Тайна Эдвина Друда (Диккенс; Молоствов)/ПСС 1909 (ДО)

Тайна Эдвина Друда
авторъ Чарльз Диккенс, пер. Николай Германович Молоствов

Оригинал: англійскій, опубл.: 1871. — Перевод опубл.: 1901. Источникъ: az.lib.ru • (The Mystery of Edwin Drood)
Последний (незаконченный) роман Ч. Диккенса.

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ЧАРЛЬЗА ДИККЕНСА КНИГА 17. БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ къ журналу «ПРИРОДА И ЛЮДИ» 1909 г.

ТАЙНА ЭДВИНА ДРУДА.

Переводъ Н. Г. Молоствова. ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ М. А. Орлова. С-ПЕТЕРБУРГЪ. Книгоиздательство П. П. Сойкина Стремянная, собств. д. № 12, ОГЛАВЛЕНІЕ.

I. Разсвѣтъ.

II. Настоятель и клиръ

III. Монастырскій пансіонъ

IV. Мистеръ Сапси

V. Мистеръ Дордльсъ и его другъ

VI. Филантропія въ домѣ каноника

VII. Болѣе, чѣмъ одно признаніе

VIII. На ножахъ

IX. Птички

X. Путь расчищается

XI. Портретъ и кольцо

XII. Ночь, проведенная съ Дордльсомъ

XIII. Оба выступаютъ въ наилучшемъ свѣтѣ

XIV. Когда эти трое встрѣтятся снова?

XV. Подозрѣваемый

XVI. Жертва

XVII. Профессіональная филантропія и обыкновенная

XVIII. Новый житель Клойстергэма

XIX. Тѣнь на солнечныхъ часахъ

XX. Бѣгство

XXI Встрѣча.

XXII. Дѣла принимаютъ рѣшительный оборотъ.

XXIII. Снова разсвѣтъ

Послѣсловіе переводчика

I. Разсвѣтъ.

Древняя башня англійскаго собора? Какъ могла она попасть сюда, эта всѣмъ извѣстная, массивная, четырехугольная башня? На всемъ протяженіи улицы нѣтъ такого пункта, откуда между глазомъ наблюдателя и ею возвышался-бы болѣе высокій заржавленный шпиль! А, между тѣмъ, какая-то игла торчитъ передъ глазами. Откуда она? Можетъ быть, она водружена по повелѣнію султана, который собирался перевѣшать на ней орду турецкихъ разбойниковъ одного за другимъ? Судя по звону кимваловъ и по торжественному шествію султана во дворецъ — такъ оно и есть. Вотъ и ятаганы блестятъ на солнцѣ, десять тысячъ ятагановъ! А вотъ тридцать тысячъ танцовщицъ устилаютъ путь султана цвѣтами! А вотъ еще далѣе цѣлый рядъ бѣлыхъ слоновъ въ разноцвѣтныхъ попонахъ и за ними безчисленная свита. А все-же на заднемъ планѣ этой картины, вопреки всякому правдоподобію, высится башня древняго собора, только на мрачномъ остріѣ ея не болтается ни одного трупа. Ба! Да и остріе это такое низкое, точно одинъ изъ прутьевъ старой желѣзной кровати?

Вся эта картина вполнѣ заслуживала того глухого смѣха сквозь сонъ, который она вызвала.

Фантастическую картину, только что нами описанную видѣлъ человѣкъ съ помутившимся сознаніемъ. Трясясь съ головы до ногъ и съ трудомъ поддерживая рукой свою отяжелѣвшую голову, онъ, повидимому, только что проснулся и недоумѣвающе озирался во всѣ стороны. Человѣкъ этотъ находился въ крошечной и грязной комнатѣ. Черезъ дырявую верхнюю занавѣску въ окно едва виднѣлся въ утреннемъ разсвѣтѣ маленькій дворикъ. Человѣкъ лежалъ на огромной, неуклюжей, покосившейся кровати.

Рядомъ съ нимъ, также, какъ и онъ, поперекъ постели, распростерты были еще три тѣла: какого-то китайца, матроса-индуса и старухи съ испитымъ лицомъ. Китаецъ и индусъ погружены были, повидимому, въ глубокій сонъ, или забытье. Старуха-же не спала. Она держала въ рукахъ что-то вродѣ трубки, въ которой она трясущимися пальцами разжигала огонь. Слабый свѣтъ этого огня освѣщалъ изъ подъ руки старухи полумракъ, царившій въ каморкѣ, и позволилъ ей разглядѣть только что проснувшагося человѣка, который, въ свою очередь, присматривался къ ней

— Датъ еще одну? — говоритъ старуха ворчливымъ, глухимъ голосомъ.

Проснувшійся опять начинаетъ озираться кругомъ, потирая себѣ лобъ.

— Съ полночи, когда вы пришли, вы выкурили всего только пять трубокъ, — ворчитъ старуха тѣмъ-же тономъ, въ которомъ, однако, слышится что-то жалобное. Горе мое горемычное. Совсѣмъ плохая стала у меня голова. Да и торговля совсѣмъ падаетъ. Вонъ тѣ двое пришли еще позже. Совсѣмъ мало стало бывать въ докахъ и китайцевъ, и индусовъ. Говорятъ и судовъ меньше стало приходить. Ну, вотъ трубка и готова, на! Только не забывай, дорогой: цѣна на опій поднялась страшно. За наперстокъ платишь три шиллинга шесть пенсовъ, а то и больше! Помни еще и то: кромѣ меня (да еще китайца Джэка, во дворѣ напротивъ) никто не знаетъ, какъ его надо приготовлять. Смотри-же, заплати по уговору. Заплатишь? Съ этими словами старуха раздуваетъ трубку и, пользуясь удобнымъ случаемъ, незамѣтно втягиваетъ въ себя значительную часть ея содержимаго.

— Несчастная я, — продолжаетъ старуха. Легкія совсѣмъ плохи стали! Погоди, сейчасъ будетъ готова. Эхъ, руки-то! Такъ дрожатъ, что вотъ-вотъ выроню трубку. Я какъ увидала, что вы идете, такъ и подумала: «ужъ приготовлю ему хорошую трубку, а онъ, зная, какъ опій дорогъ теперь, заплатитъ мнѣ какъ слѣдуетъ.» О, моя головушка! Если-бъ вы только знали! Вѣдь я мастерю свои трубки изъ старыхъ маленькихъ чернильныхъ склянокъ, по пенни штука. Вотъ, посмотри. Эта такая-же. Я вставила только чубукъ, взяла изъ наперстка своей смѣси и наложила ее въ склянку. О, мои бѣдные нервы! До того, какъ я начала заниматься этимъ, я шестнадцать лѣтъ пила мертвую, и это такъ мало вредитъ мнѣ, что не стоитъ и говорить о томъ. А, между тѣмъ, отъ опія проходитъ и голодъ, и забываются заботы.

Наконецъ, старуха протягиваетъ посѣтителю почти пустую трубку, а сама валится лицомъ внизъ на кровать.

Онъ, шатаясь, встаетъ, кладетъ трубку на карнизъ, и, сорвавъ съ окна дырявую занавѣску, съ гадливымъ чувствомъ вглядывается въ распростертыхъ передъ нимъ товарищей. Его поражаетъ, что старуха, накурившись опіума, сдѣлалась страшно похожа на китайца. У нея сдѣлалось то-же выраженіе лица, того-же цвѣта лобъ и щеки. Но въ то время, какъ китаецъ въ конвульсіяхъ рычитъ и борется съ кѣмъ-то, быть можетъ, съ однимъ изъ своихъ боговъ, или-же съ дьяволомъ, индусъ улыбается, при чемъ изо рта у него течетъ слюна, а хозяйка остается безмолвна и неподвижна.

« — Развѣ у нея могутъ быть какія нибудь видѣнія?» — задается вопросомъ очнувшійся посѣтитель. И онъ поворачиваетъ къ себѣ лицо женщины и старается прочесть на немъ какую-нибудь мысль. Что можетъ ей сниться? Мясныя лавки, публичные дома, большій кредитъ? Какая у нея можетъ быть мечта? Чтобы увеличилось число ея несчастныхъ посѣтителей?.. Чтобы поправились ея плохія дѣла? Или чтобы обновилась ея старая кровать? Чтобы вымели ея грязный дворъ? Развѣ можетъ она имѣть какую-нибудь другую, высшую мечту, даже поглотивъ еще больше опіума?.. Что такое?..

Старуха что-то шепчетъ, и онъ наклоняется къ ней, стараясь разобрать ея несвязную рѣчь.

— Нѣтъ, не понять!

Слѣдя за тѣмъ, какъ подергивается судорогами лицо старухи и какъ вздрагиваютъ всѣ ея члены, онъ самъ поддается непреодолимому желанію дѣлать то-же самое и, чтобы взять себя въ руки, опускается въ кресло, стоящее около камина, вѣроятно и поставленное тутъ въ виду такихъ случаевъ. Просидѣвъ нѣкоторое время неподвижно, онъ преодолѣваетъ, наконецъ, готовое, было, сказаться на немъ, дѣйствіе опіума, опять встаетъ и направляется къ кровати, на которой лежитъ китаецъ. Онъ схватываетъ его горло и грубо поворачиваетъ лицомъ къ себѣ. Китаецъ безсвязно бранится, и какъ-то нелѣпо сопротивляется.

— Что ты говоришь? — спрашиваетъ его человѣкъ.

Но китаецъ только мычитъ.

— Ничего не понять! — говорить проснувшійся человѣкъ, тщетно прислушиваясь къ этому мычанію. И онъ выпускаетъ изъ своихъ рукъ горло китайца и принимается за матроса-индуса, котораго сталкиваетъ съ кровати на полъ. Отъ паденія индусъ приходитъ въ себя, приподнимается и, сверкая глазами и стараясь выхватить изъ-за пояса ножъ, котораго тамъ нѣтъ, безсмысленно размахиваетъ руками. Очевидно, старуха, изъ предосторожности, отобрала у него ножъ. Очнувшись теперь, она вскакиваетъ, пытается успокоить индуса, но, едва двинувшись, снова впадаетъ въ состояніе полнаго опьянѣнія и вмѣстѣ съ матросомъ опять валится на кровать. Ножъ у ней за поясомъ.

Зритель этой безобразной сцены, долго еще прислушивался къ безсвязному лепету и брани лежавшихъ, упорно и мрачно повторяя про себя: «Ничего не понять!» Потомъ онъ положилъ на столъ какую-то серебряную монету, нашелъ свою шляпу, спустился по ветхой лѣстницѣ на дворъ, поздоровался съ привратникомъ и вышелъ на улицу.

Въ тотъ-же день, послѣ полудня, утомленный путникъ подходилъ къ огромной сѣрой башнѣ стариннаго собора. Повидимому, онъ долженъ былъ присутствовать на вечерней службѣ, такъ какъ торопился. Войдя въ церковь пришедшій подошелъ къ пѣвчимъ, которые уже облачились въ свои грязные бѣлые стихари, надѣлъ такое же облаченіе, какъ они, и вмѣстѣ со всей процессіей двинулся къ алтарю. Сторожъ заперъ рѣшетку, отдѣляющую алтарь отъ остальной церкви, пѣвчіе стали на свое мѣсто, на клиросъ, и черезъ нѣсколько минутъ старые мрачные своды собора огласились торжественными звуками и величественными словами псалма «Егда нечестивый»…

II. Настоятель и клиръ.

Каждый, наблюдавшій жизнь степенной церковной птицы — грача, замѣчалъ, вѣроятно, что когда, съ наступленіемъ сумерекъ, эти птицы, тѣсной степенной компаніею возвращаются домой, непремѣнно отъ этой компаніи отдѣляются два грача, возвращаются къ церкви, останавливаются здѣсь, какъ будто желая подчеркнуть своимъ отдѣленіемъ отъ остальной группы свое значеніе, и потомъ медленно и важно опятъ летятъ за всей стаей. Совершенно подобно этимъ грачамъ, когда, по окончаніи церковной службы, различныя важныя лица, весьма похожія на грачей, расходились по домамъ, двое изъ нихъ отдѣлились отъ толпы, вернулись назадъ и стали медленно прохаживаться по каменнымъ плитамъ церковной ограды.

Не только день подходилъ къ концу, но и годъ. Низкое солнце, несмотря на ясный день, не грѣло, а только сіяло холоднымъ блескомъ; дикій виноградъ, обвивавшій рѣшетку ограды, уже осыпался, и его темно-красные листья покрыли каменныя плиты. Послѣ полудня шелъ дождь; на плитахъ, въ ихъ ямкахъ и трещинахъ стояла вода, поверхность которой рябилъ осенній вѣтеръ; качались и гигантскіе вязы отъ этого вѣтра, проливая слезы на толстый слой листьевъ, покрывавшій землю. Нѣкоторые изъ этихъ листьевъ подхватывались вѣтромъ и сквозь низенькую дверь искали, какъ будто, убѣжища въ самомъ соборѣ. Но два человѣка, вышедшіе оттуда, снова отбросили ихъ оттуда ногами и зонтиками. Затѣмъ одинъ изъ нихъ заперъ церковную дверь большимъ ключомъ, а другой, съ папкой нотъ подъ мышкой, быстро удалился.

— Кто это, Тонъ? Мистеръ Джасперъ?

— Да, господинъ настоятель.

— Долго же онъ оставался въ церкви.

— Да, господинъ настоятель, мнѣ пришлось повозиться съ нимъ. Онъ былъ немного… того…

— Скажите просто, былъ нездоровъ, — замѣтилъ наставительнымъ тономъ болѣе молодой грачъ, какъ-бы желая этимъ дать понять своему собесѣднику, что онъ можетъ пренебрегать стилемъ съ простыми смертными и низшимъ духовенствомъ, но никакь не съ церковнымъ настоятелемъ, ректоромь.

Мистеръ Тонъ, соборный сторожъ и проводникъ, привыкшій гордо и свысока относиться къ посѣтителямъ церкви, сдѣлалъ видъ, что замѣчаніе относится не къ нему.

— Что-же такое и когда именно случилось съ мистеромъ Джасперомъ, какое приключилось съ нимъ нездоровье? — спросилъ въ свою очередь ректоръ. Да, именно, нездоровье, такъ какъ мистеръ Криспаркль совершенно вѣрно указалъ вамъ, что лучше сказать «былъ боленъ», чѣмъ «онъ былъ немного того».

— Приключилось нездоровье, — почтительно повторяетъ Тонъ.

— И что-же, сильное нездоровье?

— Да, господинъ ректоръ, ему совершенно сперло дыханіе.

— Я бы выразился иначе, Тонъ, — замѣтилъ Криспаркль. — При ректорѣ такъ говорить неучтиво.

— Да, лучше сказать «захватило дыханіе» — снисходительно говоритъ ректоръ, довольный почтительнымъ къ нему вниманіемъ подчиненнаго.

— Мистеръ Джасперъ до такой степени задыхался, входя въ соборъ, — продолжалъ Тонъ, стараясь обойти грамматическія трудности разговора съ ректоромъ, — что, право, я не понимаю, какъ могъ онъ разобрать свои ноты. Съ нимъ едва не случился обморокъ. Сознаніе его совершенно омрачилось — (произнося это слово мистеръ Тонъ съ видомъ побѣдителя смотритъ на достопочтеннаго мистера Криспаркля, который ужъ, конечно, не сможетъ поправить его выраженіе) — и у него сдѣлалось такое головокруженіе, какого я еще и не видывалъ. Одако, выпивъ воды, мистеръ Джасперъ, самъ не замѣчавшій, какъ сильно омрачено было его сознаніе (слово «омрачено» Тонъ произноситъ съ особымъ удареніемъ, какъ бы говоря этимъ, что онъ уже не боится ошибиться), пришелъ скоро въ себя.

— И онъ ушелъ домой уже совсѣмъ здоровый?

— Да, господинъ ректоръ, онъ пошелъ здоровый. Я убѣдился въ этомъ, увидя, что онъ затопилъ у себя дома каминъ; вѣдь, теперь сыро, а онъ въ соборѣ продрогъ, и я очень радъ, что онъ согрѣется.

Слова сторожа заставили ректора и Криспаркля взглянуть на окна квартиры мистера Джаспера, находившейся какъ разъ надъ воротами ограды. Изъ узорчатыхъ оконъ свѣтилъ, дѣйствительно, огонь и, глубже оттѣняя густую зелень плюща, узкой полосой прорѣзывалъ надвигавшійся мракъ. На соборной башнѣ пробили часы и, вмѣстѣ съ вѣтромъ, пробѣгавшимъ по листвѣ, торжественные звуки разнеслись по всему соборному зданію, по всѣмъ его уступамъ, нишамъ и башнямъ.

— Племянникъ мистера Джаспера у него? — спросилъ ректоръ.

— Нѣтъ еще, — отвѣчалъ Тонъ, — его ждутъ. И онъ указалъ на виднѣвшуюся въ окнѣ тѣнь.

— Это мистеръ Джасперъ. Онъ спускаетъ у себя шторы.

— Ну, значитъ все хорошо, — произнесъ ректоръ съ довольнымъ лицомъ, прекращая аудіенцію. — Надѣюсь, что мистеръ Джасперъ благоразуменъ въ своей привязанности къ своему племяннику. Мы не должны поддаваться нашимъ чувствамъ, какъ бы они хороши не были. Наша обязанность быть выше ихъ, властвовать надъ ними. Однако, вотъ и звонокъ, которымъ зовутъ меня къ обѣду. Я проголодался и спѣшу домой. А вы, мистеръ Криспаркль, хорошо бы сдѣлали, если-бъ, по дорогѣ домой, заглянули къ Джасперу.

— Хорошо, господинъ ректоръ. Я передамъ ему, что вы были такъ добры, что справлялись о его здоровьѣ.

— Да, конечно, прошу васъ объ этомъ. Да, конечно, такъ и передайте, что я справлялся о его здоровьѣ.

Съ этими словами ректоръ надѣлъ съ нѣкоторымъ, дозволительнымъ для его особы, щегольствомъ свою шляпу немного вбокъ и степенно зашагалъ къ старому кирпичному дому, въ которомъ онъ обиталъ и гдѣ въ уютной столовой уже ждали его жена и дочь.

А мистеръ Криспаркль, красивый и румяный младшій каноникъ, любимымъ занятіемъ котораго было купанье во всѣхъ глубокихъ окрестныхъ рѣчкахъ, — мистеръ Криспаркль, встающій всегда съ зарей, веселый, привѣтливый и добродушный юноша музыкальный и образованный, — мистеръ Криспаркль, младшій каноникъ и прекрасный молодой человѣкъ, еще недавно ходившій по проселкамъ язычества, а теперь, введенный въ лоно истинной церкви какимъ-то покровителемъ за занятія съ его сыномъ — направился къ дому мистера Джаспера.

— Съ сожалѣніемъ узналъ отъ Тона, мистеръ Джасперъ, что вы нездоровы.

— О, это былъ пустякъ.

— Но вы выглядите немного усталымъ.

— Развѣ? Я не думаю этого. Я чувствую себя гораздо лучше. Тонъ, вѣроятно, преувеличилъ мое нездоровье. Вы сами знаете, это почти его обязанность преувеличивать и черезчуръ красочно описывать все то, что имѣетъ отношеніе къ собору.

— Вы разрѣшите мнѣ передать ректору, что вы уже поправились? Вѣдь, я зашелъ къ вамъ но его желанію.

— Конечно, — слегка улыбнувшись, произнесъ Джасперъ. — Пожалуйста, не забудьте также поблагодарить его отъ меня за вниманіе.

— Я съ радостью узналъ, что вы ждете къ себѣ юнаго Друда.

— Да, я жду моего дорогого птенца каждую минуту.

— Его пріѣздъ будетъ, навѣрное, для васъ полезнѣе всякаго доктора.

— Полезнѣе, чѣмъ цѣлая дюжина. Друда я люблю, а эскулаповъ и ихъ стряпню ненавижу.

Мистеру Джасперу около 26 лѣтъ. У него густые блестящіе, тщательно расчесанные волосы и бакенбарды. Благодаря смуглому цвѣту лица, онъ кажется старше своего возраста. Голосъ его звучный, фигура и выраженіе лица производятъ пріятное впечатлѣніе, но манеры его сдержанны и носятъ оттѣнокъ угрюмости. Комната, въ которой онъ живетъ, довольно мрачна и совсѣмъ не уютна; можетъ быть до нѣкоторой степени она отразилась и на характерѣ жильца. Большая часть помѣщенія темная. До углубленія, гдѣ стоитъ рояль и до стѣны, около которой стоитъ полочка-этажерка съ полями и книжные шкафы, а также и до полу законченнаго портрета, висящаго надъ каминомъ, не доходитъ даже яркое солнце.

На портретѣ представлена дѣвочка, волосы которой перехвачены голубой лентой. Выраженіе хорошенькаго дѣтскаго дичика капризное. Художественныхъ достоинствъ въ портретѣ нѣтъ никакихъ, это просто набросокъ. Но, присматриваясь къ нему, видно, что художникъ хотѣлъ придать портрету нѣкоторую каррикатурность, подчеркнувъ рѣзкія черты оригинала.

— Конечно, Джасперъ, сегодня мы уже не увидимъ васъ на музыкальномъ вечерѣ очередной среды, но дома вамъ остаться лучше. Покойной ночи, и да сохранитъ васъ Богъ!..

Съ этими словами добрѣйшій младшій каноникъ мистеръ Криспаркль скрывается за дверью и, напѣвая «Скажи мнѣ, скажи мнѣ, пастухъ, видалъ ли ты, видалъ ли ты мою Флору», — сходитъ съ лѣстницы.

Вдругъ съ нижней площадки до ушей Джаспера долетаютъ звуки взаимныхъ привѣтствій, а черезъ минуту къ нему въ объятія бросается молодой человѣкъ.

— Эдвинъ, дорогой мой!

— Какъ я радъ, что вижу, тебя, милый Джонъ!

— Снимай пальто, дорогой мой мальчикъ, и усаживайся вотъ сюда, въ твой любимый уголъ. Не промокли ли у тебя ноги. Пожалуйста, сними сапоги!

— Милый Джонъ, я сухъ какъ обглоданная кость и прошу тебя не хлопотать обо мнѣ. Терпѣть не могу ухаживаніи.

Замѣтивъ, какъ холодно встрѣтилъ гость его энтузіазмъ, мистеръ Джасперъ останавливается на полусловѣ и молча смотритъ, какъ молодой человѣкъ снимаетъ съ себя пальто, шляпу, перчатки и т. п. Нужно замѣтить, что когда Джасперъ смотрѣлъ на своего племянника, его взглядъ всегда выражалъ самую неусыпную и самоотверженную, хотя и очень требовательную любовь. И при томъ въ этомъ взглядѣ проглядывала какая-то озабоченность и сосредоточенность.

— Ну, вотъ, я и готовъ и усаживаюсь въ свой любимый уголокъ, Джонъ. А какъ обѣдъ?

Мистеръ Джасперъ открываетъ дверь изъ своей комнаты. За ней виднѣется другая комната съ накрытымъ столомъ, вокругъ котораго суетится какая-то женщина. Столъ и комната ярко освѣщены.

— Вотъ это отлично, старина Джонъ! — восклицаетъ юноша и хлопаетъ въ ладоши. — Но, въ чемъ дѣло? Сегодня именины? Чьи?

— Не твои, конечно.

— Знаю, знаю, нашей Киски!

При этихъ словахъ на сосредоточенномъ лицѣ Джона и въ его пристальномъ взглядѣ, направленномъ на Эдвина, отразилось какъ-будто то самое выраженіе, которое было на портретѣ.

— Да, Джекъ, Киски! И мы должны выпить за ея здоровье. Ну, дядюшка, бери племянника подъ руку и идемъ обѣдать.

Сказавъ это, мальчикъ (Эдвинъ былъ почти мальчикъ) кладетъ руку на плечо Джаспера, который весело и, видимо, съ радостью обнимаетъ его, и они оба идутъ къ столу.

— Боже мой! Да здѣсь сама мистриссъ Тонъ! — восклицаетъ юноша, входя въ столовую. Да какая вы хорошенькая! Еще лучше, чѣмъ были!

— Оставьте меня въ покоѣ, мистеръ Эдвинъ, — отвѣчаетъ жена соборнаго сторожа.

— Не могу, слишкомъ ужъ вы хорошенькая. Поцѣлуйте меня, по случаю именинъ Кошечки.

— Будь я на мѣстѣ Кошечки, ужъ поцарапала-бы я васъ, молодой человѣкъ, — съ напускнымъ гнѣвомъ говоритъ мистриссъ Тонъ, краснѣя отъ комплимента. — Черезчуръ васъ балуетъ дядюшка, вотъ что! Онъ такъ васъ высоко ставитъ, что вы и зазнались. Думаете, что стоитъ вамъ поманить къ себѣ кошечекъ, какъ они тотчасъ и сбѣгутся къ вамъ дюжинами.

— Мистриссъ Тонъ, — вмѣшался въ разговоръ Джасперъ, — вы забыли также, какъ и Нэдъ, что слова «дядюшка» и «племянникъ», по нашему обоюдному уговору строго запрещены. И занявъ свое мѣсто за столомъ и весело улыбнувшись на племянника и мистриссъ Тонъ, «дядюшка» прочиталъ предобѣденную молитву.

— Совсѣмъ, какъ ректоръ! — воскликнулъ Эдвинъ Друдъ. — Ну, Джонъ, начинай рѣзать мясо, я не могу.

Этою шуткой начинается обѣдъ, во время котораго ведется разговоръ, весьма мало, вѣрнѣе, вовсе не имѣющій отношенія къ настоящему разсказу. Наконецъ, скатерть убирается, на столъ подается блюдо орѣховъ и графинъ искрящагося хереса.

— Неужели, Джонъ, ты серьезно думаешь, что одно упоминаніе о нашемъ родствѣ можетъ помѣшать намъ быть друзьями? Я не думаю этого.

— Дѣло въ томъ, Нэдъ, что обыкновенно дяди гораздо старше племянниковъ. И вотъ, когда меня называютъ дядей, я невольно думаю объ этомъ.

— Можетъ быть, это и такъ, но какое же значеніе можетъ имѣть разница всего въ шесть лѣтъ? Къ тому же бываетъ такъ, что и племянники старше своихъ дядюшекъ… Хотѣлось бы мнѣ, чортъ возьми, быть старше тебя!

— Это зачѣмъ же?

— А затѣмъ, что тогда тонъ всему задавалъ-бы не ты — всегда серьезный и скучный — а я, веселый и жизнерадостный. Ты помнишь пѣсенку:

Прочь скучная забота,

Ты юношу во старца обратишь!

Прочь скучная забота

Ты старца въ пепелъ обратишь!

Но погоди-же, Джонъ, не пей!

— Почему-же мнѣ не пить.

— И онъ еще спрашиваетъ! Какъ! Пить въ день именинъ Кошечки и не провозгласить при этомъ тоста за ея здоровье! За здоровье Кошечки и Джона! Желаю имъ всякаго благополучія.

Джонъ молча съ улыбкой пожалъ протянутую къ нему руку юноши и выпилъ свой бокалъ.

— Ура, ура девять разъ! Девять счастливыхъ лѣтъ. Ура! Еще одинъ на придачу! — воскликнулъ Эдвинъ. А затѣмъ, дорогой Джэкъ, поговоримъ о Кошечкѣ. Кстати, нѣтъ ли щипцовъ для орѣховъ? Возьми себѣ одну пару, а другую передай мнѣ. И щелкнувъ орѣхъ, онъ продолжалъ: Ну какъ же идутъ дѣла Кошечки?

— Съ музыкой? Прекрасно.

— Боже, какой вы осторожный человѣкъ, Джонъ! Ну, зачѣмъ скрывать что нибудь отъ меня. Она невнимательна?

— Нѣтъ, когда она хочетъ, ей все дается безъ труда.

— Вотъ въ этомъ и дѣло: «когда захочетъ». Ну, а когда она не хочетъ?

Кракъ!.. — со стороны Джаспера.

— Ну, а какъ она выглядитъ вообще?

Серьезное лицо Джаспера становится еще серьезнѣе и на немъ опять появляется то-же выраженіе, какъ и на портретѣ.

— Она очень похожа на твой набросокъ, — отвѣчаетъ онъ, наконецъ.

— Я немного горжусь этимъ своимъ портретомъ — говоритъ Друдъ. Вѣдь я писалъ его по памяти, и по-моему, недурно. Я вѣрно схватилъ хорошо знакомое мнѣ выраженіе ея лица.

Кракъ!.. Кракъ!.. Кракъ!.. раздается съ обѣихъ сторонъ, и снова настаетъ молчаніе.

— Если говорить правду, — опять продолжаетъ Друдъ, съ недовольнымъ видомъ вертя въ рукахъ скорлупу, это выраженіе бросается мнѣ въ глаза всякій разъ, какъ я вижу Кошечку. Когда его нѣтъ на живомъ лицѣ, я вспоминаю о немъ по портрету. Да, это именно такъ, капризная прелестница… Вотъ вамъ!

И онъ угрожаетъ портрету щипцами.

Кракъ!.. Эдвина Друда.

Кракъ!.. м-ра Джаспера.

— Что-же ты молчишь, Джонъ? Ужъ не отнялся-ли у тебя языкъ?

— А у тебя?

— Но вѣдь, въ концѣ концовъ, это досадно…

Мистеръ Джасперъ съ нѣкоторымъ недоумѣніемъ смотритъ на Эдвина.

— Ну да, конечно, досадно, что даже въ такихъ дѣлахъ человѣкъ не можетъ быть въ своемъ выборѣ свободенъ. И знаешь, что я скажу тебѣ, Джэкъ: еслибъ я имѣлъ свободу, то мой выборъ остановился бы на Кошечкѣ, даже еслибы я выбиралъ ее изъ числа всѣхъ хорошенькихъ дѣвушекъ цѣлаго міра.

— Но вѣдь тебѣ и выбирать не надо. Чего-же лучше?

— Вотъ это-то мнѣ и не нравится. Мой покойный отецъ и отецъ Кошечки безъ нашего вѣдома порѣшили, что мы должны съ нею стать мужемъ и женой. Чортъ возьми, сказалъ-бы я, еслибъ не боялся обидѣть покойниковъ, — чортъ возьми, развѣ они не могли предоставить этого рѣшенія намъ самимъ?

— Тише, тише, мой милый, — останавливаетъ племянника тономъ нѣжнаго упрека мистеръ Джасперъ.

— Тише! Хорошо тебѣ говорить «тише», Джонъ. Ты свободенъ. Ты можешь дѣлать съ собой, что хочешь. Твоя жизнь не предопредѣлена, не размѣрена заранѣе. Ты не понимаешь, какъ мучительно думать, что тебя подозрѣваютъ, будто ты навязанъ извѣстной дѣвушкѣ, а эта дѣвушка мучается сознаніемъ, что она навязана тебѣ. Ты можешь выбрать себѣ жену самъ. Твоя жизнь не подстриженный садовникомъ кустикъ, а красиво и свободно раскинувшійся своими лепестками цвѣтокъ…

— Продолжай, продолжай, — проговорилъ глухимъ голосомъ Джасперъ.

— Развѣ я тебя обидѣлъ, Джонъ?

— Чѣмъ же ты могъ меня обидѣть, дорогой?

— Боже милосердный, да ты выглядишь совсѣмъ больнымъ, Джэкъ. У тебя сдѣлались совсѣмъ мутные глаза!

Стараясь улыбнуться, мистеръ Джасперъ вытягиваетъ впередъ руку, какъ бы желая успокоить собесѣдника и затѣмъ съ нѣкоторымъ усиліемъ произноситъ:

— Видишь ли, у меня бываютъ иногда припадки, и очень мучительные, а потому я принималъ опіумъ. Подъ его дѣйствіемъ у меня кружится по временамъ голова. Сейчасъ какъ разъ наступила такая минута. Но это сейчасъ пройдетъ, отвернись только отъ меня на минуту.

Перепуганный юноша повинуется и обращаетъ тревожный взглядъ свой на догорающіе въ каминѣ угли. Между тѣмъ, Джасперъ, тоже устремивъ глаза на огонь и крѣпко ухватившись руками за ручки кресла, сидитъ неподвижно. По его лбу текутъ крупныя капли холоднаго пота. Черезъ нѣсколько минутъ онъ, точно очнувшись отъ обморока, глубоко вздыхаетъ и приходитъ опять въ себя. Друдъ нѣжно и заботливо ухаживаетъ за очнувшимся регентомъ. Оправившись, Джасперъ кладетъ руку на плечо племяннику и спокойнымъ тономъ, несоотвѣтствующимъ, впрочемъ, смыслу его словъ, насмѣшливо говоритъ ему:

— Люди болтаютъ, что въ каждомъ жиломъ домѣ замуравленъ скелетъ. Какъ ты думаешь, Нэдъ, въ моемъ домѣ онъ тоже есть?

— Не знаю, право, Джонъ, но я, какъ и ты, вѣрю въ это и, при одной мысли, что даже въ домѣ Кошечки, еслибъ у нея былъ домъ, и у меня…

— Постой, когда я давеча противъ воли прервалъ тебя, ты говорилъ, что моя жизнь покойна и счастлива. Конечно, вокругъ меня нѣтъ ни шума, ни суеты, я не знаю ни торговыхъ разсчетовъ, ни хлопотъ, ни риска, мнѣ не надо кочевать съ мѣста на мѣсто, я могу съ любовью отдаваться дорогому дѣлу…

— Въ самомъ дѣлѣ, Джонъ я думалъ почти то самое, что ты только что сказалъ. Но я, все-таки, прибавилъ бы и еще кое что, чего ты, говоря о себѣ, конечно сказать не могъ. Я бы выставилъ на видъ то всеобщее уваженіе, которымъ ты пользуешься, какъ регентъ нашего собора; я бы указалъ на твое независимое общественное положеніе, на твои знакомства и связи, на твою репутацію прекраснаго преподавателя (Кошечка, которая не любитъ учиться и та говоритъ, что ты отличный учитель).

— Я прекрасно понималъ, къ чему ты велъ рѣчь. И знаешь что я скажу тебѣ: все это я ненавижу.

— Ненавидишь? — съ удивленіемъ воскликнулъ Эдвинъ.

— Да, ненавижу. Однообразный ходъ моей жизни точитъ меня какъ червь. Какъ тебѣ понравилось пѣніе соборныхъ пѣвчихъ?

— Я нахожу, что оно божественно.

— Ну, вотъ видишь. А мнѣ оно такъ надоѣло, оно такъ тяготитъ меня, что по временамъ представляется дьявольскимъ навожденіемъ. Иногда мнѣ кажется, что звуки моего голоса подъ сводами собора смѣются и плачутъ надъ моей безцвѣтной и никому ненужной жизнью. Я думаю, что ни одинъ монахъ, безсмысленно проводившій свою жизнь въ этомъ зданіи, не тяготился ею такъ, какъ я. У него было, по крайней мѣрѣ, хоть одно развлеченіе: онъ могъ отводить душу, рисуя чертей на лавкахъ и стѣнахъ. А я, что я могу? Выжигать изображеніе дьяволовъ въ собственномъ сердцѣ?

При этихъ словахъ Джаспера Эдвинъ, глубоко изумленный всѣмъ услышаннымъ, наклоняется на своемъ креслѣ, протягиваетъ руку, дружески мягко кладетъ ее на колѣии регента и съ любовнымъ участіемъ говоритъ:

— Я полагалъ, Джонъ, что ты, дѣйствительно, нашелъ себѣ свой уголъ и что ты доволенъ жизнью.

— Знаю, Эдвинъ, что ты думалъ такъ. Знаю. Всѣ такъ думаютъ.

— Я тоже полагалъ, что всѣ такъ думаютъ. Вотъ и Кошечка того-же мнѣнія.

— Когда она сказала тебѣ это?

— Во время моего послѣдняго пребыванія здѣсь) Помнишь, это было три мѣсяца тому назадъ.

— Какъ-же она выразилась?

— Она замѣтила только, что стала твоей ученицей и высказалась въ томъ смыслѣ, что ты созданъ для своей службы.

И молодой человѣкъ взглядываетъ при этихъ словахъ на портретъ. Эта подробность не ускользнула отъ вниманія Джаспера.

— Во всякомъ случаѣ, дорогой Нэдъ, — заключилъ Джасперъ грустно покачавъ головой, мнѣ остается только мириться съ моей службой. Искать другой поздно, и, внѣшнимъ образомъ, я долженъ быть вѣренъ ей. Но помни, что все сказанное сейчасъ, должно остаться между нами.

— Обѣщаю тебѣ свято сохранить молчаніе о нашей бесѣдѣ.

— Я довѣрилъ тебѣ мою тайну, потому что…

— Я чувствую это, повѣрь мнѣ. Ты довѣрился мнѣ потому-что ты меня любишь, какъ и я люблю тебя. Дай обѣ твои руки, Джэкъ!

Джасперъ беретъ протянутыя къ нему руки и, смотря въ глаза племяннику, продолжаетъ:

— Теперь ты знаешь, что не только такіе люди, какъ ты, Нэдъ, но даже и бѣдный какой нибудь регентъ, исполняющій сгобо монотонную службу, можетъ терзаться не только честолюбіемъ, но и нѣкоторой высшей неудовлетворенностью, или какъ тамъ назвать ее?..

— Да, дорогой Джонъ.

— И ты будешь помнить это?

— Дорогой Джекъ, развѣ я могу легко забыть то, что ты сказалъ съ такимъ чувствомъ?

— Пусть же слова мои послужатъ тебѣ предостереженіемъ.

Эдвинъ высвобождаетъ свои руки изъ рукъ Джаспера, отодвигается отъ него на шагъ, останавливается и, послѣ небольшого раздумья надъ тѣмъ, что сказалъ Джасперъ, разстроганнымъ голосомъ произноситъ:

— Боюсь, Джонъ, что я пустой и поверхностный ребенокъ и что голова моя устроена не очень хорошо, но я знаю, что я молодъ и надѣюсь, что съ годами я сдѣлаюсь не хуже, а лучше. Во всякомъ случаѣ я чувствую всею душой благородство твоего поступка и понимаю, что ты открылъ мнѣ раны своего сердца только для того, чтобы предостеречь меня.

При этихъ словахъ лицо и вся фигура Джаспера становятся до такой степени неподвижными и сосредоточенными, что кажется, будто онъ пересталъ дышать.

— Я не могъ не замѣтить, Джэкъ, что твое признаніе стоило тебѣ огромныхъ усилій, что ты страшно волновался, дѣлая его, и что ты потерялъ свое обычное самообладаніе. Конечно, я зналъ, что ты вѣришь мнѣ и любишь меня, но я совсѣмъ не былъ приготовленъ къ такой жертвѣ съ твоей стороны.

Мистеръ Джасперъ быстро оживляется и, незамѣтно перейдя въ совсѣмъ иное настроеніе, пожимаетъ теперь плечами, смѣется и машетъ правой рукой.

— Не отнѣкивайся отъ своихъ чувствъ, Джэкъ, я говорю совершенно серьезно. Не можетъ быть сомнѣній, что тѣ душевныя страданія, которыя ты такъ ярко описалъ, переносить очень тяжело. Я могу успокоить тебя, Джонъ, мнѣ они не грозятъ. По крайней мѣрѣ мой жизненный путь далекъ отъ нихъ. Черезъ нѣсколько мѣсяцевъ, во всякомъ случаѣ не позднѣе будущаго года, я возьму изъ школы Кошечку, и она станетъ мистриссъ Эдвинъ Друдъ. А затѣмъ я уѣду съ ней на Востокъ инженеромъ. Правда, сейчасъ между нами довольно часто бываютъ размолвки, но я думаю, что виной этому только тѣ пошлыя рамки, въ которыя втиснули наши чувства и что все это пройдетъ, какъ только мы обвѣнчаемся. Однимъ словомъ мы заживемъ такъ, какъ объ этомъ говорится въ старой пѣсенкѣ, которую я напѣвалъ во время обѣда — (кто-же лучше тебя знаетъ старинныя пѣсенки?): жена будетъ цѣлый день плясать, а я пѣть. И если при этомъ Кошечка, которая, безъ всякаго сомнѣнія, красива, будетъ еще и добра (Эдвинъ взглянулъ на портретъ), то я уничтожу нарисованную мной каррикатуру и сдѣлаю для ея учителя музыки новый портретъ.

Мистеръ Джасперъ подпираетъ подбородокъ рукой и внимательно, съ благосклонностью и нѣкоторою мечтательностью, слушаетъ своего племянника. Онъ ловитъ не только выраженіе его лица, но и каждый жестъ. И даже когда Эдвинъ умолкаетъ, онъ продолжаетъ оставаться въ какомъ-то очарованіи отъ словъ юноши, который имъ нѣжно любимъ и каждымъ шагомъ котораго онъ интересуется. Затѣмъ Джасперъ съ добродушной улыбкой говоритъ;

— Значитъ, мои предостереженія тебѣ не нужны?

— Нѣтъ, Джэкъ.

— И, вообще, предостерегать тебя нечего?

— Нѣтъ, и ты не долженъ дѣлать этого. Пока мнѣ никакой опасности не грозитъ, и я не могу допустить, чтобы ты изъ за меня страдалъ и мучился.

— Не пройтись-ли намъ по церковному двору?

— Всенепремѣнно! Но извини меня. Я на минутку сбѣгаю въ монастырскій домъ. Мнѣ нужно передать туда пакетъ, перчатки для Кошечки. Я купилъ ей ровно столько паръ, сколько ей сегодня лѣтъ. Вѣдь на рѣдкость поэтично, Джэкъ?

Мистеръ Джасперъ, все еще сидящій въ прежней задумчивой позѣ, бормочетъ: «Ничего нѣтъ слаще этого въ жизни, Нэдъ!»

— Вотъ онъ тутъ и лежитъ въ карманѣ моего пальто. Надо обязательно доставить до ночи, иначе въ моей затѣѣ не будетъ ничего поэтическаго. Было бы противъ правилъ просить свиданія съ Кошечкой сегодня, но передать пакетъ не откажутъ. Ну, я готовъ, Джэкъ! Идемъ!

Мистеръ Джасперъ медленно встаетъ, точно ему жаль разстаться съ своимъ кресломъ, и оба выходятъ на улицу.

III. Монастырскій пансіонъ.

Уважительныя причины, которыя выяснятся изъ дальнѣйшаго разсказа, заставляютъ называть старый соборный городъ вымышленнымъ именемъ. Назовемъ его Клойстергэмъ. Весьма возможно, что друиды когда-то именовали его иначе, что по другому называли его римляне, саксонцы и норманны, но для его пыльныхъ лѣтописей не можетъ имѣть никакого значенія еще одно лишнее имя.

Городъ древній, Клойстергэмъ не представляетъ ничего интереснаго для людей, любящихъ суетную и шумную жизнь. Однообразный, молчаливый, онъ весь обвѣянъ какимъ-то могильнымъ воздухомъ огромнаго соборнаго кладбища. Дѣти мѣстныхъ жителей садятъ салатъ на монахинь и монаховъ, или-же дѣлаютъ песочные пирожки изъ ихъ остатковъ. А мѣстные земледѣльцы, при обработкѣ своей пашни, перемалываютъ кости когда-то знатныхъ архіепископовъ, епископовъ и настоятелей, какъ тотъ сказочный людоѣдъ, который пекъ хлѣбъ изъ костей своихъ гостей.

Удивительный это городъ Клойстергэмъ! Онъ точно заснулъ. По крайней мѣрѣ, его жители со странной, хотя и не очень рѣдкой, непослѣдовательностью думаютъ, что чреда временъ уже исполнилась, что жизнь позади, а не впереди и что никакихъ измѣненій ожидать имъ нечего. Очень большія древности, трудно поддающіяся изученію, производятъ странное моральное воздѣйствіе на людей! Улицы Клойстергема до того безмолвны (если не говорить про эхо, которое громко отдается въ этомъ безмолвіи), что въ лѣтній день занавѣски на окнахъ лавокъ какъ-будто даже не колышатся, несмотря на южный вѣтеръ. Видъ-же города такъ чопоренъ, такъ бездушенъ, что когда въ него попадетъ какой-нибудь здоровый загорѣлый странникъ или бродяга, то онъ поскорѣе торопится выбраться изъ давящей атмосферы Клойстергэма. Къ счастью, это не особенно затруднительно, такъ какъ въ сущности говоря во всемъ городѣ всего только и имѣется одна улица. Ею начинается и кончается Клойстергэмъ. Остальныя улицы не больше, какъ тупики, представляющіе собой грязные дворы. Нѣкоторое отрадное впечатлѣніе оставляетъ только соборная площадь, да мѣсто, занимаемое кварталомъ квакеровъ, постройки котораго и своей формой и цвѣтомъ напоминаютъ головной уборъ квакеровъ.

Вообще, весь Клойстергэмъ, съ своими охрипшими отъ времени колоколами, грачами, летающими около собора, и клерикальными грачами, лежащими въ могилахъ, подъ землей, — городъ давно минувшаго, чуждаго намъ времени.

Обвалившіяся старыя стѣны, полуразрушенныя часовни, ветхій монастырь и драгія зданія приходятся какъ-то совершенно некстати среди новыхъ строеній и садовъ. Они попали сюда такъ-же случайно и такъ-же необъяснимо, какъ древнія отжившія идеи въ умы современныхъ жителей Клойстергэма. На всемъ здѣсь лежитъ печать старины, забвенія. Даже единственный существующій въ городѣ ростовщикъ до того состарился, что уже не беретъ ничего въ закладъ. А накопившіяся у него вещи до того залежались, что ихъ никто не покупаетъ, хотя между ними есть такіе дорогіе предметы, какъ старые потускнѣвшіе отъ времени часы, сломанные серебрянные щипцы для сахара и нѣсколько разрозненныхъ томовъ какихъ-то книгъ. Наиболѣе видное и понятное доказательство нѣкотораго движенія жизни въ Клойстергэмѣ заключается въ его обильной растительности. Даже невзрачный маленькій городской театръ имѣетъ собственный садикъ, впрочемъ до того крошечный, что когда Мефистофель исчезаетъ со сцены въ преисподнюю, онъ, вѣроятно, падаетъ, смотря по времени года, или въ душистый горошекъ, или же въ устричныя раковины.

Въ центрѣ Клойстергэма стоитъ «женскій монастырь». Это приличное кирпичное зданіе получило такое прозваніе вслѣдствіе легенды о его прежнемъ назначеніи. На его воротахъ, ведущихъ въ старый дворъ, прибита блестящая мѣдная доска съ надписью: «Женское учебное заведеніе Миссъ Твинкльтонъ». На старомъ, оставшемся фасадѣ эта доска своимъ блескомъ до такой степени бросается въ глаза, что прохожій, имѣющій нѣкоторое воображеніе, смотря на нее, можетъ легко представить себѣ стараго, потрепаннаго франта съ моноклемъ въ глазу.

Какъ ходили когда-то монахини въ низкихъ кельяхъ этого монастыря, гдѣ потолки такъ были низки, что только склонивши голову не рисковали онѣ стукнуться о балки, какъ сидѣли онѣ на окнахъ и, заглушая въ себѣ голосъ жизни, перебирали свои четки, вмѣсто того, чтобы дѣлать изъ нихъ ожерелья, какъ замуравливали ихъ въ стѣнахъ этого стараго зданія за то, что онѣ не умѣли умертвить свою плоть, въ которой не выдыхалась закваска матери-природы, закваска, вѣчно приводящая въ броженіе творческія силы міра, — на всѣ эти вопросы могли бы развѣ отвѣтить тѣ духи, которые посѣщали стѣны дома миссъ Твинкльтонъ. Что касается ея самой, то она интересовалась лишь приходными и расходными статьями. Ея практическую натуру не интересовало ни прошлое, ни его легенды, и, беря на себя обязанность воспитанія юныхъ дѣвицъ, почтенная миссъ имѣла въ виду лишь аккуратное полученіе третного содержанія.

Подъ вліяніемъ опьяненія или животнаго магнетизма человѣкъ испытываетъ иногда какъ бы двойственное сознаніе. Такъ, напримѣръ, если я, пьяный, спрячу свои часы, то, трезвый, я ни за что не припомню, куда я ихъ спряталъ, ибо работа моего пьянаго сознанія имѣла свое особое самостоятельное бытье. И для того, чтобы припомнить ходъ этой работы и найти часы, мнѣ опять нужно напиться. Тѣ двѣ жизни, которыми жила миссъ Твинкльтонъ напоминали нѣчто подобное. Ежедневно, какъ только ея воспитанницы улеглись, миссъ Твинкльтонъ преображается. Она взбиваетъ свою прическу, придаетъ какимъ-то способомъ особый блескъ своимъ глазамъ, становится веселой и оживленной. Такою воспитанницы не видятъ ее днемъ никогда. Въ эти часы, неизмѣнно повторяющіеся каждый день, миссъ Твинкльтонъ ведетъ бойкія бесѣды о всѣхъ наиболѣе секретныхъ и интимныхъ происшествіяхъ Клойстергэмской жизни, о которой днемъ она какъ будто и не подозрѣваетъ. Въ эти часы миссъ Твинкльтонъ неизбѣжно вспоминаетъ о проведенныхъ ею дняхъ на Тернбриджскихъ водахъ (называемыхъ ею въ эти часы просто «водами»), гдѣ какой-то весьма приличный господинъ объяснился ей въ любви (Миссъ Твинкльтонъ называетъ его въ эти часы «глупый мистеръ Бортерсъ»), — обстоятельство, о которомъ въ теченіе дня миссъ Твинкльтонъ хранитъ такое же глубокое молчаніе, какое хранитъ гранитъ о сдѣланной на немъ надписи. Обычнымъ другомъ обоихъ періодовъ жизни миссъ Твинкльтонъ — въ школѣ и дома — является отлично умѣющая приспособиться къ ней, нѣкая мистриссъ Тишеръ, почтеннаго возраста вдова, у которой постоянно болитъ спина и которая говоритъ глухимъ голосомъ и вѣчно о чемъ то вздыхаетъ. Обязанность мистриссъ Тишеръ наблюдать за гардеробомъ дѣвицъ. Почему-то служанки учебнаго заведенія — быть можетъ потому, что мистриссъ Тишеръ любитъ вспоминать прежніе лучшіе дни своей жизни — увѣрены, что покойный мистеръ Тишеръ былъ парикмахеромъ.

Любимая пансіонерка учебнаго заведенія миссъ Твинкльтонъ, — это миссъ Роза Будъ, которую всѣ зовутъ «Розовый Бутонъ»^[1]. Это крайне наивная, очень хорошенькая и очень капризная дѣвушка, возбуждающая всеобщій интересъ своей романтической судьбой. Ея подругамъ извѣстно, что по завѣщанію ея отца ей давно уже выбранъ мужъ, которому и долженъ передать ее опекунъ по достиженіи женихомъ совершеннолѣтія. Когда миссъ Твинкльтонъ находится въ классахъ или дортуарахъ, то она пытается разрушить въ умахъ своихъ воспитанницъ предосудительный въ ея глазахъ интересъ къ романтической судьбѣ Розы, и вздыхаетъ и горестно пожимаетъ плечами за спиной Розы, съ ужасомъ думая о несчастной судьбѣ маленькой жертвы. Но всѣ усилія почтенной наставницы не достигаютъ цѣли. Можетъ быть, причиной этого является глупый мистеръ Портерсъ; во всякомъ случаѣ, видя демонстративные жесты миссъ Твинкльтонъ, ея воспитанницы единогласно называли ее у себя въ дортуарахъ «старой ханжой».

Въ тѣ дни, когда маленькую Розу навѣщаетъ ея нареченный мужъ (воспитанницы увѣрены, что онъ имѣетъ на это полное право и что, въ случаѣ протестовъ миссъ Твинкльтонъ ее немедленно бы сослали чуть ли не на каторгу), учебное заведеніе миссъ Твинкльтонъ положительно въ волненіи. Какъ только у воротъ раздается его звонокъ, каждая изъ подругъ Розы, если только это физически для нея возможно, старается выглянуть въ окно, и тѣ изъ нихъ, которыя не могутъ этого сдѣлать, глубоко взволнованы: играющія на фортепіано берутъ фальшивыя ноты, а въ классѣ французскаго языка ученицы переговариваются при помощи книжной закладки, которая подобно заздравному кубку на веселыхъ собраніяхъ прошлаго вѣка, быстро передается изъ рукъ въ руки.

На слѣдующій же день послѣ пріѣзда Друда послѣ полудня у дверей учебнаго заведенія миссъ Твинкльтонъ раздался обычный звонокъ.

— Мистеръ Эдвинъ Друдъ желаютъ видѣть миссъ Розу, — докладываетъ старшая горничная.

— Ну что-жъ, идите внизъ, милочка, — обращается къ Розѣ покорнымъ тономъ, съ меланхолическимъ выраженіемъ на лицѣ, миссъ Твинкльтонъ.

Подъ пристальнымъ взглядомъ своихъ подругъ, жадно слѣдящимъ за каждымъ ея движеніемъ, миссъ Роза спускается внизъ, въ собственную гостиную миссъ Твинкльтонъ. Здѣсь ждетъ ее мистеръ Эдвинъ Друдъ. Гостиная эта, чопорная комната, совсѣмъ не похожа на остальное школьное помѣщеніе. Единственное, что придаетъ ей нѣсколько школьный видъ — это два глобуса: одинъ земной, а другой небесный. Эти два предмета своимь краснорѣчивымъ молчаніемъ должны внушать родителямъ и опекунамъ воспитанницъ мысль, что даже и въ частной своей жизни миссъ Твинкльтонъ не перестаетъ думать о школѣ и, точно Вѣчный Жидъ, странствуетъ мыслями по небу и землѣ, повсюду ища духовной пищи для ввѣренныхъ ея попеченію дѣвицъ.

Новая горничная, ни разу еще не видѣвшая нареченнаго жениха Розы, конечно, не преминула взглянуть на него сквозь дверную щель, но была замѣчена при этомъ, и съ шумомъ бросилась внизъ по лѣстницѣ въ кухню, а въ дверь гостиной въ то-же время вошло маленькое прелестное созданіе, закрывъ свое личики передникомъ.

— Какъ это все смѣшно! — вскрикиваетъ прелестное созданіе, остановившись посрединѣ комнаты. — Не надо, не нужно, Эдди!

— Что не нужно, Роза?

— Не нужно подходить ко мнѣ, не нужно… Это такъ глупо!

— Да что глупо, Роза?

— Все, все ужасно глупо. Глупо остаться сиротой и оказаться помолвленной, глупо, что товарки и даже служанки подсматриваютъ за мной, какъ мыши, въ щели, глупо, что ты приходишь ко мнѣ!

— Ну, и хорошо же вы меня встрѣчаете, Кисанька.

— Но сейчасъ я не могу иначе. Подожди минутку.

И, переведя духъ, дѣвушка быстро и отрывисто произноситъ:

— Какъ поживаешь?

— Сейчасъ, очень даже плохо, потому что я не вижу твоего лица.

Слова эти заставляютъ дѣвушку показать изъ-за передника одинъ глазъ, но, увидѣвъ что-то, она опять закрываетъ лицо и вскрикиваетъ:

— Господи! Ты остригъ себѣ половину волосъ!

— Я, кажется, сдѣлалъ бы еще лучше, если-бъ остригъ себѣ и голову, — ворчливо замѣчаетъ Эдвинъ, теребя свои волосы и невольно взглянувъ въ зеркало. Можетъ быть, вы хотите, чтобъ я ушелъ?

— Нѣтъ, не уходите, Эдди! — проситъ Роза. — Это будетъ не хорошо. Если вы уйдете сейчасъ, мои подруги начнутъ спрашивать меня, почему вы ушли такъ скоро.

— Въ такомъ случаѣ, Роза, открой-же, наконецъ, свое лицо и поздоровайся со мной!

Дѣвушка откидываетъ съ лица передникъ.

— Ну, здравствуй, Эдди, и подойди. Дай руку… Нѣтъ, нѣтъ, не цѣлуйся со мной, у меня во рту леденецъ.

— Ты рада меня видѣть, Кисанька?

— Да, я ужасно рада. Ну, садись, только подальше отъ меня. Вотъ идетъ миссъ Твинкльтонъ.

Во время посѣщеній Розы мистеромъ Эдвиномъ Друдомъ почтенная содержательница пансіона, ради приличія, считала своимъ непремѣннымъ долгомъ являться въ пріемную чуть ли не каждыя три минуты, подъ предлогомъ взять какую-либо нужную вещь. Если же ей почему-либо не хотѣлось или нельзя было зайти самой, то ее замѣняла мистриссъ Тишеръ.

Миссъ Твинкльтонъ, дѣйствительно, входитъ въ комнату, жеманно покачиваясь съ боку на бокъ, и, дѣлая видъ, что отыскиваетъ что-то, любезно обращается къ Эдвину:

— Мое почтеніе, мистеръ Друдъ. Какъ поживаете? Извините, что я помѣшала.

И, взявъ какой-то предметъ, миссъ Твинкльтонъ торжественно выплываетъ въ дверь, а прерванный разговоръ молодыхъ людей возобновляется.

— Ты принесъ мнѣ вчера перчатки, Эдди. Я была имъ ужасно рада. Спасибо.

— Ну, хоть этимъ угодилъ, — недовольнымъ тономъ говоритъ Эдвинъ. Ну, а какъ ты провела день своего рожденія, Кошечка?

— Великолѣпно. Я получила массу подарковъ, а вечеромъ у насъ былъ ужинъ и балъ.

— Балъ? Вотъ что! И при этомъ прекрасно обошлись безъ меня! Тебѣ не дурно живется, Кошечка!

— Превосходно живется! — вполнѣ искренно отвѣчаетъ Роза.

— Какой же у васъ былъ ужинъ?

— Бутерброды, апельсины, студень и креветки.

— А кавалеры тоже были?

— Нѣтъ, конечно. Мы танцовали другъ съ другомъ, причемъ нѣкоторыя воспитанницы играли роль своихъ братьевъ. Ужасно было весело…

— Ну, а мою роль…

— Твою? Конечно, играли. Объ этомъ позаботились раньше всего, — говоритъ Роза Будъ, весело улыбаясь.

— И хорошо исполнили мою роль? — спрашиваетъ съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ Эдвинъ.

— Отлично! Но я отказывалась съ тобой танцевать.

— Почему?

— Потому что ты, мой милый, надоѣлъ мнѣ, — отвѣчаетъ Роза. Но, видя, какъ хмурится при этомъ лицо Эдвина, она прибавляетъ: — А развѣ я не надоѣла тебѣ? Вѣдь тоже надоѣла?

— Когда же я говорилъ тебѣ объ этомъ?

— Еще бы сказалъ! Но ты далъ мнѣ понять… Ахъ, какъ хорошо она изобразила тебя!

— Вотъ дерзкая дѣвчонка, — замѣчаетъ Друдъ. Впрочемъ, Кошечка, это послѣднее рожденіе, которое ты провела въ этомъ старомъ домѣ.

— Да, въ самомъ дѣлѣ, — говоритъ печальнымъ тономъ Роза, складывая ручки и опуская глаза.

— Ты огорчена этимъ, Роза?

— Мнѣ жалко разставаться съ этимъ старымъ домомъ. Когда я, такая молодая, уѣду, здѣсь будутъ скучать обо мнѣ.

— Но вѣдь можно оставить все по старому.

Кошечка игриво взглядываетъ на Эдвина, но потомъ качаетъ головкой и, вздыхая, опускаетъ глаза.

— Значитъ, надо покориться нашей судьбѣ?

Дѣвушка киваетъ головкой и затѣмъ съ живостью говоритъ:

— Да, Эдди, и мы непремѣнно должны повѣнчаться здѣсь. Если это будетъ иначе, мои подруги заплачутъ отъ горя.

На мгновеніе лицо будущаго нареченнаго мужа Розы выражаетъ скорѣе сожалѣніе, чѣмъ любовь, но онъ овладѣваетъ собой и говоритъ:

— Пойдемъ погулять, милая Роза?

Милая Роза задумывается на минуту, но потомъ смѣется и весело восклицаетъ:

— Да, да, пойдемъ, Эдди. И знаешь, что? Вообрази, что ты женихъ кого-нибудь другого, а я представлю себѣ, что выхожу замужъ тоже не за тебя. Тогда и наши ссоры кончатся.

— Неужели ты думаешь, Роза, что мы только поэтому и ссоримся?

— Конечно. Но осторожнѣе. Смотри въ окно. Миссъ Тишеръ…

Дѣйствительно, въ комнату, шелестя платьемъ, точно привидѣніе вплываетъ миссъ Тишеръ.

— Какъ ваше здоровье, мистеръ Друдъ? — говоритъ она. — Впрочемъ, васъ нечего и спрашивать объ этомъ, стоитъ посмотрѣть на ваше лицо. Я вамъ помѣшала, извините. Мнѣ нужно было взять ножикъ. Ахъ, вотъ онъ!

И она исчезаетъ.

— Вотъ еще что, Эдди. Когда мы выйдемъ на улицу или поближе къ стѣнѣ…

— Могу тебѣ сдѣлать это удовольствіе, но зачѣмъ это тебѣ?

— Мнѣ не хочется, чтобы тебя видѣли воспитанницы.

— Можетъ быть мнѣ открыть и зонтикъ?

— Не придумывай, пожалуйста, глупостей, — говоритъ Роза, надувъ губы и пожимая плечами. Дѣло совсѣмъ не въ этомъ, а въ томъ, что тебя не лакированные сапоги.

— Но, можетъ быть, твои подруги и не замѣтятъ этого, — замѣчаетъ Эдвинъ, съ отвращеніемъ смотря на свои сапоги.

— Не замѣтятъ! Отъ ихъ вниманія ничто не ускользнетъ. Я даже увѣрена, что нѣкоторыя изъ нихъ будутъ смѣяться надо мной и увѣрять меня, что никогда не выйдутъ замужъ за человѣка, у котораго нѣтъ лакированныхъ сапогъ… Но, вотъ, миссъ Твинкльтонъ. Погоди, я отпрошусь у нея.

Въ самомъ дѣлѣ, за дверью раздастся голосъ миссъ Твинкльтонъ. Она спрашиваетъ кого-то:

— Вы видѣли мой рабочій ящикъ?

Роза спрашиваетъ разрѣшенія и милостиво получаетъ его. Молодая парочка выходитъ изъ дома и, принявъ всякія предосторожности, чтобы скрыть сапоги Эдвина отъ взоровъ любопытныхъ подругъ Розы, отправляется на прогулку.

— Куда же намъ итти, Роза? — спрашиваетъ Эдвинъ.

— Въ турецкую лавку покупать сласти.

— Какую турецкую лавку?

— Ну, гдѣ продаются турецкія лакомства. Неужели ты не знаешь ее? А еще инженеръ!

— Но почему же, если я инженеръ, долженъ я знать такія вещи?

— Потому что ихъ люблю я. Впрочемъ я и забыла, что мы рѣшили оба притворяться. Ты правъ, Эдвинъ, ты не долженъ знать ничего объ этомъ.

При такихъ-то обстоятельствахъ, удрученнаго печалью Эдвина ведутъ въ лавку турецкихъ сластей. Накупивъ ихъ, Роза предлагаетъ отвѣдать отъ своей покупки и Эдвину, но онъ сердито отказывается. Тогда она принимается за лакомства сама; снимаетъ свои свѣтлыя перчатки и съ довольнымъ видомъ кладетъ въ ротъ рахатъ-лукумъ; при этомъ сахаръ пристаетъ къ ея розовымъ пальчикамъ и она облизываетъ ихъ.

— Будь-же милымъ, Эдди, и не забывай своей роли. Итакъ, сэръ, вы собираетесь жениться?

— Да, я уже женихъ.

— И невѣста ваша хороша?

— Прелесть!

— Высокая?

— Очень высокая (Роза очень небольшого роста).

— Вѣроятно, она очень неграціозна? — спокойнымъ тономъ спрашиваетъ Роза.

— Извините, совсѣмъ нѣтъ, — замѣчаетъ съ дѣланной ядовитостью Эдвинъ, входящій во вкусъ спора. — Она очень изящная и красивая женщина.

— А носъ большой? — задаетъ съ тѣмъ-же спокойствіемъ Роза новый вопросъ.

— Ужъ, конечно, не маленькій! (У Розы носикъ крошечный).

— Я знаю: длинный, бѣлый, съ бородавкой. Я видѣла такіе носы, — говоритъ она, утвердительно кивая головкой и продолжая невозмутимо уписывать лакомства.

— Вы не можете, миссъ, знать такихъ носовъ, — горячо возражаетъ Эдвинъ, потому что такихъ носовъ не бываетъ!

— Какъ? У нея носъ не бѣлый?

— Нѣтъ.

Эдвинъ рѣшилъ возражать на все.

— Въ такомъ случаѣ красный? Мнѣ не нравятся и красные носы. Впрочемъ, она можетъ пудрить его.

— Не станетъ она пудриться! — возражаетъ съ горячностью Эдвинъ.

— Вотъ глупая! Неужели не станетъ? Неужели она такъ глупа?

— Вовсе она не глупа!

Разговоръ на время умолкаетъ. Прикрывая лицо рукой капризная Кошечка украдкой слѣдить за своимъ женихомъ. Затѣмъ, послѣ довольно продолжительнаго молчанія, Роза насмѣшливо говоритъ:

— Неужели это прелестное созданье довольно, что ей придется ѣхать въ Египетъ?

— Да. Она очень интересуется техническими сооруженіями, тѣмъ болѣе, что она знаетъ, какое значеніе эти сооруженія будутъ имѣть въ малокультурной странѣ.

— Въ самомъ дѣлѣ? — говоритъ Роза, пожимая плечами и лукаво улыбаясь.

— А что-же? Тебѣ бы больше нравилось, чтобы она не интересовалась этимъ? — въ свою очередь спрашиваетъ Эдвинъ, насмѣшливо смотря на Розу.

— Да, больше, Эдди! А какъ, скажи, она относится къ хозяйству, къ кухонной посудѣ и прочимъ предметамъ?

— У нея достаточно ума, чтобы не относиться къ этимъ вещамъ легкомысленно. Что-же касается «прочихъ предметовъ», о которыхъ ты говорила, то я не понимаю, что ты подразумѣвала подъ ними?

— Я хотѣла спросить тебя, не относится ли она презрительно къ арабамъ, туркамъ, фелахамъ?

— Разумѣется, нѣтъ.

— Не можетъ быть. Пирамиды она ненавидитъ навѣрное; Такъ, вѣдь, Эдди?

— Зачѣмъ ты хочешь, чтобъ она была такъ глупа?

— Боже мой! Да ты послушалъ-бы только, что говоритъ намъ о пирамидахъ миссъ Твинкльтонъ! — восклицаетъ Кошечка, жуя при этомъ какія-то сласти. По ея словамъ, это наводящія тоску и уныніе могилы! Кому нужны всѣ эти Изиды, Хеопсы и всякіе фараоны? Она разсказывала еще, что въ какую-то изъ гробницъ лазалъ нѣкій Бельцони и едва тамъ не задохнулся; его вытащили за ноги. И мои подруги всѣ говорятъ, что такъ ему и слѣдовало и жаль, что ему не было еще хуже.

Разговоръ на этихъ словахъ прерывается снова, и молодая парочка довольно уныло бродитъ вдоль церковной ограды, тонча опавшіе съ деревьевъ листья.

— Вотъ, мы и умолкли, Роза, — говоритъ, наконецъ, Эдвинъ.

— Что же мнѣ говорить еще? — замѣчаетъ Роза.

— Это очень мило съ твоей стороны, особенно при твоемъ…

— При чемъ, моемъ?

— Если я скажу, ты разсердишься, начнешь опять спорить…

— Ну, ужъ будь справедливъ, Эдди, начинаешь споры всегда ты, а не я.

— Нѣтъ, ты, Роза.

— Вотъ это мнѣ нравится! (Роза надуваетъ губы).

— А кто смѣется всегда надъ тѣмъ, что я инженеръ, надъ моими мечтами и планами?

— Потому что я не хочу, чтобъ ты зарылся въ свои пирамиды! — горячо, но сердито, говоритъ Роза. — Вѣдь, ты ничего не говорилъ мнѣ объ этомъ! А я не могу читать твоихъ мыслей! Если твоя цѣль зарыться въ пирамидахъ, ты долженъ былъ сказать мнѣ объ этомъ.

— Роза, полно! Ты-же отлично знаешь, что я хотѣлъ сказать.

— А зачѣмъ-же въ такомъ случаѣ ты говорилъ объ этой отвратительной красноносой каланчѣ? Противная, да! И непремѣнно она будетъ пудрить себѣ носъ, я знаю, — говоритъ Роза.

— Я всегда оказываюсь виноватъ, — покорно произноситъ Эдвинъ.

— А какъ-же могъ-бы ты быть правымъ, когда ты виноватъ?.. Да, я забыла прибавить… Надѣюсь, этотъ Бельцони умеръ или умретъ и ты не будешь больше интересоваться тѣмъ, что его вытащили за ноги!

— Роза! — говоритъ Эдвинъ, вмѣсто отвѣта, тебѣ, кажется, пора домой… Не особенно интересная была у насъ прогулка…

— Не интересная?! Ужасная, несчастная, скучная прогулка, Эдди! И если, вернувшись домой, я буду плакать и не буду въ состояніи быть на урокѣ танцевъ, — въ этомъ будетъ твоя вина

— Ну, полно, Роза! Будемъ друзьями!

— Какъ-бы мнѣ хотѣлось, Эдди, чтобъ мы были, чтобъ мы могли быть друзьями! — говоритъ Роза и слезы навертываются ей на глаза. Но, кажется, это невозможно. Поэтому-то мы и мучаемъ одинъ другого. Въ самомъ дѣлѣ, Эдди, развѣ въ такіе молодые годы, какъ мои, можетъ болѣть сердце, а у меня оно болитъ, право! Не сердись, что я говорю это. Я знаю, что и твое сердце болитъ. И знаешь что? Для насъ обоихъ было-бы лучше, если-бъ неизбѣжное будущее наше, могло-бы быть только возможнымъ, желаннымъ. Я совсѣмъ серьезно говорю это, Эдди, и думаю, что намъ лучше не видѣться.

Разстроганный этимъ проявленіемъ серьезнаго женскаго чувства почти въ ребенкѣ, Эдвинъ, задѣтый замѣчаніемъ о томъ, что онъ навязанъ ей, молча выжидаетъ, смотря на плачущую Розу, которая вытираетъ платкомъ глаза.

Понемногу дѣвушка успокаивается и, съ свойственнымъ ей ребячествомъ, черезъ минуту уже сама смѣется надъ своимъ горемъ. Тогда Эдвинъ ведетъ се къ скамейкѣ, стоящей подъ тѣнистымъ вязомъ, и, усѣвшись рядомъ съ ней, говоритъ

— Я мало что понимаю, дорогая Роза, въ тѣхъ дѣлахъ, которыя не имѣютъ прямого отношенія къ моему призванію, но я, все-же, понимаю, что надо поступать во всемъ справедливо и честно. И я давно хотѣлъ сказать тебѣ… можетъ быть… я не знаю, какъ выразиться… можетъ быть есть другой молодой человѣкъ, который…

— Нѣтъ, нѣтъ, Эдди! Ты благородно поступаешь, спрашивая меня объ этомъ, но нѣтъ, никого нѣтъ!

Во время этого разговора молодые люди поднялись со скамейки и къ концу его подошли къ самому собору, изъ оконъ котораго въ это время неслись торжественные звуки церковнаго пѣнія.

— Мнѣ кажется, это поетъ Джонъ, — говоритъ Эдвинъ, невольно думая при этомъ о томъ, какъ далека торжественная церковная мелодія и отъ ихъ ссоръ и раздоровъ, и отъ того впечатлѣнія, которое оставила въ немъ вчерашняя исповѣдь Джаспера.

— Скорѣе, скорѣе уйдемъ отсюда! — восклицаетъ Роза, хватая его за руку. Сейчасъ они выйдутъ. Какой непріятный у него голосъ!.. Уйдемъ!

Они выходятъ изъ церковной ограды и медленно идутъ по большой улицѣ къ пансіону миссъ Твинкльтонъ. По мѣрѣ удаленія отъ собора тревога Розы проходитъ. У воротъ пансіона Эдвинъ наклоняется, чтобы поцѣловать Розу. Но она, смѣясь, быстро отодвигается и съ игривостью настоящей школьницы говоритъ:

— Нельзя, Эдди! У меня сладкія губы. Дай руку я вдуну въ нее поцѣлуй.

Онъ повинуется. Она со смѣхомъ дуетъ ему въ ладонь и затѣмъ, всматриваясь въ нее, задаетъ вопросъ:

— Ты видишь что-нибудь тутъ?

— Что-же тутъ можно видѣть?

— Ты не умѣешь читать будущаго? А я думала, что вы, египтяне знаете всѣ эти кабалистическія штуки. Ты не видишь, развѣ, что твоя рука предсказываетъ тебѣ счастливую будущность?..

Когда черезъ минуту дверь пансіона миссъ Твинкльтонь захлопнулась за Розой, ни она, ни Эдвинъ не испытывали счастья въ настоящемъ.

IV. Мистеръ Сапси.

Если Джонъ — оселъ, какъ это принято, дѣйствительно является образцомъ самодовольной глупости, то такимъ Джономъ-осломъ несомнѣнно нужно было признать въ Клойстергэмѣ городского аукціониста, мистера Сапси.

Мистеръ Сапси носитъ такое-же платье, какъ ректоръ, а потому нѣсколько разъ ему кланялись на улицѣ, вмѣсто ректора. По этой-же причинѣ его приняли однажды за епископа и назвали «милордъ». Всѣмъ этимъ мистеръ Сапси гордится чрезвычайно, точно также, какъ своимъ краснорѣчіемъ. Когда онъ производитъ продажу различныхъ городскихъ имуществъ, онъ старается придать своему голосу тотъ самый оттѣнокъ, который имѣютъ голоса духовныхъ лицъ, а заканчивая торгъ онъ принимаетъ такую торжественную позу и дѣлаетъ такіе жесты, которымъ могъ-бы позавидовать и самъ ректоръ.

Мистеръ Сапси имѣетъ множество поклонниковъ. Нѣкоторые скептики не признаютъ за нимъ большого ума, но большинство считаетъ его украшеніемъ Клойстергэма. Мистеръ Сапси чрезвычайно самоувѣренъ и держитъ себя съ большимъ достоинствомъ; его рѣчь льется плавно, но медленно, и ходитъ онъ тоже степенно и не торопясь. Разговаривая съ кѣмъ-либо, онъ дѣлаетъ такіе торжественные жесты, точно собирается благословитъ собесѣдника. Возрастъ его скорѣе приближается къ 60-ти, чѣмъ къ 50 годамъ. Фигура у него толстая, съ брюшкомъ, на которомъ жилетка всегда образуетъ широкія складки. По словамъ обитателей Клойстергэма, онъ очень богатъ. На городскихъ избирательныхъ собраніяхъ онъ подаетъ свой голосъ всегда за самыхъ важныхъ кандидатовъ. Вообще, мистеръ Сапси убѣжденъ, что только онъ одинъ и выросъ съ тѣхъ поръ, какъ былъ ребенкомъ, а потому и нѣтъ ничего удивительнаго, что онъ пользуется большимъ значеніемъ въ Клойстергэмѣ.

Живетъ мистеръ Сапси въ собственномъ домѣ, на Хай-Стритѣ, напротивъ женскаго монастыря. Построенъ этотъ домъ въ одно время съ монастыремъ, а потому сильно обветшалъ. Надъ дверью поставлено деревянное изображеніе отца мистера Сапси, въ длинной тогѣ и парикѣ. Сдѣланная въ половину человѣческаго роста фигура эта изображаетъ отца мистера Сапси въ моментъ исполненія имъ обязанностей аукціониста, продающаго имущества съ молотка. Посѣтители М-ра Сапси не разъ выражали удивленіе вѣрному воспроизведенію на этомъ изображеніи всѣхъ деталей: руки, молотка, стола.

Мистеръ Сапси сидитъ въ мрачной комнатѣ, выходящей окнами на выложенный камнемъ дворъ и на огороженный заборомъ садъ. Передъ нимъ у камина стоитъ на столѣ бутылка портвейна. Въ каминѣ горитъ огонь. Хотя это, собственно и роскошь въ такое время года, но иногда, въ холодные осенніе дни, оно очень пріятно. Въ этой же комнатѣ бросаются въ глаза нѣсколько предметовъ, чрезвычайно характерныхъ для особы мистера Сапси. Это часы съ недѣльнымъ заводомъ, барометръ и портретъ хозяина. Часы мистеръ Сапси противопоставляетъ времени, барометръ — погодѣ, а себя самого — всему человѣчеству.

Кромѣ бутылки на столѣ лежатъ еще различныя принадлежности для письма и какая-то рукопись. Наклонившись надъ этой рукописью, м-ръ Сапси съ торжественнымъ выраженіемъ на лицѣ читаетъ ее, потомъ встаетъ и, прогуливаясь по комнатѣ, медленно, но довольно тихо, такъ что можно разобрать одно только слово «Этелинда», на память читаетъ ея содержаніе.

Рядомъ съ бутылкой стоятъ на подносѣ три чистыхъ стаканчика для вина. Въ то время, какъ мистеръ Сапси расхаживаетъ по комнатѣ, входитъ горничная и докладываетъ:

— Сэръ, васъ желаетъ видѣть мистеръ Джасперъ.

— Проси, — торжественно произноситъ хозяинъ, придвигая въ то же время къ себѣ два стаканчика.

Въ комнату входитъ мистеръ Джасперъ. Тогда мистеръ Сапси обращается къ нему съ слѣдующимъ витіеватымъ привѣтствіемъ:

— Очень польщенъ видѣть васъ, сэръ, и очень радъ принять васъ у себя въ домѣ!

— Вы очень любезны, — отвѣчаетъ мистеръ Джасперъ, — но польщенъ долженъ быть я, а не вы.

— Вы чрезвычайно любезны, но могу васъ завѣрить, что я счастливъ видѣть васъ въ моемъ скромномъ жилищѣ. И, повѣрьте, я далеко не всякому сказалъ бы это (Послѣднія слова мистера Сапси произноситъ такъ торжественно, что ихъ смыслъ становится очевиднымъ: «Вы, конечно, сомнѣваетесь, чтобы такому лицу, какъ я могло бытъ пріятно ваше общество, но это такъ»).

— Я давно искалъ знакомства съ вами, — говоритъ мистеръ Джасперъ.

— Я давно знаю васъ, какъ человѣка съ изысканнымъ вкусомъ. Позвольте налить вамъ стаканчикъ вина.

Съ этими словами мистеръ Сапси наполняетъ два стакана и затѣмъ произноситъ:

Когда французы къ намъ придутъ,

То въ Дуврѣ насъ они найдутъ.

Слова эти во времена дѣтства мистера Саиси были излюбленнымъ патріотическимъ тостомъ, а потому онъ и считалъ ихъ самымъ подходящимъ возгласомъ для всѣхъ временъ и эпохъ.

— Вы, конечно, сами знаете, мистеръ Сапси, — обращается къ хозяину мистеръ Джасперъ, съ улыбкой, глядя на аукціониста, — что никто лучше васъ не изучилъ свѣта..

— Да, въ этомъ отношеніи, — съ самодовольной улыбкой отвѣчаетъ мистеръ Сапси, я, дѣйствительно, кое-что знаю.

— Меня всегда удивляла эта ваша репутація, и это-то обстоятельство и возбудило во мнѣ желаніе лично узнать васъ. Вѣдь, въ этомъ заброшенномъ захолустьѣ Клойстергэма рѣшительно ничего не знаешь о томъ, что дѣлается за его предѣлами.

— Хотя я и не бывалъ въ другихъ странахъ, молодой человѣкъ, — говоритъ мистеръ Сапси и вдругъ останавливается. — Вы разрѣшите мнѣ называть васъ молодымъ человѣкомъ? Вѣдь я гораздо старше васъ.

— Пожалуйста.

— Такъ, вотъ, я говорю, что если я и не бывалъ въ другихъ странахъ, зато другія страны побывали у меня. Я хочу сказать, что я знакомился съ ними по обстоятельствамъ моей профессіи. Такъ, напримѣръ, если, описывая чье-либо имущество, я вижу часы французской работы, я сразу, лишь дотронувшись къ нимъ, узнаю ихъ и говорю: «это Парижъ». Если мнѣ попадаются чашки китайскаго фарфора, то, и не видавъ раньше такихъ чашекъ, я уже знаю: «это Пекинъ, Нанкинъ и Кантонъ». Совершенно также съ Японіей и Египтомъ, съ сандальнымъ или бамбуковымъ деревомъ изъ Остъ-Индіи: какъ только я притрагиваюсь къ какому-либо предмету, я уже знаю, откуда онъ. Однажды мнѣ пришлось наложить руку даже на сѣверный полюсъ. Это было эскимосское копье. И я готовъ держать пари на полпинты хереса, что я не ошибся!

— Удивительно! Вашъ методъ знакомства съ міромъ, мистеръ Сапси, замѣчательный методъ!

— Я говорю обо всемъ этомъ, сэръ, — съ самодовольнымъ видомъ замѣчаетъ мистеръ Сапси, — чтобы показать вамъ, молодой человѣкъ, что лучшее доказательство всякаго искусства не въ хвастовствѣ достигнутыми результатами, а въ объясненіи того пути, которымъ вы дошли до него.

— Ваши слова чрезвычайно поучительны, — говоритъ мистеръ Джасперъ, но вы, кажется, хотѣли что-то сказать о покойной мистриссъ Сапси?..

— Да, да, я хотѣлъ, — говоритъ мистеръ Сапси, наполняя вновь стаканчики виномъ и затѣмъ (очевидно, изъ предосторожности) отодвигая отъ гостя бутылку къ себѣ. — Но прежде, чѣмъ посовѣтоваться съ вами, какъ съ человѣкомъ хорошаго вкуса, относительно этой бездѣлки (при этомъ мистеръ Сапси показываетъ исписанный имъ листъ), я хотѣлъ-бы, сэръ, ознакомить васъ съ характеромъ опочившей девять мѣсяцевъ тому назадъ мистриссъ Сапси.

Съ трудомъ удерживающій свою зѣвоту и закрывающій себѣ ротъ стаканомъ мистеръ Джасперъ, дѣлаетъ нѣкоторое усиліе, опускаетъ стаканъ на столъ и придаетъ своему лицу выраженіе полнаго вниманія. Но это плохо ему удается: углы рта подергиваются и выдаютъ его непреодолимую потребность зѣвнуть.

— Такъ вотъ, — начинаетъ свой разсказъ мистеръ Саиси, шесть лѣтъ тому назадъ, когда мой умъ достигъ… не теперешняго своего развитія, конечно, но того, при которомъ я почувствовалъ себя способнымъ поглотить въ моемъ умѣ чужой умъ, — я выбралъ себѣ спутницу жизни, ибо нахожу, что нехорошо быть человѣку одному.

Мистеръ Джасперъ дѣлаетъ видъ, что высказанная мысль кажется ему и интересной, и пріятной.

— Миссъ Бробити держала въ то время женское учебное заведеніе, которое если и не соперничало въ первенствѣ съ заведеніемъ въ монастырскомъ домѣ, то, во всякомъ случаѣ, стояло съ нимъ наравнѣ. Говорили, что она будто-бы со страстью посѣщала всѣ мои воскресные и праздничные аукціоны, что она въ восхищеніи была отъ моего краснорѣчія и что оно даже отразилось на слогѣ диктовокъ, которыя миссъ Бробити дѣлала своимъ воспитанницамъ. Однажды дѣло дошло, какъ мнѣ разсказывали, до того, что отецъ одной изъ дѣвицъ, возмущенный этимъ слогомъ, рѣшился указать прямо на меня. Лично я не вѣрю этому разсказу. Я не могу допустить, чтобы человѣкъ въ здравомъ умѣ могъ сознательно сдѣлать себя предметомъ всеобщаго презрѣнія.

Въ знакъ своего согласія съ мнѣніемъ мистера Сапси мистеръ Джасперъ киваетъ головой. Между тѣмъ мистеръ Сапси дѣлаетъ видъ, что хочетъ налить вина въ полный стаканчикъ своего гостя, что, конечно, невозможно, и успѣшно наполняетъ свой собственный пустой стаканчикъ.

— Долженъ вамъ сказать, молодой человѣкъ, что все существо миссъ Бробити было преисполнено благоговѣніемъ къ человѣческому разуму. Умъ, обращенный на познаніе міра и людей — былъ ея кумиромъ. Когда я сдѣлалъ ей предложеніе, она до такой степени была поражена, что я снизошелъ до нея, что смогла произнести лишь слѣдующія слова: «О, Ты!..» Эти слова, конечно, относились ко мнѣ, но, какъ я ни ободрялъ ее, продолжить начатую рѣчь она не смогла. Она устремила на меня свои ясные голубые глаза, крѣпко сжала свои прозрачныя руки, а лицо ея покрылось смертельною блѣдностью. Я сталъ собственникомъ ея учебнаго заведенія, передалъ его по контракту другому лицу, а мы зажили вмѣстѣ, какъ одно существо. Но, все-же, она никогда не могла найти словъ, которыя удовлетворительно выразили бы ея, быть можетъ, чрезмѣрное уваженіе къ моему уму. До самаго послѣдняго дня — она скончалась отъ болѣзни печени — она говорила со мной лишь незаконченными, прерывающимися фразами.

Когда акціонистъ оканчивалъ свою рѣчь, мистеръ Джасперъ уже успѣлъ сомкнуть вѣжды. Но какъ только голосъ мистера Саиси замолкъ онъ снова открылъ ихъ и въ тонъ, только что умолкнувшей рѣчи, произнесъ: «A!», точно хотѣлъ и ему было трудно не прибавить къ этому «A!» — «минь»!..

— Съ того дня — продолжаетъ далѣе мистеръ Сапси, наслаждавшійся самъ полудремотой, которую нагнали на него вино и догоравшій огонь въ каминѣ, — я сталъ такимъ, какимъ вы видите меня: одинокимъ мизантропомъ, которому приходится по вечерамъ, какъ я самъ выражаюсь, бесѣдовать съ пустыннымъ воздухомъ. Я не могу сказать, чтобъ я упрекалъ себя, но по временамъ я невольно задаю себѣ вопросъ: а что, если-бы ея мужъ былъ ближе къ ней по умственному развитію? Не оказало-бы это, можетъ быть, благотворнаго дѣйствія на ея больную печень?

Мистеръ Джасперъ отвѣчаетъ въ самомъ подавленномъ и грустномъ настроеніи:

— Такъ было, вѣрно, суждено.

— Мы можемъ только предполагать такъ, — говоритъ мистеръ Сапси. — По моему, «человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ». Конечно, ту-же мысль можно, можетъ быть, выразить и иначе, но я выражаю ее именно такъ.

Мистеръ Джасперъ бормочетъ что-то въ знакъ своего согласія.

— Ну, а теперь, мистеръ Джасперъ, — заканчиваетъ аукціонистъ свой разсказъ, беря исписанный листъ въ руки, — позвольте обратиться къ вамъ, какъ къ человѣку со вкусомъ, и спросить вашего мнѣнія о той надписи, которую я не безъ труда сочинилъ и которую приготовилъ для памятника мистриссъ Сапси. Вотъ, взгляните на нее сами; пусть глазъ вашъ слѣдить строка за строкой за ея содержаніемъ

Мистеръ Сапси смотрѣлъ на бумагу и читалъ:

Этелинда, Уважаемая супруга Мистера Томаса Сапси, Клойстергэмскаго аукціониста, оцѣнщика, государственнаго чиновника и т. д., Который, при всемъ своемъ знаніи людей и свѣта, Не встрѣтилъ ума, Болѣе способнаго оцѣнить его. Прохожій, остановись И спроси себя, Въ силахъ-ли ты сдѣлать то-же самое? И если нѣтъ, То отойди со стыдомъ.

Въ то время какъ мистеръ Джасперъ читалъ эти строки, мистеръ Сапси, желая видѣть выраженіе лица человѣка со вкусомъ, читавшаго его эпитафію, повернулся спиной къ камину, такъ что лицо его было обращено къ двери, изъ которой снова показалась его горничная.

— Къ вамъ Дордльсъ пришелъ, сэръ, — доложила она.

Мистеръ Сапси торопливо придвигаетъ къ себѣ третій стаканчикъ, наливаетъ въ него вина и отвѣчаетъ;

— Пусть Дордльсъ войдетъ сюда.

— Превосходно! — восклицаетъ Джасперъ, возвращая листъ мистеру Сапси.

— Вы одобряете?

— Невозможно не одобрить. Кратко, характерно и полно!

Аукціонистъ киваетъ головой, какъ человѣкъ принявшій заранѣе ожидаемое и выдающій росписку. Въ то-же время онъ приглашаетъ вошедшаго въ комнату Дордльса выпить стаканъ вина (при этомъ онъ протягиваетъ поднятый стаканъ къ гостю), чтобы согрѣться.

Дордльсъ — каменщикъ, занимающійся изготовленіемъ надгробныхъ памятниковъ, склеповъ и т. п. Ремесло это наложило на него своеобразную печать. Въ Клойстергэмѣ нѣтъ человѣка, который былъ-бы извѣстнѣе Дордльса. Онъ самый отъявленный пьяница всего мѣстечка. Говорятъ, что онъ очень хорошій мастеръ. Можетъ быть, такое мнѣніе о немъ и справедливо, хотя никогда никто не видѣлъ его за работой; но зато безусловно вѣрно, что онъ отъявленный пьяница. Онъ знаетъ соборное кладбище не только лучше всѣхъ живыхъ, но, вѣроятно, и лучше умершихъ. По слухамъ, этимъ знакомствомъ онъ обязанъ своей привычкѣ высыпаться въ склепахъ послѣ пьянства и скрываться въ нихъ отъ назойливыхъ уличныхъ мальчишекъ. Свободный-же доступъ въ склепы давало ему его ремесло, благодаря которому онъ, при разныхъ перестройкахъ и поправкахъ дѣйствительно многое могъ видѣть и запомнить. Говоря о себѣ Дордльсъ обыкновенно выражается въ третьемъ лицѣ, быть можетъ, оттого, что онъ немного мистикъ и сомнѣвается иногда въ собственномъ существованіи, а, можетъ быть, и потому, что въ Клейстергэмѣ вообще принято говорить въ третьемъ лицѣ о всѣхъ выдающихся лицахъ. Разсказывая о своихъ работахъ въ склепахъ, онъ говоритъ: «Дордльсъ натолкнулся на останки какого-то старика — онъ разумѣетъ давно похороненную особу — и хватилъ своимъ заступомъ прямо по его гробу. Старикъ посмотрѣлъ своими широко-открытыми глазами на Дордльса, точно хотѣлъ спросить его:, ваше имя Дордльсъ? Подходите, я жду васъ чертовски давно!» И сказавъ это покойникъ разсыпается прахомъ." Съ мѣркой въ карманѣ и молоткомъ или другимъ инструментомъ въ рукахъ, Дордльсъ постоянно ходитъ вокругъ собора, постукивая по плитамъ и стѣнамъ склеповъ, и когда, обращаясь къ Тону (церковному сторожу), онъ говоритъ: "Вотъ тутъ еще лежитъ старикъ, " то ректоръ, узнавъ объ этомъ отъ Тона, считаетъ такой фактъ несомнѣннымъ. Одѣтъ Дордльсъ всегда въ одну и ту же фланелевую куртку съ роговыми пуговицами. На шеѣ у него всегда желтый галстухъ съ помятыми концами, на головѣ шляпа, — когда-то черная, но ставшая давно уже рыжей, а на ногахъ рыжія ботинки съ шнуровкой, весьма напоминающія своимъ цвѣтомъ могильные камни. Дордльсъ не терпитъ осѣдлаго образа жизни. Онъ носитъ свой обѣдъ въ узелкѣ и ѣстъ на плитахъ могилъ. Этотъ узелокъ съ обѣдомъ такъ же извѣстенъ Клойстергэму, какъ и самъ Дордльсъ; представить себѣ Дордльса безъ этого узелка невозможно, и не разъ, когда каменщикъ представалъ за пьянствомъ передъ судебнымъ трибуналомъ, его узелокъ тоже являлся передъ клойстергэмскими судьями. Впрочемъ, подобные случаи являлись исключительными. Дордльсъ бываетъ очень рѣдко пьянъ, — такъ-же рѣдко, какъ рѣдко бываетъ онъ и трезвымъ. Къ этой характеристикѣ Дордльса можно добавить только, что онъ старый холостякъ и что его оффиціальнымъ жилищемъ служитъ небольшой каменный домъ, выстроенный, какъ говорятъ, изъ камней, украденныхъ съ городского вала. Попасть въ домъ Дордльса можно лишь пройдя черезъ кучу щебня и разныхъ осколковъ отъ монументовъ, плитъ и т. п. Около этихъ каменныхъ грудъ можно замѣтить двухъ поденщиковъ, которые обтесываютъ камни, и еще двухъ другихъ, которые, сидя одинъ противъ другого равномѣрно раскачиваясь то въ одну сторону, то въ другую сторону, распиливаютъ какія нибудь доски и кажутся какою-то вѣчной эмблемой Времени и Смерти.

Когда Дордльсъ выпиваетъ свой стаканчикъ вина, мистеръ Сапси протягиваетъ ему произведеніе своей музы. Дордльсъ флегматично вытаскиваетъ свою двухфутовую мѣрку и прикидываетъ ее къ строкамъ надписи, — обсыпая при этомъ листъ песочной пылью.

— Это, мистеръ Сапси, для памятника?

— Да, надпись.

И мистеръ Сапси смотритъ, какое впечатлѣніе произведетъ она на грубаго каменьщика.

— Придется какъ разъ по мѣркѣ, — говоритъ Дордльсъ.

И, замѣтивъ мистера Джаспера, онъ обращается къ нему:

— Надѣюсь, вы здоровы, мистеръ Джасперъ?

— Да, а вы?

— Да вотъ, схватилъ гробматизмъ, мистеръ Джасперъ. Впрочемъ, и паче и быть не можетъ при моемъ ремеслѣ.

— Вы, вѣроятно, хотите сказать ревматизмъ, — рѣзкимъ токомъ поправляетъ его мистеръ Сапси, очень недовольный, что такъ равнодушно отнеслись къ его сочиненію

— Нѣтъ, я хотѣлъ сказать то, что сказалъ. Гробматизмъ мистеръ Сапси. Ревматизмъ нѣчто совсѣмъ другое. Вотъ мистеръ Джасперъ, навѣрное, понялъ, что хотѣлъ сказать Дордльсъ. Побудьте-ка въ склепахъ раннимъ зимнимъ утромъ, когда нѣтъ еще солнца, походите тамъ между гробами всю свою жизнь, изо дня въ день, тогда поймете, что разумѣлъ Дордльсъ.

— Да, это страшно холодное мѣсто, — говоритъ, вздрагивая, мистеръ Джасперъ.

— Да, подумайте только! Вамъ холодно среди вашихъ пѣвчихъ на клиросѣ собора. А каково-же Дордльсу въ склепахъ, подъ землей, тамъ, гдѣ дышатъ одни мертвецы? Такъ вы желаете, мистеръ Сапси, чтобы я немедленно и принялся за эту работу?

Съ нетерпѣніемъ автора, желающаго видѣть поскорѣе свое произведеніе отпечатаннымъ, мистеръ Сапси отвѣчаетъ:

— Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

— Въ такомъ случаѣ дайте мнѣ ключъ.

— Зачѣмъ? Вѣдь эта надпись должна быть снаружи.

— Дордльсъ лучше знаетъ, гдѣ должна быть сдѣлана надпись. Спросите кого-нибудь въ Клойстергэмѣ, знаетъ-ли Дордльсъ свое ремесло?

Мистеръ Сапси поднимается съ кресла, достаетъ какой-то ключъ изъ ящика, отпираетъ желѣзный сундукъ и вынимаетъ изъ него нужный ключъ.

— Когда Дордльсъ сдѣлаетъ какую нибудь работу на могилѣ, снаружи склепа, или внутри его, все равно, онъ любитъ осмотрѣть ее всесторонне и убѣдиться, что она сдѣлана хорошо, — говоритъ, насупившись, Дордльсъ, принимая отъ мистера Сапси ключъ отъ склепа мистриссъ Сапси.

Дордльсъ хочетъ положить ключъ, полученный имъ отъ неутѣшнаго Вдовца, въ карманъ своей куртки, но видитъ, что онъ черезчуръ великъ. Тогда, опустивъ свою мѣрку въ наружный карманъ этой куртки, каменьщикъ разстегивается и опускаетъ ключъ мистера Сапси въ громадный боковой карманъ.

— Вотъ такъ Дордльсъ! — восклицаетъ при этомъ мистеръ Джасперъ. — Онъ кругомъ обшитъ карманами!

— И тяжелыя штучки ношу я въ нихъ. Вотъ попробуйте-ка эти два ключа!

— Покажите ужъ и ключъ мистера Сапси. Да, онъ, все-таки, самый тяжелый.

— Самый тяжелый изъ тяжелыхъ, надѣюсь, — говоритъ Дордльсъ. Это все отъ склеповъ, и отъ склеповъ, сработанныхъ Дордльсомъ, Дордльсъ почти всегда носитъ при себѣ ключи отъ склеповъ, хотя, по правдѣ говоря, нужны они бываютъ рѣдко…

Продолжая разсматривать ключи, Джасперъ говоритъ:

— Да, я давно хотѣлъ спросить васъ: правда, что васъ зовутъ иногда «Каменный Дордльсъ?»

— Въ Клойстергэмѣ меня зовутъ Дордльсъ, мистеръ Джасперъ.

— Конечно, это я знаю, но, кажется, ребятишки…

— Ну, если вы станете слушать ребятишекъ… — прерываетъ его недовольнымъ тономъ Дордльсъ.

— Я обращаю на нихъ не больше вниманія, чѣмъ вы, Дордльсъ, но недавно на клиросѣ возникъ среди насъ вопросъ, откуда могло взяться такое прозвище?

— Можетъ быть Стони^[2] произошло отъ тона, звона? — говоритъ мистеръ Джасперъ, звеня ключами.

— Не сбейте бородокъ, мистеръ Джасперъ!

— Можетъ быть, такое прозвище произошло отъ вашего имени Стефенъ? — вмѣсто отвѣта замѣчаетъ Джасперъ, снова позвякивая новымъ подборомъ ключей.

— Изъ этихъ ключей вамъ не устроить камертона, мистеръ Джасперъ, — говоритъ Дордльсъ, замѣтивъ, съ какою цѣлью мистеръ Джасперъ звенитъ ключами.

Мистеръ Джасперъ, смотрѣвшій до сихъ поръ на огонь въ каминѣ и взвѣшивавшій теперь на рукѣ разные ключи, съ хитрой улыбкой обращается при этомъ къ Дордльсу и передаетъ ему ключи.

Всегда полутрезвый, но чрезвычайно высоко цѣнящій свою персону, Дордльсъ, какъ будто чѣмъ-то обиженъ. Онъ молчаливо опускаетъ въ карманъ два ключа, застегивается, потомъ снимаетъ со спинки стула свой узелокъ, который онъ повѣсилъ на нее при входѣ, засовываетъ въ этотъ узелокъ третій ключъ и, не удостоивъ ни хозяина, ни гостя даже поклона, выходитъ изъ дома м-ра Сапси.

Тогда аукціонистъ предлагаетъ мистеру Джасперу сыграть партію въ трикъ-тракъ, партію, которая въ связи съ назидательными рѣчами мистера Сапси затягивается до поздняго вечера и заканчивается, наконецъ, ужиномъ изъ холоднаго ростбифа съ салатомъ. Конечно и ко времени ухода гостя, мистеръ Сапси не успѣлъ излить передъ нимъ всей своей многословной мудрости, но мистеръ Джасперъ обѣщалъ зайти побесѣдовать съ нимъ въ другой разъ, а поэтому мистеръ Сапси благосклонно отпускаетъ его, увѣренный, вѣроятно, что за долгій вечеръ онъ далъ своему гостю достаточно матеріала для размышленій.

V. Мистеръ Дордльсъ и его другъ.

Возвращаясь черезъ церковную ограду домой, мистеръ Джасперъ съ изумленіемъ увидѣлъ вдругъ передъ собой Дордльса съ его узелкомъ. Каменьщикъ стоялъ, прислонившись спиной къ оградѣ, отдѣляющей кладбище отъ собора, а какой-то весьма безобразный съ виду уличный мальчишка обстрѣливалъ его неподвижную фигуру, ярко выступавшую при лунномъ свѣтѣ, камнями. Камни то попадали въ цѣль, то пролетали мимо. Однако, Дордльсъ относился ко всему этому совершенно равнодушно. Скверный уличный мальчуганъ, напротивъ того, попадая въ Дордльса камнемъ, издавалъ побѣдный радостный свистъ, а когда онъ промахивался, то визжалъ и, выходя изъ себя, кричалъ: «снова мимо!», и старался въ слѣдующій разъ попасть навѣрняка.

— Что ты дѣлаешь съ этимъ человѣкомъ? — спросилъ Джасперъ, выйдя изъ тѣни на свѣтъ луны.

— Онъ служитъ мнѣ мишенью, — отвѣчалъ отвратительный мальчишка.

— Отдай мнѣ камни, которые у тебя въ рукѣ.

— Изволь, я всѣ ихъ вобью тебѣ въ глотку! — кричитъ мальчишка, отскакивая назадъ. Поворачивай лучше въ сторону, а то я выбью тебѣ глаза.

— Да что онъ тебѣ сдѣлалъ, чертенокъ ты эдакій!

— Онъ не хочетъ идти домой.

— А тебѣ какое до этого дѣло?

— А то, что онъ даетъ мнѣ всегда полпенни, когда мнѣ удается загнать его пьянаго домой, — отвѣтилъ мальчуганъ и сталь орать во всю глотку, прыгая и стуча своими рваными сапогами, какую-то дикую пѣсню:

— Прочь ступай, пора спать! А не уйдешь такъ закидаю камнями!

При этомъ на послѣднихъ словахъ мальчишка особенно вскрикиваетъ и поворачивается къ Дорлльсу, готовый бросить въ него камнемъ. Очевидно, странная пѣсня мальчишки являлась какъ-бы предупрежденіемъ каменьщику.

Мистеръ Джасперъ знакомъ головы приглашаетъ мальчугана идти за нимъ (урезонить или схватить его, очевидно, ему не удалось бы) и, перейдя на другую сторону улицы, гдѣ около рѣшетки въ глубокомъ раздумья стоитъ каменный человѣкъ, побиваемый камнями, онъ спрашиваетъ:

— Вы знаете этого мальчишку?

— Да, отвѣчаетъ Дордльсъ, наклоняя голову, — это депутатъ.

— Что-же это такое? Это имя?

— Депутатъ, — повторяетъ Дордльсъ.

— Я служу въ «Двухпенсовомъ ночлежномъ домѣ», — объясняетъ мальчишка. — Тамъ всѣхъ насъ называютъ депутатами. Послѣ ужина, когда всѣ ложатся спать, я выхожу подышать воздухомъ.

Съ этими словами мальчуганъ отходитъ въ сторону и снова начинаетъ орать свою пѣсню, цѣлясь въ то же время въ Дордльса:

«Прочь ступай, пора спать!»

— Не смѣй бросаться, пока я здѣсь, — кричитъ Джасперъ, иначе я убью тебя. Пойдемте со мной, Дордльсъ, я пройдусь съ вами до вашего дома. Дайте мнѣ вашъ узелокъ, я понесу его.

— Ни за какія деньги, — отвѣчаетъ Дордльсъ. Когда вы подошли сюда, Дордльсъ задумался. Окруженный своими твореніями, онъ созерцалъ ихъ. Вотъ здѣсь лежитъ вашъ зять (и онъ показывалъ рукой на бѣлѣвшій въ холодныхъ лучахъ мѣсяца надгробный монументъ), а здѣсь мистриссъ Сапси (и онъ указывалъ на склепъ, въ которомъ лежала эта преданная супруга), а вотъ тамъ покойный ректоръ (онъ направилъ руку на обломанную колонну), еще дальше акцизный чиновникъ (рука Дордльса показывала какой-то кувшинъ, стоящій на чемъ-то, напоминающемъ кусокъ мыла), а вотъ это уважаемый кондитеръ (и онъ сдѣлалъ жестъ по направленію къ одной изъ надгробныхъ плитъ). Всѣ они лежатъ тутъ въ покоѣ и безопасности, подъ твореніями Дордльса. О простыхъ смертныхъ, могилы которыхъ украшаетъ лишь дернъ, я, конечно, но говорю. Чѣмъ бѣднѣе живетъ человѣкъ, тѣмъ скорѣе его забываютъ.

— А вѣдь депутатъ идетъ за нами, — говоритъ Джасперъ. Ужъ не хочетъ-ли онъ выслѣдить насъ?

Отношенія между Дордльсомъ и депутатомъ чрезвычайно странныя и капризныя. Стоитъ только Дордльсу остановиться и съ тяжеловѣсностью человѣка, напившагося пивомъ, повернуться въ сторону мальчишки, какъ послѣдній немедленно отбѣгаетъ подальше отъ него и принимаетъ оборонительную позу.

— Ты ни разу не крикнулъ сегодня ночью «берегись», когда кидалъ свои камни, — кричитъ вдругъ Дордльсъ, вспомнивъ или вообразивъ, что мальчишка нанесъ ему какую-то обиду.

— Ты врешь, я кричалъ, — говоритъ депутатъ, не умѣющій выражаться болѣе прилично.

Дордльсъ поворачивается опять къ Джасперу и говоритъ:

— Это, сэръ, братъ Петьки дикаря! Но я далъ ему цѣль жизни.

— Въ нее-то онъ и цѣлится сейчасъ, — замѣчаетъ Джасперъ.

— Да, именно такъ, — отвѣчаетъ Дордльсъ, поворачиваясь къ собесѣднику и совершенно довольный его остротой, — именно такъ. Я забралъ его въ свои руки и поставилъ на ноги. Чѣмъ онъ былъ раньше? Разрушителемъ. Что онъ дѣлалъ? Только разрушалъ все. Что онъ зарабатывалъ этимъ? Приговоры судовъ на заточенія въ Клойстергэмской тюрьмѣ. Онъ только и дѣлалъ, что бросалъ камни въ людей, въ окна, въ собакъ, кошекъ, свиней и птицъ, во все, что попадалось ему на глаза. И это происходило потому, что у него не было никакой цѣли въ жизни. Я далъ ему эту цѣль, и теперь онъ честнымъ трудомъ зарабатываетъ полпенни въ день, т. е. три пенса въ недѣлю.

— Меня удивляетъ, что у него нѣтъ конкурентовъ.

— Сколько угодно, мистеръ Джасперъ, но онъ бьетъ ихъ камнями. И я, право, не знаю, — говоритъ съ серьезностью пьянаго Дордльсъ, — какъ назвать мою систему, и думаю вы сами затруднитесь дать ей имя. Во всякомъ случаѣ, нельзя-же ее назвать системой національнаго воспитанія?

— Я бы не сказалъ такъ.

— И я не сказалъ бы такъ, — соглашается съ нимъ Дордльсъ. Поэтому, не будемъ стараться найти ей названіе.

— Однако, онъ все продолжаетъ идти за нами, — говоритъ Джасперъ, оглянувшись назадъ. Неужели онъ пойдетъ за нами и дальше?

— Если мы пойдемъ кратчайшимъ путемъ, то мы не минуемъ Двухпенсоваго ночлежнаго дома. А тамъ онъ отстанетъ отъ насъ.

Продолжая бесѣду, оба путника идутъ дальше. За ними, въ аріергардѣ, слѣдуетъ депутатъ, который нарушаетъ тишину ночи тѣмъ, что бросаетъ камни во все, что попадаетъ ему подъ руку: въ стѣны, въ заборы и т. п. неодушевленные предметы.

— Нѣтъ-ли у васъ въ склепахъ чего нибудь новаго, Дордльсъ? — спрашиваетъ Джасперъ.

— Вы хотите сказать старенькаго? Новенькаго въ нашихъ мѣстахъ не бываегь, — бормочетъ Дордльсъ.

— Я хочу сказать, не нашли-ли вы тамъ чего-нибудь, — говоритъ Джасперъ.

— Да, нашелъ. Старика подъ седьмымъ пилястромъ на лѣвой сторонѣ часовни, если спуститься подъ землю. Я думаю (насколько я пока могу опредѣлить), что это одинъ изъ важныхъ старцевъ съ посохомъ. Тѣсненько имъ было, вѣрно, въ тѣсныхъ и низкихъ коридорахъ склепа съ ихъ митрами и посохами.

Не стараясь ни опровергнуть, ни подтвердить правильность мнѣнія Дордльса, Джасперъ съ любопытствомъ поглядываетъ на своего спутника, съ ногъ до головы вымазаннаго известью, и говоритъ:

— Странная ваша жизнь, но и любопытная!

Ничего не отвѣчая на это замѣчаніе, такъ что не видно, пріятно или обидно оно Дордльсу, каменьщикъ ворчливо говоритъ:

— Да и ваша жизнь любопытная!

— Я согласенъ съ вами. Мнѣ тоже приходятся вѣчно жить въ этомъ старомъ, мрачномъ и никогда не мѣняющемся мѣстѣ. Да, это такъ. Но въ вашихъ отношеніяхъ къ собору гораздо больше интереснаго и таинственнаго, чѣмъ въ моихъ. Между прочимъ, вотъ какая мысль пришла мнѣ въ голову: я хочу поступить къ вамъ въ ученики и походить съ вами по этимъ холоднымъ подземнымъ склепамъ, въ которыхъ вы проводите свои дни.

Дордль даетъ свое согласіе, но въ самыхъ неопредѣленныхъ выраженіяхъ

— Всякій знаетъ, гдѣ ему найти Дордльса, если онъ ему нуженъ.

Если въ этихъ словахъ каменьщика и заключалась нѣкоторая неточность, то приблизительно они, все-же, были вѣрны. Конечно, гдѣ нибудь Дордльса найти всегда было возможно даже и при его кочевомъ образѣ жизни.

— Больше всего меня удивляетъ въ вашемъ ремеслѣ та поразительная точность, съ которой вы находите тѣ мѣста въ землѣ, гдѣ лежатъ трупы… Въ чемъ дѣло? Вамъ мѣшаетъ вашъ узелъ? Дайте, я понесу его.

Дордльсъ остановился и поглядѣлъ назадъ (въ тотъ-же моментъ, «депутатъ», слѣдившій внимательно за нимъ и за всѣми его движеніями, исчезъ въ темнотѣ), а затѣмъ сталъ осматривать кругомъ, какъ бы ища, куда-бы ему положить свой узелъ.

— Возьмите, — отвѣчаетъ Дордльсъ, только дайте мнѣ изъ него молотокъ. Сейчасъ я покажу вамъ, какъ я это дѣлаю.

Джасперъ подаетъ ему молотокъ и Дордльсъ беретъ его въ руки и стучитъ.

— Теперь, смотрите. Когда вы хотите пѣть, мистеръ Джасперъ, то, не правда-ли, вы задаете себѣ тонъ? Да?

— Да.

— Такъ же дѣлаю и я въ моемъ ремеслѣ. Я вооружаюсь моимъ молоткомъ и стучу (Дордльсъ стучитъ по мостовой, между тѣмъ какъ внимательный «депутатъ» отбѣгаетъ на далекое разстояніе, боясь, очевидно, что молотокъ можетъ оказаться опаснымъ и для его головы). Такъ вотъ, я стучу, стучу, стучу. Крѣпко! Я снова стучу. Все еще крѣпко. Стучу дальше. Вотъ! Слышу пустоту. Опять стучу. Въ пустотѣ чувствуется что-то твердое. Вотъ вамъ и разгадка: твердое въ пустотѣ — это старикъ въ каменномъ гробу подъ сводами.

— Удивительно!

— Я дѣлаю еще вотъ какъ, — говоритъ Дордльсъ, вынимая свою двухфутовую мѣрку (между тѣмъ «депутатъ», замѣтивъ движенія Дордльса, подбирается ближе, думая, что ищутъ кладъ и что онъ можетъ донести объ этомъ и, такимъ образомъ, не только обогатиться, но и увидѣть пріятное зрѣлище, какъ повѣсятъ Дордльса и Джаспера за ихъ дѣянія), предположите, что вотъ этотъ молотокъ — стѣна. Я отмѣряю отъ стѣны (онъ откладываетъ мѣркой по мостовой «разъ, два, три») шесть футовъ и знаю теперь, что именно на такомъ разстояніи отъ нея лежитъ мистриссъ Сапси.

— Развѣ, въ самомъ дѣлѣ, тутъ лежитъ мистриссъ Сапси?

— Нѣтъ, я говорю примѣрно. У нея стѣна толще, но скажемъ, что тутъ лежитъ хоть мистриссъ Сапси.

Дордльсъ стучитъ по воображаемой стѣпѣ, которую изобращаетъ его молотокъ и говоритъ: «Между нами и стѣной есть что-то! Навѣрное, рабочіе Дордльса оставили въ этомъ мѣстѣ, на разстояніи этихъ шести футовъ какую-нибудь дрянь».

Джасперъ выражаетъ мнѣніе, что подобная способность Дордльса граничитъ съ талантомъ.

— Я бы не достигъ до этого талантомъ, — возражаетъ Дордльсъ, принявшій замѣчаніе Джаспера не особенно благосклонно. Я выработалъ въ себѣ эту способность. Дордльсъ искалъ свое знаніе глубоко въ землѣ и извлекалъ его оттуда, когда оно не давалось въ руки, трудомъ и настойчивостью. Эй, «депутатъ!»

— Я! — кричитъ «депутатъ», показываясь снова.

— Бери свои полпенни и затѣмъ, когда мы дойдемъ до Двухпенсовой ночлежки, чтобы я тебя больше не видѣлъ сегодня ночью.

— Берегись! — отвѣчаетъ «депутатъ», поймавъ свой заработокъ и выражая своимъ мистическимъ возгласомъ свое согласіе на предложенную ему комбинацію.

Дордльсу и Джасперу оставалось только пройти пустырь, бывшій когда-то виноградникомъ при монастырѣ, чтобы попасть въ тотъ узкій переулокъ, гдѣ, накренившись на бокъ стояло двухъэтажное зданіе Двухпенсовой ночлежки. Наружный видъ этого дома, ветхаго и грязнаго, съ затоптаннымъ палисадникомъ и жалкими остатками какихъ-то рѣзныхъ украшеній надъ воротами, вполнѣ соотвѣтствуетъ нравственности его посѣтителей.

Видъ гостиницы придаютъ этой трущобѣ красныя занавѣски на окнахъ. По вечерамъ черезъ эти «шторы» виднѣется слабый свѣтъ огарковъ, еле горящихъ въ душной и спертой атмосферѣ биткомъ набитыхъ конуръ. Когда Дордльсъ и Джасперъ подошли къ зданію ближе, они узнали его по надписи на бумажномъ фонарѣ, висѣвшемъ надъ входной дверью. Они узнали также его и по полудюжинѣ отвратительныхъ мальчишекъ, которые — это были или посѣтители ночлежки, или прислуга ея — какъ-бы привлеченные особымъ запахомъ «депутата», начали бросать въ него и другъ въ друга камнями.

— Подождите вы, маленькіе скоты! — сердито закричалъ на нихъ Джасперъ. — Дайте намъ войти!

Это замѣчаніе встрѣчается криками и дождемъ камней, какъ, впрочемъ, это и полагается въ послѣдніе годы въ англійскихъ городахъ, гдѣ, благодаря полиціи, христіане неукоснительно побиваются камнями, какъ и во времена Св. Стефана. Тѣмъ не менѣе Дордльсъ дѣлаетъ довольно вѣрное замѣчаніе, что поведеніе мальчишекъ обусловлено тѣмъ, что у нихъ нѣтъ цѣли въ жизни. Послѣ этого оба путника двигаются дальше.

На углу переулка, Джасперъ, выведенный изъ терпѣнія, останавливаетъ Дордльса и оглядывается назадъ. Но все кругомъ тихо. Однако, въ слѣдующій моментъ въ шляпу Джаспера попадаетъ камень, а вдали раздастся знакомый возгласъ: «Берегись!», по которому регентъ узнаетъ, подъ чьимъ мѣткимъ огнемъ онъ находится. Къ счастью, путники заворачиваютъ за уголъ, откуда Джасперъ, уже въ полной безопасности, провожаетъ Дордльса до его дома, къ которому каменьщикъ подходитъ качаясь и спотыкаясь, готовый, кажется, улечься у перваго попавшагося памятника, находящагося тутъ въ работѣ.

Джонъ Джасперъ возвращается домой другой дорогой, тихо отпираетъ находящимся при немъ ключомъ дверь дома и входитъ въ свою комнату, въ которой слабо еще мерцаетъ каминъ. Здѣсь онъ вынимаетъ изъ запертаго шкапа трубку, набиваетъ ее чѣмъ-то (только не табакомъ) и поднимается затѣмъ въ верхній этажъ, гдѣ находятся спальни его племянника и его самого. Въ обѣихъ верхнихъ комнатахъ горитъ свѣтъ. Племянникъ его спитъ тихимъ, спокойнымъ сномъ. Джасперъ долго смотритъ на него съ напряженнымъ вниманіемъ. Потомъ, стараясь не производить шума, онъ идетъ въ свою собственную комнату, зажигаетъ тамъ свою трубку и отдается во власть тѣмъ видѣніямъ, которыя она посылаетъ ему въ ночные часы.

VII. Филантропія въ домѣ каноника.

Уважаемый Септимъ Криспаркль (Септимъ, потому что другіе его шесть братьевъ угасли, какъ быстро сгорѣвшіе ночники), ради укрѣпленія своего здоровья купавшійся утромъ въ рѣчкѣ, не смотря на то, что для этого пришлось проломать тонкій слой льда, стоитъ передъ зеркаломъ и, полируя свою кровь, занимается въ одиночествѣ боксомъ. Въ зеркалѣ отражаются: и свѣжая, здоровенная фигура уважаемаго Септима, и различные пріемы боксера, начиная съ выпадовъ и до скачковъ назадъ, и его добродушное лицо, сіяющее привѣтливой улыбкой.

Былъ приблизительно часъ завтрака, и мать мистера Криспаркля — мать, а не жена уважаемаго Септима — только что спустилась изъ своихъ покоевъ внизъ. Въ то-же время уважаемый Септимъ прекратилъ свое упражненіе боксомъ и, не снявъ даже своихъ спортивныхъ перчатокъ, нѣжно обнялъ старушку. Исполнивъ свою сыновнюю обязанность уважаемый Септимъ опять сталъ въ оборонительную позу передъ зеркаломъ и съ жаромъ началъ дѣлать выпады и наносить удары воображаемому противнику.

— Я говорю, всякое утро моей жизни говорю тебѣ и сегодня повторяю: ты кончишь плохо, Септъ, ворчитъ старуха. — Вотъ самъ увидишь.

— Да что-же я увижу?

— А то, что ты разобьешь это зеркало, или же у тебя лопнетъ какой-нибудь сосудъ кровяной.

— Ничего не случится, дорогая, дастъ Богъ. Вотъ ловкій пріемъ! Посмотрите!

И уважаемый Септимъ, воодушевившись удачнымъ ударомъ, сталъ съ такимъ азартомъ размахивать руками, что, если-бы онъ дѣйствительно гдѣ-нибудь боксировалъ, то несомнѣнно пріобрѣлъ-бы славу знатнаго борца, такъ какъ его техника достигла такого совершенства, какое только возможно въ этомъ благородномъ искусствѣ. Наконецъ, послѣ множества самыхъ искусныхъ маневровъ, онъ съ легкостью и граціей сдѣлалъ выпадъ по направленію къ чепчику старухи, дотронувшись до него съ такой осторожностью, что на немъ не помялась ни одна ленточка. Затѣмъ, едва успѣлъ онъ снять перчатки, положить ихъ въ ящикъ и выглянуть въ окно, какъ въ комнату вошелъ слуга съ чаемъ и другими предметами, предназначавшимися для завтрака. Разставивъ все на столѣ, слуга вышелъ, а мать и сынъ снова остались вдвоемъ. Трогательную картину представляла старушка, читающая молитву (жаль что никто не видѣлъ этой картины), и ея сынъ, который, несмотря на свой санъ пастора, слушалъ ее, опустивъ голову, такъ-же благоговѣйно и почтительно, какъ и тридцать три года тому назадъ, трехлѣтнимъ ребенкомъ.

Что можетъ быть, въ самомъ дѣлѣ, пріятнѣе милой старушки, — за исключеніемъ, конечно, молоденькой леди, — когда глаза ея блестятъ, лицо доброжелательно и спокойно, когда ея нарядъ напоминаетъ нарядъ китайской куклы: такъ онъ гармониченъ въ своихъ цвѣтахъ, такъ индивидуаленъ и такъ ей къ лицу! Ничего нѣтъ привлекательнѣе этого, — думалъ часто добрый младшій каноникъ, усаживаясь за столъ противъ своей давно овдовѣвшей матери. Что касается мыслей старушки, то онѣ въ такіе часы заключались все въ двухъ словахъ: «мой Септимъ!»

Мирная парочка, сидѣвшая за завтракомъ, находилась въ домѣ младшаго каноника Клойстергэма — мирномъ уголкѣ, который, пріютившись около собора, казался особенно тихимъ, благодаря звону колокола, крику грачей и шагамъ рѣдкихъ прохожихъ, какъ-бы еще болѣе подчеркивавшихъ окружающее его безмолвіе. Когда-то здѣсь царили жестокіе феодалы, подъ властью которыхъ стонали рабы; когда-то здѣсь могущественные монахи по своему произволу дѣлали людей то счастливыми, то несчастными. Но теперь, въ мирномъ уголкѣ, обитаемомъ младшими канониками — ничего этого уже нѣтъ. И тѣмъ лучше! Послѣ всѣхъ этихъ смутныхъ лѣтъ, канувшихъ въ вѣчность, мирная атмосфера теперешняго жилища каноника какъ-то особенно располагала въ свою пользу. Отъ нея вѣяло милосердіемъ и прощеніемъ, какимъ-то грустнымъ воспоминаніемъ о былыхъ романтическихъ эпохахъ съ ихъ драмами.

Равномѣрно выцвѣтшія красныя кирпичныя стѣны, обильно разросшійся плющъ, стрѣльчатыя рамы, старинныя комнаты съ каменными полами, дубовыя балки на низкихъ потолкахъ, окруженный каменной стѣной садъ, до сихъ поръ ежегодно дающій плоды — вотъ та обстановка, въ которой жили миловидная старушка мистриссъ Криспаркль и уважаемый Септимъ, сидѣвшіе теперь за завтракомъ.

— Что-же пишутъ въ письмѣ? — спрашиваетъ младшій каноникъ, проявляя въ то-же время здоровый и изрядный аппетитъ.

Милѣйшая старушка., прочитавъ письмо, о которомъ шла рѣчь, только что опустила его на столъ. Послѣ вопроса сына, она беретъ опять письмо въ руки и передаетъ Септиму.

Нужно сказать, что мистриссъ Криспаркль весьма гордилась тѣмъ, что ея большіе глаза настолько сохранились, что она могла читать безъ очковъ, а ея сынъ, тоже гордившійся тѣмъ же самымъ, но желавшій сдѣлать удовольствіе матери, притворялся, что онъ не можетъ читать безъ очковъ. Поэтому, получивъ изъ рукъ старушки письмо, онъ надѣваетъ на носъ огромные очки, которые не только стѣсняютъ его носъ и мѣшаютъ ему спокойно продолжать завтракъ, но серьезно мѣшаютъ и чтенію письма, такъ какъ глаза каноника безъ очковъ могли-бы замѣнить и микроскопъ и телескопъ.

— Это отъ мистера Хонитундера, — говоритъ старушка, складывая руки.

— Несомнѣнно, — говоритъ и сынъ, и принимается за чтете, на каждомъ словѣ запинаясь:

Гавань филантропіи

Главная Контора, Лондонъ,

Среда. "Милостивая Государыня,

«Я пишу Вамъ въ»…

— Что тамъ такое, въ чемъ это онъ пишетъ?

— Въ креслѣ, — говоритъ старушка.

Уважаемый Септимъ снимаетъ очки и вопросительно смотритъ на свою мать:

— А въ чемъ-же ему сидѣть, когда, онъ пишетъ?

— Богъ мой! Да ты не видишь связь съ дальнѣйшимъ! Дай письмо мнѣ. Я тебѣ прочту.

Уважаемый Септимъ очень радъ, что онъ можетъ снять очки, которые вызываютъ уже у него слезы изъ глазъ, и поспѣшно передаетъ письмо матери, вполголоса замѣчая, что ему съ каждымъ днемъ читать становится все труднѣе.

«Пишу, — продолжаетъ прерванное чтеніе старушка, — пишу вамъ, сидя въ креслѣ, съ котораго меня спустятъ лишь черезъ нѣсколько часовъ (Септимъ смотритъ при этомъ на стоящія кругомъ кресла не то съ негодованіемъ, не то съ мольбой). У насъ въ Главной конторѣ происходитъ сейчасъ собраніе представителей — Главнаго Соединеннаго комитета центральныхъ и окружныхъ филантроповъ, и я, ко всеобщей радости, избранъ предсѣдателемъ».

— Ну, если такъ, то пустъ себѣ сидитъ въ своемъ креслѣ, — замѣчаетъ Септимъ, вздыхая свободнѣе.

«Я не хочу пропустить почты, а потому и пишу сейчасъ, пользуясь тѣмъ, что читается длинный докладъ, обличающій какого-то преступника.»

— Удивительная вещь! Эти филантропы вѣчно кого нибудь обличаютъ!

— «Пользуясь тѣмъ, что читается длинный докладъ, обличающій какого-то преступника, — читаетъ мистриссъ Криспаркль, я хочу покончить съ нашимъ дѣломъ. Я уже говорилъ съ моими питомцами относительно недостатковъ ихъ воспитанія, и оба они, и Невиль, и Елена Ландлессъ, вполнѣ одобрили мой планъ. Впрочемъ, они, все равно, должны были-бы на него согласиться, ибо я принялъ свои мѣры».

— Удивительная вещь! — опять восклицаетъ младшій каноникъ въ томъ-же тонѣ. — Удивительная вещь! Эти филантропы даже и на самый путь истины наставляютъ людей, хватая ихъ за шиворотъ!.. Извините, дорогая матушка, я помѣшалъ вамъ читать.

— «Въ виду этого, я прошу васъ, сударыня, сообщить вашему сыну, уважаемому мистеру Септиму, что въ ближайшій понедѣльникъ Невиль поступитъ къ нему въ ученье. Что-же касается Елены, то она въ тотъ-же самый день ѣдетъ съ братомъ въ Клойстергэмъ, чтобы поступить въ женское учебное заведеніе, которое такъ лестно рекомендовали мнѣ Вы и вашъ сынъ. Пожалуйста, приготовьте тамъ все для ея пріема и помѣщенія. Условія мои остаются тѣми самыми, какія вы указали мнѣ въ началѣ нашей переписки объ этомъ предметѣ, вопросъ о которомъ зашелъ въ домѣ Вашей сестры, когда мы познакомилась съ Вами въ Лондонѣ. Свидѣтельствуя свое почтеніе сыну Вашему, уважаемому мистеру Септиму, остаюсь, Милостивая Государыня, вашъ преданный братъ (Въ филантропіи). Лука Хонитундеръ».

— Что-жъ, я согласенъ, — говоритъ Септимъ, почесавъ у себя немного за ухомъ, мы должны попробовать это дѣло. Комната, конечно, у насъ для жильца найдется, а времени заняться съ нимъ у меня тоже довольно. Долженъ, впрочемъ, сознаться, что я очень радъ, что моимъ ученикомъ будетъ не самъ мистеръ Хонитундеръ, хотя моя антипатія къ нему основана лишь на предразсудкѣ. Что онъ высокъ ростомъ?

— Я бы назвала его скорѣе высокимъ, чѣмъ низкимъ, — говоритъ послѣ нѣкотораго колебанія старушка, но что у него дѣйствительно необычно — это его голосъ.

— Необычнѣе его самого?

— Необычнѣе чего-бы то ни было.

— Вотъ что! — говоритъ Септимъ, и быстро заканчиваетъ свой завтракъ, точно послѣ сообщенія старушки, у него пропалъ уже аппетитъ и къ ветчинѣ, и къ яйцамъ.

Сестра мистриссъ Криспаркль была бездѣтной супругой лондонскаго пастора и была такимъ-же хрупкимъ созданіемъ, какъ и сама мистриссъ Криспаркль. Вдвоемъ онѣ могли-бы сложить прекраснымъ и изящнымъ украшеніемъ какого-нибудь стариннаго камина. Мистеръ Хонитундеръ, бывшій проповѣдникомъ филантропіи, познакомился съ мистриссъ Криспаркль во время послѣдняго ея посѣщенія сестры въ Лондонѣ. Это случилось на какомъ-то торжественномъ филантропическомъ собраніи, гдѣ нѣсколько сиротъ оыли закормлены разными сластями… Другихъ свѣдѣній о собирающихся пріѣхать воспитанникахъ ни мистриссъ Криспаркль, ни ея сынъ не имѣли никакихъ.

— Я увѣренъ, что вы присоединитесь къ моему мнѣнію, матушка, — сказалъ послѣ нѣкотораго размышленія Криспаркль, — что первѣйшая наша обязанность принять юныхъ воспитанниковъ, которыхъ мы ожидаемъ самымъ радушнымъ образомъ, чтобы они почувствовали себя у насъ какъ дома. Здѣсь сейчасъ находится племянникъ Джаспера, а такъ какъ молодежь естественно тянется къ молодежи и Эдвинъ славный малый, то надо будетъ въ день пріѣзда гостей, пригласить его къ обѣду. Вотъ уже трое. Но Эдвина нельзя пригласить безъ Джаспера. Значитъ — четверо. Кромѣ того нужно позвать миссъ Тиникльтонъ и хорошенькую невѣсту. Если прибавить насъ двоихъ, всего будетъ, такимъ образомъ, восемь человѣкъ. Васъ не затруднитъ, матушка, интимный обѣдъ на восемь человѣкъ?

— На девять, Септимъ, — съ видимой нервностью отвѣчаетъ старушка.

— Дорогая матушка, я приглашаю только восемь и ни одного больше.

— Больше нельзя и помѣстить у насъ за столомъ, мой дорогой.

Такимъ образомъ, дѣло было рѣшено, и когда мистеръ Криспарклъ отправился вмѣстѣ со своей матушкой къ миссъ Твинкльтонъ, чтобы устроить пріемъ въ ея учебное заведеніе миссъ Елены Ландлессъ, то два приглашенія, относящіяся къ этому учрежденію были сдѣланы и приняты. Миссъ Тиникльтонъ съ сожалѣніемъ взглянула при этомъ на свои глобусы, какъ бы жалѣя, что она не можетъ ихъ взять съ собой въ гости, но, въ концѣ концовъ, успокоилась и рѣшила, что они могутъ остаться и дома. Затѣмъ была дана инструкція филантропу, когда именно должны были выѣхать въ Клойстергэмъ Елена и Невиль.

Въ тѣ дни до Клойстергэма не ходили поѣзда. Мистеръ Сапси говорилъ даже, что этого и не будетъ никогда. Больше того и не нужно. И въ наши дни, дѣйствительно, странно видѣть, какъ скорые поѣзда, точно не считая Клойстергэмъ достаточно значительнымъ пунктомъ, чтобы останавливаться въ немъ, мчатся мимо него, обдавая городъ пылью, которую поднимаютъ ихъ колеса. Въ эпоху, о которой мы говоримъ, движеніе въ Клойстергэмъ, а также и его торговля, совершались по какой-то скверной проселочной дорогѣ, на которой у въѣзда въ городъ красовалась слѣдующая характерная надпись: «Остерегаться собакъ!»

Къ этому-то мѣсту и отправился мистеръ Криспаркль встрѣчать небольшой и уродливый омнибусъ, съ заваленнымъ багажомъ верхомъ — точно слонъ съ несоразмѣрно большою надписью на спинѣ — омнибусъ, который поддерживалъ сообщеніе между Клойстергэмомъ и остальнымъ міромъ. При приближеніи этого угодливаго омнибуса Криспаркль замѣтилъ прежде всего огромнаго роста пассажира, который, разставивъ локти, занималъ своей массивной фигурой почти все пространство козелъ, такъ что кучеръ былъ совершенно сплюснутъ къ одной сторонѣ сидѣнья.

— Это Клойстергэмъ? — обратился пассажиръ къ кучеру громовымъ голосомъ

— Да, — отвѣтилъ возница, слѣзая съ козелъ и потирая себѣ бока, — и я никогда еще не былъ такъ радъ доѣхать до мѣста, какъ сегодня.

— А ты-бы сказалъ своему патрону, чтобы онъ расширилъ сидѣнье на козлахъ! — замѣтилъ пассажиръ. — Онъ нравственно обязанъ заботиться о своихъ ближнихъ, и, если онъ не хочетъ этого, его нужно къ этому вынудить.

Между тѣмъ кучеръ продолжалъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ ощупывать свое помятое тѣло.

— Развѣ я сидѣлъ на васъ? — спросилъ пассажиръ.

— Да, сидѣли! — отвѣтилъ недовольнымъ тономъ кучеръ.

— Возьмите эту карточку, мой дружокъ.

— Я думаю, что мнѣ не за чѣмъ брать ее отъ васъ, — возразилъ кучеръ, недружелюбно глядя на карточку и не беря ее въ руки. — Какая мнѣ отъ нея польза?

— Сдѣлайтесь членомъ этого общества.

— А чего-же достигну этимъ? — спросилъ кучеръ.

— Вы достигнете братства, — страшнымъ голосомъ отвѣчалъ послѣдній.

— Благодарю васъ, — рѣзко отвѣтилъ кучеръ, мнѣ ни братства, ни братьевъ не нужно. У моей матери другихъ сыновей, кромѣ меня, не было.

— Хотите, или не хотите, а вы должны имѣть братьевъ, — отвѣтилъ пассажиръ, тоже слѣзшій теперь съ козелъ. Я вашъ братъ.

— Да замолчите, сударь, — крикнулъ въ свою очередь кучеръ, выходя изъ себя. — Знаете, даже дождевой червякъ…

Въ этотъ моментъ весьма кстати вмѣшался въ разговоръ мистеръ Криспаркль и примиряющимъ тономъ произнесъ, обращаясь къ кучеру:

— Джо, Джо, ДжоI Не забывайтесь, другъ мой!

Джо вѣжливо раскланялся съ мистеромъ Криспарклемъ, а послѣдній подошелъ къ пассажиру:

— Мистеръ Хонитундеръ?

— Таково мое имя, сэръ.

— А мое имя Криспаркль.

— Уважаемый мистеръ Криспаркль? Радъ васъ видѣть, сэръ. Невиль и Елена тамъ внутри. Заваленный въ послѣднее время моими общественными трудами, я подумалъ, что не худо-бы подышать свѣжимъ воздухомъ, а потому и поѣхалъ проводить ихъ, съ разсчетомъ вернуться къ ночи въ Лондонъ. Такъ вы мистеръ Септимъ? Да? — опять повторилъ онъ, точно съ нѣкоторымъ разочарованіемъ, вертя въ рукахъ свой лорнетъ, который онъ носилъ, повидимому, лишь для украшенія. Вы мистеръ Септимъ! А я думалъ, что вы значительно старше.

— Увидите меня, надѣюсь и такимъ, — добродушно отвѣтилъ, смѣясь, Криспаркль.

— Что? — спросилъ мистеръ Хонитундеръ.

— Ничего, я немножко пошутилъ. Не стоитъ повторять.

— Пошутили? — недовольнымъ тономъ замѣтилъ мистеръ Хонитундеръ, — со мной не стоитъ шутить, я не замѣчаю шутокъ. Но гдѣ-же они? Елена и Невиль, идите сюда! Васъ пришелъ встрѣтить мистеръ Криспаркль.

Невиль былъ необычайно красивый и живой юноша, а Елена — на рѣдкость красивая и живая дѣвушка. При этомъ оба, они была очень похожи другъ на друга. Въ обоихъ можно было замѣтить что-то дикое, неукротимое, даже, пожалуй, хищное, хотя, съ другой стороны, они производили и другое впечатлѣніе: въ нихъ было что-то робкое, испуганное, точно они были звѣрьки, за которыми гонятся охотники. Черноволосые и смуглые, гибкіе и стремительные, они, по временамъ, несмотря на свою юность, умѣли выпускать когти.

Таково было общее впечатлѣніе, которое произвели на мистера Криспаркля будущіе его воспитанники.

Пригласивъ не безъ нѣкотораго внутренняго смущенія мистера Хонитундера къ обѣду (его безпокоило, какъ отнесется къ этому его милая старушка), мистеръ Криспаркль но даль руку Еленѣ Ландлессъ, и они отправились въ городъ. Молодые люди съ восхищеніемъ смотрѣли на соборъ и на монастырскія развалины, которыя имъ указалъ мистеръ Криспаркль. Что касается мистера Хонитундера, то онъ, шествуя по серединѣ улицы и безъ церемоніи толкая попадавшихся ему на пути прохожихъ, всю дорогу развивалъ какой-то планъ, состоявшій въ томъ, чтобы забрать въ тюрьмы всѣхъ неработающихъ англичанъ, а затѣмъ, подъ страхомъ смертной казни, обратить ихъ всѣхъ въ членовъ филантропическаго общества.

Мистриссъ Криспаркль нужно было проникнуться настоящимъ филантропическимъ чувствомъ, чтобы не запротестовать противъ этого огромнаго и шумнаго новаго члена ея маленькой компаніи. И, дѣйствительно, мистеръ Хонитундеръ, въ крошечной квартирѣ младшаго каноника не могъ не казаться какимъ-то злокачественнымъ нарывомъ. Хотя про него и не совсѣмъ справедливо утверждали, будто онъ кричалъ тѣмъ, которыхъ хотѣлъ обратить въ свою вѣру: «Прокляты ваши тѣла и души; пріидите сюда, и да благословитъ васъ Богъ», но его филантропическая дѣятельность отличалась такой необузданностью, что ее можно было и въ самомъ дѣлѣ легко смѣшать съ ненавистью къ людямъ. Онъ требовалъ, напримѣръ, чтобы человѣчество уничтожило арміи, но при этомъ, онъ хотѣлъ предварительно отдать подъ судъ всѣхъ военачальниковъ. Онъ требовалъ уничтоженія войнъ, но для этого призывалъ къ уничтоженію людей. Онъ проповѣдывалъ уничтоженіе смертной казни, но въ то-же время взывалъ объ уничтоженіи всѣхъ законодателей и судей, не согласныхъ съ нимъ. Онъ хотѣлъ, чтобы всѣ люди были братьями, и въ то-же время требовалъ уничтоженія всѣхъ противниковъ его мнѣнія. Нужно было, по его словамъ, любить ближняго, но при этомъ и громить его всѣми проклятіями. Самое-же главное, мистеръ Хонитундеръ не допускалъ никакой чужой самостоятельности. Первая обязанность всякаго человѣка, какъ онъ говорилъ, была сдѣлаться членомъ его филантропическаго общества. Само собой разумѣется, нужно было для этого внести членскій взносъ, получить членскій билетъ, значекъ и кокарду. Кромѣ того вы обязывались говорить только то, что говорилъ самъ мистеръ Хонитундеръ, или-же то, что говорилъ казначей, его помощникъ, главный или вспомогательный комитетъ, секретарь общества, или помощникъ секретаря. Своихъ мыслей членамъ не полагалось. Что-же касается мыслей и выраженій оффиціальныхъ представителей филантропическаго общества, то ихъ образцомъ можетъ служить слѣдующее единогласно принятое постановленіе общаго собранія:

«Всѣ дѣйствительные члены филантропическаго общества съ невыразимымъ презрѣніемъ и негодованіемъ смотрятъ на тѣхъ, кто не принадлежитъ къ обществу, и ставятъ, своея задачей обличать ихъ, не считаясь съ фактами».

Обѣдъ мистера Криспаркля вышелъ крайне неудачнымъ. Филантропъ совершенно нарушилъ симметрію за столомъ, усѣлся такъ, что мѣшалъ всякому проходу, и довелъ всѣмъ этимъ Тона, который помогалъ прислуживать горничной, до настоящаго отчаянія, такъ какъ приходилось передавать блюда и тарелки чуть ли не черезъ головы сидящихъ. Никто ни съ кѣмъ не могъ сказать слова такъ какъ мистеръ Хонитундеръ, предполагая очевидно, что онъ на митингѣ, а не въ обществѣ знакомыхъ, говорилъ все время одинъ и обращаясь ко всѣмъ сразу. Впрочемъ, главнымъ объектомъ его вниманія, вѣроятно, въ виду оффиціальнаго званія хозяина, сдѣлался мистеръ Криспаркль. Это положительно была вѣшалка для его шляпы., т. е. для его ораторскаго краснорѣчія. Ничего не спрашивая и не ожидая никакихъ возраженій онъ самымъ безтолковымъ образомъ излагалъ несчастному канонику самыя невѣроятныя вещи. Онъ упрекалъ его въ отсутствіи здраваго смысла, въ упорствѣ (хотя мистеръ Криспаркль соблюдалъ мертвое безмолвіе), въ какихь-то невѣроятныхъ преступленіяхъ и потомъ восклицалъ: «Вотъ до чего вы дошли. Но я не допущу вашей гибели!..» Мистеръ Криспаркль то въ смущеніи, то въ негодованіи смотрѣлъ по сторонамъ, рѣшительно не зная, что ему предпринять, а его милѣйшая старушка сидѣла со слезами на глазахъ. Всѣ-же остальные гости сидѣли въ какомъ-то ледяномъ столбнякѣ, еле-еле удерживаясь отъ протеста.

Зато съ приближеніемъ часа отъѣзда мистера Хонитундера все общество проявило къ нему такое вниманіе, что оно должно было-бы тронуть его. Такъ, кофе ему подали, благодаря Тону, на цѣлый часъ раньше, чѣмъ-бы нужно было по времени. Мистеръ Криспаркль все время смотрѣлъ на часы какъ-бы опасаясь, что дорогой гость опоздаетъ къ омнибусу. Молодежь, вся вчетверомъ чуть не клялась, что на соборной башнѣ уже пробило три четверти, когда било всего четверть. Миссъ Твинкльтонъ удостовѣрила, что до станціи не 5 минутъ ходьбы, какъ это было въ дѣйствительности, а 25 минутъ. Эти заботы и вниманіе къ моменту ухода мистера Хонитундера достигли апогея. Мистеру Хонитундеру помогали надѣть пальто, подавали шляпу, наконецъ, проводили на улицу. А затѣмъ, проводившіе его до омнибуса мистеръ Криспаркль и Невиль, боясь, очевидно, что онъ можетъ простудиться, заперли его въ карету за цѣлыхъ полчаса до ея ухода, и немедленно ушли домой.

VII. Болѣе, чѣмъ одно признаніе.

— Я очень мало знаю этого господина, сэръ, — сказалъ Невиль младшему канонику, когда они пошли домой.

— Какъ? Вы мало знаете вашего опекуна? — повторилъ младшій каноникъ.

— Почти совсѣмъ не знаю.

— Какимъ-же образомъ…

— Онъ сдѣлался, хотите сы сказать, моимъ опекуномъ? Я объясню вамъ это, сэръ. Я полагаю, вы знаете, что я и моя сестра мы прибыли съ Цейлона?

— До сихъ поръ не зналъ этого.

— Удивляюсь. Мы жили тамъ съ нашимъ отчимомъ. Наша матушка скончалась когда мы еще были дѣтьми. Наша жизнь была ужасна. Матушка сдѣлала отчима нашимъ опекуномъ, но онъ оказался такимъ скупымъ, что попрекалъ насъ каждымъ кускомъ хлѣба. Передъ своей смертью онъ поручилъ насъ мистеру Хонитундеру, своему другу или знакомому.

— Это было давно?

— Нѣтъ совсѣмъ недавно. Отчимъ былъ человѣкъ грубый и жестокій. Еслибъ онъ не умеръ, я убилъ бы его.

При этихъ словахъ юноши мистеръ Криспаркль остановился и со страхомъ взглянулъ на своего будущаго воспитанника.

— Васъ это удивляетъ, сэръ — спросилъ молодой человѣкъ мягко.

— Меня поражаетъ то, что вы сказали, ужасно поражаетъ!

Юноша опустилъ голову и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ въ молчаніи, произнесъ:

— Вы не видали, какъ онъ билъ вашу сестру. Я-же видѣлъ, какъ онъ билъ мою сестру, и видѣлъ это не разъ и не два. Я никогда не забуду этого.

— Ничто, даже слезы красивой и любимой сестры, ничто не можетъ оправдать тѣхъ ужасныхъ словъ, которыя вы произнесли, — замѣтилъ Криспаркль, невольно смягчая строгій тонъ.

— Я очень жалѣю, что употребилъ ихъ, и особенно въ вашемъ присутствіи, сэръ. Прошу позволенія взять ихъ назадъ. Но позвольте мнѣ оправдаться въ одномъ пунктѣ. Вы говорили о слезахъ моей сестры. Долженъ вамъ сказать, что еслибъ имъ разорвалъ ее на части, она не пролила бы ни одной слезы.

Мистеръ Криспаркль, вспомнившій въ это время свое первое впечатлѣніе отъ юноши, нисколько не удивился его признанію и ему не хотѣлось разспрашивать его.

— Вамъ можетъ казаться страннымъ, что я такъ скоро рѣшился быть откровеннымъ съ вами, но мнѣ хотѣлось бы сказать вамъ нѣсколько, словъ въ свое оправданіе, — сказалъ нерѣшительно Невиль.

— Вамъ оправдываться не въ чемъ, мистеръ Невиль.

— Нѣтъ, есть въ чемъ, сэръ. Во всякомъ случаѣ, если бы вы лучше знали меня, я долженъ былъ бы защищаться.

— Все это прекрасно. Но почему вы не хотите дать мнѣ возможность самому узнать васъ? — отвѣтилъ Криспаркль.

— Кажется, вамъ хочется, чтобы я молчалъ, сэръ — разочарованно замѣтилъ юноша. — Что дѣлать, я долженъ повиноваться вашему желанію.

Непріязненная нота, которая послышалась Криспарклю въ этихъ словахъ заставила каноника призадуматься. Ему пришло въ голову, что онъ можетъ отшатнуть отъ себя юношу, самъ того не желая, лишиться его довѣрія, которое не могло не способствовать ему въ руководствѣ развитіемъ взятаго къ себѣ питомца. И, поэтому, когда они очутились въ виду освѣщенныхъ оконъ его дома, онъ остановился и сказалъ:

— Повернемъ еще, мистеръ Невиль, пройдемся разъ или два взадъ и впередъ по улицѣ, а то вы не успѣете сказать мнѣ того, что хотѣли. Напрасно вы подумали, что я не хотѣлъ васъ выслушать. Совсѣмъ наоборотъ. Я прошу васъ быть вполнѣ откровеннымъ.

— Вы внушили мнѣ довѣріе, сами не зная того, съ той самой минуты, какъ я прибылъ сюда. Я говорю «съ той самой минуты», точно я здѣсь уже цѣлую недѣлю. Говоря правду, вѣдь когда мы ѣхали сюда съ сестрой, то мы рѣшили искать повода для ссоры съ вами, затѣмъ оскорбить васъ и уѣхать.

— Въ самомъ дѣлѣ? — сказалъ мистеръ Криспаркль, не находя никакого другого отвѣта.

— Вы видите, мы не знали даже, кто вы такой. Какъ-же намъ было думать о васъ?

— Конечно, — сказалъ мистеръ Криспаркль.

— Никого не любя до сихъ поръ изъ тѣхъ людей, съ которыми намъ приходилось сталкиваться, мы настроили себя враждебно и но отношенію къ вамъ.

— Правда? — снова вырвалось у мистера Криспаркля.

— Но мы полюбили васъ, сэръ, и мы сразу увидѣли всю громадную разницу между вашимъ домомъ и вашимъ обращеніемъ съ тѣмъ, что мы знали до сихъ поръ. Все это вмѣстѣ взятое, въ связи съ царящей кругомъ тишиной и съ тѣмъ, что мнѣ посчастливилось остаться съ вами наединѣ, въ связи съ старымъ и торжественнымъ видомъ Клойстергэма, освѣщеннаго луной, все это и расположило меня открыть вамъ мою душу.

— Я вполнѣ понимаю васъ, мистеръ Невиль, и считаю ваше побужденіе прекраснымъ и благотворнымъ для васъ самихъ.

— Прошу васъ, однако, сэръ, имѣть въ виду, что, говоря о моихъ недостаткахъ, я не отношу ихъ ни мало къ моей сестрѣ. Изъ испытаній нашей злосчастной жизни она вышла гораздо болѣе совершенной, чѣмъ я, настолько совершеннѣе меня, насколько эта соборная башня выше домовыхъ трубъ.

Мистеръ Криспаркль не вполнѣ былъ теперь увѣренъ въ справедливости словъ юноши.

— Съ самыхъ раннихъ лѣтъ моей жизни, — продолжалъ Невиль, — я долженъ былъ таить въ своей душѣ злобу и ненависть. Это сдѣлало меня скрытнымъ и мстительнымъ. Меня держали всегда въ большой строгости. Поэтому, я прибѣгалъ къ хитростямъ и обманамъ. Я лишенъ былъ не только всякаго воспитанія, по свободы, денегъ, одежды, всего самаго необходимаго, самыхъ простыхъ дѣтскихъ радостей, самыхъ невинныхъ удовольствій юности. Все это повело къ тому, что у меня нѣтъ никакихъ свѣжихъ чувствъ, никакихъ свѣтлыхъ воспоминаній, что во мнѣ не развились никакіе хорошіе инстинкты. Однимъ словомъ — я не умѣю даже назвать этого — я лишенъ всего, что вы считали бы необходимымъ внушить всякому юношѣ и къ чему вы привыкли сами.

— Все это, конечно, правда. Но это далеко не утѣшительно, — подумалъ, слушая юношу, мистеръ Криспаркль, въ то время, какъ они снова повернули дъ дому.

— Чтобы покончить, скажу вамъ еще, что я росъ среди слугъ-рабовъ, принадлежавшихъ къ низшей человѣческой расѣ и, кто знаетъ, можетъ быть, многое перенялъ отъ нихъ. По крайней мѣрѣ, иногда мнѣ кажется, что и въ моей крови есть тотъ элементъ дикости и жестокости, который я замѣчалъ и въ нихъ.

— Пожалуй, судя по тону его рѣчи, онъ правъ, — подумалъ мистеръ Криспаркль.

— Въ заключеніе я хочу сказать нѣсколько словъ о моей сестрѣ, сэръ. Мы съ нею близнецы. Но, къ стыду своему, долженъ сказать, что въ то время, какъ лишенія и страданія сгибали меня, она никогда не поддавалась имъ. Когда мы бѣгали отъ всего этого (а бѣгали мы за шесть лѣтъ четыре раза, причемъ насъ ловили и жестоко наказывали), то планъ бѣгства и иниціатива его всегда принадлежали ей. При этомъ она всегда переодѣвалась мальчикомъ, и вела себя, какъ мужчина. Во время нашего перваго бѣгства намъ было всего по семи лѣтъ, но я помню и теперь, съ какимъ отчаяніемъ она рвала и кусала себѣ волосы, которые она не могла отрѣзать, потому что я потерялъ ножъ, который былъ приготовленъ для этого. Больше мнѣ нечего сказать вамъ, сэръ. Развѣ одно только: — будьте ко мнѣ снисходительны.

— Насчетъ этого, мистеръ Невиль, можете быть спокойны, — отвѣтилъ младшій каноникъ. — Я предпочитаю помочь чѣмъ нибудь, чѣмъ проповѣдывать, и на вашу исповѣдь я не отвѣчу поученіемъ. Но прошу васъ, все-же не забывать, что только постояннымъ и самымъ серьезнымъ содѣйствіемъ вашимъ я смогу достигнуть какихъ-либо благихъ результатовъ въ моемъ попеченіи о васъ. Въ остальномъ-же пусть поможетъ намъ небо.

— Съ своей стороны я постараюсь сдѣлать все возможное, сэръ.

— Я тоже сдѣлаю все, что смогу, мистеръ Невиль. Вотъ вамъ моя рука. И пустъ Богъ благословитъ нашъ совмѣстный трудъ!

Въ это время они успѣли подойти къ дому Криспариля и, остановившись у дверей, услышали, несущійся изъ оконъ смѣхъ и говоръ.

— Пройдемтесь еще разъ прежде, чѣмъ войти, — сказалъ мистеръ Криспаркль, мнѣ хочется задать вамъ еще одинъ вопросъ. Когда вы сказали мнѣ, что съ пріѣздомъ сюда вы перемѣнили обо мнѣ свое первоначальное мнѣніе, вы говорили только за себя, или и за вашу сестру?

— И за нее, безъ сомнѣнія.

— Извините меня, мистеръ Невиль, но мнѣ кажется, что вы не успѣли даже и поговорить съ вашей сестрой послѣ того, какъ встрѣтились со мной. Мистеръ Хонитундеръ былъ чрезвычайно краснорѣчивъ, и — говорю это безъ всякой злобы — говорилъ все время почти одинъ. Не говорили-ли вы, поэтому, за вашу сестру, безъ достаточнаго на это права?

Невиль, улыбаясь, покачалъ отрицательно головой.

— Вы не знаете, сэръ, какое полнѣйшее согласіе царитъ между мной и моей сестрой. Хотя бы мы не сказали одинъ другому слова и даже не взглянули другъ на друга, мы чувствуемъ и думаемъ одно и то-же. И въ настоящую минуту, она не только испытываетъ мои чувства, но отлично знаетъ, что я воспользовался нашей совмѣстной прогулкой для того, чтобы поговорить съ вами и за себя, и за нее.

Мистеръ Криспаркль съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ посмотрѣлъ въ лицо юноши, но на этомъ лицѣ была такая непоколебимая и твердая увѣренность въ томъ, что все сказанное было правдой, что каноникъ опустилъ глаза на мостовую и затѣмъ молчалъ до самыхъ дверей своего дома.

— Теперь и я попрошу васъ, сэръ, пройтись еще разъ, — сказалъ юноша, невольно краснѣя. Вы сказали, что мистеръ Хонитундеръ былъ очень краснорѣчивъ… Такъ?

— Да.

— Такъ вотъ, еслибъ не это краснорѣчіе, то я не задалъ бы вамъ того вопроса, который хочу задать. Скажите, мистеръ Эдвинъ Друдъ… я, кажется, вѣрно называю его…

— Да.

— Онъ занимается или занимался съ вами?

— Никогда, мистеръ Невиль. Онъ пріѣхалъ къ своему родственнику, мистеру Джасперу.

— Миссъ Будъ тоже его родственница.

«Зачѣмъ онъ спрашиваетъ меня объ этомъ?» — думаетъ мистеръ Криспаркль, стараясь понять побужденіе юноши и затѣмъ объясняетъ ему все, что ему самому извѣстно объ отношеніяхъ Эдвина къ Розѣ.

— А, вотъ что! — говоритъ Невиль. Ну, теперь я понимаю, откуда у него этотъ видъ собственника!

Послѣднія слова вырвались у Невиля совершенно невольно и, конечно, не предназначались для ушей мистера Криспаркля. Обратить на нихъ вниманіе, значило-бы почти то-же, что прочесть изъ за спины чужое письмо.

Черезъ нѣсколько минутъ послѣ этого разговора Криспаркль и Невиль входили въ домъ.

Въ гостиной за роялемъ сидѣлъ мистеръ Джасперъ и аккомпанировалъ миссъ Розѣ, которая пѣла. Такъ какъ мистеръ Джасперъ аккомпанировалъ безъ нотъ, а Роза была легкомысленнымъ и невнимательнымъ созданіемъ, которое постоянно сбивалось съ такта, то, вполнѣ естественно, что онъ очень внимательно слѣдилъ глазами за ртомъ пѣвицы, время отъ времени давая ей вѣрный тонъ. Около рояля, обнявъ Розу, стояла Елена, но глаза ея устремлены были не на Розу, а на Джаспера. При входѣ Невиля она обмѣнялась съ нимъ многозначительнымъ взглядомъ, въ которомъ, какъ показалось мистеру Криспарклю, братъ съ сестрой выразили другъ другу все, что имъ хотѣлось. Послѣ этого, Невиль всталъ около рояля противъ Розы и, восторженно глядя на нее, погрузился въ ея пѣніе. Мистеръ Криспаркль сѣлъ рядомъ съ матерью. Что касается Эдвина, то онъ галантно подсѣлъ къ миссъ Тиникльтонъ и занимался тѣмъ, что открывалъ и закрывалъ ея вѣеръ, между тѣмъ какъ сама миссъ, подобно Тону, соборному сторожу, или-же подобно импрессаріо, съ достоинствомъ и не безъ гордости за свое учебное заведеніе слушала пѣніе Розы.

Пѣніе не прекращалось. Романсъ, который пѣла Роза, былъ очень печальный, а голосъ молодой дѣвушки звучалъ жалобно и нѣжно. Между тѣмъ, Джасперъ не спускалъ глазъ съ прелестныхъ губокъ Розы и снова и снова заставлялъ ее брать все одну и ту-же ноту, точно въ этой нотѣ было что то, что онъ хотѣлъ передать ей и отъ чего зависѣла самая его судьба, а голосъ Розы становился все жалобнѣе и начиналъ дрожать. Вдругъ она остановилась и, заливаясь слезами и закрывъ лицо рукой, вскрикнула: «Ч не могу вынести этого! Мнѣ страшно! Уведите меня!»

Однимъ ловкимъ движеніемъ Елена увлекла красавицу на диванъ и, ставъ передъ нею на колѣни и сдѣлавъ знакъ, чтобы никто не подходилъ, она сказала:

— Пустяки! Сейчасъ все пройдетъ. Подождите минуту и не говорите съ ней, и она будетъ опять здорова!

Въ это-же самое время Джасперъ, снявшій съ клавишъ свои руки, какъ ни въ чемъ ни бывало, продолжалъ сидѣть у рояля, точно ожидая, что пѣніе возобновится. Всѣ-же остальные присутствующіе повскакали со своихъ мѣстъ и волновались.

— Кисанька не привыкла пѣть въ обществѣ, вотъ въ чемъ дѣло, — говорилъ Эдвинъ. — У нея разстроились нервы. Кромѣ того ты, Джонъ, такой добросовѣстный и требовательный учитель, что, я думаю, она боится тебя. Это вполнѣ возможно.

— Вполнѣ возможно, — повторила за нимъ и Елена.

— Ты слышишь, Джонъ? — И затѣмъ, обратившись къ Еленѣ, Эдвинъ спрашиваетъ:

— А вы въ подобныхъ-же обстоятельствахъ боялись-бы его, миссъ Ландлессъ?

— Ни при какихъ обстоятельствахъ я не боялась бы его, — отвѣчаетъ Елена.

Джасперъ опускаетъ руки, смотритъ черезъ плечо на миссъ Ландлессъ и затѣмъ благодаритъ ее за заступничество. Затѣмъ онъ снова кладетъ руки на клавіатуру и, едва дотрогиваясь до нотъ, наигрываетъ что-то, а въ это время его ученицу ведутъ къ окну и окружаютъ всякими заботами. Когда она снова подошла къ роялю, мѣсто Джаспера было уже пусто.

— Джонъ ушелъ, Кисанька, — говоритъ ей Эдвинъ. — Онъ, вѣрно боялся, что его станутъ упрекать, что онъ тебя напугалъ и сочтутъ за чудовище.

Дѣвушка ничего не отвѣтила Эдвину, но вздрогнула при упоминаніи имени Джаспера. А, можетъ быть, ей просто стало холодно, пока она стояла у окна.

Между тѣмъ, миссъ Твинкльтонъ заявляетъ, что уже поздно и что пора вернуться домой. Поднимается суета, приносятъ шляпы и шали. Молодежь предлагаетъ дамамъ проводить ихъ до стѣнъ монастырскаго дома.

Проводы предстояли не далекіе, и скоро за дамами захлопнулась калитка, ведущая во дворъ учебнаго заведенія миссъ Твинкльтонъ, а молодые люди пошли назадъ.

Когда миссъ Твинкльтонъ вернулась домой со своими двумя воспитанницами, всѣ остальныя пансіонерки ея уже спали. Одна только мистриссъ Тишеръ дожидалась отсутствовавшихъ.

Спальня Елены оказалась смежной со спальней Розы, и для того, чтобы устроиться на ночлегъ ей не потребовалось ничьей помощи и ничьихъ указаній. Ее поручили заботамъ ея новой подруги и отпустили спать.

— Какъ я рада, что никого нѣтъ, — сказала Елена. — Я весь день боялась, что вечеромъ воспитанницы начнутъ приставать ко мнѣ.

— Насъ здѣсь очень немного, — отвѣтила Роза. — И всѣ мы, простыя и хорошія дѣвушки; по крайней мѣрѣ всѣ остальныя, кромѣ меня. Я могу отвѣчать за всѣхъ.

— А я могу отвѣчать за васъ, — засмѣялась Елена, и, устремивъ свои черные и гордые глаза на прелестное личико своей подруги, принялась затѣмъ цѣловать и ласкать ее. — Вы хотите быть моимъ другомъ?

— Надѣюсь, что мы будемъ друзьями. Но только я думаю, что представить меня вашимъ другомъ прямо нелѣпо.

— Почему?

— О, я такое ничтожное созданіе, а вы такая сильная и красивая! Такъ и кажется мнѣ, что вы можете раздавить меня… Въ сравненіи съ вами я ничто.

— Я заброшенное созданіе, дорогая, вотъ я кто! Я не получила ни воспитанія, ни образованія. Я чувствую, что могла бы многому выучиться, а, между тѣмъ, я не знаю ничего и стыжусь своего невѣжества.

— Однако-же вы сознались мнѣ въ немъ! — сказала Роза.

— Что-же я могу сдѣлать съ собой, прелесть моя, когда вы обворожили меня своей красотой!

— Ужъ будто такъ? Почему-же мистеръ Эдди такъ равнодушенъ къ моей красотѣ?

За короткое знакомство съ Еленой, Роза уже успѣла разсказать ей въ домѣ каноника о своимъ отношеніяхъ къ Эдвину.

— Не можетъ быть! Онъ долженъ любить васъ всѣмъ сердцемъ! — воскликнула Елена съ такой серьезностью, что, кажется, она готова была-бы возненавидѣть его, еслибъ это было иначе.

— Впрочемъ, я сама виновата. Я не всегда достаточно ласкова съ нимъ, и я вообще думаю, что я неласковая. Но это такъ странно! — отвѣтила Роза.

Елена взглядомъ спрашиваетъ, что хочетъ сказать Роза.

— Мы такая странная пара, — говоритъ Роза, понявъ вопросъ, точно онъ былъ выраженъ словами. И мы вѣчно ссоримся!

— Почему-же?

— Потому что мы оба сознаемъ наше смѣшное положеніе!

Роза даетъ такой отвѣтъ въ полной увѣренности, что логичнѣе его не можетъ быть другого на свѣтѣ.

Елена нѣсколько мгновеній пристально смотритъ на личико Розы и затѣмъ, протягивая ей обѣ свои руки, говоритъ:

— Хотите быть моимъ другомъ и помогать мнѣ?

— Конечно, дорогая, — отвѣчаетъ Роза со всей искренностью своего дѣтскаго сердца. — Я буду вашимъ другомъ, насколько это доступно такому созданію, какъ я. Но будьте также и вы моимъ другомъ. Я не понимаю сама себя, и мнѣ очень хотѣлось-бы имѣть друга, который понималъ бы меня.

Елена Ландлессъ цѣлуетъ ее и, беря ея за обѣ руки, спрашиваетъ:

— Кто такой этотъ мистеръ Джасперъ?

Роза отворачивается и говоритъ:

— Это дядя Эдди и мой учитель музыки.

— Вы не любите его?

— О!.. — И Роза закрываетъ лицо руками и дрожитъ отъ ужаса.

— Вы знаете, что онъ любитъ васъ?

— Молчите! Молчите! — кричитъ Роза, падая на колѣни и прижимаясь къ Еленѣ. — Не говорите мнѣ о немъ! Онъ внушаетъ мнѣ ужасъ. Онъ является мнѣ, какъ страшный призракъ. Я чувствую, что не могу освободиться отъ его власти надо мной. Мнѣ кажется, что когда говорятъ о немъ, то онъ сейчасъ вотъ пройдетъ сквозь стѣны и станетъ передо мной!

Произнося эти слова, Роза, дѣйствительно, оглядывается, точно онъ и въ самомъ дѣлѣ могъ оказаться у нея за спиной.

— Постарайтесь разсказать мнѣ объ этомъ все, что вы можете, дорогая.

— Хорошо, постараюсь. Я хочу этого. Вы такая строгая. Но только держите меня и не отходите ни на шагъ.

— Дитя мое! Вы говорите такъ, какъ будто онъ грозилъ вамъ чѣмъ ни будь.

— Онъ никогда не говорилъ мнѣ объ этомъ, никогда!

— Что же сдѣлалъ онъ?

— Онъ сдѣлалъ меня своей рабой одними своими взглядами. Онъ заставилъ меня понимать себя, не говоря со мной, и онъ безъ всякихъ угрозъ заставилъ меня молчать обо всемъ. Когда я играю, онъ не спускаетъ глазъ съ моихъ рукъ, а когда я пою, онъ впивается взглядомъ своимъ въ мои губы. Когда онъ поправляетъ меня, или дастъ мнѣ тонъ, мнѣ кажется, что онъ шепчетъ мнѣ слова любви и приказываетъ хранить его тайну. Я избѣгаю его взгляда, но онъ принуждаетъ меня смотрѣть въ его глаза противъ моего желанія. Даже когда съ нимъ дѣлаются какіе-то припадки и глаза его становятся мутными и неподвижными и самъ онъ впадаетъ въ какой-то столбнякъ, даже и тогда онъ внушаетъ мнѣ ужасъ и грозитъ чѣмъ-то.

— Но въ чемъ-же можетъ заключаться эта воображаемая вами угроза?

— Я не знаю. Я никогда не рѣшалась обдумать и рѣшить это.

— То-же самое вы испытали и сегодня?

— Да, но сегодня онъ такъ пристально смотрѣлъ на мои губы, когда я пѣла, что мнѣ казалось, что онъ цѣлуетъ ихъ. И мнѣ стало не только страшно, но стыдно. И я не была въ силахъ вынести этой муки и закричала. Только никому не говорите этого. Эдди его очень любитъ. И если я призналась вамъ во всемъ, то потому, что вы сказали, что не боялись-бы Джаспера ни при какихъ обстоятельствахъ. Держите меня! Не отходите! Я такъ перепугана, что не въ силахъ остаться одна.

Прозрачное блѣдное личико спряталось на грудь Елены, а руки Розы крѣпко обхватили се. Между тѣмъ черные густые волосы Елены, наклонившейся надъ Розой, точно щитомъ прикрыли ея дѣтскую фигуру, а черные глаза Елены горѣли при этомъ злобой. Онѣ сулили горе тому, кто вызвалъ эту злобу!

VIII. На ножахъ.

Проводивъ дѣвушекъ и убѣдившись, что онѣ вошли въ домъ, оба юноши вышли на освѣщенную луной улицу и медленно пошли домой.

— Надолго вы остановились здѣсь, мистеръ Друдъ? — спросилъ Невиль.

— На этотъ разъ нѣтъ, — коротко отвѣчаетъ Эдвинъ. — Завтра утромъ я уѣзжаю въ Лондонъ. Но до будущаго лѣта я буду время отъ времени наѣзжать сюда, а затѣмъ я распрощаюсь и съ Лондономъ, и съ Англіей вообще. И, надѣюсь, надолго!

— Развѣ вы уѣзжаете въ чужіе края?

— Да, ѣду расшевелить немного сонный Египетъ, — неохотно и какъ-бы снисходительно отвѣчаетъ Друдъ.

— Что-же, вы учитесь сейчасъ?

— Учусь? — повторяетъ презрительно Эдвинъ. — Нѣтъ. Я дѣйствую, работаю, произвожу инженерныя работы. Мое маленькое состояніе получено мною по наслѣдству, въ видѣ части капитала фирмы, въ которой я состою пайщикомъ послѣ отца. До совершеннолѣтія я состою у фирмы какъ-бы на жалованьи, а затѣмъ я сдѣлаюсь ея равноправнымъ членомъ. Опекуномъ моемъ числится — вы видѣли его за обѣдомъ — Джонъ.

— Я слышалъ отъ мистера Криспаркля и о другой, счастливой вашей судьбѣ въ будущемъ.

— А что вы разумѣете подъ такой будущей счастливой судьбой?

Невиль сдѣлалъ послѣднее замѣчаніе свое какъ-то особенно поспѣшно и вмѣстѣ съ тѣмъ крайне застѣнчиво, — въ полномъ соотвѣтствіи съ отмѣченнымъ уже нами въ немъ характеромъ. Онъ вообще казался въ одно и то-же время и нападающимъ и робкимъ. Вопросъ, обращенный къ нему Эдвиномъ, былъ грубъ и неучтивъ, и это обстоятельство заставило обоихъ молодыхъ людей невольно и одновременно остановиться и обмѣняться враждебными взглядами.

— Я надѣюсь, — отвѣтилъ Невиль, — что я не сказалъ ничего для васъ обиднаго, намекая на ваши отношенія къ миссъ Будъ?

— Господи! — воскликнулъ Эдвинъ въ сильномъ возбужденіи, — кажется во всемъ Клойстергэмѣ нѣтъ человѣка, который не зналъ и не говорилъ-бы о моемъ обрученіи! Удивляюсь, право, какъ это нѣтъ еще до сихъ поръ ни на одномъ кабакѣ вывѣски съ моимъ портретомъ, или съ портретомъ Кошечки, и съ соотвѣтствующей надписью!

— Я не могу быть отвѣтственъ за то, что мнѣ передалъ мистеръ Криспаркль, — начинаетъ Невиль.

— Да, это правда, — соглашается Эдвинъ.

— Но я отвѣтственъ за то, что передалъ вамъ то, что я слышалъ отъ него, хотя и былъ увѣренъ, что своимъ обрученіемъ вы можете только гордиться.

Теперь, въ этомъ мѣстѣ нашего разсказа, умѣстно и любопытно отмѣтить тѣ тайныя пружины, которыя явились основной причиной того дальнѣйшаго раздора, который вспыхнулъ между обоими юношами. На Невиля Ландлесса маленькая Роза Будъ произвела настолько сильное впечатлѣніе, что онъ наводилъ возмутительнымъ небрежное отношеніе къ такому сокровищу со стороны Эдвина (нестоющаго ея), а Эдвинъ успѣлъ настолько очароваться Еленой, что находилъ возмутительнымъ со стороны ея брата (нестоющаго ея), что онъ такъ безцеремонно и безапеляціонно распоряжается ея судьбой.

Во всякомъ случаѣ, онъ нашелъ, что на послѣднее замѣчаніе Невиля лучше отвѣтить, а потому сказалъ:

— Я не знаю, мистеръ Невиль (форма обращенія заимствована у Криспаркля), должны-ли люди говорить о томъ, что имъ дѣлаетъ честь, и, въ особенности, любить, чтобъ объ этомъ имъ говорили другіе. Но я человѣкъ дѣловой, а потому и не знаю всѣхъ тонкостей, которыя извѣстны вамъ, людямъ ученымъ, обо всемъ освѣдомленнымъ.

Къ этому моменту разговора оба юноши сильно разгорячились: Невиль болѣе открыто, Эдвинъ Друдъ — скрывая свое раздраженіе подъ ироніей, которая выражается въ томъ, что онъ напѣваетъ какой-то мотивъ и по временамъ то тутъ — то тамъ, останавливается, дѣлая ведъ, что любуется луннымъ освѣщеніемъ.

— Это неучтиво съ вашей стороны, — замѣчаетъ Невиль, послѣ нѣкотораго молчанія, — подчеркивать невѣжество иностранца, который, ее имѣя вашихъ преимуществъ, пріѣхалъ сюда, чтобы ученіемъ нагнать потерянные годы. Но, чтобы у васъ не было на этотъ счетъ никакихъ сомнѣній, знайте, что я никогда не принималъ участія въ «дѣловой жизни», а понятія свои о приличіяхъ выработалъ среди дикарей.

— Во всякомъ случаѣ, гдѣ-бы человѣкъ ни обучался приличіямъ, — возражаетъ Эдвинъ Друдъ, — самое лучше, когда онъ думаетъ о своихъ дѣлахъ и не вмѣшивается въ чужія. Если вы дадите мнѣ примѣръ подобнаго поведенія, я обѣщаю, что поступлю также.

— Ну, знаете, вы слишкомъ уже много позволяете себѣ, — желчно говоритъ Невиль, и въ той части свѣта, откуда я пріѣхалъ васъ-бы заставили дать отвѣтъ за это!

— Желалъ-бы знать, кто? — спрашиваетъ Эдвинъ, внезапно останавливаясь и измѣряя своего спутника презрительнымъ взглядомъ. Но въ это время чья-то тяжелая правая рука опускается на плечо Эдвина и юноши видятъ передъ собой Джаспера. Передъ тѣмъ онъ, повидимому, тоже бродилъ около монастырскаго дома и шелъ за ними по тѣневой сторонѣ улицы.

— Недъ, Недъ, Недъ! — сказалъ онъ. — Надо это прекратить. Я не люблю этого. Я слышалъ, какъ вы обмѣнялись враждебными словами. Помни мой милый мальчикъ, что ты сегодня ночью почти хозяинъ здѣсь. Ты забываешь, что предъ тобой пріѣзжій, чужестранецъ, а ты здѣсь — дома. Ты долженъ бытъ гостепріимнымъ. А вы, мистеръ Невиль, — обратился онъ къ другому, кладя ему на плечо свою лѣвую руку и идя, такимъ образомъ, между ними, — вы, извените меня, но я взываю и къ вашему благоразумію: — умѣрьте свой пылъ! Но въ чемъ дѣло? Впрочемъ, зачѣмъ я спрашиваю? Пусть все будетъ забыто, и пусть не будетъ объ этомъ больше рѣчи. Мы всѣ трое понимаемъ другъ друга, не правда-ли?

Послѣ нѣкотораго молчанія, Эдвинъ говоритъ:

— Что касается меня, Джонъ, то я уже успокоился.

— И я тоже, — говоритъ Невиль Ландлессъ, но менѣе порывисто и болѣе обдуманно. Если-бы мистеръ Друдъ зналъ все то, что я пережилъ раньше, онъ понялъ-бы, какъ его колкости должны были задѣть меня.

— Лучше намъ не портить нашего примиренія объясненіями, — говоритъ Джасперъ. — Не нужно никакихъ счетовъ. Говорю вамъ прямо и откровенно: Недъ не сердится больше на васъ. Скажите и вы то-же: — не сердитесь больше?

— Нисколько, мистеръ Джасперъ, — отвѣчаетъ юноша, но въ его тонѣ, какъ и ранѣе, не чувствуется полной откровенности.

— Ну, значитъ, и отлично! До моей квартиры отсюда недалеко, у меня топится каминъ, а на столѣ стоитъ вино. До дома каноника отъ меня два шага. Ты, Недъ, уѣзжаешь рано утромъ. Почему-бы не зайти тебѣ сейчасъ ко мнѣ съ мистеромъ Невилемъ и не выпить на прощанье стаканъ вина?

— Готовъ отъ всего сердца, Джонъ!

— И я готовъ отъ всего сердца, — говоритъ Невиль, чувствуя, что онъ не можетъ поступитъ иначе, хотя, въ душѣ ему и не хочется этого, такъ какъ, несмотря на спокойствіе Друда, онъ все еще кипитъ и не можетъ успокоиться.

Продолжая держать обоихъ юношей за плечи, Джасперъ затягиваетъ красивую застольную пѣсню, и они всѣ вмѣстѣ входятъ къ нему въ квартиру. Здѣсь, какъ только онъ зажигаетъ лампу первое, что бросается имъ въ глаза, это портретъ, висящій надъ каминомъ. Само собой разумѣется, что этотъ предметъ только подчеркиваетъ основной мотивъ вражды, возникшей между обоими юношами, и способствовать ихъ примиренію не можетъ.

Точно сговорившись, они оба смотрятъ на портретъ, по при этомъ молчатъ. Джасперъ, однако (онъ, вѣроятно, имѣлъ очень смутное представленіе о причинѣ ихъ ссоры), обращаетъ ихъ вниманіе на портретъ.

— Вы узнаете, кто это, мистеръ Невиль? — спрашиваетъ онъ, поднимая лампу.

— Узнаю, но, по моему, портретъ хуже оригинала.

— Ну, вы черезчуръ строги. Это дѣлалъ Недъ, который и подарилъ мнѣ его.

— Сожалѣю, что сказалъ это, — говоритъ Невиль съ искреннимъ желаніемъ извиниться. — Еслибъ я зналъ, я въ присутствіи художника не позволилъ-бы себѣ…

— О, это такіе пустяки, — перебилъ его Эдвинъ, съ вызывающей зѣвотой. — Юмористическая шутка, и больше ничего! На-дняхъ я собираюсь написать ея настоящій портретъ, если она того заслужитъ.

Небрежность и покровительственный оттѣнокъ тона Эдвина и та манера, съ которой онъ при этомъ садится въ кресло, откидываясь на спинку и закладывая за голову руки, дѣйствительно, очень раздражающе дѣйствуетъ на горячаго и необузданнаго по характеру Невиля. Джасперъ внимательно оглядываетъ обоихъ юношей и затѣмъ поворачивается къ нимъ спиной и начинаетъ мѣшать вино поставленное имъ на огонь. Повидимому, напитокъ былъ составной и его нужно было хорошенько перемѣшать.

— Я думаю, мистеръ Невиль, — Говоритъ Эдвинъ, замѣтивъ негодующій протестъ по отношенію къ себѣ въ глазахъ Невиля, протестъ настолько ясный, что его такъ-же легко было видѣть, какъ портретъ, огонь въ каминѣ, или лампу, — я думаю, мистеръ Невиль, что еслибъ вы писали портретъ своей возлюбленной…

— Я не умѣю писать портретовъ, — былъ рѣзкій отвѣтъ.

— Это ваше несчастье, а не вина. Еслибъ вы умѣли, вы-бы писали. Но еслибъ вы умѣли, то вы изобразили-бы ее (не считаясь съ тѣмъ, какою она была-бы въ дѣйствительности), навѣрное, и Юноной, и Минервой, и Діаной, и Венерой одновременно. Такъ?

— У меня нѣтъ никакой возлюбленной, и я, поэтому не могу ничего сказать.

— Если-бъ я попытался, — говоривъ Эдвинъ хвастилво, — написать портретъ миссъ Ландлессъ, и притомъ какъ слѣдуетъ, серьезно взявшись за работу вы-бы увидали, что-бы это вышло!

— Думаю, что для этого прежде всего нужно согласіе моей сестры, а его вы никогда не получите! Поэтому, я и не могу увидѣть, на что вы способны.

Въ этотъ моментъ Джасперъ поворачивается отъ огня, наливаетъ большой стаканъ вина Невилю, большой стаканъ вина Эдвину и беретъ третій стаканъ въ руку. Затѣмъ онъ говоритъ:

— Приглашаю васъ, мистеръ Невиль, выпить за здоровье моего племянника Неда. Осушимъ наши стаканы и пожелаемъ ему счастливаго пути и благополучнаго возвращенія. За твое здоровье, дорогой мой, любимый мальчикъ!

Джасперъ первый подаетъ примѣръ и выпиваетъ свой стаканъ до дна. За нимъ выпиваетъ свой стаканъ Невиль. Друдъ говоритъ: «Очень благодарю васъ обоихъ», и слѣдуетъ общему примѣру.

— Посмотрите на него, — кричитъ Джасперъ, посмотрите, какъ онъ небрежно развалился, мистеръ Невиль! Къ его услугамъ весь міръ. Передъ нимъ и жизнь труда и всякихъ интересовъ, жизнь разъѣздовъ и удовольствій, жизнь семейнаго очага и любви! Посмотрите на него!

Лицо Эдвина быстро покрылось отъ вина румянцемъ, такъ-же какъ и лицо Невиля Ландлесса. Эдвинъ продолжаетъ сидѣть въ прежней позѣ, откинувшись на спинку кресла и закинувъ руки за голову.

— Посмотрите, какъ онъ мало цѣнитъ жизнь! — продолжаетъ Джасперъ съ усмѣшкой. Онъ даже не дѣлаетъ усилій, чтобы сорвать золотой плодъ, который созрѣлъ для него. И посмотрите, какой контрастъ! Я и вы не можемъ выбирать между жизнью труда и удовольствій, или удовольствій и любви. Насъ съ вами (если вы только не счастливѣе меня) ожидаетъ скучное, жалкое существованіе въ этомъ проклятомъ мѣстечкѣ.

— Честное слово, Джонъ, — игриво замѣчаетъ Эдвинъ, — ты расписываешь мою жизнь такъ, что мнѣ остается только благодарить тебя. Но ты знаешь, какъ и я, что она далеко не такая прекрасная, какъ это можетъ казаться. Вѣдь такъ, Кисанька? — говорилъ онъ, обращаясь къ портрету. Ты, вѣдь, знаешь, о чемъ я говорю, Джонъ!

Друдъ произноситъ этотъ спичъ невнятно и запинаясь. Джасперъ, вполнѣ владѣющій собой, смотритъ на Невиля, ожидая его отвѣта, или комментарія, къ тому, что онъ говорилъ. Когда Невиль начинаетъ свою рѣчь, она тоже несвязна.

— Я думаю, что дли мистера Друда было-бы лучше если-бъ ему предстояли нѣкоторыя лишенія, — говоритъ онъ.

— Почему-же лучше было-бы для мистера Друда испытать лишенія, объясните мнѣ, — говоритъ Эдвинъ, взглянувъ въ сторону собесѣдника.

— Въ самомъ дѣлѣ, мистеръ Невиль, скажите почему?

— Потому что это сдѣлало-бы его болѣе чувствительнымъ къ счастливой судьбѣ, которая дастся ему сейчасъ отнюдь не за его достоинства.

Мистеръ Джасперъ бросаетъ быстрый взглядъ въ сторону своего племянника, какъ бы ожидая отвѣта отъ него.

— А смѣю спросить, вы-то сами испытали въ жизни лишенія? — спрашиваетъ Эдвинъ, приподнимаясь въ своемъ креслѣ.

— Да, испыталъ.

— И къ чему-же они сдѣлали чувствительнымъ васъ?

Мистеръ Джасперъ, молча, но быстро перебѣгаетъ глазами съ одного собесѣдника на другого, ожидая, чѣмъ все кончится.

— Я сегодня вечеромъ уже говорилъ вамъ объ этомъ

— Ничего вы не говорили.

— Говорилъ, и скажу еще то, что уже тоже говорилъ вамъ: — что вы слишкомъ много себѣ позволяете.

— Если я не ошибаюсь, вы прибавили тогда къ этимъ словамъ еще что-то?

— Да, я прибавилъ и еще кое-что.

— Повторите снова.

— Я сказалъ, что въ той странѣ, изъ которой я пріѣхалъ, отъ васъ потребовали-бы отвѣта за ваши слова.

— Только тамъ? — воскликнулъ съ презрѣніемъ и со смѣхомъ Эдвинъ. Надѣюсь, страна эта далеко? Да? Я вижу! Страна ваша ея безопасномъ для меня разстояніи.

— Пусть будетъ здѣсь! Гдѣ хотите! — кричитъ Невиль, выходя изъ себя. Ваше чванство непереносимо, ваше нахальство переходитъ всѣ границы; вы говорите, какъ какой-нибудь рѣдкостный принцъ, между тѣмъ вы самый обыкновенный хвастунъ. Вы мальчишка и хвастунъ!

— О-го-го, какъ вы расходились! — говоритъ, тоже пришедшій въ бѣшенство, Эдвинъ который, однако, умѣетъ сдержать себя. Какъ вы можете это знать? Я понимаю, что среди черныхъ вы отличаете обыкновеннаго смертнаго отъ принца, или хвастуна (вы ихъ такъ хорошо знаете), но какъ можете вы судить о бѣлыхъ людяхъ?!

Оскорбительный намекъ на его черный цвѣтъ лица привелъ Невиля въ настоящее бѣшенство. Онъ плеснулъ въ Эдвина Друда остаткомъ своего вина и хотѣлъ бросить въ него стаканомъ, но Джасперъ схватилъ его за руку.

— Недъ, мой дорогой, — кричитъ онъ громко, я прошу тебя, я приказываю тебѣ: успокойся! — Между тѣмъ въ комнатѣ поднялся звонъ посуды, стукъ стульевъ и крики трехъ голосовъ. — Мистеръ Невиль! Стыдитесь! Дайте мнѣ вашъ стаканъ. Разожмите руку. Отдайте, слышите?..

Но Невиль отталкиваетъ Джаспера и, остановившись по серединѣ комнаты въ страшномъ гнѣвѣ, поднимаетъ его надъ головой. Затѣмъ онъ бросаетъ стаканъ объ полъ съ такою силой, что осколки разлетаются по всей комнатѣ и выбѣгаетъ на улицу.

Почувствовавъ ночной освѣжительный воздухъ, онъ испытываетъ головокруженіе: все кругомъ него вертится и прыгаетъ, все теряетъ свои очертанія. Въ его сознаніи тоже все путается и ему окажется, что его окружаетъ какой-то кровавый туманъ и что ему нужно вступить съ кѣмъ-то въ смертельный бой. Но биться не съ кѣмъ, луна обливаетъ его своимъ холоднымъ свѣтомъ, точно мертвеца, безъ всякаго къ нему сочувствія, а сердце стучитъ и мозгъ горитъ. Шатаясь, онъ придерживаетъ рукой голову и почти безъ мысли идетъ по улицѣ. Потомъ онъ начинаетъ неясно припоминать, какъ за нимъ заперли дверь на замокъ, точно онъ какой-нибудь дикій звѣрь и ему приходитъ мысль: что-же теперь дѣлать?

Пришедшая, было, ему въ голову дикая мысль броситься въ рѣку, какъ-то исчезаетъ въ немъ подъ вліяніемъ луннаго свѣта, которымъ облитъ соборъ и кладбище, и при воспоминаніи о сестрѣ и добромъ человѣкѣ, которому онъ открылъ въ этотъ день свою душу и который такъ радушно пріютилъ его. Онъ поворачиваетъ къ дому младшаго канонику и тихо стучится въ его дверь.

Мистеръ Криспарклъ имѣетъ обыкновеніе засиживаться по вечерамъ дольше всѣхъ. Въ эти поздніе часы онъ обыкновенно наигрываетъ на фортепіано свои любимые церковные напѣвы. И нужно сказать, что даже южный вѣтеръ, тихо шелестящій между листьевъ въ лѣтнюю ночь, не производитъ больше шума, чѣмъ поющій мистеръ Криспарклъ, оберегающій сонъ своей старушки.

Отворяетъ дверь Невилю самъ мистеръ Криспарклъ. И когда онъ показывается на порогѣ, со свѣчей въ рукѣ, его добродушное лицо, при видѣ юноши, принимаетъ выраженіе недоумѣнія и тревоги.

— Мистеръ Невиль! Въ такомъ безпорядкѣ! Гдѣ-же вы были?

— Я былъ у мистера Джаспера, сэръ. Съ его племянникомъ.

— Войдите.

Младшій каноникъ беретъ его за руку и вводитъ въ свой кабинетъ. Затѣмъ закрываетъ дверь.

— Я скверно началъ, сэръ. Я очень скверно началъ.

— Это, къ сожалѣнію, правда. Вы не трезвы, мистеръ Невиль.

— Боюсь, что нѣтъ, сэръ, хотя могу васъ увѣрить, что я очень мало пилъ и что я опьянѣлъ совершенно неожиданно.

— Мистеръ Невиль, мистеръ Невиль! — говоритъ младшій каноникъ съ печальной улыбкой. Мнѣ уже приходилось слышать такія оправданія.

— Я думаю, что я не столько пьянъ, сколько ненормаленъ. И тоже самое я думаю и о племянникѣ мистера Джаспера.

— Очень возможно, — сухо отвѣчаетъ каноникъ.

— Мы поссорились, сэръ. Онъ ужасно оскорбилъ меня. Онъ взорвалъ меня, и во мнѣ сказалась моя звѣрская натура, о которой я говорилъ вамъ сегодня днемъ.

— Мистеръ Невиль, — говорить каноникъ мягко, но твердо, — я требую, чтобы говоря со мной вы ее сжимали кулаковъ. Разожмите, пожалуйста, кулакъ правой руки.

— Онъ нанесъ мнѣ оскорбленіе, сэръ, — продолжаетъ юноша, — которое превышало все мое желаніе сдержаться. Я не знаю, съ самаго-ли начала хотѣлъ онъ меня оскорбить, но подъ конецъ онъ оскорбилъ меня сознательно. Однимъ словомъ, — со страстью говоритъ онъ, — въ томъ состояніи, до котораго онъ довелъ меня, я убилъ-бы его, если-бъ могъ, и я старался сдѣлать это.

— Вы сжали эту вашу руку опять, — замѣчаетъ мистеръ Криспаркль совершенно покойнымъ тономъ.

— Прошу извинить меня, сэръ.

— Вы знаете, гдѣ ваша комната, такъ какъ передъ обѣдомъ я показалъ ее вамъ, во я еще разъ провожу васъ до нее. Вашу руку, пожалуйста. Осторожнѣе, всѣ въ домѣ спятъ.

Взявъ снова, какъ и ранѣе, Невиля подъ руку, съ твердостью и ловкостью настоящаго полицейскаго агента, но такъ непринужденно, что для новичка оно было незамѣтно, мистеръ Криспаркль ведетъ своего воспитанника въ уютную, аккуратно прибранную старую комнату, приготовленную для него. Войдя въ нее, юноша бросается на стулъ и, облокотившись на письменный столъ, закрываетъ обѣими руками лицо, съ видомъ человѣка, крайне недовольнаго собой.

Младшій каноникъ уже составилъ себѣ планъ: — уйти изъ комнаты, не сказавъ Невилю больше ни слова. Но, посмотрѣвъ изъ дверей на жалкую фигуру, сидѣвшую у стола, онъ вернулся назадъ, тихонько дотронулся до Невиля и сказалъ: «Спокойной ночи!» Вмѣсто отвѣта онъ услышалъ подавленное рыданіе.

— Это могло кончиться гораздо хуже, — подумалъ каноникъ выходя изъ комнаты.

Спускаясь по лѣстницы къ себѣ, мистеръ Криспаркль услышалъ новый стукъ въ дверь. Онъ открылъ ее, и передъ нимъ оказался мистеръ Джасперъ со шляпой Невиля въ рукахъ.

— У насъ произошла съ нимъ ужасная сцена, — тихо говоритъ мистеръ Джасперъ.

— Развѣ ужъ такая ужасная?

— Дѣло едва не дошло до убійства!

Мистеръ Криспаркль возражаетъ: «Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. Вы не должны такъ строго судить объ этомъ».

— Онъ положительно собирался убить моего дорогого мальчика, и, если это не удалось ему, то потому, что я помѣшалъ этому.

«А! — думаетъ Криспаркль, пораженный словами Джаспера, вѣдь онъ говорилъ то-же самое и самъ!»

— Послѣ того, что я видѣлъ сегодня ночью, и послѣ того, что я слышалъ, — очень серьезно продолжаетъ Джасперъ, — я ни минуты не могу быть покоенъ, пока они будутъ имѣть возможность и опасность встрѣчаться другъ съ другомъ безъ постороннихъ. Это было ужасно. Въ его крови есть что-то дикое, звѣрское.

«А! — подумалъ Криспаркль, онъ говоритъ то-же самое и самъ!»

— Вы приняли на себя, дорогой кой, — обращается Джасперъ къ канонику — опасную и тяжелую обязанность.

— Вамъ нечего бояться за меня, — отвѣчаетъ со спокойной улыбкой Криспаркль. — О себѣ я не безпокоюсь.

— О себѣ я тоже не безпокоюсь, — съ удареніемъ говоритъ Джасперъ, — такъ какъ у меня нѣтъ и причинъ быть предметомъ его ненависти. Но вы и мой племянникъ — это другое дѣло. Покойной ночи!

Мистеръ Криспаркль возвращается въ свою комнату со шляпой, которая такъ странно и незамѣтно для него самого пріобрѣла право быть повѣшенной на вѣшалку въ его домѣ; вѣшаетъ ее на вѣшалку и, все еще задумчивый и озабоченный, ложится въ постель.

IX. Птички.

Съ семилѣтняго возраста Роза не знала на свѣтѣ другой родины, кромѣ учебнаго заведенія миссъ Твинкльтонъ и другой матери, кромѣ самой миссъ Твинкльтонъ. Ея воспоминанія о собственной матери ограничивались смутнымъ сознаніемъ видѣнной ею когда-то сцены, какъ отецъ ея принесъ однажды домой на рукахъ мертвое тѣло крошечнаго прелестнаго созданія (ей казалось, что оно было не больше, чѣмъ она сама). Этотъ несчастный случай произошелъ во время какого-то пикника на рѣкѣ въ лодкахъ. Въ памяти Розы неизгладимо врѣзалась и складки красиваго платья утопленницы, и ея длинные волосы съ запутавшимися въ нихъ цвѣтами, и молодое мертвое лицо съ его грустнымъ, загадочнымъ выраженіемъ. Помнила она также и то отчаяніе, которое было тогда на лицѣ ея молодого несчастнаго отца, который ровно годъ спустя послѣ того скончался отъ разрыва сердца.

Въ тотъ-же печальный годъ состоялась и помолвка Розы съ Эдвиномъ. На этомъ настоялъ старый другъ и товарищъ ея отца, Друдъ, оставшійся такимъ же молодымъ вдовцомъ, какъ и отецъ Розы. Но и отецъ Эдвина тоже вскорѣ отошелъ въ ту таинственную страну, куда, рано или поздно, отправимся мы всѣ, и, такимъ образомъ, молодая парочка одна осталась на свѣтѣ.

Печаль на лицѣ Розы не исчезла и послѣ пріѣзда ея въ Клойстергэмъ. Конечно, съ годами, когда Роза стала старше, красивѣе и ей улыбнулись радости юности, ея печальное лицо освѣщалось иногда всевозможными оттѣнками: золотыми, розовыми и голубыми. Но, несмотря на это, печальная тѣнь никогда окончательно не сбѣгала съ ея личика. Всеобщее желаніе окружающихъ утѣшить и обласкать ее, сдѣлало то, что на нее всѣ смотрѣли, какъ на ребенка, гораздо дольше, чѣмъ это слѣдовало бы по ея годамъ. Одни старались расположить ее къ себѣ и сдѣлаться ея любимцами, другіе задаривали ее разными подарками, третьи оказывали ей всевозможныя услуги, наконецъ, четвертые брали ее къ себѣ провести праздники. Однимъ словомъ, въ мирныхъ стѣнахъ монастырскаго дома изъ-за Розы шло цѣлое соревнованіе. И хорошо бы было, еслибъ и прежде распри въ женскомъ монастырѣ происходили только по такимъ-же невиннымъ поводамъ!

Такимъ-то путемъ Роза стала, въ концѣ концовъ, прелестной, легкомысленной и избалованной дѣвушкой, которая считала всѣхъ людей добрыми, имѣющими только одну заботу — угодить ей. Впрочемъ, она была при этомъ существомъ любящимъ и благодарнымъ. Неисчерпаемый источникъ ласки, доброты, привѣтливости — она освѣжала своимъ присутствіемъ всѣхъ окружающихъ. Но ея собственное сердце спало. И что должно было произойти, когда затронули его и всю глубину чувства, на которое оно было способно, объ этомъ скажетъ нашъ дальнѣйшій разсказъ.

Какимъ образомъ вѣсть о ссорѣ между Эдвиномъ и Невилемъ дошла до стѣнъ заведенія миссъ Твинкльтонъ, этого мы объяснить не беремся. Можетъ быть, ее занесли птицы, а, можетъ быть, ее примчалъ вѣтеръ; можетъ быть, ее запекъ въ булки пекарь, приносившій утромъ хлѣбъ, а, можетъ быть, ее примѣшалъ къ молоку молочникъ; можетъ быть, впрочемъ, ее выбили изъ ковровъ вмѣстѣ съ пылью горничныя миссъ Твинкльтонъ. Достовѣрно только одно: извѣстіе всполошило рѣшительно всѣхъ обитателей учебнаго заведенія миссъ Твинкльтонъ еще раньше, чѣмъ сама она сошла внизъ. Здѣсь миссъ Твинкльтонъ узнала се отъ мистриссъ Тишеръ.

Извѣстіе передавалось въ трехъ версіяхъ:

Братъ миссъ Ландлессъ бросилъ бутылку въ мистера Эдвина Друла. Братъ миссъ Ландлессъ швырнулъ ножикъ гвъ мистера Эдвина Друда. Ножикъ натурально вызвалъ представленіе о вилкѣ. Отсюда: —

Брать миссъ Ландлессъ бросилъ въ мистера Эдвина Друда вилкой, — третья версія.

Однимъ словомъ, произошло нѣчто вродѣ исторіи Петера Пипера, въ которой ее только фигурировалъ фантастическій поросенокъ, будто бы украденный, но и самые мотивы этой фантастической кражи. Чрезвычайно важно было установить и въ данномъ происшествіи нсихологическіе мотивы, по которымъ брать миссъ Ландлессъ бросилъ бутылкой, ножомъ или вилкой въ мистера Друда, а, можетъ быть, — какъ утверждалъ поваръ, — и всѣми этими тремя предметами сразу. По словамъ однихъ, братъ миссъ Ландлессъ сказалъ, что онъ въ восхищеніи отъ миссъ Будъ, а мистеръ Друдъ отвѣтилъ ему, что ему нѣтъ никакого интереса восхищаться миссъ Будъ. Тогда братъ миссъ Лаидлессъ «сгребъ» (такъ выразился поваръ) бутылку, ножикъ, вилку и графинъ да все это и запустилъ въ мистера Эдвина Друда.

Несчастная Розочка заткнула себѣ пальцами оба уха, когда до нея дошли всѣ эти слухи, и, спрятавшись въ уголъ, просила ни о чемъ ее не разспрашивать. Что касается миссъ Ландлессъ, то она, давъ понять миссъ Твинкльтонъ непреклонность своего намѣренія, испросила разрѣшеніе сходить къ младшему канонику, узнать, въ чемъ дѣло.

Когда она вернулась назадъ (прежде всего ее потребовали къ миссъ Твинкльтонъ, гдѣ въ запертой на глухо комнатѣ извѣстіе было очищоно отъ всего предосудительнаго), то сообщила обо всемъ только одной Розѣ, причемъ, сильно покраснѣвъ, разсказала и объ оскорбленіи, которое было нанесено ея брату, но скрыла, что основной причиной раздора явилось небрежное отношеніе Эдвина къ самой Розѣ. Она передала также Розѣ прямую просьбу къ ней ея брата простить его, и, послѣ этого, сочла инцидентъ исчерпаннымъ.

Успокаивать умы въ учебномъ заведеніи — это была обязанность миссъ Твинкльтонъ. Поэтому, старая дѣва, величественно войдя въ комнату, которую, на обыкновенномъ языкѣ, можно было назвать «классной», но которая на ея собственномъ языкѣ называлась «аппартаментъ, предназначенный для научныхъ занятій», — торжественно обратилась къ своимъ питомицамъ:

— «Дѣвицы!»..

Воспитанницы встали со своихъ мѣстъ, а мистриссъ Тишеръ, словно ближайшая статсъ-дама королевы Елизаветы, помѣстилась за спиной начальницы. Тогда, еще разъ обратившись къ дѣвицамъ съ своимъ воззваніемъ, миссъ Твинкльтонъ разъяснила имъ, что Молва изображается въ видѣ головы со множествомъ языковъ и что начало такому изображенію далъ Шекспиръ, знаменитый Шекспиръ, иначе называемый лебедемъ его родной рѣки. Она не преминула также добавить, что послѣднее обстоятельство вызвано было, вѣроятно, стариннымъ преданьемъ (Миссъ Джизнингсъ будетъ любезна держаться прямо!), что при смерти своей лебедь поетъ чудныя пѣсни, въ чемъ, однако, сомнѣваются орнитологи. Затѣмъ она продолжала:

— «Итакъ, дѣвицы, Молва изображается въ видѣ головы со множествомъ языковъ. Молва въ Клойстергэмѣ (миссъ Фердинандъ окажетъ мнѣ, надѣюсь, честь своимъ вниманіемъ!) не можетъ быть исключеніемъ и несомнѣнно является вполнѣ отвѣчающей своему великому живописному прообразу. Незначительная стычка, имѣвшая мѣсто между двумя молодыми людьми въ прошлую ночь чуть-ли не за сто миль отъ этихъ мирныхъ стѣнъ (миссъ Фердинандъ, кажется, неисправима, почему она будетъ добра переписать сегодня-же вечеромъ на языкѣ подлинника первыя четыре басни нашего остроумнаго сосѣда, господина Ла-Фонтена), была чрезвычайно преувеличена слухами. При первой тревогѣ и страхѣ, вызванныхъ нашей общей любовью къ милой нашей юной подругѣ, не совсѣмъ чуждой одному изъ гладіаторовъ на этой безкровной аренѣ ихъ взаимной борьбы, мы (дурное поведеніе миссъ Рейнольдсъ, которая дѣлаетъ видъ, что хочетъ заколоть себя булавкой, не требуетъ ни подчеркиваній, ни объясненія его неприличія для барышни), мы забыли наше достоинство и пустились въ обсужденіе этой непріятной и недостойной насъ темы. Послѣ наведенія точныхъ справокъ оказалось, что все это было то „воздушное ничто“, о которомъ говоритъ одинъ изъ нашихъ поэтовъ (имя и годъ рожденія котораго сообщитъ черезъ полчаса миссъ Джигльсъ). Поэтому, бросимъ этотъ сюжетъ, и сосредоточимъ наши умы на полезныхъ занятіяхъ дня».

Тѣмъ не менѣе «умы» не могли успокоиться въ теченіе цѣлаго дня и «сюжетъ», о которомъ просила забыть миссъ Твинкльтонъ до такой степени занималъ ея воспитанницъ, что во время обѣда миссъ Фердинандъ пришлось вторично наказать за то, что она надѣла бумажные усы и цѣлилась графиномъ въ миссъ Джигльсъ, которой пришлось защищаться ложкой.

Роза много думала объ этой несчастной ссорѣ и ей ужасно было непріятно, что она противъ своей воли причастна къ ней, или какъ причина, или какъ слѣдствіе, или еще какъ нибудь, и она была увѣрена, что все это произошло изъ-за ея фальшиваго положенія, какъ нареченной невѣсты Эдвина. Всегда страдавшая отъ этого фальшиваго положенія, была-ли она съ своимъ нареченнымъ женихомъ, или вдали отъ него, въ этотъ день она чувствовала себя особенно одинокой, такъ какъ ей нельзя было свободно и откровенно поговорить даже съ своей новой подругой. Ссора произошла у Эдвина съ братомъ Елены, и Елена рѣшительно уклонилась отъ обсужденія трудной и деликатной темы. Какъ разъ въ эту критическую минуту Розѣ объявили, что пріѣхалъ навѣстить ее ея опекунъ.

Мистеръ Груджіусъ былъ вполнѣ достойный человѣкъ, а потому выборъ его въ опекуны Розы ея отцомъ можно было считать удачнымъ. Однако, при безукоризненной честности своей, никакими другими качествами опекуна онъ, повидимому, не обладалъ. Весь высохшій и желтый, онъ, казалось, могъ превратиться въ нюхательной порошокъ, если-бъ его кто нибудь положилъ подъ мельничный жерновъ. Его коротко остриженные и жесткіе волосы были такого страннаго (потертаго мѣха) цвѣта, что положительно каждый могъ-бы принятъ ихъ за парикъ, если-бъ можно было себѣ представитъ, чтобы нашелся чудакъ, желающій имѣть такую прическу. Острыя черты лица его производили тоже впечатлѣніе сухой дѣловитости. Лобъ его былъ весь въ какихъ-то шишкахъ, какъ будто изъ нихъ Природа предполагала вначалѣ сдѣлать что-то еще, но, дѣлая этого человѣка, потеряла всякое терпѣніе и не докончивъ его, воскликнула: «Я, право, не могу докончить этого человѣка; пусть остается, какъ есть».

Со слишкомъ длинной шеей наверху своего туловища и со слишкомъ длинными ступнями на костистыхъ длинныхъ ногахъ; съ неуклюжими и неловкими движеніями; съ переваливающейся съ боку на бокъ походкой и съ тѣмъ недостаткомъ, который зовется близорукостью и который скрывалъ отъ него то обстоятельство, что изъ подъ его черныхъ панталонъ рѣшительно всѣ видѣли вылѣзавшіе бѣлые нитяные носки — со всѣмъ этимъ мистеръ Груджіусъ обладалъ необычною способностью производить на всѣхъ пріятное впечатлѣніе.

Роза нашла мистера Груджіуса въ собственной завѣтной гостиной миссъ Твинкльтонъ, весьма смущеннаго обществомъ начальницы пансіона. Повидимому, бѣдняга боялся, что его начнутъ экзаменовать въ чемъ нибудь, а онъ не сумѣетъ дать удовлетворительный отвѣтъ.

— Дорогая моя, какъ поживаете? — встрѣтилъ онъ Розу. — Я радъ видѣть васъ. Дорогая, какъ вы поправились. Позвольте предложить вамъ стулъ.

Миссъ Твинкльтонъ, сидѣвшая за своимъ маленькимъ письменнымъ столомъ, увидя вошедшую Розу, поднялась и, обращаясь больше къ вселенной, чѣмъ къ присутствующимъ, съ изысканной любезностью произнесла: «Вы позволите мнѣ удалиться?»

— Ни подъ какимъ видомъ, сударыня, что касается меня. Надѣюсь, что вы останетесь.

— Я должна просить разрѣшенія удалиться, — повторяетъ миссъ Твинкльтонъ съ обворожительной граціей, но разъ вы такъ любезны, я останусь. Я не стѣсню васъ, если пододвину мой рабочій столикъ къ этому окну?

— Сударыня! Что вы! Какое-же стѣсненіе!

— Вы очень добры. — Роза, дорогая, вы, надѣюсь, будете откровенны, не стѣсняясь мной.

Мистеръ Груджіусъ, оставшійся съ Розой у топившагося камина, снова повторяетъ свое привѣтствіе ей: «Дорогая моя, какъ поживаете? Я радъ видѣть васъ, моя дорогая». И, подождавъ пока сѣла она, садится самъ.

— Мои визиты къ вамъ, — говоритъ мистеръ Груджіусъ, — подобны ангельскимъ видѣніямъ… только не думайте, что я сравниваю съ ангелами себя.

— Нѣтъ, сэръ, этого я не думаю.

— И совершенно справедливо, потому что я ни въ какомъ случаѣ не ангелъ, — соглашается мистеръ Груджіусъ. — Я относилъ свои слова къ моимъ посѣщеніямъ, которыхъ такъ мало и которыя такъ далеки одно отъ другого. Ангелы, какъ мы знаемъ хорошо, находятся только тамъ, на верху.

Миссъ Твинкльтонъ съ тупымъ недоумѣніемъ оглянула потолокъ.

— Я подразумѣвалъ, моя дорогая, — говоритъ мистеръ Груджіусъ, кладя свою руку на руку Розы (ему представилось вдругъ, что кто нибудь могъ отнести его слова «моя дорогая» къ миссъ Твинкльтонъ и счесть ихъ за непозволительную вольность), — я разумѣлъ другихъ молодыхъ дѣвицъ.

Миссъ Твинкльтонъ снова углубляется въ свое занятіе.

Мистеръ Груджіусъ, чувствуя, что онъ выразилъ свою мысль далеко не такъ, какъ того хотѣлъ, третъ свою голову отъ затылка ко лбу, точно приглаживая свои волосы, или выжимая изъ нихъ воду, — это было его привычкой, хотя и совершенно излишней, — затѣмъ вынимаетъ изъ бокового кармана пиджака записную книжку, а изъ жилета карандашъ.

— Я приготовилъ, — говоритъ онъ, переворачивая страницы, — списокъ того, о чемъ мнѣ нужно спросить васъ. Я имѣю привычку это дѣлать, такъ какъ не умѣю объясняться. Сейчасъ я прочитаю ихъ вамъ: «Здоровье и счастье». Вѣрно. Вы здоровы и счастливы, дорогая? На видъ такъ.

— Да, сэръ, — отвѣчаетъ Роза.

— Какъ и слѣдовало ожидать, — говоритъ мистеръ Груджіусъ, поворачивая свою голову къ угловому окну. — Мы обязаны этимъ той особѣ, которая сидитъ здѣсь съ нами, и ея материнской заботѣ о васъ.

Стараніе мистера Груджіуса и на этотъ разъ пропало даромъ, такъ какъ его комплиментъ, по крайней мѣрѣ внѣшне, не былъ замѣченъ миссъ Твинкльтонъ. Сообразивъ, что разговоръ о ней требуетъ ея полнаго невниманія къ нему, почтенная начальница пансіона обратила свои взоры кверху, кусая перо и точно ожидая вдохновенія отъ небесныхъ музъ.

Мистеръ Груджіусъ еще разъ потеръ свою голову и затѣмъ обратился снова къ своей записной книжкѣ; тамъ стояло: «Фунты, шиллинги и пенсы».

— «Фунты, шиллинги и пенсы», — продолжалъ онъ, — такова моя слѣдующая запись. Конечно, это скучный предметъ для молодой дѣвушки, но, все-таки, предметъ необходимый. Жизнь — это фунты, шиллинги и пенсы. Смерть… Внезапное воспоминаніе о смерти обоихъ родителей Розы, казалось, смутило его, и онъ заговорилъ болѣе мягкимъ тономъ: — Смерть не есть фунты, шиллинги и пенсы.

Голосъ мистера Груджіуса былъ вообще говоря такой-же сухой и жесткій, какъ и онъ самъ. Но теперь, несмотря на его ограниченную выразительность, онъ казался болѣе добрымъ, чѣмъ обыкновенно. И если-бы природа закончила его, на его лицѣ непремѣнно появилась бы добрая улыбка. Но такъ какъ шишки на его лбу не расходились и его лицо было такое, что не поддавалось никакой экспрессіи, то что-же могъ сдѣлать бѣдняга!

— «Фунты, шиллинги и пенсы». Вы все еще находите, дорогая, что денегъ, которые я даю вамъ, достаточно для васъ?

Роза ничего не желала и не имѣла никакихъ нуждъ.

— А у васъ нѣтъ долговъ?

Роза засмѣялась при мысли, что у нея могутъ быть долги. Ей, при ея неопытности, казалось, что имѣть долги можно только въ воображеніи. Мистеръ Груджіусъ пристально посмотрѣлъ на нее, чтобы увѣриться, что она дѣйствительно такъ думаетъ. — А! — сказалъ онъ бросая бѣглый взоръ въ сторону миссъ Твинкльтонъ и зачеркивая свою замѣтку о «Фунтахъ, шиллингахъ и пенсахъ». — Я же говорилъ, что нахожусь среди ангеловъ!

Роза чувствовала, въ чемъ должна была заключаться третья замѣтка записной книжки мистера Груджіуса, а потому краснѣла и смущенно оправляла свое платье.

— «Замужество»… Гм!.. — Мистеръ Груджіусъ провелъ рукой по всему своему лицу, отъ лба до рта и, приблизивъ свое кресло къ Розѣ, началъ болѣе конфиденціальнымъ тономъ:

— Теперь я затрогиваю, дорогая, тотъ пунктъ, который и заставилъ меня обезпокоить васъ моимъ визитомъ. При другихъ обстоятельствахъ я, какъ очень неуклюжій человѣкъ, и не рѣшился бы пріѣхать сюда. Только въ крайнемъ случаѣ я рѣшаюсь показываться въ обществѣ, къ которому я совершенно не подхожу. Я чувствую себя въ такихъ случаяхъ такъ, какъ медвѣдь чувствовалъ бы себя, будучи участникомъ веселаго котильона.

Его неуклюжій и неловкій видъ до такой степени соотвѣтствовалъ сдѣланному имъ сравненію, что Роза отъ души засмѣялась.

— Вотъ видите, и вы также смотрите на меня, — сказалъ мистеръ Груджіусъ самымъ спокойнымъ тономъ. Но вернемся къ моему меморандуму. Мистеръ Эдвинъ посѣщалъ васъ, какъ это было условлено. Вы сообщили мнѣ объ этомъ въ вашемъ письмѣ. И вы любите его, а онъ любитъ васъ.

— Онъ очень нравится мнѣ, — прибавила Розъ.

— Я такъ и сказалъ, моя дорогая, — замѣтилъ ея опекунъ, не умѣвшій уловить тонкаго и застѣнчиваго оттѣнка, который придала своей фразѣ Роза. Хорошо. И вы переписываетесь?

— Иногда пишемъ другъ другу, — говоритъ Роза, опять придавая иное выраженіе своей фразѣ, чѣмъ какое, по ея мнѣнію, заключалось въ словахъ опекуна.

— Я такъ и понималъ мои слова, дорогая, — говоритъ мистеръ Груджіусъ. — Хорошо. Все идетъ хорошо, время проходитъ, и на будущее Рождество я долженъ буду предупредить примѣрную даму, сидящую тамъ у окна, которой мы такъ много обязаны, какъ это полагается, что черезъ полгода послѣ Рождества вы оставите ея учебное заведеніе. Конечно, ваши отношенія къ ней были не только формальными, но въ дѣлахъ надо держаться дѣловой стороны. Я ужасно неуклюжій и неловкій человѣкъ, — вдругъ замѣтилъ мистеръ Груджіусъ, представивъ себѣ предстоящую ему обязанность, и я совершенно не умѣю говорить въ обществѣ. Поэтому, эти два основанія заставляютъ меня просить васъ найти для свадьбы кого нибудь вмѣсто меня. Если-бъ это оказалось возможнымъ, я буду очень радъ.

Роза сидитъ застѣнчивая, опустивъ глаза въ полъ, и замѣчаетъ, что если-бъ нужно было, какъ онъ того требуетъ, найти ему замѣстителя, то это было-бы возможно.

— Конечно, — говоритъ мистеръ Груджіусъ. — Въ крайнемъ случаѣ можно было-бы обратиться къ здѣшнему учителю танцевъ, онъ исполнилъ-бы мою обязанность съ большой граціей. Онъ отлично подойдетъ и отойдетъ отъ алтаря, онъ удовлетворитъ и пастора, и васъ самихъ, и шаферовъ, и всѣхъ другихъ. А я, я ужасно неуклюжій человѣкъ, — говоритъ опять мистеръ Груджіусъ, я все напутаю.

Роза сидитъ неподвижно и молча. Въ этотъ моментъ ея мысли не шли такъ далеко. Вопросъ о свадьбѣ былъ отъ нея дальше, чѣмъ дѣйствительность.

— Въ меморандумѣ стоитъ «Завѣщаніе», — говоритъ мистеръ Груджіусъ, смотря въ свою записную книжку и зачеркивая вопросъ о свадьбѣ, и вынимаетъ какую-то бумагу. — Я уже ознакомилъ васъ, дорогая, съ содержаніемъ завѣщанія вашего отца, но думаю, что въ настоящее время лучше передать вамъ въ руки засвидѣтельствованную съ него копію. А такъ какъ съ содержаніемъ этого завѣщанія знакомъ также и Эдвинъ, то, я думаю, другую засвидѣтельствованную копію слѣдуетъ передать въ руки мистера Джаспера.

— Нѣтъ, въ собственныя руки Эдвину?! — вопросительно говоритъ Роза. — Развѣ нельзя передать копію Эдвину?

— Конечно, можно, моя дорогая, если вы непремѣнно желаете этого, но я имѣлъ въ виду мистера Джаспера, какъ опекуна…

— Нѣтъ, я очень хочу, чтобы вы передали копію самому Эдвину, — говорить Роза серьезно и горячо. Я ни въ какомъ случаѣ не хочу, чтобы между нами было еще посредничество мистера Джаспера.

— Это вполнѣ естественно, какъ я думаю, — говоритъ мистеръ Груджіусъ, — чтобы вашъ юный супругъ былъ для васъ всѣмъ. Хорошо. Но замѣтьте, что я только предполагаю это. Фактъ заключается въ томъ, что я ужасно неестественный человѣкъ, а потому собственнаго опыта въ этихъ дѣлахъ у меня нѣтъ.

Роза смотритъ на него съ нѣкоторымъ изумленіемъ.

— Я разумѣлъ, — объясняетъ мистеръ Груджіусъ, — что я никогда не испыталъ юности. Я былъ единственнымъ сыномъ своихъ родителей, которые къ тому же были и сами тогда довольно преклоннаго возраста. И я самъ родился такимъ. Обыкновенные люди родятся, ростутъ, развиваются. Они бутоны, и только потомъ распускаются въ цвѣты. Я-же родился какой-то сухой вѣткой, какимъ-то сухимъ шипомъ, не цвѣлъ и не распускался. Съ тѣхъ поръ, какъ я помню себя, я всегда былъ такимъ. Но вернемся къ дѣлу. Засвидѣтельствованная копія будетъ передана мистеру Друду, согласно вашего желанія. Что касается наслѣдства, то вы, кажется, знаете о немъ все. Оно заключаешь въ ежегодной рентѣ въ 250 фунтовъ. Вмѣстѣ съ нѣкоторыми сбереженіями и движимымъ имуществомъ все ваше состояніе достигнетъ 1.700 фунтовъ стерлинговъ. Я имѣю право выдать вамъ извѣстную сумму на расходы для свадьбы. Вотъ и все!

— Будьте добры, скажите мнѣ, — говоритъ Роза, беря бумагу и прелестно нахмурившись, но не открывая ее, — скажите, права ли я въ томъ, что сейчасъ скажу? Когда вы мнѣ говорите, я лучше понимаю, чѣмъ когда мнѣ приходится читать самой. Мой бѣдный отецъ и отецъ Эдвина дали другъ другу взаимное обѣщаніе, какъ два вѣрныхъ друга, значитъ, и мы двое должны быть такими же друзьями?

— Совершенно вѣрно.

— И мы должны быть такими друзьями, какъ они того хотѣли, ради нашего общаго блага и нашего взаимнаго счастья?

— Совершенно вѣрно.

— Но это не связываетъ Эдди и не связываетъ меня, если-бы…

— Не волнуйтесь, дорогая. Въ случаѣ, который и сейчасъ вызываетъ въ вашихъ глазахъ слезы, т. е. въ случаѣ, еслибъ вы не вышли замужъ за мистера Друда, — или, наоборотъ, — ни та, ни другая сторона ни къ чему не обязана и не теряетъ никакихъ правъ. Вы бы остались до своего совершеннолѣтія подъ моей опекой. Только и всего. Но, конечно, это не особенно большое удовольствіе!

— А Эдди?

— Онъ получитъ съ совершеннолѣтіемъ, всѣ права на наслѣдство, оставленное ему отцомъ, одинаково какъ и сейчасъ.

Роза, нахмуривъ брови и съ блѣднымъ лицомъ кусаетъ уголъ засвидѣтельствованной копіи, смотритъ сосредоточенно на полъ и стучитъ ногой.

— Вообще, ваше замужество съ мистеромъ Друдомъ не обязательство, — говоритъ мистеръ Груджіусъ, — а только пожеланіе, только дружескій проектъ, выраженный обѣими сторонами. Само собой разумѣется, что планъ этотъ продиктованъ самыми нѣжными чувствами и что отъ него ждали счастья для васъ, счастья, въ которомъ едва-ли можно сомнѣваться. Когда вы были дѣтьми, вы уже тогда привыкали къ этой мысли будущаго союза и онъ уже тогда былъ счастливъ. Но обстоятельства могли, конечно, измѣниться. Отчасти мой сегодняшній визитъ и имѣлъ въ виду это обстоятельство: я считалъ своей обязанностью сообщить вамъ, что два юныхъ существа могутъ быть обвѣнчаны только съ ихъ согласія (за исключеніемъ браковъ, вынужденныхъ соображеніями этикета или приличія, всегда ведущихъ къ раздорамъ и горю), только то ихъ личному желанію, по ихъ собственному рѣшенію (конечно, и тутъ возможны ошибки но, во всякомъ случаѣ, счастье тутъ въ нашихъ собственныхъ рукахъ). Стоитъ представитъ себѣ, напримѣръ, что родители васъ обоихъ живы, и легко понять, что при малѣйшемъ сомнѣніи въ исполнимости ихъ плана, они отказались-бы отъ него. Это не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣніи и оспаривать это немыслимо, неблагоразумно, нелогично и неправильно!

Мистеръ Груджіусъ сказалъ все это такъ, точно онъ читалъ по писанному, или, вѣрнѣе, точно онъ говорилъ, наизусть заученый урокъ. По крайней мѣрѣ, на его лицѣ и во всей его манерѣ держать себя нельзя было уловитъ ни малѣйшаго вдохновенія.

— Теперь, дорогая, — заключилъ онъ, вычеркивая «Завѣщаніе» своимъ карандашемъ, я исполнилъ то, что являлось, безъ сомнѣнія, моей формальной обязанностью въ этомъ дѣлѣ, но только формальной обязанностью. На очереди «Желанія». Дорогая моя, у васъ нѣтъ какого нибудь желанія, которое я могъ-бы исполнить?

Роза покачала отрицательно головой, но съ такимъ печальнымъ видомъ, точно у нея была какая-то просьба, но она не могла выразить ее и ждала помощи.

— Можетъ быть, вы дадите мнѣ какія-нибудь инструкціи относительно вашихъ дѣлъ?

— Я бы хотѣла переговорить раньше съ Эдди, если вы позволите, — сказала Роза, теребя складки своего платья.

— Конечно, конечно, — отвѣтилъ мистеръ Груджіусъ. — Вы должны быть съ нимъ солидарны во всемъ. Скоро-ли пріѣдетъ молодой джентльменъ?

— Онъ только сегодня утромъ уѣхалъ. Онъ вернется къ Рождеству.

— Ничего не можетъ быть лучше этого. Когда онъ вернется къ Рождеству, вы подробно обсудите съ нимъ всѣ дѣла. Затѣмъ вы напишите мнѣ. И тогда я позволю себѣ приступить къ моимъ дѣловымъ сношеніямъ съ той, которая сидитъ тамъ у окна. Мы заключимъ счеты за этотъ сезонъ.

Сказавъ это, мистеръ Груджіусъ вычеркиваетъ слово «Желанія» и снова смотритъ въ свои меморандумъ. Тамъ стоитъ: «Проститься». Да. Теперь, моя дорогая, позвольте мнѣ проститься съ вами.

— Могу я, — говоритъ Роза, когда мистеръ Груджіусъ поднимается со стула, чтобы уйти, — могу я попросить васъ, если мнѣ нужно будетъ что нибудь важное передать вамъ, пріѣхать ко мнѣ на Рождество?

— Конечно, безъ всякаго сомнѣнія, — говоритъ мистеръ Груджіусъ, какъ будто весьма довольный просьбой Розы (какъ будто, говоримъ мы, потому что на лицѣ мистера Груджіуса весьма трудно замѣтить что нибудь). Какъ страшно неловкій и неуклюжій человѣкъ, я не посѣщаю никакого общества и на праздники не получилъ никакого приглашенія, кромѣ одного, на 25-е число, отъ такого-же неуклюжаго, какъ и я самъ, моего клерка, котораго я имѣлъ счастье найти. Отецъ его норфолькскій фермеръ, и присылаетъ ему каждый годъ къ праздникамъ въ подарокъ чудную индѣйку (которая и будетъ фигурировать за обѣдомъ). Я совершенно буду счастливъ, если вы пожелаете видѣть меня, моя дорогая. Какъ сборщикъ подоходнаго налога, я мало кому пріятенъ и меня мало кто хочетъ видѣть, и это явилось бы для меня новостью весьма пріятной.

За выраженную мистеромъ Гружіусомъ готовность пріѣхать по первому ея требованію, миловидная Роза тянется руками къ его плечамъ, поднимается на цыпочки и быстро цѣлуетъ его.

— Господь да благословитъ меня! — восклицаетъ мистеръ Груджіусъ. — Благодарю васъ, моя дорогая! Честь равна удовольствію.

И затѣмъ обратившись къ миссъ Твинклѣтонъ, онъ говоритъ:

— Сударыня, я имѣлъ съ моей опекаемой самый пріятный разговоръ, а теперь позвольте мнѣ освободить васъ отъ моей громоздкой персоны.

— Не говорите, сэръ, о своей громоздкости, — говоритъ, граціозно приподнимаясь, миссъ Твинклѣтонъ, — я не могу позволить вамъ говорить такъ.

— Благодарю васъ, сударыня. Я читалъ въ газетахъ, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, нѣсколько запинаясь, что когда какую-нибудь школу посѣщаетъ знаменитость (я не говорю, что я знаменитость), то она проситъ для учащихся какой нибудь льготы. Такъ какъ теперь время уже послѣобѣденное, и въ учебномъ заведеніи, главой котораго состоите вы, уроки уже кончились, то воспитанницы ничего не выиграли бы, если-бъ остальная часть дня была праздникомъ; все равно, у нихъ и безъ того праздникъ. Но если у васъ есть наказанная, то нельзя-ли мнѣ просить васъ…

— Ахъ, мистеръ Груджіусъ, мистеръ Груджіусъ! — восклицаетъ миссъ Твинкльтонъ, граціозно угрожая ему мизинцемъ. — О, вы, мужчины! Какъ-же вамъ не стыдно послѣ этого упрекать насъ, какъ воспитательницъ, въ недостаткѣ дисциплины, насъ, воспитательницъ женщинъ, будущихъ вашихъ женъ! Впрочемъ, такъ какъ миссъ Фердинандъ наказана, то пойдите къ ней, Роза, моя дорогая, и скажите ей, что я снимаю съ нея наказаніе по ходатайству вашего опекуна мистера Груджіуеа.

Сказавъ это, миссъ Твинкльтонъ присѣла такъ низко, что когда она выпрямилась, то очутилась въ трехъ ярдахъ разстоянія отъ того мѣста, гдѣ она стояла раньше.

Такъ какъ мистеръ Груджіусъ считалъ своимъ долгомъ повидать мистера Джаспера прежде, чѣмъ онъ покинетъ Клойстергэмъ, то онъ отправился къ его дому и поднялся по лѣстницѣ къ входной двери. Она оказалась запертой, а на бумажкѣ, прибитой къ ней стояло слово «Соборъ», что означало, что регентъ въ церкви. Въ виду этого мистеръ Груджіусъ снова спустился съ лѣстницы и, пройдя ограду, остановился около большой западной двери собора, которая стояла открытой для провѣтриванія зданія.

— Богъ мой, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, заглянувъ внутрь, — какъ здѣсь пахнетъ стариной!

И, дѣйствительно, отъ гробницъ и сводовъ, отъ арокъ такъ и несло могильнымъ дыханіемъ. По угламъ сгущались вечернія сумерки, на каменныхъ плитахъ исчезали отсвѣты отъ цвѣточныхъ стеколъ, а мѣстами, отъ заплѣснѣвшихъ камней, вѣяло сыростью. За рѣшеткой амвона, на фонѣ высокаго темнаго органа бѣлѣли одѣянія пѣвчихъ и оттуда-же доносился тихій, монотонный голосъ, читавшій что-то. За стѣнами собора въ тепломъ вечернемъ воздухѣ купались зеленѣющіе луга, чернѣющія поля, рѣка, долины и горы, освѣщенные заходящими лучами солнца, которое искрилось золотомъ на маленькихъ окнахъ раскинувшихся на горизонтѣ фермъ и мельницъ, а внутри собора все становилось сѣрымъ, мрачнымъ, все покрывалось тьмой, и монотонный голосъ точно пришедшій съ того свѣта, звучалъ все слабѣе. Но вотъ затѣмъ одинокій голосъ замеръ совсѣмъ и по собору понеслось цѣлое море звуковъ. Потомъ звуки затихли, послышался опять тихій голосъ и, наконецъ, море голосовъ заволновалось снова, поднялось звуковыми волнами до самыхъ сводовъ и даже до колокольни. И вдругъ всѣ звуки затихли, море замерло и настала глубокая тишина.

Мистеръ Груджіусъ подошелъ тѣмъ временемъ къ амвону, съ котораго уже начинали спускаться пѣвчіе.

— Ничего не случилось? — поспѣшно спросилъ, подошедшій къ нему Джасперъ. — Васъ не вызвали сюда?

— Рѣшительно ничего. Я пріѣхалъ по собственной надобности. Я былъ у моей прелестной опекаемой, а теперь собираюсь домой.

— Вы нашли ее здоровой?

— Цвѣтущей. Очень цвѣтущей. Я собственно пріѣхалъ затѣмъ, чтобъ серьезно поговорить съ ней по вопросу о томъ, какой смыслъ и значеніе имѣетъ ея обрученіе.

— А какой-же смыслъ имѣетъ оно по вашему мнѣнію?

Мистеръ Груджіусъ замѣтилъ, что губы вопрошавшаго были блѣдны, но объяснилъ это сыростью собора.

— Я и пріѣхалъ для того, чтобы сказать ей, что оно не можетъ быть разсматриваемо, какъ какое-то обязательство, что если одна изъ сторонъ не чувствуетъ любви или вообще не хочетъ вступить въ этотъ бракъ, то онъ можетъ быть и не заключаемъ.

— Могу я спросить васъ?.. Вы имѣли какое нибудь основаніе, чтобы сообщитъ ей это?

Мистеръ Груджіусъ отвѣтилъ довольно рѣзко: «Основаніе было то, что я долженъ былъ исполнить свою обязанность. Вотъ и все». Затѣмъ онъ прибавилъ: «Пойдемте, мистеръ Джасперъ, я знаю вашу привязанность къ вашему племяннику и то, что вы крайне горячо принимаете все, что его касается, но могу васъ увѣрить, что я не имѣлъ въ виду выразитъ неуваженіе къ мистеру Друду».

— Вы не могли выразиться болѣе сердечно, — замѣтилъ Джасперъ, идя рядомъ съ нимъ и дружески пожимая ему руку.

Мистеръ Груджіусъ снялъ свою шляпу, провелъ рукой по головѣ, затѣмъ качнулъ ей въ знакъ своего удовольствія и накрылся опять шляпой.

— Я готовъ поспоритъ, что она не захочетъ отказаться отъ Неда, — сказалъ съ улыбкой Джасперъ, губы котораго при этомъ поблѣднѣли такъ, что онъ самъ чувствовалъ это и кусалъ ихъ.

— И вы будете правы, — отвѣтилъ мистеръ Груджіусъ, — хотя, по моему мнѣнію, къ чувствамъ сироты, оставшейся безъ матери при такихъ обстоятельствахъ, какъ она, надо относиться очень осторожно и деликатно. Такъ я думаю, хотя я и не понимаю этихъ дѣлъ. А по вашему?

— Само собой разумѣется, что такъ.

— Я очень радъ, что вы говорите это, такъ какъ она, кажется, хочетъ, чтобы все было подготовлено между ними совершенно самостоятельно и чтобы мы въ это дѣло не вмѣшивались, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, осторожно подходя къ темѣ своего разговора съ Розой о Джасперѣ.

— Вы хотите сказать, — поправилъ его Джасперъ, трогая себя за грудь и произнося не совсѣмъ внятно слово, — чтобы я не вмѣшивался!

Мистеръ Груджіусъ тоже тронулъ себя въ грудь и затѣмъ произнесъ:

— Я разумѣю насъ обоихъ. Пусть они совѣтуются и обсуждаютъ все сами, когда мистеръ Эдвинъ Друдъ вернется сюда къ Рождеству. А затѣмъ уже вмѣшаемся въ дѣло и мы, и покончимъ съ нимъ.

— Поэтому, вы и уговорились съ ней вернуться къ Рождеству? — замѣтилъ Джасперъ. — Теперь я понимаю.

И затѣмъ онъ прибавилъ:

— Какъ вы совершенно вѣрно сказали сейчасъ, мистеръ Груджіусъ, между мною и моимъ племянникомъ такая исключительная привязанность, что я болѣе чувствителенъ къ тому, что касается судьбы моего счастливаго юнца, чѣмъ къ тому, что касается меня лично. Однако, вполнѣ справедливо, чтобъ мы считались и съ желаніями молодой дѣвушки, а потому я готовъ во всемъ подчиниться вашему указанію. Я принимаю его. Значить, на Рождествѣ они сдѣлаютъ всѣ послѣднія приготовленія на май, когда и состоится ихъ свадьба. Намъ остается, такимъ образомъ, лишь облегчить имъ разныя формальности и приготовить ко дню рожденія Эдвина сдачу ему всѣхъ опекунскихъ дѣлъ.

— Такъ понимаю дѣло и я, — согласился мистеръ Груджіусъ, подавая Джасперу на прощанье руку. Да благословитъ ихъ обоихъ Богъ!

— Да спасетъ ихъ обоихъ Богъ! — воскликнулъ Джасперъ.

— Я сказалъ, «да благословитъ ихъ», — замѣтилъ Груджіусъ, посмотрѣвъ при этомъ черезъ плечо на регента.

— А я сказалъ «да спасетъ ихъ», — возразилъ Джасперъ. — Развѣ тутъ есть какая разница?

X. Путь расчищается.

Было много разъ замѣчено, что женщины обладаютъ удивительной способностью отгадывать мужскіе характеры. Способность эта, повидимому, совершенно безсознательная, инстинктивная. Она не требуетъ ни кропотливой мысли, ни усилій, дается женщинѣ въ какомъ-то смутномъ ощущеніи, и тѣмъ не менѣе основанные на ней приговоры гораздо болѣе точны, чѣмъ основанныя на многихъ наблюденіяхъ мужскія мнѣнія. Но гораздо рѣже замѣчалось, что эта способность женщинъ (подверженная ошибкамъ, какъ и все человѣческое) совершенно лишена возможности самопровѣрки. Какъ бы ни было, хотя бы и ложное, но уже разъ высказанное женское мнѣніе, основанное на этой способности, не мѣняется и, можно сказать, становится какимъ-то предразсудкомъ. Самое основательное возраженіе и самое очевидное доказательство только усиливаютъ упорство женщины въ отстаиваніи своего сужденія, и послѣднее, въ девяти случаяхъ изъ десяти пріобрѣтаетъ характеръ показанія заинтересованнаго свидѣтеля.

— Не думаете-ли вы, дорогая матушка, — обратился однажды младшій каноникъ къ своей матери, сидѣвшей со своимъ вязаньемъ въ его маленькомъ кабинетѣ, — не думаете-ли вы, что вы черезчуръ строги къ мистеру Невилю?

— Нѣтъ, я не думаю этого, — отвѣчала старая дама.

— Поговоримте объ этомъ, матушка.

— Я не имѣю ничего противъ того, чтобы поговорить объ этомъ, Септъ. Ты знаешь, вѣдь, я всегда готова говорить съ тобой. Но я рѣшительно не вижу, — прибавила она, потряхивая чепцомъ, — какимъ образомъ ты можешь переубѣдить меня.

— Очень хорошо, матушка, — сказалъ всегда примирительно настроенный сынъ. — Быть готовымъ всегда обсуждать вопросъ, — это уже очень хорошо.

— Я не думаю этого, мой дорогой, — возразила старушка.

— Пусть такъ! Но, все-таки, поговоримъ. Итакъ, мистеръ Невиль велъ себя въ тотъ злосчастный день не совсѣмъ хорошо, потому что его раздражилъ Эдвинъ.

— И потому что онъ выпилъ вина, — прибавила старая леди.

— Я долженъ признать и вино. Но я думаю, что въ этомъ отношеніи оно говоритъ столько-же противъ одного, сколько и противъ другого.

— Я не думаю этого, — говоритъ старая дама.

— Почему-же, матушка?

— Потому что не думаю! Впрочемъ, если хочешь, я готова обсудить твои доводы.

— Но, дорогая матушка, я рѣшительно не вижу, какъ мы можемъ что-либо обсуждать, разъ вы становитесь на такую точку зрѣнія.

— Вини за это мистера Невиля, а не меня, Септъ, — сказала старушка съ достоинствомъ.

— Дорогая матушка! Что вы говорите! Почему я долженъ винить въ этомъ мистера Невиля?

— Потому что онъ верулся домой въ нетрезвомъ видѣ и показалъ этимъ неуваженіе къ этому дому, которому онъ нанесъ безчестіе, — сказала мистриссъ Криспаркль, обращаясь опять къ своимъ основнымъ положеніямъ.

— Этого нельзя отрицать, матушка, но онъ и тогда жалѣлъ и теперь жалѣетъ объ этомъ.

— Если-бы мистеръ Джасперъ не подошелъ ко мнѣ въ тотъ день послѣ службы и не выразилъ-бы надежды, что я не была особенно испугана и встревожена этой исторіей, я и не знала-бы, вѣроятно, о ней.

— Говоря по правдѣ, матушка, если-бъ я могъ скрыть отъ васъ эту исторію, я, вѣроятно, сдѣлалъ-бы это, хотя я тогда еще не обдумалъ окончательно своего рѣшенія. Я какъ разъ хотѣлъ подойти къ Джасперу переговорить съ нимъ объ этомъ предметѣ и предложить ему, во имя общихъ интересовъ, замолчать всю исторію, когда онъ подошелъ самъ къ вамъ. Конечно, тогда было уже поздно предпринять что-либо.

— Да, къ сожалѣнію, поздно! — Джасперъ былъ блѣденъ, какъ полотно, точно онъ еще присутствовалъ при той сценѣ которая произошла у него въ квартирѣ ночью.

— Если-бъ я и скрылъ отъ васъ, матушка, это происшествіе, то, повѣрьте, только ради вашего-же спокойствія и ради блага молодого человѣка. Я поступилъ-бы такъ, какъ велитъ мнѣ мой долгъ.

Старушка при этихъ словахъ быстро встала подошла къ сыну и поцѣловала его. Затѣмъ прибавила:

— Я и не сомнѣваюсь въ этомъ, мой дорогой Септъ.

— Какъ бы тамъ ни было, а происшествіе сдѣлалось предметомъ толковъ всего города, — сказалъ мистеръ Криспаркль, когда его мать опять усѣлась на свое кресло и снова принялась за свое вязанье. Теперь я уже сдѣлать ничего не могу.

И онъ потеръ у себя при этомъ за ухомъ.

— Я и тогда говорила, и теперь говорю, что я дурного мнѣнія о Невилѣ, — опять сказала старушка. Я и тогда говорила, и теперь скажу, что надѣюсь на исправленіе мистера Невиля, но не вижу его желанія къ этому.

При этихъ словахъ на ея головѣ чепецъ запрыгалъ снова.

— Меня очень огорчаетъ, что вы говорите это, матушка.

— И меня огорчаетъ, что я говорю это, мой дорогой, — замѣтила старушка особенно энергично принимаясь за свое вязанье, — но я ничѣмъ не могу помочь этому.

— Во всякомъ случаѣ, — продолжалъ младшій каноникъ, — вы должны согласиться (это неоспоримо), что мистеръ Невиль очень старателенъ и внимателенъ, что онъ становится лучше и что онъ — мнѣ кажется я говорю вѣрно — питаетъ большую любовь ко мнѣ.

— Въ послѣднемъ нѣтъ никакого достоинства, мой дорогой, — быстро проговорила старушка, и если онъ самъ считаетъ это за достоинство, я стану думать о немъ еще хуже.

— Но, дорогая матушка, онъ же, конечно, никогда не говорилъ объ этомъ.

— Допустимъ, что и не говорилъ, — замѣтила старушка; — все это не важно.

Въ добромъ взглядѣ, который мистеръ Криспаркль устремилъ на прелестную, какъ фарфоровая кукла, старушку, нельзя было замѣтить раздраженія, но, несомнѣнно, въ немъ выражался нѣкоторый юморъ, ясно показывавшій, что младшій каноникъ хорошо понималъ всю безнадежность спора съ фарфоровой куклой.

— Ты подумай только Септъ чѣмъ бы онъ сталъ, еслибъ еще у него не было сестры!… Ты хорошо знаешь, какое громадное вліяніе она имѣетъ на него и какія у нея способности: то, что онъ учитъ съ тобою, онъ учитъ сначала съ ней. И если ты хоть часть своихъ похвалъ ему отнесешь къ ней, — что-же тогда останется?

При этихъ словахъ мистеръ Криспаркль словно ушелъ въ какія-то мечты, въ какія-то мысли о самыхъ различныхъ предметахъ. Онъ думалъ о томъ, какъ часто приходилось ему видѣть брата и сестру за серьезнымъ чтеніемъ и обсужденіемъ его старыхъ школьныхъ учебниковъ. То онъ встрѣчалъ ихъ рано утромъ, во время своихъ прогулокъ къ рѣчкѣ, гдѣ онъ купался, то видѣлъ ихъ по вечерамъ, когда взобравшись на развалины монастырскихъ стѣнъ, онъ смотрѣлъ на заходящее солнце: они шли обыкновенно вдоль берега рѣки, въ которой уже отражались ночные городскіе огни. И припоминая все это, мистеръ Криспаркль вспоминалъ и многое другое; какъ онъ пришелъ къ убѣжденію, что, въ сущности у него не одинъ, а два ученика и что необходимо, уча одного, учитъ и другого, примѣняясь къ обоимъ, какъ онъ приспособилъ свои занятія для этого и какъ, дѣйствуя непосредственно только на одного изъ своихъ учениковъ, онъ въ то-же время, при его помощи, воздѣйствовалъ и на другого… Онъ вспоминалъ о слухахъ которые дошли до него изъ монастырскаго дома, о томъ, что гордая и дикая Елена по собственной волѣ отдалась вліянію сказочной невѣсты (какъ онъ звалъ Розу) и училась отъ нея всему, чему только могла. Все это заставило глубоко задуматься мистера Криспаркля. Странной казалось ему эта прелестная дружба столь различныхъ по внѣшности дѣвушекъ. Но еще болѣе страннымъ казалось младшему канонику, что такія незначительныя событія, и притомъ, наступившія всего нѣсколько недѣль тому назадъ, заняли въ его жизни такое огромное мѣсто.

Нужно замѣтить, что всякій разъ, когда уважаемый Септимъ предавался мечтамъ, его добрая матушка считала это несомнѣннымъ признакомъ того, что онъ голоденъ и что, ему необходимо «подкрѣпиться». Поэтому, она въ такихъ случаяхъ всегда спѣшила къ буфету и доставала оттуда стаканъ Констанскаго вина и нѣсколько домашнихъ бисквитовъ для сына. Этотъ буфетъ былъ нѣчто замѣчательное и былъ достоинъ и Клойстергэма, и того уголка, въ которомъ жилъ младшій каноникъ. Не говоря уже о томъ, что надъ нимъ висѣлъ портретъ Генделя въ огромномъ парикѣ и съ такимъ выраженіемъ въ лицѣ, что можно было ожидать, что вотъ-вотъ онъ вдохновится содержаніемъ шкапа и сочинитъ прелестную фугу, которая будетъ вполнѣ гармонировать съ нимъ, это совсѣмъ не былъ простой шкапъ съ дверцей на петляхъ, которая открывается во всю ширину и не оставляетъ уже ничего скрытаго. Шкапъ этотъ открывался по серединѣ и притомъ такъ, что одна половина дверцы поднималась вверхъ, а другая опускалась внизъ. Когда опускалась верхняя половина, нижняя закрывалась вдвойнѣ, такъ какъ верхняя половина находила на нижнюю. И тогда въ верхней части шкапа на лакированныхъ широкихъ полкахъ взору открывалось множество банокъ съ пикулями и вареньемъ, жестянокъ съ консервами, коробокъ съ разными пряностями и красивыхъ вазочекъ сине-бѣлаго цвѣта съ привознымъ имбиремъ. Тутъ-же стояла синяя и бѣлая посуда, большіе и маленькіе мѣшечки съ сушеными фруктами и разныя другія лакомства и соленья, съ соотвѣтственными надписями на пузатыхъ сосудахъ, въ которыхъ они находились. Откровенно выступали въ своихъ темно-коричневыхъ мундирахъ пикули, соленые огурцы. Бросались въ глаза лукъ, перецъ, орѣхи. варенья, всѣ въ завитушкахъ изъ бѣлой бумаги какъ менѣе мужественныя, заявляли о своемъ существованіи болѣе скромно, тонкими надписями, сдѣланными женской рукой: «малина», «слива», «яблоки», «абрикосы» и т. п. Когда съ нижней половины шкапа поднималась и верхняя дверца, и нижняя, то глазамъ представали апельсины, а по серединѣ ихъ огромная японская сахарница, наполненная мелкимъ сахарнымъ пескомъ. Рядомъ съ апельсинами лежали разные домашніе кэки и бисквиты, а въ самомъ низу, въ желѣзномъ ящикѣ красивой работы стояли вина и паливки, отъ которыхъ пріятно пахло апельсинами, лимонами и разными другими настоями изъ ягодъ и травъ. Надъ этимъ шкапомъ изъ шкаповъ вѣчно стоялъ, точно назойливое жужжанье пчелъ, звукъ колоколовъ и органа, и, казалось, что отъ одного этого жужжанья все въ шкапу превратилось въ медъ, а каждый, кто влѣзъ бы на эти полки (онѣ были огромны), слѣзъ бы съ нихъ точно засахаренный.

Уважаемый Септимъ такъ же охотно приносилъ себя въ жертву и другому шкапу, зловонному шкапу съ различными лекарствами, которымъ, какъ и буфетомъ, тоже завѣдывала фарфоровая пастушка. Какимъ только микстурамъ не пришлось подвергать себя его мужественному желудку! И мятнымъ, и горчшинымъ, и шалфеевымъ, и размариновымъ, и настоеннымъ на тминѣ, петрушкѣ и рутѣ! Какими удивительными примочками изъ всякихъ сушеныхъ травъ долженъ былъ мистеръ Криспаркль обкладывать свое розовое и довольное лицо, если только его мать подозрѣвала, что у него болятъ зубы! Какихъ только пластырей изъ травъ не налѣплялъ онъ на свои щеки и лобъ, когда его любящая матушка замѣчала на нихъ едва видный прыщикъ! Въ этой аптекѣ, помѣщавшейся наверху лѣстницы и представлявшей изъ себя узенькій шкапчикъ, висѣли пучки сушеныхъ травъ и были разложены по бокамъ различныя снадобья. Тутъ-же стояли огромныя бутыли съ разными настойками противъ самыхъ разнообразныхъ болѣзней. Въ это злосчастное мѣсто приводили румянаго и всегда здороваго Септима, точно овцу на закланіе, пичкали его здѣсь и лѣчили. Онъ глоталъ все, что давала ему мать, желая лишь успокоить ее, но потомъ, все-же, умывался и шелъ купаться въ рѣку, увѣренный, что ея цѣлебныя свойства неисчерпаемы.

Въ настоящихъ обстоятельствахъ добрый, младшій каноникъ весьма любезно выпилъ принесенный ему матерью стаканъ констанскаго вина, и затѣмъ, весьма довольный, что могъ угодитъ ей, отправился исполнять свои ежедневныя обязанности. Правильно и пунктуально исполняя ихъ, мистеръ Криспаркль и не замѣтилъ, какъ наступилъ часъ вечерни и какъ надвинулись сумерки. Такъ какъ въ соборѣ было холодно, то послѣ службы онъ пошелъ гулять и дошелъ до своихъ любимыхъ развалинъ, на которыя онъ, по обыкновенію, взбирался сразу, безъ передышки.

И на этотъ разъ онъ мастерски выполнилъ свой маневръ, и, усѣвшись на вершинѣ разрушенной стѣны, сталъ любоваться протекавшей внизу рѣкой. Клойстергэмская рѣка протекаетъ настолько низко, что воды ея находятся почти на уровнѣ моря, часто въ нее заноситъ много морскихъ водорослей. Въ послѣдній приливъ такихъ водорослей нанесло необыкновенно много. Это обстоятельство, въ связи съ волненіемъ на рѣкѣ, безпокойно рѣющими чайками и огненнымъ мрачнымъ горизонтомъ, который виднѣлся между стоявшими вдали черными баржами, — предвѣщало ночью грозу. Въ умѣ мистера Криспаркля невольно вставало контрастомъ къ тихой, уединенной жизни его дома бурное море, когда, погруженный въ свои думы, онъ увидѣлъ шедшихъ внизу Елену и Невиля Ландлессъ. Оба оыи цѣлый день не выходили у него изъ головы, и, завидя ихъ, онъ немедленно сталъ спускаться, чтобы поговоритъ съ ними. Спускъ съ развалинъ былъ трудный, но младшій каноникъ былъ мастеръ лазать по горамъ, и онъ очутился въ компаніи молодыхъ людей раньше, чѣмъ другой успѣлъ-бы спуститься только на половину.

— Скверный вечеръ, миссъ Лаидлессъ! Развѣ вы не находите, что мѣсто вашихъ прогулокъ черезчуръ открыто, и что время года теперь черезчуръ холодное для нихъ?

Елена не находила этого. Это была ея любимая прогулка, такъ какъ мѣсто было очень уединенное.

— Оно очень уединенное, — согласился мистеръ Криспаркль, — это правда.

И, пользуясь случамъ, чтооы поговорить (что ему давно хотѣлось), онъ, продолжая идти рядомъ съ молодыми людьми, прибавилъ:

— Здѣсь лучше, чѣмъ гдѣ-либо, можно поговорить безъ помѣхи. — Мистеръ Невиль, надѣюсь, вы передаете вашей сестрѣ обо всемъ, что происходитъ между нами?

— Все, сэръ.

— Слѣдовательно, — сказалъ мистеръ Криспаркль, — ваша сестра знаетъ, что я неоднократно уговаривалъ васъ сдѣлать что-нибудь, чтобы сгладить впечатлѣніе той несчастной ссоры вашей съ Эдвиномъ, которая произошла въ первую ночь вашего пріѣзда сюда?

Говоря это онъ смотрѣлъ не на Невиля, а на его сестру. Поэтому она, а не онъ, и отвѣчала ему;

— Да.

— Я называю эту ссору несчастной, миссъ Елена, — замѣтилъ мистеръ Криспаркль, потому что она многихъ возстановила противъ Невиля. Распространилось мнѣніе, что онъ необузданно горячій юноша, съ вспыльчивымъ, неукротимымъ характеромъ.

— Я знаю, что о немъ, бѣдномъ, такъ думаютъ, — сказала Елена, бросая при этомъ сочувственный взглядъ на брата, какъ-бы давая этимъ понять, что она считаетъ такое отношеніе къ нему несправедливымъ. Я совершенно увѣрена, что о немъ такъ думаютъ, и, если-бы даже вы ничего не сказали объ этомъ, я бы могла убѣдиться, что это такъ изъ того, что я слышу каждый день.

— Значитъ, недостаточно объ этомъ жалѣть, — произнесъ увѣреннымъ тономъ мистеръ Криспаркль, — а надо стараться какъ нибудь поправить дѣло. Невиль въ Клонстергэмѣ недавно, и я увѣренъ, что сложившееся противъ него предубѣжденіе исчезнетъ. Но было бы лучше постараться сдѣлать это какъ можно скорѣе, не откладывая на неопредѣленное время. Не говоря уже о томъ, что это было-бы политично, это будетъ и справедливо. Не можетъ быть сомнѣнія въ томъ, что Невиль былъ неправъ.

— Его вызвали на этотъ поступокъ, — сказала Елена.

— Да, но онъ напалъ первый, — возразилъ мистеръ Криспаркль.

Всѣ двинулись дальше, молча. Наконецъ, Елена посмотрѣла въ лицо мистеру Криспарклю и проговорила тономъ упрека;

— О, мистеръ Криспаркль, неужели вы хотѣли-бы, чтобы Невиль бросился на колѣни передъ Друдомъ, или мистеромъ Джасперомъ, которые ежедневно злословятъ о немъ? Вы не можете въ душѣ своей хотѣть этого. Положа руку на сердце, скажите, развѣ на его мѣстѣ вы сдѣлали-бы это?

— Я уже указывалъ мистеру Криспарклю, — сказалъ Невиль, бросая почтительный взглядъ въ сторону своего воспитателя, что еслибъ я могъ по совѣсти сдѣлать это, то я сдѣлалъ бы. Но я не могу, и меня возмущаетъ необходимость притворства, которое необходимо для этого. Но ты, во всякомъ случаѣ, неправа, сестра, ставя мистера Криспаркля на мое мѣсто. Нельзя предположить, чтобъ онъ былъ способенъ на такой-же поступокъ.

— Прошу у него извиненія, — сказала Елена.

— Вы видите, — замѣтилъ мистеръ Криспаркль, опятъ осторожно затрогивая главный предметъ разговора, вы оба сознаете инстинктивно, что Невиль поступилъ дурно. Почему-же въ такомъ случаѣ не сознаться въ этомъ передъ всѣми?

— Развѣ все равно, — спросила съ нѣкоторымъ волненіемъ Елена, — развѣ все равно подчиниться-ли великодушному, или низкому сердцу?

Прежде чѣмъ младшій каноникъ успѣлъ отвѣтить что-либо по поводу этого замѣчанія, Невиль сказалъ:

— Помоги мнѣ оправдаться передъ мистеромъ Криспарклемъ, Елена. Помоги мнѣ убѣдитъ его, что я не могу первымъ идти на сдѣлку, которая кажется мнѣ фальшивой. Моя натура должна измѣниться, чтобы я понялъ это иначе. А она не измѣнилась еще. Я глубоко чувствую нанесенное мнѣ оскорбленіе, тѣмъ болѣе, что оно нанесено мнѣ сознательно. Вотъ почему я и не могу успокоиться. Полная правда въ томъ, что когда я вспоминаю объ этомъ вечерѣ, то во мнѣ кипитъ такой-же гнѣвъ, какъ и тогда.

— Невиль, — продолжалъ младшій каноникъ спокойно, — вы опять сдѣлали руками то движеніе, которое я такъ не люблю.

— Жалѣю объ этомъ, сэръ, но это вышло противъ моего желанія. Я сознался, что я такъ-же сердитъ, какъ и тогда.

— А я сознаюсь вамъ, — сказалъ мистеръ Криспаркль, — что я ждалъ другого, лучшаго.

— Мнѣ очень жаль, что я разочаровываю васъ, сэръ, но мнѣ гораздо тяжелѣе было-бы обмануть васъ. Я бы постыдно обманулъ васъ, еслибъ сказалъ, что подъ вашимъ вліяніемъ мой характеръ смягчился. Придетъ время, когда это вліяніе скажется на мнѣ, но пока, этого еще нѣтъ. Такъ ли, Елена?

Елена, черные глаза которой все время слѣдили за тѣмъ, какъ отражается на лицѣ мистера Криспаркля то, что говорилъ ея братъ, — отвѣтила не ему, а мистеру Криспарклю:

— Да, это такъ.

Затѣмъ, послѣ короткой паузы, она посмотрѣла въ глаза брату, который вопросительно глядѣлъ на нее, и утвердительно кивнула ему головой. Онъ понялъ ея знакъ, какъ приглашеніе говорить и продолжалъ:

— До сихъ поръ я не имѣлъ еще смѣлости сказать вамъ, сэръ, то, что я долженъ былъ бы сказать вамъ, когда мы впервые говорили съ вами объ этомъ предметѣ. Мнѣ очень трудно это сказать, и меня удерживала отъ этого боязнь показаться вамъ смѣшнымъ. Я и сейчасъ боюсь этого, и, если рѣшаюсь говорить вамъ, то только потому, что сестра только что поощрила меня быть вполнѣ откровеннымъ съ вами. — Я въ такомъ восторгѣ отъ миссъ Будъ, сэръ, что я не могу допустить, чтобы при мнѣ о ней говорили небрежно. И, именно, потому, если-бы я даже не былъ лично оскорбленъ молодымъ Друдомъ, я-бы оскорбился за нее.

Мистеръ Криспаркль, очевидно, весьма удивленный, взглянулъ на Елену, какъ-бы прося ее объяснить ему затронутое обстоятельство подробнѣе, но сразу понялъ, что это излишне. Глаза ея выражали не только все то, что ему еще было неясно, но и просили совѣта и помощи.

— Молодая дѣвушка, о которой вы говорите, скоро выйдетъ замужъ, какъ вамъ извѣстно, мистеръ Невиль, — сказалъ мистеръ Криспаркль серьезно. — Въ виду этого ваше восхищеніе ею, въ томъ смыслѣ, какой вы ему, повидимому, придаете — крайне печальный фактъ. Больше того. Это прямо нелѣпо съ вашей стороны — брать на себя обязанность защитника миссъ Розы противъ того, котораго она сама себѣ выбрала въ мужья. Къ тому-же, вы встрѣтили ихъ всего разъ въ жизни. Молодая дѣвушка сдѣлалась другомъ вашей сестры, и меня удивляетъ, что, въ своихъ собственныхъ интересахъ, ваша сестра не постаралась убѣдить васъ въ нелѣпости и преступности вашей фантазіи.

— Она старалась, сэръ, но безуспѣшно. Мужъ или не мужъ, но этотъ мальчишка неспособенъ питать къ ней чувства, которое она внушила мнѣ. Онъ относится къ ней, какъ къ куклѣ. И онъ недостоинъ ея. Я вижу, что она жертвуетъ ему собой ради воли своего отца. Я вижу, что я люблю ее и ненавижу и презираю его!

Все это Невиль произнесъ съ такимъ дикимъ выраженіемъ на лицѣ и дѣлая такіе угрожающіе жесты, что его сестра взяла его за руку и съ укоризной сказала:

— Невиль! Невиль!

Придя въ себя и почувствовавъ, что онъ опять нарушилъ обѣщаніе не горячиться, Невиль закрылъ лицо руками, пристыженный и смущенный.

Мистеръ Криспаркль, внимательно слѣдившій за нимъ и обсуждавшій все происшедшее, сдѣлалъ молча нѣсколько шаговъ. Затѣмъ онъ заговорилъ:

— Мистеръ Невиль, мистеръ Невиль! Меня глубоко огорчаетъ, что ваша натура и вашъ характеръ заключаютъ въ себѣ такія черты, которыя своей дикостью, злобой и необузданностью похожи на наступающую ночь. Ваши слова и жесты заставляютъ меня серьезно задуматься надъ тѣмъ, что вы острыли мнѣ. Я придаю всему этому очень серьезное значеніе и буду говорить съ вами совершенно серьезно. Эта распря между вами и Друдомъ ни въ какомъ случаѣ не должна продолжаться. Я не могу оставить это дѣло на произволъ судьбы, разъ вы живете у меня въ домѣ, послѣ того, что вы разсказали мнѣ. Какъ-бы ни ослѣпляла васъ ваша страсть и ненависть и что-бы вы ни думали о вашемъ соперникѣ, онъ юноша честный, съ хорошей, открытой душой. Я знаю его, и могу ручаться, что это такъ. Обдумавъ все и выслушавъ то, что говорила ваша сестра, я готовъ допустить, что для примиренія съ Эдвиномъ вы должны взять на себя лишь половину задачи. Я беру на себя, чтобы первый шагъ къ примиренію былъ сдѣланъ Эдвиномъ. И разъ это будетъ сдѣлано, вы должны будете дать мнѣ слово джентльмена и христіанина, что ссора эта навсегда считается вами поконченной. Что вы будете чувствовать въ вашемъ сердцѣ въ моментъ мировой, — можетъ знать только Тотъ, кто знаетъ и видитъ сердца всѣхъ. Но если вы не сумѣете бытъ искреннимъ въ такую минуту, то я сочту васъ человѣкомъ погибшимъ. Но довольно говорить о томъ, что еще впереди. Сейчасъ я снова долженъ сказать нѣсколько словъ о вашемъ увлеченіи. Я васъ понялъ такъ, что кромѣ васъ и вашей сестры, о немъ не знаетъ никто. Вѣрно?

Елена отвѣтила въ полгодьоса: «Только мы трое и знаемъ то, о чемъ мы говорили здѣсь».

— А это неизвѣстно той молодой дѣвушкѣ?

— Клянусь, что неизвѣстно!

— Въ такомъ случаѣ, мистеръ Невиль, я требую отъ васъ, чтобы вы дали мнѣ клятву, что никому не откроете этой тайны и что вы употребите все ваше стараніе (и самое серьезное) къ тому, чтобы искоренить ваше чувство изъ своего сердца. Я не скажу вамъ, что вамъ удастся достигнуть этого въ скоромъ времени; я не скажу также вамъ, что ваше чувство игра вашего воображенія; я не скажу вамъ, что такія чувства переживаются всѣми молодыми и горячими сердцами постоянно. Я оставляю васъ при вашемъ убѣжденіи, что вы любите сильнѣе, чѣмъ кто-либо и предполагаю, что вамъ придется бороться съ своимъ чувствомъ долго и съ большими усиліями. И чѣмъ вамъ труднѣе будетъ исполнить вашу клятву, тѣмъ цѣннѣе я буду считать ее, если вы дадите мнѣ ее искренно.

Юноша два или три раза попробовалъ что-то отвѣтить, но не могъ.

— Останьтесь съ вашей сестрой, которую вамъ надо проводить до дому, — сказалъ мистеръ Криспаркль. Вы найдете меня одного въ моей комнатѣ, когда вернетесь.

— Пожалуйста, не уходите еще, — попросила его Елена. — Подождите минуту.

— Я не нуждался-бы въ лишней минутѣ, мистеръ Криспаркль, — сказалъ Невиль послѣ нѣкотораго молчанія, закрывъ лицо рукой, если-бы вы не были такъ терпѣливы, внимательны и добры со мной. О, еслибы въ дѣтствѣ у меня былъ такой наставникъ!

— Слѣдуй-же за нимъ, Невиль, — прошептала Елена, — слѣдуй за нимъ къ Небу!

Въ голосѣ Елены, когда она произносила эти слова было что-то, что прервало рѣчь мистера Криспаркля, которой онъ хотѣлъ остановить ея восторженный тонъ по отношенію къ своей личности. Голосъ его замеръ, и онъ только приложилъ пальцемъ къ губамъ, безмолвно обративъ взглядъ на ея брата.

— Еслибъ я только сказалъ, что даю вамъ, мистеръ Криспаркль, оба требуемыя вами обѣщанія, что даю ихъ отъ всей души и со всей искренностью, этого было бы слишкомъ мало. Я прошу у васъ прощенія за мою выходку! — сказалъ Невиль сильно взволнованный.

— Не у меня вамъ надо просить прощенія, Невиль! Не у меня. Вы сами знаете, кто можетъ забывать и прощать наши грѣхи и ошибки. Миссъ Елена, вы и вашъ братъ — вы близнецы. Вы родились на свѣтъ съ тѣми же наклонностями, и вы провели ваши дѣтскіе годы въ однихъ и тѣхъ же неблагопріятныхъ обстоятельствахъ. Не можете ли вы, побѣдившая себя, побѣдить и его? Вы видите тотъ камень, который лежитъ на его пути. Кто-же кромѣ васъ, можетъ открыть ему глаза? Указать ему этотъ камень?

— Вы, — сказала Елена. — Что значитъ мое вліяніе и мой слабый разумъ въ сравненіи съ вашимъ вліяніемъ и вашимъ умомъ?

— Вы обладаете разумомъ любви, — замѣтилъ младшій каноникъ. — Помните, что это есть высшій разумъ, какой только намъ доступенъ. Что касается меня, то о такихъ посредственныхъ людяхъ лучше не говорить совсѣмъ. Покойной ночи!..

Дѣвушка взяла протянутую ей руку и съ чувствомъ глубокой благодарности и благоговѣнія прикоснулась къ ней губами.

— Что вы! — воскликнулъ младшій каноникъ. — Эта награда не по заслугамъ.

И онъ пошелъ домой

Проходя мимо церковной ограды, онъ по мѣрѣ того какъ сгущались сумерки, все упорнѣе задумывался надъ поставленной себѣ задачей: — во что-бы то ни стало устроить обѣщанное имъ примиреніе. «Вѣнчать ихъ попросятъ, вѣроятно, меня, — размышлялъ онъ, — какъ бы было хорошо, еслибъ они скорѣе повѣнчались и уѣхали. Но прежде всего надо ихъ примирить!» — И онъ обдумывалъ, что ему сдѣлать: написать-ли Друду, или-же переговорить съ Джасперомъ? Сознаніе, что онъ популяренъ среди всего причта Собора и освѣщенныя окна квартиры Джаспера склоняли его къ послѣднему рѣшенію: — «Буду ковать желѣзо, пока оно горичо», — сказалъ онъ самъ себѣ, и отправился къ Джасперу.

Джасперъ дремалъ передъ каминомъ, когда мистеръ Крисспаркль, добравшись до верхней площадки лѣстницы, постучалъ въ дверь и, не получая отвѣта, тихо повернулъ ручку и вошелъ въ комнату. Долго послѣ этого мистеръ Криспаркль помнилъ, какъ Джасперъ вскочилъ съ своего ложа и, точно полупомѣшанный, закричалъ:

— Въ чемъ дѣло? Кто это сдѣлалъ?

— Это я, мистеръ Джасперъ. Очень жалѣю, что испугалъ васъ.

Въ глазахъ Джаспера промелькнуло сознаніе, и онъ отодвинулъ одинъ или два стула, чтобы можно было подойти къ огню.

— Я дремалъ, и что-то мнѣ приснилось. Очень радъ, что вы прервали мой нездоровый послѣобѣденный сонъ. Нечего говорить, что вы всегда желанный гость.

— Благодарю васъ. Но я не увѣренъ, — замѣтилъ мистеръ Криспаркль, садясь на поставленный передъ нимъ стулъ, что предметъ моего посѣщенія будетъ столь же пріятенъ вамъ, какъ я самъ. Моя цѣль примирить двѣ враждующія стороны. Однимъ словомъ, Джасперъ, я пришелъ въ цѣляхъ примирить нашихъ юношей.

На лицѣ Джаспера появилось странное выраженіе недоумѣнія, значеніе котораго мистеръ Криспаркль не могъ понять.

— Какъ же вы хотите примирить ихъ? — спросилъ Джасперъ послѣ нѣкотораго молчанія тихимъ голосомъ.

— Относительно этого «Какъ-же» я и пришелъ поговорить съ вами. Я бы хотѣлъ просить васъ, чтобы вы сдѣлали мнѣ такое одолженіе и подготовили бы вашего племянника (я все время готовлю къ этому мистера Невиля). Попросите его, чтобы онъ написалъ коротенькое письмо, въ которомъ-бы онъ выражалъ искреннее желаніе протянуть противнику руку. Я знаю, какая хорошая у него натура и какое большое вліяніе вы имѣете на него. Нисколько не защищая мистера Невиля, мы должны, все-же, признать, что его сильно оскорбилъ Эдвинъ.

Джаснеръ повернулъ свое недовольное и недоумѣвающее лицо къ огню. Мистеръ Криспаркль, продолжавшій слѣдить за нимъ, нашелъ его теперь еще болѣе страннымъ, чѣмъ раньше. Регентъ какъ будто что то разсчитывалъ и соображалъ (что было, казалось, излишне).

— Я знаю, что вы не расположены къ мистеру Невилю, — началъ, было, мистеръ Криспаркль, но Джасперъ перебилъ его:

— Вы правду говорите. Да, я не расположенъ въ его пользу.

— Безъ сомнѣнія, вы по своему правы. Но и допуская печальную дикость натуры Невиля, я думаю, что съ вашей помощью я смогу уладить это дѣло. Я потребовалъ отъ него клятву, что его отношенія къ вашему племяннику впредь будутъ иныя, если состоится примиреніе. И я увѣренъ, что онъ сдержитъ эту клятву.

— Вы всегда берете на себя отвѣтственность за другихъ. Вы очень довѣрчивы, мистеръ Криспаркль. Можете ли вы ручаться за него?

— Да.

Недоумѣвающее выраженіе исчезло съ лица мистера Джаспера.

— Въ такомъ случаѣ, вы освобождаете меня отъ большихъ сомнѣній и снимаете съ моихъ плечъ большой камень — сказалъ Джасперъ. Я сдѣлаю то, что вы хотите.

Довольный достигнутымъ успѣхомъ, мистеръ Криспаркль выразилъ это въ самыхъ изысканныхъ выраженіяхъ.

— Да, я сдѣлаю то, о чемъ вы просите меня, — сказалъ снова Джасперъ, сдѣлаю хотя бы затѣмъ, чтобы освободить себя отъ тяжелыхъ, но неопредѣленныхъ страховъ. Не смѣйтесь моему вопросу — вы пишете дневникъ?

— Не больше строчки въ день.

— Строчки въ день было-бы тоже болѣе, чѣмъ достаточно, для моей однообразной жизни, — сказалъ Джасперъ, доставая съ полки книгу, но я пишу дневникъ для Неда. Вы засмѣетесь, слушая эту запись, но, прослушавх ее до конца, вы догадаетесь, когда я написалъ это:

«Уже за полночь. — Послѣ того, что я сейчасъ видѣлъ, я подавленъ сознаніемъ ужасныхъ послѣдствій, которыя могутъ произойти изъ всего этого для моего дорогого мальчика, и не умѣю побѣдить своихъ дурныхъ предчувствій разсудкомъ. Всѣ мои старанія тщетны. Демонская страсть Невиля Ландлесса, его необузданное бѣшенство и дикое желаніе обрушиться на предметъ, вызывающій его злобу, — все это угнетаетъ меня. Это впечатлѣніе было такъ сильно, что я дважды заходилъ въ комнату моего дорогого мальчика, чтобы убѣдиться, что онъ не убитъ и не плаваетъ въ крови».

А вотъ замѣтка, сдѣланная на другой день утромъ:

«Недъ уѣхалъ. Уѣхалъ такой же легкомысленный и беззаботный, какъ и всегда. Онъ смѣялся, когда я предостерегалъ его, и сказалъ, что скоро будетъ такъ же силенъ, какъ и Невиль. Я созалъ ему, что это возможно, но что бѣда его въ томъ, что онъ не злой человѣкъ. Онъ продолжалъ такъ-же легко относиться къ происшествію. Тогда я проводилъ его, сколько могъ, и съ грустью и противъ воли разстался съ нимъ. Я не въ силахъ отогнать отъ себя сквернаго предчувствія — если догадка, основанная на фактахъ, можетъ быть названа предчувствіемъ…»

— Снова и снова, — сказалъ Джасперъ, въ заключеніе, перелиставъ листы книги прежде, чѣмъ поставить ее на мѣсто, — эти мысли послѣ того овладѣвали мной, какъ это видно изъ другихъ замѣтокъ. Но теперь я имѣю ваше ручательство, и я непремѣнно занесу его въ свою книгу въ противовѣсъ моимъ чернымъ мыслямъ.

— Этотъ противовѣсъ заставитъ васъ, надѣюсь, отказаться отъ вашего мрачнаго настроенія и вы бросите эти листы вашего дневника въ огонь. Я не считаю нужнымъ спорить съ вами, разъ вы такъ охотно пошли навстрѣчу моему желанію, но я, всеже, долженъ сказать, Джасперъ, что ваша любовь къ Друду заставила васъ преувеличить возможныя опасенія.

— Вы сами могли видѣть, — сказалъ Джасперъ, пожимая плечами, — въ какомъ настроеніи я былъ въ ту ночь, когда сѣлъ писать, и вы слышали теперь въ какихъ выраженіяхъ я писалъ. Вы замѣтили, если припомните, что я черезчуръ былъ строгъ по отношенію къ Невилю. Когда я говорилъ съ вами, я былъ строже, чѣмъ въ дневникѣ, гдѣ нѣтъ такихъ словъ.

— Вѣрно, вѣрно. Но, все-таки, примите противоядія, — замѣтилъ мистеръ Криспаркль, — и я надѣюсь, что вы взглянете на все это дѣло гораздо свѣтлѣе. Теперь-же не будемъ больше говорить о немъ. Мнѣ остается только поблагодарить васъ, и я сердечно благодарю васъ.

— Вы убѣдитесь, — сказалъ Джасперъ, пожимая протянутую ему руку, что я не остановлюсь на полпути въ дѣлѣ устроить которое я вамъ обѣщалъ. Я озабочусь, чтобы Недъ пошелъ навстрѣчу всему, что отъ него потребуется.

На третій день послѣ этого разговора Джасперъ пошелъ къ мистеру Криспарклю со слѣдующимъ письмомъ:

«Дорогой Джонъ,

Я тронутъ разсказомъ о вашемъ свиданіи съ мистеромъ Криспарклемъ, котораго я глубоко уважаю. Прежде всего я открыто заявляю, что въ происшедшемъ между мной и Невилемъ раздорѣ я забылся не меньше, чѣмъ онъ. Во-вторыхъ, я желаю, чтобы это печальное недоразумѣніе осталось только недоразумѣніемъ и чтобы снова насталъ общій миръ.

Затѣмъ, дорогой старче, попроси мистера Ландлесса къ обѣду въ день Рождества (въ хорошій день и дѣло дѣлается лучше) и пусть насъ будетъ только трое. Мы подадимъ другъ другу руки и затѣмъ не будемъ больше говорить объ этомъ, мой дорогой Джонъ. Всегда преданный вамъ Эдвинъ Друдъ!!»

P. S. Мой привѣтъ Кисанькѣ на слѣдующемъ урокѣ музыки.

— Значитъ, вы ждете мистера Невиля? — сказалъ мистеръ Криспаркль.

— Надѣюсь, что онъ пріидетъ, — сказалъ Джасперъ.

XI. Портретъ и кольцо.

За самой древней частью Лондона Хольборномъ, гдѣ есть дома, которые уже цѣлыя столѣтія стоятъ на своихъ старыхъ мѣстахъ и грустно смотрятъ на улицу, по которой когда-то протекала рѣка Ольдъ-Бурнъ, находится кварталъ, состоящій изъ двухъ неправильныхъ четвероугольниковъ, называемый Стэпль-Иннъ. Это одно изъ тѣхъ уединенныхъ мѣстъ въ городѣ, попавъ въ которое послѣ шумныхъ улицъ, чувствуешь себя такъ, какъ будто въ ушахъ у тебя вата, а подошвы сапогъ подбиты войлокомъ. Въ этомъ уединенномъ мѣстѣ на чахлыхъ закопченыхъ деревьяхъ чирикаютъ закопченые воробьи, какъ-бы приглашая другъ друга: «Давайте, поиграемъ въ деревню». И птички пылкимъ своимъ воображеніемъ превращаютъ въ рощи жалкую зелень крошечныхъ палисадниковъ, дорожки которыхъ посыпаны грязнымъ пескомъ. Съ другой стороны, Степль-Иннъ — это одинъ изъ уголковъ Лондона, имѣющихъ твердыя права гражданства. Въ немъ имѣется небольшое зданіе съ маленькимъ фонаремъ надъ дверьми: какимъ цѣлямъ служитъ этотъ фонарь и за чей счетъ поддерживается его существованіе, объ этомъ исторія умалчиваетъ.

Въ тѣ дни, когда Клойстергэмъ противился проведенію около него желѣзной дороги, угрожавшей будто бы той шаткой конституціи, которая составляетъ собственность англичанъ: той конституціи, за которую мы всегда боимся и которой мы всегда хвастаемся при малѣйшей нашей удачѣ гдѣ-либо на свѣтѣ, — въ тѣ дни въ Степль-Иннѣ не было ни одной архитектурной громады, которая бы затѣняла этотъ кварталъ. Заходящее солнце окрашивало его свободно своими лучами, а юго-западный вѣтеръ свободно и невозбранно гулялъ по его улицамъ.

Впрочемъ въ одинъ зимній день декабря мѣсяца, около шести часовъ, въ Степль-Иннѣ не видно было солнца, не было вѣтра, такъ какъ спустился густой туманъ, черезъ который тускло мерцали въ окнахъ огни. На одномъ изъ домовъ, окна котораго тоже были освѣщены, на небольшомъ четыреугольникѣ стояла слѣдующая таинственная надпись:

il.

Д. Т. 1747.

Въ одной изъ комнатъ этого дома, сидѣлъ мистеръ Груджіусъ, никогда не думавшій о таинственной надписи и предположившій, что она должна означать либо «Джонъ Томасъ», либо «Джонъ Тэйлоръ», — и писалъ около камина. Кто-бы сказалъ, посмотрѣвъ на мистера Груджіуса, что онъ зналъ когда-либо чувство честолюбія или испытывалъ когда-либо разочарованіе? Онъ готовился быть адвокатомъ и хотѣлъ выступать въ судѣ и вести дѣла, или же сдѣлаться нотаріусомъ и заняться составленіемъ купчихъ. Но его союзъ съ адвокатурой и съ дѣятельностью нотаріуса оказался несчастливымъ и неудачное сожительство кончилось разводомъ. Нужно сказать, однако, что питая съ самаго начала отвращеніе къ дѣятельности адвоката, Мистеръ Груджіусъ все же пытался удержаться на избранномъ пути, но напрасно. Въ концѣ концовъ ему пришлось бросить это дѣло. Къ счастію ему подвернулось какое-то третейское разбирательство. Онъ взялся за него и повелъ такъ удачно, что вслѣдъ за нимъ у него оказались и другія дѣла такого же рода. Мало-по-малу мистеръ Груджіусъ пріобрѣлъ, благодаря своей добросовѣстности, большую популярность, всеобщее уваженіе и довѣріе. Къ дѣятельности третейскаго судьи присоединилась новая работа: завѣдываніе какимъ-то имѣніемъ. Затѣмъ онъ получилъ мѣсто сборщика подоходнаго налога. Со счастіемъ въ мѣстѣ пришло и спокойствіе, и теплое гнѣздо. Въ то время, которое мы описываемъ, онъ былъ сборщикомъ податей и управляющимъ двухъ имѣній, а также велъ судебныя дѣла.

Если когда-нибудь въ немъ и горѣла искра какого-либо честолюбія, то теперь она совершенно погасла, и поселившись въ домѣ съ таинственной надписью, онъ мирно доживалъ свой вѣкъ.

Въ комнатѣ, которую занималъ мистеръ Груджіусъ, было множество конторскихъ книгъ, счетовъ и всякаго рода корреспонденціи. Кромѣ того, въ ней стояло нѣсколько желѣзныхъ сундуковъ. Все это стояло и лежало въ большомъ порядкѣ и придавало комнатѣ дѣловой видъ. Одно только предположеніе, что онъ можетъ скоропостижно умереть и что вслѣдствіе этого, какое-нибудь дѣло или бумага останутся неразъясненными или затемненными какими-либо обстоятельствами, могло бы поразить мистера Груджіуса, какъ молнія. Самое добросовѣстное исполненіе принятыхъ на себя обязательствъ, — такова была отличительная черта этого человѣка. Въ жизни есть иныя силы, кромѣ добросовѣстности, которыя придаютъ ей больше живости, больше веселости, больше привлекательности, но нѣтъ силы, которая создавала бы болѣе правильное общеніе между людьми.

Въ комнатѣ мистера Груджіуса не было никакой роскоши. Весь ея комфортъ ограничивался тѣмъ, что она была суха и тепла и что въ ней стоялъ старый, но удобро устроенный, каминъ. Можно сказать, что вся частная обстановка этой комнаты ограничивалась этимъ каминомъ, кресломъ и разборнымъ круглымъ столомъ, который въ обыкновенное время стоялъ прислоненнымъ къ углу въ видѣ щита, и только въ часы отдыха устанавливался передъ каминомъ.

За этимъ столомъ, точно подъ его защитой, стоялъ шкапъ, обыкновенно заключавшій въ себѣ какіе-нибудь вкусные напитки. Другая смежная комната служила помѣщеніемъ для клерка, а спальня мистера Груджіуса находилась по другую сторону площадки лѣстницы, ведущей въ квартиру. По той же лѣстницѣ находился и погребъ хозяина квартиры, гдѣ тоже стояли разныя вина. 300 дней въ году, во всѣ дни недѣли, мистеръ Груджіусъ въ тѣ же самые часы отправлялся обѣдать въ гостиницу Фурниваль-Иннъ, откуда послѣ обѣда возвращался назадъ, чтобы исполнить какъ можно больше очередной работы и затѣмъ ложился спать до слѣдующаго рабочаго дня.

Въ то время, какъ мистеръ Груджіусъ сидѣлъ и писалъ передъ каминомъ, въ сосѣдней комнатѣ тоже писалъ его клеркъ. Мужчина, лѣтъ тридцати, съ блѣднымъ одутловатымъ лицомъ, черными волосами, съ близорукими подслѣповатыми глазами и съ непропорціональнымъ сложеніемъ, этотъ помощникъ мистера Груджіуса былъ какимъ-то страннымъ существомъ, обладавшимъ особенной властью надъ своимъ хозяиномъ. Эту власть можно было объяснить только предположивъ нѣчто довольно невѣроятное: что онъ былъ вызванъ къ мистеру Груджіусу какими то волшебными чарами, при чемъ ни самъ мистеръ Груджіусъ, ни кто либо другой не знали какъ нарушить эти чары. По крайней мѣрѣ ни интересы, ни удобства жизни мистера Груджіуса не требовали присутствія у него этого клерка и даже, наоборотъ, можно сказать, что спокойствіе мистера Груджіуса только страдало отъ его присутствія. Какъ бы то ни было, но этотъ мрачный человѣкъ, съ взъерошенными волосами, который, казалось, родился и выросъ подъ тѣнью того ядовитаго явскаго дерева, которое создало больше зла, чѣмъ всѣ растенія міра, вмѣстѣ взятыя, — пользовался какимъ-то непонятнымъ уваженіемъ мистера Груджіуса.

— Ну что, Базардъ, — сказалъ мистеръ Груджіусъ при входѣ клерка, смотря на него поверхъ своихъ бумагъ, которыя онъ разбиралъ передъ сномъ, — что принесъ намъ вѣтеръ, кромѣ тумана?

— Мистера Друда, — отвѣтилъ Базардъ

— Что-же вы скажете о немъ?

— Онъ здѣсь — отвѣтилъ Базардъ.

— Вы бы впустили его.

— Я уже сдѣлалъ это, — сказалъ Базардъ.

— Господи! — воскликнулъ мистеръ Груджіусъ, взглянувъ на гостя между двухъ свѣчей, которыя стояли у него на столѣ. Я думалъ, что вы пришли, оставили только карточку и ушли! Какъ поживаете, мистеръ Эдвинъ? Боже, почему же вы такъ ужасно выглядите?

— Это отъ тумана, — отвѣтилъ Эдвинъ; — онъ щиплетъ мнѣ глаза, какъ кайенскій перецъ.

— Развѣ на улицѣ такъ скверно? Раздѣньтесь. На ваше счастье у меня хорошій огонь въ каминѣ. Мистеръ Базардъ похлопоталъ обо мнѣ.

— Ничего я не хлопоталъ, — отвѣтилъ Базардъ черезъ дверь.

— А, значитъ не замѣтивъ того, я самъ позаботился о себѣ, — сказалъ мистеръ Груджіусь. Пожалуйста садитесь въ мое кресло, очень васъ прошу. При такой погодѣ необходимо отдохнуть.

Эдвинъ занялъ кресло въ углу, и скоро туманъ, который онъ принесъ съ собой и которымъ было пропитано его пальто и плэдъ, разсѣялся подъ дѣйствіемъ огня.

— Ну, я расположился здѣсь, — сказалъ съ улыбкой Эдвинъ, — точно я намѣренъ остаться надолго.

— И отлично, — воскликнулъ мистеръ Груджіусъ. Извините, что я перебилъ васъ. Останьтесь. Черезъ часъ или два туманъ разсѣется. Мы можемъ послать за обѣдомъ въ Хольборнь. Вамъ лучше будетъ принять кайенскій перецъ здѣсь, чѣмъ на улицѣ. Останьтесь и отобѣдайте со мной.

— Вы очень любезны, — сказалъ Эдвинъ, осматриваясь кругомъ.

— Вотъ ужъ нѣтъ, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. Это вы любезны, что остаетесь обѣдать у холостяка. Я приглашу также, — замѣтилъ мистеръ Груджіусъ, понижая голосъ и подмигивая, точно онъ придумалъ нѣчто замѣчательное, — я приглашу также къ обѣду и Базарда. Иначе онъ еще чего добраго обидится. И онъ крикнулъ: — «Базардъ!»

Въ дверяхъ показался клеркъ.

— Отобѣдайте со мной и мистеромъ Друдомъ.

— Если вы приказываете мнѣ обѣдать, то я буду, — былъ грубый отвѣтъ.

— Что вы! — воскликнулъ мистеръ Груджіусъ. Вамъ никто ничего не приказываетъ. Васъ приглашаютъ

— Благодарю васъ, — отвѣтилъ Базардъ. Въ такомъ случаѣ мнѣ безразлично.

— Ну вотъ, дѣло и устроилось. Будьте тогда добры, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, сдѣлать мнѣ одолженіе сходить въ гостиницу Фурниваля и попросить ихъ прислать приборы. Что-же касается обѣда, то хотѣлось бы получить миску хорошаго крѣпкаго бульона, какой нибудь хорошій соусъ, кусокъ мяса (напримѣръ, баранью ногу), гуся или индѣйку, или какую-нибудь другую дичь, какая имѣется налицо. Однимъ словомъ, пусть дадутъ все, что у нихъ есть готоваго

Всѣ эти свои распоряженія мистеръ Груджіусъ отдавалъ своимъ обычнымъ тономъ, тѣмъ самымъ, которымъ читаютъ инвентарь, или заученный урокъ или то, что знаютъ на память. Уставивъ на мѣсто круглый столъ, Базардъ отправился исполнять порученіе.

— Вы видите, я былъ съ нимъ деликатенъ, — сказалъ мистеръ Груджіусъ добродушно, когда клеркъ вышелъ изъ комнаты, — отправляя его на фуражировку, потому что онъ не любятъ этого.

— Мнѣ кажется, онъ всегда все дѣлаетъ по своему, — замѣтилъ Эдвинъ.

— По своему? — переспросилъ мистеръ Грудянусъ. — О, нѣтъ, дорогой юноша, вы заблуждаетесь. Если-бъ онъ дѣлалъ все по своему, его не было бы здѣсь.

— Я удивляюсь. Гдѣ-же бы онъ могъ быть! — подумалъ Эдвинъ. Но онъ только подумалъ это, а не сказалъ, такъ какъ мистеръ Груджіусъ въ этотъ моментъ повернулся спиной къ камину и, разставивъ фалды своего сюртука, приготовился, повидимому, къ самой пріятной бесѣдѣ.

— И не будучи пророкомъ, — началъ мистеръ Груджіусъ, скажу вамъ, что, собираясь ѣхать туда, гдѣ — какъ я могу сообщить вамъ — васъ ждутъ, вы заглянули ко мнѣ, чтобы сообщить о своемъ отъѣздѣ, а также для того, чтобы предложить свои услуги исполнять какое либо маленькое порученіе мое для моей опекаемой. Или-же вы хотѣли ускорить какое-нибудь дѣло? Что, мистеръ Эдвинъ? Такъ?

— Я зашелъ къ вамъ передъ отъѣздомъ, чтобы оказать вамъ свое вниманіе.

— Вниманіе! — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — А! Можетъ быть, отъ нетерпѣнія?

— Отъ нетерпѣнія, сэръ?

Мистеръ Груджіусъ хотѣлъ, очевидно, сострить, но его острота не удалась, быть можетъ потому, что онъ не сумѣлъ ее выразить, такъ какъ въ это время слишкомъ неосторожно приблизился къ огню, отъ котораго долженъ былъ отскочить съ такимъ же недоумѣніемъ, съ какимъ встрѣтилъ его остроту его посѣтитель.

— Я былъ тамъ недавно, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, поправляя свои фалды, — вотъ почему я и сказалъ вамъ, что васъ тамъ ждутъ.

— Конечно, сэръ. Я и самъ знаю, что Кошечка ждетъ меня.

— Развѣ у васъ тамъ есть кошка? — спросилъ мистеръ Груджіусъ.

Эдвинъ немного покраснѣлъ, когда ему пришлось объяснить, что кошечкой онъ зоветъ Розу.

— Вотъ что! — сказалъ мистеръ Груджіусъ, опуская глаза. Это очень мило.

Эдвинъ взглянулъ на лицо мистера Груджіуса, желая узнать, не имѣетъ-ли онъ чего-нибудь противъ такого прозвища, но лицо мистера Груджіуса объяснило бы ему это не больше, чѣмъ циферблатъ стѣнныхъ часовъ.

— Это ласкательное имя, сэръ, — снова началъ онъ объяснять.

Мистеръ Груджіусъ издалъ при этомъ какое-то странное мычаніе, въ которомъ было въ одно и то-же время такъ мало, и такъ много выраженія, что гость его смутился еще больше.

— Кис… Роза… — началъ Эдвинъ, намѣреваясь объяснить странное нрозвище.

— Кис… Роза? — повторилъ вопросительно мистеръ Груджіусъ.

— Я хотѣлъ сказать Кисанька, но потомъ раздумалъ… она ничего не говорила вамъ о Ландлессѣ?

— Нѣтъ, — отвѣтилъ мистеръ Груджіусъ. — А что такое Ландлессъ? Помѣстье? Дача? Ферма?

— Братъ и сестра. Сестра въ учебномъ заведеніи миссъ Твинкльтонъ и сдѣлалась большимъ другомъ Кис…

— Кисъ-Розы, — договорилъ за него мистеръ Груджіусъ съ невозмутимымъ выраженіемъ на лицѣ.

— Это удивительно красивая дѣвушка, сэръ, и я думалъ, что Роза по крайней мѣрѣ описала вамъ ее, или представила?

— Ни того, ни другого, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. Но вотъ и Базардъ.

Базардъ вернулся въ сопровожденіи двухъ лакеевъ, изъ которыхъ одинъ былъ неподвиженъ какъ колода, а другой легокъ, какъ птица. Всѣ трое принесли съ собой такое количество тумана, что пришлось подложить въ каминъ дровъ. Порхающій лакей, который принесъ на своихъ плечахъ всѣ принадлежности, съ необыкновеннымъ проворствомъ накрылъ столъ, между тѣмъ какъ другой, ровно ничего съ собой не принесшій, все время пререкался съ нимъ. Затѣмъ порхающій лакей начисто вытеръ всѣ стаканы, которые онъ принесъ, между тѣмъ какъ другой только смотрѣлъ. Потомъ порхающій лакей помчался въ Хальборнъ за супомъ; послѣ супа онъ слеталъ такъ-же быстро за соусомъ, потомъ за бараниной и, наконецъ, за дичью. Кромѣ того, въ промежутки онъ совершилъ нѣсколько дополнительныхъ полетовъ за разными мелочами, которыя, какъ оказывалось, забылъ захватить лакей, неподвижный, какъ колода. Тѣмъ не менѣе, какъ ни быстро леталъ первый лакей, всякій разъ, по его возвращеніи, его неподвижный товарищъ осыпалъ его упреками, — или за то, что онъ нанесъ съ собой тумана, или даже за то, что онъ тяжело дышетъ. По окончаніи обѣда, когда летающій лакей оказался совершенно сбившимся съ ногъ, его неповоротливый товарищъ съ большимъ достоинствомъ снялъ скатерть, взялъ ее подъ мышки, и, презрительно (чтобъ не сказать съ негодованіемъ) взглянувъ на летающаго, разставлявшаго чистые стаканы, бросилъ на мистера Груджіуса взглядъ, который ясно говорилъ: «Вы, конечно, понимаете, что награда принадлежитъ мнѣ, а этотъ только ничтожный рабъ». Затѣмъ, толкая впереди себя летающаго, неподвижный лакей съ важностью удалился.

Въ этой маленькой сценѣ дается совершенно законченная миніатюра, изображающая и лордовъ въ ихъ безплодной департаментской говорильнѣ, и обычаи и нравы любого правительственнаго учрежденія. Было бы весьма умѣстно повѣсить подобную картинку въ Національной Галлереѣ.

Такъ какъ туманъ явился главной причиной этого роскошнаго обѣда, то этотъ-же туманъ былъ и его главнымъ соусомъ. Слышать, какъ за дверью чихали и сморкались на улицѣ клерки, какъ они отбивали себѣ тамъ ноги, — это было такое благополучіе, которому могъ-бы позавидовать и докторъ Китченеръ. Кричать порхающему лакею, чтобы онъ закрывалъ дверь еще ранѣе того, чѣмъ онъ успѣлъ ее открыть, было пріятнѣе, чѣмъ вдыхать благовонія духовъ Гарвея. Тутъ кстати будетъ, между прочимъ, замѣтить, что ноги этого лакея до такой степени приспособились къ дверямъ, что онѣ какъ бы предчувствовали ихъ. Такъ, когда онъ входилъ въ комнату, одна изъ его ногъ какъ-бы предупреждала объ этомъ, появляясь на нѣсколько секундъ раньше ея обладателя, а когда онъ оставилъ комнату, то нога его на нѣсколько секундъ запаздывала, точно макбетовская нога, идущая на убійство Дункана.

Послѣ обѣда хозяинъ спустился въ свой погребъ и досталъ изъ него нѣсколько бутылокъ съ золотистыми, пурпурно-красными и другими напитками, которые задолго до этого были приготовлены въ такихъ странахъ, гдѣ нѣтъ тумановъ, и которые давно уже лежали въ погребѣ. Эти игристыя и крѣпкія вина, точно обрадовавшись свободѣ, сами помогали штопору откупорить ихъ, выбивая пробки (точно заключенные, старающіеся разорвать свои цѣпи), и весело пѣнились и шипѣли. Если П. Д. Т. пилъ такія вина, — все равно въ 1747 году, или въ другой годъ той эпохи, — то, конечно П. Д. Т. былъ счастливый малый.

Наружно мистеръ Груджіусъ не проявлялъ никакихъ признаковъ дѣйствія на него вина. Вмѣсто того, чтобы пить его, онъ просто выливалъ его въ свой желудокъ, и при этомъ лицо его нисколько не мѣнялось: не становилось ни темнѣе, ни свѣжѣе. Точно также оставались неизмѣнными и его манеры. Весь деревянный и неподвижный, какъ всегда, онъ и пилъ какъ-то бездушно, и смотрѣлъ бездушно. Однако, глаза его все-же наблюдали за Эдвиномъ, и, когда, по окончаніи обѣда, онъ усадилъ Эдвина на угловое кресло противъ камина, а самъ усѣлся около огня на другое, онъ, проведя рукой по головѣ и лицу, даже съ нѣкоторымъ выраженіемъ посмотрѣлъ сквозь пальцы на своего гостя.

— Базардъ! — вдругъ обратился мистеръ Груджіусъ къ своему клерку.

— Слушаю васъ, сэръ, — отвѣтилъ Базардъ, который мрачно и все время молча пилъ.

— Пью за ваше здоровье, Базардъ. Мистеръ Эдвинъ, выпейте за успѣхъ Базарда!

— За успѣхъ мистера Базарда! — воскликнулъ Эдвинъ, стараясь придать своему голосу ноту энтузіазма, но подумавъ при этомъ про себя: «За какой успѣхъ? Не понимаю!»

— И пусть, — продолжалъ мистеръ Груджіусъ — я не умѣю выражать своихъ мыслей, — пусть я лишенъ всякой способности краснорѣчія, пусть у меня нѣтъ никакого воображенія, которое было-бы здѣсь умѣстно, но я все-таки, скажу: да минуютъ его шипы заботы! Впрочемъ, я не знаю, какъ сказать.

Мистеръ Базардъ, смотрѣвшій при этомъ мрачно въ калинъ, провелъ рукой по своимъ взъерошеннымъ локонамъ, точно въ нихъ были шипы заботъ; затѣмъ пошарилъ по своему жилету, какъ будто и тамъ могли быть шипы; наконецъ, опустилъ руки въ карманы, точно ища шипы и въ нихъ. Во время всѣхъ этихъ движеній, за нимъ все время слѣдилъ глазами Эдвинъ, какъ будто ожидая, что вотъ-вотъ шипы покажутся наружу. Этого, впрочемъ, не случилось, а все дѣло ограничилось тѣмъ, что Базардъ сказалъ:

— Я слышу, сэръ, и благодарю васъ.

— Теперь я выпью за здоровье моей опекаемой, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, поднимая одной рукой стаканъ, а другой, прикрывая ротъ и шепотомъ обращаясь къ Эдвину: — «Я пилъ раньше за Базарда, такъ какъ иначе онъ могъ бы обидѣться».

Это было сказано съ таинственнымъ подмигиваніемъ, на которое счелъ своимъ долгомъ отвѣтить и Эдвинъ, хотя онъ и не понялъ, почему нужно было подмигивать, разъ мистеръ Груджіусъ прикрывался рукой.

— А теперь, — сказалъ мистеръ Груджіусъ послѣ этого отступленія, поднимаю бокалъ за прелестную и обворожительную миссъ Розу. Базардъ, за здоровье прелестной миссъ Розы!

— Слышу и пью! — отвѣтилъ Базардъ.

— И я также! — сказалъ Эдвинъ.

— Да благословитъ меня Богъ! — воскликнулъ мистеръ Груджіусъ, прерывая наступившее вслѣдъ за тѣмъ обычное молчаніе (хотя трудно объяснить, почему такой обычай не подвергся измѣненію при нашей страсти реформировать самыя мелкія спеціальныя установленія). — Хотя я и удивительно неловкій и неуклюжій человѣкъ, но мнѣ кажется (если я могу употребить слово «воображеніе»), что я могу сегодня вообразить и нарисовать состояніе души влюбленнаго.

— Мы слушаемъ, сэръ. Рисуйте.

— Мистеръ Эдвинъ будетъ любезенъ поправить меня, если я ошибусь, — прибавилъ мистеръ Груджіусъ, — и придастъ моей картинѣ нѣсколько жизненныхъ штриховъ. Долженъ сказать, что картина моя будетъ во многомъ ошибочна и не жизненна, такъ какъ я родился шипомъ и не знаю ни нѣжныхъ чувствъ, ни того, что переживаютъ любя. Итакъ, я рѣшаюсь сказать, что душа влюбленнаго всецѣло поглощена предметомъ его любви. Рѣшаюсь сказать, что ея имя ему дорого, какъ драгоцѣнность; онъ почитаетъ это имя, какъ святыню и произноситъ и слышитъ его съ трепетомъ. И если онъ имѣетъ для нея уменьшительное имя, то оно предназначается имъ только ей, а никакъ не произносится во всеуслышанье. Разглашать такое имя, предназначенное только для объясненій съ ней, есть нарушеніе ея тайны; это недостойно влюбленнаго, это непозволительная вольность, доказательство холодности и недостатка чувства.

Удивительно странное впечатлѣніе производилъ въ этотъ моментъ мистеръ Груджіусъ. Онъ сидѣлъ гордый и прямой, держалъ обѣ руки на колѣняхъ и говорилъ свою рѣчь ровнымъ, непрерывающимся голосомъ, точно ученикъ, отвѣчавшій затверженный урокъ по катехизису. Ни волненія, ни вдохновенія не замѣтно было на его лицѣ. Единственное, что намекало на нѣкоторое необычное состояніе мистера Груджіуса, это его носъ, кончикъ котораго во время его рѣчи слегка колебался.

— Моя картина, — продолжалъ мистеръ Груджіусъ, — изображаетъ (съ поправками вашими, мистеръ Эдвинъ) истинно-влюбленнаго, всегда стремящимся бытъ вмѣстѣ съ предметомъ его страсти, равнодушнымъ къ другому обществу и всегда думающимъ только о ней. Еслибы я сказалъ, что онъ жаждетъ своей возлюбленной, какъ птица гнѣзда, я былъ-бы осломъ, потому что это значило-бы претендовать на поэзію, къ чему я совершенно не способенъ, такъ какъ всегда находился отъ нея за десять тысячъ миль. Кромѣ того я совершенно не знакомъ съ привычками птицъ, за исключеніемъ воробьевъ Стэпль-Инна, которые вьютъ себѣ гнѣзда въ водосточныхъ и домовыхъ трубахъ, совершенно не приспособленныхъ къ ихъ природѣ. Поэтому, я прошу понять меня, избѣгая сравненія моего съ птичьими гнѣздами. Но моя картина должна изобразить влюбленнаго совершенно неспособнымъ жить безъ его возлюбленной; когда онъ вмѣстѣ съ ней, онъ живетъ двойной жизнью; когда онъ одинъ, то живетъ лишь половинной жизнью. И если я не умѣю выразить яснѣе свою мысль, то только потому, что я не обладаю способностью рѣчи. Я не умѣю выразить того, что думаю, или, можетъ быть, не имѣю мыслей, а потому и выражать тѣ нечего. Впрочемъ, въ данномъ случаѣ, по моему глубокому убѣжденію, это не такъ.

Эдвинъ, по мѣрѣ того какъ въ этой картинѣ выступала физіономія истинно-влюбленнаго, то краснѣлъ, то блѣднѣлъ. Онъ сидѣлъ, уставившись въ горѣвшій каминъ, и кусалъ себѣ губы.

— Разсужденія крайне неловкаго и неуклюжаго человѣка, — заключилъ свою рѣчь мистеръ Груджіусъ, сидя все такъ же неподвижно и говоря все въ томъ же тонѣ, — по всей вѣроятности ошибочны или утопичны. Но я представляю, все-же, себѣ (этотъ предметъ, какъ и предыдущій подлежитъ поправкѣ мистера Эдвина), что въ истинной любви не можетъ быть ни холодности, ни усталости, ни сомнѣній, ни безразличія, ни дыма и огня вмѣстѣ. Прошу указать, насколько я отклонился въ моей картинѣ отъ истины.

Мистеръ Груджіусъ закончилъ свою рѣчь этимъ обращеніемъ къ Эдвину такъ же неожиданно, какъ онъ и началъ ее, между тѣмъ, какъ всякій могъ-бы подумать, что онъ только въ срединѣ рѣчи.

— Если вы хотите знать мое мнѣніе… — нерѣшительно началъ Эдвинъ.

— Да, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — Я обращаюсь къ вамъ, какъ къ авторитету.

— Въ такомъ случаѣ, сэръ, — опять заговорилъ смущенно Эдвинъ, — въ такомъ случаѣ я скажу, что въ общемъ нарисованная вами картина вѣрна, но я нахожу, что вы черезчуръ требовательны къ несчастному влюбленному.

— Готовъ согласиться, — замѣтилъ мистеръ Груджіусъ, — готовъ согласиться. Я ужъ по природѣ такой требовательный.

— Любящій человѣкъ, — продолжалъ Эдвинъ, — можетъ и не проявлять своихъ чувствъ, или-же…

Тутъ онъ остановился, стараясь подыскать подходящее окончаніе для своей сентенціи, между тѣмъ какъ мистеръ Груджіусъ, точно еще болѣе желая смутить его, неожиданно выстрѣлилъ въ него:

— Нѣтъ, конечно. Конечно, не можетъ!

Послѣ этого наступило общее молчаніе. Впрочемъ, мистеръ Базардъ молчалъ потому, что заснулъ.

— Во всякомъ случаѣ, — прервалъ, наконецъ, молчаніе мистеръ Груджіусъ, — отвѣтственность влюбленнаго очень велика. — И онъ направилъ свой взглядъ на огонь.

Эдвинъ выразилъ свое согласіе тѣмъ, что тоже сталъ глядѣть въ огонь.

— И онъ долженъ быть увѣренъ, что никого не обманываетъ, ни себя, ни другихъ, — сказалъ мистеръ Груджіусъ,

Эдвинъ снова началъ кусать свои губы и еще пристальнѣе уставился на огонь.

— Онъ не долженъ обращаться съ сокровищемъ, какъ съ забавой. Если онъ будетъ такъ поступать, онъ жестоко раскается въ этомъ. Онъ долженъ это знать и помнитъ! — сказалъ мистеръ Груджіусъ.

Несмотря на то, что мистеръ Груджіусъ произнесъ это тѣмъ же тономъ, какъ и раньше, тономъ школьника, который повторяетъ наизусть одну или двѣ сентенціи изъ книги прописей, было что-то возвышенное или мечтательное въ томъ жестѣ, который онъ сдѣлалъ своимъ правымъ указательнымъ пальцемъ по направленію къ догорающимъ углямъ въ каминѣ.

Снова наступило общее молчаніе, но не надолго. Выпрямившись въ своемъ креслѣ мистеръ Груджіусъ неожиданно ударилъ себя по колѣнямъ, точно желая прогнать отъ себя какое-то видѣніе или же отдѣлаться отъ какой-то назойливой мечты, и сказалъ:

— Мы должны кончить эту бутылку, мистеръ Эдвинъ. Позвольте вамъ налить стаканъ. Я налью и Базарду, хотя онъ заснулъ, иначе онъ обидится.

Онъ налилъ имъ обоимъ, затѣмъ налилъ себѣ, опорожнилъ свой стаканъ и затѣмъ поставилъ его вверхъ дномъ на столъ.

— А теперь, мистеръ Эдвинъ, — продолжалъ онъ, обтеревъ себѣ руки и ротъ платкомъ, — намъ нужно поговорить съ вами о маленькомъ дѣлѣ. Вы получили отъ меня на-дняхъ засвидѣтельствованную копію завѣщанія отца миссъ Розы. Хотя вы и знали содержаніе этого завѣщанія раньше, но я считалъ своей формальной обязанностью вручить вамъ копію. Я намѣревался послать ее мистеру Джасперу, но, по желанію миссъ Розы, послалъ ее непосредственно вамъ. Вы получили ее?

— Какъ-же, сэръ, получилъ.

— Вы должны были бы увѣдомить меня объ этомъ, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — Дѣло остается дѣломъ всегда и вездѣ. Между тѣмъ вы не сдѣлали этого.

— Я имѣлъ намѣреніе заявить вамъ объ этомъ лично, когда пришелъ сегодня, сэръ.

— Такое словесное заявленіе не есть дѣловое заявленіе, — возразилъ мистеръ Груджіусъ. — Впрочемъ не будемъ больше говорить объ этомъ. Такъ вотъ въ этомъ документѣ вы вѣроятно замѣтили нѣсколько словъ интимнаго характера, въ которыхъ говорится о томъ, что я долженъ передать вамъ, по своему усмотрѣнію, тогда, когда я это найду наиболѣе удобнымъ, небольшую вещицу, которая отдана мнѣ на сохраненіе.

— Да, сэръ.

— Такъ вотъ, мистеръ Эдвинъ, мнѣ пришло на умъ сейчасъ, когда я смотрѣлъ на огонь, что я могу, ввиду предоставленнаго мнѣ права, исполнить эту обязанность теперь же нисколько не хуже, чѣмъ въ другое время. Поэтому на нѣсколько минутъ попрошу вашего вниманія.

Онъ вынулъ изъ кармана связку ключей, выбралъ, наклонившись къ свѣчкѣ, тотъ ключъ, который былъ ему нуженъ, и затѣмъ, взявъ свѣчку въ руки, подошелъ къ своему бюро, открылъ его, тронулъ пружинку потайного ящика и вынулъ оттуда небольшою коробочку, въ которой находилось золотое кольцо. Съ этой коробочкой въ рѣкахъ онъ вернулся и опять усѣлся въ своемъ креслѣ. Когда онъ передавалъ ее юношѣ, чтобъ тотъ посмотрѣлъ ея содержимое, его рука дрожала.

— Это кольцо съ розой изъ брилліантовъ и рубиновъ, мистеръ Эдвинъ, такъ изящно вставленныхъ въ это кольцо, принадлежало матери миссъ Розы. Оно было снято съ ея мертвой руки въ моемъ присутствіи, при такихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ, присутствовать при которыхъ вторично я бы не пожелалъ себѣ. При всей моей безчувственности я не могъ вынести того, что видѣлъ. Посмотрите, какая игра у этихъ камней, — произнесъ Груджіусъ, открывая коробочку. — И вотъ теперь, тѣ самые глаза, которые блестѣли еще ярче этихъ камней и такъ часто любовались ими, превратились въ земной прахъ, и много-много уже лѣтъ ихъ больше не существуетъ! Если бы у меня было хоть какое нибудь воображеніе (конечно у меня его нѣтъ), я бы вообразилъ себѣ, что прелестный блескъ этихъ камней имѣетъ въ себѣ что-то жестокое.

Онъ снова закрылъ коробочку и продолжалъ:

— Это кольцо было дано молодой дѣвушкѣ ея возлюбленнымъ тогда, когда они впервые объяснились другъ съ другомъ. Это самое кольцо было снято съ ея бездыханнаго тѣла ея мужемъ, и это самое кольцо было имъ же передано мнѣ. Я получилъ это кольцо съ тѣмъ условіемъ, чтобы вручить его вамъ и чтобы вы въ свою очередь, если ваше обрученіе приведетъ къ свадьбѣ, сами надѣли его на руку миссъ Розы. Въ случаѣ же, если ваша свадьба не состоится, вы должны вернуть мнѣ это кольцо обратно.

Когда мистеръ Груджіусъ, пристально смотря въ глаза молодому человѣку, передалъ ему изъ рукъ въ руки кольцо, на лицѣ Эдвина выразилось смущеніе и растерянность.

— Помните, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, — что разъ вы надѣнете это кольцо на руку Розы, то это обстоятельство будетъ равносильно вашей клятвѣ остаться ей вѣрнымъ до самой смерти. Теперь вы будете дѣлать приготовленія къ свадьбѣ, а потому возьмите это кольцо съ собой.

Юноша взялъ коробочку и положилъ ее въ карманъ.

— Если только что нибудь случится, что разстроитъ ваши отношенія съ Розой, если у васъ будетъ малѣйшее сомнѣніе въ вашемъ чувствѣ, если вы убѣдитесь, что рѣшаетесь жениться только потому, что привыкли къ мысли объ этой свадьбѣ, въ такомъ случаѣ, — сказалъ мистеръ Груджіусъ — жизнью и смертью заклинаю васъ вернуть мнѣ это кольцо.

Въ это время проснулся Базардъ, разбуженный собственнымъ храпомъ, и, какъ это часто бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, выпрямился и сталъ пристально смотрѣть передъ собой, точно желая доказать, что онъ не спалъ и что подозрѣвать его въ этомъ не слѣдуетъ.

— Базардъ! — сказалъ мистеръ Груджіусъ рѣзче, чѣмъ когда либо.

— Я слушаю, сэръ, — сказалъ Базардъ, — и все время слушалъ.

— Исполняя данное мнѣ порученіе, я передалъ мистеру Эдвину Друду кольцо съ брилліантами и рубинами. Вы видите?

Эдвинъ снова вынулъ и открылъ коробочку. Базардъ заглянулъ въ нее.

— Я слышалъ и видѣлъ и, могу быть свидѣтелемъ, — сказалъ Базардъ.

Очевидно разстроенный, Эдвинъ, желая уйти и остаться наединѣ, надѣлъ пальто и заявилъ, что у него есть дѣла. Туманъ все еще не прояснился (какъ доложилъ, порхающій лакей, который примчался съ кофе), но Эдвинъ, все-же вышелъ. Ушелъ и Базардъ.

Оставшись одинъ, мистеръ Груджіусъ около часу, и даже больше, ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ. Ему совсѣмъ не хотѣлось спать, и онъ былъ разстроенъ.

— Надѣюсь, что я поступилъ правильно, — сказалъ объ самъ себѣ. То, что я сказалъ ему, было, кажется, необходимо сказать. Грустно мнѣ было разстаться съ этимъ кольцомъ, хотя, все равно, оно должно было скоро покинуть меня.

Онъ со вздохомъ заперъ маленькій потайной ящикъ, закрылъ свое бюро и снова усѣлся въ свое одинокое кресло передъ каминомъ.

«Это было ея кольцо», — думалъ онъ. «Вернется-ли оно ко мнѣ? Мои мысли какъ-то прикрѣпились къ ея кольцу сегодня къ ночи больше, чѣмъ всегда. Но это объяснимо. Оно было у меня такъ долго, и я такъ цѣнилъ его! Удивляюсь…

Онъ находился въ безпокойномъ какомъ-то настроеніи, которое мѣшало ему думать и удивляло его самого. Пройдясь снова нѣсколько разъ по комнатѣ, онъ снова усѣлся въ кресло, и только теперь могъ докончить прерванную мысль.

„Удивляюсь (въ десятитысячный разъ, несчастный глупецъ, точно это можетъ имѣть какой нибудь смыслъ теперь!), удивляюсь, почему онъ поручилъ заботу о своемъ ребенкѣ мнѣ, если зналъ… Боже милостивый, какъ она стала похожа на свою мать! Неужели онъ подозрѣвалъ, когда ухаживалъ за ней и затѣмъ женился на ней, что на безнадежно далекомъ отъ нея разстояніи робко молится на нее другой? И неужели онъ могъ заинтересоваться этимъ несчастнымъ?.. Да, не заснуть мнѣ, кажется, сегодня. Но, во всякомъ случаѣ, спрячусь отъ міра подъ одѣяломъ и постараюсь заснуть.“

Мистеръ Груджіусъ перешелъ площадку лѣстницы, вошелъ въ свою пустую и темную спальню и приготовился ко сну. Увидавъ себя въ зеркало, онъ подошелъ къ нему ближе, поднялъ свѣчу и посмотрѣлъ на свое лицо.

— Хорошъ, нечего сказать! И кому только можетъ придти въ голову мысль о тебѣ! — воскликнулъ онъ. — Твое мѣсто здѣсь! Иди, ложись и перестань фантазировать!

Произнеся про себя эту тираду, онъ потушилъ свѣчу, закрылся одѣяломъ и со вздохомъ отрѣшился отъ міра. Въ самыхъ непоэтическихъ натурахъ бываютъ, значитъ какіе-то тайные романтическіе уголки; такъ могли они быть и у таинственнаго лица, которое жило въ 1747 и скрыло свое имя подъ буквами П. Д. Т.

XII. Ночь, проведенная съ Дордльсомъ.

Когда мистеръ Сапси къ вечеру не знаетъ, что ему дѣлать, а его размышленія надъ собственнымъ глубокомысліемъ, вслѣдствіе обширности самой темы, начинаютъ казаться ему немножко однообразными, онъ часто отправляется расхаживать взадъ и впередъ по соборной оградѣ. Ему нравится пройтись по кладбищу съ важнымъ видомъ хозяина, внушающимъ ему благородное чувство удовлетворенія въ томъ, что онъ какъ помощникъ наградилъ до заслугамъ своего вѣрнаго батрака, мистриссъ Сапси, и публично оцѣнилъ ея заслуги. Ему нравится, когда какой нибудь прохожій, а иногда и два, смотрятъ черезъ рѣшетку на памятникъ мистриссъ Сапси и читаютъ сдѣланную на немъ надпись. И если онъ встрѣчаетъ даже совершенно незнакомаго человѣка, который быстрымъ шагомъ удаляется съ кладбища, онъ увѣренъ, что этотъ человѣкъ „посрамленный“ удаляется отъ памятника мистриссъ Сапси.

Значеніе мистера Сапси особенно выросло съ тѣхъ поръ, какъ онъ получилъ званіе мэра Клойстергэма. Безъ мэровъ и даже многихъ изъ нихъ, — никто не станетъ спорить противъ этой истины — распалось бы все общественное строительство. Мистеръ Сапси увѣренъ, что „общественное строительство“ — выраженіе изобрѣтенное имъ. Мэры поднимались по общественной лѣстницѣ при помощи адресовъ, которые они подносили властямъ и стиль которыхъ являлся настоящей адской машиной, метавшей ядра и картечь въ англійскую грамматику. Почему-же и мистеру Сапси было не сдѣлать карьеры при помощи какого нибудь адреса. Дерзай и дальше, сэръ Томасъ Сапси! Дерзай! Такіе люди, какъ ты, настоящая соль земли!

Мистеръ Сапси поддерживалъ свое знакомство съ мистеромъ Джасперомъ съ того самаго дня, когда онъ впервые угощалъ его портвейномъ, эпитафіей, ростбифомъ и салатомъ. Когда онъ явился къ Джасперу, послѣдній встрѣтилъ его самымъ радушнымъ образомъ и даже по случаю такого почетнаго посѣтителя сѣлъ за фортепіано и спѣлъ ему нѣсколько пѣсенъ, доставившихъ его ушамъ, — фигурально выражаясь, достаточно длиннымъ — пріятное щекотаніе. Что особенно понравилось мистеру Сапси въ этомъ молодомъ человѣкѣ это то, что онъ всегда былъ готовъ учиться мудрости у старшихъ и что при этомъ онъ былъ регентъ, т. е. начальникъ церковнаго хора. Какъ-бы въ подтвержденіе этого, мистеръ Джасперъ спѣлъ ему въ тотъ вечеръ не пустенькіе мотивы, излюбленныхъ врагами родины, а патріотическую пѣсню Георга Третьяго, приглашающую всѣхъ настоящихъ англичанъ уничтожить всѣ острова, кромѣ англійскихъ, всѣ континенты, полуострова, мысы и перешейки, а также вообще всѣ земли, перечисленныя въ географіи, оставивъ лишь моря для исключительнаго пользованія англичанъ. Говоря кратко, въ этой пѣснѣ ясно намекалось на то, что Провидѣніе лишь по ошибкѣ создало такую прекрасную, но черезчуръ маленькую націю. И ей, ей одной желалось все лучшее, потому, что всѣ остальныя многочисленныя націи никуда не годились.

Однажды мистеръ Сапси, медленно прохаживаясь какъ всегда около кладбища съ заложенными за спину руками и ожидая встрѣтить удаляющагося „съ посрамленіемъ“ прохожаго, встрѣтилъ завернувъ за уголъ собора, настоятеля, который о чемъ-то разговаривалъ съ мистеромъ Джасперомъ и со сторожемъ. Мистеръ Сапси поспѣшилъ поклониться, но съ такимъ достоинствомъ, которому позавидовали бы архіепископы Іоркскій и Кентерберійскій.

— Вы, очевидно, хотите написать о насъ книгу, мистеръ Джасперъ? — сказалъ настоятель. — Что-жъ? Это хорошо. Мы вѣдь очень древни, и можемъ представить матеріалъ для хорошей книги. Хотя наше богатство скорѣе въ древности, чѣмъ въ какихъ-либо драгоцѣнныхъ достопримѣчательностяхъ. Мы бѣдны, и вы бы хорошо сдѣлали, если-бы, между прочимъ, обратили вниманіе въ вашей книгѣ и на наши нужды.

Мистеръ Тонъ, какъ, впрочемъ, полагается по его обязанностямъ, очень заинтересованъ тѣмъ, что сказалъ настоятель.

— У меня, увѣряю васъ, сэръ, совсѣмъ нѣтъ такого намѣренія. Я не хочу сдѣлаться авторомъ археологическаго изслѣдованія. Просто я кое что записывалъ для себя. Это былъ мой капризъ. И въ немъ больше, чѣмъ даже я самъ, повиненъ мистеръ Сапси.

— Какъ-же такъ, господинъ мэръ? — обратился настоятель къ подошедшему мистеру Сапси, любезно поклонившись ему.

— Я не знаю, въ чемъ дѣло, — замѣтилъ мистеръ Сапси, оглядывая вопросительно присутствующихъ, — я не знаю, что вы мнѣ приписываете, ваше преподобіе.

— Дордльса, — говоритъ мистеръ Тонъ.

— Вотъ, вотъ! Дордльсъ, Дордльсъ!

— Въ самомъ дѣлѣ, сэръ, это такъ, — сказалъ Джасперъ. — Мистеръ Сапси первый обратилъ мое вниманіе на этого человѣка. Умѣнье мистера Сапси замѣчать то, что находится кругомъ него, его знаніе людей и способность обнаруживать ихъ любопытныя стороны впервые заставила меня съ любопытствомъ приглядѣться къ этому человѣку, котораго я встрѣчалъ и раньше. Вы-бы не удивились этому, сэръ, еслибы слышали, какъ мистеръ Сапси разговаривалъ съ нимъ у себя дома.

— О! — воскликнулъ Сапси, ловко подхватывая брошенный ему мячикъ и принимая при этому самый любезный и достойный видъ. — Да, да. Ваше преподобіе намекали на него? Да, да. Это я свелъ мистера Джаспера съ Дордльсомъ. Я смотрю на Дордльса, какъ на типъ.

— Да, мистеръ Сапси, это дѣйствительно типъ, и вы удивительно умѣете выворачивать его на изнанку.

— Ну, не совсѣмъ такъ, — отвѣчалъ довольный похвалой аукціонистъ. — Возможно, что я имѣю на него нѣкоторое вліяніе и что я немного изучилъ его характеръ. Его преподобіе вѣдь знаетъ, что я много видѣлъ на своемъ вѣку.

Здѣсь мистеръ Сапси зашелъ немного за спину настоятеля, чтобы посмотрѣть, какъ у него пришиты пуговицы сзади.

— Да, конечно, — отвѣтилъ настоятель, оборачиваясь и ища глазами копировавшаго его во всемъ мистера Сапси. — Надѣюсь, господинъ мэръ, что вы используете ваше знаніе характера Дордльса и убѣдите его, что совершенно напрасно онъ хочетъ сломать шею нашему регенту. Мы не можемъ допустить этого. Мы слишкомъ цѣнимъ и его голову, и его голосъ.

Мистеръ Тонъ дѣлаетъ вновь чрезвычайно внимательное лицо и, корчась въ почтительной конвульсіи смѣха, даетъ этимъ всѣмъ какъ бы понять, что всякій могъ-бы считать честью для себя сломать голову, чтобы удостоиться комплимента отъ такой особы.

— Я беру это на себя, — говоритъ съ достоинствомъ Сапси, — можете не безпокоиться за шею мистера Джаспера. Я скажу Дордльсу, чтобъ онъ былъ осторинѣе. Онъ обратитъ вниманіе на мои слова. Но въ чемъ-же опасность? — спрашиваетъ онъ, оглядываясь кругомъ.

— Только въ томъ, что я хочу предпринять въ лунную ночь прогулку съ Дорддьсомъ между гробницами, — отвѣтилъ Джасперъ. — Вы помните, вѣроятно, что когда познакомили насъ, то посовѣтывали мнѣ, любителю изящнаго, посмотрѣть на это живописное зрѣлище?

— Помню, помню! — отвѣтилъ аукціонистъ. И святой идіотъ дѣйствительно полагалъ въ этотъ моментъ, что онъ помнитъ то, чего не было.

— Я воспользовался вашимъ совѣтомъ, — продолжалъ Джасперъ, — и совершилъ нѣсколько такихъ прогулокъ днемъ. А сегодня мы хотимъ прогуляться по кладбищу ночью.

— А вотъ и Дордльсъ, — говоритъ настоятель.

Между тѣмъ, Дордльсъ подошелъ къ разговаривавшимъ со своимъ узелкомъ въ рукахъ. Замѣтивъ настоятеля, онъ снялъ шляпу и, взявъ ее подъ мышку, хотѣлъ пройти дальше, но мистеръ Сапси остановилъ его.

— Будьте осторожны съ моимъ другомъ, — обратился къ нему со своимъ наставленіемъ мистеръ Сапси.

— Какой же другъ у васъ умеръ? — спросилъ Дордльсъ. — Я не получалъ никакихъ заказовъ для вашихъ друзей.

— Я разумѣю моего живого друга, который здѣсь стоитъ.

— О! его? — сказалъ Дордльсъ. — Онъ самъ позаботится о себѣ.

— Но вы тоже позаботьтесь о немъ, — сказалъ Сапси.

Слова эти мистеръ Сапси произнесъ такимъ повелительнымъ тономъ, который показался обиднымъ Дордльсу. Онъ смѣрилъ мэра съ головы до ногъ недовольнымъ взглядомъ и сказалъ:

— Съ позволенія его преподобія, скажу вамъ, что лучше всего вы сдѣлаете, если позаботитесь о собственныхъ своихъ дѣлахъ. А о дѣлахъ Дордльса позаботитеся самъ Дордльсъ.

— Вы сегодня въ дурномъ настроеніи, — замѣтилъ мистеръ Сапси, оглядывая собраніе и какъ-бы говоря при этомъ: „Посмотрите, какъ я его сейчасъ выверну на изнанку“. — Мои друзья не могутъ не интересовать меня, а мистеръ Джасперъ мой другъ. И вы мой другъ.

— Напрасно вы хвастаетесь, — говорятъ опять Дордльсъ тономъ поученія. Это не хорошо.

— Вы, въ самомъ дѣлѣ въ черномъ расположеніи духа, — снова говоритъ Сапси, краснѣя, но, все-же, подмигивая компаніи.

— Я самъ знаю, въ какомъ настроеніи мнѣ быть. Я не люблю, когда со мной зазнаются.

Мистеръ Сапси въ третій разъ подмигиваетъ своимъ слушателямъ, точно хочетъ сказать: — „Я думаю, вы согласитесь со мной, что мы столковались съ нимъ“, и прекращаетъ споръ.

Тогда Дордльсъ желаетъ добраго вечера настоятелю и затѣмъ надѣвая шляпу, прибавляетъ, обращаясь къ Джасперу:

— Вы найдете меня дома, мистеръ Джасперъ, если пожелаете повидать меня. Я иду домой привести себя въ порядокъ.

Этотъ человѣкъ, всегда говорившій, что онъ идетъ домой „почиститься“, былъ какимъ-то явнымъ и живымъ примѣромъ того противорѣчія, которое существуетъ между нашими намѣреніями у дѣлами: ни онъ, ни его шляпа, ни его сапоги и платье никогда не имѣли на себѣ даже малѣйшаго слѣда того, что ихъ когда нибудь чистили.

Наступалъ уже вечеръ и фонарщикъ, обходя ограду, сталъ зажигать фонари, то и дѣло приставляя къ нимъ и отставляя отъ нихъ свою лѣстницу — лѣстницу, которая знакома уже многимъ поколѣніямъ клойстергэмскихъ жителей и исчезновеніе которой, а вмѣстѣ съ нею и масляныхъ лампочекъ въ фонаряхъ, привело бы въ ужасъ весь городъ. Настоятель отправился домой обѣдать, мистеръ Тонъ пошелъ пить чай, а мистеръ Джасперъ — играть на фортепіано. При свѣтѣ камина, безъ лампы, регентъ часа два или три просидѣлъ за фортепіано, напѣвая своимъ пре краснымъ голосомъ, хоровыя мелодіи.

Только когда стемнѣло совсѣмъ и на небѣ вышла луна, только тогда онъ медленно заперъ инструментъ, медленно облачился, вмѣсто обычнаго костюма, въ кожаную куртку, положилъ въ ея широкій карманъ большую чѣмъ-то наполненную бутылку и, надѣвъ на голову широкополую мягкую шляпу, вышелъ изъ дома. Почему, однако, идетъ онъ такъ медленно въ этомъ вечеръ? Внѣшней причины для этого нѣтъ. Можетъ быть, есть поводъ внутренній, запрятанный въ его душѣ?

Дойдя до дома Дорддьса, или до норы въ городскомъ валу, гдѣ онъ жилъ, и увидя внутри дома свѣтъ, онъ тихо пробирается между монументами и надгробными плитами, которые кое-гдѣ уже освѣщены луннымъ сіяніемъ. Двое обычныхъ поденщиковъ уже закончили свою работу, оставивъ въ каменной глыбѣ свою пилу, и, при свѣтѣ мѣсяца, невольно приходитъ на умъ, что вотъ-вотъ явятся два привидѣнія и, исполнивъ пляску смерти, начнутъ пилить эту глыбу, готовя надгробную плиту для двухъ очередныхъ жертвъ Клойстергэма, обреченныхъ на смерть. Легко представить себѣ, что такія двѣ жертвы, очевидно, имѣются, но они, вѣроятно, даже и не думаютъ о своемъ роковомъ часѣ, а живутъ себѣ веселые и даже счастливые! Интересно было-бы узнать, кто эти двое, или хотя-бы только одинъ изъ нихъ!

— Эй! Дордльсъ!

Въ окнѣ движется свѣтъ, и Дордльсъ, со свѣчей, показывается въ дверяхъ. Онъ имѣетъ такой видъ, какъ будто все это время онъ „приводилъ себя въ порядокъ“ при помощи бутылки, штопора и стакана. По крайней мѣрѣ въ его пустомъ помѣщеніи не видно никакихъ другихъ инструментовъ, годныхъ для этой цѣли.

— Вы готовы?

— Готовъ, мистеръ Джасперъ. Пусть только сегодня мои старики осмѣлятся выйти изъ могилъ. Сегодня я ихъ совсѣмъ не боюсь. Я набрался духа.

— Духа или спирта?

— Одинъ стоитъ другого, — отвѣчаетъ Дордлъсъ, я разумѣю, поэтому, обоихъ.

Онъ достаетъ съ гвоздя фонарь, беретъ свой узелокъ, кладетъ въ карманъ нѣсколько спичекъ, и они выходятъ на улицу.

Не подлежитъ сомнѣнію, что эта ихъ ночная экспедиція, нѣчто странное и загадочное! Что Дордльсъ, привыкшій бродить по ночамъ среди могилъ и копаться какъ кротъ, въ склепахъ, идетъ совершать свою обычную прогулку, тутъ нѣтъ ничего необычнаго. Но что съ нимъ находится регентъ соборнаго хора, который собирается любоваться лунными свѣтовыми эффектами на кладбищѣ, въ его компаніи, это ставитъ въ тупикъ. Что за странная и непонятная экспедиція!

— Взгляните вонъ на ту кучу около ограды, мистеръ Джасперъ.

— Вижу. А что?

— Это известь.

Мистеръ Джасперъ останавливается, и ждетъ, чтобы къ нему подошелъ Дорддьссъ, который отсталъ.

— Вы называете эту известь негашеной? — спрашиваетъ онъ его.

— Ай, ай! Какая еще! Положите-ка на нее ногу! Да прибавьте водицы. И костей не соберете!

Они идутъ дальше, проходятъ мимо „Ночлежки“ съ ея красными занавѣсками и вступаютъ на кладбище, освѣщенное луной. За оградой заросшей виноградомъ, домъ младшаго каноника. Въ то время какъ они равняются съ нимъ, изъ него выходятъ два человѣка: Криспаркль и Невиль. Джасперъ, замѣтивъ ихъ, странно улыбается и, останавливаясь самъ, кладетъ руку на грудь Дордльса, останавливая и его.

Съ этой стороны дома младшаго каноника, противоположной той сторонѣ неба, гдѣ взошла луна, царитъ густая тѣнь, такъ какъ, кромѣ дома, луну закрываетъ довольно высокая, почти въ человѣческій ростъ, стѣна. Эта стѣна — остатокъ садовой ограды, и она выходитъ теперь на улицу. Джасперъ и Дордльсъ должны были бы въ слѣдующій моментъ завернуть за эту стѣну, но, остановившись, оказались спрятанными за нею.

— Видно, они просто гуляютъ, — говоритъ тихо Джасперъ. Скоро они выйдутъ на свѣтъ луны. Пускай ихъ уйдутъ, а то, пожалуй, пристанутъ къ намъ.

Дордльсъ выражаетъ согласіе, и, доставъ что-то изъ своего узелка, начинаетъ жевать. Джасперъ берется руками за стѣну и, вытянувъ голову, смотритъ черезъ нее на проходящихъ. Глаза его, обращенные на Невиля (на каноника онъ не смотритъ), имѣютъ такое свирѣпое выраженіе, какъ будто онъ слѣдитъ за врагомъ, цѣлясь въ него изъ ружья, и вотъ-вотъ собирается спустить курокъ. Это выраженіе ненависти до такой степени очевидно, что даже Дордльсъ перестаетъ жевать и удивленно смотритъ на него съ недожеваннымъ кускомъ за щекой.

Между тѣмъ мистеръ Криспаркль и Невиль ходятъ взадъ и впередъ и о чемъ-то тихо бесѣдуютъ. Что они говорятъ, того не слышно какъ слѣдуетъ, но мистеръ Джасперъ ясно различилъ нѣсколько разъ свое имя.

— Сегодня первый день недѣли, — говоритъ мистеръ Криспаркль, когда они поворачиваютъ обратно, — а послѣдній день недѣли будетъ канунъ Рождества.

— Вы можетъ быть во мнѣ увѣрены, сэръ.

Въ этомъ мѣстѣ эхо благопріятствовало Джасперу, но когда говорившіе приблизились, рѣчь ихъ стала доноситься опять лишь безсвязно. Слово „довѣріе“, сказанное Криспарклемъ, дошло до него. Когда они еще разъ повернули назадъ, Джасперъ опять услышалъ свое имя въ связи съ фразой Криспаркля: „Помните, что я взялъ на себя отвѣтственность за васъ“. Затѣмъ звукъ ихъ голосовъ сдѣлался опять неяснымъ; видно было только, что они на минуту остановились и что Невиль дѣлалъ какіе-то энергичные жесты. Наконецъ, когда они повернули въ третій разъ, мистеръ Криспаркль указалъ Невилю рукой на небо. Послѣ этого они медленно скрылись изъ виду, завернувъ за противоположный уголъ стѣны.

Мистеръ Джасперъ двинулся дальше только тогда, когда они исчезли изъ виду. При этомъ обернувшись къ Дордльсу онъ засмѣялся. Дордльсъ, продолжая что-то жевать, не понимая надь чѣмъ смѣется Джасперъ, съ изумленіемъ смотритъ на него до тѣхъ поръ, пока Джасперъ, закрывъ лицо руками, не затихаетъ. Затѣмъ Дордльсъ проглатываетъ то, что было у него во рту, нисколько не заботясь о своемъ пищевареніи.

Въ такихъ уединенныхъ уголкахъ Клойстергэма, въ какомъ находились Джасперъ и Дордльсъ, съ наступленіемъ темноты нѣтъ ни шума, ни движенія. Его мало бываетъ тутъ и днемъ, а къ вечеру оно совершенно прекращается. Главная улица „High Street“ проходитъ параллельно тому мѣсту, гдѣ находились Дордльсъ съ Джасперомъ (старый соборъ находится между этимъ мѣстомъ и главной улицей). Являясь естественной артеріей клойстергэмской торговли главная улица сосредоточиваетъ въ себѣ весь шумъ и все движеніе, и вотъ почему около собора и кладбища царитъ особенная тишина, которую, впрочемъ, любятъ далеко не всѣ. Спросите первыхъ сто человѣкъ въ Клойтергэмѣ, встрѣтивъ ихъ на улицѣ днемъ, вѣрятъ-ли они въ привидѣнія; они отвѣтятъ вамъ, что не вѣрятъ. Но заставьте ихъ выбрать дорогу, предложите имъ итти — или между старыхъ развалинъ и надгробныхъ плитъ, или же по болѣе длинному пути, лежащему чрезъ многолюдную улицу, — и они всегда, въ 99 случаяхъ изъ 100, выберутъ второй путь. Причина этого заключается не въ какомъ нибудь мѣстномъ суевѣріи, связанномъ съ этими мѣстами — хотя каклю-то призрачную даму съ ребенкомъ на рукахъ и съ веревкою на шеѣ видѣли какіе-то призрачные очевидцы, — но причина эта лежитъ въ томъ инстинктивномъ отвращеніи, которое питаютъ живые мертвецы къ мертвецамъ могилъ, а, кромѣ того, въ слѣдующемъ весьма распространенномъ, хотя и не вполнѣ основательномъ соображеніи: „Если вообще возможно, что при нѣкоторыхъ обстоятельствахъ, мертвецы становятся видимыми для живыхъ людей, то, конечно, скорѣе всего это можетъ произойти въ уединенномъ мѣстѣ и ночью, а потому лучше всего всякому живущему сторониться такихъ мѣстъ“.

Черезъ нѣкоторое время, когда мистеръ Джасперъ и Дордльсъ прежде, чѣмъ спуститься въ склепъ, черезъ его маленькую боковою дверь, оглянулись кругомъ, все пространство, освѣщенное луной, которое они могли видѣть, было совершенно безлюдно. Могло притти въ голову, что у домика Джаспера., примыкающаго къ воротамъ кладбищенской ограды, жизнь останавливается. Звуки жизни слышались за ней, но они не переходили за арку воротъ, надъ которой, за красной занавѣской, каждый вечеръ, точно предостерегающій огонь маяка, горѣла лампа. Они входятъ въ склепъ, запираютъ за собой дверь, спускаются по обломаннымъ ступенькамъ и оказываются тогда на днѣ его. Фонарь дѣлается излишнимъ, такъ какъ яркіе лучи луннаго свѣта вливаются въ окна склепа, при чемъ сломанныя рамы бросаютъ на полъ длинныя тѣни. Такую же тѣнь бросаютъ тяжелые пилястры, поддерживающіе верхнюю часть склепа. Джасперъ и Дордльсъ ходятъ взадъ и впередъ мимо этихъ пилястровъ. Дордльсъ говоритъ объ умершихъ старикахъ и ищетъ ихъ, стуча, въ стѣну, въ которой, по его мнѣнію, лежитъ ихъ „цѣлое семейство“. Мрачность Дордльса разсѣивается по временамъ бутылкою Джаспера, которая переходитъ отъ одного изъ нихъ къ другому. Впрочемъ, правильнѣе было бы сказать нѣсколько иначе: содержимое бутылки переходило въ желудокъ одного только Дордльса, такъ какъ Джасперъ только полоскалъ ротъ виномъ и затѣмъ выплевывалъ его.

Послѣ склепа они отправляются на вершину большой колокольни. Поднимаясь въ соборъ Дордльсъ останавливается на ступенькахъ, чтобы перевести духъ. На ступенькахъ очень темно, но изъ этой темноты они видятъ тѣ полосы свѣта., въ которыхъ они проходили. Дордльсъ садится на ступень. Мистеръ Джасперъ опускается на другую. Запахъ отъ бутылки (которая какимъ-то образомъ перешла окончательно въ руки Дордльса) обнаруживаетъ, что пробка открыта; однако въ этомъ можно убѣдиться только по запаху, такъ какъ сидящіе не видятъ другъ друга. И, тѣмъ не менѣе, разговаривая, они поворачиваютъ одинъ къ другому лица, какъ будто могутъ что-нибудь увидать.

— Это хорошій напитокъ, мистеръ Джасперъ!

— Надѣюсь, хорошій. Я купилъ его нарочно для этой цѣли.

— Вотъ видите, мистеръ Джасперъ, старики-то и не показываются!

— Еслибъ они могли показываться, въ мірѣ было бы еще больше смуты, чѣмъ теперь.

— Да, это создало-бы большую смуту. — соглашается Дордльсъ, дѣлая паузу, точно мысль о призракахъ никогда не являлась ему съ этой стороны. — А, что вы думаете? Могутъ быть призраки не только мужчинъ и женщинъ, но и другихъ предметовъ?

— Какихъ же предметовъ. Клумбъ или леекъ? Лошадей и уздечекъ?

— Нѣтъ. Звуковъ.

— Какихъ звуковъ?

— Криковъ.

— Какіе крики разумѣете вы. Крики, которые раздаются на улицѣ?

— Нѣтъ. Я разумѣю вопли. Подождите, я сейчасъ вамъ разъясню, мистеръ Джасперъ. Дайте только мнѣ привести въ порядокъ бутылку. Тутъ слышится какъ открывается и вновь закрывается пробка. Вотъ теперь все въ порядкѣ. Въ прошломъ году, вотъ въ это же время, можетъ быть всего нѣсколькими днями позже, чѣмъ теперь, я былъ занятъ тѣмъ, что полагается по сезону. И, вотъ, когда я шелъ по улицѣ, чтобы осмотрѣть здѣсь кое-что, на меня напали уличные мальчишки. Въ концѣ концовъ я скрылся отъ нихъ и забрался сюда. И здѣсь я заснулъ. И что же меня разбудило? — Крикъ привидѣнія! Этотъ крикъ былъ ужасенъ. И его сопровождалъ призрачный вой собаки, — продолжительный и заунывный, какъ воютъ собаки, когда кто-нибудь умираетъ. Это былъ мой послѣдній канунъ Рождества.

— Что вы разумѣете подъ этимъ? — былъ рѣзкій и, можно даже сказать, сердитый вопросъ.

— Я разумѣю, что справлялся вездѣ кругомъ и что ни одни живые уши, кромѣ моихъ, не слышали никакого крика и никакого воя. Поэтому, я и говорю, что оба эти крика были привидѣніями, хотя я никогда не могъ понять, почему они явились мнѣ.

— Я думалъ, что вы человѣкъ болѣе крѣпкаго склада, — презрительно сказалъ Джасперъ.

— Я и самъ такъ думалъ, — отвѣтилъ Дордльсъ, со своей обычной флегмой; а вотъ теперь я сбитъ съ толку.

Джасперъ неожиданно поднялся и сказалъ: — Пойдемте, мы замерзнемъ здѣсь. Показывайте дорогу.

Дордльсъ, шатаясь, поднимается и, сдѣлавъ еще нѣсколько шаговъ вверхъ по лѣстницѣ, останавливается передъ дверью, ведущей въ соборъ. Онъ открываетъ ее тѣмъ-же ключомъ, которымъ онъ отпиралъ ранѣе склепъ, и они входятъ въ церковь, со стороны алтаря. Къ нему ведетъ длинный коридоръ. Здѣсь свѣтъ луны такъ ярокъ, что на ихъ лицахъ отражается отблескъ цвѣтныхъ стеколъ собора. Когда Дордльсъ, открывъ дверь, пропускаетъ въ нее своего товарища, то онъ, при лунномъ свѣтѣ, съ красной полосой на лицѣ и съ желтымъ бликомъ на лбу, кажется какимъ-то призракомъ. Пристально смотря на отупѣвшее лицо Дордлъса, Джасперъ достаетъ изъ кармана ввѣренный ему ключъ отъ рѣшетки, которая закрываетъ входъ въ башню, и говоритъ:

— Ключа и бутылки достаточно съ васъ, дайте мнѣ вашъ узелъ. Я моложе васъ и не такъ задыхаюсь при подъемѣ, какъ вы.

Съ этими словами онъ передаетъ Дордльсу вынутый изъ кармана ключъ. Дордльсъ съ минуту колеблется, чему отдать преимущество: бутылкѣ, или узлу? Но предпочтеніе его клонится въ сторону бутылки, и онъ отдаетъ свою провизію Джасперу.

Затѣмъ они начинаютъ подниматься по винтовой лѣстницѣ на башню, кружась вокругъ каменнаго столба и стараясь не стукаться головами о верхнія ступени. Дордльсъ зажегъ свой фонарь, чиркнувъ спичкой о холодную каменную стѣну, и при его слабомъ освѣщеніи они карабкаются все выше и выше, сквозь паутину. Путь ихъ лежитъ черезъ странныя мѣста. Два или три раза они выходятъ на широкія площадки, съ которыхъ открывается видъ внизъ, и Дордльсъ, махая своимъ фонаремъ, указываетъ Джасперу на фигуры ангеловъ на кровлѣ собора, — ангеловъ, которые какъ будто слѣдятъ за ихъ подъемомъ. Съ площадокъ они сворачиваютъ на еще болѣе узкія и крутыя лѣсенки, и ихъ начинаетъ обдувать ночной воздухъ, а надъ ихъ головами, обдавая ихъ пылью, взлетаютъ испуганныя летучія мыши, или грачи. Поднявшись до самаго верха, они ставятъ фонарь за ступени лѣстницы, такъ какъ здѣсь дуетъ довольно сильный вѣтеръ, и смотрятъ внизъ на Клойстергэмъ, представляющій при лунномъ свѣтѣ дѣйствительно красивую картину: полуразрушенныя могилы и надгробные памятники у подножія башни, покрытыя мхомъ, красныя черепичныя крыши и красные кирпичные дома, раскинутые вокругъ собора, и еще дальше извивающаяся на заднемъ планѣ рѣка, точно вытекаетъ изъ тумана, который стелется на горизонтѣ и затѣмъ все быстрѣе и быстрѣе бѣжитъ впередъ по мѣрѣ своего приближенія къ морю — вотъ, что было предъ ихъ глазами.

Но, опять-таки, еще разъ, какая странная прогулка! Джасперъ (все время слегка вздрагивая, хотя для этого и нѣтъ видимой причины) созерцаетъ разстилающуюся у его ногъ картину, и особенно внимательно смотритъ при этомъ на ту тихую площадку надъ которой возвышается соборъ. Онъ болѣе чѣмъ внимательно слѣдитъ также и за Дордльсомъ, и послѣдній по временамъ чувствуетъ смущеніе отъ направленныхъ на него проницательныхъ взглядовъ; но только по временамъ, потому что Дордльса все сильнѣе и сильнѣе начинаетъ клонить ко сну. Какъ аэронавты, желая подняться, выкидываютъ часть своего балласта, такъ Дордльсъ, по мѣрѣ подъема, облегчалъ плетеную бутылку Джаспера отъ ея содержимаго. Дремота одолѣваетъ его, ноги его дѣлаются свинцовыми и языкъ еле двигается. Съ нимъ начинается галлюцинація. Ему кажется, что разстилающаяся внизу земля поднялась до самой вершины башни и что стоитъ только шагнуть черезъ воздухъ, чтобы очутиться на ней. Таково его состояніе, когда они начинаютъ спускаться. И какъ воздухоплаватели прибавляютъ себѣ тяжести, чтобы спуститься, такъ-же и Дордльсъ, чтобы лучше спуститься нагружаетъ себя большимъ количествомъ жидкости изъ бутылки.

Достигнувъ желѣзной рѣшетки, они запираютъ ее — прежде чѣмъ дойти до нея Дордльсъ дважды падалъ, а разъ расшибъ себѣ лобъ — и спускаются опять въ склепъ съ намѣреніемъ выйти тѣмъ же путемъ, какимъ они и пришли. Но, дойдя до освѣщенныхъ пространствъ между пиллястрами, Дордльсъ до такой степени становится нетвердъ на ногахъ и въ такой мѣрѣ не владѣетъ уже языкомъ, что онъ не то падаетъ, не то сознательно валится на полъ около одного изъ этихъ пиллястровъ, который кажется ему не тяжелѣе его самого, и невнятно проситъ товарища дать ему соснуть сорокъ сновъ по секундѣ каждый.

— Если вы хотите, или вамъ необходимо это, то спите, — говоритъ Джасперъ. Только я не оставлю васъ тутъ. Спите, а я пока похожу здѣсь.

Дордльсъ заснулъ почти моментально, и увидѣлъ какой-то странный сонъ.

Сонъ его ничѣмъ особеннымъ не отличался, если имѣть въ виду всю обширность царства сновидѣній и его удивительное богатство, но одна особенность въ немъ, все-же, была: онъ былъ необыкновенно тревоженъ и реаленъ. Онъ видѣлъ себя спящимъ, на томъ мѣстѣ, гдѣ онъ лежалъ, и ему снилось, что онъ считаетъ шаги своего разгуливающаго тутъ-же взадъ и впередъ товарища. Шаги эти то удаляются, то приближаются, то исчезаютъ въ его сознаніи совсѣмъ, то слышатся вновь. Затѣмъ кто-то возится около него, что-то вынимаютъ у него изъ руки, звенитъ, и опять шаги удаляются. И ему кажется, что онъ такъ долго остается одинъ, что лунный свѣтъ перешелъ какъ будто совсѣмъ на другое мѣсто. Послѣ этого безсознательнаго состоянія онъ впадаетъ въ тревожный сонъ, начинаетъ ощущать холодъ, и просыпается. Луна дѣйствительно сильно измѣнила свое положеніе на небѣ, пока онъ спалъ, и лучи ея приняли, въ самомъ дѣлѣ, совсѣмъ другое направленіе, чѣмъ раньше. А Джасперъ, какъ и раньше, ходилъ взадъ и впередъ, стараясь согрѣться.

— Кто тутъ? — вскрикнулъ Дордльсъ, внезапно испугавшись чего-то.

— Проснулся, наконецъ? — сказалъ Джасперъ, подходя къ нему. Вы знаете, ваши сорокъ сновъ превратились въ тысячи!

— Развѣ?

— Да.

— Который часъ?

— Слушайте: вотъ звонятъ на башнѣ часы!

На башнѣ пробило три четверти, а затѣмъ послышался звонъ большого колокола.

— Два часа! — вскрикнулъ Дордльсъ, вскочивъ. — Почему же вы не постарались разбудить меня?

— Я старался. Но съ такимъ же успѣхомъ, какъ если-бы будилъ умершаго, или ваше семейство мертвецовъ, тамъ наверху, въ углу.

— Вы трогали меня?

— Трогалъ!.. Трясъ васъ.

Вспомнивъ, что ему снилось, что его кто-то трогалъ, Дордльсъ смотритъ на полъ и видитъ лежащій тутъ, на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ свалился, ключъ отъ двери въ склепъ.

— Должно быть, уронилъ, — говоритъ онъ, нагибаясь и поднимая его, и вспоминая эту часть своего сна. Потомъ онъ снова выпрямляется, насколько это вообще ему доступно, и замѣчаетъ, что Джасперъ опять пристально смотритъ на него.

— Все въ порядкѣ? — спрашиваетъ Джасперъ, улыбаясь. — Вы совсѣмъ готовы? Тогда пойдемъ.

— Дайте только поправить мой узелъ, и я иду за вами.

Въ то время, какъ онъ завязываетъ узелъ, онъ снова видитъ устремленный на него пристальный взглядъ Джаспера.

— Что вы такъ подозрительно смотрите на меня, мистеръ Джасперъ? — спрашиваетъ онъ пьянымъ, недовольнымъ голосомъ. — Кто имѣетъ что противъ Дордльса, тотъ пусть скажетъ объ этомъ Дордльсу.

— Я ничего не имѣю противъ васъ, мой добрый мистеръ Дордльсъ, но я подозрѣваю, что моя бутылка была налита чѣмъ-то болѣе крѣпкимъ, чѣмъ я предполагалъ. А, кромѣ того, я подозрѣваю — добавилъ Джасперъ, поднявъ ее съ пола и перевернувъ дномъ кверху — что она пуста.

Дордльсъ удостоиваетъ эту реплику смѣхомъ. И затѣмъ, продолжая посмѣиваться и разсуждать самъ съ собой о своей выносливости по отношенію къ крѣпкимъ напиткамъ, онъ добирается до двери и отпираетъ ее. Они оба выходятъ изъ склепа, и Дордльсъ запираетъ дверь, а ключъ опускаетъ въ карманъ.

— Тысяча благодарностей за любопытную и интересную ночь, говоритъ Джасперъ, пожимая ему руку. — А вы въ состояніи дойти одинъ до дому?

— Я думаю! — отвѣчаетъ Дордльсъ. — Если бы вы предложили Дордльсу проводить его домой, онъ обидѣлся бы и вовсе не пошелъ бы домой.

Дордльсъ не пошелъ бы домой до самаго утра.

И тогда Дордльсъ не пошелъ-бы домой, не пошелъ-бы.

Слова эти произноситъ онъ вызывающимъ тономъ.

— Въ такомъ случаѣ, доброй ночи.

— Доброй ночи, мистеръ Джасперъ.

И оба они поворачиваютъ въ разныя стороны. Въ это время пронзительный свистъ пронизываетъ тишину и затѣмъ раздается пронзительный дѣтскій голосъ, что-то напѣвающій.

Вслѣдъ затѣмъ начинается бѣглый огонь бросаемыхъ камней, добытыхъ изъ соборной стѣны, и на противоположной сторонѣ улицы показывается приплясывающій мальчишка.

— Что? Неужели этотъ чертенокъ стоялъ здѣсь и караулилъ насъ? — восклицаетъ въ такомъ бѣшенствѣ Джасперъ, что самъ кажется дьяволомъ. — Я выпущу кровь изъ этой негодной твари! Да, я сдѣлаю это!

И, не обращая вниманія на градъ камней, онъ кидается на „депутата“, хватаетъ его за шиворотъ и старается перетащить его на другую сторону улицы. Но тащить депутата не такъ-то легко. Съ дьявольской сообразительностью онъ, несмотря на свое отчаянное положеніе, подбираетъ ноги и, повиснувъ въ воздухѣ, вцѣпляется въ горло своего противника, весь сжавшись при этомъ въ комочекъ, точно предчувствуя уже удушеніе и приготовившись къ агоніи. Джасперу ничего не осталось, какъ выпустить его. Мальчишка моментально перебѣгаетъ на другую сторону къ Дордльсу, и съ бѣшенствомъ кричитъ своему врагу, скаля зубы:

— Я ослѣплю тебя, если только меня тронешь! Я выбью тебѣ глаза камнями! Въ то-же время, прячась за Дордльса, и, дразня Джаспера, то высовываясь съ одной стороны, то съ другой, онъ смотритъ во всѣ стороны, выбирая наиболѣе удобное направленіе для бѣгства, заранѣе готовый, въ случаѣ неудачи, броситься на землю и закричать: — Ну бей меня теперь, когда я лежу! Бей!

— Не троньте мальчишку, мистеръ Джасперъ, — ворчитъ Дордльсъ, прикрывая его. Успокойтесь. Онъ слѣдилъ за нами сегодня ночью, съ самаго того часа, когда мы пришли сюда!

— Онъ лжетъ, я не слѣдилъ, — говоритъ депутатъ. — Я только что вышелъ погулять, когда увидѣлъ васъ, выходящихъ изъ склепа.

И онъ затянулъ свою обычную пѣсню, приплясывая ей въ тактъ за спиной Дордльса.

— Такъ веди его домой, — говоритъ сердито Джасперъ, дѣлая усиліе, чтобы успокоиться. И пусть мои глаза не видятъ тебя больше!

Депутатъ издаетъ побѣдоносный свистъ и начинаетъ бросать камнями въ Дордльса, точно въ вола, котораго загоняютъ въ хлѣвъ.

Мистеръ Джасперъ идетъ, задумавшись, домой.

Такъ кончается, какъ и все на свѣтѣ, эта непонятная, странная экскурсія, по крайней мѣрѣ, на время.

XIII. Оба выступаютъ въ наилучшемъ свѣтѣ.

Заведеніе миссъ Твинкльтонъ волновалось и готовилось къ празднику. Приближалось Рождество. То что когда-то, и не такъ давно, сама миссъ Твинкльтонъ называла „первымъ полугодіемъ“ и что теперь называлось у нея болѣе изящно „первымъ семестромъ“, то кончалось завтра. Но и въ предыдущіе дни уже значительно упала дисциплина въ ея учебномъ заведеніи: въ спальняхъ устраивались клубы и ужины въ складчину, причемъ копченый языкъ раздавался изъ рукъ въ руки при помощи щипцовъ для завивки волосъ. Мармеладъ распредѣляли между собой на какихъ-то подобіяхъ блюдечекъ устраивавшихся изъ бумаги, предназначенной для папильотокъ, а домашнюю наливку пили изъ небольшой стопочки, изъ которой обыкновенно принимала лѣкарства маленькая Райкиттсъ (одна изъ дѣвушекъ слабаго здоровья). Горничныя были подкупленны разными обрывками лентъ и стоптанными башмаками: боялись, чтобы они не насплетничали о находимыхъ ими въ постеляхъ крошкахъ хлѣба. Собираясь на эти свои ночныя шалости, воспитанницы были одѣты въ самые воздушные костюмы, что, однако, не помѣшало храброй миссъ Хонитундеръ сыграть однажды соло на гребенкѣ, завернутой въ папильотку. За это ее чуть не удушили ея собственной подушкой.

Однако, это были далеко не единственные признаки близкихъ вакацій. Въ спальняхъ появились также чемоданы (что въ другое время строго воспрещалось), въ которые укладывались вещи. На это, по сравненію съ количествомъ вещей, времени уходило очень много. Широко при этомъ вознаграждались горничныя и служанки разными остатками кольдъ-кремовъ, помадъ и шпилекъ. При клятвенныхъ обѣщаніяхъ сохранить тайну передавалось другъ другу о тѣхъ златокудрыхъ англійскихъ юношахъ, которыхъ ожидали увидѣть во время вакацій. Миссъ Джигльсъ (отличавшаяся своей холодностью, говорила, между прочимъ, что она съ своей стороны, смѣется надъ англійской молодежью, но огромное большинство съ ней было не согласно.

Въ послѣднюю ночь передъ роспускомъ на вакаціи, было въ обычаѣ какъ можно дольше не ложиться спать и стараться вызвать появленіе призраковъ. Но обыкновенно обычай этотъ не исполнялся, и всѣ воспитанницы заведенія ложились спать очень скоро, а вставали на другой день очень рано.

Послѣдняя церемонія назначена была въ 12 ч. дня въ день отъѣзда дѣвицъ. Въ этотъ часъ миссъ Твинкльтонъ, въ присутствіи мистриссъ Тишеръ, прощалась съ воспитанницами у себя въ гостиной (глобусы къ этому времени закрывались коричневымъ полотномъ), гдѣ стояли на столѣ стаканчики съ бѣлымъ виномъ и блюдо съ нарѣзанными ломтиками кэковъ. Миссъ Твинкльтонъ говорила:

— Леди, вотъ и еще годъ прошелъ и опятъ предъ нами тотъ праздничный періодъ, когда лучшія наши чувства бьются въ нашихъ… (Миссъ Твинкльтонъ ежегодно порывалась сказать „въ нашихъ грудяхъ“, но всякій разъ останавливалась въ этомъ мѣстѣ своей рѣчи и говорила, вмѣсто того „въ нашихъ сердцахъ“). Точно также и въ данномъ случаѣ она сказала: „въ нашихъ сердцахъ“. — Гм! Снова пришелъ годъ, и снова наступаетъ перерывъ въ нашихъ занятіяхъ, которыя, надѣюсь, сильно подвинулись за это время, и вотъ, теперь, точно морякъ на своемъ кораблѣ или воинъ въ своей палаткѣ, или заключенный въ тюрьмѣ, или путешественникъ въ своихъ странствіяхъ, мы влечемся сердцемъ домой. И можемъ-ли мы, говоря словами изъ начала трогательной трагедіи мистера Эддисона, сказать: „Разсвѣтъ сумраченъ, утро туманно и темныя тучи заволакиваютъ день, великій, важный день“? Нѣтъ отъ горизонта до зенита все couleur de rose, потому что наши помыслы сосредоточены на свиданіи съ друзьями. Пусть найдемъ мы ихъ здравыми, кого ожидаемъ, пусть встрѣтятъ они насъ такими же благополучными, какими ждутъ насъ! Со всей любовью, которую мы чувствуемъ другъ къ другу, простимся и пожелаемъ другъ другу счастія до новой встрѣчи. И когда придетъ время снова возобновить наши занятія (среди воспитанницъ наступаетъ нѣкоторое уныніе)… занятія, которыя… наступятъ занятія, которыя… то вспомнимъ то, что сказалъ спартанскій военачальникъ во время битвы, которую излишне называть, и въ выраженіяхъ, которыя излишне повторять».

Горничныя и служанки въ своихъ наиболѣе парадныхъ чепцахъ обошли всѣхъ съ подносами, и молодыя дѣвушки начали пить вино и есть кексъ, между тѣмъ какъ къ крыльцу стали подъѣзжать наемныя кареты. Послѣднія минуты молчанія прошли скоро, и миссъ Твинкльтонъ, поцѣловавъ каждую свою воспитанницу и передавъ каждой изъ нихъ чрезвычайно любезное посланіе родителямъ «съ наилучшими привѣтствіями отъ миссъ Твинкльтонъ», закончила этимъ свои обязанности. Любопытно, что, передавая свое посланіе, миссъ Твинкльстонъ имѣла такой видъ, какъ будто оно заключало въ себѣ самый пріятный сюрпризъ, а не счегь за послѣдній семестръ.

Роза такъ много разъ видѣла роспускъ на каникулы и такъ мало видѣла радостей дома, что она была даже довольна, что остается въ пансіонѣ. Ея радость была тѣмъ больше, что съ ней оставалась ея новая подруга. Однако, въ ея дружбѣ былъ одинъ пунктъ, который не давалъ ей покоя. Елена Ландлессъ, будучи свидѣтельницей признанія своего брата въ его чувствахъ Розѣ, согласно совѣту мистера Криспаркля, ни слова не говорила объ Эдвинѣ Друдѣ. Что побуждало ее поступать такъ, было тайной для Розы, но скрытность подруги была ею замѣчена. Это обстоятельство мѣшало ей самой открыть всѣ свои сомнѣнія и недоумѣнія, довѣрившись своимъ маленькимъ сердечкомъ Еленѣ. Поэтому ей приходилось одной справляться со всѣми своими затрудненіями, и она все больше и больше удивлялась, почему Елена, сама сказавшая ей, что добрыя отношенія между обоими юношами возстановятся, когда пріѣдетъ Эдвинъ, все-таки ни слова не говоритъ о немъ.

Прощаніе Розы съ ея хорошенькими подругами въ холодномъ подъѣздѣ учебнаго заведенія миссъ Твинкльтонъ могло бы дать матеріалъ для прелестной картины: Роза выглядывала изъ сѣней, махала платкомъ отъѣзжавшимъ каретамъ и какъ бы олицетворяла собой безпечную молодость, которая и оставшись одна, можетъ чувствовать себя въ своемъ одиночествѣ легко и уютно. Мрачная High Street вся наполнилась музыкой отъ возгласовъ серебристыхъ голосовъ, которые кричали: «до свиданія, розовый бутонъ, до свиданія, дорогая!» И даже на противоположной сторонѣ улицы барельефъ мистера Сапси — отца, какъ будто говорилъ: «милостивые государи, обратите вниманіе на это маленькое прелестное созданіе, которое осталось здѣсь!» Черезъ нѣсколько минутъ на улицѣ снова наступила тишина. Не слышно уже было юныхъ веселыхъ голосовъ, и Клойстергэмъ принялъ свой обычный, безмолвный и скучный видъ.

Если Роза въ своемъ одинокомъ заключеніи съ нѣкоторымъ трепетомъ ждала пріѣзда Эдвина Друда, то и Эдвинъ съ своей стороны не былъ совсѣмъ спокоенъ. Не обладая твердымъ характеромъ и даже будучи менѣе мужественнымъ, чѣмъ маленькій Розовый бутонъ, единогласно провозглашенный царицей въ пансіонѣ миссъ Твинкльтонъ, Эдвинъ былъ человѣкъ очень совѣстливый, и Груджіусъ заставилъ его задуматься надъ своимъ положеніемъ. Онъ не могъ сердиться на мистера Груджіуса за его слова и не могъ найти ничего смѣшного въ его мнѣніяхъ, выраженныхъ имъ по поводу его свадьбы. Даже напротивъ того. До обѣда въ Стэпль-Иннѣ и до того, какъ онъ получилъ кольцо, которое онъ теперь носилъ въ своемъ жилетномъ карманѣ, онъ бы ни разу не задумался серьезно о будущемъ и безпечно пошелъ бы подъ вѣнецъ, безпечно надѣясь, что все устроится какъ нельзя лучше. Но напоминаніе о его серьезной обязанности любитъ до самой смерти перевернуло всѣ его мысли. Теперь онъ зналъ, что передъ нимъ только два пути: или отдать кольцо Розѣ, или вернуть его мистеру Груджіусу обратно. Эта дилемма заставила его, какъ это ни странно, серьезнѣе думать о своихъ отношеніяхъ къ Розѣ, быть безкорыстнѣе, чѣмъ раньше и менѣе увѣреннымъ въ себѣ, чѣмъ когда либо прежде.

«Я буду руководиться тѣмъ, что она мнѣ скажетъ, и тѣмъ, какъ сложатся наши отношенія», рѣшилъ онъ самъ въ себѣ, отправляясь къ пансіону миссъ Твинкльтонъ. «Что бы ни случилось, думалъ онъ, я постараюсь, помня его слова, честно исполнить свой долгъ и передъ ней и передъ ея и моими умершими родителями.»

Роза была одѣта для прогулки и ждала его. Былъ ясный морозный день, и миссъ Твинкльтонъ любезно санкціонировала прогулку по свѣжему воздуху. Ждать долго разрѣшенія имъ не пришлось, и они вышли на улицу такъ скоро, что ни сама миссъ Твинкльтонъ, ни ея alter ego, мистриссъ Тишеръ, не успѣли ни разу принести обычную жертву на алтарь приличія.

— Мой дорогой Эдди, — сказала Роза, когда они свернули съ High Street’а и пошли по уединенной мѣстности, примыкавшей къ собору и къ рѣкѣ. Я хочу сказать тебѣ кое-что, что для тебя будетъ имѣть очень серьезное значеніе. Я уже давно думаю объ этомъ.

— Я тоже хочу быть серьезнымъ съ тобой, дорогая Роза. Я рѣшилъ это.

— Благодарю тебя, Эдди. Ты не будешь считать меня неделикатной, за то, что я первая начинаю этотъ разговоръ? Ты не подумаешь, что начинаю этотъ разговоръ потому, что думаю только о себѣ? Вѣдь это было бы неблагородно? Правда? А я знаю, что ты человѣкъ благородный!"

Онъ отвѣтилъ: «Я надѣюсь, что поступаю съ тобой благородно». Онъ не называлъ ее болѣе Кошечкой.

— И я думаю, намъ нечего бояться, что мы можемъ поссориться, правда? Потому что мы имѣемъ много причинъ, Эдди, быть снисходительными другъ къ другу, — сказала она, беря его за руку.

— Мы и будемъ снисходительны, Роза.

— Ну, вотъ, какой ты хорошій мальчикъ! Такъ будемъ же мужественны, Эдди, и пусть отнынѣ и впредь мы станемъ братомъ и сестрой.

— И я никогда не буду твоимъ мужемъ?

— Никогда!

Наступило короткое молчаніе, послѣ котораго онъ съ нѣкоторымъ усиліемъ сказалъ:

— Въ концѣ концовъ я знаю, что это мысль была у насъ общая, Роза, и я долженъ сказать, что не тебѣ первой она пришла въ голову.

— Нѣтъ, но и тебѣ, мой дорогой, — сказала Роза съ увлеченіемъ и очень серьезно. Эта мысль пришла намъ въ голову обоимъ сразу и совершенно неожиданно. Ты не былъ счастливъ при мысли о предстоящемъ бракѣ. И я тоже не испытывала счастія при мысли о немъ. О, какъ я жалѣю объ этомъ, какъ жалѣю! И она заплакала.

— Я тоже очень огорченъ, Роза. И больше всего за тебя.

— И я жалѣю тебя, бѣдный мальчикъ, глубоко жалѣю!

Это чистое юное чувство, эта деликатная снисходительность ихъ другъ къ другу внесла въ ихъ души какой-то мягкій свѣтъ. Ихъ отношенія перестали имъ самимъ съ этого момента казаться неестественными и капризными. Они стали какъ то сразу чрезвычайно внимательными другъ къ другу, нѣжными и откровенными.

— Если вчера мы знали, — сказала Роза, вытирая свои слезы, и не только вчера, а гораздо, гораздо раньше, что при нашихъ отношеніяхъ, созданныхъ не по нашему желанію, никогда не будетъ настоящей искренности, то что же намъ оставалось дѣлать, какъ не измѣнить ихъ? Вполнѣ естественно, что мы должны были быть огорчены этимъ, и ты видишь, что дѣйствительно оба мы огорчены, но насколько легче огорчаться этимъ теперь, чѣмъ потомъ.

— Когда потомъ, Роза?

— Тогда, когда это было бы уже поздно. Тогда мы не только бы сожалѣли, но и были бы озлоблены.

Опять наступило молчаніе.

— И знаешь что, — сказала Роза наивно, — потомъ ты не любилъ-бы меня, а теперь ты можешь любить меня всегда, потому что я не буду тебѣ обузой. И я могу теперь тебя любить всегда, и какъ твоя сестра не буду тебя дразнить и не буду ссориться съ тобой. Я часто это дѣлала, когда не была твоей сестрой, и прошу тебя простить меня за это.

— Оставимъ это, Роза. Или же мнѣ придется такъ много раскаиваться, что я не хочу даже думать объ этомъ.

— Нѣтъ, Эдди, ты слишкомъ несправедливъ къ себѣ, мой самоотверженный мальчикъ. Сядемъ здѣсь, какъ братъ и сестра у этихъ развалинъ и поговоримъ о нашемъ положеніи. Я много думала съ тѣхъ поръ, какъ ты былъ здѣсь. Вѣдь я нравилась тебѣ? Ты думалъ, что я хорошенькая игрушка?

— Всѣ думаютъ такъ, Роза.

— Развѣ? — она насупила на минуту свои брови, но затѣмъ, разсмѣявшись, сказала: — Пусть такъ, другіе могутъ такъ говорить; но развѣ этого достаточно, чтобы ты думалъ обо мнѣ, какъ другіе.

Спорить противъ этого было бы нечего. Конечно этого было не достаточно.

— Я именно это я и думала. Такъ было и въ нашихъ отношеніяхъ, — сказала Роза. — Я тебѣ очень нравилась, и ты очень привыкъ ко мнѣ и очень привыкъ къ мысли, что мы женимся. Ты держалъ себя по отношенію къ нашей свадьбѣ, какъ къ чему-то неизбѣжному. Ты скажешь — нѣтъ? Да, ты думалъ, что это должно быть, а значитъ нечего думать и разсуждать объ этомъ.

Ново и странно казалось Эдвину, какъ это случилось, что въ словахъ Розы онъ видѣлъ себя какъ въ зеркалѣ. Онъ всегда покровительствовалъ ей и считалъ свой мужской умъ гораздо выше ея женскаго ума. Не являлось ли это обстоятельствомъ, что, въ случаѣ ихъ женитьбы, ихъ и теперь ложныя отношенія, стали бы еще болѣе фальшивыми.

— То, что я сказала о тебѣ Эдди, вѣрно и по отношенію ко мнѣ. Будь иначе, я не рѣшилась бы сказать тебѣ все это. Разница между нами только въ томъ, что я не отгоняла отъ себя этихъ мыслей, свыклась съ ними. Это произошло потому, что жизнь моя не такая дѣловая, какъ твоя: у меня меньше заботъ. И я много думала о насъ и много плакала, Эдди (впрочемъ, ты не виноватъ въ этомъ), еще задолго до того, какъ пріѣхалъ мой опекунъ. Я пробовала дать ему намеками понять, что я не знаю, на что рѣшиться, но онъ не понялъ, кажется, меня. Однако, онъ, все-же, очень, очень хорошій человѣкъ. Онъ такъ ласково и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ основательно объяснилъ мнѣ, какъ серьезно наше положеніе и какъ мы серьезно должны обдумать наше рѣшеніе, что я тогда-же рѣшилась переговорить съ тобой, какъ только мы встрѣтимся, если мы останемся одни и будемъ серьезны. И если можетъ показаться, что мнѣ было легко высказаться, то не думай, Эдди, что и на самомъ дѣлѣ это такъ. Мнѣ было это очень тяжело, и очень, очень грустно!

Ея переполненная душа разразилась опять рыданіями. Онъ обнялъ ее за талію, и они пошли къ рѣкѣ.

— Опекунъ говорилъ и со мной, Роза. Я видѣлъ его передъ своимъ отъѣздомъ изъ Лондона.

При этихъ словахъ его правая рука опустилась въ карманъ, и онъ хотѣлъ уже вынуть кольцо, но, подумавъ, онъ перемѣнилъ свое намѣренье: — «Если я долженъ вернуть его, — подумалъ онъ, — зачѣмъ ей говорить о немъ».

— Это и заставило тебя, Эдди, болѣе серьезно обдумать наше положеніе? Да? И, еслибъ я не заговорила-бы съ тобой, ты, все-равно, заговорилъ-бы самъ? Я надѣюсь, что ты можешь признаться мнѣ въ этомъ? Мнѣ не нравится, что все это сдѣлала я одна, хотя это и лучше для насъ.

— Да, я сказалъ-бы тебѣ то-же самое. Я предоставилъ-бы только рѣшить все тебѣ самой. Да, я намѣренъ былъ сдѣлать такъ. Но я никогда не могъ-бы говорить съ тобой такъ, какъ ты говорила со мной, Роза.

— Ты хочешь сказать, такъ холодно и такъ сухо? Но какъ-же, скажи пожалуйста, если можешь, могло быть иначе?

— Я хочу сказать такъ сердечно и деликатно, такъ различно и дружески, — отвѣтилъ Эдвинъ.

— Вотъ это такъ, мой милый братъ! Она порывисто поцѣловала его руку. — Дорогія мои подруги будутъ очень разочарованы, — прибавила Роза, смѣясь, и слезы заблестѣли у нея на глазахъ. — Онѣ такъ ждали этого, бѣдныя.

— Ахъ, но я боюсь, что это очень огорчитъ Джона! — сказалъ Эдвинъ Друдъ, вздохнувъ. — Я совсѣмъ не подумалъ о Джонѣ.

Ея быстрый и пристальный взглядъ на него, когда онъ произнесъ эти слова, былъ подобенъ молиіи. Она сама, видимо, смутилась его и сконфуженно опустила глаза.

— Ты сомнѣваешься, Роза, что это будетъ большимъ горемъ для Джона?

Она уклончиво отвѣтила въ томъ смыслѣ, что ей не зачѣмъ сомнѣваться въ этомъ, что она не думала о немъ и что она предполагала, что ему, вообще, мало дѣла до ихъ отношеній.

— Дорогое мое дитя! Неужели ты можешь предположить, что человѣкъ, такъ обожающій другого, — выраженіе миссъ Тонъ, а не мое, — какъ Джонъ меня, можетъ быть равнодушнымъ къ такому неожиданному перевороту въ моей жизни? Я говорю неожиданному, потому что для него онъ, конечно, будетъ неожиданнымъ.

Она два или три раза наклонила голову, и ея губы зашевелились такъ, какъ будто она соглашалась съ нимъ. Но она не произнесла ни слова, и все также тяжело дышала.

— Какъ мнѣ сообщить объ этомъ Джону? — сказалъ Эдвинъ, раздумывая. — Еслибъ онъ былъ меньше занятъ своей мыслью, онъ замѣтилъ бы страпное волненіе Розы. — Я никогда не думалъ о Джонѣ. Нужно будетъ сказать ему объ этомъ раньше, чѣмъ объ этомъ закричитъ весь городъ. Я обѣдаю съ этимъ милымъ человѣкомъ завтра, наканунѣ Рождества и въ самый день Рождества, но я не хочу портить ему праздника. Онъ вѣчно волнуется за меня и безпокоится изъ-за всякой бездѣлицы. А это извѣстіе навѣрное поразитъ его. Въ самомъ дѣлѣ, какимъ образомъ сообщить объ этомъ Джону?

— Я думаю, нужно-ли говорить ему объ этомъ? — сказала Роза.

— Милая Роза! Кому-же и быть нашимъ повѣреннымъ, если не Джону?

— Мой опекунъ обѣщалъ пріѣхать, если я напишу ему. Я такъ и сдѣлаю. Хочешь предоставить это дѣло ему?

— Вотъ идея! — воскликнулъ Эдвинъ. — Самая естественная! Онъ пріѣзжаетъ сюда, идетъ къ Джону, объясняетъ, какъ мы порѣшили и что побудило насъ къ этому. Онъ сдѣлаетъ это лучше насъ. Онъ говорилъ такъ сердечно объ этомъ и съ тобой, и со мной, и онъ такъ-же сердечно поговоритъ обо всемъ съ Джономъ. Да, пусть будетъ такъ! Видишь-ли, Роза, я не трусъ, но скажу тебѣ по секрету, что я немного боюсь Джона.

— Нѣтъ, нѣтъ. Ты не боишься его! — воскликнула Роза, сдѣлавшись сразу бѣлой, какъ полотно, и всплеснувъ руками.

— Почему, Роза, сестра Роза? Что ты видишь въ этомъ особеннаго? — сказалъ Эдвинъ, подсмѣиваясь надъ ней. Дорогая моя!

— Ты испугалъ меня!

— Совершенно не желая этого, но я, все-же, очень огорченъ этимъ, какъ еслибы я сдѣлалъ это нарочно. Неужели ты можешь предположить, чтобъ я боялся серьезно этого чуднаго и любящаго человѣка? Говоря о томъ, что я боюсь его, я хотѣлъ только сказать, что у него бываютъ какіе-то припадки. Я видѣлъ его больнымъ, и боюсь, какъ-бы неожиданная вѣсть не вызвала бы новаго припадка. Послѣднее обстоятельство — еще лишній поводъ для того, чтобы не я, а твой опекунъ сообщилъ ему обо всемъ. При его основательности и точности ему легко будетъ сговориться съ Джономъ, а со мной Джонъ всегда черезъ-чуръ чувствителенъ.

Роза, повидимому, убѣдилась этими доводами, а можетъ быть, ее успокоила мысль, что въ дѣло вмѣшается Груджіусъ. Что касается Эдвина, то онъ снова опустилъ руку въ карманъ, желая вынуть кольцо. Но его снова остановила прежняя мысль: — "Зачѣмъ ей говорить о кольцѣ, разъ я долженъ вернуть его? Что прелестная и симпатичная дѣвушка, которая и безъ того огорчена тѣмъ, что ихъ дѣтскія грезы разбились и которая имѣетъ впереди и счастье и возможность сплести себѣ вѣнокъ счастья изъ иныхъ цвѣтовъ, — что эта дѣвушка огорчится, увидя эти печальные брилліанты, вѣдь это несомнѣнно! Для чего-же огорчать ее? Вѣдь эти камни были символомъ разбитаго счастью и разбитыхъ надеждъ, вѣдь они (какъ сказалъ объ этомъ человѣкъ за видъ самый безчувственный) какая-то вѣчная иронія надъ любовью и надеждами. Зачѣмъ-же трогать ихъ? Пусть лежатъ! Онъ возвратитъ ихъ хозяину того самаго кабинета, въ которомъ онъ получилъ ихъ, а затѣмъ, пролежавъ извѣстное время въ ящикѣ, какъ символъ любви, какъ старыя письма и разныя другія эмблемы человѣческихъ чувствъ, они забудутся и, въ виду своей цѣнности, будутъ проданы, чтобъ вновь начать тотъ-же заколдованный кругъ.

Пусть лежатъ. Пусть лежатъ на его груди, никому невѣдомые. Сознательно или безсознательно, но таковы были тѣ побужденія, которыя привели Эдвина къ рѣшенію: «Пусть они лежатъ». И къ той массѣ невидимыхъ колецъ, которыя составляютъ звенья одной цѣпи всеобщей человѣческой судьбы, прибавилось съ этимъ его рѣшеніемъ еще одно звено, связывающее жизнь и съ землей и небомъ, новое звено, такое-же могучее и таинственное, какъ и другія.

Между тѣмъ, они ходили вдоль берега рѣки. Теперь разговоръ ихъ перешелъ на планы будущей жизни каждаго изъ нихъ. Онъ собирался поспѣшить со своимъ отъѣздомъ изъ Англіи, а она рѣшила остаться въ пансіонѣ миссъ Твинкльтонъ, по крайней мѣрѣ, пока тамъ будетъ Елена. Подругамъ предполагалось возможно осторожно сообщить печальную для нихъ новость, такъ-же и самой миссъ Твинкльтонъ. Конечно, всѣмъ разъяснили-бы, что Роза съ Эдвиномъ остаются и на будущее время самыми лучшими друзьями. И, дѣйствительно, они никогда еще не чувствовали между собой такого согласія, такой ясности, несмотря на то, что и онъ, и она высказались другъ другу не во всемъ: она ничего не сказала Эдвину о своемъ намѣреніи отказаться черезъ опекуна отъ уроковъ музыки съ Джасперомъ; онъ — о своей тайной надеждѣ познакомиться и сблизиться съ Еленой Ландлессъ.

Бесѣдуя другъ съ другомъ, молодые люди продолжали свою прогулку до тѣхъ поръ, пока зимній день не сталъ клониться къ вечеру. Когда они повернули домой, солнце опустилось уже за рѣку, и старый городъ былъ весь освѣщенъ краснымъ отблескомъ заката.

— Надо будетъ приготовить Джона къ мысли о моемъ скоромъ отъѣздѣ, — сказалъ Эдвинъ. — Я хочу только повидаться съ твоимъ опекуномъ, когда онъ пріѣдетъ сюда. Уѣду-же я до того еще, какъ они переговорятъ. Безъ меня все обойдется гораздо лучше. Какъ ты думаешь?

— Да.

— Мы знаемъ, что поступили правильно, Роза?

— Да.

— Мы знаемъ, что теперь намъ лучше, чѣмъ прежде?

— Да. И впереди будетъ все лучше и лучше.

Все-же и до сихъ поръ въ ихъ сердцахъ трепетало какое-то нѣжное чувство къ прошедшему, и имъ жалко было разставаться. Когда они подошли къ собору, гдѣ недавно еще сидѣли вмѣстѣ, Роза и Эдвинъ остановились, точно по сговору. Роза подняла свое личико къ лицу Эдвина, чего она никогда не дѣлала раньше, и сказала:

— Да благословитъ тебя, Богъ, дорогой! Покойной ночи!

— Да благословитъ Богъ и тебя, дорогая! Покойной ночи!

И они горячо поцѣловались.

— Теперь, проводи меня, пожалуйста, домой, Эдвинъ, и дай мнѣ собраться съ мыслями.

— Не гляди назадъ, Роза, — говорилъ ей Эдвинъ, беря ее подъ руку. — Ты не видала Джона?

— Нѣтъ! Гдѣ?

— Подъ деревьями. Онъ видѣлъ насъ, когда мы поцѣловались. Бѣдный другъ! Онъ не знаетъ, что мы разстались навсегда. И я боюсь, что это очень его огорчитъ!

Не останавливаясь больше, она торопливо пошла впередъ, и только пройдя подъ воротами, надъ которыми жилъ Джасперъ, спросила:

— Онъ шелъ за нами? Ты можешь посмотрѣть, не подавая вида, что смотришь. Онъ идетъ сзади?

— Нѣтъ. Да, впрочемъ, идетъ. Онъ только что вошелъ подъ ворота. Дорогой, симпатичный старичина любитъ слѣдить за нами. Меня страшитъ одна мысль о томъ, какъ онъ будетъ огорченъ!

Она нервно дернула звонокъ, старый хриплый звонокъ пансіона, и, бросивъ на Эдвина послѣдній, умоляющій и вмѣстѣ недоумѣвающій взглядъ, который какъ-бы говорилъ: — «Неужели ты не понимаешь?» — скрылась за дверью.

XIV. Когда эти трое встрѣтятся снова?

Въ Клойстергэмѣ канунъ Рождества. На улицахъ его нѣсколько новыхъ лицъ и нѣсколько другихъ лицъ, частью незнакомыхъ намъ, частью знакомыхъ. Послѣдними лицами являются дѣти клойстергэмскихъ жителей, дѣти, превратившіеся во взрослыхъ мужчинъ и женщинъ, которые черезъ длинные промежутки времени возвращаются изъ чужихъ краевъ въ родной городъ, представляющійся имъ страшно маленькимъ, по сравненію съ тѣмъ, какимъ они помнили его. Для этихъ лицъ бой соборныхъ часовъ и крикъ грачей, летающихъ вокругъ церковной башни, — пріятная мелодія дѣтства. И тѣмъ изъ нихъ, которымъ случалось въ ихъ смертный часъ быть далеко отъ родного города, ихъ комната казалась, вѣроятно, усыпанной осенними листьями съ старыхъ липъ, ростущихъ въ церковной оградѣ. Такую ужъ живучесть имѣютъ дѣтскія впечатлѣнія, что имъ случается воскресать въ памяти человѣка даже тѣ часы, когда завершается кругъ жизни, когда смыкается начало и конецъ его.

Сезонъ въ полномъ разгарѣ. Красныя ягоды падуба тамъ и сямъ глядятъ изъ зелени уголка младшихъ канониковъ. Мистеръ и мистриссъ Тонъ украшаютъ соборъ зеленью, втыкая вѣтки во всѣ щели собора. Масса провизіи загромождаетъ лавки: больше всего бросаются въ глаза миндаль, изюмъ, разныя пряности, цукаты и сахаръ. Все имѣетъ праздничный видъ, повсюду видна расточительность. Лавка зеленщика украшена огромнымъ количествомъ всевозможной зелени, а въ булочной обращаетъ на себя вниманіе маленькій двѣнадцати-пенсовый кэкъ съ изображеннымъ на его верхушкѣ арлекиномъ. Общественныя увеселенія тоже въ полномъ разгарѣ. Восковыя фигуры, поразившія, какъ гласитъ объявленіе, любознательный умъ китайскаго императора, по особому желанію публикѣ, показываются только на рождественской недѣлѣ. Въ театрѣ дается большая комическая праздничная пантомима; послѣдній привлекаетъ къ себѣ вниманіе публики выставленнымъ у входа портретомъ клоуна, синьора Джакониди, говорящаго: «Какъ вы поживаете завтра?» Портретъ такой-же большой и ни съ чѣмъ несообразный, какъ и сама жизнь. Однимъ словомъ, Клойстергэмъ сбился съ ногъ. Исключеніе составляютъ только «Высшая Школа» и «Учебное заведете для дѣвицъ» миссъ Твинкльтонъ. Ученики «Высшей Школы» разъѣхались по домамъ, увозя каждый въ своемъ сердце любовь къ какой нибудь изъ воспитанницъ (ничего не знающихъ объ этомъ) «Учебнаго заведенія» миссъ Твинкльтонъ. А въ пансіонѣ миссъ Твинкльтонъ въ окнахъ можно замѣтить иногда лишь горничныхъ и служанокъ. Само собой разумѣется, что и онѣ принарядились къ празднику и съ достоинствомъ поддерживаютъ женскую честь, раздѣляя съ миссъ Твинкльтонъ ея обязанности представительства.

Трое должны собраться сегодня въ ночь въ квартирѣ Джаспера. Какъ-же всѣ они провели день, предшествующій этой ночи?

Невиль Ландлессъ, хотя и освобожденный отъ занятій на время мистеромъ Криспарклемъ, — непосредственная натура котораго не могла оставаться равнодушной къ радостямъ праздника, — читаетъ и пишетъ въ своей тихой комнатѣ съ сосредоточеннымъ видомъ до двухъ часовъ пополудни. Затѣмъ онъ самъ принимается за чистку своего стола, за приборку своихъ книгъ и бумагъ. Онъ приводитъ въ порядокъ накопившіяся груды исписаннаго, рветъ и бросаетъ въ огонь все лишнее, оставляя лишь то, что нужно ему для его занятій. Сдѣлавъ это, онъ обращается къ своему гардеробу, выбираетъ нѣсколько простыхъ платьевъ, переодѣваетъ башмаки для гулянья, и укладываетъ все это въ дорожную сумку. Сумка совсѣмъ новая. Онъ купилъ ее вчера на High-Street'ѣ. Въ то-же самое время и тамъ же куплена имъ также тяжелая палка съ набалдашникомъ и съ желѣзнымъ наконечникомъ. Онъ пробуетъ теперь эту палку, прикидываетъ ее на рукѣ, чтобы убѣдиться въ ея тяжести, и затѣмъ кладетъ ее на окно, вмѣстѣ съ сумкой. Къ этому времени всѣ приготовленія его окончены.

Тогда онъ одѣвается. Въ то время, когда онъ выходитъ изъ своей комнаты, ему попадается на лѣстницѣ мистеръ Криспаркль, одновременно съ нимъ вышедшій изъ своего кабинета. Невиль останавливается, но затѣмъ возвращается быстро въ свою комнату и опять появляется, на этотъ разъ со своей новой палкой. Онъ думаетъ испробовать ее на прогулкѣ сегодня же. Мистеръ Криспаркль, который тоже остановился на лѣстницѣ, видитъ въ его рукѣ палку и спрашиваетъ съ улыбкой, какъ онъ будетъ ходить съ такой дубиной?

— Но правдѣ говоря, я не много понимаю въ этихъ палкахъ. Я выбралъ эту за ея тяжесть.

— Черезчуръ тяжела, Невиль; черезчуръ тяжела.

— Вѣдь она мнѣ нужна для далекой ходьбы, сэръ.

— Для далекой ходьбы? — повторяетъ Приспаркль, пробуя палку. Вамъ не опираться на нее, а балансировать съ ней въ пору.

— Напрактикуюсь, такъ привыкну, сэръ. Вы вѣдь, знаете, что я жиль до сихъ поръ въ странѣ, гдѣ почти не ходятъ пѣшкомъ.

— Правда, — говорить Криспаркль. — Поупражняйтесь немного, а затѣмъ мы съ вами пойдемъ за нѣсколько миль. Сейчасъ вамъ не поспѣть за мной. Вы вернетесь къ обѣду?

— Не думаю, сэръ, если мы будемъ обѣдать рано.

Мистеръ Криспаркль сердечно прощается съ нимъ, намѣренно показывая ему, что онъ вполнѣ увѣренъ въ немъ.

Невиль направляется къ пансіону миссъ Твинкльтонъ и проситъ здѣсь доложить своей сестрѣ, что онъ ожидаетъ ее. Онъ не входитъ, такъ какъ далъ себѣ слово, что не будетъ встрѣчаться съ Розой.

Сестра его, уже поджидавшая его, такъ какъ свиданіе заранѣе было условлено между ними, не теряетъ ни минуты и немедленно выходитъ къ нему. Послѣ этого, ласково поздоровавшись другъ съ другомъ, они идутъ гулять за городъ.

— Я не буду касаться запрещенной темы, Елена, — говоритъ Невиль, когда они уже прошли довольно большое разстояніе и повернули назадъ, — но я не могу не сказать тебѣ двухъ словъ о томъ, что я называю… ну, хоть моимъ сумасбродствомъ.

— Не лучше ли намъ совсѣмъ ничего не говорить объ этомъ, Невиль? Ты, вѣдь, знаешь, что я не могу объ этомъ слышать!

— Нѣтъ, сможешь, дорогая, потому что и Криспарклю я говорилъ то-же, и онъ одобрилъ меня.

— Хорошо, тогда говори.

— Такъ вотъ. Не только я самъ не могу найти себѣ покоя и несчастливъ, но я не даю покоя и другимъ. Мнѣ кажется, что еслибъ не я, присутствіе котораго всѣхъ тяготитъ, то и ты, и всѣ другіе — за исключеніемъ нашего опекуна — самымъ мирнымъ образомъ собрались бы завтра обѣдать въ домѣ младшаго каноника. Развѣ не такъ? Я слишкомъ хорошо вижу, что старая леди далеко не высокаго обо мнѣ мнѣнія и что я являюсь только помѣхой ея радушному гостепріимству. Это особенно замѣтно теперь, въ предпраздничные дни. Одинъ изъ знакомыхъ боится меня, другой не хочетъ со мной встрѣтиться, третій считаетъ знакомство со мной предосудительнымъ, и такъ далѣе. Я возможно деликатно выразилъ все это мистеру Криспарклю, но, все-же, я не могъ сказать ему всю правду. Ты сама знаешь, какой это самоотверженный человѣкъ и какъ онъ все принимаетъ къ сердцу. Я далъ ему понять, что я переживаю тяжелую внутреннюю борьбу и что нахожу необходимымъ уѣхать или уйти куда нибудь на время. Онъ мой планъ одобрилъ, и вотъ завтра утромъ я рѣшилъ, пользуясь хорошей погодой и праздничнымъ временемъ, уйти пѣшкомъ…

— А когда ты вернешься?

— Недѣли черезъ двѣ.

— И идешь совершенно одинъ?

— Мнѣ будетъ гораздо лучше безъ компаніи, лучше даже и безъ тебя, Елена.

— Мистеръ Криспаркль вполнѣ тебя одобрилъ?

— Да. Вполнѣ. Я не увѣренъ, что онъ съ самаго начала хотѣлъ меня отпустить. Онъ, кажется, думалъ, что одиночество окажется для меня вреднымъ. Но мы пошли гулять съ нимъ въ прошлый понедѣльникъ, и тогда я объяснилъ ему правдиво, что заставляетъ меня искать одиночества. Я сказалъ ему, что я хочу взять себя въ руки, побѣдить себя, но что на праздникахъ, когда я могу встрѣтить нѣкоторыхъ лицъ, мнѣ будетъ это очень трудно, и можетъ случиться, что я опять прорвусь. Черезъ двѣ же недѣли, эта опасность уже минуетъ; а помимо этого, проходивъ по чистому воздуху, я успокоюсь и окрѣпну духомъ. Ты сама знаешь, что мистеръ Криспаркль самъ приписываетъ большое значеніе физическимъ упражненіямъ, а, значитъ, онъ не могъ признать ненужнымъ для меня то, что признаетъ полезнымъ для себя. Видя, что я говорю совершенно серьезно, онъ во всемъ согласился со мной, и, вотъ, завтра утромъ, съ подлаго его одобренія, я двинусь въ путь — такъ рано, что не услышу перваго уличнаго шума, ни колокольнаго звона.

Елена задумывается надъ тѣмъ, что сказалъ ей братъ и послѣ размышленія одобряетъ его планъ. Если мистеръ Криспаркль находитъ это правильнымъ, то и она того-же мнѣнія. Но и съ своей стороны она видитъ въ поступкѣ Невиля искреннее желаніе исправиться. Конечно, ей жаль бѣднаго брата, который въ самые праздники долженъ уйти изъ города. Но она понимаетъ, что нужно не сожалѣть, а ободрить его. И она ободряетъ Невиля.

Будетъ онъ писать ей?

Конечно, онъ будетъ ей писать съ каждой почтой и передавать о всемъ, что случится съ нимъ. Послалъ онъ платье впередъ себя?

— Нѣтъ, дорогая Елена. Мнѣ нравится путешествовать, какъ это дѣлаютъ пилигримы, съ посохомъ въ рукахъ и съ котомкой за плечами. Моя котомка — или сумка — уже уложена, стоитъ только взять ее; а вотъ и мой посохъ.

Онъ показываетъ ей свою палку. Она дѣлаетъ то-же замѣчаніе, что и Криспаркль: — она черезчуръ тяжела, эта палка.

И, возвращая ее ему назадъ, спрашиваетъ:

— Изъ какого она дерева?

— Изъ желѣзнаго.

До этого момента Невиль все время былъ очень оживленъ. Можетъ быть, его ободрилъ разговоръ съ ней, его желаніе выяснить ей свою точку зрѣнія и получить ея одобреніе. А когда, результатъ былъ уже достигнутъ, въ немъ произошла реакція, которая, вмѣстѣ съ клонящимся къ вечеру днемъ и зажжеными въ городѣ огнями, опять повернула его мысли въ мрачную сторону.

— Еслибъ я могъ, я не пошелъ бы на этотъ обѣдъ, Елена.

— Дорогой Невиль, не стоитъ много думать объ этомъ. Подумай о томъ, что обѣдъ скоро пройдетъ.

— Скоро пройдетъ? — повторяетъ онъ мрачно. Да. Конечно. Но, все-же, мнѣ не нравится этотъ обѣдъ.

Она старается внушить ему спокойствіе и убѣждаетъ, что, если ему придется пережить нѣсколько неловкихъ минутъ, такъ это пустяки, разъ онъ увѣренъ въ себѣ.

— Я бы хотѣлъ, чтобы я былъ во всемъ увѣренъ такъ-же, какъ въ самомъ себѣ, — отвѣчаетъ ей Невиль.

— Какъ странно ты говоришь, дорогой! Что ты хочешь сказать?

— Я и самъ не знаю, Елена. Я знаю только, что мнѣ ужасно, ужасно не по душѣ этотъ обѣдъ. Какая странная тяжесть въ воздухѣ!

Она обращаетъ его вниманіе на темныя тучи за рѣкой и на поднимающійся вѣтеръ. Онъ почти не говоритъ больше до самаго монастырскаго дома, гдѣ онъ долженъ разстаться съ нею. Послѣ того, какъ они уже простились, Елена не сразу входитъ въ домъ, но оборачивается и смотритъ ему вслѣдъ. Онъ идетъ по улицѣ, потомъ дважды минуетъ домъ Джаспера, видимо не рѣшаясь войти. Но вотъ на соборныхъ часахъ бьетъ уже четверть, и онъ быстро и рѣшительно поднимается по лѣстницѣ.

Эдвинъ Друдъ проводитъ день въ одиночествѣ. Изъ его жизни исчезло что-то, что было для него, какъ онъ чувствовалъ теперь, гораздо болѣе дорогимъ, чѣмъ онъ считалъ. И въ своей тихой и уединенной комнатѣ ночь провелъ онъ въ слезахъ. Хотя образъ миссъ Ландлессъ и не исчезъ изъ его сердца, но главное, подавляющее мѣсто занимаетъ въ немъ сейчасъ то маленькое прелестное существо, которое оказалось гораздо умнѣе и тверже, чѣмъ онъ предполагалъ. Съ нѣкоторымъ самоосужденіемъ и сожалѣніемъ онъ думаетъ теперь о ихъ взаимныхъ отношеніяхъ, о томъ, какими могли бы они бытъ, еслибъ онъ больше цѣнилъ ее, еслибъ вмѣсто того, чтобы безучастно принять выпавшій ему жребій, онъ постарался понять и разглядѣть доставшуюся ему драгоцѣнность. И, однако, несмотря на все это, не смотря на сожалѣніе и глубокое чувство, тщеславіе и юношескій капризъ вызываютъ въ его душѣ и другой образъ, менѣе ясный — образъ красивой миссъ Ландлессъ.

Взглядъ, брошенный на него Розой въ моментъ ихъ прощанія, показался ему очень страннымъ. Не поняла ли она его тайныхъ чувствъ и думъ? Не можетъ бытъ этого, потому что Роза посмотрѣла на него удивленно и умоляюще. Онъ рѣшаетъ, что не можетъ понять этого, хотя несомнѣнно, что взглядъ ея былъ очень выразителенъ.

Такъ какъ онъ ждетъ только мистера Груджіуса, чтобы, повидавшись съ нимъ, уѣхать, то онъ идетъ бросить послѣдній прощальный взглядъ на городъ и его окрестности. Онъ вспоминаетъ при этомъ то время, когда Роза и онъ гуляли то тутъ, то тамъ съ важнымъ ребяческимъ видомъ помолвленныхъ. Бѣдныя дѣти! — думаетъ онъ съ чувствомъ сожалѣнія и нѣкоторой досады.

Замѣтивъ, что часы его остановились, онъ входитъ въ знакомый ювелирный магазинъ, чтобы исправить ихъ и поставить на вѣрное время. Ювелиръ показываетъ ему браслетъ, причемъ дѣлаетъ замѣчаніе, что онъ весьма пошелъ бы молодой невѣстѣ, особенно, если она не большого роста. Но холодно смотритъ Эдвинъ на браслетъ, и ювелиръ спѣшитъ показать ему мужскія кольца.

Онъ обращаетъ вниманіе на одно изъ такихъ колецъ, указывая, что строгій стиль его вполнѣ подходитъ для джентльмена, который вступаетъ въ новую полосу жизни

— Очень внушительное кольцо, — говоритъ ювелиръ.

Эдвинъ смотритъ на кольцо также холодно, какъ и на браслетъ и говоритъ ювелиру, что онъ не носитъ на себѣ никакихъ драгоцѣнностей, кромѣ отцовскихъ часовъ съ цѣпочкой и булавки въ галстухѣ.

— Это я знаю, — говоритъ ювелиръ. Еще на дняхъ ко мнѣ зашелъ мистеръ Джасперъ вставить стекло на часахъ. Я сталъ показывать ему разныя вещи, стоющія вниманія и годныя для подарковъ молодымъ людямъ въ особо важные дни ихъ жизни. Но онъ, улыбаясь, отвѣтилъ мнѣ, что не любитъ никакихъ драгоцѣнностей, такъ же, какъ и вы, и что единственныя двѣ вещи, которыя вы носите, это часы съ цѣпочкой и булавка для галстуха. Однако, я не думаю, чтобы не было такихъ случаевъ въ жизни, когда нельзя было бы сдѣлать исключенія изъ своихъ правилъ.

Затѣмъ, передавая Эдвину его часы, онъ прибавляетъ:

— Двадцать минутъ третьяго, мистеръ Друдъ. Я поставилъ ваши часы. Позвольте посовѣтывать, надо во время заводить ихъ, сэръ.

Эдвинъ беретъ свои часы, надѣваетъ ихъ, выходитъ изъ магазина и думаетъ: «Милый старичина Джонъ! Еслибъ я сдѣлалъ лишній узелъ на своемъ галстухѣ, онъ и это принялъ бы въ серьёзъ и непремѣнно замѣтилъ бы».

Затѣмъ онъ бродитъ взадъ и впередъ по улицамъ, желая убить время до обѣда. По временамъ ему кажется, что Клойстергэмъ глядитъ на него съ какой то укоризной, точно онъ въ чемъ-то неправъ предъ нимъ, точно онъ не сумѣлъ воспользоваться имъ. По временамъ ему кажется, что городъ глядитъ на него не съ укоризной, а съ задумчивой печалью. И онъ самъ становится печальнѣе и серьезнѣе, и съ вниманіемъ и любовью оглядываетъ знакомыя мѣста. Ему приходитъ въ голову мысль, что онъ скоро уѣдетъ и никогда, никогда уже не увидитъ всего этого. Бѣдная юность! Бѣдная юность!

Когда настаютъ сумерки, онъ идетъ въ монастырскій садъ. Здѣсь онъ прогуливается около получаса., и, когда уже становится почти совсѣмъ темно, вдругъ замѣчаетъ у калитки какую-то женщину, сидящую на землѣ. Калитка выходитъ въ узкій проходъ между зданіями, по которому вообще ходятъ очень рѣдко. Повидимому женщина сидитъ тутъ уже давно, но раньше онъ не видалъ ея.

Онъ поворачиваетъ въ этотъ узкій проходъ и идетъ къ калиткѣ. Благодаря свѣту сосѣдняго фонаря, онъ можетъ разглядѣть, что женщина эта имѣетъ жалкій, отталкивающій видъ. У нея острый подбородокъ и остановившіеся, тупо глядящіе передъ собой глаза.

Всегда добросердечный, а въ этотъ вечеръ настроенный особенно мягко, Друдъ останавливается около старухи и заговариваетъ съ ней:

— Вы больны?

— Нѣтъ, дорогой, — отвѣчаетъ она, не глядя на него, все такъ-же устремивъ свой неподвижный взоръ передъ собой.

— Вы слѣпая?

— Нѣтъ, дорогой.

— Что-же съ вами? У васъ нѣтъ угла, вы нищая? По какой причинѣ вы сидите тутъ въ этотъ холодъ безъ движенія?

Медленно, съ большимъ усиліемъ она побѣждаетъ столбнякъ, въ которомъ находилась, взглядываетъ на него и начинаетъ трястись всѣмъ тѣломъ.

Съ ужасомъ отступаетъ онъ отъ нея на шагъ и съ изумленіемъ смотритъ на нее. Ему почему-то кажется, что онъ знаетъ эту старуху.

«Боже», думаетъ онъ въ слѣдующій моментъ. «Тотъ-же взглядъ, что у Джона сегодня ночью!»

Въ тотъ моментъ, когда онъ опускаетъ на нее глаза, она тоже поднимаетъ глаза на него и говоритъ, задыхаясь и кашляя:

— Грудь моя болитъ, грудь моя плоха совсѣмъ стала. Бѣдная я, несчастная, кашель задушитъ меня.

И она, дѣйствительно, точно въ доказательство своихъ словъ, сильно закашлялась.

— Откуда вы пришли?

— Изъ Лондона, дорогой. Я пришла сюда искать иголку въ стогѣ сѣна. Да вотъ, не могу найти. Смилуйся, дорогой, дай мнѣ три шиллинга и шесть пенсовъ, и не пугайся меня. Я тогда опять уйду въ Лондонъ и никого смущать не буду. У меня тамъ лавочка. А! бѣдная я. Плохо идутъ дѣла. Время плохое. Очень плохое время! Но, все-таки, кое какъ живу.

— Ты куришь опіумъ?

— Курю, — съ трудомъ отвѣчаетъ она, стараясь удержаться отъ кашля. Дай мнѣ три шиллинга и шестъ пенсовъ, я хорошенько припрячу ихъ, и пойду назадъ. Если ты не можешь дать мнѣ три шиллинга и шеста пенсовъ, то не давай тогда ни копѣйки. А если, дорогой, ты дашь мнѣ три шиллинга и шестъ пенсовъ, я кое-что скажу тебѣ.

Онъ вынимаетъ изъ кармана деньги и протягиваетъ ей. Она моментально хватаетъ ихъ, встаетъ на ноги и дико смѣется отъ удовольствія.

— Да благословитъ тебя Богъ! Да спасетъ Онъ тебя, дорогой джентльменъ. Какъ твое имя?

— Эдвинъ.

— Эдвинъ, Эдвинъ, Эдвинъ, — повторяетъ она, и затѣмъ неожиданно спрашиваетъ:

— Уменьшительное отъ этого имени — Эдди?

— Да, иногда такъ говорятъ, — отвѣчаетъ онъ, причемъ краска бросается ему въ лицо.

— Такъ невѣсты называютъ жениховъ? — спрашиваетъ она, точно обдумывая что-то.

— Почемъ я знаю?

— А у тебя развѣ нѣтъ невѣсты?

— Нѣтъ.

— Да благословитъ тебя Богъ. Благодарствуй, дорогой! — говоритъ она и хочетъ уйти.

Но онъ прибавляетъ:

— Вы хотѣли что-то сообщить мнѣ, такъ скажите.

— Да, да. Скажу. Слушай. Будь благодаренъ, что тебя зовутъ не Недъ.

Онъ смотритъ на нее пораженный и спрашиваетъ:

— Почему?

— Потому что это имя сейчасъ имѣть не годится.

— Почему же не годится?

— Опасное имя, бѣда надъ нимъ будетъ.

— Пословица говоритъ, что люди, которымъ угрожаетъ бѣда, долго живутъ, — замѣчаетъ онъ, смѣясь.

— Ну, такъ значитъ Недъ будетъ жить вѣчно, скажу я вамъ, потому что опасность грозитъ ему большая, — возражаетъ женщина.

Она подходитъ къ нему вплотную, когда произноситъ эти слова почти шепотомъ и многозначительно водитъ передъ самымъ его лицомъ указательнымъ пальцемъ. Затѣмъ еще разъ говоритъ: — «Да благословитъ тебя Богъ, благодарствуй!» — и отходитъ отъ него, направляясь въ ночлежку.

Все это было далеко не ободряющимъ заключеніемъ тоскливо проведеннаго дня. Одинъ, въ сумрачномъ, непривѣтливомъ мѣстѣ, окруженный обломками старины, Эдвинъ почувствовалъ послѣ ухода старухи холодный ужасъ, и поспѣшилъ въ наиболѣе освѣщенныя улицы, рѣшивъ ничего не говорить о случившемся въ сегодняшній вечеръ. На другой-же день онъ рѣшилъ разсказать объ этомъ Джону (который одинъ только и называлъ его Недомъ), какъ о странномъ совпаденіи, не стоющемъ, впрочемъ, того, чтобы о немъ помнить.

Тѣмъ не менѣе слова старухи произвели на него болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ многое другое въ этотъ день. До обѣда онъ могъ пройти еще около мили. Поэтому, онъ направился къ рѣкѣ. Но и здѣсь, прогуливаясь по берегу и по мосту, онъ не могъ забыть того, что сказала ему старуха. Слова ея слышались ему и въ поднимавшемся вѣтрѣ и въ шумѣ набѣгавшихъ волнъ; они рисовались ему и на мрачно нависшихъ, надъ нимъ тучахъ и сверкали въ огняхъ, которые зажглись надъ городомъ. И даже, когда онъ входилъ подъ арку воротъ, надъ которыми была расположена квартира Джона, то въ боѣ соборныхъ часовъ ему чудилось ихъ зловѣщее эхо.

Съ этимъ настроеніемъ онъ поднялся и.на лѣстницу.

Джонъ Джасперъ провелъ гораздо болѣе пріятный и веселый день, чѣмъ оба его гостя. По случаю праздниковъ уроковъ музыки у него не было, и, за вычетомъ часовъ службы въ соборѣ, онъ цѣлые дни былъ свободенъ. Чтобы угодить племяннику, онъ съ ранняго утра отправился въ лавки закупать провизію. Лавочникамъ онъ объяснилъ, что его племянникъ уѣзжаетъ надолго и что поэтому ему нужны для угощенія самые лучшіе припасы. Въ промежутокъ между этими покупками онъ заглянулъ къ мистеру Сапси, которому сообщилъ, что въ этотъ день у него обѣдаютъ Недъ и необузданный воспитанникъ Криспаркля и что между ними состоится примиреніе. Мистеръ Сапси расположенъ къ необузданному воспитаннику Криспаркля не особенно дружелюбно. Онъ зсь являетъ, что у него не англійская «комплекція». А разъ мистеръ Сапси объявляетъ что нибудь не англійскимъ, то онъ считаетъ уже, что такая вещь какъ-бы не существуетъ вовсе.

Джонъ Джасперъ очень огорчается этимъ мнѣніемъ мистера Салси, такъ какъ ему извѣстно, что все, что говоритъ мистеръ Сапси основано на разумной причинѣ, а кромѣ того мистеръ Сапси обладаетъ особымъ даромъ всегда оказываться правымъ. По странному совпаденію, мнѣніе самого мистера Сапси объ этомъ предметѣ оказывается буквально такое же.

Въ этотъ день мистеръ Джасперъ въ особомъ ударѣ пѣть. Въ патетическомъ пѣснопѣніи, выражающемъ мольбу настроить сердце для «исполненія предначертаннаго ему закона», онъ удивилъ сегодня всѣхъ своихъ слушателей мелодичностью своего голоса. Онъ никогда еще не исполнялъ серьезной музыки съ такимъ искусствомъ, съ такой гармоніей, какъ въ этотъ канунъ Рождества. Его нервный темпераментъ заставлялъ его обыкновенно пѣть серьезную музыку черезчуръ быстрымъ темпомъ. Но сегодня онъ соблюдалъ темпъ въ совершенствѣ.

Вѣроятно это происходитъ отъ того, что сегодня его настроеніе особенно спокойно. Горловыя связки у него сегодня должно быть тоже особенно чувствительны, такъ какъ сверхъ своего обычнаго костюма и пѣвческаго стихаря, горло его повязано длиннымъ чернымъ шелковымъ шарфомъ. Но при этомъ онъ такъ необыкновенно спокоенъ, что мистеръ Криспаркль при выходѣ изъ собора послѣ вечерни даже сказалъ ему объ этомъ.

— Я долженъ поблагодарить васъ, Джасперъ, за то удовольствіе, съ которымъ я слушалъ васъ сегодня. Превосходно! Красиво! Я думаю, что вы чувствуете себя сегодня необыкновенно хорошо, разъ вы могли пѣть такъ, что превзошли сами себя.

— Да, я отлично себя чувствую сегодня.

— Въ вашемъ пѣніи сегодня не было ни малѣйшей неровности, — сказалъ младшій каноникъ, дѣлая выразительный жестъ рукой. — Никакой нервности, никакой форсировки. Все было проведено мастерски и съ полнымъ самообладаніемъ.

— Благодарю васъ. Я и самъ думаю, что я пѣлъ сегодня хорошо.

— Можно подумать, Джасперъ, что вы попробовали новое средство противъ вашего хроническаго недуга.

— Неужели? Какъ вы вѣрно угадали. Я дѣйствительно прибѣгъ къ новому средству.

— Тогда и держитесь его, мой другъ, — сказалъ мистеръ Криспаркль, дружески хлопая его по плечу и какъ бы желая ободрить его, — держитесь его.

— Буду придерживаться.

— Поздравляю васъ, — продолжалъ мистеръ Криспаркль, когда они вышли изъ собора, — поздравляю васъ во всѣхъ отношеніяхъ.

— Еще разъ благодарствуйте. Я провожу васъ до вашего дома, если позволите. У меня еще много времени до того, какъ соберется моя компанія. А, кромѣ того, я хочу сказать вамъ кое что, что будетъ вамъ пріятно.

— Что-же такое?

— На-дняхъ вечеромъ, помните, мы говорили по поводу моего мрачнаго настроенія.

На лицѣ Криспаркля показывается безпокойство и онъ качаетъ головой.

— Помните, я говорилъ, что ваши слова являются противовѣсомъ моему мрачному настроенію, а вы выразили надежду, что я отдѣлаюсь отъ этого настроенія.

— Я и теперь продолжаю надѣяться, Джасперъ.

— И вполнѣ основательно! Я рѣшилъ въ концѣ года уничтожить свой дневникъ…

— Рѣшили потому… — воскликнулъ радостно Криспаркль.

— Рѣшилъ потому, что вы разсѣяли мои подозрѣнія. Потому, что я чувствую теперь, что я былъ разстроенъ, желченъ, подавленъ, какъ никогда. Вы сказали тогда, что я преувеличивалъ. Теперь я сознаю это.

Лицо мистера Криспаркля просвѣтлѣло еще больше.

— Я не могъ сознать этого сразу тогда-же, такъ какъ я былъ внѣ себя, но теперь, въ здравомъ состояніи я признаю свою неправоту съ особеннымъ удовольствіемъ. Я сдѣлалъ изъ мухи слона: таковъ фактъ.

— Какую тяжесть вы снимаете съ моихъ плечъ! — воскликнулъ мистеръ Криспаркль.

— Человѣкъ, который ведетъ однообразный образъ жизни, — продолжалъ Джасперъ, — напрягаетъ свои нервы и разстраиваетъ себѣ желудокъ, останавливаясь на какой ни будь мысли, дѣлаетъ изъ нея всегда черезчуръ преувеличенные выводы. Такъ было и со мной.

— Это лучше даже, чѣмъ я могъ надѣяться, — сказалъ мистеръ Криспаркль, останавливаясь у двери своего дома, чтобы проститься съ Джасперомъ.

— Вы и не могли надѣяться на многое, — отвѣтилъ Джасперъ. — Развѣ вы могли ожидать, чтобы я сколько нибудь сталъ похожъ на васъ? Вы постоянно тренируете себя, постоянно стремитесь къ тому, чтобы и умомъ и тѣломъ быть чистымъ, какъ кристалъ, и вы всегда такой и никогда не мѣняетесь. Между тѣмъ я одинокій, вѣчно шатающійся тростникъ. Тѣмъ не менѣе, я поборолъ въ себѣ свое мрачное настроеніе. Не узнаете-ли вы, ушелъ ко мнѣ Невиль, или нѣтъ? Если нѣтъ, мы-бы пошли съ нимъ вмѣстѣ.

— Я думаю, — сказалъ мистеръ Криспаркль, открывая входную дверь своимъ ключомъ, — что онъ ушелъ уже довольно давно; онъ пошелъ прогуляться, и я думаю не возвращался. Я, впрочемъ, узнаю. Вы не зайдете?

— Меня ждетъ моя компанія, — сказалъ Джасперъ, улыбаясь.

Младшій каноникъ исчезаетъ за дверью, но черезъ нѣсколько минутъ возвращается. Какъ онъ и думалъ, мистеръ Невиль еще не приходилъ, и какъ онъ вспоминаетъ теперь, хотѣлъ прямо пройти къ Джасперу.

— Ну, значитъ, я окажусь плохимъ хозяиномъ, — сказалъ Джасперъ. — Моя компанія соберется раньше меня! Хотите поспорить, что я найду ихъ обоихъ обнявшимися?

— Еслибъ я когда нибудь бился объ закладъ, — замѣтилъ мистеръ Криспаркль, — то я поспорилъ-бы, что ваша, компанія будетъ сегодня имѣть веселаго собесѣдника.

Джасперъ со смѣхомъ прощается и уходить. Около дверей Собора онъ умѣряетъ свой шагъ и затѣмъ сворачиваетъ къ себѣ домой. Онъ поетъ тихимъ голосомъ и съ нѣжнымъ выраженіемъ всю дорогу. Опять кажется, что сегодня онъ прямо не можетъ взять ни одной фальшивой ноты, такъ онъ уравновѣшенъ и спокоенъ, бодръ и жизнерадостенъ. Подойдя къ аркѣ, надъ которой расположена, его квартира, онъ останавливается на минутку, снимаетъ со своей шеи большой черный шарфъ и перекидываетъ его черезъ руку. Въ этотъ мигъ лицо его сумрачно и безпокойно. Но оно тотчасъ проясняется опятъ, какъ только онъ дѣлаетъ новыхъ нѣсколько шаговъ. Тогда, онъ снова начинаетъ напѣвать.

Такимъ онъ входитъ и на послѣднюю ступень своей лѣстницы.

Красный свѣтъ дрожитъ весь вечеръ за окномъ квартиры Джаспера., точно свѣтъ маяка., вдали отъ городского шума, и предпраздничной торговой сутолоки. Подъ аркой слышны только завыванія вѣтра. Начинается буря.

Мѣстность около собора вообще освѣщается плохо, а теперь здѣсь почти совершенно темно, такъ какъ вѣтеръ затушилъ и тѣ немногіе фонари, которые здѣсь имѣются. Темнота усиливается еще больше, благодаря пыли, тучами носящейся кругомъ вмѣстѣ съ сухими листьями и обломками грачиныхъ гнѣздъ съ башни. Даже деревья гнутся и трещатъ такъ, что вотъ-вотъ повалятся или будутъ вырваны съ корнемъ; по крайней мѣрѣ трескъ ихъ становится все слышнѣе, свидѣтельствуя о томъ, что даже толстыя вѣтви начинаютъ поддаваться шторму.

Уже много лѣтъ, ни въ одну изъ зимнихъ ночей не запомнятъ такого вѣтра. Съ домовыхъ трубъ падаютъ флюгарки, и прохожіе, чтобы удержаться на ногахъ, хватаются за стѣны, или другъ за друга. До самой полночи дикіе порывы вѣтра не только не ослабѣваютъ, но все усиливаются и съ безумнымъ какимъ-то завываніемъ носятся по опустѣлымъ улицамъ, срывая двери и ставни и точно приглашая запрятавшихся въ дома жителей улетѣть, пока ихъ не задавятъ разрушенныя крыши.

Только красный огонь въ окнахъ Джаспера, горитъ неподвижно. И только этотъ одинъ огонь и неподвиженъ.

Вѣтеръ не затихаетъ всю ночь. И только къ утру, когда блѣднѣютъ уже на небѣ звѣзды, онъ начинаетъ спадать. Съ этого времени онъ только но временамъ, какъ раненый звѣрь, вдругъ налетитъ съ бѣшенствомъ, но, безсильный, тутъ-же и затихаетъ. Съ окончательнымъ наступленіемъ утра онъ замираетъ совсѣмъ.

Тогда становится видно, что стрѣлки соборныхъ часовъ сорваны, что желѣзные листы съ крыши сорваны и лежатъ въ оградѣ, и что на большой башнѣ вывернуто нѣсколько кирпичей. И несмотря на первый день праздника становится необходимымъ послать рабочихъ на башню, чтобы осмотрѣть, что тамъ надѣлала буря. Подъ руководительствомъ Дордльса эти рабочіе взлѣзаютъ на башню, а мистеръ Тонъ и кучка раннихъ зѣвакъ толпится около дома младшаго каноника, уставившись на крышу башни, на которой должны появиться рабочіе.

Неожиданно среди этой кучки, расталкивая ее руками, протискивается къ дому младшаго каноника, мистеръ Джасперъ. Взоры любопытныхъ обращаются теперь внизъ, къ Джасперу, который кричитъ мистеру Криспарклю, стоящему у раскрытаго окна:

— Гдѣ мой племянникъ?

— Его не было здѣсь. Развѣ онъ не у васъ?

— Нѣтъ. Онъ ушелъ вчера, ночью съ мистеромъ Невилемъ на рѣку смотрѣть штормъ, и съ тѣхъ поръ не возвращался. Позовите мистера Невиля!

— Онъ ушелъ сегодня рано утромъ.

— Рано утромъ? Впустите меня въ домъ! Впустите!

Никто уже не смотритъ на башню теперь. Всѣ собравшіеся устремили глаза, на мистера. Джаспера, который блѣдный, полуодѣтый, запыхавшійся, держится за рѣшетку передъ домомъ младшаго каноника.

XV. Подозрѣваемый.

Невиль Ландлесъ вышелъ такъ рано и шелъ такимъ быстрымъ шагомъ, что когда церковные колокола начали звонить въ Клойстергэмѣ къ утренней службѣ, онъ былъ уже въ восьми миляхъ отъ города. И такъ какъ ему захотѣлось въ это время позавтракать, — дома онъ съѣлъ только корку хлѣба, — то онъ остановился для отдыха въ ближайшей придорожной тавернѣ.

Посѣтители, желавшіе завтракать, — за исключеніемъ впрочемъ, коровъ и лошадей, для которыхъ было заготовлено достаточное количество сѣна и воды, — были такъ необычны въ этой тавернѣ, что пока Невиль дождался чая, хлѣба и ветчины, времени прошли довольно много. Въ ожиданіи Невиль усѣлся въ наиболѣе чистой комнатѣ таверны и размышлялъ о томъ, скоро-ли вслѣдъ за нимъ явится сюда еще кто нибудь грѣться передъ плохо горѣвшимъ каминомъ.

Таверна была, дѣйствительно, очень негостепріимна, такъ какъ она стояла на вершинѣ холма и въ ней царилъ адскій холодъ. Кромѣ того она была очень грязна. Передъ дверьми земля была истоптана копытами и завалена грязной соломой, а около стойки какая-то деревенская лэди укачивала мальчугана, у котораго одна нога была въ красномъ чулкѣ, а другая босая. На грязной полкѣ валялся сыръ въ компаніи съ затасканной скатертью и съ позеленѣвшимъ ножемъ, лежавшимъ въ какомъ-то металлическомъ ящикѣ, напоминающемъ челнокъ. Тутъ-же находилось наполовину высушенное бѣлье и всевозможная посуда весьма сомнительной чистоты. Однимъ словомъ, судя по надписи, сдѣланной на вывѣскѣ таверны и обѣщавшей дать «удобный пріютъ людямъ и животнымъ», таверна эта своихъ обязательствъ, повидимому, исполнить не могла или не хотѣла. Тѣмъ не менѣе, человѣкъ, въ данномъ случаѣ, оказался далеко не строгимъ критикомъ. Онъ съ аппетитомъ съѣлъ то, что смогъ достать, и снова тронулся въ путь, пробывъ въ тавернѣ значительно дольше, чѣмъ онъ разсчитывалъ.

Пройдя отъ таверны около четверти мыли, онъ остановился въ недоумѣніи, идти-ли ему большой дорогой, или-же пойти по проселку, который тянулся между двумя высокими, зеленѣющими холмами, и затѣмъ, какъ это было очевидно, опять выходилъ на большую дорогу. Онъ рѣшился идти по проселку, хотя дорога тутъ и была изрыта и имѣла значительный подъемъ.

Онъ съ трудомъ подвигался впередъ. Вдругъ онъ замѣтилъ, что за нимъ идутъ еще нѣсколько пѣшеходовъ. Когда они догнали его, онъ, чтобы датъ имъ пройти впередъ, отошелъ къ сторонѣ дороги. Но догонявшіе его пѣшеходы поступили очень странно. Только четверо изъ нихъ прошли впередъ, а другіе четверо, замедливъ шаги, остановились за нимъ, между тѣмъ какъ всѣ остальные (около 6 человѣкъ) повернули и пошли по направленію къ большой дорогѣ.

Онъ посмотрѣлъ на четверыхъ, которые шли впереди его; потомъ взглянулъ на четверыхъ, шедшихъ сзади.

Они тоже взглянули на него.

Онъ двинулся дальше. Двинулись тогда и они: четверо впереди, четверо позади него. Когда съ узкой тропинки они всѣ вышли на открытое мѣсто и онъ снова захотѣлъ пропустить ихъ мимо себя, порядокъ, въ которомъ шли догнавшіе Невиля люди все-таки остался тотъ-же. Очевидно, эти люди нарочно окружили его. Тогда, желая убѣдиться въ этомъ, онъ остановился. Они остановились тоже.

— Чего вы хотите отъ меня? — спросилъ ихъ Невиль, обращаясь ко всей компаніи. — Вы шайка грабителей?

— Не отвѣчайте ему, — сказалъ одинъ изъ восьмерыхъ (который именно, Невиль не замѣтилъ). — Лучше быть спокойными.

— Лучше быть спокойными? — повторилъ Невиль. — Кто сказалъ это?

Никто не отвѣтилъ.

— Это хорошій совѣтъ, — кто бы изъ васъ его не далъ, — сказалъ онъ вызывающе. — Я не допущу, чтобы, меня взяли въ тиски четыре человѣка сзади и четыре человѣка спереди. Я хочу пройти, и я пройду и пойду впереди васъ.

Всѣ продолжали стоять молча.

— Если восемь человѣкъ, или четыре человѣка, или двое нападаютъ на одного, — продолжалъ Невиль, все больше выходя изъ себя, — тотъ человѣкъ, на котораго нападаютъ, можетъ только одно: защищаться. И, клянусь Богомъ, я сдѣлаю это, если вы помѣшаете мнѣ пройти!

Поднявъ свою тяжелую палку Невиль пошелъ впередъ. Самый здоровый и сильный изъ шедшихъ впереди быстро загородилъ ему дорогу, и, схватившись, они оба упали на землю. Все-же, Невиль успѣлъ нанести нападавшему довольно тяжелый ударь въ голову.

— Оставьте его! — сказалъ этотъ человѣкъ подавленнымъ голосомъ, когда они свалились. —Пусть побалуется! Онъ въ сравненіи со мной дѣвчонка, а кромѣ того у него сумка за плечами. Оставьте его одного. Я сейчасъ скручу его.

Послѣ короткой борьбы, во время которой лица обоихъ противниковъ были забрызганы кровью, здоровый дѣтина положивъ колѣно на грудь Невилю и съ побѣдоноснымъ видомъ сказалъ: — Сюда! Теперь возьмите двое его подъ руки!

Это было немедленно исполнено.

— Что касается того, что мы шайка грабителей, мистеръ Ландлессъ, — сказалъ тотъ-же дѣтина, сплевывая кровь и вытирая ее съ лица, — то вы сами хорошо знаете, что это не такъ. Если бы вы не тронули насъ сами, мы-бы не тронули и васъ. Теперь мы пойдемъ на большую дорогу и тамъ вы убѣдитесь, какіе мы воры. Вытрите кто нибудь ему лицо, оно у него въ крови.

Когда ему обтерли лицо, Невиль узналъ въ говорившемь, Джо, кучера клойстергэмскаго омнибуса, хотя и видѣлъ его только однажды, въ день своего пріѣзда.

— Рекомендую вамъ не говорить ничего, мистеръ Ландлессъ, — обратился къ нему опять все тотъ-же человѣкъ. На большой дорогѣ васъ ждетъ другъ — онъ пошелъ по другому направленію, когда мы раздѣлились на двѣ партіи, — и лучше всего вамъ помолчать до него. Несите кто нибудь его палку! — обратился опь къ товарищамъ, — и пойдемте!

Совершенно пораженный и сбитый съ толку всѣмъ случившимся, Невиль осмотрѣлся кругомъ и не сказалъ ни слова. Идя между двумя сторожившими его людьми, которые держали его за руки, онъ двигался точно во снѣ до самой большой дороги, на которой ихъ ждала группа еще какихъ-то людей. Въ числѣ ихъ были тѣ, что повернули назадъ, а въ серединѣ группы стояли, какъ онъ вскорѣ разглядѣлъ, мистеръ Джасперъ и мистеръ Криспаркль. Провожатые подвели Невиля къ младшему канонику и здѣсь оставили его на свободѣ, очевидно, изъ уваженія къ духовному сану мистера Криспаркля.

— Что все это значитъ, сэръ? Въ чемъ дѣло? Я какъ будто потерялъ разсудокъ! — воскликнулъ Невиль, въ то время, какъ его окружили со всѣхъ сторонъ.

— Гдѣ мои племянникъ? — дикимъ голосомъ воскликнулъ Джаснерь.

— Гдѣ вашъ племянникъ? — повторяетъ Невиль. — Почему вы спрашиваете меня объ этомъ?

— Я спрашиваю васъ объ этомъ, — отвѣчалъ Джасперъ, — потому, что вы послѣдній человѣкъ, которыи видѣлъ его съ тѣхъ поръ, какъ онъ пропалъ и его не могутъ найти.

— Не могутъ найти! — воскликнулъ Невиль, съ изумленіемъ и страхомъ.

— Стойте, стойте, — сказалъ мистеръ Криспаркль. — Позвольте мнѣ, Джасперъ. Мистеръ Невиль, вы взволнованы. Успокойтесь. Это необходимо.

— Постараюсь, сэръ, но мнѣ въ самомъ дѣлѣ, кажется, что я не въ себѣ.

— Вы ушли прошлою ночью отъ мистера Джаспера съ Эдвиномъ Друдомъ?

— Да.

— Въ которомъ часу?

— Было около двѣнадцати часовъ, кажется, — сказалъ Невиль, вопросительно глядя на Джаспера, какъ бы прося его помочь.

— Совершенно вѣрно, — сказалъ мистеръ Криспаркль. — Часъ, указанный мистеромъ Джасперомъ тотъ-же. Вы пошли съ Эдвиномъ къ рѣкѣ?

— Да, мы хотѣли посмотрѣть, что натворилъ вѣтеръ на рѣкѣ.

— Что-же было потомъ? Сколько времени вы пробыли у берега?

— Около десяти минутъ. Думаю, не больше. Послѣ этого мы вмѣстѣ дошли до вашего дома, гдѣ онъ и разстался со мной у дверей.

— Онъ не сказалъ вамъ, что идетъ снова къ рѣкѣ?

— Нѣтъ. Онъ сказалъ, что идетъ прямо домой.

Стоящіе кругомъ переглянулись между собой и съ мистеромъ Криспарклемъ. Между тѣмъ, Джасперъ, все время пристально смотрѣвшій на Невиля, сказалъ тихимъ, но отчетливымъ и подозрительнымъ голосомъ:

— Что это за пятна у него на одеждѣ?

Всѣ глаза обратились на кровавыя пятна, дѣйствительно бывшія на его курткѣ.

— А здѣсь на палкѣ тоже такія-же пятна, — сказалъ Джасперъ, беря палку изъ рукъ человѣка, который несъ ее. — Это та самая палка, съ которой онъ ходилъ сегодня ночью. Что это значитъ?

— Именемъ Бога, скажите, что это значитъ, Невиль?! — почти простоналъ Криспаркль.

— Этотъ человѣкъ и я, — сказалъ Невиль, показывая на своего недавняго противника, — имѣли между собой столкновеніе, и тѣ-же пятна вы можете видѣть и на немъ. Что я могъ предположить, увидя себя, окруженнымъ восемью людьми? Какъ я могъ разгадать ихъ намѣренія, когда, они мнѣ ничего не отвѣчали?!

Люди, задержавшіе его, подтверждаютъ, что дѣйствительно, они молчали и что борьба была. Тѣмъ не менѣе они подозрительно смотрѣли на пятна, успѣвшія высохнуть на холодномъ воздухѣ.

— Мы должны вернуться.

— Невиль, — говоритъ мистеръ Криспаркль; вы сами будете рады этому, когда очиститесь передъ всѣми.

— Конечно, сэръ.

— Мистеръ Ландлессъ пойдетъ со мной рядомъ, — продолжаетъ младшій каноникъ, оглядывая стоящихъ кругомъ. — Пойдемте, Невиль!

Всѣ двинулись въ путь, мистеръ Криспаркль и Невиль впереди, остальные позади, на. нѣкоторомъ разстояніи отъ нихъ. Джасперъ шелъ тоже рядомъ съ Невилемъ, ни на минуту не теряя его изъ вида. Онъ молчалъ, между тѣмъ, какъ мистеръ Криспаркль задавалъ Невилю все тѣ-же вопросы, на которые получалъ все тѣ-же отвѣты. И даже, когда мистеръ Криспаркль и Невиль пускались въ болѣе подробныя разсужденія, Джасперъ упорно хранилъ молчаніе. Когда они подошли къ городу и мистеръ Криспаркль возбудилъ вопросъ, не зайти-ли къ мэру сейчасъ-же, Джасперъ лишь молча наклонилъ въ знакъ своего согласія голову и не проронилъ ни слова до самаго дома мистера Сапси.

Мистеръ Сапси былъ ознакомленъ мистеромъ Криспарклемъ съ обстоятельствами, по которымъ они желали дать ему немедленно свои показанія. Тогда заговорилъ наконецъ и мистеръ Джасперъ, заявивъ, что онъ всецѣло довѣряется проницательности мистера Сапси. Джасперъ находилъ, что для исчезновенія его племянника не было никакой серьезной причины, но если мистеръ Сапси нашелъ-бы таковую, то онъ возражать не станетъ. Непонятно также казалось ему, чтобы его племянникъ, возвратившись къ рѣкѣ, могъ утонуть, но если мистеръ Сапси нашелъ-бы это возможнымъ, онъ тоже возражать не станетъ. Вообще мистеръ Джасперъ воздерживался отъ всякихъ подозрѣній, но если мистеръ Сапси нашелъ-бы, что такое подозрѣніе должно упасть на человѣка, который находился во враждѣ съ его племянникомъ и былъ съ нимъ у рѣки, то онъ вынужденъ былъ-бы согласиться съ нимъ. Мистеръ Джасперъ прибавилъ, что въ томъ тревожномъ состояніи духа, въ которомъ онъ находится, онъ не можетъ не быть подозрительнымъ, а потому и считаетъ необходимымъ положиться на мудрость мистера Сапси.

Мистеръ Сапси выразилъ то мнѣніе, что дѣло это темное, т. е., иначе говоря (и глаза его остановились при этомъ на внѣшности Невиля), совсѣмъ не соотвѣтствующее англійскому духу. Основываясь на этомъ главномъ своемъ соображеніи, онъ наговорилъ такую кучу непроходимыхъ глупостей, что даже страннымъ казалось, какъ городской мэръ можетъ говорить подобныя вещи, и, въ заключеніе, пришелъ къ выводу, что отнять жизнь у человѣка, значитъ присвоить нѣчто, не намъ принадлежащее. Затѣмъ онъ рѣшилъ было немедленно дать распоряженіе объ арестѣ и заключеніи Невиля въ тюрьму, но младшій каноникъ съ негодованіемъ запротестовалъ противъ такой мѣры, предложивъ, съ своей стороны, взять Невиля на поруки, съ обязательствомъ выдать его правосудію по первому требованію. Мистеръ Джасперъ нашелъ какимъ-то образомъ въ словахъ мистера Сапси намекъ на необходимость обслѣдовать рѣку. Кромѣ того онъ далъ понять мистеру Сапси, что нужно разослать объявленія о происшествіи по всѣмъ окрестностямъ и дать знать объ этомъ въ Лондонъ, а затѣмъ обратиться съ воззваніемъ (черезъ объявленія и плакаты) къ Эдвину Друду, съ воззваніемъ, приглашающимъ его (въ случаѣ если онъ исчезъ по собственной водѣ) сжалиться надъ горемъ его дяди и сообщить, живъ-ли онъ.

Выслушавъ все, что сказалъ мистеръ Джасперъ, мистеръ Сапси заявилъ, что его намѣренія поняли какъ нельзя лучше (хотя онъ ничего подобнаго не говорилъ), и немедленно сдѣлалъ соотвѣтствующія распоряженія.

Трудно было-бы опредѣлить, кто болѣе былъ удрученъ и разстроенъ происшедшимъ: Невиль Ландлессъ, или же Джонъ Джасперъ. Одно, можно сказать, что въ то время какъ положеніе мистера Джаспера вынуждало его быть активнымъ и дѣятельнымъ, положеніе Невиля вынуждало послѣдняго къ бездѣятельности. Не будь этого внѣшняго различія, настроенія ихъ казались-бы одинаковыми. Оба были подавлены и поражены.

Съ первыми лучами солнца на другой день люди уже работали на рѣкѣ, осматривая дно, берега. Искали цѣлый день по всему берегу, съ баграми, сѣтями, кошками, лопатами и всѣми возможными приспособленіями. Даже ночью рѣку освѣтили фонарями и кострами, и люди наблюдали за теченіемъ, надѣясь, что гдѣ нибудь всплыветъ трупъ Эдвина. Но никакихъ слѣдовъ его не оказывалось, и утреннее солнце тоже ничего не открыли.

На другой день поиски продолжались. На этотъ разъ въ лодкахъ. Джасперъ, не знавшій, казалось, утомленія, работалъ и искалъ вмѣстѣ со всѣми. Однако, и теперь никакихъ слѣдовъ Эдвина Друда не находилось.

Разставивъ и на слѣдующую ночь караульныхъ, которые должны были слѣдить за приливомъ, Джасперъ, совершенно разбитый, вернулся домой. Несчастный, растрепанный, въ разорванной одеждѣ, весь грязный, онъ едва успѣлъ сѣсть въ свое кресло, какъ къ нему явился мистеръ Груджіусъ.

— Вотъ странныя новости, — сказалъ мистеръ Груджіусъ.

— Странныя и ужасныя новости.

Джасперъ открылъ свои глаза, чтобы произнести этіі слова, но потомъ снова закрылъ ихъ и безсильно откинулся въ своемъ креслѣ.

Мистеръ Груджіусъ провелъ рукой по головѣ и лицу, и неподвижно уставился на огонь въ каминѣ.

— Какъ поживаетъ ваша опекаемая? — спросилъ Джасперъ, послѣ нѣкотораго молчанія, усталымъ, тихимъ голосомъ.

— Бѣдное созданіе! Вы можете себѣ представить, какъ она себя чувствуетъ.

— Вы видѣли его сестру? — снова спросилъ Джасперъ, все тѣмъ-же голосомъ.

— Чью сестру?

Тотъ рѣзкій тонъ, которымъ задалъ этотъ вопросъ на вопросъ мистеръ Груджіусъ, и та холодная медленность, съ которой задавая свой вопросъ, онъ перевелъ глаза отъ огня на лицо своего собесѣдника, во всякое другое время смутили-бы Джаспера. Но теперь, разбитый усталостью и безсонницей Джасперъ лишь открылъ снова свои глаза и сказалъ:

— Подозрѣваемаго юноши.

— А вы подозрѣваете его? — спросилъ мистеръ Груджіусъ.

— Я не знаю, что думать. Я не могу ничего сообразить пока.

— И я тоже, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — Ни такъ какъ вы говорили о юношѣ, какъ о подозрѣваемомъ, то я думалъ, что вы все-же обсудили и рѣшили этотъ вопросъ. — Я только что отъ миссъ Ландлессъ.

— Каково ея состояніе?

— Она отвергаетъ всѣ подозрѣнія и вполнѣ увѣрена въ своемъ братѣ.

— Бѣдная!

— Однако, — продолжалъ мистеръ Груджіусъ, --я пришелъ къ вамъ говорить не о ней, а о моей опекаемой. Я долженъ сдѣлать вамъ сообщеніе, которое удивитъ васъ. Оно удивило также я меня.

Джасперъ съ безпокойствомъ двинулся въ своемъ креслѣ.

— Можетъ быть, мнѣ слѣдуетъ отложить мое сообщеніе до завтрашняго утра? — сказалъ опять мистеръ Груджіусъ. — Но предупреждаю, что то, что я скажу, должно будетъ, какъ я думаю, удивить васъ.

Въ глазахъ Джаспера показалось больше вниманія и сосредоточенности, когда онъ направилъ ихъ теперь на мистера Груджіуса, который продолжалъ сидѣть все въ томъ-же положеніи, потирая свою голову и уставившись на огонь въ каминѣ. Наконецъ, съ трудомъ шевеля губами Джасперъ выпрямился въ своемъ креслѣ и спросилъ:

— Въ чемъ дѣло?

— Само собой разумѣется, — началъ мистеръ Груджіусъ издалека, медленно, точно нарочно и не безъ цѣли, растягивая слова и все такъ-же уставившись на огонь, — само собой разумѣется, что я могъ бы знать объ этомъ и раньше. Она намекала мнѣ. Но я такой неловкій и неуклюжій человѣкъ, что и не догадался. Я думалъ, что у нихъ все уже порѣшено.

— Въ чемъ-же дѣло? — снова спросилъ Джасперъ.

Мистеръ Груджіусъ, то сжимая, то разжимая свои протянутыя къ огню руки, какъ будто-бы онъ грѣлъ ихъ, пристально уставился теперь на своего собесѣдника и, не измѣняя затѣмъ ни своего положенія, ни взгляда во все послѣдующее время, сказалъ:

— Эта юная пара, пропавшій юноша и миссъ Роза, находящаяся подъ моей опекой, бывшая такъ долго женихомъ и невѣстой и такъ долго считавшая естественными свои отношенія и готовившаяся стать мужемъ и женой…

Мистеръ Груджіусъ увидалъ передъ собой въ креслѣ блѣдное, искаженное ужасомъ лицо и двѣ руки судорожно, какъ стальныя щипцы ухватившіяся за ручки кресла.

— …Эта юная пара мало по малу пришла къ открытію (почти одновременному съ обѣихъ сторонъ), что имъ будетъ лучше и что они окажутся болѣе счастливы, и въ настоящемъ и въ будущемъ, если они останутся только друзьями, вѣрнѣе, братомъ и сестрой.

Мистеръ Груджіусъ увидалъ передъ собой въ креслѣ посинѣвшее лицо, открытый ротъ и поднятыя къ головѣ руки.

— Одинъ изъ этой пары, вашъ племянникъ, боясь, что, вслѣдствіе вашей нѣжной любви къ нему, вы черезъ чуръ близко примете къ сердцу это ихъ рѣшеніе, просилъ меня передать о немъ вамъ черезъ нѣсколько дней, когда онъ уѣдетъ. И вотъ, теперь его нѣтъ, и я говорю вамъ объ этомъ.

Мистеръ Груджіусъ увидалъ, какъ ужасная фигура вскочила, схватила себя за волосы и быстро отвернулась отъ него.

— Теперь я сказалъ все, что мнѣ слѣдовало сказать, за исключеніемъ того, что молодая пара, разсталась твердо, хотя и не безъ грусти, въ тотъ самый вечеръ, когда вы ихъ видѣли въ послѣдній разъ.

Мистеръ Груджіусъ услышалъ страшный крикъ и увидалъ передъ собой на полу ужъ не прежнюю ужасную фигуру, а лишь безжизненную груду разорванной грязной одежды.

Не измѣняя ни въ чемъ своего положенія, мистеръ Груджіусъ продолжалъ открывать и закрывать свои ладони протянутыхъ къ огню рукъ и все также пристально смотрѣлъ на эту безжизненную массу, лежавшую у его ногъ.

XVI. Жертва.

Когда Джонъ Джасперъ снова пришелъ въ себя, около него хлопотали и ухаживали мистеръ и мистриссъ Тонъ, призванные его гостемъ. Что касается самого гостя, то онъ теперь сидѣлъ неподвижно въ своемъ креслѣ, положивъ руки на колѣни и слѣдя за тѣмъ, что происходило передъ нимъ.

— Наконецъ-то вы пришли въ себя, сэръ! — сказала растроганная мистриссъ Тонъ. — Вы такъ устали, и неудивительно!

— Человѣкъ не можетъ не спать и мучиться тяжелыми мыслями безнаказанно, — произнесъ мистеръ Груджіусъ своимъ обычнымъ тономъ, точно повторялъ затверженный разъ навсегда урокъ.

— Боюсь, что я перепугалъ васъ, — замѣтилъ Джасперъ, когда его снова усадили въ кресло.

— Нисколько. Благодарю васъ, — отвѣтилъ мистеръ Груджіусъ.

— Вы слишкомъ снисходительны.

— Нисколько. Благодарю васъ, — отвѣтилъ мистеръ Груджіусъ снова.

— Вы должны выпить немного вина, сэръ, — сказала мистриссъ Тонъ, — и скушать желе, которое я для васъ приготовила. Хорошо бы было, еслибъ вы скушали и крыло курицы, которое я разогрѣла, но которое вы не кушали до сихъ поръ, хотя я и предупреждала васъ, что вамъ будетъ не хорошо. Покушайте также и жаренаго. Я накрою столъ и приготовлю все въ пятъ минутъ, а этотъ добрый джентльменъ, навѣрное, останется и съ удовольствіемъ посидитъ съ вами пока.

Этотъ добрый джентльменъ отвѣтилъ такъ, что можно было понять и да, и нѣтъ, и все что угодно и ничего. Еслибъ мистриссъ Тонъ, занятая своими приготовленіями, обратила вниманіе на этотъ странный отвѣтъ, она навѣрно смутилась-бы.

— Вы съѣдите что нибудь вмѣстѣ со мной? — сказалъ Джасперъ, когда столъ былъ накрытъ.

— Я не буду въ состояніи проглотить ни одного куска. Благодарю васъ, — отвѣтилъ мистеръ Груджіусъ.

Джасперъ ѣлъ и пилъ съ жадностью. Очевидно, онъ не столько доставлялъ себѣ удовольствіе ѣдой, сколько заботился о возстановленіи своихъ физическихъ и душевныхъ силъ. Мистеръ Груджіусъ, между тѣмъ, сидѣлъ въ совершенной неподвижности, вытянувшись, какъ палка, въ своемъ креслѣ, безъ всякаго выраженія на лицѣ, за исключеніемъ развѣ самаго вѣжливаго протеста противъ всякихъ попытокъ вступить съ нимъ въ бесѣду. Казалось, лицо его говорило: «Я не въ состояніи ничего сказать, о чемъ бы вы ни заговорили. Благодарю васъ.»

— Знаете, я нахожу нѣкоторое утѣшеніе въ томъ сообщеніи, которымъ вы сначала такъ поразили меня, — сказалъ Джасперъ, отстранивъ отъ себя тарелки и стаканы.

— Вы находите? — замѣтилъ мистеръ Груджіусъ, между тѣмъ какъ вся фигура его выражала: «Я не думаю. Благодарю васъ!»

— Оправившись отъ перваго изумленія при неожиданномъ извѣстіи, касающемся моего дорогого мальчика и опрокидывающемъ всѣ воздушные замки, которые я строилъ, имѣя въ виду его судьбу, да, я нахожу нѣкоторое утѣшеніе въ вашемъ сообщеніи.

— Буду радъ выслушать ваше мнѣніе, — сухо замѣтилъ мистеръ Груджіусъ.

— Скажите, какъ по вашему? Возможно, какъ я надѣюсь, что, почувствовавъ себя неловко въ своемъ новомъ положеніи и не желая давать всѣмъ объясненія по этому поводу, онъ бѣжалъ?

— Это возможно, — сказалъ мистеръ Груджіусъ задумчиво.

— Не только возможно, но и бывало. Я читалъ о такихъ случаяхъ, когда люди, предпочитая одиночество сплетнямъ, надолго скэывались отъ свѣта.

— Возможно, — опять сказалъ такъ-же задумчиво мистеръ Груджіусъ.

— Если я не имѣлъ и не могъ имѣть подозрѣній, — продолжалъ Джасисръ развивать свою мысль, — чтобы мой исчезнувшій дорогой мальчикъ скрывалъ что-либо отъ меня — тѣмъ болѣе такую важную вещь — то что могъ бы я вообще разглядѣть и понять въ этой темной исторіи? Когда я предполагалъ, что его будущая жена здѣсь и что его свадьба вотъ-вотъ состоится, какъ могъ бы я допустить возможность его добровольнаго самоизгнанія, да еще въ такой неожиданной и жестокой по отношенію ко мнѣ обстановкѣ? Но теперь, когда я знаю изъ вашихъ словъ, что онъ дѣйствительно уѣхалъ добровольно, мнѣ открывается нѣкоторый лучъ надежды. Если онъ исчезъ по своей волѣ, то это и менѣе непонятно, и не столь жестоко. Уже самый фактъ его размолвки съ вашей опекаемой является нѣкоторымъ объясненіемъ его быстраго отъѣзда. Конечно, отъ этого таинственный его отъѣздъ не становится менѣе жестокимъ по отношенію ко мнѣ, но онъ становится гораздо менѣе чувствительнымъ для Розы.

Мистеръ Груджіусъ не могъ не согласиться съ этимъ.

— И даже по отношенію ко мнѣ, — продолжалъ Джасперъ, горячо развивая свою мысль дальше, — это не такъ жестоко съ его стороны. Вѣдь онъ зналъ, что вы придете ко мнѣ и сообщите это порученіе. И если ваше сообщеніе произвело такое сильное впечатлѣніе на мою разстроенную душу, то онъ-то знать этого не могъ, а, наоборотъ, надѣялся, что вы утѣшите меня. Потому-то онъ ничего и не сказалъ мнѣ самъ. Такимъ образомъ, и тутъ я не вижу уже съ его стороны жестокости по отношенію ко мнѣ. Тѣмъ болѣе, что я… что я такое? Всего только Джонъ Джасперъ, — учитель музыки!

Еще разъ, мистеръ Груджіусъ не могъ не согласиться съ этимъ.

— Я дѣлалъ самыя ужасныя предположенія, — сказалъ Джасперъ, — но когда вы объяснили мнѣ все и я понялъ, что для его поступка были иныя основанія, чѣмъ какія я предполагалъ, когда я узналъ, что мой дорогой мальчикъ скрывалъ отъ меня многое, — надежда вдохновила меня. Вы, можетъ быть, и не согласитесь во всемъ со мной, но признаете, что надежда моя имѣетъ разумныя основанія. Я начинаю вѣрить, что это, дѣйствительно возможно, — онъ молитвенно сложилъ руки, — что онъ исчезъ добровольно и что онъ живъ и здоровъ.

Въ этотъ моментъ въ комнату вошелъ мистеръ Криспаркль, и мистеръ Джасперъ повторилъ:

— Да, я начинаю вѣрить, что онъ скрылся по собственной волѣ, и что онъ живъ и здоровъ.

Мистеръ Криспаркль сѣлъ и спросилъ: — «Почему?»

Мистеръ Джасперъ повторилъ всѣ свои соображенія, которыя онъ только что передъ тѣмъ развилъ. Еслибъ даже эти соображенія были еще менѣе основательны, то добрый младшій каноникъ все-таки призналъ бы ихъ, такъ ему хотѣлось найти оправданіе своему питомцу. Но и помимо этого, онъ, все-же, нашелъ весьма важнымъ то обстоятельство, что личныя сердечныя дѣла Эдвина передъ самымъ его исчезновеніемъ запутались и стали для него стѣснительными. И этотъ фактъ какъ будто освѣтилъ ему дѣло съ новой стороны.

— Я сказалъ мистеру Сапси, когда мы ходили къ нему давать свои показанія, — замѣтилъ Джасперъ (точно онъ въ самомъ дѣлѣ говорилъ это), — что между молодыми людьми при послѣдней ихъ встрѣчѣ не происходило никакой ссоры. Мы всѣ знаемъ, что ихъ первое свиданіе было далеко не дружественнымъ; но въ послѣднее ихъ свиданіе въ моемъ домѣ все было мирно и тихо. Мой дорогой мальчикъ былъ въ плохомъ настроеніи; онъ былъ чѣмъ-то удрученъ, — я подчеркиваю это, — и теперь для меня ясна причина этои удрученности и грусти, которая, можетъ быть, и заставила его уѣхать отсюда.

— Молю Бога, чтобы это было такъ! — воскликнулъ мистеръ Криспаркль.

— Молю Бога, чтобы это было такъ! — повторилъ Джасперъ. — Вы знаете, — и мистеръ Груджіусъ тоже долженъ теперь знать это, — что я сразу былъ очень возстановленъ противъ мистера Невиля Ландлесса, вслѣдствіе его бѣшенаго поведенія при первомъ его свиданіи съ Недомъ. Вы знаете, что я пришелъ къ вамъ крайне встревоженный относительно судьбы моего мальчика, боясь этого его бѣшенства. Вы знаете, что я тогда же записалъ въ свой дневникъ все, что я думалъ тогда о немъ. Я читалъ вамъ тогда эти мѣста дневника. Мистеръ Груджіусъ долженъ знать всѣ обстоятельства дѣла. Онъ не можетъ знать одно и не знать другого. Я не могу допустить этого. Я хочу, чтобы онъ былъ настолько добръ и понялъ бы, что сообщеніе, которое онъ мнѣ сдѣлалъ, произвело на меня самое ободряющее впечатлѣніе, хотя я и былъ возстановленъ противъ молодого Ландлесса.

Это признаніе Джаспера смутило младшаго каноника. Онъ почувствовалъ, что самъ онъ былъ менѣе откровененъ. Онъ упрекнулъ себя, что скрылъ отъ Джаспера двѣ угрозы Невиля Эдвину и его ревность къ Розѣ. Онъ былъ убѣжденъ, что Невиль совершенно невиненъ въ исчезновеніи Друда. Но обстоятельства сложились такъ, что рѣшительно все клонилось къ тому, чтобы подозрѣніе пало на Невиля и онъ боялся хотя-бы одной — двухъ лишнихъ уликъ. Вообще мистеръ Криспаркль былъ самый правдивый человѣкъ. Но въ данномъ случаѣ онъ опасался, что правда можетъ оказаться на пользу не правдѣ, а лжи.

Однако примѣръ, который онъ видѣлъ передъ собой, побудилъ его оставитъ всѣ свои колебанія и сомнѣнія. Обращаясь къ мистеру Груджіусу, какъ къ человѣку, который первый открылъ всѣмъ важную тайну и который пріобрѣталъ этимъ въ дѣлѣ особый авторитетъ (необыкновенно угловатый мистеръ Груджіусъ сдѣлался еще болѣе неловкимъ и неуклюжимъ, когда понялъ свое новое положеніе), мистеръ Криспаркль выразилъ свое уваженіе къ чувству справедливости мистера Джаспера, высказалъ увѣренность, что Невиль вполнѣ очистится отъ взводимыхъ на него подозрѣній, но сознался при этомъ, что Невиль дѣйствительно былъ сильно возстановленъ противъ Эдвина и что причина этого лежала въ его романтическомъ увлеченіи Розой. Ободряющая реакція, происшедшая въ Джасперѣ послѣ сообщенія мистера Груджіуса, нисколько не поколебалась даже и отъ этой неожиданной новости. Правда, она заставила его поблѣднѣть. Но онъ, все-таки, повторилъ, что онъ продолжаетъ жить надеждой, возбужденной въ немъ словами мистера Груджіуса, и кромѣ того сказалъ, что, если не найдетъ никакихъ слѣдовъ его дорогого мальчика, то онъ до послѣдней возможности будетъ держаться мысли, что Эдвинъ скрылся, а не погибъ.

Послѣ этого разговора мистеръ Криспаркль, прежде чѣмъ идти къ себѣ домой, гдѣ, какъ въ заключеніи, сидѣлъ его питомецъ, пошелъ побродить. Онъ чувствовалъ себя разстроеннымъ, и ему хотѣлось успокоиться.

Прогулка вышла весьма знаменательной и памятной для него.

Онъ пошелъ къ Клойстергэмской плотинѣ.

Онъ часто ходилъ сюда и въ томъ, что и въ этотъ разъ онъ направилъ свои шаги въ эту сторону, не было ничего особеннаго. Но состояніе его души было такое тревожное, что онъ не отдавалъ даже себѣ отчета, куда идетъ. Онъ сообразилъ, что находится вблизи плотины только тогда, когда услышалъ шумъ воды.

«Какъ я попалъ сюда?» — была его первая мысль, когда онъ остановился.

«Для чего я пришелъ сюда?» — была его вторая мысль.

Онъ остановился и сталъ смотрѣть на воду. Ему послышалось, что кто-то, совершенно отчетливо выговаривая отдѣльные слоги, произноситъ около самаго его уха какія-то имена. Это было до такой степени явственно, что онъ отмахнулся отъ этихъ звуковъ рукой, какъ отъ чего-то вполнѣ реальнаго.

Ночь была звѣздная. Запруда и плотина находились въ двухъ миляхъ отъ того мѣста, къ которому юноши ходили смотрѣть штормъ. Въ этомъ мѣстѣ не искали тѣла Эдвина потому что въ ночь подъ Рождество былъ сильный отливъ и приливъ и что въ обоихъ случаяхъ — и при приливѣ, и при отливѣ, надо было искать утонувшаго ниже по рѣкѣ, ближе къ морю. Вода падала черезъ плотину, издавая при этомъ обычный монотонный шумъ, но при свѣтѣ звѣздъ въ эту холодную ночь этотъ шумъ почему-то казался мистеру Криспарклю, какъ и вся мѣстность, необыкновеннымъ.

Онъ сталъ разсуждать: Что это такое? Гдѣ это? Нужно ли убѣдиться въ чемъ-то и какія чувства его испытываютъ все это?

Но ни одно изъ его пяти чувствъ не находило въ окружающемъ ничего необыкновеннаго.

Онъ сталъ прислушиваться, но его слухъ не могъ различить ничего, кромѣ монотоннаго шума падающей черезъ плотину воды.

Зная хорошо, что необыкновенное состояніе, въ которомъ находилась его душа, могло придать окружающему не соотвѣтствующій дѣйствительности видъ, онъ, не будучи въ состояніи уловить что-либо необычное при помощи слуха, сталъ пристально осматривать все окружающее. Онъ подошелъ даже къ самой плотинѣ и оглядѣлъ столбы и шесты. Но нигдѣ, рѣшительно нигдѣ не было видно ничего необыкновеннаго. Тогда онъ пришелъ къ заключенію, что надо вернуться сюда рано утромъ.

Всю ночь ему снилась плотина. Рано утромъ онъ уже былъ опять на рѣкѣ. Стоялъ ясный морозный день. Съ того мѣста, гдѣ онъ остановился вчера, можно было разсмотрѣть все окружающее до мелочей. Онъ нѣсколько минутъ смотрѣлъ на окружающіе его предметы, какъ вдругъ, какъ разъ въ то время, когда онъ хотѣлъ отвернуться въ другую сторону, глаза его замѣтили что-то.

Онъ повернулся спиной къ плотинѣ, посмотрѣлъ на небо, потомъ на землю, и опять сталъ смотрѣть на привлекшій его вниманіе предметъ. Въ одномъ мѣстѣ пруда, огороженномъ шестами, что-то отливало на поверхности воды, но это была не вода, и не игра солнца въ водѣ. То было что-то другое.

Убѣдившись, что онъ не галлюцинируетъ, мистеръ Криспаркль быстро раздѣлся, бросился въ холодную воду и поплылъ по направленію къ привлекшему его вниманіе предмету. Это оказались часы, запутавшіеся цѣпочкой за одинъ изъ шестовъ. На часахъ были буквы: Э. Д.

Снявъ часы, мистеръ Криспаркль вышелъ опять на берегъ, положилъ часы на землю и снова бросился въ воду. Онъ зналъ это мѣсто рѣки и сталъ нырять и нырять безъ конца, пока у него хватило силъ. Онъ разсчитывалъ найти тѣло Эдвина. Однако, всѣ поиски его въ этомъ отношеніи оказались тщетными. Впрочемъ, въ тинѣ онъ нашелъ и вытащилъ золотую булавку для галстуха.

Онъ вернулся въ городъ со своими находками, и, взявъ съ собою Невиля, отправился къ мэру. Былъ вызванъ также мистеръ Джасперъ, который удостовѣрилъ, что часы и булавка дѣйствительно принадлежали Эдвину. Невиля арестовали, и вокругъ его имени сложились самыя невѣроятныя и злыя сплетни. Одни говорили, что если онъ не совершаетъ убійствъ ежедневно, то только потому, что у него есть сестра, которая имѣетъ на него большое вліяніе. Другіе разсказывали, что до своего пріѣзда въ Англію изъ той дикой страны, гдѣ онъ жилъ ранѣе, онъ засѣкъ до смерти нѣсколькихъ «туземцевъ» — кочевниковъ.

Гдѣ жили эти кочевники никто, впрочемъ, ne зналъ. По однимъ свѣдѣніямъ въ Азіи, по другимъ въ Африкѣ, по третьимъ — въ Индіи, а по четвертымъ даже на сѣверномъ полюсѣ. Убѣждены были только, что туземцы эти чернокожіе, очень нравственные люди, что они самихъ себя называютъ «мой», а всѣхъ другихъ «Масса» и «Мисси» (смотря по полу), т. е. господами, что они читаютъ какія-то нравственныя поучительныя книги на англійскомъ языкѣ. Какъ выразился мистеръ Сапси, Невиль чуть не «свелъ въ могилу сѣдые волосы» мистриссъ Криспаркля. Разсказывалъ кто-то, что онъ покушался на жизнь самого мистера Криспаркля, что вообще готовъ убить рѣшительно всѣхъ и каждаго.

Что касается появленія Невиля въ Клойстергэмѣ, то его объясняли тѣмъ, что онъ привезенъ былъ сюда изъ Лондона извѣстнымъ филантропомъ, изъ того соображенія, что, согласно словамъ Бентама, мы должны помѣщать преступниковъ именно тамъ, гдѣ они «приносятъ наибольшій вредъ наименьшему количеству людей».

Эти холостые выстрѣлы, конечно, не могли много повредить Невилю. Но, кромѣ нихъ, онъ долженъ былъ выдержать и разсчитанный, мѣтко-направленный огонь судебнаго слѣдствія и суда, вооруженныхъ настоящими уликами. Онъ открыто грозилъ исчезнувшему юношѣ и имѣлъ, согласно показанію своего преданнаго друга и наставника, который защищалъ его, серьезное основаніе для злобы на него. Онъ вооружился палкой передъ роковой ночью убійства и затѣмъ ушелъ на другой день рано утромъ, заранѣе подготовивъ этотъ свой уходъ. Его нашли со слѣдами крови на одеждѣ. Правда, эти слѣды могли остаться на немъ вслѣдствіе драки, на которую онъ указалъ, но они могли быть на немъ и до того. По предписанію слѣдователя былъ произведенъ осмотръ его комнаты, платья и другихъ вещей, при чемъ обнаружилось, что онъ уничтожилъ всѣ свои бумаги и привелъ въ порядокъ всѣ свои вещи какъ разъ наканунѣ этого дня. Часы, найденные у плотины, были признаны ювелиромъ за тѣ самые, которые онъ чинилъ и ставилъ Эдвину Друду, въ два часа двадцать минутъ пополудни того-же дня. Ювелиръ былъ убѣжденъ, что часовъ вторично съ того времени не заводили. Это давало право думать, что часы были сняты съ Эдвина вскорѣ послѣ того, какъ онъ ушелъ отъ Джаспера ночью вмѣстѣ съ Невилемъ, — послѣднимъ человѣкомъ, который видѣлъ его, — и что въ воду они были брошены лишь черезъ нѣсколько часовъ послѣ этого. Для чего же они были брошены? Если Эдвинъ былъ убитъ и такъ обезображенъ, или такъ искусно скрыть, что узнать его можно будетъ лишь по его вещамъ, то убійца естественно долженъ былъ снять съ убитаго вещи наиболѣе прочныя, наиболѣе извѣстныя всѣмъ, тѣ вещи, которыя легче всего было узнать. Такими вещами и являлись часы и булавка. Что касается необходимости бросить ихъ въ рѣку, то она могла явиться вслѣдствіе боязни подозрѣнія. Принимая во вниманіе примирительную встрѣчу, происшедшую между молодыми людьми, нельзя было изъ нея сдѣлать какіе-либо значительные выводы въ пользу молодого Ландлесса. Оказалось, что встрѣча эта была устроена не имъ самимъ, а мистеромъ Криспарклемъ. Къ тому же, кто могъ сказать, насколько это примиреніе было добровольно и въ какомъ настроеніи шелъ на обѣдъ непріязненно настроенный по отношенію къ Эдвину юноша? Такимъ образомъ, чѣмъ болѣе останавливались на этомъ обстоятельствѣ, тѣмъ меньше оно получало значенія. Даже шаткое предположеніе, что молодой человѣкъ скрылся добровольно, даже это предположеніе потеряло силу послѣ показанія молодой дѣвушки, съ которой онъ такъ незадолго передъ тѣмъ разстался. Что-же сказала она, когда ее допрашивали? Что онъ съ большимъ жаромъ и весьма обдуманно рѣшилъ вмѣстѣ съ ней, что будетъ ждать пріѣзда ея опекуна, мистера Груджіуса. Между тѣмъ, юноша исчезъ еще до пріѣзда этого джентльмена.

По совокупности всѣхъ этихъ подозрѣній, Невиль содержался въ тюрьмѣ, между тѣмъ какъ продолжались поиски и разслѣдованіе. Джасперъ работалъ и день и ночь. Однако, ничего новаго не нашли. И такъ какъ и всѣ другія обстоятельства не доказывали убійства, въ концѣ концовъ, Невиля освободили. Тутъ случилось то, что предвидѣлъ мистеръ Криспаркль. Невиль долженъ былъ уѣхать изъ Клойстергэма, такъ какъ всѣ его избѣгали и боялись. Впрочемъ, эта необходимость явилась бы и безъ этого, такъ какъ, во-первыхъ, старушка Криспаркль умерла бы отъ страха, зная, что у нея живетъ такой человѣкъ, а, во-вторыхъ, на отъѣздѣ Невиля настояли бы церковныя оффиціальныя власти, которымъ не смогъ-бы противиться зависящій отъ нихъ младшій каноникъ.

— Мистеръ Криспаркль, — сказалъ ему настоятель, — человѣческое правосудіе можетъ ошибаться, но оно не можетъ дѣйствовать иначе, какъ на тѣхъ основаніяхъ, на которыхъ оно построено. У церкви есть свои иныя основанія, и эти основанія не могутъ допустить, чтобы этотъ молодой человѣкъ былъ членомъ нашего прихода.

— Вы хотите сказать, что этотъ юноша долженъ оставить мой домъ, сэръ?

— Мистеръ Криспарклъ, — замѣтилъ осторожный настоятель, — я не хозяинъ въ вашемъ домѣ. Я только говорю съ вами о тяжелой необходимости, съ которой вы, конечно, согласитесь, лишить этого молодого человѣка вашихъ совѣтовъ и вашего руководства.

— Это очень печально, сэръ, — сказалъ мистеръ Криспарклъ.

— Конечно, — согласился настоятель.

— И еслибъ это было еще необходимо… — замѣтилъ мистеръ Криспаркль.

— Если вы думаете, къ великому моему сожалѣнію, иначе… — прервалъ его настоятель.

Мистеръ Криспарклъ покорно наклонилъ голову и сказалъ:

— Очень трудно правильно разсудить это дѣло, сэръ, но я чувствую…

— Совершенно вѣрно. Прекрасно. Какъ вы сами говорите, мистеръ Криспаркль, — перебилъ настоятель съ привѣтливымъ кивкомъ головы, — разсудить это дѣло трудно, а, значитъ и намъ ничего другого не остается. Тутъ не можетъ быть колебаній. Другого выхода намъ нѣтъ, и вашъ здравый смыслъ самъ подсказалъ вамъ это.

— Я совершенно убѣжденъ въ его невинности, сэръ.

— Прекрасно! — сказалъ настоятель болѣе конфиденціальнымъ тономъ и оглядываясь по сторонамъ. — Прекрасно! Но я не сказалъ бы такъ вообще. Нѣтъ. На немъ слишкомъ много подозрѣній, слишкомъ много уликъ… Нѣтъ, вообще я не сказалъ бы такъ.

Мистеръ Криспарклъ снова покорно опустилъ голову.

— Я не думаю, чтобы намъ вообще можно было быть чьими-либо ревностными сторонниками, — продолжалъ настоятель. — мы, духовное сословіе, — должны имѣть сердца теплыя, а умъ нашъ долженъ быть холодный. Нашъ путь всегда долженъ лежать между крайностями, мы должны придерживаться золотой середины.

— Надѣюсь, что вы не будете имѣть чего-либо противъ того, сэръ, чтобы я публично и открыто заявилъ, что Невиль вернется сюда при первомъ новомъ подозрѣніи, или новомъ обстоятельствѣ въ этомъ загадочномъ дѣлѣ.

— Конечно, нѣтъ, — замѣтилъ настоятель. — Но только, знаете, я не думаю, — и онъ сдѣлалъ особенное удареніе на послѣднихъ двухъ словахъ — я не думаю, чтобы я рѣшился бы на вашемъ мѣстѣ объявлять объ этомъ публично и открыто. Объявить? Да. Но публично и открыто? Нѣтъ. Я не думаю. Принимая во вниманіе, что наши сердца должны быть теплыми, а умы холодными, мы, духовное сословіе, ничего не должны дѣлать черезчуръ энергичнаго.

Такимъ образомъ, уголокъ младшихъ канониковъ распростился съ Невилемъ. Юноша долженъ былъ уѣхать изъ Клойстергама, куда хотѣлъ, или куда могъ, съ темнымъ пятномъ на своемъ имени.

Только послѣ этого Джонъ Джасперъ молчаливо занялъ снова свое мѣсто въ хорѣ. Съ воспаленными красными глазами, разстроенный и убитый, онъ всѣмъ видомъ своимъ говорилъ, что его оставили всѣ надежды и что къ нему вернулись прежнія подозрѣнія. Дня черезъ два послѣ отъѣзда Невиля изъ Клойстергэма, раздѣваясь въ соборѣ послѣ какой-то службы, онъ вынулъ изъ кармана свой дневникъ, перелисталъ его страницы, нашелъ то, чего искалъ и молча, но выразительно взглянувъ на мистера Криспаркля, указалъ ему страницу, на которой написаны были слѣдующія строки:

«Мои дорогой мальчикъ убитъ. Находка часовъ и булавки убѣждаетъ меня, что онъ былъ убитъ въ ту самую ночь и что его драгоцѣнныя вещи сняты съ него, чтобы нельзя было установить его личность. Всѣ мои слабыя надежды на то, что онъ скрылся добровольно, брошены мною. Онѣ улетучились, когда я узналъ факты. И теперь я клянусь, и заношу эту клятву на эти страницы, что никогда и ни съ кѣмъ не стану обсуждать этого таинственнаго происшествія до тѣхъ поръ, пока не найду къ нему ключа. Клянусь также, что ни моя выдержка, ни мое упорство въ достиженіи цѣли никогда не ослабѣютъ. Клянусь, что я найду убійцу моего дорогого мальчика и что всю свою жизнь я посвящу мщенію».

XVII. Профессіональная и обыкновенная филантропія.

Прошло цѣлыхъ полгода. Мистеръ Криспаркль сидѣлъ въ пріемной комнатѣ главной лондонской конторы «Гавани филантропіи», ожидая, чтобы его принялъ мистеръ Хонитундеръ.

Въ свои школьные годы занятій, мистеръ Криспаркль занимался атлетическими упражненіями, знавалъ профессоровъ благороднаго состязанія въ боксѣ и два или три раза бывалъ на собраніяхъ боксеровъ. Теперь ему представился случай сдѣлать наблюденіе, что по френологическому сложенію затылки профессіональныхъ филантроповъ были необыкновенно похожи на затылки боксеровъ: у нихъ удивительно были развиты всѣ тѣ части тѣла, которыя необходимы для того, чтобы «заѣхать въ физіономію» тѣмъ, съ кѣмъ они имѣютъ дѣло. Мимо мистера Криспаркля сновало взадъ и впередъ то въ кабинетъ, то изъ кабинета мистера Хонитундера, множество филантроповъ. Видъ у нихъ у всѣхъ былъ чрезвычайно агрессивный: такъ и читалась на ихъ лицахъ готовность «заѣхать въ физіономію» всякому новичку. Казалось, что присутствуешь на собраніи боксеровъ. На самомъ дѣлѣ шли приготовленія къ очередному филантропическому собранію, а всѣ эти профессора филантропіи спорили и говорили о тѣхъ цвѣтахъ своего краснорѣчія, которыми они намѣревались достигнуть успѣха. Въ оффиціальномъ руководителѣ этихъ будущихъ ораторовъ мистеръ Криспаркль немедленно узналъ «alter-ego» того знаменитаго, но уже умершаго, благодѣтеля человѣчества, который славился когда-то своимъ поразительнымъ умѣньемъ устраивать магическій кругъ на боксерскихъ состязаніяхъ при помощи столбовъ и веревокъ. Только трехъ пунктовъ сходства не доставало профессорамъ филантропіи для полной аналогіи съ боксерами. Во-первыхъ, филантропы были очень плохо тренированы: они были черезчуръ мясисты и толсты. Во-вторыхъ, они далеко не были такъ добродушны, какъ любители бокса, и въ разговорахъ оказывались гораздо грубѣе послѣднихъ. Въ-третьихъ, боевой уставъ требовалъ несомнѣнно пересмотра, такъ какъ они могли дѣйствовать противъ своихъ враговъ не только въ предѣлахъ магическаго круга арены, но и за его предѣлами, по всему свѣту. При этомъ имъ дозволялось бить лежачаго, нападать и спереди, и сзади, дозволялось давить и душить врага, топтать его ногами и, вообще, не оказывать ему никакого снисхожденія. Въ послѣднемъ отношеніи профессора боксерскаго искусства были гораздо благороднѣе, чѣмъ профессора филантропіи.

Мистеръ Криспаркль былъ до такой степени поглощенъ раздумьемъ надъ этими сходствами и различіями и своими наблюденіями надъ входившими и выходившими изъ комнаты мистера Хонитундера посѣтителями, что даже не замѣтилъ, какъ выкликнули его имя. Послѣ того, какъ онъ, наконецъ, услышалъ и откликнулся, его ввели въ комнату мистера Хонитундсра.

— Сэръ, — обратился мистеръ Хонитундеръ, своимъ громовымъ голосомъ мистеру Криспарклю, какъ къ ученику учитель, составившій о немъ дурное мнѣніе, — садитесь!

Мистеръ Криспаркль сѣлъ.

Мистеръ Хонитундеръ, между тѣмъ, продолжалъ дѣлать подписи на цѣлой грудѣ циркуляровъ, которыми приглашались записаться въ члены филантропическаго общества разсудительные люди. Сдѣлавъ подписи на извѣстномъ числѣ циркуляровъ, мистеръ Хонитундеръ отдалъ ихъ разсыльному, который совершенно равнодушно собралъ ихъ въ какую-то корзину и затѣмъ вышелъ изъ комнаты.

— Теперь, мистеръ Криспаркль, поговоримъ, — сказалъ мистеръ Хонитундеръ, повернувъ на половину свое кресло къ посѣтителю и свирѣпо поглядывая на него, какъ будто хотѣлъ сказать: — Расправа съ тобой у меня будетъ короткая. — Такъ какъ-же? Взгляды наши на неприкосновенность человѣческой жизни не сходятся?

— Вы думаете? — сказалъ младшій каноникъ.

— Мы думаемъ, сэръ.

— А могу я васъ спросить, — заговорилъ младшій каноникъ, — каковъ вашъ собственный взглядъ на этотъ предметъ?

— Что человѣческая жизнь священна и неприкосновенна, сэръ.

— А могу я спросить васъ, — продолжалъ младшій каноникъ, — каковъ мой собственный взглядъ на этотъ предметъ?

— Клянусь именемъ Св. Георгія! — воскликнулъ филантропъ, размахивая руками, — вамъ это должно быть извѣстно лучше, чѣмъ мнѣ!

— Вѣрно сказано. Но вы начали съ того, что у насъ различные взгляды на этотъ предметъ. Поэтому, я и думалъ, что вамъ извѣстенъ и мой взглядъ. Будьте же добры, скажите, какой мой взглядъ на этотъ предметъ?

— Тутъ дѣло въ молодомъ человѣкѣ, сэръ, — сказалъ мистеръ Xонитундеръ, ударяя на словѣ молодой, какъ будто вся суть только въ этомъ и заключалась и какъ будто о старикѣ не могло бы быть и рѣчи, — да, дѣло въ молодомъ человѣкѣ, насильно стертомъ съ лица земли. А какъ вы назовете это?

— Убійствомъ, — сказалъ младшій каноникъ.

— А какъ вы назовете того, кто сдѣлалъ это?

— Убійцей, — отвѣтилъ младшій каноникъ.

— Я радъ слышать, что вы допускаете такъ много, сэръ, — замѣтилъ мистеръ Хонитундеръ самымъ вызывающимъ тономъ, — и я долженъ открыто заявить вамъ, что не ждалъ этого. Тутъ онъ снова вызывающе посмотрѣлъ на мистера Криспаркля.

— Будьте такъ добры, объясните мнѣ, что значатъ ваши неясныя и ни на чемъ не основанныя выраженія?

— Я не привыкъ, сэръ, — заревѣлъ въ отвѣтъ мистеръ Хонитундеръ, — чтобы себѣ позволяли говорить со мной, какъ съ мальчишкой!

— Такъ какъ я здѣсь, кромѣ насъ, единственное присутствующее лицо, то никто лучше меня не можетъ знать этого, — съ полнымъ самообладаніемъ отвѣтилъ младшій каноникъ. — Но я прервалъ ваше объясненіе…

— Убійство! — продолжалъ мистеръ Хонитундеръ своимъ громоподобнымъ голосомъ, скрещивая на груди руки. — Пролитіе крови! Авель! Каинъ! Я не имѣю ничего общаго аь Каиномъ. Я съ отвращеніемъ отвергаю забрызганную кровью руку, когда она протягивается ко мнѣ.

Вмѣсто того, чтобы влѣзть на стулъ и до хрипоты прославлять своего собесѣдника, какъ это сдѣлалъ бы неизбѣжно каждый филантропъ на митингѣ, мистеръ Криспаркль спокойно переложилъ свои сложенныя ноги, и сказалъ:

— Я не буду прерывать вашей рѣчи, продолжайте.

— Заповѣди говорятъ: не убій. Не убій, сэръ! — продолжалъ мистеръ Хонитундеръ, сдѣлавъ театральную позу, точно онъ ожидалъ отъ мистера Криспаркля, что послѣдній станетъ утверждать: «Вы можете совершить маленькое убійство, только потомъ ужъ больше не дѣлайте этого».

— Заповѣди говорятъ еще и другое: — «Не послушествуй на друга твоего свидѣтельства ложна», — замѣтилъ мистеръ Крисяаркль.

— Довольно! — загрохоталъ мистеръ Хонитундеръ съ такой торжественностью, что будь это митингъ, весь домъ рухнулъ бы отъ рукоплесканій. — До-воль-но! Мои опекаемые достигли совершеннолѣтія, и теперь я свободенъ отъ своихъ обязанностей опекуна, на которыя не могу смотрѣть безъ отвращенія. Вотъ счета, которые вы уполномочены получить, а вотъ и балансъ. Чѣмъ скорѣе вы все это примете отъ меня, тѣмъ лучше. А затѣмъ, я хочу сказать вамъ, сэръ, что для человѣка и младшаго каноника я желалъ бы болѣе приличнаго занятія. — И онъ кивнулъ головой. — Да, болѣе приличнаго занятія, — кивнулъ онъ еще разъ головой. — Лучшаго за-ня-тія! — прогремѣлъ онъ и кивнулъ головой въ третій разъ.

Мистеръ Криспаркль слегка покраснѣлъ, но всталъ, вполнѣ владѣя собой.

— Мистеръ Хонитундеръ, — сказалъ онъ, беря бумагу, — что касается того, прилично или дурно то дѣло, за которое я взялся теперь, то это вопросъ вкуса и убѣжденій. Вы, можетъ быть, сочли бы самымъ подходящимъ для меня дѣломъ записаться членомъ вашего общества.

— Безъ сомнѣнія, сэръ! — замѣтилъ мистеръ Хонитундеръ, грозно закивавъ головой. — Для васъ было бы лучше, еслибъ вы давно уже сдѣлали бы это!

— Я думаю иначе.

— Напрасно! — сказалъ мистеръ Хонитундеръ, снова закачавъ головой. — Я позволяю себѣ думать, что при вашей профессіи для васъ было-бы гораздо лучше самимъ заняться раскрытіемъ и наказаніемъ преступленія, чѣмъ предоставлять это простымъ мірянамъ.

— Я смотрю на свою профессію съ той точки зрѣнія, которая учитъ, что первая обязанность каждаго облегчить нужду и горе тѣхъ, кто въ отчаяніи и кто угнетенъ, — сказалъ мистеръ Криспаркль. — Тѣмъ не менѣе, удовлетвореніе я нахожу въ самомъ себѣ, и не считаю нужнымъ выставлять на видъ мою профессію. Поэтому, я не скажу больше ни слова объ этомъ. Но я считаю своимъ долгомъ заявить вамъ и въ отношеніи мистера Невиля, и его сестры (а также и въ отношеніи себя), что я знаю вполнѣ и настроенія, и мысли мистера Невиля по поводу этого печальнаго событія, и совершенно увѣренъ, — нисколько не отрицая въ немъ дурныхъ чертъ, требующихъ исправленія, что его показанія вполнѣ добросовѣстны. И пока эта увѣренность есть во мнѣ, я буду ему другомъ. Скажу, однако, что если-бы мнѣ, по какимъ-либо побужденіямъ пришлось измѣнить своему убѣжденію, то мнѣ стало-бы такъ стыдно моей слабости, что ни уваженіе мужчинъ, ни женщинъ, не могло бы сколько ни будь умалить тяжесть сознанія потери самоуваженія къ себѣ.

Хорошій человѣкъ! Мужественный человѣкъ! И при томъ онъ былъ такъ скроменъ. Въ младшемъ каноникѣ было самоувѣренности не больше, чѣмъ въ школьникѣ. Онъ былъ простой и вѣрный исполнитель своего долга и въ большомъ и маломъ. Такими всегда были, и есть, и будутъ всѣ благородные люди. Ничего нѣтъ мелкаго для того, кто имѣетъ настоящую душу.

— Такъ кому-же вы приписываете убійство? — спросилъ мистеръ Хонитундеръ, рѣзко поворачиваясь къ нему.

— Небо запрещаетъ изъ за желанія очистить одного, возводить обвиненіе на другого, — сказалъ мистеръ Криспаркдь. — Я не обвиняю никого!

— Недурно! — прорычалъ мистеръ Хонитундеръ, съ чувствомъ омерзенія, такъ какъ не въ принципахъ филантропическаго братства былъ подобный взглядъ. — Впрочемъ, сэръ, вы человѣкъ въ данномъ случаѣ, надо сказать, заинтересованный.

— Какъ заинтересованный? — удивился мистеръ Криспаркль, самымъ добродушнымъ образомъ улыбаясь при этомъ.

— Вы получали плату за вашего ученика и это могло повліять на ваше убѣжденіе, — грубо замѣтилъ мистеръ Хонитундеръ.

— И, значитъ, я могу, пожалуй, желать и впредь удержать за собой этотъ доходъ? — смѣясь спросилъ мистеръ Криспаркль. — Вы имѣли это въ виду?

— Да, сэръ, — огрызнулся профессіональный филантропъ, вставая и демонстративно засовыя руки въ карманы своихъ широкихъ брюкъ, — да, сэръ. Я не примѣриваю никому воровской шапки. Если-же вы сами напрашиваетесь на это, то извольте, примѣрьте ее. Но я тутъ ни при чемъ.

Мистеръ Криспаркдь взглянулъ на него съ справедливымъ негодованіемъ, и затѣмъ сказалъ:

— Мистеръ Хонитундеръ, я надѣялся, идя сюда, что мнѣ не придется быть свидѣтелемъ того, какъ вы позволяете себѣ, подъ видомъ благородныхъ побужденій, касаться грязными руками подробностей чужой частной жизни. Но вы дали мнѣ такой богатый матеріалъ въ этомъ отношеніи, что я былъ бы достоинъ прикосновенія къ этой грязи, еслибы смолчалъ. Ваши пріемы отвратительны!

— Они не по вкусу вамъ, я полагаю, сэръ.

— Они, — повторилъ мистеръ Криспаркль, не измѣняя своего тона, — отвратительны. Они насилуютъ одинаково и чувство справедливости, которое должно быть въ христіанинѣ, и чувство порядочности, которое должно быть въ каждомъ джентльменѣ. Вы приписываете величайшее преступленіе человѣку, котораго я, зная всѣ обстоятельства дѣла, считаю совершенно невиннымъ. И, такъ какъ я расхожусь съ вами въ этомъ главнѣйшемъ пунктѣ, то вы отстаиваете свое мнѣніе… И какъ-же, какимъ способомъ? Вы обращаете обвиненіе противъ меня, вы приписываете мнѣ не только пособничество преступленію, но и считаете меня укрывателемъ преступника! Точно также въ другой разъ, сдѣлавъ изъ меня своего фантастическаго противника, вы усѣлись верхомъ на какой-то нелѣпый принципъ и, прибѣгнувъ къ вашему всегдашнему пріему заявили мнѣ, что я ничему не вѣрю, что у меня нѣтъ вѣры въ Бога, потому что я не хотѣлъ поклониться тому фальшивому Богу, котораго вы сочинили. Точно также въ слѣдующій разъ, когда мы видѣлись, вы сдѣлали великое открытіе, что война бѣдствіе, и предлагали уничтожить ее при помощи разныхъ нелѣпыхъ оффиціальныхъ постановленій. Конечно, я не могъ довѣриться вашему средству, и тогда вы снова прибѣгли къ вашему излюбленному пріему и сдѣлали изъ меня врага человѣческаго рода, сторонника войны, жаждущаго крови ближнихъ? Наконецъ, въ третій разъ вы объявили, что нужно наказывать трезвыхъ за пьяныхъ. И когда я сталъ доказывать, что нужно заботиться о трезвыхъ, вы немедленно, съ большой оффиціальной торжественнстью заявили, что я хочу превратить людей, созданнымъ по образу и подобію Божію, въ свиней и дикихъ звѣрей. Конечно, во всѣхъ этихъ случаяхъ и вы сами, и ваши помощники и сторонники, всѣ эти ваши профессора филантропіи всѣхъ степеней, также понимаете всѣ эти вопросы, какъ какіе-нибудь малайцы. Приписывая обыкновенно, съ невѣроятнымъ легкомысліемъ, всѣмъ вашимъ противникамъ самые низменные мотивы (позвольте мнѣ обратить ваше вниманіе на то, что вы мнѣ сейчасъ сказали и за что вы должны были бы краснѣть), съ такимъ же легкомысліемъ вы ссылаетесь на примѣры, которые такъ же однобоки, какъ въ сложномъ балансѣ дебитъ безъ кредита или кредитъ безъ дебита. Вотъ почему, мистеръ Хонитундеръ, я считаю ваши принципы и вашу филантропическую дѣятельность скверной школой и сквернымъ примѣромъ въ общественной жизни. Но, когда вы со своими принципами залѣзаете въ область частной жизни, то это становится невыносимой мерзостью.

— Это сильныя выраженія, сэръ! — воскликнулъ филантропъ.

— Надѣюсь, что это такъ, — сказалъ мистеръ Крисларкль. — Добраго утра.

Онъ вышелъ отъ мистера Хонитундера быстрымъ, нервнымъ шагомъ, но скоро походка его стала обыкновенной, а на лицѣ появилась улыбка, когда онъ вспомнилъ о томъ, что могла бы сказать его фарфоровая старушка, если-бы она могла видѣть, какъ онъ воевалъ съ Хонитундеромъ въ этомъ послѣднемъ маленькомъ дѣлѣ. Мистеръ Криспаркль былъ недостаточно свободенъ отъ всякаго честолюбія, чтобы не сознавать, что пораженіе, нанесенное имъ филантропу, было въ самомъ дѣлѣ значительно.

Онъ пошелъ въ Стэпль-Иннъ, но не къ тому дому, на которомъ стояли буквы П. Д. Т., и въ которомъ жилъ мистеръ Груджіусъ. Поднявшись на лѣстницу онъ оказался передъ незакрытой дверью, открылъ ее и вошелъ въ комнату, въ которой за столомъ сидѣлъ Невиль Ландлессъ. Отъ комнаты и ея обитателя вѣяло одиночествомъ. Невиль былъ мраченъ и такою-же мрачною казалась его комната. Подавшіеся потолки, тяжелыя погнувшіяся балки напоминали тюремное помѣщеніе, а самъ юноша заключеннаго. Тѣмъ не менѣе, въ небольшое угловое окно весело заглядывали солнечные лучи, а на навѣсѣ, который спускался отъ окна къ краю крыши, прыгали воробьи. Меблировка комнаты была самая жалкая, но подборъ книгъ былъ хорошій. По внѣшнему виду все напоминало комнату бѣднаго студента. Что мистеръ Криспаркль самъ выбиралъ и доставилъ Невилдю всѣ эти книги, можно было замѣтить по тому дружелюбному взгляду, который онъ бросилъ на нихъ, войдя въ комнату.

— Какъ дѣла, Невиль?

— Я въ хорошемъ настроеніи, мистеръ Криспаркль, и сижу за работой.

— Я бы хотѣлъ, чтобы ваши зрачки не были такъ расширены и блестящи, — сказалъ младшій каноникъ, нѣжно высвобождая свою руку изъ руки Невиля.

— Мои глаза блестятъ отъ того, что я вижу васъ, — сказалъ Невиль. — Если бы вы навсегда оставили меня, они бы потускнѣли скоро опять.

— Не унывайте! — сказалъ ободряющимъ тономъ мистеръ Криспаркль. — Бодритесь!

— Есля-бы я умиралъ, кажется, вашего слова было бы достаточно, чтобы я воскресъ, и еслибъ мой пульсъ пересталъ биться, онъ бы забился опять отъ одного вашего прикосновенія, — сказалъ Невиль. — Но я все-таки не унываю, бодрюсь и работаю.

Мистеръ Криспаркль повернулъ Невиля лицомъ къ свѣту.

— Мнѣ бы хотѣлось, чтобы ваши щеки были болѣе розовыми, Невиль, — сказалъ онъ, показывая ему на свою румяную щеку. — Мнѣ бы хотѣлось, что бы васъ побольше освѣщало солнце.

Невиль смутился при этихъ словахъ младшаго каноника и, понизивъ голосъ, сказалъ:

— У меня нѣтъ еще достаточно мужества для этого. Я и хотѣлъ этого, но не могу еще достигнуть этого. Если бы вы ходили, какъ я, по улицамъ Клойстергэма, если бы вы видѣли, какъ отъ васъ отворачиваются глаза прохожихъ и какъ даже лучшіе проходили подальше отъ меня, чтобы я не коснулся ихъ, вы бы поняли, что не одно только неблагоразуміе заставляетъ меня избѣгать улицы днемъ.

— Мой бѣдный мальчикъ! — сказалъ младшій каноникъ такимъ задушевнымъ тономъ, что Невиль схватилъ его руку. — Я никогда не говорилъ, что это неблагоразумно, и никогда не думалъ, что это такъ. Но, мнѣ бы просто хотѣлось, чтобы вы все-таки выходили.

— Это даетъ мнѣ самыя сильныя побужденія сдѣлать такъ, какъ вы хотите, но сейчасъ я не могу. Я не могу убѣдить себя, что глаза незнакомыхъ людей, которыхъ я встрѣчаю на улицахъ, не смотритъ на меня съ подозрѣніемъ, и я чувствую это даже ночью. Мнѣ кажется, что на мнѣ лежитъ какое-то пятно, но темнота скрываетъ меня отъ взоровъ прохожихъ, и тогда я не боюсь ихъ.

Мистеръ Криспаркль положилъ руку на плечо юноши и пристально посмотрѣлъ на него.

— Если бы я могъ перемѣнить свое имя, — сказалъ Невиль, — я бы сдѣлалъ это. Но, послѣ того, что вы говорили мнѣ, я не могу сдѣлать этого, такъ какъ понимаю, что это было бы еще хуже. Еслибъ я могъ уѣхать въ какое ни будь удаленное мѣсто, мнѣ стало-бы легче, но и это нельзя сдѣлать по тѣмъ-же соображеніямъ; на это посмотрѣли бы, какъ на бѣгство и подозрѣнія по отношенію ко мнѣ стали-бы еще сильнѣе. Трудно стоять на позорищѣ, когда чувствуешь себя невиннымъ, но я не падаю духомъ.

— И вы не должны ждать чуда, которое могло бы помочь вамъ, Невиль, — съ сочувствіемъ замѣтилъ Криспаркль.

— Нѣтъ, сэръ, я знаю это. Только время и обстоятельства могутъ помочь мнѣ.

— Я добьюсь вашего оправданія, въ концѣ-концовъ.

— Я тоже надѣюсь на это и надѣюсь, что доживу до этого.

Замѣтивъ, что его разочарованный тонъ нагналъ облако на лицо младшаго каноника, и что рука его не такая спокойная, какъ всегда, Невиль встрепенулся и сказалъ:

— Зато превосходная обстановка, чтобы заниматься! Вы знаете, мистеръ Криспаркль, какъ много мнѣ надо изучить во всѣхъ направленіяхъ. Я слѣдую вашему совѣту заниматься юридическими науками и съ вашей помощью, съ помощью такого друга, я надѣюсь достигнуть моей цѣли.

И, снявъ руку мистера Криспаркля со своего плеча, онъ поцѣловалъ ее, сказавъ при этомъ:

— Какой вы хорошій другъ и помощникъ!

Мистеръ Криспаркль опять взглянулъ на книги, но уже не такъ дружелюбно, какъ прежде.

— Я вижу по вашему молчанію, что мой бывшій опекунъ находится въ числѣ подозрѣвающихъ меня, мистеръ Криспаркль?

Младшій каноникъ отвѣтилъ: — Вашъ бывшій опекунъ очень неблагоразумный человѣкъ, и ни одному человѣку нѣтъ дѣла до того, какого о немъ мнѣнія мистеръ Хонитундеръ.

— Счастье мое, что у меня достаточно средствъ, чтобы прожить и учиться, пока меня оправдаютъ! — сказалъ Невиль полушутя, но съ грустной нотой въ голосѣ. — Иначе я бы доказалъ справедливость пословицы, что пока растетъ трава конь сдохнетъ. — Сказавъ это онъ открылъ нѣсколько лежавшихъ передъ нимъ книгъ. Мистеръ Криспаркль сѣлъ рядомъ съ нимъ, и они вмѣстѣ начали читать, причемъ младшій каноникъ пояснялъ юношѣ непонятныя, отмѣченныя имъ мѣста. Благодаря службѣ младшаго каноника въ соборѣ, онъ не могъ часто ѣздить въ Лондонъ, и его поѣздки туда происходили не чаще двухъ-трехъ разъ въ мѣсяцъ. Но и эти его рѣдкія посѣщенія Невиля были для послѣдняго очень драгоцѣнны. Покончивъ съ занятіями, они подошли къ окну и долго смотрѣли на маленькій цвѣтникъ, устроенный подъ самымъ его окномъ.

— На будущей недѣлѣ, — сказалъ мистеръ Криспаркль, вы не будете одни; къ вамъ явится вѣрный товарищъ.

— Я все-таки, думаю, — сказалъ Невиль, — что здѣсь неподходящее мѣсто, чтобы привозить сюда сестру.

— Я не согласенъ съ вами, — отвѣтилъ мистеръ Криспаркль. — Передъ ней будетъ серьезная обязанность, требующая женскаго терпѣнія, женскаго ума и сердца.

— Я разумѣлъ, что окружающая обстановка здѣсь не годится для женщины и что у Елены не будетъ здѣсь ни друга, ни общества,

— Вы должны помнить, — сказалъ мистеръ Криспаркль, — что здѣсь вы сами и что ей надо будетъ водить васъ на солнце.

Наступило ненадолго молчаніе. Затѣмъ мистеръ Криспаркль началъ снова:

— Когда мы впервые говорили съ вами, Невиль, вы сказали мнѣ, что ваша сестра вышла изъ всѣхъ испытаній жизни гораздо лучшей, чѣмъ вы, что она выше васъ настолько, насколько соборная колокольня выше трубъ моего дома. Вы помните это?

— Очень хорошо.

— Тогда я думалъ, что это съ вашей стороны лишь неумѣренный юношескій восторгъ. Не буду вамъ говорить сейчасъ, что я думаю объ этомъ теперь. Скажу только, что въ смыслѣ мужества и самообладанія она можетъ быть для васъ хорошимъ и полезнымъ примѣромъ

— Она безупречный характеръ во всѣхъ отношеніяхъ.

— Думайте такъ, но дѣлайте пока только одно. Ваша сестра умѣетъ управлять своими чувствами. Она справляется съ ними даже тогда, когда она страдаетъ изъ-за своей симпатіи къ вамъ. Не можетъ быть сомнѣнія, что она, такъ-же, какъ и вы, должна была испытывать страданія на тѣхъ улицахъ, на которыхъ страдали вы. Не можетъ быть сомнѣнія, что и ея жизнь заволокли тѣ-же тучи, что и вашу. Но, взявъ себя въ руки и поборовъ свою гордость, она продолжала ходить по улицамъ города съ высоко поднятой головой, и, въ концѣ концовъ добилась того, что на нее стали смотрѣть съ прежнимъ уваженіемъ. И я увѣренъ, что ея поведеніе не измѣнится до конца. Другая душа могла-бы согнуться, но ея никогда.

Блѣдныя щеки юноши вспыхнули краской при этомъ сравненіи, въ которомъ чувствовался нѣкоторый упрекъ.

— Я сдѣлаю все, чтобы быть похожимъ на нее, — сказалъ Невиль.

— Да, сдѣлайте это, и будьте настоящимъ мужчиной. Такимъ-же мужчиной, какою ваша сестра является настоящей женщиной. Скоро совсѣмъ стемнѣетъ. Пойдемте тогда со мной. Вы проводите меня. Но имѣйте въ виду: я-бы не сталъ ждать темноты.

Невиль отвѣтилъ, что онъ готовъ идти съ нимъ сейчасъ-же. Но мистеръ Криспаркль сказалъ, что ему нужно еще зайти на минуту, изъ любезности, къ мистеру Груджіусу и что если Невиль выйдетъ на крыльцо, то онъ встрѣтится съ нимъ прямо на улицѣ.

Мистеръ Груджіусъ сидѣлъ, но обыкновенію, прямой, какъ палка, у окна и пилъ вино. На кругломъ столѣ графинъ и стаканъ стояли около его локтя, а самъ онъ сидѣлъ съ ногами на подоконникѣ. Очевидно, онъ отдыхалъ.

— Какъ поживаете, уважаемый сэръ? — обратился мистеръ Груджіусъ къ гостю послѣ того, какъ гостепріимно предложилъ ему все, что только могъ, и послѣ того, какъ гость отъ всего отказался. — И какъ поживаетъ вашъ питомецъ на той сторонѣ улицы въ комнатѣ, которую я рекомендовалъ вамъ?

Мистеръ Криспаркль отвѣтилъ самымъ любезнымъ образомъ.

— Я радъ, что вы одобряете эту комнату, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — У меня почему-то родилась фантазія всегда имѣть вашего юношу у себя на глазахъ.

Такъ какъ комната Невиля находилась довольно высоко, то, чтобы видѣть ее, мистеру Груджіусу нужно было тоже довольно высоко поднимать глаза, а потому и его фраза могла имѣть лишь символическое значеніе.

— А какъ поживаетъ мистеръ Джасперъ? — спросилъ мистеръ Груджіусъ.

Мистеръ Криспаркль отвѣтилъ, что онъ въ добромъ здоровьѣ.

— А гдѣ вы оставили мистера Джаспера?

Мистеръ Криспаркль отвѣтилъ, что въ Клойстергэмѣ.

— А когда вы оставили мистера Джаспера?

Мистеръ Криспаркль отвѣтилъ, что сегодня утромъ.

— Вотъ что! — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — А онъ не говорилъ вамъ, что собирается уѣхать?

— Куда?

— Ну, куда-нибудь, — сказалъ мистеръ Груджіусъ.

— Нѣтъ.

— А, между тѣмъ онъ здѣсь, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, въ то время, какъ глаза его были устремлены въ окно. — И знаете, онъ выглядитъ не особенно хорошо, какъ вы находите?

Мистеръ Криспаркль выглянулъ тоже въ окно, когда мистеръ Груджіусъ прибавилъ:

— Если вы будете добры стать за моей спиной въ глубинѣ комнаты и если вы направите ваши взоры на второй этажъ, то вы увидите, какъ я думаю, черезъ окно подозрительную фигуру, въ которой признаете нашего общаго друга.

— Вы правы! — воскликнулъ мистеръ Криспаркль.

— Вотъ видите! — сказалъ мистеръ Груджіусъ. Затѣмъ онъ прибавилъ, повернувъ такъ быстро свое лицо къ мистеру Криспарклю, что стукнулся съ нимъ головой: — Какъ вы думаете, что тутъ дѣлаетъ нашъ общій другъ?

Послѣдняя замѣтка въ дневникѣ Джаспера, которую видѣлъ мистеръ Криспаркль, неожиданно вспомнилась ему теперь, и онъ спросилъ мистера Груджіуса:

— А вы не находите возможнымъ, чтобы Джасперъ слѣдилъ за Невилемъ?

— Слѣдилъ? — повторилъ мистеръ Груджіусъ мрачно. — Вы говорите слѣдилъ?.. Ай, ай, ай!..

— Это было бы не только мученіемъ для Невиля, но и постояннымъ напоминаніемъ ему о томъ подозрѣніи, которое тяготѣетъ надъ нимъ.

— Ай, ай, ай! — повторилъ мистеръ Груджіусъ. — Я вижу, онъ дожидается васъ?

— Да.

— Въ такомъ случаѣ, будьте добры извинить меня, если я выйду вмѣстѣ съ вами и пойду вмѣстѣ съ вами, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — Мнѣ пришла фантазія послѣдить сегодняшнюю ночь за нашимъ общимъ другомъ.

Мистеръ Криспаркль кивнулъ въ знакъ согласія головой, и присоединившись къ Невилю пошелъ съ нимъ гулять. Они вмѣстѣ пообѣдали и вмѣстѣ отправились на вокзалъ: мистеръ Криспаркль, чтобы ѣхать домой, Невиль, чтобы, проводивъ младшаго каноника, пойти затѣмъ побродить въ темнотѣ по улицамъ.

Когда Невиль вернулся со своей одинокой прогулки въ свою комнату, была уже полночь. Взобравшись на свою высокую лѣстницу, на верхней площадкѣ которой были открыты окна, Невиль съ изумленіемъ замѣтилъ на подоконникѣ какого-то человѣка, который сидѣлъ на немъ, свѣсивъ ноги наружу и напоминалъ скорѣе безстрашнаго стекольщика, чѣмъ любителя, обыкновенно боящагося за свою шею. Повидимому, незнакомецъ взлѣзъ на окно снаружи, по водосточной трубѣ.

При входѣ Невиля на площадку, незнакомецъ молчалъ, но когда юноша открылъ дверь въ свою комнату, онъ видимо убѣдившись, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, сказалъ:

— Извините, пожалуйста… бобы…

Невиль ничего не понялъ.

— Вьющіяся растенія, — сказалъ опять незнакомецъ. — Красное. Слѣдующая дверь назади..

— О, — откликнулся Невиль. — Гдѣ резеда и левкои?

— Тотъ самый, — отвѣтилъ незнакомецъ.

— Пожалуйста, войдите.

— Благодарю васъ.

Невиль зажегъ свои свѣчи, и незнакомецъ усѣлся. Онъ былъ широкоплечъ, коренастъ, нѣсколько старообразенъ по фигурѣ, но лицо у него было моложавое. На видъ ему было лѣтъ двадцать восемь, или, самое большее, тридцать. Лицо его было такое загорѣлое, что рядомъ съ его бѣлымъ лбомъ и шеей, которая выглядывала изъ воротничка, онъ производилъ бы даже нѣсколько смѣшное впечатлѣніе, еслибъ не большіе голубые глаза, русые полосы и улыбка, открывающая зубы.

— Я замѣтилъ, — началъ было онъ, и спѣшно вставилъ въ свою рѣчь: — мое имя Тартаръ.

Невиль наклонилъ голову.

— Я замѣтилъ (извините меня), что вы заперлись, живете затворникомъ и что вамъ, кажется, нравится устроенный мною здѣсь садикъ. Если-бъ вы захотѣли еще большаго, я бы могъ провести тонкія бичевки между моими и вашими окнами, и вьющіяся растенія сами добрались бы до насъ. Кромѣ того у меня есть нѣсколько горшковъ съ резедой и левкоями, и я могъ бы (при помощи лодочнаго крюка, который у меня имѣется) подвѣсить ихъ къ вашимъ окнамъ, а затѣмъ, для поливки ихъ притягивать ихъ къ себѣ. Такимъ образомъ, это нисколько бы васъ не безпокоило. Я не могъ позволить себѣ сдѣлать это безъ нашего разрѣшенія, а потому и рѣшаюсь спросить васъ, согласны-ли вы? Тартаръ, слѣдующая дверь.

— Вы очень любезны

— Нисколько. Долженъ оправдаться въ томъ, что явился такъ поздно. Но, замѣтивъ (извините меня), что вы обыкновенно гуляете по ночамъ, я подумалъ, что меньше всего обезпокою васъ, дождавшись вашего прихода. Я всегда живу ничего не дѣлая и всегда боюсь помѣшать людямъ дѣловымъ.

— Судя по вашей внѣшности я бы не сказалъ этого о васъ.

— Нѣтъ? Я принимаю это за комплиментъ. Фактъ тотъ, что я воспитался въ Королевской морской школѣ, былъ лейтенантомъ во флотѣ, а затѣмъ ушелъ въ отставку. Побудило меня къ этому то обстоятельство, что мой дядя, разочаровавшійся въ морской службѣ, умеревъ, оставилъ мнѣ наслѣдство, но съ условіемъ, чтобы я вышелъ въ отставку.

— Недавно, вѣроятно?

— Да. До того я служилъ лѣтъ двѣнадцать-пятнадцать. Сюда я пріѣхалъ мѣсяцевъ за девять до васъ. Я выбралъ это мѣсто потому, что я служилъ послѣднее время на маленькомъ корветѣ и мнѣ нравилось, по воспоминанію о немъ, стукаться головой о низкіе потолки. Кромѣ того, по моему, человѣкъ, который раньше жилъ на корабляхъ, не долженъ пріучать себя къ роскоши. Затѣмъ, никогда не имѣвъ привычки къ землѣ, я, прежде, чѣмъ пріобрѣсти себѣ помѣстье, рѣшилъ пріобрѣсти ящики съ землей.

Эти слова были сказаны такъ весело и добродушно, что шутка вышла очень смѣшной.

— Однако, — сказалъ лейтенантъ, — я достаточно наговорилъ уже о себѣ. Это не въ моихъ привычкахъ, но было необходимо, чтобы представиться вамъ въ настоящемъ видѣ. Если вы согласитесь исполнить мою просьбу, вы дадите мнѣ занятіе. Но, пожалуйста, не думайте, что я хочу нарушить ваше одиночество, или навязаться къ вамъ въ знакомые.

Невиль отвѣтилъ, что онъ будетъ очень благодаренъ и что съ радостью принимаетъ его предложеніе.

— Я очень радъ, что могу взять ваши окна на буксиръ, — сказалъ лейтенантъ. — Изъ того, что я видѣлъ, когда вы выглядывали ко мнѣ въ садикъ, я могу предполагать (извините меня), что вы слишкомъ много занимаетесь и что у васъ слабое здоровье. Могу я спросить: вы вообще слабаго здоровья или больны чѣмъ нибудь?

— У меня большое горе, — сказалъ Невиль, сконфузившись. Оно и повліяло на меня. Хуже болѣзни.

— Простите! — сказалъ мистеръ Тартаръ.

Съ величайшей деликатностью онъ перевелъ опять разговоръ на тему объ окнахъ и спросилъ можетъ-ли онъ выглянуть въ одно изъ нихъ.

Какъ только Невиль открылъ одно изъ оконъ, онъ немедленно выпрыгнулъ изъ него на навѣсъ.

— Ради Бога, не дѣлайте этого! — закричалъ Невиль. Куда вы, мистеръ Тартаръ? Вы разобьетесь въ дребезги!

— Все обстоитъ благополучно! — сказалъ лейтенантъ, спокойно осматриваясь кругомъ. Бечевки и подставки будутъ укрѣплены завтра утромъ прежде, чѣмъ вы проснетесь. Вы позволите мнѣ отправиться домой этимъ кратчайшимъ путемъ и пожелать вамъ покойной ночи?

— Мистеръ Тартаръ! — закричалъ Невиль. Что вы дѣлаете! У меня голова кружится, смотря на васъ!

Но мистеръ Тартаръ, махнувъ только рукой, съ ловкостью кошки прыгнулъ въ зелень, раскинувшуюся около его окна, и, не сорвавъ ни одного листа, исчезъ въ свою квартиру.

Въ тотъ же самый моментъ мистеръ Груджіусъ, приготовлявшійся ко сну, въ послѣдній разъ приподнялъ оконную занавѣску и взглянулъ на окна противоположнаго дома. Къ счастью, глаза его были устремлены на комнату Невиля съ главнаго фасада, а не со стороны двора. Если-бъ онъ замѣтилъ таинственное появленіе и исчезновеніе мистера Тартара, его сонъ былъ бы нарушенъ на всю ночь. Но мистеръ Груджіусъ ничего этого не видѣлъ. Не замѣчая, никакихъ огней въ окнахъ, на которыя онъ взглянулъ, онъ перевелъ глаза отъ этихъ оконъ на звѣзды, точно хотѣлъ отъ нихъ получить отвѣтъ на какой-то вопросъ, на какую-то тайну, которая занимала и тревожила его умъ.

Не онъ одинъ, впрочемъ, хотѣлъ бы прочесть то, что начертано невѣдомой намъ рукой на небѣ. Всѣ люди хотятъ этого, но никто изъ нихъ не знаетъ даже азбуки звѣздныхъ сочетаній. Да и можно, ли узнать ее въ этой стадіи нашего существованія на землѣ? А безъ знанія азбуки нельзя читать ни на какомъ языкѣ.

XVIII. Новый житель Клойстергэма.

Около того же, приблизительно, времени въ Клойстсргэмѣ появился незнакомецъ, сѣдой, но съ черными бровями. Застегнутый на всѣ пуговицы длинный синій сюртукъ, желтый жилетъ и широкіе сѣрые брюки придавали ему видъ военнаго.

Остановившись въ гостиницѣ «Епископскій посохъ» (ортодоксальный отель, въ который онъ поднялся со своимъ чемоданомъ), незнакомецъ отрекомендовался бродягой, живущимъ на собственныя средства и желающимъ на время поселиться въ старомъ живописномъ городѣ. Онъ прибавилъ, что можетъ быть, оснуется тутъ и навсегда. Оба эти извѣстія немедленно были переданы въ столовой гостиницы какъ тѣмъ, до кого они могли касаться, такъ и тѣмъ, до которыхъ они не могли касаться ни въ какомъ случаѣ. Между тѣмъ, незнакомецъ, въ ожиданіи заказаннаго обѣда, состоявшаго изъ холодной рыбы, телячьей котлеты и пинты хереса, стоялъ, повернувшись спиной къ пустому камину. Объявившимъ оба извѣстія былъ самъ незнакомецъ, а лицомъ которое воплощало въ себѣ всѣхъ, до кого эти извѣстія относились и не относились, являлся единственный трактирный слуга (дѣла отеля шли очень плохо).

Бѣлая голова незнакомца было необыкновенно велика, а его сѣдые волосы необычайно густы и курчавы.

— Я думаю, — сказалъ онъ, когда ему подали обѣдъ, обращаясь къ слугѣ и тряся своей курчавой головой, точно ньюфандленская собака, --у васъ въ городѣ найдется хорошая и недорогая квартира.

Слуга подтвердилъ его предположеніе.

— Что нибудь этакое древнее, — сказалъ джентльменъ. — Пожалуйста, достаньте на минуту мою шляпу, которая виситъ на крючкѣ. Нѣтъ, мнѣ ея не нужно, посмотрите въ нее сами. Что тамъ написано внутри?

Слуга прочелъ: «Датчери».

— Ну, вотъ, — сказалъ джентльменъ, — теперь вы знаете мое имя: Дикъ Датчери. Повѣсьте опять мою шляпу на мѣсто. Я уже сказалъ, что предпочелъ-бы что нибудь старое, далекое отъ центра города; что нибудь почтенное, архитектурное и неудобное.

— У насъ большой выборъ неудобныхъ квартиръ, сэръ — отвѣтилъ слуга, со скромной увѣренностью, что такою статьею мѣстныхъ богатствъ городъ не обиженъ. — Въ этомъ отношеніи можете не сомнѣваться. Какъ-бы вы ни были требовательны, это найдется. Но архитектурныхъ жилищъ!.. Это, казалось, смутило слугу.

— Ну, что нибудь соборное, — продолжалъ мистеръ Датчери.

— Мистеръ Тонъ могъ-бы дать полезныя указанія въ этомъ направленіи, — сказалъ слуга, довольный, что нашелъ выходъ.

— А кто такой мистеръ Тонъ?

Слуга объяснилъ, что мистеръ Тонъ былъ слуга при соборѣ и что его жена когда-то даже хотѣла сдавать комнаты. Но ихъ никто не снималъ, а потому билетики о наймѣ комнаты, на окнахъ, вѣроятно, отклеились, а вновь ихъ уже не наклеивали.

— Я схожу къ мистриссъ Тонъ послѣ обѣда, — сказалъ мистеръ Датчери.

Мистеръ Датчери такъ и сдѣлалъ. Окончивъ обѣдъ, онъ отправился къ мистриссъ Тонъ. Но гостиница находилась въ такой глуши, а указанія, которая далъ ему слуга, были такъ смутны, что онъ началъ плутать. Добравшись до соборной башни, онъ ходилъ кругомъ нея, увѣренный, что жилище мистриссъ Тонъ находится тутъ гдѣ нибудь по близости.

Онъ успѣлъ зазябнуть отъ долгой ходьбы, когда оказался передъ кладбищемъ, по которому бродила, пощипывая траву, какая-то несчастная овца. Несчастная потому, что отвратительной наружности мальчишка занимался бросаніемъ въ нее черезъ заборъ камней, которыми успѣлъ уже подбить ей одну ногу, а надѣялся, повидимому, добить и остальныя три.

— Вотъ славно попалъ! — закричалъ мальчуганъ, когда замѣтилъ, что овца захромала.

— Оставь ее! — сказалъ мистеръ Датчери. — Развѣ ты не видишь, что ты искалѣчилъ ее?

— Врешь! — закричалъ въ отвѣтъ спортсменъ. — Она пришла сюда уже хромая. Я видѣлъ это и пустилъ въ нее камнемъ, чтобы она не портила травы.

— Подойди сюда.

— Не хочу. Приду, если ты меня поймаешь.

— Ну, стой тамъ, только укажи, гдѣ живетъ мистеръ Тонъ.

— Какъ могу я стоять здѣсь и указать вамъ, гдѣ живетъ мистеръ Тонъ, когда его квартира находится по другую сторону собора, за разными поворотами и закоулками? Глупо! Шутите!

— Проводи меня. Я дамъ тебѣ кое-что.

— Ну, пойдемъ.

По завершеніи этого краткаго діалога мальчуганъ сталъ пока зывать дорогу и, пройдя какую-то арку, остановился.

— Смотрите. Вы видите это окно и дверь?

— Здѣсь живетъ Тонъ?

— Не ври! Онъ здѣсь не живетъ. Это квартира Джаспера.

— Въ самомъ дѣлѣ? — сказалъ мистеръ Датчери, взглянувъ на секунду на что-то заинтересовавшее его.

— Да, но я не такой дуракъ, чтобы подходить ближе.

— Почему?

— Потому что я не желаю, чтобы меня схватили и подняли за шиворотъ, а потомъ душили. Но подожди, въ одинъ прекрасный день я тебѣ двину камнемъ въ спину! Теперь смотрите на другую сторону арки: не на ту сторону, гдѣ дверь Джаспера, а на другую.

— Смотрю.

— Маленькая тропинка съ этой стороны, въ концѣ ея небольшая дверь; двѣ ступени внизъ. Тутъ и будетъ жилище Тона съ его именемъ на жестяной дощечкѣ.

— Хорошо. Смотри сюда, — сказалъ мистеръ Датчери, вынимая изъ кармана шиллингъ. — Ты будешь мнѣ долженъ половину этого.

— Врешь! Я ничего не долженъ тебѣ. Я никогда и не видалъ тебя.

— Я говорю, что ты будешь долженъ мнѣ полшиллинга, потому что у меня сейчасъ нѣтъ въ карманѣ шести пенсовъ. Въ другой разъ ты сдѣлаешь для меня еще что нибудь, и этимъ заплатишь мнѣ.

— Хорошо, давай!

— Какъ твое имя и гдѣ ты живешь?

— Депутатъ. Въ ночлежкѣ по ту сторону луга.

Мальчуганъ моментально схватился за монету и, боясь, очевидно, чтобы Датчери не раскаялся въ своей щедрости, отбѣжалъ на довольно значительное разстояніе. Здѣсь онъ остановился и началъ выплясывать что-то похожее на дьявольскій танецъ, показывавшій, вѣроятно, его радость по поводу безвозвратно погибшихъ для Датчери пенсовъ.

Мистеръ Датчери снялъ шляпу какъ бы нарочно для того, чтобы произвести свою обычную встряску волосъ. Затѣмъ, съ видомъ человѣка, порѣшившаго изъявить покорность судьбѣ, двинулся но указанному направленію.

Оффиціальное мѣстожительство мистера Тона имѣло внутреннее сообщеніе съ квартирой мистера Джаспера (именно потому мистриссъ Тонъ и прислуживала этому джентльмену), было очень маленькихъ размѣровъ и отличалось температурой и внѣшностью самаго холоднаго карцера или каземата. Старинныя, массивныя стѣны, казались, заключали въ себѣ помѣщеніе мистера Тона, а не то, что ограничивали только его. По крайней мѣрѣ, впечатлѣніе оно производило такое, какъ будто это было гнѣздо, вырубленное въ этихъ стѣнахъ, или-же низкая, глубокая ниша. Въ первую комнату вела непосредственно наружная дверь. Видъ имѣла комната самый необыкновенный: безформенный, со сводомъ вмѣсто потолка, съ крошечными окнами въ видѣ амбразуръ. Рядомъ съ ней находилась другая комната, съ такими же сводами. Названное помѣщеніе было тѣмъ самымъ, которое мистриссъ Тонъ такъ неудачно пыталась сдать. Мистеръ Датчери оказался гораздо снисходительнѣе клойстергэмскихъ обывателей, а, можетъ быть, тутъ дѣло заключалось совсѣмъ не въ его снисхожденіи, а въ томъ, что онъ лучше другихъ сумѣлъ оцѣнить оригинальныя удобства квартиры мистриссъ Тонъ. Онъ нашелъ, что въ случаѣ, если мистеръ и мистриссъ Тонъ, помѣщавшіеся, собственно, во второмъ этажѣ, будутъ сообщаться съ улицей при помощи приставной лѣстницы прямо изъ своего помѣщенія (въ немъ имѣлась и отдѣльная дверь на улицу), — у него окажется совершенно отдѣльная и очень удобная квартира. Недостатокъ свѣта можно было устранить, держа открытой наружную дверь, — обстоятельство, имѣвшее еще одну выгоду: можно будетъ развлекаться созерцаніемъ прохожихъ. Квартирная плата показалась ему тоже очень умѣренной. Однимъ словомъ, онъ остался доволенъ, и тутъ-же снялъ двѣ нижнія комнаты, уплативъ деньги и пообѣщавъ переѣхать на слѣдующій день къ вечеру. Впрочемъ, онъ хотѣлъ, все-таки, навести предварительно справку о своихъ будущихъ хозяевахъ у мистера Джаспера, помѣщеніе котораго было расположено надъ аркой, внизу. которой находилась квартира Тоновъ, составлявшая къ ней какъ-бы преддверіе.

Мистеръ Джасперъ былъ, по словамъ мистриссъ Тонъ, очень мраченъ и печаленъ. Этотъ бѣдный, милый джентльменъ, все-же, какъ она была увѣрена, съ удовольствіемъ отрекомендуетъ ее. Мистеръ Датчери долженъ былъ, вѣроятно, слышатъ объ ужасномъ происшествіи прошедшей зимы?

Оказалось, что мистеръ Датчери, хотя и слышалъ, дѣйствительно, объ этомъ происшествіи, но крайне смутно помнилъ, въ чемъ именно оно заключалось. Поэтому, когда мистриссъ Тонъ исправляла нѣкоторыя подробности исторіи, которую онъ старался вспомнить, онъ всякій разъ извинялся и оправдывался тѣмъ, что, какъ бродяга, онъ слышитъ много всякихъ исторій, а потому вполнѣ естественно, легко путаетъ ихъ.

Мистеръ Джасперъ, въ самомъ дѣлѣ, согласился отрекомендовать мистриссъ Тонъ, и, послѣ того, какъ ему была послана визитная карточка новаго жильца, онъ принялъ мистера Датчери у себя. У Джаспера сидѣлъ въ гостяхъ мистеръ Сапси. Впрочемъ, мистриссъ Тонъ заявила Датчери, что на него нельзя смотрѣть, какъ на гостя, въ виду его близкой дружбы къ Джасперу.

— Прошу извинить, господа, — сказалъ мистеръ Датчери, кланяясь обоимъ джентльменамъ и кладя свою шляпу подъ мышку, — что безпокою. Это простая осторожность съ моей стороны, никого не могущая интересовать, кромѣ меня. Но я живу на собственныя средства и, желая поселиться въ вашемъ живописномъ городѣ, хочу спросить: — семейство Топовъ почтенное семейство?

Мистеръ Джасперъ могъ отвѣтить, что въ этомъ онъ можетъ ручаться.

— Этого достаточно, сэръ, — сказалъ мистеръ Датчери.

— Мой другъ, городской мэръ, — прибавилъ мистеръ Джасперъ, представляя гостю это лицо, короткимъ жестомъ руки. Его рекомендація для чужого человѣка будетъ гораздо солиднѣе, чѣмъ моя. Я человѣкъ неизвѣстный.

— Почтенный господинъ мэръ окажетъ мнѣ этимъ большею услугу, — сказалъ мистеръ Датчери.

— Очень хорошіе люди, — замѣтилъ мистеръ Сапси, — и мисторъ Тонъ, сэръ, и мистриссъ Тонъ. Хорошихъ мнѣній. Очень хорошаго обхожденія; они пользуются уваженіемъ настоятеля и всего причта.

— Почтенный господинъ мэръ даетъ имъ такую рекомендацію, — сказалъ мистеръ Датчери, — которой эти люди могутъ гордиться. Позволю себѣ спросить его милость, нѣтъ-ли какихъ нибудь интересныхъ достопримѣчательностей въ городѣ, который находмтся подъ его благодѣтельнымъ покровительствомъ?

— Мы, сэръ, — отвѣтилъ мистеръ Сапси, --городъ старинный, богомольный. Мы городъ конституціонный, какъ это и подобаетъ такому мѣсту, и мы съ честью хранимъ и поддерживаемъ наши славныя привилегіи.

— Его милость, — сказалъ Датчери, снова кланяясь, — внушаетъ мнѣ желаніе ближе ознакомиться съ этимъ городомъ и укрѣпляетъ меня въ моемъ намѣреніи окончить здѣсь мои дни.

— Вы отставной военный, сэръ? — спросилъ мистеръ Сапси.

— Его милость, мэръ, оказываетъ мнѣ черезчуръ много чести, — сказалъ мистеръ Датчери.

— Морякъ, сэръ? — снова спросилъ мистеръ Сапси.

— И на этотъ разъ, — повторилъ мистеръ Датчери, — его милость господинъ мэръ дѣлаетъ мнѣ черезчуръ большую честь.

— Дипломатія хорошая профессія, — говоритъ мистеръ Сапси въ видѣ общей сентенціи.

— Тутъ я долженъ признать, что его милость, господинъ мэръ — ничего не подѣлаешь — совершенно смущаетъ меня — сказалъ мистеръ Датчери съ тонкой улыбкой и съ новымъ поклономъ. — Даже дипломатическая птица должна упасть подъ такимъ мѣткимъ выстрѣломъ.

Все это было очень пріятно мистеру Сапси. Передъ нимъ очевидно, былъ джентльмэнъ, умѣвшій обращаться не только въ обыкновенномъ обществѣ, но, пожалуй, и въ высшемъ, и служившій прямо нагляднымъ примѣромъ обращенія, которое приличествовало городскому мэру. Даже въ его обращеніяхъ къ мистеру Сапси въ третьемъ лицѣ, — было что-то, что особенно нравилось почтенному городскому мэру и казалось ему вполнѣ отвѣчающимъ его достоинству и значенію.

— Однако, я извиняюсь, — сказалъ мистеръ Датчери. — Его милость господинъ мэръ будетъ снисходителенъ и проститъ меня, что я отнялъ у него его драгоцѣнное время. Я удаляюсь, тѣмъ болѣе что я забылъ, что мнѣ и самому надо еще зайти въ мой отель Крозье.

— Вамъ не въ чемъ извиняться, сэръ, — сказалъ мистеръ Сапси. — Я собираюсь тоже домой, и если вы не имѣете ничего противъ того, чтобы идя мимо, собора, полюбоваться его внѣшностью, то я буду радъ служить вамъ проводникомъ.

— Его милость господинъ мэръ, — сказалъ мистеръ Датчери, — сверхъ мѣры милъ и любезенъ.

Такъ какъ, распрощавшись съ мистеромъ Джасперомъ, мистеръ Датчери ни за что не хотѣлъ пройти въ дверь раньше мистера Сапси, то почтенный мэръ долженъ былъ спускаться по лѣстницѣ и выйти на улицу первымъ. За нимъ, съ развѣвающимися сѣдыми волосами и шляпой подъ мышкой, слѣдовалъ мистеръ Датчери.

— Осмѣлюсь спросить его милость, — сказалъ мистеръ Датчери, — этотъ джентльменъ, у котораго мы только что были, тотъ самый джентльменъ, о которомъ я слышалъ, будто онъ крайне огорченъ исчезновеніемъ своего племянника и намѣренъ всю жизнь посвятить на раскрытіе этого преступленія?

— Да, это онъ самый. Джонъ Джасперъ, сэръ.

— А осмѣлюсь я еще спросить его милость, имѣется-ли на кого нибудь подозрѣніе?

— Больше, чѣмъ подозрѣніе, сэръ, — отвѣтилъ мистеръ Сапси; — почти доказательства.

— Подумать только! — воскликнулъ мистеръ Датчери.

— Но доказательства, сэръ, должны быть основаны на незыблемомъ основаніи, --сказалъ мэръ. Какъ я говорю, только конецъ вѣнчаетъ дѣло. Для правосудія недостаточно моральнаго убѣжденія. Оно должно имѣть и другія доказательства, юридическія.

— Его милость, — сказалъ мистеръ Датчери, — уяснилъ мнѣ сущность закона. Юридическія доказательства, а не моральныя. Какъ это вѣрно!

— Какъ я говорю, сэръ, — съ достоинствомъ продолжалъ мэръ, — рука закона строгая и длинная рука. Такъ я и опредѣляю ее: строгая и длинная рука.

— Какъ это мѣтко! — И, прибавляю еще разъ, какъ вѣрно! — пробормоталъ мистеръ Датчери.

— И не обнаруживая того, что я называю тайнами тюрьмы, — сказалъ мистеръ Сапси, — я на допросѣ такъ и назвалъ это «тайнами тюрьмы».

— Да какимъ-же другимъ терминомъ могъ-бы выразить его милость господинъ мэръ свою мысль? — замѣтилъ Датчери.

— Итакъ, не обнаруживая тюремной тайны, я говорю и предсказываю вамъ, зная желѣзный характеръ того джентльмена, съ которымъ мы только что разстались, что въ данномъ случаѣ длинная рука правосудія обнаружитъ истину, а строгая рука покараетъ преступника. — Вотъ нашъ соборъ, сэръ. Лучшіе цѣнители съ удовольствіемъ любуются имъ, а лучшіе наши граждане всѣ немного гордятся имъ.

Въ продолженіе всей прогулки мистеръ Датчери шелъ со шляпой подъ мышкой, съ непокрытой, сѣдой головой, на которой развѣвались его длинные волосы. Казалось, что онъ совершенно забылъ о своей шляпѣ. По крайней мѣрѣ, когда мистеръ Сапси тронулъ ее, то мистеръ Датчери схватился рукой за голову, точно онъ надѣялся, что на ней есть другая шляпа.

— Прошу васъ, накройтесь, сэръ, — сказалъ мистеръ Сапси съ великолѣпною снисходительностью. — Я не придаю этому значенія, увѣряю васъ.

— Его милость чрезвычайно добра, но я снялъ шляпу для того, чтобы мнѣ не было жарко, — сказалъ мистеръ Датчери.

Затѣмъ мистеръ Датчери началъ любоваться соборомъ, между тѣмъ, какъ мистеръ Сапси давалъ ему указанія съ такимъ видомъ, точно онъ самъ проэктировалъ и строилъ его. Покончивъ съ осмотромъ собора, мистеръ Сапси повелъ своего спутника на кладбище и, остановившись — по счастливой случайности — у самаго памятника мистриссъ Сапси, началъ восхищаться красотою вечера.

— Да, между прочимъ, вотъ это передъ нами одна изъ мелкихъ достопримечательностей города, — сказалъ неожиданно мистеръ Сапси, точно спускаясь съ облаковъ. — Многіе жители города создали ей такую репутацію, и случалось, что даже пріѣзжіе списывали эпитафію, вырѣзанную на этомъ памятникѣ. Я не могу быть судьей въ этомъ, такъ какъ эта надпись мое произведеніе. Но могу сказать, что составить ее съ изяществомъ было очень не легко.

Мистеръ Датчери до такой степени восхитился произведеніемъ мистера Сапси, что, хотя онъ и намѣревался прожить остатокъ своихъ дней въ Клостергэмѣ и, слѣдовательно, могъ-бы списать эпитафію въ любое время, вынулъ немедленно изъ кармана записную книжку и принялся, было, списывать въ нее замѣчательное твореніе. Но въ это время къ нимъ подошелъ матеріальный творецъ и исполнитель замысла мистера Сапси, Дордльсъ, которому почтенный мэръ былъ далеко не прочь показать примѣръ достойнаго обращенія съ высшими.

— А, Дордльсъ! Это каменщикъ, сэръ. Одинъ изъ нашихъ клойстергэмскихъ труженниковъ, котораго знаетъ весь городъ. Мистеръ Датчери, Дордльсъ. Джентльменъ, который пріѣхалъ сюда, съ намѣреніемъ поселиться у насъ.

— Я бы не сдѣлалъ этого, — проворчалъ Дордльсъ. — У насъ жизнь тяжелая и скучная.

— Вы говорите, вѣроятно, о себѣ, мистеръ Дордльсъ, а не о его милости, — замѣтилъ мистеръ Датчери.

— Кто такой его милость? — спросилъ Дордльсъ.

— Его милость, мэръ.

— Я никогда не видалъ еще его, — сказалъ Дордльсъ, бросивъ весьма сомнительный взглядъ на его милость. Когда увижу его, у меня достаточно будетъ времени, чтобы величать его милостью. Что-же касается настоящей минуты, то онъ для меня всего только мистеръ Сапси:

Мистеръ Сапси его имя

Англія — отчизна

Клойстергэмъ — мѣстожительство,

Аукціонъ — занятіе.

Въ этотъ моментъ на сцену выступилъ Депутатъ, предвѣстникомъ котораго явилась брошенная имъ устричная раковина, и сталъ требовать отъ Дордльса немедленной уплаты ему трехъ пенсовъ, за которыми онъ исходилъ, ища его, весь городъ. Пока этотъ джентльменъ, положивъ свой узелокъ подъ руку, медленно вынималъ изъ кармана и отсчитывалъ нужную сумму, мистеръ Сапси познакомилъ новаго городского обитателя съ привычками, занятіями и репутаціей Дордльса.

— Я предполагаю, что любопытный чужестранецъ можетъ зайти къ вамъ посмотрѣть ваши работы, мистеръ Дордльсъ? — сказалъ послѣ этого мистеръ Датчери.

— Всякій джентльменъ желанный гость для меня и можетъ видѣть меня каждый вечеръ, если только онъ приходитъ ко мнѣ съ виномъ на двоихъ, — замѣтилъ Дордльсъ, держа пенни между зубами и полпенни въ рукахъ. — А если онъ нанесетъ мнѣ при такихъ условіяхъ и второй визитъ, то онъ будетъ вдвойнѣ желаннымъ гостемъ.

— Я приду. Господинъ Депутатъ, сколько вы мнѣ должны?

— Одну услугу.

— Такъ вы проводите меня до дома мистера Дордльса, когда я пожелаю пойти къ нему.

Депутатъ свистнулъ и исчезъ.

Мэръ и его спутникъ продолжали идти вмѣстѣ до дома мистера Сапси. Здѣсь, послѣ многихъ церемоній и любезностей, они, наконецъ, разстались. Однако, даже и оставшись на улицѣ одинъ, мистеръ Датчери не надѣлъ на голову своей шляпы и пошелъ къ себѣ съ развевающимися, какъ и прежде, сѣдыми волосами.

Когда же насталъ вечеръ и мистеръ Датчери, очутившись въ своей гостиницѣ, взглянулъ на свою сѣдую голову въ зеркало, которое висѣло на стѣнѣ столовой, онъ потрясъ своей гривой, а затѣмъ произнесъ:

— Для человѣка, не имѣющаго опредѣленныхъ занятій и живущаго на собственныя средства, я поработалъ сегодня послѣ обѣда изрядно!

XIX. Тѣнь на солнечныхъ часахъ.

Снова миссъ Твинкльтонъ произнесла свой прощальный спичъ, сопровождавшійся бѣлымъ виномъ и кэками, и снова юныя леди разъѣхались изъ ея учебнаго заведенія по домамъ. Елена Ландлессъ оставила Монастырскій домъ, чтобы уѣхать къ брату. Осталась въ пансіонѣ одна лишь Роза.

Въ эти лѣтніе дни Клойстергэмъ такъ залитъ солнцемъ, что соборъ и монастырскія развалины кажутся почти прозрачными, точно они свѣтятся изнутри. Клойстергэмскіе сады усыпаны были спѣлыми плодами, а по тѣнистымъ улицамъ города проходили кучками разные странники, которые, по временамъ, усаживались на ступенькахъ подъѣздовъ. Стояла та самая рабочая пора, пора кочевой жизни рабочихъ, когда, между сѣнокосомъ и жатвой, они ходятъ по запыленнымъ дорогамъ, сами до того пыльные, что могутъ служить олицетвореніемъ земного праха. Сидя на ступенькахъ подъѣздовъ эти рабочіе чинили свою разорванную обувь, или-же переобувались въ новые башмаки, которые они вытаскивали изъ своихъ узловъ, гдѣ у нихъ были уложены также и серпы. У всѣхъ колодцевъ и водоемовъ рабочіе освѣжали свои усталыя ноги и утоляли свою жажду, между тѣмъ какъ подозрительная клойстергэмская полиція только и ждала того дня, когда эти несчастные покинутъ, наконецъ, городъ и снова очутятся на большихъ пыльныхъ дорогахъ.

Однажды, послѣ полудня въ одинъ изъ такихъ жаркихъ дней, по окончаніи обѣдни въ соборѣ, служанка пансіона миссъ Твинкльтонь доложила Розѣ, что ее желаетъ видѣть мистеръ Джасперъ.

Если регентъ собора хотѣлъ застать Розу врасплохъ, то онъ выбралъ моментъ для этого самый удобный. По видимому, онъ и хотѣлъ этого. Елена Ландлессъ была въ отсутствіи, мистриссъ Тишеръ тоже, а сама миссъ Твинкльтонъ уѣхала на какой-то пикникъ съ пирогомъ, такъ что Роза оставалась совершенно одна.

— О, зачѣмъ, зачѣмъ вы сказали, что я дома! — воскликнула съ отчаяніемъ Роза.

Служанка отвѣтила, что мистеръ Джасперъ и не спрашивалъ даже ничего. Онъ сказалъ только, что онъ знаетъ, что Роза дома и просилъ сказать ей, что желаетъ съ ней говорить.

— Что мнѣ дѣлать! Что мнѣ дѣлать! — подумала Роза, всплеснувъ руками.

Въ полномъ отчаяніи, она отвѣтила, однако, служанкѣ, что выйдетъ къ мистеру Джасперу въ садъ. Она ужасалась мысли остаться съ Джасперомъ въ домѣ; въ саду-же ихъ могли видѣть, такъ какъ многія окна выходили въ садъ. Кромѣ того, тамъ она могла крикнуть кого-нибудь на помощь. Таковы были тѣ дикія мысли, которыя промчались у ней въ головѣ.

Она еще ни разу не видала его съ той роковой ночи, за исключеніемъ того дня, когда она давала свои показанія мэру. Мистеръ Джасперъ присутствовалъ при этомъ показаніи въ роли мстителя. Перекинувъ черезъ руку ленту своей широкой шляпы, она вышла въ садъ. Въ ту минуту, когда она замѣтила его, опершагося на солнечные часы, ею овладѣлъ тотъ самый нѣмой ужасъ, который она всегда испытывала въ его присутствіи. Она убѣжала бы отъ него, если-бы могла, но ноги противъ воли несли ее къ нему. Она была во власти какой-то гипнотизирующей ее силы, была не въ состояніи противиться ей, и покорно, опустивъ голову, направилась къ скамейкѣ, стоявшей въ саду около солнечныхъ часовъ, и опустилась на нее. Она не въ силахъ была даже взглянутъ на него, до такой степени онъ внушалъ ей отвращеніе, но она, все-же, замѣтила, что онъ одѣтъ въ трауръ. Сама она тоже была въ траурѣ. Сначала она не носила его, но потомъ, когда была потеряна послѣдняя надежда, она рѣшила, что юноша дѣйствительно умеръ, или-же убитъ.

Онъ хотѣлъ коснуться ея руки. Она сразу почуяла это и отдернула руку. Его глаза были устремлены на нее. Она знала это хотя сама ничего не видѣла, кромѣ травы.

— Я ждалъ, — началъ онъ, — что вы призовете меня для продолженія уроковъ съ вами.

Послѣ довольно долгихъ усилій, Роза, дрожащими губами, произнесла:

— Уроковъ, сэръ?

— Да, уроковъ съ вами вашего преданнаго учителя.

— Я прекратила эти уроки.

— Надѣюсь, не навсегда? Что вы бросили ихъ на время, послѣ постигшаго васъ горя, это я знаю отъ вашего опекуна. Но когда вы думаете возобновить ихъ?

— Никогда, сэръ.

— Никогда? Вы не могли бы сдѣлать больше, даже еслибы и любили моего дорогого мальчика.

— Я и любила его! — воскликнула Роза съ злобной нотой въ голосѣ.

— Да, любили, но не совсѣмъ такъ, какъ слѣдовало-бы любить его. Не такъ, какъ этого ожидали. Къ сожалѣнію, мой бѣдный мальчикъ былъ черезчуръ самоувѣренъ и самонадѣянъ (я не хочу дѣлать сравненія между нимъ и вами), чтобы любить васъ самому, какъ это слѣдовало бы и какъ любилъ бы васъ на его мѣстѣ всякій другой!

Она продолжала сидѣть такъ-же неподвижно, какъ и раньше, но при послѣднихъ словахъ замѣтно вздрогнула.

— Значитъ, ваше сообщеніе о прекращеніи занятій музыкой было политичнымъ отказомъ мнѣ? — продолжалъ онъ.

— Да, — сказала Роза съ неожиданной рѣшимостью. — Политичность всецѣло принадлежитъ моему опекуну, а не мнѣ. Я сказала ему только, что бросаю музыку совсѣмъ и что рѣшеніе мое въ этомъ отношеніи неизмѣнно.

— И ваше рѣшеніе продолжаетъ оставаться такимъ же и теперь?

— Да, сэръ. И прошу васъ больше не распрашивать меня объ этомъ. Во всякомъ случаѣ, отвѣчать вамъ я не стану больше; это, по крайней мѣрѣ, въ моей власти.

Роза такъ ясно почувствовала на себѣ въ этотъ моментъ его восторженный взглядъ, его восхищеніе ея лицомъ, которое пылало гнѣвомъ, что сразу все мужество оставило ее. Ей опять сдѣлалось мучительно страшно, стыдно и унизительно, какъ въ тотъ вечеръ, у фортепіано.

— Я не стану вамъ больше задавать вопросовъ, разъ вы такъ противитесь этому. Я хочу высказаться…

— Я не буду васъ слушать, сэръ — воскликнула Роза, вскакивая.

Въ этотъ моментъ онъ коснулся ея руки, и она снова безсильно опустилась на скамью.

— Иногда приходится поступать противъ собственныхъ желаній, — сказалъ онъ ей тихо. — Вы должны сдѣлать это сейчасъ, или вы навлечете на другихъ такую бѣду, которую отвратить потомъ будетъ невозможно.

— Какую бѣду?

— Сейчасъ скажу. Вы видите, вы задаете мнѣ вопросы, а сами не хотите отвѣчать на нихъ. Тѣмъ не менѣе, я отвѣчу на вашъ вопросъ. Дорогая Роза! Прелестная Роза!

Она снова вскочила съ мѣста.

Теперь, однако, онъ не коснулся ея, какъ прежде. Но его лицо было такое страшное и угрожающее, когда онъ снова облокотился на солнечные часы, точно заслоняя собой свѣтъ солнца, что она не могла бѣжать и въ ужасѣ остановилась.

— Я не забываю, изъ сколькихъ оконъ могутъ увидѣть насъ, — сказалъ онъ, показывая на домъ. — Я не трону васъ больше и не подойду къ вамъ ближе, чѣмъ сейчасъ. Сядьте. Никто не удивится, что я разговариваю съ вами, такъ какъ я вашъ учитель музыки, а, кромѣ того, мы оба близко заинтересованы въ тѣхъ событіяхъ, которыя произошли. Сядьте, моя возлюбленная.

Она еще разъ сдѣлала попытку бѣжать, но снова ее остановило его страшное лицо, лицо, которое, казалось, грозило преслѣдовать ее повсюду. Взглянувъ на него, она точно противъ воли опустилась на скамью.

— Роза, — началъ онъ, — даже тогда, когда мой мальчикъ былъ вашимъ женихомъ, я любилъ васъ, какъ безумный; даже тогда, когда я думалъ, что его женитьба на васъ сдѣлаетъ его счастье, я любилъ васъ, какъ безумный; даже тогда, когда я старался усилить его чувство къ вамъ, я любилъ васъ, какъ безумный; даже тогда, когда онъ далъ мнѣ вашъ портретъ, этотъ его набросокъ вашего прелестнаго лица, я держалъ его у себя подъ видомъ дружбы къ Эдвину только потому, что любилъ васъ, какъ безумный; да, я любилъ васъ, какъ безумный, и среди трудового дня, и въ часы ночной безсонницы: вашъ образъ, какъ галлюцинація преслѣдуетъ меня всегда и всюду!

Если что нибудь могло придать его словамъ еще болѣе отталкивающій оттѣнокъ, чѣмъ ихъ собственное содержаніе, такъ это контрастъ между его горящими страстью глазами и возбужденнымъ тономъ и спокойной съ виду позой.

— Я перенесъ все это молча. И пока вы принадлежали ему, или, пока я предполагалъ это, я честно хранилъ свою тайну. Развѣ не такъ?

Эта ложь, наглая и грубая, несмотря на внѣшнюю правдивость его словъ, вывела Розу изъ себя. И она съ негодованіемъ отвѣтила:

— Вы всегда были такъ же фальшивы, сэръ, какъ фальшивы вы сейчасъ. Вы были фальшивы ежедневно и ежечасно и по отношенію къ нему. Вы знаете, что вы дѣлали меня несчастной вашими преслѣдованіями. Вы знаете, что вы внушили мнѣ страхъ открыть ему его довѣрчивые глаза и показать, какой вы дурной, скверный человѣкъ!

Его спокойная поза придавала его лицу, которое подергивалось судорогами, чисто дьявольское выраженіе.

— Какъ вы прекрасны! — воскликнулъ онъ въ какомъ-то экстазѣ. — Вы еще прекраснѣе въ гнѣвѣ, чѣмъ когда вы спокойны. Я не прошу вашей любви. Отдайтесь мнѣ съ вашей ненавистью и съ вашей злобой, отдайтесь мнѣ съ вашимъ презрѣніемъ ко мнѣ! И этого будетъ съ меня достаточно!

Слезы нетерпѣнія выступили на глаза прелестнаго созданія. Все лицо ея вспыхнуло негодованіемъ. Но когда она снова сдѣлала движеніе, чтобы уйти, ища спасенія въ домѣ, онъ, вмѣсто того, чтобы удержать ее, простеръ руку къ крыльцу, точно приглашая ее уйти.

— Я сказалъ вамъ, ненаглядная моя красавица, что вы должны остаться и выслушать меня. Если вы не сдѣлаете этого, вы явитесь причиной большого, непоправимаго зла. Вы спрашивали меня, какое это зло? Останьтесь, и я скажу вамъ это. Уйдите, и я совершу это зло!

Снова Роза съ ужасомъ взглядываетъ на его злобное лицо, не понимая его угрозы и останавливается. Сердце ея бьется такъ, точно вотъ-вотъ разорвется. Она тяжело дышетъ и держится за грудь.

— Я признался вамъ, что люблю васъ, какъ безумный. Да такой степени, что если-бы я меньше былъ привязанъ къ моему дорогому погибшему мальчику, я и его отстранилъ-бы отъ васъ, когда вы увлекались имъ.

У нея потемнѣло въ глазахъ и она подумала, что сейчасъ упадетъ въ обморокъ.

— Даже его, — повторилъ онъ. — Да, даже его! Роза, вы видите меня и слышите меня. Сами посудите, могу-ли я позволить другому вашему поклоннику любить васъ, когда жизнь его въ моихъ рукахъ?

— Что вы хотите этимъ сказать, сэръ?

— Хочу показать вамъ, какъ безумна моя любовь. При послѣднемъ допросѣ мистера Криспаркля слѣдствіе установило, что молодой Ландлессъ, какъ онъ самъ признался своему воспитателю, былъ соперникомъ моего погибшаго мальчика. Въ моихъ глазахъ это неопровержимая улика. Тотъ-же самый мистеръ Криспаркль знаетъ отъ меня, что я поклялся открыть убійцу, кто бы онъ ни былъ, и что я рѣшилъ никому не открывать этой моей тайны, пока не буду имѣть въ рукахъ средства неопровержимо установить личность убійцы. Съ тѣхъ поръ я терпѣливо преслѣдовалъ свою цѣль, и разставленныя мною сѣти стягиваются вокругъ него сами собой, все туже и туже.

— Ваше убѣжденіе, если вы дѣйствительно убѣждены въ виновности мистера Ландлесса, не раздѣляетъ, однако, мистеръ Криспаркль, а онъ человѣкъ хорошій, — отвѣтила Роза.

— Мое убѣжденіе остается при мнѣ и никто не поколеблетъ его, моя возлюбленная! Обстоятельства могутъ иногда сложиться такъ, что они будутъ говорить противъ даже невиннаго человѣка, а въ подобныхъ условіяхъ, погубить человѣка, при у мѣломъ веденіи дѣла, не трудно. Одна ничтожная мелочь обращается въ неопровержимую улику, и человѣкъ гибнетъ. Молодой Ландлессъ несомнѣнно стоитъ на краю гибели.

— Если вы въ самомъ дѣлѣ думаете, — блѣднѣя, сказала, едва не плача, Роза, — что я увлекаюсь мистеромъ Ландлессомъ, или что мистеръ Ландлессъ когда-либо говорилъ со мной о своихъ чувствахъ, вы ошибаетесь.

Онъ махнулъ нетерпѣливо рукой и презрительно улыбнулся.

— Я хотѣлъ показать вамъ, какъ безумно я люблю васъ. Безумнѣе теперь, чѣмъ когда-либо прежде. Такъ безумно, что ради васъ я готовъ отказаться и отъ другой завѣтной цѣли всей моей жизни, если только первая моя цѣль, вы, будетъ достигнута. Миссъ Ландлессъ вашъ близкій другъ. Вы, конечно, хотите ей благополучія.

— Я горячо ее люблю.

— Вы заботитесь объ ея добромъ имени?

— Я уже сказала, что горячо люблю ее.

— Я совершенно невольно, — замѣтилъ онъ съ улыбкой, облокотившись на солнечные часы, — сталъ задавать вамъ опять вопросы. Но это излишне, и я буду говорить прямо. Вы хотите, чтобы ваша подруга была спокойна и чтобы ея доброе имя не было запятнано. Въ такомъ случаѣ удалите отъ нея тѣнь висѣлицы, дорогая!

— Вы рѣшаетесь предлагать мнѣ…

— Дорогая, да, я смѣю предлагать вамъ это. Выслушайте меня. Если дурно обожать васъ, то я худшій изъ людей; если это хорошо, то я лучшій изъ нихъ. Моя любовь къ вамъ сильнѣе всего другого, и для васъ я готовъ на все. Дайте надежду, что вы не отвергнете меня, и я измѣню своей клятвѣ.

Роза схватилась руками за виски и, тряхнувъ волосами, съ отвращеніемъ взглянула на него. Все, что онъ говорилъ ей, представилось ей однимъ чудовищнымъ цѣлымъ.

— Помните, ангелъ мой, что въ настоящую минуту я несу къ вашимъ милымь ножкамъ, которыя я готовъ цѣловать въ какой угодно грязи, и подъ которыя я готовъ, какъ бѣдный дикарь, положить свою голову, все, чѣмъ я могу жертвовать. Вотъ моя вѣрность памяти моего дорогого мальчика. Топчите ее!

И онъ сдѣлалъ жестъ, точно въ самомъ дѣлѣ бросалъ къ ея ногамъ какую нибудь драгоцѣнность.

— Вотъ непростительное признаніе моего обожанія. Топчите его!

И онъ опять сдѣлалъ тотъ же жестъ.

— Вотъ передъ вами мои шестимѣсячные терпѣливые розыски преступника. Топчите ихъ!

Опять тотъ же жестъ.

— Вотъ моя прошедшая и настоящая безпросвѣтная жизнь. Вотъ мое спокойствіе и мое отчаяніе. Топчите ихъ въ грязь, какъ и меня самого, ненавидьте меня, но будьте моей!

Его страстная, безумная рѣчь до такой степени ужаснула Розу, что уничтожила чары, которые сковывали ее. Она быстро повернулась и почти бѣгомъ направилась къ крыльцу. Но черезъ минуту онъ уже былъ снова рядомъ съ ней и шепталъ ей:

— Роза, я снова овладѣлъ собой. Я спокойно дойду съ вами до дома. Я жду, чтобы вы меня ободрили и обнадежили. Я не буду дѣйствовать поспѣшно. Сдѣлайте мнѣ знакъ, что вы слышите меня.

Она безсознательно почти, но непринужденно сдѣлала знакъ рукой.

— Ни слова никому о томъ, что было здѣсь, иначе я исполню свою угрозу такъ-же неизбѣжно, какъ неизбѣжно слѣдуетъ ночь за днемъ. Сдѣлайте еще знакъ, что вы слышите меня.

Она двинула рукой во второй разъ.

— Я люблю васъ, люблю васъ, люблю! Еслибъ вы отвергли сейчасъ меня, — но вы не могли этого сдѣлать, — я бы преслѣдовалъ васъ всю мою жизнь. Никто не встанетъ между нами.

Въ этотъ моментъ служанка открыла ему калитку. Онъ спокойно снялъ шляпу, привѣтливо откланялся Розѣ и вышелъ изъ сада съ такимъ же невозмутимымъ видомъ, какой имѣло стоявшее на противоположной сторонѣ улицы изображеніе мистера Сапси. Между тѣмъ съ Розой, въ то время какъ она поднималась по лѣстницѣ, сдѣлалось дурно. Ее осторожно отнесли въ ея комнату и уложили въ постель. А такъ какъ съ утра собиралась гроза, то служанки сказали, что ея нездоровье произошло отъ духоты. Въ этомъ не было ничего удивительнаго, такъ какъ и у нихъ цѣлый день дрожали колѣни.

XX. Бѣгство.

Какъ только Роза пришла въ чувство, все происшедшее вновь воскресло въ ея памяти. Ей казалось даже, что и въ безсознательномъ состояніи ее преслѣдовали слова и угрозы Джаспера. Она рѣшительно не знала, что ей дѣлать. Единственной ясной мыслью ея было бѣжать отъ этого ужаснаго человѣка.

Но гдѣ было искать ей убѣжища и какъ бѣжать? Она никогда никому не говорила, кромѣ Елены, о томъ страхѣ, который внушалъ ей этотъ человѣкъ. Если-бъ она уѣхала къ Еленѣ и разсказала ей все, что произошло, то она только навлекла бы на нее то зло, которымъ онъ угрожалъ ей и которое, конечно, могъ совершить. И чѣмъ ужаснѣе представлялся онъ ей, тѣмъ больше казалась ей и ея отвѣтственность. Она понимала, что малѣйшая оплошность съ ея стороны могла обрушить его злобу на голову брата Елены.

Въ послѣдніе полчаса мысли Розы находились въ какомъ-то хаосѣ. Ее преслѣдовало смутное подозрѣніе, которое то исчезало, то принимало всѣ признаки неопровержимости. Самоотверженность Джаспера по отношенію къ его племяннику, когда послѣдній былъ еще живъ, и его неустанныя поиски причины его смерти были до такой степени очевидны, что рѣшительно никто не могъ-бы заподозрить его неискренность во всемъ этомъ. Она не разъ задавала себѣ вопросъ: «Неужели я такая дурная, что могу подозрѣвать другого въ такомъ дурномъ поступкѣ, котораго никто даже и представить себѣ не можетъ?» Затѣмъ она рѣшила, что подозрѣніе ея возникло вслѣдствіе ея отвращенія къ Джасперу. А разъ это было такъ, значитъ оно являлось совершенно необоснованнымъ. Затѣмъ она размышляла: «Какая-же причина могла заставить его рѣшиться на преступленіе, если мое подозрѣніе справедливо?» И она отвѣчала себѣ со стыдомъ: «Онъ хотѣлъ меня!» И закрывъ себѣ руками лицо точно мысль о возможности такого мотива для преступленія была уже непростительной виной.

Она перебрала въ своемъ умѣ и теперь все, что онъ сказалъ ей, когда стоялъ въ саду, облокотившись на солнечные часы. Онъ настаивалъ на мысли, что исчезновеніе его племянника было связано съ убійствомъ. И тоже самое онъ говорилъ все время и раньше, съ момента, когда найдены были часы и булавка. Если-бъ онъ боялся раскрытія слѣдовъ преступленія, то онъ скорѣе сталъ-бы поддерживать предположеніе, что юноша исчезъ добровольно. Къ тому-же онъ только что говорилъ ей, что если-бъ не любилъ такъ сильно своего племянника, то готовъ былъ-бы и его отстранить отъ нея. Что могло заставить его поступить такъ? Онъ говорилъ также о томъ, что готовъ бросить къ ея ногамъ шестимѣсячные труды, которые онъ положилъ во имя справедливой мести. Какъ-бы могъ онъ говорить обо всемъ этомъ съ такимъ жаромъ, еслибъ онъ притворялся? Какъ-бы могъ онъ сопоставлять все это со своимъ отчаяніемъ, разбитой жизнью и навсегда потеряннымъ спокойствіемъ? Первою жертвою, которую онъ предложилъ принести ей, была его вѣрность памяти его дорого погибшаго мальчика. Несомнѣнно эти факты были прямо противоположны всему тому, что могло-бы подтвердить ея подозрѣнія, которыя едва-едва допускались и ею самой. И, однако, какой онъ былъ ужасный человѣкъ! Вообще, бѣдная дѣвушка (откуда она могла знать что нибудь объ изощреніяхъ преступнаго ума, столь плохо понимаемаго даже спеціалистами, которые хотятъ видѣть въ немъ тѣ-же проявленія, что и въ обыкновенномъ человѣческомъ умѣ, между тѣмъ, какъ въ немъ слѣдуетъ видѣть страшное исключительное проявленіе человѣческой испорченности) не могла придти ни къ чему опредѣленному. Одно было ей ясно, что надо бѣжать отъ этого страшнаго человѣка.

Во все послѣднее время она являлась для Елены опорой и утѣшеніемъ. Она постоянно увѣряла ее, что совершенно убѣждена въ невинности ея брата. Однако, послѣ исчезновенія юноши она ни разу не видала его, а сама Елена ни слова не говорила ей объ извѣстномъ признаніи Невиля мистеру Криспарклю относительно Розы, хотя объ этомъ и знали въ городѣ изъ показаній свидѣтелей. Для Розы Невиль былъ несчастнымъ братомъ Елены, и только. Признаніе, которое она сдѣлала своему ужасному учителю, было вполнѣ искренно, хотя (какъ она понимала теперь) было-бы, можетъ быть, лучше, если-бъ она совсѣмъ не дѣлала его. При всемъ страхѣ, который внушалъ ей Джасперъ, Роза возмущалась при мысли, что онъ узналъ объ ея отношеніи къ Невилю изъ ея собственныхъ устъ.

Но куда-же должна она была бѣжать? Конечно, въ такое мѣсто, гдѣ-бы онъ не могъ ее достать. Но куда именно? Она рѣшила ѣхать къ своему опекуну, и ѣхать немедленно. Чувство, о которомъ она говорила Еленѣ въ ту ночь, когда она открыла ей свою душу, это чувство страха передъ Джасперомъ, испытанное ею даже за стѣнами монастырскаго дома, овладѣло ею теперь вновь, и съ такой силой, что она уже не могла успокоиться никакими соображеніями… Власть, которую онъ пріобрѣлъ надъ ней, благодаря ея страху и отвращенію къ нему, была такъ велика, что ей казалось, онъ могъ овладѣть ей какимъ-нибудь колдовствомъ. Выглянувъ въ окно и замѣтивъ солнечные часы, на которые онъ опирался, когда объяснялся ей въ любви, она и теперь отвернулась отъ нихъ съ дрожью, какъ-будто и въ этомъ бездушномъ предметѣ, котораго онъ коснулся, была какая-то злая сила.

Она написала безпорядочную записку миссъ Твинкльтонъ, объяснивъ, что ей необходимо было повидать своего опекуна, просила не безпокоится о ней и затѣмъ, уложивъ въ ручной чемоданчикъ нѣсколько мелочей, положила эту записку на столъ и вышла изъ дома, осторожно заперевъ за собой дверь.

Это былъ первый разъ въ ея жизни, что она очутилась одна на главной клойстергэмской улицѣ. Зная, однако, хорошо всѣ переулки, она легко нашла дорогу къ тому мѣсту, откуда отходилъ омнибусъ. Она поспѣла какъ разъ къ моменту, когда онъ долженъ былъ тронуться.

— Остановитесь, Джо, и, пожалуйста, возьмите меня, — сказала она. — Мнѣ необходимо ѣхать въ Лондонъ

Спустя минуту, она уже ѣхала подъ покровительствомъ Джо на желѣзнодорожный вокзалъ. Прибывъ туда, Джо проводилъ ее въ вагонъ, куда донесъ ея крошечный чемоданъ.

— Не зайдете-ли Джо на обратномъ пути къ миссъ Твинкльтонъ и не сообщите-ли вы ей, что вы благополучно довезли меня сюда?

— Сочту своимъ долгомъ, миссъ.

— Передайте ей также и мой сердечный привѣтъ, Джо.

— Хорошо, миссъ.

Теперь, по дорогѣ въ Лондонъ, Роза могла серьезно обдумать все, что такъ поразило ее и чего она не могла обдумать раньше, вслѣдствіе поспѣшнаго отъѣзда изъ Клойстергэма. Признаніе Джаспера до такой степени оскорбило ее, что ей казалось, что она осквернена имъ и что обѣлить себя она можетъ только при поддержкѣ честныхъ и преданныхъ ей людей. Послѣднее обстоятельство и заставило ее больше всего принять поспѣшное рѣшеніе ѣхать въ Лондонъ. Но по мѣрѣ того, какъ становилось все темнѣе и темнѣе, а поѣздъ все приближался къ громадному городу, ею вновь овладѣли сомнѣнія. Ея поѣздка представилась ей вдругъ какимъ-то дикимъ сумасбродствомъ, и она спрашивала себя: «Какъ отнесется ко всему этому мистеръ Груджіусъ? Будетъ-ли онъ въ городѣ? И не лучше ли ей вернуться назадъ».

Наконецъ, поѣздъ дошелъ до Лондона и побѣжалъ по крышамъ домовъ вдоль пыльныхъ улицъ, освѣщенныхъ фонарями.

«Гирамъ Груджіусъ, эсквайръ Стэпль-Иннъ, Лондонъ», таковъ былъ адресъ, который знала Роза. Но этого оказалось достаточно, и вскорѣ она ѣхала уже по длиннымъ пустыннымъ улицамъ въ кэбѣ къ дому своего опекуна. По каменнымъ плитамъ, покрытые пылью, шли рѣдкіе пѣшеходы, скрипя обувью; откуда-то доносились звуки музыки, печально отдававшіеся въ каменныхъ строеніяхъ.

Въ концѣ концовъ дребезжащія дрожки остановились передъ запертыми воротами, которые, казалось, принадлежали человѣку, рано ложившемуся спать, или боявшемуся воровъ. Роза вышла изъ кэба, робко постучалась въ ворота. Почти тотчасъ-же они были открыты ночнымъ сторожемъ.

— Здѣсь живетъ мистеръ Груджіусъ?

— Мистеръ Груджіусъ живетъ вонъ тамъ, — сказалъ сторожъ, указывая на одинъ изъ подъѣздовъ.

Роза подошла къ подъѣзду какъ разъ въ то время, когда на сосѣдней башнѣ пробило десять. Съ удивленіемъ она взглянула на дощечку съ буквами «П. Д. Т.», не понимая, что они могли-бы обозначать. Затѣмъ она увидѣла дощечку съ именемъ Груджіуса, поднялась по лѣстницѣ и постучалась въ дверь, выходившую на верхнюю площадку этой лѣстницы. На ея стукъ никто не отозвался. Тогда она толкнула дверь, и очутилась въ квартирѣ Груджіуса. Дверь была незаперта, а самъ хозяинъ квартиры, слабо освѣщенный лампой, прикрытой темнымъ абажуромъ и стоявшей въ далекомъ углу комнаты, сидѣлъ на подоконникѣ открытаго окна. Роза подошла къ мистеру Груджіусу уже почти вплотную, когда онъ замѣтилъ ее.

— Боже милостивый! — произнесъ онъ глухимъ голосомъ.

Роза бросилась къ нему въ объятія и со слезами сказала ему:

— Это я, мистеръ Груджіусъ.

— Дитя мое, дитя мое! А я вообразилъ, что это твоя мать! Го какими судьбами? Что-нибудь случилось? Почему вы пріѣхали сюда и кто привезъ васъ? — произнесъ мистеръ Груджіусъ.

— Я одна. И пріѣхала одна.

— Господи помилуй! — воскликнулъ мистеръ Груджіусъ. — Почему-же вы не написали мнѣ, чтобы я за вами пріѣхалъ?

— У меня не было на это времени! Я рѣшила уѣхать совершенно внезапно. Бѣдный, бѣдный Эдди!

— Да, бѣдный юноша!

— Его дядя признался мнѣ въ любви. Я не могу вынести этого, — сказала Роза, вновь заливаясь слезами и топнувъ своей маленькой ножкой. Я дрожу отъ отвращенія при одной мысли о немъ, и я пріѣхала къ вамъ просить васъ защитить меня и всѣхъ насъ отъ этого человѣка.

— Просить меня! — воскликнулъ съ внезапной рѣшимостью Груджіусъ. — Проклятый! Да я самъ хочу раскрыть подвохи этого человѣка и его обманы. Какъ! Онъ, проклятый, осмѣлился желать тебя!

Послѣ столь необычной для него выходки мистеръ Груджіусъ принялся бѣгать по комнатѣ, точно одержимый. Наконецъ, нѣсколько успокоившись, онъ остановился и сказалъ:

— Извини меня, дорогая моя, но ты сама будешь рада узнать, что я уже оправился. Однако, пожалуйста, не говори мнѣ ничего больше объ этомъ, а то мнѣ сдѣлается опять скверно. Тебѣ нужно отдохнуть и покушать. Что ты ѣла въ послѣдній разъ? Ты завтракала, обѣдала, пила чай или ужинала? И чего ты хочешь теперь? Завтракъ, обѣдъ, ужинъ, кофе или чай?

Нѣжно и почтительно опустившись на колѣно, мистеръ Груджіусъ помогъ Розѣ снять шляпу и распустить и привести въ порядокъ прическу. Кто, зная мистера Груджіуса, могъ-бы ожидать отъ него такого неподдѣльнаго рыцарства?!

— Такъ какъ ты, конечно, останешься здѣсь, то надо будетъ позаботиться о твоемъ ночлегѣ, — замѣтилъ онъ. —Я отыщу тебѣ самую лучшую комнату въ Фурнивалѣ. Затѣмъ надо похлопотать о твоемъ туалетѣ. У тебя будетъ все, что можетъ придумать самая требовательная камеристка. Я разумѣю, требовательная въ смыслѣ денежныхъ расходовъ. Это твой багажъ? — сказалъ онъ, удивленно взглянувъ на ея крошечный ручной чемоданъ. — И это все твое имущество?

— Да. И я привезла его съ собой.

— Ну, багажъ твой не очень обширенъ, — замѣтилъ съ улыбкой мистеръ Груджіусъ. — Какъ разъ порція для канарейки. А, можетъ быть, ты привезла съ собой и канарейку?

Роза съ улыбкой отрицательно покачала головой.

— Я встрѣтилъ бы ее очень гостепріимно, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — Но ты, однако, ничего не скажешь, чего ты хочешь покушать?

Роза поблагодарила его и сказала, что она желаетъ выпить лишь чашку чаю. Мистеръ Груджіусъ, побѣгавъ взадъ и впередъ отъ Фурнивальской гостиницы къ себѣ домой, сдѣлалъ всѣ нужныя распоряженія, и вскорѣ на столѣ появились яйца, варенья, соленая рыба и ветчина.

— Господи помилуй! — воскликнулъ мистеръ Груджіусъ, послѣ того, какъ поставилъ на столъ лампу и усѣлся, наконецъ, за столъ напротивъ Розы. — Вотъ странное и новое ощущеніе для такого стараго холостяка, какъ я!

Роза вопросительно взглянула на него.

— Странное ощущеніе видѣть передъ собой прелестное юное существо, которое освѣщаетъ, скрашиваетъ и придаетъ жизнь моему жилищу. Бѣдный я! Бѣдный!

И при этомъ лицо его стало такое грустное, что Роза, передавая ему чашку, ласково дотронулась до него рукой.

— Спасибо, милая, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — Пора, однако, и поговорить намъ съ тобой.

— Вы всегда живете здѣсь? — спросила Роза.

— Да, моя дорогая.

— И всегда одинъ?

— Всегда одинъ. Впрочемъ, у меня есть ежедневный компаньонъ въ лицѣ моего клерка Базарда.

— А онъ не живетъ здѣсь?

— Нѣтъ, по окончаніи работы, онъ уходитъ къ себѣ домой. Сейчасъ, однако, онъ совсѣмъ не бываетъ у меня; онъ въ отпуску. за него работаетъ у меня письмоводитель одной знакомой мнѣ фирмы. Но совсѣмъ замѣнить мистера Базарда было бы крайне трудно.

— Онъ, вѣрно, очень преданъ вамъ? — замѣтпла Роза.

— Во всякомъ случаѣ, если это и такъ, то онъ отлично скрываетъ это свое чувство, — отвѣтилъ, подумавъ, мистеръ Груджіусъ. — Я, впрочемъ, сомнѣваюсь въ его любви ко мнѣ. Это человѣкъ, который вѣчно всѣмъ недоволенъ.

— Почему-же онъ всегда всѣмъ недоволенъ? — сказалъ мистеру Груджіусу вопросительный взглядъ Розы.

— Онъ не на своемъ мѣстѣ, — таинственно отвѣтилъ мистеръ Груджіусъ.

Роза вновь вопросительно взглянула на мистера Груджіуса.

— Да, до такой степени не на мѣстѣ, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, — что мнѣ приходится чуть-ли не извиняться постоянно передъ нимъ, что я держу его у себя клеркомъ.

Сказавъ это, мистеръ Груджіусъ принялъ такой таинственный видъ, что Роза не знала уже какъ и разспрашивать его дальше. Наконецъ, мистеръ Груджіусъ произнесъ:

— Поговоримъ, Роза. Мы уже начали бесѣду о мистерѣ Базардѣ и, хотя это личный секретъ Базарда, я такъ разоткровенничался съ тобой, что выдалъ тебѣ этотъ его секретъ. Чѣмъ, ты думаешь, занимается мистеръ Базардъ?

— О, дорогой! Надѣюсь, что ничѣмъ ужаснымъ! — воскликнула Роза, снова вспоминая о Джасперѣ.

— Онъ написалъ драматическое произведеніе, — отвѣтилъ торжественнымъ тономъ мистеръ Груджіусъ. — Трагедію.

Роза перевела духъ.

— И, представь себѣ, никто, рѣшительно никто, не хочетъ принять ее на сцену.

Роза задумалась, точно она обсуждала причину этого и точно хотѣла сказать:

— Бываетъ такъ, но отчего?

— Вотъ видишь-ли, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, — я лично никогда не могъ-бы написать пьесы.

— И даже плохой? — невинно замѣтила Роза, снова вопросительно взглянувъ на него.

— Да. И если-бы даже я приговоренъ былъ бы къ смертной казни, съ условіемъ, что меня помилуютъ если я напишу пьесу, я не могъ бы сдѣлать этого и тогда, и долженъ былъ бы просить палача поскорѣе отрубить мнѣ голову.

И мистеръ Груджіусъ провелъ рукой по своему горлу.

Роза имѣла такой видъ, точно она обдумывала, какъ-бы она поступила въ подобномъ положеніи.

— Такимъ образомъ, — продолжалъ Груджіусъ, — мистеръ Базардъ необходимо долженъ считать себя стоящимъ выше меня. А такъ какъ онъ у меня на службѣ, то дѣло становится еще сложнѣе.

— Какимъ образомъ случилось, что вы взяли его къ себѣ на службу? — спросила Роза.

— Твой вопросъ очень естественъ, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — Отецъ Базарда норфолькскій фермеръ, и, конечно, если-бы онъ только узналъ, что его сынъ пишетъ пьесы, онъ запустилъ бы ему въ голову первое попавшееся въ руки земледѣльческое орудіе. Это и побудило Базарда открыть мнѣ свою тайну и просить меня взять его къ себѣ на службу чтобы онъ могъ упражнять свой талантъ.

— Развивать талантъ?

— Да. И такъ какъ я явился при этомъ какъ-бы посредникомъ между нимъ и его судьбой, то онъ до извѣстной степени обязанъ мнѣ.

— Я рада, что онъ благодаренъ вамъ, — сказала Роза.

— Я хочу сказать совсѣмъ другое. Именно потому, что онъ обязанъ мнѣ, онъ чувствуетъ себя униженнымъ передо мной.

— Эта трагедія Базарда имѣетъ названіе? — спросила Роза.

— Да, и, говоря между нами, весьма знаменательное названіе: «Терніи безпокойства». Я надѣюсь, впрочемъ, такъ-же, какъ и Базардъ, что рано или поздно его пьеса, все-же, увидитъ свѣтъ.

Не трудно угадать, что, если мистеръ Груджіусъ разсказалъ Розѣ такъ подробно исторію злоключеній Базарда, то, отчасти, чтобы отвлечь ее отъ тяжелыхъ мыслей, отчасти-же изъ желанія быть съ ней какъ можно любезнѣе.

— Ну, а теперь, моя дорогая, — сказалъ онъ, исчерпавъ свою тему, — разскажи и ты мнѣ про свой сегодняшній день. Конечно, если ты не очень устала.

Роза, чувствуя себя теперь совершенно покойно, разсказала своему опекуну всѣ подробности своего свиданія и разговора съ Джасперомъ. Во время ея разсказа мистеръ Груджіусъ теръ по своей привычкѣ себѣ голову и два раза просилъ повторить все то, что относилось къ Еленѣ и Невиллю. Когда Роза умолкла, онъ сидѣлъ довольно долго въ глубокой задумчивости.

— Разсказъ ясенъ, — произнесъ онъ, наконецъ. — Этимъ все дѣло и кончится. Посмотри, вонъ тамъ, наверху, напротивъ нашихъ оконъ, живутъ Невиллъ и Елена.

— Я могу сходить завтра къ Еленѣ? — спросила Роза.

— Я бы хотѣлъ отвѣтить тебѣ на твой вопросъ завтра утромъ, — нерѣшительно сказалъ мистеръ Груджіусъ. — А теперь, позволь проводить тебя въ твою комнату. Тебѣ нужно еще устроиться.

Сказавъ это, мистеръ Груджіусъ помогъ ей надѣть шляпу, взялъ подъ мышку ея крошечный чемоданъ и проводилъ Розу въ Фурнивальскую гостиницу.

Нанятая для Розы комната оказалась свѣтлой, удобной и опрятной, и уютной. Осмотрѣвъ комнату, Роза еще разъ сбѣжала къ мистеру Груджіусу, ожидавшему внизу лѣстницы, чтобы поблагодарить его.

— Ну, чего меня благодарить! — сказалъ весьма тронутый мистеръ Груджіусъ. — Я долженъ благодарить тебя за твое милое общество и за твою откровенность. Завтра утромъ я зайду въ десять часовъ. Надѣюсь, ты не будешь бояться здѣсь одна?

— О, нѣтъ. Здѣсь я чувствую себя въ полной безопасности.

— Конечно. Лѣстницы здѣсь несгораемыя.

— Я не про то, — замѣтила Роза. — Я хочу сказать, что я чувствую себя безопасной отъ него.

— Отъ него тебя охранять желѣзныя ворота, — улыбаясь сказалъ мистеръ Груджіусъ. — Кромѣ того, я живу напротивъ!

Очевидно, послѣднему обстоятельству мистеръ Груджіусъ придавалъ особое значеніе. Поэтому, простившись съ Розой, онъ объявилъ сторожу, что если кто нибудь ночью пришлетъ за нимъ изъ гостиницы, то посланный получитъ отъ него золотой. Затѣмъ, не довольствуясь этимъ, онъ около часа разгуливалъ передъ желѣзными воротами гостиницы, которая, вѣроятно, представлялась ему клѣткой съ львами, въ которой виситъ гнѣздо голубки.

XXI. Встрѣча.

Ничто не смутило ночью сна усталой голубки. Она встала бодрой и свѣжей. Въ десять часовъ утра вмѣстѣ съ мистеромъ Груджіусомъ пришелъ только что пріѣхавшій изъ Клойстсргэма мистеръ Криспаркль.

— Миссъ Твинкльтонъ очень безпокоится за васъ, миссъ Роза, — сказалъ онъ ей. Она пріѣхала къ моей матери въ такомъ отчаяніи, что я предложилъ ей съѣздить навѣстить васъ. Вчера я пожалѣлъ, что вы не обратились ко мнѣ. Но теперь я вижу, что, обратившись къ своему опекуну, вы поступили лучше всего.

— Я подумала о васъ, — сказала ему Роза, — но вашъ домъ находится слишкомъ близко отъ его дома.

— Понимаю. Вашъ поступокъ вполнѣ естественъ.

— Я скажу мистеру Криспарклю все, о чемъ ты разсказала мнѣ вчера, — замѣтилъ мистеръ Груджіусъ. — Само собой разумѣется, я написалъ-бы ему, но онъ пріѣхалъ самъ, и очень кстати.

— Что-же вы рѣшили относительно дальнѣйшей судьбы Елены и ея брата? — спросила Роза.

— Пока ничего, — отвѣтилъ мистеръ Криспаркль. — Все это меня очень смутило, и, если даже мистеръ Груджіусъ, думавшій объ этомъ цѣлую ночь, не пришелъ ни къ какому рѣшенію, то я тѣмъ болѣе.

Въ этотъ моментъ въ дверь постучалась горничная и, войдя въ комнату, объявила, что какой-то незнакомецъ желаетъ видѣть мистера Криспаркля, если онъ тутъ.

— Мистеръ Криспаркль здѣсь, но онъ сейчасъ занятъ.

— Онъ черный, этотъ господинъ? — спросила съ испугомъ Роза.

— Нѣтъ, миссъ. У него волосы каштановаго цвѣта.

— Навѣрное у него не черные волосы? — переспросила Роза.

— Навѣрное, миссъ. Волосы каштановые, а глаза голубые, — отвѣтила горничная.

— Вамъ, можетъ быть, лучше повидать его, — сказалъ мистеръ Груджіусъ, обращаясь къ мистеру Криспарклю. — Въ затруднительныхъ обстоятельствахъ никогда не знаешь, откуда приходитъ иногда помощь.

— Вы позволите, миссъ Роза, этому джентльмену войти сюда? — спросилъ мистеръ Криспаркль.

И, получивъ утвердительный отвѣтъ, онъ обратился къ горничной:

— Пусть этотъ джентльменъ войдетъ сюда.

Незнакомецъ вошелъ въ комнату и, замѣтивъ, что мистеръ Криспаркль не одинъ, очень просто и непринужденно извинился передъ присутствующими. Затѣмъ, обращаясь къ мистеру Криспарклю, онъ спросилъ его:

— Вы знаете, кто я?

— Вы тотъ джентльменъ, котораго я встрѣтилъ нѣсколько минутъ тому назадъ въ Стэпль-Иннѣ.

— Вѣрно. Я видѣлъ васъ именно тамъ. Но кто я такой?

Мистеръ Криспаркль внимательно сталъ вглядываться въ красивое загорѣлое лицо незнакомца и началъ какъ будто что-то припоминать.

Тогда незнакомецъ обратился къ нему съ вопросомъ:

— Что вы хотите сегодня къ завтраку? Варенье все вышло.

— Подождите, подождите! — воскликнулъ Криспаркль, останавливая жестомъ незнакомца. — Сейчасъ… Тартаръ!?

И они радостно стали пожимать другъ другу руки, а затѣмъ, держа другъ друга за плечи, внились одинъ въ другого глазами.

— Мой дорогой другъ! — сказалъ мистеръ Криспаркль.

— Мой дорогой учитель! — воскликнулъ мистеръ Тартаръ.

— Вы спасли меня, когда я тонулъ, — сказалъ мистеръ Криспаркль.

— И послѣ этого вы научились плавать, — замѣтилъ мистеръ Тартаръ.

— Господи помилуй! — воскликнулъ Криспаркль.

— Аминь! — сказалъ Тартаръ.

И они снова, еще энергичнѣе, принялись трясти другъ друга за руки.

— Представьте себѣ, миссъ Роза и мистеръ Груджіусъ, — сказалъ мистеръ Криспаркль съ блестящими отъ возбужденія глазами, — представьте себѣ, когда мистеръ Тартаръ былъ однимъ изъ моихъ младшихъ учениковъ, я разъ тонулъ. И онъ вытащилъ меня изъ воды за волосы, хотя я былъ гораздо старше его.

— Представьте себѣ также и то, какъ могъ-бы я его не вытащить, разъ онъ былъ моимъ лучшимъ другомъ и наставникомъ, разъ онъ оказалъ мнѣ больше пользы, чѣмъ всѣ другіе учителя вмѣстѣ взятые.

— Х-мъ! — сдѣлалъ мистеръ Груджіусъ. — Позвольте мнѣ, сэръ, пожать вамъ вашу благородную руку. Я счастливъ, что познакомился съ вами. Надѣюсь, вы тогда не простудились? Надѣюсь, не наглотались вода? Вы чувствовали себя хорошо?

Мистеръ Груджіусъ, повидимому, путался, но хотѣлъ сказать мистеру Тартару что-то пріятное.

А Роза подумала: «Что если-бъ Богъ послалъ такого храбраго и ловкаго спасителя моей бѣдной матери!»

— Я, кажется, видѣлъ ваше имя на дверяхъ одной изъ верхнихъ квартиръ, — снова заговорилъ мистеръ Груджіусъ, обращаясь къ мистеру Тартару?

— Да, сэръ, — отвѣтилъ мистеръ Тартаръ. — Совершенно вѣрно.

— А вы не знаете вашего сосѣда, живущаго по лѣвую руку отъ васъ? — опять спросилъ мистеръ Груджіусъ, подходя почти вплотную къ мистеру Тартару и стараясь не пропустить ни одного движенія его лица.

— Ландлесса?

— Вѣрно. Вы и лично его знаете, сэръ?

— Знаю, но очень мало.

— Какъ-же вы съ нимъ познакомились?

— Мнѣ показалось, что этотъ молодой человѣкъ тоскуетъ, что у него есть горе какое ни будь, и дня два тому назадъ я предложилъ ему подѣлиться съ нимъ моими цвѣтами.

— Будьте добры, присядьте, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — У меня явилась одна мысль

Не понимая хорошенько въ чемъ дѣло, мистеръ Тартаръ усѣлся. За нимъ сѣли и другіе. Тогда, усѣвшись въ свою очередь и положивъ, но привычкѣ, руки на колѣни, мистеръ Груджіусъ, точно произнося затверженный урокъ, началъ:

— Я не могъ еще рѣшить, благоразумно-ли будетъ пока лицу прекраснаго пола, которое сейчасъ между нами, видѣться съ мистеромъ Невиллемъ, или миссъ Еленой. Мнѣ извѣстно, что одинъ изъ нашихъ клойстергэмскихъ друзей (прошу позволенія у моего уважаемаго друга, проклясть этого господина) постоянно ходитъ здѣсь и слѣдитъ за кѣмъ-то. Съ другой стороны желаніе миссъ Розы увидать свою подругу вполнѣ естественно. Къ тому-же было-бы желательно, чтобы Елена узнала обо всемъ отъ самой миссъ Розы. Вы согласны, господа, со мной?

— Я съ вами совершенно согласенъ, — замѣтилъ мистеръ Криспаркль.

— Вѣроятно, и я былъ-бы согласенъ съ вами, если-бы понималъ, въ чемъ дѣло, — сказалъ мистеръ Тартаръ, улыбаясь.

— Имѣйте терпѣніе, сэръ. Если вы позволите, мы сейчасъ познакомимъ васъ съ дѣломъ. Итакъ, если у нашего клойстергэмскаго друга имѣется здѣсь сыщикъ, то, очевидно, онъ наблюдаетъ за квартирой мистера Невилля. Но наблюдать за всѣмъ кварталомъ невозможно.

— Я начинаю понимать, куда вы клоните вашу рѣчь, — замѣтилъ мистеръ Криспаркль.

— Я, все-таки, ничего не понимаю, по существу, но понимаю, куда вы клоните вашу рѣчь и заранѣе заявляю вамъ, что моя квартира къ вашимъ услугамъ.

— Вотъ именно въ этомъ все дѣло! — воскликнулъ мистеръ Груджіусъ съ торжествомъ потирая свою голову. — Мою идею поняли, кажется, всѣ. И вы поняли меня, моя дорогая?.

— Думаю, что поняла, — сказала Роза, и, замѣтивъ на себѣ взглядъ мистера Тартара, неожиданно вдругъ вспыхнула.

— Такъ вотъ, — продолзкалъ мистеръ Груджіусъ, — вы пойдете гулять по Стэпль-Инну съ мистеромъ Криспарклемъ и затѣмъ зайдете въ квартиру мистера Тартара. Вы вызовете туда миссъ Елену. Тамъ вы можете бесѣдовать съ ней, не боясь никакихъ соглядатаевъ.

— Я очень боюсь…

— Что такое, дорогая? Ты боишься?

— Я боюсь, — замѣтила Роза, обращаясь въ сторону мистера Тартара, — что мы стѣснимъ мистера Тартара.

— Напротивъ, — отвѣтилъ онъ. — Если въ моей квартирѣ хоть разъ прозвучитъ вашъ голосъ, она станетъ для меня только пріятнѣе.

Не зная, что сказать на это, Роза опустила глаза и спросила мистера Груджіуса, нужно-ли ей надѣть шляпу? Получивъ утвердительный отвѣтъ, Роза вышла въ другую комнату. Между тѣмъ мистеръ Криспаркль, пользуясь этимъ временемъ, объяснилъ мистеру Тартару то печальное положеніе, въ которомъ находился Невилль.

Какъ только Роза вернулась, мистеръ Тартаръ предложилъ ей руку и, предшествуемые мистеромъ Криспарклемъ, они вышли на улицу.

— Бѣдный, бѣдный Эдди! — думала Роза, выходя изъ дому.

Мистеръ Тартаръ всю дорогу оживленно бесѣдовалъ съ Розой.

Когда онъ наклонялъ къ ней лицо, она думала:

— Когда онъ спасалъ мистера Криспаркля, его лицо, вѣрно, не было еще такое загорѣлое и мужественное. Впрочемъ, и тогда оно, я думаю, было рѣшительное.

Мистеръ Тартаръ объяснилъ ей, что онъ служилъ морякомъ и что много ѣздилъ по свѣту.

— И вы снова отправитесь въ море? — спросила Роза.

— Нѣтъ, я навсегда покинулъ морскую службу.

Риза представляла себѣ, что стали-бы говорить ея подруги, у видовъ ее на улицѣ подъ руку съ мистеромъ Тартаромъ. И ей невольно приходило въ голову, что его дальнозоркіе голубые глаза должны хорошо видѣть всякую опасность еще издали. Взглянувъ на него, она неожиданно поняла, что и онъ думаетъ о ея глазахъ. Это немного смутило Розу, и впослѣдствіи она даже не могла, поэтому, припомнить, какимъ образомъ (съ его помощью) она попала въ его воздушный садъ, который показался ей тогда какой-то волшебной страной. Если-бъ такія волшебныя страны процвѣтали вѣчно!

XXII. Дѣла принимаютъ рѣшительный оборотъ.

Квартира мистера Тартара была невиданной подъ солнцемъ чистоты, аккуратности и уютности. Полы блестѣли, мѣдные предметы сіяли, точно зеркала. Нигдѣ не видно было ни пятнышка. Гостиная казалась адмиральской каютой, спальня походила на магазинъ цвѣтовъ, среди котораго качался, точно живой, гамакъ, служившій, очевидно, хозяину постелью. Карты, планы, инструменты, книги, — все было размѣщено въ строжайшемъ порядкѣ. Въ такомъ-же порядкѣ разставлены и разложены были по комнатамъ разныя рѣдкости, вывезенныя мистеромъ Тартаромъ изъ своихъ путешествій: птицы, рыбы, гады, разные предметы вооруженія, морскія растенія, кораллы, раковины и т. п. Самое образцовое военное судно не могло-бы быть содержимо въ лучшемъ порядкѣ.

Роза была въ восторгѣ и отъ квартиры мистера Тартара, и отъ него самого.

Вдругъ раздался женскій голосъ:

— Роза, ты тутъ?

— Кто говоритъ со мной? Елена?

— Да, моя дорогая.

И въ комнату вошла Елена Ландлессъ.

— Какъ ты попала сюда, Роза? — спросила она.

— Я и сама хорошенько не знаю, — отвѣтила, краснѣя, Роза. — Мнѣ кажется, я во снѣ.

Почему покраснѣла она? Вѣдь онѣ были только вдвоемъ. Или была виновата въ этомъ румянцѣ заколдованная страна, въ которую попала Роза.

— Я не во снѣ, — отвѣтила Елена, — но все-таки, какъ это странно, что мы опять вмѣстѣ!

Придя въ себя, Роза поспѣшила разсказать Еленѣ все происшедшее.

— И мистеръ Криспаркль пріѣхалъ сюда, — замѣтила она въ заключеніе. — Представь себѣ онъ когда-то, очень давно, спасъ ему жизнь.

— Этого можно всегда ожидать отъ мистера Криспаркля, — отвѣтила Елена съ просвѣтлѣвшимъ лицомъ.

(Опять въ заколдованной странѣ вспыхнуло женское лицо).

— Не мистеръ Криспаркль спасъ жизнь ему, а онъ мистеру Криспарклю, — поспѣшно поправила подругу Роза.

— Я не понимаю, дорогая.

— Какъ это было мило со стороны мистера Криспаркля, что онъ далъ себя спасти, — сказала Роза. Онъ не могъ лучше выразить своего хорошаго мнѣнія о мистерѣ Тартарѣ.

Черные глаза Елены пристально взглянули на зардѣвшееся личико Розы, и она тихо спросила:

— Мистеръ Тартаръ познакомился съ тобой?

— Да, онъ предоставилъ мнѣ… т. е. намъ свою квартиру. Какъ здѣсь прекрасно!

— Развѣ?

— Это точно внутренность корабля. Это точно…

— Сновидѣніе… — подсказала Елена.

Роза отвѣтила кивкомъ головы и наклонилась, чтобы понюхать цвѣты.

Послѣ короткаго молчанія, во время котораго, какъ показалось Розѣ, Елена о комъ-то пожалѣла, сестра Невиля сказала:

— Мой бѣдный Невиль занимается у себя. Я думаю, будетъ лучше не говорить ему о твоемъ пріѣздѣ.

— Да, я тоже такъ думаю, — поспѣшно замѣтила Роза.

— Я думаю, что рано или поздно онъ долженъ будетъ узнать обо всемъ, что ты разсказала мнѣ. Но я не знаю, говорить ли ему теперь объ этомъ? Спроси совѣта у мистера Криспаркля. Спроси его, могу-ли я разсказать Невилю то, что сочту необходимымъ.

Роза ушла въ свою каюту-гостиную и спросила мистера Криспаркля, что онъ думаетъ? Мистеръ Криспаркль нашелъ, что надо предоставить Еленѣ полную свободу.

— Я очень благодарю его, — сказала Елена, когда Роза вернулась съ отвѣтомъ отъ младшаго каноника. Спроси его еще, какъ намъ быть дальше: ждать-ли, пока прекратятся преслѣдованія этого злодѣя, или-же предупредить его и постараться раскрыть его козни?

Вопросъ этотъ до того затруднилъ мистера Криспаркля, что онъ рѣшилъ спросить совѣта мистера Груджіуса. Послѣдній рѣшительно высказался за второй планъ. Онъ былъ того мнѣнія, что если можно предупредить дѣйствія изверга или дикаго звѣря, то упускать такого случая не слѣдуетъ, а Джаспера онъ искренно считалъ и за изверга, и за дикаго звѣря.

Когда Роза передала этотъ отвѣтъ Еленѣ, послѣдняя спросила:

— Мы можемъ, Роза, разсчитывать на мистера Тартара? Онъ поможетъ намъ?

Роза застѣнчиво отвѣтила, что по ея мнѣнію можно, что она даже почти увѣрена, что можно, но что лучше, все-таки, спросить объ этомъ мистера Криспаркля.

— Ну, я думаю, что въ этомъ вопросѣ ты не меньшій авторитетъ, чѣмъ онъ, дорогая, — замѣтила серьезнымъ тономъ Елена.

И затѣмъ она продолжала:

— Видишь-ли, въ чемъ дѣло, Невиль здѣсь никого не знаетъ, кромѣ мистера Тартара, и если-бы мистеръ Тартаръ согласился открыто заходить къ Невилю каждый день, хоть на нѣсколько минутъ, изъ этого могло-бы выйти что нибудь.

— Что-же могло бы выйти? — съ изумленіемъ спросила Роза

— А видишь-ли, если за Невилемъ дѣйствительно слѣдятъ и хотятъ изолировать его отъ друзей и знакомыхъ, то, вѣроятно, врагъ захочетъ войти въ сношенія и съ мистеромъ Тартаромъ, чтобы отшатнуть и его отъ брата. А въ этомъ случаѣ мы-бы узнали объ этомъ отъ самого Тартара.

— Понимаю, — сказала Гоза и опять исчезла.

Черезъ минуту ея еще болѣе разрумянившееся лицо появилось опять. Она сообщила, что передала слова Елены мистеру Криспарклю, что послѣдній переговорилъ съ мистеромъ Тартаромъ и что мистеръ Тартаръ, дожидающійся приказаній, готовъ сдѣлать, хоть начиная съ сегодня все, что Елена пожелаетъ.

— Отъ всего сердца благодарю его, — сказала Елена. — Передай это ему.

Роза снова исчезла и опять вернулась, сообщивъ, что мистеръ Тартаръ еще разъ повторяетъ свою готовность исполнить все, что отъ него потребуетъ миссъ Елена.

— Ну, а теперь простимся, дорогая, — сказала Елена. — Намъ нужно быть осторожными. Я слышу, Невиль ходитъ въ своей комнатѣ. Ты уѣдешь опять въ Клойстергэмъ?

— Къ миссъ Твинкльтонъ? Нѣтъ, я никогда больше не поѣду туда. Я была бы не въ силахъ на это рѣшиться послѣ того страшнаго разговора съ нимъ.

— Куда-же ты дѣнешься, дорогая?

— Я еще подумаю, — отвѣтила Роза. —Я сама не знаю. Я еще ничего не рѣшила. Мой опекунъ позаботится обо мнѣ. Не безпокойся обо мнѣ, дорогая. Гдѣ нибудь да устроюсь.

— И я буду получать вѣсти о моей Розѣ отъ мистера Тартара? — спросила Елена.

— Да, вѣроятно, отъ него. — И Роза, вмѣсто того, чтобы произнести его имя, обернулась по направленію къ каютѣ-гостиной. — Но скажи мнѣ, Елена, прежде, чѣмъ мы разстанемся, одну вещь. Скажи, что я не могла поступить иначе, чѣмъ поступила!

— Какъ-же иначе?

— Ну, войти съ нимъ въ какую нибудь сдѣлку?

— Ты знаешь, дорогая, какъ я люблю тебя, но я охотнѣе увидѣла бы тебя мертвой у его ногъ.

— Твои слова очень меня успокаиваютъ. Скажи объ этомъ и твоему брату. И передай ему, что я помню его и сочувствую ему. Скажи ему также, чтобъ онъ не сердился на меня за это!

Елена съ грустью покачала головой, точно просьба Розы была излишняя и, пославъ затѣмъ другъ другу по воздушному поцѣлую, обѣ подруги разстались.

Какъ только Роза вернулась въ каюту-гостиную, въ ней, точно по волшебству, отъ одного прикосновенія руки мистера Тартара къ разнымъ ящикамъ, появился накрытый столъ и завтракъ, состоявшій изъ разныхъ пирожныхъ, заморскихъ винъ, тропическихъ фруктовъ и т. п. Какъ ни велика, однако, была волшебная сила мистера Тартара остановить времени онъ не могъ. Часы летѣли, и скоро Роза должна была покинуть волшебную страну и отправиться въ квартиру своего опекуна.

Когда они очутились дома, мистеръ Груджіусъ сказалъ:

— Что-же намъ теперь дѣлать, дорогая? То есть что-же мнѣ дѣлать съ тобой?

Роза, ничего не отвѣчая, только взглянула на мистера Груджіуса. Въ этотъ моментъ она чувствовала себя обузой не только для другихъ, но и для себя самой. Единственное, что казалось ей возможнымъ, — это поселиться на всю остальную жизнь въ верхнемъ этажѣ Фурнивальской гостиницы.

— Вотъ что приходитъ мнѣ въ голову, — сказалъ мистеръ Груджіусъ. — Не попросить-ли миссъ Твинкльтонъ пріѣхать сюда пожить съ тобой здѣсь съ мѣсяцъ, пока мы осмотримся. Теперь каникулы, и ей все равно нужно повидать родителей ея ученицъ.

— Гдѣ-же она будетъ жить со мной?

— Гдѣ? Мы найдемъ квартиру на мѣсяцъ.

— А потомъ?

— А потомъ намъ, во всякомъ случаѣ, будетъ не хуже, чѣмъ теперь.

— Мнѣ кажется, вашъ планъ хорошъ, — замѣтила Роза.

— Въ такомъ случаѣ, пойдемъ, поищемъ меблированную квартиру. Я бы хотѣлъ всю жизнь имѣть тебя у себя въ гостяхъ, но здѣсь неподходящее мѣсто для молодой дѣвушки. Чтоже касается миссъ Твинкльтонъ, то съ ней переговоритъ мистеръ Криспаркль, который ѣдетъ сегодня въ Клонстергэмъ.

Мистеръ Криспаркль, конечно, охотно взялъ на себя порученіе переговорить съ миссъ Твинкльтонъ.

Способъ, при помощи котораго мистеръ Груджіусъ искалъ квартиры, былъ очень оригиналенъ. Прежде всего, онъ осматривалъ домъ снаружи, и если внѣшность дома не нравилась ему, онъ во внутрь зданія вовсе не входилъ. Само собой разумѣется, что при такомъ способѣ, найти квартиру было трудно. Послѣ тщетныхъ осмотровъ, мистеръ Груджіусъ вспомнилъ вдругъ, что одна дальняя родственница Базарда просила его какъ-то найти ей жильцовъ. Она обитала на Саутгамптонской улицѣ. На дверяхъ квартиры была прибита доска съ надписью: Билликинъ. Ни имени, ни пола владѣлицы обозначено не было.

Особенностей у мистриссъ Билликинъ было двѣ: во-первыхъ, она была очень чистосердечная и искренняя женщина; во-вторыхъ, у нея была наклонность къ обморокамъ.

Узнавъ мистера Груджіуса, она обратилась къ нему съ вопросомъ о его здоровьѣ.

— Благодарю васъ, — отвѣтилъ мистеръ Груджіусъ — Я совершенно здоровъ. А вы?

— Я здорова, — сказала мистриссъ Билликинъ, хотя она еле дышала отъ слабости.

— Моя питомица и одна знакомая дама хотѣли-бы найти на мѣсяцъ приличную квартиру. У васъ есть свободная квартира?

— Мистеръ Груджіусъ, обманывать васъ я не стану: свободная квартира у меня есть.

Слова эти мистриссъ Билликинъ произнесла такъ, какъ будто хотѣла сказать ими: «Пойду хоть на плаху, но, пока жива, буду говоритъ правду».

— Комнаты? — спросилъ мистеръ Груджіусъ.

— Да, вотъ эта гостиная, или назовите ее, какъ хотите, и двѣ спальни наверху. Только должна сказать, что полы тамъ не особенно крѣпки и что газовыя трубы проложены въ нихъ не подъ поломъ, а поверхъ половъ.

Мистеръ Груджіусъ и Роза со страхомъ посмотрѣли другъ на друга.

— Но, вѣроятно, крыша хороша? — сказалъ обнадеживающимъ тономъ мистеръ Груджіусъ.

— Мистеръ Груджіусъ, — торжественно отвѣтила миссисъ Билликинъ, — если-бъ я сказала вамъ, что потолки хороши, я бы васъ обманула.

— Въ такомъ случаѣ, нѣтъ-ли у васъ еще другихъ комнатъ? — опять спросилъ мистеръ Груджіусъ.

— Мистеръ Груджіусъ, у меня есть и другія комнаты. Вы хотите знать, есть-ли? И я честно говорю: есть! Въ первомъ и второмъ этажѣ. И хорошія комнаты.

— Ну, значитъ все отлично.

— Мистеръ Груджіусъ, простите, тамъ есть лѣстница, и если вы не ожидали этого, вы будете разочарованы.

— Можно посмотрѣть эти комнаты?

— Мистеръ Груджіусъ, — отвѣтила въ томъ-же торжественномъ тонѣ мистриссъ Билликинъ, — вы можете осмотрѣть эти комнаты. Не буду скрывать отъ васъ этого. Можете.

Мистриссъ Билликинъ послала къ себѣ за шалью и, надѣвъ ее (она никуда не выходила безъ шали), пошла впередъ. На лѣстницу она взошла съ трудомъ, задыхаясь и хватаясь за сердце.

Осмотрѣвъ оба этажа, мистеръ Груджіусъ переговорилъ съ Розой, попросилъ бумаги и перо и сталъ писать условіе. Мистриссъ Билликинъ торжественно продиктовала пункты:

— Сорокъ пять шиллинговъ въ недѣлю, плата помѣсячно — что удобно и благоразумно для обѣихъ сторонъ. И такъ далѣе.

Написавъ все требуемое, мистеръ Груджіусъ подписался за миссъ Твинкльтонъ и за Розу и затѣмъ обратился съ просьбой о подписи къ мистриссъ Билликинъ:

— Будьте добры, вотъ тутъ поставьте ваше имя и фамилію.

— Мистеръ Груджіусъ, — сказала она въ новомъ порывѣ искренности, — извините, я не поставлю здѣсь своего имени.

Мистеръ Груджіусъ съ изумленіемъ взглянулъ на нее.

— Доска на моей двери сдѣлана мной въ видахъ предосторожности. Она хорошо исполняетъ свое назначеніе, и я не хочу отступать отъ него.

Мистеръ Груджіусъ съ изумленіемъ взглянулъ на Розу.

— Нѣтъ, ужъ извините. Имени своего здѣсь я не поставлю. Пока этотъ домъ извѣстенъ подъ неопредѣленнымъ именемъ Билликинъ, пока могутъ думать, что за его стѣнами живетъ какой нибудь рослый Билликинъ, я сознаю сабя въ безопасности. Но публично открыть, что я одинока, нѣтъ, никогда, миссъ! — воскликнула она, обращаясь на этотъ разъ къ Розѣ. — И вы никогда не захотите лишить такого преимущества особу вашего пола, — сказала она въ заключеніе съ укоромъ.

Роза покраснѣла, какъ будто она хотѣла только что обмануть эту добрую женщину, и попросила мистера Груджіуса удовольствоваться хоть какой нибудь подписью. И мистриссъ Билликинъ подписалась просто: «Билликинъ», какъ на вывѣскѣ.

Послѣ этого наниматели уговорились о всѣхъ другихъ подробностяхъ, рѣшивъ переѣхать на новую квартиру черезъ два дня, въ день пріѣзда миссъ Твинкльтонъ. Затѣмъ мистеръ Груджіусъ взялъ Розу подъ руку, и они пошли къ Фурниваль-Инну.

Подходя къ гостиницѣ, они увидѣли ходившаго около нея взадъ и впередъ мистера Тартара.

— Мнѣ пришло въ голову, — сказалъ онъ, увидѣвъ ихъ и подойдя къ нимъ, — что было-бы очень хорошо покататься въ лодкѣ. Погода прекрасная, приливъ благопріятный, а лодка у меня есть своя.

— Давно я не катался въ лодкѣ, — замѣтилъ, соблазняясь предложеніемъ, мистеръ Груджіусъ.

— А я никогда не каталась, — сказала Роза.

Спустя тридцать минутъ они уже сидѣли въ лодкѣ и плыли вверхъ по теченію. Лодка мистера Тартара была отличная. Вмѣстѣ съ Тартаромъ находился въ лодкѣ и его слуга. Это былъ веселый здоровый малый. Гребли они съ Тартаромъ великолѣпно, и лодка подъ ихъ сильными руками неслась, какъ птица. Несмотря на греблю, Тартаръ все время говорилъ съ Розой и съ мистеромъ Груджіусомъ, который сидѣлъ на рулѣ и правилъ.

Пообѣдать туристы остановились въ какомъ-то зеленомъ саду. Потомъ, благопріятствуемые отливомъ, поплыли назадъ, внизъ по рѣкѣ. На обратномъ пути останавливались еще разъ, выходили на берегъ, гдѣ Лоблей разложилъ подушки и ковры, за которыми съ видимымъ наслажденіемъ босикомъ бѣгалъ въ лодку. Вообще прогулка вышла отличная.

«Неужели люди не могутъ прожить безъ черныхъ дней?» — думала на другой день послѣ этой прогулки Роза, между тѣмъ какъ городъ былъ весь пасмурный, а на душѣ у нея и на всемъ окружающемъ, какъ казалось ей, было какое-то ожиданіе чего-то.

Но чего ждала Роза? Миссъ Твинкльтонъ? Миссъ Твинкльтонъ явилась во время и привезла множество вещей, какъ себѣ, такъ и Розѣ.

Однако, и пріѣздъ миссъ Твинкльтонъ не могъ разсѣять того мрачнаго настроенія, которое навѣвалъ на Розу Лондонъ. Она тосковала и все чего-то ждала. А это что-то не приходило. Работать и разговаривать съ миссъ Твинкльтонъ ей было скучно, и она предложила своей наставницѣ читать вслухъ. Миссъ Твинкльтонъ считала себя хорошей чтицей и тотчасъ согласилась на предложеніе Розы, но оказалось, что она читала недобросовѣстно. Такъ, она измѣняла любовныя мѣста, передѣлывая ихъ по своему.

Между тѣмъ, дни шли за днями, а новыхъ событій никакихъ не было. Сосѣди мистриссъ Билликинъ стали замѣчать, что хорошенькая дѣвушка, жившая у ней и казавшаяся имъ прежде веселой и жизнерадостной, впала въ какую-то тихую грусть. И дѣйствительно, настроеніе Розы сильно упало. Нѣсколько ободрили ее случайно попавшіяся подъ руки книги и путешествіяхъ и морскихъ приключеніяхъ. Хотя миссъ Твинкльтонъ, боясь романтической стороны этихъ книгъ, съ особымъ удареніемъ останавливалась на широтахъ и долготахъ, на вѣтрахъ и теченіяхъ, тѣмъ не менѣе Роза внимательно слушала это ея чтеніе, вникая въ тѣ мѣста, которыя были ближе ея сердцу. И за этимъ чтеніемъ онѣ обѣ чувствовали себя лучше, чѣмъ прежде.

XXIII. Снова разсвѣтъ.

Хотя мистеръ Криспаркль встрѣчался съ Джономъ Джасперомъ въ соборѣ, но они ни словомъ не обмѣнивались между собой объ Эдвинѣ. Послѣдній ихъ разговоръ на эту тему произошелъ болѣе полугода тому назадъ, когда Джасперъ показалъ мистеру Криспарклю свой дневникъ. Само собой разумѣется, что, хотя они и не говорили между собой, они часто думали объ одномъ и томъ-же. Будучи врагами изъ-за своихъ различныхъ отношеній къ Невилю, они присматривалисъ другъ къ другу и слѣдили одинъ за другимъ.

Впрочемъ, благодаря своему откровенному и прямому характеру, мистеръ Криспаркль готовъ былъ возбудить интересовавшій ихъ обоихъ вопросъ во всякое время. Но Джасперъ былъ упорно неприступенъ. Всегда молчаливый, угрюмый, онъ весь какъ будто ушелъ въ себя, весь былъ поглощенъ одной идеей, одной цѣлью, сторонился людей и ни съ кѣмъ не дѣлилъ ни своего горя, ни своихъ плановъ и надеждъ. Какъ регентъ, онъ общался съ людьми, но душа его была чужда всему міру.

Объ отъѣздѣ Розы онъ, конечно, зналъ и понималъ его тайную причину. Думалъ-ли онъ, что она изъ боязни передъ нимъ хранила молчаніе о ихъ послѣдней встрѣчѣ или-же предполагалъ, что она разсказала обо всемъ мистеру Криспарклю, или кому нибудь другому? У мистера Криспаркля никакого собственнаго мнѣнія на этотъ счетъ не было. Будучи человѣкомъ высшей справедливости, мистеръ Криспаркль не могъ признать преступленіемъ со стороны Джаспера его страстное увлеченіе Розой. Точно также онъ не могъ считать преступленіемъ предложеніе, которое сдѣлалъ Джасперъ Розѣ, пожертвовать местью ради любви.

То ужасное подозрѣніе на Джаспера, которое закралось въ душу Розы, нисколько не раздѣлялось младшимъ каноникомъ. Не приходило также оно, повидимому, въ голову ни Невилю, ни Еленѣ. По крайней мѣрѣ они ни разу не высказывали его. Не говорилъ ничего о подобномъ подозрѣніи на Джаспера и мистеръ Груджіусъ, который не скрывалъ, своей непріязни къ регенту. Впрочемъ, Груджіусъ былъ не только крайне молчаливъ, но и эксцентриченъ. Напримѣръ, о томъ, что, получивъ извѣстіе о разрывѣ Эдвина съ Розой, Джасперъ упалъ въ обморокъ, онъ никому не сказалъ ни слова.

Что касается клойстергэмскихъ жителей, то, когда рѣчь заходила о трагическомъ происшествіи, случившемся полтора года тому назадъ, они раздѣлялись въ мнѣніяхъ. Одни думали, что Эдвинъ убитъ его соперникомъ, другіе, — что онъ исчезъ самъ. И когда разговоръ касался этой старой темы, полусонные жители стариннаго соборнаго городка замѣчали, что Джасперъ попрежнему страстно преданъ своей цѣли: открыть преступника и отомстить ему.

Таковы были обстоятельства этого дѣла въ тотъ моментъ, къ которому подошелъ нашъ разсказъ.

Какъ только закрылись къ вечеру соборныя двери, Джасперъ взялъ однажды отпускъ и уѣхалъ на два-три дня въ Лондонъ. Онъ отправился къ дилижансу тѣмъ-же путемъ, какимъ шла Роза, и также, какъ и она, прибылъ въ Лондонъ въ жаркій, пыльный лѣтній вечеръ

Имѣя съ собой только легкій ручной багажъ, онъ отправился въ маленькую гостиницу Альдергетской улицы пѣшкомъ.

Наскоро и неохотно пообѣдавъ здѣсь, Джасперъ тотчасъ-же отправился въ восточную часть Лондона и, пройдя цѣльный рядъ пыльныхъ улицъ, достигъ того, чего онъ искалъ: грязнаго двора. Войдя въ него и взобравшись по ветхой лѣстницѣ въ верхній этажъ, — омъ очутился въ темной, душной комнатѣ.

— Вы здѣсь одна? — обратился онъ къ кому-то.

— Одна, глубчикъ. Одна. Это хуже для меня, но лучше для васъ. Войдите. Я не вижу васъ, пока не чиркну спички, но узнаю какъ будто по голосу. Вѣдь я знаю васъ?

— Зажгите спичку и тогда увидите.

— Зажгу, зажгу. Только у меня рука дрожитъ. Сразу мнѣ не найти спичекъ. Особенно съ моимъ кашлемъ. Вы пріѣзжій?

— Нѣтъ.

— И не морякъ?

— Нѣтъ.

— Впрочемъ, у меня есть посѣтители и сухопутные, я всѣмъ мать. Не то, что китаецъ Джокъ по ту сторону двора.

Найдя послѣ долгихъ поисковъ спички и съ трудомъ зажегши, вслѣдствіе сильнаго кашля, свѣчу, старуха долго еще покачивается отъ этого кашля. Наконецъ, припадокъ ея проходитъ, она начинаетъ вглядываться въ вошедшаго и восклицаетъ:

— Какъ?! Это вы?!

— Почему вы такъ удивляетесь, что я пришелъ?

— Не думала я больше увидѣть когда нибудь васъ, голубчикъ. Я считала васъ уже въ царствіи небесномъ.

— Почему?

— Не думала я, чтобы вы, живой, такъ долго не посѣтили меня, которая такъ хорошо приготовляетъ трубки. Тѣмъ болѣе, что вы въ траурѣ. Выкурили-бы трубочку и утѣшились-бы. А, можетъ быть, вы получили большое наслѣдство и утѣшаться вамъ было нечего?

— Нѣтъ.

— Кто-же это умеръ у васъ?

— Родственникъ одинъ.

— Отчего же онъ умеръ?

— Вѣроятно, отъ смерти.

— Ну, мы сегодня не въ духѣ, — замѣтила съ особенной усмѣшкой старуха. — Это оттого, что мы давно не курили. Подождите, дорогой, вотъ выкурите трубочку и совсѣмъ оправитесь.

— Ну, такъ дѣлайте-же скорѣй, — замѣтилъ посѣтитель.

Сказавъ это, Джасперъ снимаетъ съ себя сапоги, галстухъ и ложится поперекъ кровати.

— Ну, теперь вы лучше, — одобрительно говоритъ старуха. — Теперь узнаю своего стараго гостя. Что-же? Вы все это время готовили себѣ трубки сами?

— Да, иногда.

— Никогда не готовьте сами. Это вредно и для торговли, и для васъ. Гдѣ-же, однако, моя склянка и ложечка? Сейчасъ, сейчасъ, голубчикъ. Сейчасъ дамъ вамъ отлично изготовленную трубочку.

Продолжая что-то бормотать, старуха раздуваетъ уголь. Наконецъ, трубка готова.

— Вотъ видите, для васъ у меня, голубчикъ, всегда есть трубочка! Правда?

— Правда.

— А помните, когда вы въ первый разъ пришли сюда, вы совсѣмъ были непривычны къ моему снадобью?

— Да, тогда съ меня довольно было самой небольшой порціи.

— Потомъ понемногу привыкли, а теперь курите не хуже завзятаго любителя. Ну, вотъ, и готово, берите. А какъ вы, бывало. хорошо пѣли! Наклоните голову и поете. Такъ хорошо, точно птичка!

Джасперъ беретъ изъ ея рукъ трубку и прикладываетъ ее ко рту. Старуха-же садится рядомъ съ нимъ, чтобы при первой надобности, наполнить ему трубку снова. Сдѣлавъ нѣсколько затяжекъ, онъ спрашиваетъ.

— А снадобье такое-же крѣпкое, какъ и прежде?

— Такое-же. Смѣсь все та-же.

— А вкусъ другой и дѣйствуетъ медленнѣе.

— Привыкли.

— Конечно, можетъ быть и такъ. Вотъ что…

И не докончивъ своей рѣчи онъ закрываетъ глаза и погружается въ дремоту. Женщина-же нагибается надъ нимъ и говоритъ ему на ухо:

— Я слушаю. Вы сказали: «вотъ что»… Я слушаю.

— Знаю. Я думалъ вотъ что: предположите, что вы хотѣли-бы что нибудь совершить…

— Да, голубчикъ. Слушаю.

— Но на что вы еще не рѣшились…

— Да, да, голубчикъ. Я слушаю. Говори.

— Что могли-бы совершить и не совершить.

— Да.

И она стала ковырять длинной иглой содержимое трубки.

— Вы-бы совершили это здѣсь, во снѣ, послѣ того, какъ выкурили-бы такую трубку?

— Да, да, голубчикъ, — повторяетъ упорно женщина, кивая въ знакъ согласія головой.

— Вотъ и я тысячу разъ совершалъ здѣсь во снѣ то, что было у меня въ мысляхъ.

— Надѣюсь, это было что нибудь пріятное?

— Да, — оно было мнѣ пріятно.

Эти слова онъ произноситъ какъ-то дико озираясь и злобно глядя на нее. Между тѣмъ она молчаливо наполняетъ трубку снова. Видя, что она вся отдалась своему дѣлу, онъ продолжаетъ:

— Въ моихъ мысляхъ было путешествіе. Трудное опасное путешествіе. Черезъ пропасти, у которыхъ достаточно споткнуться чтобы тутъ-же разбиться въ дребезги. Посмотрите внизъ. Вы видите, что на днѣ пропасти?

И онъ быстро приподнимается и показываетъ рукой на полъ, точно на немъ, или подъ нимъ находится то, о чемъ онъ говорилъ. Женщина смотритъ, однако, не на полъ, а на него. Повидимому, она знаетъ, что ея безмолвіе вызоветъ его дальнѣйшую рѣчь. И, дѣйствительно, черезъ минуту онъ начинаетъ говорить снова

— Такъ вотъ я сказалъ, что совершилъ это путешествіе здѣсь сотни или тысячи разъ, больше, милліона разъ. Однимъ словомъ я совершалъ его во снѣ такъ часто, что когда пришлось совершить его на самомъ дѣлѣ, то это не стоило мнѣ никакого труда.

— Вслѣдствіе этого путешествія вы и не бывали здѣсь?

Онъ взглядываетъ на нее, еще разъ затягивается и говоритъ:

— Да, вслѣдствіе этого путешествія.

Затѣмъ наступаетъ молчаніе. Его отяжелѣвшія вѣки едва могутъ открыться. Женщина же все сидитъ около него и не сводитъ глазъ съ трубки.

— Я увѣрена, — говоритъ вдругъ старуха, между тѣмъ какъ онъ дико смотритъ на нее, — я увѣрена, что это путешествіе вы совершили по различнымъ дорогамъ. Да?

— Нѣтъ, всегда однимъ и тѣмъ же путемъ.

— Однимъ и тѣмъ же?

— Да.

— Тѣмъ самымъ, которымъ вы совершили его и въ дѣйствительности?

— Да.

— И вы испытывали при этомъ всегда то-же удовольствіе?

— Да.

Казалось, другого отвѣта, кромѣ этого односложнаго и лѣниваго «да» онъ дать не могъ.

Повидимому, чтобы убѣдиться, что онъ отвѣчаетъ не какъ машина, а сознательно, она спрашиваетъ о томъ же, но иначе:

— И вамъ, голубчикъ, никогда не надоѣдало это и вамъ не хотѣлось увидѣть во снѣ что-либо другое?

Онъ съ трудомъ приподнимается и говоритъ:

— Что вы говорите? Что мнѣ надо? Зачѣмъ я пришелъ сюда?

Она осторожно укладываетъ его на кровать и вкладываетъ ему въ ротъ трубку. Затѣмъ она говоритъ:

— Конечно. Да, да. Теперь я понимаю. Вы черезчуръ торопились, и я не могла уловить вашу мысль. Но теперь я вижу, что вы пришли сюда, чтобы повторить ваше путешествіе.

Онъ отвѣчаетъ ей, сначала смѣхомъ, а потомъ зубовнымъ скрежетомъ.

— Да, я пришелъ сюда для этого. Когда жизнь стала мнѣ не подъ силу, я пришелъ сюда за утѣшеніемъ, и утѣшился.

Послѣднія слова онъ произноситъ опять съ какой-то страстью, стуча зубами, какъ волкъ.

Она пристально глядитъ на него и говоритъ:

— А у васъ въ вашемъ путешествіи былъ товарищъ?

— Ха, ха, ха! — восклицаетъ онъ не то съ хохотомъ, не то съ лаемъ. — И какъ часто онъ не зналъ, что онъ мой товарищъ по путешествію! Сколько разъ онъ совершилъ его, не зная, гдѣ онъ идетъ.

Тутъ женщина становится на колѣни, положивъ голову на одѣяло, и еще внимательнѣе начинаетъ слѣдить за нимъ. Потомъ она растираетъ осторожно ему грудь.

Тогда онъ снова начинаетъ говорить, точно подъ ея диктовку.

— Да, я всегда совершалъ сначала это путешествіе, а красивые виды и процессіи являлись потомъ. Раньше окончанія путешествія они явиться не могли.

Послѣ нѣкотораго молчанія, во время котораго она снова растираетъ ему грудь, онъ снова начинаетъ говорить:

— Что? Вѣдь я же сказалъ, что когда оно совершится, то покажется такимъ короткимъ, что сдѣлается даже странно. Вы слышите?

— Да, голубчикъ. Говори. Слушаю.

— Вотъ время и мѣсто.

Съ этими словами онъ вскакиваетъ на ноги и затѣмъ, уже шепотомъ, точно ища чего-то въ темнотѣ, продолжаетъ:

— Время и мѣсто…

— Время, мѣсто и вашъ спутникъ, — добавляетъ за него старуха и хватать, его за руку.

— Какъ-же могло быть время, когда не было спутника?..

Но вдругъ онъ останавливается и произноситъ:

— Тсъ, тише. Путешествіе кончилось. Все кончилось.

— Такъ скоро?

— Я-же говорилъ, что скоро. Но вѣдь это только сонъ. Я видѣлъ все это во снѣ. Иначе, развѣ могло бы все это случиться такъ просто и скоро. Нѣтъ, все это не то… не то. Тамъ была борьба, сознаніе опасности, страхъ, мольбы… Но ничего подобнаго я никогда не видалъ во снѣ…

И, сказавъ послѣднія слова, онъ содрогается.

— Чего ты никогда не видѣлъ, голубчикъ?

— Смотрите, смотрите! Какъ ужасно все это? Да, такъ и было. Но, вотъ, все и конченоі..

Эти почти безсвязныя слова его сопровождались дикими жестами. Затѣмъ онъ падаетъ на кровать совершенно безчувственный.

Женщина, однако, продолжаетъ дѣлать ему все новые и новые вопросы, снова растираетъ ему грудь и прислушивается, не прошепчетъ ли онъ чего нибудь. Наконецъ, увѣрившись, что онъ уже не очнется, она недовольная отходитъ отъ него и садится въ кресло, откуда, подперевъ рукой подбородокъ, продолжаетъ пристально смотрѣть на него..

— Помню, сама слышала, какъ ты однажды говорилъ обо мнѣ, когда я лежала въ такомъ же состояніи, какъ сейчасъ ты. Ты говорилъ: «Непонятно, ничего не разобрать!» Говорилъ и обо мнѣ, и о другихъ посѣтителяхъ того дня. Смотри, голубчикъ, не ошибись!..

И затѣмъ она продолжаетъ:

— Ты сказалъ, что какъ будто не то дѣйствіе. Можетъ быть и не то, сначала. Но погоди, потомъ почувствуешь. Запоешь у меня и ты. Практикой до всего доходишь. Какъ знать, можетъ быть, я открыла секретъ, какъ заставить тебя все разсказать.

Между тѣмъ Джасперъ лежитъ на кровати совершенно безчувственный. Только изрѣдка судорожно подергиваются у него ноги, руки и мускулы на лицѣ. Такъ продолжается, пока не сгораетъ и вторая свѣча, зажженная старухой послѣ выгорѣвшей первой. Наконецъ, въ комнату проникаетъ со двора и утренній свѣтъ.

Только тогда Джасперъ приходитъ мало-по-малу въ себя. Онъ весь дрожитъ. Успокоившись, онъ, наконецъ, уходитъ, провожаемый благодарностью женщины за тѣ деньги, которыя онъ далъ ей за ея труды:

— Да спасетъ тебя Богъ, голубчикъ!

Послѣ его ухода, очевидно уставшая, женщина какъ будто начинаетъ готовиться ко сну. Но это только кажется. Какъ только на лѣстницѣ затихаютъ шаги Джаспера, старуха отправляется за нимъ, шепча про себя:

— Ну, этотъ разъ ужъ я тебя не выпущу съ глазъ!

Дойдя до Ольдергэтской улицы, Джасперъ останавливается у одного подъѣзда и стучитъ. Дверь немедленно отворяется, и регентъ исчезаетъ за ней. Но женщина, которая всю дорогу слѣдила за нимъ, не уходитъ. Она прячется въ противоположныхъ воротахъ и ждетъ, когда онъ снова выйдетъ. Такъ проходитъ нѣсколько часовъ.

Наконецъ, въ полдень, онъ выходитъ, но безъ багажа и въ новомъ платьѣ. Очевидно, въ Клойстергэмъ онъ еще не ѣдетъ. Женщина идетъ за нимъ, но вскорѣ возвращается къ тому дому, изъ котораго онъ вышелъ. Она стучится и спрашиваетъ:

— Джентльменъ изъ Клойстергэма дома?

— Недавно только вышелъ.

— Жаль. А когда онъ уѣзжаетъ домой?

— Въ шесть вечера.

— Благодарю васъ… Ну, погоди. Теперь ужъ не упущу тебя, — бормочетъ она про себя. — Въ прошлый разъ я потеряла тебя изъ виду, когда ты сѣлъ въ дилижансъ. Я даже не знала куда ты ѣдешь. Но теперь я знаю, и буду въ Клойстергэмѣ раньше тебя. А тамъ ужъ я сумѣю тебя найти.

Въ тотъ-же самый вечеръ старуха дѣйствительно стояла уже на одной изъ Клойстергэмскихъ улицъ, глазѣя на окна монастырскаго дома и ожидая прихода дилижанса.

Наконецъ, дилижансъ пришелъ. Убѣдившись, что тотъ, кого она ждала, пріѣхалъ, женщина бормочетъ про себя:

— Ну, пріѣхалъ. Значитъ я буду знать и гдѣ ты живешь.

Съ этими словами старуха идетъ за Джасперомъ, спокойно направляющимся домой. Но вотъ, подъ воротами арки онъ вдругъ исчезаетъ куда-то. Въ это время тутъ-же подъ аркой женщина видитъ витую лѣстницу, а черезъ открытую настежь на улицу дверь въ комнатѣ какого-то джентльмена съ сѣдыми развѣвающимися волосами. Джентльменъ этотъ сидитъ за столомъ и что-то пишетъ.

— Эй, кого вы ищите? — воскликнулъ онъ, замѣтивъ остановившуюся женщину.

— Тутъ только что прошелъ одинъ господинъ. Да?

— Да, прошелъ. А что вамъ отъ него нужно?

— Гдѣ онъ живетъ, голубчикъ?

— Живетъ? Да вотъ тамъ, наверху.

— Да благословитъ тебя Богъ. А какъ зовутъ его?

— Джасперъ, Джонъ по имени. Мистеръ Джонъ Джасперъ.

— А чѣмъ онъ занимается?

— Занимается? Поетъ въ хорѣ.

— Гдѣ?

— Въ хорѣ.

— Это что такое?

Мистеръ Датчери встаетъ и подходитъ къ двери. Затѣмъ, улыбаясь, онъ спрашиваетъ старуху:

— Вы знаете соборъ?

Женщина киваетъ головой.

— Такъ вотъ, идите туда завтра часовъ въ семь утра, и вы не только увидите, но и услышите мистера Джаспера.

— Благодарю васъ.

Радость, съ которой она говоритъ это, не проходитъ для Датчери незамѣченной. Онъ на минуту пристально присматривается къ старухѣ и затѣмъ идетъ вмѣстѣ съ ней.

— Впрочемъ, вы можете подняться къ мистеру Джасперу и сейчасъ.

Женщина смотритъ на него съ лукавой улыбкой и отрицательно качаетъ головой.

— Развѣ вы не хотите говорить съ нимъ?

Она снова отрицательно качаетъ головой.

— Ну, а любоваться имъ вы можете три раза въ день, хотя вамъ, кажется, ѣздить сюда далеко.

Женщина быстро взглядываетъ ему въ лицо. Если мистеръ Датчери думалъ этимъ путемъ узнать отъ нея, откуда она, то онъ цѣли не достигъ. Однако, когда онъ, идя рядомъ съ ней, начинаетъ позвякивать въ карманѣ деньгами, она говоритъ ему:

— Не будете-ли добры дать мнѣ денегъ на ночлегъ и на дорогу домой, добрый господинъ? Я очень бѣдна и сильно кашляю.

— А вы знаете, гдѣ надо остановиться вамъ? Вы бывали здѣсь?

— Одинъ разъ.

— Въ самомъ дѣлѣ?

Въ это время они доходятъ до воротъ кладбища. Вспомнивъ что-то, женщина говоритъ:

— Можетъ быть, вы не повѣрите мнѣ, но на этомъ самомъ мѣстѣ одинъ молодой джентльменъ далъ мнѣ разъ три шиллинга и шесть пенсовъ. Я страшно кашляла тогда и попросила у него три шиллинга и шесть пенсовъ. И онъ мнѣ далъ ихъ.

— А вы не слишкомъ были смѣлы, назначая сами сумму? — спокойно спрашиваетъ Датчери, продолжая въ то-же время звенѣть деньгами. — Хорошо, что молодой человѣкъ не принялъ вашу просьбу за дерзость.

— Дѣло въ томъ, что я просила эту сумму на лекарство, которымъ торгую и которымъ сама живу. Вотъ и теперь я прошу у васъ ту-же сумму и, если вы исполните мою просьбу, я опять и на эти деньги куплю лекарства.

— Какое-же это лекарство?

— Не буду васъ обманывать, сэръ. Это опіумъ.

Мистеръ Датчери вдругъ быстро взглядываетъ на старуху.

— Опіумъ, голубчикъ. Опіумъ, который, какъ и насъ грѣшныхъ, больше бранятъ, чѣмъ хвалятъ.

Мистеръ Датчери не говоря ни слова отсчитываетъ деньги. Старуха жадно смотритъ ему въ руки.

— Это было въ прошлый сочельникъ, сэръ.

Мистеръ Датчери сбивается въ счетѣ и начинаетъ считать деньги снова.

— Его звали, того джентльмена, Эдвиномъ.

Мистеръ Датчери роняетъ монеты, наклоняется, чтобы поднять ихъ и, весь красный отъ сдѣланнаго усилія, говоритъ:

— Какъ-же вы узнали его имя?

— Я спросила его объ этомъ и еще спросила, есть-ли у него невѣста. Тогда онъ и сказалъ, что зовутъ его Эдвиномъ и что невѣсты у него нѣтъ.

Нѣсколько минутъ мистеръ Датчери, зажавъ деньги въ кулакъ, стоялъ неподвижно, о чемъ-то задумавшись. Потомъ онъ разсѣянно суетъ старухѣ въ руку деньги, прощается съ ней и отходитъ отъ нея.

Когда мистеръ Датчери подошелъ къ своей квартирѣ, въ окнѣ у мистера Джаспера уже свѣтилась, точно маякъ, его лампа. И какъ морякъ съ жадною надеждой смотритъ на маячный огонь, думая о тихой пристани, такъ и мистеръ Датчери, увидя лампу Джаспера, долго не могъ оторваться отъ нея и точно хотѣлъ проникнуть мыслью по слѣдамъ этого свѣта.

Единственной цѣлью возвращенія мистера Датчери домой, была, кажется, забытая имъ, хотя и вовсе ненужная ему, шляпа.

Когда онъ снова вышелъ на улицу, на соборной колокольнѣ пробило половина десятаго. Теперь цѣлью его прогулки было встрѣтить того мальчишку, который побивалъ камнями Дордльса.

Мальчишка этотъ ждать себя долго не заставилъ. Вскорѣ мистеръ Датчери увидѣлъ его около рѣшетки кладбища. Чертенокъ занимался тѣмъ, что обстрѣливалъ камнями надгробные памятники.

— Эй, Винксъ! — крикнулъ его мистеръ Датчери.

— Алло, Дикъ! — отвѣтилъ чертенокъ.

Повидимому, отношенія мистера Датчери къ мальчишкѣ самыя пріятельскія.

— Сколько разъ я говорилъ вамъ, чтобъ вы меня такъ не звали! Да и фамиліи такой совсѣмъ нѣтъ.

— Почему-же нѣтъ? Я думаю, есть.

— Врешь, нѣтъ такой фамиліи. Меня прозвали Винксомъ, потому что я рѣдко сплю по ночамъ. Меня постоянно тревожатъ, и приходится спать однимъ глазомъ. Поэтому и прозвали меня Винксомъ^[3]. А чаще зовутъ меня Депутатомъ, и это прозвище мнѣ нравится гораздо больше.

— Ну, Депутатъ, такъ Депутатъ. Мнѣ все равно. Но мы съ тобой, все-таки, друзья. Такъ вѣдь, Депутатъ?

— Конечно.

— Я тебѣ простилъ долгъ въ первый-же день моего пріѣзда. Потомъ тебѣ отъ меня не разъ попадали шестипенсовыя монеты. Вѣдь такъ?

— Вѣрно! А главное, что вы не дружны съ Джасперомъ. Я его ненавижу. Ну, за что онъ прибилъ и оттаскалъ меня за волосы!

— Ну, бросимъ это. А вотъ что, Депутатъ, сегодня тебѣ можетъ попасть въ карманъ отъ меня цѣлый шиллингъ. Сегодня вечеромъ у васъ остановится въ ночлежкѣ одна бѣдная, больная старуха.

— Курильщица! Знаю.

И Депутатъ хитро подмигнулъ при этихъ словахъ.

— Ты знаешь какъ ее зовутъ?

— Ея Королевское Высочество принцесса Пуфъ-Пуфъ.

— А другого имени развѣ у нея нѣтъ? И откуда она?

— Изъ Лондона. Промысломъ своимъ занимается среди Джэковъ.

— Матросовъ?

— Ну да, я-же и говорю вамъ, что между Джэками.

— Мнѣ бы нужно было, чтобъ ты узналъ ея адресъ.

— Хорошо. Давай только обѣщанный тобой шиллингъ, старина.

Мистеръ Датчери дастъ мальчишкѣ шиллингъ, и, благодаря существующему между нкми взаимному довѣрію, вопросъ считается исчерпаннымъ.

— А знаете, какая потѣха? Завтра утромъ принцесса Пуфъ-Пуфъ отправляется въ соборъ.

— А откуда ты знаешь это?

— Сама мнѣ сказала. Велѣла разбудить.

Мистеръ Датчери задумчиво выслушалъ эту новость, и лицо его повеселѣло. Послѣ этого онъ простился съ своимъ другомъ, вернулся домой и сѣлъ ужинать. Мистриссъ Тонъ приготовила ему хлѣбъ, сыръ, салатъ и пиво.

Окончивъ ужинъ, онъ долго еще просидѣлъ въ этотъ вечеръ за столомъ. Наконецъ, онъ всталъ, отперъ стѣнной шкафъ и началъ внимательно разсматривать какія-то черточки, начерченныя мѣломъ на внутренней сторонѣ дверцы.

— Мнѣ по душѣ этотъ старинный способъ счетоводства, — заговорилъ онъ при этомъ мысленно съ собой — По крайней мѣрѣ, пойметъ только тотъ, кому надо. Хорошо. Волки сыты, и овцы цѣлы. Г-мъ! Сегодня придется прибавить только одну маленькую черту.

И, грустно вздохнувъ, мистеръ Датчери вооружился мѣломъ и задумался.

— Большой черты провести никакъ нельзя, — сказалъ онъ самъ себѣ. И проведя небольшую черту, онъ заперъ шкафъ и пошелъ спать.

На другое утро мирный городокъ былъ весь залитъ солнечными лучами. Древности его и развалины казались особенно живописными. Подъ чащей деревьевъ ярко сверкалъ плющъ, щебетали птицы и разливалось благоуханіе полей и лѣсовъ. Все говорило о жизни, о вѣчной жизни, побѣждающей смерть. И даже вѣковыя каменныя надгробныя плиты какъ-то помолодѣли.

Первымъ прошелъ въ соборъ, позѣвывая и потягиваясь и, отворивъ его массивныя двери огромнымъ ключемъ, мистеръ Тонъ. За нимъ появилась съ метельщиками мистриссъ Тонъ. Затѣмъ пришелъ въ свое время органистъ съ своимъ подручнымъ, который началъ сдувать пыль съ клавишъ органа, съ пюпитровъ и нотъ. Потомъ начали слетаться на колокольню грачи, эти любители колокольнаго звона, органа и хорового пѣнія. Наконецъ, начали стекаться въ соборъ и прихожане, пришелъ мистеръ Криспаркль, какъ всегда здоровый и веселый, собрался впопыхахъ хоръ (пѣвчіе всегда собираются впопыхахъ) и облачился въ свои стихари. За ними показался и Джонъ Джасперъ. Послѣднимъ явился мистеръ Датчери. Онъ сѣлъ на одно изъ многочисленныхъ пустыхъ сидѣній и сталъ отыскивать глазами Ея Королевское Высочество, принцессу Пуфъ-Пуфъ.

Когда онъ, наконецъ, увидѣлъ ее, служба уже давно началась. Старуха стояла за одною изъ колоннъ, точно прячась, и не сводила глазъ съ регента, который и не подозрѣвалъ, что привлекаетъ къ себѣ такое вниманіе. Въ мѣстахъ, гдѣ онъ пѣлъ съ особымъ чувствомъ, старуха посмѣивалась. А, можетъ быть, это казалось только мистеру Датчери. Однако, нѣтъ. Вотъ онъ увидѣлъ какъ старуха грозитъ регенту кулакомъ.

Съ этой минуты мистеръ Датчери совершенно забылъ о богослуженіи. Все его вниманіе приковалось къ старухѣ. Вотъ она опять стада грозить Джасперу однимъ кулакомъ, потомъ обоими. Въ ту-же минуту на хорахъ откуда-то появляется Депутатъ, глаза котораго перебѣгаютъ то со старухи на Джаспера, то съ Джаспера на старуху.

Но вотъ служба кончена. Служители алтаря разошлись.

Мистеръ Датчери тоже вышелъ изъ собора и, нагнавъ свою новую знакомую, говоритъ ей:

— Это вы, мэмъ! Добрый день. Ну, что, видѣли его?

— Какъ-же, голубчикъ. Видѣла.

— Вы знаете его?

— Еще-бы! Лучше, я думаю, всѣхъ пасторовъ.

Между тѣмъ, у мистриссъ Тонъ уже накрытъ ея жильцу вкусный завтракъ. Однако, вернувшись домой, мистеръ Датчери прежде, чѣмъ приняться за ѣду, отворилъ свой стѣнной шкафъ, взялъ мѣлокъ и провелъ отъ самаго верха дверцы до самаго ея низа огромную бѣлую черту. Затѣмъ только онъ, заперевъ шкафъ, сѣлъ за столъ и съ большимъ аппетитомъ принялся завтракать.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Послѣсловіе переводчика.

Романъ «Тайна Эдвина Друда», какъ извѣстно, остался неоконченнымъ. Запутанная интрига и невыясненная развязка его вызвали въ англійской литературѣ цѣлый рядъ изслѣдованій, авторы которыхъ старались разгадать творческій замыселъ Дикксиса. Но оказывается, что разгадать до конца даже значительно раскрытый замыселъ такого большого писателя, какъ Диккенсъ, чрезвычайно трудно. Произведеніе истинно талантливое до такой степени живо, такъ органически связано съ дѣйствительной жизнью, что для человѣческой логики угадать его развязку почти такъ-же трудно, какъ и развязку какой нибудь намѣчающейся на нашихъ глазахъ жизненной драмы.

Убитъ-ли Друдъ Джасперомъ или не убитъ? Кто такой этотъ таинственный мистеръ Датчери, который явно какъ будто слѣдитъ за регентомъ собора? Почему и послѣ убійства Джасперъ цѣлый годъ слѣдилъ за Невилемъ? — на всѣ эти воросы ни одинъ изъ изслѣдователей «Тайны Эдвина Друда» не далъ яснаго и убѣдительнаго отвѣта.

Такъ, напримѣръ, Томасъ Форстеръ, стараясь разгадать, какъ окончилъ-бы Диккенсъ свой романъ, склоняется къ предположенію, что Эдвинъ не убитъ, но что покушеніе на его убійство со стороны Джаспера было. Свою мысль онъ доказываетъ довольно остроумными соображеніями и сопоставленіемъ различныхъ цитатъ изъ «Тайны Эдвина Друда».

Онъ указываетъ на цѣлый рядъ мелочей, какъ-бы подготовляющихъ преступленіе: Джасперъ знакомится съ Дордльсомъ, чтобы раздобыть отъ него ключи отъ гробницы мистриссъ Сапси; встрѣтивъ Дордльса у мистера Сапси, онъ, пользуясь приглашеніемъ каменьщика, осматриваетъ различные ключи отъ гробницъ и пробуетъ ихъ тонъ, чтобы потомъ, пользуясь своимъ тонкимъ слухомъ, различить ихъ въ темнотѣ по слуху.

Такого-же рода соображенія и сопоставленія изъ разныхъ мѣстъ романа приводитъ Форстеръ въ пользу той мысли, что покушеніе Джаспера не удалось, хотя самъ Джасперъ думаетъ, что оно удалось. Главное изъ этихъ соображеній то, что Датчери — это самъ Друдъ. Датчери носитъ парикъ, онъ знаетъ, повидимому, улицы Клойстергэма, онъ два раза встрѣчается со старухой, содержательницей курильни опіума и когда эта старуха, при второй встрѣчѣ съ нимъ, напоминаетъ ему ихъ прежній разговоръ, Датчери смущается и роняетъ деньги, которыя онъ приготовилъ для старухи.

Мы нарочно привели нѣкоторыя соображенія Форстера, чтобы показать, что, при всемъ своемъ остроуміи, они очень легко могутъ бытъ опровергнуты разными другими деталями романа.

Такъ, если-бы Джасперъ не убилъ Друда, то, какимъ образомъ и кто могъ-бы спасти юношу? Дордльсъ и Депутатъ? (Такъ думаетъ Форстеръ). Это очень мало вѣроятно. Во первыхъ, зачѣмъ-бы Эдвинъ слѣдилъ въ такомъ случаѣ за Джасперомъ? Во вторыхъ, какъ видно изъ романа, Депутатъ знакомится съ Датчери уже послѣ убійства. Съ другой стороны, въ романѣ есть нѣсколько другихъ деталей, позволяющихъ думать, что Датчери, это Тартаръ. Датчери имѣетъ видъ военнаго; Тартаръ, повидимому, скрывается изъ Лондона. На это указываетъ описаніе жизни Розы съ миссъ Твинкльтонъ. Дѣвушка груститъ, читаетъ морскія приключенія, ждетъ чего-то, что не приходитъ. Такимъ образомъ, можно предположить, что, узнавъ отъ мистера Груджіуса исторію Невиля и Друда, Тартаръ, можетъ быть не подозрѣвая истинныхъ чувствъ Розы, задавался цѣлью отыскать ея жениха. Опредѣленіе, которое даетъ Диккенсъ мистеру Датчери вполнѣ подходить только къ Тартару. Онъ единственное лицо въ романѣ «неимѣющее опредѣленныхъ занятій» и «живущее на собственныя средства», и единственный человѣкъ изъ военныхъ. Кромѣ того и самый характеръ Тартара весьма подходитъ и къ роли Датчери, и къ той его характеристикѣ, которую дѣлаетъ Диккенсъ. Наконецъ, въ романѣ имѣется одна деталь, которая какъ-бы прямо намекаетъ на то, что Датчери — это Тартаръ: когда Датчери возвращается послѣ свиданія съ Депутатомъ въ 10 ч. вечера домой, онъ смотритъ на свѣтъ въ окнѣ квартиры Джаспера, «какъ морякъ на маякъ». Что-же касается смущенія Датчери при его разговорѣ со старухой, то, намъ кажется, оно вполнѣ объясняется и въ томъ случаѣ, если Датчери — Тартаръ. Тартаръ могъ не знать, что отношенія между Эдвиномъ и Розой были порваны. Онъ могъ считать ее невѣстой Эдвина. А въ такомъ случаѣ его смущеніе вполнѣ естественно. Узнавъ, что у Эдвина «нѣтъ милой», Тартаръ становится въ совершенно иное положеніе въ отношеніи къ Розѣ.

Этихъ немногихъ соображеній, намъ думается, достаточно, чтобы видѣть какая трудная задача — разгадать развязку «Тайны Эдвина Друда».

КОНЕЦЪ.

---

1. Rose — роза; bud — почка, глазокъ, бутонъ. Прим. перев.
2. Каменный, по англійски Stony, отъ ston, камень. Джасперъ играетъ созвучными словами ston и ton (звукъ).
3. Отъ Wink — мигать.