Тайна красного чемодана (Магог; Соловова)

Тайна красного чемодана
автор Анри-Жан Магог, пер. С. Соловова

Оригинал: французский. Перевод опубл.: 1913, впервые в: Тайна красного чемодана. Роман / Г. Ж. Магог; Пер. с фр. С. Солововой. — Санкт-Петербург: тип. «Новое время», 1913. — 228 с.; 17 см.. Источник: az.lib.ru

Тайна красного чемодана

Глава I
Опасная шутка Антонина Бонассу

Я только что вернулся домой, как вдруг в дверь моей комнаты раздался чей-то осторожный негромкий стук.

— Войдите! — крикнул я по привычке.

Дверь нерешительно отворилась и на пороге ее показалась бесцветная мужская фигура, произнесшая почтительным тоном:

— Господин Вельгон?

— Здесь! — развязно ответил я.

На самом деле это было не совсем так и, не отходя от истины, мне скорее следовало бы ответить:

— Господин Вельгон живет рядом со мной и в настоящее время находится в отъезде. Что же касается меня, Антонина Бонассу, его соседа, то я взял на себя обязанность принимать всех приходящих к нему посетителей и ради этого перевесил его визитную карточку на свою дверь.

Но все это надо было слишком долго объяснять, и я нашел, что будет гораздо проще и, главное, приятнее для моего самолюбия ответить, не вдаваясь в подробности:

— Здесь!

Многие, вероятно, удивятся, что за важная особа могла жить в одном из самых непрезентабельных домов улицы Пуасоньер, в самом отдаленном, хотя и живописном квартале Ниццы, и почему я так жаждал выдать себя за нее.

Но это была действительно, в особенности в моих глазах, не только важная особа, но даже знаменитость, и моему удивлению не было конца, когда недели две назад я, совершенно неожиданно, возвращаясь домой, прочел фамилию моего нового соседа.

«Падди Вельгон, частный сыщик» значилось на прибитой к двери визитной карточке.

Я едва пришел в себя от изумления. Как! это он, тот самый Падди Вельгон, чье имя то и дело попадается на столбцах газет, связанное с самыми загадочными преступлениями? Для меня, не признающего никакой другой литературы, кроме криминальной, и живущего только одной мечтой — рано или поздно померяться силами со знаменитым сыщиком и даже, может быть, затмить его — достаточно было находиться бок о бок с моим героем для того, чтобы мной овладели самые фантастические предположения. Не было сомнения, что тут разыгрывалась какая-то таинственная драма. Иначе, для чего бы ему было переезжать в такое жалкое помещение. Очевидно, так или иначе, он желал замести свои следы. Увлеченный своими предположениями, я совершенно забывал о существовании визитной карточки, категорически опровергающей мои догадки. Желая скрыть свои следы, не вывешивают на дверь свою фамилию.

Тем не менее все это казалось мне чрезвычайно странным, в особенности, после того, как Падди Вельгон, едва успев переехать, внезапно скрылся с горизонта. К моему большому огорчению, я узнал о его отъезде, прежде чем успел его хоть раз увидеть.

— Он уехал в Америку, — сообщила мне моя хозяйка, — и вернется только месяца через два. Но он не хочет, чтобы кто-нибудь знал о его отъезде, и просил меня на случай, если его будут спрашивать, — отвечать, что он действительно тут живет, но его нет дома и в котором часу вернется, неизвестно. Нечего сказать, приятное поручение! Воображаю, сколько к нему ходит всякого народа!

Пока она говорила, мне внезапно пришло в голову заслужить одновременно расположение и хозяйки и сыщика. С любезной улыбкой, стараясь придать своему лицу самое невинное выражение, я предложил хозяйке взять на себя исполнение столь неприятного для нее поручения. Пусть все посетители, когда я дома, обращаются ко мне. От этого они ничего не потеряют, так как и она тоже не сидит целыми днями на одном месте, а предпочитает навещать своих приятельниц.

Для большего удобства я предложил перенести визитную карточку Вельгона на мою собственную дверь, в силу чего у меня будет полная возможность действовать от имени сыщика и выпроваживать посетителей, оставляя их в полном убеждении, что Вельгон находится в Ницце.

Хозяйка пришла в восторг от этой комбинации, и выраженная ею благодарность заставила мое сердце забиться от радости при мысли, что меня точно так же будет благодарить сам Падди Вельгон.

Первые дни после этого разговора я испытывал легкое разочарование. Никто не приходил. Но после того, как имя сыщика появилось в местной газете в числе прибывших в Ниццу лиц, ко мне наведались несколько человек. Я всех их выпроводил, не преминув предварительно расспросить, в чем суть их дела, и пообещав, что Падди Вельгон в скором времени займется ими специально и вызовет их к себе по мере надобности. Для этой цели я с самым серьезным видом брал адреса посетителей, стоически отказываясь от «задатка».

Эта маленькая комедия до такой степени меня увлекла, что минутами мне начинало казаться, что я и на самом деле знаменитый сыщик, и, вероятно, не что иное, как смутное желание заставить и других поверить в то же самое понуждало меня, как-то помимо собственной воли, отвечать на вопрос, здесь ли живет Падди Вельгон, коротким, безапелляционным:

— Здесь! — торопясь при этом добавлять во избежание более подробных вопросов:

— Что вам угодно?

И на этот раз, при виде входящего клиента, я задал тот же вопрос, окидывая нового посетителя любопытным взглядом. Но, к моему большому удивлению, он смотрел на меня еще с большим, чем мое, любопытством, граничившим с изумлением, смешанным с восторгом.

— Однако!.. Однако! — повторял он. — Хотя мне и говорили… Но я все-таки не ожидал ничего подобного… Это удивительно!.. Никто никогда не даст вам ваших лет!.. Как вы поразительно молоды!

Он был прав; мне было всего двадцать четыре года, но я считал, что выгляжу гораздо старше, и потому мое самолюбие было неприятно задето словами незнакомца.

— Что вам угодно? — повторил я уже суше.

— Посоветоваться с вами, само собой разумеется; моя фамилия Кристини. Я представитель страхового общества «The Universal Live». Простите, ради Бога, мистер Вельгон, что я не успел вам еще представиться.

Краска удовольствия залила мое лицо. Он принимал меня за сыщика. Теперь мне стали понятными его удивление и слова о моей молодости. Настоящий Падди Вельгон почти вдвое старше меня.

Я сознавал, что имел еще возможность исправить его невольную ошибку, вывести этого человека из заблуждения, сказать, что я не имею ничего общего с мистером Вельгоном.

Но, сделав первый шаг, трудно вернуться назад. К тому же я упустил надлежащий момент, и когда мною овладело наконец решение сказать ему правду, было уже слишком поздно. Пришлось бы раскрыть все свои карты, а это было слишком тяжело для моего самолюбия. Мало того, едва ли кто-нибудь из нас с легким сердцем решится сказать: «Я не тот, за кого вы меня принимаете», после того, как его осыплют самыми лестными комплиментами. А для меня быть принятым за Падди Вельгона было апогеем счастья. Мне казалось, что я вижу волшебный сон, что одним прикосновением чудодейственной палочки я, ничтожный мелкий чиновник министерства путей сообщения, действительно преобразился в знаменитого Падди Вельгона.

Что за бела, если я на какой-нибудь час потешу себя этой чарующей сказкой. Кому я этим помешаю? Несколько минут разговора, и я больше никогда не встречусь с этим человеком.

Все эти мысли мгновенно пронеслись у меня в голове, и когда минуту спустя я поднял смущенно опущенную голову, мое решение было уже принято.

Это было, как сейчас помню, в один из мартовских вторников.

Само собой разумеется, Кристини и не подозревал о пережитом мною волнении, и вероятнее всего, приписал мое молчание глубокомысленному раздумью. Чтобы еще больше убедить его в последнем, я принял задумчивую позу и оперся на локоть, закрыв лицо рукою. Это могло быть еще полезным и в том случае, если бы мой собеседник захотел чересчур подробно рассмотреть мою физиономию.

— Занимаемая мною должность, — начал агент, — уже сама собой говорит вам о цели моего визита. Лежащая перед вами газета показывает мне, что вы уже ознакомились с делом.

Это был утренний номер «Eclaireur», в котором громадными буквами выделялся заголовок: «Преступление на Южной железнодорожной сети». Я уже успел рассеянно пробежать эту небольшую заметку о найденном на полотне железной дороги обезображенном трупе мужчины, но ввиду недоказанности преступления и неопознания личности убитого не обратил на нее серьезного внимания.

— Значит, вы по этому делу? — смущенно спросил я, чувствуя себя совершенно беспомощным в этой ситуации.

— Совершенно верно, — ответил агент. — Каково было ваше первоначальное впечатление?

Мои опасения подтверждались. Я набрался храбрости.

— Гм! — многозначительно произнес я. — Все это весьма подозрительно!..

— Не правда ли? — обрадовался Кристини. — Мы того же мнения. Я вижу, мы с вами быстро столкуемся.

— Конечно, конечно, — пробормотал я, решительно не понимая, о чем идет речь.

Агент приблизился ко мне.

— Труп опознан, — таинственно произнес он.

— Да? — прошептал я.

— Это один из наших клиентов.

— Ага! — произнес я, стараясь показать интонацией, насколько меня это интересует.

— Поэтому вы сами понимаете, как для нас важно доказать наличие самоубийства.

— Конечно, — согласился я.

— Дело идет о 200 тысячах франков… Это не шутка.

— Конечно, конечно!

— И мы готовы ассигновать на это дело десять тысяч франков.

— Это немного! — совершенно машинально произнес я.

— Однако вполне достаточно! — с внезапной твердостью возразил агент.

У меня не было основания противоречить.

— Конечно, — согласился я.

Кристини с довольным видом потер себе руки и, раскрыв бумажник, вынул оттуда две ассигнации по пятисот франков каждая, которые положил передо мной.

— Вот на первоначальные расходы, — пояснил он.

— Ага! хорошо! — также машинально пробормотал я, почти не понимая смысла произносимых агентом слов.

Я начинал терять голову, так как мне становилось ясно, куда это клонится. Но что было делать? Как выйти из этого ужасного положения?

— Значит, решено? — продолжал Кристини. — Вы беретесь за это дело?

— Берусь, — пролепетал я, вытирая мокрое от пота лицо.

Выхода не было. Передо мной лежали деньги. Что делать? Было от чего сойти с ума.

Меня вдруг осенила мысль, что, если я сейчас же, сию минуту не избавлюсь от этого человека, я попаду в такой капкан, откуда мне уже не будет спасенья. Надо было во что бы то ни стало выйти из этого затруднительного положения и выпроводить агента с его деньгами.

— Прежде всего, — начал я, — нам необходимо поговорить. Вам, очевидно, известны более точные подробности, чем те, которые сообщает эта газета…

— Без сомнения! — усмехнулся Кристини.

— Потому что здесь, собственно, нет никаких подробностей, — нерешительно указал я на «Eclaireur».

— Совершенно верно… И тем не менее вы уже успели составить себе мнение, — любезно произнес агент.

Я вспыхнул до корней волос.

— Нельзя полагаться на чересчур поспешные выводы, — пробормотал я. — Может быть, вы не откажетесь сообщить мне все, что вам известно.

— С удовольствием. Желаете вы задавать мне вопросы?

— Нет, нет! — поспешно воскликнул я. — Расскажите мне сами как можно подробнее. И начните с самого начала. В подобного рода делах повторения никогда не бывают излишними.

Я уселся поудобнее. Таким образом, — пронеслось у меня в голове, — будет выиграно время: пока мой собеседник станет рассказывать, я буду молчать и искать выход из своего положения.

Мое предложение, видимо, понравилось агенту.

— Вы правы! — воскликнул он. — Как вам уже известно, вчера вечером на Южном вокзале, по прибытии поезда из Пюже-Тенье, в вагоне первого класса были обнаружены: помятая шляпа, револьвер и большое кровавое пятно на диване. Мало того, дверца вагона, выходящая на заднюю площадку поезда (вагон шел последним), оказалась открытой.

— Шляпа, револьвер, кровавое пятно, — глубокомысленно произнес я, как бы придавая особенное значение этим словам.

— Насколько помнит кондуктор, в этом вагоне был только один пассажир, имевший билет до Ниццы. При нем был большой чемодан. Нельзя допустить, чтобы, выходя из вагона и взяв с собой чемодан, он оставил там шляпу и револьвер. Наконец, это кровавое пятно! С другой стороны, невозможно также предположить несчастный случай, так как едва ли незнакомец вышел бы на площадку с чемоданом в руке, но без шляпы. Я позволяю себе останавливаться на этих подробностях ввиду того, что все они были выяснены прежде, чем пришли к решению телеграфировать на все железнодорожные станции с предписанием произвести тщательный осмотр пути. Результатом осмотра явилось обнаружение сегодня утром в туннеле около Месклы пустого чемодана и обезображенного до неузнаваемости, полуобуглившегося трупа.

— Каково было положение трупа? — спросил я. — Это очень важно.

— Он лежал ничком поперек двух рельсовых путей, с вытянутыми вперед руками, которые так же, как голова и ноги, представляют собою бесформенную кровавую массу.

— Одну минуту… — перебил я. — Сколько мне помнится, вы сказали, что вагон, в котором ехал исчезнувший пассажир, находился в самом конце поезда…

— Совершенно верно. И это был последний ночной поезд в Ниццу.

— В котором часу был обнаружен труп?

— До прохода первого утреннего поезда. Ага, вы тоже обратили на это внимание! — радостно воскликнул Кристини.

— В таком случае, — важно произнес я, — каким образом объяснить обезображение трупа… Кроме того, вы, кажется, сказали, что он обгорел.

— Совершенно верно… Но вот что чрезвычайно важно: труп был обнаружен не на том пути, по которому шел поезд, в котором ехал неизвестный, а на встречном, из Ниццы в Пюже-Тенье.

— Так! — воскликнул я. — Это называется удачно упасть.

— Еще как, — усмехнулся агент, обмениваясь со мной саркастическим взглядом. — Заметьте при этом, что он упал с такой ловкостью, что встречный поезд, прошедший через час, — обратите на это внимание, — через час после его падения, превратил его в почти бесформенную массу.

— Черт знает что такое! — прошептал я, тщетно стараясь сделать из всего услышанного какой-нибудь подходящий вывод, которого, видимо, ожидал мой собеседник. Все мои усилия были напрасны, я не мог сосредоточиться. Наконец, мне пришли на ум слова агента, и я воспользовался ими, чтобы так или иначе выйти из неловкого положения.

— Одним словом, — произнес я, — вы подозреваете самоубийство?

— Так же, как и вы, — ответил Кристини.

— Ага! так же, как и я, — повторил я без всякого убеждения в голосе. — Тем не менее с этим не все согласятся… Нам будет нелегко это доказать.

— Конечно… Но если бы само дело не было затруднительным, мы и не обратились бы к вашей помощи.

В глубине души я искренне пожалел об этом.

— Главным аргументом в пользу вышеупомянутого подозрения, — продолжал Кристини, — служит то обстоятельство, что, видимо, были употреблены все старания к тому, чтобы доказать наличие убийства, а не несчастного случая. С последним неизменно связано представление о самоубийстве, между тем как убийство…

— Вы правы, — согласился я, — если принять во внимание чемодан… Кончая счеты с жизнью, обыкновенно, не берут с собой чемодана.

— Нет, но его в таких случаях заранее бросают на полотно железной дороги, чтобы симулировать грабеж.

— Вы забываете его содержимое…

— Вдоль полотна идет река. Кто знает, может быть, вы там что-нибудь и найдете.

— Возможно, — согласился я, соблазненный заманчивой перспективой розысков, которые я мог бы проводить под именем Падди Вельгона. Вот был бы триумф, если бы мне удалось раскрыть истину.

— Да и наконец, — заметил Кристини, — чемодан мог быть взят в дорогу пустым.

— Вполне, — глубокомысленно согласился я.

— Принимая во внимание положение трупа, нельзя допустить, чтобы он упал случайно; но зато вполне возможно, что он был положен или даже лег таким образом сам… Соскочив с поезда, он спрятался в туннель и подождал прохода встречного поезда.

— Это очень сложно. Можно также заподозрить, что он был сброшен на полотно убийцей.

— Он не мог бы упасть таким образом.

— Убийца мог спрыгнуть следом за ним и уложить его на рельсы.

— Он бы поднялся.

— Он мог быть без сознания, ранен… может быть, убит… В револьвере были целы все пули?

— Одной не хватало, но это ничего не доказывает, выстрел мог быть произведен только для того, чтобы ввести в заблуждение всех нас.

— Все это только предположения, — произнес я. — И таких предположений будет еще множество.

— Ваше дело в них разобраться, — подмигнул мне Кристини. — Я вам только указываю следы, от вас зависит дальнейшее: подтвердить мои подозрения или опровергнуть. Я надеюсь на первое. Что ни говорите, а здесь пахнет самоубийством. Вы также подозреваете это.

— Но, возможно, по несколько иным причинам, чем вы, — ответил я. — На каком основании вы настаиваете на самоубийстве?

— Очень просто. По словам кондуктора, наш клиент был в вагоне один. В Малоссене к нему никто не вошел. А между тем труп был найден именно между Малосенной и Месклой. Каким образом мог появиться убийца?

— Он мог войти во время пути.

— Вы забываете, что на Южных дорогах нельзя переходить во время движения поезда из одного вагона в другой.

— Да, но позвольте. Существуют так называемые смешанные вагоны, из двух классов, сообщающихся между собой дверью.

— Так именно и было в данном случае. Но ручка от двери находилась только со стороны первого класса, благодаря чему пассажир второго класса никоим образом не мог проникнуть в первый. Следовательно, незнакомец не мог с этой стороны подвергаться какой-либо опасности. Даже кондуктор и тот находился в это время в одном из первых вагонов. Одним словом, убийцы нет, а отсюда вывод: нет убийцы, нет и преступления.

Я начал колебаться.

— Но симуляция его тем не менее налицо, — продолжал агент. — И для нас лично вся эта история вполне ясна. Убийство должно было свершиться, мы ждали его со дня на день.

— Вследствие каких причин?

— Само собой разумеется, — страхования. Месяц назад герой этого печального случая вошел с нами в переговоры, желая застраховать свою жизнь в пользу указанной им особы. Причем соглашался на внесение в договор статьи о самоубийстве, на которой мы особенно настаивали, ввиду исключительно крупной суммы — двухсот тысяч франков. Дело это тянулось довольно долго, как вдруг, несколько дней назад, он стал нас так торопить, что пришлось покончить этот вопрос без промедлений, и три дня назад мы выдали ему полис. Теперь видите, что из этого вышло.

— Но вы сами говорите, что страховая премия не выдается в случае самоубийства клиента, и незнакомец ничего не имел против этой статьи.

— Совершенно верно. Но надо заметить, что он примирился с ней только потому, что она тормозила дело. Других причин для отказа у нас не было. Медицинский осмотр дал блестящие результаты. Ну, он и решил симулировать убийство.

— Но к чему такая поспешность?

— Это уж ваше дело разузнать. Что касается нас, то мы подозреваем, что он был накануне разорения и это могло обнаружиться со дня на день.

— Понимаю! — воскликнул я. — Он хотел обеспечить свою жену?

Кристини довольно непочтительно пожал плечами.

— Полис составлен далеко не на ее имя, — усмехнулся он, — и это обстоятельство еще более подтверждает наши предположения. Интересующая его особа не состоит с ним ни в какой степени родства и потому юридически не может являться его наследницей. Единственный способ обеспечить ее — именно тот, к которому он прибегнул: страховая премия.

Агент в волнении ударил кулаком по моему столу. Я не решился ему противоречить.

— Это не лишено некоторой доли героизма, — только заметил я.

— Тем не менее это случается чаще, чем предполагают, — глубокомысленно заметил агент. — Иногда бывает легче разом положить конец своим мучениям, чем выносить их изо дня в день… Кроме того, возможно, что его кто-нибудь наталкивал на эту мысль…

— Ага! понимаю! — в том же тоне произнес я. — И вернее все та самая особа…

— Или кто-нибудь другой, — прервал меня Кристини. — Это нас мало интересует. Наша задача не в том, чтобы обвинять. Мы желаем одного: соблюдать денежные интересы общества. Я вам только указываю путь. Остальное в вашей власти.

— Конечно, конечно, — машинально повторил я, не думая о том, что я лишний раз подтверждаю свое согласие заняться чуждым для меня делом. Но я уже плохо владел собой, меня охватила знакомая жажда успеха, и я весь загорелся мыслью о таинственном происшествии.

— Итак, — продолжал агент, — возможны только два случая: или самоубийство будет доказано сразу и, следовательно, вопрос о страховой премии выяснится сам собой, или обнаружатся обстоятельства, говорящие в пользу убийства, что для нас будет, конечно, малоутешительным и вызовет необходимость более тщательного расследования… Во всяком случае, вам необходимо сейчас же отправиться на место происшествия.

— Вы думаете?.. — пробормотал я, сразу отрезвленный этими словами.

Несмотря на все свое возбуждение, я все-таки понимал, чем я рискую, окончательно перевоплощаясь в знаменитого Падди Вельгона.

— Безусловно, — не терпящим возражений тоном произнес агент. — Нельзя терять ни одной минуты. Время и так уже упущено. Там уже с раннего утра работают судебные власти и полиция. Возможно, что они облегчат вашу задачу.

— Или, наоборот, только испортят дело! — с апломбом заявил я, входя в роль сыщика, критикующего действия полиции.

— Следовательно, мы возлагаем все наши надежды на вас, — сказал Кристини. — И повторяю еще раз (он, видимо, прочел на моем лице некоторое колебание): в случае удачи мы позволим себе предложить вам вознаграждение в размере десяти тысяч франков, не считая, конечно, этой тысячи франков на расходы, которая поступает сейчас в ваше полное распоряжение.

Я невольно закрыл глаза. Мне показалось, что вокруг меня засверкали яркие золотые искры. Тысяча франков в кармане и возможность заработать в короткое время еще десять тысяч, не говоря уже о сопряженной с ними славе! Может быть, сама судьба толкает меня на новый путь. Кто знает, что ждет меня в будущем. Да и, наконец, взять эти деньги не значит еще совершить преступление, это не воровство, я заработаю их и приложу все усилия, чтобы оправдать доверие обратившихся ко мне лиц.

Чем я рискую? Падди Вельгон не вернется раньше двух месяцев. А до тех пор все будет уже кончено, и я буду окружен ореолом славы.

Напрасно какой-то тайный голос твердил мне, что я поступаю опрометчиво, что у меня нет ни опыта, ни знания дела для того, чтобы выполнить порученную мне по ошибке задачу, — я ничего не хотел слышать и смело положился на свою счастливую звезду.

— Хорошо, — решительно произнес я. — В таком случае, я выеду завтра с первым поездом. Но одно условие: полная тайна. Я желаю сохранить полнейшее инкогнито. Это даст мне большую свободу действий.

— Мне известна ваша осторожность, — одобрительно произнес мой собеседник, видимо, довольный результатом нашей беседы. — Я слышал, что вы прямо волшебник по части трансформации.

— Я сегодня же вечером постараюсь повидать сопровождавшего поезд кондуктора. Он может дать нам некоторые полезные сведения.

— Это ваше дело. Не нам вас учить, — произнес Кристини, поднимаясь с места и протягивая мне руку.

— Мы забыли одну небольшую подробность, — улыбнулся я. — Имя убитого. Вы сказали, что его личность опознана, но в газетах об этом нет ни звука.

— Это некто господин Монпарно, представитель торговых фирм.

— Монпарно? — невольно громче, чем следовало, вырвалось у меня.

— Да… Вы его знаете?

— Нет… не лично, но мне приходилось уже слышать о нем, — произнес я, стараясь подавить охватившее меня волнение. — Вы не ошибаетесь? Это действительно он?

— Конечно. При нем найдены бумаги, затем его костюм… Никаких сомнений. Если желаете, я могу сообщить вам о нем дополнительные сведения.

— Нет, нет, — заторопился я, — с меня довольно одного имени. Через час я буду уже знать о нем все подробности.

Эта уверенность, видимо, произвела на агента самое приятное впечатление.

— В таком случае, я вас покидаю, — сказал он, берясь за ручку двери. — До свиданья!

— До свиданья! — повторил я, затворяя за ним дверь. В ту же минуту я стремительно бросился к письменному столу, запер в один из ящиков полученную тысячу франков и, схватив пальто и шляпу, стремительно помчался по лестнице.

Господин Монпарно покончил с собой! Монпарно, опекун Софи Перанди!

Глава II
Таинственная кража

С тех пор, как мне стало известно, что герой кровавой драмы господин Монпарно, мое собственное приключение отошло для меня на второй план. Обещая агенту узнать все подробности жизни его клиента, я имел в виду только как можно скорее выпроводить его из своей комнаты и бежать, не теряя ни минуты, на квартиру несчастного представителя торговых фирм. В течение всей дороги мне ни разу не пришло в голову задать себе вопрос: что будет со мной? Как удастся мне выйти из созданного мной самим затруднительного положения? Мои мысли были полны одним: господин Монпарно умер! Господин Монпарно убит или лишил себя жизни. Неужели это правда? Что ожидает теперь Софи?

Теперь я уже твердо верил, что мною руководит сама судьба, так как по какому-то невероятному стечению обстоятельств я не только знал лично жертву этой кровавой драмы, но даже вся моя собственная жизнь, все мое счастье находились в полной зависимости от этого человека.

Господин Монпарно был опекуном Софи Перанди, в которую я был безумно влюблен. Как он, так и молодая девушка отлично знали о моем чувстве, и несмотря на то, что я еще не получил официального согласия на сделанное мной предложение, мне было разрешено бывать у Монпарно как можно чаще, и в глубине души я уже считал Софи своей будущей женой.

Семья Монпарно состояла, во-первых, из самого представителя торговых фирм, человека лет сорока, жизнерадостного, веселого, любящего пошалить на стороне, к великому неудовольствию жены; во-вторых, госпожи Монпарно, женщины до крайности мелочной, раздражительной и озлобленной, гораздо старше своего мужа, изводившей его ревностью и пиленьем, от которых, пользуясь своей профессией, он исчезал на целые дни, и, наконец, отдаленной племянницы госпожи Монпарно Софи Перанди, которая с утра до вечера испытывала на себе все прелести очаровательного характера своей тетушки. Будучи сиротой и не имея никаких средств существования, она принуждена была мириться со своим тяжелым положением, с нетерпением ожидая своего совершеннолетия, когда она, наконец, очутится на свободе и будет иметь возможность сделаться моей женой. Как ни тяжело мне это воспоминание, должен сказать, что она была очаровательна, живая, остроумная, с глубокими, горящими, как звезды, глазами; она была гораздо умнее и, как это ни странно, лучше знала жизнь, чем я.

Я любил ее до безумия. Поэтому первая мысль, пришедшая мне в голову, когда я узнал о смерти Монпарно, была, конечно, о Софи.

Они жили на улице Пасторелли. Я летел туда, как на крыльях, и через несколько минут был уже на месте. На дверях их квартиры висел замок, и одна из соседок объяснила мне, что госпожа Монпарно и ее племянница тотчас же по получении печального известия, приблизительно час назад, отправились по делу к кому-то из своих знакомых.

Я вышел на улицу, намереваясь так или иначе подождать их возвращения. Но едва мне удалось сделать несколько шагов по тротуару, как вдали на углу улицы показались силуэты обеих дам. Я бросился им навстречу.

— Какое ужасное несчастье!

— Вам уже известно? — по обыкновению желчно ответила госпожа Монпарно.

Софи, видимо, только что плакала. Глаза ее были красны и глубокие вздохи то и дело вырывались из груди. Я понимал ее горе. Господин Монпарно всегда являлся ее защитником перед теткой и единственными спокойными днями ее жизни были те, которые он проводил дома, вместе с ней.

— Бедная Софи! — прошептал я, пожимая ей руки.

— Бедная Софи! — с раздражением повторила госпожа Монпарно, пожимая плечами. — А я не бедная, нет? Чем я теперь буду жить?

Мне вспомнились слова агента о материальном положении его клиента.

— Разве после него ничего не осталось? — нерешительно спросил я.

— Пустяки! Все, что у нас там наверху, — вздохнула она. — Тысяч двадцать франков, не больше.

Я хотел было заметить, что и это все-таки не совсем плохо, но госпожа Монпарно не дала мне времени выразить свою мысль словами.

— Нечего сказать! — гневно воскликнула она. — Нашел время быть убитым! Самый подходящий момент! Дурак!..

— Что вы говорите! — возмутился я этим оскорблением памяти усопшего.

Но госпожа Монпарно не обратила на это внимания. Она схватила меня за руку и, потрясая ею, заговорила каким-то особенно пронзительным голосом:

— При нем было десять тысяч франков! Понимаете, молодой человек, десять тысяч франков!

— Понимаю, понимаю, — проговорил я, морщась от боли и стараясь освободить руку. — И что же этих денег при нем не оказалось?

— Ни одного су! — простонала вдова, отпуская, наконец, мою руку. — При нем были найдены все его документы, визитные карточки, пустой бумажник, — одним словом, всякая ерунда. Но ни денег, ни ключей, ни даже его мундштука!

Это обстоятельство сразу разрушало возможность самоубийства. Эта мысль не огорчила и не обрадовала меня.

— Не известно, кто его убил? — машинально задал я вопрос.

— Рано или поздно узнают! — свирепо произнесла госпожа Монпарно. — У него всегда была глупая привычка во всех трактирах хвастаться своими деньгами. Там и надо искать!

— Вы правы! — задумчиво произнес я. Во мне снова проснулся инстинкт сыщика.

— Когда он уехал? Вам известен его маршрут?

— Позвольте… — она посчитала по пальцам. — Да, он уехал в субботу вечером в Пюже, кажется, так, Софи? Значит, в воскресенье он должен был быть в Сен-Пьере, в понедельник — в Вилларе и вечером должен был вернуться.

— Какой при нем был багаж?

— Сейчас скажу. Во-первых, его саквояж, там были разные мелочи, а затем, как всегда, его большой красный чемодан с образцами материй.

— Где же находится этот чемодан?

— И правда! — воскликнула госпожа Монпарно. — Куда он девался? Мы и забыли спросить. Надо будет узнать, Софи. Там были очень дорогие образцы… Не пройти ли нам на вокзал?

— Если позволите, я узнаю это сам.

— Буду вам очень благодарна. Мы должны скорее вернуться домой, сейчас придет судебный пристав наложить печати… У покойного есть еще брат. Но я надеюсь, что он сделал духовное завещание! — в голосе госпожи Монпарно послышались шипящие нотки. — Зайдите к нам на минуту, господин Бонассу, вы поможете мне отыскать его.

Продолжая разговаривать, мы мало-помалу дошли до подъезда дома, где жили Монпарно. Софи по-прежнему молчала. Желая найти минуту, чтобы сказать ей хоть одно слово утешения и поддержки, я принял предложение госпожи Монпарно и стал подниматься по лестнице следом за обеими женщинами.

Но едва успели мы дойти до половины лестницы, откуда уже видна была входная дверь Монпарно, раздался оглушительный взрыв, потрясший весь дом сверху донизу. Мои спутницы громко вскрикнули и, точно прикованные, бледные, как полотно, замерли на месте, дрожа всем телом. Я, не теряя присутствия духа, быстро опередил их и в одну секунду оказался на верхней площадке лестницы. Для меня не было сомнений, что взрыв произошел именно в квартире Монпарно.

— Ключ! Скорее ключ! — закричал я своим спутницам.

Прошло несколько секунд, прежде чем госпожа Монпарно поняла мои слова, нашла в кармане ключи и дрожащей от испуга рукой передала их мне. И она, и Софи едва держались на ногах.

Со всех сторон лестницы одна за другой раскрывались двери, выглядывали испуганные лица и раздавались взволнованные голоса.

— Что случилось? Где был взрыв? Что такое?

— В квартире госпожи Монпарно, — закричал я. — Спуститесь, пожалуйста, кто-нибудь на улицу и посмотрите, целы ли окна и не идет ли из них дым.

В ту же минуту я вложил в замок ключ и открыл дверь. На меня сразу, уже в передней, пахнуло каким-то едким запахом. Я прошел в другие комнаты. В кабинете господина Монпарно около одной из стен мне сразу бросился в глаза широко раскрытый, поврежденный взрывом, большой железный сундук.

Вошедшие следом за мной соседи громко вскрикнули:

— Мадам Монпарно! Это взорвался ваш сундук! Несчастная женщина в одно мгновение была уже в комнате.

— Процентные бумаги! — прерывающимся от волнения голосом закричала она. — Где мои процентные бумаги?

Сундук был пуст… Мне это сразу бросилось в глаза так же, как и госпоже Монпарно. Тем не менее я старался успокоить ее:

— Не надо так отчаиваться, — говорил я, пробуя усадить ее на стул. — Надо смотреть на все это хладнокровнее.

— Хладнокровнее! — закричала она, потрясая в воздухе кулаками. — Хладнокровнее! Ну, еще бы! А! Скажите пожалуйста! Меня грабят, меня убивают. А я должна быть хладнокровнее!

Слезы брызнули у нее из глаз и, изнемогая от ярости и отчаяния, она, почти лишившись чувств, сама упала на стул, поддерживаемая бледной, по-прежнему безмолвной Софи.

— Не выпускайте никого из квартиры! — закричал я, предоставив госпожу Монпарно ее собственной участи.

Надо было прежде всего обыскать всю квартиру. Злоумышленник, без сомнения, не успел еще скрыться. Несмотря на разбитые стекла, все оконные рамы были целы и сами окна, видимо, были крепко заперты. Кроме того, с момента взрыва до нашего появления в квартире прошло так мало времени, что вор не имел физической возможности бежать каким бы то ни было способом. Следовательно, мы должны были накрыть его тут же, на месте преступления?

Я внимательно осмотрел сундук.

— Все бумаги лежали на верхней полке, — простонала госпожа Монпарно. — А внизу, в деревянном ящике, деньги.

Увы! От тех и других не осталось никакого другого следа, кроме пустого деревянного ящика. Сомнений не оставалось: мы имели дело с грабежом.

Как раз в эту минуту в кабинет вернулись осмотревшие всю квартиру соседи. Нигде никого не оказалось.

— Может ли это быть… Окна были заперты…

— Вы не обратили внимания на каминные трубы?

— Закрыты. Да и, кроме того, они настолько узки, что вор не мог бы туда пролезть. Но в таком случае, каким же образом он мог выйти?

— Вы осмотрели все шкафы?

— Везде смотрели, даже под кроватями.

Для успокоения совести я подошел к окну и, раскрыв его, выглянул на улицу.

Перед домом уже собралась толпа любопытных.

— Не видели ли вы, господа, не выходил ли кто-нибудь отсюда?! — закричал я.

Все дали отрицательный ответ. Я снова вернулся к сундуку.

— Во всяком случае, — прошептал я, — деньги не могли исчезнуть сами собой. Да и, наконец, для того, чтобы взорвать сундук, кто-нибудь должен же был подложить заряд.

Все это было до крайности загадочно. Я чувствовал, что мною начинает овладевать отчаяние, и, не спуская глаз с рокового сундука, тщетно искал разгадку этой невероятной тайны.

Вдруг из груди моей вырвался радостный крик.

Заряд был положен во внутрь сундука. Это сразу было видно по нанесенным повреждениям, которые шли снизу вверх. Кроме того, очевидно, давление воздуха шло изнутри наружу, так как одна из металлических стенок сундука валялась на полу посреди комнаты, в самом же сундуке не осталось ни одного осколка.

При более подробном осмотре внутренности сундука я даже нашел место, где был положен заряд, в левом углу, около крыши. Там виднелись еще остатки фитиля, прикрепленного к деревянной дощечке несколькими булавками, количество которых указывало на то, что фитиль был значительной длины и, следовательно, мог гореть в течение долгого времени. Это последнее открытие окончательно сбило меня с толку. Чтобы положить таким образом заряд, злоумышленник должен был прежде всего раскрыть сундук; а раз он его раскрыл, какой же смысл был его взрывать? Как я ни ломал голову, этот вопрос оставался для меня открытым.

Между тем рыдания госпожи Монпарно становились все громче, и я вынужден был, наконец, чтобы хоть сколько-нибудь сосредоточиться, выйти из кабинета в кухню, где никто не мешал мне обдумать все обстоятельства этого таинственного дела. Едва войдя туда, я сразу обратил внимание, что ведро с помоями, обыкновенно стоявшее около водопроводного крана, было передвинуто на другое место и вокруг него валялись всевозможные отбросы, как будто все ведро было перерыто и поспешно отодвинуто на первое попавшееся место. Едва эта мысль пришла мне в голову, как я, в свою очередь, мгновенно высыпал содержимое ведра на пол и несколько секунд спустя уже увидел среди груды мусора небольшой ключик. Разгадка волновавшей меня тайны была в моих руках.

Если этот ключ действительно принадлежит сундуку господина Монпарно, следовательно, он был спрятан в ведро самим злоумышленником и взрыв являлся простым желанием ввести всех в заблуждение. Когда он произошел, неизвестный был уже далеко, захватив с собой и процентные бумаги и деньги. Но каким образом ему удалось бежать? Как он мог попасть в квартиру? Весьма возможно, что, имея в руках ключ от сундука, он не преминул запастись также ключом от входной двери. При убитом Монпарно не было найдено ключей, следовательно, они были у его убийцы. Одно вытекало из другого; мало-помалу мне удастся добраться до истины.

Я снова вернулся в кабинет и стал внимательно осматривать полуразрушенный взрывом сундук. Замок каким-то чудом остался в полной неприкосновенности, и, при первой попытке вложить в него найденный мною ключ, я увидел, что мои предположения оправдались: ключ был действительно от сундука.

— Когда обыкновенно выносят ведро с помоями? — спросил я, подходя к госпоже Монпарно.

Софи бросила на меня изумленный взгляд.

— Что за странный вопрос. Я поспешил извиниться.

— Это имеет очень важное значение. Иначе я не позволил бы себе… — начал я, бросая на нее нежный взгляд.

— Его выносят каждое утро, — простонала госпожа Монпарно.

«Значит, ключ был запрятан злоумышленником сегодня», — мелькнуло у меня в голове.

— Среди ключей, бывших при господине Монпарно, находился ли ключ от квартиры? — снова спросил я.

— Само собой разумеется! — ответила вдова.

— И от сундука тоже?

— Конечно. Он всегда таскал с собой все ключи, — в голосе госпожи Монпарно снова послышалось раздражение. — Да! Нельзя сказать, чтобы я была с ним очень счастлива! И тем не менее я не могу его не оплакивать. Ни одного су!.. Боже мой! Ни одного су!.. Что я буду делать?

Меня мало трогало ее отчаяние, тем более, что Софи не сводила с меня вопросительного взгляда, видимо, ожидая моего заключения.

— Значит, вы предполагаете… — почти прошептала она.

— Да, предполагаю, — глубокомысленно повторил я.

— Что это «одно и то же лицо»?..

— Одно и то же. Никто другой не мог иметь ключей. Среди вещей, найденных при убитом, «он» нашел связку ключей, может быть, записную книжку, в которой упоминалось о сундуке и хранящихся в нем ценностях, вероятно, адрес… Этого было достаточно… «Он» забрался сюда… Подождал, пока вы уйдете… Конечно, надо обладать для этого отчаянной храбростью…

— Вы правы, — задумчиво произнесла Софи, — это вполне правдоподобно.

— Будьте уверены, что это произошло именно так, — подтвердил я. — Нам еще придется повозиться с этим негодяем!

— Повозиться? Почему? Что вы хотели этим сказать? — удивленно воскликнула Софи.

Я не успел ответить. В комнату вошел судебный пристав.

Госпожа Монпарно, снова заливаясь слезами, во что бы то ни стало пожелала обратить его внимание на взорванный сундук. Но судебный пристав деликатно пояснил ей, что это касается комиссара, за которым уже послано, его же обязанность заключается только в наложении печатей и охране имеющегося имущества. Вследствие чего, выразив свое соболезнование по поводу постигшего ее двойного несчастья, он попросил у госпожи Монпарно разрешения задать ей некоторые вопросы. Госпожа Монпарно со свойственной ей практичностью сразу поняла суть дела и поспешила заявить о существовании завещания в ее пользу, добавив при этом, что она не позволит ограбить себя всякого рода жалким родственникам, которые при жизни мужа не переступали порога их дома.

Судебный пристав безропотно покорился ее желанию и, открыв ящик письменного стола, начал искать завещание.

— Я не нахожу никакого завещания, — сказал он после нескольких минут самых добросовестных поисков. — Но позвольте, — добавил он сейчас же, — вот чрезвычайно важная бумага… Страховой полис… Однако! Ого! Это становится интересным. Двести тысяч франков!..

— Двести тысяч франков!.. — задыхаясь от волнения, повторила вдова. Лицо ее покрылось красными пятнами. Она едва стояла на ногах.

— Мой бедный, дорогой муженек! — зарыдала она вдруг. — Застраховать свою жизнь! Какая великодушная мысль!.. Какое благородство!..

Ей даже не могло прийти в голову, что он мог застраховать свою жизнь не в ее пользу. Между тем это было именно так. Я вспомнил слова Кристини и с любопытством следил за разыгрывающейся передо мной драмой. Лицо судебного пристава выражало некоторое смущение.

— Это, действительно, страховой полис и составлен вполне законно, но… — в голосе его послышалось сочувствие, — к сожалению, вы тут ни при чем. Все двести тысяч франков поступают в собственность некой мадемуазель Перанди.

Госпожа Монпарно мгновенно вскочила со стула.

— Софи? — закричала она не своим голосом. Молодая девушка поднялась с места.

— Мне?.. — растерянно произнесла она.

Я был взволнован не менее их. Мне казалось, что на голову свалился какой-то тяжелый камень. Я не мог опомниться. Это была Софи? Софи получала страховую премию!

На самом деле в этом не было ничего удивительного. Вполне естественно, что господин Монпарно, как опекун, захотел обеспечить молодую девушку. Правда, сумма была несколько велика, но если ее давали, почему бы не взять. Меня смущало совсем другое: те таинственные обстоятельства, при которых Софи получала эти деньги, невольное сопоставление только что подписанного полиса и смерти господина Монпарно. На это волей-неволей будет обращено внимание, появятся всевозможные толки. Начало уже положено. Достаточно вспомнить намеки Кристини. Подозрение о самоубийстве снова закралось в мою душу. Бедная Софи!

Но грабеж? Как тогда объяснить этот двойной грабеж? Мне казалось, что я схожу с ума.

В то время, как эти мысли проносились у меня в голове, госпожа Монпарно предавалась самому бурному гневу.

— Негодяйка! Воровка! — кричала она, бросаясь к молодой девушке. — Ты обокрала меня!

— Уведите мадемуазель Перанди! — крикнул мне судебный пристав, стараясь удержать вырывавшуюся от него госпожу Монпарно.

Я взял Софи под руку. Она едва держалась на ногах. Я отвел ее в столовую и усадил в глубокое кресло, где любила отдыхать после обеда страдавшая дурным пищеварением хозяйка дома. Молодая девушка не сопротивлялась. Она едва сознавала то, что происходило вокруг нее.

— Успокойтесь, Софи, успокойтесь, — говорил я, стараясь привести ее в себя. — Будьте мужественны, умоляю вас!..

— Ничего, ничего, не беспокойтесь, — говорила она, постепенно овладевая собой, — мне уже лучше. Столько потрясений за один день. Есть от чего умереть.

— Не надо! Ради Бога! — воскликнул я. — Все устроится. Госпожа Монпарно успокоится, поймет…

— Дойти до такого состояния из-за денег!.. — простонала Софи. — Вы слышали, как она на меня кричала?

— Забудьте об этом. Вы знаете ее характер…

— Настоящая ведьма! Как она отравляла жизнь своему мужу. Если бы его не убили, он, наверно, рано или поздно покончил бы с собой.

— Ради Бога, не говорите этого, — испугался я.

К счастью, мы были одни. Но эта неосторожная фраза разом пробудила во мне мои сомнения.

— Скажите мне, — прошептал я взволнованно, — скажите мне… Вчера вечером вы… были в Ницце?

— А где же я могла быть? — пожала она плечами.

— Здесь? В этой комнате? — добивался я.

— В котором часу?

— От шести до восьми.

— Нет. В это время госпожа Монпарно и я были у госпожи Орселли. Там мы обедали и отправились все вместе в казино.

Я облегченно вздохнул.

— И долго оставались там? — спросил я почти веселым тоном.

— До двенадцати часов.

— А потом?

— Потом вернулись домой и легли спать.

— Значит, госпожа Монпарно может засвидетельствовать, что вы провели ночь здесь?

— Конечно. Тем более, что во время отсутствия ее мужа я сплю с ней в одной комнате. Но почему вы меня об этом спрашиваете?

— Так! — ответил я уклончиво, — просто так, пустяки… Теперь, когда тяжесть подозрения спала с моей души, мне не хотелось посвящать ее в мои мрачные мысли.

Само собой разумеется, что мне ни на одну минуту не пришла в голову мысль, что Софи может быть виновницей смерти своего опекуна. Но я не мог забыть таинственных намеков Кристини, которые в данную минуту казались мне вполне объяснимыми, являясь естественным следствием желания во что бы то ни стало соблюсти интересы своего общества, даже если бы для этого необходимо было прибегнуть к клевете. Поэтому мне было особенно приятно сознавать, что Софи может доказать свое alibi. Само собой разумеется, что, будучи между шестью часами вечера и полуночью в обществе госпожи Орселли в казино, она не могла в то же самое время очутиться в окрестностях Месклы. Следовательно, она могла быть спокойна. Все подозрения Кристини были плодом его разгоряченной фантазии.

Оставался вопрос о самоубийстве. Но это выяснить — уж дальнейший ход дела.

— Почему вы меня об этом спрашивали? — тревожно переспросила Софи.

«Не лучше ли предупредить ее? — подумал я. — Зная, в чем дело, ей легче будет избежать расставленной страховым обществом западни».

— Послушайте, Софи, — серьезно произнес я. — То, что я вам сейчас раскрою, лишний раз докажет вам, как я вам доверяю и как глубоко мое чувство. Об одном прошу, не судите меня слишком строго.

— Вы отлично знаете, что бы вы ни сделали, я не могу относиться к вам строго, — улыбнулась она своей чарующей улыбкой.

Ободренный ею, я рассказал, как мне это ни было тяжело, все: свое увлечение сыском, свое ребячество, визит Кристини, как я разыграл из себя Падди Вельгона. Она выслушала мою исповедь вполне спокойно, и даже время от времени лукавая улыбка скользила по ее губам. Только когда я дошел до слов агента в ее адрес, ее лицо приняло серьезное выражение.

— Боже мой! — печально воскликнула она. — Как люди злы! Стоило только бедному крестному (она всегда называла так господина Монпарно) сделать для меня доброе дело, как все уже восстали против меня.

— Только не я! — нежно произнес я.

— Верите ли, я готова отказаться от этих несчастных денег.

— Зачем? — возразил я. — Если они по закону принадлежат вам, никто их у вас не отнимет. До сих пор все говорит за то, что господин Монпарно действительно убит.

— Что же из этого? Они сумеют доказать противное. Они найдут свидетелей, которые за деньги покажут что угодно.

— Хотел бы я посмотреть, как это будет, — воскликнул я. — Я-то ведь тоже кое-что понимаю!

Она устремила на меня задумчивый взгляд.

— Не думайте, что я так дорожу этими деньгами… Все равно я отдам половину всей суммы тете. Но благодаря тому, что у меня останется, мы могли бы сейчас же повенчаться.

Я покраснел почти так же, как и она. Она в первый раз так определенно говорила о нашей свадьбе.

— Дорогая Софи! — воскликнул я, покрывая поцелуями ее руки.

— Но что вы думаете теперь делать? — продолжала она. — Вы теперь связаны с агентством.

— Я пошлю его к черту! — воскликнул я. — Если понадобится, скажу, как было дело.

— И это будет глупо.

— Но вы же понимаете, Софи, что я не могу идти против вас.

— И не надо. При чем тут я? Вы докажете совершившийся факт, и только. Я гораздо больше доверяю вам, чем постороннему.

— Вы правы! — воодушевился я. — Действительно, лучше, чтобы розыски производил я.

Мое воображение мгновенно указало мне цель, к которой я должен был стремиться. Вместо того, чтобы подтасовывать факты для доказательства самоубийства, я постараюсь доказать, что господин Монпарно был действительно убит, и, может быть, даже найду убийцу.

— Жребий брошен! — с энтузиазмом воскликнул я. — Я Падди Вельгон.

— Что же касается денег, — успокоила меня Софи, — не тревожьтесь. Мы вернем их из моего приданого.

Итак, меня ожидало впереди все: и слава, и богатство, и любовь. Я чувствовал, как во мне пробуждалась все большая энергия.

— Завтра рано утром я буду в Мескле.

— Не скрывайте от меня ничего.

— Конечно.

Я еще раз прижал к губам ее нежную маленькую ручку и направился к двери.

— Постойте, постойте! — вспомнила Софи. — А ваша служба?

— Я сейчас же слетаю к своему инженеру и выхлопочу себе отпуск.

— Само собой разумеется, вы не скажете ему, в чем дело. Знаете, что лучше всего? Выдумайте ему, что вы должны ехать куда-нибудь совсем в другую сторону. Например, в Италию… В Геную хотя бы…

— Великолепно! — согласился я. — Меня туда вызвали к больному родственнику… А пока я должен бежать. Мой инженер сейчас как раз обедает, и я его застану дома. До свиданья, Софи, надейтесь на меня.

— До свиданья, Антонин. Если встретите кого-нибудь из знакомых, не забывайте сказать, что вы уезжаете в Геную. Это может пригодиться вам для доказательства своего alibi в случае, если настоящий Падди Вельгон узнает о вашей проделке.

Эта более чем неприятная перспектива не произвела на меня на этот раз никакого впечатления. Для Софи я готов был встретиться лицом к лицу с какой угодно опасностью.

Час спустя я уже выходил из квартиры своего начальника с официальным отпуском в кармане и поспешно направлялся на улицу Пуасоньер. Очутившись у себя в комнате, я торопливо сунул в дорожный швейцарский мешок, с которым я всегда совершал экскурсии по горам, немного белья и, собравшись с духом, вынул из ящика письменного стола деньги Кристини. Они были мне необходимы, так как мои средства были крайне скудны и даже всего моего жалованья скромного чиновника не хватило бы на первые шаги в предпринятой мной задаче.

Желая спрятать деньги, я хотел вынуть из кармана бумажник. Его там не оказалось, и я тут же вспомнил, что несколько дней назад, когда я был у Монпарно, Софи, шутя, вытащила его у меня из кармана и затем по рассеянности забыла отдать. В бумажнике, кроме бумаг, удостоверяющих мою личность, и визитных карточек, ничего не было, и потому я отнесся к его исчезновению довольно равнодушно. Но это обстоятельство навело меня на мысль о полнейшем отсутствии в моих руках какого бы то ни было доказательства моего нового социального положения. Не рискованно ли было пускаться в дорогу и начинать дело, не имея при себе ни одного документа на имя Падди Вельгона? После минутного размышления, я решил, что это поправимо, и, сняв с двери его визитную карточку, положил ее себе в карман. В случае надобности, она меня может выручить.

Таким образом, приняв все меры предосторожности, я покинул свою комнату, не преминув заявить хозяйке, что уезжаю на некоторое время в отпуск к заболевшему родственнику в Геную.

Было уже совсем темно. Я прошел несколько шагов пешком, свернул на Avenue de la Gare и, взяв извозчика, велел везти себя в одну из гостиниц, где храбро внес свое имя в книгу для приезжих: Падди Вельгон!

Глава III
Услужливый автомобилист

На следующее утро, еще не было пяти часов, как я уже входил на Южный вокзал. Первый поезд не останавливался в Мескле, и мне пришлось взять билет до Тине, откуда я должен был совершить довольно длинное путешествие пешком. Это меня нисколько не смутило, и, отойдя от кассы, я поспешил выйти на перрон.

Уезжающих, благодаря раннему часу, было немного. Около вагонов, в ожидании отхода поезда, стояла, разговаривая, группа кондукторов. Я подошел к ним.

Перекинутый через плечо мешок, высокие дорожные сапоги и толстая железная палка придавали мне вид туриста, благодаря чему я легко вмешался в разговор.

— Хорошими делами занимаются тут у вас на южных дорогах, — пошутил я. — Людей уж убивать начали!

— Это было как раз на моем дежурстве, — ответил один из кондукторов. — Я сопровождал поезд. Подумать только, что я разговаривал с этим несчастным минут за двадцать до того, как его убили!

— Это удивительное преступление, — сказал я. — Говорят, будто он сидел в вагоне совершенно один и убийца не имел никакой возможности пробраться к нему во время пути.

— Что тут говорить, все равно ничего не узнаете, — глубокомысленно произнес кондуктор. — Ясное дело: раз его убили, значит, кто-нибудь вошел. Но каким образом? Где? Во всяком случае, не до Малоссены, так как я сам был у него в вагоне и он еще угостил меня сигарой. В Малоссене тоже никто в вагон не входил. Говорят, кто-нибудь мог забраться с другого пути. Ерунда! Тут же был весь станционный персонал, на другой стороне платформы жена начальника станции, дети, народ. Кто-нибудь да заметил бы. А никто ничего не видел! Следовательно… — Он плюнул в сторону и вызывающе взглянул на собеседников.

— Вы правы, — подтвердили мы, — это что-то непонятное.

— Тем не менее его здорово потрепали! — заметил другой кондуктор.

— И ограбили, — добавил я. — Кстати, с ним, кажется, был чемодан?

— Как же сударь, большой красный чемодан. Это тоже забавная штука!

Присутствующие обменялись взглядом.

— Что такое? В чем дело? — поинтересовался я.

— Представьте себе, что вчера вечером сюда на вокзал явились за этим чемоданом дама и барышня в сопровождении полицейского.

— Это была вдова убитого, — объяснил я. — Она хотела узнать, целы ли в чемодане вещи.

— Совершенно верно, сударь. Так как у нее не было квитанции, а на чемодане не был проставлен адрес, то ее попросили описать, как выглядит чемодан. Когда она это сделала, его принесли и открыли.

— Значит, у нее был ключ?

— У подобных чемоданов почти всегда бывает по два ключа. Один из них был у дамы. К счастью, она его захватила. Итак, она открывает чемодан и что бы вы думали? Что там лежало?

— Что там лежало? — машинально повторил я.

— Камни, сударь! Весь чемодан был набит камнями и сухими листьями.

— Камнями? — воскликнул я, не веря своим ушам.

— А между тем, говорят, что обыкновенно владелец этого чемодана имел дело совсем с другими товарами и, уезжая в последний раз из дому, положил туда шелк, бархат и всякую тому подобную ерунду! И на крупную сумму! Посмотрели бы вы, что тут сделалось с нашей дамой. Она чуть с ума не сошла!

Я отлично представил себе состояние госпожи Монпарно и порадовался, что не присутствовал при этой сцене.

— Что же это все, однако, значит? — спросил я себя вслух.

— Очень просто. Весь товар стибрил тот же молодец и заменил его камнями.

— Очевидно! Но когда? Когда?

— Ну, уж это трудно сказать, — неопределенно махнул рукой кондуктор. — За одно могу ручаться, что не в вагоне.

— Как знать, может быть, совершив убийство, злоумышленник снова пробрался в вагон.

— Каким способом? Да и, наконец, не спорю, бывали случаи, что грабители раскрывали дорогой сундуки и выбрасывали за окно вещи, чтобы поднять их впоследствии. Но заполнять пустые места камнями! Этого еще не случалось. Откуда их набрать? Ведь их было много! Не набрал же их злоумышленник через окно во время движения поезда?

— Я думаю, — согласился я.

И здесь, как накануне, осматривая взорванный сундук, я сразу понял, что человек, совершивший это сложное таинственное преступление, обладал феноменальной, почти гениальной смелостью. Принимая во внимание мою неопытность, мне нелегко будет раскрыть его карты.

В эту минуту раздался свисток поезда. Я вскочил в купе второго класса.

— Боитесь первого класса? — добродушно крикнул мне кондуктор.

— Благодарю вас, не имею никакого желания быть убитым! — ответил я тем же тоном.

В шесть часов я был уже в Тине. Чтобы добраться до Месклы, откуда должны были начаться мои поиски, я должен был сделать около пяти километров пешком среди гор и ущелий, производивших в это раннее безлюдное утро какое-то особенно подавляющее, почти жуткое впечатление. Вокруг меня все было тихо, только издали доносилось журчанье небольшой горной речки и время от времени звонко ударяла о камень моя железная трость.

Не успел я пройти и одного километра, как сзади меня раздался шум приближающегося автомобиля и громкий звук гудка заставил меня прижаться к утесу, чтобы очистить дорогу.

Минуту спустя передо мной оказался небольшой двухместный автомобиль, весь покрытый пылью. В нем сидел закутанный в меха человек с огромными темными очками на глазах. Поравнявшись со мной, он уменьшил скорость машины, бросил на меня любопытный взгляд и остановил автомобиль.

— Куда вы идете? — крикнул он мне.

— В Месклу! — ответил я тотчас же, не сомневаясь, что незнакомец спрашивает меня с благонамеренной целью — помочь мне добраться до места назначения.

Мое предположение оправдалось. Автомобилист действительно указал мне место около себя.

— Не хотите ли, я вас подвезу?

Я, конечно, поспешил согласиться и выразить мою благодарность. Затем мало-помалу, не то из желания оказать ему любезность, не то подняться в его глазах, я рассказал ему о цели своей поездки.

Он выслушал рассказ о преступлении с большим интересом и подробно расспрашивал меня о личности убитого.

— Позвольте, позвольте! — воскликнул он, наконец, бросая на меня из-под очков любопытный взгляд. — Вы, что же, занимаетесь полицейскими делами?

— Я — сыщик! — ответил я, скромно опуская глаза.

— Неужели?

Он, видимо, был удивлен, и я понял, что мне необходимо представиться. К тому же это сразу возвысит меня в его глазах.

— Я — Падди Вельгон! — произнес я, слегка краснея.

Резким движением руки незнакомец откинул на лоб закрывавшие его глаза очки. Автомобиль, как вкопанный, остановился на месте, и я увидел устремленные на меня с каким-то странным выражением светлые голубые глаза, такие проницательные и холодные, что мне сразу стало как-то не по себе.

Я смутился и, машинально найдя в кармане визитную карточку Вельгона, протянул ее автомобилисту.

Он взял ее у меня из рук, поглядел и снова передал мне со словами, в которых я не мог уловить ни одной иронической ноты.

— Возьмите вашу карточку. Вероятно, у вас их с собой немного.

Я весь вспыхнул, вспомнив, что на четырех углах карточки остались следы от кнопок, несмотря на все мои старания загладить сделанные ими дырочки.

Между тем мой спутник снова опустил на глаза очки и дал ход машине.

— Я уехал совершенно неожиданно, — сказал я, чувствуя потребность окончательно рассеять подозрения незнакомца. — Меня просило заняться этим делом страховое общество.

— Вот как! — произнес автомобилист. Я ему объяснил положение вещей.

— Интересный случай! — любезно заметил он, рассеянно слушая мои объяснения. — Падди Вельгон! — повторил он. — Я очень много слышал о вас. Вы, вероятно, ирландец?

— Да, как же! — смущенно ответил я.

— И никакого акцента! Это поразительно!

— Требование профессии, — сухо ответил я, стараясь побороть свое смущение. — Мы не должны обращать на себя внимание.

Мой спутник, видимо, что-то тщательно искал в кармане. На лице его отразилось неудовольствие.

— Я, в свою очередь, хочу вам представиться, — сказал он. — Меня зовут Карло Дольчепиано.

— Вы итальянец? — спросил я по-итальянски, зная этот язык, как большинство живущих в Ницце, так же хорошо, как французский.

— Si, signor! — ответил он, смеясь.

Его иссиня-черные усы и ярко блестевшие белые зубы, несмотря на сильный пьемонтский акцент, который я сразу уловил, — как бы подтверждали его слова.

— Если вы ничего не имеете против, — продолжал он по-итальянски, — я буду вам сопутствовать в ваших розысках. Меня это очень интересует. Я совсем свободный человек, и если вы позволите…

— Пожалуйста! — ответил я, польщенный мыслью проявить свой талант на глазах постороннего наблюдателя.

В Мескле нет ни вокзала, ни деревни. Это нечто вроде полустанка между двумя утесами и двумя туннелями, производящее самое подавляющее впечатление. Подъезжая туда, мы еще издали, с моста, увидели прогуливавшихся взад и вперед по узкой платформе двух жандармов и станционного служителя. Подъехав ближе, мы узнали, что труп убитого находится в станционном здании, служащем в то же время и пассажирским залом и складом, и будет отправлен в Ниццу ближайшим поездом. Одиночество делает людей общительными, и нам без труда удалось узнать у жандармов подробности ужасного происшествия.

Труп был найден у противоположного конца туннеля около пяти часов утра. Чтобы не мешать проходу поездов, его отодвинули параллельно рельсам, что в значительной мере повредило следствию, принужденному ограничиваться показаниями обнаруживших труп рабочих. Вслед за этим из Тине была послана телеграмма. Все эти хлопоты заняли немало времени, и прибывшие из Ниццы судебные власти были на месте происшествия только около четырех часов вечера. Удостоверив при помощи находившихся на трупе бумаг личность убитого, представители правосудия направились для производства дознания в Виллар, постановив отправить тело в Ниццу для опознания его родными.

Что же касается преступника, то о нем до сих пор не было и речи, хотя убийство было вполне доказано.

— Следовательно, — решился я задать вопрос, — нет никакой возможности предполагать самоубийство?

Оба жандарма презрительно усмехнулись.

— Что вы, сударь, — ответил один из них. — Голова убитого была обложена камнями, чтобы она не могла сдвинуться с рельсов, когда будет проходить поезд. Если бы вы видели, во что она превратилась!

— Но в таком случае, значит, когда его клали на рельсы, он был уже мертв?

— Ну, еще бы! У него была прострелена голова. Тут же, среди всей этой каши была найдена и пуля.

Это было убедительно. Если бы страховому обществу были известны эти подробности, оно бы, наверно, не послало меня сюда.

Автомобилист тронул меня за руку.

— Отчего вы не попросите показать вам труп? — прошептал он мне на ухо.

Я видел, как у него блестели глаза. Очевидно, он был любителем сильных ощущений.

Тем не менее, ввиду того, что его совет совпадал с моими намерениями, я охотно его исполнил.

— Вы говорите, что труп там? — спросил я, указывая на дом.

— Да! — ответил служитель.

— Вы его, вероятно, скоро вынесете к поезду? Он угадал мое желание.

— Вы хотите посмотреть?

— Если возможно.

Он вопросительно взглянул на жандармов, в то время, как автомобилист незаметно сунул ему в руку монету.

— Все равно, — разом согласился служитель, — придется же выносить его оттуда. Ничего не значит немного приподнять простыню.

Жандармы утвердительно кивнули головой и отошли в сторону. Служитель открыл дверь, и мы увидели лежавшую на досках, покрытую белой простыней фигуру. Секунда — и простыня была сдернута. Один общий крик ужаса вырвался из наших уст. Нельзя было представить себе ничего ужаснее этой картины.

Вместо головы была какая-то высохшая черная масса, состоявшая из остатков костей, запекшейся крови и волос. Шея была также раздавлена почти по самые плечи, руки представляли собою два обуглившихся обрубка, ноги были отрезаны по щиколотку и бесследно исчезли. Вообще, все тело имело такой обгоревший вид, как будто его со всех сторон поджаривали на огне. Платье местами сохранилось в полной неприкосновенности, и я сразу узнал обычный костюм господина Монпарно.

— Нельзя допустить, чтобы этого несчастного привел в такой ужасный вид перерезавший его поезд! — воскликнул я.

— Конечно! — согласился Карло Дольчепиано.

— Ему должны были раньше размозжить голову и пробовали его сжечь.

Это предположение было тем более основательно, что между остатками платья убитого кое-где чернели угли.

— Прокурор сказал то же самое, — ответил один из жандармов.

— От него хотели отделаться, — глубокомысленно заметил автомобилист, — и, только убедившись, что это не так легко, преступник решил положить его на рельсы. Какой промежуток времени был между двумя поездами?

— Час! — ответил жандарм.

— Немного! И затем до утра не проходило ни одного поезда?

— Ни одного. Труп был обнаружен до прохода первого поезда.

— Заключение принадлежит вам, — обратился ко мне автомобилист. — Разбирайтесь-ка теперь во всем этом.

— Все это вполне ясно! — уверенно сказал я. — Время не играет никакой роли. Я констатирую самый факт желания уничтожить или, по крайней мере, обезобразить до неузнаваемости труп, что, как мы сами видим, не привело к желаемым результатам. С меня этого довольно.

— Чтобы сделать его неузнаваемым, не следовало оставлять при нем документов, — заметил итальянец.

— И костюма. Я предполагаю, что преступник изменил впоследствии свое решение, поняв, что рано или поздно исчезновение господина Монпарно все равно станет известным. Подобное преступление всегда раскрывается.

— В более или менее отдаленном времени. Для преступника могло быть важно выиграть время, — задумчиво произнес автомобилист.

— Это было бы трудно, — возразил я. — До совершения убийства был разграблен принадлежавший жертве чемодан и на другой день при помощи найденных при убитом ключей унесены из железного сундука все находившиеся там ценности. Этот двойной грабеж, совпадающий с исчезновением самого господина Монпарно, невольно обратил бы на себя внимание.

И я рассказал все, что мне было известно по поводу последних событий.

— Что меня поражает во всей этой истории, — добавил я в заключение, — это то, что наряду с поразительной предусмотрительностью, характеризующей преступника, как выдающегося организатора, встречается какая-то невероятная наивность. Как будто все преступление было задумано и исполнено двумя отдельными личностями: гением и идиотом. С одной стороны, поразительный по замыслу грабеж в поезде и взрыв сундука, с другой — неудачное обезображение трупа, признанного с первой же минуты, благодаря документам и костюму.

Мои собеседники вполне согласились с моими доводами.

Между тем для того, чтобы продолжать розыски, надо было подождать прихода поезда. Я в последний раз взглянул на останки несчастного господина Монпарно.

— А где же ноги? — пришло мне вдруг в голову. — Неужели от них не осталось никакого следа, даже сапог?

— Они, вероятно, были отрезаны, а не раздавлены, — небрежно заметил Дольчепиано.

— Об этом никто не подумал, — ответил жандарм. — Может быть, они и лежат где-нибудь в туннеле.

Я бросил многозначительный взгляд на автомобилиста, который, видимо, его понял, так как улыбка скользнула по его губам.

— Может быть! — с деланным равнодушием ответил я. Между тем поезд подходил к станции. Жандармы внесли труп в прицепленный в конце поезда товарный вагон и вошли туда сами. Когда поезд отошел от станции, я обернулся к своему спутнику.

— Мы конечно, отправимся в туннель? — улыбнулся он.

— Конечно! — ответил я, выходя со станции.

Он последовал за мной, осторожно ведя рядом свой автомобиль. Дорога была совершенно безлюдна. Я спросил у станционного служителя, как пройти к месту преступления, и нашел его без труда. Мой спутник вынул из кармана электрический фонарь и стал любезно освещать мне дорогу.

Отдаленность местности не давала возможности любопытным наводнить место загадочного преступления, благодаря чему его посетили только судебные власти, да и те, как мне объяснили, шли только по рельсам, не отходя к откосу, на котором лежал сдвинутый с рельсов труп. Поэтому сердце мое усиленно забилось, когда я заметил глубоко врезавшиеся в гравий следы чьих-то шагов.

— Убийца! — прошептал я, указывая на них итальянцу. — Он нес труп.

Действительно следы шли вплоть до места, где был найден господин Монпарно, и затем продолжались в противоположную сторону к выходу из туннеля, сохраняя уже более легкий отпечаток. Очевидно, убийца уже отделался от своей ноши и шел более легкой походкой.

Я нагнулся, чтобы ближе рассмотреть следы; Дольчепиано любезно навел на это место фонарь.

— На злоумышленнике были надеты сапоги с тонкой подошвой, — заметил я. — Следовательно, это не был простой крестьянин.

— Вы думаете? — чуть-чуть насмешливо произнес итальянец.

Задетый за живое, я крепко прижал к мягкому гравию свою, обутую в большой грубый сапог, ногу и указал своему спутнику на получившийся от нее отпечаток.

— Видите? Что общего? А теперь попробуйте вы, — добавил я, заметив легкие комнатные сапоги автомобилиста.

— Если это вам доставит удовольствие, — усмехнулся тот, пожимая плечами.

След его сапога получился совершенно тождественным со следом, приписываемым мной убийце.

— Ага! — торжествующе воскликнул я. — Сравните! Разве можно смешать? У незнакомца были сапоги, подобные вашим.

— Что же это доказывает? — спокойно возразил Дольчепиано. — А у вас простые, грубые сапоги. В горах по одному этому трудно судить о социальном положении человека.

— Но у него были сапоги на тонкой подошве, которых не надевают для прогулки по горам.

— Положим! — согласился итальянец. — Но…

Наши взоры одновременно устремились на какие-то два предмета, темневшие в нескольких шагах от нас около стены туннеля.

— О! — воскликнул я, подбегая к ним.

— О! — как эхо, повторил итальянец.

Перед нами лежала пара огромных, грубых, подбитых гвоздями сапог.

— Они не могут принадлежать жертве, — разочарованно сказал я, снова бросая их на землю.

Мой спутник поднял их и стал разглядывать.

— Впрочем, может быть… — снова заговорил я, — может быть, убийца обменялся обувью с своей жертвой… Но где же в таком случае ноги? Опять что-то непонятное! Во всяком случае, можно предположить, что эти сапоги принадлежат убийце.

— В силу чего, я беру их с собой! — спокойно заявил автомобилист. — Думаю, что вы не захотите отдать в руки властям такое ценное доказательство.

— Конечно, нет! — машинально ответил я, занятый своими мыслями.

— Кроме того, можно еще предположить, что в настоящую минуту убийца разгуливает в сапогах своей жертвы.

— Если он их уже не снял, — добавил Дольчепиано.

— Ну, — произнес я, окидывая вокруг себя взглядом, — теперь, я думаю, нам здесь больше нечего делать. Мы собрали довольно ценные сведения, теперь остается только в них разобраться. Пока сделаем вывод: господин Монпарно был убит в вагоне выстрелом из револьвера, и тело его было сброшено с поезда в туннель. Соскочил ли убийца вслед за ним или вернулся после остановки поезда, во всяком случае, он пытался сжечь труп убитого им человека и, потерпев неудачу, уложил его на рельсы. Хорошенько осмотрев окрестности, мы, вероятно, найдем следы разведенного им огня. Но, по-моему, нам теперь главным образом следует заняться вопросом о краже содержимого красного чемодана. Где она могла произойти? Мне известно, что господин Монпарно сел на поезд в Вилларе. Туда мы и должны отправиться.

— Поедем! — согласился внимательно слушавший меня итальянец.

Мы вернулись на дорогу и, сев в ожидавший нас автомобиль, двинулись в путь. Всю дорогу от Месклы до Виллара я не переставал громко развивать свои предположения.

— Несмотря на существование несомненной связи между кражей товара, убийством и взрывом сундука, — говорил я, — возможно, что все это совершено не одним и тем же человеком. Возможно, что убийца имел соучастника.

Дольчепиано внимательно слушал мои слова.

— Все это весьма далеко от самоубийства, подозреваемого вашим страховым обществом, — сказал он наконец.

— Их подозрения только смешны, — возразил я. — Удивительно, на что иногда толкает людей страсть к деньгам.

И я откровенно рассказал ему подозрения Кристини относительно Софи Перанди. Я говорил, говорил без конца обо всем, что только не касалось моей собственной личности, нисколько не заботясь о том, насколько полезна может быть такая откровенность с человеком, которого я видел в первый раз. К тому же вид моего спутника внушал мне полное доверие, и я даже обрадовался, услыхав от него, по приезде в Виллар, что он намеревается остановиться там вместе со мной.

— Где мы остановимся? — спросил он.

— В какой-нибудь гостинице, — ответил я. — Там мы будем у самого источника не только утоления голода, который уже дает себя знать, но и сведений.

— Отлично! — согласился Дольчепиано, замедляя ход автомобиля.

Несколько минут спустя мы остановились около станции, напротив которой пестрела желаемая вывеска. Автомобиль был отведен в сторону, и, выйдя из него, мы вошли в гостиницу.

— Пива, хозяин! — крикнул я, усаживаясь за стол. — Дайте также хлеба и, если у вас есть, два куска ветчины.

Приказание было исполнено сейчас же, и вместе с ветчиной и пивом у нашего столика появился сам хозяин.

Глава IV
По следам красного чемодана

Так как проезжие в этих местностях бывают редко, то всякое появление их тотчас же вызывает любопытство местных жителей. Хозяин гостиницы не избегнул общего правила и сразу забросал нас вопросами.

— Вы, вероятно, совершаете прогулку по горам! Сегодня такой хороший день.

— Здесь, вероятно, всегда много экскурсантов? — в свою очередь спросил я.

— Теперь еще не сезон. Летом, да… Но теперь еще все сидят в Ницце. Вы тоже, вероятно, оттуда?

— Да, — ответил я. — Я живу в Ницце. Мы захотели проехать в Месклу посмотреть…

— Место преступления в туннеле, — перебил меня хозяин. — Ну что? У вас в Ницце тоже говорят от этом? — Ну, еще бы!

Хозяин сделал сочувственное лицо.

— Бедняга господин Монпарно! — вздохнул он.

— Вы его знали? — поспешно спросил я.

— Я ли его не знал. Он всегда заезжал ко мне в гостиницу. Еще не далее как в понедельник он сидел вот тут.

Хозяин пододвинул себе стул и, не спрашивая разрешения, сел около нас.

— Просто даже не верится! Он был всегда такой веселый, остроумный! Еще в понедельник он нас так смешил… И вдруг, извольте-ка!

— Вы никого не подозреваете? — спросил я.

— На это ответить затруднятся даже, я думаю, сами судьи. Я лично думаю, что кто-нибудь спрятался в вагоне под диваном. Во всяком случае, здесь сесть в поезд убийца не мог. Он вошел или в Пюже, или еще дальше, вернее, в Пюже, так как там было известно, когда поедет господин Монпарно и с каким поездом. Он сообщил об этом заранее.

Этими сведениями нельзя было пренебрегать. Я решился наконец задать интересующий меня вопрос.

— Он приезжал сюда по делам. Вероятно, при нем были образцы материй?

— Обыкновенно, да. Он распаковывал их здесь и развозил по своим клиентам. Но на этот раз он выходил из себя: его чемодан запоздал и он должен был уехать, ничего не сделав.

— Каким же это образом? — спросил я, чувствуя, что приближается самый интересный момент.

— А вот видите ли. Он приехал к нам в воскресенье с вечерним поездом только с маленьким ручным чемоданом. Большой же чемодан, красный, который мы так хорошо знали, остался в Сен-Пьере, так как за господином Монпарно не выехал его постоянный извозчик и он должен был идти до Пюже пешком. Чемодан ему обещали доставить наутро, но так и не привезли.

— Та-та-та! — пробормотал я, стараясь скрыть интерес, пробужденный во мне этим рассказом. — Но, вероятно, все-таки в конце концов доставили, так как он оказался при нем?

— Не говорите? — продолжал хозяин. — Все утро он то и дело выходил на дорогу посмотреть, не везут ли его чемодан. Ничего подобного! Наконец в полдень, как только он сел с нами за стол, слышим, мчится какой-то экипаж и почти сейчас же врывается какой-то мальчишка и кричит:

— Господин Монпарно! Господин Монпарно! Сейчас проехал Саргасс с вашим чемоданом по направлению к Малоссене!..

— И что же господин Монпарно? — не удержался я от вопроса.

— Он рассердился и велел бежать вдогонку. Но куда тут! Чемодана не было и следа. Тогда что же делать? Стали кончать обедать. Потом господин Монпарно взял велосипед моего сына и поехал вслед за Саргассом.

— И догнал его?

— Не без труда. Этот идиот уехал еще дальше Малоссены. Как бы то ни было, они оба вместе вернулись на станцию как раз вовремя, чтобы сесть на шестичасовой поезд.

— С чемоданом, — добавил я.

— С чемоданом, которого он так и не успел открыть.

— Что же такое вдруг случилось с его извозчиком?

— Неизвестно. Это вообще малосимпатичный, хитрый человек. Он уверяет, что плохо понял. Я же думаю, что он сделал это нарочно, чтобы досадить господину Монпарно.

— Вероятно, вы правы, — сказал я, бросая многозначительный взгляд на итальянца.

Мне начинало казаться, что я напал на настоящий след. Мне сразу показался подозрителен этот извозчик. Что означала эта прогулка чемодана? Объяснение просилось само собой. Чемодан пробыл всю ночь у извозчика, и наутро ему был полный расчет доставить его перед самым отходом поезда, чтобы помешать господину Монпарно раскрыть его и убедиться в краже. Весьма возможно, что он, кроме того, не боялся раскрытия воровства и в Ницце, так как знал, что Монпарно не доедет туда живым. Но в таком случае, где он спрятал содержимое чемодана? У себя дома? Где-нибудь по дороге? Этот человек, видимо, был слишком хитер для того, чтобы не оградить себя на случай обыска. Мне очень хотелось бы знать, что думает по этому поводу мой спутник.

Но он слушал с совершенно безразличным видом и, надо полагать, ожидал, чтобы я первый, как специалист, высказал свое мнение.

Я решил воспользоваться словоохотливостью хозяина и расспросить его по поводу этого Саргасса.

— Как, вы сказали, фамилия этого извозчика? — спросил я.

— Саргасс.

— Да, да, Саргасс. Кроме него нет других извозчиков в Пюже?

— Сколько угодно.

— Почему же именно его выбрал господин Монпарно?

— Привычка. Взял его как-то раз, да так и стал потом с ним ездить. Конечно, в тех случаях, когда ездил в Сен-Пьер и Ла-Рошетт. В другую сторону его возил другой извозчик. Но так как в воскресенье он был в Сен-Пьере, то и должен был ехать с Саргассом.

— Саргасс живет в Сен-Пьере?

— Нет, он оттуда родом, но живет в Пюже. В Сен-Пьере живет его замужняя дочь.

— Как бы то ни было, порядочный человек никогда не поступит таким образом со своим всегдашним клиентом, — сказал я, желая вызвать своего собеседника на откровенность.

— Да никто и не назовет Саргасса порядочным человеком! — сказал хозяин.

— Его не любят?

— Мало того. Никто с ним не водит даже знакомства. Так, по крайней мере, я слышал. С ним самим я никогда не разговаривал. От него не выудишь ни слова. Случается, что он иногда заходит сюда по необходимости. Так ни здравствуй, ни прощай! Форменный боров. Достаточно взглянуть на него, чтобы понять, что это за человек.

— Сколько ему лет? — спросил я.

— Лет шестьдесят.

— Такой старый? — удивился я.

— Он и молодого за пояс заткнет. Настоящий колосс. Кого угодно уложит на месте одним ударом кулака.

— Ну, это только так говорится, — усмехнулся я. — Не станет же он ни с того ни с сего убивать ближнего.

— От Саргасса всего можно ожидать, вы его не знаете.

— Неужели? — недоверчиво произнес я.

— Конечно. Это зверь. Единственное его удовольствие — деньги. За деньги он пойдет на что угодно.

— Значит, — заметил я шутливым тоном, — за десять тысяч франков…

— За десять тысяч франков! — воскликнул хозяин гостиницы, ударяя по столу кулаком. — Да за такую сумму он продаст собственную дочь и отправит на тот свет родного отца.

— К счастью, последний, наверно, уже умер, — рассмеялся я.

— Уж, действительно, к счастью, — в свою очередь громко расхохотался мой собеседник.

— Значит, — серьезно произнес я, — вы бы не доверили Саргассу десяти тысяч франков?

— Даже не показал бы, если бы они у меня были. Не надо искушать дьявола. Он бы не задумался прикончить меня, чтобы прикарманить эти деньги.

— Однако и репутация у него, — улыбнулся я, очень довольный полученными сведениями.

— Спросите кого угодно, услышите то же самое.

Но с меня было пока довольно и этого. Сомнений не было. Так или иначе Саргасс замешан в преступлении.

Но если Саргасс убийца, значит, он был в поезде. Возможно ли это? Об этом надо было узнать.

— На вокзал господина Монпарно отвозил тоже Саргасс? — спросил я.

— Как же! я сам видел, как они подъехали, — ответил хозяин. — Даже помог снять чемодан. Он был очень тяжелый.

— Сто кило. Его взвешивали, — добавил я.

— Мы здесь все знаем этот чемодан. С ним всегда приходится возиться, чтобы поднять в багажный вагон.

— Ну, я думаю, Саргасс его несколько облегчил.

— Вероятно. Я его только снял с козел, а затем вернулся к себе в гостиницу.

— А Саргасс сейчас же поехал обратно в Пюже-Тенье? — быстро спросил я.

— Вероятно.

— Вы видели, как он уехал?

— Нет, я был в это время занят, но думаю, что он уехал, так как несколько минут спустя его уже у вокзала не было.

Я секунду колебался.

— Мне хотелось бы в этом убедиться, — решился я, наконец, сказать.

— Убедиться? То есть как?

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Послушайте, — сказал я. — Вы производите на меня впечатление порядочного человека, на которого можно положиться. Мы не простые туристы, мы полицейские агенты.

Дольчепиано сделал отрицательный жест рукой. Но я не обратил на него внимания.

— По крайней мере я, так как с этим господином я встретился случайно. Что же касается меня, то я ищу убийцу господина Монпарно.

Хозяин бросил на меня растерянный взгляд.

— Кто бы мог думать! Кто бы мог думать! — повторял он, не спуская с меня глаз.

— Я имею некоторые основания думать, что Саргасс так или иначе причастен к преступлению, и мне хотелось бы знать, не вошел ли он в вагон вслед за господином Монпарно. Может быть, он спрятался. Вы сами высказали это предположение.

— Я не могу утверждать, так как меня там не было. Но если желаете, я справлюсь на вокзале.

— Хорошо, но никому ни слова о том, что я вам сказал.

— Будьте покойны, — произнес хозяин, вставая с места. Он вышел. Я видел в окно, как он перешел улицу и вошел в вокзал.

— Ну, что вы скажете? — обернулся я к итальянцу.

— А вы?!

— Мне кажется, что мы почти у цели.

— Может быть… Вы думаете, что это извозчик? — спросил Дольчепиано.

— По-видимому, да… Подождем еще. Посмотрим, какие сведения принесет нам хозяин гостиницы. Если кто-нибудь видел, как он отъехал от вокзала, значит, я ошибся.

— Как знать! — пробормотал итальянец. — Во всяком случае, здесь дело нечисто.

— Да, — согласился я, — чемодан! Но этого еще не достаточно.

— Как знать! — повторил Дольчепиано.

— Как же он мог тогда очутиться в поезде? Хотя, конечно, мы должны быть готовы ко всему, раз мы не знаем, каким образом преступник пробрался в вагон.

В комнату вошел хозяин гостиницы.

— Он уехал, — еще издали закричал он. — Как я и думал. Как только тронулся поезд, даже немного раньше.

— В Пюже-Тенье? — настаивал я.

— Да, в ту сторону.

Я ощутил легкое разочарование. Мои предположения рушились.

— Да, но ничто не доказывает, что он доехал до Пюже, — заметил я скептическим тоном. — Он мог вернуться назад, проехать другой дорогой.

Хозяин покачал головой.

— Здесь только одна дорога. Его бы видели. Пройти же напрямик пешком нет смысла, не успеть на поезд.

— Поезд мог опоздать, где-нибудь задержаться, например, в Малоссене, — настаивал я.

Хозяин снова покачал головой.

— Черт возьми! — воскликнул он вдруг громовым голосом. — А велосипед моего сына, который у меня взял Саргасс. Я о нем и позабыл. Я за ним должен был прислать в Пюже на другое утро.

— Видите! — воскликнул я, вне себя от радости.

— Да, но чтобы им воспользоваться, надо было заранее знать… А я не думаю, чтобы Саргасс…

— Все может быть! — произнес я, увлеченный своими догадками. — Поезда на этих станциях идут медленно. От Виллара до Малоссены три километра. По расписанию поезд проходит это расстояние в шесть минут, а на самом деле иногда в десять, даже в двенадцать. Прибавьте к этому четыре или пять минут остановки на станции, и вы согласитесь сами, что за это время такой богатырь, как Саргасс, мог поспеть сколько угодно.

— Трудно сказать! — нерешительно произнес хозяин. — Я бы на вашем месте съездил в Пюже. Там вам скажут, вернулся ли Саргасс в понедельник вечером и в котором часу.

— Правильно! — воскликнул я, внезапно отрезвляясь и стыдясь своего увлечения одними гипотезами. — Проверим и тогда уже будем делать заключения.

Тарелка от ветчины и бутылка пива были уже пусты. Я взглянул на своего спутника.

— Поедем?

— Как хотите! — ответил Дольчепиано, расплачиваясь с хозяином. — Оставьте, оставьте, — удержал он меня за руку. — Раз я разделяю ваши хлопоты, я должен делить и ваши расходы.

Он поднялся с места.

— Советую вам оставить ваш адрес хозяину. Может быть, он найдет нужным сообщить вам какие-либо сведения.

— Буду рад служить, — любезно согласился тот. — Остановитесь лучше всего в гостинице Ложье, если я что-нибудь узнаю, я сейчас же вам сообщу.

Дольчепиано вынул из кармана записную книжку, вырвал из нее листок и протянул вместе с карандашом мне.

— Напишите ему вашу фамилию. Мне пришлось покориться.

— Падди Вельгон! — с трудом разобрал хозяин. — Это, кажется, иностранное имя?

— Что из этого? — небрежно заметил я. — Шерлок Холмс тоже был иностранец.

И я повернулся спиной к хозяину, совершенно не понявшему, что я хотел выразить своей последней фразой. Мне это было безразлично, так как она была сказана, главным образом, для моего спутника.

Снова заняв места в автомобиле, мы медленно двинулись вперед, согреваемые яркими лучами солнца, и около десяти часов утра уже сидели на террасе одного из самых людных кафе Пюже-Тенье. Конечно, я сейчас же осведомился о Саргассе.

— Саргасс? Извозчик?

— Да, я хотел бы его видеть.

— Его тут нет! Он в Сен-Пьере, у его дочери умер муж.

— Когда же он вернется? — с раздражением в голосе спросил я.

— Едва ли он вернется, — вмешался в разговор один из присутствующих. — Он говорил, что хочет закончить свое дело и поселиться в Сен-Пьере вместе с дочерью.

Эти слова вызвали всеобщий интерес. Многие привстали с мест и начали обмениваться мнениями, которые я старался намотать себе на ус.

— Саргасс не будет больше извозчиком?

— Нет, кончает дело. Верно, здорово нажился.

— Откуда? Такая скряга, ему всегда мало!

— Говорит, получил наследство.

— Наследство? От кого?

— Может быть, от дочери.

— Как же! оставил ему что-нибудь Титэн; у самого не было гроша.

— Бернади сам видел, как Саргасс считал деньги, и сколько их еще было! Никто не хотел верить!

— Ерунда!

— Если он говорит, что это ему оставил Титэн, он врет. Титэн не мог сшить жене порядочного платья. Она всегда ходила обтрепанная.

— Тем не менее это факт. Он не будет больше заниматься извозом, так как, говорит, может теперь жить в свое удовольствие.

— Он это говорит, он? И вы верите ему? — закричал один из присутствующих. — Чтобы он перестал заниматься извозом! Такой скряга! Полноте! Даже в день похорон своего зятя и то, вместо того, чтобы остаться с дочерью и родными, он отвозил какой-то чемодан в Виллар.

Я толкнул локтем Дольчепиано; он ответил мне тем же. Мы поняли друг друга.

Эти неизвестно откуда взявшиеся деньги, это наследство, в получение которого никто не хотел верить, существовали на самом деле, и нам было известно их происхождение.

Господин Монпарно имел при себе в день своей смерти десять тысяч франков, которые бесследно исчезли.

Новая и очень важная улика против Саргасса. Более чем когда-либо необходимо было выяснить, где находился Саргасс в момент совершения преступления. Надо было открыто приступить к делу.

— Скажите, господа, — обратился я к группе разговаривавших, — чтобы попасть в Сен-Пьер необходимо проехать здесь?

— Да, но только не через площадь, а налево, через мост; дорога проходит по ту сторону реки, — объяснил мне один из мужчин.

Следовательно, Саргасса могли и не видеть. Тем не менее я снова задал вопрос:

— Вы только что говорили, что Саргасс отвозил в Виллар чемодан. Вы не помните, это было в понедельник?

Незнакомец на минуту задумался и посчитал по пальцам.

— Да, потому что похороны Титэна были в понедельник.

— Вы не можете мне сказать, вернулся ли Саргасс в этот же вечер в Сен-Пьер?

— Нет, не возвращался, — ответил мой собеседник. Я вздрогнул.

— Вы в этом уверены?

— Уверен, так как он ночевал здесь и сидел в кафе до одиннадцати часов вечера. Он выехал из Виллара слишком поздно и был здесь только в восемь часов.

Охватившее меня разочарование не знало границ. Alibi Саргасса было установлено. Если он уехал из Виллара в шесть часов вечера и пробыл в Пюже-Тенье от восьми до одиннадцати, он ни в коем случае не мог быть убийцей господина Монпарно.

— Он уехал отсюда только на другой день в четыре часа утра, — продолжал незнакомец, — и повез с собой учителя из Антрево.

Я был окончательно подавлен. Вся моя комбинация рухнула.

— Благодарю вас, — произнес я упавшим голосом, отходя к Дольчепиано.

Тот саркастически улыбался.

— Не забудьте историю с чемоданом, — сказал он.

— Что ж из этого?

— А кстати и деньги…

— Что это доказывает? — недовольно проворчал я. — Раз мы знаем, что Саргасс был здесь. Или вы думаете, что меня так интересует кража содержимого чемодана, когда речь идет об убийстве.

— А вы думаете, что между тем и другим нет ничего общего? — произнес, покручивая усы, Дольчепиано.

Его упрямство наконец вывело меня из себя.

— Но ведь мы же отлично знаем, что в момент совершения преступления он был здесь.

— Значит, вы намерены временно оставить Саргасса в покое?

— Само собой разумеется! — сухо ответил я.

И, не желая продолжать разговор, я постучал по столу и велел принести себе абсент.

Дольчепиано, в свою очередь, также приказал подать себе хинной настойки, и мы занялись едой, время от времени бросая взгляд на улицу.

Однако, несмотря на все мое старание избегать взгляда моего спутника, его насмешливый голос то и дело звучал в моих ушах.

— А история с чемоданом?.. А деньги?..

С каждой минутой мое раздражение принимало все большие размеры. Я чувствовал, что итальянец прав, что чемодан и деньги играют во всем этом деле далеко не маловажную роль, но неумение ими воспользоваться заставляло меня относиться к этим уликам скептически.

Между тем пробило двенадцать часов.

— Пойдемте завтракать, — сказал я, подымаясь с места. За завтраком мы почти все время молчали. На губах моего спутника то и дело скользила безмерно раздражавшая меня улыбка. Если бы не его сдержанность, я не удержался бы, чтобы не сказать ему дерзость. Но он делал вид, что не замечает моего настроения, и был по-прежнему любезен.

Окончив завтракать, мы снова вышли на воздух и сели за один из столиков, недалеко от группы моих прежних собеседников, занятых теперь игрой в манилью.

Они громко спорили между собой и, казалось, не обращали на нас никакого внимания, как вдруг один из них обернулся к нам и указал на съезжавший с моста экипаж.

— Смотрите, вот ваш Саргасс. Я впился в него глазами.

Экипаж подъехал к самой реке и остановился. Седовласый колосс соскочил на землю, привязал к дереву лошадь, прошел мимо нас и вошел в кафе.

Я успел его разглядеть. Таким я и рисовал его себе по рассказам хозяина гостиницы в Вилларе. Прямой, как дуб, широкоплечий, с могучими мускулами и огромными руками, он производил впечатление настоящего преступника, столько чисто животной жестокости и зверства было в его низком, изборожденном морщинами лбе, бегающих глазах и сильно развитой, широкой челюсти.

Едва он успел скрыться в кафе, я как-то инстинктивно поднялся с места.

— Надо с ним поговорить, — прошептал я Дольчепиано. Итальянец попробовал меня удержать.

— Напрасно. Вы пробудите в нем подозрение.

— Тем лучше! — возразил я. — Это поможет вырвать у него признание.

И я вошел в кафе. Дольчепиано остался у двери, но я заметил, что он не спускает с меня глаз. Я подошел к столу, за которым уже сидел Саргасс.

— Господин Саргасс? — спросил я.

— Это я! — грубо ответил он.

— Не можете ли вы отвезти меня…

— Я больше этим не занимаюсь!.. — сразу оборвал он меня, опрокидывая себе в рот стакан пива.

— Между тем, — начал я, наблюдая, какое действие произведут на него мои слова, — не далее как в понедельник вы отвозили в Виллар… и даже еще дальше… чемодан господина Монпарно…

Глаза его засверкали. Он инстинктивно поднялся с места и перегнулся через стол, почти касаясь меня.

— Что же дальше? — угрожающе произнес он.

Я сделал шаг назад, но не смутился, так как ожидал встретить с его стороны отпор.

— Вам известно, что чемодан оказался наполненным камнями?

— И вы думаете, что положил их туда я и взял себе товар? — зарычал он вдруг, со всей силы ударяя кулаком по столу.

Я понял, что его надо успокоить.

— Я этого не говорю. Но товар все-таки будут разыскивать. Многие этим интересуются.

— Кто? — зарычал он еще громче прежнего. — Может быть, по-вашему, я и убил господина Монпарно? Думайте, что хотите, мне все равно. Все знают, что я в это время сидел здесь, вот на этом самом месте.

Я это тоже знал, но если это было так, зачем же такое волнение, такой гнев? Человек со спокойной совестью обыкновенно держит себя иначе.

— Что же касается товара, — продолжал он, — то пусть произведут у меня обыск… Я не боюсь… Вот ключ!

Он бросил его на стол.

— Пусть-ка что-нибудь найдут!

Он оттолкнул от себя стол и подошел ко мне вплотную с таким угрожающим видом, что я еле удержался, чтобы не убежать.

— И передайте тем, кто мной интересуется, чтобы они оставили меня в покое, а не то… не то…

Он на минуту смолк и, едва переводя дыхание от бешенства, огляделся вокруг себя. Голос ему не повиновался. Вдруг он увидел стоявшую на столе бутылку с пивом, схватил ее и со всей силы бросил к моим ногам.

— Видите? — воскликнул он наконец и, с налившимися кровью глазами и вздувшимися жилами на лбу, резко повернулся ко мне спиной и вышел из кафе.

Я подождал, когда он уйдет, и подошел к Дольчепиано.

— Ну что? — встретил меня тот с улыбкой.

— Это он! — незаметно указал я глазами на отъезжавшего Саргасса.

— А как же alibi?

— Не знаю! — махнул я рукой. — Надо подумать… Все это очень странно!

Мы оба замолчали. Время шло. Солнце клонилось к западу.

— Что же вы все-таки думаете предпринять? — вывел меня из задумчивости Дольчепиано.

Я уже обдумал.

— Вернуться в Виллар, — ответил я, — и подождать завтрашних газет. Может быть, судебные власти уже успели открыть какие-нибудь новые данные. Возможно, что мне придется снова повидаться с Саргассом. Если удастся найти у него содержимое чемодана, он у нас в руках.

— Вы правы! — каким-то странным тоном произнес итальянец, — прежде всего надо найти пропажу.

— Покончим сначала с Вилларом, — заметил я. — Я хочу сам побывать на вокзале.

— Сегодня уже поздно, — взглянул он на часы. — Переночуем здесь, а завтра утром поедем.

Я принял это предложение и воспользовался свободным вечером, чтобы написать Софи Перанди и вместе с отчетом сегодняшнего дня лишний раз повторить ей, как я ее люблю.

Глава V
Билет второго класса

Рано утром Дольчепиано постучал в дверь моей комнаты.

— Вставайте, мистер Падди Вельгон! Пора вставать! Этот стук и, главное, произнесенное имя сразу заставили меня вскочить на ноги. Я как раз видел ужасный сон, будто меня обвиняли в самозванстве, и я уверял плачущим голосом:

— Я сделал это без дурного намерения, уверяю вас, господин следователь!

В эту минуту я проснулся и к большой своей радости увидел, что вместо следователя передо мной была подушка, которую я судорожно сжимал в своих руках.

Между тем итальянец все барабанил в дверь.

— Вы еще спите, мистер Вельгон? Я вас жду.

— Сейчас! Сейчас! — закричал я. — Велите подать кофе, я буду готов через пять минут.

Я соскочил с постели и стал поспешно одеваться. Несмотря на пословицу: «утро вечера мудренее», я и сегодня, как вчера, чувствовал себя совершенно сбитым с толку. Тем не менее я остановился на двух решениях. Во-первых, я буду продолжать начатые розыски, которые, видимо, влекут за собой благоприятный для Софи исход. Во-вторых, я напишу Кристини, что ввиду доказательств, явно свидетельствующих о наличности убийства, я отказываюсь от чести быть полезным обществу, возвращая все данные им мне на расходы деньги, за исключением потраченных мною на поездку двухсот франков. Таким образом, моя совесть будет спокойна.

Обрадованный этим решением, я вошел в кафе, где меня ждал Дольчепиано.

— Что же, едем в Виллар? — спросил он.

— Непременно! — ответил я, наливая себе кофе.

— В таком случае я предложу вам оставить автомобиль здесь и поехать с пятичасовым поездом. На поезде 10 ч. 20 м мы уже вернемся назад. Таким образом, у вас будет достаточно времени допросить, кого хотите, не говоря уже о том, что в дороге всегда можно получить какие-нибудь полезные сведения.

Это было правильно, и я согласился.

— Я только напишу письмо, — сказал я.

Спросив чернила, я написал письмо и, вынул из кармана деньги, положил их в конверт.

Дольчепиано бесцеремонно прочел все, что я писал.

— Как! — воскликнул он, даже не стараясь замаскировать свое любопытство. — Вы уже сдаетесь?

— Ничуть! — сухо ответил я. — Я только сознаю, что, ввиду доказанности убийства, не могу быть полезен обществу и поэтому возвращаю деньги, за исключением суммы, которая никому не может показаться преувеличенной.

— Вы слишком щепетильны. Оставьте все деньги себе.

— Ни за что, — воскликнул я. — Я хочу быть свободным, чтобы ничто не мешало мне заняться этим делом.

— Из любви к искусству? — усмехнулся Дольчепиано. «И к Софи!» — подумал я про себя, надписывая на конверте адрес Кристини.

— Пейте спокойно кофе, — сказал Дольчепиано, почти вырывая у меня из рук конверт. — Я отнесу письмо, у меня тоже есть заказное.

— Но почта еще закрыта, — возразил я.

— Ничуть, сейчас пройдет почтовый поезд. Не бойтесь: наши письма примут, я умею это устраивать.

Он поднялся с места и, вынув из кармана еще одно письмо, смеясь вышел из кафе.

Я остался один. В глубине души меня далеко не радовала его любезность. Я не люблю полагаться на людей, а восемьсот франков могут соблазнить даже автомобилиста. Поэтому я поспешил поскорее кончить завтрак, чтобы застать еще Дольчепиано на почте. Но, увы, как я ни торопился, мы встретились уже на полдороге.

— Вот вам расписка! — сказал он, протягивая мне бумагу.

Действительно, это была расписка, на которой стояли имена Падди Вельгона и Кристини, но сумма денег не была проставлена. Я тут же обратил на это внимание своего спутника.

— Пустяки! — спокойно ответил он. — Вы же написали ее в письме. Следовательно, если деньги почему-либо не дойдут по назначению, Кристини вам напишет.

Что я мог на это ответить. Настаивать значило дать понять, что я ему не доверяю. Пришлось волей-неволей покориться.

Итальянец взял меня под руку и увлек к вокзалу.

— Скорее! а то опоздаем на поезд.

Поезд уже подходил к станции. Мы ускорили шаги и несколько секунд спустя уже входили в совершенно пустой вагон второго класса.

По приезде в Виллар, я сразу обратился к начальнику станции. Тот пригласил меня к себе в кабинет и, выслушав, в чем дело, любезно ответил:

— Как же, мне хорошо известны и господин Монпарно и извозчик Саргасс, и я видел первого здесь на станции в понедельник вечером. Он купил билет первого класса. Что же касается Саргасса… позвольте, позвольте… нет, я не ошибаюсь… Он в последнюю минуту взял у меня билет в Месклу.

— В Месклу! — воскликнул я, пораженный этой новой уликой.

— Да… второго класса. Будто бы для своего товарища, находившегося уже в поезде.

— Вы уже говорили об этом судебным властям?

— И да и нет, — ответил он. — Я только отвечал на вопросы и поэтому, не упоминая о Саргассе, сообщил только количество проданных билетов, среди которых один был в Месклу. Кроме того, меня спросили, не было ли среди отъезжающих подозрительных лиц, на что я ответил отрицательно, так как Саргасс никуда не уезжал.

— Мне известно, что он в тот же вечер вернулся в Пюже, — заметил я.

— Да, я сам видел, как он отъехал от станции.

— Вы не заметили, для кого он покупал билет?

— Я вышел на платформу почти вслед за Саргассом и видел только, как он вошел в самый последний вагон.

— В тот, где находился господин Монпарно?

— Да, но затем он прошел еще через два вагона, видимо, кого-то разыскивая.

— Вероятно, — согласился я.

Мое первоначальное предположение о существовании у Саргасса соучастника находило себе подтверждение.

— Вам не известно, сошел кто-нибудь с поезда в Мескле? Начальник станции покачал головой.

— Не могу вам сказать. Об этом надо спросить кондуктора, он должен был проверять все билеты в Ницце, так как Мескла только полустанок.

— Я так и сделаю, — ответил я и простился с начальником станции.

До отхода поезда оставалось три часа, и я предложил Дольчепиано пройти пешком до Малоссены.

Эта прогулка могла сослужить нам службу, так как меня не покидала мысль, что Саргасс спрятал содержимое чемодана где-нибудь в окрестностях, и я надеялся напасть на его след.

Мои надежды были напрасны. В течение всей дороги от Виллара до Малоссены, сколько я ни заглядывал в ущелья и извилины гор, подозрительного ничего не было. Настроение мое делалось все хуже и хуже. Дольчепиано безропотно следовал за мной и только время от времени задавал больно ударявший меня по самолюбию вопрос:

— Ну что? Нашли что-нибудь?

Таким образом мы дошли до Малоссены.

— Дальше не стоит идти, — сказал я. — Мне теперь все ясно. Подождем поезда.

Мы сели на платформе и закурили сигары. Дольчепиано не нарушал моего молчания.

Вместе с поездом на перроне появились газетчики. Дольчепиано купил «Eclaireur» и «Petit Nicois» и передал мне последний. Войдя в вагон, мы сразу погрузились в чтение. Само собой разумеется, «Nicois» был полон описаниями ужасного преступления. Перечислялись уже известные мне подробности и, к моему большому удовольствию, решительно опровергалось предположение самоубийства. Затем описывалось прибытие тела в Ниццу и тяжелая сцена удостоверения личности убитого семьей. Эту тяжелую обязанность взяла на себя Софи Перанди, с которой сделалась истерика при виде изуродованных останков ее опекуна. После этого тело господина Монпарно было уложено в гроб и перевезено на квартиру.

Из этого сообщения я понял, что Софи, видимо, примирилась с госпожой Монпарно, которая, вероятно, сменила гнев на милость, не столько тронутая преданностью и кротостью молодой девушки, сколько прельщенная ее обещанием поделиться с ней будущим богатством.

Я был этому очень рад, так как мне не хотелось, чтобы моя будущая жена была в ссоре со своей единственной родственницей, которая, хотя бы до некоторой степени, могла служить ей вполне корректной охраной.

Успокоенный на этот счет, я стал читать дальнейший ход следствия, который, я не мог этого не заметить, велся по тому же следу, на который напал и я, проследив час за часом времяпрепровождение господина Монпарно. О похищении содержимого красного чемодана упоминалось только вскользь. Мало того, никому не пришло в голову задать вопрос, кто отвозил чемодан на станцию, благодаря чему, к великому моему удовольствию, имя Саргасса не было даже упомянуто.

Тем не менее из дознания было видно, что дела господина Монпарно уже более месяца сосредоточивались исключительно около Пюже-Тенье. Причем, как мне было известно, всякий раз его возил Саргасс. Со слов же госпожи Монпарно, я отлично знал, что убитый любил хвастаться своими деньгами. Но, надо думать, Саргасс сразу, как и мне, доказал свое alibi судебным властям, которые, не зная инцидента с билетом второго класса, тут же исключили его из числа подозрительных лиц.

Между тем дальше именно шла речь об этом билете. Проверка билетов показала, что один из пассажиров вышел из поезда в Мескле, причем кондуктор хорошо помнит, что билет второго класса в Месклу был отдан ему каким-то человеком в блузе, который и вышел на этой станции. По наведенным справкам, во вторник утром, то есть несколько часов после совершения преступления, в Тине видели какого-то человека в блузе, заходившего в гостиницу. Приметы его были следующие: высокий рост, густая рыжая борода и такие же волосы. Но главное, обращали на себя внимание его новые, блестящие сапоги, представлявшие резкий контраст с обтрепанной одеждой и грязной, полуоборванной шляпой. Говорили он с сильным пьемонтским акцентом и рассказывал, что идет из Сен-Совера, к которому ведет та же дорога, что и в Месклу.

После Тине его след теряется, и ни в Ницце, ни в Пюже-Тенье его уже не видели, точно так же, как никто не видел его и в Сен-Совере. Это таинственное исчезновение наводило на размышления. Если этот человек и субъект, сошедший с поезда накануне вечером в Мескле, — одно и то же лицо, — а это по-видимому так, — то невольно напрашивается вопрос: что он делал в течение всей ночи около туннеля? Это была настолько важная улика, что судебные власти, видимо, сразу заподозрив в нем убийцу господина Монпарно, подняли на ноги всю полицию. У меня не было никаких сомнений, они рушились перед одной небольшой подробностью: сапоги! Если бы кондуктор, видевший человека в блузе выходившим на станцию Мескла, обратил на него большее внимание, он бы заметил, что на нем были надеты грубые, подбитые гвоздями сапоги, которые впоследствии он переменил на сапоги своей жертвы. Так как не надо забывать, что, сойдя с поезда, незнакомец вовсе не думал о бегстве, а сразу направил свои стопы в туннель, где и провел ночь, доканчивая свое ужасное дело. Вот почему его заметили в Тине только утром.

Но был ли он соучастником Саргасса? В этом я тоже не мог сомневаться: купленный для него Саргассом билет говорил сам за себя. Очевидно, они поделили между собой труды. Сарсасс доставлял сведения и взял на себя чистку чемодана, товарищ же его пробрался каким-нибудь способом в вагон первого класса, где ехал господин Монпарно, и покончил с ним.

В то время как, закрывшись газетой, я размышлял о прочитанном, около меня послышалось несколько слов, сразу привлекших мое внимание.

Почти у всех пассажиров были в руках газеты, и поэтому нет ничего удивительного, что имя Монпарно переходило из уст в уста. В противоположном от нас углу сидели четверо мужчин, громко беседовавших на местном наречии, которое, я, как уроженец Ниццы, знал великолепно.

— Говорю тебе, я его видел! — кричал один из них. — Он стоял недалеко от меня, около двери… Мы только что выехали из туннеля… Он осторожно открыл дверь и вошел, но я все-таки услышал и обернулся. И он вышел именно в Мескле. Это и был убийца!

— Вы его видели? — воскликнул я.

Это было неосторожно. Лица говоривших сразу приняли замкнутое выражение.

— Я видел какого-то человека, — уклончиво ответил незнакомец.

— Который вышел из первого класса?

— Может быть, не знаю.

— После туннеля? А до тех пор его в вагоне не было? — заторопился я.

— Я не обратил внимания.

— Как он выглядел? Вы заметили его лицо?

— Не помню, — сухо ответил он, отворачиваясь в сторону и, видимо, не желая продолжать разговора.

Но с меня и этого было достаточно. Я снова сел на свое место и взглянул на Дольчепиано. Он, видимо, тоже прислушивался к разговору, но, более выдержанный, чем я, удержался от вмешательства. Тем не менее мне захотелось похвастаться перед ним своей удачей.

— Загадка начинает разъясняться, — прошептал я, наклоняясь к нему.

— Кажется, — согласился он.

— Очевидно, был сообщник.

— Вероятно, — флегматично проговорил Дольчепиано.

— Но Саргасс замешан.

— Безусловно.

— Следовательно, за ним надо наблюдать.

— Что вы думаете для этого предпринять?

— Я еще не решил, — признался я. — Мне хотелось бы побывать в Сен-Пьере. Может быть, мы там что-нибудь найдем.

Мой спутник на минуту задумался.

— Как хотите! — ответил он наконец.

— Может быть, вы отвезете меня туда на автомобиле?

— Хорошо, но при одном условии: я не буду приближаться к дому Саргасса, вы войдете туда один.

— Почему? — спросил я, удивленный, что он покидает меня в самый интересный момент.

— Потому что Саргасс опасный человек, — рассмеялся итальянец. — И мне бы не хотелось получить от него трепку.

— Я этого не боюсь! — заявил я, посматривая на свои хорошо развитые мускулы. — К тому же я буду осторожен.

— Тем не менее я предпочитаю не рисковать, — произнес итальянец. — Я буду ждать вас на дороге.

— Как хотите! — насмешливо заметил я.

Тем не менее, приехав в Пюже-Тенье, я первым долгом проверил свой револьвер. Как бы ни был человек храбр, но мысль о встрече лицом к лицу с общеизвестным злодеем делает необходимыми некоторые предосторожности.

Тем временем Дольчепиано пополнил свой запас бензина и объявил, что автомобиль готов. Было уже около полудня, и вместо того, чтобы останавливаться завтракать где-нибудь в гостинице, мы захватили с собой провизию. День начинался жаркий. Солнце ярко освещало долину, и когда мы поднялись на гору, перед нами раскрылась волшебная панорама. Но мы недолго любовались ею; у нас была другая цель: найти среди раскинувшихся в долине домиков местопребывание Саргасса, находившегося, как нам было известно, у своей дочери, вдовы умершего Титэна. Нам подробно описали вид домика, стоявшего отдельно от других, на склоне горы, недалеко от кладбища.

— Вот он! Смотрите! — сказал я, указывая рукой направо!

— Вы правы! — согласился Дольчепиано.

Как раз около нас вилась небольшая тропинка, спускавшаяся почти до самого дома Титэна и выходившая на дорогу в Рошетт.

— Советую вам спуститься здесь, — сказал итальянец. — А я объеду кругом и буду ждать вас на дороге за этим поворотом.

Это была, пожалуй, чересчур большая предосторожность. Но тем не менее, конечно, лучше было не возбуждать подозрений Саргасса. Пешком я скорее пройду незамеченным. Решив таким образом, мы расстались.

— Будьте осторожны, — крикнул мне вдогонку Дольчепиано, давая полный ход своей машине.

Я свернул в сторону с дороги и стал спускаться с горы.

Глава VI
Сапоги

Спускаться с горы под ярким полуденным солнцем по тропинке, протоптанной между то и дело скатывающимися вниз камнями, на виду всей деревни, сознавая в то же время необходимость пройти незамеченным, — дело далеко не легкое. Мне казалось, что на меня обращены все взоры. К счастью, это было время послеобеденного отдыха, и большинство обитателей деревни спало сладким сном, что давало мне хоть небольшую надежду избегнуть зоркого взгляда Саргасса. Тем не менее я не только не боялся с ним встретиться, но даже жаждал этой встречи, твердо решив, как говорится, взять быка за рога… Это было рискованно, нет слов, но что же делать? Кто хочет быть сыщиком, не должен ничего бояться. Но прежде чем сжечь свои корабли и встретиться лицом к лицу с чудовищем, надо было произвести маленькую рекогносцировку. Прежде чем дать сражение, надо ознакомиться с местностью. Для меня таковой был небольшой домик, к которому я шел. Что-то подсказывало мне, что там таилась, по крайней мере, часть оберегаемой Саргассом тайны. Я знал, что бывший извозчик избрал этот дом своей новой резиденцией.

Почему он так неожиданно решил расстаться со своим прежним местожительством? Человек его лет дорожит обыкновенно своими привычками. Очевидно, его заставило изменить им что-нибудь серьезное.

Конечно, это можно было объяснить смертью зятя, желанием развлечь и утешить дочь. Но было бы гораздо в таком случае проще перевезти молодую вдову к себе в Сен-Пьер, не говоря уже о том, что подобная неожиданная нежность с его стороны недопустима. Более вероятно, что его отъезд являлся прямым следствием убийства господина Монпарно.

Убийца, или только сообщник, безразлично, Саргасс хотел заставить забыть о себе и в то же время, может быть, желал быть ближе к сокровищу, запрятанному им где-нибудь в Сен-Пьере. Потому что не надо забывать, что чемодан пробыл в Сен-Пьере целые сутки. Конечно, Саргасса должны были стеснять бывшие на похоронах родные. Но он мог воспользоваться временем обеда или их сна. Это предположение я и хотел проверить. Поэтому мне и необходимо было подойти как можно ближе к логову, не спугнув зверя.

Вместо того, чтобы подойти к дому с переднего фасада, я обошел стороной и приблизился к нему сзади.

Владения покойного Титэна состояли из двух отдельных строений, стоявших перпендикулярно одно к другому, окруженных грудами утоптанной земли, наподобие площадки, с которой шла вниз к дороге узкая тропинка. Одно из этих строений имело вид дома с двумя дверями и тремя окнами, другое, насколько я мог разглядеть, служило сараем, в котором стояли тележка и шарабан, и конюшней, над которой находился чердак.

Я решил пройти со стороны конюшни, откуда, за отсутствием окон, меня никто не мог увидеть. Пробравшись к ограде, я стал осторожно двигаться вперед между домом и конюшней. Вокруг царила безмолвная тишина жаркого, почти летнего дня. Только слышно было, как жужжали мухи, да где-то близко, среди камней, трещали кузнечики. Собравшись с духом, я повернул за угол дома; передо мной был залитый солнцем фасад дома. Двери были раскрыты и занавешены сшитыми вместе полотняными мешками, ставни были заперты. Внутри дома было все тихо и вокруг не было видно ни души.

При первом взгляде на окружавшую меня местность я понял, что здесь ничего не могло быть спрятано. Земля была настолько суха, что мало отличалась от камней, и закопать в ней что бы то ни было не представлялось никакой возможности.

Это сразу бросилось бы в глаза. Оставались конюшня и дом, так как половина сарая была тоже земляной и по окаменелости видно было, что до него не дотрагивались месяцами. Кроме того, стоявшие в углу земледельческие принадлежности были покрыты ржавчиной и, видимо, давно уже не прикасались к земле. Я решил заняться домом. Но был ли там кто-нибудь? Или, может быть, все спали? Благодаря закрытым ставням я не мог заглянуть внутрь дома, и меня томило желание отдернуть одну из дверных занавесок. Стоя около нее, на пороге двери, я внимательно прислушивался к малейшему шороху, не решаясь удовлетворить свое любопытство. Чего же я, наконец, боюсь? Разве я сам не жаждал встречи с Саргассом? Решительным, чересчур нервным для сыщика, жестом я отдернул занавеску и заглянул в комнату. Никого не было видно. Передо мной была большая комната, с неровным земляным полом, какие обыкновенно служат крестьянам одновременно и столовой и кухней и даже иногда спальней. На полу виднелись лужи воды и валялись объедки. Посреди комнаты стоял почерневший от времени деревянный стол, по обеим сторонам его деревянные скамьи, в очаге тлели остатки углей. На всем лежал отпечаток бедности и неряшливости.

Увидя, что в комнате никого нет, я решился войти. У одной из стен стоял покосившийся на бок шкаф, очевидно, служащий буфетом. Я подошел к нему и раскрыл дверцу. Ничего подозрительного, он был наполовину пуст.

Тогда я решился подойти к двери в соседнюю комнату и, несмотря на царившую в ней темноту, сразу увидел, что и там никого не было. Вся меблировка этой комнаты состояла из кровати, двух соломенных стульев и развешанных по стенам столярных инструментов: клещей, пилы, молотка, отвертки и целого ассортимента гвоздей. За этой комнатой находилась еще одна, в которой не было уже ничего, кроме кровати.

Я был окончательно разочарован. Саргасс прав, говоря, что не боится обыска. Сколько бы ни искали вокруг и около дома, как бы ни шарили по стенам и буфету, он мог быть спокоен, никто ничего не найдет.

Меня начинало раздражать отсутствие самого Саргасса, и, снова выйдя на воздух, на этот раз уже без всяких предосторожностей, я стал пробираться к сараю, намереваясь пройти в деревню. Вдруг я остановился. Прямо передо мной на камне сидела женщина, вся в черном, с покрасневшими от слез глазами и усталым бледным лицом. Проследив за направлением ее взгляда, я понял, что она глядела в сторону видневшегося кладбища. Горе этой женщины тронуло меня, и я не решался прервать ее раздумье.

Но она сама заметила меня и взглянула на меня полными слез глазами.

— Я хотел бы видеть господина Саргасса, — сказал я.

— Он в деревне! — ответила она слабым голосом.

— Вы, вероятно, его дочь? — спросил я, чтобы завязать разговор.

Она утвердительно кивнула головой.

— Не можете ли вы дать мне напиться. Само собой разумеется, я заплачу.

— Отец не позволил! — сказала она, качая головой.

— То есть как? не позволил утолить жажду утомившегося туриста, который честно заплатит вам за эту услугу?

— Не в этом дело, — объяснила она. — Он не хочет, чтобы кто-нибудь входил в дом. Он теперь такой странный!

Что за история? Во мне проснулись все прежние подозрения. Вероятно, я не все осмотрел. Во всяком случае, значит, я находился вблизи заповедного места. Значит, я во что бы то ни стало должен остаться здесь.

— Я не думал, что господин Саргасс так нелюдим, — заметил я.

— Он всегда сторонился людей, — ответила молодая женщина. — Но никогда не был таким, как теперь. Не понимаю, что с ним. За малейшее слово он готов вас растерзать.

— Это, вероятно, от огорчения. — Я сделал сочувственное лицо. — Ведь у вас такое несчастье.

Она разрыдалась.

Несмотря на то, что это было с моей стороны жестоко, я продолжал говорить на эту тему, надеясь снова навести разговор на Саргасса.

— Вы, кажется, потеряли мужа? — спросил я. Фин Саргасс указала рукой на кладбище.

— Его унесли туда! — продолжала она рыдать. — Он умер в субботу. Бедный Титэн! Боже мой! Боже мой!

— Эта смерть, вероятно, очень огорчила господина Саргасса?

— Вы думаете? — в голосе ее послышались злобные нотки! — Какое ему было дело до несчастного Титэна! В день его смерти мой отец не нашел ничего лучшего, как привезти сюда одного приезжего. Надо было накормить его, отвести комнату и скрыть от него, что в доме покойник, чтобы он не отнес своих денег кому-нибудь другому. Мне было стыдно от соседей.

— Этот проезжий был, вероятно, господин Монпарно?

— Да, сударь, — вздохнула она, вытирая глаза.

— Он не дурной человек.

Я понял по этим словам, что Саргасс скрыл от нее убийство.

— Он не знал, что у нас такое горе. Но отец! Разве он должен был так поступать в день смерти своего зятя?

Что касается меня, то поведение Саргасса меня нисколько не удивило. Он остался верен самому себе, тем более, что в то время у него уже, вероятно, мелькала мысль заняться чемоданом.

— Господин Монпарно был у вас в воскресенье? — спросил я.

— Да, он приехал в воскресенье утром, около одиннадцати часов, а Титэн умер в субботу утром. Я посылала сказать об этом отцу, но он приехал только в воскресенье, когда мой бедный муж лежал уже в гробу. И тогда он и заставил меня угощать господина Монпарно. Я была совсем одна, соседки, пользуясь присутствием отца, разошлись по домам. И он заставил меня бегать в деревню за провизией, как будто мне было тогда до этого.

Как ни трогательны были эти подробности, я постарался навести разговор на более интересующий меня предмет.

— Скажите, при господине Монпарно не было чемодана?

— Как же, большой красный чемодан, наполненный материями. Он открывал его при мне, чтобы достать образчики, которые должен был отвезти клиентам. От них он и узнал о моем горе и, конечно, после этого не захотел оставаться. Он даже подарил мне черной материи на платье. Отцу должно было быть стыдно.

— И он уехал вместе с вашим отцом? — спросил я.

— Нет, сударь. Отец должен был остаться на похороны. Он так и сказал господину Монпарно, обещая доставить ему чемодан на другой день прямо на вокзал. Господин Монпарно согласился, и они вместе вернулись в маленькую комнату уложить чемодан, после чего господин Монпарно ушел пешком в Пюже.

— Чемодан, вероятно, был уже не так тяжел, если господин Монпарно продал много материй.

— Нет, он продал совсем пустяки. Он на этот раз главным образом приезжал за деньгами. Я видела, как он, сидя с отцом, считал деньги. У него был полный бумажник.

Это свидетельство подтверждало существование исчезнувших ассигнаций и в то же время доказывало, что Саргасс знал, какая сумма денег находилась при убитом.

Больше спрашивать по этому поводу молодую женщину не стоило. У Саргасса после ухода господина Монпарно было достаточно времени, чтобы спокойно очистить чемодан. Меня больше занимал вопрос о сообщнике. Знала ли его Фин? Могла ли она навести меня на его след? Но как я ее ни расспрашивал, как ни наводил на эту тему, все было напрасно. Она абсолютно не знала ни жизни своего отца в Пюже, ни его друзей, ни знакомых. Он был слишком подозрителен, чтобы кого бы то ни было посвящать в тайны своей жизни.

— Вы не знаете, когда вернется господин Саргасс? — спросил я наконец.

— Не знаю, сударь. Он ушел за табаком и когда вернется, неизвестно. Я лучше пойду домой, а то он рассердится, если увидит, что я разговариваю с посторонними; он мне это строго-настрого запретил.

Я не стал ее удерживать, и она пошла в дом.

Теперь оставалось только подождать возвращения Саргасса. Я сел, в свою очередь, на камень и стал комбинировать все, что я только что слышал, обдумывая, каким способом я бы мог вырвать у Саргасса признание. Его виновность была настолько вне сомнений, что мне пришло в голову захватить его врасплох, как делают многие сыщики, притворяющиеся, будто они уже раскрыли преступление, и этим самым вырывающие у преступников признание.

Не знаю, почему я вдруг вспомнил, что не осмотрел еще ни конюшни, ни чердака, и решил, для очистки совести, сделать это сейчас же. Результат получился отрицательный, но зато, проходя назад мимо дома, я вдруг услышал доносившиеся с кухни голоса.

Я подошел и прислушался. К моему большому удивлению, я узнал голос Дольчепиано. Он говорил с Фин. О чем? Что он мог тут делать, когда между нами было условлено, что он будет ожидать меня на дороге? Или он тоже хотел допросить молодую женщину? Но тогда проще было отправиться вместе со мной.

Я затаил дыхание. Он не задавал вопросов. Его голос звучал спокойно, без перерывов, но показался мне теперь каким-то новым, властным. И Фин слушала его молча, вероятно, дрожащая, испуганная его неожиданным появлением. Он старался не повышать голоса, но до меня все-таки долетали отдельные фразы, в особенности, когда он несколько напирал на них, видимо, желая придать им особенное значение.

— Не бойтесь вашего отца! — говорил он. — Если он запретил вам говорить с кем бы то ни было, значит, он имел на это свои причины, и вы должны его слушать. Но я не молодой человек, который с вами только что разговаривал, я не буду задавать вам вопросов. Вы должны меня только выслушать. Я хочу оказать услугу вашему отцу.

Оказать услугу Саргассу? Я не верил собственным ушам. Страшное подозрение внезапно прокралось мне в душу. Мне хотелось отдернуть занавеску и взглянуть на говоривших. Но я понимал, что прежде всего надо было дослушать до конца.

— Вам не надо будет даже говорить о моем посещении, — продолжал итальянец. — Достаточно будет только спрятать вот это, то, что я принес…

Я услышал, как он положил что-то на стол. И в эту же минуту раздался крик молодой женщины.

— Боже! Боже! — голос ее прервался.

— Узнаете? Не правда ли? — произнес Дольчепиано. — Это «его».

Он прошептал несколько слов, которых я не расслышал.

— Да… — пробормотала она. — Да… узнаю… Но каким образом?

— Тише! — сурово произнес он.

Тут я не выдержал и, отодвинув часть занавески, заглянул в комнату. Я еле-еле удержался, чтобы, в свою очередь, не вскрикнуть от изумления. Дольчепиано — это действительно был он — стоял перед сидевшей на скамье Фин и, сняв очки, точно гипнотизировал ее взглядом. На лице молодой женщины застыло выражение ужаса. Но меня поразило не это. Перед ними на столе стояла пара старых, пыльных сапог, тех самых, которые мы нашли в туннеле и взяли с собой по предложению Дольчепиано. На них-то и смотрела с таким ужасом вдова Титэна.

Я был уверен, что итальянец не заметил легкого движения занавески, тем более что его глаза были все время устремлены на молодую женщину, как вдруг внезапно раздавшийся голос заставил меня вздрогнуть.

— Входите, входите, мистер Вельгон, вы здесь не лишний. Я нервно отдернул занавеску и вошел в комнату.

— Я не думал, что вы здесь, — пробормотал я. Он небрежно пожал плечами.

— Интересное дело. Не желая навязывать вам своих советов, я пробую свои силы самостоятельно.

В его голосе прозвучала насмешка. Он прошел взад и вперед по комнате, окидывая ее внимательным взглядом.

— Да, это всего-навсего пара старых, грязных сапог, — сказал он на ходу, — но они наводят на глубокое размышление. Не правда ли, мистер Вельгон?

Я еле сдерживал свое раздражение.

— Конечно! — ответил я многозначительным тоном. — И если бы я сказал вам все, о чем думаю, вы были бы весьма удивлены.

— Вы ведь меня уже один раз удивили, мистер Вельгон! — усмехнулся он.

Настало молчание. Фин смотрела на нас с недоумением.

Я тщательно искал объяснение всему происходившему и не мог придумать, как доказать наглому автомобилисту свою прозорливость и его неуместную бесцеремонность. Но, прежде чем я успел остановиться на том или другом способе, чья-то тяжелая рука ударила меня по плечу и у самого моего уха раздался громовый голос:

— Что вы тут делаете?

Я обернулся и очутился лицом к лицу с еле переводившим от ярости дыхание Саргассом. Он сразу узнал меня.

— А! Да это мой молодой человек. Ну, что ж? Сам виноват!

В голосе его прозвучала угроза.

В одно мгновение я был на другом конце комнаты, защищенный столом, и, опустив руку в карман, нащупал револьвер.

В то же время я взглянул в сторону Дольчепиано, заинтересованный, как он поступит. Но итальянец бесследно исчез, вероятно, успел проскользнуть в раскрытую дверь.

— Тем лучше, — подумал я. — Ну-ка, кто сильнее, господин Саргасс, вы или я?

Я не спускал с него насмешливого, почти вызывающего взгляда. Он сделал несколько шагов вперед и очутился около стола, на котором стояли сапоги. Сначала он их как будто не заметил, но мало-помалу в его сознании, видимо, начала происходить какая-то работа и лицо его стало постепенно принимать все более и более ужасное выражение. Я понял, что он узнавал эти сапоги, и их вид, по той или другой причине, приводил его в ярость. Наконец, он не выдержал.

— Это вы принесли? Это вы? — закричал он не своим голосом.

Я хотел ответить, но Фин меня перебила.

— Это сапоги… — начала она.

— Молчать! — замахнулся на нее отец.

Но это было слишком поздно. Я понял, в чем дело. Фин узнала сапоги. Они, очевидно, принадлежали ее отцу, который одолжил их своему сообщнику. Или, наоборот, тот взял их без спроса, чтобы подозрение пало на Саргасса.

Состояние возбуждения, в котором он находился, видимо, пробудило в нем непривычную деятельность мозга, так как он вдруг словно прочел мою мысль.

— Что же это доказывает? — закричал он, кидая на меня угрожающий взгляд. — Это просто-напросто старые сапоги.

— Это доказывает, — спокойно произнес я, — что не следовало их «ему» одолжать.

Я попал в цель. Он дико вскрикнул и, схватив висевший на стене топор, замахнулся на меня.

В ту же минуту я выхватил из кармана револьвер и навел на него. Между нами по-прежнему был стол.

— Бросьте эту игрушку, господин Саргасс, — спокойно сказал я. — Я сильнее вас.

Он не двинулся с места, едва переводя дыхание, как зверь, готовый броситься на свою добычу.

Молодая женщина решилась подойти к нему и взяла у него из рук топор.

— Вот и отлично! — сказал я. — Теперь мы можем спокойно поговорить. Вы напрасно сердитесь. Разве вы не свободны одолжить свои сапоги кому угодно и даже покупать для своих друзей билеты до Месклы…

Глаза Саргасса снова заметали молнии.

— Что это еще значит? — процедил он сквозь зубы.

— Ничего! — ответил я. — Просто вы очень услужливый человек. Но это никого не касается.

— В особенности вас! — проворчал он. — И я советовал бы вам не вмешиваться в мои дела.

Продолжая говорить, он незаметно двигался вокруг стола, стараясь уменьшить между нами расстояние, но я все время не спускал с него глаз и по-прежнему сохранял дистанцию, так что в конце концов мы только поменялись местами: я оказался между столом и дверью, а он спиной к очагу. Я по-прежнему держал револьвер в руках.

— Значит, — коротко заметил я, — вы не хотите сказать мне его имя?

— Чье имя? — пристально посмотрел он на меня.

— Имя того, кому вы одолжили эти сапоги и для кого брали билет на станции.

Он рассмеялся каким-то странным смехом.

— Ищите, сколько хотите, не найдете.

— Как знать! — возразил я. — Может быть, найду и не только это а еще что-нибудь.

В его глазах мелькнуло беспокойство.

— Например, материи, которые были в чемодане господина Монпарно. Я знаю, где они находятся.

Он сразу перестал смеяться.

— Знаете? — тревожно спросил он.

— Знаю, — уверенно повторил я. — И если вы мне не откроетесь сами, я возьму их без вашего согласия.

Он снова хотел броситься на меня, но дочь силой удержала его на месте.

— Попробуйте только! — зарычал он, угрожая мне кулаками. — Попробуйте. Я вас убью!

Я стоял у самой двери, касаясь спиной занавески. Вдруг я почувствовал, что меня кто-то дергает, и чей-то голос прошептал мне на ухо:

— Пойдемте. Довольно!

Действительно, Саргасс был теперь способен на все. Его последние слова были равносильны признанию. Я мог спокойно уйти. Поэтому я внял совету Дольчепиано и выскользнул за дверь.

Он схватил меня за руку.

— Бежим! Я потом вам все объясню!

Я, не отдавая себе отчета, покорился этому странному человеку и, сбегая с горы, слышал позади себя громовые раскаты голоса Саргассы и крики его дочери.

— Он ее бьет! — воскликнул я, останавливаясь.

— Этого надо было ожидать, — равнодушно ответил мой спутник. — Вы играете в опасную игру.

— А в какую игру играете вы сами? — ядовито произнес я.

— В ту же, в какую и вы, — улыбнулся итальянец, снова заставляя меня бежать. — Мне кажется, что мое вмешательство было не лишним и моя уловка удалась?

— Какая уловка!

— А сапоги! Не будь их, вам едва ли бы удалось добиться признания Саргасса. А теперь он у вас в руках! Его слова имеют огромное значение.

Я не знал, что и думать. Что это, мистификация или искренность? Имел я дело с врагом или с союзником? Не хотел ли он только усыпить проснувшиеся во мне подозрения?

Продолжая бежать, мы спустились наконец на дорогу и увидели ожидавший нас автомобиль. Сверху не доносилось ни одного звука.

— Пусть он немного успокоится, — снова сказал Дольчепиано. — Мы еще навестим его. Если позволите, я вам дам один совет… И на этот раз более ценный.

— Хорошо, — согласился я. — Но вы должны объяснить мне…

— Все, что хотите! Не сердитесь, мистер Вельгон. Ведь мы же с вами друзья!.. Искренние друзья, — повторил он, подсаживая меня в автомобиль, который тотчас же двинулся в путь.

Друзья! Мне как-то плохо верилось теперь в это.

Глава VII
Пузырек с клеем

Мы медленно двигались по дороге к Пюже-Тенье. Я находился в самом отвратительном настроении духа, и мой спутник, видимо, это чувствовал.

Чем более я раздумывал о событиях сегодняшнего дня, тем более приходил к убеждению, что я вел себя, как мальчишка. Разгадка мучавшей меня тайны была почти в моих руках. Но я не сумел этим воспользоваться. Мало того, мне казалось, что Дольчепиано понимал во всей этой истории гораздо больше меня. Как неопытный стрелок, я пропускал крупную дичь, подбирая только ничтожных жаворонков.

Главной причиной своей неудачи я считал автомобилиста, хотя должен был сознаться, что он действовал с гораздо большей ловкостью, чем я.

— Что с вами? — воскликнул наконец Дольчепиано. — Чего вы надулись?

— Это ваша вина, — сухо ответил я. — Ваше вмешательство испортило весь мой план.

— Простите, — смущенно произнес итальянец. — Я только хотел вам помочь.

— Хороший способ помочь! — усмехнулся я. — Вы только спугиваете дичь.

— Вы несправедливы, мистер Вельгон, — запротестовал он. — Разве это я спугиваю? Согласитесь сами.

Само собой разумеется, я уклонился от подобного согласия и проворчал себе под нос.

— Если бы вы не вмешались, Саргасс и его сообщник были бы у меня в руках.

— Ошибаетесь, — уверенно произнес итальянец. — Ошибаетесь, дорогой мистер Вельгон. Саргасс и так у вас в руках, но что касается сообщника — никогда!

— Одно влечет за собой другое, — живо возразил я.

— Вы думаете? — насмешливо взглянул он на меня. — Хотите, поговорим откровенно, мистер Падди.

Несмотря на то, что подобная фамильярность далеко не была мне приятна, я согласился.

— Пожалуйста, я очень рад.

— В таком случае, должен вам сказать, что, несмотря на всю вашу опытность, вы поступили, как новичок. Ваше посещение Саргасса — было верхом неосторожности, не говоря уже о том, что вы раскрыли ему все свои карты, ради одного желания: застать его врасплох. Так, обыкновенно, не поступают с подозреваемыми лицами, в особенности, не имея в руках веских доказательств.

— Но у меня есть доказательства, — возразил я, возмущенный его тоном.

— Какие? — холодно спросил он.

— Его собственные слова.

— Этого мало. Он может отказаться от них или утверждать, что вы его не так поняли.

— Кроме того, вы забыли украденные материи?

— А где они?

— А сапоги?

— Вернитесь-ка, возьмите их обратно! — рассмеялся Дольчепиано.

Эти слова раскрыли мне глаза. Я понял, что попал в ловушку.

— Ах, так вот, значит, какую услугу вы оказали Саргассу, как вы сами сказали его дочери, — воскликнул я.

— Это были пустые слова, — пожал он плечами. — Надо же как-нибудь войти в доверие к людям.

— Принося в жертву мои интересы.

— Вы же сами будете потом в выгоде.

— А пока, — резко воскликнул я, — вы лишили меня единственного вещественного доказательства. Теперь эти сапоги в надежном месте, и если бы я вздумал рассказать свои предположения судебным властям, они расхохотались бы мне в лицо.

— Наверно! — спокойно согласился Дольчепиано.

— И что я за дурак! Как я мог позволить вам это сделать!

— Не рвите на себе волосы, мистер Вельгон, вы сами, повторяю, раскрыли свои карты Саргассу. И если бы вся суть заключалась только в этом, верьте мне, материи оказались бы так же недосягаемы, как и сапоги. Но, к счастью, — загадочно улыбнулся он, — это для нас далеко не так важно. Оставит ли он их там, где они сейчас находятся, или даже совершенно уничтожит, результат будет один и тот же.

— Значит, вы знаете, где они спрятаны? — злобно воскликнул я.

— Может быть, но так как я еще в этом окончательно не уверен, позвольте вам не говорить.

Я пожал плечами, приписывая его слова одному хвастовству. Что за таинственность? Вообще его поведение было весьма подозрительно, и я, после его выходки у Саргасса, стал относиться к его словам с большой осторожностью.

— Видите ли, мистер Вельгон, — продолжал он между тем, — ваша главная ошибка состоит в том, что вы уверены в существовании связи между кражей товара и убийством господина Монпарно, не говоря уже об истории с сундуком. Конечно, эта связь, вероятно, существует, но раскрыть ее далеко не так легко. Допустим, что, найдя у Саргасса похищенные им из чемодана вещи, вы докажете, что кражу совершил именно он. А что дальше? Какое отношение это будет иметь к убийству?

— Но раз связь существует… — настаивал я.

— Да ведь пока она существует только в нашем с вами соображении, и, чтобы доказать ее, надо найти ключ к самой тайне. Поэтому оставьте вы лучше Саргасса и чемодан в покое… А также еще один совет: не старайтесь во что бы то ни стало доказывать, что убийца господина Монпарно получил от Саргасса сапоги и билет. Все равно он докажет, что сапоги у него украли, а покупка билета является актом простой вежливости, не имеющей ничего общего с сообщничеством. Забудьте об этом, мистер Вельгон; между Саргассом и убийцей нет ничего общего, и чтобы установить между ними связь, необходимо…

— Найти сообщника, — добавил я, не спуская с него глаз.

— Вот именно! — произнес Дольчепиано. — Но его скоро не найти. Он вне подозрения, и никто никогда на него не подумает.

— Как знать? — невольно вырвалось у меня.

Дольчепиано вздрогнул и внимательно посмотрел на меня. Но я уже вспомнил о своем решении не подавать ему виду, что я его подозреваю, и овладел собой.

Итальянец улыбнулся и покачал головой.

— Нет, на него никто не подумает, — повторил он и вдруг, точно желая поймать меня врасплох, спросил: — Что это за особа эта мадемуазель Перанди, о которой вы мне говорили? Красивая женщина?

— Очаровательная! — с жаром воскликнул я. — Изящная, стройная, грациозная…

— Не продолжайте, — презрительно произнес Дольчепиано, — с меня довольно… Знаю я этих игрушечных женщин… Ни энергии, ни чувства…

— Вы ошибаетесь! — возмутился я. — Это именно энергичная, здоровая девушка, которая не даст себя в обиду. И если она чего-нибудь захочет, она всегда сумеет добиться.

— Значит, умная женщина? Не из тех, которые падают в обморок при виде паука?

— Она ничего не боится.

— И в то же время красива? — недоверчиво спросил итальянец.

— Не только красива, — обаятельна, прелестна, — с жаром воскликнул я и вдруг сразу осекся.

Что со мной? Разве можно выказывать такой энтузиазм, говоря об особе, которую я якобы совсем не знаю. Какая неосторожность!

— Вот оно что, — улыбнулся Дольчепиано, — да вы, кажется…

Я сделал равнодушное лицо.

— Вы ошибаетесь. Эта особа невеста. Ее жених чиновник путей сообщения, некто Бонассу.

Я чувствовал, что опять делаю не то, что надо. Не следовало замешивать моей фамилии.

— Значит, соперник? — снова улыбнулся итальянец.

— Уверяю вас, что мне некогда заниматься подобными глупостями, — не без достоинства заметил я. — Меня нисколько не интересует ни мадемуазель Перанди, ни ее жених. Поэтому вернемся лучше к нашему делу. Если вы находите, что мне нечего ждать ни от Саргасса, ни от его сообщника, значит, мне надо попросту умыть руки.

— Что я вам и советую, — пошутил Дольчепиано.

— Благодарю вас, — иронически ответил я. — Сколько мне помнится, вы только что уверяли, что постигли суть дела.

— Я и теперь это говорю. Но есть два способа разгадать загадку. Один, к сожалению, едва ли удастся. Остается другой. Но прежде чем употребить его, я должен обдумать, собрать справки… даже совершить маленькое путешествие… Поэтому, если хотите меня подождать, дня через два я вам скажу, что я обо всем этом думаю.

Конечно, я не поверил ни одному слову. Это была новая западня. Два дня чересчур большой срок. Я не так наивен, как он думает.

— Вы хотите конкурировать со мной? — усмехнулся я.

— Что вы говорите! — воскликнул он. — Я только хочу вам помочь.

— Зачем же такая тайна?

— Чтобы не болтать попусту. Я могу ошибаться и потому не хочу говорить заранее.

— Как хотите, — сказал я. — Вы думайте, а я буду действовать.

Наш автомобиль выехал на площадь Пюже.

— Я зайду на почту, — сказал я, выскакивая из автомобиля, — и пройду оттуда прямо в кафе.

В своем письме к Софи я просил ее написать мне до востребования на условные инициалы. К сожалению, когда я пришел на почту, она была уже закрыта, и мне пришлось долго упрашивать чиновника выдать мне письмо. Наконец оно было в моих руках и я, с трепетом разорвав конверт, прочел следующие строки:

«Мне так много надо вам сказать, что я не решаюсь писать. Приезжайте сейчас же в Ниццу. Мы обо всем переговорим. Вы должны меня успокоить на свой счет.

Ваша Софи.

P.S. Ваш автомобилист кажется мне подозрительным. Вы слишком доверчивы; на вашем месте я была бы осторожнее».

Я вернулся к Дольчепиано.

— Завтра утром я еду в Ниццу! — объявил я ему. Он бросил взгляд на письмо, которое я еще держал в руке. Я быстро спрятал его в карман.

— Надолго? — спросил он.

— Вероятно. Я прекращаю розыски.

— Неужели? — посмотрел он на меня. — Неужели? Верил ли он мне? Обрадовало ли его мое решение? Я не мог этого понять, но весь вечер он был в самом лучшем настроении и казался беззаботным. Наутро я встретил его у подъезда гостиницы.

— Едете? — спросил он. — Желаю успеха. Надеюсь, что буду еще иметь удовольствие видеть вас.

— Прощайте! — ответил я, поспешно пожимая ему руку. Через несколько минут я был уже на вокзале и входил в вагон. Поезд тронулся, и я рассеянно смотрел в окно вагона на извивавшуюся параллельно рельсам дорогу, как вдруг, не успели мы отъехать трех километров от Пюже, нас обогнал ярко-голубой автомобиль, поднявший вокруг себя густое облако пыли. Как ни быстро он промчался, я все-таки успел разглядеть силуэт Дольчепиано.

Ничего не было удивительного в том, что он решил поехать в Ниццу. Но почему он это скрыл? Отчего не предложил мне поехать вместе? Все это было подозрительно.

Само собой разумеется, я не мог и думать о том, чтобы догнать итальянца. Мой поезд едва тащился в сравнении с его автомобилем. Таким образом, он имеет полную возможность замести свои следы. И если он это сделает, он для меня потерян. Мною овладело вдруг сожаление, что я так легкомысленно расстался с ним, не успев разгадать его тайны. — Действительно, я еще новичок, — подумал я. Я старался утешить себя мыслью, как я порадую Софи, привезя ей известие, что господин Монпарно был действительно убит, так как нас, главным образом, только и интересовал этот вопрос. Остальное дело полиции, и если мое самолюбие и страдало от необходимости уступить ей честь раскрытия преступления, забота о будущем счастье советовала мне быть осторожнее.

При этой мысли мною овладела новая тревога. С приездом в Ниццу мое положение становилось затруднительным. Каким образом совместить в себе две личности сразу? Наконец, что будет, когда моя проделка станет известна? Как отнесутся к ней Кристини и Падди Вельгон? Воспоминание о двухстах франках, оставленных мною на расходы, еще усилило мою тревогу. Что за глупая идея! Зачем я их оставил, — думал я. — Если бы я вернул целиком всю сумму, Кристини мог бы обвинять меня только в мистификации.

Но я скоро успокоил себя мыслью, что все еще можно было поправить. Надо было только посоветоваться с Софи и, с ее согласия, вернуть эти деньги. Кстати, я узнаю тогда о судьбе остальных восьмисот франков.

Решив таким образом, я вздохнул свободнее и по приезде в Ниццу с облегченным сердцем направился на улицу Пасторелли. Было еще только восемь часов, и я не решался отправиться так рано прямо к Монпарно. Поэтому, не имея возможности пойти домой, где было известно, что я нахожусь в Генуе, я решил пройтись по бульвару, пользуясь тем, что в такой ранний час нельзя встретить знакомых. Однако прогулка моя продолжалась недолго. Без четверти девять я решил отправиться к Монпарно. Софи ждала меня, следовательно, мой ранний визит был вполне понятен. Мне открыла сама госпожа Монпарно.

— А, господин Антонин! — ядовито воскликнула она. — Неужели вы еще вспомнили о нас? Я уж думала, что никогда вас не увижу. Все друзья только до тех пор, пока человеку везет.

Я постарался уверить ее, что она ошибается и что только служебная командировка мешала мне навещать их по-прежнему. Затем я спросил ее о здоровье ее и Софи. Она сразу приняла страдающий вид.

— Разве можно себя хорошо чувствовать при наших обстоятельствах, — слезливо произнесла она. — Мы так несчастны, так одиноки. Еще Софи хоть, по крайней мере, обеспечена. А я? Я только и делаю, что плачу. Это основное мое занятие.

Она вынула из кармана платок и энергично вытерла сухие глаза.

— Софи теперь богата, — простонала она.

— Она, конечно, поделится с вами тем, что имеет, — успокоил я ее.

— Конечно, она мне это тоже говорит, — вздохнула госпожа Монпарно. — Она понимает, что это ее долг и было бы слишком большой неблагодарностью оставить меня в нищете после того, что мы сделали для нее. Ведь вы знаете, что мы относились к ней как к своему ребенку. Не может же она этого забыть!

— Она не забудет, не бойтесь, — подтвердил я.

— Да и кроме того, — едко заметила вдова, — ведь эти деньги, в сущности говоря, деньги моего мужа, а следовательно и мои. Значит, я имею на них некоторые права. Софи не может этого отрицать. Если бы мой несчастный муж знал, что я останусь после его смерти в нищете, он застраховал бы свою жизнь в мою пользу. Это само собой разумеется.

— Но ведь вы же сами говорите, что мадемуазель Перанди хочет исправить эту несправедливость судьбы к вам.

— Она только исполняет свой долг. Ах, господин Антонин! — закрыла она вдруг лицо платком. — Если бы вы знали, как тяжело очутиться в подобном положении и глядеть из рук родственницы, которую воспитывали из милости!..

Меня, наконец, возмутила эта неблагодарность.

— Могу я видеть мадемуазель Перанди? — сухо спросил я.

— Конечно. Она свободна принимать, кого хочет, — ответила вдова. — Теперь она хозяйка. Вы найдете ее в столовой.

Она повернулась ко мне спиной и вышла из комнаты. Я направился вслед за ней в столовую.

Софи сидела у стола и была погружена в работу. Около нее на скатерти лежали всевозможные марки, которые она тщательно наклеивала в альбом. Тут же стоял пузырек с клеем и кисточка, рядом с которой лежал конверт с несколькими выпавшими из него марками.

Я знал, что моя невеста коллекционирует марки, и потому не был удивлен этим зрелищем.

— Все время возится со своими марками! — недовольным тоном произнесла госпожа Монпарно. — Хоть бы вы сказали ей, что она вышла из этого возраста, господин Антонин.

— Антонин тут?

Софи обернулась и, заметив меня, протянула руку.

— Наконец-то! Здравствуйте! Садитесь!

Я взял стоявший невдалеке стул и, подвинув его к столу, сел.

— Что нового? — спросила Софи.

Мне показалось, что ее взгляд, как бы предостерегая меня, скользнул по госпоже Монпарно.

— Ничего особенного. Я зашел узнать, как вы поживаете, — ответил я, небрежно кладя на стол свою накидку, покрывшую пузырек с клеем и несколько марок.

— Как видите, развлекаюсь, — ответила Софи, слегка отодвигая накидку. — Увеличиваю свою и без того большую коллекцию.

— Ну, еще бы! — вмешалась госпожа Монпарно. — Мой бедный муж, куда бы он ни ездил, отовсюду присылал ей полные конверты марок. Да, теперь уж не вернется это время!

— Теперь я сама должна их покупать, — улыбнулась Софи.

— Начало уже положено, — сказала вдова. — Смотрите, какой она получила сегодня пакет.

— Из Италии, — машинально произнес я, разглядывая лежавший передо мной конверт.

— Да, из Италии, — равнодушно подтвердила Софи.

— Здорово ей будет стоить эта затея, — проговорила госпожа Монпарно. — Но она теперь ни в чем себе не отказывает. Теперь она богата, ей все можно.

Софи взглянула на меня и подавила готовый вырваться из груди вздох.

Я восхищался ее терпением и скорбел, что ей приходится выносить подобные сцены. Мы оба молчали. Наконец, госпожа Монпарно не выдержала.

— Какое молчание! — ядовито произнесла она. — Можно подумать, что вам не о чем говорить или я вас стесняю.

Я смущенно улыбнулся и, чтобы выйти из неловкого положения, взял в руки конверт и стал его разглядывать.

— Я вижу, что я права! — снова воскликнула госпожа Монпарно. — Я здесь лишняя.

Я хотел было запротестовать, но взгляд Софи остановил меня вовремя. Я опустил голову и начал стучать пальцами по столу.

— Великолепно! Извольте, я уйду!

Вдова демонстративно поднялась со стула и, хлопнув дверью, вышла из комнаты. К нам издали донесся ее голос:

— Нет! Это долго не может продолжаться!

— Действительно, не может! — решительным тоном произнесла Софи.

— Конечно, — подтвердил я, — вы не можете больше жить с этой женщиной.

— Я и не буду жить с ней, раз мы с вами поженимся. Я глядел на нее восторженными глазами. Улыбка скользнула по ее лицу.

— Какие новости? Рассказывайте скорей.

— Что касается лично вас, — начал я, — то новости не оставляют желать ничего лучшего. Вы, вероятно, уже знаете, что убийство вполне доказано и известны все подробности преступления.

— Кроме имени убийцы.

— Ну, что касается его, — многозначительно промолвил я, — это вопрос нескольких дней. Я не терял времени даром.

— Неужели? Расскажите мне.

Я рассказал ей все свои приключения, придавая им несколько иной, более выгодный для меня характер.

— Несмотря на то, что след человека в блузе потерян, — закончил я, — я надеюсь, что синьор Дольчепиано хорошо ознакомлен с этой личностью, которая и есть убийца господина Монпарно.

— Из всего, что вы мне рассказали о вашем итальянце, я могу вывести, что это опасный человек.

— Пустяки! — уверенно произнес я. — Если бы я захотел, мне ничего не стоило бы раскрыть его карты. К сожалению, я подозреваю, что он успел скрыться…

— Как! Неужели вы подозреваете, что он замешан?..

— Кто знает?

— Положим, действительно, вам должно было показаться подозрительным, когда его нога оставила точно такой же след, как сапог убийцы, — заметила Софи.

Я так и замер. Мне никогда не приходила в голову эта мысль, а между тем я вдруг сразу это понял, это было чрезвычайно важно.

— Какой я идиот, что дал ему возможность бежать! — воскликнул я.

— Почему? — простодушно сказала Софи. — Оставьте его в покое. Может быть, он и не виноват.

— Не виноват! — запротестовал я. — А вспомните, что я вам рассказывал.

И я снова передал ей мои приключения с Саргассам и Дольчепиано.

Но это не убедило молодую девушку.

— Будем справедливы, Антонин, — сказала она. — О чемодане я не говорю… Это возможно. Но убийство?.. Он мог о нем не знать. Сапоги могли быть у него украдены.

Те же аргументы приводил и Дольчепиано. Я начал колебаться.

— Если мои подозрения напрасны, остается одно: отказаться от своей задачи, — шутливо произнес я.

— Пожалуй, это будет лучше, — серьезно сказала Софи. — Я теперь иногда жалею, что посоветовала вам разыграть из себя сыщика. Хорошенько обдумав ваше положение, я пришла к убеждению, что вы подвергаетесь большой опасности.

— Я верну деньги, — смущенно произнес я.

— Этим могут не удовлетвориться. Против вас может быть возбуждено преследование.

— Неужели? — пробормотал я, напуганный одной этой мыслью.

— Поэтому лучше всего заставить о себе забыть. Для вас опасны только двое людей. Если вы уедете из Ниццы, вы их никогда не встретите, и ваша проделка канет в воду.

— Уехать из Ниццы! — испуганно повторил я.

— Почему нет? Не все ли равно, где мы будем жить. Мы достаточно богаты. Я получу деньги, рассчитаюсь с госпожой Монпарно, и мы обвенчаемся. Надеюсь, вы не дорожите вашей службой?

— Конечно, нет, но какой же я буду муж, если я ничего не буду зарабатывать?

— Не беспокойтесь, дело у вас всегда найдется; вы будете управлять моими денежными делами, а главное, вы будете делать меня счастливой! — добавила она с очаровательной улыбкой.

— О! что касается этого… — пылко воскликнул я, покрывая поцелуями ее руки.

— А пока, — продолжала она, — старайтесь не навлекать на себя чьего бы то ни было внимания и приведите в порядок, ввиду нашей скорой свадьбы, все свои документы. Я тоже об этом позабочусь.

— Я расплачусь со своей хозяйкой и перееду в другую комнату, — сказал я.

— Не спешите. Уехать вы всегда успеете. Дайте мне покончить с получением премии. Я уже была в агентстве, но, по-видимому, мне предстоят некоторые затруднения.

— Никто никогда не торопится платить, — сказал я. — Как жаль, что я не могу вам помочь.

Софи улыбнулась.

— Я не буду так жестока, чтобы посылать вас к господину Кристини, — ответила она. — Будем терпеливы. Чего бы мне очень хотелось, это посмотреть на вашего Дольчепиано. Он меня ужасно интересует.

— Если вам так сильно этого хочется, я постараюсь во что бы то ни стало разыскать его, — предложил я.

— Пожалуй, это будет неосторожно, — заметила она. — Не можете же вы продолжать с ним знакомства, будучи Антонином Бонассу…

— Само собой разумеется, это значило бы признаться ему во всем.

— А между тем мне не хотелось бы заставлять вас продолжать играть роль сыщика, это слишком опасно.

— Для вас я готов на все! — воскликнул я.

— Нет… оставьте его в покое… Тем более, что мне почему-то кажется, что вы с ним еще встретитесь.

— И тогда? — спросил я, видя, что Софи не решается продолжать.

— Боже мой, как я любопытна! Это нехорошо… Тогда, — продолжала она, — если только он сам отыщет вас… постарайтесь убедиться, что это за человек… проследите за ним… узнайте, чего он добивается, какая у него цель… И расскажите мне. Но только старайтесь, чтобы он об этом не догадывался и не понял, что вы его подозреваете.

— Будьте спокойны.

— Может быть, это просто-напросто любопытный турист, и только! — задумчиво произнесла она.

— Возможно! — согласился я. — Когда жаждешь напасть на след убийцы, нередко видишь его во всех встречных.

— Кроме того, кто действительно и есть убийца, — усмехнулась Софи.

Но я не обиделся на эту шутку. От Софи я мог перенести все, что угодно. Я поднялся с места.

— До скорого свидания! — сказала она, также вставая. — Не приходите больше сюда. Вы видели, какую сцену устроила нам госпожа Монпарно. Я вам сообщу, где мы увидимся.

— Хорошо, — согласился я.

— Если будут какие-нибудь новости, пишите мне до востребования С. П. 117. Я буду каждый день заходить на почту.

— Отлично! — сказал я, записывая инициалы.

Я протянул руку, чтобы взять со стола свою накидку, но она выскользнула у меня из рук и, падая на пол, опрокинула пузырек с клеем, который разлился по столу.

Софи вскрикнула.

— Что за неловкость!

— Ради Бога, простите, — сконфуженно пробормотал я, поднимая с пола накидку.

Произведенный мною беспорядок оказался существеннее, чем я мог думать. Весь пузырек клея вылился на скатерть, и намокшие марки плавали в нем, разлетевшись во все стороны. Я хотел было хоть сколько-нибудь исправить свою неловкость, вытереть скатерть и собрать разбросанные марки. Но взгляд Софи мгновенно приковал меня к месту.

— Не трогайте! — закричала она, преграждая мне рукой дорогу. — Вы опять что-нибудь напортите, — раздраженно добавила она.

Я грустно опустил голову, удрученный этой внезапной немилостью, не зная, как загладить свою вину. Но Софи сама пришла мне на помощь.

— Как я глупа! — расхохоталась она вдруг. — Хорошее мнение будете вы иметь о моем характере. Можно подумать, что я вторая госпожа Монпарно.

— Не беспокойтесь, — ответил я в том же тоне. — Я сам виноват в том, что вы рассердились, я это заслужил.

— Что делать, я такая ярая коллекционерка. Не могу видеть равнодушно марок. Надеюсь, это когда-нибудь пройдет.

— Зачем? — запротестовал я. — Это такая невинная страсть.

Она проводила меня до передней, повторяя на прощание:

— Не забудьте же: С. П. 117. Я вам тоже напишу, если будет что-нибудь новое. До свиданья.

— До свиданья, — ответил я. — Мой привет госпоже Монпарно.

— Ах! Когда я только освобожусь от нее! — вздохнула Софи.

Мы расстались самым дружелюбным образом, и я стал спускаться с лестницы, держа в руке злосчастную накидку. На повороте лестницы я почти столкнулся с какой-то темной фигурой, но не обратил на нее никакого внимания. Это было понятно, так как я выходил от своей невесты и все мои мысли были полны ею.

Выйдя на улицу, я окинул взором вокруг себя. «Старайтесь не обращать на себя внимание», вспомнились мне слова Софи. Я остановился в нерешительности. Куда пойти? Что предпринять?

В эту минуту передо мной выросла фигура, и я узнал Кристини.

Он шел впереди меня, но, несмотря на то, что я не видел его лица, я сразу узнал его еще издали. Не задумываясь, я бросился за ним.

— Господин Кристини! Господин Кристини!

Он обернулся и окинул меня вопросительным взглядом.

— Вы не узнаете меня? — спросил я, раскаиваясь в своей поспешности: — Падди Вельгон… сыщик.

— Как же! как же! — улыбнулся тот. — Теперь я вас узнал. Мистер Вельгон.

— Надеюсь, — заторопился я, желая скорее рассеять свои сомнения, — вы получили мое письмо, которое я принужден был послать вам на этих днях.

— Ваше письмо? — протянул Кристини, как будто напрягая память. — Позвольте… Ну, конечно, конечно, я должен был его получить.

— Так же, как и его дополнение?

— Само собой разумеется.

— Значит, все наши счеты в порядке?

— В полном порядке, — подтвердил агент.

— Мое решение, вероятно, не было для вас неожиданным. Вы должны были понять, что оно вытекало из самих обстоятельств дела.

— Я ничего не могу иметь против вашего решения, мистер Вельгон, — ответил Кристини. — Обстоятельства часто бывают сильнее нас.

— Вы правы! — согласился я, чувствуя, как с моей души спадает камень.

Несколько секунд между нами царило молчание. Кристини, видимо, задавал себе вопрос, для чего, собственно, я его остановил, и смотрел на меня с плохо скрытым любопытством. Я, со своей стороны, не знал, как мне приступить к делу.

— Кстати, — начал я, наконец, — я хотел у вас спросить, продолжаете ли вы настаивать на самоубийстве господина Монпарно?

— К сожалению, для нас это теперь невозможно, — ответил Кристини, глядя на носки своих сапог.

Я понял, что ему было неприятно сознаться в своей ошибке и он чувствовал себя неловко.

— Значит, вы перестали подозревать самоубийство? — насмешливо продолжал я.

— Да, перестал, — смущенно произнес агент.

В его голосе не было уверенности, и я понял, что ему стоило не малых трудов отрешиться от своих первоначальных предположений. Он даже избегал моего взгляда. Мне пришло в голову воспользоваться благоприятной минутой и раз навсегда покончить с агентством и с личностью Падди Вельгона.

— Это дело, — начал я, — повлекло за собой много разочарований не только для вас, но и для меня, так как я должен был отказаться от желания вам помочь. Поэтому я решил вернуть вам вот это.

Я вынул из бумажника две стофранковые бумажки и протянул их агенту.

— Я не хочу оставлять их у себя, так как сознаю, что не имею на это нравственного права. И вы меня очень обяжете, приняв их назад.

Кристини решительно отвел мою руку.

— Нет! нет! — воскликнул он. — Это меня не касается. Что нами выдано, то выдано. Мы назад не берем, дорогой мистер Вельгон. К тому же вы вполне заслужили эту безделицу.

— Прошу вас, — настаивал я.

— Ни под каким видом, — решительно произнес Кристини. — До свидания, мистер Вельгон. Будьте здоровы!

Он поспешно отошел от меня, и я остался стоять на тротуаре с протянутой рукой, в которой пестрели две стофранковые бумажки.

— Спрячьте эти деньги! — шепнул мне вдруг кто-то на ухо. — Я с ним согласен, вы их заслужили.

Я быстро обернулся. Передо мной стоял Карло Дольчепиано.

Глава VIII
Таинственные марки

Дружелюбно улыбаясь, он положил руку мне на плечо.

— Откуда вы так поспешно бежите? — спросил он, прежде чем я успел прийти в себя от удивления. — Вы чуть не столкнули меня с лестницы.

— Ах, это были вы? — пробормотал я.

Софи была права, предсказав мне, что я еще встречусь с этим человеком. Какая проницательность! Мне сразу вспомнились ее советы. Да, она права, подумал я, теперь я уже не выпущу его из рук и так или иначе разгадаю окружающую его тайну. И я решил не отходить от него ни на шаг.

Но он, очевидно, решил также не спускать с меня глаз. Иначе зачем бы он был на лестнице, где я его встретил? Или это была простая случайность? Вряд ли, так как, увидя меня на улице, он сразу подошел ко мне. Но каким образом он мог узнать, где я нахожусь?

Я должен был сознаться, что его чутье было выше моего. В сравнении с ним я был неопытным ребенком, которым он вертел, по своему желанию, во все стороны. Эта мысль окончательно вывела меня из себя.

«Хороша заслуга! — возмущался я про себя. — Я не скрыл от него, что еду в Ниццу. Он мог приехать раньше меня, подождать прихода моего поезда и проследить, куда я пошел. В этом не было ничего трудного. Но теперь этому конец. Теперь я возьмусь за дело. Посмотрим, кто кого перехитрит!»

Я уже не видел в нем в эту минуту преследуемого мной преступника, он был только моим конкурентом, которого я во что бы то ни стало хотел победить. Я забыл о своем разговоре с Софи, о ее предостережениях, во мне говорило только самолюбие, жажда победы и унижения соперника!

Чтобы не дать ему заподозрить истины, я сделал вид, что его вопрос застал меня врасплох, и якобы легкомысленно ответил:

— Я был у одних знакомых.

Он, вероятно, отлично знал, у кого именно, так как на дверях квартиры господина Монпарно висела его визитная карточка, и мой ответ должен был показаться ему, по меньшей мере, наивным.

Тем не менее он ничего не возразил, и я воспользовался этим, чтобы, в свою очередь, поставить его в затруднительное положение.

— Вот уж не ожидал встретить вас «там»! — воскликнул я. — У вас тоже живет кто-нибудь из знакомых в этом доме?

— Никого. Я был «там» для вас, — ответил он.

— То есть как для меня? — изумился я, невольно смущенный его апломбом. — Вы знали, что я буду в этом доме?

— Конечно! — спокойно произнес он. — С тех пор, как мы расстались в Пюже-Тенье, я не упускал вас из виду.

— Чему я обязан такой честью?

— Вы мне удивительно симпатичны, — усмехнулся итальянец.

Я также насмешливо поклонился.

— И вы поехали вслед за мной только для того, чтобы мне это сказать?

— Откровенно говоря, я не сразу отдал себе отчет в этой симпатии. Но зато потом я почувствовал ее с двойной силой. Я много думал о вас, мистер Падди, и это дало мне возможность оценить вас по достоинству.

Он фамильярно взял меня под руку и заставил сделать несколько шагов вперед.

Я не высказал ни малейшего сопротивления, стараясь скрыть, насколько возможно, свое удивление. Это новое появление итальянца опять ставило меня в тупик. Конечно, я мог бы заметить Дольчепиано, что все сказанное им сейчас далеко не объясняет его внезапной симпатии ко мне; мог бы протестовать против бесцеремонности, с которой он, видимо, намеревался располагать мною. Но это не входило в мои новые планы, и я только радовался, что сам итальянец дает мне возможность не выпускать его из виду и тем самым раскрыть его карты.

— Теперь вы мой, и я вас не выпущу, — сказал автомобилист. — Мы не должны расставаться. Верьте мне, дело Монпарно еще далеко не утратило своего интереса, и, если вы любите подобного рода волнения, вы не должны останавливаться на полдороге. Чего вы более придерживаетесь: инстинкта или разума?

— Это зависит от обстоятельств, — глубокомысленно произнес я.

Дольчепиано посмотрел на меня испытующим взглядом.

— Хотите положиться на меня? Можете вы это? — как-то особенно серьезно спросил он.

Я невольно опустил глаза.

— Не тратьте напрасных слов, — сказал я. — Я уже и так переменил свое намерение и готов следовать за вами.

— Вот как! — произнес он, не отрывая от меня взгляда. Улыбка скользнула по его губам.

— Понимаю, — насмешливо сказал он. — Ветер подул с другой стороны и флюгер завертелся иначе.

Я почувствовал, что краснею, и не потому только, что меня обидело это сравнение, сколько от сознания проницательности этого человека, читающего во мне, как в книге.

— Я не понимаю, на кого вы намекаете? — пробормотал я. Прежде чем я опомнился, он выхватил у меня из рук накидку и стал ее разглядывать.

— На чем это вы сидели? — спросил он вдруг.

Я, в свою очередь, взглянул на накидку и увидел, что почти половина ее была покрыта какими-то пестрыми пятнами. Присмотревшись ближе, я понял, что это были марки, чередующиеся с засохшими каплями клея.

— Это очень просто, — не смутился я. — Я положил эту накидку на стол, где находились марки и пузырек клея. Беря ее обратно, я опрокинул пузырек и не заметил, как к накидке приклеились марки.

— Прекрасный способ обогащать свою коллекцию, — заметил Дольчепиано. — Впрочем, он уже применялся при кражах процентных бумаг. Конечно, вы не могли знать этого и воспользовались им случайно. Так, значит, ваша барышня коллекционирует марки?

На моем лице не дрогнул ни один мускул, хотя я был снова поражен этим новым доказательством, насколько итальянец был в курсе моей жизни.

— Да, одна из моих знакомых действительно собирает марки и, вероятно, будет очень огорчена утратой своих драгоценностей, — осторожно ответил я. — Надо поскорей отнести ей эти марки, пока она не заметила их исчезновения.

— Едва ли она будет сильно огорчена, — сказал итальянец, разглядывая марки. — Они ничего не стоят. Ни одна из них не представляет собой редкого экземпляра. Из-за этого не стоит подыматься на второй этаж.

— Позвольте, — возразил я. — Лично я ничего в этом не понимаю, но мне известно, что эти марки очень редкие и моя знакомая выписала их из Италии.

— Из Италии? — недоверчиво повторил Дольчепиано. — Какой же смысл выписывать их из Италии, когда они продаются в любой лавке по 29 су за сотню.

— Надо думать, что она другого мнения, так же, как и то лицо, которое по ее поручению собирает их и высылает сюда, — сухо произнес я.

— Вероятно. Давайте-ка посмотрим хорошенько. — Он вынул из кармана небольшую лупу и стал рассматривать в нее марки.

Я подумал сначала, что он надо мной смеется, но его серьезный вид поразил меня.

— Та-та-та! — воскликнул он вдруг. — Это становится любопытным.

И, взяв меня под руку, не возвращая накидки, он хотел увлечь меня за собой.

— Зайдемте куда-нибудь в кафе. Там нам будет удобнее. Я не согласился.

— Сначала я должен отнести по принадлежности эти марки, — сказал я, стараясь взять от него накидку.

— Ни за что! — ответил итальянец, прижимая ее к себе. — Я должен их рассмотреть. Вы были правы. Эти марки одни из самых редкостных на свете.

— Тем более необходимо вернуть их как можно скорее владелице, — нетерпеливо произнес я.

— Тем более необходимо не торопиться и рассмотреть их как следует, — безапелляционно произнес Дольчепиано. — Пойдемте, дорогой мистер Падди. Даю вам слово, что буду беречь эти марки, как собственное око. К тому же, чтобы вернуть их, вам прежде всего следует их отклеить.

С этим я не мог не согласиться и волей-неволей последовал за ним.

Через несколько минут мы уже сидели на террасе кафе Reegence.

Дольчепиано потребовал теплой воды и стал осторожно отклеивать марки, стараясь сохранить их в полной неприкосновенности.

По мере того, как он снимал их с накидки, он в известном порядке раскладывал их на столе.

— Вы уверены, что эти марки действительно присланы из Италии? — спросил он, продолжая свое занятие.

— Я сам видел конверт! — сухо произнес я.

— Ого! — насмешливо протянул Дольчепиано. — Вам поверяют свои маленькие тайны?

Я пожал плечами.

— Никаких тайн не существует. Я сам увидел. Это еще не значит, чтобы мне показали. Конверт лежал на столе.

Дольчепиано, не отвечая, продолжал свою работу.

Она заняла довольно много времени.

Когда все двенадцать марок очутились на столе, он без церемонии бросил мне на колени накидку и навел на марки лупу.

— Спросите чернила и бумагу, — сказал он мне, не поднимая головы.

Его обращение со мной возмущало меня до глубины души, но, помня наставления Софи, я сдержал себя и приказал подошедшему лакею принести и то и другое.

— Что вы находите интересного в этих марках, которые, как вы сказали сами, продаются на каждом шагу? — едко спросил я.

— Я ошибся, — спокойно ответил Дольчепиано. — Подождите немного. Ага! Вот и бумага. Возьмите пожалуйста, перо. Вы будете моим секретарем.

— Мне хотелось бы сначала понять, в чем дело, — сказал я.

— Понять? — бросил на меня саркастический взгляд итальянец. — Это будет не очень легко. Впрочем, отчего не попробовать… Видите эту марку?..

Он передал мне лупу и одну из лежавших перед ним марок.

— Что же дальше? — спросил я. — Это обыкновенная марка в десять сантимов, не представляющая собою, как вы сами сказали, ничего особенного.

— Так! А теперь посмотрите левый угол. Ничего не замечаете?

— Я вижу маленькую цифру, почти незаметную, — ответил я.

— Написанную рукой, не правда ли?

— Да.

— Значит, она была сделана не на почте. Теперь посмотрите на оборотной стороне марки, внизу, около зубчиков.

— Там стоят какие-то буквы, — сказал я.

— Соедините их, они составят слово.

— П… о… л… у… ч… е… н… ы… Получены, — прочел я.

— Так! — произнес Дольчепиано, беря у меня из рук марку. — Запишите, пожалуйста, цифру и это слово. — Я послушно записал на бумаге.

— 26. Получены.

— Это очень просто, — сказал итальянец, поняв мой вопросительный взгляд. — На каждой марке есть цифра и на обороте слово.

— Любопытно! — пробормотал я. — Но я не вижу, какое отношение?..

— Пишите дальше, я буду вам диктовать, — холодно произнес он. — К сожалению, некоторые марки наполовину испорчены и нескольких букв недостает. Вы готовы?

Я взял в руки перо. Он начал диктовать.

— 36 Рад… 4 план. 39. А. 14 Глуп. 5 прек. 40 Б. 29 Марсель. 38 Тел. 47 Раскаяние. 27 ден. 60 преступный.

— Все! — с сожалением в голосе, сказал Дольчепиано.

— Нельзя сказать, чтобы было ясно! — усмехнулся я.

— Потому что не полно и стоит не по порядку. Но подождите… давайте сюда бумагу. Цифры должны означать порядок букв. Попробуем переставить.

Он взял у меня из рук перо и стал записывать, а я читал у него через плечо.

— 1. 2. 3 план прек. 6 до 13 глуп. 15 до 25 получены ден… 28 Марсель. 30 до 35 рад… 37 Тел… А. Б. 41 до 46 раскаяние. 48 до 59. Преступный.

Дольчепиано самодовольно щелкнул языком.

— Все-таки это не ясно! — сказал я.

— Вы слишком требовательны или, вернее, не хотите понять, — ответил итальянец.

— Понять? Чего? — спросил я, внезапно охваченный тревогой.

— Того, что дело идет об очень недурно организованной секретной переписке. На каждой марке имеется слово и цифра, обозначающая порядок, в каком должны быть сложены марки. Это очень остроумно. В этом письме, по-видимому, не меньше шестидесяти слов, из них нам известны только шесть, не считая обрывков других шести, среди которых попадаются два инициала А и Б.

Я был ошеломлен.

— Что же это значит? — пробормотал я.

— Это значит, — расхохотался итальянец, — что ваша коллекционерша состоит в секретной переписке с моей родиной.

Я вздрогнул.

— Этого не может быть! — воскликнул я.

Между тем мои глаза не могли оторваться от двух поразивших меня слов: «раскаяние» и «преступный».

Что могли означать эти слова? Меня терзала мысль, что они могли быть обращены к Софи, к воспитаннице и наследнице господина Монпарно.

Мне сразу вспомнилась фраза Кристини, сказанная им во время нашего первого свидания: «Если убийство будет доказано, надо будет обратить внимание на предъявительницу страхового полиса».

И вдруг теперь кто-то писал Софи: раскаяние и преступный.

Но почти тотчас же, как эта мысль пришла мне в голову, я возмутился против самого себя. Как я мог допустить что-нибудь подобное! Что бы ни означали эти слова, Софи была тут ни при чем. Моя невеста не могла быть в сношениях с убийцей своего покровителя. На это у меня было неопровержимое доказательство. Она не знала, что страховой полис составлен в ее пользу.

Да и наконец, если бы она узнала о его существовании, он был составлен так недавно, что у нее не было никакой возможности организовать за это время убийство.

Я уже однажды предвидел угрожающую ей опасность и тогда же задал ей вопрос, может ли она удостоверить свое местопребывание в ночь, когда было совершено убийство.

Теперь опасность являлась в другом виде.

Эти марки могли послужить против нее серьезной уликой, как доказательство ее соучастия в убийстве своего опекуна.

И если бы существование их сделалось известным страховому обществу, оно дорого бы дало, чтобы иметь в руках подобный козырь.

А что, если вся эта история с марками есть не что иное, как интрига самого страхового общества, имеющего свои причины так или иначе скомпрометировать молодую девушку? — пронеслось у меня вдруг в голове.

Как выпутаться из этого положения? Что предпринять? Возможны были только два предположения: или эти слова не имели никакого смысла и попали к Софи совершенно случайно, или присылка этих марок заключала в себе чудовищную интригу. Я уже начал придумывать, как мне поступить, как вдруг из груди моей вырвался торжествующий крик.

— Допустим, — воскликнул я, — что эти слова имеют какой-нибудь смысл и ваши предположения справедливы. К чему же подобная таинственность? Особа, о которой идет речь, вполне свободна, писем ее никто не читает и она может получать их без всякого затруднения, не говоря уже, что ей могут адресовать на почту до востребования.

— Правильно, — спокойно ответил Дольчепиано. — Эта особа — мадемуазель Перади, не правда ли?

— Позвольте мне не называть ее, — сухо ответил я.

— К сожалению, это необходимо для дальнейшего развития моей идеи. Вы, помнится, говорили мне, что у этой молодой девушки есть жених, некто Антонин Бонассу. Именно эти инициалы А и Б и стоят на одной из марок, предшествуемые словом Тел., что, вероятно, означает: телеграфируйте или телефонируйте. Понимаете теперь?

Я невольно расхохотался. Это становилось забавным. Я понял, как легко может впасть в ошибку даже самый умный человек, руководствуясь только одними предположениями.

— Что же дальше? — весело воскликнул я. — Продолжайте, продолжайте, только скажите сначала, куда, вы думаете, вас приведет это предположение?

— В настоящее время никуда, — невозмутимо произнес итальянец. — Я просто-напросто изучаю шараду и думал, что вас это также заинтересует. Что же касается данного случая, то заметьте что вышеупомянутый Бонассу находится теперь в Генуе, а марки, как вам известно, получены из Италии.

Я не знал, что ответить. Благодаря неожиданному стечению обстоятельств, я мог с минуты на минуту очутиться в самом неприятном положении. И каким образом удалось Дольчепиано узнать о моем мнимом отъезде в Геную? Действительно, эти две несчастные буквы могли быть приняты за мои инициалы и придать письму известный смысл.

Конечно, стоило мне сказать одно слово, и от всей этой истории не осталось бы и следа. Но тем не менее все это было очень неприятно.

— Повторяю вам еще раз, — недовольно произнес я. — Бонассу не стал бы прибегать к подобному способу переписки. Да и наконец, если бы это было так? Ведь не подозреваете же вы его в убийстве господина Монпарно?

— Кто знает! — уклончиво ответил Дольчепиано.

Я едва сдержался. Меня успокоила оригинальность моего положения.

— Что же вам мешает арестовать его в Генуе? — насмешливо произнес я.

— Меня это не касается. Это ваше дело, — усмехнулся он, вставая с места и собирая марки. — Пока что я хочу сличить почерк, — сказал он.

— Где именно? — с любопытством спросил я.

— Это моя тайна. Вы подождете меня, не правда ли?

— Конечно, — ответил я. — Разве я могу расстаться с вами в такую минуту. Вы меня чересчур заинтересовали.

— Отлично. Я вернусь не позже, чем через полчаса.

— Желаю успеха! — насмешливо крикнул я ему вслед. Мне не было смысла следить, куда он направился.

Где бы он ни производил свое следствие, результат его был мне заранее известен.

Тем не менее эта история с секретной перепиской не выходила у меня из головы.

Несмотря на то, что я отлично знал, что я, Антонин Бонассу, не мог быть в Генуе иначе, как только в воображении моей квартирной хозяйки, полученные Софи марки, я не мог этого отрицать, давали пищу самым разнообразным предположениям. Напрасно я старался найти ключ к этой загадке: ни одно мое объяснение не казалось мне правдоподобным. Оставалось допустить только одно: случай! Но случай сам по себе не занумеровывает марки и не пишет по одному слову на каждой из двенадцати марок, на одном и том же месте и одним и тем же почерком.

Может быть, это простая шутка? Но кому она могла понадобиться? Наконец возможно, что смысл фразы не представляет собою ничего страшного. Иногда отдельные слова производят гораздо большее впечатление, чем целая фраза. Остается только вопрос: какая цель была у Софи вести с кем бы то ни было секретную переписку? Но может быть, это занимало ее, как невинная шалость: она была еще так молода! Я старался успокоить себя этой мыслью, но чувствовал, что окончательно рассеять мои подозрения могла одна Софи.

К сожалению, я не мог ее увидеть. Прием госпожи Монпарно и ее собственные советы не позволяли мне забежать к ней хоть на минуту. Поэтому я решил воспользоваться ее разрешением и написать ей до востребования. Но само собой разумеется, я ни одним словом не дал ей понять своих подозрений, которые могли показаться ей оскорбительными и смешными.

Увлечение Дольчепиано этой новой загадкой казалось мне подозрительным. Конечно, он не мог быть изобретателем этой истории. Нельзя заранее предвидеть такого случая, как приклеенные к накидке марки. Но итальянец мог воспользоваться им, как средством для возбуждения во мне новых подозрений, которые заставили меня забыть прежние, касающиеся лично его. И этот замысел удался ему на славу, так как все мои предположения спутались. Саргасс, Дольчепиано, Софи — все эти имена кружились в моей голове, не давая возможности сосредоточиться и парализовали мою волю. Мне казалось, что вокруг меня разрастался какой-то туман и всюду, куда бы я ни оглянулся, как тень, вставало подозрение. Везде подозрение! К кому бы я ни приближался, каждый становился мне подозрителен. Я чувствовал, что еще немного и я сойду на этом с ума. Единственное спасение было — раскрыть истину, но я уже не рассчитывал на свою проницательность, а просто-напросто верил в силу случая, который играет такую большую роль в жизни людей.

Возвращение Дольчепиано прервало мои грустные размышления.

— Ну что? — издали закричал я.

— Ничего! — ответил тот, садясь напротив меня. — Это почерк не Антонина Бонассу.

Я не мог удержаться от иронической улыбки.

— Я был в этом уверен, — сказал я.

— Но это еще ничего не доказывает, — добавил он. — Можно изменить почерк или попросить кого-нибудь написать.

— В особенности, когда дело идет о письме, которое никому не должно быть известно, — иронически продолжал я.

— Ну, да бросим это, — сказал Дольчепиано. — Это не столь важно и только отклоняет нас от выслеживания Саргасса.

— Очень рад, что вы наконец пришли к этому убеждению, — заметил я.

— Я могу себе позволить иногда легкое уклонение в область фантазии, — сказал он. — Я не профессионал. Это у вас на все должен быть заранее выработанный метод.

— Следовательно, вы отказываетесь утилизировать марки и разобраться, в чем тут дело?

— Для этого надо иметь в руках весь альбом мадемуазель Перанди, — усмехнулся он. — А я не хочу прибегать к воровству.

— В таком случае, вам остается одно: вернуть мне марки, которые я передам по принадлежности, — сказал я.

Дольчепиано против всех моих ожиданий согласился.

— Вот они! — сказал он, вынимая марки из портмоне. Я сосчитал их и вложил в написанное мной письмо, заклеил конверт. Сделав это, я снова обратился к Дольчепиано.

— Могу я узнать, что вы теперь намерены предпринять?

— Прежде всего, похитить вас, — ответил он, подзывая лакея и расплачиваясь с ним.

— Похитить меня? — расхохотался я. — Это еще что за выдумка?

— Не сердитесь! — спокойно произнес итальянец. — В этом нет ничего страшного. Довольствуйтесь одним объяснением: случай пожелал свести нас.

Был ли это случай? Я плохо в это верил, но счел за лучшее не возражать.

— Вы были так любезны, что посвятили меня в суть своего дела, — продолжал Дольчепиано, — и я с большим интересом сопутствовал вам во всех ваших поисках. Я сразу понял, что вы действовали по заранее выработанному методу, и поэтому преклоняюсь перед вашей опытностью. Но, если не ошибаюсь, перед вами в данное время вырисовались два пути, и вы колеблетесь, какой избрать. Положитесь лучше всего на случай, то есть на меня. Взамен этого я попрошу у вас только несколько часов слепого повиновения.

— Слепого? — повторил я без всякого восторга.

— Это необходимо. Я еще окончательно не обдумал свой план и потому не могу сообщить его вам заранее. К тому же он может показаться вам чересчур наивным, и, отстаивая его, я могу потерять слишком много времени. Положитесь на мое счастье. Удастся ли мне что-нибудь или нет, завтра я раскрою вам все.

Я на минуту задумался. Чем я рисковал? Я уже свершил с Дольчепиано столько всевозможных экскурсий, что перспектива еще одной поездки не казалась мне страшной. Был ли он правдив или нет, поехать с ним значило получить возможность так или иначе разгадать интересующую меня тайну. Того же самого жаждала и Софи, значит, так и надо поступить.

— Хорошо! — согласился я. — Похищайте меня, я готов.

— С закрытыми глазами?

— Ну нет! — пошутил я. — Должен же я, по крайней мере, видеть, куда вы меня повезете.

— Сколько угодно, только будьте послушны.

— Обещаю! — улыбнулся я.

— Браво! Вы, конечно, понимаете, что мы прежде всего разыщем Саргасса и для этой цели поедем в Сен-Пьер.

— Одобряю! — ответил я.

— В таком случае отправимся скорее в гараж, где я оставил свой автомобиль.

Дорогой я нашел почтовый ящик и незаметно опустил в него письмо. Дольчепиано, по-видимому, не обратил на это внимания.

— Помните один из наших последних разговоров? — сказал он мне. — Я вам говорил, что есть два способа осветить дело Монпарно, из которых один нам недоступен. Оказывается, я ошибался. У нас в руках оба способа, и мы применим и тот, и другой.

Глава IX
Два выстрела

Утолив голод, мы выехали из Ниццы около часа дня. К моему большому удивлению, Дольчепиано пустил свою машину самым умеренным ходом. Можно было подумать, что мы просто-напросто совершаем прогулку.

— Вы не торопитесь приехать? — спросил я наконец.

— Наоборот, — ответил итальянец, — я не хочу быть в Сен-Пьере до наступления темноты.

— Почему?

— Потому что мой план требует темноты… Не забудьте, мистер Вельгон, что вы должны следовать за мной беспрекословно.

— Не беспокойтесь, — усмехнулся я. — Но мне, надеюсь, не запрещается высказывать вслух свои предположения?

— Это сколько угодно! — улыбнулся Дольчепиано.

На самом деле у меня никаких предположений не было, и я сказал это только из желания придать себе некоторый вес. Тем не менее я задумался и должен сознаться, главным предметом моих размышлений была все-таки история с марками. Как я ни старался забыть о ней, я чувствовал, что она интересует меня гораздо больше Саргасса и содержимого красного чемодана. Суеверные люди называют этот род беспокойства предчувствием.

В течение всей дороги я имел достаточно времени проштудировать все свои мысли, так как Дольчепиано, как нарочно, все уменьшал и уменьшал ход автомобиля. Наконец, когда стало уже почти совсем темно, мы увидели вдали мерцающие огоньки Сен-Пьера.

Не изменяя хода автомобиля, итальянец, едва успев въехать в Сен-Пьер, начал усиленно давать гудки и, точно находя в этом особенное удовольствие, ежеминутно останавливался, вызывая шипение мотора и шум, неизбежно связанные с новым движением вперед.

Я не мог удержаться, чтобы не заметить ему, что у него странная манера стараться проскользнуть незамеченным.

— Я думал, что вы не хотите, чтобы вас кто-нибудь видел? — добавил я.

— Настолько не хочу, что прячусь, насколько это возможно, — ответил он.

Действительно, я тут только заметил, что он соскользнул со своего места и управлял автомобилем, стоя на коленях, почти сливаясь с корпусом машины, благодаря чему издали, с дороги, был виден только один мой силуэт.

Несмотря на то, что я находил этот способ защиты несколько смешным, я попробовал, ввиду внимания, которое обращал на себя автомобиль, последовать примеру моего спутника. Но он поспешно остановил меня.

— Нет, нет! Сидите на месте. Необходимо, чтобы вас видели.

Почему меня, а не его? Но я дал слово беспрекословно повиноваться.

Проезжая мимо дома Саргасса я не удержался, чтобы не бросить на него взгляд. Двери и ставни были заперты, едва пропуская маленькие полоски света. Но, когда мы уже отъехали и я снова обернулся, чтобы еще раз посмотреть в том же направлении, я увидел в дверях дома громадный силуэт смотревшего нам вслед Саргасса. Было еще не совсем темно, и он должен был узнать меня. Я заметил, как он потряс в воздухе кулаком, и скорее угадал, чем услышал посланную нам в догонку угрозу.

— Что я вам говорил! — с неудовольствием воскликнул я. — Саргасс меня увидел.

— И отлично! — ответил Дольчепиано.

— Значит, вы не хотите застать его врасплох? Зачем же мы тогда теряли столько времени?

— Мы его наверстаем! Не беспокойтесь! — спокойно ответил он.

И автомобиль, повернув назад, помчался по направлению Ла-Рошетт, не теряя из виду дома Саргасса.

За первым же поворотом Дольчепиано остановил около одного из утесов автомобиль, выключил мотор.

Затем он обернулся ко мне.

— Avanti! signor! — весело произнес он, хлопая меня по плечу.

— К вашим услугам, — ответил я.

Итальянец сбросил с себя длинное автомобильное пальто, вынул из заднего ящика автомобиля мешок, в котором, как мне показалось, были разные инструменты, веревку, лопату и кирку и взвалил все это себе на плечи.

«Все необходимое для рудокопа, — подумал я. — Ага, молодчику приглянулась моя идея поискать местонахождение товара. Но для чего веревка? Или для кого?»

Мы пошли вперед, стараясь держаться ближе к утесам. Вокруг нас царила тьма, как вдруг, вырвавшись из-за туч, выплыла яркая полная луна, озарившая всю долину, деревья, дома, каждый камень сверкающим фосфорическим светом.

К счастью, около утесов лежали темные тени деревьев, что дало нам возможность продолжать наш путь незамеченными. Но это было недолго. Нам пришлось остановиться. Мы приближались к дому Саргасса, и нам приходилось вступать в самую яркую полосу света.

— Что за проклятая луна! — проворчал итальянец, злобно глядя на небо.

Но он сейчас же успокоился. Одновременно с появлением луны поднялся ветер и на небе тесной громадой двигались тучи, то и дело закрывая луну и погружая во мрак всю долину.

Надо было воспользоваться этими минутами и успеть пройти опасные места, прежде чем луна опять осветит все пространство. Мы так и поступили и после нескольких подобных переходов очутились в тени группы деревьев, расположенных в нескольких шагах от дома Саргасса.

Тут мы были в безопасности и, кроме того, могли наблюдать за всем, что происходило в доме Саргасса, выходившего к нам передним фасадом.

— Теперь отдохнем! — сказал Дольчепиано, опуская на землю мешок с инструментами и ложась около него сам.

Я последовал его примеру.

Выплывшая луна осветила весь фасад дома.

— Не двигайтесь, — прошептал итальянец. — Если вас клонит ко сну, воспользуйтесь этим, так как теперь самая подходящая минута. Нам предстоит бессонная ночь. Когда понадобится, я вас разбужу.

— Благодарю вас! — также тихо ответил я. — Я не имею никакого желания упустить из виду что бы то ни было из этой картины. Судя по мелодраматическому началу, вы должны были придумать что-нибудь чрезвычайно любопытное. — Я нарочно говорил с иронией, стараясь заглушить ею недовольство, то и дело вырывавшееся у меня наружу при виде самонадеянных манер Дольчепиано. Чего он ждал? Что мы сторожили? Если действительно наша цель состояла в том, чтобы захватить одного из соучастников убийства господина Монпарно, я играл довольно жалкую роль, подчиняясь какому-то незнакомцу, третирующему меня самым бесцеремонным образом. В его глазах я был Падди Вельгон, и настоящий владелец этого имени едва ли остался бы доволен, узнав, как я роняю его престиж. Поэтому я от всей души желал, чтобы подозрения мои оправдались и вся эта история оказалась одной комедией. Будучи предубежденным, я не дам себя провести, и какую блестящую победу одержу я тогда над посрамленным соперником.

Но мое радужное настроение продолжалось недолго. Предсказания Дольчепиано начинали сбываться. Дверь дома осторожно отворилась, и Саргасс, предусмотрительно оглядевшись вокруг, вышел из дома. Он тоже, видимо, старался держаться в тени деревьев, но мы все-таки, благодаря удачно занятому месту, могли следить за каждым его движением. Я заметил, что он держал под блузой какой-то предмет, но что именно, различить было невозможно.

Он стал пробираться вдоль стены дома, исчез в тени сарая, снова появился, лежа на животе, на насыпи около сарая и стал спускать вниз за ограду какой-то длинный предмет, завернутый в его блузу. Сделав это, он, в свою очередь, спустился на дорогу, повернул за угол сарая и исчез из наших глаз. Напрасно мы напрягали зрение, тучи закрыли луну, и вокруг нас царила непроницаемая тьма.

— Теперь в дом! — прошептал мне на ухо Дольчепиано.

Он взял в руки мешок и, пригнувшись к земле, направился к дому. Я последовал за ним. Подойдя к обеим постройкам, мы осторожно обошли их вокруг, чтобы удостовериться, что Саргасс нигде не спрятался. Спокойствие, с каким мой спутник производил этот осмотр, указывало на то, что он знал, где находился в данный момент бывший извозчик, и был уверен в его отсутствии, но желал только проверить правильность своих сведений.

Закончив нашу рекогносцировку, мы остановились около одной из стен дома. Дольчепиано усадил меня рядом с собой на большой камень.

— Теперь побеседуем, мой милый Падди, — прошептал он мне на ухо. — Я хочу дать вам одно поручение, как человеку, которому я вполне доверяю.

— Я буду очень польщен, — ответил я с едкой иронией, — в особенности, если вы соблаговолите объяснить мне, в чем именно заключается дело и к какой цели приведет нас исполнение этого поручения.

— Вы забыли наши условия, — возразил Дольчепиано.

— Сегодня — ни слова. Завтра — все, что вам угодно.

— Завтра! Что такое завтра? — взволновался я. — Может быть, это завтра никогда не придет.

— Терпение — первая добродетель сыщика, — ответил итальянец.

— А прозорливость — вторая! — отпарировал я.

— За чем же дело стало? — спокойно произнес он. — Догадывайтесь, если можете. Но только, ради всего святого, не заставляйте меня терять времени даром. Хотите вы мне помочь: да, или нет?

— Я обещал и сдержу слово! — с достоинством произнес я.

— Отлично. В таком случае снимите с себя прежде всего эту накидку, она слишком бросается в глаза. Так… Теперь снимайте куртку и жилет. Какая у вас рубашка? Серая фланелевая и довольно темная? Ничего, сойдет!.. Посмотрим дальше! Это уже хуже! Зеленый цвет слишком заметен. Надо что-нибудь темно-серое, это самое удобное…

Подтяжки тоже никуда не годятся. По одним этим черным полосам нас заметят за сто шагов.

По мере того, как он говорил, я снимал одну вещь за другой и оказался наконец в указанном выше костюме.

— Благодарю вас за драгоценные указания, — недовольно ответил я. — Если бы вы заранее предупредили меня, какую роль вы мне отводите, я постарался бы одеться так, чтобы избежать вашей критики.

— Надо всегда принимать во внимание местность, на которой приходится действовать, — произнес он нравоучительным тоном. — Выбор костюма одна из главных забот сыщика. Однако довольно болтать. Будьте добры, возьмите эту палку. — Он протянул мне большую жердь, поднятую им около сарая, и когда я взял ее в руки, привязал к ней поперек, наподобие креста, более короткую палку. Затем, порывшись в мешке, вынул кусок темной материи, задрапировал ею обе палки и на конец одной из них надел старую фетровую шляпу.

— Отлично! — сказал он, отходя на несколько шагов и издали смотря на сооруженное им чучело. — Теперь идите сюда.

Он привел меня к углу дома, откуда было видно все пространство, начиная от владений Саргасса вплоть до первых деревенских построек.

— Видите эту небольшую ограду, идущую вдоль кладбища? — спросил он.

— Конечно, — ответил я.

— Вы пойдете вдоль нее… Слушайте хорошенько, что я вам скажу, это очень важно… Вы пойдете вдоль ограды, согнувшись таким образом, чтобы вас с той стороны не было видно, понимаете? совсем не было видно.

— Понимаю.

— Важно, чтобы вы исполнили мои слова точка в точку. Не доходя шагов десяти до поворота на кладбище, вы остановитесь и осторожно, не подымая головы, посмотрите за ограду, она разваливается и вы легко найдете щель, в которую и заглянете.

— И что я там увижу? — спросил я.

— Не знаю. Вернее всего, ничего. В таком случае вы поднимите это чучело над оградой и держите его в таком положении до тех пор, пока все будет благополучно. Это будет для меня знак, что никто не приближается.

— Хорошо! — согласился я. — Я, кажется, начинаю понимать. А вы где будете в это время?

— Я? — улыбнулся Дольчепиано. — Я останусь здесь. У меня тут есть небольшое дело.

— Я догадываюсь какое, — сказал я. — Одним словом, я должен служить вам сигнальщиком и вся моя миссия сводится к тому, чтобы предупредить вас о возвращении Саргасса.

— Допустим, что так, — согласился итальянец.

— Желаю успеха! — насмешливо произнес я. — Если вы найдете то, что ищете, я буду готов изобразить из себя вьючное животное, чтобы доставить его в Пюже.

— Не говорите зря! — в том же тоне ответил Дольчепиано. — Желаю и вам успеха. И помните, если что случится, спасайтесь сами, не беспокойтесь обо мне.

— Хорошо. Там будет видно!

И я пошел по тропинке, смеясь про себя над наивностью итальянца.

Так вот каков был его план. И для такого ничтожного дела понадобилось столько предосторожности и таинственности?

Пусть себе копает землю хоть до утра, все равно ничего не найдет. Мне достаточно было одного взгляда, чтобы сразу понять, что никакого товара спрятано тут быть не может. Напрасно я считал Дольчепиано сильнее меня, просто-напросто он очень самонадеян и во что бы то ни стало хочет посадить меня в лужу.

— Или он думает, что ночью видно лучше, чем днем? — усмехнулся я.

Между тем я добрался до указанного им места и из желания поднять его потом на смех еще больше в точности исполнил его забавные наставления. Заглянув в одну из щелей ограды, я убедился, что на кладбище никого не было, и, следуя данным мне автомобилистом предписаниям, поднял кверху задрапированную материей и украшенную шляпой жердь.

В ту же минуту яркий свет прорезал окружавшую меня тьму, раздался звук выстрела, и чучело, точно срезанное ножом, упало прямо на меня.

Едва придя в себя от изумления, я заглянул в щель. Какая-то высокая фигура, с ружьем в руках, двигалась как раз на меня.

Не теряя присутствия духа, я опустил руку в карман, ища револьвер.

Он остался в куртке!

Делать было нечего. Оставалось одно: бежать. Неминуемая опасность придала мне крылья, и я бросился бежать со всех ног, защищенный оградой от взоров своего преследователя. Тот между тем перелез через ограду и нашел сраженное его пулей чучело. Ему все стало ясно. Он выпрямился, заметил меня и пустился вслед за мной, угрожающе размахивая ружьем.

Я добежал до того места, где оставил итальянца и свою одежду. И Дольчепиано, и мое платье исчезли.

Из груди моей вырвался крик отчаяния и ярости. Человек с ружьем должен был догнать меня с минуты на минуту, а я был безоружен.

— Дольчепиано! — закричал я не своим голосом. — Дольчепиано! Помогите!

Мне показалось, что я услышал чей-то смех, но откуда он донесся, я не мог разобрать. Меня вдруг охватила ужасная мысль. Я понял все. Дольчепиано заманил меня в ловушку и, слишком осторожный для того, чтобы выполнить эту задачу лично, предоставил разделаться со мной Саргассу. К сожалению, я понял это слишком поздно. Тем не менее я решил защищаться. В двух шагах от меня была гора, и если мне удастся взбежать наверх, я спасен — любой из утесов послужит мне убежищем.

Собравшись с силами, я бросился бежать по тропинке, причудливо извивавшейся между камнями. Но не успел я пробежать и двадцати метров, как до меня снова донесся топот ног и шум скатывавшихся камней. Саргасс гнался за мной, задыхаясь, осыпая меня проклятиями, и его голос, как раскаты грома, нарушал мирную тишину ночи.

Я не чувствовал под собой ног, дыхание мое становилось порывистым, сердце готово было разорваться; я с минуты на минуту ждал, что меня уложит на месте пуля. Но Саргасс, видимо, боялся промахнуться и ждал более удобного случая.

Он продолжал гнаться за мной, и я с ужасом задавал себе вопрос: кто из нас первый выбьется из сил: я или он? Силы мои начали ослабевать, я уже два раза чуть не упал. К счастью, расстояние между нами не уменьшалось и впереди себя я уже видел темные силуэты утесов, где я мог спрятаться. К ним вела небольшая тропинка. Я напряг последние силы и взбежал наверх.

Я был спасен!

Вдруг крик ужаса вырвался у меня из груди. Я стоял на верхушке горы, налево и направо зияли пропасти, прямо передо мной, покрытая зеленью и ползучими растениями, возвышалась отвесная скала. Вернуться назад? Спуститься вниз? Но Саргасс был уже в нескольких метрах от меня и навел на меня ружье.

Не соображая, что я делаю, я судорожно ухватился руками за выступ скалы и, прилагая неимоверные усилия, умудрился подняться почти вертикально на несколько футов. Над моей головой свешивалось несколько ползучих растений, я ухватился за них и так и остался висеть в воздухе. С трудом обернувшись назад, я увидел Саргасса, остановившегося на середине тропинки, спокойно наводящего на меня ружье. Меня охватила лихорадочная дрожь; я инстинктивно закрыл глаза и открыл их только после того, как услышал звук выстрела.

На меня посыпался целый дождь камней, и я почувствовал как поддерживавшие меня растения начали сдавать. Я в последний раз бросил взгляд вниз, мысленно измеряя высоту моего падения, и увидел, как какая-то темная тень, внезапно отделившись от скалы, бросилась на Саргасса и вместе с ним рухнула на землю.

В ту же минуту растения, за которые я держался, с корнем оторвались от скалы, и я упал на землю в нескольких шагах от боровшихся противников.

В глазах у меня потемнело, и я лишился сознания.

Глава X
Изумительное происшествие

Когда я снова открыл глаза, я не мог сразу сообразить, где я нахожусь и что со мной произошло. Тело мое ныло, и я ощущал довольно сильную боль в голове и в кисти левой руки, как только попробовал сделать ею движение.

Я изумленно окинул взглядом вокруг. Было совсем светло, яркие солнечные лучи освещали нависшие надо мной скалы; я лежал в ущелье, голова моя покоилась на мягкой, как подушка, охапке травы, и, дотронувшись до лба, я с удивлением почувствовал, что он перевязан. Это сразу напомнило мне мое падение и всю предшествующую ему сцену. Я быстро вскочил на ноги и сейчас же снова опустился на колени. Оба эти движения убедили меня в том, что, несмотря на испытываемую мною боль, я остался цел и невредим.

Ни от Саргасса, ни от нападавшего на него неизвестного не осталось никакого следа. Впрочем, высоко стоявшее на небе солнце указывало на то, что между моментом моего падения и моим пробуждение протекло довольно много времени. Вероятно, мой обморок мало-помалу перешел в сон, что было вполне естественным после перенесенных мной волнений и утомления. Но кто же меня, однако, поднял и перенес сюда? Что произошло после того, как я лишился чувств? У меня запечатлелась в памяти фигура Саргасса, отбивавшегося от нападавшего на него незнакомца. Очевидно, он был побежден, так как иначе он не оставил бы меня в живых. Но что с ним сталось? И почему победивший его незнакомец, кто бы он ни был, оставил меня здесь совершенно одного. Тем не менее он все-таки позаботился обо мне. Повязка на голове, подложенная трава, выбор места, где я лежал, защищенный от ветра, все это указывало на то, что он не оставил меня без внимания, и в то же время не давало ни малейшей возможности предполагать, кто был этот таинственный спаситель и куда он скрылся.

Может быть, впрочем, он был где-нибудь здесь, в нескольких шагах отсюда и еще вернется ко мне.

Я выкарабкался из своего убежища и очутился, к своему большому удивлению, на проезжей дороге. На некотором расстоянии от меня живописно раскинулись небольшие пестрые домики, вдали сверкала на солнце река, с перекинутым через нее мостом, тут же, около, чернели рельсы железной дороги. Я невольно протер себе глаза. Что это сон? Обман зрения? Нет, я не ошибся! Это было действительно Пюже-Тенье. Я, точно в сказке, каким-то невероятным чудом, перенесся из Сен-Пьера сюда, перелетев, неизвестно каким образом, расстояние в несколько километров.

Между тем я отлично помнил, что, спасаясь от преследования Саргасса, я бежал совсем в другую сторону и успел сделать не более двухсот метров от дома бывшего извозчика.

Оставалось одно предположение: Дольчепиано! Только он и мог совершить подобное чудо. Неужели же это он спас меня из когтей Саргасса? Но если он разыграл роль спасителя, зачем же было оставлять меня здесь, а не довезти на том же автомобиле до гостиницы?

Кроме того, зачем же он тогда сам толкнул меня в западню? Наконец, что означало это исчезновение с моими вещами и револьвером? Я терялся в догадках. Ни одно из моих предположений не выдерживало критики.

Тем не менее я все-таки пришел к убеждению, что Дольчепиано был тут ни при чем. Но тогда как же объяснить поведение неизвестного? Оно было еще более непонятно и полно противоречий. Новое открытие заставило меня еще больше призадуматься. Я был прикрыт во время сна старым дорожным плащом, происхождение которого было мне совершенно неизвестно. Вероятно, опасаясь, чтобы я не простудился, находясь, благодаря Дольчепиано, в более чем легком костюме, мой спаситель взял этот плащ у того же Саргасса и прикрыл меня им. Сбросив его с себя, я сразу почувствовал холод в ногах и увидел, что на мне не было гетр. Шляпа также исчезла. Как объяснить этот грабеж?

Очевидно, я имел дело одновременно и с врагом и с доброжелателем. Но как отличить, где начинался один и кончался другой. Доброжелатель должен был завершить свою задачу и открыто назвать свое имя, в то же время враг едва ли устоял бы перед искушением отделаться от меня окончательно или, по крайней мере, предоставить меня собственной участи на месте падения.

Окончательно сбитый с толку, я сел на откосе дороги, недоумевая, что мне теперь следует предпринять.

Все более и более овладевавший мною голод вывел меня из раздумья. Я бросил взгляд на свой кожаный браслет. Вделанные в него часы показывали полдень.

Неужели я спал столько времени? Я вдруг почувствовал какую-то странную тяжесть в голове. Не усыпили ли меня? — мелькнула во мне мысль. Очень возможно, что, пользуясь моим бесчувственным состоянием, мой неизвестный спаситель угостил меня каким-нибудь наркотическим средством.

Я поднялся с откоса и попробовал сделать несколько шагов. Сначала меня слегка шатало из стороны в сторону, но мало-помалу ноги мои, по мере того, как я шел, перестали дрожать и, пройдя некоторое расстояние, я снова почувствовал себя бодрым и способным разобраться в окружавших меня таинственных явлениях.

Прежде всего я осмотрел карманы брюк и, к великому своему удовольствию, нашел в них несколько монет, с помощью которых можно было утолить голод и добраться до Ниццы. Остальные двести франков исчезли вместе с курткой и на возвращение их не было никакой надежды. Не пойду же я рассказывать кому бы то ни было о случившемся со мной происшествии. Меня подымут на смех. Да и, наконец, если даже я действительно попал в западню и был ограблен, кого я могу в этом обвинять? Саргасса? Дольчепиано? Но у меня не было доказательств; я мог только подозревать. Наконец, нельзя забывать, что в Пюже-Тенье я был известен под именем Падди Вельгона. Следовательно, при первой же попытке прибегнуть к содействию властей мое самозванство станет известным и я только навлеку на себя лишнюю беду.

Если бы эта особенность моего положения сделалась известна Саргассу или Дольчепиано, они бы, наверно, не нашли нужным прибегать к усыпляющему средству и перевозить меня так далеко.

Тщетно ломая голову над всеми этими вопросами, я поспешно направился в Тьен, чтобы прежде всего удовлетворить свой голод. Но не успел я сделать нескольких шагов, как мое внимание привлек лежавший около самой дороги небольшой серый узелок. Я подошел ближе и вскрикнул от удивления.

Передо мной находились, завернутые в накидку, мой жилет, гетры, шляпа и куртка, в карманах которой преспокойно лежал револьвер и двести франков, полученных мною от Кристини. Мало того, к последним были приложены еще восемь сотенных бумажек. К первой из них была приколота записка. На ней было написано:

«Прошу уважаемого Падди Вельгона принять эту сумму в вознаграждение за оказанную им помощь и поддержку».

Вся кровь бросилась мне в голову. — Дольчепиано! — невольно вырвалось у меня. Все мои сомнения исчезли. Только он один мог быть автором этой возмутительной шутки.

Итак, значит, наша борьба кончилась моим поражением. Я попался в ловушку, как ребенок, и чувствовал себя оскорбленным, униженным и бессильным отомстить за свое унижение. И что было ужаснее всего, я даже не понимал, чем я мог быть полезен итальянцу. Я только сознавал, что являюсь в его руках слепым орудием, и чувствовал, что раскрытие этой тайны повлечет за собой для меня новое унижение. Пока же я терялся в догадках.

Зачем он меня повез с собой? Что означало преследование Саргасса? Какая цель была у него, когда он спасал меня от смерти? Как объяснить похищение и затем возврат моего платья? Чего ради он возвращал мне эти восемьсот франков? Наконец, каким образом, получив мое письмо, а он сам сказал мне, что получил его, Кристини не упомянул ни слова об отсутствии денег?

Все эти вопросы не находили себе ответа. — Не стоит напрасно ломать голову, — грустно пробормотал я. — Все равно, рано или поздно, все станет ясно, даже слишком ясно.

Я надел на себя найденные вещи и медленным шагом, нехотя, направился к мосту по дороге в Пюже.

Мое появление на площади вызвало сенсацию. Меня уже многие знали в лицо, как сыщика, разыскивающего убийц господина Монпарно, и потому я нисколько не удивился оказанному мне приему. К тому же повязка на лбу могла служить достаточным поводом для любопытства.

Но не успел я войти в ресторан, как ко мне подбежал хозяин.

— Очень рад видеть вас опять здесь. Что нового?

— Нового? — повторил я, не имея никакого желания посвящать его в злоключения минувшей ночи. — Разве только то, что я голоден.

Он услужливо поспешил удовлетворить мой аппетит и, пока я жадно поглощал одно кушанье за другим, стал забрасывать меня вопросами.

— Знаете, его увезли в Ниццу, — таинственно произнес он наконец, видимо, недовольный моими односложными ответами. — Часа через два после вашего отъезда была получена телеграмма.

— Кого увезли в Ниццу? — небрежно спросил я, обращая гораздо больше внимания на содержимое своей тарелки, чем на слова своего собеседника.

— Ну, конечно, Саргасса! Будто бы вы не знаете, — подмигнул он мне, плутовато улыбаясь.

Я подскочил на своем месте.

— Саргасса? Кто его увез? Зачем? Хозяина, видимо, поразили мои вопросы.

— Жандармы, кому же больше. Вероятно, по вашему делу.

— По моему делу? — растерянно пробормотал я. — Но каким образом узнали?..

— Такие вещи всегда быстро узнаются. Весь Пюже уже говорит об этом. Ведь вы были на волосок от смерти.

Значит, все было известно? Но кто мог рассказать? И почему никто не пришел мне на помощь, зная, что я подвергся нападению?

— Итак, значит, Саргасс арестован, — снова пробормотал я. — Как же это произошло?

Хозяин громко расхохотался и хлопнул меня по плечу.

— Шутник! Вам это лучше знать. Это уж вы постарались.

— Я! — изумленно воскликнул я.

— Не притворяйтесь, не притворяйтесь! Все видели, как вы его привезли.

— Видели? Когда?

Мне показалось, что я схожу с ума.

— Сегодня утром.

Я посмотрел на своего собеседника таким изумленным взглядом, что тем, видимо, овладело беспокойство.

— Что с вами? Вы, кажется, нехорошо себя чувствуете?

— Нет, ничего, — ответил я. — Но вы рассказываете такие невероятные вещи. Итак, вы говорите, что меня видели?..

— Сегодня в четыре часа утра, — произнес он, глядя на меня с состраданием. — Вы этого не помните?

— Но все это время, со вчерашнего вечера, вернее, с момента моего падения до пробуждения на дороге к Пюже, я был без сознания. Был я в обмороке или просто спал, не знаю, но я не двигался с места. Следовательно, я не имел никакой возможности проезжать здесь в четыре часа утра.

— Может ли быть? — сочувственно покачал головой хозяин, — какое несчастье! Это, вероятно, последствия полученного вами удара.

— Вы думаете, что я сошел с ума? — возмутился я.

— Боже избави… Но тем не менее это странно. У вас утрачена память… Вас отлично видели. Наконец, ваша подпись.

— Моя подпись! — воскликнул я вне себя. — Что я мог подписывать?

— Свою жалобу. Вы пробыли в жандармском отделении очень долго. Говорят, в протоколе больше шести страниц и внизу ваша подпись. Саргассу не поздоровится. Неужели не помните? Так-таки ничего не помните?

— Ничего! — прошептал я, удрученный его словами.

— Хотите знать мое мнение? — глубокомысленно произнес хозяин. — По-моему, вы проделали все это, находясь во сне. Или на вас напал столбняк. Это тоже иногда бывает. Я советовал бы вам обратиться к доктору.

— Да, да, может быть, потом, — пробормотал я. — А пока расскажите мне, что я… делал.

— Чудеса! — рассмеялся хозяин. — Да вы не шутите? Неужели правда, вы ничего не помните?

— Посмотрите на меня, — ответил я. — Похож я на человека, желающего пошутить?

— Положим, что нет… Ну, да все равно, если хотите, я расскажу вам все по порядку. Итак, в четыре часа утра вы въехали в Пюже на автомобиле вашего друга…

— Дольчепиано? — не удержался я.

— Да, итальянца… Его вы, вероятно, оставили где-нибудь на дороге, так как он проехал потом. Одним словом, сегодня утром его с вами не было. Все сразу узнали, что это вы, так как смешать вас с итальянцем нет никакой возможности. Он гораздо выше вас и худощавее. Словом, это были вы. Рядом с вами сидел Саргасс, связанный, как сосиска. Говорить он не мог, так как вы ему заткнули рот платком, но зато какие он бросал вокруг себя взгляды!

Связанный Саргасс! Так вот каков был результат начавшейся на моих глазах борьбы.

— Вероятно, он перед вами в чем-нибудь провинился, — продолжал хозяин. — Это вы, конечно, помните?

— Помню. Он хотел убить меня.

— Да, вы так и заявили. Но, по-видимому, вы оказались сильнее его, хотя он здорово крепок, старый черт. Помучил он вас, я думаю? Здесь у нас никто не хочет верить, чтобы вы могли справиться с ним без чьей-либо помощи. Конечно, вы тоже не из малосильных. Но если бы пришлось биться об заклад, кто победит, я бы скорее поручился за Саргасса.

— Ну, еще бы! — пробормотал я. — Я бы сам не понадеялся на свою силу. Так вы говорите, что я отвез его в жандармское отделение?

— Прямехонько! Жандармы еще спали, но вы их разбудили и довольно энергичным способом. Мне рассказывал один из железнодорожных служащих. Когда они пришли в себя, вы заставили их составить протокол о привлечении к ответственности вашего спутника, который будто бы произвел в вас два выстрела.

— Совершенно верно, — согласился я.

— Для подтверждения последнего вы представили ружье и два использованных патрона. Но это еще не все. Говорят, что вы отвели в сторону бригадира и объявили ему, что вы сыщик, командированный арестовать убийцу господина Монпарно. Бригадир почтительно приложил руку к козырьку, и вы отдали ему приказание взять под стражу вашего молодца, как обвиняемого в покушении на вашу жизнь и подозреваемого в убийстве господина Монпарно.

— Не может быть! — воскликнул я.

— Как же! Вам удалось найти у Саргасса украденный им товар…

— Находившийся в красном чемодане? Изумление мое росло с каждой минутой.

— Он самый! Уж одного этого было достаточно для того, чтобы забрать эту хитрую бестию, но вы приказали его обыскать. И вот что значит опытность! Кто бы мог подумать! При нем нашли десять тысяч франков, принадлежащих господину Монпарно. Только вам и могло это прийти в голову, — с искренним восхищением добавил хозяин.

Я был ошеломлен. Вся эта история меня не только не радовала, но, наоборот, внушала самое сильное беспокойство.

Само собой разумеется, я ни на одну минуту не допустил возможности совершения мною всех этих поступков в состоянии сна. Это было не что иное, как новая выходка Дольчепиано, воспользовавшегося моим костюмом и выдавшего себя при помощи грима за Падди Вельгона, как меня величал весь Пюже-Тенье.

— Подождите! — сказал я, сжимая руками голову. — Мне хотелось бы установить некоторые подробности. Я был одет так, как сейчас?

— Точь-в-точь. Эти же гетры, накидка и повязка на лбу. Кроме того, на вас были очки.

— Ага! Очки?

— Да, темные очки, как обыкновенно у автомобилистов.

С меня этого было достаточно. Теперь я знал, в чем дело. Дольчепиано ничего не стоило, воспользовавшись моей накидкой, изменить очертания своей фигуры, мало того, он мог загримироваться, выкрасить усы и волосы, но глаза выдали бы его при первом взгляде. Единственным спасением являлись темные стекла очков. Он к ним и прибегнул.

Чем он руководствовался? Какая у него была цель? Теперь мне все было ясно. Желая отделаться от опасного сообщника и в то же время отвести мои подозрения, он решил пойти напролом: выдать Саргасса и поставить меня лицом к лицу с совершившимся фактом. Таким образом, вероятно, рассчитывал он, с одной стороны, я принужден буду молчать, не желая посвящать кого бы то ни было в мало лестную для моего самолюбия историю, с другой — как большинство смертных, не удержусь от искушения использовать созданный им мне ореол славы и приписать арест преступника и обнаружение пропавших из красного чемодана вещей исключительно самому себе. Он же между тем благополучно скроется с горизонта. Этот замысловатый план, выполнению которого особенно способствовало мое щекотливое положение, создавшееся благодаря моему самозванству, был достоин ловкого авантюриста, каким я считал Дольчепиано. Но Саргасс? Неужели он молчал? Ведь он же мог выдать сообщника.

— А что же говорил сам убийца? — спросил я.

— Этого никто наверно не знает. Одни говорят, будто он сознался.

Я широко раскрыл глаза.

— В чем? В убийстве? — воскликнул я.

— Да, сударь. Но зато другие уверяют, что он защищался, как лев, крича, что он ни при чем и что если его принудят, он раскроет всю правду.

«Берегись, милейший Дольчепиано», — подумал я.

— Как бы то ни было, — заключил хозяин, — его песенка спета. Он не может отказаться ни от товара, ни от денег. Доказательства налицо.

— Конечно! — согласился я.

Я не чувствовал к нему ни капли жалости. Во мне еще живо было ощущение пережитого накануне ужаса, когда, цепляясь за сгибавшиеся под моей тяжестью корни растений, я висел над пропастью, издали видя целившегося в меня Саргасса.

— Его увезли в Ниццу? — спросил я.

— Да, с восьмичасовым поездом. Его вытребовали туда телеграммой. Он так и поехал между двумя жандармами.

— Приятного пути! — сказал я. — Суд разберет, в чем дело. Да, а вот кстати, вы не видели моего приятеля господина Дольчепиано?

— О, сударь, он, наверное, уже далеко! Судите сами. Вы уехали отсюда, покончив свои дела, приблизительно часов в пять, и минут двадцать спустя он уже проезжал здесь на том же самом автомобиле и летел, как сумасшедший.

— Ну, еще бы! — пробормотал я, подумав, какое унижение придется мне пережить, рассказывая Софи о своей новой неудаче. Она так предостерегала меня против козней этого человека, так просила быть осторожным.

— Но разве можно было ожидать чего-нибудь подобного! — прошептал я сквозь зубы.

Мне так хотелось во что бы то ни стало раскрыть его карты. Мое желание исполнилось… Никто, кроме меня, не виноват, если при этом пострадал я.

Слова хозяина вывели меня из задумчивости.

— Теперь вы, вероятно, отправитесь в Ниццу? — с любопытством спросил он. — Там, я думаю, вас ждут не дождутся судебные власти.

Я взглянул на него с испугом.

— Воображаю, сколько у вас есть для них интересных историй, — продолжал он. — А репортеры! Можно себе представить, как они налетят на вас! Вы сразу станете знаменитостью, мистер Вельгон. «Eclaireur», наверно, поместит ваш портрет.

— Мой портрет! — окончательно смутился я. — Мой портрет!

Я готов был рвать на себе волосы.

Что делать? Как выйти из этого ужасного положения? Хозяин прав, вокруг меня, не далее, как через несколько часов, вырастет ореол известности, газеты разнесут по всему свету мое имя, правосудие подымет против меня целую бурю, полиция всполошит всех своих агентов и среди всей этой суматохи явится настоящий, подлинный Падди Вельгон.

Да, от этого мне не уйти. Как бы я ни старался отрешиться от чужого мне имени, что бы ни делал для этого, я никогда не смогу скрыться от любопытных глаз. Меня слишком хорошо знали в Ницце, в Пюже, в Вилларе, в Мескле. Меня видел Кристини. Что бы я ни говорил, мне не поверят, и под маской самоуверенного, гордого Падди Вельгона все увидят жалкого, опозоренного, осмеянного Антонина Бонассу. Какой позор!

Я почти упал на стул и оттолкнул от себя тарелку. У меня сразу пропал аппетит. Я уже видел себя изгнанным со службы, отвергнутым Софи, потерявшим всякую надежду на счастье.

Что я могу сказать в свое оправдание? Как выйти из этого заколдованного круга? Дольчепиано отрезал мне все пути к отступлению.

Чем я больше буду стараться оправдаться, тем меньше мне будут верить. Тысяча франков, полученных мной от страхового общества, налицо; моя подпись, подложная или нет, это другой вопрос, фигурирует на составленном по моим настояниям протоколе. Двадцать, тридцать свидетелей подтвердят мое посещение жандармского управления. Никто не поверит, что это был Дольчепиано. Саргасс и тот, из желания отомстить, покажет против меня.

Я вдруг почувствовал весь ужас совершенного мной преступления, и из груди моей вырвался глубокий вздох.

Хозяин гостиницы бросил на меня сочувственный взгляд.

— Что, голова болит? — спросил он, дотрагиваясь рукой до собственного лба.

— Да, — прошептал я, — голова.

И, действительно, я чувствовал, что у меня в голове творится что-то неладное. Все мои мысли спутались, я не мог сосредоточиться ни на одном вопросе.

— Не хотите ли, я провожу вас на поезд? — заботливо предложил мой собеседник.

Я машинально согласился. Он проводил меня на станцию, усадил в вагон и, прежде чем вернуться в гостиницу, поручил меня заботам кондуктора, видимо окончательно решив, что полученная мною рана повлияла на мой рассудок.

В течение всего пути от Пюже до Ниццы я не переставал задавать себе один и тот же вопрос:

— Как мне поступить?

И ответа, увы, не было.

Наконец, поезд остановился у знакомой мне платформы Южного вокзала. Я был в Ницце. Опустив голову, тревожно осматриваясь по сторонам, я пошел к выходу. Вокруг меня кипела шумная толпа приезжих, и каждый из них, казалось мне, старался с любопытством заглянуть мне в лицо.

— Это Падди Вельгон!.. Знаете, знаменитый Падди Вельгон, который арестовал убийцу господина Монпарно! — чудился мне то тут, то там восторженный шепот.

Я едва владел собой. Еще минута, и я, кажется, готов бы был закричать:

— Не называйте меня этим именем! Сжальтесь! Я не имею на него права! Я самозванец!

Чтобы избежать этого искушения, я ускорил шаги и вышел из подъезда.

Улицы были почти пустынны. Я сел в трамвай и, доехав до Казино, прошел до улицы Пуасоньер пешком.

Моя квартирная хозяйка была дома и, увидя меня издали, закричала мне, делая знаки остановиться:

— Вас спрашивали.

Но я побоялся ее нескромных расспросов и, в свою очередь, сделав знак, что я очень тороплюсь, пролетел мимо нее, неизвестно для чего повторяя на ходу:

— Я приехал из Генуи, госпожа Барла, их Генуи… из Генуи.

С этими словами я одним взмахом взлетел на вторую площадку лестницы. Но тут мне пришлось остановиться. Впереди меня поднимался высокий худощавый человек, то и дело останавливавшийся, чтобы перевести дыхание. Мне видна была только его сутуловатая спина и редкие рыжеватые волосы, с кое-где пробивавшейся сединой.

Мы дошли уже до верхней площадки. Сердце мое замерло. Незнакомец шел или ко мне, или к сыщику. При одной этой мысли я готов был броситься с лестницы и бежать на край света. Но я вспомнил, что на моей двери не было больше карточки Вельгона. Это меня успокоило, и я не отставал от незнакомца, возмущаясь медлительностью, с которой он подвигался вперед. Наконец, он остановился и обернулся ко мне лицом. Я увидел тонкие губы, небольшие, неопределенного цвета глаза, почти до половины прикрытые веками, и густые рыжеватые ресницы, совершенно скрывавшие выражение и без того уже почти закрытых глаз.

— Виноват! — пробормотал я, проходя мимо него.

Между тем он вынул из кармана ключ и стал открывать им дверь Падди Вельгона. Я похолодел. Совершенно ясно, не оставляя никаких сомнений, до меня донесся его недовольный голос:

— Aoh! Who has taken off the visiting-card?

Я сразу понял смысл этой фразы и, точно пойманный на месте преступления, бросился к себе в комнату, захлопнул за собой дверь и в изнеможении опустился на стул.

Падди Вельгон вернулся!

Глава XI
Остроумный план Софи Перанди

Я был окончательно уничтожен. Возвращение Падди Вельгона было последней каплей, переполнившей чашу моих страданий. Мне так и казалось, что он вот-вот войдет в мою комнату и потребует от меня отчета в моих поступках.

Единственное спасение было бежать, но ноги отказывались мне повиноваться, я чувствовал себя совсем разбитым.

— От судьбы не уйдешь! — подумал я с каким-то стоическим отчаянием в душе.

Разве действительно сама судьба не была против меня?

В моей памяти воскресли все пережитые мной события, начиная с того памятного вечера, когда мне пришла в голову мысль перевесить карточку моего соседа на мою дверь. Как все сложилось против меня!

Я не могу теперь отдать себе отчет, сколько времени я просидел в таком угнетенном состоянии. Может быть, час, может быть, больше. Меня вывел из него легкий стук в дверь. Мое сердце взволнованно забилось, как и в тот вечер, когда меня посетил Кристини.

В первую минуту мне пришло в голову сделать вид, что меня нет дома. К тому же дверь была заперта на ключ. Но стук снова повторился, и вместе с ним послышался сдержанный шепот:

— Антонин! Это я, Софи Перанди. Откройте! Я поспешно распахнул дверь.

— Дорогая моя Софи! — радостно воскликнул я.

Ее появление сразу вернуло мне силы. Я не чувствовал себя таким одиноким. Кроме того, Софи была почти моей сообщницей. Я смогу, наконец, облегчить свою душу, рассказать ей свою неудачу, поделиться опасениями. Она была энергична и никогда не падала духом. Она даст мне совет, как выйти из моего ужасного положения.

Я был так обрадован, что забыл не только всякую осторожность, но даже присутствие за стеной моего соседа.

Я между тем приход Софи должен был бы вызвать во мне беспокойство. Молодая девушка никогда не переступала порога моей комнаты. Для того, чтобы прийти теперь, рискуя своей репутацией, у нее должны были быть серьезные причины.

Она вошла и сама заперла за собой дверь. Ее лицо было совершенно спокойно. Она пристально посмотрела на меня.

— Как вы бледны! — удивилась она.

— Еще бы! — почти прошептал я. — Я так взволнован. Состояние, в котором я находился, не помешало мне заметить, что Софи, отправляясь ко мне, не приняла никакой меры предосторожности, чтобы не быть узнанной. Между тем ее поступок принадлежал к разряду тех поступков, которые если и совершаются молодыми девушками, то, во всяком случае, держатся ими в тайне. Ницца не Париж, здесь на каждом шагу можно встретить знакомых.

На ней же было одно из ее элегантных светлых платьев, невольно бросающихся в глаза, так же, как ее лицо, которое она даже не потрудилась прикрыть более или менее густой вуалью.

Она положила на стол свой белый зонтик и села около него на стул.

— Мне было очень трудно вырваться, — сказала она, — но я непременно хотела видеть вас. Я уже была у вас два раза.

— Меня не было в Ницце, — ответил я. — Я только что вернулся.

— Дольчепиано? — спросила она.

— Дольчепиано! — ответил я с тяжелым вздохом. Она поспешно вынула из кармана конверт.

— Я получила ваше письмо.

— Ах, да, — рассеянно ответил я, — с почтовыми марками. Я почти забыл об этом инциденте, представлявшемся мне теперь таким ничтожным в сравнении с последними событиями. Но Софи, видимо, относилась к нему не так легко. Ее лицо приняло озабоченное выражение.

— Вот именно с марками, — повторила она. — Я, собственно говоря, потому и хотела вас видеть. Эта история меня очень встревожила.

— Почему? — удивленно воскликнул я.

— Потому что я не хочу, чтобы между нами было какое-нибудь недоразумение, — взволнованно произнесла она. — Я уверена, что вы Бог знает что подумали.

Я попробовал улыбнуться.

— Вы преувеличиваете.

— Нет, нет! — заторопилась она. — Я вас отлично знаю. На вас лица нет!.. Вы так взволнованы.

Я хотел было сказать, что марки тут решительно ни при чем. Но она перебила меня на первом слове:

— Не говорите, не говорите. Я отлично знаю, что вы вообразили массу глупостей. Это даже смешно. Во всей этой истории нет ничего ужасного.

— Я в этом уверен! — произнес я.

— Надеюсь, вы никому не показывали этих марок? — озабоченно спросила она.

Видя, какое важное значение она придает этому инциденту, я не решился даже упомянуть имени Дольчепиано. К тому же, узнав, что мысль о тайной переписке пришла в голову не мне, а совершенно постороннему человеку, она не преминула бы лишний раз обвинить меня в склонности подпадать под чье угодно влияние и оскорбилась бы поспешностью, с которой я готов был обвинить ее только на основании нареканий третьего лица.

Поэтому я постарался успокоить ее.

— Кому же я мог бы их показать?

— Как я могу знать? — пожала она плечами. — Вы так доверчивы.

— Я никому не показывал, будьте спокойны, — сказал я.

— Конечно, это пустяки, — произнесла она уже более спокойным голосом. — Но некоторые люди обладают особенной способностью воображать Бог знает какие вещи… Вы, например, что подумали?

— О чем? — спросил я.

— О словах, которые были написаны на оборотной стороне марок.

— Это меня, конечно, немного заинтриговало, — ответил я уклончиво. — Но я решил, что вы мне объясните, в чем дело.

— Конечно, и вы сразу увидите, что вся эта история не стоит того, чтобы волноваться.

— Я и не волновался, дорогая Софи.

— Неужели? — она посмотрела мне прямо в глаза. — Во всяком случае, вы подумали, что я веду шифрованную переписку.

— Этого нельзя отрицать, — улыбнулся я. — Мне только показалось странным, с кем вы могли вести подобного рода переписку.

— Это простое ребячество! — произнесла Софи. — Но вы угадали.

Мое сердце забилось сильнее.

— Значит, написанные на оборотной стороне марок слова были адресованы действительно вам? — спросил я дрожащим голосом.

— Нет. Я их писала сама.

Я бросил на нее полный ужаса взгляд. Это объяснение было хуже всего, что я мог ожидать.

— Не волнуйтесь напрасно, — продолжала Софи. — Я писала просто-напросто своей подруге по пансиону Сесилии Томази, которая живет теперь в Генуе.

Я вздохнул свободнее.

— Понимаете, мне она может писать все, что ей вздумается, так как моих писем никто не читает. Но у Сесилии очень строгая мать, и, чтобы иметь возможность свободно обмениваться мыслями, мы придумали этот способ переписки. Я пишу ей самые бессодержательные письма и вкладываю в конверт марки, якобы для ее коллекции.

— Это очень остроумно! — согласился я.

— Не правда ли? Это идея Сесилии.

Она замолчала и посмотрела на меня. Объяснение рассеяло часть моих подозрений, но далеко не все. Я дорого бы дал, чтобы иметь возможность задать ей вопрос, о чем именно писала она своей подруге и что означали два терзавшие меня слова: «раскаяние» и «преступный».

Она как будто прочла мои мысли.

— Вас, вероятно, интересует, о чем я могла писать Сесилии? — сказала она.

— Это меня не касается, — смущенно ответил я.

— Даже очень касается. Так как я писала именно о вас.

— Обо мне? — удивился я.

— Ну, конечно. Неужели вы не видели ваших инициалов?

— Тел… А. Б… — невольно повторил я написанное на марках.

— Ну, вот видите! Это должно было означать: телеграфируйте на имя госпожи Антонин Бонассу. Ага! теперь вы начинаете понимать.

Действительно, моя физиономия прояснилась. Для этого достаточно было одного сочетания слов «госпожа Антонин Бонассу».

— Слушайте дальше, — продолжала Софи. — Я сообщила Сесилии о нашей будущей свадьбе и посвятила ее в наш план — обвенчаться за границей. Кроме того, я подумала, что лучше всего будет избрать для этого Геную, и просила Сесилию помочь нам привести в исполнение этот замысел. Вы понимаете сами, что мне было нелегко написать ей об этом, так как многие отнесутся к моему поступку с совершенно справедливым неодобрением. Ведь в конце концов могут сказать, что я бежала с вами из дому. Это более чем легкомысленно. Кроме того, я должна бросить на произвол судьбы женщину, которой я все-таки многим обязана. Иногда я даже раскаиваюсь.

— Раскаиваетесь! — радостно воскликнул я.

— Постойте, — сказала вдруг молодая девушка, — я просто-напросто покажу вам черновик этого письма. Это будет лучше всего и избавит вас от необходимости ломать голову над каждым словом.

Она открыла висевшую у нее на руке сумочку и достала из нее клочок бумаги.

— Это совершенно лишнее, — запротестовал я из вежливости…

— Нет, нет, прочтите! — настойчиво произнесла Софи, передавая мне бумагу.

Мне пришлось уступить, и я прочел следующее: «У меня прекрасный план. Я не так глупа, чтобы пожертвовать собой ради госпожи Монпарно. Я буду венчаться в Марселе или в Генуе, если ты не откажешься мне помочь. Телеграфируй госпоже Антонин Бонассу. Иногда меня охватывает раскаяние. Успокой меня и скажи, что не считаешь мое поведение преступным».

Глубокое возмущение самим собой наполнило мою душу. Бедная Софи! Она только и думала о нашем будущем счастье, а я осмелился оскорбить ее самыми недостойными подозрениями.

— Теперь вы знаете все, — продолжала она, — и я могу быть спокойна. Поговорим о другом. Что с вами было за это время? Где вы пропадали? Да… Могу сообщить вам приятную новость. Страховое общество после многих отсрочек решило, наконец, выполнить свое обязательство. Я получила извещение, что на мое имя заготовлен чек, по предъявлению которого я могу получить двести тысяч франков в любом из городов, где мне будет угодно. Конечно, я выберу тот город, где мы поселимся после свадьбы, так как весь наш план остается без изменений, не правда ли?

— Конечно! — ответил я. — К сожалению, все, что я должен сообщить вам, далеко не так приятно.

— Неужели? — внезапно побледнела Софи.

— Судите сами. Мое положение становится все более и более тяжелым. Проклятый Дольчепиано устроил мне такую ловушку, что я окончательно потерял возможность выпутаться из этой ужасной истории.

— Что вы хотите сказать? Ради Бога, говорите скорей! — взмолилась Софи.

— События, несмотря на кажущийся застой, пошли необычайно быстрым ходом. Прежде всего, арестован Саргасс.

— Саргасс арестован! — воскликнула она.

— Да, вследствие протокола, подписанного мной, то есть Падди Вельгоном. Понимаете?

— Как вы могли сделать такую неосторожность? — взволнованно воскликнула Софи.

— Увы, ее сделали за меня, — печально произнес я. — Я подозреваю, что тут не обошлось без Дольчепиано.

— Но под каким же предлогом арестован Саргасс?

— Во-первых, как обвиняемый в покушении на мою жизнь. Он действительно хотел меня убить. А во-вторых, по делу об убийстве господина Монпарно.

— Его подозревают?

— В грабеже и сообщничестве. Удалось найти деньги и товар, бывший в красном чемодане.

— Неужели?

Молодая девушка была заметно взволнована. Я рассказал ей все, что произошло со времени нашего последнего свидания. Она слушала меня с глубоким интересом.

— Чего же, собственно, добивается этот Дольчепиано? — спросила она, когда я кончил свой рассказ.

— Кто знает? — пожал я плечами. — Может быть, он надеется воспользоваться арестом Саргасса и бежать. Другого объяснения нет. Но если у него такой расчет, он ошибется: Саргасс не будет молчать.

— Конечно, — согласилась Софи.

— Если ему только что-нибудь известно, — добавил я. — Но, вероятно, он в курсе дела. Итак, не сегодня завтра убийца господина Монпарно будет известен.

— Да, это неизбежно, — задумчиво произнесла Софи.

— Но, простите мне этот эгоизм, меня беспокоит другой вопрос. Что будет со мной? Меня, конечно, вызовут на очную ставку с Саргассом. Ведь главный его обвинитель — я. И тогда моя тайна раскроется. Подумайте, какой это будет скандал!

— Ужасный скандал! — как эхо, повторила она.

Я видел, что эта перспектива волновала ее не менее меня.

— Я не могу без ужаса подумать, что меня ожидает. Разве я смогу отрицать свое самозванство? Наконец, если бы даже я решился на что-нибудь подобное, достаточно будет вызвать подлинного Пади Вельгона, и моя ложь будет доказана. Падди Вельгон вернулся.

— Вернулся?! — воскликнула Софи.

— Это было для меня последним ударом. Он, конечно, не преминет заинтересоваться этой историей и быстро поймет, в чем дело. Кристини был у меня и сейчас же укажет ему, кто воспользовался его именем. С минуты на минуту он может явиться сюда.

— Вы правы. Бедный Антонин! — прошептала Софи. — И все это случилось из-за меня!

— Не обвиняйте себя, — нежно произнес я. — Мне первому пришла в голову мысль разыграть из себя сыщика. Вы только посоветовали продолжать.

— Но это-то и погубило вас. Я не могу допустить, чтобы вы пострадали из-за меня, Антонин.

— Может быть, вся эта история кончится благополучнее, чем мы думаем, — попробовал я улыбнуться. — Мне сделают выговор, и только. Самое неприятное это приезд самого сыщика. Он, конечно, не погладит меня по головке.

— Подождите, дайте мне немного собраться с мыслями, — сказала Софи.

Я послушно замолчал.

— Да, это единственный выход, — прошептала она после нескольких минут молчания. — Надо уехать.

— Уехать?!

— Да. Мы уже когда-то говорили об этом. Помните? Это для вас единственный способ избежать последствий нашего легкомыслия.

— Вы думаете? — неуверенно произнес я.

— Непременно. Иначе вас ждут большие неприятности. Вам необходимо скрыться.

— Все равно, рано или поздно, меня найдут, — сказал я.

— Если вы поселитесь за границей — никогда. Ваше преступление не настолько велико, чтобы подымать на ноги всю полицию. В сущности говоря, это не более, как мистификация. Пройдет немного времени и все о ней позабудут. Кроме того, есть средство избежать какого бы то ни было допроса.

— А именно?

— Ответить на все вопросы заранее.

— Каким образом?

— Письменно. Сейчас я вам объясню. Мой план уже готов. Я давно об этом думала, обстоятельства только ускорили мое решение.

— Я вас слушаю.

— Да, вот еще что. Вы приготовили все необходимые для нашего венчания бумаги?

— Приготовил, — ответил я, вставая со стула и направляясь к шкафу, где лежали все мои вещи.

— Вот, — протянул я ей толстый конверт. — Здесь мое метрическое свидетельство и свидетельства о смерти моих родителей. Все в полном порядке.

Она внимательно пробежала глазами все три документа.

— Хорошо, — проговорила, наконец, она, кладя конверт с бумагами на стол, — теперь вот что я хочу предложить вам: уедем вместе.

— Дорогая Софи! — воскликнул я. — Неужели вы хотите принести такую жертву?

— Вы думаете, это будет жертва? — лукаво улыбнулась она. — Напрасно. Жить под одной кровлей с госпожой Монпарно становится невыносимо. У нее всегда был неприятный характер, но теперь он становится все ужаснее. Узнай она — а это случится рано или поздно — о вашей истории, она способна будет восстать против нашего брака.

— У нее нет никаких прав на вас! — возмутился я.

— Самое лучшее избежать каких бы то ни было осложнений. Я совершенно независима, так как два дня назад исполнилось мое совершеннолетие.

Это известие привело меня в восторг, так как разрушало серьезное препятствие.

— Итак, вот что я надумала, — продолжала Софи. — Вы отправитесь в Геную…

— На самом деле или как в первый раз?

— На самом деле! И не позже завтрашнего утра. Там вы будете ожидать меня. Я приеду, как только мне удастся собрать все необходимые для нашего брака документы, и мы обвенчаемся.

— Как мне благодарить вас! — воскликнул я.

— Будьте послушны. Мы должны быть очень осторожны, так как за нами могут следить. Запомните, что я вам скажу.

Я слушал ее с глубоким вниманием, не позволяя себе ни одного противоречия. Да у меня и не было ни малейшего желания противоречить, так как я ничего не понимал во всех этих необходимых формальностях брачной церемонии и, слушая Софи, был уверен, что она обо всем справилась, и мы не встретим в Италии ни малейшего затруднения.

— Само собой разумеется, — наставляла она меня, — ваш отъезд должен произойти на этот раз на глазах у всех, и вы уедете под вашим собственным именем.

— Должен я сказать, куда еду?

— Конечно.

— В Геную?

— Нет, в Марсель. Надо сбить с толку любопытных и избежать преследования. Поэтому вы возьмете билет в Марсель и доедете только до Канна.

— Зачем же напрасно тратить деньги, — заметил я.

— Мы богаты, — рассмеялась Софи. — Да и наконец, чего не пожалеешь ради приобретения спокойствия. В Канне вы сядете на экспресс, идущий через Вентимилль в Геную.

— Где и буду вас ждать?

— Где и будете меня ждать! — улыбнулась она. — К тому времени, я думаю, все будет готово для того, чтобы я преобразилась в мадам Бонассу.

— Это, вероятно, будет не так скоро.

— Сесилия нам все узнает и постарается, чтобы все было как можно лучше. Да, кстати, Антонин, я возьму ваши бумаги. Их надо будет теперь же отослать Сесилии.

Софи спрятала конверт в сумочку. Это напомнило мне о забытом мною у нее бумажнике.

— Да, я совсем забыл, — сказал я. — Вы еще не отдали мне моего бумажника. Помните? Вы взяли его, когда мы играли в фанты. В нем были мои визитные карточки, свидетельство об отбывании воинской повинности, одним словом, все удостоверяющее мою личность. Это мне необходимо иметь при себе.

— Ваш бумажник? — повторила Софи, как будто стараясь припомнить. — Позвольте… Да, да, я его, кажется, спрятала. Он вам действительно необходим в дороге?

— Не столько в дороге, сколько по приезде в Геную.

— В таком случае, я вам вышлю ваши бумаги сегодня же вечером прямо туда, в гостиницу «Франция»… Вы там и остановитесь. Пакет будет вас уже ждать на месте.

— Хорошо.

— А теперь садитесь к столу. Я продиктую вам несколько писем.

Я послушно исполнил ее приказание.

— Прежде всего Падди Вельгону, — сказала она, указывая мне на конверт. — Лучший выход из вашего положения — откровенность. Не все ли вам равно, вы его никогда больше не увидите.

Эта мысль показалась мне гениальной. Какое бы то ни было письменное признание всегда легче личного объяснения, в особенности, подобного тому, какое должно было произойти между мной и сыщиком. Поэтому я с радостью взялся за перо и написал под диктовку Софи всю историю моих приключений, прибавив в заключение, что я очень извиняюсь, что не могу покаяться перед ним лично, так как уезжаю с моей невестой, мадемуазель Перанди, в Марсель.

— Но не скомпрометирует ли вас эта последняя фраза? — встревожился я.

— Наоборот, — пояснила Софи. — Я хочу, что все видели, что наш отъезд не какой-нибудь сумасбродный побег и мы действуем по заранее обдуманному, серьезному плану.

Я ничего не мог возразить, это было правильно.

— Так! — сказала она, перечитав письмо. — Теперь надо написать прошение об отставке.

— Как! Об отставке?

— Конечно, раз вы уходите со службы.

Исполнение этой задачи стоило мне уже больших усилий. Я с трудом добился занимаемого мною скромного служебного положения и расстаться с ним мне было нелегко. Тем не менее я и тут покорился желанию Софи. И в этом письме, адресованном на имя моего начальника-инженера, я должен был прибавить постскриптум, сообщающий ему о моем отъезде в Марсель и будущей женитьбе.

— Это станет известно всей Ницце, — заметил я.

— Так и надо! — серьезно ответила Софи.

Третье письмо было адресовано господину Кристини. Оно было составлено приблизительно в тех же выражениях, как письмо к Падди Вельгону, с той разницей, что я упоминал в нем о возвращении восьмисот франков и прилагал оставшиеся у меня две стофранковые бумажки.

— Меня смущает вопрос об этих восьмистах франках, — заметил я. — У меня есть основание подозревать, не присвоил ли их себе Дольчепиано, и я очень жалею, что не успел выяснить этого обстоятельства во время моего последнего свидания с Кристини. Если итальянец не воспользовался этими деньгами, тогда я окончательно не понимаю, каким образом та же самая сумма могла очутиться у меня в кармане на другой день после происшествия в Сен-Пьере.

— В то же время, если он их оставил у себя, что за смысл был их возвращать, — логично заметила Софи. — Вообще, это очень странно. Но если вас беспокоит эта неизвестность, напишите откровенно Кристини, как было дело, и прибавьте, что в случае, если он не получил посланной вами суммы, вы готовы выслать ее ему сполна.

— Куда же он мне ответит? — спросил я.

— До востребования, в Марсель. По приезде в Геную вы напишете туда, чтобы вам переслали все пришедшие на ваше имя письма.

Я поспешил исполнить ее совет. Она с улыбкой смотрела, как я дописывал последние строки.

Наконец, когда я вложил в конверты все три письма, она окинула взглядом комнату.

— Надеюсь, мы ни о чем не забыли. Ликвидация кончена.

— И как нельзя более удачно! — воскликнул я восторженно. — Однако, вы мастерица, дорогая Софи, распутывать самые затруднительные положения.

— По крайней мере, делаю для этого все, что в моих силах, — серьезно ответила она, поднимаясь с места.

— Итак, все решено? — спросила она. — Я могу рассчитывать на вас, Антонин? Вы не откажетесь от своего решения в последнюю минуту? Это было бы для меня чересчур мучительным разочарованием.

— Это скорее я должен спросить у вас. Мое слово свято. Завтра утром меня уже не будет в Ницце.

— Верьте мне, как я верю вам, — серьезно произнесла Софи. — И взамен слепого доверия я прощу у вас доверия немого. Не пишите мне ни слова, иначе мы можем возбудить подозрения госпожи Монпарно.

— Это будет для меня большим лишением. Но что делать, повинуюсь. По крайней мере, не лишайте меня известий от вас!

— Нет, нет, хотя это будет нелегко, так как мне придется посылать вам письма кружным путем, чтобы кто-нибудь не узнал вашего настоящего местопребывания. Ну, да я это устрою. Кажется, мы обо все переговорили. Хотите, я помогу вам уложиться? Вам, наверно, предстоит много укладки, так как вы надолго покидаете Ниццу.

— Ничего, все уложится в два чемодана, — весело произнес я. — Из мебели у меня ничего нет, безделушек, как видите, мало. Остается только белье, платье и еще кое-какие вещи. Все это я быстро уложу, не утруждая вас.

— В таком случае, я ухожу, — сказала Софи. — Я уже и так сижу у вас больше часа, и госпожа Монпарно, наверное, выходит из себя. Вы проводите меня вниз?

— Конечно! — ответил я, открывая дверь и пропуская ее вперед.

Она стала спускаться по лестнице. Я шел сзади, не сводя с нее очарованных глаз. Я был глубоко растроган мыслью, что она приносила мне в жертву все, что имела: и семью и друзей. Что эта семья состояла из одной госпожи Монпарно я как-то упускал из виду, иначе моя благодарность была бы не так горяча.

Выйдя из подъезда, Софи, с очаровательной неосторожностью, за которую я все-таки мысленно пожурил ее, остановилась на улице, продолжая строить планы будущего и не обращая внимания на любопытные взгляды соседей, заметно прислушивавшихся к ее словам. Я тщетно старался умерить звук ее голоса; она, казалось, не понимала, чем она рискует.

Вдруг, в тот момент, когда мы уже окончательно простились, она неожиданно воскликнула:

— Ах! какая я глупая! Я чуть не забыла письма.

— Какие письма? — удивился я.

— Те, которые я заставила вас написать. Вы же не можете отправить их теперь, так как там говорится и о моем отъезде. Это должна сделать я.

— Вы правы.

— Принесите их, пожалуйста, хорошо?

Я быстро вбежал по лестнице и вошел в свою комнату, дверь которой оставалась открытой.

Письма по-прежнему лежали на столе. Взяв их в руки, я заметил, что они запечатаны. Мне помнилось, что я не успел этого сделать. Но, может быть, их запечатала Софи. Я не стал задумываться над этой, казалось мне, незначительной подробностью и поспешно спустился вниз, на этот раз заперев комнату.

— Благодарю вас, — сказала Софи, пряча все три конверта, — не бойтесь, я не забуду. Я — деловая женщина.

Я охотно согласился с последним.

Прощаясь со мной, она бросила взгляд на раскрывавшуюся перед нами панораму узких извилистых улиц.

— Эта старая Ницца — настоящий лабиринт, — сказала она с гримасой. — Того и гляди, можно заблудиться.

— Хотите, я вас провожу? — предложил я.

— Вы были бы очень милы.

Я довел ее до угла Пасторелли, почти до самого дома, под любопытными взглядами соседей, отлично знавших и ее и меня.

— До скорого свидания в Генуе, — шепнула она мне на прощание.

И я пошел домой, опьяненный счастьем, которое, как известно всем, обладает особенным свойством делать людей глупыми.

Глава XII
Загадочная спутница

На другой день, в семь часов утра, я уже входил в вагон третьего класса экспресса на Марсель. В одном из отделений оказалось несколько свободных мест. Я занял одно из них, в углу, около двери, и, положив бывший при мне чемодан наверх в сетку, раскрыл газету, не столько для чтения, сколько с целью закрыться ею от взглядов моих соседей. Не успел я этого сделать, как мимо окна промелькнула чья-то тень и почти сейчас же в дверях купе появилась женская фигура. Не подымая глаз от газеты, я отодвинулся в сторону, давая ей возможность пройти мимо меня к свободному месту. Она села рядом со мной. Машинально, продолжая читать, я бросил на нее беглый взгляд, какой мы, мужчины, невольно бросаем на каждую женщину, случайно оказавшуюся нашей соседкой. Увы! моя спутница была так герметически закутана, что представляла собою какой-то бесформенный сверток, сделанный из клетчатого, черного с синим пледа, на который была надета огромная шляпа-cloche. Между пледом и шляпой не было никакого расстояния, кроме того, их соединяла между собой густая черная вуаль, через которую не было никакой возможности различить черты лица незнакомки.

Придя к этому убеждению, я перестал обращать на нее внимание и углубился в газету. От Ниццы до Канн поезд останавливается только в Антибах. Следовательно, у меня было, по крайней мере, полчаса времени, которым я и воспользовался, чтобы вздремнуть после проведенной мною почти бессонной ночи. Не доезжая Канн, я с самым равнодушным видом сложил все еще находившуюся у меня в руках газету и положил ее в карман, чтобы быть готовым выйти.

— Канн! Канн! Пять минут остановки!

Я сделал движение встать, намереваясь снять с сетки свой чемодан, как вдруг почувствовал, что меня осторожно потянули назад, заставляя остаться на том же месте. В это время один из бывших в купе пассажиров направился к выходу и, поравнявшись со мной, загородил дорогу своими бесчисленными пакетами. Мне не оставалась ничего другого, как продолжать сидеть. Я обернулся на свою соседку. Как раз в эту минуту она внезапно, делая вид, что ее толкнули, откинулась в мою сторону, и руки моей коснулась небольшая бумажка.

Я едва пришел в себя от изумления. Что это могло означать? Я снова взглянул на таинственную незнакомку. Она опять неподвижно сидела на своем месте, укутанная своей особенной непроницаемой вуалью.

Тогда, стараясь скрыть только что произошедший инцидент от моих соседей, я опустил руку в карман и сделал вид, что вынул оттуда записку. На небольшом лоскутке бумаги было написано всего несколько слов торопливым, словно дрожащим от толчков поезда, почерком.

«Не двигайтесь с места. Полная перемена. Мы едем в Марсель. Пока я сама не заговорю, делайте вид, что вы меня не знаете.

Софи».

Я чуть не вскрикнул от удивления. Софи! Эта закутанная особа была Софи! Она могла быть спокойна, не только кто другой, но даже я не узнал бы ее в таком костюме. Я снова сел на место, сгорая от любопытства. Полная перемена. Почему? Мы едем в Марсель, и едем вместе. Что значит это неожиданное решение? Зачем подобная таинственность после вчерашней неосторожности? Все это было более чем странно. Тем не менее я не осмелился ослушаться и имел достаточно твердости сохранять равнодушный вид, не обращая никакого внимания на свою соседку. Все мое волнение выражалось только в дрожании пальцев, нервно барабанивших по стеклу окна.

Поезд отошел от станции, и несколько минут спустя мы были уже далеко от Канн. Я поднялся с места и вышел в коридор, надеясь, что Софи последует за мной и, под предлогом желания полюбоваться пейзажем, найдет возможность шепнуть мне несколько слов, объясняющих ее поведение. Но моя надежда была напрасна, она не вышла. Утомившись тщетным ожиданием, я вернулся в купе и сел на прежнее место.

Меня начинала раздражать вся эта история. Шутка продолжалась слишком долго. Я находил, что Софи могла бы сообщить мне в своей записке причину такой внезапной перемены программы.

Чего ради она молчала? Боялась присутствия в купе посторонних? Но тогда наше положение было безвыходно, так как все они, по-видимому, ехали до самого Марселя. При этой мысли мною овладело бешенство. Я мысленно посылал к черту всех присутствующих и бросал на них такие молниеносные взгляды, что нельзя было не понять их значения. Тем не менее Софи оставалась по-прежнему неподвижной, и ее равнодушие представляло резкий контраст с моим волнением. Наконец, мои проклятия подействовали: на одной из станций вышли два пассажира. Я почувствовал некоторое облегчение. Но увы, два других остались и еще удобнее расположились на своих местах. Тогда я встал с места и пересел напротив Софи, чтобы иметь, по крайней мере, возможность видеть ее, не рискуя свернуть себе шею и возбудить подозрения слишком пристальным рассматриванием.

Прежде всего, я был поражен, как она искусно изменила свою наружность. Я готов был поклясться, что это не она. Она казалась выше ростом и полнее. Для достижения подобной полноты, ей, вероятно, пришлось надеть на себя целую коллекцию всевозможных одеяний.

Вообще, чем больше я на нее смотрел, тем больше мне начинало казаться, что передо мной посторонняя женщина. Меня начинало охватывать сомнение. Она ли это?

Но кто же мог разыграть такую дикую шутку? Да и, наконец, с какой целью? Никто не знал, куда я в действительности еду, никто не подозревал, что я пересяду в Канне в другой поезд; никому до этого не было никакого дела.

Я снова перечел записку Софи. Действительно ли она ее писала?

В первую минуту я решил этот вопрос утвердительно. «Мы едем в Марсель. Делайте вид, что вы меня не знаете». Эти обе фразы ясно указывали, что передо мной была Софи.

А между тем эта фигура… плечи… ноги, длину которых не могла скрыть юбка…

Нет, это положительно не могла быть Софи. Я окончательно терял терпение. Ожидать приезда в Марсель было выше моих сил.

Я вышел в коридор и написал на листке, вырванном из записной книжки:

«Выйдите на минуту в Тулоне. Скажите мне хоть одно слово или откиньте вуаль. Я хочу убедиться, что это вы. Страшно беспокоюсь».

Затем я вернулся в купе и незаметно сунул под плед листок бумаги. Софи не сделала ни одного движения, по которому я мог бы судить, что она читает записку.

Я с нетерпением ожидал ее ответа. Волнение мое достигло апогея. Я готов был забыть все ее предостережения, лишь бы так или иначе узнать истину.

Между тем поезд остановился у платформы.

— Тулон! Тулон! Десять минут остановки!

Я энергично поднялся с места и незаметно для соседей указал своей таинственной спутнице на платформу.

Но она не шевельнулась. Мне показалось только, что она сделала под пледом какое-то движение рукой, как будто поднося к губам палец. В то же время ее огромная шляпа повернулась в сторону наших спутников. Те не спеша доставали из сеток свои вещи и, видимо, собирались выходить.

Я понял и на этот раз безропотно сел на свое место.

Наконец, последний пассажир вышел. Захлопнув за ним дверь, я прислонился к ней спиной, чтобы загородить вход новым путешественникам, и дал, наконец, волю снедавшему меня любопытству.

— Софи! Вы ли это? Что означает эта таинственность?

Не отвечая ни слова, она освободила из-под пледа руки и стала развязывать вуаль. В то же время, окутывавший ее плед соскользнул с ее плеч, зацепив ее шляпу, которая, в свою очередь, упала на скамейку.

Из груди моей вырвался крик изумления.

Передо мной стоял, со своей дьявольской усмешкой на губах, Дольчепиано.

— Прошу извинения, мистер Вельгон, — спокойно произнес он. — Но у меня не было другого способа обеспечить себе ваше приятное общество.

Я дрожал от бешенства.

— На этот раз, — прохрипел я, — на этот раз вам не удастся провести меня.

И, схватив чемодан, я сделал попытку выскочить из вагона.

Но в ту же минуту он с такой силой оттолкнул меня назад, что я не удержался на ногах и упал на скамейку, выронив из рук чемодан. Раздался какой-то сухой звук, и, прежде чем я успел подумать о своей защите, обе руки мои оказались заключенными в тяжелые железные наручники, какие обыкновенно надевают преступникам. Дольчепиано посмотрел на меня с торжествующей улыбкой.

— Ну, теперь, я думаю, вы будете благоразумнее, — сказал он.

— Негодяй! — закричал я, не помня себя от ярости. — Как вы смеете? Среди белого дня! Я прикажу арестовать вас!

— Пожалуйста, — спокойно ответил он. — Вон как раз контролер.

Я бросился к двери. Итальянец не лгал. В конце вагона, на платформе, действительно, виднелась форменная фуражка контролера.

— Контролер! — закричал я что было сил. — Контролер! Скорей! Помогите!

В одно мгновение он был уже у нашей двери.

— Что случилось? — испуганно спросил он. Но я не успел открыть рта.

— Арестованный! — с невозмутимым спокойствием ответил вместо меня Дольчепиано, указывая на мои руки.

Прежде, чем я успел опомниться, он отбросил меня в глубину купе и, захлопнув дверь, остался сам на платформе, разговаривая с контролером.

Я мгновенно вскочил на ноги и бросился к двери.

— Контролер! Контролер! — закричал я, не жалея легких. — Выслушайте меня! Вы должны слушать меня! Этот человек — преступник!

Все было напрасно. Контролер, не обращая на меня внимания, вежливо поклонился итальянцу, который спокойно открыл дверь и снова вошел в купе.

— Пожалуйста, чтобы никого не пускали сюда. Купе занято! — повелительным тоном произнес он. — Это опасный преступник!

— Каналья! Негодяй! — кричал я охрипшим голосом.

— Я закрою вас снаружи, — ответил контролер, бросая на меня любопытный взгляд.

Он захлопнул дверцу купе и отошел от вагона.

— Слава Богу! — насмешливо усмехнулся Дольчепиано, садясь около меня. — Теперь уж никто не помешает нашей беседе. Не хотите ли сигару, мистер Вельгон? Позвольте, я обрежу ее и сам положу вам в рот. Это настоящая гаванская.

— Разбойник! — закричал я, выведенный из себя его насмешками, делая попытку броситься на него, несмотря на надетые на меня наручники.

Он одним движением руки заставил меня сесть на место.

— Будьте же благоразумны, — сказал он, пожимая плечами. — Не забывайте, что вы мужчина, а не ребенок. Если вы не научитесь владеть собой, вы никогда не будете хорошим сыщиком.

Пристыженный этими словами, я употребил всю силу воли, чтобы, хотя бы внешне, выказать как можно больше хладнокровия.

— Хорошо! — произнес я. — Поговорим. Чего вы от меня хотите? Зачем вы меня преследуете? На что я вам понадобился? Я не понимаю вашего поведения. Если бы вы хотели меня убить, то могли бы это сделать уже давно. Если же вы сохраните мне жизнь, все равно, рано или поздно, я добьюсь своего и объясню, как я попал в подобное положение. Мы не всегда будем иметь дело с такими дураками, как этот контролер. В Марселе и на моей улице будет праздник.

— Бог мой! Сколько вопросов! — пожал плечами Дольчепиано. — На главный из них вы уже ответили сами, и весьма разумно. Я не имею ни малейшего намерения посягать на вашу жизнь.

— В таком случае, что же заставляет вас обращаться со мной таким образом?

— Дружеские чувства, которые я к вам питаю, — усмехнулся итальянец.

— Хороши дружеские чувства! — с горечью воскликнул я.

— Конечно, я нахожу, что вам вреден климат Генуи, и потому решил избавить вас от поездки туда.

— Как! Значит, вы узнали?.. — изумился я.

— Я знаю очень многое, мистер Вельгон, — ответил он, улыбаясь.

И, вынув из кармана телеграмму, он протянул ее мне.

— Прочтите, — сказал он, держа передо мной бумагу. Я прочел, едва приходя в себя от изумления:

«А.Б. уехал из Генуи. Будет в Марселе в понедельник».

— Вы этого не знали? — рассмеялся Дольчепиано. — Я не хотел, чтобы вы совершили напрасно это путешествие.

— Я ничего не понимаю, — пробормотал я.

— Полноте! — насмешливо произнес мой странный собеседник. — Это было бы невероятно со стороны знаменитого Падди Вельгона. Но тем не менее допустим, что это так. Тем более это интересно.

Его слова, вместо того, чтобы рассеять окружающую меня тьму, делали ее только еще непроницаемее. Он знал о моем предполагаемом отъезде в Геную, знал настолько хорошо, что мог разыграть роль Софи и расставить мне новую западню. И, несмотря на это, он все-таки продолжал считать меня за сыщика. Как согласовать это между собой? Что ему, действительно, было известно?

— Не довольно ли вы потешались надо мной! — резко произнес я. — Я не верю ни одному вашему слову. На каком основании вы лишаете меня свободы?

— На том основании, что мне необходимо ваше присутствие во Франции, — флегматично ответил он.

Эти слова сразу открыли мне глаза и в то же время пробудили во мне прежние опасения. Теперь уже нельзя было сомневаться, что я являлся в его руках игрушечным паяцем, которого он заставлял плясать по своему желанию, дергая то за одну, то за другую нитку. Но каковы были его желания? Чего он добивался? Этого я не знал и мог опасаться самых серьезных последствий.

В настоящее время он, видимо, задался целью разлучить меня с Софи. Удастся ли это ему? Смелость, с какой он выдал себя за мою невесту и сумел снова завлечь меня в западню, заставляла меня призадуматься над этим вопросом серьезно. Хватит ли у меня сил на борьбу с таким изумительно ловким противником? Его изобретения не имели границ и образ действия с контролером, которого он сразу сумел перетянуть на свою сторону, доказывал, что он не остановится ни перед какими средствами. Мною вдруг овладело новое беспокойство. Я вспомнил, что при мне не было ни одного документа, свидетельствующего о моей личности. Уверенность же, с какой действовал Дольчепиано, доказывала, что он чувствовал себя с этой стороны в полной безопасности. Иначе и не могло быть: чем преступнее субъект, тем в лучшем порядке его документы. Что ему стоит сфабриковать себе какие угодно свидетельства?

— Однако, вы ловкий жулик! — процедил я сквозь зубы.

— Вы мне льстите! — рассмеялся Дольчепиано.

У меня вдруг сжалось сердце. Что станет с Софи, если мне не удастся перехитрить этого негодяя? Может быть, пройдет несколько дней, прежде чем мне удастся вырваться на свободу. А в это время Софи приедет уже в Геную, станет искать меня, будет беспокоиться, не зная, что со мной и где я.

— Сколько времени продолжится эта шутка? — произнес я, стараясь овладеть собой. — Мне необходимо это знать. Будьте откровенны хоть на этот раз.

— Полноте, мистер Вельгон, кто из нас двух был менее откровенен? Если бы вы были со мной откровенны, говоря о вашей невесте, я мог бы дать вам полезный совет. Но вы были так увлечены! Теперь уж вам нечего скрывать. Я сам убедился в этом, встретив вас вчера вечером на улице Пасторелли.

— Вы нас встретили? — удивился я.

— Вы меня, конечно, не заметили. К тому же я был слегка «замаскирован», хотя карнавал еще и не наступил. Как видите, дорогой Падди, не всегда бывает безопасно пожимать ручки молодым девушкам на улице. Кроме того, они не должны разговаривать чересчур громко. Всюду и везде имеются глаза и уши. У меня к тому же очень тонкий слух, и я отлично слышал, как мадемуазель Перанди сказала вам: «До свидания в Генуе». Вот почему сегодня утром я был на вокзале и, к счастью, раньше вас. Зачем же вы сели на марсельский поезд, мистер Вельгон, раз вы ехали в Геную?

Я мысленно проклинал неосторожность Софи.

— А вы сами зачем везете меня в Марсель? — воскликнул я.

— Дорогой мистер Вельгон, у каждого из нас существуют свои маленькие тайны. И это очень печально, так как мы могли бы работать совместно. Но что делать, приходится с этим примириться.

Он взглянул на часы и продолжал:

— Вы спрашиваете, зачем я вас везу в Марсель, мистер Падди? Я вам это объясню. У нас достаточно времени для разговоров. Волей-неволей вы должны довольствоваться моим обществом. Не выходите из себя. Вы сами скоро поймете, почему мне так необходимо ваше присутствие.

— Сбросьте же, наконец, маску! — презрительно воскликнул я. — Довольно фиглярства! Я давно жду вашего выступления. Теперь этот момент настал. Не старайтесь лгать. Докажите мне открыто, что мы враги.

— Враги! — огорченным тоном повторил Дольчепиано. — Вы считаете меня своим врагом? Напрасно, мистер Вельгон. Когда все объяснится, вы увидите, как велика была ваша ошибка.

— Довольно! — Я не мог уже сдерживаться. — Избавьте меня, пожалуйста, от ваших уверений. Я мог поверить им три дня назад. Но с тех пор я понял, что вы из себя представляете.

— И могли убедиться в искренности моего расположения к вам, — с апломбом добавил итальянец.

— Хорошее расположение! — усмехнулся я. — Вероятно, благодаря этой самой искренности, вы и предали меня Саргассу.

— Я не предполагал, что вам грозит какая бы то ни было опасность, — искренне произнес он. — Вспомните жердь и мои предостережения. Я дал вам совет бежать после первого выстрела и не думал, что вы будете ожидать второго. Как бы то ни было, я все-таки вас спас.

— Допустим, но для чего? Чтобы сыграть со мной новую шутку? Что означала поданная вам от имени Падди Вельгона жалоба?

— Это вы узнаете потом, — загадочно произнес он.

— Опять отговорки. Но теперь вы от меня ими не отделаетесь. Вы думаете, я не понимаю, что вы преследуете меня по пятам, как злой дух…

— Меня огорчает ваша неблагодарность.

— Вы употребляете все усилия, чтобы затруднить мои розыски, помешать выполнению моих планов и не дать мне возможности найти убийц господина Монпарно.

— Я? О! как вы несправедливы, мистер Вельгон. Дольчепиано так часто и настойчиво произносил это имя, что я, наконец, не мог сдержать себя.

— Я вовсе не мистер Вельгон, — вырвалось у меня помимо моей воли.

— Напрасно, напрасно, мистер Вельгон, — шутливо произнес мой мучитель. — Теперь уже немного поздно желать сохранить инкогнито.

Я, конечно, не нашел нужным раскрыть ему свои карты.

— Каково бы ни было ваше мнение, я покорнейше прошу не называть меня больше этим именем, — сухо произнес я.

— Как вам будет угодно, — пожал он плечами. — Итак, господин… не знаю, как дальше, вы чрезвычайно несправедливы ко мне.

— Каким это образом?

— Очень просто. Вы должны были заметить, что я не только не мешал вашей работе, но, наоборот, делал все от меня зависящее, чтобы помочь вам осветить дело Монпарно.

— Неужели? — иронически заметил я.

— Разве не я нашел украденные вещи и арестовал вора?

— Это еще не имеет такого большого значения, — возразил я. — Вы отлично знаете, что господина Монпарно убил не Саргасс.

— Поэтому-то я и хочу докончить мою задачу, вернее, вашу задачу, дорогой… господин X! За этим только я и везу вас в Марсель. Я бы никогда не простил себе, если бы арестовал убийцу господина Монпарно не в вашем присутствии.

Его апломб начал производить на меня впечатление.

— Как! вы думаете?.. — начал я недоверчиво.

— Я думаю, что сообщник Саргасса, человек в блузе и сапогах на тонкой подошве, будет сегодня в Марселе. Прочтите еще раз эту телеграмму, мистер Падди, прочтите хорошенько! «А.Б. уехал из Генуи. В понедельник будет в Марселе».

Он торжествующе вертел перед моим лицом уже показанную им мне телеграмму.

Я вдруг почувствовал, как какая-то холодная волна залила мне сердце. А. Б. Марсель. Это были те самые слова, которые я прочел на марках, полученных, по словам госпожи Монпарно, Софи из Италии, что, однако, усиленно отрицала молодая девушка, уверяя меня, что, наоборот, она сама отсылает их в Геную.

Неужели она солгала? Неужели инициалы А. и Б. означали не меня, а совершенно другое лицо?

Но я сейчас же овладел собой. Насмешливая улыбка, с которой смотрел на меня Дольчепиано, вернула меня к действительности.

Сомнений не было. Он лгал и на этот раз, лгал по обыкновению, стараясь отравить мою душу ядом подозрений.

Но его старания были тщетны. Теперь я видел его насквозь и не мог уже подпасть под его влияние.

— Довольно лжи, Карло Дольчепиано! — холодно произнес я. — Вы меня не введете в заблуждение этой телеграммой, сфабрикованной вами самим на основании моих собственных рассказов. Я отлично знаю, кого подразумевают эти инициалы. Мало того, мне известно все содержание письма, написанного на оборотной стороне марок. Все это не имеет никакого отношения к убийству господина Монпарно. Если у вас нет другого основания тащить меня за собой в Марсель, откажитесь от своего намерения, так как я отлично знаю, где находится убийца и кто он. Сообщник Саргасса не кто иной, как вы сами, Карло Дольчепиано, и вас не спасут никакие ухищрения.

Я ожидал, что он выйдет из себя. Но он выслушал меня до конца, не переставая улыбаться. Этот человек действительно был для меня загадкой. Я не мог понять, что таилось за его улыбкой — страх, негодование или просто-напросто насмешка.

— Отвечайте же! — воскликнул я, изведенный его молчанием. — Разве вы не слышали моего обвинения?

— Бросим шутки! — сказал он вдруг серьезным тоном. — В данное время я ничего не могу вам ответить. Вы недостаточно хладнокровны, мистер Вельгон. Благодаря этому вы не можете уяснить себе положение вещей. Если бы вы постарались это сделать, я снял бы с вас эти не совсем удобные игрушки и попросту попросил бы вас иметь терпение и дать мне время доказать вам свою искренность.

— Говорите это другим, а не мне! — раздраженно воскликнул я.

— Вот видите! Поэтому пеняйте на себя. Вы сами виноваты, если я принужден принимать с вами несколько крутые меры. По приезде в Марсель я отвезу вас к одному лицу, которое сразу внушит вам доверие. До тех пор, вместо того, чтобы говорить друг другу дерзости, будем лучше молчать и курить.

Он закурил сигару и погрузился в молчание. Я не нашел нужным что-либо ответить и всю остальную дорогу до Марселя делал вид, что не замечаю его присутствия.

Между тем я начинал все более и более беспокоиться. Главным образом меня тревожил вопрос о Софи. Так или иначе, я должен был вырваться из когтей этого негодяя.

— Если бы я мог его арестовать, — подумал я. — Это хоть отчасти вознаградило бы меня за все мои неудачи и заставило бы моих судей отнестись ко мне с некоторой снисходительностью. Но как это сделать? Я положительно не знал, что придумать.

«Если я закричу, я только испорчу дело, — думал я. — Он оставит меня в руках полиции и сам исчезнет. Таким образом, мое положение еще ухудшится».

Тем не менее другого средства не было. Между тем наш поезд уже подходил к Марселю.

Кондуктор открыл дверь нашего купе.

«Что он теперь предпримет? — думал я, искоса поглядывая на Дольчепиано. — Может быть, он в такой же нерешительности, как и я».

Открыв дверь, кондуктор хотел пройти дальше, но мой спутник вернул его назад.

— Позовите мне, пожалуйста, жандарма или полицейского агента, — сказал он ему.

Прошло несколько секунд. Я терпеливо ожидал, чтобы он попросил меня следовать за ним. Но Дольчепиано продолжал стоять в дверях купе, спокойно насвистывая какую-то мелодию.

— Немного терпения, — бросил он мне через плечо. — Вот, кажется, идет агент. Надеюсь, что его присутствие вернет вам спокойствие.

Эти слова снова вывели меня из себя.

— Вы, кажется, забыли, что я могу вас арестовать, — пригрозил я.

Дольчепиано мгновенно обернулся ко мне.

— Именем закона! — насмешливо произнес он, опуская руку ко мне на плечо. — Кто из нас, по-вашему, больше похож на арестованного?

Я вскрикнул от ярости.

— Я отплачу вам тем же! — чуть не задохнулся я от волнения.

— Возможно! — холодно ответил он. — Но не думаю, чтобы вы сделали это удачнее меня.

В эту минуту в дверях купе показался агент.

— Чем могу служить? — спросил он, поднося руку к кепи.

— Помогите мне забрать этого молодца, товарищ! — сказал Дольчепиано.

— А что, сопротивляется? — улыбнулся агент, беря меня под руку.

— Ничего подобного! — воскликнул я. — Я готов сейчас же следовать за вами при условии, что вы прихватите с собой и этого господина.

Я указал головой на итальянца.

— Не бойтесь! — произнес тот шутливым тоном. — Я никогда не бросаю на произвол судьбы своих друзей.

Он взял меня за другую руку.

— Пойдемте, мистер Падди Вельгон. В добрый путь! Довольно вы разыгрывали из себя сыщика, теперь сыграйте роль вора.

Как ни было мне тяжело в эту минуту, я не мог не признаться самому себе, что эти слова удивительно подходили к моему настоящему положению. Увы! если я находился теперь в Марселе, с закованными в кандалы руками, сопровождаемый довольно-таки нелестным для моего самолюбия эскортом, этим я обязан только одному своему желанию разыграть из себя сыщика. Таким образом, поддерживаемый с одной стороны Дольчепиано, с другой — агентом, я вышел из вагона и прошел, сопровождаемый недоброжелательными взглядами любопытных, к выходу.

Около самых дверей мы встретились лицом лицу с каким-то господином, в котором я сразу заподозрил инспектора полиции. Он остановил нас и обратился к Дольчепиано:

— Приказ об аресте?

Передо мной блеснул луч надежды. Допрос, какой бы он ни был, должен выяснить положение вещей, тем более, что я буду иметь возможность рассказать всю правду.

— У меня нет его, — лаконически ответил итальянец, не теряя присутствия духа.

— Каким же образом?.. — нахмурил брови полицейский.

— Я объясню главному комиссару, к которому я и направляю арестованного.

— Хорошо! — согласился тот. — Сопровождайте! — приказал он агенту, поворачиваясь к нам спиной.

— Ничего! — пробормотал я. — Подождем. Поговорим у комиссара. Там уж волей-неволей, а придется меня выслушать.

Мы вышли с вокзала.

— Приведите экипаж! — приказал агенту Дольчепиано. — Я за него плачу.

Агент послушно исполнил приказание, и несколько секунд спустя мы уже ехали по улицам Марселя.

Само собой разумеется, я не спускал глаз с итальянца, следя за каждым его движением. Но он вел себя вполне корректно и переезд с вокзала в комиссариат совершился без всяких инцидентов. По прибытии туда, агент ввел меня в приемную, между тем как Дольчепиано прошел прямо в канцелярию главного комиссара.

Минут десять спустя, он вышел оттуда в сопровождении пожилого, разукрашенного орденами, господина, при виде которого агент вытянулся в струнку.

— Господин главный комиссар! — обратился ко мне итальянец, и по губам его скользнула улыбка.

Ловким движением руки он мгновенно снял с меня наручники.

— Милостивый государь, — обратился ко мне вошедший, — вы можете вполне довериться господину Дольчепиано, и все, что вы от него услышите, — сущая правда.

Я не верил своим ушам.

— Я прибавлю еще два слова от себя, — сказал итальянец. — Я даю торжественное обещание арестовать здесь, на этом самом месте, не позже, как через три часа, виновника исчезновения господина Монпарно, и надеюсь, дорогой мистер Вельгон, что, имея в виду данную мне господином комиссаром аттестацию, вы не откажетесь оказать мне свою помощь!

Глава XIII
Доказательства преступления

Я был до такой степени поражен словами главного комиссара и не менее изумительным заявлением Дольчепиано, что буквально не был в состоянии связать ни одной фразы. Все мысли мои спутались. Я пробормотал несколько отдельных слов, которые, видимо, были приняты комиссаром за согласие на предложение итальянца, так как он пожал ему руку и вышел из комнаты, покровительственно кивнув мне головой.

— Итак, до вечера! Желаю успеха! — сказал он уже в дверях.

Дольчепиано взял меня под руку и вывел из комиссариата. Я не сопротивлялся. Он снова был в отличном настроении духа и старался быть со мной как можно любезнее.

— Надеюсь, что все бывшие между нами недоразумения окончились, дорогой мистер Вельгон, — весело произнес он. — Вы не должны сердиться на меня за мое немного суровое обращение с вами. У меня не было другого способа заставить вас проехаться в моем обществе в Марсель. А между тем это было необходимо. С другой стороны, мне было также необходимо ваше полное доверие. Надеюсь, теперь вы мне в нем не откажете.

— На три часа, не больше, — сухо произнес я.

— Этого будет достаточно, — уверенно сказал он. — Но неужели в течение всего этого времени вы будете на меня дуться? Полноте, мистер Вельгон. Мне так хотелось бы восстановить между нами прежние добрые отношения. Неужели в вас говорит профессиональная зависть, мистер Падди?

— Ничего подобного! — поспешно ответил я.

— Какая же может быть другая причина? Признайтесь, что вы не можете простить мне моего вмешательства в ваше дело. Но ведь это не моя вина. Признаюсь вам откровенно, что еще до встречи с вами на дороге в Месклу я имел в виду заняться расследованием этого дела. Но когда я узнал от вас, кого вижу перед собой, я, конечно, не решился конкурировать с такой знаменитостью, как вы, и отказался от своего намерения. Поэтому я и представился вам под видом скромного автомобилиста. Даю вам слово, что у меня не было при этом другого намерения, кроме желания быть свидетелем вашей деятельности. Но нельзя безнаказанно приближаться к огню, будучи так легковоспламеняемым, как вы и я. Несмотря на все свои старания, я не мог удержаться от искушения принять участие в ваших розысках. Мне посчастливилось больше, чем вам. Может быть, потому, что у меня на глазах не было повязки, как у вас.

— Повязки? Что это значит? — удивился я.

— Не сердитесь! Ничего нет постыдного в том, что человек влюблен. Но для сыщика это состояние хуже всякой болезни, и я надеюсь вас вылечить.

— Никогда! — возмутился я.

— Не следует произносить таких решительных слов, — спокойно продолжал он. — Поговорим лучше откровенно. Перестаньте хмуриться. Не хотите ли пройтись по городу, мистер Вельгон, как два добрых товарища? Я прошу вас посвятить мне только три часа.

— Хорошо, — согласился я. — И чтобы доказать, что я не сержусь на вас за то, что вам удалось лучше меня постичь суть дела, я, в свою очередь, сделаю вам маленькое признание.

— Пожалуйста.

— После чего я уеду в Геную. Таким образом я опоздаю только на двенадцать часов. Не думаю, чтобы это повлекло за собой какие-нибудь последствия.

— Поступайте, как хотите, — сказал Дольчепиано, — вы будете вполне свободны. Как только убийца несчастного господина Монпарно будет арестован, я не стану надоедать вам своими преследованиями.

— Неужели вы действительно так уверены, что вам удастся его найти и арестовать? — с любопытством спросил я.

— Вполне. Я руководствуюсь в данном случае целой серией обстоятельств, следующих одно за другим в чисто математическом порядке. Я давно уже мысленно решил эту задачу и мог бы посвятить вас в нее даже сейчас. Но я предпочитаю ознакомить вас с ней постепенно, чтобы вы решили ее сами. Тогда уже в вас не останется ни малейшего сомнения.

— Вы пробуждаете во мне уснувшее любопытство.

— Профессиональное, мистер Вельгон?

— Профессиональное, — улыбнулся и я.

— В таком случае, двинемся в дорогу. Что вы скажете по поводу маленькой прогулки в гавань? В это время приходят два или три парохода, мы можем полюбоваться этим зрелищем.

— Как хотите, — сказал я, слегка удивленный, не находя никакой связи между обещанным им раскрытием тайны и этой прогулкой.

— Значит, решено! — весело произнес итальянец. — Предварительно мы зайдем в маленький ресторанчик на углу набережной, съедим там по десяточку устриц, разопьем бутылочку вина и затем двинемся в путь.

Мог ли я от этого отказаться?

Час спустя, с сигарами в зубах, мы уже садились в лодку в старой гавани.

— К пристани! — приказал Дольчепиано лодочнику.

Я задумчиво смотрел на колыхавшуюся передо мной зеркальную синеву моря. На душе было как-то особенно легко. Мое приключение кончалось лучше, чем я мог ожидать. Арест убийцы господина Монпарно окончательно рассеет мучившие меня мысли. Еще несколько часов, и я буду на дороге к Генуе, свободный от каких бы то ни было забот и опасений. Будущее не казалось мне уже мрачным, так как все осложнения исчезали сами собой. Я почти доброжелательно посмотрел на Дольчепиано.

— Он не дурной человек! — подумал я. — Немного оригинален в своих поступках. Но разве не говорят, что цель оправдывает средства. Я попрошу его замолвить за меня слово Падди Вельгону, он, наверно, согласится оказать мне эту услугу.

Согласившись подождать обещанного решения задачи и присутствовать при нем в качестве зрителя, я спокойно откинулся назад, прислонясь спиной к борту лодки, и затянулся дорогой ароматной сигарой. Между тем наша лодка миновала форт Сен-Жана и стала приближаться к пристани. Еще издали мы увидели вырисовывавшийся на пестром фоне набережной белый силуэт подходившего к пристани парохода.

«Регина-Елена», — прочитал я надпись на корме. Дольчепиано, в свою очередь, внимательно посмотрел на пароход.

— Откуда он? — спросил мой спутник у лодочника.

— Из Генуи.

— Тот самый, который должен был прийти сегодня утром?

— Да, он опоздал.

Дольчепиано обернулся и хлопнул меня по плечу.

— На этом пароходе приехал убийца господина Монпарно, — сказал он по-итальянски.

— Откуда вы знаете?

— Я так думаю. По некоторым соображениям, он мог приехать только морем. А так как мне известен день его приезда, то я и предполагаю, что он находится на этом пароходе.

— В таком случае, бежим скорее на пристань, — заторопился я, так поспешно вскакивая с места, что чуть не опрокинул лодку.

— Не торопитесь! — улыбнулся Дольчепиано, усаживая меня на место. — Иначе вы рискуете добраться до пристани вплавь. Для большей полноты картины представим нашему приезжему два часа свободы и вернемся самым спокойным образом на берег.

— Но тем временем он может… — начал я.

— Будьте покойны, он от нас не уйдет. Подъезжайте к берегу, — обратился он к лодочнику. — Мы хотим сойти.

К моему великому неудовольствию, мы еще далеко нескоро добрались до пристани. Наконец этот желанный момент настал, и, выскочив из лодки, мы очутились на набережной.

В двух шагах от нас, у входа на пристань, прогуливался, с сигареткой в зубах, какой-то субъект. Дольчепиано направился в его сторону.

— Приехал? — прошептал он, проходя мимо него.

— Приехал! — ответил тот, смотря в сторону.

— Где?

— Hotel des Deux-Mondes. Комната 10-я.

— Отлично!

Итальянец с довольным видом отвел меня в сторону.

— Он у нас в руках, — сказал он.

— Но кто он? Кто? — воскликнул я, сгорая от нетерпения.

Дольчепиано улыбнулся и вынул из кармана часы.

— Вы это узнаете через два часа, — флегматично произнес он. — А теперь за дело!

Полчаса спустя мы уже подходили к гостинице des Deux-Mondes. Я заметил, что чем более мы приближались к месту пребывания таинственного незнакомца, тем внимательнее всматривался Дольчепиано во встречающиеся нам на пути лица.

Подойдя к гостинице, он прежде всего убедился, что нас никто не видит из окон. Мы вошли в подъезд. На первой площадке лестницы помещалась контора.

— Старайтесь не шуметь! — прошептал Дольчепиано, осторожно открывая дверь.

В конторе никого не было. Итальянец поспешно подошел к доске, на которой висели ключи от комнат. На одной из медных пластинок стояло число 10.

Он мгновенно снял ключ с доски и сунул себе в карман.

Затем так же осторожно затворив дверь, он снова шумно распахнул ее перед собой.

— Есть тут кто-нибудь? — крикнул он.

Это было послеобеденное и вместе с тем служебное время. Гостиница казалась пустой. Одна часть жильцов разошлась, другая спала.

В верхнем этаже послышались чьи-то медленные шаги и на площадке лестницы появился заспанный лакей.

— Есть у вас комната? — спросил Дольчепиано.

— С двумя кроватями? Есть, двенадцатый номер. В пять франков.

— Мы ее берем. Дайте квитанцию от вашего багажа, — обратился он ко мне.

— Она у вас, — ответил я, тут только вспомнив, что Дольчепиано по приезде в Марсель сдал мой чемодан на хранение…

— Вы правы! — сказал он, вынимая из кармана квитанцию. — Отправьтесь на вокзал и привезите багаж, — добавил он, передавая квитанцию лакею. — А пока проведите нас в нашу комнату, мы хотим привести себя в порядок после дороги.

Лакей исполнил приказание и, осмотрев, есть ли в предназначенной нам комнате вода и полотенца, оставил нас одних. Дольчепиано дал ему спуститься с лестницы.

— Теперь идите сюда! — шепнул он мне.

Мы вышли в коридор. Десятый номер находился через комнату от нас. Мой спутник подошел к нему, вынул из кармана ключ и открыл дверь.

— Мы рискуем быть пойманными на месте преступления, — усмехнулся он. — Но я надеюсь, если только мои приказания были в точности исполнены, что этого не случится. Да и, наконец, что за беда? Надо рисковать.

Он вошел в комнату и, сделав мне знак следовать за ним, запер дверь.

Это была большая комната в два окна. Спущенные на окнах шторы делали ее в данный момент полутемной, но тем не менее, когда мои глаза привыкли к этой темноте, я рассмотрел стоявшую посредине большую двухспальную кровать, туалет, с лежавшим на нем полотенцем, и в углу на стуле небольшой дорожный мешок и несколько пакетов.

Все было в порядке! Можно было подумать, что сюда входили только на несколько минут, чтобы оставить багаж.

Дольчепиано мгновенно окинул взглядом комнату и подошел к пакетам. Один за другим он брал их в руки, взвешивал, ощупывал и уверенно определял содержимое.

— Палка… Ручка из Милана… Три зонтика… Гребенки, щетки, флакон… Белье… Платье… Все это неважно… Т. е. без этикеток… Ничего не узнаешь… Все это случайные покупки во время путешествия, по мере надобности… вот посмотрим мешок…

Он осмотрел его со всех сторон.

— Да, это другое дело!… — задумчиво произнес он. — Здоровый замок. Его выбрали неспроста. Сюда, действительно, можно прятать ценные вещи.

— Откройте! — нетерпеливо воскликнул я. — Довольно вы им любовались.

— Еще минуту! — возразил Дольчепиано. — Дайте мне возможность высказать свои соображения, чтобы проверить потом, прав я был или нет. Я сказал: ценные вещи; но их обыкновенно не возят с собой по гостиницам, где они рискуют быть украденными первым встречным. В силу этого мы имеем основание предполагать, что в этом мешке нет так называемых ценных вещей в прямом смысле этого слова. Следовательно, в нем или какие-нибудь пустяки, или вещи, похищение которых поставило бы вора в затруднительное положение… Гм!.. Как вам понравится подобное рассуждение? Мы находимся во Франции, таможня далеко. Опасны только одни воры. Можно спокойно положить сюда стесняющие нас вещи.

Он попробовал открыть мешок. Но тот оказался запертым на ключ.

— Досадно! — пробормотал он. — Придется испортить всю вещь. Иначе никак не открыть. Такой замок! Но что же делать? Не оставлять же на добычу другим!

Он вынул из кармана небольшой нож, открыл его и ввел в скважину замка.

— Я делаю это, чтобы доставить вам удовольствие, — сказал он, нажимая на замок. — Любопытство очень дурной недостаток, дорогой мистер Вельгон, а ваше в особенности переходит все границы.

В его голосе снова послышалось так изводившая меня ирония. Чем она была вызвана? Я не мог этого понять. Послышался треск, замок подался.

— Наконец-то! — торжествующе воскликнул Дольчепиано, заглядывая в широко раскрытый мешок.

— Теперь получайте подтверждение моих гипотез, дорогой мистер Вельгон, — весело произнес он. — Правда, я был почти уверен в подобном результате, но теперь, хотя я еще не видел этого человека, я готов поклясться, что это он.

— Назовите же его наконец! — воскликнул я, выведенный из терпения его медлительностью.

— Взгляните-ка на это! — сказал он вместо ответа, протягивая мне кусочек картона, с темневшим на нем пятном.

Это был билет первого класса от Виллара до Ниццы.

— Это тот самый билет, — пояснил Дольчепиано, — которого не оказалось при убитом Монпарно. Убийца не пожелал оставить его при нем.

— Вероятно, из-за этого пятна, которое есть не что иное, как отпечаток окровавленного пальца, — заметил я, рассматривая билет.

Однако, не ошибались ли мы? Не были ли мы увлечены желанием во что бы то ни стало отыскать убийцу. В таких случаях нельзя действовать легкомысленно. Одного подобного доказательства еще не достаточно.

— Это, может быть, простое совпадение, — заметил я.

— В таком случае, вот вам еще одно совпадение. Число, когда был куплен этот билет.

Действительно, на одном из концов билета сохранились какие-то цифры. Они в точности совпадали с годом и числом того дня, когда было совершено преступление.

— Это уже важная улика, — согласился я.

— А это? — торжествующим тоном произнес Дольчепиано, вынимая из мешка небольшой мундштук.

— Мундштук господина Монпарно! — воскликнул я. — Да, да, я помню, его жена говорила мне, что убийца захватил в числе прочих вещей и мундштук. Вы правы, сомнений быть не может. Это он.

— А вот и ключи!

Итальянец вынул из мешка связку ключей и положил их на стол.

— Два ключа от входных дверей, один, очевидно, от подъезда, другой от квартиры… Эти ключи, меньших размеров, вероятно, от шкафов и комодов.

— Ключ от сундука отсутствует, — заметил я. — Это вполне естественно, так как при помощи его была совершена кража и сам ключ найден мной в помойном ведре. Странно, что злоумышленник не унес его с собой, а предпочел оставить на месте преступления.

По губам Дольчепиано скользнула ироническая улыбка.

— Это ему было бы не легко сделать.

— Почему?

— Потому что никакого грабежа и не было совершено, мистер Падди.

— Как не было! — воскликнул я в негодовании. — А взорванный сундук? Как вы это объясните?

— Мы об этом потом поговорим. А теперь послушайте, что я вам скажу, и взгляните на это.

Он опустил руку в карман и вынул оттуда кусок картона и сложенный пополам лист бумаги.

Кусок картона представлял собою бандероль, какую обыкновенно употребляют для посылок модные магазины. На ней стоял адрес Саргасса, извозчика в Пюже-Тенье.

Бумага оказалась счетом одного из магазинов в Ницце на имя того же Саргасса.

— Полный костюм велосипедиста, шапка, фланелевая рубашка, пара чулок для спорта, — прочел Дольчепиано, подчеркивая ногтем перечисленные в счете предметы. — Пересылка была заранее оплачена, как и все вышеупомянутые вещи, что видно из счета. Как вы думаете, этот костюм предназначался Саргассу?

— Само собой разумеется, нет.

— Так! Посмотрите на число. Посылка была отправлена за два дня до совершения преступления.

— Что вы говорите! — воскликнул я. — Значит, он предназначался…

— Сообщнику? Конечно. Этот костюм был у него надет под блузой. Теперь будьте внимательны. В котором часу произошел взрыв в сундуке?

— В шесть часов вечера, — ответил я. — Фитиль мог быть зажжен часов около пяти.

— Следовательно, вор должен был находиться в Ницце уже в четыре часа дня. Между тем мы знаем, что человека в блузе видели в Тине около пяти часов утра.

— После чего его след был потерян.

— Подождите, в восемь часов утра в Везюби появляется неизвестный человек, одетый в велосипедный костюм, толстые вязаные чулки, коричневые с красными и зелеными полосами и обыкновенные тонкие сапоги. Мало того, если на нем уже нет рыжего парика, борода все-таки существует и вполне схожа с бородой человека в блузе. Судебные власти держали это открытие в тайне.

— От восьми часов утра до четырех часов дня он мог десять раз доехать до Ниццы.

— Постойте. В Везюби он садится на трамвай. Едет в течение четырех часов, выходит в Сен-Мартене, нанимает мула и переезжает итальянскую границу. Тут уже мы действительно теряем его след. Но нам это и не важно, так как в то время было уже более четырех часов дня. Из этого вы видите, что он не мог быть в Ницце и вся история с грабежом — одна выдумка.

— Но я сам видел ключ, — заметил я.

— Это доказывает только то, что господин Монпарно, уезжая, не взял его с собой и он преспокойно оставался на улице Пасторелли, — насмешливо ответил Дольчепиано.

— Боже мой! Но кто же тогда положил фитиль? — испуганно воскликнул я.

— Кто? Вы, может быть, догадаетесь, когда я назову вам имя нашего молодца, — бросил он на меня какой-то странный взгляд.

— Прошу вас, не томите меня больше, — взмолился я. Дольчепиано вынул из кармана часы.

— Теперь я могу сказать. Он, вероятно, уже арестован. Это Антонин Бонассу.

На моем лице, вероятно, отразились в эту минуту все цвета радуги.

— Антонин Бонассу? — повторил я, бессмысленно глядя на Дольчепиано.

В моем мозгу мгновенно пронеслись самые ужасные предположения.

Мое самозванство обнаружено. Я заподозрен в убийстве. Итальянец играет со мной, как кошка с мышью, ожидая момента задушить меня своими когтями.

Все последние события: встреча в поезде, комедия с арестом, в которой сознательно принимали участие контролер, агент и главный комиссар, наконец, это посещение гостиницы, осмотр принадлежащих убитому вещей, все это было придумано с одной целью: вырвать у меня признание. Дольчепиано внимательно следил за мной, замечал каждую перемену в моем лице и, видимо, ждал, чтобы я так или иначе выдал себя. Наконец, убедившись в бесплодности своих ожиданий, он решил идти напролом и бросил мне в лицо мое собственное имя.

— Вы подозреваете меня? Вы с ума сошли! Я не виновен! — чуть не вырвалось у меня в первую минуту.

Но меня удержало какое-то новое чувство, внезапно примешавшееся к бушевавшим во мне возмущению и гневу. Я вдруг понял, что сама судьба против меня, что все обстоятельства, от первого до последнего, сложились таким образом, что у меня не было никакой возможности оправдаться. Вокруг меня было столько лжи, неправдоподобия и подтасовок, что я сам не мог разобраться, в чем и где истина.

Я присвоил себе имя Падди Вельгона. Симулировал поездку в Геную. Собирался уехать в Италию, обставив свой отъезд самыми тщательными предосторожностями, что придавало ему вид тайны.

Затем нельзя забывать говорящие против меня совпадения.

Ключ от сундука нашел я.

Марки, компрометирующие нас обоих, и Софи, и меня, принес я.

Как опровергнуть такую подавляющую сумму обвинений?

— Вы шутите! — пробормотал я упавшим голосом.

— Пойдемте! — сказал Дольчепиано, направляясь к двери.

Я последовал за ним, едва держась на ногах. Мы спустились с лестницы и снова вошли в контору. Перед столом, уронив голову на руки, дремал швейцар. Дольчепиано хлопнул его по плечу.

— Что угодно? — вскочил он.

— Вы записали фамилию приезжих из десятого номера? — спросил итальянец.

— Нет. Не знаю, может быть, записала сама хозяйка. Она была здесь, когда они приехали. Я только проводил в номер сначала даму, а затем господина.

— В котором часу приехала эта дама?

— Сегодня утром, между шестью и семью.

— А господин?

— В час дня. Я теперь припоминаю, что дама сказала свою фамилию. Она, вероятно, значится в книге.

— Дайте мне взглянуть, — сказал Дольчепиано, незаметно протягивая швейцару монету.

Тот замялся и, видимо, был удивлен.

— Полиция! — прошептал итальянец, бросая на него строгий взгляд.

— В таком случае, извольте! — испуганно произнес тот, раскрывая книгу.

— № 20… 6… 17… 3… 10-го что-то не видно. Вероятно, не записан! — сказал он, водя пальцем по странице.

Дольчепиано протянул через его плечо руку и схватил лежавшую в книге карточку.

— А это что?

Он бросил на нее беглый взгляд и протянул мне.

— Поверите вы наконец на этот раз? — сказал он с довольным видом.

Я прочел, не веря своим глазам: «Антонин Бонассу, чиновник министерства путей сообщения»… И внизу женским почерком было приписано: «С женой».

Это была моя собственная карточка, которую я сразу узнал.

— Ну, что вы скажете? — обратился ко мне Дольчепиано.

Я сделал жест рукой, как бы говоря:

— Что вы хотите, чтобы я сказал? Я ничего не понимаю.

Бонассу! Антонин Бонассу! Здесь, в гостинице существовал какой-то человек, выдававший себя за меня и подозреваемый в убийстве!

Несмотря на все свои старания, я не мог отнестись к этому хладнокровно. При таких обстоятельствах трудно сохранить ясность мысли.

— Они здесь? — прошептал я.

— Нет, сударь, — ответил швейцар, — они сразу же ушли.

— Но все-таки они были здесь… Он был… Вы его видели?

— Да, сударь.

Я взглянул на Дольчепиано.

— И вы уверены, что это он?..

— Еще бы! — улыбнулся итальянец. — Опишите, как выглядит этот господин, — обратился он к швейцару.

— Я не обратил на него особенного внимания, сударь. Самая обыкновенная наружность, среднего роста, не полный, но и не худой, вид довольно приличный, совершенно бритый.

— Как он одет?

— Велосипедный костюм, коричневые чулки с узором. На голове шапка.

— А сапоги?

— Обыкновенные, комнатные.

Дольчепиано бросил на меня торжествующий взгляд. Я был подавлен.

Сомнений не было. Убийца господина Монпарно присвоил себе мое имя и, что удивительнее всего, сделал это как раз в тот период времени, когда я преобразился в Падди Вельгона. Одна из моих визитных карточек каким-то чудом оказалась в его руках, и он воспользовался ею, как я, карточкой сыщика. Неужели это было простое совпадение? Можно было подумать, что кто-нибудь нарочно подстроил такую комбинацию.

Страшное подозрение мелькнуло у меня в голове. Мне захотелось бежать, бежать на край света, чтобы ничего не видеть и не слышать. Дольчепиано взял меня под руку.

— Теперь пойдемте отсюда. Я покажу вам его.

— Его! — воскликнул я, вздрагивая и невольно отступая назад.

— Конечно, — рассмеялся Дольчепиано. — Разве вам не интересно взглянуть на этого Антонина Бонассу?

Он увлек меня за собой и, машинально идя за ним по улицам, я, с отчаянием в душе, думал о том, как мне все труднее и труднее становится восстановить свое настоящее имя.

А между тем не мог же я на всю жизнь оставаться Падди Вельгоном. Следовательно, оставалось одно: раскрыть свою тайну, принести повинную именно теперь, в самую тяжелую минуту моей жизни, когда все сложившиеся вокруг меня обстоятельства только увеличивали мой позор. Я уже заранее слышал иронический смех Дольчепиано. Но, прежде чем сделать это признание, надо было обличить негодяя, осмелившегося забросать грязью мое имя.

Дойдя до подъезда комиссариата, Дольчепиано остановился и вынул из кармана часы.

— Без пяти минут три, — сказал он. — Сдержал я слово?

Мы вошли в подъезд и сразу прошли в кабинет главного комиссара.

Он нас уже ждал.

— Ну как? Арестовали? — спросил Дольчепиано, пожимая ему руку.

— Он там! — ответил комиссар, указывая на дверь, — так же, как и…

— Хорошо! — перебил его итальянец. — Начнем по порядку. Сначала его.

— Приведите арестованного! — приказал комиссар находившемуся в комнате полицейскому.

Тот вышел и сейчас же вернулся обратно, втолкнув в кабинет какого-то субъекта. И, несмотря на то, что вошедший был без усов, совершенно бритый, я сразу узнал его.

— Господин Монпарно! — прошептал я, дрожа всем телом.

Глава XIV
Два Антонина Бонассу

Господин Монпарно передо мной! Настоящий, живой господин Монпарно, изуродованный труп которого я видел на платформе в Мескле! Возможно ли это? Не вижу ли я сон?

Представитель торговых фирм, прекрасно владея собой, сделал вид, что видит меня первый раз в жизни.

— Вы ошибаетесь, сударь, — холодно сказал он, глядя на меня, как смотрят на поклонившегося по ошибке незнакомца, — меня зовут Антонин Бонассу.

Его смелость привела меня в смущение. Я думал, что достаточно будет мне показаться, и завладевший моим именем негодяй тут же принесет повинную. В особенности господин Монпарно, которого я знал с самой лучшей стороны и считал не способным играть комедию.

Однако я жестоко ошибся.

— Вы… вы… уверяете… — проговорил я задыхаясь. Но он, видимо, не счел нужным вести со мной полемику и высокомерно обратился к главному комиссару:

— Если это шутка, то согласитесь сами, что она неуместна!.. Я желаю знать, в чем дело. С каких пор разрешается арестовывать ни в чем не повинных людей? Ваши агенты даже не потрудились сообщить мне, чему я обязан их любезным вниманием к моей особе.

Комиссар взглянул на Дольчепиано.

— Причин для этого много, — вежливо произнес тот, поняв взгляд комиссара. — У меня есть два приказа о вашем аресте, из коих первый именует вас так же, как и этот молодой человек.

— Но это имя вовсе не принадлежит мне! — возразил арестованный. — Моя фамилия Бонассу, я могу это доказать.

— Не трудитесь, мы отлично знаем, что вы действительно господин Монпарно.

— Ничего подобного.

— Вы обвиняетесь в присвоении себе чужого имени.

— Я не понимаю, о чем вы говорите! Все мои документы в полном порядке и не могут оставить ни малейшего сомнения в подлинности моей личности. Советую обратить на них внимание.

— Если же вы будете настаивать на том, что вы Бонассу, — невозмутимо продолжал Дольчепиано, — я арестую вас как виновника исчезновения господина Монпарно.

— Это великолепно! Если я — не он, то, значит, я — его убийца! Полиция, видимо, любит пошутить!

И представитель торговых фирм презрительно передернул плечами.

— Господин Монпарно, — не смущался Дольчепиано, — исчез в туннеле около Месклы 6 марта в семь часов вечера. Несколько минут спустя на станции Мескла появился незнакомец в точно таком костюме, как надетый в данную минуту на вас. Все видели, как он вышел из купе, в котором находился господин Монпарно. Как видите, двух мнений быть не может.

— Но я не имею ничего общего с этим субъектом. 6 марта я был в Ницце и на другой день уехал в Геную. Вся ваша история лишена здравого смысла. Покажите мне указ об аресте Антонина Бонассу или отпустите меня отсюда.

— Если вы непременно желаете быть арестованным под этим именем, я могу вписать его во второй приказ, — флегматично ответил Дольчепиано, вынимая из кармана бумагу, на которой еще не было проставлено имя лица, подлежащего аресту.

У меня на лбу выступил холодный пот.

— Не делайте этого! — поспешно воскликнул я. — Этот человек не имеет ничего общего с Антонином Бонассу. Я могу это засвидетельствовать.

— Неужели, молодой человек? — иронически произнес Монпарно. — А кто такой вы сами?

Вся кровь бросилась мне в лицо. Я хотел было ответить, но меня остановил взгляд Дольчепиано.

— К чему напрасные разговоры! — сказал он. — У нас имеются свидетели.

Он сделал знак полицейскому, который снова открыл дверь в соседнюю комнату.

На пороге ее показалась немного бледная, со скромно опущенными глазами, Софи Перанди.

— Софи! — воскликнул я, бросаясь ей навстречу. — Вы в Марселе? Как я счастлив! Только вы можете спасти меня!

Я протягивал к ней руки, уверенный, что только мысль обо мне привела ее сюда.

— Допросите ее! — волновался я, обращаясь в одно и то же время и к комиссару, и к Дольчепиано. — Она знает и Бонассу и господина Монпарно. Ей известно, кто я и кто этот господин.

Софи медленно подняла глаза. Они были чисты и невинны, как у ребенка.

Я, задыхаясь от волнения, ожидал ее ответа. Она посмотрела на каждого из нас отдельно.

— Господин Монпарно? — произнесла она, наконец, с оттенком грусти в голосе. — Это был мой опекун, убитый неделю назад по дороге из Виллара в Ниццу. Что же касается господина Бонассу, моего жениха, почти мужа, — она сделала особенное ударение на последних словах, — то вот он перед вами.

И она указала на господина Монпарно.

Это был последний удар. Ноги мои подкосились, и, сделав несколько шагов, я упал на стул.

— Мадам Антонин Бонассу! — прошептал около меня Дольчепиано.

Найденная в конторской книге гостиницы визитная карточка, приезд дамы, затем приезд господина, все становилось ясным. Я понял теперь, кто были жильцы десятого номера.

Софи изменила мне.

Я захотел, по крайней мере, смутить изменницу.

— А я! — воскликнул я полным отчаяния голосом. — Кто же я тогда, по-вашему?

Она смотрела на меня в упор, и в глубине ее глаз мне почудился какой-то насмешливый огонек.

— Вы? — спокойно произнесла она. — Вы Падди Вельгон!

Из груди моей вырвался глухой стон. Между тем, не обращая на меня никакого внимания, Софи обернулась к комиссару.

— Верните мне моего жениха, господин комиссар, — сказала она умоляющим голосом. — Он ничем не заслужил ареста. Задерживая его, вы приносите нам большой убыток, так как мы должны уехать сегодня в пять часов в Тунис, где намерены поселиться. Не погибать же нам из-за выдумок этого господина. — Она бросила на меня полный ненависти взгляд. — Что бы он ни утверждал, Антонин имеет полную возможность удостоверить свою личность. Покажите ваши документы, мой друг. Это сразу положит конец всей истории.

Я чуть не зарычал от бешенства, когда Монпарно вынул из кармана мой собственный бумажник.

Откуда он мог его достать, как не от той же Софи, которой я так слепо доверил все свои документы.

Теперь все они были в руках этого негодяя, и он, с невероятным цинизмом, вынимал, одну за другой, все мои бумаги. Тут было и мое метрическое свидетельство, и свидетельство об отбывании воинской повинности, одним словом, все документы, кроме тех, к которым была приложена моя фотографическая карточка.

В то время, как комиссар рассматривал их, время от времени взглядывая на Дольчепиано, отвечавшего ему многозначительной улыбкой, Софи не переставала защищать своего возлюбленного.

— Я лучше готова во всем признаться, — говорила она, — чем видеть своего будущего мужа в таком ужасном положении. Вся Ницца знает о наших планах. Мы давно уже решили обвенчаться и нисколько не скрывали нашего отъезда. Нам в этом не было надобности. Мы оба совершеннолетние и вполне свободны. У меня есть только одна дальняя родственница, госпожа Монпарно, с которой я не в ладах. Поэтому мы и решили уехать и обвенчаться за границей. Для этого мы привели в порядок все наши бумаги. Вот они.

Она вынула из своего саквояжа свои и мои документы.

По мере того, как передо мной развертывался план ее действий, сердце мое все более и более наполнялось негодованием и жаждой мести.

— Вы можете проверить мои слова, — продолжала она. — В вашем распоряжении телеграф и телефон. Это даст вам возможность не задерживать нас здесь, в ущерб нашим интересам. Антонин взял отпуск для поездки в Геную на другой день после убийства моего опекуна. Позвоните его инженеру. Он подтвердит это. Пока он был в отъезде, мы переписывались.

— При помощи марок! — с горечью воскликнул я. Софи покраснела, но поборола свое смущение.

— Да, при помощи марок, — ответила она. — Между влюбленными всегда есть маленькие тайны… Это вполне естественно. Одним словом, господа, наш отъезд не был ни для кого секретом. Антонин послал прошение об отставке, прибавив, что мы уезжаем в Марсель. Он написал и другим лицам. Проверьте. Это вопрос десяти минут.

Теперь уже передо мной вырисовывался весь этот гениально задуманный план. Каждое слово Софи открывало мне новые горизонты. Как она, однако, ловко сумела выманить у меня бумаги и заставила подготовить необходимый ей отъезд в Марсель.

Если бы не Дольчепиано, ее старания увенчались бы полным успехом. Я ожидал бы ее самым глупейшим образом в Генуе, а Монпарно тем временем имел бы полную возможность встретиться со своей сообщницей и преспокойно замести свои следы, воспользовавшись моим именем.

Комбинация не имела себе подобных. Никто никогда не заподозрил бы, какую роль играла Софи, и когда, наконец, измученный тщетным ожиданием, я решился бы вернуться в Ниццу, меня не перестали бы обвинять в совращении с пути добродетели несчастной молодой девушки.

Между тем Монпарно навсегда бы исчез с земного шара, и счастливые влюбленные, избрав какой-нибудь уединенный уголок, наслаждались бы любовью, подсмеиваясь над ловко одураченным ими идеалистом.

Эта мысль привела меня в ярость. И подумать только, что если бы не Дольчепиано!..

Я бросил на него благодарный взгляд. Он за меня отомстит!..

Между тем Софи не сдавалась. Она продолжала защищаться, идя напролом, видимо, надеясь, что я не заговорю и не решусь признаться в собственном легкомыслии.

Но она забыла о моем отчаянии и гневе. Чтобы отомстить ей за измену, я мог решиться на все.

Потому что все ее поступки, все темные стороны ее души, казавшейся мне еще час назад такой возвышенной и чистой, ее притворство, испорченность, лицемерие были пустяками в сравнении с ужасным открытием.

Софи любила господина Монпарно! И чтобы иметь возможность бежать с ним, она обманывала меня и делала из моей любви к ней орудие для достижения своих преступных планов. Я мог простить все, кроме этого.

Ангел превратился в демона; но несмотря на это, я еще любил ее, мысль, что она не любила меня никогда, заставляла мучительно сжиматься мое сердце.

Даже теперь, через столько лет, я не могу вспомнить пережитые мною тогда страдания без слез.

Жестокая, коварная Софи!

И, глядя на нее, такую кроткую, искреннюю, говорившую тихим, мягким голосом, мне вдруг стало страшно, не поддастся ли комиссар этому кажущемуся обаянию лицемерной искренности и не отпустит ли действительно на все четыре стороны эту ловкую парочку.

Этого нельзя было допустить!

Я мгновенно вскочил со стула.

— Не верьте, господин комиссар, не верьте! — закричал я. — Все это ложь! Я теперь только понимаю, на что способна эта особа. Вам нет необходимости телефонировать в Ниццу. Достаточно взглянуть на этого господина, и вы сразу увидите, что ему не может быть столько лет, сколько написано у него в бумагах.

— Допустим, что я выгляжу старше своих лет, — спокойно отвечал Монпарно. — Что же из этого! Это встречается очень часто. Нередко молодой человек двадцати пяти лет кажется сорокалетним.

— Во всяком случае, — возразил я, — прежде чем отпустить вас отсюда, господин комиссар хорошо сделает, если допросит свидетелей не только по телефону. Да, действительно, я знаю Бонассу, который выехал сегодня утром из Ниццы, но это не вы. Существует Бонассу, который должен был жениться на мадемуазель Перанди, но он на вас не похож. Это чересчур наивный молодой человек, ставший жертвой хитроумной комбинации вашей сообщницы, которую он, к сожалению, не сумел сразу разгадать. Бонассу, о котором я говорю, был вчера вечером в Ницце, между тем как вы были в это время в Генуе, так как приехали оттуда только сегодня на пароходе «Регина-Елена». В то же время, когда, по вашим словам, он совершил путешествие в Италию (путешествие, симулированное по настоянию мадемуазель Перанди), Бонассу находился в действительности в Пюже-Тенье, что он и может доказать.

— Перестаньте болтать глупости! — презрительно прервал меня Монпарно. — Где же этот ваш таинственный молодой человек? Пусть он покажется нам сам и, главное, покажет свои бумаги.

— Вы отлично знаете, что все эти бумаги находятся у вас, так как все они были выманены у него мадемуазель Перанди, к которой он имел в то время безграничное доверие.

— Это уже является обвинением, — ответил Монпарно. — Я обращаюсь за защитой к господину комиссару.

— А я к господину Дольчепиано! — воскликнул я. — Так как предполагаю, что он не арестовал бы вас, не имея оснований. Я умоляю его только поверить мне, что вы не кто иной, как господин Монпарно.

— Мы это сейчас узнаем, — улыбнулся итальянец. — Итак, милостивый государь, вы продолжаете утверждать, что вы — Антонин Бонассу?

— Утверждаю.

— И вы также настаиваете на этом, мадемуазель?

— Безусловно.

— Хорошо. Разрешите мне, пожалуйста…

При этих словах Дольчепиано ловко выхватил из рук Софи саквояж и открыл его.

— Милостивый государь! — возмутилась она. — Ваше поведение не имеет названия. Насколько мне известно, я не арестована и последовала сюда за своим женихом добровольно.

Не смущаясь ее словами, Дольчепиано спокойно продолжал рассматривать содержимое саквояжа, пока не нашел в нем альбом с марками.

— Не всегда бывает безопасно сохранять свою корреспонденцию, — ядовито сказал он, перелистывая страницы. — Но вы, я вижу, дорожите вашей.

Он протянул мне альбом, и я с удивлением заметил, что все марки были наклеены на прозрачной бумаге и только на одной стороне листа, благодаря чему все написанные на обороте марок буквы оставались в неприкосновенности и были отлично видны.

— Прочтите! — небрежно сказал Дольчепиано, — вам знаком этот шифр.

И я стал читать, чувствуя, как краска стыда и негодования заливает мне лицо, по мере того, как я понимал, в какую ужасную западню завлекли меня мое доверие и неопытность.

«Вполне одобряю твой прекрасный план. Это нелишняя предосторожность, и твой глупец нам отлично пригодится. Как только деньги будут получены, уезжай в Марсель. Я постараюсь встретиться с тобой там. Телеграфируй, как всегда, А. Б. Не мучай себя раскаянием. Наше поведение может быть преступным только в глазах света, а он ничего не будет знать».

Я невольно делал ударения на известных мне словах, и на этот раз смысл письма не оставлял во мне никаких сомнений.

— Что это доказывает? — поспешно воскликнула Софи. — Разве я не говорила, что переписываюсь с моим женихом таким способом? Это письмо только подтверждает мои слова о наших планах.

Она вырвала альбом у меня из рук.

— Оно было написано Антонином Бонассу, — добавила она, бросая мне вызывающий взгляд.

— Вы лжете! — воскликнул я. — Довольно комедий. Господин Дольчепиано, простите, что я обманул вас, я — Антонин Бонассу.

— А как же Падди Вельгон? Куда вы его денете? — насмешливо произнесла Софи.

— Что касается последнего, — сказал Дольчепиано, — то разрешите мне, мадемуазель, представить его как вам, так и моему молодому товарищу.

И, сдернув с себя одной рукой парик, другой мгновенно отклеив усы, автомобилист показал нам бритое лицо и рыжие с сединой волосы встреченного мной у себя на лестнице субъекта.

— Падди Вельгон! — воскликнул я полусмущенным, полурадостным голосом. — Как я не догадался раньше?

— Падди Вельгон! — глухо повторила Софи, бледнея.

— Не тратьте напрасно слов, дорогой Бонассу, — сказал он, насмешливо улыбаясь. — Во-первых, я прочитал вашу вчерашнюю исповедь. Вот она так же, как и ваше прошение об отставке. Теперь, я думаю, оно не нужно. Сознайтесь, что я хорошо сделал, помешав ему дойти по назначению. Возьмите его у меня вместе с письмом к Кристини и деньгами, которые вы вполне заслужили.

Он передал мне письма, которые я сам накануне, казалось мне, отдал Софи. У последней вырвался возглас негодования.

— Иногда бывает полезно подслушивать у дверей, — добродушно продолжал Падди Вельгон. — Это дает возможность, как вы сами видите, получать крайне необходимые сведения и, благодаря этому, подчас выручать из беды кого-нибудь из своих друзей. Я говорю о вас, мой милый Бонассу. Если бы не я, вы рисковали бы получить солнечный удар, прогуливаясь по улицам Генуи. Что же касается писем, которые мадемуазель опустила в почтовый ящик, пусть она не беспокоится. Это были просто-напросто листы чистой белой бумаги.

— Что вы должны были подумать?.. — прошептал я.

— Встретясь с вами? Но, дорогой мой, вас послала мне сама судьба. Благодаря вам, Падди Вельгон имел возможность своевременно приняться за дело, и вы были ему полезны гораздо больше, чем думаете… Мы об этом еще поговорим. Дайте мне только ликвидировать это дело. Теперь, я думаю, никто не усомнится в вашей личности.

Он посмотрел на Софи, которая казалась несколько смущенной, в противоположность Монпарно, сохранявшему полное самообладание.

— Позвольте, однако! — с достоинством произнес последний. — Мне нет никакого дела до того, что господин Вельгон уверяет, что он Бонассу, а господин Дольчепиано называет себя Вельгоном. Разбирайтесь в этой истории, как вам угодно. Но что касается меня, то я есть и буду Бонассу до тех пор, пока вы не откопаете мне какое-нибудь другое имя. Во всяком случае, не Монпарно, как бы вы там ни уверяли, так как все мы отлично знаем, что он умер и покоится сном праведника на кладбище. Убийство или самоубийство — это уже другой вопрос, но вы не можете отрицать, что видели его труп.

Я взглянул на Падди Вельгона. Как он разрешит эту загадку?

Если Монпарно был жив, — а я видел его перед собой, — кто же был убитый человек, труп которого мы видели в Мескле?

Падди Вельгон несколько секунд пристально смотрел на арестованного, и я видел, как бледность мало-помалу покрывала лицо последнего. Он терял присутствие духа.

Что же касается Софи, то она, видимо, едва держалась на ногах.

— Господин Монпарно, — строго произнес сыщик. — Отдаете ли вы себе отчет в серьезности вашего положения? Для вас самого будет лучше, если вы сознаетесь.

— Но в чем? — пробормотал Монпарно.

— В том, что вы симулировали убийство с целью получить, при помощи мадемуазель Перанди, двести тысяч франков страховой премии.

— Это ложь! — воскликнул Монпарно, делая последнюю попытку оправдаться. Но я видел, что на лбу его выступил холодный пот.

Падди Вельгон подошел к нему почти вплотную.

— Что было в красном чемодане? — произнес он, не спуская с него глаз.

Монпарно вздрогнул, но продолжал молчать. Сыщик обернулся к комиссару.

— Пора кончить эту историю, — сказал он.

— Будьте добры пригласить других свидетелей!

И, секунду спустя, среди мертвой тишины как-то внезапно притихшей комнаты, мы увидели перед собой Кристини и Саргасса.

— Сознаетесь? — снова раздался голос Падди Вельгона.

Монпарно несколько мгновений молча смотрел на вошедших, затем силы ему изменили, и он упал на стул, закрыв лицо руками.

— Сознаюсь! — прошептал он чуть слышно.

Глава XV
Что находилось в красном чемодане

В чем сознавался господин Монпарно? Никто из нас не мог этого понять, кроме Падди Вельгона, который, видимо, отлично знал, в чем дело. Но тем не менее все мы испытывали тяжелое чувство ожидания раскрытия важного преступления.

Каждый из нас чувствовал, что услышит сейчас что-то ужасное, превосходящее все подобного рода преступления.

Достаточно было увидеть, сколько презрения и гадливости светилось в устремленных на Монпарно и Саргасса глазах Падди Вельгона.

Но в то время, как бывший представитель торговых фирм утратил последнее самообладание и, прислонясь к спинке стула, рыдал как ребенок, Саргасс продолжал оставаться закоренелым, бессознательным животным, которому доступно чувство боязни и беспокойства, но совершенно не знакомо раскаяние.

При виде меня, в глазах его зажглось красноватое пламя, и он сделал движение, как бы желая броситься на меня.

Очевидно, он считал меня главным виновником своего ареста. Но, взглянув на Падди Вельгона, который, видимо, внушал ему инстинктивный страх, он сразу успокоился и ограничился только тем, что бросал на нас злобные взгляды и сжимал кулаки.

Падди Вельгон, обменявшись взглядом с главным комиссаром, который, по-видимому, желал возложить производство допроса на сыщика, указал рукой на арестованного.

— Вы узнаете этого господина? — обратился он к Кристини.

— Господина Монпарно? Ну, еще бы! Это один из наших клиентов! — добавил тот с иронией.

— А вы? — внезапно обернулся к Саргассу сыщик. Извозчик утвердительно кивнул головой и опустил ее еще ниже.

— Отлично! — произнес с облегченным вздохом Падди Вельгон. — Дело идет вперед. Господин Монпарно единогласно признан живым. Но кому же в таком случае принадлежит труп?

При этом вопросе и Саргасс и Монпарно как-то сразу съежились. Их волнение было так заметно, что мне пришла в голову мысль, не решились ли они для выполнения своей преступной задачи на убийство.

— Так как вы не можете отрицать, что воспользовались трупом, с целью выдать его за останки убитого и изуродованного господина Монпарно, — продолжал сыщик, — то откуда вы достали этот труп?

Оба обвиняемых продолжали молчать.

— Саргасс! — произнес, отчеканивая каждый слог, Падди Вельгон. — Я нашел спрятанные вами вещи.

Вся мощная фигура извозчика дрогнула.

— Они были зарыты в могиле Титэна.

Каждое его слово, как удар грома, ошеломляло присутствующих.

— Теперь могила пуста. Куда же девался труп Титэна? Почему его нет на том месте, где он был похоронен?

У всех нас вырвался один общий крик ужаса. Мы поняли.

Саргасс, прельщенный деньгами, уступил господину Монпарно труп своего зятя, при помощи которого и была выполнена симуляция убийства.

Достаточно было взглянуть на его носившую отпечаток всех пороков физиономию, чтобы сразу допустить возможность подобного предположения.

Что же касается представителя торговых фирм, то он, поглощенный страстью и заботами о будущем, обратил внимание только на гениальность задуманного им плана, нисколько не останавливаясь на мысли о профанации трупа умершего Титэна. Да и наконец, человек, идущий на явное мошенничество, не останавливается перед такими пустяками.

Теперь он, по-видимому, сожалел о содеянном, но опять-таки только потому, что его комбинация не удалась и приходилось понести за нее наказание.

И такого человека Софи предпочла мне.

Я бросил взгляд на свою бывшую невесту. Ее лицо не выражало ничего, кроме досады.

Маска была сброшена, и актриса не считала нужным скрывать своего цинизма.

— Сколько вы получили за это? — снова обратился Падди Вельгон к Саргассу. — Найденные при вас десять тысяч франков, не так ли? — Старик, не подымая глаз, утвердительно кивнул головой.

— Это деньги! — глухо произнес он, как бы извиняясь.

И мы заметили, как в глубине его глаз блеснул и снова погас алчный огонек.

— Ну, а теперь довольно уверток! — сурово произнес сыщик. — Расскажите нам, как вы пришли к соглашению. Господин Монпарно сам предложил вам эту комбинацию?

— Да! — прошептал Саргасс.

— Когда? Каким образом? Вы не были возмущены подобным предложением?

Старик, по-прежнему опустив глаза, начал говорить едва слышным голосом:

— В первый раз меня это немного поразило… Но господин предлагал хорошую плату!… Титэн все равно уже умер…

— Он умер в субботу и в тот же вечер вы виделись с господином Монпарно в Пюже-Тенье. Тогда вы и коснулись этого вопроса в первый раз?

— Тут мы окончательно решили, но говорили об этом мы и раньше.

— Значит, еще при жизни Титэна? — настаивал Падди Вельгон.

— Он уже был тогда очень болен! — немного смутился Саргасс. — Мы знали, что он долго не протянет. Я сказал это господину Монпарно, когда он приезжал в предпоследний раз. Он стал жалеть мою дочь, конечно, и меня, говоря, что нам, вероятно, дорого стоила его болезнь и что после него нам ничего не останется. Потом он стал рассказывать, что в Париже продают умерших студентам-докторам, и это очень выгодно для остающихся после них родственников, так как они выручают большие деньги. При этом господин Монпарно спросил меня, согласился ли бы я, если бы мне представился такой случай. Я, конечно, спросил, какова сумма. Он назвал десять тысяч франков. Я, понятно, потерял голову. Судите сами. Такие деньги. Так, мало-помалу, мы и пришли к соглашению.

Негодяй, видимо, считал это вполне естественным.

— Так что, значит, когда вы приехали в воскресенье в Сен-Пьер, все было решено? — спросил Вельгон.

— Все. Я получил костюм для господина Монпарно. Надо было только, чтобы умер Титэн. Я получил известие о его смерти в субботу вечером, перед самым приездом господина Монпарно. Наутро мы и отправились туда вместе.

— Взяв с собой красный чемодан?

— Да. Так было условлено заранее. В другой же, маленький чемодан, господин Монпарно положил полученный костюм, блузу, брюки и старую шляпу, взятые им у меня. Когда мы уже отъехали от дома, мы вспомнили, что забыли положить сапоги, и я посоветовал ему воспользоваться сапогами…

Он не решался окончить.

— Титэна? — воскликнул я.

— Да! — буркнул Саргасс. — И, может быть, никто бы ничего и не узнал, если бы господину Монпарно не пришла фантазия остаться в своих сапогах и выбросить те, другие, — с озлоблением в голосе произнес он. — Вы об этом кое-что знаете, так как вы принесли их показать мне. Моя дочь сразу их узнала.

Этим объяснялась непонятная для меня сцена в кухне. Я бросил на Вельгона восхищенный взгляд. Какое изумительное чутье!

— Каким образом вам удалось похитить труп умершего? — спросил сыщик, желая вызвать Саргасса на новую откровенность.

— Это было труднее всего, так как надо было сделать это так, чтобы никто ничего не заподозрил. Поэтому мы решили, что господин Монпарно приедет вместе со мной и сделает вид, что не знает о смерти Титэна. Мы приехали в одиннадцать часов. Дочь была дома одна. Это было удачно. Я ее поскорее сплавил в деревню, и, пользуясь ее отсутствием, мы уложили труп Титэна в красный чемодан, а находившийся в нем товар — в гроб. По весу одно соответствовало другому. Затем все пошло само собой. Господин Монпарно уехал. Я же, на другой день после похорон, должен был отвезти ему чемодан на вокзал. Мы решили, что встретимся около Месклы. Труп был спрятан нами в ущелье, недалеко от въезда в туннель. В чемодан мы положили камни; я получил деньги и уехал.

— Одну минуту! — прервал его Падди Вельгон. — Разве вы не принимали участия в… Вам известно, что труп был изуродован и полусожжен?

Он пристально посмотрел на Саргасса.

— А как же иначе? — проворчал тот, отворачиваясь. — Его сразу бы признали.

— Что же было потом?

— Потом я ни во что не вмешивался.

— Исключая покупки билета. Вы купили его для господина Монпарно?

— Конечно.

— Что заставило вас стрелять в господина Бонассу?

— Не все ли равно, раз он жив. А впрочем, он сам виноват. Он все твердил, что найдет вещи. Я и решил заставить его замолчать.

Вельгон понял, что от него не добьешься раскаяния, и обратился к Монпарно.

— Теперь вы! — сказал он. — Как видите, отрицать будет бесполезно. Лучшее, что вы можете сделать, это откровенно отвечать на мои вопросы.

— Что вы хотите знать? — простонал Монпарно.

— Как вам пришла в голову эта ужасная мистификация?

Он минуту колебался, но затем, взглянув на Софи, решительно заговорил.

— Моя жена — невозможная женщина, — начал он. — Это может подтвердить и Бонассу. Жить с ней было выше моих сил. Я давно уже мечтал отделаться о нее и зажить новой жизнью с любимой женщиной. На что-нибудь да существовал же развод. Как видите, мои намерения были вполне честны, и я поделился ими с Софи, которую глубоко любил. Она вполне одобрила мои планы и согласилась разделить мою участь, если мне удастся получить свободу. Но дела мои пришли в упадок, и после всякого рода неудачных спекуляций у меня осталось всего-навсего около двадцати тысяч франков. Если бы я развелся, мне необходимо было бы отдать половину госпоже Монпарно. Уехать же, имея в кармане десять тысяч франков, было безумием. Поэтому мысль о разводе была оставлена, и я стал подумывать, не симулировать ли мне самоубийство. Но как раз в это время все газеты были полны описанием подобного случая, кончившегося очень неудачно, и я понял, что единственный способ заставить окружающих поверить в чье бы то ни было самоубийство, это показать труп умершего. Для того, чтобы мы могли спокойно уехать, надо было, чтобы все видели мой труп. Как только мне это пришло в голову, я уже не мог отделаться от этой мысли. К ней скоро присоединилась и другая: получить не только свободу, но и деньги. Я решил застраховать свою жизнь в пользу Софи. В силу этого я начал переговоры с господином Кристини. Но я скоро заметил, что он опасается с моей стороны самоубийства и не решается принять меня в число своих клиентов. Чтобы ускорить дело, я предложил включить в условие пункт, согласно которому в случае самоубийства страховая премия не выдается. Он согласился, и дело было сделано. Я же начал обдумывать симуляцию уже не самоубийства, а убийства. Воображение у меня богатое, и это не стоило мне большого труда. Некоторую помощь оказала мне при этом и Софи, с которой мы разрабатывали все подробности. Тем не менее намерение мое, если можно так выразиться, вылилось в окончательную форму только тогда, когда я узнал о безнадежном положении Титэна. Я знал, что за деньги Саргасс пойдет на все. Так и случилось. Из слов Саргасса вы знаете все остальное. Замысел удался на славу, и я не понимаю, как он мог раскрыться, тем более, что Софи удалось заручиться бессознательной помощью этого молодого человека.

Он указал на меня, и насмешливая улыбка скользнула по его губам.

— Все, казалось, нам благоприятствовало. Бонассу делал все от него зависящее, чтобы облегчить отъезд Софи; согласился ждать ее в Генуе, в то время как я уеду вместе со своей спутницей под его именем в Марсель. Одним словом, ни с какой стороны не было опасности.

— Итак, значит, мадемуазель Перанди принимала участие в вашем замысле? — спросил сыщик.

— Это было необходимо. Во-первых, для того, чтобы ее не испугало известие о моей смерти. А во-вторых, она должна была получить страховую премию и выехать ко мне навстречу. Кроме того, ей надо было исполнить одно мое поручение, как только разнесется весть о моей смерти.

— Взорвать сундук, из которого вы, уезжая, взяли все деньги? — спросил Падди Вельгон.

— Да, если бы она этого не сделала, всем показалось бы подозрительным, зачем я взял с собой в дорогу такие деньги. А не мог же я оставить двадцать тысяч франков в подарок своей жене. Поэтому я и решил симулировать грабеж и перед отъездом дал надлежащее наставление Софи, оставив ей ключ.

— Вы заранее наметили место вашего исчезновения.

— Да, в туннеле, не доезжая Месклы. Кондуктор простриг мой билет еще в Вилларе и перешел в Малоссен из моего вагона в самый первый от локомотива. Уверенный, что меня больше никто не потревожит, я стал переодеваться. Поверх своего платья я надел велосипедный костюм и взятые у Саргасса вещи. Это сделало меня гораздо полнее. Рыжая борода и такой же парик сразу изменили мое лицо. Я пустил себе из носа кровь, чтобы запачкать диван, и положил на него револьвер, в котором не хватало одного патрона. Затем я уронил на пол смятую шляпу и выбросил в окно бывший при мне ручной чемодан. Как раз в это время мы въехали в туннель, и я воспользовался темнотой, чтобы перейти в соседнее отделение второго класса. Здесь никто не обратил на меня внимания, и я преспокойно вышел в Мескле. Подождав, пока отойдет поезд, я бросился к тому месту, где мы оставили труп. Я снял с себя свое собственное платье и одел его на мертвеца. Затем, желая скрыть некоторый беспорядок костюма, вполне естественный при столь поспешном одевании, я поджег его в нескольких местах, сохранив неприкосновенным карман, в котором лежали документы.

Сделав это, я перетащил труп на рельсы, уложив его при помощи камней таким образом, чтобы поезд завершил начатое мной дело. Когда он прошел, я, к большому своему удовольствию, убедился, что не было никакой возможности признать в этом изуродованном трупе несчастного Титэна, тем более, что получившаяся картина давала полную иллюзию убийства. Считая не лишним присутствие на месте преступления пули, я произвел в размозженную голову трупа выстрел и после этого счел возможным удалиться.

С рассветом, преобразившись в крестьянина, я направился в Тине, рассчитывая, что мое появление будет замечено и сослужит мне в будущем пользу, сбив с толку правосудие. На середине дороги между Тине и Везюби я окончательно превратился в туриста, под видом которого и переехал, без всяких затруднений, итальянскую границу. Остальное вы знаете.

Монпарно замолчал, видимо, облегченный своей исповедью. Мне показалось даже, что он испытывал некоторое удовлетворение, чувствуя себя героем этой необыкновенной истории.

— Роман господина Монпарно! — прошептал я, бросая в сторону Софи полный упрека взгляд.

Но она его не заметила. Это была действительно закоренелая преступница.

— Итак, — обернулся ко мне Падди Вельгон. — Разгадка налицо. Теперь, мне кажется, все ясно. Остается предоставить только этим господам и их сообщнице достойное их помещение, в ожидании, пока они не будут перевезены в Ниццу, в распоряжение судебного следователя.

— Уведите арестованных! — приказал комиссар появившимся в дверях полицейским.

— Значит, я тоже арестована? — дерзко спросила Софи.

— Совершенно верно, мадемуазель, — любезно ответил сыщик, — за соучастие в мошенничестве. Теперь я могу вам признаться, что безымянный приказ об аресте был заготовлен мною специально для вас. Разрешите вписать туда ваше имя.

Он быстро написал несколько слов и передал оба приказа одному из полицейских.

— Я позволю себе, в свою очередь, сказать несколько слов, — с любезной улыбкой заметил Кристини. — Дело в том, что чек, который я имел честь вручить мадемуазель, по настоянию господина Вельгона, с целью ускорить ее отъезд из Ниццы, само собой разумеется, не имеет ценности, и ни один банк не согласился бы его оплатить.

— Тем не менее он будет фигурировать в числе других вещественных доказательств, — сказал комиссар. — Уведите обвиняемых!

И достойное трио, окруженное полицейскими, было уведено из комнаты.

Из груди моей вырвался тяжелый вздох.

— Конец мечте! — иронически прошептал мне на ухо Падди Вельгон. — Успокойтесь, господин Бонассу. Пройдет немало лет, прежде чем эта милая парочка получит возможность продолжать свою идиллию. Суд вынесет им должный приговор.

— Жаль, что он не может отдать Монпарно на расправу его жене! — воскликнул я. — Это было бы для него худшим наказанием.

— Не будьте так требовательны, — улыбнулся сыщик. — И будьте довольны, что ваш собственный роман кончился так благополучно. Женитьба отвлекла бы вас от вашего прямого призвания.

— Вы шутите! — смущенно произнес я. — Могу ли я еще мечтать об этом после того, как был свидетелем деятельности такого великого сыщика, как вы.

— Это дело не представляло затруднений, — пожал плечами Падди Вельгон. — Повторяю еще раз: вы мне очень много помогли.

— Не подозревая этого, — заметил я. — Но объясните мне, как вам удалось раскрыть истину?

— Посудите сами: страховое общество заподозрило замаскированное самоубийство; отсюда один шаг до симуляции убийства, и стоило мне взглянуть на труп, как я уже понял, что кто-то особенно старался сделать его неузнаваемым.

— Допустим. Что же дальше?

— Следовательно, необходимо было, прежде всего, решить вопрос, чей это был труп. Для этого, раз я отрицал смерть самого Монпарно, надо было направить следствие по двум путям. Во-первых, узнать, не было ли где-нибудь поблизости случая исчезновения человека или трупа, а во-вторых, не появился ли кто-либо, считавшийся умершим.

— Вы не считали меня причастным к исчезновению господина Монпарно? — спросил я.

— Ни одной минуты, — улыбнулся сыщик. — Вы были для этого слишком откровенны. И сколько полезных сведений я от вас узнал. Про страховое общество, про Софи Перанди. Она мне сразу показалась подозрительной. В особенности заинтересовала меня история со взорванным сундуком.

— Все это было очень неясно.

— Подождите. Перечислим все наши открытия. Прежде всего сапоги. По-вашему, они принадлежали убийце, по-моему, они были надеты на убитом, почему я и нашел нужным сохранить их. Затем мы узнаем про Саргасса. Сразу было ясно, что он не мог совершить убийства. Но это путешествие из Сен-Пьера в Месклу с красным чемоданом, в котором потом вместо товара оказались камни, сразу пробудило во мне подозрения. Если труп был привезен, то не иначе, как в этом чемодане. Чтобы проверить это предположение, надо было проехать по его следам, а именно побывать в Сен-Пьере. К моему большому удовольствию, вы меня туда и повезли. Совпадение смерти зятя Саргасса с обнаружением трупа якобы господина Монпарно впервые пробудило во мне предчувствие истины. Конечно, я мог круто повернуть дело и потребовать вскрытия могилы Титэна, но я боялся рисковать, так как не был достаточно уверен в том, что Монпарно жив. Поэтому я решил действовать осторожно, не выдавая своей тайны. Но когда дочь Саргасса узнала сапоги, все мои сомнения исчезли. Титэн был в них похоронен. Поездка в Ниццу и принесенные вами так кстати марки окончательно убедили меня в справедливости моих предположений, и если я не сообщил их вам, но только потому, что боялся вашей неосторожности. Вы могли под влиянием ревности дать понять Софи Перанди, что нам известна ее тайна, и она, конечно, не приминула бы предупредить об этом Монпарно. Поэтому я и старался держать вас в неведении, делая вид, что подозреваю вас самого. На самом деле я сличал с марками не ваш почерк, а почерк Монпарно, образец которого находился у Кристини. Для меня все было ясно. Я понял, что Монпарно находится в Италии, а два слова: «ден.» и «Марсель», в связи с вашими инициалами, быстро раскрыли мне весь план. У меня было достаточно времени для проверки моих предположений, так как Софи Перанди не могла уехать до получения страховой премии. Поэтому я дал надлежащие инструкции Кристини и увез вас в Сен-Пьер за вещественными доказательствами. Чтобы скорее заманить в ловушку молодую особу, я старался держать вас в полном неведении относительно всех моих планов. Вот отчего я заставил вас пережить много неприятных минут. Надеюсь, что вы мне это теперь прощаете?

— Вы мне дали хороший урок, — ответил я, — но я его заслужил. Будем думать, что он излечит меня от моей наивности и нахальства, с которым я решился выдать себя за знаменитого Падди Вельгона.

— Не клевещите на себя, — в голосе сыщика прозвучали теплые нотки, — и не отказывайтесь от своего призвания. В вас есть драгоценные качества, и если бы вы не были ослеплены чарами лукавого бога любви, вы разобрались бы в этой истории так же быстро, как и я.

— Не думаю, — признался я. — Мне еще многому надо было бы у вас поучиться.

— К вашим услугам! — ответил сыщик, протягивая мне руку. — Я считаю себя у вас в долгу, и если вы хотите стать моим учеником…

Вместо ответа я горячо пожал ему руку.

Союз был заключен, и я позволяю себе сказать, что если мой учитель не скупился на советы, то и я, в свою очередь, широко ими пользовался.

Благодаря ему я тоже сделался до некоторой степени известностью, и имя Антонина Бонассу не раз приводило в трепет преступников и, главное, преступниц. Так как последствием моей неудачной, попранной в самом расцвете любви явилась неумолимая ненависть к женской хитрости и испорченности, вследствие чего я остался заядлым холостяком, я всецело посвятил себя раскрытию преступлений, в которых главную, активную роль играют женщины. Мой опыт позволяет мне добавить, что подобные преступления случаются далеко не редко.

На свете, увы, существует не одна Софи Перанди, и если мне когда-нибудь придет в голову мысль поделиться с читателями моими воспоминаниями, они, наверно, повторят за мной известное изречение:

«Коварна, как волна»!