаюсь, во время возмущения флота в 1797 г., но, конечно, прибегать к таким крайним мерам можно только в самых экстренных случаях. Неужели те, кто делает такое возражение против системы трех чтений, не замечают, что они, в сущности, идут против принципа зрелого обсуждения, против той осведомленности, которая часто является только результатом долговременного изучения вопроса? Пусть будут повторения! Ведь обоснованное убеждение никогда не приобретается сразу. Наилучший аргумент должен быть представлен в разное время и с различных сторон, — только таким способом они применяется к различию взглядов и укрепляется в памяти* (* Один опытный член палаты депутатов говорил: A truth in the house of commons requires a great deal of soaking (истина в парламенте должна долго мокнуть). Эта фраза представляет истину в образе материи, которая должна долгое время мокнуть в краске, чтобы впитать ее в себя).

Сторонники, которых убедили одним словом, утрачиваются так же легко, как и приобретаются. Сделайте парламентский дебат упорным, и результатом явится твердость, настойчивость в действиях собрания. Франция может вспоминать с ужасом те «экстренные» декреты, для прекращения спора, которые в ней издавались, чтобы поработить меньшинство и подавить те доводы, которых опасались. Чем больше склонен народ к возбуждению и увлечению, тем важнее ему опираться на формальности, требующие размышления и предупреждающие всякие неожиданности.

Три чтения вызывают некоторые перерывы, но в общем не делают спора более длительным; скорее наоборот: касаясь предметов различных, они естественным образом разделяют совещание.

В первом чтении ограничиваются рассмотрением целесообразности законопроекта с общей точки зрения. Если его отвергают, то получается большая экономия во времени, так как к обсуждению отдельных статей еще не приступали. И действительно, к чему бы в таком случае послужило рассмотрение в деталях каждого пункта и предложение поправок? Это было бы равносильно сниманию пятен с той одежды, которую собираются выбросить.

Если же законопроект признан принципиально целесообразным, он подвергается вторичному обсуждению, причем тут уже принимают во внимание каждый пункт закона, предлагают поправки или передают закон, в промежутках между заседаниями, особому комитету, которому вменяется в обязанность заняться корректурой подробностей, т. е. работой, не подходящей для многочисленного собрания. Голосования при этом втором обсуждении не окончательны; они являются, как способ закончить прения каждой статье и предугадать волю собрания.

Наконец, после некоторого промежутка, необходимого для отдыха ума и приобретения спокойного взгляда на законопроект, приступают к третьему обсуждению уже с ясным представлением о законе; тут его рассматривают в целости и по статьям. Предложившие поправки повторяют их, если их поддерживает большинство и не повторяют почти никогда в обратном случае. Чем опытнее собрание, тем лучше будет освещен предмет при первых двух обсуждениях, и тем быстрее будет проходить третье.

Глава XIX.

Недопущение писанных речей.

Правило о недопущении писанных речей строго соблюдается в британском парламенте. Оно должно соблюдаться и во всех политических собраниях. Главнейшее неудобство писанных речей заключается в отсутствии последовательности, связи, соотношения между ними.

Совершенно ясно, что политическое собрание — не общество академистов. Главное преимущество народной палаты и публичных прений заключается именно в той повышенной деятельности умов, в том напряжении чувств и, наконец, в том изобилии средств, которые вызываются зрелищем большого собрания просвещенных людей, которые возбуждаются, воодушевляются, беспощадно борятся между собой; видя себя стесненными сильными доводами противника, они принуждены защищаться и развивать в этой защите все скрытые силы свои. Внимание — это то стекло, которое, собирая лучи к одному месту, дает яркий свет и огонь. Но внимание поддерживается только взаимной связью речей и тем особенным драматическим интересом, который они вызывают. Тогда ничто не проходит бесследно: правда живо чувствуется и легко воспринимается; всякая ошибка вызывает опровержение; удачное слово, правильное выражение стоят иногда целой речи. Так как оружие в таких словесных турнирах может быть употреблено в дело только ловкими и опытными людьми, палата избегает скуки и выигрывает время.

В чтении речей нет никакой пользы, за исключением разве удовлетворения самолюбия посредственных людей в ущерб общему интересу. Может быть скажут, что приготовленные речи имеют больше зрелости, больше глубины, что собрание таким образом не подвергается необходимости выслушивать опасные и необдуманные мнения? Как раз наоборот! Нужно гораздо больше глубоких размышлений и серьезной подготовки для произнесения пространной речи, чем для спокойного процесса писания.

Охватить сущность вопроса, изучить его со всех сторон, предусмотреть возражения, быть в состоянии отразить всякое нападение — вот условия, необходимые для оратора; наоборот, есть ли такой ничтожный человек, который бы не сумел написать несколько поверхностных страниц о знакомом вопросе? Пишут для того, чтобы облегчить мысль, помочь памяти, избежать необходимости удерживать в уме целый ряд идей. Пишут, чтобы вручить бумаге то, от чего хотят, так сказать, освободить свой мозг; таким образом часто не знают того, что написали, а то, что хотят сказать, надо знать. Пусть спросят лиц, проявивших дар слова в национальном собрании, почему они ограничились чтением меморий по трудным и сложным предметам? Они будут указывать на краткость времени, на преждевременность вопросов, на количество и разнообразие материалов, но таким образом они только подтвердят мнение, что система писанных речей сама в себе содержит недостатки. Она никогда не создает сильных людей в политическом собрании, а развивает только бездеятельность и беспечность. В Англии, как и всюду, выдающийся дар слова составляет достояние немногих людей, но чтение речей там не допускается. Разве от этого английские ораторы менее сильны в своей аргументации? Разве меньше мощи у их политических борцов? Когда защитник какого-либо предложения кончает свою речь, разве противная партия не выставляет оратора, который противоположными аргументами старался бы уничтожить впечатление, произведенное первым? * (* Этот отрывок изъят из Courrier de Provence No LXV).

Лица, не обладающие даром слова, могут сообщать факты и доставлять аргументы привычным ораторам. Это лучший способ извлечь из них наибольшую пользу. Такие сообщения, такая передача мыслей постоянно имеют место в британском парламенте* (* Они также встречались в национальном собрании. Я часто видел Мирабо, подходящего к трибуне, где он получал заметки, которые пробегал глазами, не переставая говорить, и с необыкновенным искусством вставлял их иногда в свою речь. Один остроумный человек его сравнивал с теми фокусниками, которые разрезают ленту на несколько кусков, жуют ее и вытаскивают изо рта снова в целом виде).

Я не могу отказать себе в удовольствии привести замечания одного публициста, столь же выдающегося мыслителя, как и писателя.

«Когда ораторы, говорит он, ограничиваются прочтением того, что написано в тиши кабинетов, они не спорят, а только дополняют; они не слушают, так как ничто уж не может изменить предстоящей речи; они просто ждут конца предшествующей и не обдумывают сказанного, а только наблюдают за продолжительностью речи, которая им кажется и не нужной, и слишком длинной. При таком порядке, прений не бывает; каждый вновь приводит возражения, уже опровергнутые, оставляя без внимания все не предусмотренное, все мешающее заранее приготовленной речи. Ораторы следуют один за другим, не вступая в борьбу; они похожи на враждебные армии, направленные в противоположные стороны и избегающие даже смотреть друг на друга из боязни сойти с безвозвратно намеченной дороги. Хотите ли, чтобы ваши представительные собрания были дельными? Тогда поставьте людей, желающих там блистать, в необходимость иметь соответствующий талант. Большинство, за неимением лучшего, будет держаться только здравого смысла, но ведь это не вредно! А если вы, наоборот, откроете этому большинству дорогу, по которой каждый может сделать несколько полезных для себя шагов, никто не откажется пойти по ней. Каждый воспользуется возможностью быть красноречивым и знаменитым хоть на час. Каждый способный написать речь или заказать ее захочет отметить свое законодательное значение, и собрания сделаются академиями с той разницей, что академические речи здесь будут решать вопросы о судьбе, имуществе и даже жизни граждан.

Нельзя описать всего того пристрастия к эффектам, которое проявлялось в самые ужасные моменты нашей революции. Я видел, как представители народа искали сюжетов для речей только для того, чтобы их имя не оставалось чуждым этому великому движению. Лишь бы была найдена тема и речь написана, результат ее был им безразличен. Исключением написанных речей мы достигаем в наших собраниях того, чего им всегда недоставало, а именно молчаливого большинства; подчинено будет их слушать, вследствие неумения произносить собственные речи; осужденное на скромную роль, оно будет просвещаться и становиться благоразумным» * (* «Principles de politique» par Benjamin Constant, chap. VII. De la discussion).

Глава ХХ.

Другие правила, касающиеся прений.

Правила, которые мы здесь изложим, не так важны, как предыдущие, но все они способствуют устранению неудобств и наилучшему производству прений.

Оратор должен обращать свою речь к президенту, а не ко всему собранию.

Этот обычай, принятый в палате общин, очень удобен для многочисленного собрания: он предоставляет говорящим определенный пункт для обращения, общий центр для всех речей.

Естественно, что оратор должен обращаться к тому, кто по своей должности имеет право судить об отклонении от существа вопроса и о других неправильностях, воспрещенных регламентом. Речь, обращенная к главе собрания, будет более серьезной и умеренной, чем та, которая обращена ко всему собранию. Даже увлекающийся человек, обращая свою речь к беспристрастному судье, к уважаемому старшине, невольно станет взвешивать свои выражения и умерять свое негодование. Если бы члены обращались друг к другу непосредственно, спор легче переходил бы на личную почву.

Уважение и почтение к председателю чрезвычайно полезны в политическом собрании; если будут смотреть на председателя, как на центр совещания, как на олицетворение собрания, уважение к нему, несомненно, возрастет и укрепится.

Говоря о членах собрания, следует избегать имен.

Это правило, строго соблюдаемое в палате общин, заставляет прибегать к косвенным указаниям для обозначения личности: «предшествующий оратор»; «уважаемый член справа или слева»; «дворянин с голубой лентой»; «благородный лорд»; «мой ученый друг» и т. д.

Имена собственные часто влекут за собой длинный ряд похвальных эпитетов; пример этого можно найти в речах Цицерона, произнесенных в римском сенате. Главное же неудобство — то, что упоминание имени в прениях более действует на самолюбие, чем всякое другое указание. Менее оскорбительно сказать: «уважаемый член, говоривший предпоследним, впал в грубую ошибку», чем назвать его при этом по имени. Последнее выражение относится не к частному лицу, а к политическому деятелю. Собственно говоря, это правило весьма стеснительно, и когда ораторы разгорячаются, им очень трудно ему подчиняться, но это тем более доказывает, что трудно ему подчиняться, но это тем более доказывает, что такой порядок необходим.

Никогда не следует предполагать дурных побуждений.

Это опять-таки является строгим правилом в британском парламенте. Вы можете вполне свободно упрекать предыдущего оратора в невежественности, ошибках, неправильном изложении фактов, но не обвиняйте его в дурных побуждениях. Укажите на все вредные последствия его мнения или предлагаемых им мер, докажите, что они пагубны, что они клонят к тирании или анархии, но не предполагайте никогда, что он это предвидел и именно этого желал! Строго говоря, это правило основано на справедливости, так как, если нам самим часто бывает трудно правильно разобраться в своих тайных побуждениях, то тем более странно претендовать на разбор чужих; мы должны знать по собственному опыту, как легко ошибаться в этом отношении. Осторожность, предписанная этим правилом, полезна всем; она способствует свободе мнений, она же является и всеобщей защитой.

В политическом собрании, так же, как на войне, вы не должны позволить себе пользоваться ни одним из средств, применения которого не допускаете против себя. Это правило, главным образом, продиктовано осторожностью. Если ваш противник ошибается, он может легко согласиться с тем, что вы ему доказываете; но если вы при этом обвиняете его в дурных возбуждениях, то вы этим оскорбляете его, бросаете ему вызов и лишаете его таким образом хладнокровия, необходимого для понимания ваших доводов. Это непременно восстанавливает его против вас. Возбуждение передается к другим; его друзья вступаются за него, и возникает вражда, которая, простираясь за пределы прений, вносит в политическую оппозицию всю горечь личной ненависти. Не достаточно исключить обращение к личностям, надо запретить резкие и обидные выражения; их надо карать не только, как выражение увлечений, но и как неосторожный прием. «Искусство доказывает, говорит Паскаль, состоит столько же в умении быть приятным, как и в умении убеждать» * (* Тот же автор рекомендует еще другое правило осторожности не менее важное, но которое, однако, нельзя включить в закон. «Когда хотят отвечать с пользой, говорит он, и доказать другому, что он ошибается, нужно заметить, с какой стороны он смотрит на дело, так как его мнение обыкновенно с этой стороны вполне логично, и в этом пределе согласиться с ним. Собеседник удовлетворяется этим, так как видит, что он не ошибался, а только не рассмотрел дело со всех сторон. Недосмотр не так задевает самолюбия, как сознание ошибки. Может быть, это зависит от того, что разум естественно не может ошибаться в пределах той точки зрения, с которой он рассматривает вопрос; ведь и ощущения органов чувств обыкновенно безошибочны» (Мысли Паскаля)).

Всякий, кто посещал политические собрания, знает, что неумеренные выражения всегда были источником самых бурных инцидентов и самых упорных отклонений от дела* (* Знаменитый английский оратор Fox, нападавший на своих противников с такой неумолимой логикой, обладал редким искусством избегать всего, что могло бы их обидеть. В минуты самого большого возбуждения, когда он бывал увлечен потоком своих речей, он умел управлять собой и всегда следовал правилам самой утонченной вежливости. Правда, что это счастливое качество было у него не столько приемом ораторского искусства, сколько следствием мягкого характера, скромного в своем превосходстве и великодушного в своей силе. А между тем никогда никто не выражался более смело и менее церемонно).

Не следует упоминать о желаниях монарха и исполнительной власти.

Само по себе желание правительственной власти не доказывает уместности или непригодности данной меры, и упоминание о нем не может давать хороших результатов.

Допущение этого воздействия даже в крайних случаях несовместимо со свободой собрания, так как если оно допущено один раз, то может применяться всегда, и если признавать за таким соображением хотя бы малейшую ценность, то легко свести к нулю права собрания, и придется постоянно подчиняться желаниям высших сфер. Если пожелание монарха, сообщенное одними, будет оспариваться или отвергаться другими, то личность главы правительственной власти окажется предметом прений, а это несовместимо с его достоинством. Правило это давно установлено и строго соблюдается в парламентских прениях. Речь короля, при открытии сессий, содержит лишь общие директивы, и на все смотрят, как на министерский акт. Ее свободно разбирают, не упоминая о монархе; оппозиция на нее нападает, как на любую министерскую меру.

Не следует ссылаться на оправдательный документ, если он не был представлен собранию, вследствие сделанного предложения* (* Omnis demonstratio ex praecognitis et praeconcessis).

Это правило основано на следующем: 1) необходимо иметь уверенность в подлинности документа, на котором основывают решение; 2) нужно облегчить всем членам знакомство с ним и значение способов его применения.

Во Франции первые политические собрания, вследствие упущения этой предосторожности, впадали в такие ошибки, в которых нельзя упрекнуть даже низших английских чиновников. Парижский парламент в своих знаменитых актах 16 и 24 июля 1787 г. приводил в числе королей, собиравших генеральные штаты, Карла V и Генриха IV, а это фактически неверно.

Национальное собрание весьма часто основывало свои решения на простых случаях, на фактах, будто бы общеизвестных, упуская из виду, что нет ничего обманчивее народной молвы, и с другой стороны, что чем известнее факт, тем легче его проверить.

Законодательное собрание привлекло одного из министров короля-Лессара к высшему национальному суду, вследствие ни на чем не основанных обвинений и даже не выслушал обвиняемого* (* Каждый народ имеет свои слабости, свои характерные несовершенства, и чем они сильнее, тем важнее их сознавать, чтобы иметь возможность исправить. Главный недостаток французских писателей, наиболее бросающийся в глаза, — это неточность. Если английская нация имеет заметное преимущество перед своей соперницей, то надо искать причину сего в одном качестве, противоположном этому вопросу. Историческое сочинение, не основанное на точных данных, было бы принято в Англии, как голословный рассказ или как роман. Но во Франции многие историки не считают нужным ссылаться на подлинные документы. Первое условие, которое они ставят своим читателям, — это верить им на слово. Однако если автор имел подлинные документы перед глазами, то отчего же он не хочет сослаться на них? Разве это труднее, чем делать из них выписки? Разве можно доверять суждениям автора, если он не понимает, что доверие к нему зависит от точности излагаемых данных? Если это — небрежность или легкомыслие, то является предположение, что тот, кто не желает представить доказательств, и не способен добыть их. Есть пословица во Франции, говорящая, что нужно обращать внимание на смысл, а не на буку, и не придираться к словам; как будто смысл не зависит от выражений, и правильность идей не влечет за собой правильности терминов. Эта оговорка служит слабым и нерадивым головам, желающим прослыть сильными, так как нет такого недостатка, которого нельзя было бы замаскировать).

Не следует дозволять, чтобы отвергнутое предложение представлялось вновь в той же сессии или ранее известного срока (3 месяцев).

Это правило служит для борьбы с упорными партиями, которые постоянно ставят на рассмотрение одни и те же вопросы, уже решенные в отрицательном смысле, с целью поддержать рвение своих приверженцев и затруднить действия собрания. Это правило может строго применяться только к предложениям тождественным. Ни одна партия не допустит ограничения своей свободы, в виде запрещения возобновлять предложение. Если она надеется достигнуть успеха, то не пропускает случая представить его в другой форме. Но все-таки следует заключить эту статью в регламент для того, чтобы по крайней мере в обыкновенных случаях, отвергнутые предложения не появлялись в той же сессии.

Правило, которое допускало бы отвергать предложения окончательно и бесповоротно или предписало бы слишком длинный срок для их возобновления, являлось бы одним из серьезнейших покушений на свободу собрания. Устанавливать такое правило, это значит связать себя и своих преемников.

Глава XXI.

О поправках.

С первого взгляда может показаться, что поправки не могут быть классифицированы, так как они обнимают собой все изменения данного предложения, доступные человеческому уму. Но, разобрав вопрос, мы увидим, что этого не трудно достигнуть.

Поправки могут относиться только к выбору терминов или к способу их согласования. Поправки, относящиеся к терминам, могут иметь своим предметом лишь следующие три действия: отменять, дополнять, заменять. Последнее действие состоит в соединении обоих первых. Поправки, относящиеся к согласованию идей, могут только их разделять, соединять или переставлять.

Если основное предложение мне кажется очень сложным, я прошу, чтобы его разделили для того, чтобы доставить возможность собранию принять одну часть предложения и отвергнуть другую. Если мне кажется более удобным, чтобы два предложения, разделенные в основном проекте, были представлены единовременно, непосредственно одно за другим, я прошу их соединения. Поправка, заключающаяся в перестановке отдельных слов или целых фраз, может дойти до полного изменения проекта. Например, слово «только», в зависимости от того места, где оно стоит, может придать предложению абсолютно другой смысл.

Таким образом, поправки сводятся к шести разрядам и могут быть подведены под следующие весьма понятные и точные определения:

Поправки	отменяющие дополняющие заменяющие
Поправки	разделяющие соединяющие переставляющие

Эти технические термины необходимы для того, чтобы не смешивать понятий, имеющих едва заметное различие. Предметы, не классифицированные и не имеющие особых названий, всегда менее известны, и труднее на них указывать.

Особое наименование является большой помощью для умственных способностей, памяти и передачи мыслей. Главное возражение против новых терминов — это трудность их понять; но приводимые мной определения составлены в весьма употребительных выражениях и вполне понятны. Часто случается, что предлагают несколько поправок к одному и тому же предложению, и даже бывают такие поправки, которые имеют прямое отношение к предшествовавшим, — это так называемые добавочные поправки. В каком порядке следует их разбирать? Очень трудно предписать для таких случаев определенные правила, ибо каждый, поддерживая свою поправку, требует первенства. Если подобное затруднение всякий раз решают прениями, то главный вопрос теряется из вида, и внимание собрания отвлекается посторонними предметами.

Можно сократить количество и продолжительность прений, приняв за принцип, что поправки, относящиеся к согласованию, будут всегда приниматься во внимание первыми. Какая их цель? Приводить разбираемые предметы в наилучший порядок, способствующий правильному ведению дела. Среди поправок этого рода первое место должно быть предоставлено разделяющим, так как сложные вопросы возбуждают наиболее ожесточенные прения. Что касается поправок, относящихся к выбору терминов, то можно поставить общим принципом, что отменяющие должны рассматриваться первыми. Один отмененный термин может упразднить самые сильные возражения, и выпущенные слова уже не будут служить предметом прений; поправки же дополняющие и заменяющие могут вызвать много поправок того же рода.

Польза этих замечаний может быть оценена только теми, кто часто присутствовал в политических собраниях. Они знают, какую путаницу вносит чрезмерное количество поправок, и как необходимо, раз нельзя установить абсолютных правил, найти нить, которая помогла бы отыскать выход из этого лабиринта.

Этот вопрос еще совершенно не разработан. В тех случаях, например, когда вопрос идет о сравнительных достоинствах нескольких дополняющих поправок, в каком порядке их следует подвергать голосованию? Представлять ли их по одной или все одновременно? Если вы представляете одну, решая вопрос о первенстве по времени поступления, то другие поправки уже не имеют одинакового вероятия быть принятыми. Происходит то же, что и при выборах. Если у вас есть несколько кандидатов, то равенство между ними будет нарушено при поочередном голосовании. Тот, кто предложен первым, обыкновенно имеет преимущество, и если он избран, то тем самым другие отвергнуты, и к тому же у них было безусловно меньше шансов на успех. Следовательно, нужно ставить различные поправки на голосование по методу выборов. Я не вижу неудобств в таком приеме, кроме его продолжительности. В случаях особой важности непременно следует прибегать к этому способу, а в обыкновенных случаях президент должен обладать полномочием подвергать голосованию поправки в том порядке, который ему кажется удобнее; при возникновении же протестов, разумеется, должно решать собрание.

Конечно, всякому понятно, что поправки являются только попытками к улучшениям, и что они допускают всевозможные видоизменения. Если поправка проходит, это еще не значит, что исправленная статья принята. Предложение, измененное таким образом, становится предметом прений и может быть в конце концов отвергнуто. То, что было отменено, еще может быть восстановлено, а то, что было добавлено — вычеркнуто. Эта работа подобна исправлению стиля: она не влияет на содержание произведения и на его дальнейший успех.

Безусловным правилом должно быть недопущение поправок недобросовестных.

Я называю недобросовестной такую поправку, которая вместо того, чтобы улучшить предложение, намеренно делает его смешным или бессмысленным и ведет таким образом к отклонению предложения. Насмешка — очень удобный способ для выставления на вид нелепости, недостойной серьезных возражений; но эпиграмма, в виде поправки, это — игра остроумия, не совместимая с серьезностью и добросовестностью политического собрания.

Когда предлагают поправку, то этим доказывают, что желают изменить предложение к лучшему так, чтобы оно могло быть приемлемым. Поправка же, обращающая предложение в смешную сторону, является видом обмана и оскорбления и похожа на тот особый род дерзости, который в обществе называется издевательством. К тому же такие поправки совершенно бесполезны. Они могут быть приняты только в том случае, когда большинство собрания расположено отвергнуть данное предложение. Это все равно, что идти к цели кружным путем, вместо прямого. Приходится производить две операции вместо одной: начинают с принятия поправки, делающей предложение бессмысленным, а затем уже отвергают измененное таким образом предложение.

Применим сказанное к знаменитому постановлению палаты общин 1782 года, которое послужило поводом к известным переменам в образе правления.

«Принимая во внимание, что влияние королевской власти возросло, продолжает расти и должно быть ослаблено и т. д.».

предположите, что один из противников этого соображения предложил бы его принять, включив одно только слово: «необходимое» влияние. Вот пример недобросовестной поправки, так как включение этого слова делает постановление противоречивым и даже преступным; несомненно, принятие этой поправки ведет к отклонению данного предложения. Другой пример. Было сделано предложение достать копии со всех писем лордов адмиралтейства к одному морскому офицеру. Поправка, предложенная к нему, состояла в прибавление следующих слов: «Каковые письма могут содержать приказания или касаться прежних приказаний, еще не исполненных и находящихся в силе». Когда поправка прошла, первоначальное предложение было единогласно отвергнуто.

Подобный способ действия соединяет в себе два неудобства, о которых я уже упоминал: целью его является оскорбление и насмешки, средством — хитрость; таким образом, он противоречит известной истине — fortiter in re, suaviter in modo.

Глава XXII.

Об отсрочках.

Когда предложение сделано и автор его выслушан, каждому члену, в любой момент до конца прений, дозволяется предложить отсрочку, с условием не прерывать речей; и это предложение занимает место первоначально.

Отсрочки могут быть троякого вида: отсрочка неопределенная (sine die); отсрочка на определенный срок (in diem); отсрочка на относительный срок (postquam). В последнем случае отсрочка предлагается на время, до осуществления какого-нибудь ожидаемого события, например, — обсуждения другого, уже занесенного в реестр, законопроекта, представления комитета, сообщения короля, подачи петиций и т. п.

Все эти предложения должны быть дозволены, для обеспечения собранию изъявления его воли, которая должна быть свободна во всех своих проявлениях. Относительная отсрочка или postquam необходима для ограждения собрания от неудачных решений, вследствие отсутствия некоторых данных.

Определенная отсрочка или in diem может также иметь целью — доставление новых документов по вопросу, который кажется недостаточно выясненным, или же приостановку спора, принимающего слишком резкий и страстный характер.

Опрометчивость может быть двоякого рода: одна вытекает из неведения, — когда судят, не собрав предварительно всех необходимых справок. Другая вытекает из увлечения, — когда нет достаточного спокойствия для всестороннего рассмотрения дела. То, что случается с отдельным лицом, может случиться и с целым собранием. Всякий человек может почувствовать, что при данных обстоятельствах он не способен принять благоразумного решения, но тогда у него остается выход — вовсе воздержаться от решения. Quos ego — sed motos proestat compronere fluctus.

«Я бы тебя побил, говорил один философ своему рабу, если бы не был зол».

Эти два рода отсрочек ничего не предрешают; определенная же отсрочка сразу прекращает прения и косвенным образом отклоняет предложение. Отсюда естественно, что сторонники первоначального предложения борятся против такой отсрочки теми же аргументами, которые бы они привели для защиты самого предложения. В этом случае прения уклоняются от цели и отнюдь не сокращаются. Иногда, однако, сами сторонники предложения действуют в пользу неопределенной отсрочки, например в тех случаях, если они их хода дела заключают, что обстоятельства им не благоприятствуют, и что они могут с большим успехом возобновить дело в будущем. Если неопределенная отсрочка проходит, то весьма вероятно, что первоначальное предложение было бы отвергнуто. Следовательно, быстрое завершение прений является в этом случае выигрышем времени.

Глава XXIII.

О голосовании.

Я подхожу к чрезвычайно сложному и важному предмету.

Свобода собрания заключается в выражении его воли. Необходимо, следовательно, чтобы каждому его члену была обеспечена возможность подавать голос соответственно своей действительной воле, и чтобы можно было быть уверенным, что в результате голосования является общая воля собрания. Приемы голосования могут иметь различия, свойственные самому характеру его.

Голосование по вопросам и голосование о лицах.

Первое — когда дело идет о принятии или отклонении предложения, второе — при избрании кого-либо на должность. Между этими двумя случаями нет существенной разницы. Голосовать для избрания — то же, что голосовать по вопросу, будет ли данное лицо выбрано. Голосовать предложение — значит решать, выбрать ли его или отвергнуть.

Голосование простое, голосование сложное. Голосование будет простым, когда по данному вопросу следует только сказать да или нет. Такой-то проект следует принять или нет. Голосование будет сложным, когда оно требует целого ряда действий: когда нужно выбирать между несколькими проектами, избрать одно лицо из нескольких кандидатов или назначить кого-либо на несколько мест.

По отношению к предложению следует сводить вопрос к той простой форме, когда остается только подавать голос за «да» с одной стороны и за «нет» с другой.

По отношению к выборам часто требуется сложный способ. Когда приходится выбрать комитет в двадцать четыре человека из собрания тысячи двухсот человек, то на каждое место будет 1200 кандидатов, а всего будет 24 места, и на каждое из них нужно избирать из 1200.

Как при голосовании предложений, так и при выборах, голоса могут подаваться тайно или открыто. Тайная подача называется scrutin или ballotage (баллотировка).

Способ голосования может зависеть или не зависеть от воли человека: отсюда избрание по выбору и избрание по жребию.

Наконец, голосование может быть правильным и упрощенным. В первом случае считаются все голоса, и точное количество голосов за и против становится известным. При упрощенном способе президент, поставив вопрос, призывает собрание высказаться посредством произнесения слов — да и нет, посредством сидения и вставания или поднятия рук; затем он решает, какая часть берет верх, и при отсутствии протеста решение президента действительно.

Глава XXIV.

О голосовании открытом и тайном.

Вообще открытое голосование предпочтительно тайному.

Гласность — единственный способ подвергать голосующих суду общественного мнения и удерживать их уздой чести в границах долга* (* См. глава III о гласности).

Предполагается, что общественное мнение находится в согласии с общим благом. Собственно говоря, такое предположение вполне основательно. Суждение публики всегда сообразуется с тем, что она считает своим интересом, и при нормальном положении вещей она понимает свой интерес правильно. Она всегда высказывается против взяточничества, уважает честность, верность и твердость в администраторах и судьях. Конечно, суждение публики может оказаться и неправильным, так как все члены этого судилища — люди. Если существуют политические меры, относительно которых даже наиболее мудрые не могут придти к соглашению, чего же ждать от публики, которая из мудрецов не состоит? Если ошибочные взгляды в области морали и законодательстве иногда разделялись умнейшими людьми, то чего же можно требовать от толпы, находящейся часто во власти предрассудков? Отсюда возможно придти к заключению, что в тех случаях, когда общественное мнение ошибочно, следует желать, чтобы законодателям была предоставлена возможность голосовать тайно для ограждения их от несправедливой оценки и обеспечения свободы при подаче голосов. Однако не основан ли этот довод на предположении, что мнение небольшого кружка имеет большую цену, чем мнение массы? Весьма возможно, что это — так, но мудрый и скромный человек будет всегда далек от признания своего превосходства над окружающими и не будет добиваться торжества своего мнения, если оно идет в разрез в общими взглядами. Он предпочтет подчинить свои взгляды тем, которые господствуют в народе и в особенности не захочет победы, приобретенной тайным голосованием, так как опасность его ему известна. Из этого следует, что даже признавая неправильности в общественных суждениях, приходится действовать в этом отношении так же, как если бы общество было непогрешимым, и не нужно ни под каким предлогом устанавливать такой режим, который избавлял бы от влияния общества его уполномоченных.

Не следует ли опасаться того, что гласность в деле голосования сделает людей слишком слабыми, т. е. побудить их жертвовать своим мнением в пользу господствующих влияний? Нет; гласный режим придает в конце концов человеческой натуре больше силы, постоянства и благородства. Опыт скоро показывает, какая большая разница между мнением, порожденным особыми причинами и мнением, образовавшимся после зрелого обсуждения, — между криками толпы, которые рассеиваются, как пустой звук и просвещенным суждением мудрецов, переживающим проходящие ошибки. Искренность мнения вызывает уважение даже тех, против кого она направлена, и смелость ума пользуется таким же почетом в свободном государстве, как храбрость в бою. Поэтому, именно из точного знания общественного мнения и черпают силы для противодействия ему, когда видят, что оно плохо обосновано. Не общественное мнение влияет на решение умного и просвещенного человека, но он сам, действуя в согласии с общей пользой, предвидит, что общественное мнение одобрит его и последует за ним; так обыкновенно и бывает в государствах, где обсуждение свободно.

Вот соображения, из которых надо исходить, для установления общего правила о гласности голосования.

Из этого правила, однако, может быть много исключений. Гласность опасна в тех случаях, когда мотивы соблазняющие сильнее мотивов оберегающих. Чтобы судить о том, к какому разряду нужно отнести данное побуждение, надо разобрать, клонится ли оно к добру или злу, стремится ли помочь большему или меньшему числу людей. Например, когда дворянин должен выбирать между своим личным интересом и интересами всего дворянства и предпочтет этот последний, то его побуждение, какое бы оно ни было, заслуживает название оберегающего. Если же этому самому дворянину надо выбирать между интересами дворянства и всего народа, то это же побуждение теряет свойство оберегающего и может быть рассматриваемо лишь как соблазняющее. Таким образом, дух сословности — принцип социальный, когда в жертву сословию приносятся личные интересы, и он же становится анти-социальным, противообщественным, когда из-за него жертвуют интересами народа.

То же — в дружбе. Если данное побуждение заставляет меня служить моему другу за счет моего собственного интереса, оно социально и оберегающего свойства. Если же оно меня побуждает ему служить за счет общего блага, оно становится анти-социальным и соблазняющим. Приведенные замечания вызывают необходимость прибавить к общему правилу гласности ограничительную статью: голоса должны подаваться тайно во всех тех случаях, когда имеется налицо больше данных опасаться посторонних влияний, чем подняться на влияние общественного мнения.

Каковы эти случаи? Чтобы разрешить этот вопрос, надо различать два рода интересов: искусственный и естественный.

Интерес является чисто искусственным в тех случаях, когда вотирующий теряет или выгадывает вследствие своего голосования только в той мере, в какой оно становится известным.

Интерес будет естественным, когда от голосования зависит выгода или невыгода голосующего притом даже в этом случае, если голосование его остается тайным.

Например, интерес, вытекающий из контракта, по которому я обязуюсь продать свой голос постороннему лицу, является искусственным. Интерес, побуждающий меня вотировать, чтобы доставить моему отцу или сыну доходное место, является интересом естественным.

Тайна голосования уничтожает влияние искусственного интереса, но бессильна против влияния естественного. При тайном режиме покупатель не может быть уверен, что контракт будет точно выполнен продавцом; этот последний может оказаться способным совершить мошенничество, но не настолько беспринципным, чтобы сделаться изменником. Меньшее преступление всегда более вероятно, чем большее.

Следовательно, тайный режим преимущественно полезен там, где гласность благоприятствует частным интересам, которые противоречат общему благу. Поэтому тайный режим полезен при выборах. Всем известно, какое влияние при открытой подаче голосов имеют дружба, надежда или страх.

Впрочем, было бы большим злом, если бы при выборах, а в особенности выборах всенародных, тайная подача голосов устраняла всякое постороннее влияние. Стремиться к полной независимости голосующих бесцельно. Те лица, положение коих не позволяет им приобрести политических знаний, должны быть руководимы более просвещенными.

К счастью, однако, тайное голосование не ослабляет влияния разума на разум, — оно действительно только по отношению к влиянию воли на волю.

Лицо, облеченное властью, будет иметь в собраниях избирателей превосходство над неизвестным гражданином; человек, выдающийся своими заслугами, — над тем, кто не поднялся выше общего уровня. Богатый помещик, обращающий на себя общее внимание полезным употреблением своих средств и своими связями, будет охотнее взят за образец, чем лицо, вращающееся в ограниченном м темном кругу.

Этот перевес аристократии столь же естествен, как справедлив и необходим. Преимуществ богатства и круга, при равновесии, будет достаточно, чтобы склонить весы; но если один из кандидатов заслужил общее презрение, а другой, выйдя из неизвестности, приобрел всеобщую симпатию, то престиж нарушается, и при свободном голосовании достоинство берет верх над богатством. Надо заметить, что система тайного голосования не должна исключать возможности для желающих открыто высказывать свои мнения. Всеобщая и принудительная тайна была бы очень плохой мерой при выборах. Такое рабски вынужденное молчание было бы в противоречии с актом свободы. Каждый кандидат должен иметь своих друзей, своих защитников для выставления его хороших сторон, для опровержения ложных обвинения, одним словом, для ознакомления с ним его судей, так как делать выборы — значит экзаменовать кандидатов и наилучшим, в награду, присудить избрание. Исключить предшествующее выборам словесное обсуждение то же, что оценивать достоинства кандидатов и судить об интересах народа, не выслушав заинтересованных сторон.

Правда, что публичные прения, партийные манифестации вызывают иногда при народных выборах шумное брожение, но это — еще не большое зло по сравнению со стеснением выражения общественных взглядов. Вследствие свободы слова народ начинает интересоваться политическими вопросами; образуется более прочная связь между избирателями и избранными, и даже в Англии, где выборы сравнительно редки, боязнь народного суда оказывает сильное влияние на тех, кто посвящает себя политической карьере.

В соединении с такого рода гласностью тайное голосование мне кажется наиболее подходящим при выборах, т. е. наиболее способным уничтожить продажность и обеспечить независимость избирателей.

Однако следует заметить, что каждая нация может иногда находиться в таких обстоятельствах, которые требуют тайной системы и в других случаях. Возможно, напр., что в эпоху, когда ввели тайное голосование в римской республике, эта перемена была необходима. Впрочем, Цицерон судил об этом иначе.

Кроме того, нужно иметь в виду, что применение одного из этих способов не исключает другого. Бывают случаи, когда выгодно их комбинировать, применяя по очереди для решения одного и того же вопроса. Результаты этих двух операций, как при их тождественности, так и при различии, даст весьма поучительные указания.

Последние дни Польши, когда она делала отчаянную попытку избавиться от возрастающего влияния России, представляют весьма интересный пример этого рода.

Постоянный совет, обладавший исполнительной властью, был могущественной силой в промежутках между сессиями сеймов. Этот совет, запуганный и совращенный, был только орудием в руках Петербургского кабинета. Дело шло о наборе войска для поднятие престижа страны. Было предложено подчинить эту армию комиссии, независимой от постоянного совета. По поводу этого предложения, 16 октября 1788 г. было произведено голосование. Открытая подача голосов дала в результате 80 голосов за принятие и 60 за отклонение предложения, а тайная подача низвела это большинство к семи голосам. 3 ноября то же предложение было возобновлено. Открытое голосование дало за независимость комиссии 114 голосов и против — 149; тайное же повернуло большинство в другую сторону: за независимость — 140, против — 122. Таким образом, на 262 голоса перемена системы голосования сделала разницу в 53 голоса.

Тайная подача голосов допускается лишь в тех случаях, когда подозревают скрытое постороннее влияние; но даже и в этих случаях ей должно предшествовать открытое голосование. Обычной системой должна быть гласность, а тайна может быть допущена только в виде апелляции. Требование тайного голосования равносильно апелляции на видимую волю собрания к действительной его воле. Идти обратным путем, т. е. начиная с тайной системы переходить к открытой было бы нелепым. Естественный порядок — идти от ложного или от того, что подозревают таковым, к отысканию истины.

Для надлежащего действия обе эти системы должны достигнуть своего наибольшего развития. При тайной подаче голосов тайна не может быть слишком полной; при открытой системе гласность не может быть слишком широкой!

Самым неправильным устройством была бы система полугласности, напр., если бы голоса делались известными собранию, но оставались тайными для публики. При такой системе члены собрания с одной стороны были бы подвержены всем соблазнам, а с другой — избавлены от общественного контроля. Подобный режим следовало бы установить только в том случае, если бы хотели наказывать за честность и награждать за измену.

Можно думать, что в государствах, где публичные собрания существуют наряду с сильным монархом, влияния которого опасаются, тайная подача голосов должна быть обычным способом для защиты собрания от искусственных интересов, которые могут быть созданы монархом для отдельных членов, посредством угроз или обещаний. Если монарх может применять к собранию такие меры насилия, как заключение в тюрьму, отрешение его от должности, то значит нет неприкосновенности личности, и свобода существует только номинально.

Устрашенные члены найдут в тайном голосовании не защиту от действий монарха, а убежище от общественного суда.

Что касается наград в виде высоких назначений, то можно воздействовать против них, установив закон, исключающий из собраний всех тех, кто имеет должности по назначению монарха.

Опасность тайных королевских милостей или точнее, подкупа ничтожна в сравнении с обеззараживающим влиянием гласности. Никогда не найдется большого количества людей, способных идти по этой дороге. Голос совести и опасение потерять место всегда удержат большинство членов собрания.

Когда монарх оказывает постоянные милости, он этим чаще всего приобретает одну неблагодарность. Когда он оказывает милости периодически для определенных целей, то неизбежные при этом тайные переговоры слишком постыдны и опасны: они не могут часто повторяться. Если известного рода принципы и заставляют исполнять такой скрытый договор, то другие принципы предписывают нарушать его, по крайней мере в тех случаях, когда его нельзя исполнить без открытого столкновения с общественным мнением. Во Франции, в палате депутатов, соединяют оба способа голосования. Сначала голосуют открыто, посредством сидения и вставания; затем переходят к закрытой баллотировке (ст. 52 и 53 регламента). Но находится ли Франция в тех особенных обстоятельствах, которые оправдывали бы тайное голосование? Конечно, нет. Тайная баллотировка, которая следует после открытого голосования, — ничто иное, как потеря времени. Эта операция представляется пустой и праздной в том случае, если результат получается тот же, как и при открытом голосовании, а если бы он оказывался другим, то эта разница между двумя голосованиями была бы лишь позором для того политического корпуса, где она обнаружилась.

Глава XXV.

О голосовании кратком и раздельном.

Каждое многочисленное политическое собрание, ввиду значительного количества своих занятий, для экономии времени, должно пользоваться упрощенным или кратким голосованием, при котором довольствуются приблизительным подсчетом голосов в тех случаях, когда результат ясен, и не важно знать точное число голосов каждой партии.

По большей части именно так и приходится голосовать в этом случае лучше всего собирать голоса при помощи какого-нибудь видимого знака. Голосование посредством восклицаний, особенно в многочисленном собрании, менее наглядно, так как орган зрения — более верный судья, чем орган слуха. Поднятые руки или стоящие люди всегда ясно видны; голоса же сливаются в общий гул и в них труднее разобраться. Если количественное отношение между сторонами кажется сомнительным, то голосование посредством сидения и вставания может быть повторено или продолжено без всякого затруднения.

Продолжать или повторять восклицания и неудобно, и смешно. К тому же — голосо обманчивый свидетель. Сила легких или усердие партии может заставить принять небольшое количество публики за большинство или, по меньшей мере, сделать результат сомнительным и привести к необходимости раздельного голосования.

Восклицания следует избегать еще и по другой причине. Они имеют свойство возбуждать окружающих, и это ведет к разгорячению умов и к шумным ссорам. В делах, которыми сильно заинтересованы партии, это — нечто вроде боевого клича.

Способ сидения и вставания выставляет вотирующих на вид, а способ восклицаний скрывает их в толпе; им пользуются для уничтожения оппозиции и для стеснения свободы.

Действительно, сказать, что какой-нибудь вопрос прошел посредством восклицаний, это все равно, что дать понять, будто бы он прошел единогласно; но, если единогласие существует на самом деле, то гораздо выгоднее доказать это раздельным голосованием.

Голоса должны собираться не поочередно, а единовременно, если это только возможно. Здесь дело идет о тех случаях, когда голоса подаются открыто. Способ собирать их единовременно рекомендуется не только как наиболее краткий, но и как наиболее благоприятный для свободы голосования, так как он ведет к ослаблению влияния власти и партий, по меньшей мере тогда, когда не было заранее предрешенного намерения.

Голосование раздельное или правильное — это такое, при котором все голоса отобраны и сосчитаны. Эта операция называется разделением собрания.

Она может производиться различными способами: или посредством листов, на которых каждый член записывает свой голос, или жетонов, или просто переменой мест между голосующими. Выбор зависит от обстоятельств и от свойств собрания* (* Примечание издателя: В 1905 году русским инженером П. М. Аваевым изобретен необыкновенно точный, краткий и практичный способ баллотировки посредством электрических приспособлений. Члены собрания голосуют одновременно, не сходя со своих мест, нажиманием кнопки, и общий подсчет голосов отмечается моментально особым прибором. Этот способ, вполне решающий вопрос о голосованиях, нигде еще, впрочем, не применялся).

При этом следует принимать предосторожности против возможных обманов, как со стороны вотирующих, чтобы они не подавали нескольких голосов, так и со стороны поверяющих голоса, чтобы они не могли подменить их. Раздельное голосование необходимо в двух случаях: 1) для проверки первоначального заявления о большинстве, если оно подвержено хотя бы малейшему подозрению, 2) для обеспечения осуществления закона о гласности.

Каждому члену должно быть предоставлено право требовать раздельного голосования и осуществлять его простой подачей президенту подписанной формулы: «Прошу разделения» * (* Форма, принятая в палате общин, не так проста и правильна. Если оратор объявляет, что большинство стоит за данное предложение, что «да» преобладают, то для разделения палаты требуется, чтобы член другой партии отрицал верность этого заявления и сказал, что «ныне» преобладают, даже в случае, когда он один вотировал против сотен. Я знаю, что это утверждение, основанное на традиции, не считается ни опровержением оратора, ни мнением говорящего. Но какое же удобство, какая польза для законодательного собрания следовать форме, которая в всяком другом случае считалась бы непристойностью и ложью!).

Нельзя отнимать у членов права знать, действительно ли решение соответствует воле собрания и лишать их возможности апеллировать воле собрания и лишать их возможности апеллировать к общественному мнению, выяснив, кто вотировал за или против какой-нибудь меры.

Тот, кто просит разделения, может действовать лишь по этим побуждениям. Если разница ясно выражена, то он, может быть, желает знать относительные силы обеих партий, или подвергнуть вотирующих суду гласности. В последнем случае, это — нечто вроде апелляции к народу против решения большинства или, строго говоря, обличение вотирующих.

Против злоупотребление этой привилегией, т. е. слишком частых разделений по маловажным вопросам, можно было бы потребовать, для просьб о раздельном голосовании, наличности известного числа членов, но подобное злоупотребление мало вероятно; отдельный человек едва ли будет стремиться разделять собрание только для того, чтобы показать, что он один идет против всех.

Способ, принятый в палате общин, мне кажется весьма неудобным: дела останавливаются; собрание находится в замешательстве, пока подсчитывают голоса тех, кто выходит из залы и тех, кто остаются. Эти шумные хождения, эти перерывы длятся часто по получасу и лишают действия законодательного собрания того достоинства, которым оно должно обладать во всех случаях. Кроме того, так как такой беспорядок всем неприятен, часто воздерживаются от точного голосования; никто не желает быть виновником смуты, и часто возникает спор, на кого падет обязанность требовать раздельного голосования. Чтобы разрешить этот спор, потребовалось издать правило, которое опять-таки вызвало ряд сложных вопросов. Можно было бы составить целый том, перечисляя те затруднения, которые возникли в этой отрасли парламентской юриспруденции. Как часто целому собранию приходилось заниматься обсуждением пунктов, столь же ясных, как знаменитый школьный вопрос: utrum chimaera bombinans in vacuo passet comedere secundas intentiones! * (* Общее правило, послужившее основанием для этого — следующее: " те, которые вотируют за исполнение приказаний палаты, должны оставаться. Те, которые вотируют за введение чего-нибудь нового, должны выйти (журнал общин 10 декабря 1640 г. 11 Hatsell, 139).

Эти бесполезные выдумки парламентской науки обыкновенно только стесняют свободу и вредят истинному знанию. Большинство людей в ужасе отступают перед этим лабиринтом изощрений и поневоле мирятся с мыслью слепо идт за теми, кто купили себе господство над другими ценой изучения сухой и скучной формалистики. Здесь, как и везде, тайна открывает дверь обману.

Создать мир из ничего — было делом божественного могущества. Создать целую науку из ничего и ни для чего, этим занимается человеческое безумие. Из подобных тонкостей процедуры вытекает еще одна странность в английском голосовании, это — то, что любой член может быть принужден вотировать против своего желания, и что законодательное собрание совершает подлог. "Если кто-либо из членов, говорить Hatsell, по невниманию или по какой-либо иной причине не вышел до закрытия двери, то уже не в его воле голосовать по своему усмотрению; он считается вотирующим с теми, кто остался, хотя бы всем было известно, что он придерживается обратного мнения (Hatsell, 11, 141).

Этот способ голосования очень древний; он был установлен еще до изобретения книгопечатания, когда искусство письма было мало кому известно. В древнем Риме Сенат вотировал почти так же: manibus pedibusque descendo in sententiam vestram * (* Бесполезность этого способа ясна; когда те же члены, в том же числе, дают своему собранию название генерального комитета, то применяется другой способ. В этом случае признается, что две стороны одной комнаты могут так же указывать разделение партий, как и две разные комнаты. Можно было бы в конце концов и воспользоваться этим открытием).

Я скажу только несколько слов о французской практике; о ней говорилось уже раньше. В национальном собрании краткий способ голосования выражался в сидении и вставании. Точный способ состоял в вызывании по именам (appel nominal); он был настолько продолжителен, так утомителен, так неблагоприятен для личной независимости, что, казалось, его сохраняла господствующая партия исключительно для смущения слабых. Правда, при этом приказывали публике молчать, запрещались знаки одобрения или неодобрения, но необузданный в своей воле, народ редко подчинялся этим запрещениям.

При точном голосовании каждый член должен быть обязан подавать свой голос. От исполнения этого долга можно воздерживаться, только по безучастности, трусости или развращенности. Нет, скажет мудрый человек, я не вотирую потому, что недостаточно сведущ в вопросе; боюсь ошибиться, высказавшись за или против. Действительно, нерешительность весьма обычное свойство ума. Требовать утвердительного или отрицательного ответа от человека, находящегося в сомнении, значит заставить его лгать, заменять свободу принуждением. Древние римляне в уголовном праве отметили разницу трех состояний ума и нашли формулы для их выражения. Absolio, — condemno, — non liquet. Однако, юристы и законодатели, которые заимствовали столько нелепых законов из римской юриспруденции, не подумали воспользоваться этим мудрым определением.

Я со своей стороны предлагаю, вследствие этого, новую форму голосования. До сих пор было только два листа или два шара: один для согласных, другой для несогласных, я предлагаю третий для нерешительных. Могут возразить: для чего подавать такой голос, который не будет иметь влияния ни на ту, ни на другую сторону? Ответ на это готов: — нерешительный голос подвергает лицо, подавшее его, суду общественного мнения. Воздерживаясь от голосования, избегают наблюдения или находят различные оправдания. Но предположите нерешительное голосование в случае, где ясно выражен общественный интерес, и вотирующий не может избавиться от критики; его преступность или неспособность будет так же ясна, как если бы он решительно принял сторону противной партии. В случаях, которые допускают добросовестное сомнение, количество нерешительных голосов послужит к выяснению дела собранию и докажет ему, что совещание не достигло в этом отношении зрелости.

Глава XXVI.

О комитетах.

Чем многочисленнее собрание, тем менее оно способно к некоторым серьезным работам. Подразделяясь на комитеты, оно разбивается на несколько частей, и из них каждая может достигнуть больших результатов, чем корпус в своей совокупности. Каждый комитет может заниматься особым делом: таким образом, работа правильно распределяется и ускоряется; все подробности проекта могут быть разработаны с должным вниманием и тщательностью.

Образование комитетов необходимо для собирания документов, для производства предварительных дознаний, для проверки счетов и т. д. Только в комитетах возможно усовершенствовать редакцию закона; такая работа в многочисленном собрании идет очень медленно и плохо.

Для обсуждения законодательных вопросов особой важности обе палаты обыкновенно обращаются в генеральный комитет, и там дела рассматриваются при более свободной обстановке, без тех формальностей, которыми сопровождается правильный дебат.

Различия между палатой и комитетом следующие:

В палате:	В генеральном комитете:
1. Предложение или билль рассматривается in globo (в своем целом).	1. Предложение или билль рассматривается по статьям — sigillatim.
2. Каждый член может говорить лишь один раз; исключение делается лишь для объяснений.	2. О всякой статье каждый член может говорить, сколько хочет.
3. Председательствует обычный глава собрания.	3. Председательствует временный председатель — ad hoc (выбранный).
4. Каждое предложение должно быть поддержано.	4. Предложение может и не быть поддержано.
5. При разделении одна партия остается в зале, другая выходит в аванзал.	5. Разделение на две партии делается посредством перемещения с одной стороны зала на другую.
6. Предложение может быть отстранено предварительным вопросом (question Preable).	6. Предварительный вопрос не допускается.

Некоторые из различий мне кажутся необходимыми, другие — произвольными.

Очень полезно, чтобы законопроекты и предложения, состоящие из ряда статей, подвергались двум различным обсуждениям — сначала in globo, затем по статьям. Этот вопрос уже был разобран в главе о трех чтениях (глава XVII).

Полезно также, чтобы по важным вопросам было две формы прений: строгая — когда каждый член может говорить не больше одного раза; свободная, — когда существует полная свобода слова.

Что касается перемены президента, то уже раньше были указаны неудобства предоставления главе собрания права участия в прениях. Ему, как судье, не следует проникаться партийными стремлениями и выражать их.

Должны ли комитеты назначаться на всю сессию или же для каждого данного случая? Это зависит от обстоятельств. Для вопросов финансовых, коммерческих, политико-экономических постоянный комитет полезен, так как в нем больше последовательности, опытности и специальных знаний. Случайные же комитеты имеют то преимущество, что они могут составляться из членов, которые, вследствие специального изучения данного вопроса, могут считаться экспертами. Занимаясь этой одной работой, они вносят в нее исключительное прилежание для того, чтобы оправдать доверие собрания.

Трудно установить способ составления комитета. Пожалуй, лучше всего было бы начать со свободного назначения. Каждый член мог бы указать на своего кандидата, и затем по относительному большинству голосов определились бы желательные члены комитета. Однако, каковы бы ни были достоинства комитетов, собранию не следует слишком полагаться на них и отказываться от одного из трех чтений. Это могло бы незаметным образом повести к передаче группе лиц власти всего собрания.

Глава XXVII.

О возможности отсутствовать.

Нетрудно согласиться со следующими двумя положениями: первое — во всяком законодательном собрании отсутствие членов или лучше сказать их «абсентеизм» есть зло; второе — зло это настолько серьезно, что оправдывает ограничительные правила.

Можно указать на следующие неудобства, приносимые абсентеизмом членов собрания.

Легкость нарушения обязанностей.

Случаи небрежности.

Привлечение менее способных лиц.

Бездействие собрания, когда нет налицо количества членов, требуемого для действительности его актов.

Возможность неожиданностей.

Уменьшение влияния собрания на народ.

Легкость нарушения обязанностей. Абсентеизм не только облегчает, он т.с. обеспечивает недобросовестность. Предположите настолько плохую меру, что депутат, если он присутствует на заседании, принужден вотировать против нее из сознания своего достоинства. Если он боится обидеть покровителя, министра или друга, он будет отсутствовать; это — измена долгу, без вреда для репутации.

Каждый голосующий своим вотумом производит два действия: он лишает одну партию своего голоса и предоставляет его другой; отсутствующий производить одно только действие, но и в этом есть несомненный вред.

Небрежность. Когда люди обязаны подавать свой голос по всем вопросам, то естественно приходится посвящать им известную долю внимания, составлять себе определенное мнение, из опасения быть безличным. Такого побуждения нет, если разрешено отсутствовать. Тогда многие предпочитают уходить от дел, предаются лени, забрасывают всякую работу и легко становятся неработоспособными.

Привлечение менее способных лиц. Как только должность, связанная с почетом и властью, не требует никаких усилий, ее домогаются и покупают люди, которые не имеют ни желания, ни возможности быть полезными. Места эти делаются достоянием богатых и знатных. Напротив, если бы приходилось усидчиво исполнять известные обязанности, мелкому тщеславию пришлось бы отступить. Среди кандидатов остались бы только те, которые находят особую прелесть в исполнении общественных обязанностей, и хотя склонность к известному труду еще не указывает на талант, но все же наиболее производительной работой всегда будет та, которая интересует и нравится.

Бездействие собрания, вследствие отсутствия требуемого числа членов. Это зло находится в зависимости от предыдущего. Как только места депутатов будут заняты людьми, ищущими лишь отличий, текущие дела приостановятся, так как никто не будет ими интересоваться. Полное бездействие — естественное последствие такого порядка.

Возможности неожиданностей. Нужно считать неожиданным всякое предложение, которое было бы отвергнуто целым собранием и принято лишь благодаря отсутствию некоторых его членов.

Ослабление влияния. Общественное мнение в представительном государстве естественно склонно к солидарности с волей собрания и только стремится узнать ее в точности. Но соответствует ли воля тех лиц, от которых исходит решение, воле всего собрания? Вот что становится все более сомнительным, по мере увеличения числа отсутствующих. Составляют ли отсутствующие большинство или нет — это остается загадкой для публики, но, во всяком случае, неполное собрание никогда не будет пользоваться авторитетом полного.

Предупредительные средства.

Я ограничусь здесь общими соображениями. Первое средство состоит в требовании от каждого члена, в начале каждой сессии, залога, в размере произведения числа дней заседаний в этой сессии, например, на 50 фунтов. Этот залог возвращается в конце срока, с вычетом 50 фунтов за каждый день отсутствия. Если депутаты получают жалованье, то оно обращается в залог для производства вычетов тем же способом. Вычет производится во всех случаях без исключения, даже если приведены законные причины, объясняющие отлучку.

Этот способ может с первого взгляда показаться странным, так как он нов, но ведь за то он особенно действителен. Он относится к тому разряду законов, которые исполняются сами собой. Установите вместо этого вычета такой же штраф; сейчас же потребуются обвинитель, делопроизводство, суд. Наоборот, вычет не подвержен никакому сомнению: он производится посредством простого расчета и не имеет характера карательного закона. Оклад — это уплата за службу. Можно ли жаловаться, что условием получения оклада ставят несение службы? Если должность такого свойства, что она выполняется без жалованья, возможность потерять часть залога должна быть рассматриваема, как цена за место. Исключений из этого правила не должно быть; его сущность — в его строгости. Допуская извинения, вы допускаете недобросовестность; отказ принять извинение был бы оскорблением. Даже болезнь не должна составлять исключения. Разве люди свободных профессий, ремесленники, например, не обречены на подобные же потери? Ценой этого единственного неудобства предупреждается много нарушений закона, и обеспечивается правильность общественного служения; другое, более мягкое средство не могло бы его обеспечить.

Однако и этого средства недостаточно. Нужно установить еще особое наказание, без чего закон не может иметь силы во всех случаях. Я предлагаю только один день ареста за каждое нарушение правила об обязательном присутствии, причем, конечно, каждое законное объяснение отсутствия должно допускаться для освобождения от этого наказания. Это необходимо для того класса людей, для которых потеря залога не имеет особого значения. Разве иначе не могло бы случиться, что богатые из тщеславия нарочно жертвовали бы залогом? Разве многие не пожелали бы под видом тягостной должности приобрести должность почетную? Образовалось бы два класса в собрании: одним платили бы за исполнение обязанностей, а другие сами бы платили за неисполнение их, а так как богатство часто дает тон, то последовало бы уничижение полезного и трудолюбивого класса. Необходимо, следовательно, наказание, чувствительное для всех, наказание легкое, но неизбежное. Правда, извинения должны быть допущены, но разве естественно для избежания одного дня ареста марать себя заведомой ложью?

Эти средства должны быть еще усилены занесением всех отлучек в реестры. В последних должны быть записаны имя депутата, день отсутствия, представленные извинения и отбытые аресты. Такой меморандум должен печататься по окончании каждой сессии.

Право на отпуск не должно существовать: оно свело бы ходатайства о них к пустой формальности.

Если бы все означенные правила действовали в римском Сенате, то письма Цицерона не содержали бы столько горьких упреков по адресу сенаторов, которые оставляли его бороться в одиночестве против разврата и разных интриг, а сами предавались удовольствиям, стояли в стороне от дел и не несли никакой ответственности за такое нарушение своего долга. Чтобы понять, до какой степени может дойти злоупотребление отлучками, надо посмотреть, что происходит в Англии.

В палате общин из 658 членов для действительности собрания требуется присутствие 40, да и этого числа часто не хватает. Летописи английского парламента дают мало примеров заседаний, на которых не отсутствовала бы пятая часть всех членов. Можно судить отсюда, как ведется дело! Две трети собрания состоят из лиц, для которых парламентские обязанности являются второстепенными. Исключите лиц, занимающих определенные должности и лидеров партий — останутся юристы, купцы, светские люди, которые, за исключением тех случаев, когда вопрос затрагивает их личные интересы, посещают палату, лишь как интересное зрелище, и разнообразят этим свои удовольствия. Это и есть та равнодушная часть собрания, которую все партии стараются перетянуть на свою сторону для получения большинства голосов. Не отдельных лиц надо винить в этом: люди становятся такими, какими их делают законы. Существующие, для предупреждения этих злоупотреблений, правила составлены так, что не имеют никакой силы.

В старину был установлен прогрессивный штраф за непосещение собрания: пять фунтов стерлингов, потом десять, сорок и т. д., но это средство ныне уничтожено. Оставлен в силе только арест у пристава палаты; но и это наказание осталось лишь в виде угрозы. Оно может применяться только в случаях специального вызова палаты (a call of the house), как будто постоянный долг должен исполняться только в определенные моменты; но даже в случае особого вызова, всякое извинение, как обоснованное, так и голословное, достаточно для освобождения от наказания.

Все это вполне естественно. Может ли суд быть строгим, когда все судьи заинтересованы в нарушении закона? Можно ли ожидать от политического корпуса издания действительных правил для предупреждения таких злоупотреблений, которые выгодны для всех?

Нужно, впрочем, заметить, что подобная небрежность, погубившая бы всякое другое собрание, несколько ослаблена самим парламентским режимом.

Разделение на две партии обязывает каждую из них быть представленной в палате некоторой частью своего состава. Эта часть в сущности — то же, что и целое. Когда разбираются вопросы, важные для партии, ее лидер дает знак, и все сходятся. Неожиданностей при этом нельзя опасаться, так как главнейшие предложения объявляются заранее, и все проекты министерства проходят через несколько совещаний в разные дни. Если мнение небольшого числа не сходится с волей большинства, то на следующий день документы собираются в полном составе, и вся работа предыдущего дня сводится на нет.

Глава XXVIII.

Об установление определенного числа членов, необходимого для действительности собрания.

При существовании хороших правил против отлучек, не пришлось бы прибегать к этому средству. Главный смысл его — косвенно содействовать посещению собрания. Когда нет установленного числа, в делах происходит задержка, начинают опасаться толков, упреков и в конце концов сурового осуждения общественного мнения. Поставленные во главе управления принуждены заботиться о достижении требуемого числа, и даже самые строгие меры становятся понятными, когда небрежность переходит всякие границы. Установление определенного числа — это последнее средство, к которому можно прибегать, так как остановка в делах есть ничто иное, как наказание доверителей, в то время как виновными являются уполномоченные.

С первого взгляда может показаться странным, что устанавливают минимальный предел и передают таким образом власть всего собрания лишь незначительной части его. Но, разбросав вопрос по существу, легко понять, что нельзя доверяться полному составу собрания больше, чем части его. За исключением индивидуальных талантов, каково целое, такова и часть. Если целое не хочет нарушать долга, то нет причины приписывать это желание и какой-нибудь части. К тому же ответственность по отношению к обществу остается всегда той же. Можно было бы опасаться, что среди образовавшихся партий наиболее сильная, в известный день, злоупотребит своей силой для проведения декрета, несогласного с волей большинства. Но эта опасность не страшна, так как большинство на другой же день уничтожит вчерашний декрет, и победа, случайно одержанная более слабой партией, превратится в постыдное поражение. Выгода отлучек — всецело на стороне исполнительной власти, так как она всегда деятельна и имеет полную возможность влиять в том смысле, чтобы обеспечить усердие своих приверженцев.

Глава XXIX.

Определение часов заседания.

Необходимо, конечно, чтобы час открытия заседания был определен. Но нужно ли также устанавливать час для его закрытия; среди разгара прений? Я говорю о приблизительном определении часа, так как, во всяком случае, следует допускать окончание начатой речи.

Мне кажется, что установление такого порядка вещей очень удобно и более важно, чем это может показаться с первого взгляда.

По отношению к личному удобству определение часа полезно для всех, но совершенно необходимо для слабых здоровьем и стариков. Не следует пренебрегать устранением неудобства, которое может помешать слабым и болезненным лицам нести государственную службу.

Но главное, нет возможности иным способом обеспечить определенное время для обсуждения каждого предмета — время, пропорциональное его важности. Если продолжительность прений не ограничена, наиболее сильные будут стараться затянуть заседание и перейти тот предел, при котором человеческий ум способен работать без усталости; в этом случае заключения могут быть сделаны слишком поспешно, из-за одного чувства усталости и скуки.

При всех тех обстоятельствах, когда партии сильно возбуждены, когда каждая, стремясь к определенному решению, весьма склонна преступить границы обычного времени, правило это особенно полезно: прерывая прения, оно содействует размышлению, уменьшает влияние красноречия и придает результату характер умеренности и достоинства.

Говорят, что из0за этого могут произойти промедления. Опасаясь остаться в меньшинстве, некоторые будут намеренно затягивать прения, в надежде выиграть время. Мне представляется это маловероятным. Партия, участвующая в прениях лишь для проволочки времени, повредит самой себе. Говорит, не зная сто сказать, ораторствовать в собрании, где слышен ропот негодования, при публике, которая вас строго судит — роль, требующая редкой наглости, а между тем для удачи подобного плана нужно, чтобы много людей вошло в такой непозволительный заговор.

можно еще сказать, что такое правило открывает дверь интригам, — личным просьбам в промежутках между заседаниями.

Но и это предложение не существенно, так как ничуть не легче просить после прений, чем до них, а может быть даже и труднее, ибо человек, уже высказавший свой взгляд, не переменит его в такой краткий промежуток времени.

Такое возражение приводит к нелепому заключению, что в собраниях все должно делаться без подготовки, что не следует заранее знать предмета обсуждения и, наконец, что единственная гарантия беспристрастия состоит в том, чтобы захватить людей врасплох и уничтожить всякое сообщение членов палаты с внешним миром.

Английская практика.

В Англии установлен определенный час для открытия заседаний, для закрытия же нет установленного часа. Таким образом, прения, возбуждающие особый интерес, длятся иногда двенадцать, пятнадцать и даже более часов сряду.

В этом порядке есть некоторые неудобства, но нет никакой опасности, по крайней мере в отношении законопроектов, так как действующие правила сами устанавливают отсрочки.

Каждый билль, как уже ранее было указано, должен пройти в палате три раза, не считая прений в генеральном комитете. Отсюда — два необходимых промежутка, а может их быть и больше* (* Римский Сенат не мог начать ни одного дела до восхода и кончить после захода солнца. Это правило предохраняло против неожиданностей, но английская система значительно совершеннее.

Демосфен провел неожиданно один декрет, после того как враждебная ему партия удалилась, думая, что заседание окончено. Этот случай не мог бы произойти в британском парламенте). Заседания начинаются только в 4 часа и даже позже. Это обстоятельство вызвано составом собрания: утром министры заняты в канцеляриях, судьи и адвокаты в судах; большинство купцов в это время также занимаются своей работой. Комитетам палаты часто нужно призывать разных лиц, а эти справки в большом городе могут удобно производиться только днем.

Изложенные соображения заставить предпочесть вечерние заседания, несмотря на неудобство затягивать прения далеко за полночь. Такие затяжки приводят часто к поспешным решениям, вредят здоровью болезненных людей, а многие предпочитают такой тяжелой службе вечерние развлечения столичной жизни.

Если бы захотели восстановить старинный обычай — собираться по утрам, то неизбежно изменился бы весь состав палаты общин.

Глава ХХХ.

Выборы ораторов.

В этой главе я укажу способ, как уменьшить число ораторов в слишком многочисленном собрании с той целью, чтобы право участвовать в прениях могло быть предоставлено всем желающим.

Этот способ требуется для демократических конституций, так как при целесообразной тактике шестьсот человек, по меньшей мере, могут пользоваться правом голоса, и нет надобности ограничивать число ораторов. Самый простой способ заключается в следующем: 1) выбирают сначала двадцать четыре специальных оратора; 2) затем — его других по жребию для уравнения шансов всех партий; 3) разрешают каждому из вытянувших жребий отказаться от права слова в пользу другого члена собрания по своему выбору. Тот, кто не чувствует в себе таланта или не хочет говорить, охотно уступит свое право другому, более способному члену той же партии.

Что же касается права предложения, то оно должно быть сохранено за всеми членами собрания; каждый должен иметь право сделать главное предложение и развить его.

Глава XXXI.

О размещении членов и о трибуне для ораторов.

В многочисленном собрании не должно быть заранее определенных мест. Каждому должно быть предоставлено, явившись на заседание, выбрать себе любое свободное место.

Это устройство предпочтительнее определенного порядка по разным причинам — главным образом потому, что оно способствует процессу прений.

Члены одной партии должны иметь возможность сосредоточивать свои действия в одном месте и распределять свои роли. Без этого доводы никогда не будут представлены в наиболее удобном порядке и освещены наиболее выгодным образом. Только постоянным сношением членов между собой можно предупредить множество бесполезных затяжек, противоречий, повторений, непоследовательности и других препятствий, которые могут нарушить цельность плана, необходимого для окончания дела. Интересы партий в этом отношении совпадают с интересами публики. Для общественного блага необходимо, чтобы каждая партия могла защищать свое дело всеми своими силами, пользоваться всеми способами, так как от этого состязания истина, несомненно, выигрывает. Советы, данные кем-либо до начала собрания, не могут заменить совета данной минуты. Достаточно какого-нибудь особенного замечания, нового предложения, чтобы придать другой облик всему делу, а это в свою очередь требует изменения тактики. Самая проницательная предусмотрительность не в состоянии предвидеть всех инцидентов, которые могут возникнуть в течение спора. Здесь происходит то же, что и во время сражения. Наилучший план, составленный заранее, не исключает возможности приказаний, вызванных случаем.

Английская практика сообразуется с этой теорией. Так как устройство свободно, то обе партии естественно размещаются по двум сторонам залы. Первая скамейка направо от оратора, так называемая banc de la tresorerie, уступается министрам и другим должностным лицам, но это только по простой вежливости, а не по праву; первая скамейка по левую руку занимается лидерами оппозиционной партии. Есть только одно исключение — исключение, прекрасное по своему принципу и в то же время слишком редкое на практике, чтобы создать какое-нибудь неудобство. Принято, говорит Hatsell, что члены, заслуживавшие особую признательность палаты на своем месте, имеют право сохранить это место за собой во все время существования данного парламента, и этот обычай обыкновенно не вызывает возражений (Hatsell 67).

В верхней палате разные скамьи предоставлены по праву различным сословиям, одна — епископам, другая — герцогам и т. д.; впрочем, эти разграничения очень мало соблюдаются.

Штаты Голландии и Вест-Фрейза собирались в зале, где, если судить по помещению, назначение определенных мест было необходимо. Каждый город имел свою скамью или свою часть скамьи. А так как места были все заняты, то трудно было их менять, не производя беспорядка; что же касается неудобств, которые отсюда проистекали, то об этом можно судить лишь по догадкам, так как в батавских собраниях все происходило в тайне. Там никогда не была известна та необходимая связь между свободой и гласностью, посредством которой они поддерживают друг друга.

Свободное устройство способствует равенству и справедливости. Очень важно уже не допустить споров о первенстве и тех распрей, которые так постыдно поглощали внимание политических собраний, но еще важнее искоренить предрассудки, придающие важность этим отличиям. При отсутствии свободы размещения, вечно превосходят обиды и оскорбления. Обыкновенно начинается с того, что одно из мест считается наиболее почетным, а занятие его является как бы признаком превосходства. Отсюда — зарождение обид, которые идут, постепенно усиливаясь, начиная от первого места и до последнего. Это называется порядком, субординацией, гармонией; этим почетным отличием, т. е. такой «градации обид» придается большее значение, чем самым важным законам. Естественно, что подобный повод для споров и мелочных расчетов следует исключить из политического собрания. Различие мест и спор о чинах должны быть им незнакомы.

Merita sua teneant aucrotes nec ultra progrediatur honor quam reperiatur virtus.

Если в Англии и приходится иногда слышать о спорах по вопросу о местничестве, то это случится только в собраниях, предназначенных для развлечений, и только между женщинами. Когда эти недоразумения касаются мужчин, последние принимают в них участие только в виде шутки.

Нужно ли определенное место для говорящих? Чтобы ответить на этот вопрос, надо иметь в виду следующие данные: форму и величину залы и количество депутатов.

В многочисленном собрании оратора лучше слышать, когда он говорит с трибуны, помещенной около центра, на видном месте. Тогда за прениями лучше следят и меньше утомляются. Ораторы с более слабым голосом при этом могут его не напрягать, и все-таки их будут слышать в самом конце залы; этим не следует пренебрегать в политическом собрании, где вполне вероятно присутствие старых и болезненных людей.

Такой способ содействует и руководству прениями. Если каждый член собрания будет говорить со своего места, то может произойти путаница, и президенту будет не так легко помешать тем, кто прерывает ораторов. Самая необходимость всходить на трибуну останавливает много пустых и легкомысленных фраз: это — обдуманное действие, которое предпринимают лишь после зрелого обсуждения своей речи, так как приходится выставлять себя на вид. Разве не смешно обращать на себя всеобщее внимание, когда нечего сказать такого, что было бы достойно этого внимания? К тому же, когда есть трибуна, специально предназначенная для произнесения речей, всей остальной части собрания приходится молчать. Если кто-нибудь говорит вне этого привилегированного места, он тем самым нарушает принятые правила и немедленно призывается к порядку. Кроме того, ораторская трибуна способствует беспристрастию. Если собрание делится на две партии, каждая естественно стремится сосредоточиться в одной части залы; если каждый говорит из толпы своих единомышленников, уже заранее известно, в каком смысле он будет говорить; однако, иногда встречаются люди более или менее беспристрастные и независимые. Поэтому важно требовать, чтобы члены говорили с трибуны, общей для всех и не указывающей на связь оратора с какой-либо партией. Правда, это средство не имеет безусловного значения, так как скоро все знакомятся друг с другом, но оно имеет значение для присутствующей публики, которой полезно судить оратора по тому, что он говорит, по не по месту, с которого говорит.

Можно возразить, что такое правило стеснительно и может лишить собрание полезных знаний застенчивых людей, которые избегают выставлять себя на вид слишком заметным образом.

Можно сказать еще, что потеряется много времени, если для каждого слова, короткого объяснения, призыва к порядку, надо проходить через залу и всходить на трибуну. Но оба эти возражения не основательны. Первое предполагает чрезмерную застенчивость, которая обыкновенно излечивается привычкой. Опытный человек говорит с какого угодно места. Он говорит лучше, когда его лучше слышат; говорит свободнее, когда требуется меньше усилий. Притом президент может разрешать членам давать короткие объяснения, не сходя со своего места. Это — мелочи, подробности, и практика сама их упорядочивает превосходно* (* Против трибуны, которая установлена во французской палате депутатов, можно возразить другое. Президент помещен за оратором; следовательно, одно из главнейших правил не может быть соблюдено, правило обращаться к президенту и только к нему. Это положение представляет еще другое неудобство. Если оратор уклоняется от вопроса, президент не может его остановить иначе, как употребляя звонок. Эта манера предупреждения действует на самолюбие и раздражает гораздо больше, чем знак или слово со стороны главы собрания).

В британском парламенте обе палаты не имеют трибун, и от того не возникает никаких серьезных неудобств. Но надо заметить, что эти собрания редко бывают многочисленными, имеют мало постоянных ораторов, и что последние занимают почти всегда одни и те же места. И все же, когда какой-нибудь член собрания хочет говорить с отдаленного места, это совсем для него не выгодно: его мало слышно в собрании, а в галерее иногда и вовсе не слышно. Репортеры вынуждены пропускать немало чрезвычайно важных речей, так как весьма часто до них доходят лишь смутные звуки и отдельные фразы, без начала и конца.

Глава XXXII.

Об одежде.

Установление особой одежды для членов на время заседаний, — один из тех пунктов, для коего не следовало бы, собственно говоря, затрагивать национальных привычек; но все же этот вопрос не так маловажен, как может показаться с первого взгляда.

Одежда служит отличием депутатов от зрителей; она может предупредить незаконный захват привилегии.

Правило об особом платье может выполнить назначение закона против роскоши, не имея притом его строгости. Такое видимое уравнение защищает достойного, не бедного человека, от невыгодного сравнения с богатым.

Одежда может еще способствовать уравнению людей в том смысле, что известным образом скрывает их физические недостатки.

Вызывает чувство известного уважения в зрителях, ставит самих членов в отличительное положение — вот два факта, которые оба клонятся к поддержанию порядка и внушают благопристойность.

Во время прений когда происходит борьба партий и когда можно опасаться интриг и подкупов, одежа может служить к выяснению поступков членов и осветить то, что происходит вокруг них. Всякое сообщение публики с ними делается более заметным и привлекает всеобщее внимание.

Это средство, правда, не обладает особенной действительностью, но все же если можно без неудобств бросить лишнее зерно на весы справедливости, то пренебрегать этим не следует.

При народном возмущении, определенная форма, указывающая на звание того, кто ее носит, может расположить народ к почтительности и дать членам парламента больше авторитета, чтоб успокоить грозу.

Если возмущение усиливается до такой степени, что грозит именно членам собрания, они часто будут спасены только тем, что публично снимут с себя свою форму. Канцлеру Jefferier, — судье, известному при Якове II своими кровавыми приговорами, удалось, сняв знаки своего звания, избегнуть на некоторое время народной ярости.

Само собой разумеется — эти различные доводы применимы ко всем политическим собраниям не в одинаковой степени.

Глава XXXIII.

О допущении посторонних лиц.

В главе о гласности были приведены доводы за допущение некоторой части публики в заседания, и указано, когда следует делать исключения из этого правила.

Должно допускаться такое количество публики, которое не могло бы помешать говорящим и слушающим.

Зала же должна быть гораздо меньше обыкновенных театров, так как нельзя требовать от депутатов такой же силы голоса и декламации, как от актеров.

Во Франции опыт показал, какие неудобства и опасности происходят оттого, что число зрителей равняется или превосходит число членов собрания. Правда, эти неудобства можно было бы предотвратить строгими полицейскими мерами; однако, чем больше лиц присутствует в собрании, тем труднее содержать полицию в достаточном количестве. К тому же есть люди, увлекающиеся минутной популярностью; они стали бы обращать большее внимание на аудиторию, чем на собрание и развивали бы свое красноречие во вред самому предмету. При распределении мест следовало бы назначить одну трибуну для стенографов, другую — для молодых людей, изучающих законы, третью — для тех должностных лиц, присутствие которых может быть полезно. Кроме того, надо предоставить в распоряжение президента запасные места для послов и вообще иностранцев, так как это может служить к славе нации. Кипеас уехал из Рима, проникнутый редким уважением к Сенату; его значительно меньше поразила вся роскошь персидского двора.

Что же касается мест на трибуне, предназначенной для публики, то они должны быть платными. Такой порядок наиболее благоприятен принципу равенства. Если предоставить занимать места первым встречным, то при этом могут произойти всевозможные беспорядки, вследствие торжества грубой силы* (* Простой народ долгое время захватывал таким образом места в национальном собрании и потом продавал их). Галерея будет наполнена зрителями, не способными воспользоваться прениями и много теряющими от прекращения своих работ. Отсутствие воспитания будет побуждать их вмешиваться в дела собрания и вредить ходу прений одобрительными возгласами или ропотом.

Если распоряжение местами находилось бы в руках правительства, то его непременно обвинили бы в пристрастии или дурных намерениях. Говорили бы, что министры нарочно наполняют здание своими приверженцами, чтобы стеснить свободное обсуждение дела и т. д.

Поводы к неудовольствиям могут быть устранены, если билеты для допущения посторонней публики будут отдаваться самим членам собрания; в таком порядке я вижу одно лишь неудобство: это ограничит прерогативы гласности, превратить общее право в личную милость, и таким образом принцип равенства будет нарушен* (* В Англии установлено обычаем и притом, конечно, нелегальным, общепринятым, что небольшая сумма, данная сторожам, служит для пропуска в галерею не хуже, чем обыкновенный билет).

Плата за вход соединяет в себе все преимущества; правда, и эта мера не совершенна, но только она одна справедлива и целесообразна, так как с установлением ее правильно оценивается удовольствие, доставляемое посещением парламентской аудитории; вместе с тем она может, до некоторой степени, обеспечить приличный состав зрителей. Я сознаю, что этот способ не вполне благороден, но облагородить его может целесообразное употребление вырученных денег.

Допущение женщин.

Могут ли быть в собрание допущены женщины? Нет. Я долго колебался и взвешивал доводы за и против: мне было неприятно допустить отстранение женщин, так как такая мера кажется на первый взгляд несправедливой и даже указывает как бы на презрение к женскому полу. Но опасаться женщин разве значит их презирать? Их отстранение от собрания, где должно царствовать одно только спокойное и холодное рассуждение, указывает, наоборот, на признание их влияния, и это не может оскорбить женской гордости.

Соблазны красноречия и насмешек опасны в политическом собрании. Допустите женщин, и вы придадите новую силу этим соблазнам! Перед таким судом, драматическим и страстным, истинный мудрец может получить репутацию скучного рассказчика. Все страсти связаны между собой и разжигают одна другую. Будут произносить речи только для того, чтобы нравиться, а лучший способ понравиться женской чувствительности — это выказать душу, охваченную волнением и энтузиазмом. Все будет иметь экзальтированный тон, блестящий или трагический. Всюду будут стремиться к движению и картинности. Надо будет говорить о свободе в лирическом стиле и воспевать гимны таким событиям, которые требуют лишь хладнокровия. Цениться будут только сила и смелость, т. е. неосторожные мнения и чрезвычайные меры.

В Англии, где женщины имеют так мало влияния на политическую работу, где они так мало стремятся входить в дела, где оба пола обыкновенно быстро расходятся даже после семейных обедов, не позволяют женщинам присутствовать при парламентских прениях; их по опыту исключили из палаты общин. Заметили, что их присутствие придавало совещаниям особый характер, — господствовало чувство самолюбия; ораторы слишком горячо нападали на личности и слишком многое принимали в жертву тщеславию и остроумию.

Глава XXXIV.

О формулах.

Формула — это образец того, что в каждом данном случае должно быть сказано лицом, которому предписано выразить словами нечто определенное. Нельзя установить заранее, какие формулы нужны собранию. Их может понадобиться больше или меньше, в зависимости от состава собрания, от количества членов, от свойства их полномочий.

Необходимо, например, чтобы президент собирал голоса всегда одинаковым способом, пользуясь одними и теми же выражениями, чтобы члены собрания употребляли одинаковые термины для представления предложений, для требования о пользовании своими правами и т. д.

Все, что в формулах является лишним — вредно. Ясность и краткость — вот их существенные качества. Украшать формулы, во вред точности, значит их обезображивать.

Формулы не только сокращают время, они препятствуют двусмысленности и, главное, предупреждают споры. В Англии королевская санкция всегда выражается теми же словами: король этого ? ; если же он отвергает билль, формула отказа также установлена: король подумает.

Юридические формулы вполне заслужили тот упрек, который делается им почти повсюду: это — то, что они одновременно неясны и растянуты, т. е. грешат с одной стороны пропусками, с другой — роскошью выражений. Их растянутость легко объясняется во всех тех случаях, когда юристы находили в наборе слов предлог для того, чтобы стать нужными людьми и оценивать свои услуги более дорого. Когда фискальный дух проник в судопроизводство, то стали торговать словами, придали формулам больше объема, чтобы извлечь из них большую выгоду. В некоторых случаях считали, что следует увеличивать количество слов пропорционально важности предмета. Находили, что выразить серьезное дело в двух-трех словах, значит не отнестись к нему с должным вниманием. Это — ошибка глупцов. Великие мысли передаются одним штрихом.

Глава XXXV.

О доске правил.

По установлении хороших правил следует принять меры к облегчению их исполнения и знакомства с ними, так как закон только постольку действителен, поскольку он известен.

Регламент собрания должен быть изложен на доске, заметен со всех концов залы и помещен рядом с президентов. Если содержание регламента не помещается на одну доску, нужно увеличить их количество, но все самое существенное должно быть помещено на главной доске.

В каждом политическом собрании, как для защиты, так и для нападения, постоянно ссылаются на правила. Нарушение их поглощает много времени, исправление — тоже. Для некоторой части собрания правила всегда будут неизвестны. Члены новички с ними плохо знакомы, да и самые опытные ветераны не имеют их в уме постоянно. По крайней мере, таково положение вещей в британском парламенте, и к тому же дело не может обстоять иначе, потому что правила не только не находятся перед глазами членов парламента, но существуют только в традициях, и на страже их стоит лишь ненадежная память.

Слишком малая доска не будет отвечать цели. Большая по необходимости служит предметом изучения во все времена, когда внимание членов не занято чем-либо иным. Малейшее нарушение регламента делается заметным: вследствие этого, ошибки становятся редкими, так как никто не нарушит правила, когда нельзя этого сделать безнаказанно, когда имеют перед глазами карательный закон и вместе с тем трибунал, который немедленно судит.

Судопроизводство, которое обыкновенно идет черепашьим шагом, в этом деле будет быстро, как молния. Общие законы, как бы искусно их не распространяли в народе, никогда не достигнут всеобщей известности, но специальные законы, составленные для собрания, могут быть всегда на виду, причем сделать это просто и легко. В Англии не существует ни одного клуба, который бы не имел своего регламента, вывешенного в зале, вот тут-то невольно приходит в голову грустная мысль, что степень мудрости в ведении человеческих дел бывает часто обратно пропорциональна степени их важности. Правительствам надо сделать большой шаг вперед, прежде чем они достигнут в управлении общественными делами той осторожности, с которой люди обыкновенно действуют в частных делах.

Глава XXXVI и последняя.

О подходящем для многочисленного собрания здании.

Архитектура здания, предназначенного для политического собрания, не должна быть слишком роскошна.

Все внимание должно быть обращено на следующие качества:

Акустика.

Удобное поле зрения для президента.

Личные удобства отдельных лиц.

Свобода передвижения.

Если в собрании есть слишком отдаленные места, до которых голос доходит с трудом, то внимание все время напрягается и не может долго поддерживаться. Кроме того, это мешает главе собрания наблюдать за порядком. К тому же, которые плохо слышат, могут составить себе превратное мнение о речи оратора. По этой самой причине большие народные собрание в древних республиках, по необходимости, подчинялись небольшому числу демагогов.

Трудность быть выслушанным может отстранить от участие в прениях наиболее способных людей, если сила их голоса не соответствует тому пространству, которое этот голос может заполнить. Демосфен может быть принужден уступить свое место сенатору! Вместо ума первым требуемым качеством часто является сильный голос, который, хотя и может совмещаться с талантом, но далеко не всегда ему сопутствует; скорее даже наоборот, талант чаще является достоинством человека слабого и болезненного: причина этого отчасти заключается в неспособности к физическим упражнениям и склонности, вследствие этого, к умственным занятиям.

Зала по форме своей почти круглая; скамейка, расположенная амфитеатром; место президента, устроенное так, чтобы он видел все собрание и был на виду у ораторов; пустое пространство в середине для секретарей и бумаг; прилегающие комнаты для комитетов; трибуны для слушателей; особая ложа для представителей прессы — вот главнейшие требования. Я не вхожу в подробности о санитарных условиях залы и прочих удобствах. Я скажу только, что хорошо приспособленный зал влияет на усердие членов собрания и облегчает им исполнение их обязанностей.