ТАЙНА ЭДВИНА ДРУДА.
правитьГЛАВА I.
Разсвѣтъ.
править
Древняя англійская соборная башня! Какъ можетъ древняя англійская соборная башня тутъ очутиться? Знакомая массивная, сѣрая, четырехъ-угольная башня что при Старомъ соборѣ? Ей-то какъ попасть сюда? Никакого шпиля ржаваго желѣза нѣтъ между ею и глазомъ, съ какой стороны ни посмотришь. Что же это за шпиль такой и кто его тутъ всадилъ? Можетъ статься, онъ всаженъ по султанскому повелѣнію для казни турецкихъ разбойниковъ, одного за другимъ. Такъ и есть; потому-то и кимвалы бряцаютъ, да и султанъ въ свой дворецъ въ длинной процессіи идетъ. Десять тысячъ саблей блестятъ на солнцѣ, трижды десять тысячъ танцовщицъ цвѣты разсыпаютъ. За ними слѣдомъ бѣлые слоны, увѣшенные безчисленными роскошными тканями и безконечные числомъ, и прислужники тоже. А все-таки соборная башня поднимается на заднемъ планѣ, тамъ гдѣ ей быть нѣтъ возможности, и все-таки корчащейся человѣческой фигуры не видно на страшномъ шпилѣ. Постой! Шпиль-то такой же низенькій какъ и ржавый шпиль на верхушкѣ колонки старинной кровати, надломленной и перекосившейся! Частицу времени дремотнаго смѣха на соображеніе этой возможности посвятить необходимо.
Трясясь съ головы до ногъ, человѣкъ, разсыпавшаяся сознательность котораго складывается такъ фантастически, наконецъ приподнимается, поддерживаетъ свое тѣло руками и осматривается вокругъ. Онъ въ одной изъ самыхъ гнусныхъ и душныхъ маленькихъ комнатъ. Сквозь оборванную оконную занавѣску прокрадывается свѣтъ ранняго утра съ грязнаго двора. Онъ лежитъ, одѣтый, поперекъ большой, невзрачной постели, на кровати, подломившейся подъ находящеюся на ней тяжестъю. Тутъ же лежатъ, тоже одѣтые и тоже поперекъ постели, а не вдоль, Китаецъ, Ласкаръ да испитая женщина. Двое первыхъ спятъ или въ забытьи; послѣдняя дуетъ на какую-то трубку чтобы раскурить ее. Прикрывая ее своею исхудалою рукой, она сосредоточиваетъ въ ней красную искорку. Послѣдняя замѣняетъ лампочку и освѣщаетъ въ женщинѣ все что разсмотрѣть можно.
— Другую? говоритъ эта женщина плаксивымъ, хриплымъ голосомъ. — Хотите другую?
Онъ озирается кругомъ, приложивъ ко лбу свою руку.
— Вы ужь пять выкурили съ тѣхъ поръ какъ сюда въ полночь пожаловали, продолжаетъ женщина съ хроническими жалобами. — Бѣдная я, бѣдная, какъ у меня голова дурна. Вонъ тѣ двое послѣ васъ пришли. Какая я несчастная: торговля идетъ вялая, вялая. Китайцевъ въ докахъ мало, Ласкаровъ еще меньше и, говорятъ, кораблей въ приходѣ совсѣмъ нѣтъ. Вотъ и другая для васъ готова, дорогой мой. Вы, какъ добрая душа, не забудете, вѣдь не забудете что рыночная-то цѣна нынѣ страхъ какъ повысилась? Больше чѣмъ три шиллинга и шесть пенсовъ за мѣрку въ наперсточекъ! Вы помните также что кромѣ меня (да Джака Китайца по ту сторону двора, но онъ такъ сдѣлать не сумѣетъ какъ я сдѣлаю) никто не знаетъ секрета какъ его смѣшивать слѣдуетъ? Вы соображаясь такъ и заплатите, дорогой мой, такъ и заплатите.
Говоря это, она раздуваетъ трубку и, отъ времени до времени потягивая изъ нея, вдыхаетъ въ себя значительное количество въ содержимаго ней.
— Охъ, охъ, какъ легкія-то у меня слабы, легкія-то какъ дурны! Вотъ она для васъ почти и готова, любезный мой. Ахъ я несчастная, несчастная, бѣдная, рука-то моя какъ трясется! Словно отвалиться хочетъ. Вижу я, вы поотходите, и говорю я, бѣдная, сама себѣ: дай-ка я ему другую подготовлю, а онъ цѣну рыночную попомнитъ, да такъ по ней и расплатится. Бѣдная моя головушка! Я трубки-то свои изъ старыхъ дешевенькихъ чернильныхъ бутылочекъ дѣлаю. Вотъ одна изъ нихъ, чубучекъ въ нихъ вставляю такимъ способомъ, и изъ этого наперсточка смѣсь выну этою маленькою роговою ложечкой, да такъ и накладываю, дорогой мой. О, мои несчастныя нервы! Я шестнадцать лѣтъ мертвую пила прежде чѣмъ за это принялась; но это мнѣ не вредитъ, а если и вредитъ, то на столько что и говорить не стоитъ. За то голодъ и харчи устраняются, дорогой вы мой.
Она передаетъ ему почти опорожненную трубку и опрокидывается назадъ, повернувшись лицомъ внизъ.
Онъ поднимается, шатаясь, съ постели, кладетъ трубку предъ каминомъ, отдергиваетъ оборванную занавѣску и смотритъ съ отвращеніемъ на трехъ своихъ сотоварищей. Онъ замѣчаетъ что женщина докурилась опіуму до страннаго сходства съ Китайцемъ. Въ ней повторяются и окладъ его лица, его глазъ, и високъ, и цвѣтъ его кожи. Сказанный Китаецъ конвульсивно борется съ однимъ изъ своихъ многихъ боговъ, а можетъ-быть и демоновъ, и страшно рычитъ. Ласкаръ смѣется, распустивъ слюни. Хозяйка неподвижна и молчитъ.
«Какія могутъ быть у ней грезы?» думаетъ бодрствующій, поворачивая ея лицо на свою сторону и смотря на него. «Грезы о множествѣ мясныхъ лавокъ и питейныхъ домовъ, и о большомъ кредитѣ? Объ умноженіи отвратительныхъ покупателей, о возстановленіи этой ужасной кровати, о томъ чтобы вымести страшный дворъ на-чисто? До чего же болѣе возвышеннаго чѣмъ все это можетъ она, подъ какимъ бы ни было количествомъ опіума, подняться? Э?
Онъ приклоняетъ ухо чтобы прислушаться къ ея бормотанію.
— Не разберешь.
Въ то время какъ онъ слѣдилъ за спазматическимъ вздрагиваніемъ и подергиваніемъ пробѣгавшими по ея лицу и членамъ, какъ извилистая молнія по темному небу, имъ овладѣвала какая-то свойственная имъ заразительность, и до такой степени что онъ принужденъ былъ отойти, опереться о кресла подлѣ камина, поставленныя тамъ, можетъ-статься, нарочно для такихъ необходимостей, и присѣсть въ нихъ, крѣпко ухватившись, пока онъ не справится съ силами гадкаго впечатлѣнія.
Послѣ этого онъ идетъ назадъ, накидывается на Китайца, и схвативъ его обѣими руками за горло, сильно поворачиваетъ на постели. Китаецъ вцѣпляется въ напавшія на него руки, барахтается, задыхается и протестуетъ.
— Что ты говоришь?
Вслушивающаяся пауза.
— Нельзя разобрать!
Медленно ослабивъ нажимъ своихъ рукъ и прислушиваясь къ несвязному бормотанью, онъ обращается къ Ласкару и совершенно сволакиваетъ его на полъ. Ласкаръ, упавъ, проворно вскидывается въ полусидячее положеніе, сверкаетъ глазами, машетъ руками во всѣ стороны и выхватываетъ ножъ-призракъ. Тутъ только дѣлается очевиднымъ что женщина успѣла отобрать у него ножикъ, ради безопасности, ибо когда она вскакиваетъ, сдерживаетъ его и уговариваетъ, ножъ виднѣется въ ея одеждѣ, а не въ его. За тѣмъ оба, засыпая, опрокидываются навзничь другъ возлѣ друга.
Не мало было бормотни и перебранки между ними, но ничего не выяснилось. Если какое-нибудь внятное слово и вылетаю въ воздухъ, то оно все-таки оставалось безъ смысла и безъ послѣдовательности. И слова „не разберешь!“ были комментаріемъ прислушивавшагося, произнесеннымъ съ убѣдительнымъ покачиваніемъ головы и съ мрачною улыбкой. Онъ положилъ затѣмъ нѣсколько серебряныхъ монетъ на столъ, отыскалъ свою шляпу, ощупью спустился внизъ по изломанной лѣстницѣ, пожелалъ добраго утра какой-то крысами посѣщаемой придверницѣ, валявшейся на постели въ темной конурѣ подъ лѣстницей, и вышелъ вонъ.
Послѣ полудня того же дня, массивная, сѣрая, четырехъугольная башня Стараго собора высится предъ взорами истомленнаго путника. Колокола благовѣстятъ къ вечерней службѣ, и ему присутствовать при ней необходимо, такъ сказалъ бы всякій, судя по поспѣшности съ которою онъ идетъ къ растворенной соборной двери. Пѣвчіе уже надѣваютъ свои загрязнившіяся бѣлыя рясы и торопятся когда онъ является между ними, и тоже надѣваетъ рясу, и примыкаетъ къ процессіи отправляющейся вереницею къ службѣ. Затѣмъ ключарь запираетъ желѣзныя рѣшетчатыя дверцы отдѣляющія трапезу отъ алтаря, и всѣ участвовавшіе въ процессіи распредѣляются по своимъ мѣстамъ, прячутъ свои лица, и слова на распѣвъ: „Егда человѣкъ нечестивый“, возносятся къ камнямъ арокъ и къ стропиламъ кровли, пробуждая рокочущіе громы.
ГЛАВА II.
Деканъ и причетъ.
править
Кто наблюдалъ степенную и клерикальную птицу — грачей, тотъ, можетъ-быть, замѣчалъ что въ то время какъ они возвращаются домой вечеромъ, степеннымъ и клерикальнымъ стадомъ, двое изъ нихъ вдругъ отдѣлятся отъ остальныхъ, вернутся по линіи полета назадъ на нѣкоторое разстояніе, и тамъ какъ будто бы остановятся и помедлятъ, рождая въ простыхъ смертныхъ мысль что всей ихъ корпораціи таинственно важно чтобъ эта лукавая парочка подала видъ будто она отказывается отъ всякаго сообщества съ нею.
Подобнымъ образомъ, когда окончилась служба въ Старомъ соборѣ съ четырехъ-угольною башней, и пѣвческій хоръ снова тѣснясь выбирается вонъ, и расходятся разныя почтенныя лица, грачеобразнаго вида, двое изъ таковыхъ возвращаются по своимъ стопамъ и вмѣстѣ идутъ по звучащему эхомъ двору собора.
Не только день близится къ концу, но и годъ. Низкое солнце глядитъ огненно и холодно за монастырскою руиной, и дикій виноградъ на соборной стѣнѣ уже разсыпалъ на половину свои темно-красные листья по мостовой. Послѣ полудня былъ дождь, и зимняя дрожь пробѣгаетъ по лужицамъ на растрескавшихся неровныхъ лещадяхъ и по гигантскимъ вязамъ льющимъ обильные слезы. Ихъ опавшіе листья густо лежатъ вокругъ. Нѣкоторые изъ этихъ листьевъ въ робкихъ попыхахъ ищутъ себѣ убѣжища въ низкосводномъ входѣ собора, но два человѣка выходящіе оттуда выбрасываютъ ихъ назадъ своими ногами. Сдѣлавъ это, одинъ изъ нихъ запираетъ дверь добрымъ ключомъ, а другой упархиваетъ съ фоліантомъ нотъ.
— Вѣдь это былъ мистеръ Джасперъ, Топъ?
— Да, господинъ деканъ.
— Онъ что-то долго не являлся.
— Да, господинъ деканъ. Я за него являлся, ваше преподобіе. Онъ былъ немного заболѣвши.
— Говорите: былъ боленъ, Топъ, въ разговорѣ съ деканомъ, прерываетъ его младшій грачъ тихимъ голосомъ, съ тѣмъ оттѣнкомъ наставленія какъ бы кто-нибудь сказалъ: „Съ плохою грамматикой вы можете обращаться къ свѣтскимъ людямъ или къ низшему духовенству, но не къ декану.“
Мистеръ Топъ главный паличникъ и проводникъ по собору, привыкшій держать себя свысока предъ любопытствующими посѣтителями, отказывается въ своемъ безмолвномъ величіи замѣтить что ему дѣлается внушеніе.
— Когда же и какъ былъ мистеръ Джасперъ боленъ: по замѣчанію мистера Криспаркля лучше сказать былъ боленъ, былъ боленъ, повторяетъ деканъ, — когда же и какъ мистеръ Джасперъ былъ боленъ.
— Боленъ, сэръ, почтительно бормочетъ Топъ.
— Сильно, Топъ?
— Да, сэръ, мистеръ Джасперъ еле дыхалъ.
— Я бы не сказалъ: еле дыхалъ, Топъ, прерываетъ мистеръ Криспаркль съ такимъ же оттѣнкомъ какъ и прежде. — Не хорошо, въ разговорѣ съ деканомъ.
— Едва дышалъ, благосклонно замѣчаетъ деканъ (нѣсколько польщенный такимъ косвеннымъ почетомъ), — было бы лучше.
— Дыханіе мистера Джаспера было удивительно порывисто (такъ благоразумно мистеръ Топъ обходитъ подводную скалу), когда онъ вошелъ, и даже ему было крайне трудно разобрать свои ноты; это же самое, можетъ-статься, было причиной что онъ вскорѣ почувствовалъ какъ бы нѣкотораго рода дурноту. Память у него помрачилась (мистеръ Топъ, выкинувъ это словцо, устремляетъ свои глаза на преподобнаго мистера Криспаркля, будто съ вызовомъ поправить его), и имъ овладѣла такое помраченіе, и такое головокруженіе, какихъ я и не видывалъ, хотя, казалось, самъ онъ этого не замѣтилъ. Скоро однакоже, при помощи небольшаго количества воды, онъ оправился отъ своего помраченія.
Мистеръ Топъ повторяетъ слово „помраченіе“ съ удареніемъ, принимая видъ человѣка говорящаго: „Такъ какъ разъ добился успѣха, то и опять его добьюсь.“
— И мистеръ Джасперъ возвратился домой совершенно оправившись? Да, совершенно оправившись? спрашиваетъ деканъ.
— Ваше преподобіе, онъ возвратился совершенно оправившись. И я радъ видѣть что онъ у себя каминъ затопилъ, потому что послѣ дождя холодно, да и въ соборѣ сегодня пополудни и сыростью пахло, и сыростью вѣяло, и онъ все сильно вздрагивалъ.
Всѣ они трое, переходя соборный дворъ, смотрятъ на старый каменный домъ, съ устроенными въ аркѣ подъ нимъ воротами. Сквозь его узорчатое окно свѣтитъ огонь на быстро померкающую картину двора и отодвигаетъ въ тѣнь висящія массы плюща и дикаго винограда, покрывающія фасадъ строенія. Густой соборный колоколъ бьетъ часы; струя вѣтра пробѣгаетъ по вьющимся растеніямъ, уподобляясь издали струѣ торжественнаго звука несущагося между могильными камнями мимо башни, въ избитыхъ нишахъ, по обезображеннымъ статуямъ и вдоль соборнаго зданія близь стоящаго.
— Племянникъ мистера Джаспера у него? спрашиваетъ деканъ.
— Нѣтъ, сѣръ, отвѣчаетъ мистеръ Топъ, — но его ждутъ. Вонъ одинокая тѣнь мистера Джаспера между двумя окнами, однимъ что смотритъ на эту сторону и другимъ обращеннымъ въ Большую Улицу. Онъ теперь сторы спускаетъ.
— Хорошо, хорошо, говоритъ деканъ, съ веселымъ видомъ заканчивая небольшую бесѣду. — Надѣюсь, сердце мистера Джаспера не слишкомъ много лежитъ къ его племяннику. Наши чувствованія, какъ бы ни были они похвальны въ этомъ переходномъ мірѣ, никогда не должны овладѣвать нами; намъ слѣдуетъ управлять ими. Я нахожу что мнѣ не непріятно вспомнить объ обѣдѣ, заслышавъ свой обѣденный колокольчикъ. Можетъ-статься, мистеръ Криспаркль, вы, прежде чѣмъ отправитесь къ себѣ, заглянете къ Джасперу?
— Конечно, господинъ деканъ. И скажу ему что вы были столько милостивы что пожелали узнать какъ онъ себя чувствуетъ.
— Да, скажите, скажите. Дѣйствительно. Желалъ молъ знать какъ онъ себя чувствуетъ. Непремѣнно скажите. желалъ молъ знать какъ онъ себя чувствуетъ.
Съ пріятнымъ видомъ покровительства, деканъ набекрениваетъ свою щеголеватую шляпу такъ, какъ только можетъ сдѣлать это деканъ въ хорошемъ расположеніи духа, и направляетъ свои аккуратно сшитыя штиблеты въ сторону своей ярко освѣщенной столовой, въ уютномъ старомъ кирпичномъ домѣ, гдѣ онъ въ настоящее время резидентствуетъ вмѣстѣ съ госпожой деканшей и съ дѣвицей деканской дочкой.
Мистеръ Криспаркль, младшій каноникъ, бѣлокурый и румяный, вѣчно ныряющій во всѣ окрестныя рѣчки; мистеръ Криспаркль, младшій каноникъ, рано просыпающійся, музыкальный, классическій, веселый, обязательный, добродушный, общительный, самодовольный и отроковидный; мистеръ Криспаркль, младшій каноникъ и добрый человѣкъ, прежде мыкавшійся взадъ и впередъ по большимъ дорогамъ язычества, но съ того времени выведенный какимъ-то покровителемъ (благодарнымъ за хорошую выучку его сына) на теперешнее свое поприще — направляется къ надворотному дому по пути домой, ü
— Съ соболѣзнованіемъ узналъ я отъ Тона- что вы ne совсѣмъ хорошо себя чувствуете, Джасперъ.
— О, пустяки, пустяки!
— И какъ будто бы изнурены.
— Въ самомъ дѣлѣ? Я не думаю чтобъ я былъ изнуренъ; а еще лучше то что я себя изнуреннымъ не чувствую. Топъ слишкомъ преувеличилъ, мнѣ кажется. Онъ по ремеслу преувеличиваетъ все что относится до собора, вы это знаете.
— Я могу сказать декану, — я вѣдь по порученію декана нарочно зашелъ къ вамъ, — что вы совершенно оправились?
Отвѣтъ на это, съ легкою улыбкой, таковъ:
— Конечно; свидѣтельствую мое почтеніе и мою благодарность декану.
— Я радъ слышать что вы молодаго Друда ожидаете.
— Я Жду добраго малаго каждую минуту.
— А! Онъ вамъ больше всякаго доктора пользы принесетъ, Джасперъ.
— Больше чѣмъ цѣлая дюжина докторовъ. Я его сильно люблю, а докторовъ не люблю, также какъ и ихъ микстуръ.
Мистеръ Джасперъ человѣкъ смуглый, лѣтъ двадцати шести съ густыми, лоснящимися, хорошо причесанными черными волосами на головѣ и въ бакенбардахъ. Онъ кажется старѣе чѣмъ есть въ дѣйствительности, какъ это часто бываетъ съ людьми смуглыми. Голосъ у него густой и пріятный, лицо и вся фигура тоже пріятныя, его манера нѣсколько угрюма. Его комната нѣсколько мрачна и, можетъ-статься, имѣла вліяніе на выработку его манеры. Она по большей части въ тѣни. Даже когда солнце свѣтитъ ярко, оно рѣдко падаетъ на рояль въ углубленіи комнаты и на фоліанты нотъ на этажеркѣ, и на книжныя полки по стѣнамъ, и на недоконченный портретъ расцвѣтающей дѣвочки-школьницы, висящій надъ каминомъ. (Въ портретѣ нѣтъ ни малѣйшаго артистическаго достоинства, онъ не что иное какъ пачкотня, но за то изъ него ясно видно что рисовальщикъ сдѣлалъ его насмѣшливо — можно даже почти сказать, мстительно — схожимъ съ подлинникомъ.)
— Жаль что мы сегодня вечеромъ не увидимъ васъ, Джасперъ, въ Обществѣ Очередныхъ Музыкальныхъ Средъ; но, безъ сомнѣнія, вамъ дома будетъ пріятнѣе. Спокойной ночи. Да благословитъ васъ Господь.
„Ты скажи мнѣ, пастушокъ, ты скажи мнѣ, ты ска-Жи мнѣ, ты ска-Жи мнѣ, не видалъ ли (не видалъ ли, не видалъ, не видалъ), не прошла ли здѣсь дорогой Флора!“
Мелодически добрый, младшій каноникъ, преподобный Септимъ Криспаркль, такъ изливалъ изъ себя музыкальный ритмъ, въ то время какъ удалялъ свое любезное лицо отъ двери и спускалъ его внизъ по лѣстницѣ.
Слова признанія и привѣтствія обмѣниваются между преподобнымъ Криспарклемъ и еще кѣмъ-то у подошвы лѣстницы; мистеръ Джасперъ прислушивается, вскакиваетъ со стула и принимаетъ въ объятія молодаго человѣка, восклицая:
— Мой любезный Эдвинъ!
— Мой любезный Джасперъ! Какъ я радъ видѣть васъ!
— Снимайте ваше пальто, мой другъ, и садитесь въ свой всегдашній уголокъ. Ногъ не промочили? Скидайте сапоги. Пожалуста, скиньте свои сапоги.
— Любезный мой Джакъ, я сухъ какъ косточка. Сдѣлайте милость, не хлопочите обо мнѣ, будьте другомъ. Я что вамъ угодно вынесу охотнѣе чѣмъ хлопоты обо мнѣ.
Мистеръ Джасперъ, при такомъ несимпатичномъ отпорѣ неподдѣльному порыву его энтузіазма, стоитъ неподвижно и внимательно смотритъ на молодаго человѣка снимающаго съ себя пальто, шляпу, перчатки и такъ далѣе. Скажемъ разъ навсегда что въ Джасперовомъ лицѣ виденъ взглядъ внимательности и напряженности, взглядъ голодной, настойчивой, бдительной и въ то же время преданной любви, виденъ какъ теперь, такъ и каждый разъ когда Джасперово лицо обращено въ этомъ направленіи. И каждый разъ какъ оно обращено такимъ образомъ, оно обращено нераздѣльно: оно постоянно сосредоточено.
— Теперь я готовъ, и теперь я въ свой уголокъ сяду, Джакъ. Обѣдъ будетъ, Джакъ?
Мистеръ Джасперъ отворяетъ дверь въ верхнемъ концѣ комнаты и открываетъ маленькую внутреннюю комнатку, пріятно освѣщенную и убранную. Въ ней благовидная женщина разставляетъ блюда по столу.
— Какой же вы, Джакъ, любезный! восклицаетъ молодой человѣкъ, ударивъ рука объ руку. — Слушайте, Джакъ, скажите мнѣ, чей день рожденія сегодня?
— Знаю что не вашъ, отвѣчаетъ мистеръ Джасперъ и пріостанавливается, соображая.
— Не мой, это вы знаете? Нѣтъ, не мой, и я знаю! А Кисинькинъ!
Какъ ни неподвиженъ взглядъ встрѣчаемый молодымъ человѣкомъ, онъ все-таки имѣетъ какую-то странную силу внезапно вмѣстить въ себя рисунокъ что надъ каминомъ.
— Кисинькинъ, Джакъ! Мы должны выпить за возвратъ многихъ дней ея рожденія. Ну, дядюшка, ведите вашего покорнаго и проголодавшагося племянника къ обѣду.
Въ то время какъ мальчикъ (онъ только немного повозмужалѣе мальчика) кладетъ свою руку на плечо Джаспера, Джасперъ привѣтливо и радостно кладетъ руку на его плечо, и такъ братски они идутъ къ обѣду.
— О Боже! Да и мистрисъ Топъ здѣсь! восклицаетъ мальчикъ. — Милѣй чѣмъ когда-либо!
— Обо мнѣ вы не заботьтесь, мистеръ Эдвинъ, возражаетъ мистрисъ Топъ. — Я могу сама о себѣ позаботиться.
— Нѣтъ, не можете. Вы слишкомъ хороши для этого. Поцѣлуйте меня, потому что нынче день рожденія Кисиньки.
— Я бы васъ поцарапала, еслибъ я была Кисинька, какъ вы ее называете, отвѣчаетъ мистрисъ Топъ, краснѣя послѣ сдѣланнаго ей привѣтствія. — Вашъ дядюшка слишкомъ вами восхищается, это-то и бѣда вся. Онъ такъ балуетъ васъ что, по моему мнѣнію, вы думаете вамъ стоитъ только кликнуть дюжину кисинекъ, такъ онѣ сейчасъ къ вамъ и явятся.
— Вы забываете, мистрисъ Топъ, прерываетъ мистеръ Джасперъ, садясь на свое мѣсто у стола, съ неподдѣльною улыбкой, — да и вы тоже, Недъ, что дядя и племянникъ такія слова которыя здѣсь запрещены по взаимному соглашенію и особому договору. За все что мы имѣемъ получить да прославится имя Его святое
— Хоть бы самому декану такъ прочитать! Свидѣтель — Эдвинъ Друдъ! Пожалуста, рѣжьте, Джакъ, я не могу.
Эта шутка открываетъ обѣдъ. Пока они имъ распоряжаются, разговоръ ихъ мало относится къ настоящему дѣлу, или къ какому-либо иному дѣлу. Наконецъ скатерть снята, и блюдо съ орѣхами, да еще графинъ съ яркоцвѣтнымъ хересомъ поставлены на столъ.
— Послушайте! Скажите мнѣ, Джакъ, начинаетъ молодой человѣкъ, — неужели вы въ самомъ дѣлѣ и искренно чувствуете что упоминаніе нашего родства насъ раздѣляетъ сколько-нибудь. Я этого не чувствую.
— Дяди по правилу, Недъ, гораздо старше своихъ племянниковъ, отвѣчаетъ Джакъ, — и у меня это чувство инстинктивное.
— По правилу? Можетъ быть. Но что значитъ разница въ возрастѣ на полдюжину лѣтъ или около этого? Въ большихъ семействахъ бываютъ дяди гораздо моложе своихъ племянниковъ. Клянусь Георгіемъ, я желалъ бы чтобъ это было между нами!
— Это зачѣмъ?
— Затѣмъ что еслибъ было такъ, я бы руководилъ вами, Джакъ, и былъ бы такъ уменъ что „прочь, прочь забота скучная; ты юношу покрыла сѣдиной. Прочь, прочь забота скучная, ты старца превратила въ прахъ земной.“ Стойте, Джакъ! Не пейте.
— Почему?
— Спрашиваете „почему“ въ день рожденія Кисиньки и не предложите его счастливаго возврата! Здоровье Кисиньки, Джакъ, и побольше ихъ! Такихъ счастливыхъ дней, я разумѣю.
Положивъ съ чувствомъ и со смѣхомъ свою руку въ протянутую руку мальчика и какъ будто бы вмѣстѣ съ ней свою кружащуюся голову и радостное сердце, мистеръ Джасперъ выпиваетъ тостъ молча.
— Гипъ, типъ, типъ и девятью девять, да еще разъ въ повершеніе и все подобное подразумѣвается. Ура, ура, ура! Теперь, Джакъ, поговоримъ немного о Кисинькѣ. Двѣ пары орѣховыхъ щипцовъ? Передайте мнѣ одну и оставьте себѣ другую. (Щелкъ.) Ну, какъ Кисинька преуспѣваетъ, Джакъ?
— Въ музыкѣ? Порядочно.
— Какъ вы страшно добросовѣстны, милый Джакъ. Но вѣдь я-то знаю, Господь съ вами! Невнимательна она, не правда ли?
— Она можетъ чему угодно выучиться, если захочетъ.
— Если захочетъ. Вотъ оно что. Но если не захочетъ?
Щелкъ. На сторонѣ мистера Джаспера.
— Какъ она вамъ кажется, Джакъ?
Сосредоточенное лицо мистера Джаспера снова включаетъ въ себя портретъ въ ту минуту какъ онъ отвѣчаетъ: „очень похожею на вашъ рисунокъ. Право.“
— Я имъ немножко горжус-ь, говоритъ молодой человѣкъ, бросая съ самодовольствомъ взглядъ на рисунокъ, закрывъ одинъ глазъ и смотря другимъ по направленію орѣховыхъ щипцовъ поднятыхъ въ воздухъ: — Не дурно потрафлено по памяти. Но мнѣ и слѣдовало хорошо схватить это выраженіе, потому что я таки довольно часто видалъ его.
Щелкъ. На сторонѣ Эдвина Друда.
Щелкъ. На сторонѣ мистера Джаспера.
— Въ самомъ дѣлѣ, снова начинаетъ Эдвинъ Друдъ послѣ нѣкоторой переборки орѣховой скорлупы съ видомъ досады, — я вижу его каждый разъ какъ навѣщаю Кисиньку. Не найду на ея лицѣ, имѣю здѣсь. Знаете, миссъ надменная капризница. Бррръ! (Съ ковыряніемъ въ воздухѣ щипцовъ противъ портрета.)
Щелкъ. Щелкъ. Щелкъ. Медленно, на сторонѣ мистера Джаспера.
Щелкъ. Отрывисто, на сторонѣ Эдвина Друда.
Молчаніе съ обѣихъ сторонъ.
— Что вы, языкъ потеряли, Джакъ?
— А вы свой нашли, Недъ?
— Но, шутки въ сторону; развѣ это не такъ наконецъ?
Мистеръ Джасперъ поднимаетъ вопросительно свои черныя брови.
— Не досадно ли быть лишеннымъ возможности выбора въ такомъ дѣлѣ? Слушайте, Джакъ, что я скажу вамъ. Еслибы мнѣ предстоялъ выборъ, я бы выбралъ Кисиньку изъ всѣхъ хорошенькихъ дѣвушекъ въ мірѣ.
— Но вамъ выбора не предоставлено.
— На это-то я и Жалуюсь. Мой покойный и отшедшій родитель и Кисинькинъ покойный и отшедшій родитель вздумали соединить насъ бракомъ по предварительному7 соглашенію. Ну что — чортъ возьми, хотѣлъ я сказать, еслибъ это не звучало неуваженіемъ къ ихъ памяти — развѣ не могли они предоставить насъ самимъ себѣ?
— Полно, полно, мой милый другъ, останавливаетъ мистеръ Джасперъ тономъ кроткаго увѣщанія.
— Полно, полно? Вамъ хорошо говорить, Джакъ. Вы можете быть равнодушнымъ. Ваша жизнь не положена по масштабу, не назначена для васъ линіями и точками какъ какой-нибудь землемѣрный планъ. У васъ нѣтъ непріятнаго подозрѣнія что васъ кому-нибудь навязываютъ, и ни у кого другаго тоже нѣтъ непріятнаго подозрѣнія что ее вамъ навязываютъ или что васъ ей навязываютъ. Вы имѣете свой собственный выборъ. Жизнь для васъ слива со своимъ естественнымъ пушкомъ на поверхности; ея для васъ не вытирали черезчуръ заботливо.
— Не останавливайтесь, мой любезный. Продолжайте.
— Не. оскорбилъ ли я какъ-нибудь ваше чувство, Джакъ?
— Какъ можете вы оскорбить мои чувства?
— Боже милосердый! Джакъ, вы, мнѣ кажется, ужасно больны! У васъ глаза какъ-то странно потускли.
Мистеръ Джасперъ, съ принужденною улыбкой, протягиваетъ свою правую руку, какъ бы для того чтобы вмѣстѣ обезоружить опасеніе и имѣть время оправиться.
— Я принималъ опіумъ отъ боли которая иногда подавляетъ меня. Дѣйствіе лѣкарства прокрадывается по мнѣ какъ ржа или облако, и проходитъ. Вы его видите въ моментъ прохожденія; оно сейчасъ исчезнетъ. Смотрите въ сторону отъ меня. Оно тѣмъ скорѣй минуетъ.
Молодой человѣкъ повинуется, съ испуганнымъ лицомъ, устремляя глаза на пепелъ камина. Не отрывая своего взгляда отъ каминнаго пламени и какъ будто еще болѣе приковывая его тѣмъ что самъ неистово и крѣпко держится руками за кресла, старшій собесѣдникъ сидитъ нѣсколько минутъ какъ окоченѣлый и потомъ, съ выступившими крупными каплями на лбу и отрывистымъ вздохомъ, приходитъ въ себя. Въ то время какъ онъ такимъ образомъ сидитъ на своихъ креслахъ, племянникъ тихо и заботливо ухаживаетъ за нимъ. Когда Джасперъ оправился, онъ кладетъ свою нѣжную руку на плечо своего племянника и тономъ голоса менѣе безпокойнымъ чѣмъ смыслъ его словъ — даже съ насмѣшкою, съ издѣваніемъ — такъ говоритъ ему:
— Говорятъ что есть затаенный скелетъ въ каждомъ домѣ; а вы думали что въ моемъ его нѣтъ, любезный Эдвинъ?
— Клянусь, Джакъ, я это думалъ. Впрочемъ, какъ соображу что даже въ домѣ Кисиньки, еслибъ онъ былъ у ней, и въ моемъ, еслибъ онъ у меня былъ….
— Вы хотите сказать (еслибъ я противъ своей воли не перервалъ васъ) какая спокойная у меня жизнь. Ни шуму, ни гаму вокругъ, никакой развлекающей торговли, никакого разчета, ни риску, ни перемѣны мѣста, весь я посвященъ своему призванію, занятіе вмѣстѣ и мое удовольствіе.
— Я дѣйствительно хотѣлъ сказать что-то въ родѣ этого, Джакъ, но, видите, когда вы за самого себя говорите, вы почти по необходимости опускаете много такого что я вставилъ бы. Напримѣръ, я вставилъ бы на первомъ планѣ что вы пользуетесь большимъ уваженіемъ со стороны свѣтскаго уставщика, или свѣтскаго чтеца, или какъ вы его тамъ называете, въ соборѣ; вы пользуетесь славой что умѣли сдѣлать чудеса съ хоромъ пѣвчихъ; что вы можете сами для себя выбирать общество, и что вы имѣете независимое положеніе при этомъ странномъ старомъ зданіи; ваша способность преподаванія (даже Кисинька, которая не любитъ чтобъ ее учили, говоритъ что у ней никогда такого учителя какъ вы не было) и потомъ ваши связи.
— Да, я видѣлъ къ чему вы клонили. Я это-то и ненавижу.
— Ненавидите, Джакъ? (Крайне удивленный.)
— Ненавижу. Скомканная монотонность моего существованія меня по зернышку подтачиваетъ. Какъ звучитъ на вашъ слухъ наша служба?
— Превосходно! Совершенно по-райски.
— А для меня она часто звучитъ совершенно по-дьявольски. Я такъ утомленъ ею. Отголоски моего собственнаго голоса между арками какъ будто передразниваютъ меня въ моемъ трудномъ ежедневномъ обиходѣ. Ни одинъ жалкій монахъ въ дремотѣ влачившій свою жизнь въ этомъ угрюмомъ мѣстѣ прежде меня не былъ такъ утомленъ ею какъ я. Онъ могъ прибѣгать (и прибѣгалъ) для развлеченія къ вырѣзкѣ чертей на перегородкахъ, лавкахъ и стойкахъ. Мнѣ что дѣлать? Не приняться ли вырѣзывать ихъ на своемъ сердцѣ?
— Я думалъ что вы какъ разъ по себѣ уголокъ въ жизни нашли, Джакъ, отвѣчаетъ Эдвинъ Друдъ, удивленный и наклонившись впередъ со своего стула чтобы положить свою сочувственную руку на колѣно Джаспера и смотря на него съ лицомъ полнымъ участія.
— Я знаю что вы такъ думали. Всѣ такъ думаютъ.
— Да, я полагаю, всѣ думаютъ, говоритъ Эдвинъ, размышляя вслухъ. — Кисинька такъ думаетъ.
— Когда она вамъ это говорила?
— Въ послѣдній разъ какъ я здѣсь былъ. Вы помните когда. Три мѣсяца тому назадъ.
— Какъ она объ этомъ выразилась?
— О! Она только сказала что она вашею ученицей сдѣлалась, и что вы созданы для своего призванія.
Младшій бросаетъ взглядъ на портретъ; старшій видитъ его въ немъ.
— Какъ бы ни было, мой любезный Недъ, снова начинаетъ Джасперъ, покачивая головой, — я долженъ покориться своему призванію — для виду это будетъ все равно. Другаго призванія мнѣ теперь поздно искать. Все это я передаю вамъ какъ тайну.
— Она и будетъ свято сохранена, Джакъ.
— Я вамъ ее ввѣряю потому….
— Я чувствую это, увѣряю васъ. Потому что мы близкіе друзья, и потому что вы меня любите и|мнѣ довѣряете, такъ же какъ я васъ люблю и вамъ довѣряю. Обѣ руки, Джакъ.
Въ то время какъ каждый изъ нихъ смотритъ одинъ другому въ глаза и дядя держитъ племянника за руки, дядя продолжаетъ:
— Вы теперь знаете, не правда ли, что даже бѣдный скучный клирошанинъ и органщикъ — въ своемъ уголкѣ — можетъ быть смущаемъ нѣкотораго рода честолюбіемъ, стремленіемъ, безпокойствомъ, неудовольствіемъ и…. какъ бы еще назвать?
— Да, любезный Джакъ.
— И вы это попомните?
— Дорогой мой Джакъ, я только спрошу васъ могу ли я забыть то что вы съ такимъ чувствомъ высказали.
— Въ такомъ случаѣ примите это какъ предостереженіе.
Въ моментъ освобожденія своихъ рукъ, Эдвинъ, отступая на шагъ, останавливается на мгновеніе чтобы сообразить примѣненіе этихъ послѣднихъ словъ. По истеченіи мгновенія, онъ говоритъ чувствительно тронутый.
— Я боюсь что я не что иное какъ мелкій поверхностный малый, Джакъ, и что моя башка не изъ лучшихъ. Но нечего говорить что я молодъ; можетъ-статься, съ лѣтами я хуже буду. Во всякомъ случаѣ, я надѣюсь, во мнѣ есть нѣчто впечатлительное, чувствующее — глубоко чувствующее — искренность вашего тяжкаго откровенія сокровеннѣйшихъ мыслей въ мое предостереженіе.
Недвижимость лица и всей фигуры мистера Джаспера усиливается до того что всякое движеніе въ немъ какъ бы прекращается.
— Я не могъ не замѣтить, Джакъ, что это вамъ стоило большихъ усилій, и что вы были очень тронуты, и что вы на себя не походили. Конечно, я зналъ что вы меня очень много любите; но я, право, не былъ приготовленъ къ тому чтобы вы, какъ могу выразиться, Жертвовали самимъ собою для меня такимъ образомъ.
Мистеръ Джасперъ, сдѣлавшись снова дышащимъ человѣкомъ, безъ малѣйшаго переходнаго состоянія между такими двумя крайностями, приподнимаетъ плечи, смѣется и машетъ своею правою рукой.
— Нѣтъ, не отгоняйте этого чувства, Джакъ; пожалуста не отгоняйте, потому что я говорю серіозно. Я не сомнѣваюсь что болѣзненное состояніе ума, которое вы съ такою силой представили, сопровождается дѣйствительнымъ страданіемъ и трудно переносится. Но позвольте мнѣ васъ завѣрить, Джакъ, что оно едвали меня одолѣетъ. Я не на томъ пути стою. Безъ малаго черезъ годъ, какъ вамъ извѣстно, я увезу Кисиньку изъ школы въ качествѣ мистрисъ Эдвинъ Друдъ. Потомъ отправлюсь инженерствовать на Востокъ и Кисиньку возьму съ собою. Въ настоящее время хотя и бываютъ между нами маленькія размолвки, рождающіяся отъ нѣкоторой неизбѣжной пошлости сопровождающей нашу любовь, вслѣдствіе того что все уже заранѣе рѣшено, однакоже я не сомнѣваюсь что все пойдетъ превосходно, когда дѣло совершится, и когда уже ничего нельзя будетъ сдѣлать. Короче сказать, Джакъ, возвращаясь къ старинной пѣсни которую я часто начиналъ во время обѣда (а кому же, если не вамъ, знать старинныя пѣсни), жена моя будетъ плясать, а я стану пѣсенку пѣть, и такъ мы весело день проведемъ. Въ томъ что Кисинька хороша собой сомнѣнія нѣтъ никакого; и если въ добавокъ къ этому вы добренькая будете, миленькая миссъ Дерзость (еще разъ обратившись къ рисунку), то я сожгу вашъ комическій портретикъ, и вашему учителю музыки другой нарисую.
Мистеръ Джасперъ, приложивъ руку къ подбородку и съ выраженіемъ созерцательной благосклонности въ лицѣ, внимательно слѣдилъ за каждымъ оживленнымъ взглядомъ и движеніемъ которыми сопровождались эти слова. И когда они были произнесены, онъ остался въ томъ же положеніи, какъ бы въ какомъ очарованіи навѣянномъ участіемъ юной души, которую онъ такъ много любитъ. Потомъ онъ говоритъ съ тихою улыбкой.
— Вы, слѣдовательно, не принимаете предостереженія?
— Нѣтъ, Джакъ.
— Васъ, слѣдовательно, нельзя предостеречь?
— Нѣтъ, Джакъ; вамъ нельзя. Притомъ же я въ дѣйствительности и не считаю себя въ опасности. Мнѣ даже не нравится что вы сами себя въ такое положеніе ставите.
— Не желаете ли вы по церковному двору прогуляться?
— Непремѣнно желаю. Вы не будете въ претензіи если я оттуда на полминутку въ женскій монастырь сбѣгаю и тамъ сверточекъ оставлю. Только перчатки для Кисиньки, столько же паръ сколько ей лѣтъ отъ роду. Не правда ли, поэтически, Джакъ?
Мистеръ Джасперъ, не измѣняя того же положенія, бормочетъ „Ничто не сладостно такъ въ жизни“.
— Вотъ этотъ свертокъ въ карманѣ моего пальто. Его нужно вручить сегодня вечеромъ, иначе вся поэзія пропадетъ. Зайти туда вечеромъ мнѣ нельзя — правила не позволяютъ; а свертокъ оставить можно. Я готовъ, Джакъ.
Мистеръ Джасперъ оставляетъ свое положеніе, и они оба выходятъ.
ГЛАВА III.
Женскій монастырь.
править
По причинамъ достаточно уважительнымъ, имѣющимъ раскрыться по мѣрѣ продолженія этого разказа, необходимо придать старому соборному городу вымышленное названіе. Будемъ называть его на этихъ страницахъ — Клойстергамъ. Онъ, вѣроятно, когда-то былъ извѣстенъ друидамъ подъ другимъ названіемъ, Саксонцамъ подъ другимъ, и Римлянамъ подъ другимъ, и Норманамъ подъ другимъ; но однимъ названіемъ больше или однимъ названіемъ меньше въ теченіе многихъ столѣтій — не можетъ быть важностью для его запыленныхъ хроникъ.
Древній городъ Клойстергамъ — мѣстожительство не заманчивое для человѣка Жаждущаго шумнаго свѣта. Монотонный, тихій городъ, насквозь пропитанный зем.шнымъ букетомъ отъ своего соборнаго склепа, и до того изобилующій остатками монастырскихъ могилъ что клойстергамскія дѣти возращаютъ салатъ изъ праха аббатовъ и аббатиссъ и выдѣлываютъ земляные пирожки изъ монахинь и монаховъ; между тѣмъ какъ каждый пахарь въ окрестныхъ поляхъ оказываетъ когда-то могучимъ лордамъ, казначеямъ, архіепископамъ, епископамъ и имъ подобнымъ такое же вниманіе какое въ сказочной книжкѣ Огръ желалъ оказать своему непрошенному гостю, и переламывая ихъ косточки, печетъ изъ нихъ свой хлѣбъ.
Сонливый городъ этотъ Клойстергамъ, Жители котораго, повидимому, предполагаютъ, съ несообразностью болѣе странною чѣмъ рѣдкою, что всѣ перемѣны остались за ними, позади, и что впереди ихъ больше не будетъ. Оригинальная мораль для вывода изъ древности, однакоже болѣе древняя чѣмъ всякая прослѣдимая древность. Улицы Клойстергама до того тихи (хотя и склонны разразиться эхомъ при малѣйшемъ возбужденіи) что въ лѣтній день оконныя сторы его лавокъ едва смѣютъ колыхаться при южномъ вѣтрѣ; между тѣмъ какъ загорѣлые отъ солнца зѣваки проходящіе мимо лавокъ и глазѣющіе въ нихъ нѣсколько ускоряютъ свое ковыляніе, чтобы поскорѣй выбраться за предѣлы подавляющій ихъ благопристойности. Впрочемъ это подвигъ не трудный для исполненія, потому что улицы Клойстергама не много болѣе чѣмъ одна узкая улица, по которой вы и входите въ него и выходите изъ него: всѣ остальныя по большей части обманывающіе ожиданіе тупики, съ колодезными насосами и безъ сквознаго выхода — исключеніе составляютъ только соборный дворъ и вымощенная квакерская усадебная осѣдлость въ отѣненномъ уголкѣ, по цвѣту и по своему общему виду походящая на шляпку квакерши.
Короче сказать, Клойстергамъ — городъ иного и давно минувшаго времени, съ хриплымъ соборнымъ колоколомъ, съ хриплыми грачами вьющимися вокругъ соборной башни, съ болѣе хриплыми и менѣе замѣтными грачами, гораздо ниже ихъ, по соборнымъ сѣдалищамъ. Остатки старой стѣны, часовни святаго и обители монастыря вошли безъ всякой сообразности, какъ будто насильственно, въ постройку многихъ домовъ и въ сады, подобно тому какъ родственныя имъ скомканныя понятія всосались въ умы многихъ изъ его гражданъ. Въ немъ все изъ минувшаго. Даже единственный закладчикъ не беретъ закладовъ, да и не бралъ ихъ давно, и только тщетно предлагаетъ въ продажу не выкупленный у него запасъ товаровъ, въ которомъ болѣе дорогіе предметы уже потемнѣли: потускнѣвшіе старые карманные часы, повидимому, страдаютъ медленною испариной, у почернѣвшихъ сахарныхъ щипцовъ отнялись члены, разрозненные томы книгъ невзрачны. Самыя обильныя и самыя пріятныя свидѣтельства прогрессивной жизни въ Клойстергамѣ суть свидѣтельства растительной жизни въ его многихъ садахъ; даже его осѣвшій и унылый маленькій театръ имѣетъ свою бѣдненькую полоску сада, принимающую нечистую силу, когда она проваливается со сцены въ преисподнюю, между красныхъ бобовъ или устричныхъ раковинъ, смотря по времени года.
Посреди Клойстергама стоитъ женскій монастырь, достопочтенное кирпичное зданіе, настоящее названіе котораго, безъ сомнѣнія, производится изъ преданія о его прежнемъ назначеніи. На нарядныхъ воротахъ замыкающихъ его старый дворъ имѣется лучезарная бронзовая дощечка блестящая надписью: „Училище для молодымъ дѣвицъ. Миссъ Твинкельтонъ.“ Фасадъ дома до того ветхъ и избитъ, а бронзовая дощечка такъ блеститъ и такъ смотритъ что общій эффектъ часто напоминалъ прохожимъ, съ избыткомъ надѣленнымъ воображеніемъ, износившагося стараго щеголя съ большимъ очковымъ стеклышкомъ новѣйшаго фасона примкнутымъ къ его кривому глазу.
Наклоняли ли монахини минувшаго времени, какъ поколѣніе болѣе покорное чѣмъ упрямое, привычно свои созерцательныя головы во избѣжаніе столкновенія съ матицами низкихъ потолковъ во многихъ комнатахъ своего монастыря; сиживали ли онѣ по его длиннымъ низкимъ окнамъ, считая свои четки для умерщвленія плоти вмѣсто того чтобы низать изъ нихъ ожерелья для своего украшенія; замуравливали ли ихъ когда-нибудь заживо въ стѣны, по скрытымъ угламъ и выдающимся подстройкамъ, за то что гнѣздилась въ нихъ неискоренимая закваска хлопотливой матери природы, и понынѣ поддерживающая броженіе міра, все это можетъ быть предметомъ интереснымъ для витающихъ въ зданіи духовъ (если только они въ немъ существуютъ), но не составляетъ итога въ полугодовыхъ смѣтахъ миссъ Твинкельтонъ. Особа, принимающая на себя съ подряду поэтическій отдѣлъ этого учрежденія за столько-то въ годъ, не имѣетъ въ своемъ спискѣ повѣствованій ничего относящагося до такихъ безприбыльныхъ вопросовъ.
Какъ въ нѣкоторыхъ случаяхъ пьянства и животнаго магнетизма есть два состоянія сознательности, которыя никогда не сталкиваются, но изъ которыхъ каждое слѣдуетъ по своему отдѣльному пути, какъ будто бы оно было послѣдовательное, а не прерывающееся (такъ, если я прячу свои часы когда я пьянъ, то мнѣ нужно быть снова пьянымъ чтобы вспомнить куда я ихъ спряталъ), такъ точно и миссъ Твинкельтонъ имѣетъ двѣ особыя и отдѣльныя фазы бытія. Каждый вечеръ, какъ только дѣвицы отправятся спать, она немножко подправляетъ свои локоны, немножко просвѣтляетъ свои глазки и является такою оживленною, какою дѣвицы никогда ея не видывали. Каждый вечеръ, въ одинъ и тотъ же часъ, миссъ Твинкельтонъ возобновляетъ предметъ бесѣды предшествовавшаго вечера. Предметъ этотъ касается наиболѣе нѣжныхъ сплетенъ Клойстергама, о которыхъ она днемъ ничего знать не знаетъ, и ссылокъ на извѣстное время на Торнбриджскихъ водахъ (которыя миссъ Твинкельтонъ въ такомъ состояніи своего существованія легкомысленно называетъ просто „водами“), замѣчательное время, когда нѣкій благовоспитанный джентльменъ (котораго миссъ Твинкельтонъ въ такомъ состояніи своего существованія Жалостливо называетъ „глупенькій мистеръ Нортерсъ“) открылъ ей преданность сердца, о чемъ миссъ Твинкельтонъ въ схоластическомъ состояніи своего существованія знаетъ столько же сколько гранитная скала. Подругой миссъ Твинкельтонъ въ обоихъ состояніяхъ существованія, равно примѣняющеюся къ каждому изъ нихъ, служитъ мистрисъ Тишеръ, достойная почтенія вдова со слабою спиной, хроническимъ вздохомъ и сдавленнымъ голосомъ, наблюдающая за гардеробами молодыхъ дѣвицъ и дающая имъ поводъ заключать что она видала лучшіе дни. Можетъ-статься, по этой-то причинѣ и существуетъ между служанками увѣренность, передаваемая изъ поколѣнія въ поколѣніе, что покойный Тишеръ былъ парикмахеръ.
Самая избалованная ученица въ женскомъ монастырѣ есть миссъ Роза Бадъ, конечно называемая розовымъ бутончикомъ; удивительно хорошенькая, удивительно ребяческая, удивительно прихотливая. Предосудительный интересъ (предосудительный потому что романтическій) связанъ съ миссъ Бадъ въ умахъ молодыхъ дѣвицъ, потому что всѣ онѣ знаютъ что ей назначенъ мужъ по духовному завѣщанію, и что ея попечитель обязанъ выдать ее за этого мужа, когда онъ достигнетъ совершеннолѣтія. Миссъ Твинкельтонъ, въ своемъ училищномъ состояніи существованія, противоборствовала такому романтическому взгляду на это предназначеніе покачиваніемъ своей головы позади миссъ Бадъ, за ея плечами съ ямочками, и пригорюниваніемъ надъ несчастною судьбой этой обреченной маленькой жертвы. Но это ни къ чему иному не служило (можетъ-быть неслышное прикосновеніе глупенькаго мистера Портерса подкапывало попытку) какъ только къ тому что возбуждало въ спальнѣ молодыхъ дѣвицъ единодушный возгласъ: „Ахъ, моя милая, какая притворщица эта старая карга, миссъ Твинкельтонъ!“
Женскій монастырь никогда не бываетъ въ такой сумятицѣ какъ въ то время когда э готъ предназначенный женихъ является повидаться съ розовымъ бутончикомъ. (Всѣми молодыми дѣвицами единодушно признано что онъ имѣетъ на это законную привилегію, и что еслибы миссъ Твинкельтонъ стала ее оспаривать, то ее тотчасъ же арестовали бы и сослали въ ссылку.) Когда ожидается что онъ позвонитъ у воротъ, или когда онъ дѣйствительно позвонитъ, то каждая изъ молоденькихъ дѣвицъ, имѣющая возможность выглянуть изъ окна подъ какимъ бы то ни было предлогомъ, непремѣнно изъ окна выглянетъ; между тѣмъ какъ каждая изъ молоденькихъ дѣвицъ „разыгрывающая“ на фортепіано непремѣнно разыгрываетъ не въ тактъ, а французскій классъ до того деморализуется что марка начинаетъ переходить изъ рукъ въ руки такъ же быстро какъ бутылка въ пиршествующей компаніи прошлаго столѣтія.
Послѣ двѣнадцати часовъ дня послѣдовавшаго за днемъ обѣда дяди и племянника въ надворотномъ домѣ, раздается звонокъ, а за нимъ слѣдуетъ вся обычная сумятица.
— Мистеръ Эдвинъ Друдъ желаетъ видѣть миссъ Розу.
Такъ провозглашаетъ главная горничная. Миссъ Твинкелѣтонъ, съ примѣрнымъ видомъ меланхоліи на лицѣ, обращается къ Жертвѣ и говоритъ: „Вы можете сойти внизъ, моя милая.“ Миссъ Бадъ сходитъ внизъ, сопровождаемая всѣми глазами.
Мистеръ Эдвинъ Друдъ Ждетъ въ собственной гостинной миссъ Твинкельтонъ: чинной комнатѣ, не заключающей въ себѣ ничего непосредственно школьнаго кромѣ земнаго и небеснаго глобусовъ. Эти выразительные механизмы даютъ понятіе (родителямъ и попечителямъ) что даже въ то время какъ миссъ Твинкельтонъ удаляется въ лоно своего уединенія, обязанность можетъ понудить ее сдѣлаться нѣкотораго рода странствующею Жидовкой, блуждающею по землѣ и летающею подъ небесами въ поискахъ за познаніями для своихъ ученицъ.
Недавно опредѣлившаяся горничная, никогда не видавшая молодаго джентельмена, за котораго миссъ Роза помолвлена, и знакомящаяся съ нимъ въ щелку отворенной двери, отворенной нарочно, преступно со спотыканіемъ скатывается внизъ по кухонной лѣстницѣ въ ту минуту какъ очаровательное маленькое видѣніе, закрывъ лицо шелковымъ фартукомъ закинутымъ на голову, плавно входитъ въ гостиную.
— Ахъ! Какъ это смѣшно! говоритъ видѣніе, останавливаясь и отступая. — Ни, ни, Эдди!
— Что такое ни, ни, Роза?
— Не подходите близко, пожалуста. Это такъ глупо.
— Что глупо, Роза?
— Все это глупо. Глупо бытъ помолвленною сироткой; глупо тоже что всѣ дѣвицы и служанки смотрятъ за тобой какъ мыши изъ-за панелей; глупы и посѣщенія!
Видѣніе какъ будто держитъ пальчикъ во рту, пока произноситъ эти жалобы.
— Признаюсь, ласково вы встрѣчаете меня, кисинька!
— Подождите, Эдди. Теперь я не могу. Какъ вамъ живется?
— Не могу отвѣтить что мнѣ хорошо когда вижу васъ, потому что я васъ не вижу.
Вслѣдствіе этого замѣчанія темный, шаловливый глазъ выглядываетъ изъ-за угла передника, но тотчасъ же опять скрывается, и видѣніе восклицаетъ:
— Ахъ, Боже мой! Вы половину волосъ отрѣзали!
— Лучше бы я, кажется, голову себѣ отрѣзалъ, говоритъ Эдвинъ, ероша волосы и топая въ нетерпѣніи ногой, съ сердитымъ взглядомъ въ зеркало. — Прикажете уйти?
— Нѣтъ, вамъ еще не зачѣмъ теперь уходить, Эдди. Всѣ подруги стали бы приставать отчего вы ушли.
— Откроете ли вы, наконецъ, свою сумасбродную головку, Роза, и поздороваетесь ли со мной какъ слѣдуетъ?
Передникъ опускается съ дѣтской головки, и она отвѣчаетъ:
— Здравствуйте, Эдди. Ну, что, такъ^хорошр? Пожмите мнѣ руку, а поцѣловать васъ я не могу, потому что у меня во рту конфета!
— Рады ли вы мнѣ, кисинька?
— О, да! УЖасно рада! Сядьте вотъ тамъ. Миссъ Твинкельтонъ.
Эта почтенная дама имѣетъ привычку въ каждое подобное посѣщеніе являться поминутно или сама, или присылать мистрисъ Титеръ, притворяясь всегда, для соблюденія приличій, что ищетъ что-нибудь. Въ настоящемъ случаѣ миссъ Твинкельтонъ, граціозно проплывая мимо, говоритъ мимоходомъ:
— Здравствуйте, мистеръ Друдъ. Очень рада васъ видѣть. Извините, пожалуста. Тутъ была работа. Благодарю васъ.
— Я получила ваши перчатки вчера вечеромъ, Эдди, и онѣ мнѣ очень понравились. Онѣ отличныя.
— Ну, и за то спасибо, отвѣчаетъ женихъ немного ворчливо. — Каждое доброе слово принимается съ признательностью. Какъ же провели вы свое рожденіе, кисинька?
— Прекрасно! Всѣ мнѣ дарили подарки. У насъ былъ праздникъ и балъ.
— Праздникъ и балъ?! Вотъ какъ! Вы, кажется, въ такихъ случаяхъ очень хорошо обходитесь безъ меня?
— Отлично! восклицаетъ Роза вполнѣ искренно, безъ всякой притворной сдержанности.
— А! Въ чемъ же состоялъ праздникъ?
— Были пирожки и апельсины, и конфеты, и варенье.
— Были и кавалеры на балу?
— Мы, разумѣется, танцовали между собой, милостивый государь! Но нѣкоторыя дѣвочки разыгрывали своихъ братьевъ; такъ было смѣшно!
— А не разыгрывалъ ли кто-нибудь….
— Васъ? Конечно! восклицаетъ Роза, весело смѣясь. — Съ этого началось.
— Надѣюсь по крайней мѣрѣ что моя роль была хорошо выполнена, говоритъ Эдвинъ съ нѣкоторымъ сомнѣніемъ.
— О! Прекрасно! Съ вами вѣдь я не стала бы танцовать.
Эдвинъ какъ будто не понимаетъ силы этого аргумента и проситъ позволенія узнать почему.
— Потому что вы такъ надоѣли мнѣ, отвѣчаетъ Роза, и тотчасъ же прибавляетъ ласково, видя неудовольствіе въ лицѣ его: — милый Эдди, вѣдь и я вамъ точно также надоѣла.
— Развѣ я говорилъ это, Роза?
— Развѣ вы когда-нибудь говорите? Но вы показали. Ахъ, какъ отлично она васъ представляла! восклицаетъ Роза, восхищаясь каррикатурой на своего жениха.
— Должно-быть, она необыкновенно дерзкая дѣвочка, замѣчаетъ Эдвинъ Друдъ. — Итакъ, кисинька, послѣдній разъ отпраздновали вы свое рожденіе въ этомъ старомъ домѣ.
— Ахъ, да!
Роза скрещиваетъ руки, потупляетъ со вздохомъ глаза и качаетъ головой.
— Вамъ какъ будто жаль, Роза.
— Мнѣ жаль стараго дома. Мнѣ кажется, онъ будетъ скучать по мнѣ, когда я, такая молодая, уѣду такъ далеко.
— Не лучше ли намъ одуматься, Роза?
Она бросаетъ на него быстрый, свѣтлый взглядъ, а затѣмъ опять потупляетъ глаза, и вздыхаетъ, и качаетъ головой.
— То-есть, это значитъ что мы оба покоряемся судьбѣ?
Она киваетъ головою и вдругъ говоритъ:
— Вѣдь вы знаете что мы должны обвѣнчаться, и обвѣнчаться здѣсь, Эдди, иначе всѣ подруги ужасно бы огорчились.
На минуту лицо жениха выражаетъ болѣе сожалѣнія къ ней чѣмъ любви, но онъ одерживаетъ себя и спрашиваетъ:
— Не пойти ли намъ погулять, Роза?
Роза какъ будто колеблется, но вдругъ лицо ея, сначала комически задумчивое, проясняется.
— Да, да, Эдди! Пойдемте гулять. И знаете что мы сдѣлаемъ? Вы притворитесь что помолвлены съ другой, а я притворюсь что ни съ кѣмъ не помолвлена. Тогда мы ссориться не будемъ.
— И вы думаете что это помѣшаетъ намъ ссориться, Роза?
— Навѣрное. Тс… Глядите въ окно. Мистрисъ Тишеръ.
По случайному стеченію обстоятельствъ, вплываетъ почтенная Тишеръ и, шелестя по комнатѣ, какъ духъ какой-нибудь одѣтой шелкомъ матроны, говоритъ: — „Надѣюсь что вижу васъ въ добромъ здоровьи, мистеръ Друдъ. Хотя и лишнее спрашивать, судя по лицу вашему. Не мѣшаю ли я? Здѣсь былъ бумажный ножикъ. О! Благодарю васъ!“ и исчезаетъ со своею добычей.
— Вы должны сдѣлать мнѣ еще одно удовольствіе, Эдди, говоритъ Роза. — Какъ только выйдемъ мы на улицу, пустите меня съ краю, а сами держитесь какъ можно ближе къ дому, прижимайтесь къ нему, тритесь объ него.
— Непремѣнно, Роза, если вы этого желаете. А смѣю ли спросить для чего?
— О! Я не желаю чтобы дѣвицы васъ видѣли.
— День прекрасный. Однако не принести ли вамъ зонтикъ?
— Не говорите глупостей. На васъ не лаковые сапоги.
Она слегка надулась, пожимая плечами.
— Можетъ-быть, дѣвицы не замѣтили бы этого, даже еслибъ и увидали меня, говоритъ Эдвинъ, глядя на свои сапоги со внезапнымъ отвращеніемъ отъ нихъ.
— Онъ нихъ ничто не ускользаетъ. А потомъ я знаю что случится. Нѣкоторыя изъ нихъ будутъ разсуждать (онѣ вѣдь не стѣсняются) что никогда, ни подъ какимъ видомъ не вышли бы за человѣка у котораго нѣтъ лаковыхъ сапогъ. Чу! Миссъ Твинкельтонъ. Я у ней попрошусь.
Слышится голосъ этой скромной особы, ласково спрашивающей у кого-то: „Въ самомъ дѣлѣ? Вы видѣли мой перламутровый ящичекъ на столѣ въ моей комнатѣ?“ У ней тотчасъ же просятъ позволенія пойти погулять. Она милостиво даетъ его; и скоро молодая парочка выходитъ изъ женскаго монастыря, принимая всевозможныя предосторожности чтобы скрыть неудовлетворительные сапоги мистера Эдвина Друда, предосторожности, будемъ надѣяться, дѣйствительныя для спокойствія будущей мистрисъ Друдъ.
— Куда намъ идти, Роза?
Роза отвѣчаетъ: Я хочу идти въ Источникъ Сладостей?
— Куда?
— Это турецкая кондитерская. Ахъ, Боже мой! вы называете себя инженеромъ, и этого не знаете!
— Къ чему мнѣ знать это. Роза?
— Къ тому что я люблю. Ахъ! впрочемъ я забыла что намъ надо притворяться. Нѣтъ, вамъ это не къ чему знать!
Такъ онъ уныло влечется къ Источнику Сладостей, гдѣ Роза дѣлаетъ покупки, предлагаетъ ему нѣкоторыя сласти, отъ которыхъ онъ не безъ негодованія отказывается, а затѣмъ сама начинаетъ кушать, снявъ предварительно маленькія свѣтлыя перчатки и свернувъ ихъ, точно листочки розы, и по временамъ обтирая розовыми пальчиками съ губокъ сладкую пыль.
— Ну, теперь, будьте добренькій, играйте роль свою. Итакъ вы помолвлены?
— Итакъ я помолвленъ.
— Она хороша?
— Прелестна.
— Высока?
— Громадна. (А Роза мала ростомъ.)
— Должно-быть неуклюжа, замѣчаетъ Роза спокойно.
— Извините. Нисколько. (Въ немъ пробуждается духъ противорѣчія.) Она въ полномъ смыслѣ слова статная женщина; прекрасная женщина.
— Безъ сомнѣнія, длинный носъ, замѣчаетъ все также спокойно Роза.
— Не маленькій, правда, отвѣчаетъ онъ быстро. (У Розы носъ малъ.)
— Длинный, блѣдный носъ съ краснымъ пятномъ по серединѣ. Я знаю эти носы, говоритъ Роза, одобрительно кивая головой и продолжая спокойно кутать сласти.
— Вы не знаете этихъ носовъ, Роза, отзывается онъ съ нѣкоторымъ жаромъ.
— Не бѣлый носъ, Эдди?
— Нѣтъ. Онъ рѣшился противорѣчить во что бы то ни стало.
— Красный носъ? Ахъ! Я не люблю красныхъ носовъ. Но вѣдь она, впрочемъ, можетъ пудрить его.
— Она не станетъ его пудрить, отвѣчаетъ Эдвинъ, начиная горячиться.
— Неужели? Какая же она глупая! Она во всемъ такъ глупа?
— Нѣтъ. Она ни въ чемъ не глупа.
Слѣдуетъ молчаніе, въ продолженіи котораго Роза не безъ насмѣшливости наблюдаетъ за нимъ. Потомъ она говоритъ:
— И этой умницѣ нравится ѣхать въ Египетъ, Эдди?
— Да. Она принимаетъ участіе въ успѣхахъ инженернаго искусства, въ особенности когда оно призвано преобразовать весь бытъ неразвитой страны.
— Ахъ, Боже мой! произноситъ Роза, смѣясь и пожимая плечами.
— Вамъ не нравится, спрашиваетъ Эдвинъ съ важностью, склоняя глаза на капризное личико, — вамъ не нравится что она этимъ интересуется?
— Это прекрасно. Но однако! Ужь не ненавидитъ ли она горшки и всякую всячину.
— Она не такъ глупа чтобы ненавидѣть горшки, отвѣчаетъ онъ сердито. — А что касается до мнѣнія ея о всякой всячинѣ, то я не могу вамъ сказать его, ибо самъ не знаю что вы подъ этимъ разумѣете.
— Да развѣ ей не противны Арабы, и Турки, и феллахи, и всякій такой народъ?
— Нисколько, отвѣчаетъ онъ твердо.
— Но вѣдь ужь пирамиды конечно противны ей. Сознайтесь, Эдди!
— Отчего жь непремѣнно пирамиды должны быть противны ей, Роза?
— Ахъ! Вы не слыхали какъ толкуетъ объ нихъ миссъ Твинкельтонъ. (Она киваетъ головкой и продолжаетъ кушать сласти съ видимымъ удовольствіемъ.) Иначе вы бы не спрашивали. Несносныя старыя гробницы! Изиды и ибисы, и Хеопсы, и Фараоны. Кому они нужны? Былъ тамъ какой-то Бельцони, или кто-то въ этомъ родѣ, котораго вытащили за ноги полузадохшагося отъ пыли. Всѣ дѣвицы говорятъ: по дѣломъ ему. Жаль только что онъ совсѣмъ не задохся.
Молодые люди рядышкомъ, но уже не подъ руку, бродятъ сумрачно по старому парку; оба по временамъ останавливаются и глубже вдавливаютъ слѣдъ свой въ падшіе листья.
— Вотъ, говоритъ Эдвинъ послѣ продолжительнаго молчанія, — мы опять, какъ обыкновенно, стали въ тупикъ.
Роза встряхиваетъ головкой и объявляетъ что она не желаетъ продолжать разговоръ.
— Это хорошо съ вашей стороны, Роза, особенно когда….
— Когда что?
— Если я скажу, вы опять начнете вздорить.
— То-есть, это вы все вздорите, Эдди. Не будьте несправедливы.
— Я несправедливъ? Это мнѣ нравится!
— А мнѣ это вовсе не нравится, говорю вамъ прямо, произноситъ Роза, надувъ губки.
— Роза, сами вы подумайте. Кто началъ нападать на мою профессію, на мое призваніе?
— Да вѣдь вы, надѣюсь, не собираетесь зарыться въ пирамидахъ? прерываетъ она, поднимая тонкія брови. — Я никогда этого отъ васъ не слыхала. А если собираетесь, зачѣмъ вы не предупредили меня. Я не могу отгадать что у васъ на умѣ.
— Нолноте, Роза, вы очень хорошо меня понимаете.
— Такъ зачѣмъ вы заговорили о своихъ противныхъ красноносыхъ великаншахъ? И она непремѣнно, непремѣнно, непремѣнно стала бы пудрить носъ, восклицаетъ Роза въ порывѣ комической досады.
— Такъ или иначе, а я всегда остаюсь неправъ въ этихъ разсужденіяхъ, вздыхаетъ Эдвинъ покорно.
— Какъ же можете вы быть правы, когда вы всегда виноваты? А что касается до Бельцони, такъ онъ вѣроятно умеръ; я по крайней мѣрѣ надѣюсь что умеръ; и какое вамъ дѣло до его ногъ и до его дыханія?
— Вамъ чуть ли не пора домой, Роза. Прогулка наша не очень была пріятна, не правда ли?
— Пріятна? Она была просто ужасна! Если я, какъ только вернусь домой, уйду на верхъ и доплачусь до того что не въ состояніи буду взять урокъ танцованія, такъ это будетъ ваша вина.
— Будемъ жить въ ладу, Роза.
— Ахъ! восклицаетъ Роза, качая головой, съ неподдѣльными слезами. — Какъ бы хорошо еслибы мы могли жить въ ладу. Потому мы такъ и мучимъ другъ друга что не можемъ ладить. Какъ ни молода я, Эдди, а право, право, у меня по временамъ сердце болитъ. Не сердитесь. И у васъ также, я» знаю, нерѣдко. Лучше бы было для насъ обоихъ, еслибы возможное осталось только въ возможности. Я говорю теперь совершенно серіозно, не для того чтобы дразнить васъ. Для обоихъ насъ лучше бы остановиться, пока не поздно.
Тронутый этимъ проблескомъ женственной природы въ избалованномъ ребенкѣ, хотя готовый разсердиться за слова намекающія какъ будто на насильственную помолвку съ нимъ, Эдвинъ Друдъ глядитъ на Розу, дѣтски плачущую, прижавъ платокъ обѣими руками къ глазамъ, и затѣмъ, когда она начинаетъ успокоиваться и уже сердиться на себя за слабость, ведетъ ее къ ближней скамейкѣ подъ липами.
— Объяснимся прямо, милая Роза. Я не много смыслю помимо моего дѣла, да и въ немъ-то, какъ мнѣ теперь кажется, не много смыслю, но я однако хочу дѣйствовать честно. Нѣтъ…. Можетъ-быть…. не знаю какъ это сказать, а сказать надо, прежде чѣмъ разстанемся…. Нѣтъ, другой….
— Ахъ, нѣтъ, Эдди! Съ вашей стороны благородно что вы дѣлаете мнѣ предложеніе, но нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!….
Они подошли очень близко къ окнамъ собора, и въ эту минуту раздаются величественные звуки органа и хоръ. Когда они прислушиваются къ торжественной музыкѣ, въ Эдвинѣ Друдѣ пробуждается вчерашняя увѣренность, и онъ думаетъ какъ не похожа эта музыка на ихъ разладъ.
— Мнѣ какъ будто слышится голосъ Джака, замѣчаетъ онъ тихо, продолжая нить своихъ мыслей.
— Уведите меня поскорѣе домой, приступаетъ его невѣста, хватая его за руку. — Сію минуту они всѣ выйдутъ. Уйдемъ отсюда. О! какая струна! Но не будемъ слушать! Уйдемъ!
Тревога ея проходитъ, какъ только они вышли изъ парка. Они теперь идутъ рука объ руку, довольно степенно, по Большой улицѣ къ женскому монастырю. У воротъ, такъ какъ на улицѣ не видно ни души, Эдвинъ наклоняетъ лицо свое къ лицу Розы.
Она отнѣкивается, смѣясь, и является опять ребенкомъ-школьницей.
— Нѣтъ, Эдди. Я слишкомъ строга чтобы цѣловаться. А дайте мнѣ руку, я въ нее вдуну поцѣлуй.
Онъ даетъ руку. Она слегка дуетъ въ нее и, не выпуская «глядя на ладонь, спрашиваетъ:
— Ну, что вы здѣсь видите?
— Что же здѣсь видѣть, Роза?
— Я думала, вы, Египтяне, умѣете видѣть въ ладони руки всякія чудеса. Вы не видите предъ собой счастливой будущности?
Ужь навѣрное ни онъ, ни она не видали предъ собой счастливаго настоящаго, когда отворились и затворились ворота, и она вошла, а онъ ушелъ.
ГЛАВА IV.
Мистеръ Сапси.
править
Если представить себѣ типъ самодовольнаго тупоумія, то лучшій образецъ этого типа въ Клойстергамѣ — аукціонеръ мистеръ Томасъ Сапси.
Мистеръ Сапси въ одеждѣ своей подражаетъ духовнымъ сановникамъ. Ему нѣкоторые кланялись, ошибкой принявъ его за декана. Его даже какъ-то при встрѣчѣ на улицѣ назвали „милордъ“, думая что онъ епископъ, неожиданно пріѣхавшій безъ капеллана. Мистеръ Сапси очень гордится этимъ, а также и своимъ голосомъ, и своею осанкой.» Онъ даже продавая поземельную собственность придавалъ своему голосу нѣкоторыя интонаціи, напоминающія духовное лицо во время службы. Такъ, въ заключеніе продажи съ аукціоннаго торга, мистеръ Сапси словно благословеніе произносилъ надъ собравшимися торговцами, далеко превосходя величественностью настоящаго декана, скромнаго и достойнаго человѣка.
У мистера Сапси много горячихъ приверженцевъ. Даже не вѣрующіе въ его мудрость соглашаются что онъ украшеніе для Клойстергама. Онъ обладаетъ великими достоинствами представительности, и вялости, и нѣкоторой плавности какъ въ рѣчи, такъ и въ походкѣ, не говоря о внушительныхъ движеніяхъ рукъ его, будто онъ собирается сейчасъ же рукоположить то лицо къ которому обращена его рѣчь. Ему далеко за пятьдесятъ лѣтъ; у него круглый животъ, и на жиле тѣ поперечныя складки; его считаютъ богатымъ; онъ на выборахъ подаетъ голосъ въ строго-консервативномъ смыслѣ; онъ внутренно убѣжденъ что съ тѣхъ поръ какъ онъ былъ ребенкомъ ничто не выросло кромѣ его самого. Можетъ ли же тупоголовый мистеръ Сапси не быть украшеніемъ для Клойстергама и для общества?
Жилище мистера Сапси помѣщается на Большой улицѣ, насупротивъ женскаго монастыря. Оно построено было около того же времени, но мѣстами подновлялось по мѣрѣ того какъ развращающіяся поколѣнія стали предпочитать воздухъ и свѣтъ лихорадкамъ и чумѣ. Надъ дверью деревянное изображеніе въ половину человѣческаго роста, представляющее отца мистера Сапси на аукціонѣ, въ кудрявомъ парикѣ и въ тогѣ. Хвалятъ строгость стиля и вѣрность въ воспроизведеніи руки, молотка и стола.
Мистеръ Сапси сидитъ въ мрачной комнатѣ нижняго этажа, выходящей на мощеный задній дворъ, за которымъ находится огороженный рѣшеткой садъ. Предъ мистеромъ Сапси на столѣ у камина, въ которомъ горитъ огонь, стоитъ графинъ портвейна. Огонь въ каминѣ еще роскошь по времени года, по пріятенъ однако въ сырой, свѣжій осенній вечеръ. Кругомъ характеристическіе аттрибуты: портретъ хозяина, недѣльные часы и барометръ; характеристическіе потому что мистеръ Сапси сталъ бы отстаивать свою личность противъ всего рода человѣческаго, свой барометръ противъ погоды и часы свои противъ времени.
Подлѣ мистера Сапси на столѣ лежатъ письменныя принадлежности. Мистеръ Сапси бросаетъ взглядъ на какую-то рукопись, прочитываетъ ее про себя съ величественнымъ видомъ, и потомъ, медленно прохаживаясь по комнатѣ, заложивъ большіе пальцы за жилетъ, повторяетъ на память, съ большимъ достоинствомъ, но такимъ сдержаннымъ голосомъ что слышится одно только слово: «Этелинда».
На столѣ стоитъ подносъ съ тремя чистыми рюмками. Входитъ служанка и докладываетъ:
— Пришелъ мистеръ Джасперъ.
— Просить, говоритъ мистеръ Сапси, и беретъ съ подноса двѣ рюмки.
— Очень радъ васъ видѣть. Я впервые удостоиваюсь чести принять васъ здѣсь.
Такимъ привѣтствіемъ встрѣчаетъ мистеръ Сапси гостя.
— Вы очень добры. Это честь для меня.
— Благодарю васъ за любезность. Я въ самомъ дѣлѣ съ особеннымъ удовольствіемъ принимаю васъ въ моемъ скромномъ жилищѣ. Не всякому сказалъ бы я это. (Послѣднія слова мистеръ Сапси произноситъ съ невыразимою величественностью, какъ бы давая понять: «Вамъ, конечно, не вѣрится что общество ваше можетъ доставить удовольствіе такому человѣку какъ я; однако это такъ»).
— Я давно уже желалъ познакомиться съ вами, мистеръ Сапси.
— А я давно уже зналъ васъ по репутаціи какъ человѣка со вкусомъ. Позвольте налить вамъ вина. Предлагаю тостъ, продолжаетъ онъ, наливая свою рюмку:
"Коль Французы приплывутъ,
Пусть насъ въ Дуврѣ найдутъ.*
Это былъ патріотическій тостъ въ дѣтство мистера Сапси, и онъ сохранилъ твердое убѣжденіе что тостъ этотъ пригоденъ для всякаго времени.
— Вы не можете не сознавать, мистеръ Сапси, замѣчаетъ Джасперъ, слѣдя съ улыбкой за аукціонеромъ, протягивающимъ ноги къ камину, — что знаете свѣтъ и людей.
— Да, отвѣчаетъ тотъ съ усмѣшкой, — кажется, знаю до нѣкоторой степени; до нѣкоторой степени.
— Ваше всѣмъ извѣстное знаніе свѣта всегда интересовало и удивляло меня, и возбуждало во мнѣ желаніе познакомиться съ вами. Клойстергамъ маленькое мѣстечко. А я, сидя здѣсь, кромѣ него ничего не знаю.
— Если я не посѣщалъ чужихъ краевъ, молодой человѣкъ, начинаетъ мистеръ Сапси, и вдругъ останавливается. — Вы извините что я называю васъ молодымъ человѣкомъ? Вы гораздо моложе меня.
— Сдѣлайте одолженіе.
— Если я не посѣщалъ чужихъ краевъ, молодой человѣкъ, то чужіе края посѣщали меня. Я приходилъ въ сношенія съ ними путемъ дѣлъ, и пользовался случаями. Положимъ, я дѣлаю опись, или составляю каталогъ. Я вижу французскіе часы. Я никогда ихъ прежде не видалъ, но тотчасъ же кладу на нихъ руку, и говорю: «Парижъ». Вижу китайскія чашки и блюдечки, тоже мнѣ лично незнакомыя, я кладу на нихъ руку, и тотчасъ же говорю: «Пекинъ, Нанкинъ, Кантонъ». То же самое съ Японіей, съ Египтомъ и съ бамбукомъ, и съ сандаловымъ деревомъ изъ Вестъ-Индіи: я осязаю ихъ всѣхъ. Я осязалъ уже сѣверный полюсъ и говорилъ: копье эскимосскаго издѣлія, за бутылку бѣлаго хереса.
— Неужели? Весьма замѣчательный способъ пріобрѣтать знаніе свѣта и вещей.
— Я говорю объ этомъ, отзывается мистеръ Сапси необыкновенно самодовольно, — потому что не годится хвастаться своими достоинствами, а надо показать какъ пріобрѣлъ ихъ.
— Весьма интересно. Мы намѣревались поговорить о покойной мистрисъ Сапси.
— Дѣйствительно. (Мистеръ Сапси наливаетъ обѣ рюмки и опять ставитъ подлѣ себя графинъ.) Прежде чѣмъ спросить ваше мнѣніе, какъ человѣка со вкусомъ, объ этой бездѣлицѣ (онъ показываетъ исписанную бумагу), — ибо это не болѣе какъ бездѣлица, хотя и стоила, быть-можетъ, нѣкотораго труда, нѣкотораго напряженія мысли…. — мнѣ надо описать вамъ характеръ покойной мистрисъ Сапси, скончавшейся вотъ уже девять мѣсяцевъ.
Мистеръ Джасперъ, зѣвнувъ за рюмкой, ставитъ ее на столъ и придаетъ лицу своему выраженіе внимательности и участія, искажаемое нѣсколько легкимъ подергиваніемъ рта и влагою проступившею на глазахъ.
— Лѣтъ шесть тому назадъ, продолжаетъ мистеръ Сапси, — развивъ свой умъ, не скажу до такой степени какъ теперь, это было бы преувеличенно, но однако до сознанія потребности въ другомъ умѣ, который сливался бы съ моимъ, я началъ искать подругу жизни. Ибо не добро человѣку быть одному.
Мистеръ Джасперъ, повидимому, запечатлѣваетъ въ памяти эту оригинальную мысль.
Миссъ Бробити содержала тогда заведеніе, не скажу соперничествовавшее съ женскимъ монастыремъ, но подобное ему, въ другой части города. Говорили будто она со страстью посѣщала мои продажи, когда онѣ происходили въ полупраздники, или въ вакаціонное время. Утверждали что ей нравился складъ моей рѣчи, что мало-по-малу вліяніе его начало проявляться въ письменныхъ упражненіяхъ ученицъ Миссъ Бробити. Шептали даже, молодой человѣкъ, будто какой-то невѣжа родственникъ осмѣлился говоритъ противъ меня, называя меня по имени. Но этому я не вѣрю. Вѣроятно ли чтобы человѣкъ одаренный разсудкомъ выставилъ себя такъ, можно сказать, на посмѣяніе.
Мистеръ Джасперъ качаетъ головой. Совсѣмъ невѣроятно. Мистеръ Сапси, увлекаясь, повидимому, своимъ краснорѣчіемъ, какъ будто хочетъ налить рюмку гостя, которая полна, и наливаетъ свою, которая пуста.
— Все существо миссъ Бробити, молодой человѣкъ, пропитано было уваженіемъ къ уму. Она поклонялась уму, устремленному на познаніе свѣта. Когда я сдѣлалъ предложеніе, она до такой степени поражена была оказываемою ей честью, что могла только выговорить: «О! ты!» разумѣя при этомъ меня. Ея ясные голубые глаза устремлены были на меня, ея полупрозрачныя руки были сжаты, блѣдность покрывала ея орлиныя черты, и несмотря на всѣ ободренія она не въ силахъ была ни слова болѣе выговорить. Я распорядился ея заведеніемъ по домашнему контракту, и мы зажили душа въ душу, но до конца, причиненнаго болѣзнью печени, она не могла выразить словами свое, можетъ-быть слишкомъ высокое, мнѣніе о моихъ умственныхъ способностяхъ, и говоря со мной употребляла все тѣ же отрывочные обороты.
Мистеръ Джасперъ закрылъ глаза, когда аукціонеръ сталъ понижать голосъ. Теперь онъ быстро открываетъ ихъ и подъ ладъ голосу своего собесѣдника произноситъ: А! такъ отрывисто какъ будто удерживается, чтобы не прибавить: аминь.
— Съ тѣхъ поръ, говоритъ Мистеръ Сапси, — наслаждаясь виномъ и каминомъ, я сдѣлался такимъ какимъ вы меня видите; съ тѣхъ поръ я горюю въ одиночествѣ; съ тѣхъ поръ вечернюю бесѣду мою слышитъ лишь одинъ пустой воздухъ. Не скажу чтобъ я упрекалъ себя; но по временамъ я себя спрашивалъ: не лучше ли было бы для нея, еслибы мужъ ея стоялъ не такъ высоко, еслибъ она чувствовала себя ближе къ его уровню, не имѣло ли бы это благотворнаго дѣйствія на ея печень?
Мистеръ Джасперъ говоритъ съ такимъ видомъ, какъ будто впалъ въ глубочайшее уныніе: «Ужь видно такъ этому быть.»
— Это все, конечно, только предположенія, подтверждаетъ мистеръ Сапси. — Я говорю: человѣкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ. Можетъ-быть, я выражаю вашу же мысль, въ другой формѣ.
Мистеръ Джасперъ вполголоса изъявляетъ согласіе.
— А теперь, мистеръ Джасперъ, начинаетъ снова аукціонеръ, взявъ въ руки бумагу, — такъ какъ надгробный памятникъ мистрисъ Сапси успѣлъ уже осѣсть, позвольте мнѣ спросить ваше мнѣніе, какъ человѣка со вкусомъ, о надписи которую я сочинилъ, повторяю, не безъ нѣкотораго напряженія ума. Прочтите сами. Надо слѣдить глазомъ за расположеніемъ строкъ также, какъ умомъ за ходомъ мысли.
Мистеръ Джасперъ, повинуясь, беретъ въ руки бумагу "читаетъ слѣдующее:
Мистеръ Сапси всталъ и помѣстился спиной къ камину съ цѣлью посмотрѣть какое дѣйствіе производятъ эти строки на человѣка со вкусомъ; слѣдовательно онъ обращенъ лицомъ къ двери, когда входитъ служанка и докладываетъ: «Мистеръ Дордельсъ пришелъ.» Онъ поспѣшно пододвигаетъ и наливаетъ третью рюмку, и говоритъ: «Введите Дордельса.»
— Превосходно! произноситъ Мистеръ Джасперъ, отдавая назадъ бумагу.
— Вы одобряете?
— Невозможно не одобрить. Поразительно, характеристично и полно.
Аукціонеръ наклоняетъ голову, какъ будто принимаетъ должное и выдаетъ квитанцію; а затѣмъ приглашаетъ входящаго Дордедьса выпить рюмку вина которую подаетъ ему, ибо это его согрѣетъ.
Дордельсъ каменьщикъ, работающій преимущественно надгробные памятники и какъ бы окрашенный цвѣтомъ ихъ съ ногъ до головы. Всѣ знаютъ его въ Клойстергамѣ. Онъ привилегированный мѣстный гуляка. Говорятъ что онъ необыкновенно искусный работникъ; можетъ-быть оно и справедливо, нельзя знать, такъ какъ онъ никогда не работаетъ, и говорятъ также что онъ необыкновенный нахалъ, что извѣстно всѣмъ. Съ соборнымъ склепомъ онъ знакомъ лучше кого бы то ни было изъ живыхъ людей, да пожалуй даже и изъ мертвымъ. Это близкое знакомство, говорятъ, возникло оттого что онъ имѣлъ привычку удаляться съ глазъ клойстергамскихъ мальчишекъ въ соборный склепъ _ чтобы проспаться послѣ попойки, ибо ему всегда былъ открытъ доступъ въ зданіе собора, какъ подрядчику по крупнымъ починкамъ. Какъ бы то ни было, онъ много знаетъ объ этомъ склепѣ и, разбирая старыя стѣны и поднимая плиты, видалъ странные виды. Онъ часто говоритъ о себѣ въ третьемъ лицѣ, какъ-то сбивчиво относясь къ собственной личности въ своихъ разказахъ. Можетъ-быть, онъ считаетъ обязанностью произносить имя пользующееся въ Клойстергамѣ общею извѣстностью. Онъ такъ передаетъ свои странныя видѣнія: «Дордельсъ наткнулся на старика (то-есть на тѣло знатнаго лица стараго времени) ударивъ ломомъ прямо въ гробъ его. Старикъ взглянулъ на Дордельса открытыми глазами, какъ будто говоря: это ты, Дордельсъ? Я уже чортъ знаетъ сколько времени ждалъ тебя!… И разсыпался въ прахъ.» Постоянно съ линейкой въ карманѣ и почти постоянно съ молоткомъ въ рукахъ Дордельсъ вѣчно вертится вокругъ собора, постукивая то тутъ, то тамъ, и когда онъ говоритъ Топу: «Топъ, вотъ здѣсь еще лежитъ старикъ», Топъ сообщаетъ объ этомъ декану, какъ о несомнѣнномъ открытіи.
Въ одеждѣ изъ грубой фланели съ роговыми пуговицами, въ Желтомъ галстукѣ съ измятыми концами, въ шляпѣ посѣрѣвшей отъ времени, въ сапогахъ принявшихъ каменный цвѣтъ, Дордельсъ ведетъ бродячую жизнь, носитъ пищу съ собою въ узелкѣ, и обѣдаетъ сидя на разныхъ надгробныхъ камняхъ. Обѣдъ Дордельса получилъ въ Клойстергамѣ нѣкоторымъ образомъ офиціальный характеръ, вопервыхъ потому что Дордельсъ всюду носитъ его съ собой, а вовторыхъ потому что было нѣсколько достопамятныхъ случаевъ когда обѣдъ этотъ былъ арестованъ вмѣстѣ съ хмѣльнымъ Дордельсомъ и предъявленъ городскимъ судьямъ. Такихъ случаевъ насчитывается однако не много, ибо Дордельсъ рѣдко бываетъ пьянъ; точно такъ-же какъ рѣдко бываетъ и трезвъ. Вообще же онъ старый холостякъ и живетъ въ старомъ, недостроенномъ домишкѣ, сложенномъ, какъ полагаютъ, изъ камней украденныхъ изъ городской стѣны. Путь къ этому жилищу заваленъ разными обломками колоннъ, урнъ и всевозможныхъ изваяній. Тутъ два работника вѣчно стучатъ, а два другіе, стоя другъ, противъ друга, вѣчно пилятъ камни, покачиваясь взадъ и впередъ равномѣрно, словно автоматы изображающіе время и смерть.
Дордельсу, послѣ того какъ онъ выпилъ рюмку портвейна, мистеръ Сапси ввѣряетъ драгоцѣнное произведеніе своей музы. Дордельсъ безчувственно вынимаетъ изъ кармана линейку и спокойно мѣряетъ строки, марая ихъ каменною пылью.
— Это на памятникъ, мистеръ Сапси?
— Это надпись. Да.
Мистеръ Сапси Ждетъ какое дѣйствіе произведетъ она на неразвитый умъ.
— Помѣстится отлично, говоритъ Дордельсъ. — Вашъ слуга, мистеръ Джасперъ. Все ли вы въ добромъ здоровьѣ?
— Какъ пожчваете, Дордельсъ?
— Похварываю немножко могилизмомъ, но вѣдь безъ этого нельзя.
— Ревматизмомъ, хотите вы сказать, говоритъ мистеръ Сапси рѣзко. (Онъ немножко раздраженъ тѣмъ что его произведеніе принято такъ холодно.)
— Нѣтъ, мистеръ Сапси, я хочу сказать могилизмомъ, это особый родъ ревматизма. Мистеръ Джасперъ понимаетъ что Дордельсъ хочетъ сказать. Выйдите на могилы до разсвѣта въ зимнее утро, да походите по нимъ каждый день, и вы узнаете что Дордельсъ хочетъ сказать….
— Мѣсто холодное, соглашается мистеръ Джасперъ съ легкою дрожью.
— Такъ если оно кажется холодно вамъ, когда вы сидите на верху на хорахъ, и кругомъ васъ поднимается живое дыханіе цѣлой толпы, каково же Дордельсу тамъ внизу, въ склепѣ среди испареній земли и мертваго дыханія стариковъ, сами судите, отвѣчаетъ каменьщикъ.
— Прикажете тотчасъ же приняться за это, мистеръ Сапси?
Мистеръ Сапси, съ нетерпѣливостью автора стремящагося къ извѣстности, отвѣчаетъ что чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
— Такъ дайте мнѣ ключъ, въ такомъ случаѣ.
— Да вѣдь это не снутри надо вырѣзать.
— Дордельсъ знаетъ, гдѣ это вырѣзать, спросите перваго попавшагося человѣка въ Клойстергамѣ, знаетъ ли Дордельсъ свое дѣло. л
Мистеръ Сапси встаетъ, вынимаетъ изъ ящика ключъ, отпираетъ желѣзный сундукъ вдѣланный въ стѣну, и беретъ въ немъ другой ключъ.
— Когда Дордельсъ отдѣлываетъ что-нибудь, все равно снутри ли, или снаружи, онъ любитъ со всѣхъ сторонъ поглядѣть на свою работу, чтобъ она вышла какъ слѣдуетъ, объясняетъ Дордельсъ угрюмо.
Такъ какъ ключъ, вынутый неутѣшнымъ вдовцомъ, великъ, то Дордельсъ суетъ свою линейку въ боковой карманъ, нарочно для нея сдѣланный, не спѣша разстегиваетъ свое фланелевое платье и открываетъ обширный карманъ на груди, въ который собирается положить ключъ.
— Да вы кругомъ обшиты карманами, Дордельсъ! восклицаетъ Джасперъ, глядя на него съ усмѣшкой.
— Да, и ношу въ нихъ тяжести, мистеръ Джасперъ, посмотрите. — Онъ вынимаетъ еще два такіе же большіе ключа.
— Дайте-ка мнѣ ключъ мистера Сапси. Онъ всѣхъ тяжеле.
— Они должно-быть всѣ почти одинаковаго вѣса, говоритъ Дордельсъ. — Это все ключа отъ памятниковъ Дордельсова издѣлія. Дордельсъ большею частію у себя хранитъ ключи отъ своихъ работъ. Не то чтобъ они часто надобились….
— Кстати, вдругъ приходитъ Джасперу на умъ сказать, — я давно ужь собираюсь спросить васъ и все забываю: вы знаете что васъ иногда называютъ Камень-Дордельсъ.
— Я-извѣстенъ Клойстергаму подъ именемъ Дордельеа.
— Конечно. Но мальчишки иногда….
— Если вы станете слушать негодяевъ-мальчишекъ…. прерываетъ Дордельсъ грубо.
— Я не слушаю ихъ, точно такъ же, какъ вы; но на дняхъ спорили въ хорѣ: не переводъ ли это имени Петръ?
— Не испортите ключей, мистеръ Джасперъ.
— Или не искаженіе ли это какого-нибудь другаго имени?
— Что вы на нихъ словно играете, мистеръ Джасперъ?
— Или прозвище это происходитъ отъ вашего ремесла?
Мистеръ Джасперъ взвѣшиваетъ ключи на рукѣ, и потомъ,
поднявъ голову съ привѣтливою улыбкой, отдаетъ ихъ Дордельеу.
Но Дордельсъ человѣкъ суровый и въ полутрезвомъ своемъ состояніи весьма склоненъ къ обидчивости. Онъ кладетъ два ключа въ карманъ, одинъ за другимъ, и застегивается. Затѣмъ беретъ узелъ съ обѣдомъ со стула, на который повѣсилъ его, входя въ комнату; распредѣляетъ равномѣрно носимыя тяжести, завязавъ третій ключъ въ узелъ, словно собирается, на подобіе страуса, кормиться холоднымъ Желѣзомъ, и уходитъ, не отвѣтивъ Джасперу ни слова.
Мистеръ Сапси предлагаетъ сыграть въ пикетъ. Такъ, съ приправой поучительныхъ разговоровъ, проходитъ вечеръ и заканчивается, уже довольно поздно, ужиномъ изъ холоднаго ростбифа съ салатомъ. Мудрость мистера Сапси, сообщаемая смертнымъ преимущественно въ формѣ обстоятельныхъ разсужденій, далеко еще не истощена, но посѣтитель изъявляетъ намѣреніе придти другой разъ насладиться ею, и мистеръ Сапси отпускаетъ его поразмыслить о томъ чѣмъ успѣлъ обогатить онъ свой умъ въ этотъ вечеръ.
ГЛАВА V.
Мистеръ Дордельсъ съ другомъ.
править
Джонъ Джасперъ, на пути домой черезъ паркъ, останавливается, увидѣвъ Дордельса, прислонившагося къ Желѣзной рѣшеткѣ стараго кладбища. Онъ стоитъ неподвижно, между тѣмъ какъ какой-то отвратительный мальчишка бросаетъ въ него камнями, какъ въ мишень, при мѣсячномъ свѣтѣ. Иногда камни попадаютъ въ него, а иногда пролетаютъ мимо, но Дордельсъ, кажется, равнодушенъ и къ тому, и къ другому. Отвратительный мальчишка, напротивъ, всякій разъ какъ попадаетъ въ Дордельса, испускаетъ побѣдный свистъ чрезъ отверстіе какъ будто нарочно для того устроенное у него во рту, гдѣ спереди недостаетъ нѣсколькихъ зубовъ; а когда промахивается, то взвизгиваетъ: опять маху далъ! и старается поправить дѣло тщательнѣе цѣлясь.
— Что ты дѣлаешь съ этимъ человѣкомъ? спрашиваетъ Джасперъ, выходя изъ тѣни на мѣсячный свѣтъ.
— Побиваю его камнями.
— Отдай мнѣ эти камни.
— Я вамъ задамъ, если вы будете хватать меня, говоритъ мальчишка, вырываясь и отступая. — Смотрите, я глазъ вамъ вышибу.
— Маленькій чертенокъ, да что же этотъ человѣкъ сдѣлалъ тебѣ?
— Онъ нейдетъ домой.
— Что же тебѣ до этого за дѣло?
— Онъ даетъ мнѣ полпенни чтобъ я прогонялъ "то домой, если захвачу на дворѣ слишкомъ поздно, говоритъ мальчишка, и затѣмъ начинаетъ напѣвать, приплясывая и путаясь въ изорванныхъ сапогахъ:
Не броди ты по ночамъ,
А не то тебѣ задамъ.
Въ домъ скорѣе воротись,
Не упрямься, берегись!
Онъ сдѣлалъ знаменательное удареніе на послѣднемъ словѣ и опять пустилъ камнемъ въ Дордельса.
Напѣвъ этотъ былъ какъ будто условленный напередъ поэтическій сигналъ Дордельсу остерегаться сколько возможно, или отправляться домой.
Джонъ Джасперъ, видя что съ мальчишкой не сладишь, приглашаетъ его знакомъ головы идти за собою и направляется къ рѣшеткѣ, гдѣ каменьщикъ стоитъ въ глубокомъ раздумьѣ.
— Вы знаете этого мальчика? спрашиваетъ Джонъ Джасперъ.
— Бѣгунъ, говоритъ Дордельсъ, кивая головой.
— Это имя у него такое?
— Бѣгунъ, подтверждаетъ Дордельсъ.
— Я служу въ Двухгрошевомъ Пристанищѣ для путешественниковъ, объясняетъ мальчишка. — Вся тамошняя мужская прислуга называется бѣгунами. Когда мы наѣдимся, и всѣ постояльцы улягутся, я выхожу погулять для здоровья.
Затѣмъ, отходя на дорогу и прицѣливаясь камнемъ, онъ опять напѣваетъ:
Въ домъ скорѣе воротись,
Не упрямься, берегись!
— Стой! кричитъ Джасперъ: — не бросай, пока я стою подлѣ него, не то я убью тебя. Пойдемте, Дордельсъ, я провожу васъ домой. Не донести ли вамъ узелъ?
— Ни подъ какимъ видомъ, отвѣчаетъ каменьщикъ, поправляя узелъ. — Дордельсъ предавался здѣсь размышленіямъ, когда вы пришли, окруженный своими произведеніями точно какой авторъ. Вотъ вашъ шуринъ (онъ указалъ на саркофагъ за рѣшеткой, холодно бѣлѣвшій на мѣсячномъ свѣтѣ). Вотъ мистрисъ Сапси. Вотъ усѣченная колонна покойнаго декана. Вотъ окладные сборы, продолжалъ онъ указывая на вазу, стоявшую на чемъ-то въ родѣ куска мыла. — Вотъ покойный хлѣбникъ, пользовавшійся большимъ уваженіемъ. Всѣ здѣсь, и всѣ Дордельсовой работы. О простомъ людѣ, прикрываемомъ одной лишь травою, и говорить не стоитъ. Бѣдный людъ и забывается скоро.
— Этотъ мальчишка идетъ за нами, говоритъ Джасперъ, оглядываясь. — Онъ такъ и будетъ насъ провожать?
Отношенія между Дордельсомъ и Бѣгуномъ, какъ видно, свойства причудливаго, ибо когда Дордельсъ оборачивается, со всею неуклюжею важностью хмѣля, мальчикъ отбѣгаетъ довольно далеко и становится въ оборонительное положеніе.
— Ты не кричалъ, «берегись», сегодня! говоритъ Дордельсъ, вдругъ вспомнивъ, или вообразивъ что обиженъ.
— Нѣтъ, лжешь, кричалъ, отвѣчаетъ Бѣгунъ, употребляя самую учтивую изъ извѣстныхъ ему формъ противорѣчія.
— Это родной братъ, говоритъ Дордельсъ, опять обращаясь къ своему спутнику и забывая обиду также скоро какъ выдумалъ ее, — это родной братъ Петрушѣ дикарю. Я далъ ему по крайней мѣрѣ цѣль въ жизни.
— И онъ попадаетъ въ нее! замѣчаетъ мистеръ Джасперъ.
— Такъ, такъ, попадаетъ, отзывается Дордельсъ, совершенно довольный. — Я взялъ его въ руки и далъ ему назначеніе. Что былъ онъ прежде? Разрушитель. Чѣмъ занимался онъ? Однимъ лишь разрушеніемъ. Къ чему шелъ онъ? Къ заключенію въ клойстергамской тюрьмѣ. Ни одной лошади, ни одной свиньи, ни одной собаки, ни одной кошки, ни одной курицы не пропускалъ онъ чтобы не побить каменьями, за недостаткомъ разумной цѣли. Я поставилъ предъ нимъ разумную цѣль, и теперь онъ въ состояніи зарабатывать честно три пенса въ недѣлю:
--Удивляюсь что у него нѣтъ соперниковъ.
— У него ихъ множество, мистеръ Джасперъ, но онъ отгоняетъ ихъ камнями. Не знаю какъ назвать эту выдумку мою, продолжаетъ Дордельсъ, все съ тою?ке хмѣльною важностью, — не знаю какъ бы вы ее назвали. Не есть ли это въ нѣкоторомъ родѣ особая система народнаго воспитанія?
— Едва ли! отвѣчаетъ Джасперъ.
— Конечно, едва-ли, соглашается Дордельсъ, — такъ не станемъ пріискивать этому названія.
— Онъ все идетъ за нами, говоритъ Джасперъ, опять оглядываясь, — такъ онъ будетъ провожать насъ?
— Мы пройдемъ мимо Двухгрошеваго Пристанища, идя кратчайшею дорогой; тамъ мы и оставимъ его, отвѣчаетъ Дордельсъ.
Они идутъ далѣе, Бѣгунъ въ арріергардѣ, нарушая ночную тишину бросаніемъ камней въ каждую стѣну, каждый столбъ, каждый неодушевленный предметъ вдоль пустынной дороги.
— Нѣтъ ничего новаго въ склепѣ? спрашиваетъ Джасперъ.
— Нѣтъ ли чего стараго, хотите вы сказать? ворчитъ Дордельсъ. — Тамъ новое не водится.
— То-есть, не сдѣлали ли вы какого-нибудь новаго открытія?
— Есть старикъ подъ седьмымъ столбомъ слѣва, какъ сходишь по сломанному крыльцу бывшей подземной часовни. Сколько могу я пока опредѣлитъ, это одинъ изъ стариковъ съ кривымъ посохомъ. Судя по размѣрамъ проходовъ и дверей, эти посохи, должно-быть, сильно мѣшали старикамъ, и встрѣчаясь гдѣ-нибудь на поворотѣ, они небось частенько цѣпляли другъ друга за митру.
Не пытаясь опровергнуть это предположеніе, Джасперъ осматриваетъ своего спутника, покрытаго съ ногъ до головы известкой и каменною пылью, какъ будто увлеченный романтическою стороной его жизни.
— Странное ваше существованіе, говоритъ онъ.
Не объясняя принимаетъ ли онъ это замѣчаніе въ хорошемъ, или дурномъ смыслѣ, Дордельсъ отвѣчаетъ:
— И ваше тоже.
— Да, по скольку мнѣ какъ и вамъ суждено жить въ этомъ старомъ, скучномъ, вѣчно неизмѣнномъ мѣстечкѣ, пожалуй и такъ. Но ваша связь съ соборомъ гораздо таинственнѣе моей. Мнѣ даже приходитъ въ голову попросить васъ взять меня къ себѣ въ ученики-любители и показать мнѣ нѣкоторые изъ тѣхъ странныхъ угловъ въ которыхъ вы проводите цѣлые дни.
Каменьщикъ отвѣчаетъ неопредѣленно.
— Ладно. Всѣ знаютъ гдѣ найти Дордельса, когда онъ понадобится. Это истинно только въ томъ смыслѣ что всѣ дѣйствительно знаютъ что Дордельсъ гдѣ нибудь шатается.
— Меня особенно занимаетъ, продолжаетъ Джасперъ, — ваше необыкновенное умѣнье отыскивать гдѣ люди похоронены. Что съ вами? Вамъ узелъ мѣшаетъ? Дайте мнѣ его.
Дордельсъ остановился, отступилъ назадъ (причемъ Бѣгунъ, слѣдящій за каждымъ его движеніемъ, тотчасъ же бросился на дорогу) и искалъ глазами мѣста куда бы положить узелъ.
— Достаньте-ка мнѣ молотокъ, говоритъ Дордельсъ. — Я покажу вамъ.
Молотокъ ему поданъ.
— Теперь смотрите. Вѣдь вы сначала берете поту, не такъ ли, мистеръ Джасперъ?
— Да.
— Точно также и я. Я беру молотокъ и стучу.
Онъ ударяетъ по мостовой, и внимательный Бѣгунъ отдаляется, опасаясь не мѣтятъ ли въ его голову.
— Стукъ, стукъ, стукъ. Твердо. Я продолжаю стучать. И тутъ твердо. Стукъ, стукъ. Ага! Пусто! Стукъ, стукъ. Въ пустотѣ твердое. Попытать еще. Стукъ, стукъ. Тамъ опять пустота. Вотъ вамъ и готово: старикъ погребенный подъ сводомъ въ каменномъ гробѣ.
— Удивительно!
— Я даже вотъ что дѣлалъ, говоритъ Дордельсъ, вынимая линейку. (Бѣгунъ между тѣмъ приближается, въ отрадномъ предположеніи что, можетъ-быть, откроется кладъ, которымъ онъ обогатится, тогда какъ нашедшіе будутъ повѣшены по его показанію.) — Положимъ, этотъ молотокъ мой есть стѣна, — мое издѣліе. Два да два — четыре, да два — шесть, отмѣрилъ онъ на мостовой. — Шесть футовъ за этою стѣной лежитъ мистрисъ Сапси.
— Неужели въ самомъ дѣлѣ мистрисъ Сапси?
— Положимъ что она. Ея стѣна толще; но положимъ что она.
Дордельсъ стучитъ въ стѣну, изображаемую молоткомъ, и говоритъ, прислушавшись внимательно:
— Что-то есть между ею и нами Вѣрно работники Дордельса оставили въ этомъ пространствѣ шести футовъ какой-нибудь хламъ.
Джасперъ выражаетъ мнѣніе что такая смѣтливость есть особый даръ.
— Даромъ не получишь, отвѣчаетъ Дордельсъ, принимая это замѣчаніе вовсе не въ хорошую сторону. — Я ее самъ себѣ выработалъ, Дордельсъ глубоко рылся за своими познаніями, силою доставалъ ихъ, когда они не давались. Эй! Бѣгунъ!
— Здѣсь! рѣзко откликается Бѣгунъ, отдаляясь опять.
— Лови полпенни, и чтобъ я больше не видалъ тебя какъ минуемъ мы Двухгрошевое Пристанище.
— Берегись! отзывается Бѣгунъ, поймавъ полпенни, какъ будто выражая свое согласіе этимъ таинственнымъ словомъ.
Имъ осталось только перейти прежній виноградникъ, принадлежавшій прежнему монастырю, чтобы попасть въ узкій переулокъ, гдѣ стоитъ ветхій, низкій, двухъэтажный деревянный домъ, извѣстный подъ именемъ Двухгрошеваго Пристанища. Домъ запущенный, расшатавшійся, какъ нравственность останавливающихся въ немъ путешественниковъ, съ остатками рѣзныхъ украшеній надъ дверью, съ садомъ, вытоптаннымъ ногами жильцовъ, которые такъ привязаны къ этому пристанищу, или такъ любятъ разводить огонь у дороги, что никакъ не могутъ уйти не унеся съ собою на память какого-нибудь деревяннаго обломка.
Подобіе гостиницы придается этому Жалкому жилью лоскутами неизбѣжныхъ красныхъ занавѣсокъ на окнахъ, сквозь которыя ночью сквозятъ тусклые огоньки, мерцающіе въ спертомъ воздухѣ тѣсныхъ комнатъ. Дордельсъ и Джасперъ встрѣчены надписью на бумажномъ фонарѣ надъ входомъ, возвѣщающею назначеніе этого дома. Они встрѣчены также еще полдюжиной безобразныхъ мальчишекъ, жильцовъ ли, или прислуги — неизвѣстно, которые, словно привлеченные духомъ Бѣгуна, выскакиваютъ на лунный свѣтъ и тотчасъ же начинаютъ бросать камнями и въ Бѣгуна, и другъ въ друга.
— Стойте, пострѣлята! кричитъ Джасперъ сердито. — Дайте намъ пройти.
Въ отвѣтъ на это раздается визгъ и летятъ камни, по похвальному обычаю вкоренившемуся, несмотря на полицейскія правила, съ нѣкоторыхъ поръ въ англійскихъ общинахъ, гдѣ мирныхъ христіанъ побиваютъ камнями, какъ во дни Св. Стефана. Дордельсъ замѣчаетъ, довольно кстати, что этимъ юнымъ дикарямъ не достаетъ цѣли, и идетъ дальше по переулку.
Дойдя до угла, Джасперъ, выведенный изъ терпѣнія, останавливаетъ своего спутника и оглядывается. Все тихо. Вдругъ камень ударяетъ въ его шляпу, и отдаленный крикъ: «берегись», сопровождаемый какимъ-то демоническимъ визгомъ, возвѣщаетъ ему подъ чьимъ гибельнымъ огнемъ стоитъ онъ. Онъ загибаетъ за уголъ и доводитъ до дому Дордельса, спотыкающагося о камни, которыми заваленъ дворъ его, словно готовый свалиться въ одну изъ неоконченныхъ гробницъ.
Джонъ Джасперъ возвращается домой другою дорогой, и, войдя безъ шума, находитъ у себя еще огонь въ каминѣ. Онъ вынимаетъ изъ запертаго шкапчика трубку оригинальной формы, набиваетъ ее — но не табакомъ — и тщательно прижавъ маленькимъ инструментикомъ, идетъ на внутреннюю невысокую лѣстницу, ведущую въ двѣ комнаты. Одна изъ нихъ его собственная спальня, другая — спальня племянника. Въ обѣихъ свѣтъ.
Племянникъ спитъ спокойно и безмятежно. Джонъ Джасперъ, держа въ рукахъ незакуренную трубку, долго глядитъ на него съ напряженнымъ вниманіемъ; йогомъ на цыпочкахъ уходитъ въ свою комнату, закуриваетъ трубку, и отдается во власть видѣній, которыя вызываетъ она въ полночной тишинѣ.
ГЛАВА VI.
Филантропія въ уголкѣ младшихъ канониковъ.
править
Достопочтенный Септимъ Криспаркль (Септимомъ названъ онъ былъ отъ того что прежде его было шесть маленькихъ братьевъ Криспаркль, которые угасли какъ шесть слабенькихъ огоньковъ, едва загорѣвшись), принявъ холодную утреннюю ванну въ подкрѣпленіе тѣлу своему, теперь возстановлялъ кровообращеніе, весьма искусно боксируя одинъ предъ зеркаломъ. Зеркало отражало свѣжій и здоровый ликъ достопочтеннаго Септима, какъ онъ выпадалъ и увертывался съ необыкновенною ловкостью и энергіей, а черты его сіяли добродушіемъ и привѣтливостью.
Приближалось время завтрака. Мистрисъ Криспаркль, мать, а не жена достопочтеннаго Септима, только что сошла внизъ и Ждала самовара. Достопочтенный Септимъ внезапно остановился, и обнявъ руками, облеченными въ боевыя перчатки, голову вошедшей къ нему старушки, нѣжно поцѣловалъ ее. Затѣмъ онъ опять отвернулся и сталъ въ позицію: лѣвая рука на лычку, а правая на маху.
— Каждый Божій день я повторяю что ты добьешься наконецъ своего, сказала старушка, глядя на него, — такъ это и будетъ.
— Чего я добьюсь, милая матушка?
— Зеркало разобьешь, или надорвешься.
— Богъ дастъ, не случится ни то ни другое. Вотъ какъ надо биться, посмотрите-ка!
Достопочтенный Септимъ принялся наносить всевозможные удары и въ заключеніе поразилъ чепецъ старушки, но такъ нѣжно что не помялъ на немъ ни одной ленточки, затѣмъ, поспѣшно спрятавъ перчатки въ ящикъ и притворившись что смотритъ бъ окно въ созерцательнымъ настроеніи духа, при входѣ слуги, очистилъ мѣсто для чайнаго стола. Когда столъ былъ накрытъ, и сынъ остался опять наединѣ съ матерью, стоило бы посмотрѣть, да только смотрѣть-то было некому, какъ старушка стоя произнесла молитву Господню, а сынъ, соборный каноникъ тридцати пяти лѣтъ, слушалъ преклонивъ голову, точно также какъ трехъ лѣтъ слушалъ тѣ же самыя слова произносимыя тѣми же устами.
Что можетъ быть привлекательнѣе старой женщины (развѣ только молодая женщина) когда она свѣжа и бодра, лицо ея весело и спокойно, а одежда напомипаетъ китайскихъ пастушекъ: такъ изящны цвѣта, такъ тщательно все подобрано къ лицу. Ничто не можетъ быть привлекательнѣе, часто думалъ добродушный каноникъ, садясь за чайный столъ противъ своей давно овдовѣвшей матери. А ея мысли въ это время можно выразить двумя словами, нерѣдко замѣнявшими у нея всякій разговоръ: мой Септимъ.
Мирно сидѣла эта парочка за завтракомъ въ уголкѣ младшихъ канониковъ. Такъ звалось уютное жилье пріютившееся подъ тѣнью собора, гдѣ щебетанье стрижей, шаги рѣдкихъ прохожихъ, звонъ соборнаго колокола и звуки органа не нарушали, а лишь дѣлали ощутительнѣе царившую тишину. Было время, тутъ буйствовали военные люди, тутъ потѣли и умирали забитые рабы, тутъ могучіе монахи приносили то вредъ, то пользу ближнему, и всѣ они исчезли, и Богъ съ ними. Отъ нихъ осталась только какая-то атмосфера безмятежной тишины да мирное романическое настроеніе навѣваемое этимъ уголкомъ, — настроеніе побуждающее къ добру и милосердію, слѣдъ досказанной, печальной сказки или доигранной трагедіи.
Красныя кирпичныя стѣны, гармонично потускнѣвшія отъ времени, крѣпко вкоренившійся плющъ, стрѣльчатыя окна, деревомъ выложенныя стѣны, большія дубовыя балки въ маленькихъ комнаткахъ, сады съ каменною оградой, гдѣ ежегодно зрѣли плоды на разведенныхъ монахами деревьяхъ, вотъ обстановка среди которой миловидная старушка мистрисъ Криспаркль и достопочтенный Септимъ сидѣли за завтракомъ.
— Что же говорится въ письмѣ-то, милая матушка? освѣдомился младшій каноникъ, обнаруживая здоровый аппетитъ.
Старушка, прочитавъ письмо, только что положила сто подлѣ себя на скатерть. Она передала его сыну.
Старушка очень гордилась тѣмъ что могла читать и писать безъ очковъ; сынъ также гордился этимъ обстоятельствомъ, и чтобъ еще болѣе польстить матери, выдумалъ притвориться будто самъ не можетъ читать рукописи безъ очковъ. Поэтому онъ досталъ очки, весьма объемистыя и почтенныя, которыя не только обременяли ему носъ, но и серіозно мѣшали прочесть письмо, ибо глаза его сами по себѣ соединяли силу микроскопа и телескопа.
— Письмо, конечно, отъ мистера Гонитондера, сказала старушка, скрестивъ руки.
— Конечно, повторилъ сынъ и началъ читать, запинаясь.
"Пишу на…
— На чемъ это онъ пишетъ?
— На креслѣ, подсказала старушка.
Достопочтенный Септимъ снялъ очки чтобы видѣть ея лицо, и воскликнулъ:
— А какъ же иначе писать?
— Ахъ, Боже мой, Септимъ! Ты не разбираешь письма! отозвалась старушка. — Отдай мнѣ его, другъ мой.
Радуясь случаю снять очки, отъ которыхъ онъ всегда чувствовадъ боль въ глазахъ, сынъ повиновался, прибавивъ вполголоса что ему съ каждымъ днемъ труднѣе становится читать рукописи.
«Пишу», продолжала мать весьма внятно и отчетливо, "на креслѣ предсѣдательскомъ, на которомъ маѣ, вѣроятно, придется просидѣть нѣсколько часовъ. У насъ собраніе соединенныхъ центральныхъ и областныхъ филантропическихъ комитетовъ, и всѣмъ единогласно угодно было выбрать меня предсѣдателемъ. Чтобы не упустить сегодняшней почты я пользуюсь временемъ пока читается обличеніе отъявленнаго нечестивца….
Удивительное дѣло, вступился кроткій каноникъ, кладя вилку и ножикъ и въ раздумьи почесывая себѣ затылокъ. — Эти филантропы вѣчно кого-нибудь обличаютъ. И удивительное также дѣло какъ это у нихъ всегда такъ много находится подъ рукой отъявленныхъ нечестивцевъ.
«….я пользуюсь временемъ, пока читается обличеніе отъявленнаго нечестивца», продолжала старушка, «чтобы покончить одно дѣльце. Я переговорилъ съ моими питомцами Невилемъ и Еленой Ландлесъ о неудовлетворительности ихъ воспитанія, и они соглашаются на предложенный мною планъ, да я впрочемъ и принялъ бы мѣры чтобъ они согласились волей-неволей.»
— Удивительно также, замѣтилъ опять младшій каноникъ тѣмъ же тономъ какъ прежде, — что эти филантропы хватаютъ ближняго, такъ сказать, за горло и насильственно толкаютъ его на путь истинный. Извините пожалуста, милая матушка, что я васъ прерываю.
«Поэтому вы потрудитесь, сударыня, предупредить вашего сына, достопочтеннаго мистера Септима, чтобъ онъ ожидалъ къ себѣ Невиля въ будущій понедѣльникъ въ качествѣ ученика и пенсіонера. Въ тотъ же день Елена пріѣдетъ съ нимъ вмѣстѣ въ Клойстергамъ для поступленія въ женскій Монастырь, учебное заведеніе рекомендованное вами и сыномъ вашимъ. Потрудитесь озаботиться о ея пріемѣ и помѣщеніи. Условія въ обоихъ случаяхъ предполагаются тѣ самыя какія изложены были вами письменно, когда я вступилъ въ переписку съ вами объ этомъ предметѣ, послѣ того какъ имѣлъ честь познакомиться съ вами у вашей сестры здѣсь, въ Лондонѣ. Прося передать мое почтеніе мистеру Септиму, остаюсь, сударыня, вашъ любящій братъ (по филантропіи) Люкъ Гонигондеръ.»
— Что жь, матушка, сказалъ Септимъ, все почесывая себѣ затылокъ, — надо попробовать. Что у насъ хватитъ мѣста для жильца, а у меня есть и время, и желаніе заняться имъ, въ этомъ нѣтъ сомнѣнія. Признаюсь, я радъ что жилецъ этотъ не самъ мистеръ Гонитондоръ, хотя это можетъ показаться непростительнымъ предубѣжденіемъ, такъ какъ я вѣдь ни разу не видалъ его. Большаго онъ роста, матушка?
— Да, по-моему, онъ большой, отвѣчала старушка, — подумавъ немного. — А голосъ его еще больше.
— Больше его самого?
— Голосъ у него громадный.
— А! сказалъ Септимъ, и окончилъ завтракъ, какъ будто чай, и ветчина, и яйца съ поджаренымъ хлѣбомъ потеряли нѣсколько вкусъ свой.
Сестра мистрисъ Криспаркль, такая же какъ она фарфоровая куколка, и такъ на нее похожая что онѣ обѣ могли бы служить отличнымъ украшеніемъ для любаго старомоднаго камина и повидимому никогда бы не должны разлучаться, была бездѣтною женой духовнаго лица, занимающаго должность въ лондонскомъ Сити. Мистеръ Гонитондеръ, какъ профессоръ филантропіи, познакомился съ мистрисъ Криспаркль въ ея послѣднюю годичную поѣздку къ сестрѣ, по случаю общественнаго филантропическаго торжества, когда нѣсколько злосчастныхъ сиротъ нѣжнаго возраста закормлены были булками и запуганы неуклюжею заботливостью. Вотъ все что знали въ уголкѣ младшихъ канониковъ объ ожидаемыхъ питомцахъ.
— Вы навѣрное согласитесь со мной, матушка, сказалъ мистеръ Криспаркль, обдумавъ дѣло, — что прежде всего надо принять этихъ молодыхъ людей какъ можно радушнѣе. Въ этомъ наша же собственная выгода, такъ какъ мы сами будемъ стѣснены, если они будутъ чувствовать себя стѣсненными у насъ. Теперь племянникъ Джаспера здѣсь. Молодежь охотно сходится съ молодежью. Онъ милый малый, мы позовемъ его обѣдать въ день пріѣзда брата съ сестрой. Вотъ, значитъ, ужь трое. Нельзя позвать его и не позвать Джаспера. Вотъ, стало-быть, четверо. Да еще миссъ Твинкельтонъ, да невѣста, это составляетъ шесть. Да насъ двое, всего восемь человѣкъ. Дружескій обѣдъ на восемь человѣкъ не обезпокоитъ васъ, матушка?
— На девять обезпокоилъ бы, Септимъ, отвѣчала старушка, видимо встревоженная.
— Милая матушка, я опредѣляю именно восемь.
— Больше и за столомъ, и въ комнатѣ не помѣстится, другъ мой.
Такъ и было рѣшено, и когда мистеръ Криспаркль зашелъ съ матерью къ миссъ Твинкельтонъ переговорить о поступленіи Елены Ландлесъ въ ея заведеніе, оба приглашенія были сдѣланы и приняты. Миссъ Твинкельтонъ, правда, взглянула на глобусы, какъ будто сожалѣя что ихъ нельзя везти съ собою въ гости, но лотомъ примирилась съ мыслью о разлукѣ съ ними на время. Затѣмъ отправлены были къ филантропу наставленія относительно отъѣзда и прибытія во-время къ обѣду мистера Невиля и миссъ Елены, и воздухъ въ уголкѣ младшихъ канониковъ наполнился благоуханіемъ закупленныхъ для бульйона припасовъ.
Въ то время не было желѣзной дороги въ Клойстергамъ, и мистеръ Сапси говорилъ что ея никогда не будетъ. Мистеръ Сапси шелъ далѣе, онъ говорилъ что Желѣзной дороги вовсе не нужно. А вотъ теперь, чудное дѣло, почтовые поѣзды не удостоиваютъ даже останавливаться въ Клойстергамѣ, а свистя пролетаютъ чрезъ него къ болѣе отдаленнымъ цѣлямъ и лишь отряхаютъ съ колесъ прахъ на него, въ ознаменованіе его ничтожества. Была какая-то отдаленная вѣтвь какой-то линіи, отъ которой ждали разоренія въ случаѣ неудачи ея, паденія церкви и государства въ случаѣ удачи, и гибельныхъ послѣдствій для конституціи во всякомъ случаѣ; но и эта вѣтвь до такой степени успѣла измѣнить торговыя дѣла въ Клойстергамѣ что теперь торговля шла его заднимъ, прежде глухимъ путемъ, при которомъ долгое время красовалась надпись: «Проѣздъ воспрещается.»
Къ этому заклейменному позоромъ пути отправился мистеръ Криспаркль, въ ожиданіи небольшаго четвероугольнаго омнибуса, обремененнаго на верху несоразмѣрною грудой пожитковъ, точно маленькій слонъ несущій на спинѣ огромную башню, — единственное въ то время средство сообщенія между Клойстергамомъ и остальнымъ человѣчествомъ. Когда подкатилъ этотъ неуклюжій экипажъ, мистеръ Криспаркль увидѣлъ лишь одного наружнаго пассажира, который, сидя на козлахъ подбоченлсь и разставивъ локти, притиснулъ кучера къ самому краю и мрачно озирался, поворачивая то на одну, то на другую сторону рябое лицо.
— Это Клойстергамъ? спросилъ онъ потрясающимъ голосомъ
— Это, отвѣчалъ кучеръ, бросивъ поводья дворнику и потираясь, словно чувствовалъ боль во всемъ тѣлѣ. — И, признаюсь, радъ я что мы доѣхали.
— Такъ скажите своему хозяину чтобъ онъ козла сдѣлалъ шире, отозвался пассажиръ. — Хозяинъ вашъ нравственно обязанъ и слѣдовало бы обязать его закономъ, подъ страхомъ тяжкихъ взысканій, заботиться объ удобствахъ ближняго.
Кучеръ продолжалъ ощупывать себя руками съ видимымъ безпокойствомъ.
— Я васъ тѣснилъ? спросилъ пассажиръ.
— Тѣснили, отвѣчалъ кучеръ, видимо недовольный.
— Возьмите этотъ билетъ, другъ мой.
— Оставьте лучше его у себя, отозвался кучеръ, неблагосклонно поглядывая на билетъ. — На что онъ мнѣ?
— Сдѣлайтесь членомъ нашего Общества.
— Что же оно дастъ мнѣ?
— Братьевъ, отвѣтилъ пассажиръ свирѣпымъ голосомъ.
— Спасибо, сказалъ кучеръ холодно, слѣзая съ козелъ. — Мать моя довольствовалась мною, и я также. Не нужно мнѣ братьевъ.
— Но вы обязаны признавать ихъ волей-неволей, отвѣчалъ пассажиръ, также слѣзая. — Я братъ вашъ.
— Слушайте, отозвался кучеръ, начиная сердиться, — вы ужь не слишкомъ, а то вѣдь и червякъ….
Тутъ вступился мистеръ Криспаркль.
— Джо, Джо! проговорилъ онъ примиряющимъ голосомъ: — не забывайтесь, другъ мой, и затѣмъ, отвернувшись отъ Джо, кротко приподнявшаго шляпу, обратился къ пассажиру: — Мистеръ Гонитондеръ?
— Меня такъ зовутъ.
— А меня Криспаркль.
— Достопочтенный мистеръ Септимъ? Радъ видѣть васъ. Невиль и Елена въ каретѣ. Утомившись въ послѣднее время общественными трудами, я вздумалъ подышать свѣжимъ воздухомъ, выѣхалъ съ ними сюда и сегодня вечеромъ ѣду обратно. Такъ вы достопочтенный мистеръ Септимъ?
Онъ оглянулъ его, невидимому неодобрительно, съ ногъ до головы, вертя какъ на вертелѣ лорнетъ висѣвшій на шеѣ, но не прикладывая его къ глазу.
— Я ожидалъ увидѣть старика.
— Богъ дастъ, еще увидите, отвѣчалъ каноникъ добродушно.
— Какъ? спросилъ мастеръ Гонитондеръ.
— Пустая шутка, которую не стоилъ повторять.
— Шутка? А! Я никогда не понимаю шутки, отозвался сумрачно мистеръ Гонитондеръ. — Со мной шутить нечего. Гдѣ же они? Елена, Невиль, подите сюда! Мистеръ Криспаркль вышелъ къ вамъ на встрѣчу.
Необыкновенно красивый, стройный мальчикъ и необыкновенно красивая, стройная дѣвочка; очень похожи другъ на друга; оба темноволосые и смуглые, она почти напоминаетъ цыганку; въ обоихъ что-то неукротимое, что-то хищное, и въ то же время что-то загнанное; живые, гибкіе, не то робкіе, не то смѣлые; съ какою-то дикостью во взглядѣ; минутами они какъ будто съеживаются, словно готовясь къ прыжку, или уклоняясь отъ удара. Вотъ какъ выразилъ бы слово въ слово мистеръ Криспаркль свои первыя впечатлѣнія.
Онъ пригласилъ мистера Гонигондера обѣдать, сильно тревожимый мыслью о смущеніи своей милой китайской пастушки, и подалъ руку Еленѣ Ландлесъ. И она, и братъ ея, идя рядомъ по стариннымъ улицамъ, любовались зданіемъ собора и развалинами монастыря, и дивились всему какъ какіе-нибудь красивые плѣнники привезенные изъ дальней, дикой страны: такъ размышлялъ про себя каноникъ. Гонитондеръ шелъ по срединѣ улицы, толкая прохожихъ и громогласно излагая намѣреніе предпринять экспедицію противъ всѣхъ праздношатающихся въ Соединенномъ Королевствѣ, бросить ихъ въ тюрьму всѣхъ до одного и принудить, подъ страхомъ мгновеннаго истребленія, сдѣлаться филантропами.
Мистрисъ Криспаркль понадобилась своя доля филантропіи, когда она увидала этотъ огромный и весьма неудобный наростъ на своемъ маленькомъ кружкѣ. Всегда нѣчто въ родѣ прыща на лицѣ общества, мистеръ Гонитондеръ принялъ въ уголкѣ младшихъ канониковъ особенно злокачественный характеръ. Хотя и не совсѣмъ справедливо было что въ шутку разказывалось про него людьми невѣрующими, будто онъ громко взывалъ къ ближнимъ своимъ: чортъ бы васъ побралъ, идите же сюда и пріимите благословеніе, — однако его любовь къ ближнему была такого воспалительнаго свойства что трудно было отличить ее отъ ненависти. Требовалось отмѣнить вооруженную силу, во прежде требовалось призвать къ военному суду всѣхъ офицеровъ, исполнявшихъ обязанности службы, и разстрѣлять ихъ за это. Требовалось отмѣнить войну, по для обращенія людей на путь истинный требовалось идти на нихъ войною и затѣмъ вмѣнить имъ въ обязанность точно также воевать въ свою очередь. Требовалось отмѣнить смертную казнь, но прежде е тереть съ лица земли всѣхъ законодателей, юристовъ и судей, держащихся противоположнаго мнѣнія. Требовалось всеобщее согласіе, но для достиженія его требовалось истребить всѣхъ, кто не хочетъ, или не можетъ, по совѣсти, согласиться съ вами. Требовалось любить ближняго какъ себя самого, но прежде надлежало продолжительное время поносить его и обзывать разными обидными словами. А главное, требовалось ничего не дѣлать и тайнѣ и отъ себя: надлежало идти въ контору Пристани Филантропіи и записаться членомъ и филантропомъ-проповѣдникомъ. Затѣмъ уплачивался взносъ, вы получали членскій билетъ, ленту и медаль, и съ этой минуты осуждены были жить на подмосткахъ, говоритъ всегда то что говоритъ мистеръ Гонитондеръ, что говоритъ кассиръ, что говоритъ помощникъ кассира, что говоритъ главный комитетъ, что говоритъ второй комитетъ, что говоритъ секретарь, что говоритъ помощникъ секретаря. И все это обыкновенно выражалось общимъ рѣшеніемъ, изложеннымъ за подписями и печатью, въ слѣдующихъ словахъ: «Общество Филантроловъ-Проповѣдниковъ видитъ съ негодованіемъ и презрѣніемъ не лишеннымъ крайняго омерзенія….» порочность всѣхъ не принадлежащихъ къ нему, и ставитъ себѣ въ обязанность обличать ихъ сколько возможно, не задумываясь надъ вѣрностью фактовъ.
Обѣдъ окончательно не удался. Филантропъ разстроилъ порядокъ стола, загородилъ дорогу прислугѣ и довёлъ мистера Тола, помогавшаго горничной, чуть не до отчаянія тѣмъ что передавалъ тарелки и блюда черезъ голову. Никто не могъ ни съ кѣмъ говорить, потому что онъ одинъ говорилъ со всѣми разомъ, какъ будто это не общество знакомыхъ, а сходка. Онъ обращался преимущественно къ достопочтенному мистеру Септиму, какъ къ лицу офиціальному, пользуясь имъ какъ живою вѣшалкой, на которой бы драпировать свою ораторскую тогу, и притомъ употреблялъ нестерпимый пріемъ, свойственный подобнымъ ораторамъ, олицетворять въ собесѣдникѣ порочнаго и слабаго противника. Такъ онъ спрашивалъ: «И вы, въ противность здравому смыслу, говорите мнѣ….» Тогда какъ невинный каноникъ рта не разѣвалъ и не имѣлъ намѣренія разинутъ. Или филантропъ восклицалъ: «Вотъ видите ли до чего вы дошли! Я не оставлю вамъ исхода. Истощивъ въ теченіи долгихъ лѣтъ всѣ уловки хитрости и обмана, обнаруживъ возмутительное сочетаніе подлой трусости съ наглою дерзостью, вы теперь притворно преклоняете колѣна предъ недостойнѣйшими изъ людей и униженни молите пощады.» Тутъ несчастный каноникъ глядѣлъ на него не то съ досадой, не то со смущеніемъ, старушка мать сидѣла, сжавъ губы и едва удерживая слезы, а остальное общество впало въ состояніе подобное замерзанію, безъ устойчивости и безъ силы сопротивленія.
Но взрывъ любви къ ближнему, когда сталъ приближаться отъѣздъ мистера Гонитондера, долженъ былъ глубоко тронуть этого достойнаго мужа. Кофе ему подали, по особенной дѣятельности мистера Тона, цѣлымъ часомъ раньше чѣмъ онъ его пожелалъ. Мистеръ Криспаркль столько же почти времени держалъ въ рукахъ часы, чтобы гость не опоздалъ. Четверо молодыхъ людей единогласно завѣрили что на соборныхъ часахъ пробило три четверти, когда въ сущности пробила только одна. Миссъ Твинкельтонъ полагала что до стоянки омнибуса двадцать пять минутъ ходьбы, когда въ сущности было пять. Съ любовью всѣ увертывали его въ плащъ и вывели заботливо на дворъ, словно онъ дорогой имъ политическій преступникъ, и къ дому подъѣзжаетъ взводъ кавалеріи. Мистеръ Криспаркль, съ новымъ своимъ питомцемъ, проводивъ его до омнибуса, такъ опасался чтобъ онъ не простудился что тотчасъ же усадилъ его въ карету и заперъ въ ней за полчаса до отъѣзда.
ГЛАВА VII.
Признанія.
править
— Я очень мало знаю этого господина, говорилъ Невиль младшему канонику, идя съ нимъ домой.
— Вы очень мало знаете своего опекуна? повторилъ младшій каноникъ.
— Почти вовсе не знаю.
— Да какъ же….
— Сталъ онъ моимъ опекуномъ? Я вамъ скажу. Вы, вѣроятно, знаете что мы съ сестрою изъ Нейлона?
— Нѣтъ, не зналъ.
— Это меня удивляетъ. Мы жили тамъ съ вотчимомъ. Наша мать умерла тамъ, когда мы еще были маленькими дѣтьми. Жизнь наша была несчастная. Мать назначила вотчима нашимъ опекуномъ. Онъ былъ злой скряга, скупился на пищу и на одежду намъ. Умирая, онъ передалъ насъ мистеру Гонитондеру, сколько мнѣ извѣстно, на томъ лишь основаніи что былъ съ нимъ знакомъ и постоянно видѣлъ имя его въ печати.
— Это случилось, вѣроятно, недавно.
— Весьма недавно. Нашъ вотчимъ былъ не только скупъ, но и жестокъ. Хорошо что онъ умеръ, а то я, пожалуй, убилъ бы его.
Мистеръ Криспаркль вдругъ остановился и, при лунномъ свѣтѣ, съ ужасомъ поглядѣлъ на своего многообѣщающаго питомца.
— Я удивляю васъ? сказалъ юноша, внезапно переходя къ кроткому тону.
— Вы меня пугаете, невыразимо пугаете.
Юноша повѣсилъ голову и нѣсколько шаговъ шелъ молча.
— При васъ не били сестру вашу, заговорилъ онъ опять. — А онъ билъ при мнѣ сестру, и не разъ, и я этого никогда не забуду.
— Ничто, оказалъ мистеръ Криспаркль, — даже видъ любимой сестры плачущей подъ ударами негодяя (онъ невольно начиналъ смягчаться, чувствуя самъ пробуждающееся негодованіе), ничто не оправдываетъ ужасныхъ словъ которыя вы произнесли.
— Я жалѣю что сказалъ эти слова, въ особенности вамъ. Позвольте мнѣ взять ихъ назадъ. Но позвольте также объяснить вамъ одно. Вы сейчасъ говорили о слезахъ моей сестры. Сестра моя не проронила бы слезинки, хотя бы онъ разорвалъ ее на части.
Мистеръ Криспаркль припомнилъ свои первыя впечатлѣнія и нисколько не удивился такому заявленію, и не думалъ сомнѣваться въ его истинѣ.
— Можетъ-быть вамъ покажется странно, продолжалъ юноша нерѣшительнымъ голосомъ, — если я такъ скоро послѣ первой встрѣчи попрошу у васъ позволенія сообщить вамъ кое-что о себѣ и сказать нѣсколько словъ въ мое оправданіе.
— Въ оправданіе? повторилъ мистеръ Криспаркль. — Вамъ не нужно оправдываться, мистеръ Невиль.
— Нѣтъ, кажется, нужно, по крайней мѣрѣ нужно было бы, еслибы вы получше знали меня.
— Такъ позвольте же мнѣ самому узнать васъ.
— Если вамъ угодно, отвѣчалъ юноша съ видимымъ огорченіемъ, — чтобъ я воздержался отъ откровенности, къ которой влечетъ меня, нечего дѣлать, я долженъ покориться.
Въ этихъ короткихъ словахъ было что-то такое что не тревожило добросовѣстнаго каноника. Ему пришло въ голову, не отталкиваетъ ли онъ отъ себя довѣріе, могущее принести пользу молодому, сбитому съ толку уму, дать средство направить и развить его. Уже видѣлись огни въ окнахъ дома. Каноникъ остановился.
— Такъ пойдемте назадъ немного, мистеръ Невиль, иначе вы, пожалуй, не успѣете сказать мнѣ все что желаете. Вы напрасно думаете что я хочу уклониться отъ вашего довѣрія. Я, напротивъ, радъ что успѣлъ внушить вамъ его.
— Я почувствовалъ къ вамъ довѣріе съ тѣхъ поръ какъ пріѣхалъ сюда. Положимъ, еще очень недавно. Дѣло въ томъ что мы съ сестрой ѣхали сюда съ намѣреніемъ побраниться съ вами, обидѣть васъ и убѣжать.
— Вотъ какъ! сказалъ мистеръ Криспаркль, рѣшительно не находя ничего другаго сказать.
— Вѣдь мы не знали васъ. Могли ли мы знать васъ?
— Очевидно нѣтъ, сказалъ мистеръ Криспаркль.
— А такъ какъ изъ всѣхъ людей, съ какими встрѣчались, мы никого не любили, такъ мы рѣшили что и васъ любить не будемъ.
— Вотъ какъ! сказалъ опять мистеръ Криспаркль.
— Но теперь мы васъ полюбили. Мы видимъ что домъ вашъ и обращеніе ваше съ нами вовсе не похожи на то что видали мы прежде. Теперь мы съ вами одни, все кругомъ насъ такъ тихо, такъ спокойно, послѣ отъѣзда мистера Гонитондера; Клойстергамъ такой старый, мирный городъ, такъ прекрасенъ подъ свѣтомъ луны, вотъ мнѣ и захотѣлось открыть вамъ мою душу.
— Я вполнѣ понимаю васъ, мистеръ Невиль. Такихъ влеченій надо слушаться.
— Когда буду разказывать вамъ мои недостатки, прошу васъ не думать что слова мои могугь точно также относиться и къ сестрѣ. Она послѣ всѣхъ испы таній нашей бѣдсгвенТайна Эдвина Друда. 59
ной жизни, осталась на столько же лучше меня, на сколько эта соборная башня выше домовыхъ трубъ.
Мистеръ Криспаркль внутренно не совсѣмъ былъ увѣренъ въ этомъ.
— Мнѣ пришлось съ перваго дѣтства подавлять въ себѣ глубокую, злобную ненависть. Это сдѣлало меня скрытнымъ и мстительнымъ. Меня всегда держали въ загонѣ. Пришлось хитрить и унижаться. Меня лишали воспитанія, свободы, денегъ, одежды, самыхъ необходимыхъ потребностей жизни, самыхъ обыкновенныхъ удовольствій дѣтства, самыхъ простыхъ принадлежностей юности. Отъ этого у меня нѣтъ тѣхъ чувствъ, тѣхъ воспоминаній, тѣхъ хорошихъ инстинктовъ…. Видите, я не нахожу даже словъ…. которыя вы привыкли встрѣчать въ другихъ молодыхъ людяхъ.
«Это, очевидно, справедливо, но это не утѣшительно», думалъ мистеръ Криспаркль, когда они повернули опять къ долгу.
— Наконецъ я былъ воспитанъ среди раболѣпныхъ, угнетенныхъ слугъ, принадлежащихъ къ низшему племени, и легко можетъ-быть что я кое-что заимствовалъ отъ нихъ. Иногда мнѣ представляется что я заимствовалъ отъ нихъ долю тѣхъ звѣрскихъ инстинктовъ которые у нихъ въ крови.
«Пожалуй что и такъ», думалъ мистеръ Криспаркль.
— Скажу еще слово объ моей сестрѣ. Мы съ нею близнецы. Надо вамъ звать что никакія страданія не устрашали ее, тогда какъ я часто робѣлъ. Всѣ побѣги ваши (мы убѣгали четыре раза въ шесть лѣтъ, за что всякій разъ лодвергаіись Жестокому наказанію) были ею задуліаны и приведены въ исполненіе. Всякій разъ она одѣвалась мальчикомъ и обнаруживала смѣлость мущины. Кажется, намъ было семь лѣтъ, когда мы въ первый разъ убѣжали, но я помню очень хорошо какъ я потерялъ карманный ножикъ, которымъ она хотѣла обрѣзать себѣ волосы, и какъ отчаянно она пыталась вырвать ихъ, или откуситъ. Я все сказалъ вамъ, теперь мнѣ остается только просить васъ взять со мною терпѣніе и быть снисходительными ко мнѣ.
— Въ этомъ вы можете бытъ увѣрены, мистеръ Невиль, отозвался младшій каковикъ. — Я произношу поученія только въ необходимыхъ случаяхъ, и не намѣренъ отвѣчать на вашу откровенность проповѣдью; однако прошу васъ убѣдительно постоянно держать на умѣ что я могу быть полезенъ вамъ
60 Приложеніе къ Русскому Вѣстнику.
не иначе какъ при вашемъ собственномъ содѣйствіи, а что для этого вы должны искать помощи свыше.
— Постараюсь сдѣлать что отъ меня зависитъ.
— И я также съ моей стороны. Вотъ моя рука. Да благословитъ Богъ наши усилія.
Они стояли у двери дома. Внутри слышались веселые звуки голосовъ и смѣха.
— Пройдемся еще разъ, сказалъ мистеръ Криспаркль. — Мнѣ хочется предложить вамъ одинъ вопросъ. Заявляя, что настроеніе ваше относительно меня перемѣнилось, вы говорили не только отъ своего имени, но и отъ имени сестры вашей.
— Безъ всякаго сомнѣнія.
— Извините меня, мистеръ Невиль, но вы, кажется, не имѣли случая переговорить съ сестрой съ тѣхъ поръ какъ мы встрѣтились. Мистеръ Гонитондеръ былъ очень краснорѣчивъ, но онъ, можно сказать, завладѣлъ одинъ разговоромъ. Не слишкомъ ли опрометчиво говорили вы отъ имени сестры своей?
Невиль покачалъ головой съ гордою улыбкой.
— Вы еще не знаете какъ мы съ сестрой понимаемъ другъ друга, не обмѣнявшись ни единымъ словомъ, пожалуй, даже ни единымъ взглядомъ. Она не только чувствуетъ то же что я, во и знаетъ очень хорошо что я пользуюсь настоящимъ случаемъ чтобы поговорить съ вами и отъ себя, и отъ нея.
Мистеръ Криспаркль поглядѣлъ на него съ нѣкоторою недовѣрчивостью. Но лицо его выражало такое твердое убѣжденіе что мистеръ Криспаркль опустилъ глаза на мостовую и впалъ, въ раздумье, пока не дошли они снова до дому.
— Теперь я попрошу васъ еще разъ пройтись со мноні сказалъ юноша, слегка покраснѣвъ. — Еслибы не краснорѣчіе мистера Гонитондера…. вы такъ, кажется, выразились?
— Я? Да, я такъ выразился, отвѣчалъ мистеръ Криспаркль.
— Такъ еслибы не краснорѣчіе мистера Гонитондера, мнѣ, можетъ-быть, не нужно было бы спрашивать то что я хочу спросить у васъ? Этотъ мистеръ Эдвинъ Друдъ…. вѣдь такъ, кажется, зовутъ его?
— Такъ, сказалъ мистеръ Криспаркль. — Д-р-у-д-ъ.
— Онъ учился, иди и теперь учится у васъ?
— Никогда. Онъ пріѣхалъ сюда погостить у родственника, мистера Джаспера.
— А миссъ Бадъ также его родственница?
«Зачѣмъ это онъ спрашиваетъ такъ нескромно?» подумалъ мистеръ Криспаркль, и потомъ объяснилъ, сколько было ему извѣстно, несложную исторію ихъ помолвки.
— А! Вотъ оно что! сказалъ юноша. — Теперь я понимаю его обращеніе съ нею.
Это было сказано очевидно про себя, во всякомъ случаѣ не мистеру Криспарклю, и каноникъ инстинктивно почувствовалъ что обратить вниманіе на эти слова значило бы почти то же что заговорить о письмѣ случайно прочтенномъ чрезъ плечо писавшаго. Нѣсколько минутъ спустя, они вошли въ домъ.
Миссъ Роза пѣла когда вошли въ гостиную, мистеръ Джасперъ сидѣлъ за фортепіанами и акомпанировалъ ей. Онъ игралъ безъ ногъ, а она, по разсѣянности своей, легко могла сбиться, поэтому онъ весьма внимательно, глазами столько же какъ и руками, слѣдилъ за движеніемъ ея губъ, время отъ времени слегка трогая основную ноту. Обнявъ ее рукой, но очевидно гораздо болѣе занятая Джасперомъ чѣмъ пѣніемъ, стояла Елена. Братъ, входя, обмѣнялся съ ней взглядомъ, и въ этомъ взглядѣ, какъ показалось мистеру Криспарклю, высказалось то взаимное пониманіе другъ друга о которомъ прежде шла рѣчь. Мистеръ Невиль сталъ въ позу удивленія, облокотившись на рояль противъ пѣвицы; мистеръ Криспаркль усѣлся подлѣ китайской пастушки; Эдвинъ Друдъ любезно развертывалъ и складывалъ вѣеръ миссъ Твивкельтонъ; а эта дама молча гордилась пѣніемъ своей воспитанницы, точно также какъ мистеръ Топъ, наличникъ, ежедневно гордился великолѣпіемъ службы въ соборѣ.
Пѣніе продолжалось. То была грустная пѣсня разлуки, и свѣжій, молодой голосъ звучалъ очень Жалобно и нѣжно. Въ то время какъ Джасперъ слѣдилъ за хорошенькими губками, и все по временамъ бралъ слегка одну и ту же ноту, будто самъ что-то нашептывалъ, голосъ сталъ понемногу дрожать, и вдругъ пѣвица разразилась слезами и закричала, закрывъ глаза рукой:
— Мочи моей нѣтъ! Я боюсь! Уведите меня!
Однимъ легкимъ движеніемъ, Елена, безъ малѣйшаго усилія, положила маленькую красавицу на диванъ. Потомъ, ставъ на колѣни подлѣ нея и положивъ одну руку на ея розовый ротикъ, а другою подавая знакъ присутствующимъ, Елена сказала имъ:
— Это ничего; ужь прошло; не говорите съ ней одну минуту; она сейчасъ оправится.
Джасперъ тотчасъ же поднялъ руки и держалъ ихъ надъ клавишами, будто готовясь продолжать. Въ такомъ положеніи сидѣлъ онъ неподвижно, не оглядываясь даже кругомъ, тогда какъ всѣ сошли со своихъ мѣстъ и успокоивали другъ друга.
— Кн синька не привыкла къ многочисленнымъ слушателямъ, вотъ и все, сказалъ Эдвинъ Друдъ. — Она смутилась и не выдержала. Да къ тому же, Джакъ, вы такой добросовѣстный учитель, такъ требовательны, что она. кажется, боится васъ. И не удивительно.
— И не удивительно, повторила Елена.
— Вотъ, слышите, Джакъ! Вѣдь и вы, миссъ Ланддесъ, боялись бы его въ такомъ положеніи, не правда ли?
— Ни въ какомъ положеніи не боялась бы я его, отозвалась Елена.
Джасперъ опустилъ руки, оглянулся черезъ плечо и изъявилъ благодарность миссъ Ландлесъ за то что она за него заступилась. Затѣмъ онъ принялся беззвучно играть, едва касаясь клавишей, пока маленькую ученицу его подводили къ окну, заставляли дышать воздухомъ и вообще всячески ухаживали за ней. Когда она оправилась, его уже не было.
— Джакъ ушелъ, Кисинька, сказалъ ей Эдвинъ. — Онъ, кажется, не желалъ чтобы на него указывали какъ на испугавшее васъ чудовище.
Но она не отвѣчала ни слова и вздрагивала, какъ будто ее слегка простудили.
Миссъ Твинкельтонъ теперь заговорила что, "право, мистрисъ Криспаркль, намъ давно уже пора бы быть дома, « что „мы, принявъ на себя воспитаніе будущихъ женъ и матерей (послѣднія слова произнесены были вполголоса, какъ будто по секрету), обязаны (голосъ опять сталъ громче) не подавать имъ примѣра безпорядочной жизни.“
Принесены были шали, и оба молодые кавалера вызвались проводить дамъ до дому. Идти было не далеко, и скоро двери женскаго Монастыря затворились за ними.
Дѣвицы уже разошлись, и только мистрисъ Тишеръ ожидала въ одиночествѣ новую воспитанницу. Спальня Елены оказалась за спальней Розы, знакомить ихъ было нечего, и весьма скоро ихъ оставили вдвоемъ.
— Слава Богу! сказала Елена. — Я весь день боялась Что меня начнутъ мучить какъ придетъ ночь.
— Насъ здѣсь немного, отвѣчала Роза, — и мы дѣвочки добрыя, по крайней мѣрѣ другія всѣ добрыя, я за нихъ могу поручиться.
— А я могу поручиться за васъ, засмѣялась Елена, внимательно глядя темными глазами на хорошенькое личико новой подруги и лаская ее. — Вы будете мнѣ другомъ, не правда ли?
— Надѣюсь. А какъ-то смѣшно мнѣ называть себя вашимъ другомъ.
— Отчего?
— Я такая маленькая, ничтожная, а вы такъ женственны и красивы. Вы, кажется, могли бы раздавить меня. Я ничто предъ вами.
— Я не получила никакого воспитанія, другъ мой, ничего не знаю, всему должна учиться и глубоко стыжусь моего невѣжества.
— Однакожь вы мнѣ сами въ немъ признаетесь, сказала Роза.
— Что же мнѣ дѣлать, красавица моя? Въ васъ есть что-то обаятельное.
— Въ самомъ дѣлѣ? (Роза полушутливо, полусеріозно надула губки.) Какъ жаль что мистеръ Эдди плохо чувствуетъ это обаяніе.
Отношенія ея къ этому молодому человѣку были, разумѣется, уже объяснены въ уголкѣ младшихъ канониковъ.
— Не можетъ быть чтобъ онъ не любилъ васъ отъ всего сердца, воскликнула Елена съ жаромъ, грозившимъ перейти въ свирѣпость, еслибъ оказалось не такъ.
— Да? Можетъ-быть и любитъ, сказала, Роза, продолжая дуться. — Я не имѣю основанія говорить что нѣтъ. А можетъ-быть я и сама виновата. Можетъ-быть я съ нимъ не такъ хороша какъ бы слѣдовало. По всей вѣроятности. Но все это такъ смѣшно!
Глаза Елены спрашивали что смѣшно.
— Мы смѣшны, отвѣчала Роза на ея взглядъ. — Мы пренелѣпая парочка. Мы вѣчно ссоримся.
— Отчего?
— Оттого что оба чувствуемъ себя смѣшными, отвѣчала Роза, какъ будто отвѣтъ этотъ самый убѣдительный.
Елена нѣсколько мгновеній не сводила внимательнаго взгляда съ ея лица, потомъ вдругъ протянула обѣ руки и сказала:
— Будете вы мнѣ другомъ?
— Буду, отвѣчала Роза дѣтски искреннимъ голосомъ, — на сколько ничтожная дѣвочка можетъ быть другомъ такому сильному, умному существу какъ вы. А вы не оставьте меня. Я сама себя не понимаю. Мнѣ нужно кого-нибудь кто бы понялъ меня, очень нужно, право!
Елена поцѣловала ее и, продолжая держать за обѣ руки, спросила:
— Кто этотъ мистеръ Джасперъ.
— Дядя Эдди, мой учитель музыки, отвѣчала Роза, отвернувшись.
— Вы не любите его?
— О!
Роза закрыла лицо руками, содрагаясь отъ ужаса.
— Вы знаете что онъ васъ любитъ?
— Полноте, полноте! вскричала Роза, падая на колѣни и хватаясь за новую подругу. — Не говорите мнѣ этого. Онъ ужасаетъ меня. Онъ преслѣдуетъ меня какъ страшный призракъ. Я нигдѣ, никогда не чувствую себя въ безопасности отъ него. Мнѣ кажется, онъ можетъ пройти сквозь стѣну и появиться вдругъ, когда объ немъ говорятъ.
Она въ самомъ дѣлѣ оглянулась, словно опасаясь не стоитъ ли онъ въ темнотѣ за нею.
— Разкажите мнѣ побольше объ немъ, моя милая.
— Хорошо, хорошо. Вы вѣдь такая сильная. Только вы держите меня, и потомъ не у ходите отъ меня.
— Дитя мое! Вы говорите какъ будто онъ угрожалъ вамъ чѣмъ-то страшнымъ!
— Онъ никогда не говорилъ со мною объ…. этомъ. Никогда….
— Что жь онъ сдѣлалъ?
— Онъ сдѣлалъ изъ меня рабу своими взглядами. Онъ принудилъ меня понять его, не сказавъ мнѣ ни слова, онъ принудилъ меня молчать, не произнеся ни малѣйшей угрозы. Когда я играю, онъ не сводитъ глазъ съ моихъ рукъ. Когда я пою, онъ не сводитъ глазъ съ моихъ губъ. Когда онъ поправляетъ меня, беретъ ноту, играетъ какое-нибудь мѣсто, онъ самъ весь въ этихъ звукахъ; онъ нашептываетъ мнѣ что преслѣдуетъ меня какъ любовникъ и приказываетъ мнѣ хранить его тайну. Я избѣгаю его глазъ, но онъ заставляетъ меня видѣть ихъ и не глядя на него. Даже когда они тускнѣютъ, что случается иногда, и одъ какъ будто уносится въ область какихъ-то страшныхъ грезъ, я знаю все это, и чувствую что онъ сидитъ подлѣ меня, и что онъ въ эти минуты всего опаснѣе.
— Что же это за воображаемая опасность, дитя мое? Въ чемъ она заключается?
— Не знаю. Я никогда не осмѣливалась объ этомъ подумать.
— И сегодня больше ничего не было?
— Больше ничего. Сегодня, когда онъ такъ неотступно слѣдилъ за моими губами, мнѣ было не только страшно, но и досадно и невыносимо стыдно. Словно онъ цѣловалъ меня. Я не вытерпѣла и закричала. Но вы никому объ этомъ ни полслова. Эдди очень любитъ его. Вы сегодня сказали что ни въ какомъ положеніи не боялись бы его, а вотъ я боюсь его ужасно, и рѣшилась сказать вамъ однимъ. Держите меня. Не уходите отъ меня. Я боюсь остаться одна.
Смуглое лицо наклонилось надъ жалобно-простертыми руками, и густые черные волосы прикрыли дрожащаго ребенка. Въ глубинѣ темныхъ глазъ, полныхъ въ эту минуту состраданія и сочувствія, рдѣлась искра огня. Да остережется всякій кому о семъ вѣдать надлежитъ.
ГЛАВА VIII.
На ножахъ.
править
Молодые люди, проводивъ дамъ до дому и видя предъ собой одну непривѣтно блестящую мѣдную доску на двери, будто старый франтъ дерзко поглядывалъ на нихъ въ свой огромный лорнетъ, взглянули другъ на друга, повернулись и тихонько пошли по освѣщенной мѣсяцемъ улицѣ.
— Вы долго здѣсь пробудете, мистеръ Друдъ? спрашиваетъ Невиль.
— Нѣтъ, отвѣчаетъ Друдъ небрежно. — Я уѣзжаю завтра въ Лондонъ. Но я буду наѣзжать до лѣтней вакаціи, а тогда прощусь съ Клойстергамомъ и съ Англіей, надѣюсь надолго.
— Вы ѣдете за границу.
— Да, хочу немножко порасшевелить Египетъ, отвѣчаетъ Друдъ снисходительно.
— Вы теперь учитесь?
— Нѣтъ, не учусь, отзывается Эдвинъ нѣсколько презрительно. — Я нанимаюсь дѣломъ, работаю, инженерствую. Небольшое состояніе, оставленное мнѣ отцомъ, помѣщено въ торговомъ домѣ, котораго отецъ мой былъ пайщикомъ. Когда буду совершеннолѣтнимъ, я вступлю во владѣніе моею частью товарищескаго капитала и сдѣлаюсь членомъ фирмы. А до тѣхъ поръ Джакъ, съ которымъ вы познакомились за обѣдомъ, мой опекунъ.
— Я слышалъ отъ мистера Криспаркля о другомъ ожидающемъ васъ благополучіи.
— Что вы подъ этимъ разумѣете?
Невиль произнесъ слова свои вкрадчивымъ и въ то же время сдержаннымъ тономъ, напоминающимъ уже замѣченное въ немъ соединеніе смѣлости съ робостью. Эдвинъ отвѣтилъ рѣзко и вовсе неучтиво. Они останавливаются и обмѣниваются нѣсколько раздраженнымъ взглядомъ.
— Надѣюсь, говоритъ Невиль, — вы не обидились что я намекнулъ на вашу помолвку.
— Ахъ, Боже мой! восклицаетъ Эдвинъ, идя далѣе нѣсколько ускореннымъ шагомъ. — Въ э томъ старомъ гнѣздѣ сплетенъ всѣ на нее намекаютъ. Удивительно какъ до сихъ поръ не изобразили еще моего портрета на вывѣскѣ какого-нибудь постоялаго двора, съ приличною случаю надписью. Или пожалуй пор третъ Кисиньки. Это все равно.
— Я не винова тѣ, если мистеръ Криспаркль, нисколько не стѣсняясь, сообщилъ мнѣ объ этомъ.
— Вы не виноваты, правда, соглашается Эдвинъ Друдъ.
— Но я виноватъ въ томъ что заговорилъ объ этомъ съ вами, продолжаетъ Невиль. — Я полагалъ что вы гордитесь своею невѣстой.
Двѣ замѣчательныя черты человѣческой природы служатъ тайными пружинами этого разговора. На Невиля Роза успѣла уже произвести такое впечатлѣніе что небрежность съ какою относится къ ней Эдвинъ Друдъ (не стоящій ея мизинца) возмущаетъ его: а на Эдвина Друда Елена успѣла уже произвести такое впечатлѣніе ч то безцеремонность съ какою отстраняетъ его братъ Елены (не стоящій ея мизинца) приводитъ его въ негодованіе. Однако на послѣднее замѣчаніе надо отвѣтить, итакъ Эдвинъ говоритъ:
— Не знаю, мистеръ Невилъ, всегда ли люди любятъ говорить много о томъ чѣмъ всего болѣе гордятся; не знаю также, всегда ли пріятно слышать какъ толкуютъ объ этомъ другіе. Но я человѣкъ дѣловой, если а ошибаюсь, то ѣду наставленія отъ васъ ученыхъ. Вамъ все лучше знать.
Оба злятся. Невиль открыто, а Эдвинъ Друдъ прикрываетъ свое раздраженіе общими мѣстами и часто останавливается, какъ будто любуясь живописною игрой луннаго свѣта.
— Мнѣ кажется, не очень учтиво съ вашей стороны, замѣчаетъ наконецъ Невиль, — подтрунивать надъ чужимъ человѣкомъ, который не пользовался тѣми удобствами какими пользовались вы, и пріѣхалъ сюда съ цѣлью воротить, по возможности, потерянное время. Но, конечно, я не былъ воспитанъ для жизни дѣловой, и мои понятія объ учтивости сложились среди дикарей.
— Едва ли не лучшая учтивость, отзывается Эдвинъ Друдъ, — въ какой бы средѣ человѣкъ ни воспитывался, не мѣшаться въ чужія дѣла. Подайте примѣръ, и я обязуюсь ему слѣдовать.
— Знаете ли вы что вы ужь слишкомъ много себѣ позволяете, отвѣчаетъ Невиль сердито, — и что въ моей странѣ отъ васъ бы за такія рѣчи потребовалось удовлетвореніе?
— Кѣмъ это? спрашиваетъ Эдвинъ Друдъ, останавливаясь и презрительно оглядывая своего собесѣдника.
Внезапно вѣская рука ложится на плечо Эдвина, и Джасперъ стоилъ между ними. Повидимому, онъ тоже завернулъ къ женскому Монастырю и шелъ за ними въ тѣни.
— Недъ, Недъ, Недъ! говоритъ онъ. — Что это такое! Какъ это можно! Я слышалъ послѣднія ваши слова. Вспомните что вы здѣсь почти хозяинъ. Вы представитель Клойстергама предъ пріѣзжимъ. Мистеръ Невиль пріѣзжій, надо уважать обязанности гостепріимства. А вы, мистеръ Невиль (онъ положилъ лѣвую руку на плечо юноши и такъ, идя между ними, продолжалъ), вы извините меня, если я и васъ попрошу сдержать свою вспыльчивость. Что же такое между вами? Но къ чему спрашивать! Пусть между вами ничего не будетъ. Вѣдь мы всѣ трое не имѣемъ повода сердиться другъ на друга, не такъ ли?
Нѣкоторое время ни тотъ, ни другой юноша не рѣшается заговорить первый, наконецъ Эдвинъ Друдъ говоритъ:
— Что до меня касается, Джакъ, я не сержусь.
— И я тоже, произноситъ Невиль, но не такъ рѣшительно, или, можетъ-быть, не такъ небрежно. — Еслибы однако мистеръ Друдъ зналъ прошлую жизнь мою въ далекой странѣ, онъ понялъ бы какъ глубоко могутъ уязвить меня колкія слова.
— Я думаю, говоритъ Джасперъ примирительнымъ тономъ, — намъ не зачѣмъ входить въ объясненія. Всякое замѣчаніе или условіе могло бы показаться неумѣстнымъ. Вы видите, Эдвинъ искренно и прямо заявляетъ что онъ не сердится, скажите же также прямо и искренно: вы не сердитесь?
— Нисколько, мистеръ Джасперъ.
Въ этомъ отвѣтѣ нѣтъ однако той искренности, или можетъ-быть, повторяемъ еще разъ, той небрежности.
— Итакъ все кончено. Моя холостая квартира здѣсь; рядомъ. У меня котелокъ на огнѣ, вино и рюмки на столѣ. Отъ меня два шага до уголка младшихъ канониковъ. Недъ, вы завтра уѣзжаете. Поведемъ съ собою мистера Невиля выпить кубокъ на прощанье.
— Очень радъ, Джакъ.
— Очень радъ и я, мистеръ Джасперъ.
Невиль находитъ невозможнымъ не сказать этого, однако идти ему не хочется. Онъ чувствуетъ что не владѣетъ собою, чувствуетъ что хладнокровіе Эдвина Друда, вмѣсто того чтобъ успокоивать его, только болѣе горячитъ.
Мистеръ Джасперъ, продолжая идти по серединѣ, положивъ руки на плечи юношамъ, прекрасно напѣваетъ припѣвъ застольной пѣсни, и всѣ они вмѣстѣ входятъ въ его квартиру. Тутъ, какъ только хозяинъ зажегъ лампу, прежде всего бросается имъ въ глаза портретѣ надъ каминомъ. Портретъ этотъ не располагаетъ юношей къ согласію, неумѣстно напоминая имъ поводъ ихъ ссоры. Оба они взглядываютъ на него, но ничего не говорятъ. Но Джасперъ, какъ видно не вполнѣ понимающій съ чего начался крупный разговоръ между ними, тотчасъ же обращаетъ ихъ вниманіе на портретъ.
— Вы узнаете э то лицо, мистеръ Невиль? говоритъ онъ, освѣщая его лампой.
— Узнаю, но портретъ гораздо ниже оригинала.
— Вы очень строги. Онъ писанъ и подаренъ мнѣ Эдвиномъ.
— Простите меня, мистеръ Друдъ, искренно извиняется Невиль. — Еслибъ я зналъ что нахожусь въ присутствіи артиста….
— О! Это не болѣе какъ шутка, прерываетъ Эдвинъ, зѣвая. — Я слегка преувеличилъ характеристическія черты Кисиньки. На дняхъ я спишу ее какъ слѣдуетъ, если она будетъ умна.
Равнодушно покровительственный тонъ, которымъ Эдвинъ произноситъ эти слова, потягиваясь въ креслѣ и заложивъ руки за голову, кажется возмутительнымъ раздражительному и раздраженному Невилю. Джасперъ пытливо поглядываетъ то на того, то на другаго, слегка улыбается и отворачивается къ огню готовить пуншъ.
— Полагаю, мистеръ Невиль, говоритъ Эдвинъ, затронутый за живое негодованіемъ, которое также ясно видно на лицѣ юноши, какъ виденъ огонь въ каминѣ, или лампа на столѣ, — полагаю, что еслибы вы рисовали предметъ своей любви….
— Я не умѣю рисовать, поспѣшно перебиваетъ Невиль.
— Это не порокъ, а несчастье. Но еслибъ умѣли, вы, полагало, изобразили бы ее, — какова бы ни была она въ дѣйствительности, — Юноной, Минервой, діаной и Венерой, не такъ ли?
— У меня нѣтъ предмета любви; я не могу отвѣчать вамъ.
— Еслибы мнѣ, говоритъ Эдвинъ съ дѣтскою хвастливостью, — попытать свои силы на портретѣ миссъ Ландлесъ, сеоіозно, понимаете, серіозно, вы увидѣли бы что могу я сдѣлать.
— Для этого, полагаю, потребуется сначала согласіе моей сестры, а такъ какъ она никогда не согласится, то мнѣ, вѣроятно, никогда не придется видѣть что можете вы сдѣлать. Постараюсь утѣшиться.
Джасперъ оглядывается отъ огня, наливаетъ большой стаканъ Невилю, наливаетъ большой стаканъ Эдвину, подаетъ тому и другому, потомъ наливаетъ себѣ и говоритъ:
— Мистеръ Невиль, мы пьемъ за здоровье племянника моего Эдвина; такъ какъ оно. завтра уѣзжаетъ, то ему и слѣдуетъ желать счастливаго пути. Недъ, другъ мой, ваше здоровье!
Джасперъ, подавая примѣръ, почти опоражниваетъ стаканъ; Невиль слѣдуетъ его примѣру. Эдвинъ Друдъ говоритъ: „благодарю васъ обоихъ“, и также почти залпомъ выпиваетъ свой стаканъ.
— Посмотрите на него! восклицаетъ Джасперъ, указывая рукой восторженно и нѣжно, и въ то же время насмѣшливо. — Посмотрите, мистеръ Невиль, какъ лѣниво потягивается онъ въ креслахъ. Цѣлый свѣтъ предъ нимъ. Онъ можетъ выбирать. Предъ нимъ жизнь благороднаго труда, жизнь разнообразная, заманчивая, украшенная домашнимъ счастіемъ. Глядите на него!
Лицо Эдвина Друда весьма скоро и сильно разгорѣлось отъ вина, точно также и лицо Невиля Ландлесъ. Эдвинъ все сидитъ развалившись въ креслахъ и заложивъ руки за голову.
— Смотрите какъ маю онъ все это цѣнитъ, продолжаетъ
Джасперъ въ насмѣшливомъ духѣ. — Онъ едва даетъ себѣ трудъ срывать золотые плоды висящіе у него подъ рукой. И представьте, съ другой стороны, какая противоположность. Насъ съ вами не ожидаетъ жизнь благороднаго труда, разнообразная и счастливая. Намъ съ вами (развѣ вы счастливѣе меня, что легко можетъ быть) предстоитъ лишь томительное однообразіе здѣшней скучной жизни.
— Честное слово, Джакъ, говоритъ Эдвинъ самодовольно, — мнѣ становится просто совѣстно что путь мой такъ гладокъ. Но вѣдь мы съ вами знаемъ кое-что, и, можетъ-быть, въ сущности не все такъ легко какъ кажется. Не правда ли, Кисинька? обратился онъ къ портрету, щелкнувъ пальцами. — Еще надо намъ пролѣзть въ ушко иголки, не такъ ли, Кисинька? Вы меня понимаете, Джакъ.
Голосъ его сталъ глухъ и невнятенъ. Джасперъ, спокойный и хладнокровный, глядитъ на Невиля, какъ будто ожидая какого-нибудь отвѣта, или замѣчанія. Невиль заговариваетъ, и его голосъ тоже глухъ и невнятенъ.
— Можетъ-быть, лучше было бы для мистера Друда, еслибъ онъ ознакомился съ нѣкоторыми трудностями жизни, говоритъ онъ вызывающимъ тономъ.
— Скажите пожалуста, отзывается Эдвинъ, только глаза поворачивая въ его сторону, — почему это было бы лучше для мистера Друда еслибъ онъ ознакомился съ нѣкоторыми трудностями жизни?
— Да, подхватываетъ Джасперъ, видимо заинтересованный, — скажите, почему?
— Потому что онъ научился бы цѣнить счастье на которое личныя достоинства далеко еще не даютъ ему права.
Мистеръ Джасперъ быстро взглядываетъ на племянника въ ожиданіи его отвѣта.
— А вы знакомы съ трудностями жизни, позвольте спросить? говоритъ Эдвинъ Друдъ, выпрямляясь.
Мистеръ Джасперъ быстро оглядывается на Невиля въ ожиданіи его отвѣта.
— Знакомь.
— Чему же вы научились?
Во все время разговора мистеръ Джасперъ безпрерывно поглядываетъ то на того, то на другаго.
— Я уже разъ сказалъ вамъ сегодня.
— Ничего вы мнѣ не говорили.
— Нѣтъ сказалъ. Вы слиткомъ много себѣ позволяете.
— Вы, помнится, еще что-то прибавили.
— Да.
— Такъ повторите.
— Я сказалъ что въ той странѣ откуда я родомъ, отъ васъ бы потребовалось удовлетвореніе.
— Только тамъ? восклицае тѣ Эдвинъ Друдъ съ презрительнымъ смѣхомъ. — Это вѣдь, кажется, очень далеко. Да. да, понимаю. Эта страна въ безопасномъ разстояніи отъ насъ.
— Такъ пожалуй и здѣсь, отвѣчаетъ Невиль, вставая въ бѣшенствѣ. — Гдѣ вамъ угодно. Ваше тщеславіе невыносимо, ваша самонадѣянность превышаетъ всякую мѣру, вы корчите изъ себя что-то рѣдкостное, необыкновенное, а въ сущности вы не болѣе какъ пустой и пошлый хвастунъ.
— Ну вотъ! отзывается Эдвинъ Друдъ, точно также взбѣшенный, но болѣе владѣющій собой. — Почемъ вы-то знаете? Вы можете, положимъ, распознать арапа хвастуна и пошляка, съ ними вы близко знакомы, но о бѣлыхъ людяхъ вы судить неспособны.
Оскорбительный намекъ на его темную ковку окончательно выводитъ изъ себя Невиля, онъ выплескиваетъ остатокъ вина въ лицо Эдвину и готовъ бросить въ него стаканомъ, но въ самую критическую минуту Джасперъ хватаетъ его за руку.
— Недъ, другъ мой! восклицаетъ онъ громкимъ голосомъ. — молчите, прошу васъ, приказываю вамъ! (Всѣ трое столпились, стаканы дребезжатъ, стулья валятся.) Мистеръ Невиль! Стыдитесь. Отдайте мнѣ стаканъ. Пустите же. Я отниму силою.
Но Невиль его отталкиваетъ. Стоитъ минуту изступленный, со стаканомъ въ поднятой рукѣ, потомъ бросаетъ стаканъ объ полъ съ такою силой что брызги дождемъ летятъ во всѣ стороны, и уходитъ изъ дому.
Когда онъ вышелъ на свѣжій ночной воздухъ., все вокругъ него кружится; все представляется въ какомъ-то фантастическомъ видѣ; онъ сознаетъ только что стоитъ съ непокрытою головой посреди кроваваго водоворота, готовый бороться до смерти.
Но бороться не съ кѣмъ. Мѣсяцъ глядитъ на него, какъ будто онъ умеръ послѣ приладка бѣшенства. Онъ хватается руками за горячую голову и сердце, бьющееся какъ кузнечный молотъ, и шатаясь бредетъ дальше. Затѣмъ онъ припоминаетъ что за нимъ захлопнули дверь, заперлись отъ него, какъ отъ опаснаго звѣря и думаетъ: что же теперь дѣлать?
Дикое поползновеніе броситься въ рѣку смиряется подъ вліяніемъ луннаго свѣта, озаряющаго соборъ и могилы, при мысли о сестрѣ и добромъ человѣкѣ который не далѣе какъ сегодня внушилъ ему довѣріе и обѣщалъ не оставить его. Онъ идетъ въ уголокъ младшихъ канониковъ и стучится тихонько.
Мистеръ Криспаркль имѣетъ обыкновеніе сидѣть позже всѣхъ въ домѣ, тихо наигрывая на фортепіано свои любимые напѣвы. Вѣяніе южнаго вѣтра проносящагося лѣтнею ночью мимо уголка младшихъ канониковъ не болѣе нѣжно и легко чѣмъ звуки издаваемые мистеромъ Криспарклемъ, опасающимся потревожить сонъ своей китайской пастушки. Мистеръ Криспаркль самъ отпираетъ дверь. Лицо его мѣняется. Неудовольствіе и смятеніе выражается на немъ.
— Мистеръ Невиль! Въ такомъ видѣ! Гдѣ вы были?
— У мистера Джаспера; съ его племянникомъ.
— Войдите.
Младшій каноникъ поддерживаетъ его подъ руку съ ловкостью пріобрѣтенною утренними упражненіями, вводитъ его въ свой маленькій кабинетъ и затворяетъ дверь.
— Я началъ дурно; ужасно дурно!
— Дѣйствительно. Вы не трезвы, мистеръ Невиль?
— Къ сожалѣнію. Хотя могу увѣрить васъ что пилъ я очень мало, но меня какъ-то вдругъ и очень странно разобрало.
— Мистеръ Невиль! мистеръ Невиль! говоритъ младшій каноникъ, качая головой съ грустною улыбкой. — Это я уже не разъ слыхалъ.
— Кажется…. у меня въ головѣ какая-то путаница…. съ племянникомъ мистера Джаспера сдѣлалось то же.
— Весьма вѣроятно, сухо отвѣчаетъ мистеръ Криспаркль.
— Мы побранились. Онъ грубо оскорбилъ меня. Во мнѣ поднялась кровь съ тѣми звѣрскими наклонностями о которыхъ говорилъ я вамъ давеча.
— Мистеръ Невиль, отзывается младшій каноникъ кротко, но твердо, — прошу васъ, говоря со мной, не сжимать такъ кулакъ.
— Онъ вывелъ меня изъ всякаго терпѣнія, продолжаетъ юноша, тотчасъ же повинуясь. — Не знаю, было ли у него сначала такое намѣреніе, а подъ конецъ непремѣнно было. Словомъ, въ бѣшенствѣ до котораго онъ довелъ меня, я убилъ бы его, еслибы мнѣ дали, да и пытался убить.
— Вы опять сжали кулакъ, замѣчаетъ спокойно мистеръ Криспаркль.
— Простите меня.
— Вы знаете вашу комнату; я показывалъ вамъ ее предъ обѣдомъ; а все-таки я провожу васъ. Дайте мнѣ руку. Тихонько, всѣ въ домѣ спятъ.
Подхвативъ его подъ руку съ ловкостью полицейскаго и съ наружнымъ спокойствіемъ, недостижимымъ для новичковъ, мистеръ Криспаркль ведетъ своего питомца въ приготовленную для него привѣтливую, старую комнату. Тутъ юноша бросается въ кресло и, опершись руками на письменный столъ, уныло опускаетъ на нихъ голову.
Кроткій каноникъ намѣревался уйти не сказавъ ни слова. Но оглянувшись въ дверяхъ и видя такое уныніе, онъ возвращается назадъ, кладете тихонько руку на склоненную голову и говоритъ: „доброй ночи“; отвѣтомъ ему глухое рыданіе. Много юношей хуже, а много ли лучше этого?
Опять слегка стучатся у наружной двери. Онъ отворяетъ; входитъ мистеръ Джасперъ со шляпой юноши въ рукахъ.
— Ужасная была у насъ съ нимъ сцена, говоритъ Джасперъ тихимъ голосомъ.
— Въ самомъ дѣлѣ?
— Убійственная.
— Нѣтъ, нѣтъ, вступается мистеръ Криспаркль, — не употребляйте такихъ сильныхъ словъ.
— Онъ чуть съ ногъ не свалилъ моего племянника. Не будь я, онъ убилъ бы его на мѣстѣ.
„Ахъ!“ думаетъ мистеръ Криспаркль: „это его собственныя слова.“
— Послѣ того что я видѣлъ и слышалъ сегодня, говорите Джасперъ очень серіозно, — я какъ огня буду бояться всякой встрѣчи ихъ наединѣ. Просто ужасно было. Въ его темной крови есть что-то звѣрское.
„Ахъ!“ думаетъ мистеръ Криспаркль: „такъ и самъ онъ говорилъ.“
— Вы, продолжаетъ Джасперъ, взявъ каноника за руку, — вы приняли къ себѣ опаснаго питомца.
— За меня не бойтесь, Джасперъ, отвѣчаетъ мистеръ Криспаркль со спокойною улыбкой. — Я самъ не боюсь нисколько.
— Да и я не боюсь за себя, возражаетъ Джасперъ, — потому что ему нѣтъ и, вѣроятно, не будетъ причины чувствовать вражду ко мнѣ, но вы и племянникъ мой дѣло другое.
Мистеръ Криспаркль входитъ въ домъ со шляпой, которая такъ незамѣтно получила право висѣть въ его сѣняхъ, вѣшаетъ ее на гвоздь и задумчиво отправляется спать».
ГЛАВА IX.
Птицы въ кустѣ.
править
У Розы съ семилѣтняго возраста не было извѣстныхъ ей родственниковъ, не было дома, кромѣ женскаго Монастыря, не было матери, кромѣ миссъ Твинкельтонъ. Мать помнилась ей хорошенькая, маленькая, повидимому не много старше ея самой, на рукахъ у отца, только что вытащенная изъ воды, безжизненная. Несчастье случилось на пикникѣ. Краски и складки хорошенькаго лѣтняго платьица, длинные мокрые волосы съ облетѣвшими цвѣтами, грустно-прекрасное, мертвое личико на постелѣ, неизгладимо запечатлѣлись въ памяти Розы. Запечатлѣлось въ ней также отчаяніе и безнадежное уныніе несчастнаго молодаго отца, который умеръ съ горя въ первую годовщину этого тяжелаго дня.
Помолвка Розы была слѣдствіемъ утѣшенія которое находилъ онъ въ этотъ послѣдній годъ въ обществѣ вѣрнаго друга своего и стараго школьнаго товарища Друда, также какъ онъ овдовѣвшаго еще въ молодости. Но и этотъ пришелъ къ концу, къ которому приводя тѣ раньше или позже всѣ земные пути, и молодая парочка осталась въ томъ положеніи въ какомъ мы застали ее.
Тѣнь вызывающей состраданіе грусти, окружавшая маленькую сиротку при первомъ появленіи ея въ Клойсгергамѣ, никогда вполнѣ не разсѣялась. Она становилась свѣтлѣе по мѣрѣ того какъ дѣвочка росла, хорошѣла, развивалась; она принимала то золотистые, то лазуревые отливы и обливала молодую головку какимъ-то особымъ сіяніемъ. желая утѣшить и обласкать сиротку, всѣ сначала обращались съ нею будто она гораздо моложе своихъ лѣтъ; то же самое желаніе побуждало баловать ее, когда она была уже не ребенокъ. Кто будетъ ея любимою подругой, кто подаритъ ей то или другое, кто окажетъ ей услугу, кто возьметъ ее къ себѣ на праздники, кто чаще будетъ писать ей какъ разъѣдутся, и кому она больше всего обрадуется при встрѣчѣ: эти вопросы вызывали не лишенное нѣкоторой горечи соперничество въ женскомъ Монастырѣ. Хорошо если и бѣдныя монахини не скрывали въ свое время болѣе тяжелой борьбы подъ покрывалами и четками!
Такъ Роза росла и сдѣлалась милою, вѣтреною, своевольною, привлекательною дѣвочкой; избалованною въ томъ смыслѣ что разчитывала на доброту всѣхъ окружающихъ. Но за доброту эту она не платила равнодушіемъ. Въ ней былъ неистощимый родникъ нѣжности, котораго свѣтлыя струи долгіе годы оживляли женскій монастырь, хотя глубь его никогда еще не была затронута. Что произойдетъ когда расшевелится эта глубь, что выйдетъ тогда изъ беззаботной головки и веселаго сердечка — должно показать будущее.
Какимъ путемъ вѣсть что вечеромъ была ссора между двумя юношами, причемъ мистеръ Невиль совершилъ какое-то покушеніе на мистера Друда, проникла въ заведеніе миссъ Твинкельтонъ еще до завтрака, невозможно сказать. Прилетѣла ли она съ птицами воздушными, или съ самимъ воздухомъ, какъ растворили окна, принесъ ли ее хлѣбникъ въ хлѣбѣ, или молочникъ подмѣшалъ къ молоку, захватили ли ее горничныя, выбивая матрасы на дворѣ, какъ бы то ни было, а вѣсть эта разнеслась по всѣмъ угламъ стараго зданія прежде чѣмъ миссъ Твинкельтонъ сошла внизъ, а сама миссъ Твинкелѣтонъ получила ее чрезъ мистрисъ Тишеръ пока одѣвалась, или, какъ выразилась бы она въ разговорѣ съ родителемъ любящимъ миѳологію, пока она приносила жертву граціямъ.
Братъ миссъ Ландлесъ пустилъ въ мистера Эдвина Друда бутылкой.
Братъ миссъ Ландлесъ пустилъ въ мистера Эдвина Друда ножомъ.
Ножъ напомнилъ вилку. Оказалось что братъ миссъ Ландлесъ пустилъ въ мистера Эдвина Друда вилкой. Стали интересоваться психологическимъ вопросомъ: зачѣмъ братъ миссъ Ландлесъ пустилъ бутылкой, ножомъ или вилкой, — а то еще пожалуй и бутылкой, и ножомъ, и вилкой, по сказанію кухарки, — въ мистера Эдвина Друда?
А вотъ зачѣмъ. Братъ миссъ Ландлесъ сказалъ что миссъ Бадъ ему нравится. Мистеръ Эдвинъ Друдъ сказалъ брату миссъ Ландлесъ что миссъ Бадъ вовсе не слѣдуетъ нравиться ему. Тогда братъ миссъ Ландлесъ вспылилъ, схватилъ бутылку, ножъ, вилку и графинъ (графинъ тоже вдругъ не вѣсть откуда пускается) и всѣмъ пустилъ въ мистера Эдвина Друда.
Бѣдная Роза заткнула себѣ уши, когда начали ходить эти толки, и просила чтобъ ей ничего больше не говорили, а миссъ Ландлесъ, попросивъ у миссъ Твинкельтонъ позволенія пойти поговорить съ братомъ, причемъ весьма ясно дала почувствовать что въ случаѣ отказа пойдетъ и безъ позволенія, избрала болѣе цѣлесообразный путь отправиться къ мистеру Криспарклю за вѣрными свѣдѣніями.
Вернувшись, она сначала отведена была на бесѣду съ миссъ Твинкельтонъ для устраненія всего что могло оказаться предосудительнаго въ ея извѣстіяхъ, а потомъ сообщила Розѣ то что было дѣйствительно, налегая съ румянцемъ въ лицѣ на послѣднее грубое оскорбленіе завершившее нѣкоторыя другія рѣзкія выраженія, которыми они обмѣнялись, но умалчивая о томъ что источникомъ ссоры было небрежное легкомысліе Эдвина Друда. Затѣмъ она отъ имени бра за просила прощенія у Розы, и исполнивъ это порученіе съ усердіемъ сестры, положила конецъ разговору.
На обязанности миссъ Твинкельтонъ лежало успокоить волненіе умовъ въ женскомъ Монастырѣ. Дама эта величественно вошла въ комнату, которую плебеи назвали бы классною, но которая, на аристократическомъ языкѣ начальницы женскаго Монастыря, называлась описательно и нѣсколько неопредѣленно залою посвященною занятіямъ, и произнесла ораторскимъ тономъ: «Милостивыя государыни!» Всѣ встали. Мистрисъ Тишеръ стала позади своей начальницы, напоминая собой первую сподвижницу королевы Елисаветы въ Тильбери-Фортѣ. Затѣмъ миссъ Твинкельтонъ объяснила что «молва изображена Авонскимъ бардомъ — всѣмъ само собой приходитъ на умъ имя безсмертнаго Шекспира, называемаго также лебедемъ родной рѣки, въ связи со старымъ повѣрьемъ будто эта красивая птица сладостно поетъ при приближеніи смерти (миссъ Дженнингсъ, прошу васъ стоять прямо), что, впрочемъ, не подтверждается свидѣтельствомъ орнитологовъ. Итакъ, молва изображена Авонскимъ бардомъ со множествомъ языковъ. Молва въ Клойстергамѣ (миссъ Фердинандъ, потрудитесь слушать внимательно) соотвѣтствуетъ этой общей характеристикѣ. Легкое несогласіе происшедшее вчера вечеромъ между двумя молодыми людьми, далеко отъ нашихъ мирныхъ стѣнъ (такъ какъ миссъ Фердинандъ упорствуетъ въ своей невнимательности, то она потрудится переписать сегодня вечеромъ на языкѣ подлинника четыре первыя басни нашего остроумнаго сосѣда Monsieur Lafontaine), было грубо преувеличено голосомъ молвы. Въ первой тревогѣ, внушенной сочувствіемъ къ юной подругѣ, которой близокъ одинъ изъ участниковъ въ этомъ безкровномъ бою (неприличіе, которое позволяетъ себѣ миссъ Райнольдъ, какъ будто закалывая себя булавкой, такъ очевидно что не стоитъ даже на него указывать), мы снизошли съ нашей дѣвственной высоты до обсужденія этого непріятнаго дѣла. Убѣдившись изъ достовѣрныхъ источниковъ что это одна изъ „бездѣлокъ“ упоминаемыхъ поэтомъ (котораго имя и годъ рожденія миссъ Джигельсъ сообщитъ вамъ черезъ полчаса), мы теперь желали бы оставить это и сосредоточить умъ вашъ на полезныхъ и отрадныхъ занятіяхъ дня.»
Но умы заняты были этимъ обстоятельствомъ весь день, и миссъ Фердинандъ подверглась вторичному наказанію за то что за обѣдомъ надѣла бумажные усы и притворилась будто хочетъ пустить графиномъ въ миссъ Джигельсъ, которая стала обороняться ложкой.
Роза много думала объ этой несчастной ссорѣ и думала съ тревожнымъ чувствомъ, сознавая себя замѣшанною въ ней вслѣдствіе фальшиваго положенія въ какое ставила ее помолвка съ Друдомъ. Испытывая всегда такое тревожное чувство въ присутствіи жениха, она весьма естественно не могла отдѣлаться отъ него и въ его отсутствіи. На этотъ разъ она была предоставлена самой себѣ и лишена возможности искать утѣшенія въ откровенномъ разговорѣ съ новою подругой, потому что ссора произошла съ братомъ Елены, и Елена избѣгала говорить объ этомъ, какъ о дѣлѣ непріятномъ и тяжеломъ для нея. Въ такихъ критическихъ обстоятельствахъ Розу увѣдомили что ея опекунъ пріѣхалъ навѣстить ее.
Мистеръ Грюгьюсъ достоинъ былъ возложеннаго на него довѣрія, какъ человѣкъ неподкупной честности, но другихъ правъ на званіе опекуна молодой дѣвушки онъ, судя по наружному виду, не имѣлъ никакихъ. Онъ былъ сухой, сѣрый человѣкъ; еслибы положить его подъ жерновъ, онъ, кажется, истерся бы въ очень сухой табакъ. У него были рѣдкіе, короткіе волосы, цвѣтомъ и твердостью напоминающіе весьма потертый, желтоватый мѣхъ; такъ непохожи были они на настоящіе волосы что ихъ приняли бы за парикъ, еслибы только можно было представить себѣ что кто-нибудь добровольно возложитъ себѣ на голову подобное украшеніе. Несложныя черты лица его врѣзаны были глубоко, жесткими линіями; на лбу у него были какіе-то узлы, какъ будто природа намѣревалась придать ему выраженіе благородства и тонкости, но потомъ бросила рѣзецъ, сказавъ: у меня право не хватаетъ терпѣнія докончить этого человѣка; пусть остается какъ есть.
Шея длинная, ноги длинныя, движенія неловкія, нерѣшительныя, походка неуклюжая, глаза близорукіе, не позволявшіе ему, можетъ-быть. замѣтить какъ много бѣлаго бумажнаго носка виднѣется изъ-подъ его черныхъ панталонъ, а при всемъ томъ мистеръ Грюгьюсъ производитъ почему-то пріятное впечатлѣніе.
Роза застала опекуна своего въ великомъ смущеніи отъ того что онъ находился предъ лицомъ миссъ Твинкельтонъ, въ ея собственной комнатѣ. Бѣдняка какъ будто давило опасеніе какого-то предстоящаго экзамена, котораго онъ не выдержитъ удовлетворительно.
— Другъ мой! Какъ вы поживаете? Очень радъ васъ видѣть. Какъ вы поправились, другъ мои! Позвольте подать вамъ стулъ.
Миссъ Твинкельтонъ встала изъ-за своего маленькаго письменнаго стола и любезно сказала, обращаясь къ пространству.
— Вы позволите мнѣ удалиться?
— Для чего же, сударыня? Прошу васъ не сходить со своего мѣста.
— Нѣтъ, съ мѣста сойти ужь позвольте, возразила миссъ Твинкельтонъ съ очаровательною любезностью, — но по любезному желанію вашему, я не уйду изъ комнаты. Если я придвину свой столикъ къ этому угловому окну, я не буду мѣшать вамъ?
— Сударыня! Можете ли вы мѣшать намъ!
— Вы очень добры. Роза, другъ мой, васъ, конечно, не стѣснитъ мое присутствіе.
Ту тѣ мистеръ Грюгьюсъ, оставшись съ Розой у камина, сказалъ опять:
— Какъ вы поживаете, другъ мой? Я очень радъ васъ видѣть.
И дождавшись пока она сѣла, усѣлся самъ.
— Мои посѣщенія, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — какъ посѣщенія ангеловъ: не то чтобъ я сравнивалъ себя съ ангеломъ.
— Конечно нѣтъ, сказала Роза.
— Никакимъ образомъ, подтвердилъ мистеръ Грюгьюсъ. — Я хочу только сказать что посѣщенія мои рѣдки. Ангеламъ, какъ извѣстно, очень хорошо у себя наверху.
Миссъ Тиникельтонъ оглянулась съ холоднымъ изумленіемъ.
— Я разумѣю, другъ мой, договорилъ мистеръ Грюгьюсъ, касаясь руки Розы чтобы не подумали будто онъ позволяетъ себѣ ужасную вольность называть миссъ Тиникельтонъ другомъ своимъ, — я разумѣю другихъ дѣвицъ.
Миссъ Твинкельтонъ опять принялась писать.
Мистеръ Грюгьюсъ, преслѣдуемый сознаніемъ что началъ разговоръ не. такъ искусно какъ бы слѣдовало, принялся гладить волосы сзади напередъ, будто только что вынырнулъ и выжимаетъ воду, — такая была у него привычка, — потомъ вынулъ карманную книжку и обрѣзокъ карандаша.
— Я записалъ себѣ что нужно на память, оказалъ онъ, переворачивая листки, — какъ я обыкновенно дѣлаю, не обладая вовсе даромъ слова. Вы позволите мнѣ справляться съ этою запиской: «Здоровье и веселость.» Вѣрно. Вы здоровы и веселы, другъ мой? Такъ кажется съ виду.
— Оно такъ и есть, отвѣтила Роза.
— За это, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, наклоняя голову по направленію къ угловому окну, — надлежитъ намъ благодарить отъ души материнскую любовь и неусыпное попеченіе дамы которую я теперь имѣю честь видѣть предъ собою.
И это заявленіе вышло какъ-то неудачно у мистера Грюгьюса и не дошло по назначенію, ибо миссъ Твинкельтонъ, сознавая что ей не слѣдуетъ обращать ни малѣйшаго вниманія на разговоръ, кусала кончикъ пера и глядѣла въ погодокъ, будто ожидая чтобы счастливая мысль была ниспослана ей тою изъ девяти небесныхъ сестеръ у которой окажется таковая въ запасѣ.
Мистеръ Грюгьюсъ опять погладилъ голову, опять справился съ книжкой и зачеркнулъ слова: «Здоровье и веселость» какъ дѣло поконченное.
— Слѣдующая замѣтка моя гласитъ: «Фунты, шиллинги и пенсы». Скучный предметъ разговора для молодой дѣвушки, но предметъ важный: жизнь есть фунты, шиллинги и пенсы. Смерть…. (вспомнивъ о смерти ея обоихъ родителей, онъ остановился, и потомъ продолжалъ. очевидно вставивъ отрицаніе вслѣдствіе послѣ пришедшей мысли:) смерть не есть фунты, шиллинги и пенсы.
Голосъ его былъ также жестокъ какъ самъ онъ, и его, казалось, можно бы измолоть въ сухой табакъ. И однако, тѣми весьма небольшими средствами какими располагалъ, онъ обнаруживалъ внутреннюю доброту свою. Еслибы природа его окончила, доброта виднѣлась бы на лицѣ его въ эту минуту. Что же было дѣлать ему, если узлы лба его не могли сгладится, и лицо лишено было подвижности.
— Фунты, шиллинги и пенсы. Вамъ попрежнему достаточно того что вы получаете для удовлетворенія вашихъ потребностей?
У Розы не было потребностей, слѣдовательно и некуда было дѣвать денегъ.
— Вы не задолжали?
Роза засмѣялась. Задолжать казалось ей, по ея неопытности, какою-то комическою несообразностію. Мистеръ Грюгьюсъ вглядѣлся въ нее пристально близорукими глазами, какъ бы желая удостовѣриться въ произведенномъ на нее впечатлѣніи.
— А! произнесъ онъ затѣмъ, оглянувшись украдкой на миссъ Твинкельтонъ и зачеркивая фунты, шиллинги и пенсы. — Я говорилъ что попалъ къ ангеламъ. Такъ оно и есть.
Роза предчувствовала что будетъ далѣе гласить его записка и, краснѣя, расправляла складку платья слегка дрожащею рукой, пока онъ отыскивалъ.
— Свадьба! Гм….
Мистеръ Грюгьюсъ провелъ рукою по глазамъ, по носу и даже по подбородку, потомъ придвинулся къ ней ближе и заговорилъ нѣсколько пониженнымъ голосомъ:
— Я теперь касаюсь, другъ мой, того что послужило непосредственнымъ поводомъ моего посѣщенія. Иначе я, какъ человѣкъ крайне угловатый, не рѣшился бы явиться сюда. Я никакъ не намѣренъ вторгаться въ общество, въ которое я нисколько не гожусь. Я здѣсь чувствую себя какимъ-то медвѣдемъ, пытающимся танцовать котильйонъ.
Его невзрачный видъ подтверждалъ до нѣкоторой степени это сравненіе, и Роза отъ души засмѣялась.
— Вамъ то же кажется, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ совершенно спокойно. — Прекрасно. Возвратимся къ моей запискѣ. Мистеръ Эдвинъ наѣзжалъ сюда, какъ было условлено. Вы объ этомъ писали мнѣ. И онъ вамъ нравится, и вы ему нравитесь?
— Онъ нравится мнѣ очень, отозвалась Роза.
— Такъ я и говорю, подхватилъ опекунъ, неспособный уловить тонкаго ударенія на глаголѣ. — Прекрасно. И вы переписываетесь?
— Мы пишемъ другъ другу, сказала Роза, надувшись при воспоминаніи о ихъ письменныхъ несогласіяхъ.
— Такъ я и говорю. Прекрасно. Все идетъ хорошо, время дѣлаетъ свое, а на будущее Рождество надо будетъ, ради формы, предупредить примѣрную даму сидящую подъ угловымъ окномъ, которой мы такъ много обязаны, объ отъѣздѣ вашемъ въ теченіи слѣдующаго полугодія. Отношенія ваши, конечно, не исключительно дѣловыя, во все-таки въ нихъ есть и дѣловая сторона, а дѣло всегда остается дѣломъ. Я необыкновенно угловатый человѣкъ, продолжалъ мистеръ Грюгьюсъ, будто это ему только что въ голову пришло. — Я не привыкъ ни къ какимъ церемоніямъ; еслибы кто-нибудь взялся на свадьбѣ исполни ть мою должность, я очень былъ бы радъ.
Роза замѣтила, потупивъ глаза, что подставное лицо, вѣроятно, найдется.
— Конечно, конечно, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Вотъ, напримѣръ, хоть здѣшній учитель танцеванія. Онъ бы сумѣлъ сдѣлать все это съ подобающею граціозностію. На него пріятно было бы глядѣть и жениху, и священнику, и вамъ самимъ, и всѣмъ присутствующимъ. А я…. Я необыкновенно угловатый человѣкъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, какъ будто наконецъ рѣшился сознаться, — я только надѣлалъ бы неловкостей.
Роза сидѣла неподвижно и молча. Можетъ-быть воображеніе ея не доносилось еще до брачной церемоніи, а останавливалось гдѣ-нибудь на полпути.
— Въ запискѣ значится: «духовная», сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, справляясь съ книжкой, зачеркнувъ слово «свадьба» и вынувъ изъ кармана бумагу. — Хотя я уже прежде сообщалъ вамъ, другъ мой, содержаніе духовной вашего отца, однако я считаю нужнымъ вручить вамъ засвидѣтельствованную копію съ нея. Мистеръ Эдвинъ также знаетъ содержаніе этой духовной, однако я считаю нужнымъ вручить теперь и для него засвидѣтельствованную копію мистеру Джасперу.
— Отчего же не ему самому? спросила Роза, быстро поднявъ глаза. — Развѣ вы не можете дать эту копію въ руки самому Эдди.
— Конечно, если вы этого очень желаете, другъ мой. Я назвалъ мистера Джаспера какъ его опекуна.
— Я этого очень желала бы, сказала Роза. — Мнѣ не хочется чтобы мистеръ Джасперъ какимъ бы то ни было образомъ вступался между нами.
— Я полагаю, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — что для васъ мужъ естественно долженъ быть всѣмъ. Такъ. Замѣтьте, я говорю: полагаю. Дѣло въ томъ что и чрезвычайно неестественный человѣкъ и не знаю этого по собственному опыту.
Роза поглядѣла на него съ нѣкоторымъ удивленіемъ.
— Я хочу сказать, объяснилъ онъ, — что мнѣ вовсе незнакомы пріемы и ощущенія молодежи. Я былъ единственный сынъ у родителей уже старыхъ и, думаю почти что самъ я родился старымъ. желаніе ваше относительно другой удостовѣренной копіи будетъ исполнено. О наслѣдствѣ вашемъ вамъ, я думаю, все извѣстно. Оно представляетъ двѣсти пятьдесятъ фунтовъ годоваго дохода. Сбереженія нѣсколькихъ лѣтъ и нѣкоторыя другія статьи дохода, всѣ записанныя какъ слѣдуетъ, съ подобающими удостовѣреніями, составятъ сумму тысячи въ полторы фунтовъ слишкомъ, которую вы получите единовременно. Мнѣ разрѣшено выдать вамъ изъ этой суммы на приданое и приготовленія къ свадьбѣ. Все сказано.
— Скажите мнѣ пожалуста, заговорила Роза, мило нахмуривъ брови, — справедливо ли я разсуждаю? Я понимаю слова ваши гораздо лучше чѣмъ дѣловыя бумаги. Папенька и отецъ Эдди сдѣлали другъ съ другомъ условіе, какъ близкіе, надежные друзья, чтобъ и мы были, въ свою очередь, близкими и надежными друзьями?
— Совершенно вѣрно.
— Для нашего обоюднаго блага и счастія?
— Именно такъ.
— Чтобы мы были другъ другу еще дороже чѣмъ были они?
— Именно.
— Мы съ Эдди не обязаны неустойкой, въ случаѣ если….
— Не волнуйтесь, мой другъ. Въ томъ случаѣ, о которомъ вы даже подумать не може ге безъ слезъ, въ томъ случаѣ еслибы вы не сочетались бракомъ, не положено никакой неустойки ни съ той, ни съ другой стороны. Вы бы тогда остались подъ моею опекой до совершеннолѣтняго возраста. Больше ничему бы вы не подверглись. Но и это, быть-можетъ, достаточно тяжело.
— А Эдди?
— Онъ, достигнувъ совершеннолѣтія, вступилъ бы во владѣніе капиталомъ оставшимся послѣ отца, съ процентами, если таковые причитаются, точно также какъ теперь.
Роза, со смущеннымъ лицомъ, нахмуривъ брови, кусала край своей засвидѣтельствованной копіи, склонивъ головку на сторону, потупивъ глаза и задумчиво поглаживая полъ ногою.
— Словомъ, продолжалъ мистеръ Грюгьюсъ, — этотъ бракъ не болѣе какъ желаніе, чувство, дружеское предположеніе, выраженное съ нѣжностію обѣими сторонами. Нѣтъ сомнѣнія въ искреннемъ желаніи чтобъ оно осуществилось благополучно. Еще дѣтьми вы оба привыкли къ этой мысли, и благополучное осуществленіе ея приближается. Но могло быть иначе. Я съ тѣмъ, отчасти, и пріѣхалъ сюда сегодня чтобы сказать вамъ, какъ считаю своею обязанностію, что молодой человѣкъ и молодая дѣвушка могутъ быть обручены не иначе какъ съ ихъ собственнано согласія, если они сами этого желаютъ и убѣждены (можетъ-быть ошибочно, но съ этимъ ужь нечего дѣлать) что будутъ счастливы другъ съ другомъ. Можно ли напримѣръ предположить, что еслибы одинъ изъ вашихъ родителей былъ живъ теперь и сомнѣвался бы въ этомъ, онъ не оставилъ бы свое желаніе въ виду измѣнившихся съ годами обстоятельствъ? Невозможно, безразсудно, нелѣпо!
Мистеръ Грюгьюсъ произнесъ все это будто читалъ по книжкѣ, или будто повторялъ затверженный урокъ. На лицѣ и въ движеніяхъ его не было ни слѣда теплоты.
— Теперь, добавилъ онъ, зачеркивая карандашомъ слово «духовная», — я исполнилъ обязанность, конечно формальную, но все-таки обязанность.
Въ запискѣ значится: «желанія». Мой другъ, нѣтъ ли у васъ какого-нибудь желанія, исполненію котораго я могъ бы содѣйствовать?
Роза покачала головой почти жалобно, будто не рѣшалась на что-то и не находила помощи въ которой нуждалась.
— Не дадите ли вы мнѣ какихъ-нибудь инструкцій относительно вашихъ дѣлъ?
— Мнѣ бы хотѣлось, если вы позволите, переговорить сначала съ Эдди, отвѣчала Роза, расправляя складку платья.
— Конечно, конечно! отозвался мистеръ Грюгьюсъ. — Вы должны во всемъ соглашаться другъ съ другомъ. Не ожидаютъ ли въ скоромъ времени молодаго джентльмена?
— Онъ только сегодня утромъ уѣхалъ. Онъ пріѣдетъ опять на Рождество.
— Прекрасно. Вы съ нимъ тогда переговорите объ всемъ подробно; потомъ напишите мнѣ, и я исполню дѣловыя обязательства мои относительно примѣрной дамы сидящей подъ угловымъ окномъ. Они возрастутъ къ тому времени. — Опять онъ зачеркнулъ карандашомъ слово. — Въ запискѣ значится: «проститься». Да. Теперь я прощусь съ вами, другъ мой.
— Можно ли будетъ, сказала Роза вставая, когда онъ неловко вскочилъ со стула, — можно ли будетъ попросить васъ пріѣхать ко мнѣ на Рождествѣ, еслибы надо было о чемъ-нибудь особенномъ поговорить съ вами?
— Конечно, конечно! отвѣчалъ онъ, повидимому, если только можно употребить это слово о человѣкѣ въ лицѣ котораго не видно было ни свѣта, ни тѣни, польщенный такимъ вопросомъ. — Какъ необыкновенно угловатый человѣкъ, я не прихожусь къ общественному кругу, и поэтому на Рождество мнѣ предстоитъ только съѣсть тетерева подъ соусомъ наединѣ съ необыкновенно угловатымъ конторщикомъ, дарованнымъ мнѣ судьбою, котораго (то-есть тетерева) отецъ его, норфолькскій фермеръ, присылаетъ мнѣ въ подарокъ изъ Норвича. Мнѣ очень лестно будетъ если вамъ захочется видѣть меня, другъ мой. Такъ рѣдко случается людямъ желать меня видѣть что это имѣло бы для меня прелесть новизны.
За готовность съ которою онъ согласился, Роза положила ему руки на плечи, стала на цыпочки и тотчасъ же поцѣловала его.
— Ахъ, Боже мой! вскричалъ мистеръ Г’рюгьюсъ. — Благодарю васъ, другъ мой. Мнѣ почти столько же лестно, сколько пріятно. Миссъ Твинкельтонъ, я весьма доволенъ разговоромъ съ вашею питомицей и теперь избавлю васъ отъ моего стѣснительнаго присутствія.
— Не называйте, отозвалась миссъ Твинкельтонъ, любезно вставая, — не называйте присутствіе ваше стѣснительнымъ. Я никакъ не могу допустить подобнаго выраженія.
— Благодарю васъ, сударыня. Я читалъ въ газетахъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, слегка заминаясь, — что когда знатный посѣтитель (не то чтобъ я считалъ себя знатнымъ; сохрани Богъ!) является въ школу (не то чтобъ я считалъ заведеніе ваше школой; сохрани Богъ!), воспитанникамъ по его желанію дѣлается праздникъ, или какое-нибудь снисхожденіе. Такъ какъ теперь уже скоро вечеръ, дѣвицы ничего бы почти не выиграли освободившись отъ уроковъ. Но если какая-нибудь изъ нихъ заслужила ваше неудовольствіе, позвольте мнѣ проси ть васъ….
— Мистеръ Грюгьюсъ, мистеръ Грюгьюсъ! воскликнула миссъ Твинкельтонъ, съ приличною шутливостью грозя ему пальцемъ. — О, вы, господа, господа! не грѣшно ли вамъ такъ прижимать насъ, бѣдныхъ воспитательницъ. Но все равно. Въ настоящее время миссъ Фердинандъ подъ наказаніемъ, пойдите къ ней, Роза, моя милая, и скажите что я прощаю ей изъ уваженія къ заступничеству вашего опекуна.
Миссъ Твинкельтонъ присѣла съ такимъ искусствомъ которое невольно заставляло дивиться чудеснымъ способностямъ ея йогъ, и торжественно поднялась на три аршина позади того мѣста, на которомъ стояла прежде.
Считая своею обязанностью повидаться съ мистеромъ Джасперомъ предъ отъѣздомъ изъ Клойстергама, мистеръ Грюгьюсъ пошелъ въ надворотный домъ и взобрался по крутой его лѣстницѣ. Но дверь мистера Джаспера была заперта, и увидѣвъ на ней ярлычекъ съ надписью въ соборъ", мистеръ Грюгьюсъ вспомнилъ что теперь время службы. Онъ опять спустился по лѣстницѣ, прошелъ черезъ паркъ, и остановился у большой западной двери собора, которая была отворена, чтобъ дать доступъ теплому воздуху кратковременныхъ сумерекъ.
— Здѣсь словно глядишь въ жерло времени, сказалъ про себя мистеръ Грюгьюсъ, заглянувъ въ эту дверь.
Глухой вздохъ поднялся отъ гробницъ и сводовъ, темныя тѣни сгущались въ углахъ; пары вставали отъ позеленѣвшихъ каменныхъ плитъ; краски расписныхъ оконъ начинали меркнуть. На хорахъ, вокругъ чернѣющаго органа, тускло виднѣлись бѣлыя одежды, и по временамъ, то повышаясь, то понижаясь, раздавался невнятно слабый голосъ; снаружи на волѣ рѣка, зеленыя пастбища, темныя поля, туманныя долины а горы рдѣли на заходящемъ солнцѣ,а далекія окна вѣтряныхъ мельницъ и фермъ сіяли кованымъ золотомъ. Въ соборѣ все сѣрѣло, меркло, покрывалось могильнымъ мракомъ, и однообразный слабый напѣвъ дрожалъ, какъ голосъ умирающаго, пока не загремѣлъ органъ и хоръ и не потопилъ его въ морѣ звуковъ. Потомъ море стихло, опять послышался умирающій голосъ, снова море взыграло, потрясая крышу, и своды, и стѣны, и наконецъ все смолкло.
Мистеръ Грюгьюсъ между тѣмъ подошелъ къ лѣстницѣ ведущей на хоры и встрѣтился съ уходящими причетниками.
— Не случилось ли чего-нибудь? Не посылали ли за вами? обратился къ нему нѣсколько поспѣшно Джасперъ.
— Ничего не случилось. Я самъ пріѣхалъ. Я былъ у моей хорошенькой питомицы и теперь собираюсь домой.
— Вы нашли ее здоровою?
— Цвѣтущею. Я пріѣзжалъ сказать ей что значитъ въ сущности помолвка дѣтей умершими отцами.
— А что она значитъ, по-вашему?
Мистеръ Грюгьюсъ замѣтилъ блѣдность губъ предлагавшихъ этотъ вопросъ и приписалъ ее холодной сырости собора.
— Я сказалъ ей только что подобная помолвка не можетъ считаться обязательною, если встрѣтятся серіозныя препятствія, какъ напримѣръ, если помянутыя стороны не будутъ чувствовать любви другъ къ другу и желанія исполнить предположеніе отцовъ.
— Позвольте спросить, имѣли ли вы какую-нибудь особенную причину сказать ей это?
Мистеръ Грюгьюсъ отвѣтилъ нѣсколько рѣзко.
— Причиною было желаніе исполнить мою обязанность. Больше ничего. Послушайте, мистеръ Джасперъ, прибавилъ онъ. — Я знаю какъ вы любите своего племянника, какъ легко обижаетесь вы за него. Увѣряю васъ что я не думалъ сомнѣваться въ немъ или питать къ нему неуваженіе.
Джасперъ, идя подлѣ него, пожалъ ему руку.
— Не могу сказать вамъ какъ слова ваши меня радуютъ.
Мистеръ Грюгьюсъ снялъ шляпу, погладилъ себѣ голову, кивнулъ одобрительно и опятъ надѣлъ шляпу.
— Пари держу, сказалъ Джасперъ, — что она не обнаружила ни малѣйшаго желанія освободиться отъ Эдвина. — Губы его все еще были такъ бѣлы что онъ, сознавая это, кусалъ ихъ пока говорилъ.
— И выиграете пари, отозвался мистеръ Грюгьюсъ. — Надо, конечно, допустить нѣкоторую дѣвичью стыдливость въ бѣдной молодой сироткѣ. Я этихъ вещей не знаю. Какъ вы думаете?
— Безъ сомнѣнія.
— Очень радъ что вы такого мнѣнія, подхватилъ мистеръ Грюгьюсъ, все время старавшійся подойти какъ-нибудь къ выполненію даннаго Розѣ обѣщанія. — Видите ли, ей хочется самой переговорить и условиться обо всемъ съ Эдвиномъ Друдомъ. Она не желаетъ чтобы мы вмѣшивались, понимаете ли?
Джасперъ положилъ себѣ руку на грудь и сказалъ не совсѣмъ внятно: «то-есть, чтобъ я вмѣшивался».
Мистеръ Грюгьюсъ положилъ себѣ руку на грудь и сказалъ:
— Мы оба. Пусть они переговорятъ другъ съ другомъ, когда мистеръ Друдъ пріѣдетъ на Рождество, а потомъ появимся мы съ вами и окончательно покончимъ все дѣло.
— Такъ вы обѣщали ей пріѣхать на Рождество? отозвался Джасперъ. — Понимаю. Вы совершенно справедливо замѣтили сейчасъ что я очень люблю племянника и легче оскорблюсь за него, счастливца, чѣмъ за себя самого. Но, какъ вы говорите, слѣдуетъ уважать желанія невѣсты, и мнѣ должно сообразоваться съ вами. Я согласенъ. Я такъ понимаю что въ Рождество они сами примутъ всѣ надлежащія мѣры для совершенія бракосочетанія въ маѣ, а затѣмъ намъ останется только формально сложить съ себя званіе опекуновъ въ день рожденія Эдвина.
— Такъ и я смотрю на это дѣло, согласился мистеръ Грюгьюсъ, пожимая руку Джасперу. — Да благословитъ ихъ Богъ.
— Да хранитъ ихъ Богъ! воскликнулъ Джасперъ.
— Я сказалъ: да благословитъ ихъ, замѣтилъ мистеръ Грюгьюсъ, оглянувшись черезъ плечо.
— А я говорю: да хранитъ ихъ Богъ, повторилъ Джасперъ. — Развѣ не одно и то же?
ГЛАВА X.
Дорога расчищается.
править
Часто было замѣчено что женщины обладаютъ удивительной способностью угадывать характеры людей, способностью повидимому врожденною и инстинктивною, ибо женщина не опирается на послѣдовательное разсужденіе, не можетъ дать отчета сама себѣ и произноситъ приговоръ свой съ полною увѣренностью, наперекоръ всѣмъ возраженіямъ мущинъ. Но не такъ часто было замѣчено что способность эта, подверженная заблужденію какъ все человѣческое, не допускаетъ сознанія въ своемъ заблужденіи, и что разъ произнеся приговоръ, который потомъ оказывается ошибочнымъ, она отстаиваетъ его со всѣмъ упорствомъ предразсудка. Самое ожиданіе противорѣчія и опроверженія въ девяти случаяхъ изъ десяти придаетъ женскому сужденію запальчивость свойственную показаніямъ пристрастнаго свидѣтеля: такъ горячо прекрасный судья вступается за свое рѣшеніе.
— Какъ вы думаете, милая матушка, сказалъ однажды младшій каноникъ своей матери, когда она сидѣла за шитьемъ въ его маленькомъ кабинетѣ, — не слишкомъ ли ужь вы строги къ Невилю?
— Нѣтъ, не думаю, Септимъ.
— Поразсудимъ-ка немножко, матушка.
— Я готова разсуждать съ тобою, Септимъ. Я, надѣюсь, всегда доступна разсужденію. Въ чепцѣ старушки замѣтно было нѣкоторое сотрясеніе, какъ будто она внутренно прибавляла: «желала бы я знать, какое разсужденіе въ силахъ измѣнить мое мнѣніе!»
— Прекрасно, матушка! сказалъ кроткій сынъ. — Лучше всего всегда руководствоваться разсужденіемъ.
— Полагаю, отозвалась старушка, очевидно расположенная не уступать никакимъ доводамъ разсудка.
— Итакъ мистеръ Невиль въ тотъ несчастный день забылся вслѣдствіе нанесеннаго ему оскорбленія.
— И вина, добавила старушка.
— Допускаю дѣйствіе вина. Но, я думаю, оба юноши были одинаково нетрезвы.
— А я этого не думаю, сказала старушка.
— Почему же, матушка?
— Потому что не думаю, повторила старушка. — Впрочемъ, я готова разсуждать съ тобой.
— Я не вижу, милая матушка, какъ намъ разсуждать, если вы рѣшаете дѣло такъ безусловно.
— Вини мистера Невиля, а не меня, сказала старушка съ важною строгостью.
— За что же винить мистера Невиля?
— За то, сказала мистрисъ Криспаркль, пуская въ ходъ общіе принципы, — что онъ пришелъ домой пьяный, и причинилъ великій стыдъ нашему дому, и обнаружилъ великое неуваженіе къ нашему семейству.
— Этого нельзя отрицать, матушка. Но онъ вѣдь и теперь весьма сожалѣетъ объ этомъ.
— Еслибы не учтивая внимательность мистера Джаспера, который на другой день подошелъ ко мнѣ въ церкви въ полномъ облаченіи и спросилъ меня не слишкомъ ли я испугалась и была встревожена ночью, я, кажется, ничего и не знала бы объ этомъ позорномъ происшествіи, сказала старушка.
— Признаюсь, матушка, я бы, кажется, скрылъ это отъ васъ, еслибы было можно, хотя и не рѣшилъ еще окончательно какъ поступить. Я шелъ слѣдомъ за Джасперомъ чтобы посовѣтоваться съ нимъ и обсудить, не лучше ли во всѣхъ отношеніяхъ не дѣлать огласки, когда увидѣлъ что онъ говоритъ съ вами. Тогда было уже поздно.
— Дѣйствительно поздно, Септимъ. Онъ, говоря со мною, блѣднѣлъ какъ полотно при одной мысли о томъ что случилось наканунѣ на его квартирѣ.
— Будьте увѣрены, матушка, что еслибъ я и скрылъ это дѣло отъ васъ, то единственно ради вашего спокойствія и для блага молодыхъ людей, въ искреннемъ убѣжденіи что такъ велитъ и долгъ моего званія, и совѣсть.
Старушка тотчасъ же перешла черезъ комнату и поцѣловала его, говоря:
— Въ этомъ я совершенно увѣрена, Септимъ.
— Но дѣло это огласилось по всему городу, сказалъ мистеръ Криспаркль, потирая ухо, пока мать опять усаживавалась и принималась за работу. — Помѣшать толкамъ было уже не въ моей власти.
— Я тогда же сказала, Септимъ, начала опять старушка, — что я дурнаго мнѣнія о мистерѣ Невилѣ, и теперь повторяю что я о немъ дурнаго мнѣнія. Я тогда сказала и теперь говорю что желаю чтобы мистеръ Невиль исправился, но весьма сомнѣваюсь въ этомъ. Тутъ чепецъ опять пришелъ въ сильное сотрясеніе.
— Жаль мнѣ что вы такъ говорите, матушка.
— Жаль и мнѣ, другъ мой, прервала старушка, прилежно работая, — да что же дѣлать?
— Нельзя отрицать, продолжалъ младшій каноникъ, — что мистеръ Невиль чрезвычайно способенъ и старателенъ, и мнѣ кажется что онъ привязанъ ко мнѣ.
— Въ этомъ послѣднемъ обстоятельствѣ нѣтъ особенной заслуги, быстро вступилась старушка. — Если онъ хвастается привязанностью къ тебѣ, такъ это тоже не дѣлаетъ ему чести въ моихъ глазахъ.
— Онъ не думаетъ хвастаться, милая матушка.
— Можетъ-быть, отозвалась старушка, — въ такомъ случаѣ нечего, мнѣ кажется, и толковать объ этомъ.
Не было раздраженія во взглядѣ какимъ мистеръ Криспаркль глядѣлъ на сидящую за работой китайскую куколку, но взглядъ этотъ какъ будто говорилъ, что съ этою китайскою куколкой разсуждать безполезно.
— Подумай еще, Септимъ, что былъ бы онъ безъ сестры. Ты знаешь какое вліяніе имѣетъ она на него, ты знаешь что онъ перечитываетъ съ нею все что читаетъ съ тобою. Выдѣли изъ своей похвалы часть принадлежащую ей по праву, и много ли останется на его долю?
При этихъ словахъ мистеръ Криспаркль погрузился въ раздумье. Разныя обстоятельства приходили ему на умъ. Онъ вспоминалъ какъ часто видалъ онъ брата и сестру въ серіозной бесѣдѣ за одной изъ его старыхъ школьныхъ книгъ; то въ холодное утро, послѣ освѣжительной прогулки ко Клойсгергамскому ручью, то въ туманный вечеръ, когда взбирался онъ на свою любимую монастырскую развалину, проходили они мимо него поберегу рѣки, въ которой начинали уже отражаться огни города, усиливая мрачность ландшафта. Онъ думалъ о томъ какъ мало-по-малу созналъ что, обучая одного, обучаетъ обоихъ, какъ нечувствительно приспособилъ свое преподаваніе къ обоимъ умамъ: и къ тому съ которымъ ежедневно находился въ сношеніи, и къ тому на который дѣйствовалъ только чрезъ посредство перваго. Онъ думалъ о слухѣ, дошедшемъ до него изъ женскаго Монастыря, что Елена, которую онъ сначала считалъ такою гордою и непреклонною, кротко покоряется молодой невѣстѣ и учится у ней. Онъ думалъ о странномъ союзѣ этихъ двухъ дѣвушекъ, съ виду такъ непохожихъ другъ на друга. Онъ думалъ, быть-можетъ, болѣе всего о томъ какъ всѣ эти отношенія, возникшія лишь нѣсколько недѣль тому назадъ, стали такъ скоро необходимымъ элементомъ его существованія?
Какъ всякій разъ когда достопочтенный Септимъ впадалъ въ раздумье, матери казалось что онъ нуждается въ подкрѣпленіи, такъ и теперь цвѣтущая старушка поспѣшила въ буфетъ достать подкрѣпленіе въ видѣ рюмки констанцскаго вина и домашняго сухаря. Удивительный былъ этотъ буфетъ, достойный Клойстергама и уголка младшихъ канониковъ. Надъ нимъ портретъ Генделя въ длинномъ парикѣ глядѣлъ на подходящаго съ замысловатымъ выраженіемъ, какъ будто сознавалъ высокое значеніе буфета и намѣревался излить всю заключенную въ немъ гармонію въ одной превосходной фугѣ.
Это не былъ обыкновенный буфетъ съ простою дверью на петляхъ, отворяющеюся сразу и сразу открывающею для глазъ все что хранится внутри: у этого рѣдкостнаго буфета двѣ подвижныя дверки, подъемная и опускная, замыкались замкомъ посерединѣ. Когда верхная опускалась, прикрывая нижнюю, какъ непроницаемую тайну, глазу представлялись широкія полки уставленныя горшечками пикулей, банками варенья, жестяными кружками. коробками пряностей и пріятно-разноцвѣтною посудой съ привозными лакомствами. Каждый благодушный обитатель этого вмѣстилища носилъ имя свое на лицѣ. пикули въ темнокоричневомъ мундирѣ гордо возвѣщали печатными буквами кто они: орѣхи, лукъ, капуста, смѣсь или другіе члены благороднаго семейства. Варенье, менѣе мужественнаго характера, докладывало женскимъ почеркомъ, словно нѣжнымъ шепотомъ что тутъ смородина, абрикосы, Сливы, яблоки, персики. Когда скрывались всѣ эти прелести и поднималась нижняя дверка, являлись апельсины и при нихъ большая сахарница въ японскомъ вкусѣ, для умѣренія ѣдкости еще незрѣлыхъ фруктовъ. Тутъ же лежали домашніе сухари, почтенный кусокъ сладкаго пирога и нѣжные бисквиты, какъ бы ожидающіе сладкаго вина и поцѣлуя. Въ самомъ низу жестяной погребецъ заключалъ въ себѣ сладкое вино и ликеры; изъ него исходило благоуханіе померанца, лимона и миндаля. Казалось, жужжаніе соборныхъ колоколовъ и органа, цѣлые вѣка носившееся въ этомъ чудномъ буфетѣ подобно рою пчелъ, обратило все хранящееся въ немъ въ сладостный медъ, и всякій кто погружался въ его глубину выносилъ на лицѣ такое сладкое выраженіе, будто обсахарился.
Достопочтенный Септимъ одинаково безпрекословно обращался и къ этому чудному буфету и къ зловонному чулану съ медицинскими травами, также находившемуся въ вѣдѣніи китайской пастушки. Какіе необычайные настои мяты, малины, саго, тмина, бузины, липоваго цвѣта принималъ въ себя его желудокъ! Какъ увертывалъ онъ повязками съ сушеными листьями цвѣтущее и довольное лицо свое, если мать подозрѣвала у него зубную боль. Какія ботаническія подушки бодро прикладывалъ къ щекѣ или ко лбу, если старушка усматривала у него какой-нибудь едва замѣтный прыщикъ. Чуланъ низкій, узкій, съ выбѣленными стѣнами, помѣщался въ верху на лѣстницѣ. Тамъ пучки сушеныхъ травъ висѣли съ потолка на ржавыхъ крючкахъ, лежали на полкахъ рядомъ со зловѣщими бутылями. Въ это чистилище приводился достопочтенный Септимъ, какъ овца ведомая на закланіе, покорно глоталъ все что ни давали ему, лишь бы успокоить и потѣшить старушку, и затѣмъ уходилъ, надѣясь на цѣлебную силу Клойстергамскаго ручья и здраваго духа также твердо, какъ леди Макбетъ была увѣрена въ безсиліи всѣхъ морей земнаго шара.
Въ настоящемъ случаѣ добродушный младшій каноникъ выпилъ безпрекословно рюмку констанцскаго вина, и подкрѣпленный такимъ образомъ, къ удовольствію матери, принялся за ежедневныя занятія. Въ обычномъ теченіи своемъ они довели его до вечерни и сумерекъ. Такъ какъ въ соборѣ было очень холодно, онъ послѣ службы быстрымъ шагомъ отправился къ своей любимой развалинѣ, на которую намѣревался взбѣжать безъ передышки,
Онъ взбѣжалъ мастерски и даже не запыхавшись, остановился на верху и сталъ глядѣть на рѣку. По близости моря, въ Клойстергамскую рѣчку часто заносится морская трава. Послѣдній приливъ принесъ ея особенно много. Это обстоятельство, и мутность воды, и тревожное ныряніе крикливыхъ чаекъ, и красный свѣтъ со стороны моря за чернѣющими барками, предвѣщали бурную ночь. Мистеръ Криспаркль въ умѣ своемъ противопоставлялъ шумное, бурливое море тихому пристанищу въ уголкѣ младшихъ канониковъ, когда Елена и Невиль Ландлесъ прошли внизу мимо него. Онъ думалъ о нихъ цѣлый день и тотчасъ же сошелъ внизъ поговорить съ ними обоими. Спускъ былъ крутъ въ полусвѣтѣ для неопытнаго ходока, но младшій каноникъ былъ ходокъ опытный, и немногіе спустились бы съ крутизны такъ скоро какъ онъ.
— Ненастный вечеръ, миссъ Ландлесъ. Не слишкомъ ли вамъ холодно гулять сегодня съ братомъ? Особенно теперь, по захожденіи солнца, когда вѣтеръ дуетъ съ моря?
Еленѣ казалось что не слишкомъ холодно. Это ихъ любимая прогулка. Здѣсь очень уединенно.
— Дѣйствительно очень уединенно, — согласился мистеръ. Криспаркль, пользуясь случаемъ и идя съ ними рядомъ. — Здѣсь удобнѣе чѣмъ гдѣ-нибудь переговорить, какъ мнѣ хочется, не опасаясь что намъ помѣшаютъ. Мистеръ Невиль, я полагаю, вы сообщаете вашей сестрѣ все что происходитъ между нами?
— Все.
— Итакъ сестра ваша знаетъ что я неоднократно убѣждалъ васъ попросить какъ-нибудь извиненія въ несчастномъ происшествіи случившемся въ день вашего пріѣзда сюда.
Говоря эти слова, онъ глядѣлъ на сестру, а не на брата, поэтому сестра, а не братъ, отвѣчала:
— Да.
— Я называю этотъ случай несчастнымъ, началъ опять мистеръ Криспаркль, — потому что онъ произвелъ невыгодное для мистера Невиля впечатлѣніе. Его считаютъ юношей неукротимаго нрава, вспыльчивымъ до свирѣпости, и вслѣдствіе этого избѣгаютъ.
— Я это знаю, сказала Елена, бросая на брага взглядъ исполненный гордаго сочувствія, въ которомъ выражалось глубокое сознаніе оказываемой ему несправедливое ты. — Слова ваши подтверждаются намеками которые я слышу каждый день.
— Итакъ, продолжалъ мистеръ Криспаркль тономъ кроткаго и твердаго убѣжденія, — не слѣдуетъ ли пожалѣть объ этомъ и постараться поправить дѣло? Невиль еще недавно въ Клойстергамѣ, и я не сомнѣваюсь что предубѣжденіе противъ него разсѣется со временемъ, когда его лучше узнаютъ. Но не гораздо ли благоразумнѣе сдѣлать что можно съ своей стороны чѣмъ полагаться на невѣрное время? Этого требуетъ не одно благоразуміе, а также и справедливость, ибо нѣтъ сомнѣнія что Невиль былъ неправъ.
— Его вывели изъ терпѣнія, замѣтила Елена.
— Онъ первый началъ, замѣтилъ мистеръ Криспаркль.
Они шли молча, пока Елена, глядя въ лицо младшему канонику, не сказала почти съ упрекомъ:
— О, мистеръ Криспаркль, неужели вы хотите чтобы Невиль бросился къ ногамъ мистера Друда или мистера Джаспера, который каждый день позоритъ его. Вы не можете въ душѣ хотѣть этого. Вы бы сами не сдѣлали этого на его мѣстѣ.
— Я говорилъ мистеру Криспарклю, Елена, сказалъ Невиль, съ почтительнымъ взглядомъ на наставника, — что еслибъ я могъ сдѣлать это отъ души, я бы сдѣлалъ. Но я не могу, а притворство мнѣ нестерпимо. Ты забываешь, однако, что говорить о томъ что сдѣлалъ бы мистеръ Криспаркль на моемъ мѣстѣ, значитъ считать его способнымъ поступить такъ какъ л.
— Я прошу извиненія, сказала Елена.
— Видите ли, началъ снова мистеръ Криспаркль, опять пользуясь случаемъ, хотя съ большою осторожностью и деликатностью. — Вы оба внутренно сознаетесь что Невиль неправъ, Такъ зачѣмъ же останавливаться на полдорогѣ и не сознаться въ этомъ открыто?
— Развѣ не разница, спросила Елена, слегка дрожащимъ голосомъ, — преклониться предъ умомъ благороднымъ, или предъ низкимъ и пошлымъ?
Не успѣлъ младшій каноникъ найти возраженія противъ этого тонкаго различія, какъ Невиль вступился:
— Помоги мнѣ оправдаться предъ мистеромъ Криспарклемъ, Елена. Помоги мнѣ убѣдить его, что если я сдѣлаю первый шагъ, то это будетъ съ моей стороны комедія и притворство. Для этого надо измѣниться природѣ моей, а она не измѣнилась. Я чувствую невыносимую обиду, повторенную съ намѣреніемъ, и я золъ. Правду сказать, припоминая тотъ вечеръ, я и теперь также золъ какъ былъ тогда.
— Невиль, замѣтилъ мистеръ Криспаркль серіозно, — вы опять сдѣлали рукой это движеніе котораго я такъ не люблю.
— Извините, невольно. Я признался что золъ до сихъ поръ.
— А я признаюсь что ожидалъ отъ васъ лучшаго.
— Жалѣю что не выполнилъ вашихъ ожиданій, но было бы еще гораздо хуже обманывать васъ, а я васъ обманулъ бы нагло, еслибы притворился что вы смягчили меня въ этомъ отношеніи. Можетъ-быть со временемъ вашему могущественному вліянію удастся сладить даже съ такимъ воспитанникомъ какъ л, но время это еще не настало, яри всей1 борьбѣ моей съ самимъ собою. Но такъ ли Елена?
Слѣдя темными глазами за впечатлѣніемъ, производимымъ его словами на лицѣ мистера Криспаркля. она отвѣчала канонику, а не ему: «Это такъ». Затѣмъ, послѣ короткаго молчанія, въ отвѣтъ, на едва замѣтный вопросительный взглядъ брата, она едва замѣтно кивнула головой, и онъ продолжалъ:
— Я еще никогда не рѣшался сказать вамъ то что слѣдовало бы сказать откровенно въ первый разъ какъ вы заговорили со мной объ этомъ. Сказать это не легко. Меня удерживало опасеніе показаться смѣшнымъ. Опасеніе э то до сихъ поръ весьма сильно на меня дѣйствуетъ, и еслибы не сестра, оно удержало бы меня, можетъ-быть, и теперь отъ откровеннаго признанія. Мнѣ нравится миссъ Бадъ до такой степени что я не могу видѣть высокомѣрнаго или равнодушнаго обращенія съ нею. Еслибы Друдъ и не оскорбилъ меня лично, я оскорбился бы за нее.
Мистеръ Криспаркль, въ крайнемъ изумленіи, поглядѣлъ на Елену и прочелъ на лицѣ ея полное подтвержденіе словъ брата вмѣстѣ съ просьбой о совѣтѣ.
— Молодая дѣвица о которой вы говорите, мистеръ Невиль, какъ вамъ извѣстно, скоро должна выйти замужъ, сказалъ мистеръ Криспаркль серіозно. — Поэтому чувство ваше, если оно такое какъ вы, повидимому, намекаете, въ высшей степени неумѣстно. Сверхъ того неслыханное дѣло брать на себя роль защитника молодой дѣвицы противъ ея жениха. Да вы только разъ и видѣли ихъ вмѣстѣ. Эта молодая дѣвица стала другомъ вашей сестры, и я удивляюсь что сестра ваша, ради ея, не удержала васъ отъ этой безразсудной и преступной мечты.
— Она пыталась, но напрасно. Будетъ ли онъ мужемъ ея, или нѣтъ, этотъ человѣкъ не способенъ на то чувство какое я питаю къ прелестной дѣвушкѣ, съ которою онъ обращается какъ съ куклой. Я утверждаю что онъ не способенъ на такое чувство, что онъ во всѣхъ отношеніяхъ недостоинъ ея. Я утверждаю что она приносится въ жертву, будучи назначена принадлежать ему. Я люблю ее, и презираю, ненавижу его.
Эти слова были сказаны съ такимъ жаромъ, съ такимъ порывистымъ жестомъ что сестра перешла къ нему и проговорила, ухвативъ его за руку:
— Невиль! Невиль!
Приведенный такимъ образомъ въ себя, онъ тотчасъ же понялъ что позабылъ сдержанность, которою старался прикрыть свою страстную натуру, и закрылъ лицо руками въ раскаяніи или смущеніи.
Мистеръ Криспаркль, внимательно слѣдя за нимъ и въ то же время обдумывая какъ дѣйствовать, шелъ нѣсколько шаговъ молча. Затѣмъ онъ заговорилъ:
— Мистеръ Невиль, мистеръ Невиль! Съ глубокимъ прискорбіемъ вижу я въ васъ новые признаки характера столь же мрачнаго, суроваго и свирѣпаго какъ наступающая теперь ночь. Признаки эти слишкомъ важны чтобъ я могъ отнестись къ обнаруженному вами чувству какъ къ увлеченію не стоящему серіознаго вниманія. Я отношусь къ ному съ весьма серіознымъ вниманіемъ и говорю съ вами весьма серіозно. Эта вражда между вами и молодымъ Друдомъ не должна продолжаться. Я не могу допустить чтобъ она продолжалась, зная что узналъ отъ васъ теперь, когда вы, къ тому же, живете въ моемъ домѣ. Какъ бы вы, въ безумномъ и злобномъ ослѣпленіи своемъ, не представляли себѣ его характеръ, это характеръ прямой и добрый. Я это знаю. Слушайте же что я вамъ скажу. По размышленіи и по доводамъ вашей сестры, я согласенъ допустить что, для примиренія съ Друдомъ, вы имѣете право требовать чтобъ и онъ сдѣлалъ шагъ съ своей стороны. Я вамъ обѣщаю что онъ сдѣлаетъ первый шагъ. Затѣмъ вы дадите мнѣ честное слово христіанина и благороднаго человѣка что, вражда эта съ вашей стороны будетъ кончена навсегда. Что будетъ у васъ на сердцѣ, когда вы протянете ему руку, будетъ извѣстно одному только Сердцевѣдцу; но не хорошо для васъ, если въ эту минуту вы не будете искренни. Довольно объ этомъ. Теперь считаю необходимымъ сказать еще нѣсколько словъ о вашемъ увлеченіи. На сколько я понимаю, вы открыли мнѣ его какъ тайну, и оно никому неизвѣстно кромѣ васъ самихъ и вашей сестры. Такъ ли я понимаю?
Елена отвѣтила тихимъ голосомъ:
— Никто не знаетъ этого, кромѣ насъ троихъ.
— И молодая подруга ваша не знаетъ?
— Клянусь вамъ, нѣтъ.
— Такъ поклянитесь же ивы, мистеръ Невиль, что это останется тайной, и что всѣ старанія ваши будутъ направлены весьма серіозно къ тому чтобъ искоренить въ себѣ это чувство. Не скажу вамъ что оно пройдетъ скоро; не скажу вамъ что это лишь минутная вспышка; не скажу вамъ что подобные порывы возникаютъ и стихаютъ въ горячихъ, молодыхъ сердцахъ ежечасно; не буду стараться поколебать ваше убѣжденіе что этому чувству нѣтъ подобнаго, что оно останется въ васъ долго, что для побѣды надъ нимъ потребуется много силы. Тѣмъ дороже будетъ мнѣ ваше обѣщаніе, если вы дадите его искренно.
Юноша раза два пытался заговорить, но не могъ.
— Я оставлю васъ съ сестрой, которую вамъ пора отвести домой, сказалъ мистеръ Криспаркль. — Вы найдете меня одного въ моей комнатѣ.
— Пожалуста не уходите отъ насъ, умоляла Елена. — Еще одну минуту.
— Я не попросилъ бы у васъ еще одной минуты, сказалъ Невилъ, проводя рукой по лицу, — еслибы вы не были такъ терпѣливы, такъ деликатны со мной, такъ истинно добры. О, зачѣмъ не было у меня въ дѣтствѣ такого руководителя!
— Слѣдуй теперь за руководителемъ своимъ, Невилъ, сказала Елена, — онъ ведетъ тебя къ небу.
Въ голосѣ ея было что-то такое что захватывало духъ младшему канонику, иначе онъ возсталъ бы противъ произносимой ему чрезмѣрной хвалы. Онъ только приложилъ палецъ къ губамъ и поглядѣлъ на ея брата.
— Сказать что я даю требуемое обѣщаніе, мистеръ Криспаркль, и даю отъ души, ничего не[значитъ, проговорилъ Невиль въ сильномъ волненіи. — Прошу васъ простить мнѣ неприличный порывъ который я позволилъ себѣ.
— Не у меня просите прощенія, Невиль. Вы знаете кому принадлежитъ право прощать. Миссъ Елена, вы съ братомъ близнецы. Вы родились съ одинаковыми наклонностями и провели первые годы въ одинаковыхъ неблагопріятныхъ условіяхъ. То что вы побѣдили въ себѣ, не можете ли вы побѣдить въ немъ? Вы видите пропасть предъ нимъ, — кто кромѣ васъ удержитъ его отъ паденія?
— Кто кромѣ васъ, мистеръ Криспаркль? отвѣчала Елена. — Что мое вліяніе и мой слабый умъ въ сравненіи съ вашимъ?
— Вы обладаете мудростью любви, возразилъ младшій каноникъ, — а это, помните, высшая мудрость какая извѣстна на землѣ. Что до меня…. Но чѣмъ меньше будемъ мы говорить о моихъ, весьма обыкновенныхъ, свойствахъ, тѣмъ лучше. Доброй ночи.
Она взяла руку которую онъ протянулъ ей, и съ благодарностью и глубокою почтительностью поднесла ее къ губамъ.
— Полноте, сказалъ тихо младшій каноникъ, — я награжденъ съ избыткомъ. — И онъ ушелъ.
Идя назадъ въ темнотѣ къ соборной оградѣ, онъ старался придумать какъ бы лучше достигнуть того что онъ поставилъ себѣ цѣлью, и чего непремѣнно надо было добиться тѣмъ или другимъ способомъ.
— Меня, вѣроятно, попросятъ вѣнчать ихъ, думалъ онъ. — Хорошо бы еслибъ они обвѣнчались и уѣхали. Но время не терпитъ.
Онъ размышлялъ не написать ли Друду, или не переговорить ли съ Джасперомъ. Сознаніе что онъ любимъ всѣмъ причтомъ склоняло его къ послѣднему образу дѣйствій, и когда въ самую минуту колебанія показался предъ нимъ освѣщенный надворотный домъ, онъ рѣшился окончательно.
— Надо ковать Желѣзо пока горячо, сказалъ онъ себѣ. — Я сейчасъ же зайду къ нему.
Джасперъ слалъ, лежа на кушеткѣ предъ каминомъ, когда, взойдя на крутую лѣстницу, постучавшись и не получивъ отвѣса, мистеръ Криспаркль тихонько отворилъ дверь и заглянулъ въ комнату. Долго потомъ вспоминалъ онъ какъ Джасперъ вскочилъ словно безумный и воскликнулъ въ полусонномъ бреду:
— Что случилось? Кто тутъ!
— Это я, Джасперъ. Извините что потревожилъ васъ.
Въ горящихъ глазахъ Джаспера пробудилось сознаніе, онъ отодвинулъ кресло чтобы дать дорогу гостю.
— Я бредилъ во снѣ, и очень радъ что вы меня вывели изъ нездоровой послѣобѣденной дремоты, не говоря уже о томъ что мнѣ всегда пріятно васъ видѣть.
— Благодарю васъ, отозвался мистеръ Криспаркль. усаживаясь въ подвинутое ему кресло. — Не знаю, будетъ ли предметъ разговора, который я собираюсь начать, также пріятенъ вамъ какъ мое посѣщеніе. Но я проповѣдникъ мира, и цѣль моя обезпечить миръ. Словомъ, Джасперъ, я желаю помирить этихъ двухъ юношей.
Весьма озадаченное выраженіе проступило на лицѣ Джаспера, и весьма озадачивающее также, ибо оно ровно ничего не говорило мистеру Криспарклю.
— Какъ? освѣдомился Джасперъ послѣ молчанія тихимъ, медленнымъ голосомъ.
— Какъ! На этимъ-то я и пришелъ къ вамъ. Я хочу просить васъ оказать мнѣ большое одолженіе: подѣйствовать на вашего племянника, какъ я уже дѣйствовалъ на Невиля, чтобъ онъ написалъ вамъ короткую записочку со свойственною ему живостью, и сказалъ бы что готовъ протянуть руку на примиреніе. Я знаю какой онъ добрый малый и какое вліяніе вы имѣете на него. Не думая защищать мистера Невиля, нельзя однако не сознаться что онъ былъ задѣтъ за живое.
Джасперъ обратилъ смущенное лицо свое къ огню. Мистеръ Криспаркль, продолжая наблюдать за нимъ, началъ еще болѣе сбиваться съ толку, ибо лицо это вырастало какъ будто то чего въ сущности быть не могло, какой-то тщательный внутренній разчетъ.
— Я знаю, вы нерасположенія къ мистеру Невилю…. началъ было младшій каноникъ.
Джасперъ прервалъ его.
— Вы правы. Я дѣйствительно нерасположенъ къ нему.
— Конечно, и я не оспариваю прискорбную вспыльчивость его нрава, хотя надѣюсь что намъ удастся сладить съ нею. Но я взялъ съ него торжественное обѣщаніе относительно обращенія его на будущее время съ вашимъ племянникомъ, если вы возьмете на себя трудъ вступиться въ это дѣло. И я увѣренъ что онъ свое слово сдержитъ.
— На васъ во всемъ можно положиться. мистеръ Криспаркль. Увѣрены ли вы въ самомъ дѣлѣ что можете отвѣчать за него?
— Увѣренъ.
Озадаченное выраженіе исчезло.
— Въ такомъ случаѣ вы избавляете меня отъ тяжкаго опасенія, сказалъ Джасперъ. — Я это устрою.
Мистеръ Криспаркль, въ высшей степени обрадованный, быстротой и полнотой успѣха, изъявилъ свою признательность въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ.
— Я это устрою, повторилъ Джасперъ. — хотя бы для того чтобъ имѣть возможное гъ противупоставить ваше ручательство моимъ неопредѣленнымъ и ни на чемъ не основаннымъ опасеніямъ. Позвольте мнѣ сдѣлать вамъ вопросъ который, можетъ-быть, разсмѣшитъ васъ: ведете ли вы дневникъ?
— Записываю какую-нибудь строчку въ день, не болѣе.
— И для моей однообразной жизни было бы достаточно одной строчки въ день, сказалъ Джасперъ, вынимая изъ шкатулки книгу, — но мой дневникъ вмѣстѣ и дневникъ Неда. Вы будете смѣяться надъ слѣдующею замѣткой. Не нужно говорить когда она сдѣлана.
«За полночь. Послѣ того что я сейчасъ видѣлъ, меня преслѣдуютъ болѣзненныя опасенія чего-то ужаснаго для моего милаго мальчика. Напрасно я борюсь съ ними, разсуждаю съ собой. Всѣ усилія мои ни къ чему не ведутъ. Дьявольская горячность этого Невиля Ландлеса, сила его въ бѣшенствѣ, изступленное стремленіе уничтожить предметъ его гнѣва, приводятъ меня въ ужасъ. Это впечатлѣніе такъ сильно что я два раза уже входилъ въ комнату Неда посмотрѣть, не лежитъ ли онъ убитый въ крови.»
— А вотъ еще другая замѣтка, вписанная на слѣдующее утро.
«Недъ уѣхалъ; легкомысленъ и веселъ какъ всегда. Онъ засмѣялся, когда я сталъ предостерегать его, и отвѣчалъ что онъ „не хуже Невиля Ландлеса“. „Въ томъ-то и бѣда что ты лучше его“, сказалъ я. Онъ продолжалъ смѣяться. Я однако провожалъ его сколько могъ и весьма неохотно разстался съ нимъ. Я не въ силахъ отдѣлаться отъ этихъ мрачныхъ неопредѣленныхъ предчувствій какого-то бѣдствія; если только можно назвать предчувствіями опасенія основанныя на потрясающихъ фактахъ.»
— Не разъ, продолжалъ Джасперъ, перелистывая книгу, — впадалъ я въ подобное настроеніе. Но теперь вы дали мнѣ ручательство; я занесу его сюда какъ противоядіе противъ черныхъ мыслей.
— Такое противоядіе, отозвался мистеръ Криспаркль, — которое, надѣюсь, побудитъ васъ предать пламени черныя мысли. Мнѣ бы не слѣдовало вступать съ вами въ споръ сегодня, когда вы такъ любезно изъявили готовность исполнить мое желаніе, но не могу не сказать вамъ, Джасперъ, что привязанность къ племяннику довела васъ здѣсь до преувеличенія и крайности.
— Вы свидѣтель, отвѣчалъ Джасперъ, — въ какомъ настроеніи сѣлъ я въ тотъ вечеръ писать. Помните, вы замѣтили мнѣ что я употребляю слишкомъ сильныя выраженія? Такихъ выраженій нѣтъ въ моемъ дневникѣ.
— Ну, попробуйте противоядіе, сказалъ мистеръ Криспаркль, — и дай Богъ чтобъ оно побудило васъ взглянуть на дѣло не такъ мрачно. Теперь мы не станемъ спорить. Я долженъ благодарить васъ и благодарю отъ души.
— Вы увидите, сказалъ Джасперъ, прощаясь съ нимъ, — что я не на половину сдѣлаю то что обѣщалъ вамъ. Я постараюсь чтобы Недъ, рѣшившись уступить, уступилъ вполнѣ.
На третій день послѣ этого разговора Джасперъ зашелъ къ мистеру Криспарклю и принесъ слѣдующее письмо.
"Я тронутъ вашимъ описаніемъ свиданія съ мистеромъ Криспарклемъ, котораго глубоко уважаю. Сознаюсь прямо ч то я въ тотъ вечеръ забылся столько же сколько мистеръ Ландлесъ, и искренно желаю чтобъ это дѣло прошло и все уладилось какъ слѣдуетъ.
"Вотъ что, старый товарищъ: позовите мистера Ландлеса обѣдать подъ Рождество (доброе дѣло надо дѣлать въ добрый день), пусть никого не будетъ кромѣ насъ троихъ. Тутъ мы ложмемъ другъ другу руки, и все будетъ кончено.
"Остаюсь, дорогой Джакъ, вашъ искренно любящій племянникъ.
«PS. Передайте любовь мою Кисинькѣ въ слѣдующій урокъ музыки.»
— Такъ вы ожидаете мистера Невиля? спросилъ мистеръ Криспаркль.
— Я разчитываю что онъ придетъ, отвѣчалъ Джасперъ.
Позади самой древней части Ролборна въ Лондонѣ, гдѣ нѣкоторые столѣтніе дома еще стоятъ, глядя на улицу и какъ бы тоскуя по рѣчкѣ Борнѣ, давнымъ-давно высохшей, есть уголокъ состоящій изъ двухъ неправильныхъ четвероугольниковъ, называемый Степль-Инъ. Это одинъ изъ тѣхъ уголковъ, проникнувъ въ которые пѣшеходъ думаетъ что онъ заткнулъ себѣ ватой уши и подложилъ бархатъ подъ сапоги; одинъ изъ тѣхъ уголковъ гдѣ нѣсколько закопченныхъ воробьевъ чирикаютъ на закопченныхъ деревьяхъ, словно говорятъ: «давай играть въ деревню», и гдѣ нѣсколько футовъ зелени, да нѣсколько футовъ песку помогаютъ этому усилію ихъ скуднаго воображенія. Этотъ уголокъ носитъ сверхъ того характеръ юридическій: тутъ есть зала, по серединѣ которой повѣшенъ фонарь, съ какою цѣлью и на чей счетъ, намъ неизвѣстно. Въ тѣ дни когда Клойстергамъ тревожился тѣмъ что гдѣ-то далеко существуетъ желѣзная дорога, угрожающая будто бы благосостоянію Британцевъ (удивительное дѣло что этими желѣзными дорогами то смущаются, то гордятся, смотря по обстоятельствамъ), въ тѣ дни не было по сосѣдству высокихъ зданій которыя бы загораживали Степль-Инъ. Заходящее солнце бросало на него яркіе лучи, и юго-западный вѣтеръ свободно доносился до него.
Но ли вѣтеръ, ни солнце не проникали въ Степль-Инъ, подъ вечера, одного декабрьскаго для, и туманъ обдавалъ его со всѣхъ сторонъ, и тускло мерцали свѣчи въ окнахъ запятыхъ въ то время квартиръ, особенно въ окнахъ одной квартиры въ угловомъ домѣ, надъ уродливымъ подъѣздомъ котораго начерчена была черными буквами по бѣлому фону загадочная надпись:
Въ этой квартирѣ, не ломая себѣ головы надъ значеніемъ этихъ буквъ, сидѣлъ мистеръ Грюгьюсъ и писалъ у камина.
Кто могъ бы рѣшить, глядя на мистера Грюгьюса, зналъ ли онъ когда-либо честолюбіе и разочарованіе? Онъ воспитанъ былъ для адвокатуры и занимался хожденіемъ по дѣламъ. Но съ адвокатурой ему жилось такъ дурно что они, наконецъ, разошлись по обоюдному согласію, если могутъ разойтись тѣ кто въ сущности никогда не сходились.
Нѣтъ, неблагосклонна была адвокатура къ мистеру Грюгьюоу; онъ ухаживалъ за ней тщетно, и они разошлись. Но вдругъ какой-то благопріятный вѣтеръ принесъ ему неизвѣстно откуда третейскій судъ. Онъ повелъ дѣло отлично, заслужилъ всеобщее одобреніе неутомимостью съ которою старался отыскать и возстановить правду, и затѣмъ уже менѣе загадочный вѣтеръ принесъ ему довольно выгодную частную довѣренность. Теперь онъ управляетъ двумя богатыми имѣніями и передаетъ судебныя дѣла по нимъ, на значительныя суммы, фирмѣ адвокатовъ помѣщающейся въ шикнемъ этажѣ дома гдѣ онъ живетъ. Честолюбіе угасло въ немъ, если только когда-нибудь горѣло, и онъ мирно усѣлся подъ сухою смоковницей P. I. Т., насадившаго ее въ 1747 году.
Множество счетовъ и конторскихъ книгъ, груды писемъ, нѣсколько желѣзныхъ сундуковъ наполняли комнату мистера Грюгьюса. Но нельзя сказать чтобы комната эта была загромождена: такъ аккуратно, въ такомъ порядкѣ было все размѣщено въ ней. Еслибы мистеру Грюгьюсу пришло на умъ что въ случаѣ скоропостижной смерти онъ можетъ оставить одинъ фактъ неразъясненнымъ, одну цифру подъ сомнѣніемъ, онъ умеръ бы на мѣстѣ. Полнѣйшая добросовѣстность въ исполненіи ввѣреннаго ему дѣла была господствующею чертой этого человѣка. Бываютъ качества болѣе блестящія, болѣе привлекательныя, но нѣтъ болѣе благороднаго.
Въ комнатѣ мистера Грюгьюса не замѣтно было роскоши. Удобства ея ограничивались теплымъ, сухимъ воздухомъ и уютнымъ, хотя старымъ каминомъ. Жизнь въ этой комнатѣ сосредоточивалась около камина, покойнаго кресла да старомоднаго круглаго стола, который послѣ дневныхъ занятій придвигался къ огню изъ угла, гдѣ обыкновенно стоялъ поднятый, какъ блестящій щитъ изъ краснаго дерева. Позади этого стола, когда онъ стоялъ въ такомъ оборонительномъ положеніи находился буфетъ, большею частію вмѣщавшій въ себѣ нѣкоторые пріятные для человѣка напитки. Была еще другая комната, для конторщика.
Спальня мистера Грюгьюса помѣщалась на другой сторонѣ общей лѣстницы, и еще снималъ онъ внизу подъ лѣстницей погребъ, не остававшійся пустымъ. Триста дней въ году по меньшей мѣрѣ онъ переходилъ черезъ улицу въ гостиницу Форниваль обѣдать, а потомъ переходилъ обратно пользоваться удобствами домашняго очага подъ сѣнью таинственной надписи P. I. Т., пока не настанетъ снова утро, а съ нимъ и пора дневной работы.
Какъ мистеръ Грюгьюсъ сидѣлъ и писалъ у камина въ этотъ вечеръ, такъ и конторщикъ мистера Грюгьюса сидѣлъ и писалъ у своего камина. Это былъ человѣкъ лѣтъ тридцати, блѣдный, темноволосый, съ одутловатымъ лицомъ, съ большими темными глазами совершенно лишенными блеска и недовольнымъ выраженіемъ, существо таинственное, обладающее какою-то странною властью надъ мистеромъ Грюгьюсомъ. Словно вызванный какою-нибудь магическою формулой, забытый потомъ, когда нужно было снова изгнать его, онъ неотступно находился при хозяинѣ, хотя спокойствіе мистера Грюгьюса очевидно выиграло бы отъ его удаленія. Мрачный человѣкъ со всклоченными волосами, какъ будто выросшій подъ тѣнью смертоноснаго дерева Явы, внесшаго столько небылицъ въ область ботаники, и при всемъ томъ мистеръ Грюгьюсъ оказывалъ ему непонятную внимательность.
— Ну что Бодзардъ, сказалъ мистеръ Грюгъюсъ, поднимая голову и прибирая бумаги, когда вошелъ конторщикъ, — что Богъ даетъ кромѣ тумана?
— Мистера Друда, сказалъ Бодзардъ.
— Что же объ немъ новаго?
— Онъ заходилъ.
— Вы бы ввели его.
— Я и ввожу, сказалъ Бодзардъ.
Посѣтитель вошелъ.
— Ахъ, Боже мой! сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, выглядывая изъ-за двухъ свѣчей своихъ. — Я думалъ, вы только оставили карточку и ушли; какъ поживаете, мистеръ Эдвинъ! Да вы задыхаетесь.
— Это отъ тумана, отвѣчалъ Эдвинъ, — у меня глаза слезятся отъ него, какъ отъ кайенскаго перца.
— Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ такъ силенъ? Снимите пожалуста пальто и шарфъ; счастье что у меня хорошій огонь. Мистеръ Бодзардъ обо мнѣ позаботился.
— И не думалъ, отозвался Бодзардъ въ дверяхъ.
— А! такъ значитъ я самъ позаботился о себѣ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ.
— Садитесь же пожалуста на мое кресло. Нѣтъ, прошу васъ! Вы продрогли, садитесь сюда непремѣнно.
Эдвинъ сѣлъ въ покойное кресло у камина, и туманъ принесенный имъ, и туманъ приставшій къ его верхней одеждѣ, былъ скоро поглощенъ Жаднымъ огнемъ.
— Я располагаюсь здѣсь будто намѣренъ остаться, сказалъ Эдвинъ.
— Да изъ самомъ дѣлѣ, воскликнулъ мистеръ Грюгьюсъ, — извините что я васъ прерываю, останьтесь у меня. Туманъ можетъ разсѣяться часа черезъ два; мы достанемъ обѣдъ изъ гостиницы здѣсь рядомъ. Лучше употреблять кайенскій перецъ внутрь чѣмъ снаружи. Оставайтесь пожалуста обѣдать.
— Вы очень добры, сказалъ Эдвинъ, оглядываясь кругомъ, будто привлеченный новизной и оригинальностью обстановки.
— Никакой тутъ нѣтъ доброты, сказалъ мистеръ Брюгьюсъ. — Вы напротивъ очень добры что соглашаетесь отобѣдать съ холостякомъ чѣмъ Богъ послалъ. Я приглашу, продолжалъ онъ, понизивъ голосъ и мигая, будто ему только что пришла въ голову блестящая мысль, — я приглашу Бодзарда; а то онъ пожалуй будетъ недоволенъ. Бодзардъ!
Бодзардъ появился.
— Обѣдайте сейчасъ же съ мистеромъ Друдомъ и со мною!
— Если приказываютъ, то конечно буду обѣдать, отозвался конторщикъ мрачно.
— Ахъ, Боже мой! воскликнулъ мистеръ Грюгьюсъ, — вамъ не приказываютъ, васъ приглашаютъ.
— Благодарю васъ, сказалъ Бодзардъ, — въ такомъ случаѣ мнѣ все равно.
— Такъ это рѣшено. И вы потрудитесь, продолжалъ мистеръ Грюгьюсъ, — дойти до гостиницы Форниваль и сказать чтобы прислали столовое бѣлье и посуду. На обѣдъ мы спросимъ самаго крѣпкаго бульйона какой окажется, да соусъ, который получше, да баранины, да гуся или тетерева, или какое тамъ у нихъ есть жаркое, словомъ, что найдется на картѣ.
Эти роскошныя распоряженія мистеръ Грюгьюсъ произнесъ своимъ обычнымъ тономъ, будто читалъ списокъ или повторялъ урокъ, или говорилъ заученное наизусть. Бодзардъ, придвинувъ круглый столъ, отправился исполнять полученное приказаніе.
— Я, видите ли, немножко церемонился, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ по уходѣ конторщика, понизивъ голосъ, — отправить его на фуражировку. Онъ могъ бы быть не доволенъ.
— Онъ, какъ видно, дѣлаетъ что ему угодно, замѣтилъ Эдвинъ.
— Что ему угодно, повторилъ Грюгьюсъ, — о нѣтъ, какъ можно! Вы его не знаете. Еслибъ онъ дѣлалъ что ему угодно, онъ не былъ бы здѣсь.
Гдѣ жь былъ бы онъ, подумалъ Эдвинъ, но только подумалъ, ибо мистеръ Грюгьюсъ сталъ у огня прислонившись къ камину, подобравъ полы и видимо готовясь къ дружеской бесѣдѣ.
— Хотя я и не имѣю дара пророчества, я однакожь угадываю что вы зашли ко мнѣ съ намѣреніемъ увѣдомить меня что идете туда гдѣ васъ ожидаютъ съ нетерпѣніемъ и спросить нѣтъ ли какихъ-нибудь порученій къ моей прелестной питомицѣ; а можетъ-быть и для этого чтобы побудить меня къ болѣе скорымъ дѣйствіямъ; не такъ ли, мистеръ Эдвинъ?
— Я зашелъ предъ отъѣздомъ изъ простой учтивости.
— Изъ учтивости, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — а не изъ нетерпѣнія?
— Что вы хотите сказать?
Мистеръ Грюгьюсъ хотѣлъ сказать любезную колкость, хотя намѣреніе это ничѣмъ наружно не проявлялось, и черезчуръ близко придвинулся къ огню, какъ будто съ цѣлью вжечь эту колкость въ себя, какъ тонкіе рисунки вжигаютъ въ тонкій металлъ. Но игривость его мгновенно разлетѣлась предъ спокойнымъ лицомъ посѣтителя; остался только нестерпимый Жаръ огня. Онъ дрогнулъ и отодвинулся.
— Я недавно былъ гамъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, приводя въ порядокъ свою одежду, — вотъ на что я намекалъ, говоря что васъ гамъ ожидаютъ.
— Въ самомъ дѣлѣ? Да, я зналъ что Кисонька меня Ждетъ.
— Вы тамъ держите кошку? спросилъ мистеръ Грюгьюсъ.
Эдвинъ слегка покраснѣлъ и объяснилъ:
— Я называю Розу Кисинькой.
— Во тѣ какъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, гладя себѣ волосы, — это очень мило. Эдвинъ поглядѣлъ на него, не зная, дѣйствительно ли не нравится ему это прозвище. Но на лицѣ мистера Грюгьюса ничего нельзя было видѣть, какъ на стѣнѣ.
— Ласкательное имя, объяснилъ еще разъ Эдвинъ.
— Гмъ, произнесъ мистеръ Грюгьюсъ, кивая головой, но такимъ неопредѣленнымъ тономъ не то сочувствія, не то порицанія, что гость сильно смутился.
— Не говорила ли вамъ К…. Роза, началъ Эдвинъ, оправившись.
--Кроза? переспросилъ мистеръ Грюгьюсъ.
— Я хотѣлъ сказать Кисонька и спохватился: не говорила ли она вамъ о Ландлесахъ?
— Нѣтъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Что такое Ландлесы? имѣніе? дача? ферма?
— Братъ съ сестрой. Гестра въ женскомъ Монастырѣ и очень подружилась съ К….
— Крозой? договорилъ мистеръ Грюгьюсъ.
— Она поразительно красивая дѣвушка; я думалъ что вамъ ее описывали или, можетъ-быть, представили. — Нѣтъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Но вотъ Бодзардъ.
Бодзардъ вернулся въ сопровожденіи двухъ слугъ, неподвижнаго и порхающаго, и они втроемъ принесли столько туману что огонь затрещалъ. Порхающій слуга, притащившій все на своихъ плечахъ, разостлалъ скатерть съ изумительною быстротой и ловкостью; а неподвижный слуга, ничего не принесшій, придирался къ нему. Порхающій слуга вытеръ принесенныя рюмки, а неподвижный слуга осмотрѣлъ ихъ. Затѣмъ порхающій слуга полетѣлъ черезъ, улицу За бульономъ и прилетѣлъ назадъ, и опять полетѣлъ за соусомъ, и опять вернулся, и полетѣлъ еще разъ за бараниной и жаркимъ, и мчался еще нѣсколько разъ за разными предметами, которыя, какъ оказалось, неподвижный слуга всѣ позабылъ захватить. Но какъ быстро ни носился порхающій слуга, при возвращеніи неподвижный слуга постоянно укорялъ его тѣмъ что онъ запыхался и вноситъ въ комнату туманъ. Въ концѣ обѣда, когда порхающій слуга уже порядочно выбился изъ силъ, неподвижный слуга величественно прибралъ скатерть, поглядѣлъ со строгостью, чтобы не сказать съ негодованіемъ, на порхающаго, поставилъ на столъ чистыя рюмки, бросилъ прощальный взглядъ на мистера Грюгьюса, какъ будто говоря: "запечатлѣйте въ умѣ своемъ что награда принадлежитъ мнѣ, а этотъ рабъ не стоитъ вниманія, « и удалился изъ комнаты, толкая порхающаго предъ собою. Картинка, напоминающая лордовъ Департамента Многоглаголанія, поучительная миніатюра, достойная висѣть въ національной галлереѣ. Какъ туманъ послужилъ ближайшимъ Поводомъ къ этому роскошному обѣду, такъ онъ же и составлялъ (то главную приправу. Слышать какъ люди на улицѣ чихали, сморкались, кашляли, стучали ногами о мостовую, увеличивало пріятность удобствъ какими пользовались обѣдающіе. Кричать несчастному порхающему слугѣ чтобъ онъ плотнѣе закрывалъ дверь, когда онъ не]успѣлъ еще отворить ее, придавало яствамъ особый вкусъ. Замѣтимъ здѣсь въ скобкахъ что нога этого юноши, съ удивительною ловкостью отворявшая и затворявшая дверь, всегда появлялась нѣсколькими секундами раньше его самого и виднѣлась нѣсколько секундъ послѣ того какъ онъ выходилъ, какъ нога Макбета крадущагося на убійство Дункана. Хозяинъ сходилъ въ погребъ и принесъ бутылки краснаго, блѣдно-желтоватаго и золотистаго вина, которое созрѣло давно въ странахъ не знающихъ тумановъ и съ тѣхъ поръ покоилось въ темнотѣ. Шипя и играя послѣ долгой дремоты, оно толкало пробку, помогая штопору, какъ узникъ помогаетъ бунтовщикамъ разбить двери тюрьмы его, и весело лилось въ рюмки. Если P. I. Т. пивалъ въ свое время такое вино, то онъ несомнѣнно былъ также порядочно веселъ.
Наружно не было замѣтно никакого дѣйствія этихъ искрометныхъ винъ на мистера Грюгьюса. Лицо его нисколько не оживлялось и не свѣтлѣло, какъ будто онъ не пилъ ихъ, а только даромъ лилъ ихъ на. свою табачную фигуру. Пріемы его тоже не измѣнялись. Но при всей неподвижности своей, онъ внимательно слѣдилъ за Эдвиномъ, и когда въ концѣ обѣда усадилъ его снова въ свое покойное кресло, въ которое Эдвинъ погрузился, слегка поломавшись, мистеръ Грюгьюсъ, придвигаясь также къ огню и гладя себя рукою по волосамъ и лицу, глядѣлъ сквозь пальцы на своего гостя.
— Бодзардъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, вдругъ обращаясь къ нему.
— Я слушаю, отозвался Бодзардъ, который дѣлалъ свое дѣло, ѣлъ и пилъ, словно отбывалъ работу, большею частію молча.
— Пью за ваше здоровье, Бодзардъ! Мистеръ Эдвинъ, пожелаемъ успѣха Бодзарду.
— Успѣха Бодзарду! отозвался Эдвинъ съ безпричиннымъ восторгомъ, прибавляя мысленно: „только въ чемъ?“
— И пусть…. продолжалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Я не въ правѣ говорить опредѣленно. Пусть…. Я до такой степени лишенъ дара слова что навѣрное не выпутаюсь. Пусть же…. Слѣдовало бы выразить это изящно, но во мнѣ нѣтъ изящества. Пусть…. Заноза смущенія — вотъ все чего я добьюсь. Пусть выйдетъ она наконецъ.
Мистеръ Бодзардъ съ мрачною улыбкой провелъ рукою по взъерошеннымъ волосамъ, будто тамъ кроется заноза. Потомъ заложилъ руку за жилетъ, будто она тамъ, и наконецъ опустилъ руку въ карманъ. За всѣми движеніями его внимательно слѣдилъ Эдвинъ, словно ожидалъ появленія занозы. Но она не появилась, и мистеръ Бодзардъ сказалъ только:
— Я слѣжу за вами и благодарю васъ.
— Я намѣренъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, постукивая одною рукой стаканомъ по столу, а другою прикрывая лицо и наклонившись къ Эдвину, — я намѣренъ предложить здоровье моей питомицы. По я прежде предложилъ здоровье Боздарда, а то онъ могъ бы быть недоволенъ.
Это было сказано съ замысловатымъ кивкомъ, насколько лицо и движеніе мистера Грюгьюса могли выражать замысловатость. Эдвинъ въ отвѣтъ также кивнулъ, не имѣя въ сущности ни малѣйшаго понятія что хочетъ онъ этимъ дать почувствовать.
— А теперь, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — выпьемъ стаканъ за здоровье прелестной, очаровательной миссъ Розы, Боздардъ. Здоровье очаровательной миссъ Розы!
— Я слушаю васъ, сказалъ Бодзардъ, — и пью.
— Я также, сказалъ Эдвинъ.
— Ахъ, Боже мой! воскликнулъ мистеръ Брюгьюсъ, прерывая молчаніе, естественно послѣдовавшее, хотя и трудно объяснить почему такое молчаніе всегда неизбѣжно слѣдуетъ за совершеніемъ нѣкоторыхъ мелкихъ обрядовъ общественной жизни, не наводящихъ сами по себѣ на раздумье. — Я необыкновенно угловатый человѣкъ, и однако воображаю себѣ, если только позволительно употребить это слово мнѣ, не обладающему ни малѣйшею долей воображенія, что могъ бы сегодня обрисовать настроеніе истинно-влюбленнаго человѣка.
— Мы готовы васъ слушать, сказалъ Боздардъ, — и оцѣнить вашу картину.
— Мистеръ Эдвинъ исправитъ ее, если она будетъ невѣрна, началъ опять мистеръ Брюгьюсъ, — и вставитъ нѣкоторыя черты изъ дѣйствительной жизни. Безъ сомнѣнія, невѣрности будетъ много и въ живыхъ чертахъ будетъ недостатокъ, ибо я родился старикомъ и незнакомъ съ нѣжными чувствами. Итакъ я полагаю что умъ истинно-влюбленнаго наполненъ предметомъ любви его. Полагаю что ея возлюбленное имя драгоцѣнно ему, что онъ не можетъ слышать и произносить его безъ волненія и чтитъ его какъ святыню. Если влюбленный обозначаетъ предметъ любви своей какимъ-нибудь нѣжнымъ названіемъ, то онъ хранитъ это названіе для нея одной и не ввѣряетъ постороннимъ ушамъ. Разглашать предъ постороннимъ это названіе, въ которомъ онъ изливаетъ чувство свое наединѣ со своею возлюбленною, было бы холодностью, безчувственностью, чуть не предательствомъ.
Удивительно было видѣть какъ мистеръ Брюгьюсъ, сидя прямо, словно аршинъ проглотилъ, и опершись руками на колѣни, монотонно и отрывисто произносилъ эту рѣчь, какъ какой-нибудь школьникъ съ отличною памятью произносить затверженный катехизисъ. Никакого чувства не выражалось на лицѣ его, только изрѣдка появлялась на носу едва замѣтная морщинка.
— Мнѣ представляется далѣе, продолжалъ мистеръ Брюгьюсъ, — справедливо ли, нѣтъ ли — рѣшите вы, мистеръ Эдвинъ, что истинно-влюбленнаго постоянно влечетъ къ предмету его любви, что онъ не находитъ удовольствія въ другомъ обществѣ и всюду ищетъ ея. Еслибъ я сказалъ что онъ ищетъ ее какъ птица ищетъ гнѣзда, я сдѣлалъ бы изъ себя дурака, ибо это граничило бы съ тѣмъ что я считаю поэзіей, а я постоянно стараюсь дергаться какъ можно дальше отъ поэзіи. Сверхъ того я вовсе незнакомъ съ нравами птицъ, исключая тѣхъ которыя живутъ въ Степль-Инѣ; а эти птицы вьютъ гнѣзда подъ крышами, въ трубахъ, на заборахъ, не созданныхъ для нихъ благотворною рукой природы. Поэтому я рѣшительно отказываюсь отъ упоминанія о гнѣздѣ. Но мнѣ однако представляется что истинно-влюбленный не можетъ существовать отдѣльно отъ предмета своей любви, что онъ живетъ въ одно и то же время и двойною, и половинною жизнью. Если я выражаюсь неясно, то это происходитъ или отъ того что. не имѣя дара слова, не могу выразить мои мысли, или отъ того что, не имѣя мысли, нечего мнѣ выражать. А это послѣднее, по крайнему моему убѣжденію, несправедливо.
Эдвинъ краснѣлъ и блѣднѣлъ поперемѣнно при нѣкоторыхъ чертахъ рисуемой картины. Теперь онъ глядѣлъ въ огонь и кусалъ себѣ губы.
— Умозрѣнія угловатаго человѣка, началъ снова мистеръ Грюгьюсъ, продолжая сидѣть и говорить точь-въ-точь какъ прежде, — по всей вѣроятности ошибочны. — По мнѣ представляется, — ошибаюсь я или нѣтъ, рѣшать опять-таки вамъ, мистеръ Эдвинъ, — что не можетъ быть холодности, утомленія, сомнѣнія, равнодушія, колебанія въ истинно-влюбленномъ. Скажите, похожа ли сколько-нибудь на дѣло рисуемая мною картина?
Точно также отрывисто какъ говорилъ все время, обратился онъ съ этимъ вопросомъ къ Эдвину и остановился въ ту минуту когда можно было думать что онъ въ самомъ пылу рѣчи.
— Если вы предоставляете судить мнѣ, отозвался, запинаясь, Эдвинъ.
— Да, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — я предоставляю судить вамъ, какъ человѣку компетентному.
— Въ такомъ случаѣ я сказалъ бы, началъ опять Эдвинъ въ смущеніи, — что картина эта вообще вѣрна; только едва ли вы не слишкомъ ужь строги къ несчастному влюбленному.
— Вѣроятно, согласился мистеръ Грюгьюсъ, — весьма вѣроятно. Я отъ природы человѣкъ Жесткій.
— Можно не выказывать чувства, сказалъ Эдвинъ, — можно….
Тутъ онъ замялся, такъ долго отыскивая окончаніе фразы, что мистеръ Грюгьюсъ, къ усугубленію его смущенія, внезапно воскликнулъ:
— Конечно, можно.
Послѣ этого всѣ сидѣли молча. Мистеръ Бодзардъ молчалъ, потому что задремалъ.
— Однако отвѣтственность весьма велика, сказалъ наконецъ мистеръ Грюгьюсъ, глядя на огонь.
Эдвинъ кивнулъ въ знакъ согласія, также глядя на огонь.
— Надо быть увѣреннымъ въ своей искренности, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ.
Эдвинъ опять сталъ кусать губы, не сводя взгляда съ огня.
— Не надо играть сокровищемъ которымъ обладаешь. Горе тому, кто это забудетъ! сказалъ мистеръ Грюгьюсъ.
Хотя онъ говорилъ все это отрывочно, все тѣмъ же тономъ школьника повторяющаго затверженныя пословицы, было однако что-то мечтательное въ угрожающемъ жестѣ который она. сдѣлалъ обратившись къ камину, и потомъ опять погрузился въ молчаніе. Но не надолго. Сидя прямо по-прежнему, онъ вдругъ ударилъ рукой по колѣну, словно пробуждаясь отъ раздумья, и воскликнулъ:
— Надо кончить эту бутылку, мистеръ Эдвинъ! Позвольте валить вамъ; я налью также и Бодзарду, хотя онъ и спитъ, а то онъ, пожалуй, будетъ недоволенъ.
Онъ валилъ обоимъ, налилъ и себѣ; выпилъ стаканъ и опрокинулъ его на столъ, будто поймалъ какое-нибудь насѣкомое.
— А теперь, мистеръ Эдвинъ, началъ онъ, вытирая платкомъ губы и руки, — поговоримъ о дѣлѣ. Вы получили отъ меня на дняхъ удостовѣренную копію съ завѣщанія отца миссъ Розы. Вы знали содержаніе его и прежде, но я счелъ нужнымъ доставить вамъ эту копію. Я послалъ бы ее мистеру Джасперу, но миссъ Роза желала чтобъ она была вручена вамъ лично; вы получили ее?
— Получилъ.
— Слѣдовало увѣдомить меня о полученіи, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ; — дѣло всегда остается дѣломъ; вы не увѣдомили.
— Я отчасти и пришелъ съ тѣмъ чтобы васъ увѣдомить.
— Это не дѣловое увѣдомленіе, отозвался мистеръ Грюгьюсъ, — но все равно. Въ документѣ этомъ вы. вѣроятно, замѣтили нѣсколько словъ о ввѣренной мнѣ на сохраненіе вещи, которую предоставлено мнѣ передать намъ когда сочту нужнымъ.
— Да, замѣтилъ.
— Мистеръ Эдвинъ! Мнѣ сейчасъ пришло на умъ, какъ я глядѣлъ на огонь, что теперь самое лучшее время исполнить это порученіе. Позвольте мнѣ попросить вашего вниманія на нѣсколько минутъ.
Онъ вынулъ изъ кармана связку ключей, выбралъ одинъ изъ нихъ и затѣмъ, со свѣчой въ рукахъ, пошелъ къ маленькой конторкѣ, отперъ ее, подавилъ пруживу отворявшую потайной ящикъ, и вынулъ изъ него футляръ, въ какихъ обыкновенно хранятся письма. Съ этимъ футляромъ въ рукахъ онъ вернулся къ своему креслу. Когда поднялъ онъ его чтобы показать молодому человѣку, рука его дрожала.
— Мистеръ Эдвинъ! Эта роза изъ брилліантовъ и рубиновъ, въ изящной золотой оправѣ, кольцо принадлежавшее матери миссъ Розы. Оно снято было съ ея мертвой руки при мнѣ, съ такимъ отчаяннымъ горемъ какого, надѣюсь, никогда уже болѣе не видать. Какой ни жестокій я человѣкъ, этого и я бы не въ силахъ вынести. Смотрите, какъ камни эти блестятъ! А глаза, которые были гораздо свѣтлѣе и такъ часто глядѣли на нихъ весело и гордо, давно истлѣли въ прахѣ. Еслибъ у меня было воображеніе, а его у меня конечно нѣтъ, мнѣ представилось бы, пожалуй, что въ неизмѣнной красотѣ этихъ камней есть что-то жестокое.
Онъ закрылъ футляръ.
— Это кольцо было дано молодой женщинѣ, которая утонула такою молодою, въ самомъ началѣ ея прекрасной и счастливой семейной жизни, мужемъ ея, когда они впервые дали слово другъ другу. Онъ и снялъ его съ ея безчувственной руки, и онъ же, чувствуя приближеніе смерти, вручилъ его мнѣ, съ тѣмъ чтобъ я, когда вы и миссъ Роза достигнете совершеннолѣтія, отдалъ его вамъ для передачи ей, если обрученіе ваше состоится. Въ противномъ же случаѣ кольцо должно остаться у меня.
Нѣкоторое смущеніе замѣтно было на лицѣ молодаго человѣка, нѣкоторая нерѣшительность въ движеніи его руки, когда мистеръ Грюгьюса, глядя ему прямо въ глаза, подалъ ему кольцо.
— Надѣвъ кольцо это на палецъ вашей невѣсты, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — вы запечатлѣете обѣтъ строгой вѣрности живымъ и мертвымъ. Вы ѣдете къ ней сдѣлать послѣднее, рѣшительное распоряженіе для свадьбы. Возьмите кольцо съ собою.
Молодой человѣкъ взялъ футляръ и положилъ въ боковой карманъ.
— Если что-нибудь неладно, если что-нибудь хотя сомнительно между вами, если вы внутренно сознаете что рѣшаетесь на этотъ шагъ потому только что давно привыкли къ мысли о немъ, въ такомъ случаѣ, проговорилъ мистеръ Грюгьюсъ, заклинаю васъ еще разъ живыми и мертвыми привезти мнѣ назадъ это кольцо.
Тутъ Бодзардъ пробудился отъ собственнаго храпѣнія и, какъ обыкновенно въ подобныхъ случаяхъ, сталъ тупо глядѣть въ пустоту, будто вызывая кого-то доказать что онъ спалъ.
— Бодзардъ! сказалъ мистеръ Грюгьюсъ рѣзче обыкновеннаго.
— Я слѣжу за вами, отозвался Бодзардъ, — и слѣдилъ все время.
— Во исполненіе даннаго мнѣ порученія, я вручилъ мистеру Эдвину Друду кольцо съ брилліантами и рубинами. Видите?
Эдвинъ вынулъ и открылъ футляръ, а Бодзардъ поглядѣлъ въ него.
— Я слѣжу за вами обоими, отозвался онъ, — и свидѣтельствую передачу.
Очевидно желая убраться и остаться одинъ, Эдвинъ Друдъ надѣлъ верхнюю одежду и пробормоталъ что-то о времени и дѣлахъ. Туманъ не разсѣялся, какъ увѣдомилъ порхающій слуга, летавшій за кофе, тѣмъ не менѣе Эдвинъ вышелъ, а Бодзардъ по своему обыкновенію „слѣдилъ“ за нимъ.
Мистеръ Грюгьюсъ, оставшись одинъ, ходилъ тихонько взадъ и впередъ по комнатѣ болѣе часа. Онъ былъ какъ будто взволнованъ и разстроенъ въ этотъ вечеръ.
„Надѣюсь что я поступилъ какъ слѣдовало, говорилъ онъ себѣ. — Увѣщаніе казалось необходимымъ. Тяжело было разставаться съ кольцомъ, но вѣдь скоро все равно пришлось бы отдать его.“
Онъ заперъ пустой ящичекъ со вздохомъ, закрылъ конторку и вернулся къ своему одинокому очагу.
„Ея кольцо, продолжалъ онъ разсуждать съ собою. — Вернется ли оно ко мнѣ? Умъ мой что-то очень встревоженъ кольцомъ этимъ сегодня; но это понятно. Оно такъ долго было у меня, я такъ дорожилъ имъ. Мнѣ думается….“
Многое, видно, думалось ему. Онъ еще разъ прошелся и усѣвшись, началъ опять:
„Мнѣ думается (ужь тысячный разъ, и что это за слабость съ моей стороны! Что теперь за дѣло до этого?) ужь не ввѣрилъ ли онъ мнѣ сиротку потому что зналъ…. И Боже мой! Какъ похожа становится она на мать!“
„Ужь полно не подозрѣвалъ ли онъ что былъ человѣкъ любившій ее всею душой безнадежно, молча, издали, когда онъ явился и овладѣлъ ею? Ужь полно не догадывался ли онъ кто этотъ несчастный человѣкъ?…“
„Ужь полно, усну ли я сегодня? Во всякомъ случаѣ закроюсь отъ міра простынями и попробую.“
Мистеръ Грюгьюсъ перешелъ черезъ площадку лѣстницы въ свою холодную, туманную спальню и скоро готовъ былъ лечь въ постель. Смутно разглядѣвъ лицо свое въ тускломъ зеркалѣ, онъ на минуту приблизилъ къ нему свѣчу.
„Похоже на дѣло чтобы кто-нибудь думалъ о такой фигурѣ! воскликнулъ онъ. — Ну, ну, ну, ложись въ постель, бѣднякъ, и полно бредить.“
Онъ погаситъ свѣчу, завернулся въ простыни и закрылся отъ міра. И у самаго неуклюжаго съ виду человѣка, есть однако, въ сердцѣ романтическіе уголки.
ГЛАВА XII.
Ночь съ Дордельсомъ.
править
Когда мистеру Сапси нечего дѣлать вечеромъ и созерцаніе собственнаго глубокомыслія, при всей громадности его, начинаетъ надоѣдать, онъ часто прогуливаете я по парку и его окрестностямъ. Онъ любитъ проходить мимо кладбища съ чувствомъ хозяина, и имѣетъ въ душѣ своей лестное сознаніе что онъ обнаружилъ похвальную щедрость публично воздвигнувъ памятникъ достойной мистрисъ Сапси. Ему пріятно когда кто-нибудь глядитъ сквозь рѣшетку и можетъ-быть читаетъ его надпись. А если встрѣчаетъ прохожаго быстро уходящаго съ кладбища, онъ внутренно убѣжденъ что прохожій этотъ „краснѣя удаляется“, какъ предписано на памятникѣ. Важность мистера Сапси увеличилась, ибо онъ сдѣлался клойстергамскимъ меромъ. Еслибы не меры, и не множество меровъ, то безъ сомнѣнія все общественное зданіе (мистеръ Сапси увѣренъ что онъ первый придумалъ это счастливое выраженіе) распалось бы на части. Меры получали титулъ кавалера за поднесеніе адресовъ. Можетъ-бытъ мистеру Сапси случится поднести адресъ. Возвышайтесь, сэръ-Томасъ Сапси. Вы есте соль земли!
Мистеръ Сапси короче познакомился съ мистеромъ Джасперомъ съ тѣхъ поръ какъ они впервые вкушали вмѣстѣ портвейнъ, эпитафію, триктракъ, говядину и саладъ. Мистеръ Canon принятъ былъ въ надворотномъ домѣ съ соотвѣтственнымъ радушіемъ. Мистеръ Джасперъ, сѣвъ за фортепьяно, щекоталъ слухъ его (въ переносномъ смыслѣ) пѣніемъ и игрой довольно продолжительное время. Что нравится мистеру Сапси въ этомъ молодомъ человѣкѣ такъ э то готовность воспользоваться мудростію старшихъ и еще истинная благонамѣренность, въ доказательство коей онъ пѣлъ въ тотъ вечеръ мистеру Сапси, не вычурныя аріетки а доморощеннаго „Георга III“, увѣщевая истребить всѣ прочіе острова, кромѣ острова Великобританіи, а также всѣ материки, полуострова, перешейки, мысы и другія географическія формы суши, и въ то же время летать по морю во всѣхъ направленіяхъ. Словомъ, онъ доказалъ очевидно что Провидѣніе сдѣлало большую ошибку создавъ такой малочисленный народъ героевъ и столько другихъ негодныхъ племенъ.
Мистеръ Сапси, прогуливаясь вечеркомъ неподалеку-отъ кладбища, заложивъ руки назадъ въ ожиданіи какого-нибудь краснѣющаго и удаляющагося прохожаго, загибаетъ за уголъ, и вмѣсто прохожаго встрѣчаетъ декана, бесѣдующаго съ наличникомъ и мистеромъ Джасперомъ. Мистеръ Сапси кланяется и мгновенно принимаетъ гораздо болѣе духовный видъ чѣмъ архіепископъ йоркскій или кентерберійскій.
— Вы очевидно собираетесь написать объ нашемъ городѣ книгу, мистеръ Джасперъ, произноситъ деканъ, — написать книгу. Что жъ! Городъ нашъ очень древній, писать есть объ чемъ. Мы не такъ богаты имуществомъ, какъ годами, но и объ этомъ вы можете упомянуть въ вашей книгѣ и обратить Вниманіе на Rauiu нужды.
Мистеръ Топъ, по обязанности своей, изъявляетъ и ликую радость.
— Я право нисколько не намѣренъ, отвѣчаетъ Джасперъ, — сдѣлаться писателемъ, или археологомъ. А пришедшею мнѣ фантазіей я обязанъ отчасти вотъ мистеру Сапси.
— Какъ такъ, господинъ меръ? говоритъ деканъ, добродушно кивая головой. — Какъ же это господинъ меръ?
— Я не понимаю, отзывается мистеръ Сапси, вопросительно озираясь кругомъ, — къ чему относятся слова которыхъ удостоиваетъ меня высокочтимый деканъ. (Онъ принимается разсматривать въ подробности оригиналъ который онъ копируетъ).
— Дордельсъ, намекаетъ мистеръ Топъ.
— Да, отзывается деканъ. — Дордельсъ, Дордельсъ!
— Дѣло въ томъ, объясняетъ Джасперъ, — что мое любопытство впервые пробуждено было мистеромъ Сапси. Мистеръ Сапси по своему знанію людей и умѣнію обнаруживать все сокрытое и странное, первый обратилъ вниманіе мое на этого человѣка, хотя я конечно весьма часто встрѣчалъ его и прежде. Васъ это не удивило бы еслибы вы видѣли какъ мистеръ Сапси бесѣдовалъ съ нимъ въ своей собственной гостиной.
— О! восклицаетъ мистеръ Сапси, подхватывая брошенный ему мячъ съ необыкновенною готовностью. — Да, да. Такъ вотъ къ чему относятся слова высокочтимаго декана? Да. Я какъ-то разъ свелъ мистера Джаспера съ Дордельсомъ. Дордельсъ, по моему мнѣнію, характеръ.
— Характеръ, мистеръ Сапси, который вы двумя, тремя словами умѣете выворотить на изнанку.
— Ну, не совсѣмъ, отвѣчалъ неуклюжій аукціонеръ. — Можетъ-быть я имѣю на него нѣкоторое вліяніе. Можетъ-бытъ я нѣсколько понимаю его. Прошу высокочтимаго декана не забывать что я знаю свѣтъ.
Тутъ мистеръ Сапси слегка отодвигается за спину декана чтобъ осмотрѣть его заднія пуговицы.
— Такъ употребите же вліяніе свое на Дордельса для доброй цѣли, господинъ меръ, говоритъ деканъ, поглядывая куда дѣвался его подражатель. — Убѣдите его не сломать шеи нашему достойному капельмейстеру. Голова и голосъ его намъ очень дороги.
Мистеръ Топъ опять изъявляетъ великую радость, и предавшись сначала учтивому хохоту, переходитъ къ почтительному бормотанью, долженствующему выразить что каждый благомыслящій человѣкъ почелъ бы за честь и удовольствіе сломать себѣ шею, чтобъ удостоиться такого лестнаго отзыва отъ такого лица.
— Я отвѣчаю за голову мистера Джаспера, отзывается мистеръ Сапси великодушно. — Я скажу Дордельсу чтобъ онъ берегъ его. Моихъ словъ онъ не пропуститъ безъ вниманія. Но въ чемъ же заключается опасность угрожающая мистеру Джасперу? Онъ озирается кругомъ съ величаво покровительственнымъ видомъ.
— Только въ ночной прогулкѣ которую предпринимаю я съ Дордельсомъ по гробницамъ, склепамъ, башнямъ и развалинамъ, отвѣчаетъ Джасперъ. — Помните вы замѣтили, когда свели насъ, что мнѣ, какъ любителю живописнаго, стоило бы сдѣлать такую прогулку.
— Помню, конечно! отвѣчаетъ аукціонеръ. И торжественный идіотъ въ самомъ дѣлѣ воображаетъ себѣ что помнитъ.
— Пользуясь вашимъ намекомъ, продолжаетъ Джасперъ, — я уже нѣсколько разъ бродилъ днемъ съ удивительнымъ старикомъ, а сегодня мы съ нимъ намѣрены обойти при лунномъ свѣтѣ разные старые закоулки.
— Да вотъ и онъ самъ, говоритъ деканъ.
Дѣйствительно, Дордельсъ, съ узломъ въ рукахъ, идетъ покачиваясь къ нимъ. Подойдя ближе и увидѣвъ декана, онъ снимаетъ шапку и хочетъ удалиться, но мистеръ Сапси его останавливаетъ.
— Смотрите, заботьтесь о моемъ другѣ, предписываетъ ему мистеръ Сапси.
— К то изъ друзей вашихъ умеръ? спрашиваетъ Дордельсъ. — Я не получилъ никакого заказа.
— Я говорю вамъ объ этомъ живомъ другѣ.
— А! Объ немъ-то? отзывается Дордельсъ. — Мистеръ Джасперъ и Самъ сумѣетъ о себѣ позаботиться.
— Но и вы тоже заботьтесь о немъ, говоритъ мистеръ Сапси.
— Да не прогнѣвается на меня высокочтимый деканъ, только знаете ли что, мистеръ Сапси, вы бы думали, о своихъ дѣлахъ, а Дордельсъ будетъ думать о своихъ.
— Вы не въ духѣ, говоритъ мистеръ Сапси, мигая присутствующимъ чтобъ обратили вниманіе какъ онъ сейчасъ уломаетъ этого человѣка. — Мое дѣло заботиться о моихъ друзьяхъ, а мистеръ Джасперъ мнѣ другъ, и вы также другъ мнѣ.
— Не привыкайте къ хвастовству, отзывается Дордельсъ, серіозно качая головой. — Вамъ трудно будетъ отвыкнуть потомъ.
— Вы не въ духѣ, говоритъ опятъ мистеръ Сапси, краснѣя, но опятъ мигая присутствующимъ.
— Правда, отвѣчаетъ Дорделѣсъ, — я не люблю вольностей.
Мистеръ Сапси въ третій разъ мигаетъ присутствующимъ, какъ будто говоря: „Согласитесь что я отлично справился съ нимъ“, и удаляется отъ пререканій.
Дордельсъ желаетъ декану добраго вечера и прибавляетъ надѣвая шляпу: „Вы найдете меня дома, какъ условлено, мистеръ Джасперъ. Иду почиститься“, и скоро, покачиваясь, скрывается изъ глазъ.
Что онъ будто бы идетъ чиститься, это одна изъ странныхъ претензій этого человѣка, ибо платье и сапоги его никогда не обнаруживаютъ ни малѣйшаго слѣда чистки, будучи всегда покрыты пескомъ и известкой.
Фонарщикъ зажигаетъ по парку свѣтлыя точки, быстро бѣгая вверхъ и внизъ по своей лѣстницѣ, подъ священною сѣнью которой выросли цѣлыя поколѣнія и отмѣна которой привела бы въ несомнѣнный ужасъ весь Кюйстергамъ. Деканъ идетъ къ своему обѣду; мистеръ Топъ къ чаю, а Джасперъ къ фортепьяно. Тутъ сидитъ онъ при свѣтѣ одного огня въ каминѣ и поетъ тихимъ прекраснымъ голосомъ часа два-три, пока совершенно стемнѣло и мѣсяцъ всходитъ. Тогда онъ тихонько закрываетъ фортепьяно, тихонько надѣваетъ вмѣсто сюртука клеенчатую куртку и низкую широкополую шляпу, кладетъ въ карманъ плетеную фляжку и тихонько выходитъ изъ дому. Зачѣмъ онъ двигается такъ тихо? Внѣшней причины не видно никакой. Ужь не кроется ли внутри его какая-нибудь тайная причина?
Онъ отправляется къ недостроенному дому Дордельсъ, или лучше сказать къ норѣ его въ городской стѣнѣ; видитъ свѣтъ внутри; тихонько пробирается между обломковъ и памятниковъ, уже освѣщенныхъ луной. Работники оставили двѣ большія пилы въ каменныхъ плитахъ; такъ и кажется что вотъ, вотъ два скелета изъ Пляски Мертвецовъ схватятъ эти пилы и начнутъ работать памятники тѣмъ двумъ жителямъ Клойстергама которымъ суждено умереть. По всѣмъ вѣроятностямъ эти двое и не думаютъ теперь о смерти; можетъ-быть они веселятся. А любопытно угадать кому первому суждено умереть.
— Эй! Дордельсъ!
Огонь движется, и Дордельсъ является въ дверяхъ. Онъ, повидимому, очищалъ себя съ помощью бутылки и стакана, ибо никакихъ другихъ орудій не видно въ голой комнатѣ съ кирпичными, невыбѣленными стѣнами, въ которую онъ вводитъ посѣтителя.
— Вы готовы?
— Я готовъ, мистеръ Джасперъ. Пусть старики встаютъ если имъ угодно и:іъ могилъ. Я подкрѣпился духомъ.
— Духомъ, или виномъ?
— Это одно и То же, говоритъ Дордельсъ.
Онъ беретъ съ гвоздя фонарь, кладетъ въ карманъ нѣсколько спичекъ, чтобъ зажечь его въ случаѣ нужды, и они отправляются, неся съ собою неизмѣнный узелъ.
Поистинѣ необыкновенная прогулка! Что Дордельсъ вѣчно бродящій, какъ кротъ, между могилъ и развалинъ идетъ шататься по склепамъ и башнямъ, тутъ нѣтъ ничего удивительнаго; но чтобы капельмейстеръ или кто другой пошелъ съ нимъ любоваться луннымъ освѣщеніемъ — это дѣло совсѣмъ другое. Прогулка поистинѣ необъяснимая.
— Видите вы эту кучу у воротъ, мистеръ Джасперъ?
— Вижу. Что это?
— Известь.
Мистеръ Джасперъ останавливается чтобъ отставшій Дордельсъ догналъ его.
— Живая известь?
— Да, отвѣчаетъ Дордельсъ, — такая живая что съѣстъ ваши сапоги, а если немножко взболтаете, пожалуй съѣстъ и кости ваши.
Они минуютъ красныя окна двугрошеваго пристанища и выходятъ въ озаренный луной монастырскій виноградникъ. Пройдя его, они поровнялись съ уголкомъ младшихъ канониковъ, большая часть котораго остается въ темнотѣ, пока мѣсяцъ не поднимется выше.
Слышится звукъ затворяемой двери, двое мущинъ выходятъ. Это мистеръ Криспаркль и Невиль. Джасперъ со внезапною, странною улыбкой останавливаетъ Дордельса на мѣстѣ, положивъ ему руку на грудь.
Въ этомъ концѣ совершенно темно; есть тутъ также остатокъ старой низкой стѣны, вышиной до пояса, которая нѣкогда ограждала садъ, обратившійся съ тѣхъ поръ въ улицу. Еще минута и Джасперъ съ Дордельсомъ вышли бы изъ-за этой стѣны, но теперь, остановившись на мѣстѣ, они остаются за нею.
— Эти двое прогуливаются, шепчетъ Джасперъ, — они сейчасъ выйдутъ на лунный свѣтъ. Притаимся здѣсь, не то они насъ задержатъ, или пожалуй захотятъ идти съ нами. Мало ли что.
Дордельсъ киваетъ въ знакъ согласія и начинаетъ жевать какіе-то куски изъ своего узла. Джасперъ, облокотившись на стѣну руками и положивъ на нихъ подбородокъ, слѣдитъ за гуляющими. Онъ не обращаетъ вниманія на каноника, а смотритъ все на Невиля, какъ будто глазъ его наведенъ на цѣль винтовки и онъ готовится выстрѣлить. Сознаніе въ себѣ разрушительной силы такъ ясно выражается на лицѣ его что Дордельсъ перестаетъ жевать и глядитъ на него съ непережеваннымъ кускомъ за щекою.
Между тѣмъ мистеръ Криспаркль и каноникъ гуляютъ взадъ и впередъ, мирно разговаривая другъ съ другомъ.
— Сегодня первый день недѣли, слышатся совершенно ясно слова мистера Криспаркля, — а послѣдній день канунъ Рождества.
— Вы можете на меня положиться.
На этомъ мѣстѣ отраженіе звуковъ было благопріятно, но когда гуляющіе приближаются, голоса ихъ становятся невнятны. Доносится слово „довѣріе“, произнесенное мистеромъ Криспарклемъ. Они подходятъ еще ближе, и слышится отрывокъ отвѣта.
— Еще не заслужилъ, но заслужу.
Когда они отходятъ опять, Джасперъ слышитъ свое имя и съ нимъ вмѣстѣ слова мистера Криспаркля:
— Помните, я поручился за васъ съ полною увѣренностью.
Затѣмъ опять звуки мѣшаются. Гуляющіе остановились и
Невиль дѣлаетъ какіе-то жесты. Они опять пошли. Мистеръ Криспаркль глядитъ на небо и указываетъ впередъ. Наконецъ они медленно исчезаютъ, уходя съ луннаго свѣта на противоположномъ концѣ. Только когда они ушли Джасперъ дѣлаетъ движеніе. Тутъ онъ обращается къ Дордельсу и разражается смѣхомъ. Дордельсъ, все еще держа что-то за щекой и не видя ничего смѣшнаго, таращитъ глаза на Джаспера, пока тотъ не склоняетъ голову на руки, чтобы насмѣяться вдоволь. Тогда Дордельсъ, не разжевавъ глотаетъ кусокъ, какъ бы рѣшившись съ отчаянія испортить себѣ желудокъ.
Въ этихъ глухихъ уголкахъ мало движенія послѣ сумерокъ. Не много его и среди бѣлаго дня, а ночью ужъ и вовсе почти никакого. Кромѣ одной большой улицы, идущей параллельно за соборомъ, по которой, какъ по естественному руслу, течетъ вся торговля Клойстергама, глубокая тишина царствуетъ въ ночной темнотѣ надъ древними сводами, надъ оставленными кельями, надъ кладбищемъ; и немногіе добровольно зашли бы сюда въ это время. Спросите первую сотню клойстергамскихъ гражданъ, какіе вамъ встрѣтятся на улицѣ въ полдень: вѣрятъ ли они въ привидѣнія? они отвѣтятъ вамъ; нѣтъ. Но дайте имъ на выборъ ночью пройти этими глухими мѣстами, или большою улицей съ лавками и магазинами, и вы увидите что девяносто девять выберутъ болѣе далекую и людную дорогу. Причина этому заключается не въ какихъ-нибудь повѣрьяхъ пріуроченныхъ къ этимъ мѣстамъ, хотя и являлась тутъ таинственная женщина съ ребенкомъ на рукахъ и веревкой на шеѣ, по свидѣтельству очевидцевъ, такъ же неуловимыхъ какъ она сама; причина заключается во врожденномъ страхѣ какой испытываетъ обладающій дыханіемъ жизни прахъ предъ прахомъ который жизнь покинула, а также въ обычномъ разсужденіи: „Если дѣйствительно мертвые при извѣстныхъ условіяхъ являются живымъ, то здѣсь условія до такой степени благопріятны такимъ явленіямъ что я живой уберусь отсюда какъ можно скорѣе.“
Поэтому когда мистеръ Джасперъ и Дордельсъ, готовясь сойти въ склепъ чрезъ маленькую боковую дверь отъ которой ключъ у Дордельса, останавливаются и глядятъ кругомъ, все окружающее ихъ освѣщенное луной пространство совершенно пусто. Какъ будто потокъ жизни отклоненъ въ сторону надворотнымъ домомъ Джаспера. За этимъ домомъ слышится шумъ потока, но ни одна волна не переливается чрезъ ворота надъ которыми Джасперова лампа горитъ за краснымъ занавѣсомъ, словно огонь маяка.
Путники вошли, заперли дверь за собою, спустились по крутымъ ступенямъ, и очутились въ склепѣ. Фонаря не нужно, потому что лунный свѣтъ проникаетъ въ стрѣльчатыя окна лишенныя стеколъ, бросая на землю узорныя тѣни отъ рамъ, За тяжелыми столбами глубокій мракъ, а посрединѣ полосы свѣта. По этимъ полосамъ ходятъ путники взадъ и впередъ, и Дордельсъ разсуждаетъ о старикахъ которыхъ намѣревается откопать, и стучитъ въ стѣну, въ которой, по его мнѣнію „схоронено ихъ цѣлое семейство.“ Словомъ, онъ здѣсь совершенно какъ дома. Мрачность его разсѣяна на время Джасперовой фляжкой, которая часто переходитъ изъ рукъ въ руки, то-есть содержимое въ ней переходитъ въ желудокъ Дордельса, тогда какъ Джасперъ только полощитъ себѣ ротъ и выплевываетъ полосканье.
Они хотятъ подняться на большую башню. На лѣстницѣ ведущей въ соборъ Дордельсъ останавливается перевести духъ. Лѣстница эта очень темна, но имъ видны съ нея полосы свѣта, которыми они шли. Дордельсъ садится на ступень, Джасперъ также садится. Запахъ распространяющійся изъ фляжки перешедшей окончательно въ руки Дордельеа доказываетъ что пробка выкинута, но глазами въ этомъ удостовѣриться нельзя, ибо они не видятъ другъ друга. Однако, разговаривая, они обращаются другъ къ другу, какъ будто могутъ разглядѣть лица.
— Это питье хорошее, мистеръ Джасперъ!
— Надѣюсь что очень хорошее. Я нарочно купилъ его.
— Не являются, видите, старики-то!
— Еще больше теперешняго было бы путаницы на свѣтѣ еслибъ они являлись.
— Дѣйствительно вышла бы путаница, соглашается Дордельсъ, останавливаясь на этомъ замѣчаніи, какъ будто вопросъ о привидѣніяхъ впервые представляется ему съ точки зрѣнія неудобства.
— Но, какъ вы думаете, не можетъ ли что-нибудь другое почудиться, кромѣ мущинъ или женщинъ?
— Что же? Цвѣты да лейки? Лошади съ хомутами?
— Нѣтъ, звуки?
— Какіе звуки?
— Крики.
— Какіе крики? Старыхъ сапоговъ продать?
— Нѣтъ, вопли. Я вамъ скажу, мистеръ Джасперъ. Постойте, дайте мнѣ приладить фляжку. (Пробка очевидно опять вынимается и потомъ затыкается.) Вотъ такъ. Теперь хорошо. Въ это же время, въ прошломъ году, только нѣсколькими днями позже, я какъ и слѣдуетъ привѣтствовалъ наступленіе зимы, вдругъ напали на меня мальчишки. Наконецъ я отъ нихъ ушелъ и завернулъ сюда. Здѣсь я заснулъ. Что же разбудило меня? Мнѣ почудился крикъ. Ужасный вопль, а потомъ почудился вой собаки, унылый, протяжный вой, какъ воетъ собака надъ мертвымъ. Вотъ какъ я встрѣтилъ прошлое Рождество.
— Что вы хотите сказать? слышится рѣзкій, чуть не свирѣпый вопросъ.
— Я хочу сказать что я освѣдомлялся вездѣ, и ни одно смертное ухо, кромѣ моего, не слыхало этого крика и этого воя. Поэтому я и рѣшилъ что это мнѣ почудилось, хотя почему именно мнѣ, не понимаю.
— Я васъ считалъ не такимъ, говоритъ Джасперъ насмѣшливо.
— Я тоже считалъ себя не такимъ, однако именно мнѣ почудилось.
Джасперъ внезапно всталъ въ то время когда онъ спросилъ Дордельса что онъ хотѣлъ сказать, теперь же онъ сказалъ: — Ну, мы замерзнемъ здѣсь. Ведите дальше.
Дордельсъ повинуется, несовсѣмъ твердо держась на нотахъ, отпираетъ дверь на верху лѣстницы тѣмъ же ключомъ которымъ отперъ нижнюю, и выходитъ на галлерею идущую въ уровень съ хорами собора. Тутъ опять лунный свѣтъ такъ силенъ что краски ближайшаго росписнаго окна падаютъ на ихъ лица. Страшенъ видъ опьянѣвшаго Дордельса, съ красною полосой на лицѣ и Желтымъ пятномъ на лбу, когда онъ отворяетъ дверь своему спутнику, словно выпуская его изъ могилы. Но онъ безчувственно выдерживаетъ внимательный взглядъ спутника, пока тотъ отыскиваетъ въ карманахъ ключъ отъ двери ведущей на лѣстницу большой башни.
— Довольно съ васъ нести бутылку, говоритъ Джасперъ, — дайте мнѣ вашъ узелъ; я моложе и крѣпче васъ.
Дордельсъ съ минуту колеблется между узломъ и бутылкой, но наконецъ отдаетъ бутылкѣ предпочтеніе и передаетъ сухую тяжесть товарищу.
Затѣмъ они пошли вверхъ по вьющейся лѣстницѣ большой башни, съ усиліемъ, постоянно вертясь и наклоняя головы чтобъ не удариться о ступени, или о каменный столбъ вкругъ котораго вьется лѣстница. Дордельсъ извлекъ изъ холодной стѣны некторого таинственнаго огня который кроется всюду, зажегъ фонарь, и они взбираются среди паутинъ и пыли. Путь ихъ лежитъ по страннымъ мѣстамъ. Раза два выходятъ они на низкія галлереи, откуда видна освѣщенная мѣсяцемъ внутренность собора; тутъ Дордельсъ, поднимая фонарь, показываетъ темныя головы ангеловъ надъ алтаремъ, которыя какъ будто слѣдятъ за ними. Потомъ они заворачиваютъ на лѣстницу болѣе крутую, гдѣ охватываетъ ихъ свѣжій ночной воздухъ, раздается крики, какой-нибудь испуганной совы, или грача, шумъ крыльевъ въ тѣсномъ мѣстѣ и пыль силится на голову путникамъ. Наконецъ, оставивъ фонарь за ступенькой, ибо тутъ довольно сильный вѣтеръ, они глядятъ сверху на Клойстергамъ, прекрасный при лунномъ свѣтѣ. Вотъ полуразвалившіяся жилища и святилища мертвыхъ у ногъ башни, далѣе поросшія мхомъ красныя крыши и кирпичные дома живыхъ; рѣка вьется изъ тумана на горизонтѣ, словно въ немъ источникъ ея и уже колышется, какъ бы волнуемая сознаніемъ близости моря.
Еще разъ повторяемъ: непонятная прогулка! Джасперъ, двигаясь по прежнему тихо, безъ видимой причины разсматриваетъ эту картину и въ особенности самую темную часть ея въ тѣни собора; но онъ точно также внимательно разсматриваетъ Дордельса, и Дордельсъ по временамъ замѣчаетъ его пытливый взглядъ.
Только по временамъ, ибо Дордельса начинаетъ клонить ко сну. Какъ воздухоплаватели, желая подняться вверхъ, уменьшаютъ грузъ своего шара, — такъ Дордельсъ, всходя на лѣстницу, облегчаетъ фляжку. Гонъ минутами овладѣваетъ имъ на ногахъ и прерываетъ его рѣчи. Ему представляется что они стоятъ на землѣ и онъ готовъ сойти съ башни на воздухъ Таково его состояніе, когда они начинаютъ спускаться внизъ. И какъ воздухоплаватели, желая спуститься, увеличиваютъ тяжесть шара, такъ и Дордельсъ нагружаетъ себя еще пріемомъ жидкости изъ фляжки.
Пройдя и замкнувъ за собою желѣзную дверь, причемъ Дордельсъ два раза споткнулся и раскроилъ себѣ бровь, они опять входятъ въ склепъ, съ намѣреніемъ выйти тѣмъ же путемъ какимъ вошли. Но когда вернулись они къ полосамъ свѣта, Дордельсъ ослабѣваетъ до такой степени что падаетъ къ подножію одного изъ тяжелыхъ столбовъ, едва ли самъ не столько же тяжелый, и молитъ у товарища сорока секундъ отдыха.
— Если такъ уже вамъ хочется или необходимо, говоритъ Джасперъ, — я васъ здѣсь не оставлю. Вздремните сорокъ секундъ, а я буду ходить взадъ и впередъ.
Дордельсъ тотчасъ же засылаетъ и видитъ сонъ. Сонъ не важный, принимая въ соображеніе обширность области сновидѣній и разнообразіе порожденій ея; онъ замѣчателенъ по-необыкновенной тревожности и живости. Снится Дордельсу что онъ спитъ и въ то же время считаетъ шаги товарища. Снится ему будто шаги эти удаляются, будто кто-то трогаетъ его и что-то падаетъ звеня у него изъ рукъ. Снится ему будто лежитъ онъ такъ долго что полосы свѣта мѣняютъ направленіе съ движеніемъ луны. Потомъ онъ забывается, пробуждается съ непріятнымъ чувствомъ холода и видитъ что полосы свѣта дѣйствительно измѣнили свое положеніе, а Джасперъ ходитъ взадъ и впередъ и бьетъ рука объ руку.
— Ай! кричитъ Дордельсъ въ безотчетномъ страхѣ.
— Проснулись наконецъ? говоритъ Джасперъ, подходя къ тему. — Знаете что ваши сорокъ секундъ растянулись въ цѣлыя тысячи?
— Который часъ?
— Слышете! Колокола звонятъ на башнѣ.
Бьетъ четыре четверти, потомъ раздается звукъ большаго, колокола.
— Два часа! восклицаетъ Дордельсъ, поднимаясь. —Зачѣмъ вы не попробовали разбудить меня, мистеръ Джасперъ?
— Я и пробовалъ. Да только васъ будить все равно что будить мертваго.
— Вы меня трогали?
— Трогалъ. Я трясъ васъ.
Припоминая снившееся ему прикосновеніе, Дордельсъ глядитъ на мощеный полъ и видитъ ключъ отъ склепа, лежащій подлѣ того мѣста гдѣ онъ спалъ.
— Такъ это я уронилъ тебя? говоритъ онъ, поднимая ключъ и потомъ выпрямившись на сколько можетъ, чувствуетъ опять что товарищъ внимательно слѣдитъ за нимъ взглядомъ.
— Ну что? говоритъ Джасперъ, улыбаясь. —Вы готовы? Пожалуста, не торопитесь.
— Я вотъ только ушелъ увижу, мистеръ Джасперъ.
Пока увязываетъ узелъ, онъ чувствуетъ что товарищъ не родитъ съ него глазъ.
— Что вы на меня смотрите такъ подозрительно, мистеръ Джасперъ? спрашиваетъ онъ съ пьянымъ неудовольствіемъ. — Если въ чемъ подозрѣваете Дордельса такъ скажите прямо.
— Я ни въ чемъ не подозрѣваю васъ, дорогой мистеръ Дордельсъ, только кажется что питье въ моей фляжкѣ было крѣпчѣ, чѣмъ я предполагалъ, и кажется также, добавилъ Джасперъ, поднимая фляжку съ полу и опрокидывая ее вверхъ дномъ, — что фляжка эта пуста.
Дордельсъ смѣется и, все посмѣиваясь, словно самъ дивясь своей способности пить, идетъ къ двери и отпираетъ ее. Оба выходятъ. Дордельсъ запираетъ дверь за собой и кладетъ ключъ въ карманъ.
— Благодарю васъ за интересную ночь, говоритъ Джасперъ, протягивая ему руку. — Вы найдете дорогу домой?
— Я думаю, отвѣчалъ Дордельсъ. — Еслибы вы предложили Дордельсу проводить его домой, Дордельсъ оскорбился бы и не принялъ.
Не пошелъ бы я домой
Даже до зари дневной….
„Не пошелъ бы!“ слова эти произнесены были съ крайнею надменностью.
— Такъ прощайте!
— Прощайте, мистеръ Дікасперъ.
Каждый поворачиваетъ въ свою сторону, какъ вдругъ среди ночной тишины раздается проницающій свистъ и слышится дикій напѣвъ:
Не шатайся по ночамъ,
А не то тебѣ задамъ,
Въ домъ скорѣе воротись,
Не упрямься, берегись!
И вслѣдъ затѣмъ градъ камней бьетъ въ стѣну собора, и является безобразный мальчикъ, пляшущій въ лунномъ свѣтѣ
— Какъ? Этотъ чертенокъ сторожитъ насъ здѣсь! восклицаетъ Джасперъ съ такимъ бѣшенствомъ что самъ кажета чортомъ. — Я убью этого негоднаго бѣсенка!
И не обращая вниманія на камни, летящіе въ него,!» бросается на бѣгуна и хватаетъ его за воротъ. Но съ бѣгуномъ не такъ легко сладить. Какъ только Джасперъ схвати его, онъ съ дьявольскою ловкостью съеживаегся, поднимаетъ ноги, виснетъ на воздухѣ и начинаетъ хрипѣть будто духъ готовъ испустить. Приходится бросить его. Онъ тотчасъ же вскакиваетъ на ноги, отступаетъ къ Дордельсу и кричитъ противнику своему, оскаливая беззубый ротъ съ насмѣшкой и злобой:
— Я вамъ глаза вышибу! Я зрачки вамъ выбью!
И въ то же время прячется за Дордельса и слѣдить за Джасперомъ то съ той, то съ другой стороны, готовый бѣжать въ какомъ-угодно направленіи, а если догонятъ такъ броситься на полъ и кричать: «Ну, бейте меня, лежачаго, бейте!»
— Не трогайте .мальчика, мистеръ Джасперъ, вступается Дордельсъ, --опомнитесь !
— Онъ шелъ за нами сегодня какъ мы направлялись сюда.
— Нѣтъ, врешь, не шелъ! кричитъ бѣгунъ, употребляя единственную знакомую ему форму учтиваго отрицанія.
— Съ тѣхъ поръ онъ все бродилъ около насъ.
— Нѣтъ, врешь, отзывается бѣгунъ. —Я только сейчасъ вышелъ прогуляться для здоровья и увидалъ васъ обоихъ.
Не шатайся по ночамъ! .
запѣваетъ онъ обычнымъ тономъ, приплясывая, хотя все еще прячась за Дордельса.
— Чѣмъ же я виноватъ?
— Такъ проводи же его домой! произноситъ Джасперъ сердито, хотя видимо сдерживаясь. — И чтобъ я больше не видалъ тебя.
Испустивъ продолжительный свистъ для изъявленія удовольствія, бѣгунъ начинаетъ тише бить каменьями Дордельса, загоняя этого почтеннаго джентльмена домой какъ какого-нибудь упрямаго быка. Мистеръ Джасперъ идетъ въ раздумьи въ свой надворотный домъ. И какъ все кончается на свѣтѣ, такъ кончается пока и эта необъяснимая прогулка.
ГЛАВА XIII.
Оба въ лучшемъ видѣ.
править
Время тишины наступало для заведенія миссъ Твинкельтонъ. Приближался рождественскій роспускъ. Завтра послѣдній день «полугодія», какъ говорила еще недавно сама ученая миссъ Твинкельтонъ, или «семестра» по употребительному теперь болѣе школьному названію. Значительное послабленіе дисциплины уже нѣсколько дней замѣчалось въ женскомъ Монастырѣ. Ужины происходили въ спальняхъ: вареный языкъ рѣзался ножницами и раздавался щипцами для завиванья. Порціи мармалада разносились на тарелкахъ сдѣланныхъ изъ папильйотной бумаги; сладкое вино пилось изъ крошечной рюмочки, въ которой маленькая Раккитсъ, дѣвица слабаго тѣлосложенія, принимала ежедневно желѣзныя капли. Горничныя подкупались разными концами лентъ и башмаками, болѣе или менѣе стоптанными, чтобъ не было рѣчи о находимыхъ въ постеляхъ объѣдкахъ. Празднества эти совершались въ самыхъ воздушныхъ костюмахъ. Смѣлая миссъ Фердинандъ изумила даже общество бойкимъ соло на гребнѣ пока не была задушена въ постели своей двумя длиннокудрыми мучительницами.
Были еще и другіе признаки роспуска. Сундуки появились въ спальняхъ, гдѣ были строго запрещены въ обыкновенное время, и началось безконечное укладываніе, вовсе несоразмѣрное съ количествомъ укладываемаго. Щедроты въ видѣ баночекъ кольдкрема и помады, а также шпилекъ, обильно раздавались прислугѣ. Подъ условіемъ ненарушимой тайны разказывалось другъ другу объ ожидаемыхъ «дома» посѣщеніяхъ много обѣщающихъ юношей, надеждъ Англіи. Миссъ Джигельсъ, лишенная чувствительности, правда заявила что она съ своей стороны имѣетъ обыкновеніе въ отвѣтъ на любезности показывать языкъ надеждамъ Англіи, по голосъ ея былъ заглушенъ громаднымъ большинствомъ голосовъ.
Послѣднюю ночь предъ отъѣздомъ считалось особенно похвальнымъ никому не слать и всячески поощрять привидѣніи, что впрочемъ никогда не выдерживалось, ибо всѣ дѣвицы расходились весьма скоро и вставали весьма рано.
Заключительная церемонія совершалась въ двѣнадцать часовъ въ день роспуска. Миссъ Твинкельтонъ, при содѣйствіи мистрисъ Титеръ, принимала воспитанницъ въ своей гостиной, гдѣ на столѣ виднѣлись рюмки бѣлаго вина и куски пирога. "Милостивыя государыни, говорила миссъ Твинкельтонъ, еще годъ прошелъ и снова наступило то праздничное время которое съ первыхъ лѣтъ пробуждаетъ радостныя чувства у насъ…. Миссъ Твинкельтонъ ежегодно собиралась добавить «въ груди», но ежегодно останавливалась и замѣняла это выраженіе словомъ «въ сердцѣ». У насъ въ сердцѣ. Гм…. Еще годъ прошелъ и снова наступилъ перерывъ въ нашихъ занятіяхъ, надѣюсь значительно подвинувшихся впередъ, и мы какъ пловецъ въ челнѣ своемъ, какъ воинъ въ палаткѣ, какъ узникъ въ темницѣ, какъ путникъ въ разнообразныхъ экипажахъ, всею душой стремимся домой. Говоримъ ли мы при этомъ случаѣ словами Адитоновой трагедіи:
Разсвѣтъ туманенъ, пасмурное утро
Уныло возвѣщаетъ важный день,
Великій день….?
«Нѣтъ, мы но говоримъ этого. Отъ горизонта до зенита все для насъ couleur de rose; все говоритъ намъ о родственникахъ и друзьяхъ. Да найдемъ мы ихъ такими какими желаемъ ихъ видѣть, и они да найдутъ въ насъ то что желаютъ видѣть въ насъ.
„Теперь, милостивыя государыни, мы простимся и пожелаемъ другъ другу счастія до предстоящаго свиданія. Когда же настанетъ время снова приняться за тѣ занятія которыя (тутъ всѣми овладѣваетъ нѣкоторое уныніе), тѣ занятія которыя, которыя тогда припомнимъ слова спартанскаго военачальника, всѣмъ вамъ достаточно извѣстныя, предъ сраженіемъ которое излишне было бы называть.“
Затѣмъ горничныя заведенія, въ праздничныхъ чепцахъ, разносятъ подносы, и дѣвицы кушаютъ и прихлебываютъ, и нанятые экипажи начинаютъ запружать улицу. Прощаніе длилось не долго, и миссъ Твинкельтонъ, обнимая каждую воспитанницу, вручала ей весьма изящное письмецо къ ближайшему родственнику. Это посланіе она подавала съ такимъ видомъ какъ будто оно не имѣло ничего общаго съ денежнымъ счетомъ, а заключало въ себѣ что-нибудь неожиданно радостное.
Такъ часто видала Роза подобные роспуски, такъ мало знакомо ей было семейное чувство что она охотно оставалась въ заведеніи въ особенности теперь когда пріобрѣла новую подругу. Однако въ этой новой дружбѣ былъ пробѣлъ, котораго она не могла не замѣчать. Елена Ландлесъ, узнавъ тайное чувство брата къ Розѣ, и обязавшись, также какъ мистеръ Криспаркль, хранить эту тайну, избѣгала упоминать имя Эдвина Друда. Почему она этого избѣгала, Роза не понимала, но самый фактъ былъ очевиденъ. Еслибъ не это обстоятельство, она облегчила бы сердце свое повѣривъ Еленѣ нѣкоторыя сомнѣнія и колебанія. Теперь сдѣлать это было нельзя; ей оставалось только самой обдумывать всѣ затрудненія и все болѣе дивиться такому упорному молчанію объ Эдвинѣ, когда, по словамъ самой Елены, при первомъ пріѣздѣ его предполагалось возстановить дружеское согласіе между обоими молодыми людьми.
Красивая была картина когда столько хорошенькихъ дѣвушекъ цѣловали Розу въ суровыхъ воротахъ женскаго Монастыря, а она, свѣжая и свѣтлая, выглядывала изъ воротъ, не замѣчая лукавыхъ фигуръ глядѣвшихъ на нее съ карниза подъ крышей, и знаками еще прощалась съ отъѣзжающими экипажами, будто духъ цвѣтущей молодости, остающійся на этомъ мѣстѣ, чтобъ сохранить въ немъ свѣтъ и теплоту во время одиночества.
Непривѣтливая Большая улица оглашалась звонкими серебристыми голосами: прощай. Роза, милая! и изображеніе отца мистера Сапси надъ дверью насупротивъ училища какъ будто говорило человѣчеству: „Господа, потрудитесь обратить вниманіе на оставшійся прелестный предметъ и давайте соотвѣтствующую цѣну“. Затѣмъ тихая улица, необычно оживившаяся и повеселѣвшая на нѣсколько мгновеніи, опустѣла и Клойстергамъ снова принялъ прежній, спокойный видъ.
Если Роза въ своей комнаткѣ съ тревогою въ сердцѣ ожидала пріѣзда Эдвина, то и Эдвинъ съ своей стороны такіе былъ встревоженъ. Онъ не обладалъ силою характера шаловливой красавицы, царившей по общему признанію въ заведеніи Твинкельтонъ, но у него была совѣсть, и мистеръ Грюгьюсъ затронулъ ее. Твердыхъ убѣжденій этого джентльмена относительно правды и чести нельзя было отстранить ни рѣзкостью, ни шуткой. Неотвязчиво стояли они на своемъ. Еслибы не обѣдъ въ Стелль-Инѣ, еслибы не кольцо въ боковомъ карманѣ сюртука, Эдвинъ дожилъ бы до свадьбы не задавшись ни разу серіозною мыслью, въ неопредѣленной надеждѣ что все уладится къ лучшему само собою. Но серіозный призывъ къ правдѣ предъ живыми я мертвыми остановилъ, озадачилъ его. Приходится или отдать кольцо Розѣ, или возвратить его назадъ. Когда путь въ ту и другую сторону такъ рѣзко и тѣсно опредѣлился, замѣчательное дѣло, Эдвинъ сталъ смотрѣть на отношенія свои къ Розѣ съ менѣе эгоистической точки зрѣнія, увѣренность въ себѣ, не покидавшая его въ прежніе безпечные дни. поколебалась
— Увидимъ что она скажетъ; какъ пойдетъ дѣло, рѣшилъ онъ, идя изъ надворотнаго дома въ женскій Монастырь. — Какъ бы то ни было, я буду помнить его слова и постараюсь не солгать предъ живыми и мертвыми.
Роза, одѣлась для прогулки. Она ждала его. День былъ ясный, морозный, и миссъ Твинкельтонъ уже милостиво разрѣшила свѣжій воздухъ. Поэтому они вышли вдвоемъ прежде чѣмъ сама миссъ Твинкельтонъ, или викарій ея, мистрисъ Тишеръ, успѣли совершить одно изъ обычныхъ жертвоприношеній своихъ на алтарѣ приличій.
— Милый Эдди, сказала Роза, какъ повернули они за уголъ Большой улицы и очутились въ тихихъ окрестностяхъ собора и рѣки. Я хочу серіозно поговорить съ вами. Я долго думала объ этомъ.
— И я хочу серіозно поговорить съ вами, милая Роза. Серіозно и искренно.
— Благодарю васъ, Эдди. Вы не разсердитесь на меня если я начну? Вы не подумаете что я только о себѣ забочусь, если я заговорю первая. Вѣдь это было бы несправедливо, не правда ли? А вы, я знаю, справедливы.
— Надѣюсь что я справедливъ къ вамъ, Роза, отвѣчалъ онъ. Онъ уже не называлъ ее Кисинькой. Никогда болѣе не называлъ.
— И вѣдь мы не побранимся, продолжала Роза, — не правда ли? Вѣдь намъ надо, — она сложила руки на его рукѣ, --очень снисходительнымъ быть другъ къ другу.
— Будемъ снисходительны другъ къ другу, Роза.
— Какой вы милый, добрый Эдди! Будемъ тверды. Станемъ съ нынѣшняго дня братомъ и сестрой.
— И чтобъ никогда не бывать намъ женою и мужемъ?
— Никогда!
Оба нѣсколько времени молчали. Потомъ онъ заговорилъ, не безъ усилія.
— Я принужденъ сознаться что эта мысль была у насъ обоихъ, Роза, и не отъ васъ, конечно, пошла она.
— И не отъ васъ также, обратилась она къ нему съ жаромъ. — Это сдѣлалось само собою. Обрученіе наше не дѣлаетъ васъ истинно счастливымъ, и меня не дѣлаетъ счастливою. Ахъ! Какъ мнѣ жаль! Какъ мнѣ жаль! — И она разразилась слезами.
— И мнѣ тоже очень жаль, Роза. Отъ души жаль васъ.
— А мнѣ васъ, бѣдняжка! Мнѣ васъ жаль.
Это чистое, молодое чувство, это кроткое великодушіе другъ къ другу, принесло свой плодъ, озаривъ положеніе ихъ новымъ свѣтомъ. Отношенія между ними не казались уже искусственными, натянутыми, они стали безкорыстнѣе, нѣжнѣе, искреннѣе.
— Если мы знали вчера, сказала Роза, отирая глаза, — а мы знали, и давно уже, что отношенія созданныя не нами не пригодны намъ, то не слѣдовало ли намъ сегодня измѣнить ихъ? Естественно, что намъ Жаль, и вы видите какъ мы оба Жалѣемъ; но гораздо лучше Жалѣть теперь, чѣмъ послѣ.
— Когда послѣ, Роза?
— Когда было бы поздно. Тогда мы стали бы еще сердиться.
Опять они замолчали.
— И знаете ли, заговорила Роза невинно, — тогда вы не могли бы любить меня; а теперь вамъ всегда можно будетъ меня любить, потому что я не буду вамъ обузой. Сестра не станетъ дразнить и мучить васъ; а я васъ часто дразнила и мучила, когда не была вамъ сестрою, въ чемъ и прошу теперь у васъ прощенія.
— Не будемъ говорить объ этомъ, Роза, а то я окажусь болѣе виноватымъ предъ вами чѣмъ хотѣлось бы мнѣ сознаться.
— Нѣтъ, Эдди. Вы слишкомъ строги къ себѣ, мой милый. Сядемъ, братъ, на эти развалины, я разкажу вамъ какъ было съ нами. Мнѣ кажется я знаю, потому что я много объ этомъ думала съ вашего послѣдняго пріѣзда. Я нравилась вамъ, не правда ли? Вы находили меня хорошенькою?
— Всѣ васъ находятъ хорошенькою, Роза.
— Въ самомъ дѣлѣ? Она на минуту задумчиво сдвинула брови, и вдругъ вырвалось быстрое заключеніе. — Ну, положимъ и такъ. Вѣдь не довольно было чтобъ вы находили во мнѣ только то что всѣ находятъ, не правда ли?
Возражать было нечего. Дѣйствительно этого было не довольно.
— Вотъ въ томъ-то и дѣло, продолжала Роза. — Я вамъ нравилась; вы привыкли ко мнѣ, привыкли къ мысли что я буду вашею женою. Вы принимали положеніе свое, какъ неизбѣжное. Такъ быть должно, думали вы, такъ къ чему же спорить и разсуждать.
Ему было ново и странно что она такъ ясно, словно въ зеркалѣ, показываетъ ему его самого. Онъ всегда относился къ уму ея свысока, покровительственно. Не указывало ли и это на коренную ошибку въ отношеніяхъ, которыя привели бы ихъ къ пожизненной неволѣ?
— Все что я говорю вамъ относится и ко мнѣ, Эдди, иначе я, можетъ-быть, и не рѣшилась бы говорить этого. Разница между нами заключалась лишь въ томъ что я мало-по-малу привыкла останавливаться на этой мысли, а не отстранять ее отъ себя. Я, видите ли, не такъ занята какъ вы, у меня не столько предметовъ для размышленія. Такъ я объ этомъ и думала много, и много плакала (не по вашей винѣ, мой милый). Вдругъ опекунъ мой пріѣхалъ чтобы приготовить меня къ отъѣзду изъ женскаго Монастыря. Я пыталась намекнуть ему что не совсѣмъ увѣрена въ себѣ, но мнѣ не удалось, онъ не понялъ меня. Но онъ хорошій, добрый человѣкъ. Онъ такъ ласково и въ то же время такъ твердо объяснилъ мнѣ какъ серіозно надо намъ все обдумать что я рѣшилась пр сговорить съ вами какъ только мы останемся вдвоемъ. И если я теперь заговорила такъ легко и вдругъ, то не думайте, Эдди, что оно дѣйствительно было легко мнѣ. О, нѣтъ! Оно было очень, очень трудно, и мнѣ очень, очень жаль!
Полнота сердца ея опять разразилась слезами. Онъ обнялъ ея талію рукой, и такъ шли они вмѣстѣ по берегу рѣки.
— Опекунъ вашъ и со мною говорилъ, милая Роза. Я былъ у него предъ отъѣздомъ изъ Лондона.
Эдвинъ опустилъ руку въ карманъ, отыскивая кольцо, но удержался, подумавъ: „Если возвращать его назадъ, такъ зачѣмъ же говорить ей?“
— И вы стали смотрѣть на дѣло серіознѣе, Эдди? И если бы я не заговорила съ вами, вы бы заговорили со мной? Надѣюсь что такъ. Не хотѣлось бы мнѣ брать на себя одну всю отвѣтственность, хотя оно и гораздо лучше для насъ.
— Да, я бы заговорилъ. Я все представилъ бы вамъ. Я съ тѣмъ и пришелъ. Но я не сказалъ бы такъ какъ вы сказали, Роза.
— Не говорите пожалуста, если можно, что вы не сказали бы такъ холодно, такъ рѣзко.
— Я не сказалъ бы такъ умно, такъ кротко, такъ деликатно.
— Милый вы братъ мой!
Она въ увлеченіи поцѣловала его руку.
— Для дѣвицъ будетъ ужасное разочарованіе, прибавила Роза смѣясь, между тѣмъ какъ слезы блестѣли на ея глазахъ. — Онѣ, бѣдняжки, такъ этого ждали.
— Ахъ! Я боюсь что для Джака будетъ еще хуже разочарованіе, сказать Эдвинъ Друдъ, дрогнувъ. — О немъ-то, бѣдномъ, я и не подумалъ.
Ея быстрый пронзительный взглядъ на него, когда сказалъ онъ эти слова, нельзя было воротить, какъ не воротить блеснувшую молнію, а, казалось, ей хотѣлось бы воротить его, ибо она потупилась, смущенная, тяжело дыша.
— Вы не сомнѣваетесь что это будетъ тяжелый ударъ для Джака, Роза?
Она отвѣчала уклончиво и поспѣшно: — Нѣтъ. Отчего же сомнѣваться? Я не думала объ этомъ. Ему кажется мало до этого дѣла.
— Дитя, дитя! Неужели вы полагаете что человѣкъ такъ всецѣло отдавшійся другому, какъ Джакъ отдался мнѣ, не будетъ пораженъ внезапною перемѣной въ моей жизни? Я говорю внезапною, потому что ему вѣдь она покажется такою.
Она кивнула два-три разами губы ея раскрылись какъ будто для изъявленія согласія, хго она не вымолвила Слова и дыханіе ея было по-прежнему тяжело.
„Какъ сказать Джаку?“ раздумывалъ Эдвинъ. Еслибъ онъ не такъ занятъ былъ этою мыслію, онъ замѣтилъ бы ея странное волненіе.
— Я не подумалъ о Джакѣ. Ему надо сообщи ть прежде чѣмъ Слухъ разнесется по городу. Я обѣдаю съ нимъ завтра и послѣзавтра, наканунѣ Рождества и въ Рождество, но не годится портить ему праздника. Онъ всегда обо мнѣ тревожится, безпокоится о самыхъ пустякахъ. Новость эта непремѣнно разстроитъ его. Какъ, скажите пожалуста, сообщу я ее Джаку?
— А сообщить, я думаю, надо? сказала Роза.
— Еще бы! Кому же и довѣряться намъ, если не Джаку!
— Опекунъ мой обѣщалъ пріѣхать сюда, если я напишу ему. Я напишу сейчасъ же. Не поручить ли ему это дѣло?
— Блестящая мысль! воскликнулъ Эдвинъ. — Онъ повѣренный другой стороны. Что же можетъ быть естественнѣе? Онъ пріѣзжаетъ, отправляется къ Джаку, разказываетъ ему на чемъ мы порѣшили и излагаетъ дѣло лучше насъ самихъ. Онъ уже говорилъ внушительно съ вами, говорилъ внушительно Со мной, онъ и Джаку внушительно представилъ всѣ обстоятельства. Отлично. Я не трусъ, Роза, но, признаюсь, я немного побаиваюсь Джака.
— Нѣтъ, нѣтъ! Неужели вы боитесь его? вскричала Роза всплеснувъ руками и блѣднѣя какъ полотно.
— Сестра Роза! Сестра Роза! Что привидѣлось вамъ съ башни? сказалъ Эдвинъ, шутя. — Что съ вами, другъ мой?
— Вы испугали меня.
— Весьма жалѣю, хотя и не имѣлъ такого намѣренія. Неужели вы въ самомъ дѣлѣ вообразили илъ моихъ словъ что я дѣйствительно боюсь милаго добряка? Я хотѣлъ оказать что онъ подверженъ какимъ-то припадкамъ…. самъ я разъ видѣлъ…. и я опасаюсь что такая новость, сообщенная мной, при любви его ко мнѣ, можетъ, пожалуй, вызвать подобный припадокъ. Вотъ, слѣдовательно, еще причина поручить дѣло вашему опекуну. Онъ такъ спокоенъ, такъ благоразуменъ, такъ точенъ что тотчасъ же настроитъ Джака надлежащимъ образомъ, тогда какъ со мной Джакъ всегда порывистъ, горячъ, почти какъ женщина.
Роза казалась убѣжденною. Можетъ-бы: ь вслѣдствіе своего собственнаго, совершенно иного воззрѣнія на Джака, она находила успокоеніе въ мысли что посредникомъ между ними и покровителемъ ея будетъ служить мистеръ Грюгьюсъ.
Правая рука Эдвина Друда опять схватилась за кольцо въ маленькомъ футлярѣ, и опятъ остановлена была соображеніемъ: „Теперь уже рѣшено что я возвращу его, такъ зачѣмъ же говорить ей?“ Эта чистая, нѣжная натура, такъ сожалѣющая о немъ при разрушеніи ихъ дѣтскихъ надеждъ на счастье другъ съ другомъ, такъ кротко остающаяся одна въ новомъ мірѣ, ві. ожиданіи новыхъ цвѣтовъ могущихъ встрѣтиться на пути, Когда старые увяли, огорчилась бы этимъ грустнымъ воспоминаніемъ. И для чего? Съ какою цѣлью? Это кольцо лишь залогъ разбитыхъ радостей, неосуществленныхъ надеждъ. Самою красотою своей камни эти, какъ сказалъ угловатѣйшій изъ людей, служатъ какъ бы жестокою насмѣшкой надъ чувствами, надеждами, расчетами человѣческими, ничего не предусматривающими и такъ скоро распадающимися во прахъ. Вотъ съ ними. Ихъ надо возвратить ея опекуну, а онъ опятъ положитъ ихъ въ конторку, изъ которой неохотно вынулъ ихъ, и тамъ, вмѣстѣ со старыми письмами или старыми обѣщаніями и другими залогами давнишнихъ неосуществившихся намѣреній, они будутъ лежать забытыми, пока по цѣнности своей не продадутся, не поступятъ опять въ обращеніе чтобы повторить прежній круговоротъ.
Богъ съ ними. Пусть лежатъ они невѣдомо въ его карманѣ. Ясно ли, нѣтъ ли, представлялось ему все это, онъ пришелъ къ такому заключенію: Богъ съ ними. Изъ множества цѣлей, которыя безпрерывно куются, и днемъ и ночью, въ громадныхъ кузницахъ времени и обстоятельствъ, въ минуту этого рѣшенія сковалась одна, примкнутая къ основамъ земли и неба, одаренная несокрушимою крѣпостью и непреодолимою силой.
Они шли вдоль рѣки. Они начали говорить о своихъ различныхъ намѣреніяхъ. Онъ поспѣшитъ отъѣздомъ изъ Англіи, а она останется въ женскомъ Монастырѣ, по крайней мѣрѣ на то время пока Елена будетъ жить въ немъ. Неожиданная новость будетъ осторожно сообщена дѣвицамъ, а прежде Роза сообщитъ ее самой миссъ Твинкельтонъ, не дожидаясь даже пріѣзда мистера Грюгьюса. Всѣмъ надо объяснить что они съ Эдвиномъ остаются лучшими друзьями. Ни разу еще не существовало между ними такого согласія съ тѣхъ поръ какъ они были обручены. И однако и съ той, и съ другой стороны было нѣчто недоговоренное: съ ея стороны что она намѣревалась чрезъ опекуна тотчасъ же отдѣлаться отъ занятій со своимъ учителемъ музыки; съ его, что ему въ голову приходилъ уже вопросъ: не удастся ли какъ-нибудь ближе познакомиться съ миссъ Ландлесъ?
Ясный, морозный день вечерѣлъ, пока шли они и толковали. Подъ конецъ прогулки солнце окуналось уже въ рѣку позади ихъ, а городъ лежалъ рдѣя предъ ними. Вода, глухо стоная, выбрасывала къ ногамъ ихъ морскія травы, какъ уходили они отъ берега, и стрижи съ рѣзкимъ крикомъ вились надъ ними, какъ черныя пятна въ темнѣющемъ воздухѣ
— Я приготовлю Джака къ скорому моему отъѣзду, сказалъ Эдвинъ тихимъ голосомъ. — Повидаюсь съ вашимъ опекуномъ, когда онъ пріѣдетъ, и отправлюсь, не дожидаясь ихъ объясненія. Лучше чтобъ это сдѣлалось безъ меня. Неправда ли?
— Да.
— Мы увѣрены что поступаемъ какъ слѣдуетъ, Роза?
— Да.
— Мы увѣрены что намъ и теперь уже такъ лучше?
— Да. И будетъ еще гораздо лучше современемъ.
И однако въ сердцахъ ихъ оставалась нѣжность, грустная память прежнихъ отношеній, и они тянули прощаніе. Придя къ липамъ около собора, гдѣ въ послѣдній разъ сидѣли вмѣстѣ, она остановились, какъ бы по взаимному согласію, и Роза поглядѣла на Эдвина какъ никогда не глядѣла въ прошлое время, ибо то время было для нихъ уже прошлое.
— Да благословитъ васъ Богъ, мой милый! Прощайте!
— Да благословитъ васъ Богъ, моя милая! Прощайте!
Они поцѣловались горячо.
— Теперь отведите меня пожалуста домой, Эдди, и оставьте одну.
— Не оглядывайтесь, Роза, предостерегъ онъ ее, взявъ подъ руку и уводя. — Вы не замѣтили Джака?
— Нѣтъ. Гдѣ онъ?
— За деревьями. Онъ видѣлъ какъ мы прощались. Бѣдный! Онъ и не подозрѣваетъ что мы разстаемся. Тяжелый будетъ ударъ ему.
Она шла поспѣшно, не останавливаясь пока не миновала надворотнаго дома. Тутъ она спросила:
— Онъ идетъ за нами? Оглянитесь осторожно. Онъ тутъ?
— Нѣтъ. Да. Вотъ онъ. Онъ сейчасъ прошелъ въ ворота. Добрый другъ! Ему не хочется спускать насъ съ глазъ.
Она торопливо дернула ручку стараго, хриплаго звонка, и ворота скоро отворились. Входя она бросила на Эдвина послѣдній, долгій, удивленный взглядъ, будто говоря съ мольбою и упрекомъ: „О, неужели ты не понимаешь?“ и онъ сокрылся отъ нея.
ГЛАВА XIV.
Когда встрѣтятся опять эти трое?
править
Канунъ Рождества въ Клойсгергамѣ. Нѣсколько новыхъ лицъ на улицахъ. Нѣсколько другихъ лицъ, полуновыхъ полузнакомыхъ, лица прежнихъ дѣтей Клойстергамскихъ, теперь взрослыхъ мущинъ и женщинъ, которые возвращаются изъ внѣшняго міра и находятъ что городъ значительно съежился, будто хворалъ и не умывался долгое время. Для э гихъ звонъ соборнаго колокола и крикъ грачей съ соборной башни, какъ будто отголоски дѣтства. Такимъ людямъ, если случалось имъ умирать вдали отъ роднаго города, нерѣдко казалось что полъ въ ихъ комнатѣ усыпанъ поблеклыми листьями, упавшими съ липъ Клойстергамскаго парка, такъ живо припоминался имъ шорохъ и запахъ поражавшій ихъ молодыя чувства, когда кругъ жизни ихъ замыкался и конецъ готовъ былъ слиться съ началомъ.
Всюду принадлежности праздника. Красныя ягоды виднѣются въ окнахъ уголка младшихъ канониковъ. Мистеръ Топъ съ женою тщательно втыкаютъ вѣтки Жимолости по угламъ и изваяніямъ въ соборѣ, словно въ петлицы декана и причта. Въ лавкахъ роскошное изобиліе, особенно по части изюма, пряностей и сахара. На всемъ необычайный характеръ игривости и раздолья, проявляющійся между прочимъ и въ огромномъ пучкѣ зелени висящемъ въ дверяхъ зеленщика, и въ пирогѣ украшенномъ наверху фигурой арлекина, стоящемъ въ окнѣ хлѣбника. Въ общественныхъ увеселеніяхъ нѣтъ недостатка. Восковыя куклы, такъ, сильно поразившія любознательный умъ китайскаго императора, показываются желающимъ, въ теченіи одной только рождественской недѣли, на квартирѣ обанкрутившагося содержателя манежа. Новая большая комическая пантомима будетъ даваться въ театрѣ, надъ входомъ въ который вывѣшенъ портретъ клоуна синьйора Джаксонини, во весь ростъ, съ подписью: „Будьте здоровы завтра!“ (ловомъ, Клойстергамъ оживился и пришелъ въ движеніе, за исключеніемъ однако высшей школы и заведенія миссъ Твинкельтонъ. Воспитанники первой всѣ разъѣхались по домамъ, влюбленные каждый въ одну изъ воспитанницъ миссъ Твинкельтонъ (которыя этого не подозрѣваютъ), и только горничныя мелькаютъ по временамъ въ окнахъ послѣдняго. Замѣчено между прочимъ что эти особы становятся, въ предѣлахъ приличія, живѣе когда остаются однѣ представительницами прекраснаго пола, чѣмъ въ присутствіи воспитанницъ.
Трое должны сойтись сегодня въ надворотномъ домѣ. Какъ проводитъ время каждый изъ нихъ?
Невиль Ландлесь, хотя онъ уволенъ на время отъ книгъ мистеромъ Криспарклемъ и хотя свѣжая натура его далеко не безчувственна къ прелестямъ праздника, читаетъ и пишетъ съ сосредоточеннымъ вниманіемъ въ своей тихой комнаткѣ до двухъ часовъ пополудни. Затѣмъ онъ принимается убирать столъ, приводить въ порядокъ книги, рвать и жечь валяющіяся бумаги. Онъ уничтожаетъ всякій накопившійся хламъ, осматриваетъ всѣ ящики, не оставляетъ въ цѣлости ни одной записки, ни одного клочка бумаги, кромѣ относящихся непосредственно къ его занятіямъ. Потомъ онъ обращается къ своему гардеробу, отбираетъ нѣсколько платья, въ томъ числѣ пару толстыхъ башмаковъ и носковъ для ходьбы пѣшкомъ, и укладываетъ въ походную сумку. Сумка эта новая, купленная вчера на Большой улицѣ. Тутъ же купилъ онъ и тяжелую палку, крѣпкую, обитую на концѣ желѣзомъ. Онъ пробуетъ ее, взвѣшиваетъ въ рукѣ, и кладетъ вмѣстѣ съ сумкой на окно. Тѣмъ оканчиваются его приготовленія.
Онъ одѣвается и идетъ изъ дому, даже вышелъ уже изъ своей комнаты и встрѣтился съ младшимъ каноникомъ, также выходящимъ изъ спальни своей въ томъ же этажѣ, но ему приходитъ на умъ взять съ собою палку, и онъ возвращается за нею. Мистеръ Криспаркль, остановившійся на лѣстницѣ, видитъ палку въ рукѣ у него, какъ выходитъ онъ снова, беретъ ее и спрашиваетъ съ улыбкой, чѣмъ руководствуется онъ при выборѣ палки.
— Я не знаю въ этомъ толку, отвѣчаетъ молодой человѣкъ. — Я выбираю которая потяжеле.
--Эта слишкомъ тяжела, Невиль, черезчуръ тяжела.
— Вѣдь надо опираться на нее въ долгомъ пути.
— Опираться? повторяетъ мистеръ Криспаркль, принимая положеніе пѣшехода. — На палку не опираются, ей только балансируютъ.
— Опытъ научитъ меня. Въ странѣ гдѣ я жилъ, вы знаете. мало ходятъ пѣшкомъ.
— Правда, говоритъ мистеръ Криспаркль. —Понавыквите немного, тогда мы съ вами пройдемъ нѣсколько десятковъ миль. Теперь я слишкомъ скоро уходилъ бы васъ. Вы вернетесь предъ обѣдомъ?
— Не думаю, гакъ какъ мы обѣдаемъ рано.
Мистеръ Криспаркль привѣтливо киваетъ ему и весело прощается съ нимъ, выражая, не безъ намѣренія, полную увѣренность въ немъ.
Невиль отправляется въ женскій Монастырь и проситъ увѣдомить миссъ Ландлесъ что братъ ея пришелъ по уговору. Онъ ждетъ у воротъ не переступая даже порога, ибо обязался честнымъ словомъ избѣгать встрѣчи съ Розой.
Сестра его точно такъ же какъ онъ помнитъ это обязательно и является къ нему тотчасъ же. Они тепло здороваются и не теряя времени удаляются по направленію къ холмистой местности за городомъ.
— Я не намѣренъ заходить на запрещенную почву, Елена, говоритъ Невиль, какъ отошли они уже довольно далеко и поворачиваютъ. — Ты поймешь сейчасъ же что я не могу за упомянуть, какъ бы выразиться… о моемъ увлеченіи.
— Не лучше ли избѣгать этого, Невиль? Ты знаешь что» не въ правѣ тебя слушать.
— Ты можешь выслушать то что выслушалъ и одобрилъ мистеръ Криспаркль.
— Да, это я могу выслушать.
— Такъ вотъ въ чемъ дѣло. Я не только самъ разстроенъ и встревоженъ, но разстроиваю и тревожу другихъ. Почему знать, можетъ-быть, еслибъ не мое присутствіе, ты а…. и все то остальное общество, кромѣ нашего милаго опекуна, весело обѣдало бы завтра въ уголкѣ младшихъ канониковъ, по всей вѣроятности такъ бы и было. Я очень хорошо знаю, что старушка невысокаго мнѣнія обо мнѣ, очень понятно, какая помѣха я въ ихъ гостепріимномъ домѣ, особенно теперь когда надо удалять меня отъ такого-то, не сводить съ такимъ-то, а такой-то предубѣжденъ противъ меня и т. д. Я выразилъ это мистеру Крисларклю очень бережно…. ты вѣдь знаешь какъ мало думаетъ онъ о себѣ… но все-таки выразилъ. Я напиралъ особенно на то что нахожусь въ тяжелой борьбѣ самъ съ собою и что перемѣна мѣста можетъ облегчить мнѣ эту борьбу. Словомъ, такъ какъ погода прекрасна я намѣренъ завтра утромъ отправиться на дальнюю прогулъ и избавить всѣхъ отъ моего присутствія.
— Когда же думаешь ты вернуться?
— Черезъ двѣ недѣли.
— И ты идешь одинъ?
— Мнѣ лучше одному, даже если было бы съ кѣмъ идти.
— Ты говоришь мистеръ Криспаркль одобряетъ твое намѣреніе?
— Совершенно. Сначала онъ, кажется, видѣлъ въ немъ имя унылаго настроенія и опасался вреднаго вліянія одиночества, но въ одну ночную прогулку мы переговорили обстоятельно и я представилъ ему дѣло какъ оно есть; я объяснилъ ему, что хочу преодолѣть себя, и что когда я выдержу нынѣшній вечеръ, мнѣ гораздо лучше будетъ удалиться отсюда, чѣмъ оставаться здѣсь. Здѣсь трудно было бы не встрѣтить извѣстныхъ лицъ гуляющихъ вмѣстѣ, а подобныя встрѣчи не повели бы ни к чему хорошему и конечно не помогли бы мнѣ справиться съ моимъ чувствомъ. Черезъ двѣ недѣли этой опасности, вероятно, уже не будетъ предстоять, по крайней мѣрѣ на время а когда опа опять появится, я вѣдь опять могу уйти. Сверхъ того, я въ самомъ дѣлѣ надѣюсь на благотворное дѣйствіе движенія и физической усталости. Ты знаешь что самъ мистеръ Криспаркль приписываетъ подобнымъ упражненіямъ немалое значеніе для сохраненія здороваго духа въ здоровомъ тѣлѣ, а справедливому уму его несвойственно порицать въ другихъ то что считаетъ онъ хорошимъ для себя. Онъ сдался намой доводы, убѣдившись что намѣренія мои дѣйствительно серіозны, и съ его полнаго согласія, я отправляюсь завтра утромъ, такъ рано что не только выйду изъ города, но даже не буду слышать уже соборныхъ колоколовъ, когда добрые люди пойдутъ въ церковь.
Елена обдумываетъ дѣло, и дѣло кажется ей хорошимъ; если мистеръ Криспаркль одобрилъ, такъ значитъ ужь хорошо, но она и сама, по собственному убѣжденію, одобряетъ это намѣреніе, какъ попытку, свидѣтельствующую объ искреннемъ желаніи исправиться. Ей немножко Жаль брата что онъ уходитъ одинъ въ большой праздникъ; но она считаетъ умѣстнымъ поддерживать его въ этомъ намѣреніи, и поддерживаетъ.
— Ты будешь писать мнѣ?
— Буду писать черезъ день и разказывать всѣ мои приключенія.
— Ты высылаешь платье впередъ?
— Нѣтъ, милая Елена. Пойду, какъ пилигримъ, съ котомкой и посохомъ. Котомка моя уже уложена, стоитъ только надѣть ее на плечи; а вотъ мой посохъ.
Онъ подаетъ ей палку. Она дѣлаетъ тоже замѣчаніе, какъ мистеръ Криспаркль, что палка эта очень тяжела, и отдаетъ ему назадъ, спрашивая изъ какого она дерева. — Желѣзнаго. До этой минуты онъ былъ очень бодръ. Можетъ быть необходимость убѣдить сестру и для этого представить ей дѣло въ самомъ веселомъ свѣтѣ поддерживала въ немъ бодрость. Можетъ быть самый успѣхъ производитъ теперь реакцію. По мѣрѣ того какъ день клонится къ вечеру, и огни зажигаются въ городѣ, Невиль начинаетъ падать духомъ.
— Не хочется мнѣ идти на этотъ обѣдъ, Елена.
--Милый Невиль, стоитъ ли объ этомъ толковать? Подумай какъ скоро это кончится.
— Кончится-то скоро, повторяетъ онъ мрачно, — правда, все-таки мнѣ что-то не по душѣ.
— Можетъ быть первую минуту будетъ не совсѣмъ ловко, ободряетъ она его, — но только минуту. Вѣдь ты соверпійи" увѣренъ въ себѣ?
— Желалъ бы я быть также увѣреннымъ въ другихъ какъ въ себѣ, отвѣчаетъ онъ.
— Какъ странно говоришь ты! Что ты хочешь сказалъ?
— Не знаю, Елена.. Знаю только что все что мнѣ какъ-то не по душѣ. Что за тяжесть въ воздухѣ.
Она. указываетъ ему на рыжеватыя тучи за рѣкой и говоритъ что вѣтеръ поднимается. Онъ почти ничего не говори до той минуты какъ прощается съ нею у воротъ женскаго Монастыря. Она не тотчасъ же входитъ, простившись съ нимъ, а. глядитъ ему вслѣдъ, какъ идетъ онъ по улицѣ. Два раза проходитъ онъ мимо надворотнаго дома, не рѣшаясь войти. Наконецъ на соборныхъ часахъ бьетъ четверть, и поспѣшно, быстрыми шагами онъ идетъ въ домъ.
Такъ Невиль всходитъ на крутую лѣстницу.
Эдвинъ Друдъ проводитъ день одиноко. Онъ лишился чего-то болѣе, дорогого чѣмъ думалъ; онъ плакалъ вчера вечеромъ въ тишинѣ своей комнаты. Хотя образъ миссъ Ландлесъ все еще носится въ глубинѣ ума его. однако хорошенькая, кроткая дѣвушка, оказавшаяся неожиданно для него такою твердою и умною, занимаетъ первое мѣсто. Онъ думаетъ о ней не безъ сознанія собственной ничтожности и того чѣмъ могли бы они бытъ другъ другу еслибъ онъ отнесся къ ней посеріознѣе нѣсколько времени тому назадъ, еслибъ онъ побольше! цѣнилъ ее, еслибъ онъ не принималъ предстоящую ему участь, какъ свое неотъемлемое наслѣдіе, а дорожилъ бы ею, изыскивалъ бы средства быть достойнымъ ея. И при всемъ томъ, какъ ни болитъ у него сердце, причудливость и тщеславіе юности все-таки вызываютъ въ умѣ его красивый образъ Миссъ Ландлесъ.
Какъ странно поглядѣла на него Роза, какъ разставались они у воротъ. Что значилъ этотъ взглядъ? Ужъ не то ли что она видитъ все сокрытое въ глубинѣ его мыслей? Едва ли что былъ взглядъ удивленный, вопросительный. Онъ рѣшаетъ, что не можетъ понять этого взгляда, хотя онъ былъ очень выразителенъ.
Такъ какъ Эдвинъ ожидаетъ теперь одного мистера Грюгьюса и намѣренъ ѣхать какъ только повидается съ нимъ, то онъ отправляется побродить на прощанье по старому городу и его окрестностямъ.
Онъ вспоминаетъ какъ гуляли они здѣсь съ Розой еще дѣтьми, гордясь тѣмъ что уже обручены. Бѣдныя дѣти! думаетъ онъ грустно.
Замѣтивъ что часы у него остановились, онъ заходитъ къ золотыхъ дѣлъ мастеру завести и повѣрить ихъ. Золотыхъ дѣлъ мастеръ весьма распространяется о браслетѣ который, проситъ позволенія показать, такъ, безъ всякой особенной цѣли. Онъ бы очень шелъ (полагаетъ хозяинъ) къ молодой невѣстѣ, особенно если она небольшаго роста. Видя что браслетъ осматривается холодно, хозяинъ обращаетъ вниманіе посѣтителя на мужскія кольца. Вотъ напримѣръ кольцо, замѣчаетъ онъ, — перстень самаго строгаго вкуса, молодые господа весьма часто покупаютъ такіе, собираясь измѣнить свое положеніе. Это кольцо существенное, серіозное. Многіе джентльмены приказываютъ вырѣзать на подобномъ кольцѣ внутри число и годъ своей свадьбы и предпочитаютъ это всякому другому воспоминанію.
Кольца встрѣчаютъ ту же холодность какъ и браслетъ. Эдвинъ говоритъ соблазнителю что не носитъ драгоцѣнностей, кромѣ часовъ съ цѣпочкой, принадлежавшихъ отцу, да булавки въ галстукѣ.
— Это я зналъ, отвѣчаетъ золотыхъ дѣлъ мастеръ. — Мистеръ Джасперъ заходилъ сюда за стеклышкомъ для часовъ, я показалъ ему эти вещи, сказавъ что еслибы онъ пожелалъ сдѣлать подарокъ какому-нибудь родственнику…. Но онъ возразилъ съ улыбкой что знаетъ наизусть всѣ драгоцѣнности какія носитъ его родственникъ и что онѣ ограничиваются часами и цѣпочкою съ булавкой. — Но вѣдь это, продолжаетъ золотыхъ дѣлъ мастеръ свои соображенія, — относится лишь къ настоящему времени и можетъ измѣниться съ перемѣною обстоятельствъ. Я поставилъ часы ваши на двадцать минутъ третьяго. Не забывайте же заводить ихъ.
Эдвинъ беретъ часы, надѣваетъ, и выходитъ изъ лавки, думая про себя: — Добрый Джакъ, еслибъ я сдѣлалъ лишнюю складку въ моемъ галстукѣ, онъ и той, кажется, не пропустилъ бы безъ вниманія.
Онъ бродитъ взадъ и впередъ, чтобъ какъ-нибудь провести время до обѣда. Клойстергамъ какъ будто съ упрекомъ глядитъ на него въ этотъ день, словно укоряетъ его въ какой-то винѣ, но скорѣе задумчиво, чѣмъ гнѣвно. Обычная безпечность его смѣнилась грустною внимательностью ко всѣмъ знакомымъ урочищамъ. — Скоро уйду отъ нихъ, и никогда можетъ-быть не увижу ихъ болѣе, думаетъ онъ. — Бѣдный, бѣдный!
Къ сумеркамъ очутился онъ въ монастырскомъ виноградникѣ. Онъ ходилъ взадъ и впередъ битыхъ полчаса по соборнымъ часамъ; уже совсѣмъ смерклось, тутъ только замѣчаетъ онъ женщину прижавшуюся въ углу къ калиткѣ. Калитка эта ведетъ на боковую тропинку по которой мало ходятъ въ сумерки; должно быть эта женщина была тутъ все время, хотя онъ и не замѣчалъ ея сначала.
Онъ сворачиваетъ на тропинку и подходитъ къ калиткѣ. При свѣтѣ фонаря онъ видитъ что наружность женщины жалкая: острый подбородокъ ея опирается на руки и глаза ея глядятъ въ пространство, не мигая, съ мертвенною неподвижностью. Всегда добродушный, а сегодня особенно добродушно настроенный, до такой степени что обмѣнивался ласковымъ словомъ со всѣми встрѣчными дѣтьми и стариками, онъ тотчасъ же наклоняется и заговариваетъ съ этою женщиной.
— Вы больны?
— Нѣтъ, милый, отвѣчаетъ она, не глядя на него и не мѣняя положенія.
— Вы слѣпы?
— Нѣтъ, милый.
— Вы заблудились, вы безпріютны, вамъ дурно? Что съ вами? Зачѣмъ вы сидите такъ долго здѣсь на холодѣ неподвижно?
Медленномъ усиліемъ, она переводитъ глаза на него, и вдругъ какая-то тѣнь на нее набѣгаетъ и она начинаетъ дрожать.
Онъ выпрямляется, отступаетъ на шагъ, и глядитъ на нее съ ужасомъ. Она какъ будто ему знакома.
Боже мой! думаетъ онъ черезъ минуту, — точь въ точь какъ Джакъ въ ту ночь!
Онъ глядитъ на нее, а она глядитъ на него и говоритъ плаксиво:
— Легкія у меня слабы, легкія дурны! Бѣдная я, бѣдная! Кашель меня замучилъ. И она какъ бы въ подтвержденіе, кашляетъ ужасно.
— Откуда вы?
— Изъ Лондона, милый. Она вся трясется отъ кашля.
— Куда вы отправляетесь?
— Назадъ въ Лондонъ, милый. Я пріѣхала сюда искать иголку въ стогѣ сѣна, и не нашла. Послушайте, милый, дайте мнѣ три шиллинга шесть пенсовъ, и не бойтесь меня. Тогда я вернусь въ Лондонъ и никого не стану тревожить. У меня есть дѣло. Ахъ, бѣдная я! Вяло идетъ оно, очень вяло, а на прожитокъ все-таки кое-какъ хватаетъ.
— Вы употребляете опій?
— Курю, отвѣчаетъ она съ трудомъ, все еще терзаемая кашлемъ. — Если не дадите мнѣ трехъ шиллинговъ шести пенсовъ, такъ не давайте ни монетки. А если дадите три шиллинга шесть пенсовъ, такъ я скажу вамъ секретъ.
Онъ отсчитываетъ изъ кармана деньги и кладетъ ей въ руку. Она тотчасъ же жадно схватываетъ ихъ и поднимается на ноги съ хриплымъ, радостнымъ смѣхомъ.
— Благодарю васъ! Послушайте, милый джентльменъ, какъ васъ зовутъ по имени?
— Эдвинъ.
— Эдвинъ, Эдвинъ, Эдвинъ, повторяетъ она съ разстановкой, сонливо, и вдругъ спрашиваетъ:
— Уменьшительное отъ этого имени выходитъ Эдди?
— Да, иногда такъ говорятъ, отвѣчаетѣ онъ краснѣя.
— Вѣдь такъ милыя говорятъ? спрашиваетъ она задумчиво.
— Почемъ я знаю!
— У васъ нѣтъ милой? По совѣсти?
— Нѣтъ.
Она собирается уйти, прибавивъ:
— Благодарю васъ.
Онъ ее останавливаетъ:
— Вы что-то хотѣли сказать мнѣ, такъ ужь кстати скажите.
— Да, хотѣла, хотѣла. Ну. Шепотомъ. Счастье ваше что васъ не зовутъ Недъ.
Онъ совершенно твердо смотритъ на нее и спрашиваетъ:
— Почему?
— Это въ настоящую минуту нехорошее имя?
— Какъ нехорошее имя?
— Имя которому грозитъ бѣда. Опасное имя.
— По пословицѣ люди которымъ грозитъ опасность живутъ долго, отвѣчаетъ онъ слегка.
— Въ такомъ случаѣ Неду слѣдовало бы жить вѣчность; такая опасность грозитъ ему, гдѣ бы ни былъ онъ, пока я говорю съ вами, милый!
Она наклонилась къ нему чтобы произнести слова эти ему на ухо, потрясая указательнымъ пальцемъ предъ его глазами; затѣмъ она съеживается и сказавъ еще разъ: — Благодарю васъ, уходитъ по направленію къ пристанищу странниковъ.
Не веселое заключеніе скучнаго дня. Одного, въ глухомъ мѣстѣ среди остатковъ прошлаго времени и развалинъ, какъ-то невольно дрожь беретъ.
Онъ направляется къ ярче освѣщеннымъ улицамъ, и рѣшаетъ не говорить ничего объ этой встрѣчѣ сегодня, а сообщить завтра, какъ странный случай, Джаку (который одинъ называетъ его Недомъ); разумѣется только какъ странный случай, не заслуживающій особеннаго вниманія.
Однако умъ Эдвина пораженъ этимъ случаемъ сильнѣе чѣмъ другими болѣе важными. Ему предстоитъ пройти еще около мили до обѣда, и когда переходитъ онъ мостъ и идетъ вдоль рѣки, онъ слышитъ какъ будто отголосокъ словъ странной женщины въ поднимающемся вѣтрѣ, въ гнѣвномъ небѣ, въ мутной водѣ, въ зажигающихся огняхъ. Они звучатъ ему даже въ звонѣ соборныхъ колоколовъ и потрясаютъ душу его, когда поворачиваетъ онъ къ надворотному дому.
Эдвинъ всходитъ на крутую лѣстницу.
Джонъ Джасперъ проводитъ день пріятнѣе и веселѣе обоихъ гостей своихъ. Въ праздники нѣтъ уроковъ музыки; онъ можетъ слѣдовательно располагать своимъ временемъ, за исключеніемъ часовъ службы. Онъ рано отправляется въ лавки закупать разныя лакомства, которыя племянникъ любитъ. Племянникъ не долго здѣсь проживотъ, говоритъ онъ торговцамъ, — такъ надо побаловать его. По дорогѣ онъ заходитъ къ мистеру Оапси и сообщаетъ ему что милый Недъ и пылкій юноша, питомецъ мистера Криспаркля, должны обѣдать сегодня въ надворотномъ домѣ и уладить раздоръ свой. Мистеръ Сапси вовсе не расположенъ къ пылкому юношѣ. Онъ говоритъ что у него наружность "не англійская, « а это есть въ устахъ мистера Оапси высшая степень осужденія.
Джонъ Джасперъ весьма сожалѣетъ что мистеръ Оапси выргикаетъ подобное мнѣніе, ибо знаетъ очень хорошо что мистеръ Оапси никогда не, говоритъ безъ основанія, и что мнѣнія его какъ-то всегда оказываются справедливыми. Замѣчательно что мистеръ Оапси вполнѣ соглашается съ этимъ.
Мистеръ Джасперъ необыкновенно въ голосѣ въ этотъ день. Въ трогательной молитвѣ о сохраненіи сердца своего на пути правды онъ изумляетъ всѣхъ товарищей своими музыкальными способностями. Никогда не пѣлъ онъ трудной музыки съ такимъ искусствомъ какъ въ этотъ день. Его нервный темпераментъ побуждаетъ его иногда пѣть трудныя мѣста слишкомъ скоро. Сегодня онъ ни разу не сбивается съ надлежащаго такта.
Такой результатъ достигается, вѣроятно, невозмутимымъ спокойствіемъ духа. Горло у мистера Джаспера нѣсколько нѣжно, и онъ носитъ, какъ въ облаченіи, такъ и при обыкновенномъ платьѣ, большой шарфъ изъ плотнаго чернаго шелка на шеѣ. Но безмятежное спокойствіе духа его такъ очевидно что мистеръ Криспаркль говоритъ объ этомъ выходя изъ церкви послѣ вечерни.
— Позвольте поблагодарить васъ, Джасперъ, за удовольствіе съ какимъ слушалъ я васъ сегодня. Вы, полагаю, не могли бы такъ превзойти себя еслибы не чувствовали себя очень хорошо.
— Я дѣйствительно чувствую себя очень хорошо.
— Ни малѣйшей неровности, говоритъ младшій каноникъ съ мѣрнымъ движеніемъ руки, — ни малѣйшаго напряженія, ни малѣйшей шаткости. Отъ начала до конца безукоризненное искусство и полное самообладаніе.
— Благодарю васъ. — Я самъ доволенъ собою, если позволительно сознаться въ этомъ.
— Вы какъ будто попробовали новое лѣкарство противъ болѣзненнаго состоянія, которое иногда находитъ на васъ.
— Вы это замѣтили? Тонкій же вы наблюдатель! Я дѣйствительно попробовалъ новое лѣкарство.
— Такъ держитесь его, другъ мой, говоритъ мистеръ Криспаркль, ободрительно ударяя Джаспера по плечу.
— Я и буду держаться.
— Поздравляю васъ во всѣхъ отношеніяхъ, продолжаетъ мистеръ Криспаркль, выходя изъ собора.
— Благодарю васъ еще разъ. Я провожу васъ до дому, если вы позволите. Времени у меня до обѣда еще много. Мнѣ нужно сказать вамъ два слова, которыя, полагаю, будутъ вамъ пріятны.
— Въ чемъ же дѣло?
— Помните тотъ вечеръ, мы говорили о моемъ мрачномъ настроеніи.
Лицо мистера Криспаркдя вытягивается, онъ грустно качаетъ головой.
— Я сказалъ, помните, что буду обращаться къ вамъ за противоядіемъ противъ этого мрачнаго настроенія, а вы выразили надежду что я предамъ огню свои мрачныя мысли.
— Я и теперь еще надѣюсь на это, Джасперъ.
— И совершенно основательно! Я намѣренъ сжечь годовой дневникъ мой въ концѣ года.
— Значитъ вы…. Лицо мистера Криспаркля значительно проясняется.
— Вы меня понимаете. Я былъ разстроенъ, унылъ, желченъ, боленъ. Вы говорили что я преувеличиваю. Дѣйствительно, я преувеличивалъ.
Лицо мистера Криспаркля проясняется еще болѣе.
— Тогда я не замѣчалъ этого, именно потому что былъ разстроенъ. Теперь я пришелъ въ болѣе нормальное состояніе и сознаюсь съ искреннимъ удовольствіемъ что я дѣлалъ изъ мухи слона.
— Мнѣ очень пріятно что вы такъ говорите, восклицаетъ мистеръ Криспаркль.
— Человѣкъ ведущій однообразную жизнь, продолжаетъ Джасперъ, разстраивающій нервы и Желудокъ, останавливается на одной мысли до тѣхъ поръ пока она приметъ уродливые размѣры. Такъ было и со мною. Итакъ я сожгу плодъ болѣзни моей, когда книга окончится, и начну слѣдующую съ болѣе свѣтлымъ взглядомъ на вещи.
— Это такъ хорошо, говоритъ мистеръ Криспаркль, останавливаясь у своего крыльца и протягивая руку Джасперу, — такъ хорошо, какъ я и ожидать не могъ.
— Очень естественно, отвѣчаетъ Джасперъ, — вамъ не было основанія надѣяться что я сдѣлаюсь болѣе похожимъ на васъ. Вы постоянно работаете надъ собою, чтобъ быть и духомыі тѣломъ чище хрусталя; вы всегда одинаковы, никогда не измѣняетесь. А я лишь грязная, тощая былинка. Однако я отдѣлался отъ тоски своей! Не потрудитесь ли вы узнать домяли мистеръ Невиль? А я подожду. Если онъ еще дома, мы могли бы идти вмѣстѣ.
— Кажется, отвѣчаетъ мистеръ Криспаркль отпирая дверь домовымъ ключомъ, — онъ ушелъ нѣсколько времени тому назадъ. То-есть ушелъ-то онъ навѣрное, но не знаю вернулся ли. Я спрошу. Не хотите ли войти?
— У меня гости дожидаются, говоритъ Джасперъ съ улыбкой.
Младшій каноникъ исчезаетъ и чрезъ нѣсколько минуть возвращается. Оказывается что Невиль еще не приходилъ. Да онъ и говорилъ что пойдетъ прямо въ надворотный домъ.
— Плохо же исполняю я обязанности хозяина! говоритъ Джасперъ. — Гости придутъ прежде меня. Хотите пари держать что я не застану ихъ въ объятіяхъ другъ друга?
— Я держу пари…. то-есть держалъ бы, еслибъ имѣлъ такую привычку, что гостямъ вашимъ будетъ весело сегодня съ хозяиномъ.
Джасперъ киваетъ годовою и смѣясь прощается.
Онъ идетъ назадъ къ собору и потомъ поворачиваетъ къ аадворотному дому.
Онъ поетъ по пути тихимъ голосомъ, необыкновенно выразительно. Въ этотъ день онъ кажется не способенъ взять фальшивую ноту; всякая тревога и колебаніе повидимому чужды ему. Войдя подъ сводъ, надъ которымъ стоитъ его домъ, онъ останавливается на минуту, чтобы снять свой длинный черный шарфъ. Въ эту минуту лицо его сумрачно и сурово. Но оно тотчасъ же проясняется и онъ продолжаетъ свой путь и пѣніе. Такъ Джасперъ всходитъ на крутую лѣстницу.
Красный свѣтъ горитъ не колеблясь весь вечеръ въ маякѣ на границѣ Житейскаго шума. Слабые звуки торговой суетни переходятъ ее и разносятся по одинокимъ окрестностямъ, но кромѣ ихъ сюда долетаютъ лишь причудливые порывы вѣтра. Понемногу поднимается буря.
Эта мѣстность никогда не бываетъ очень ярко освѣщена, но сегодня здѣсь особенно темно, ибо вѣтеръ задуваетъ многіе фонари, а мѣстами и разбиваетъ ихъ, и стекла, звеня, сыплются на землю. Темнота увеличивается отъ летящей пыли, сучьевъ и обломковъ грачьихъ гнѣздъ съ башни. Пока вьется все это во мглѣ, самыя деревья такъ качаются и трещатъ будто готовы вырваться съ корнями; а по временамъ большой сукъ, оторванный бурей, съ шумомъ падаетъ на землю.
Давно уже не было такой бури. Трубы валятся на улицы, люди хватаются за столбы и углы строеній и другъ за друга, чтобъ удержаться на ногахъ. Порывы вѣтра не утихаютъ, а все усиливаются до полуночи, тогда улицы уже пусты, и буря воетъ по нимъ, потрясая двери, отрывая ставни, словно совѣтуя людямъ подняться и улетѣть съ нею, не дожидаясь чтобъ крыши обрушились имъ на головы.
А красный свѣтъ все горитъ не колеблясь. Въ эту ночь все колеблется кромѣ этого краснаго свѣта.
Всю ночь не унимается буря. Но къ утру, когда на востокѣ едва лишь начинаютъ меркнуть звѣзды, она понемногу стихаетъ. Какъ раненый звѣрь испускаетъ она по временамъ свирѣпый ревъ, все рѣже и рѣже, и на разсвѣтѣ замираетъ.
Тогда оказывается что стрѣлки соборныхъ часовъ оторваны; что съ крыши содранъ свинецъ, свернутъ и отнесенъ въ паркъ; что нѣсколько камней вывалилось на верху башни. Хотя и праздникъ, является необходимость послать на верхъ нѣсколько рабочихъ, чтобъ удостовѣриться въ размѣрѣ поврежденій. Подъ предводительствомъ Дордельса рабочіе поднимаются на башню, а внизу, въ уголкѣ младшихъ канониковъ мистеръ Топъ съ собравшеюся толпой глядятъ на верхъ, прикрывъ глаза руками.
Вдругъ въ толпу эту врывается Джасперъ. Всѣ глаза опускаются къ землѣ когда онъ громко спрашиваетъ мистера Криспаркля, стоящаго у отвореннаго окна:
— Гдѣ мой племянникъ?
— Его здѣсь не было. Развѣ онъ не у васъ?
— Нѣтъ. Онъ пошелъ вчера ночью къ рѣкѣ съ мистеромъ Невилемъ поглядѣть на бурю, и не возвращался. Позовите мистера Невиля.
— Онъ ушелъ сегодня рано утромъ.
— Ушелъ рано утромъ? Впустите меня! Впустите!
Теперь никто уже не глядитъ на башню. Всѣ глаза обращены на мистера Джаспера, какъ онъ, блѣдный, запыхавшійся, полуодѣтый, держится за рѣшетку предъ домомъ младшаго каноника.
ГЛАВА XV.
Арестантъ.
править
Невиль Ландлесъ вышелъ такъ рано и шелъ такъ скоро что когда зазвонили въ Клойстергамѣ къ заутренѣ онъ былъ уже за восемь миль. желая позавтракать, такъ какъ онъ дома съѣлъ одну только корку хлѣба, онъ остановился у ближайшаго постоялаго двора.
Посѣтители желающіе завтракать, кромѣ лошадей и скота, для которыхъ достаточно запасено было провизіи въ видѣ корыта съ водою и сѣна, появлялись такъ рѣдко въ „Вагонѣ“ что потребовалось не мало времени чтобы направить вагонъ этотъ на путь чая и ветчины. Невиль между тѣмъ, сидя въ усыпанной пескомъ комнатѣ, размышлялъ скоро ли послѣ его ухода тусклый огонь изъ сырыхъ сучьевъ начнетъ издавать хоть какую-нибудь теплоту?
„Вагонъ“ былъ прохладное заведеніе, лежащее на верху пригорка. Тамъ земля предъ дверью избита была копытами и покрыта стоптанною соломой; тамъ сварливая хозяйка била за стойкою грязнаго ребенка, одна нога котораго обута была въ красный чулокъ, а другая босая; тамъ сыръ валялся на низкой полкѣ вмѣстѣ съ грязною салфеткой и шокомъ съ зеленою ручкой въ желѣзной корзинѣ, напоминающей формою челнокъ; тамъ блѣдный хлѣбъ, крошась, какъ будто лилъ слезы о кораблекрушеніи своемъ въ другомъ челнокѣ; тамъ бѣлье, полумытое, полусухое, постоянно лежало у всѣхъ на виду; тамъ всякое питье пилось изъ кружекъ, а ѣда глядѣла незаманчиво. Вслѣдствіе всѣхъ этихъ обстоятельствъ „Вагонъ“ плохо держалъ вывѣшенное обѣщаніе пріюта и пищи для человѣка и скота. Но въ настоящемъ случаѣ человѣкъ былъ неприхотливъ: принялъ пищу какая нашлась, и отправился дальше послѣ слишкомъ продолжительнаго отдыха.
Отойдя съ четверть мили, Невиль остановился въ нерѣшимости: идти ли далѣе по большой дорогѣ или своротить на проселокъ, поднимающійся въ гору и потомъ очевидно опять приводящій къ дорогѣ. Онъ выбралъ проселокъ и пошелъ по немъ не безъ труда, такъ какъ спускъ былъ крутъ и путь изрѣзанъ глубокимъ колесникомъ. Невиль медленно подвигался впередъ какъ вдругъ замѣтилъ за собой другихъ пѣшеходовъ. Такъ какъ они шлгг скорѣе его, онъ посторонился чтобы дать имъ пройти. Но движенія ихъ были очень странны. Четверо только прошли впередъ; другіе четверо стали медлить, какъ бы дожидаясь чтобъ идти за нимъ когда онъ тронется съ мѣста, а остальные, человѣкъ шесть, повернули и пошли назадъ скорымъ шагомъ.
Невилъ поглядѣлъ на четверыхъ заднихъ, поглядѣлъ на четверыхъ переднихъ. Они на него глядѣли. Онъ пошелъ; передніе пошли, поминутно оглядываясь; задніе слѣдовали за нимъ по пятамъ. Когда вышли изъ тѣсной тропы на открытую поляну и порядокъ этотъ соблюдался по-прежнему, куда бы ни сворачивалъ Невиль, ему не оставалось уже сомнѣнія что эти люди имѣютъ на него виды. Чтобъ убѣдиться окончательно, онъ остановился. Всѣ остановились.
— Зачѣмъ вы такъ слѣдите за мной? спросилъ онъ. — Воры вы что ли?
— Пе отвѣчайте ему, сказалъ кто-то, онъ не разглядѣлъ кто именно. — Лучше молчатъ.
— Лучше молчатъ? повторилъ Невилъ. — Кто это говоритъ?
Никто не отвѣтилъ.
— Совѣтъ хорошъ, кто бы изъ васъ, бродягъ, ни подалъ его, продолжалъ Невилъ сердито. — Я не снесу чтобы меня такъ тѣснили четверо спереди и четверо сзади. Я хочу пройти мимо этихъ четверыхъ, и пройду.
Всѣ стояли неподвижно и онъ также.
— Если въ восьмеромъ, или въ четверомъ, или въ двоемъ нападаютъ на одного, продолжалъ онъ, сердясь все болѣе, — такъ этому одному остается только отбиваться силою и, видитъ Богъ, я такъ и сдѣлаю, если отъ меня не отстанутъ!
Взмахнувъ тяжелую палку и ускоривъ шагъ, онъ бросился впередъ чтобы миновать загораживавшихъ дорогу. Самый высокій и сильный изъ четверыхъ быстро обернулся, ловко схватился съ нимъ и упалъ съ нимъ вмѣстѣ, получивъ однако увѣсистый ударъ палкою.
— Не троньте его, говорилъ этотъ человѣкъ глухимъ голосомъ, когда они боролись на травѣ. — Коли биться, такъ честно. Онъ предо мной ребенокъ; да у него еще и грузъ на спинѣ. Я справлюсь съ нимъ. Не троньте его.
Нѣсколько времени они валялись; кровь появилась на лицахъ обоихъ; наконецъ неизвѣстный человѣкъ пустилъ Невиля и всталъ говоря:
— Ну, вотъ, теперь возьмите его двое подъ руки.
Такъ и было сдѣлано тотчасъ же.
— Что касается до того воры ли мы, мистеръ Ландлесъ, сказалъ неизвѣстный человѣкъ, выплевывая изъ роту кровь и отирая лицо, — такъ гдѣ же виданы воры въ полдень? Мы не тронули бы васъ, еслибы вы сами насъ не вынудили. Мы выведемъ васъ сейчасъ на большую дорогу, тамъ вы найдете довольно защиты отъ воровъ. Утрите ему лицо, видите какъ кровь течетъ у него.
Когда отерли лицо ему, Невиль узналъ въ говорившемъ Джо, кучера клойстергамскаго омнибуса, котораго видѣлъ только одинъ разъ, въ день своего пріѣзда.
— А теперь пока я совѣтую вамъ не разговаривать, мистеръ Ландлесъ. Пріятель ждетъ васъ на большой дорогѣ. Они пошли впередъ когда мы раздѣлились на двѣ кучки. Гораздо лучше вамъ ничего не говорить пока не встрѣтитесь съ нимъ. Неси кто-нибудь эту палку и идемъ.
Совершенно растерявшись, Невиль озирался кругомъ, не говоря ни слова. Онъ шелъ между двумя провожатыми, державшими его подъ руки, какъ во снѣ, пока на большой дорогѣ не встрѣтили они кучку людей. Тутъ были люди вернувшіеся назадъ, а въ серединѣ стояли мистеръ Джасперъ и мистеръ Криспаркль. Провожатые Невиля подвели его къ младшему канонику и тутъ пустили.
— Что все это значитъ? Что случилось? Мнѣ кажется что я помѣшался! вскричалъ Невиль, пока толпа обступала его.
— Гдѣ мой племянникъ? порывисто спросилъ мистеръ Джасперъ.
— Гдѣ вашъ племянникъ? повторилъ Невиль. — Зачѣмъ вы меня спрашиваете?
— Затѣмъ что вы послѣ всѣхъ оставались съ нимъ, и онъ исчезъ.
— Исчезъ! вскричалъ Невиль въ ужасѣ.
— Постойте, постойте! сказалъ мистеръ Криспаркль. — Позвольте мнѣ, Джасперъ. Мистеръ Невиль, вы смущены. Соберитесь съ мыслями. Вамъ необходимо собраться съ мыслями. Слушайте меня.
— Постараюсь, но я кажется съ ума сошелъ.
— Вы вышли вчера ночью отъ мистера Джаспера съ Эдвиномъ Друдомъ?
— Да.
— Въ которомъ часу?
— Кажется было двѣнадцать часовъ, сказалъ Невиль, схватившись рукой за голову и обращаясь къ Джасперу.
— Совершенно вѣрно, сказалъ мистеръ Криспаркль. — Точь въ точь какъ говорилъ мнѣ Джасперъ. Вы вмѣстѣ пошли къ рѣкѣ?
— Безъ сомнѣнія. Поглядѣть на бурю.
— Что случилось затѣмъ? Долго ли вы тамъ оставались?
— Минутъ десять. Кажется не больше. Затѣмъ мы пошли къ вашему дому, и онъ простился со мной у двери.
— Не говорилъ ли онъ что опять пойдетъ къ рѣкѣ?
— Нѣтъ. Онъ говорилъ что пойдетъ прямо домой.
Присутствующіе поглядѣли другъ на друга и потомъ на мистера Криспаркля. Джонъ Джасперъ, зорко наблюдавшій за Невилемъ, сказалъ канонику сдержаннымъ, подозрительнымъ голосомъ:
— Что это за пятна у вето на платьѣ?
Всѣ глаза обратились на кровавыя пятна.
— А вотъ и на палкѣ такія же! сказалъ Джасперъ, взявъ ее изъ рукъ несшаго ее человѣка.
— Я знаю что это его палка, она была у него въ рукахъ вчера вечеромъ. Что это значитъ?
— Бога ради объясните что это значитъ, Невиль, приступалъ мистеръ Криспаркль.
— Вотъ этотъ человѣкъ и я, сказалъ Невиль, указывая на своего недавняго противника, — боролись сейчасъ за эту палку. Вы можете видѣть такія же пятна и на немъ. Что жь могъ я думать, какъ пристали ко мнѣ восемь человѣкъ? Могла ли мнѣ въ голову придти настоящая причина, когда они ни слова не говорили мнѣ?
Всѣ сознались что сочли умѣстнымъ молчать, и что драка дѣйствительно произошла. И однако эти люди, видѣвшіе драку своими глазами, мрачно поглядывали на пятна, уже высушенныя свѣжимъ утреннимъ воздухомъ.
— Надо идти назадъ, Невиль, сказалъ мистеръ Криспаркль. — Вы разумѣется рады вернуться чтобъ очиститься отъ подозрѣнія?
— Разумѣется.
— Мистеръ Ландлесъ пойдетъ со мной рядомъ, сказалъ младшій каноникъ, оглядываясь кругомъ. — Идемъ, Невиль.
Они пошли назадъ. Остальные, разсыпавшись, слѣдовали за ними. Джасперъ шелъ по другую сторону Невиля и ни на минуту не отходилъ отъ него. Онъ молчалъ, тогда какъ мистеръ Криспаркль неразъ повторялъ свои прежніе вопросы, а Невиль повторялъ прежніе отвѣты; онъ молчалъ точно также пока оба они придумывали нѣкоторыя гадательныя объясненія.
Онъ молчалъ упорно, потому что мистеръ Криспаркль какъ будто вызывалъ его на участіе въ обсужденіи дѣла, но никакой вызовъ не могъ поколебать непреклонной строгости его лица. Подходя къ городу, младшій каноникъ изъявилъ мнѣніе что лучше всего прямо идти къ меру; Джасперъ только головою кивнулъ въ знакъ согласія, во ни слова не. сказалъ пока не очутились они въ пріемной мистера Сапси.
Послѣ того какъ сообщены были мистеру Сапси обстоятельства въ виду которыхъ желаютъ сдѣлать добровольное заявленіе, мистеръ Джасперъ заговорилъ и объявилъ прежде всего что полагаетъ всю надежду на проницательность мистера Салей. Не было никакой причины племяннику внезапно скрыться, говорилъ онъ, развѣ мистеръ Сапси отыщетъ причину, тогда онъ готовъ согласиться. Нѣтъ ни малѣйшей вѣроятности чтобы племянникъ вернулся къ рѣкѣ и случайно потонулъ въ темнотѣ; развѣ это покажется вѣроятнымъ мистеру Сапси, тогда опять-таки онъ готовъ согласиться. Онъ омываетъ руки отъ всѣхъ тяжкихъ подозрѣній, развѣ мистеру Сапси покажется подозрительнымъ что племянникъ предъ исчезновеніемъ своимъ находился въ обществѣ человѣка враждебно къ нему расположеннаго, и съ этимъ онъ также готовъ согласиться.
— Я такъ смущенъ, такъ разстроенъ и озабоченъ, говоритъ въ заключеніе мистеръ Джасперъ, — что на мое сужденіе нельзя положиться, но на сужденіе мистера Сапси положиться можно вполнѣ.
Мистеръ Сапси выразилъ мнѣніе что дѣло это темное, словомъ (тутъ глаза его остановились на Невилѣ), вся физіономія не англійская». Произнеся такой приговоръ, онъ пустился въ такое безсмысленно-запутанное разглагольствіе какого нельзя было ожидать даже отъ мера, и вывелъ наконецъ блестящее заключеніе что отнять жизнь у ближняго значитъ отнять нѣчто намъ не принадлежащее. Онъ колебался не сдѣлать ли распоряженія для немедленнаго заключенія въ тюрьму Невиля Ландлеса въ виду тяготѣющихъ на немъ подозрѣній, и можетъ-быть рѣшился бы даже на такой поступокъ, еслибы младшій каноникъ не заявилъ съ негодованіемъ протеста, не поручился за Невиля и не обязался лично представить его когда потребуется. Мистеръ Джасперъ понялъ тогда что мистеръ Сапси предлагаетъ обыскать рѣку, осмотрѣть тщательно всѣ берега, разослать извѣщеніе по всѣмъ окрестностямъ и въ Лондонъ, и напечатать объявленіе умоляющее Эдвина Друда, если онъ по какой-либо неизвѣстной причинѣ удалился изъ дому своего дяди, сжалиться надъ страданіемъ огорченнаго родственника и увѣдомить по крайней мѣрѣ что находится въ живыхъ. Мистеръ Сапси подтвердилъ что таковъ дѣйствительно былъ смыслъ его словъ (хотя онъ не говорилъ ничего подобнаго), и надлежащія мѣры были приняты немедленно.
Трудно рѣшить кто былъ болѣе поражень ужасомъ и изумленіемъ: Невиль Лавдлесъ или Джонъ Джасперъ. Разница заключалась только въ томъ что положеніе Джаспера принуждало его къ дѣятельности, а Невиля положеніе принуждало къ бездѣйствію. И тотъ, и другой одинаково были убиты.
На разсвѣтѣ слѣдующаго дня люди работали на рѣкѣ. Другіе, большею частію вызвавшіеся добровольно, осматривали берега. Весь день длились поиски: на рѣкѣ, съ помощью барокъ, шестовъ, сѣтей; на грязномъ и скользкомъ берегу съ помощью топоровъ, лопатъ, канатовъ, собакъ, всевозможныхъ орудій. Даже ночью на рѣкѣ двигались фонари, мерцали огни. По дальнимъ заливамъ стерегли и прислушавшись не несетъ ли чего-нибудь вода, по заросшимъ береговымъ дорогамъ на далекихъ мысахъ до восхода солнца толпились люди, но не оказывалось слѣда Эдвина Друда.
Еще день продолжались поиски. То на лодкѣ, то на берегу, среди камней, въ грязи, въ болотной травѣ Джонъ Джасперъ работалъ, хлопоталъ безъ устали. Напрасно. Не оказывалось слѣда Эдвина Друда.
Разставивъ опять сторожей на ночь, чтобы зоркіе глаза слѣдили за приливомъ и отливомъ, Джасперъ, изнуренный, пошелъ домой. Немытый, нечесаный, оборванный, весь въ грязи, едва бросился онъ въ покойное кресло, какъ мистеръ Грюгьюсъ очутился предъ нимъ.
— Странный случай, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ.
— Странный, ужасный случай.
Джасперъ только приподнялъ глаза и опять опустилъ ихъ, склонясь въ изнуреніи надъ ручкою кресла.
Мистеръ Грюгьюсъ, стоя предъ каминомъ и глядя на огонь, погладилъ рукою лицо и голову.
— Что ваша питомица? спросилъ Джасперъ немного спустя слабымъ, утомленнымъ голосомъ.
— Бѣдняжка. Вы можете себѣ представить въ какомъ она состояніи.
— Видѣли вы его сестру? спросилъ Джасперъ по прежнему.
— Чью сестру?
Рѣзкость вопроса въ отвѣтъ на вопросъ и холодная медленность, съ какою мистеръ Грюгьюсъ перевелъ при этомъ глаза отъ огня на своего собесѣдника, могли бы въ другое время произвести раздражающее дѣйствіе, теперь Джасперъ только открылъ глаза и сказалъ: Подозрѣваемаго юноши.
— Вы подозрѣваете его? спросилъ мистеръ Грюгьюсъ.
— Я не знаю что думать. Ни на чемъ не могу остановиться.
— И я также, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Но такъ какъ вы назвали его подозрѣваемымъ юношей, то я думала, что вы уже остановились на чемъ-нибудь. Я сейчасъ говорилъ съ миссъ Ландлесъ.
— Въ какомъ она настроеніи?
— Съ негодованіемъ возстаетъ противъ всякаго подозрѣнія и непоколебимо увѣрена въ братѣ.
— Бѣдная!
— Однако, продолжалъ мистеръ Грюгьюсъ, — я пришелъ говорить не о ней, а о моей питомицѣ. Мнѣ нужно сообщить вамъ новость, которая поразитъ васъ. По крайней мѣрѣ меня она поразила.
Джасперъ стоная вздохнулъ и повернулся въ креслѣ.
— Не отложить ли до завтра? спросилъ мистеръ Грюгьюсъ. — Смотрите, я предупредилъ васъ что вы будете поражены.
Болѣе внимательности и сосредоточенности выразилось во взглядѣ Джаспера на мистера Грюгьюса, который опять, гладя голову рукой, обернулся къ огню. Губы его сжались.
— Что такое? спросилъ Джасперъ, поднимаясь въ креслѣ.
— Конечно, заговорилъ мистеръ Г рюгьюсъ медленно и сдержанно, глядя на огонь, — я могъ бы знать это раньше. Она намекала. Но я такой угловатый человѣкъ что мнѣ и въ голову не приходило. Я думалъ что все идетъ какъ по маслу.
— Что такое? опять спросилъ Джасперъ.
Мистеръ Грюгьюсъ грѣлъ руки у огня, то закрывая, то открывая ихъ, пристально глядѣлъ на него съ боку, и не мѣняя положенія продолжалъ:
— Эта молодая парочка, исчезнувшій юноша и миссъ Роза, моя питомица, хотя были давно помолвлены, хотя имѣли время свыкнуться съ мыслю о предстоящемъ бракѣ, который весьма скоро долженъ былъ совершиться….
Мистеръ Грюгьюсъ увидѣлъ въ креслѣ блѣдное, какъ полотно лицо съ дрожащими, бѣлыми губами, съ широко открытыми глазами и двѣ грязныя руки, хватающіяся за ручки кресла. Еслибы не эти руки, онъ могъ бы подумать что никогда не видалъ прежде этого лица.
— Эта молодая парочка постепенно пришла къ убѣжденію (сложившемуся, какъ я думаю, одинаково съ обѣихъ сторонъ) что имъ обоимъ будетъ лучше и въ настоящемъ и въ будущемъ остаться близкими друзьями или, лучше сказать, братомъ и сестрою, нежели обвѣнчаться другъ съ другомъ.
Мистеръ Грюгьюсъ увидѣлъ въ креслѣ лицо свинцоваго цвѣта, на которомъ подымались словно стальные пузыри.
— Эта молодая парочка наконецъ благоразумно рѣшила сообщить другъ другу свое убѣжденіе откровенно, серіозно и ласково. Они сошлись съ этою цѣлью. Послѣ невинной и честной бесѣды, они согласились разорвать существовавшія между ними и предполагаемыя впредь отношенія навсегда.
Мистеръ Грюгьюсъ увидѣлъ фигуру похожую на привидѣніе, вставшую съ креселъ съ открытымъ ртомъ и руками поднятыми къ головѣ.
— Вашъ племянникъ, однакоже, опасаясь что вы по привязанности къ нему будете огорчены внезапною перемѣной въ предстоящей ему жизни, отложилъ на нѣсколько дней сообщеніе вамъ этого секрета, и предоставилъ мнѣ переговорить съ вами, когда его здѣсь не будетъ. Я говорю съ вами, и его здѣсь нѣтъ.
Мистеръ Грюгьюсъ увидѣлъ какъ похожая на привидѣніе фигура схватилась руками за волосы и отвернулась отъ него, словно корчась отъ боли.
— Я все сказалъ. Остается только добавить что эти молодые люди разстались твердо, хотя и не безъ слезъ, въ тотъ вечеръ какъ вы въ послѣдній разъ видѣли ихъ вмѣстѣ.
Мистеръ Грюгьюсъ услышалъ страшный вопль; не было уже похожей на привидѣніе фигуры, онъ видѣлъ предъ собою только кучу грязнаго, изодраннаго платья на полу.
Не мѣняя и тутъ своего положенія, онъ продолжалъ открывать и закрывать руки, грѣя ихъ надъ огнемъ и глядѣлъ сверху на эту кучу.
ГЛАВА XVI.
Обреченный.
править
Когда Джонъ Джасперъ пришелъ въ себя, за нимъ ухаживали мистеръ и мистрисъ Топъ, призванные гостемъ для этой цѣли, а гость, съ неподвижнымъ лицомъ, сидѣлъ прямо на стулѣ, положивъ руки на колѣни и глядѣлъ на него.
— Ну вотъ, слава Богу, вы очувствовались, сказала со слезами мистрисъ Топъ — вы совсѣмъ изнурились.
— Человѣкъ непремѣнно изнурится, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ свойственнымъ ему тономъ школьника повторяющаго затверженный урокъ, — если онъ лишенъ покоя, если умъ его встревоженъ, а тѣло подвергается чрезмѣрному утомленію.
— Я боюсь, не испугалъ ли я васъ, слабо извинялся Джасперъ, когда его усадили въ спокойное кресло.
— Нисколько; благодарю васъ, отвѣчалъ мистеръ Грюгьюсъ.
— Вы очень деликатны.
— Нисколько; благодарю васъ, отвѣчалъ опять мистеръ Грюгьюсъ.
— Выпейте вы немного вина, сказала мистрисъ Топъ — да скушайте желе которое я вамъ приготовила, и котораго вы трогать не хотѣли въ полдень, хотя и не завтракали и я, помните, предупреждала васъ, что случится; да еще жареную курицу, которую уже по крайней мѣрѣ разъ двадцать ставили на плиту. Все будетъ готово черезъ пять минутъ, и этотъ добрый джентльменъ можетъ быть посидитъ съ вами.
Добрый джентльменъ отвѣчалъ ворчаніемъ, которое могло значить и да, и нѣтъ и все что угодно, и сильно озадачило бы мистрисъ Топъ, еслибъ она не была занята накрываніемъ стола.
— Не скушаете ли вы чего-нибудь со мною? сказалъ Джасперъ.
— Я не въ состояніи куска проглотить, благодарю васъ, отвѣчалъ мистеръ Грюгьюсъ.
Джасперъ ѣлъ и пилъ съ Жадностью, не разбирая что ему подавали, очевидно не потому что ѣда и питье были ему особенно по вкусу, а съ цѣлью подкрѣпить силы свои во избѣжаніе новаго припадка. Мистеръ Грюгьюсъ между тѣмъ сидѣлъ совершено прямо, съ неподвижнымъ лицомъ, выражая собою какое-то учтивое отрицаніе, словно говоря на вызовъ къ разсужденію:
— Я не въ состояніи предложить ни малѣйшаго замѣчанія о чемъ бы то ни было; благодарю васъ.
— Знаете ли, сказалъ Джасперъ, отодвинувъ тарелку и стаканъ и подумавъ нѣсколько минутъ — я нахожу нѣкоторое утѣшеніе въ извѣстіи которымъ вы такъ изумили меня.
— Въ самомъ дѣлѣ? отозвался мистеръ Г рюгьюсъ, видимо прибавляя про себя, — я не нахожу; благодарю васъ.
— Оправившись отъ потрясенія, произведеннаго во мнѣ новостью о дорогомъ моемъ мальчикѣ, столь неожиданною, разрушающею всѣ воздушные замки которые я строилъ для него, и обдумавъ нѣсколько дѣло, я вижу тутъ утѣшительную сторону.
— Я былъ бы радъ еслибъ вы мнѣ указали ее, проговорилъ мистеръ Грюгьюсъ сухо.
— Нельзя ли надѣяться…. если я ошибаюсь, такъ скажите и сократите мои страданія…. нельзя ли думать что онъ, очутившись въ новомъ положеніи и опасаясь неловкости объясненій съ тѣмъ и съ другимъ, и съ третьимъ, в-о избѣжаніе этой неловкости обратился въ бѣгство?
— Это дѣло возможное, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ задумчиво.
— Это дѣло бывалое. Я читалъ что люди въ избѣжаніе докучныхъ разспросовъ и объясненій съ праздными и нескромными, вдругъ исчезали и долгое время пропадали безъ вѣсти.
— Я думаю такіе случаи дѣйствительно бывали, сказал мистеръ Грюгьюсъ.
— Когда я не имѣлъ и не могъ имѣть ни малѣйшаго подозрѣнія, продолжалъ Джасперъ, горячо идя по новому слѣду — что дорогой мой мальчикъ что-либо скрывалъ отъ меня, особенно такое важное обстоятельство, гдѣ же было найти мнѣ хотя лучъ свѣта въ охватившемъ меня мракѣ? Когда я думалъ что здѣсь его невѣста, что приближается свадьба, могъ ли я допустить возможность чтобъ онъ вдругъ добровольно удалили такимъ жестокимъ образомъ? Но послѣ того что вы мнѣ сказали, не открывается ли во мракѣ маленькій проблескъ свѣта? Если онъ дѣйствительно самъ удалился, не становится я исчезновеніе его менѣе непонятнымъ и жестокимъ? Что онъ разстался съ вашею питомицей, это одно уже могло дать поводъ уйти отсюда. Если онъ огорчилъ меня, то ей можетъ быть облегчилъ горе.
Мистеръ Грюгьюсъ не могъ съ этимъ не согласиться.
— Да и относительно меня даже, продолжалъ Джасперъ, развивая съ жаромъ свою мысль и постепенно какъ бы ободрясь: — онъ зналъ что вы будете у меня, что вы мнѣ скажете. Если ваши слова вызвали въ смущенномъ умѣ моемъ новый рядъ мыслей, то значитъ онъ могъ предвидѣть заключенія, къ какимъ я приду. Допустимъ что онъ предвидѣлъ и тогда исчезаетъ даже Жестокость ко мнѣ. А что я такое? Джонъ Джасперъ, учитель музыки!
И съ этимъ также мистеръ Грюгьюсъ не могъ не согласиться.
— У меня были подозрѣнія, ужасныя подозрѣнія, продолжалъ Джасперъ. — Но ваше извѣстіе, какъ ни поразило оно меня въ первую минуту, доказывая что племянникъ скрывалъ отъ меня одно весьма важное обстоятельство, пробуждаетъ во мнѣ надежду. Вы не опровергаете ея; вы допускаете что надежда эта разумная; и я начинаю считать возможнымъ, (тутъ онъ порывисто сложилъ руки словно на молитвѣ) что милый мальчикъ мой самъ ушелъ отъ насъ и въ настоящее время живъ и здоровъ.
Мистеръ Криспаркль вошелъ въ эту минуту. Джасперъ повторилъ, обращаясь къ нему:
— Я начинаю считать возможнымъ, что милый мальчикъ мой самъ ушелъ отъ насъ, и въ настоящее время живъ и здоровъ.
Мистеръ Криспаркль, садясь, спросилъ: почему? Джасперъ повторилъ только-что изложенные доводы. Еслибъ они были и не такъ убѣдительны, младшій каноникъ охотно принялъ бы ихъ, ибо они клонились къ оправданію его питомца. Но и ему тоже показалось весьма важнымъ что исчезнувшій молодой человѣкъ предъ самымъ исчезновеніемъ своимъ былъ поставленъ въ неловкое положеніе относительно всѣхъ лицъ знавшихъ его намѣренія. И это обстоятельство бросило новый свѣтъ на дѣло въ его глазахъ.
— Я заявилъ мистеру Сапси, Когда мы были у него, сказалъ Джасперъ, — что не было ссоры между обоими молодыми людьми при послѣдней ихъ встрѣчѣ. Мы всѣ знаемъ что первая встрѣча ихъ была, къ сожалѣнію, далеко не дружеская; но когда они въ послѣдній разъ сошлись у меня въ домѣ, все обошлось тихо и мирно. Племянникъ мой былъ не въ духѣ; я это замѣтилъ; и теперь я долженъ обратить на это особенное вниманіе, зная что онъ имѣлъ причину бы ть не въ духѣ, причину, можетъ быть, побудившую его скрыться.
— Дай Богъ чтобы вышло такъ! воскликнулъ мне теръ Криспаркль.
— Дай Богъ чтобы вшило такъ! повторилъ Джасперъ. — Вы знаете, и мистеру Грюгьюсу также слѣдуетъ знать, что я былъ предубѣжденъ противъ мистера Ландлеса вслѣдствіе необузданности проявившейся въ немъ въ первый разъ какъ онъ былъ у меня. Помните, я пришелъ къ вамъ весьма встревоженный его вспыльчивостью: я опасался за племянника. Помните, я даже записалъ въ моемъ дневникѣ и сообщилъ вамъ мои мрачныя предчувствія. Мистеру Грюгьюсу слѣдуетъ знать все дѣло. Я не хочу чтобы часть обстоятельствъ осталась неизвѣстна ему по моей винѣ. Я желаю заявить ему что сообщенное имъ извѣстіе пробудило надежду въ умѣ моемъ, несмотря на укоренившееся въ немъ прежде этого загадочнаго случая предубѣжденіе противъ молодаго Ландлеса.
Такая честность весьма смутила младшаго каноника. Онъ чувствовалъ что самъ поступаетъ неоткровенно. Онъ упрекалъ себя за то что скрылъ до сихъ поръ два обстоятельства: вторую вспышку злобы на Эдвина Друда со стороны Невиля и ревность, пылавшую, какъ ему извѣстно, въ душѣ молодаго человѣка. Младшій каноникъ убѣжденъ былъ въ невинности Невиля, и однако всѣ обстоятельства такъ складывались противъ него что онъ боялся прибавить еще двѣ новыя улики. Онъ былъ одинъ изъ честнѣйшихъ людей, но онъ взвѣшивалъ въ умѣ своемъ: сообщить теперь эти два отрывка истины не значило ли бы послужить лжи скорѣе чѣмъ правдѣ?
Но вотъ однако предъ нимъ примѣръ. Онъ пересталъ колебаться. Обращаясь къ мистеру Грюгьюсу, какъ къ человѣку получившему авторитетъ вслѣдствіе свѣта пролитаго имъ на вопросъ (и необычайно угловатъ сдѣлался мистеръ Грюгьюсъ очутившись въ этомъ новомъ положеніи), онъ похвалилъ честность Джаспера, и выразивъ твердое убѣжденіе въ полной невинности своего ученика, сознался что характеръ его дѣйствительно крайне вспыльчивъ, и что сверхъ того онъ прямо озлобленъ былъ на племянника Джаспера потому что воображалъ себя влюбленнымъ въ его невѣсту. Но реакція совершившаяся въ мистерѣ Джасперѣ устояла даже противъ этого неожиданнаго заявленія. Онъ только слегка поблѣднѣлъ, но повторилъ что хочетъ держаться надежды, пробужденной въ немъ мистеромъ, Грюгьюсомъ, и если не найдется слѣда указывающаго на насильственную смерть племянника, то не откажется, до послѣдней возможности, отъ надежды что онъ скрылся добровольно.
Случилось такъ что мистеръ Криспаркль, уйдя отъ Джаспера, все еще въ большой тревогѣ относительно молодаго человѣка котораго держалъ у себя въ домѣ какъ бы въ заключеніи, сдѣлалъ весьма замѣчательную вечернюю прогулку.
Онъ пошелъ къ Клойстергамской плотинѣ. Онъ часто ходила, туда, нѣтъ, слѣдовательно, ничего удивительнаго что онъ направился въ ту сторону. Но онъ такъ былъ занятъ своими мыслями, такъ мало обращалъ вниманія на все окружающее что только по шуму воды замѣтилъ гдѣ находится.
— Какъ я зашелъ сюда? было его первою мыслью, когда онъ остановился.
— Зачѣмъ я зашелъ сюда? было второю.
Онъ стоялъ внимательно прислушиваясь къ шуму воды, знакомый разказъ о воздушныхъ языкахъ, произносящихъ имена человѣческія, такъ живо пришелъ ему на память что онъ сдѣлалъ движеніе рукою, будто отстраняя что-либо осязательное.
Свѣтили звѣзды. Плотина была мили на двѣ выше того мѣста куда молодые люди ходили смотрѣть на бурю. Тутъ не производились поиски, потому что въ тотъ вечеръ наканунѣ Рождества было сильное теченіе и мѣста гдѣ можно было найти тѣло, если дѣйствительно случилось несчастіе, находились всѣ ниже плотины, по направленію къ морю. Вода текла черезъ плотину съ шумомъ, обычнымъ въ холодную, звѣздную ночь. Ничего не было видно. Но мистеру Криспарклю почему-то казалось что тутъ кроется что-то особенное.
Онъ сталъ разсуждать съ собою. Что такое? Гдѣ оно? Чѣмъ проявляется? Какому чувству доступно?
Никакое чувство не свидѣтельствовало ни о чемъ особенномъ. Онъ опять прислушался. Вода текла съ шумомъ, обычнымъ въ холодную звѣздную ночь.
Зная очень хорошо что мысль которою умъ его занятъ одна уже могла придать этому мѣсту таинственный, фантастическій характеръ, онъ сталь напрягать свое соколиное зрѣніе чтобъ увидѣть нѣтъ ли въ самомъ дѣлѣ чего-нибудь. Онъ подошелъ ближе къ плотинѣ, поглядѣлъ на знакомыя сваи и бревна. Не, было и слѣда чего-либо необыкновеннаго. Онъ однако рѣшилъ вернуться на это мѣсто рано утромъ. Всю ночь въ тревожномъ снѣ слышался ему шумъ воды. На зарѣ онъ опять стоялъ у плотины. Утро было ясное, морозное. Мѣстность виднѣлась ему во всѣхъ мельчайшихъ подробностяхъ. Онъ внимательно осматривалъ ее нѣсколько минутъ и готовъ уже былъ отдернуться, какъ вдругъ глаза его остановились на одной точкѣ.
Онъ отвернулся отъ плотины, поглядѣлъ на небо, на землю, и опять глаза его остановились на той точкѣ. Она тотчасъ же опять попалась ему на глаза; онъ сосредоточилъ на ней свое зрѣніе. Онъ уже не могъ потерять ее изъ глазъ, какъ ни мала была она. Онъ началъ снимать съ себя платье. Его поразило что въ этомъ мѣстѣ, въ углу плотины что-то блестѣло и не двигалось, и не уходило съ блестящими каплями воды.
Онъ сбросилъ платье, нырнулъ въ ледяную воду, и поплылъ къ этому мѣсту. Взобравшись на бревна, онъ вынулъ изъ-за нихъ запутавшіеся въ нихъ цѣпочкой золотые часы, съ вырѣзаннымъ вензелемъ Э. Д.
Онъ вынесъ часы на берегъ, поплылъ опять къ плотинѣ, взобрался на нее и нырнулъ на дно рѣки. Дно было знакомо ему, онъ нырялъ и нырялъ до тѣхъ поръ пока былъ уже не въ силахъ вытерпѣть холодъ. Онъ думать найти тѣло, но нашелъ только золотую булавку, застрявшую въ грязи. Съ этими открытіями онъ вернулся въ Клойстергамъ и взявъ съ собою Невиля Лавдлесъ, пошелъ прямо къ меру. Послали за мистеромъ Джасперомъ, часы и булавку признали, арестовали Невиля и дикіе безобразные слухи пошли про него. Онъ такого свирѣпаго нрава что еслибы не бѣдняжка сестра, которая одна имѣетъ на него вліяніе, онъ бы ежедневно совершалъ убійства. До пріѣзда въ Англію, онъ засѣкъ до смерти множество «туземцевъ», кочевыхъ людей живущихъ то въ Азіи, то въ Африкѣ, то на сѣверномъ полюсѣ, которые, по понятіямъ Клойстергамцевъ, всегда чернаго цвѣта, всегда въ высшей степени добродѣтельны, всегда читаютъ разсужденія, весьма темныя, въ искаженномъ переводѣ, но совершенно понятныя для нихъ на родномъ языкѣ. Онъ чуть не свелъ со стыдомъ въ могилу сѣдые волосы мистера Криспаркля (это оригинальное выраженіе принадлежало мистеру Сапси). Онъ не разъ обѣщался убить мистера Криспаркля. Онъ не разъ обѣщался всѣхъ убить и сдѣлаться послѣднимъ человѣкомъ. Онъ привезенъ былъ изъ Лондона въ Клойстергамъ извѣстнымъ филантропомъ. Зачѣмъ? «Затѣмъ, объяснялъ будто бы этотъ филантропъ, что говоря, словами Бентама, я обязанъ изъ любви къ ближнимъ помѣстить его туда гдѣ онъ будетъ опасенъ для наименьшаго числа людей.»
Эти шальные выстрѣлы изъ самопаловъ тупоумія, не ранили бы можетъ-быть Невиля тяжело. Но ему пришлось выдерживать также и разумный, мѣткій огонь усовершенствованнаго оружія. Онъ завѣдомо угрожалъ погибшему юношѣ; онъ, по заявленію искренняго друга и учителя, такъ горячо за него заступавшагося, питалъ вражду къ этому несчастному. Онъ былъ вооруженъ въ ту роковую ночь смертельнымъ орудіемъ, а на другое утро рано онъ ушелъ, приготовивъ все къ своему отбытію. Онъ схваченъ былъ со слѣдами крови на платьѣ Правда происхожденіе ихъ могло быть дѣйствительно такое какъ онъ объяснилъ; но могло быть и другое. Когда обыскана была его комната и имущество, оказалось что онъ уничтожилъ всѣ свои бумаги и привелъ въ порядокъ всѣ вещи подъ вечеръ роковаго дня. Часы найденные у плотины призваны были золотыхъ дѣлъ мастеромъ за принадлежавшіе Эдвину Друду. Онъ заявилъ что заводилъ ихъ и поставилъ въ тотъ самый день на двадцать минутъ третьяго; они, по мнѣнію золотыхъ дѣлъ мастера, съ тѣхъ поръ уже не заводились и остановились прежде чѣмъ брошены были въ воду. Это подтверждало предположеніе что часы были сняты съ Эдвина Друда вскорѣ послѣ того какъ онъ вышелъ отъ Джаспера въ полночь съ Невилемъ, и брошены нѣсколько часовъ спустя. Зачѣмъ были они брошены? Если Эдвинъ былъ убитъ, и такъ искусно обезображенъ, или спрятанъ что убійца считалъ опредѣленіе личности его невозможнымъ иначе какъ съ помощью вещей которыя онъ носилъ, то очевидно преступникъ долженъ былъ постараться удалить отъ тѣла самыя прочныя, самыя замѣтныя и общеизвѣстныя вещи. А э то были именно часы и булавка. Что касается до случаевъ бросить ихъ въ воду, еслибы возникли подозрѣнія, то такихъ случаевъ было у убійцы много. Многіе видѣли какъ бродилъ онъ въ этихъ мѣстахъ, да и повсюду, словно убитый горемъ и потерянный. Относительно же выбора мѣста, очевидно для него выгоднѣе было чтобы такія улики нашлись гдѣ угодно, только не на немъ и не у него. Изъ примирительнаго характера послѣдней встрѣчи между двумя молодыми людьми весьма мало можно было вывести въ пользу Ландлеса. Оказалось что первая мысль объ этой встрѣчѣ принадлежала не ему, а мистеру Криспарклю, и кто знаетъ какъ неохотно, въ какомъ настроеніи духа шелъ молодой человѣкъ на это вынужденное свиданіе? Чѣмъ больше разбиралось его дѣло тѣмъ хуже оказывалось оно во всѣхъ отношеніяхъ. Даже предположеніе что пропавшій юноша скрылся добровольно становилось окончательно невѣроятнымъ по свидѣтельству молодой дѣвушки съ которою онъ такъ недавно разстался. Ибо что показывала она съ неподдѣльною искренностью и грустью? Что онъ съ ней вмѣстѣ рѣшилъ непремѣнно дождаться пріѣзда мистера Грюгьюса. А между тѣмъ онъ исчезъ до появленія этого джентльмена.
На основаніи такихъ уликъ Невиль содержался подъ арестомъ, повсюду производились поиски, Джасперъ хлопоталъ днемъ и ночью. Но ничего не нашли. За отсутствіемъ доказательствъ смерти пропавшаго человѣка, пришлось освободить подозрѣваемаго въ убійствѣ. Невг.ля выпустили. Тогда произошло то что предвидѣлъ мистеръ Криспаркль. Невилю оказалось невозможнымъ оставаться въ городѣ, ибо весь городъ избѣгалъ, гналъ его. Да и кромѣ того старой китайской пастушкѣ было бы невыносимо имѣть у себя въ домѣ такого жильца. Да наконецъ этого не допустила бы и самая власть которой подчиненъ былъ по службѣ младшій каноникъ.
— Мистеръ Криспаркль, сказалъ деканъ, — человѣческій судъ можетъ ошибаться, по долженъ дѣйствовать по своему разумѣнію. Дни убѣжищъ прошли. Этотъ молодой человѣкъ не долженъ находить у васъ убѣжище.
— Вы хотите сказать что онъ долженъ оставить мой домъ?
— Я не приписываю себѣ власти въ вашемъ домѣ, отвѣчалъ осторожный деканъ. — Я только совѣщаюсь съ вами о печальной необходимости, въ какую мы поставлены, лиши ть этого юношу великаго блага вашихъ уроковъ и наставленій.
— Очень это жаль, возразилъ мистеръ Криспаркль.
— Весьма жаль, согласился деканъ.
— Если уже необходимо, началъ мистеръ Криспаркль.
— Какъ сами вы, къ несчастью, сознаете, договорилъ деканъ.
Мистеръ Криспаркль поклонился покорно.
— Трудно въ этомъ дѣлѣ произнести приговоръ, но я понимаю что….
— Именно. Совершенно вѣрно! вступился деканъ, ласково кивая головой. — Какъ сами вы говорите, мистеръ Криспаркль, дѣлать нечего. Конечно, конечно. Намъ нѣтъ выбора, какъ вы совершенно вѣрно замѣтили.
— Я однако совершенно увѣренъ въ его полной невинности.
— Ну, сказалъ деканъ, слегка понизивъ голосъ и оглядываясь кругомъ, — я бы не сказалъ этого такъ рѣшительно. Противъ него много уликъ. Нѣтъ, я бы не сказалъ этого.
Мистеръ Криспаркль опять поклонился.
— Не ваше, быть-можетъ, дѣло судить, продолжалъ деканъ. — Нѣтъ, не наше дѣло. Мы, духовныя лица, держимъ сердце въ теплѣ, а голову въ холодѣ, и соблюдаемъ благоразумную середину.
— Надѣюсь, вы не осудите что я публично и утвердительно заявилъ что онъ снова явится сюда какъ только возникнетъ какое-нибудь новое подозрѣніе, или откроется новое обстоятельство способное выяснить это загадочное дѣло?
— Нисколько, отозвался деканъ. — Однако знаете ли, мнѣ кажется, продолжалъ онъ съ весьма легкимъ и тонкимъ удареніемъ на двухъ послѣднихъ словахъ. — Мнѣ кажется, я и заявилъ бы этого утвердительно. Заявить, да. Но утвердительно…. нѣтъ. Мнѣ такъ кажется. Словомъ, мистеръ Криспаркль будемте держать сердце въ теплѣ, а голову въ холодѣ, и во обще воздерживаться по возможности отъ утвердительныхъ заявленій.
Итакъ, уголокъ младшихъ канониковъ отрекся отъ Невиля Ландлеса, и онъ пошелъ куда знаетъ, съ запятнаннымъ именемъ.
Только тогда Джонъ Джасперъ молча занялъ снова мѣсто свое въ хорѣ. Блѣдный, съ красными глазами, онъ очевидно лишился свѣтлыхъ надеждъ, бодрость оставила его и всѣ мрачныя мысли вернулись. Два дня спустя, разоблачаясь, онъ вынулъ свой дневникъ, перевернулъ нѣсколько листовъ и подалъ мистеру Криспарклю, молча, съ выразительнымъ видомъ указывая на слѣдующую замѣтку:
«Милый мой мальчикъ убитъ. Найденные часы и булавка убѣждаютъ меня что онъ убитъ въ ту ночь, и что вещи эти были сняты для устраненія уликъ. Я отказываюсь отъ всѣхъ обманчивыхъ надеждъ которыя основывалъ я на его размолвкѣ съ невѣстой. Онѣ падаютъ предъ этимъ доказательствомъ. Я клянусь, и заношу здѣсь мою клятву, что никогда болѣе не буду обсуждать эту тайну съ кѣмъ бы то нибыло, пока ключъ ея не будетъ у меня въ рукахъ; что никогда не откажусь отъ поисковъ; что низведу вину на голову виновнаго, и посвящу себя его истребленію.»
ГЛАВА XVII.
Филантропія офиціальная и неофиціальная.
править
Миновало цѣлое полугодіе, и мистеръ Криспаркль сидѣлъ въ пріемной комнатѣ главной конторы лондонской «Пристани Филантропіи», дожидаясь аудіенціи у мистера Гонитондера. Въ школьные дни, когда предавался гимнастическимъ упражненіямъ, мистеръ Криспаркль знавалъ профессоровъ благороднаго кулачнаго искусства и присутствовалъ на двухъ трехъ боевыхъ сходкахъ ихъ. Теперь онъ имѣлъ случай замѣтить что по френологической формаціи задней части головы, офиціальные филантропы необыкновенно похожи на кулачныхъ бойцовъ. Они представляли необыкновенное развитіе всѣхъ тѣхъ органовъ которые обусловливаютъ или сопровождаютъ наклонность дать тумака своему ближнему. Нѣсколько профессоровъ ходили взадъ и впередъ съ тѣмъ же самымъ задорнымъ видомъ людей готовыхъ «выйти» на встрѣтившагося новичка какой очень хорошо помнилъ мистеръ Криспаркль. Дѣлались приготовленія къ нравственному бою въ одномъ изъ сельскихъ округовъ, и нѣкоторые изъ профессоровъ стояли за того или другаго бойца, точь-въ-точь такъ же какъ еслибы предполагали драться на кулачкахъ. Въ офиціальномъ распорядителѣ подобныхъ предпріятій, знаменитомъ своею ловкостью, мистеръ Криспаркль узналъ, подъ черною одеждой, двойника покойнаго благодѣтеля своихъ товарищей, извѣстнаго въ обществѣ подъ именемъ Фрости-федсъ Фого, который нѣкогда завѣдывалъ устройствомъ волшебныхъ круговъ посредствомъ канатовъ и кольевъ. Только въ трехъ чертахъ не было сходства между тѣми и другими профессорами. Вопервыхъ, филантропы очень дурно были выдержаны, слишкомъ тучны и представляли и въ тѣлѣ и въ лицѣ избытокъ жира, осуждаемый знатоками кулачнаго дѣла. Вовторыхъ, филантропы не были такъ добродушно веселы какъ кулачные бойцы, и употребляли дурныя слова. Втретьихъ, боевыя правила ихъ сильно нуждались въ пересмотрѣ, ибо дозволяли имъ не только добить противника до каната, но и добить его до границъ помѣшательства; бить лежачаго, бить всячески и вездѣ, топтать ногами, поражать сзади безъ милосердія. Въ этомъ отношеніи профессора благороднаго искусства оказывались гораздо благороднѣе профессоровъ филантропіи.
Мистеръ Криспаркль до того погрузился въ раздумье объ этихъ сходствахъ и различіяхъ, слѣдя въ то же время за толпою безпрерывно проходившею мимо него, словно вѣчно спѣша отбить что-нибудь у кого-нибудь, что не слыхалъ какъ прокричали его имя. Когда наконецъ онъ откликнулся, весьма жалкій и оборванный стипендіатъ-филантропъ (положеніе котораго невидимому едва ли было бы хуже еслибъ онъ поступилъ въ услуженіе къ заклятому врагу рода человѣческаго), ввелъ его въ комнату мистера Гонитондера.
— Милостивый государь, сказалъ мистеръ Гонитондеръ своимъ потрясающимъ голосомъ, словно отдавая приказаніе дурному, по его мнѣнію, школьнику, — садитесь.
Мистеръ Криспаркль сѣлъ.
Мистеръ Гонитондеръ подписалъ послѣдніе десятки нѣсколькихъ тысячъ окружныхъ посланій, повелѣвающихъ столькимъ же бѣднымъ семействамъ мгновенно воздвигнуться, раскошелиться и сдѣлаться филантропами, или отправиться къ чорту. Другой жалкій стипендіатъ-филантропъ, какъ видно отличавшійся замѣчательнымъ безкорыстіемъ, собралъ письма эти въ корзинку и ушелъ съ ними.
— Вотъ что, мистеръ Криспаркль, сказалъ мистеръ Гонитондеръ, поворачивая къ нему свое кресло, скрестивъ руки на колѣняхъ и нахмуривъ брови словно говоря про себя: съ тобой я не стану долго возиться. — Мы съ вами, милостивый государь, смотримъ различно на святость человѣческой жизни.
— Въ самомъ дѣлѣ? отозвался младшій каноникъ.
— Въ самомъ дѣлѣ.
— Позвольте спросить, сказалъ младшій каноникъ, — какъ смотрите вы на этотъ вопросъ?
— Я смотрю такъ что жизнь человѣческая должна почитаться священною.
— А позвольте спросить, продолжалъ попрежнему младшій каноникъ, — какъ смотрю я, по вашему, на этотъ вопросъ?
— Милостивый государь, отвѣтилъ филантропъ, хмурясь еще болѣе на мистера Криспаркля, — это вамъ самимъ извѣстно лучше чѣмъ кому-либо.
— Согласенъ, конечно. Но вѣдь вы начали съ того что воззрѣнія наши различны. Вы, слѣдовательно, приписывали мнѣ извѣстныя воззрѣнія. Иначе вы не имѣли бы права такъ говорить. Позвольте же узнать какія приписали вы мнѣ воззрѣнія?
— Вотъ человѣкъ, и еще молодой человѣкъ, сказалъ мистеръ Гонитондеръ, — какъ будто это обстоятельство значительно ухудшаетъ дѣло, и гибель человѣка стараго казалась бы ему гораздо сноснѣе, — стирается съ лица земли насиліемъ. Какъ называете вы подобное дѣло?
— Убійствомъ, сказалъ младшій каноникъ.
— А какъ называете вы того кто совершилъ подобное дѣло?
— Убійцей, сказалъ младшій каноникъ.
— Я радъ что вы хоть это допускаете, отозвался мистеръ Гонитондеръ самымъ грубымъ тономъ своимъ, — и признаюсь, я не ожидалъ этого! Тутъ онъ опять свирѣпо нахмурился на мистера Криспаркля.
— Потрудитесь объяснить что хотите вы сказать такими непозволительными выраженіями.
— Я сижу здѣсь, милостивый государь, отвѣчалъ филантропъ, повышая голосъ до рева, — не для того чтобы сносить оскорбленія.
— Я здѣсь съ вами одинъ, и очень хорошо это знаю, отозвался младшій каноникъ весьма спокойно. — Но я прерываю ваше объясненіе.
— Убійство! продолжалъ мистеръ Гонитондеръ какъ бы въ свирѣпомъ раздумьи, скрестивъ ораторски руки и неодобрительно кивая головой послѣ каждаго изреченія или слова. — Кровопролитіе! Каинъ! Авель! Я не вступаю въ общеніе съ Каиномъ! Я отталкиваю съ омерзеніемъ окровавленную руку, когда ее протягиваютъ мнѣ.
Вмѣсто того чтобы мгновенно вскочить на стулъ и восторженно кричать до сипоты, какъ непремѣнно поступило бы братство на публичномъ собраніи, мистеръ Криспаркль только положилъ ногу на ногу и сказалъ кротко: — Не стану прерывать вашихъ объясненій, когда вы приступите къ нимъ.
— Въ заповѣдяхъ сказано: не убій. Не убій, милостивый государь! продолжалъ мистеръ Гонитондеръ, словно укоряя мистера Криспаркля за то что онъ утверждалъ будто заповѣди дозволяютъ немного заняться убійствомъ, а потомъ оставить.
— Въ нихъ также сказано: не свидѣтельствуй ложно, замѣтилъ мистеръ Криспаркль.
— Довольно! заревѣлъ мистеръ Г онитондеръ съ торжественностью и строгостью, которая поразила бы всѣхъ присутствующихъ на общественномъ собраніи — До..о…вольно! Мои бывшіе питомцы достигли совершеннолѣтія. Я слѣдовательно освобождаюсь отъ попеченій, о которыхъ не могу подумать безъ ужаса и содроганія. Вотъ отчеты, которые вы взялись принять отъ ихъ имени: чѣмъ скорѣе вы примете ихъ тѣмъ лучше. И позвольте сказать вамъ, милостивый государь, вы, какъ человѣкъ и каноникъ, могли найти себѣ занятіе получше. Онъ кивнулъ головой. — Получше, получше, повторилъ онъ, трижды кивая.
Мистеръ Криспаркль всталъ. Лицо его слегка разгорѣлось, но онъ вполнѣ владѣлъ собою.
— Мистеръ Гонитондеръ, сказалъ онъ, собирая указанныя бумаги, — хороши ли, или дурны мои занятія, это дѣло вкуса. По вашему было бы лучше еслибъ я поступилъ въ члены вашего общества.
— Да, дѣйствительно! отозвался мистеръ Гонитондеръ, укоризненно качая головой. — Лучше было бы для васъ, еслибы вы давно это сдѣлали.
— Я думаю иначе.
— Или, продолжалъ мистеръ Гонитондеръ, качая по прежнему головой, — посвятить себя разоблаченію и наказанію порока приличнѣе было бы человѣку вашего званіа нежели предоставить это дѣло лицамъ не духовнымъ.
— Я можетъ-быть смотрю на мое званіе съ другой точки, и нахожу что первая налагаемая имъ обязанность — помогать нуждающимся, угнетеннымъ и огорченнымъ, — сказалъ мистеръ Криспаркль. — Но такъ какъ я давно уже убѣдился что разглагольствія о своемъ образѣ мыслей не входятъ въ обязанности моего званія, то я не стану говорить объ этомъ. Я считаю однако долгомъ относительно мистера Невиля, его сестры и также относительно себя самого заявить что мнѣ вполнѣ былъ знакомъ характеръ мистера Невиля въ то время какъ случилось это несчастное происшествіе, и что, не думая скрывать его недостатковъ, я искренно убѣжденъ что онъ показалъ чистую правду. На основаніи этого убѣжденія, я отношусь къ нему дружески. Пока останусь при этомъ убѣжденіи, я буду относиться къ нему дружески. И еслибы какія-либо соображенія могли поколебать меня въ этомъ намѣреніи, я до такой степени устыдился бы себя самого что нѣтъ на свѣтѣ человѣка котораго хорошее мнѣніе, добытое этимъ путемъ, вознаградило бы меня за потерю уваженія къ самому себѣ.
Добрый человѣкъ! Честный человѣкъ! И какой скромный къ тому же. Въ младшемъ каноникѣ теперь также мало было хвастливости какъ въ то время когда онъ мальчикомъ стаивалъ на стражѣ у «городка». Онъ просто и твердо былъ вѣренъ своему долгу, какъ въ маломъ дѣлѣ, такъ и въ большомъ. Такъ бываетъ со всѣми чистыми душами. Таковы всѣ чистыя души, были, есть и будутъ во вѣкъ. Ничто не низко для истинно высокаго духа.
— Такъ кто же, по вашему, совершилъ это дѣло? рѣзко спросилъ мистеръ Гонитондеръ.
— Сохрани Богъ, сказалъ мистеръ Криспаркль, — чтобъ, изъ желанія оправдать одного человѣка, я легкомысленно сталъ обвинять другаго. Я никого не обвиняю.
— Вотъ какъ!… произнесъ мистеръ Гонитондеръ съ великимъ отвращеніемъ, ибо братство филантроповъ привыкло руководствоваться вовсе не такими началами. — Да вы, милостивый государь, вовсе и не безпристрастный судья. Этого также не надо забывать.
— Почему же мнѣ быть пристрастнымъ? спросилъ мистеръ Криспаркль съ невинною улыбкой, не понимая рѣшительно что разумѣетъ его собесѣдникъ.
— Вамъ платился за вашего воспитанника извѣстный гонорарій, который, можетъ-быть, и повліялъ нѣсколько на ваше сужденіе, сказалъ мистеръ 1’онитондеръ грубо.
— Можетъ-быть, я надѣюсь и теперь удержать его? спросилъ мистеръ Криспаркль, начиная догадываться. — Вы это хотите сказать?
— Вотъ видите ли, отозвался филантропъ, вставая и засовывая руки въ карманы панталонъ. — Я не крою людямъ дурацкихъ колпаковъ. Если кому найдется у меня колпакъ по вкусу, тотъ можетъ надѣть его и носить. Это не мое дѣло.
Мистеръ Криспаркль поглядѣлъ на него съ естественнымъ негодованіемъ и сказалъ:
— Мистеръ Гонитондеръ, идя сюда, я надѣялся что мнѣ не придется объяснять до какой степени неприлично вводить въ частную жизнь площадные пріемы и ухватки. Но вы показали мнѣ такой обращикъ и тѣхъ и другихъ что я заслуживать бы подвергнуться имъ, еслибы сталъ молчать. Эти пріемы и ухватки отвратительны.
— Они вамъ не по сердцу, конечно.
— Они отвратительны, продолжалъ мистеръ Криспаркль, не обращая вниманія на слова филантропа. — Они противны одинаково и справедливости, приличной христіанамъ, и сдержанности, приличной порядочнымъ людямъ. Вы предполагаете что великое преступленіе совершено было человѣкомъ котораго я, знакомый со всѣми обстоятельствами, на основаніи многихъ данныхъ искренно считаю невиннымъ. И потому что я расхожусь съ вами во мнѣніи, къ какой площадной ухваткѣ прибѣгаете вы? Вы тотчасъ же нападаете на меня, укоряете меня будто я не сознаю громадности преступленія, и содѣйствую, и помогаю ему. Такъ, въ другой разъ, навязавъ мнѣ роль вашего противника по другимъ вопросамъ, вы выкинули подобную же площадную штуку, ссылаясь на какія-то, будто бы кѣмъ-то единогласно принятыя правила. Я отказываюсь этому вѣрить, и вы опять прибѣгаете къ площадному пріему, объявляете что я ни во что не вѣрю. Потому что я не хочу кланяться идолу вами сдѣланному, вы утверждаете что я не признаю истиннаго Бога. Въ другой разъ вы дѣлаете открытіе что война есть бѣдствіе и предлагаете отмѣнить ее рядомъ нелѣпыхъ, ни на чемъ не основанныхъ постановленій. Я не признаю за вами чести этого открытія и нисколько не вѣрю въ пользу предлагаемыхъ мѣръ. Опять вы хватаетесь за площадную уловку и представляете меня чѣмъ-то вродѣ воплощеннаго дьявола, наслаждающагося ужасами боеваго поля. Другой разъ, въ одной изъ вашихъ необузданныхъ площадныхъ выходокъ, вы требуете наказанія трезвому наравнѣ съ пьянымъ. Я заявляю права трезваго человѣка на удобства и удовольствія жизни, а вы провозглашаете что я руководствуюсь безнравственнымъ желаніемъ превратить ближнихъ моихъ въ свиней и дикихъ животныхъ. Во всѣхъ подобныхъ случаяхъ, ваши предлагатели, поддерживатели и всѣ ваши профессора разныхъ наименованій колобродятъ какъ шальные, предполагаютъ вездѣ съ крайнею беззастѣнчивостью самыя низкія, подлыя побужденія (вспомните слова только что сказанныя вами самими, которыхъ вамъ слѣдовало бы стыдиться); приводятъ цифры завѣдомо столь же невѣрныя какъ счетная книга въ которой былъ бы одинъ лишь дебетъ безъ кредита, или наоборотъ. Вотъ почему, мистеръ Гонитондеръ, я считаю площадь дурною школой и дурнымъ примѣромъ даже для общественной жизни, но вносить площадные пріемы въ жизнь частную кажется мнѣ нестерпимымъ злоупотребленіемъ.
— Это сильныя выраженія, милостивый государь! воскликнулъ филантропъ.
— Надѣюсь, сказалъ мистеръ Криспаркль. — Прощайте.
Онъ вышелъ изъ «Пристани» быстрымъ шагомъ, но скоро перешелъ къ своей обыкновенной живой походкѣ, и улыбнулся при мысли что сказала бы китайская пастушка еслибы видѣла какъ поражалъ онъ мистера Гонитондера въ жаркой стычкѣ: у мистера Криспаркля было на столько самонадѣянности что онъ считалъ удары свои мѣткими и достаточно чувствительными для филантропа.
Онъ отправился въ Степль-Инъ, но не въ квартиру къ мистеру Грюгьюсу. Много скрыпящихъ лѣстницъ прошелъ онъ пока не добрался до извѣстныхъ угловыхъ комнатъ, отворилъ незапертую дверь и очутился подлѣ стола Невиля Ландлеса.
Печать уединенія лежала на комнатахъ и на ихъ обитателѣ. Онъ былъ унылъ какъ и онѣ. Ихъ покривившіеся потолки, массивные замки и рѣшетки, тяжелыя балки и. перекладины тронутыя гнилью напоминали тюрьму, и у него былъ мрачный видъ заключеннаго. Однако солнце свѣтило въ уродливое окно, выступавшее на крышу, а за окномъ, на истрескавшемся, закопченномъ откосѣ нѣсколько заблудшихъ Воробьевъ болѣзненно прыгали, словно маленькіе пернатые калѣки, забывшіе въ гнѣздахъ костыли; а возлѣ шелестѣли живые листья, освѣжавшіе воздухъ, издавая сдержанный звукъ, который въ деревнѣ былъ бы отрадною мелодіей. Убранство въ комнатахъ было скудное, но запасъ книгъ хорошій. Все обличало жилище бѣднаго студента. Что мистеръ Криспаркль выбиралъ, или дать, или подарилъ эти книги, видно было ясно изъ привѣтливаго взгляда, которьг1 онъ бросилъ на нихъ, входя.
— Какъ поживаете, Невиль?
— Я не унываю, мистеръ Криспаркль, и работаю сколько могу.
— Глаза у васъ немного велики и слишкомъ блестятъ, сказалъ младшій каноникъ, медленно выпуская руку, которую взялъ.
— Блестятъ они потому что видятъ васъ, отозвался Невиль. — Еслибы вы меня оставили, они скоро бы потускнѣли.
— Крѣпитесь, крѣпитесь, говорилъ каноникъ ободрительнымъ тономъ, — боритесь съ невзгодою, Невиль.
— Еслибъ я умиралъ, кажется, одно слово ваше возвратило бы мнѣ крѣпость; еслибы сердце мое перестало биться, вы, кажется, однимъ прикосновеніемъ оживили бы его, сказалъ Невиль. — Но я и такъ крѣплюсь, и дѣло у меня идетъ отлично.
Мистеръ Криспаркль повернулъ его нѣсколько болѣе къ свѣту лицомъ.
— Мнѣ хотѣлось бы видѣть здѣсь побольше краски, Невиль, сказалъ онъ, указывая для образца на свою собственную здоровую щеку. — Мнѣ хочется чтобы солнце побольше на васъ свѣтило.
Невиль вдругъ опустилъ голову и, понизивъ голосъ, отвѣчалъ:
— У меня еще нѣтъ силъ на это. Можетъ-быть, будетъ современемъ, но теперь еще нѣтъ. Еслибы вы прошли какъ я по этимъ Клойстергамскимъ улицамъ, еслибы вы видѣли какъ отворачиваютъ отъ васъ глаза, какъ порядочные люди, встрѣчаясь съ вами, сторонятся чтобы вы не прикоснулись къ нимъ, не подошли слишкомъ близко, вы бы не сочли безразсуднымъ что и не выхожу днемъ.
— Бѣдный малый! сказалъ младшій каноникъ такимъ сочувственнымъ голосомъ что молодой человѣкъ схватилъ его руку. — Я никогда не говорилъ что это безразсудно, никогда и не думалъ. Мнѣ только хотѣлось бы чтобы вы выходили днемъ.
— Это для меня самое сильное побужденіе. Но я еще не въ силахъ. Я не могу убѣдить себя что глаза даже той толпы чужихъ людей съ которою встрѣчаюсь я на улицахъ этого громаднаго города глядятъ на меня безъ подозрительности. Я чувствую себя запятнаннымъ и заклейменнымъ, даже выходя ночью. Но тутъ темнота прикрываетъ меня и придаетъ мнѣ смѣлость.
Мистеръ Криспаркль положилъ ему руку на плечо и стоялъ задумчиво, глядя на него.
— Еслибъ я могъ перемѣнить имя, сказалъ Невиль, — я бы это сдѣлалъ. Но, какъ вы справедливо объяснили, этого сдѣлать нельзя, потому что это казалось бы сознаніемъ преступленія. Еслибъ я могъ уйти куда-нибудь далеко, это было бы мнѣ облегченіемъ, но и объ этомъ нельзя и думать, по той же причинѣ. И въ этомъ точно также видѣли бы желаніе спрятаться, укрыться. Тяжело невинному быть привязанному такъ къ позорному столбу, но я не жалуюсь.
— И нечего Ждать вамъ чуда, которое бы выручило васъ, Невиль, сказалъ мистеръ Криспаркль съ состраданіемъ.
— Нѣтъ, я это знаю. Мнѣ остается только возложить надежду на обычную силу времени и обстоятельствъ.
— Она оправдаетъ васъ наконецъ, Невиль.
— Такъ я и думаю, и надѣюсь что доживу до этого.
По замѣтивъ что уныніе, которому онъ предавался, бросало тѣнь на лицо младшаго каноника, и чувствуя также можетъ-быть что рука лежавшая на плечѣ его была не такъ тверда какъ при первомъ ея прикосновеніи, онъ повеселѣлъ и сказалъ:
— Отличная обстановка, чтобъ учиться, во всякомъ случаѣ. А вѣдь вы знаете, мистеръ Криспаркль, какъ во всѣхъ отношеніяхъ необходимо мнѣ учиться, не говоря уже о томъ что вы совѣтовали мнѣ готовиться спеціально къ трудной карьерѣ права, и что я, разумѣется, не могу не слѣдовать совѣтамъ такого друга и помощника. Такого добраго друга и помощника.
Онъ взялъ руку со своего плеча и поцѣловалъ ее. Мистеръ Криспаркль поглядѣлъ на книги, ro не такъ весело какъ при входѣ.
— Я заключаю изъ вашего молчанія что мой бывшій опекунъ противъ этого, мистеръ Криспаркль?
Младшій каноникъ отвѣчалъ:
— Вашъ бывшій опекунъ…. весьма безразсудный человѣкъ, и для человѣка разсудительнаго рѣшительно все равно противъ ли онъ, или за.
— Счастье что я могу жить на свои сбереженія пока не выучусь и не буду оправданъ, проговорилъ Невиль, не то грустно, не то бодро. — А иначе на мнѣ подтвердилась бы пословица, что пока трава растетъ, лошадь мретъ съ голоду.
Съ этими словами онъ открылъ нѣсколько книгъ и скоро погрузился въ испещренныя примѣчаніями страницы, а мистеръ Криспаркль сидѣлъ подлѣ него, объяснялъ, поправлялъ, совѣтовалъ. Служебныя обязанности младшаго каноника дѣлали эти посѣщенія весьма затруднительными, и возможными только разъ въ нѣсколько недѣль, но Невиль Ландлесъ извлекалъ изъ нихъ большую пользу и очень дорожилъ ими. Окончивъ предположенныя занятія, они стояли у окна и облокотившись за подоконникъ глядѣли на тѣсный садикъ.
— На будущей недѣлѣ, сказалъ мистеръ Криспаркль, — вы уже не будете одни. Съ вами будетъ любящая сестра.
— Непригодное, кажется, здѣсь для нея мѣсто, отозвался Невиль.
— Я не нахожу этого, сказалъ младшій каноникъ. — Здѣсь ждетъ ее долгъ, здѣсь нужны женское чувство, женская разсудительность и твердость.
— Я хотѣлъ сказать что обстановка здѣсь такая мрачная, вовсе ужь не женская; что у Елены здѣсь не будетъ ни общества, ни подруги.
— Помните что здѣсь вы, сказалъ мистеръ Криспаркль, — и что она должна вытащить васъ на солнце.
Они помолчали; потомъ мистеръ Криспаркль опять заговорилъ.
— Въ первой бесѣдѣ нашей, Невиль, вы сказали мнѣ что сестра ваша, послѣ всѣхъ испытаній вашей прошлой жизни на столько же выше васъ нравственно на сколько башня Клойстергамскаго собора выше трубъ уголка младшихъ канониковъ. Помните ли вы это?
— Очень хорошо помню!
— Я въ то время счелъ это пристрастнымъ преувеличеніемъ. Какъ думаю теперь…. Не въ томъ дѣло. Я хочу только сказать что въ отношеніи къ похвальной гордости сестра ваша можетъ служить вамъ хорошимъ и полезнымъ примѣромъ.
— Во всѣхъ отношеніяхъ! Во всемъ что составляетъ благородный характеръ.
— Положимъ такъ. Но возьмите лишь это одно. Сестра ваша научилась обуздывать свою природную гордость. Она умѣетъ справляться съ нею, даже когда гордость эта оскорблена по отношенію къ вамъ. Безъ сомнѣнія, она страдала глубоко въ тѣхъ же самыхъ улицахъ въ которыхъ вы глубоко страдали. Безъ сомнѣнія, и ея жизнь омрачена тучей нависшею надъ вами. Но преклоняя гордость свою въ величавое спокойствіе, не кичливое и не заносчивое, основанное лишь на незыблемой вѣрѣ въ васъ и въ истину, она отстояла себѣ дорогу по этимъ улицамъ, и теперь никто изъ ходящихъ по нимъ не стоитъ выше въ общемъ уваженіи. Каждый день, каждый часъ своей жизни, со времени исчезновенія Эдвина Друда, она боролась за васъ со злобой и глупостью, какъ можетъ бороться только благородная натура, хорошо направленная. Она не измѣнится до конца. Другая, болѣе слабая гордость могла бы пасть и предаться отчаянію, но ея гордость никогда; она не знаетъ робости и никогда не выходитъ изъ извѣстныхъ границъ.
Блѣдное лицо подлѣ мистера Криспаркля покраснѣло при этомъ сопоставленіи и заключающемся въ немъ намекѣ.
— Я всѣми силами постараюсь подражать ей, сказалъ Невиль.
— Постарайтесь и будьте истинно храбрымъ мущиной, какъ она истинно храбрая женщина, сказалъ мистеръ Криспаркль твердо.
— Смеркается. Вы проводите меня, когда совсѣмъ стемнѣетъ? Помните, не я Жду темноты.
Невиль отвѣчалъ что готовъ проводить его сейчасъ же. Но мистеръ Криспаркль отвѣчалъ что ему нужно изъ учтивости зайти на минуту къ мистеру Грюгьюсу, а что отъ него онъ вернется, и Невиль можетъ встрѣтить его у своей двери.
Мистеръ Грюгьюсъ, вытянувшись какъ обыкновенно, словно аршинъ проглотилъ, сидѣлъ въ сумеркахъ за виномъ, у отвореннаго окна. Рюмка и графинъ на кругломъ столѣ подлѣ него, самъ онъ съ ногами на подоконникѣ, весь какъ деревянная кукла съ пружиной.
— Здравствуйте, достопочтеннѣйшій! сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, привѣтствуя гостя такъ же радушно какъ отвѣчалъ и гость на его привѣтствія.
— Какъ поживаетъ питомецъ вашъ, а мой сосѣдъ въ квартирѣ которую я имѣлъ удовольствіе рекомендовать вамъ?
Мистеръ Криспаркль отвѣчалъ какъ водится.
— Я радъ что вы довольны квартирой, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Мнѣ почему-то хочется имѣть его у себя подъ глазами.
Такъ какъ мистеру Грюгьюсу приходилось значительно поднимать глаза вверхъ чтобы видѣть квартиру Невиля, то употребленное имъ выраженіе слѣдовало принимать въ переносномъ, а не въ буквальномъ смыслѣ.
— А какъ оставили вы мистера Джаспера, достопочтеннѣйшій?
Мистеръ Криспаркль оставилъ его въ добромъ здоровьи.
— А гдѣ оставили вы мистера Джаспера, достопочтеннѣйшій?
Мистеръ Криспаркль оставилъ его въ Клойстергамѣ.
— А когда оставили вы мистера Джаспера, достопочтеннѣйшій?
— Сегодня утромъ.
— Гм! сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Не говорилъ ли онъ, можетъ-быть, что пріѣдетъ?
— Куда пріѣдетъ?
— Ну, хотъ куда-нибудь, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ.
— Нѣтъ.
— Вотъ вѣдь онъ здѣсь, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, предлагавшій всѣ эти вопросы, внимательно глядя въ окно. — И у него непривѣтливый видъ, не правда ли?
Мистеръ Криспаркль пробирался къ окну, когда мистеръ Грюгьюсъ прибавилъ:
— Если вы потрудитесь зайти за меня въ темный уголъ комнаты и взглянуть на окно во второмъ этажѣ того дома, вы непремѣнно увидите какъ будто притаившуюся личность, въ которой я узнаю нашего пріятеля.
— Вы правы! воскликнулъ мистеръ Криспаркль.
— Гм! сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. Потомъ онъ прибавилъ, поворачиваясь такъ быстро что едва не стукнулся головой объ голову мистера Криспаркля, — что, какъ вы думаете, затѣваетъ нашъ пріятель?
Послѣдняя показанная ему замѣтка въ Джасперовомъ дневникѣ необыкновенно живо пришла на память мистеру Криспарклю, и онъ спросилъ мистера Грюгьюса считаетъ ли онъ возможнымъ что за Невилемъ будутъ неотвязно слѣдить.
— Слѣдить? повторилъ мистеръ Грюгьюсъ задумчиво. — Ага!
— Это не только отравило бы ему жизнь, сказалъ мистеръ Криспаркль съ жаромъ, — но и подвергло бы его мученію вѣчно возникающаго подозрѣнія, куда бы ни шелъ онъ и что бы ни дѣлалъ.
— Ага! сказалъ мистеръ Грюгьюсъ задумчиво. — Не онъ ли это тамъ ждетъ васъ?
— Безъ сомнѣнія, онъ.
— Такъ будьте такъ добры, извините если я не встану и не пойду провожать васъ. Ступайте себѣ съ нимъ своею дорогой и не обращайте пожалуста вниманія на нашего пріятеля, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Мнѣ, знаете ли, хочется за нимъ послѣдить сегодня.
Мистеръ Криспаркль, выразительно кивнувъ головой, повиновался, пошелъ къ Невилю, и отправился съ нимъ. Они пообѣдали вмѣстѣ и разстались на недостроенной еще станціи желѣзной дороги. Невиль пошелъ бродить по улицамъ, по мостамъ, вокругъ города, подъ покровомъ темноты, чтобъ утомить себя физически. Была полночь когда онъ вернулся съ своей одинокой прогулки и поднялся по лѣстницѣ. Ночь была жаркая; окна на лѣстницѣ всѣ были отворены. Взойдя на верхъ, гдѣ не было жильцовъ кромѣ его, онъ удивился и слегка дрогнулъ увидѣвъ незнакомаго человѣка, сидящаго на подоконникѣ, скорѣе подобно смѣлому стекольщику нежели любителю природы, привыкшему обыкновенно беречь свою шею. Человѣкъ этотъ до такой степени вывѣсился изъ окна что можно было подумать ужь не влѣзъ ли онъ по желобу вмѣсто лѣстницы.
Незнакомецъ не говорилъ ничего пока Невиль не всунулъ ключъ въ свою дверь; тутъ, будто удостовѣрившись въ его личности, онъ поднялся съ окна и подошелъ.
— Извините, сказалъ онъ, привѣтливо улыбаясь, — бобы….
Невиль ничего не понималъ.
— Ипомея, продолжалъ посѣтитель. — Ярко-красная. Первая дверь позади.
— А! отозвался Невиль. — И резеда, и левкой?
— Именно, сказалъ незнакомецъ.
— Войдите, пожалуста.
— Благодарю васъ.
Невиль зажегъ свѣчи и посѣтитель сѣлъ. То былъ красивый мущина, молодой съ лица, но болѣе пожилой если судить по плотному, широкоплечему тѣлу. Человѣкъ лѣтъ двадцати восьми или тридцати, никакъ не болѣе, до такой степени загорѣлый что противуположность между смуглыми щеками и бѣлымъ лбомъ, защищаемымъ на воздухѣ шляпой, и также бѣлою шеей, виднѣвшеюся подъ галстукомъ, была бы смѣшна еслибы не широкіе виски, свѣтлые голубые глаза, вьющіеся темнорусые волосы и блестящіе зубы.
— Я замѣтилъ…. сказалъ онъ. — Мое имя Тартаръ.
Невиль наклонилъ голову.
— Я замѣтилъ (извините меня) что вы много сидите взаперти, и что вамъ, кажется, нравится мой садикъ здѣсь на верху. Если вамъ угодно я могъ бы перебросить нѣсколько прутьевъ изъ моихъ оконъ въ ваши, вьющіяся растенія тотчасъ бы пошли по нимъ. У меня есть также нѣсколько ящиковъ резеды и левкоя, которые я могъ бы придвигать къ вашимъ окнамъ по желобу съ помощію имѣющагося у меня багра, и отодвигать назадъ для поливки, такъ что они не причиняли бы вамъ никакихъ хлопотъ. Я не могъ позволить себѣ этого, не спросивъ вашего разрѣшенія, вотъ я и спрашиваю его. Тартаръ, сосѣдъ вашъ по квартирѣ.
— Вы очень добры.
— Нисколько. Мнѣ слѣдовало бы извиниться что зашелъ такъ поздно. Но замѣтивъ (извините меня) что вы выходите большею частью ночью, я думалъ что всего менѣе стѣсню васъ если дождусь вашего возвращенія. Я всегда боюсь стѣснить людей занятыхъ, будучи самъ человѣкъ праздный.
— Этого нельзя бы предположить по вашей наружности.
— Въ самомъ дѣлѣ. Я это принимаю за комплиментъ. Дѣло въ томъ что я воспитанъ былъ въ королевскомъ флотѣ и вышелъ изъ него съ чиномъ перваго лейтенанта. Но такъ какъ дядя, потерпѣвшій неудачи по службѣ, отказалъ мнѣ свое состояніе, съ условіемъ чтобъ я не служилъ, я принялъ наслѣдство и вышелъ въ отставку.
— Полагаю, еще недавно?
— Да, я прежде пошатался по свѣту лѣтъ двѣнадцать, или пятнадцать. Я прибылъ сюда мѣсяцевъ девять прежде васъ. Выбралъ я это мѣсто потому что, служа въ послѣднее время на маленькомъ корветѣ, привыкъ биться головой о потолокъ. Къ тому же не годится человѣку выросшему на кораблѣ вдругъ переходить къ роскоши. Да и сверхъ того привыкнувъ всю жизнь распоряжаться лишь весьма незначительнымъ доходомъ, я полагалъ что лучше всего подготовлю себя къ управленію помѣстьемъ, начавъ съ тѣснаго уголка.
Какъ ни оригинальны были эти слова, веселая искренность съ которою они говорились придавала имъ еще болѣе оригинальности.
— Однако, продолжалъ лейтенантъ, — довольно я говорилъ о себѣ. Это вовсе не въ моемъ обычаѣ. Я позволилъ это себѣ лишь для того чтобъ естественнѣе представиться вамъ. Если вы благоволите изъявить согласіе на мое предложеніе, вы меня облагодѣтельствуете, потому что дадите мнѣ хоть какое-нибудь новое занятіе. Не опасайтесь подвергнуться какому-либо стѣсненію или докучливости съ моей стороны. Этого у меня и въ мысляхъ нѣтъ.
Невиль сказалъ что весьма благодаренъ, и съ признательностію принимаетъ любезное предложеніе.
— Я очень радъ взять окна ваши на буксиръ, сказалъ лейтенантъ. — Насколько могъ видѣть отъ себя, какъ вы глядѣли на мое садоводство, вы показались мнѣ (извините) слишкомъ ужь прилежнымъ. Позвольте спросить не разстроено ли ваше здоровье?
— Я потерпѣлъ нравственное потрясеніе, сказалъ Невиль въ смущеніи, — которое имѣло на меня такое же дѣйствіе какъ болѣзнь.
— Простите меня, сказалъ мистеръ Тартаръ.
Съ величайшею деликатностію онъ перемѣнилъ предметъ разговора, перешелъ опять къ окнамъ и попросилъ позволенія посмотрѣть на одно изъ нихъ. Когда Невиль отворилъ окно, онъ тотчасъ же выпрыгнулъ, словно подаетъ примѣръ геройства цѣлой толпѣ въ критическую минуту.
— Бога ради! воскликнулъ Невиль. — Не дѣлайте этого. Куда вы, мистеръ Тартаръ? Вы разшибетесь въ дребезги!
— Ладно, сказалъ лейтенантъ, спокойно озираясь на крышѣ дома. — Здѣсь все въ чистотѣ и порядкѣ. Жерди будутъ положены, прежде чѣмъ встанете вы поутру. Позвольте мнѣ отправиться домой кратчайшею дорогой и пожелать вамъ доброй ночи.
— Мистеръ Тартаръ! умолялъ Невиль. — Прошу васъ. У меня голова кружится глядя на васъ!
Но мистеръ Тартаръ, махнувъ рукой съ кошачьей ловкостью уже нырнулъ въ свои вьющіяся растенія, не помявъ листка и «ушелъ внизъ».
Мистеръ Грюгьюсъ, отмахнувъ рукою стору въ своей спальнѣ, въ эту минуту въ послѣдній разъ обозрѣвалъ предъ сномъ квартиру Невиля. Къ счастію, онъ глядѣлъ на передній фасадъ дома, а не на задній, иначе это странное появленіе и исчезновеніе могло бы встревожить покой его, какъ необычайный феноменъ. Но мистеръ Грюгьюсъ, не увидавъ ничего, даже огня въ окнахъ, перевелъ глаза свои на звѣзды, будто хотѣлъ прочесть въ нихъ что-либо скрытое отъ него. Многіе хотѣли бы этого, еслибы было можно, но никто еще не знаетъ звѣздныхъ письменъ, да и едва ли узнаетъ въ здѣшнемъ существованіи, а трудно читать языкъ котораго азбука неизвѣстна.
ГЛАВА XVIII.
Поселенецъ въ Клойстергамѣ.
править
Около этого времени появился новый человѣкъ въ Клойетергамѣ; человѣкъ сѣдоволосый, съ черными бровями. Въ узкомъ синемъ до верху застегнутомъ сертукѣ, въ желтомъ жилетѣ и сѣрыхъ панталонахъ; у него былъ какой-то воинственный видъ; но онъ назвался въ Крестовой гостиницѣ, гдѣ остановился, лѣнивцемъ живущимъ на свои доходы и заявилъ также намѣреніе пріискать квартиру въ живописномъ старомъ городѣ, мѣсяца на два, съ тѣмъ чтобы современемъ окончательно въ немъ поселиться. И то и другое заявленіе пріѣзжій сдѣлалъ въ кофейной комнатѣ Крестовой гостиницы всѣмъ кому надлежало и не надлежало, стоя у пустаго камина въ ожиданіи Жареной рыбы, телячьей котлеты и бутылки хереса. Изо всѣхъ же кому надлежало и не надлежало о томъ вѣдать, налицо былъ одинъ слуга (ибо дѣло шло вяло въ Крестовой гостиницѣ). Ему одному и привелось узнать, новость.
Бѣлая голова пріѣзжаго была необыкновенно велика, сѣдые волосы необыкновенно густы и длинны.
— Полагаю, сказалъ онъ, встряхивая густые волосы, какъ встряхнулся бы водолазъ, приступая къ обѣду, — что здѣсь у васъ можно найти приличную квартиру для холостяка?
Слуга не сомнѣвался въ этомъ.
— Старую, сказалъ пріѣзжій. — Снимите пожалуста на минуту шляпу мою съ вѣшалки. Нѣтъ, мнѣ ея не нужно. Загляните въ нее. Что тамъ написано?
Слуга прочелъ: Дачри.
— Теперь вы знаете мое имя, сказалъ пріѣзжій. — Дикъ Дачри. Повѣсьте опять шляпу. Я говорилъ что желалъ квартиру старую, гдѣ-нибудь всторонѣ. Древнюю квартиру, готическую, неудобную.
— У насъ въ городѣ, кажется, порядочный выборъ неудобныхъ квартиръ, сказалъ слуга со скромной увѣренностью въ богатствѣ Клойстергама въ этомъ отношеніи. — Мы навѣрное угодимъ вамъ, какъ вы ни разборчивы. Только вотъ готическая квартира, это кажется смущало слугу; онъ покачалъ головой.
— Нѣтъ ли чего-нибудь около собора? освѣдомился мистеръ Дачри.
— Мистеръ Топъ, сказалъ слуга, проясняясь и потирая рукой подбородокъ. — Мистеръ Толъ лучше всего можетъ сообщить свѣдѣнія объ этомъ.
— Кто такой мистеръ Топъ? спросилъ Дикъ Дачри.
Слуга объяснилъ что это наличникъ, и что мистрисъ Топъ сама когда-то отдавала внаймы квартиры, или намѣревалась отдавать ихъ; но какъ ихъ никто не занималъ, ярлыкъ на окнахъ мистрисъ Топъ, принадлежавшій долго къ досгопримѣчательностямъ Клойстергама, наконецъ исчезъ, вѣроятно свалился въ одинъ прекрасный день и болѣе уже не наклеивался.
— Я зайду къ мистрисъ Толъ послѣ обѣда, сказалъ мистеръ Дачри.
Итакъ, пообѣдавъ и получивъ надлежащія наставленія, онъ отправился. По такъ какъ Крестовая гостиница была весьма уединенная и указанія слуги отличались роковою точностью, то онъ вскорѣ заблудился и началъ бродить вокругъ соборной башни, полагая почему-то что мистрисъ Топъ живетъ тутъ гдѣ-нибудь подлѣ, горячо разыскивая, когда башня была въ виду7, и остывая въ поискахъ своихъ, когда она скрывалась изъ глазъ.
Онъ очень ужь сталъ остывать, когда забрелъ въ уголъ кладбища, гдѣ несчастная овца щипала траву, овца несчастная потому, что безобразный мальчикъ билъ ее камнями изъ-за рѣшетки, перешибъ ей уже одну ногу и съ жаромъ добивался добродушной цѣли, достойной охотника, перешибить три остальныя ноги и свалить овцу.
— Попало, крикнулъ мальчикъ, когда несчастное животное скакнуло; мѣтка осталась на шерсти!
— Перестань! сказалъ мистеръ Дачри. — Развѣ не видишь что ты сломалъ ей ногу?
— Лжешь! отозвался охотникъ. — Она сама себѣ ногу сломала. Я видѣлъ, и гоню ее чтобъ она не портила хозяйскую траву.
— Поди сюда.
— Не пойду. Коль хотите, поймайте меня.
— Такъ оставайся тамъ и укажи мнѣ гдѣ живетъ мистеръ Топъ.
— Какъ я укажу вамъ гдѣ Топъ, когда Топъ на другой сторонѣ собора, за перекресткомъ и множествомъ закоулковъ. Пустяки.
— Укажи мнѣ, я заплачу.
— Такъ идемъ.
Окончивъ этотъ быстрый разговоръ, мальчикъ повелъ пріѣзжаго и вскорѣ остановился въ нѣкоторомъ разстояніи отъ воротъ со сводомъ.
— Вонъ, сказалъ онъ указывая, — видите ту лѣстницу и дверь?
— Тугъ живетъ мистеръ Топъ?
— Лжешь! Тутъ живетъ Джасперъ.
— Вотъ какъ! сказалъ мистеръ Дачри, поглядѣвъ внимательнѣе.
— Да, и скажу вамъ что я не намѣренъ подходить ближе къ его жилью.
— Почему?
— Потому что не желаю чтобы меня подняли на воздухъ, оборвали мнѣ помочи и сдавили горло. Постой! Я когда-нибудь пущу хорошенькій кремешекъ ему въ затылокъ. Ну, а теперь глядите на другую сторону свода. Не тамъ гдѣ Джасперъ, а напротивъ.
— Вижу.
— Съ этой стороны, подъ сводомъ есть низкая дверь. Къ ней спускаются двумя ступеньками. Тутъ живетъ Топъ и имя его написано на круглой дощечкѣ.
— Хорошо. Вотъ видишь, сказалъ мистеръ Дачри, вынимая шиллингъ, — за тобой половина.
— Лжешь! Ничего за мной нѣтъ; я васъ въ первый разъ вижу.
— И говорю что половина будетъ за тобой, потому что у меня нѣтъ шести пенсовъ, такъ слѣдующій разъ какъ мы встрѣтимся, ты мнѣ еще сослужишь какую-нибудь службу, чтобы расплатиться со мной.
— Ладно. Дайте въ руки.
— Какъ тебя зовутъ и гдѣ ты живешь?
— Бѣгунъ; въ Двухгрошевомъ пристанищѣ, за лужайкой.
Мальчикъ тотчасъ же убѣжалъ съ шиллингомъ, чтобы мистеръ Дачри не передумалъ, но на безопасномъ разстояніи остановился чтобы на случай сожалѣнія подразнить его демоническою пляской, выражавшею невозвратимость даннаго шиллинга.
Но мистеръ Дачри, повидимому, нисколько не жалѣлъ. Онъ снялъ шляпу, тряхнулъ густыми волосами, и пошелъ по указанію.
Помѣщеніе мистера Тона, сообщавшееся внутреннею лѣстницей съ квартирой мистера Джаспера, было весьма скромныхъ размѣровъ и напоминало прохладную темницу. Комнаты словно вырыты въ старыхъ, массивныхъ стѣнахъ, а не стѣны построены были ради комнатъ. Главная дверь прямо открывала доступъ въ покой неопредѣленной формы, со стрѣльчатымъ потолкомъ, а отсюда, другая дверь вела въ другую комнату также неопредѣленной формы и также со стрѣльчатымъ потолкомъ: окна были малы и вдавались глубоко въ толстыя стѣны. Эти-то двѣ комнаты, душныя и игранныя, мистрисъ Топъ такъ долго предлагала внаймы равнодушной публикѣ. Но мистеръ Дачри оказался не такъ равнодушнымъ. Онъ нашелъ что если отворитъ дверь, то будетъ пользоваться минутнымъ обществомъ всѣхъ проходящихъ, и воздуху будетъ довольно. Онъ нашелъ что если мистеръ и мистрисъ Топъ помѣстятся наверху, довольствуясь для входовъ и выходовъ боковымъ крылечкомъ и дверью отворявшеюся нарушу, на узкій тротуаръ, къ удивленію и смущенію рѣдкихъ прохожихъ, то онъ будетъ пользоваться уединеніемъ, какъ на особой квартирѣ. Онъ нашелъ плату умѣренною и все такъ ортггинально-неудобнымъ какъ только могъ онъ желать. Онъ, слѣдовательно, немедля оставилъ квартиру за собой и тутъ же заплатилъ деньги, объявивъ что переѣдетъ завтра вечеромъ, съ условіемъ снестись съ мистеромъ Джасперомъ, къ надворотному дому котораго принадлежало тѣсное помѣщеніе наличника.
— Бѣдный мистеръ Джасперъ очень одинокъ и грустенъ, говорила мистрисъ Топъ, — но онъ однако навѣрное не скажетъ о насъ дурнаго. Можетъ-быть мистеръ Дачри слышалъ о томъ что случилось здѣсь прошлою зимой?
Мистеръ Дачри имѣлъ самое смутное понятіе объ этомъ событіи. Онъ извинился въ незнаніи своемъ предъ мистрисъ Топъ (которая сочла долгомъ сообщить ему всѣ достовѣрныя подробности), оправдываясь тѣмъ что онъ человѣкъ одинокій, старается жить своими средствами, по возможности праздно, а преступленій совершается такъ много что трудно запомнить въ точности всѣ обстоятельства каждаго.
Мистеръ Джасперъ оказался готовымъ рекомендовать мистрисъ Толъ, и мистеръ Дачри, пославшій впередъ свою карточку, приглашенъ былъ взойти на крутую лѣстницу.
— Тутъ меръ, говорила мистрисъ Топъ, — но его нельзя считать за гостя, такъ какъ они съ мистеромъ Джасперомъ большіе пріятели.
— Прошу извинить меня, сказалъ мистеръ Дачри, расшаркиваясь со шляпой подъ рукой, и обращаясь равно къ обоимъ джентльменамъ. — Это съ моей стороны эгоистическая предосторожность, не интересующая никого кромѣ меня самого. Но. какъ холостякъ живущій на свои средства и намѣревающійся прожить остатокъ дней въ этомъ красивомъ гл уютномъ мѣстечкѣ въ возможной тишинѣ и спокойствіи, я желалъ бы узнать вполнѣ ли семейство Топъ надежные, порядочные люди.
Мистеръ Джасперъ отвѣчалъ утвердительно, безъ малѣйшаго сомнѣнія.
— Вотъ мой другъ, меръ, продолжалъ онъ, знакомя мистера Дачри съ этимъ властителемъ изящнымъ движеніемъ руки, — также не откажется дать свидѣтельство въ ихъ пользу, а его свидѣтельство, конечно, гораздо важнѣе рекомендаціи человѣка темнаго, какъ я.
— Досточтимый меръ, сказалъ мистеръ Дачри съ низкимъ поклономъ, — безконечно обяжетъ меня.
— Очень хорошіе люди, милостивый государь, эти мистеръ и мистрисъ Топъ, сказалъ мистеръ Сапси снисходительно. — Очень хорошихъ мнѣній. Очень хорошаго поведенія. Очень почтенные. Пользуются благосклонностью декана и причта.
— Одобреніе досточтимаго мера, сказалъ мистеръ Дачри, — дѣлаетъ имъ честь, которой они по справедливости могутъ гордиться. Осмѣлюсь спросить досточтимаго мера нѣтъ или многихъ достопримѣчательностей въ городѣ, блаженствующемъ подъ его благотворною властью?
— Мы, милостивый государь, отозвался мистеръ Сапси, — городъ старинный, духовный. Мы городъ конституціонный, какъ и слѣдуетъ городу быть. Мы цѣнимъ и поддерживаемъ наши славныя привилегіи.
— Досточтимый меръ, сказалъ мистеръ Дачри кланяясь, — внушаетъ мнѣ желаніе ближе познакомиться съ этимъ городомъ и укрѣпляетъ меня въ намѣреніи окончить въ немъ мои дни.
— Вы отставной военный? освѣдомился мистеръ Сапси.
— Досточтимый меръ слишкомъ много дѣлаетъ мнѣ чести, сказалъ мистеръ Дачри.
— Морякъ? освѣдомился мистеръ Сапси.
— Опять-таки слишкомъ много чести, отозвался мистеръ Дачри.
— Дипломатія дѣятельность прекрасная, произнесъ мистеръ Сапси, какъ общее замѣчаніе.
— Признаюсь, досточтимый меръ попалъ на этотъ разъ въ цѣль, сказалъ мистеръ Дачри съ привѣтливою улыбкой и поклономъ. — Даже дипломатическая птица не уйдетъ отъ столь мѣткихъ выстрѣловъ.
Это было очень лестно. Вотъ человѣкъ съ прекрасными, чтобы не сказать съ величественными манерами, привыкшій къ высшему обществу, подаетъ прекрасный примѣръ какъ слѣдуетъ обращаться съ меромъ. Въ этомъ третьемъ лицѣ, которое постоянно употреблялъ пріѣзжій, мистеръ Сапси находилъ что-то особенно пріятное для своего самолюбія.
— Но простите, сказалъ мистеръ Дачри, — досточтимый меръ извинитъ меня, если я заговорился, отнялъ у него драгоцѣнное время и забылъ совершенно о моей Крестовой гостиницѣ.
— Ничего, милостивый государь, сказалъ мистеръ Сапси. — Я иду домой, и, если вамъ угодно взглянуть на внѣшній видъ нашего собора, я съ большимъ удовольствіемъ укажу вамъ его.
— Досточтимый меръ, сказалъ мистеръ Дачри, — чрезъ мѣру любезенъ и милостивъ.
Такъ какъ мистеръ Дачри, раскланявшись съ мистеромъ Джасперомъ, ни за что не соглашался выйти изъ комнаты прежде досточтимаго, то досточтимый пошелъ впередъ по лѣстницѣ, а мистеръ Дачри шелъ за нимъ со шляпою подъ мышкой, потряхивая на вечернемъ вѣтрѣ густыми сѣдыми волосами.
— Осмѣлюсь спросить досточтимаго мера, сказалъ мистеръ Дачри, — этотъ джентльменъ, у котораго мы сейчасъ были, не тотъ ли, который, какъ я слышалъ, весьма огорченъ утратою племянника и посвятилъ себя на месть преступнику?
— Это тотъ самый: Джонъ Джасперъ.
— Осмѣлюсь спросить нѣтъ ли на кого-нибудь сильнаго подозрѣнія?
— Болѣе чѣмъ подозрѣнія, отозвался мистеръ Сапси, — улики, почти несомнѣнныя!
— Каково! воскликнулъ мистеръ Дачри.
— Но доказательства, государь мой, доказательства должны быть построены камень за камнемъ, сказалъ меръ. — Я говорю: конецъ вѣнчаетъ дѣло. Не довольно чтобы судъ былъ нравственно убѣжденъ, надо чтобъ онъ былъ убѣжденъ и ненравственно, то-есть законно.
— Досточтимый меръ намекаетъ на свойство законовъ, сказалъ мистеръ Дачри. — Ненравственно. Совершенно справедливо.
— Я говорю, продолжалъ меръ торжественно, — рука закона сильна и длинна. Вотъ какъ я выражаюсь. Сильна и длинна.
— Какъ выразительно! И въ то же время какъ вѣрно, шепталъ мистеръ Дачри.
— И не выдавая тайны тюрьмы, продолжалъ мистеръ Сапой. — Тайны тюрьмы, я такъ и сказалъ на судѣ.
— Можно ли сказать лучше? проговорилъ мистеръ Дачри.
— Не выдавая, говорю я, этой тайны, я предсказываю, зная Желѣзную волю человѣка у котораго мы сейчасъ были (Желѣзной я рѣшаюсь назвать ее по ея твердости), я предсказываю что въ этомъ случаѣ длинная рука достанетъ, и сильная рука поразитъ виновнаго. Вотъ нашъ соборъ. Лучшіе знатоки ему удивляются, и лучшіе изъ нашихъ горожанъ имъ гордятся.
Все это время мистеръ Дачри шелъ со шляпою подъ мышкой, и сѣдыя кудри его развѣвались по вѣтру. Вдругъ, когда мистеръ Сапси прикоснулся къ его шляпѣ, у него на лицѣ появилось странное выраженіе, будто онъ забылъ про нее; онъ схватился рукою за голову, будто ожидая найти на ней другую шляпу.
— Надѣньте, уговаривалъ мистеръ Сапси, величественно давая понять: я не разсержусь, увѣряю васъ.
— Досточтимый меръ очень добръ, но я люблю свѣжій воздухъ, сказалъ мистеръ Дачри.
Затѣмъ мистеръ Дачри сталъ любоваться соборомъ, а мистеръ Сапси показывалъ, будто самъ его выдумалъ и построилъ. Были нѣкоторыя мелочи которыхъ онъ не одобрялъ, но онъ прошелъ ихъ молчаніемъ, какъ ошибки сдѣланныя рабочими въ его отсутствіи. Покончивъ съ соборомъ, онъ повелъ гостя мимо кладбища и остановился полюбоваться прекраснымъ вечеромъ, случайно, подлѣ самаго надгробнаго памятника мистрисъ Сапси, съ извѣстною читателю надписью.
— Кстати, сказалъ мистеръ Сапси, какъ будто что-то вспомнивъ и спускаясь съ высоты, подобно Аполлону слетающему съ Олимпа чтобы поднять забытую лиру, — вотъ одна изъ нашихъ достопримѣчательностей. Такъ думаютъ по крайней мѣрѣ благосклонные люди. Случалось что иностранцы списывала эту надпись себѣ на память. Я самъ не судья, потому что это мое произведеніе. Но сочинить ее было нелегко; могу сказать, нелегко было придать ей изящный оборотъ.
Мистеръ Дачри пришелъ въ такой восторгъ отъ сочиненія мистера Сапси что хотя и намѣревался кончить дни свои въ Клойстергамѣ и могъ слѣдовательно найти много случаевъ изучить ее, переписалъ бы тутъ же надпись эту въ свою карманную книжку, еслибы не подошелъ къ нимъ, покачиваясь, Дордельсъ, котораго мистеръ Сапси окликнулъ, пользуясь случаемъ показать ему какъ слѣдуетъ обращаться съ высшими.
— А! Дордельсъ! Это здѣшній каменьщикъ; одинъ изъ почтенныхъ гражданъ клойстергамскихъ. Всѣ знаютъ Дордельса. Дордельсъ, мистеръ Дачри, джентльменъ собирающійся здѣсь поселиться.
— Я не сдѣлалъ бы этого на его мѣстѣ, проворчалъ Дордельсъ. — Мы народъ тяжелый.
— Вы конечно не себя разумѣете, Дордельсъ, и не его честь, возразилъ мистеръ Дачри.
— Кто такой «его честь»? спросилъ Дордельсъ.
— Досточтимый меръ.
— Меня еще ни разу не приводили къ нему, отозвался Дордельсъ съ выраженіемъ лица вовсе не почтительнымъ. — Когда приведутъ, тогда будетъ время честить его. А пока
По прозванью Сапси онъ,
Здѣшній горожанинъ,
Его дѣло аукціонъ,
Родомъ Англичанинъ.
Тутъ Бѣгунъ, предшествуемый летящею раковиной устрицы. появился на сценѣ и потребовалъ чтобы мистеръ Дордельсъ, котораго искалъ онъ повсюду, мгновенно выдалъ ему сумму трехъ пенсовъ, какъ должное Жалованье. Пока этотъ джентльменъ, съ узломъ подъ мышкой, медленно отыскивалъ и отсчитывалъ деньги, мистеръ Сапси описывалъ пріѣзжему привычки, занятія, жилище и репутацію Дордельса.
— Я думаю можно чужому человѣку придти посмотрѣть на васъ и ваши работы, мистеръ Дордельсъ, въ какой-нибудь неурочный часъ, сказалъ мистеръ Дачри.
— Я радъ всякому кто придетъ ко мнѣ вечеромъ и принесетъ питья на двоихъ, отозвался Дордельсъ, держа монетку въ зубахъ и считая другія руками. — А если принесутъ на четверыхъ, я радъ еще болѣе.
— Я приду. Бѣгунъ, что ты долженъ мнѣ?
— Услугу.
— Такъ не забудь же честно расплатиться со мной, указавъ мнѣ мѣсто Жительства мистера Дордельса, когда я пойду къ нему.
Бѣгунъ, испустивъ пронзительный свистъ, въ видѣ квитанціи за полученный сполна разчетъ, исчезъ.
Досточтимый и почитатель пошли далѣе вмѣстѣ, и разстались наконецъ, со многими церемоніями, у двери досточтимаго. Даже и тутъ почитатель несъ шляпу подъ мышкой и распускалъ по вѣтру свои длинные бѣлые волосы.
Мистеръ Дачри говорилъ себѣ въ этотъ вечеръ, глядя въ освѣщенное газомъ зеркало надъ каминомъ въ Крестовой гостиницѣ и встряхивая свои сѣдые волосы. «Для лѣниваго холостяка, живущаго праздно на свои средства, я сегодня порядочно потрудился.»
ГЛАВА XIX
Тѣнь на солнечныхъ часахъ.
править
Опять миссъ Твинкельтонъ произнесла прощальное привѣтствіе съ приправой бѣлаго вина и пирога, и опять воспитанницы ея разъѣхались по домамъ. Елена Ландлесъ покинула женскій монастырь, чтобы дѣлить судьбу брата, и хорошенькая Роза осталась одна.
Клойсгергамъ веселъ и свѣтелъ въ эти лѣтніе дни. Соборъ и монастырскія развалины блестятъ, будто ихъ крѣпкія стѣны прозрачны. Мягкій свѣтъ словно изливается изнутри ихъ, а не падаетъ на нихъ снаружи, такъ ласково глядятъ они на жаркія поля и пыльныя дороги, вьющіяся вдали посреди ихъ. Клойстергамскіе сады рдѣютъ отъ зрѣющихъ фруктовъ. Когда-то утомленные богомольцы кучками въѣзжали верхомъ подъ отрадную тѣнь города; теперь путники, странствующіе отъ сѣнокоса до жатвы, запыленные до того что какъ будто сейчасъ только созданы изъ земли, отдыхаютъ на прохладныхъ порогахъ, пытаясь починить изношенные сапоги, или бросая ихъ безнадежно и отыскивая другіе въ узлахъ, которые носятъ вмѣстѣ съ новыми еще серпами, обернутыми соломой. У всѣхъ колодцевъ моютъ босыя ноги, пьютъ воду рукой, полощатся; а клойстергамскіе полицейскіе поглядываютъ подозрительно, съ нетерпѣливымъ желаніемъ чтобы пришельцы удалились изъ границъ города и снова отправились бы жариться на палящихъ дорогахъ.
Подъ вечеръ такого дня, когда отошла уже служба въ соборѣ, и сторона большой улицы на которой стоитъ женскій монастырь погружена была въ отрадную тѣнь, кромѣ того мѣста гдѣ вѣтвистыя деревья стараго сада разступаются къ западу, горничная докладываетъ Розѣ, къ ея ужасу, что мистеръ Джасперъ желаетъ ее видѣть.
Онъ не могъ бы выбрать лучшаго времени чтобы застать ее врасплохъ. Можетъ-быть онъ такъ и выбралъ. Елена Ландлесъ уѣхала, мистрисъ Тишеръ въ отпуску, миссъ Твинкельтонъ, въ легкомысленномъ фазисѣ своего существованія, отправилась на пикникъ, вооружившись пирогомъ съ телятиной.
— Ахъ! зачѣмъ, зачѣмъ сказали вы что я дома! восклицаетъ Роза въ смущеніи.
Горничная отвѣчаетъ что мистеръ Джасперъ вовсе и не спрашивалъ, а сказалъ такъ будто зналъ что она дома, и велѣлъ доложить ей что желаетъ ее видѣть.
«Что мнѣ дѣлать, что мнѣ дѣлать?» думаетъ Роза, всплеснувъ руками.
Охваченная нѣкотораго рода отчаяніемъ, она тутъ же прибавляетъ что придетъ къ мистеру Джасперу въ садъ. Она содрогается при мысли затвориться съ нимъ въ домѣ. Но въ садъ выходитъ много оконъ; тамъ она будетъ на виду и можетъ закричать и убѣжать отъ него поводѣ. Вотъ дикая мысль, которая мелькаетъ у ней въ головѣ.
Она видѣла его съ той роковой ночи лишь разъ, на допросѣ у мера, но тогда онъ лишь мрачно и сосредоточенно выслушивалъ ея показанія, какъ ходатай за погибшаго племянника, горящій желаніемъ отмстить за него. Она вѣшаетъ шляпу на руку и выходитъ изъ дому. Какъ только съ порога видитъ она его, облокотившагося на солнечные часы, ею овладѣваетъ старое мучительное чувство что она въ его власти. Ей хотѣлось бы вернуться назадъ, но онъ какъ будто влечетъ ее къ себѣ. Она не можетъ противиться, и садится, склонивъ голову, на скамейку подлѣ солнечныхъ часовъ. Она не въ силахъ взглянуть на него, такъ противенъ онъ ей, однако замѣчаетъ что онъ одѣтъ въ глубокій трауръ. И она сама такъ же одѣта. Съ тѣхъ поръ какъ потеряла надежду отыскать пропавшаго, по немъ, какъ по мертвомъ, стала носить трауръ.
Онъ хочетъ начать разговоръ прикосновеніемъ къ ея рукѣ. Она угадываетъ его намѣреніе а отнимаетъ руку. Глаза его устремлены на нее, она это знаетъ, хотя ея глаза видятъ одну лишь траву.
— Я ждалъ уже довольно долго, начинаетъ онъ, — чтобы меня пригласила снова приступать къ исполненію обязанности моей при васъ.
Пошевеливъ нѣсколько разъ губами, за которыми онъ, какъ сознаетъ она, внимательно слѣдитъ, она съ трудомъ отвѣчаетъ:
— Обязанности?
— Да, обязанности учить васъ, служить вамъ вѣрнымъ наставникомъ музыки.
— Я оставила это занятіе.
— Не оставили, полагаю, а прервали. Мнѣ опекунъ вашъ говорилъ что вы прервали свои занятія подъ вліяніемъ удара, столь чувствительнаго для всѣхъ насъ. Когда же начнемъ мы снова?
— Никогда.
— Никогда? Я понялъ бы это, еслибы вы любили моего племянника.
— Я любила его! восклицаетъ Роза со вспышкою гнѣва.
— Да; но несовсѣмъ такъ какъ слѣдуетъ; не такъ какъ этого желали и требовали. Да и дорогой племянникъ мой былъ, къ сожалѣнію, слишкомъ самонадѣянъ, слиткомъ самодоволенъ чтобы любить васъ такъ какъ слѣдовало, какъ всякій на его мѣстѣ любилъ бы, долженъ былъ бы любить.
Она сидитъ молча попрежнему, только немного съежившись.
— Итакъ, говоря что прерываете занятія со мною, вы хотѣли сказать, только въ учтивой формѣ, что вы вовсе оставляете ихъ.
— Да, говоритъ Роза со внезапною смѣлостью. — Учтивая форма придумана была опекуномъ моимъ, а не мною. Я ему сказала что намѣрена не заниматься болѣе музыкой и рѣшилась стоять на своемъ намѣреніи.
— И до сихъ поръ вы при немъ остались?
— Осталась. И прошу не распрашивать меня болѣе. Я по крайней мѣрѣ отвѣчать не буду. Это въ моей власти.
Она чувствуетъ съ какимъ жаднымъ восторгомъ глядитъ онъ на нее, любуясь вспышкою гнѣва и вызваннымъ ею оживленіемъ, и смѣлость, только что возникнувшая, пропадаетъ, и ею опять, какъ въ тотъ вечеръ у рояли, овладѣваетъ чувство стыда, оскорбленія и страха.
— Если не хотите, я не стану васъ распрашивать. Я стану исповѣдываться.
— Я не хочу слушать васъ! восклицаетъ Роза, вставая.
Тутъ онъ прикасается къ ней протянутою рукой. Удаляясь
съ содроганіемъ отъ его руки, она опять опускается на свое мѣсто.
— Приходится иногда поступать наперекоръ своимъ желаніямъ, говоритъ онъ ей тихимъ голосомъ. — И вы теперь должны на это рѣшиться, или надѣлаете такого зла котораго не въ силахъ будете и поправить.
— Какое зло?
— Сейчасъ, сейчасъ. Вотъ вы сами меня спрашиваете, а мнѣ не позволяете предлагать вамъ вопросовъ. Это несправедливо. По я однако сейчасъ отвѣчу на вашъ вопросъ, милая, очаровательная Роза!
Она опять встаетъ.
Этотъ разъ онъ не прикасается къ ней, но лицо у него такое злое и грозное, какъ стоитъ онъ опираясь на солнечные часы, словно пятная собою дневной свѣтъ, что взглянувъ на него, она останавливается отъ ужаса.
— Я не забываю изъ сколькихъ оконъ насъ видно, говоритъ онъ, оглядываясь на нихъ. — Я не прикоснусь къ вамъ болѣе, я не подойду къ вамъ ближе. Садитесь, и ничего не найдутъ удивительнаго въ томъ что вашъ учитель музыки бесѣдуетъ съ вами, прислонившись къ столбу, особенно послѣ всѣхъ событій въ которыхъ мы замѣшаны. Садись, моя возлюбленная.
Она опять рванулась уйти, ушла бы совсѣмъ, но лицо его, зловѣщее и грозящее, опять остановило ее.
— Роза, даже тогда когда дорогой мой мальчикъ былъ женихомъ вашимъ, я любилъ васъ безумно; даже тогда когда я считалъ его счастіе имѣть васъ женою вѣрнымъ, я любилъ васъ безумно; даже тогда когда я старался крѣпче привязать его къ вамъ, я любилъ васъ безумно; даже тогда когда онъ далъ мнѣ изображеніе прелестнаго лица вашего, такъ небрежно начерченное имъ, и я притворялся что изъ любви къ нему держу портретъ этотъ постоянно у себя на глазахъ, я любилъ васъ безумно. Въ скучной работѣ дня, въ страданіяхъ безсонныхъ ночей, среди грязной дѣйствительности, среди райскихъ и адскихъ видѣній, въ которыя я погружался держа въ объятіяхъ ваше изображеніе, я любилъ васъ безумно.
Вели что-нибудь могло увеличить ужасъ внушаемый ей его словами, такъ они дѣлались для нея еще ужаснѣе отъ противуположносги между страстностью его рѣчи и спокойствіемъ принятаго имъ положенія.
— Я все сносилъ молча. Пока вы принадлежали ему, или пока я считалъ васъ принадлежащей ему, я честно хранилъ мою тайну. Неправда ли?
Этой лжи, столь грубой, при всей истинѣ словъ которыми она сказана, Роза не въ силахъ уже вынести. Она отвѣчаетъ съ разгарающимся негодованіемъ.
— Вы всегда лгали, также какъ и теперь. Вы лгали ему ежедневно и ежечасно. Вы знаете что вы отравляли мою жизнь своими преслѣдованіями. Вы знаете что я боялась открыть ему честные глаза, что вы принудили меня ради его, добраго, довѣрчиваго, скрывать отъ него истину: какой вы дурной, злой человѣкъ.
Его неподвижность при судорожномъ подергиваніи лица и рукъ придаетъ ему истинно дьявольскій видъ. Онъ отвѣчаетъ со свирѣпымъ восторгомъ.
— Какъ вы прекрасны! Вы прекраснѣе во гнѣвѣ чѣмъ въ спокойствіи. Я не требую отъ васъ любви. Отдайтесь мнѣ съ вашею ненавистью. Отдайтесь мнѣ съ этимъ прелестнымъ гнѣвомъ. Отдайтесь мнѣ съ этимъ восхитительнымъ презрѣніемъ. Съ меня будетъ довольно.
Слезы досады проступаютъ на глазахъ дрожащей красавицы, лицо ея пылаетъ. Она опять вст’аетъ чтобъ уйти отъ него въ негодованіи. Онъ протягиваетъ руку къ двери, будто приглашая ее войти въ домъ.
— Я сказалъ вамъ, дивная очаровательница, восхитительная волшебница, что если не останетесь здѣсь и не выслушаете меня, то надѣлаете такого зла, какое нельзя будетъ и поправить. Вы спрашивали какое зло. Останьтесь, и я скажу вамъ; идите, и я его сдѣлаю.
Опять Роза смущается предъ его грозящимъ лицомъ, хотя не понимаетъ его значенія, и остается. Она дышетъ прерывисто, словно задыхается, но приложивъ руку къ груди, она остается.
— Я признался что любовь моя безумна. Она такъ безумна что будь я лить на волосъ менѣе привязанъ къ племяннику, я даже его способенъ былъ бы отстранить насильственно, когда вы оказывали ему предпочтеніе.
У нее темнѣетъ въ глазахъ, словно она готова упасть въ обморокъ.
— Даже его, повторяетъ онъ. — Да, даже его. Роза, вы меня видите и слышите, судите сами останется ли въ живыхъ другой поклонникъ вашъ, когда жизнь его въ моихъ рукахъ?
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать вамъ какъ безумна моя любовь. Она возмущена была недавно, когда узналъ я отъ мистера Крнеларкля что молодой Ландлесъ былъ соперникъ моего племянника. Это въ моихъ глазахъ вина непростительная. Тотъ же мистеръ Криспаркль знаетъ отъ меня что я посвятилъ себя на отысканіе и. наказаніе убійцы, кто бы онъ ни былъ, и рѣшился ни съ кѣмъ не разсуждать объ этомъ дѣлѣ, пока не буду держать въ рукахъ своихъ нити, которыми могу какъ сѣтью опутать злодѣя. Съ тѣхъ поръ я терпѣливо моталъ эти нити; онѣ и теперь заматываются, пока я говорю съ вами.
— Если вы дѣйствительно думаете что мистеръ Ландлесъ виновенъ, то мистеръ Криспаркль не раздѣляетъ вашего мнѣнія, а онъ человѣкъ хорошій, отозвалась Роза.
— Что я думаю — дѣло мое; мнѣніе свое я пока храню про себя, отрада души моей! Улики могутъ такъ накопиться даже на невиннаго что если ихъ приладить, связать, направить, можно ими убить его. А виновный можетъ быть уличенъ однимъ какимъ-нибудь обнаружившимся по тщательномъ изслѣдованіи обстоятельствомъ, и онъ погибъ. И въ томъ и въ другомъ случаѣ молодому Ландлесу грозитъ смертельная опасность.
— Если вы дѣйствительно предполагаете, говоритъ Роза блѣднѣя, — что я неравнодушна къ мистеру Ландлесу, или что онъ чѣмъ-нибудь выказалъ свое чувство ко мнѣ, вы ошибаетесь.
Онъ отстраняетъ это предположеніе презрительнымъ движеніемъ руки, съ горькою усмѣшкой.
— Я хотѣлъ показать вамъ какъ безумно люблю васъ. Теперь еще безумнѣе чѣмъ когда-либо, ибо я готовъ отказаться отъ второй цѣли какую поставилъ я себѣ въ жизни, чтобъ только дѣлить жизнь эту съ вами, и не помышлять впередъ ни о чемъ кромѣ васъ. Вы подружились съ миссъ Ландлесъ. Вы дорожите ея спокойствіемъ?
— Я отъ души люблю ее.
— Вы дорожите ея репутаціей?
— Я уже сказала вамъ что отъ души люблю ее.
— Я безсознательно, говоритъ онъ съ улыбкой, облокачиваясь на солнечные часы и подпирая подбородокъ руками, такъ что изъ оконъ, въ которыхъ повременамъ мелькаютъ лица, кажется что онъ ведетъ самый веселый и легкій разговоръ, — я безсознательно раздражаю васъ, предлагая вамъ вопросы. Буду только заявлять факты, не предлагая вопросовъ. Вы, конечно, дорожите спокойствіемъ и репутаціей своей подруги. Такъ устраните же отъ нея клеймо каторги, моя возлюбленная!
— Вы смѣете предлагать мнѣ?…
— Да, милая, смѣю. Постойте. Если дурно обожать васъ, я худшій изъ людей; если это хорошо, я лучшій человѣкъ въ свѣтѣ. Моя любовь къ вамъ выше всякой другой любви. Вы мнѣ дороже всего. Дайте мнѣ надежду, будьте ко мнѣ благосклонны, и я, ради васъ, нарушу свою клятву.
Роза прикладываетъ руки къ вискамъ, откинувъ назадъ волосы, словно старается сообразить и связать все что онъ съ глубокимъ разчетомъ представляетъ ей отрывочно, по частямъ.
— Не соображайте теперь ничего, ангелъ мой, кромѣ жертвъ бросаемыхъ мною къ ногамъ вашимъ, которыя я охотно цѣловалъ бы лежа во прахѣ и поставилъ бы себѣ на голову, какъ жалкій невольникъ. Вотъ вѣрность моя памяти племянника послѣ его смерти, топчите ее!
Онъ дѣлаетъ движеніе руками, будто бросаетъ что-то драгоцѣнное.
— Вотъ непростительная вина предъ чувствомъ моимъ. Топчите ее!
Онъ повторяетъ то же движеніе.
— Вотъ труды мои во имя справедливаго мщенія въ продолженіи шести тяжкихъ мѣсяцевъ. Топчите ихъ.
Онъ опять повторяетъ то же движеніе.
— Вотъ моя прошлая и настоящая, даромъ потерянная, жизнь; вотъ безотрадная тоска души моей; вотъ мое спокойствіе; вотъ мое отчаяніе, — топчите ихъ ногами, только возьмите меня, хотя бы со смертельною ненавистью.
Необузданная страсть этого человѣка, дошедшая теперь до послѣднихъ предѣловъ, приводитъ Розу въ такой ужасъ что съ нея какъ будто спадаетъ очарованіе, приковывавшее ее къ мѣсту. Она быстро идетъ къ дверямъ, но въ одну минуту онъ догналъ ее и говоритъ ей на ухо:
— Роза, я опять владѣю собой. Я спокойно иду рядомъ съ вами къ дому. Я буду ждать чтобъ вы подали мнѣ надежду. Я не нанесу ударъ слишкомъ рано. Подайте мнѣ знакъ что вы меня слушаете.
Она тихо и робко дѣлаетъ движеніе рукой.
— Ни слова объ этомъ никому, или ударъ упадетъ также вѣрно какъ ночь слѣдуетъ за днемъ. Подайте мнѣ знакъ что вы меня слушаете.
Она опять дѣлаетъ рукой движеніе.
— Я люблю васъ, люблю, люблю. Еслибы вы оттолкнули меня теперь…. но вы не оттолкнете…. вы бы отъ меня не отдѣлались. Никому бы не позволилъ я стать между нами. Я преслѣдовалъ бы васъ до смерти.
Горничная выходитъ отворить ему ворота; онъ спокойно снимаетъ шляпу, раскланиваясь на прощанье, и уходитъ столь же хладнокровный съ виду какъ деревянное изображеніе отца мистера Сапси надъ дверью напротивъ. Роза лишается чувствъ, идя наверхъ. Ее бережно относятъ въ ея комнату и укладываютъ въ постель. Горничныя говорятъ что находитъ гроза, и бѣдняжкѣ сдѣлалось дурно отъ душнаго воздуха; у нихъ у самихъ весь день дрожали колѣни.
ГЛАВА XX.
Бѣгство.
править
Едва Роза пришла въ себя, какъ ей вспомнился во всѣхъ подробностяхъ разговоръ съ Джасперомъ. Онъ даже какъ будто преслѣдовалъ ее въ безсознательности и ни на минуту не выходилъ у нея изъ головы. Что дѣлать? спрашивала она себя съ ужасомъ, и не находила отвѣта. Одно только было ясно ей что надо бѣжать отъ этого страшнаго человѣка. Но гдѣ искать убѣжища и какъ уйти? Она никому кромѣ Елены ни полъ-слова не говорила о преслѣдующемъ ее страхѣ. Если отправиться къ Еленѣ и разказать ей что случилось, это могло навлечь то непоправимое бѣдствіе которымъ угрожалъ онъ. А она знала что если только хватитъ силъ, то духу у него хватитъ исполнить свою угрозу. Чѣмъ страшнѣе представлялся онъ ея встревоженному воображенію, тѣмъ тяжеле казалась ей ея отвѣтственность. Малѣйшая ошибка съ ея стороны, неумѣстная опрометчивость, или неумѣстное замедленіе, и братъ Елены могъ сдѣлаться жертвой его злобы.
Умъ Розы въ послѣдніе шесть мѣсяцевъ былъ жестоко смущенъ. Въ немъ возникло подозрѣніе, которое то поднималось, то уходило на дно, то пріобрѣтало, то теряло вѣроятность. Привязанность Джаспера къ племяннику при жизни, дѣятельныя разслѣдованія о смерти его, если онъ умеръ, такъ извѣстны были всѣмъ что никто не въ состояніи былъ заподозрить его въ притворствѣ и обманѣ.
Роза спрашивала себя: неужели же умъ мой такъ испорченъ что можетъ вообразить злодѣяніе, котораго другіе не въ силахъ себѣ представить? Потомъ она разбирала: не оттого ли подозрѣваю я его что онъ былъ противенъ мнѣ и прежде этого случая? А если такъ, то не доказываетъ ли это неосновательность моихъ подозрѣній? Что могло побудить его къ такому преступленію? раздумывала она, и со стыдомъ отвѣчала себѣ: побужденіемъ могло служить желаніе завладѣть мною; и закрыла лицо руками какъ будто мысль заподозрить человѣка въ убійствѣ изъ-за подобнаго побужденія сама есть уже не меньшее преступленіе.
Она припоминала все что говорилъ онъ у солнечныхъ часовъ. Онъ объяснялъ исчезновеніе племянника убійствомъ, какъ всегда, съ тѣхъ поръ какъ найдены были часы и булавка. Еслибъ онъ боялся открытія преступленія, не лучше ли было бы ему поддерживать мысль о добровольномъ удаленіи? Онъ даже объявилъ что будь онъ не такъ сильно привязанъ къ племяннику, онъ «даже его» могъ бы устранить насильственно. Естественно ли это, если онъ дѣйствительно совершилъ преступленіе? Онъ говорилъ что бросаетъ къ ногамъ ея шестимѣсячные труды во имя справедливаго мщенія. Сталъ ли бы онъ говорить это, и еще съ такою страстью, еслибы труды эти были лишь притворные? Сталъ бы онъ ставить ихъ наряду съ тоской души своей, съ потерянною жизнью, со своимъ спокойствіемъ и отчаяніемъ? Прежде всего, по словамъ его, приносилъ онъ ей въ жертву вѣрность памяти племянника. Всѣ эти доводы сильно противорѣчьи предположенію, ни на чемъ не основанному, боящемуся высказаться. А все-таки онъ страшный человѣкъ. Словомъ, бѣдная дѣвушка (могла ли она понять преступный умъ, который безпрерывно толкуютъ ошибочно даже посвятившіе себя его изученію, потому что они приравниваютъ его къ обыкновенному уму обыкновенныхъ людей, тогда какъ его слѣдуетъ разсматривать какъ особое, уродливое исключеніе) бѣдная дѣвушка могла придти лишь къ одному заключенію: что онъ человѣкъ ужасный и что отъ него слѣдуетъ бѣжать.
Она была все время опорой и утѣшеніемъ Елены. Она постоянно заявляла ей твердую вѣру въ невинность ея брата и сочувствіе къ его несчастію. Но она не видала его со времени исчезновенія Эдвина, и Елена ни слова не говорила ей о томъ чувствѣ въ которомъ онъ признался мистеру Криспарклю, хотя чувство это, придающее дѣлу особенный интересъ, стало уже общеизвѣстнымъ. Для Розы онъ былъ лишь несчастный братъ Елены, и только. Признаніе, вырвавшееся у ней предъ ненавистнымъ ея поклонникомъ, было совершенно вѣрно, хотя, какъ представлялось ей теперь, лучше было бы, еслибъ она воздержалась отъ него. При страхѣ, какой внушалъ онъ ей, умъ ея смущался при мысли что онъ зналъ объ этомъ изъ, ея собственныхъ устъ.
Но куда же идти? Куда-нибудь, только бы подальше отъ него. Такъ, однако, это не разрѣшаетъ вопроса. Надо подумать о какомъ-нибудь опредѣленномъ мѣстѣ. Она рѣшилась отправиться къ опекуну и отправиться тотчасъ же. Чувство, которое она сообщила Еленѣ въ первую ихъ откровенную бесѣду, что нигдѣ не можетъ она отъ него укрыться, что крѣпкія стѣны монастыря не въ силахъ защитить ее отъ его преслѣдованій, это чувство такъ сильно овладѣло ею что никакими доводами разсудка не могла она успокоить себя. Завлекающій ужасъ такъ могущественно овладѣлъ ею что ей казалось будто онъ можетъ оковать ее колдовствомъ. Даже теперь, вставая одѣваться, и увидѣвъ въ окно солнечные часы, на которые онъ опирался, когда признавался ей въ любви, она похолодѣла и содрогнулась, будто онъ этимъ часамъ передалъ часть своихъ страшныхъ свойствъ.
Она наскоро написала записку къ миссъ Твинкельтонъ, въ которой сообщала ей что явилась внезапно необходимость немедленно повидаться съ опекуномъ, и что она отправилась къ нему. Она въ то же время просила почтенную даму не тревожиться объ ней, и увѣряла что все обстоитъ благополучно. Она поспѣшно уложила нѣсколько вовсе ненужныхъ вещей въ очень маленькій мѣшечекъ, оставила записку на видномъ мѣстѣ и вышла, тихонько притворивъ за собой дверь.
Въ первый разъ очутилась она одна на большой Клойстергамской улицѣ. Но зная дорогу очень хорошо, она прямо пошла къ углу отъ котораго отправлялся омнибусъ. Онъ отъѣзжалъ именно въ эту минуту.
— Остановитесь пожалуста и дайте мнѣ мѣсто, Джо. Мнѣ нужно съѣздить въ Лондонъ.
Черезъ минуту, она катила къ желѣзной дорогѣ, подъ покровительствомъ Джо. Доѣхавъ до станціи, онъ тщательно усадилъ ее въ вагонъ и подалъ ей крошечный мѣшечекъ, будто это какой-нибудь громадный чемоданъ необычайной тяжести, который ей ни подъ какимъ видомъ не слѣдуетъ и пытаться поднять.
— Нельзя ли вамъ зайти, какъ вернетесь, къ миссъ Твинкельтонъ, Джо, и сказать ей что вы доставили меня благополучно.
— Зайду, миссъ.
— И выразите ей пожалуста любовь мою, Джо.
— Хорошо, миссъ. Не дурно еслибы мнѣ то же самое выразили. Джо однако не вымолвилъ послѣдняго размышленія, а оставилъ его про себя.
Теперь, въ самомъ дѣлѣ несясь къ Лондону, Роза могла и свободѣ предаться мыслямъ, прерваннымъ поспѣшностью. Гнѣвная мысль что его признаніе въ любви запятнало ее, что она можетъ очиститься отъ пятна этого лишь обратившись за помощью къ честнымъ и праведнымъ, поддерживала ее нѣкоторое время противъ опасеній и укрѣпляла въ первомъ намѣреніи. Но по мѣрѣ того какъ смеркалось темнѣе и темнѣе, когда подъѣзжала она къ громадному городу ближе и ближе, начали возникать въ ней сомнѣнія, обычныя въ подобныхъ случаяхъ. Не дикій ли это въ сущности шагъ? Какъ посмотритъ на него мистеръ Грюгьюсъ? Отыщетъ ли она его въ концѣ своего путешествія? Что дѣлать, если не застанетъ его? Что будетъ съ ней одной, въ незнакомомъ, многолюдномъ городѣ? Не лучше ли было подождать, посовѣтоваться? Не вернулась ли бы она теперь охотно назадъ, еслибъ было можно? Множество подобныхъ соображеній, накопляясь болѣе и болѣе, тревожило ее. Наконецъ поѣздъ въѣхалъ въ Лондонъ надъ крышами домовъ; внизу виднѣлись грязныя улицы съ горящими фонарями, еще ненужными въ Жаркую, свѣтлую лѣтнюю ночь.
«Гирамъ Грюгьюсъ, эсквайръ, Степль-Имъ, въ Лондонѣ». Вотъ все что знала Роза о цѣли своего путешествія; но этого было довольно чтобъ устремить ее на извощикѣ по невѣдомымъ улицамъ, гдѣ многіе люди толпились на углахъ, подышать воздухомъ, а другіе ходили, однообразно стуча ногами по раскаленнымъ каменнымъ плитамъ, и все, и люди и обстановка, было грязно и Жалко.
Мѣстами слышалась музыка, во она не оживляла картину. Шарманка не придавала веселости, барабанъ не заглушалъ тяжкой заботы. Какъ колокола, также кое-гдѣ звенѣвшіе въ часовняхъ, они лишь вызывали отголоски изъ камней и пыль отовсюду. Что же касается духовыхъ инструментовъ, то они какъ будто надорвались, томясь по деревнѣ.
Дребезжащій извощикъ остановился наконецъ у крѣпко запертыхъ воротъ, принадлежавшихъ, повидимому, человѣку который очень рано легъ спать и весьма боится разбойниковъ. Роза, отпустивъ извощика, робко постучалась въ ворота, и сторожъ впустилъ ее вмѣстѣ съ ея крошечнымъ мѣшочкомъ.
— Здѣсь живетъ мистеръ Грюгьюсъ?
— Мистеръ Грюгьюсъ вонъ тамъ, миссъ, сказалъ сторожъ, указывая дальше во дворъ.
Роза пошла дальше, и когда на часахъ било десять, она стояла на лѣстницѣ квартиры подъ буквами P. I. Т., не понимая куда дѣвалась парадная дверь этой квартиры.
По указанію написаннаго на стѣнѣ имени мистера Грюгьюса, она пошла наверхъ и постучалась, и стучалась нѣсколько разъ, но какъ никто не являлся, и дверь мистера Грюгьюса оказалась не запертой, она вошла и увидѣла своего опекуна сидящаго на подоконникѣ у раствореннаго окна. Далеко за нимъ, въ углу, стояла на столѣ лампа съ абажуромъ.
Роза подошла къ нему ближе въ полусвѣтѣ. Онъ увидѣлъ ее и сказалъ въ полголоса: Боже мой!
Роза со слезами бросилась ему на шею, и онъ сказалъ, обнимая ее:
— Дитя, дитя мое, я принялъ васъ за вашу мать.
— Но что же, прибавилъ онъ ласково, — что такое случилось? Что привело васъ сюда, другъ мой? Кто привезъ васъ сюда?
— Никто; я пріѣхала одна.
— Ахъ, Господи! воскликнулъ мистеръ Грюгъюсъ. — Вы пріѣхали одни! Зачѣмъ же вы не написали мнѣ чтобъ я пріѣхалъ за вами?
— Не успѣла. Я рѣшилась вдругъ. Бѣдный, бѣдный Эдди!
— Да, бѣдный, бѣдный малый!
— Дядя его объяснился мнѣ въ любви. Я не могу этого вынести, сказала Роза, съ потокомъ слезъ и въ то же время топая ножкой. — Я боюсь и ненавижу его, и я пришла сюда просить васъ чтобы вы защитили меня и всѣхъ насъ отъ него.
— Защищу! вскричалъ мистеръ Грюгьюсъ со внезапною вспышкой изумительной энергіи. — Къ чорту его!
Вслѣдъ за этою необыкновенною вспышкой, мистеръ Грюгьюсъ, совершенно внѣ себя, забѣгалъ по комнатѣ, такъ что трудно было рѣшить движимъ ли онъ благороднымъ усердіемъ, или воинственнымъ духомъ.
Онъ остановился и сказалъ, отирая лицо:
— Извините меня, другъ мой. Вамъ вѣроятно пріятно услышать что я нѣсколько успокоился. Не говорите мнѣ больше теперь объ этомъ, а то я, пожалуй, опять забудусь. Вамъ надо подкрѣпиться, ободриться. Что выкушали? Завтракъ, закуску, обѣдъ, чай, или ужинъ? Что угодно вамъ кушать теперь? Завтракъ, закуску, обѣдъ, чай, или ужинъ?
Почтительная нѣжность, съ какою онъ, стоя на одномъ колѣнѣ, помогалъ Розѣ снять шляпку и выпутать изъ нея красивые волосы, была истинно рыцарственная. А кто бы, судя по наружносги, могъ ожидать рыцарственности, и настоящей, неподдѣльной, отъ мистера Грюгьюса?
— Надо позаботиться о вашемъ покоѣ, продолжалъ онъ, — у васъ будетъ лучшая комната Форниваля. Надо позаботиться о вашемъ туалетѣ, у васъ будетъ все что можетъ достать неограниченная горничная, то-есть горничная, неограниченная относительно расхода. Это мѣшокъ? онъ пристально поглядѣлъ на него: и правду сказать надо было глядѣть пристально чтобъ разсмотрѣть его въ полусвѣтѣ комнаты. — Это ваше имущество, другъ мой?
— Да, Это я привезла съ собой.
— Это необъемистый мѣшокъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ прямодушно, — но онъ какъ нельзя лучше можетъ вмѣстить въ
Та|ііна Эдвина Друда. 203
себя дневной запасъ пищи для канарейки. Можетъ-быть вы привезли съ собой канарейку?
Роза улыбнулась и покачала головой.
— Еслибы привезли, я очень былъ бы радъ ей, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — и я думаю ей было бы пріятно висѣть на гвоздѣ за окномъ и состязаться съ вашими воробьями, у которыхъ, надо сознаться, исполненіе несовсѣмъ соотвѣтствуетъ намѣренію. Это случается со многими изъ насъ. Вы, однако, не сказали что угодно вамъ кушать. Скушайте всего понемножку.
Роза поблагодарила, но отвѣтила что можетъ только выпить чашку чаю. Мистеръ Грюгьюсъ, выбѣгавшій нѣсколько разъ чтобы заказать разныя дополненія, какъ-то: мармеладъ, яйца, саладъ, соленую рыбу, Жареную ветчину, побѣжалъ наконецъ безъ шляпы въ гостиницу Форвиваль сдѣлать свои различныя распоряженія. Вскорѣ они были выполнены и столъ накрытъ.
— Боже мой! воскликнулъ мистеръ Грюгьюсъ, ставя на него лампу и садясь противъ Розы. — Какое, однако, новое ощущеніе для стараго угловатаго холостяка!
Выразительныя брови Розы спросили его что онъ хочетъ сказать?
— Ощущеніе вашего присутствія въ моей квартирѣ, которое очищаетъ ее, окрашиваетъ, озлащаетъ, придаетъ ей невѣдомый блескъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Ахъ, Боже мой! Боже мой!
Такъ какъ во вздохѣ его было что-то грустное, Роза, прикасаясь къ нему чайною чашкой, осмѣлилась прикоснуться и рукой.
— Благодарю васъ, другъ мой, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Гм…. Давайте разговаривать.
— Вы всегда здѣсь живете? спросила Роза.
— Да, другъ мой.
— И всегда одни?
— Всегда одинъ. Только одного джентльмена вижу я ежедневно. Зовутъ его Бодзардъ. Онъ мой конторщикъ.
— Но онъ здѣсь не живетъ?
— Нѣтъ; онъ уходитъ къ себѣ послѣ занятій. Да теперь онъ вовсе въ отпуску. Контора находящаяся внизу, съ которой у меня есть дѣла, прислала мнѣ на время другаго на его мѣсто. Но было бы весьма трудно замѣнить мистера Бодзарда.
— Онъ долженъ очень любить васъ? сказала Роза.
— Если любитъ, такъ съ необыкновенною трердосгью сдерживаетъ свое чувство, отвѣчалъ Цмистеръ Грюгьюсъ, подумавъ. — Но я сомнѣваюсь. Не думаю чтобъ онъ особенно былъ привязанъ ко мнѣ. Видите ли, онъ, бѣдный, недоволенъ.
— Чѣмъ онъ недоволенъ? спросила Роза весьма естественно.
— Онъ не на своемъ мѣстѣ, сказалъ таинственно мистеръ Грюгьюсъ.
Брови Розы опять приняли недоумѣвающее, вопросительное выраженіе.
— До такой степени не на своемъ мѣстѣ, продолжалъ мистеръ Грюгьюсъ, — что я всегда какъ-то совѣщусь предъ нимъ. И онъ сознаетъ, хотя и не говоритъ, что я имѣю основаніе совѣститься.
Мистеръ Грюгьюсъ дошелъ до такой таинственности что Роза уже не знала какъ продолжать разговоръ. Пока она объ этомъ думала, мистеръ Грюгьюсъ вдругъ во второй разъ воскликнулъ:
— Давайте разговаривать! Мы говорили о Бодзардѣ. Это секретъ, да еще секретъ мистера Бодзарда, но ваше милое присутствіе за моимъ столомъ сдѣлало меня до такой степени болтливымъ что я не могу не сообщить вамъ его, подъ глубочайшею тайной. Какъ вы думаете что сдѣлалъ мистеръ Бодзардъ?
— Ахъ Господи! вскричала Роза, подвигаясь ближе и невольно вспоминая Джаспера. — Надѣюсь, ничего ужаснаго?
— Онъ написалъ драму, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ торжественнымъ шепотомъ. — Трагедію.
Роза, повидимому, значительно успокоилась.
— И никто, продолжалъ мистеръ Грюгьюсъ тѣмъ же тономъ, — ни подъ какимъ видомъ не хочетъ ставить ее на сцену.
Роза задумалась и тихо покачивала головой, какъ будто говоря: «бываетъ. И зачѣмъ это бываетъ»?
— Вотъ видите ли, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Я не могъ бы написать трагедію.
— Даже дурную? спросила Роза наивно, опять приводя брови въ движеніе.
— Нѣтъ. Еслибъ я былъ приговоренъ къ смертной казни, и готовились бы отрубить мнѣ голову, и явился бы нарочный объявить прощеніе обвиненному Грюгьюсу съ тѣмъ чтобъ онъ палисадъ драму, я былъ бы принужденъ опять положить голову на плаху и просить палача приступить къ концу, — тоесть, заключилъ мистеръ Грюгьюсъ, проводя себѣ пальцемъ по горлу, — вотъ къ этому концу.
Роза какъ будто размышляла что сдѣлала бы она въ такомъ непріятномъ положеніи.
— Поэтому, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — Бодзардъ во всякомъ случаѣ чувствовалъ бы превосходство свое надо мною, а теперь, какъ я его хозяинъ, дѣло становится еще болѣе неладно.
Мистеръ Грюгьюсъ серіозно покачалъ головой, будто чувствовалъ себя виновнымъ что сѣлъ не въ свои сани.
— Какъ же вы сдѣлались его хозяиномъ? спросила Роза.
--Весьма естественный вопросъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Давайте разговаривать. Отецъ мистера Бодзарда, норфолькскій фермеръ, свирѣпо сталъ бы отмахиваться цѣпомъ, вилами, и всякимъ земледѣльческимъ орудіемъ годнымъ для воинственныхъ цѣлей, еслибъ узналъ что сынъ его написалъ драму. Поэтому сынъ, доставляя мнѣ арендную плату отца, которую я получаю, сообщилъ мнѣ свой секретъ, и объяснилъ что намѣренъ слѣдовать своему генію, но что это подвергло бы его опасности умереть съ голоду, а что для этого онъ не созданъ.
— Для того чтобы слѣдовать своему генію?
— Нѣтъ, мой другъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — для того чтобъ умереть съ голоду. Невозможно было отрицать что мистеръ Бодзардъ не созданъ для голодной смерти; а затѣмъ мистеръ Бодзардъ выразилъ желаніе чтобъ я оградилъ его отъ участи столь не соотвѣтствующей его природѣ. Такимъ образомъ мистеръ Бодзардъ сдѣлался моимъ конторщикомъ. И онъ это глубоко чувствуетъ.
— Я рада что онъ благодаренъ вамъ, сказала Роза.
— Я не совсѣмъ то хотѣлъ сказать, другъ мой. Я хотѣлъ сказать что онъ чувствуетъ униженіе. Мистеръ Бодзардъ познакомился съ нѣсколькими другими геніями, также пишущими трагедіи которыхъ никто ни подъ какимъ видомъ не хочетъ ставить на сцену, и эти избранные умы посвящаютъ другъ другу свои творенія для взаимнаго прославленія. Мистеръ Бодзардъ получилъ одно такое посвященіе. А мнѣ, видите ли, не была посвящена ни одна трагедія.
Роза поглядѣла на него такъ какъ будто въ ея глазахъ онъ стоилъ тысячи подобныхъ посвященій.
— А это опять таки, очень естественно, коробитъ мистера Бодзарда, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ.
— Онъ иногда со мною очень рѣзокъ; тогда я сознаю что онъ размышляетъ: «эта тупица — мой хозяинъ! Человѣкъ который не могъ бы написать драму подъ страхомъ смертной казни, и которому никто не посвящалъ трагедіи съ лестными отзывами о высокомъ положеніи какое займетъ онъ въ потомствѣ!» Очень тяжело! Очень тяжело! Впрочемъ, дѣлая мои распоряженія, я обдумываю напередъ: можетъ-быть это ему не понравится, а вотъ это можетъ-быть покажется ему оскорбительнымъ. Такъ мы ладимъ отлично. Лучше, право, чѣмъ можно бы ожидать.
— Трагедія эта имѣетъ названіе? спросила Роза.
— Между нами, она названа очень кстати жало неизвѣстности. Но мистеръ Бодзардъ надѣется, и я надѣюсь что она появится наконецъ.
Нетрудно было понять что мистеръ Грюгьюсъ такъ распространялся о Бодзардѣ столько же для развлеченія ума своей питомицы отъ причины бѣгства ея къ нему, сколько изъ собственнаго желанія быть разговорчивымъ.
— А теперь, мой другъ, сказалъ онъ, — если вы не слишкомъ устали и не боитесь что это васъ разстроитъ, разкажите мнѣ поподробнѣе что случилось сегодня. Я лучше обдумаю это за ночь.
Роза, совершенно успокоившаяся, передала ему разговоръ свой съ Джасперомъ. Мистеръ Грюгьюсъ часто гладилъ себѣ голову, и просилъ повторить слова относящіяся къ Невилю и Еленѣ. Когда Роза кончила, онъ сидѣлъ нѣкоторое время молча, въ серіозномъ раздумьи.
— Разказъ ясенъ, замѣтилъ онъ наконецъ, — и надѣюсь ясно запечатлѣлся здѣсь. Онъ опять погладилъ себѣ голову. — Вотъ, мой другъ, онъ подвелъ ее къ отворенному окну, вотъ гдѣ они живутъ. Видите тѣ темныя окна?
— Мнѣ можно пойти завтра къ Еленѣ? спросила Роза.
— Мнѣ бы хотѣлось обдумать это за ночь, сказалъ онъ сомнительно. — А пока, позвольте отвести васъ на покой; онъ долженъ быть нуженъ вамъ.
Съ этими словами, мистеръ Грюгьюсъ помогъ ей опять надѣть шляпу и повѣсилъ себѣ на руку крошечный мѣшечекъ, ни на что рѣшительно негодный, и повелъ ее за руку съ нѣкоторою торжественною неловкостью, будто собирался протанцовать минуетъ, черезъ Гольборнъ, въ гостиницу Форвиваль. У двери гостиницы, онъ передалъ ее съ рукъ на руки неограниченной горничной, и сказалъ что подождетъ внизу пока она осмотритъ комнату, на случай что она пожелаетъ другую, или что ей что-нибудь понадобится.
Комната Розы была просторна, чиста, удобна, почти весела. Неограниченная горничная припасла все чего не было въ крошечномъ мѣшечкѣ, то-есть все что могло потребоваться, и Роза сбѣжала съ высокой лѣстницы поблагодарить опекуна за добрую и предусмотрительную заботливость объ ней.
— Не за что, другъ мой, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, необыкновенно довольный. — Я, напротивъ, благодарю васъ за вашу милую довѣрчивость и ваше милое общество. Завтракъ подадутъ вамъ въ небольшой уютной комнаткѣ (какъ нарочно для васъ устроенной), а я приду къ вамъ въ десять часовъ утра. Надѣюсь, вы не стоскуетесь въ этомъ незнакомомъ вамъ мѣстѣ?
— О нѣтъ, я здѣсь чувствую себя въ безопасности.
— Да. Вы можете быть увѣрены что лѣстницы несгараемы, и что огонь тотчасъ былъ бы замѣченъ и остановленъ сторожами, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ.
— Я не то разумѣла, отвѣчала Роза. — Я чувствую себя здѣсь въ безопасности отъ него.
— Доступъ къ вамъ прегражденъ ему крѣпкими Желѣзными воротами, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, улыбаясь. — Форниваль несгараемъ, и я живу рядомъ.
Въ рыцарскомъ духѣ своемъ, онъ, повидимому, считалъ послѣднее обстоятельство совершенно достаточнымъ чтобы разсѣять всякія опасенія. Въ томъ же духѣ онъ сказалъ привратнику, уходя:
— Еслибы кто-нибудь желалъ послать изъ гостиницы черезъ улицу, золотой будетъ готовъ у меня посланному.
Въ томъ же духѣ онъ прохаживался около часу предъ желѣзными воротами, не безъ заботливости поглядывая сквозь ихъ рѣшетку, какъ будто онъ посадилъ голубку на высокую нашестку въ львиной клѣткѣ, и опасается какъ бы она не свалилась.
ГЛАВА XXI.
Встрѣча.
править
Ночью ничего не случилось что могло бы встревожить утомленную голубку, и голубка встала бодрая утромъ. Когда бы по десять часовъ, вмѣстѣ съ мистеромъ Грюгьюсомъ явился мистеръ Криспаркль, вынырнувшій разомъ изъ клойстергамской рѣки.
— Миссъ Твинкельтонъ такъ безпокоилась объ васъ, миссъ Роза, объяснилъ онъ, — и пришла къ матушкѣ съ вашею запиской въ такомъ изумленіи что, для успокоенія ея, я вызвался съѣздить сюда съ первымъ утреннимъ поѣздомъ. Я сначала Жалѣлъ что вы не обратились ко мнѣ, но теперь мнѣ кажется что вы избрали лучшій путь, прибѣгнувъ къ своему опекуну.
— Я объ васъ думала, отвѣчала ему Роза, — но уголокъ младшихъ канониковъ такъ близко отъ него….
— Понимаю. Весьма естественно.
— Я передалъ мистеру Криспарклю все что вы сообщили мнѣ вчера вечеромъ, другъ мой, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Разумѣется, я бы тотчасъ же написалъ ему объ этомъ, но пріѣздъ его какъ нельзя болѣе умѣстенъ. Пріѣхать такъ скоро съ его стороны особенно любезно, потому что онъ только что предъ тѣмъ уѣхалъ отсюда.
— Вы порѣшили, спросила Роза, обращаясь къ обоимъ, — что слѣдуетъ сдѣлать для Елены и ея брата?
— Признаюсь, отвѣчалъ мистеръ Криспаркль, — я въ большомъ затрудненіи. Если мистеръ Грюгьюсъ, болѣе опытный чѣмъ я, и успѣвшій обдумать дѣло за ночь, недоумѣваетъ, такъ я ужь и подавно.
Тутъ неограниченная горничная, постучавшись и получивъ позволеніе войти, появилась въ дверяхъ съ увѣдомленіемъ что какой-то джентльменъ желаетъ сказать пару словъ другому джентльмену, по имени Криспаркль, если таковой здѣсь находится. Если же нѣтъ, то извиняется въ своей ошибкѣ.
— Криспаркль здѣсь налицо, отозвался младшій каноникъ, — но занятъ въ эту минуту.
— Этотъ джентльменъ черноволосый? вмѣшалась Роза, отступая къ опекуну.
— Нѣтъ, миссъ, скорѣе темнорусый.
— Вы увѣрены что у него волосы не черные? спросила Роза, ободряясь нѣсколько.
— Совершенно увѣрена, миссъ. Темнорусые волосы и голубые глаза.
— Можетъ-бьггъ, замѣтилъ мистеръ Грюгьюсъ съ обычною осторожностью своей, — было бы не лишнее повидаться съ нимъ, если вы противъ этого ничего не имѣете. Находясь въ затрудненіи, никогда не знаешь гдѣ можетъ открыться исходъ. У меня правило не заграждать никакого пути, а принимать во вниманіе всѣ какіе могутъ представиться. Я могъ бы разказать по этому поводу анекдотъ, но полагаю что было бы преждевременно.
— Въ такомъ случаѣ, если миссъ Роза позволитъ, пусть этотъ джентльменъ войдетъ, сказалъ мистеръ Криспаркль.
Джентльменъ вошелъ; извинился со скромнымъ прямодушіемъ что помѣшалъ, и потомъ, улыбаясь, обратился къ мистеру Криспарклю съ неожиданнымъ вопросомъ:
— Кто я такой?
— Вы тотъ джентльменъ который курилъ подъ степль-инскими деревьями, когда я проходилъ нѣсколько минутъ тому назадъ.
— Вѣрно. Тутъ я видѣлъ васъ. Но кто же я?
Мистеръ Криспаркль сосредоточилъ вниманіе свое на красивомъ, весьма загорѣломъ лицѣ. И словно призракъ давно пропавшаго мальчика сталъ смутно и медленно возникать предъ нимъ.
Незнакомецъ увидѣлъ мелькавшій на лицѣ младшаго каноника проблескъ воспоминанія и, улыбаясь, проговорилъ:
— Чѣмъ намѣрены вы завтракать сегодня? Ветчина вся вышла.
— Постойте! вскричалъ мистеръ Криспарклю, поднимая правую руку. — Дайте мнѣ еще минуту…. Тартаръ!
Они весьма горячо пожали другъ другу руки и затѣмъ — дѣло необычайное для Англичанъ — положили другъ другу руки на плечи, радостно глядя въ лицо одинъ другому.
— Школьный товарищъ мой! сказалъ мистеръ Криспарклъ.
— Мой школьный старшій! сказалъ мистеръ Тартаръ.
— Вы спасли меня какъ я тонулъ, сказалъ мистеръ Криспаркль.
— И, помните, вы съ тѣхъ поръ пристрастились къ плаванію, сказалъ мистеръ Тартаръ.
— Слава Тебѣ, Господи! сказалъ мистеръ Криспаркль.
— Аминь! сказалъ мистеръ Тартаръ.
Затѣмъ они опять принялись съ жаромъ пожимать другъ другу руки.
— Вообразите, воскликнулъ мистеръ Криспаркль съ сіяющими глазами, — миссъ Роза Бадъ и мистеръ Грюгьюсъ, — вообразите что мистеръ Тартаръ, еще маленькій первоклассникъ, нырнулъ за мной, старымъ, тяжелымъ школяромъ, схватилъ меня за волосы и поплылъ со мною къ берегу, какъ водяной исполинъ.
— И вообразите что я не далъ ему утонуть потому что онъ былъ мой старшій, сказалъ мистеръ Тартаръ. — Въ сущности, дѣло-то въ томъ что онъ былъ лучшимъ защитникомъ моимъ и другомъ, и приносилъ мнѣ болѣе пользы чѣмъ всѣ учителя вмѣстѣ взятые. Вотъ мною и овладѣло неразумное стремленіе вытащить его или утонуть вмѣстѣ съ нимъ.
— Гм…. Позвольте мнѣ, милостивый государь, имѣть честь, заговорилъ мистеръ Грюгьюсъ. — Ибо познакомиться съ вами въ моихъ глазахъ честь великая…. Надѣюсь, вы не простудились. Надѣюсь, излишній пріемъ воды не причинилъ вамъ вреда? Какъ чувствовали вы себя съ тѣхъ поръ?
Вовсе неясно было сознаетъ ли мистеръ Грюгьюсъ что говоритъ, хотя онъ очевидно хотѣлъ сказать что-то весьма любезное и лестное.
«О! еслибы Богъ послалъ такую помощь моей матери!» думала Роза. «Столько смѣлости и искусства въ такомъ слабомъ еще мальчикѣ!»
— Не желаю комплиментовъ; благодарю васъ; но кажется мнѣ пришла мысль…. возвѣстилъ мистеръ Грюгьюсъ, пробѣжавшись раза два по комнатѣ, такъ неожиданно и оригинально что всѣ на него уставились, недоумѣвая удушье ли сдѣлалось съ нимъ или судорога. — Кажется, мнѣ пришла мысль. Я, помнится, имѣлъ удовольствіе видѣть имя мистера Тартара на двери верхней квартиры рядомъ съ верхнею угловою квартирой?
— Дѣйствительно, отозвался мистеръ Тартаръ, — вы не ошиблись.
— Я не ошибся, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Это разъ. Онъ загнулъ большой палецъ лѣвой руки пальцемъ правой. — Неизвѣстно ли вамъ, можетъ-быть, имя сосѣда вашего въ угловой квартирѣ? Онъ подошелъ очень близко къ мистеру Тартару чтобы, при близорукости своей, хорошенько разглядѣть его лицо.
— Ландлесъ.
— Это два! — Мистеръ Грюгьюсъ опять пробѣжался по комнатѣ и вернулся. — Лично вы, полагаю, не знакомы съ нимъ?
— Мало, но знакомъ.
— Это три! — Опять мистеръ Грюгьюсъ пробѣжался по комнатѣ и вернулся. — А какъ вы знакомы съ нимъ, мистеръ Тартаръ?
— Онъ мнѣ показался юношей хворымъ, я и попросилъ у него позволенія, не далѣе какъ дня два тому назадъ, дѣлиться съ нимъ моими цвѣтами, то-есть расширить цвѣтникъ мой до его оконъ.
— Не угодно ли вамъ присѣсть? сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Мнѣ пришла мысль.
Всѣ повиновались. Мистеръ Тартаръ тѣмъ съ большею готовностью что рѣшительно не понималъ въ чемъ дѣло. Мистеръ Грюгьюсъ, усѣвшись посрединѣ и опершись руками на колѣни, такъ изложилъ свою мысль, по обычаю, словно заученный урокъ.
— Я не считаю пока благоразумнымъ, при настоящихъ обстоятельствахъ, возстановить прямыя сношенія между прекраснымъ членомъ присутствующаго общества и мистеромъ Невилемъ, или миссъ Еленой. Мнѣ достовѣрно извѣстно что одинъ мѣстный другъ нашъ (которому позволю себѣ мимоходомъ отъ души произнести проклятіе, съ разрѣшенія моего достопочтеннаго друга) бродитъ здѣсь и швыряетъ взадъ и впередъ. Если не самъ онъ бродитъ, такъ у него можетъ быть здѣсь агентъ въ лицѣ сторожа, привратника или какого-нибудь другаго служителя въ Степль-Инѣ. Съ другой стороны, миссъ Роза весьма естественно желаетъ видѣть свою подругу, и было бы, кажется, полезно, еслибы миссъ Елена, а черезъ нея пожалуй и братъ ея, узнали частнымъ образомъ отъ самой миссъ Розы что случилось и какія угрозы были произнесены. Согласно ли общество съ моими воззрѣніями?
— Я совершенно согласенъ, сказалъ мистеръ Криспаркль, слушавшій очень внимательно.
— И я, безъ сомнѣнія, согласился бы, добавилъ мистеръ Тартаръ, улыбаясь, — еслибы только понималъ въ чемъ дѣло.
— Не будемъ торопиться, милостивый государь, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Мы сейчасъ, съ вашего позволенія, все объяснимъ вамъ въ подробности. Итакъ, если мѣстный другъ нашъ имѣетъ здѣсь агента, то очевидно агентъ этотъ можетъ быть приставленъ наблюдать только за квартирой мистера Невиля. По его увѣдомленіямъ, мѣстный другъ вашъ, шныряющій взадъ и впередъ, можетъ, на основаніи личныхъ свѣдѣній своихъ, знать кто бываетъ у мистера Невиля. Нельзя приставить человѣка наблюдать за всѣмъ Степль-Иномъ и слѣдить за посѣтителями другихъ квартиръ; развѣ, можетъ-быть, моей.
— Я начинаю понимать къ чему вы ведете, сказалъ мистеръ Криспаркль, — и весьма одобряю вашу осторожность.
— Нечего говорить что я все еще не понимаю зачѣмъ и для чего, сказалъ мистеръ Тартаръ, — но и я однако соображаю къ чему клоните вы рѣчь, и поэтому заявляю прямо что моя квартира въ вашемъ распоряженіи.
— Вотъ! воскликнулъ мистеръ Грюгьюсъ, гладя себѣ голову съ торжествующимъ видомъ.
— Теперь всѣмъ намъ пришла одна мысль. И вамъ также, другъ мой, не правда ли?
— Кажется, отвѣтила Роза, слегка краснѣя, когда мистеръ Тартаръ быстро взглянулъ на нее.
— Вотъ видите ли, вы отправляетесь въ Степль-Имъ съ мистеромъ Криспарклемъ и мистеромъ Тартаромъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — а я хожу по своимъ дѣламъ одинъ, по обыкновенію; вы поднимаетесь съ этими господами въ квартиру мистера Тартара; вы заглядываете въ цвѣтникъ мистера Тартара; вы Ждете тутъ пока появится миссъ Елена, или вы даете ей знать о своемъ присутствіи, и бесѣдуете съ ней на свободѣ, и ни одинъ шпіонъ ничего не можетъ замѣтить.
— Я только боюсь…. начала Роза.
— Него, другъ мой? спросилъ мистеръ Грюгьюсъ, когда она замялась. — Неужели вамъ будетъ страшно?
— Нѣтъ, сказала Роза застѣнчиво, — я боюсь стѣснить мистера Тартара. Мы такъ безцеремонно присвоиваемъ себѣ его квартиру.
— Увѣряю васъ, отозвался мистеръ Тартаръ, — что она получитъ въ глазахъ моихъ новую цѣну, съ той минуты какъ послышится въ ней вашъ голосъ.
Не зная хорошенько что на это сказать, Роза опустила глаза, и обращаясь къ мистеру Грюгьюсу, спросила покорно: не надѣвать ли ей шляпу. Мистеръ Грюгьюсъ выразилъ мнѣніе что это было бы весьма умѣстно, и она удалилась съ этою цѣлью. Мистеръ Криспаркль воспользовался случаемъ сообщить мистеру Тартару вкратцѣ о бѣдствіяхъ постигшихъ Невиля и его сестру. Времени на это оказалось достаточно, ибо шляпу потребовалось почему-то особенно тщательно приладить.
Мистеръ Тартаръ подалъ руку Розѣ, а мистеръ Криспаркль пошелъ одинъ впереди.
«Бѣдный, бѣдный Эдди!» думала Роза идя.
Мистеръ Тартаръ размахивалъ правою рукой и наклонялъ голову къ Розѣ, оживленно разговаривая съ ней.
«Голова эта не такъ была сильна и не такъ загорѣла, когда онъ спасъ мистера Криспаркля, думала Роза, но должно-быть она и тогда была уже достаточно крѣпка.»
Мистеръ Тартаръ сказалъ ей что онъ былъ морякомъ и странствовалъ то тутъ, то тамъ, долгіе годы.
— Когда вы опять идете въ море? спросила Роза.
— Никогда.
Роза спрашивала себя что сказали бы подруги, еслибы видѣли какъ идетъ она по широкой улицѣ подъ руку съ морякомъ. И ей представлялось что она должна казаться прохожимъ очень слабою и ничтожною въ сравненіи съ сильнымъ мущиной, который могъ бы подхватить ее на руки и унести, не останавливаясь, далеко, далеко отъ всякой опасности. Ей думалось также что его дальнозоркіе голубые глаза привыкли видѣть опасность еще издали и безтрепетно слѣдить за постепеннымъ приближеніемъ ея. Тутъ она подняла на него свои глаза, и ей показалось что онъ думаетъ что-то о нихъ.
Это немного смутило Розу; отъ этого можетъ-быть она и не знала хорошенько впослѣдствіи какъ поднялась она съ помощію мистера Тартара въ его воздушный садъ и очутилась вдругъ словно въ какой-то волшебной, цвѣтущей странѣ. Да цвѣтетъ она вѣчно!
ГЛАВА XXII.
Дѣла начинаютъ путаться.
править
Квартира мистера Тартара была самая опрятная, уютная, благоустроенная изъ всѣхъ квартиръ существующихъ подъ солнцемъ, луною и звѣздами. Полы были такъ отлично натерты что можно было предположить что лондонская копоть покинула васъ и удалилась изъ страны навсегда. Каждый вершокъ мѣди во владѣніяхъ мистера Тартара былъ вычищенъ до того что сіялъ какъ зеркало. Ни одно пятнышко, ни одна пылинка не пятнала чистоты хозяйственныхъ пожитковъ мистера Тартара, большихъ, малыхъ и среднихъ. Его гостиная подобна была адмиральской каютѣ; его купальня подобна была молочной; его спальня, вся обставленная шкапчиками и ящиками, была подобна лавкѣ зеленщика, и уютная койка это посрединѣ слегка покачивалась, словно дышала. Все принадлежащее мистеру Тартару имѣло свое опредѣленное мѣсто: планамъ и картамъ отведено было одно, книгамъ другое, щеткамъ третье, сапогамъ четвертое, платьямъ пятое, стклянкамъ шестое, телескопамъ и другимъ инструментамъ седьмое. Все было подъ рукой. Полки, стойки, ящики, крючки были прилажены такъ чтобы занимать какъ можно менѣе мѣста и соотвѣтствовать какъ можно лучше своему назначенію. Блестящій столовый приборъ такъ разставленъ былъ въ буфетѣ что валяющаяся ложка тотчасъ бросилась бы въ глаза. Туалетныя принадлежности его были такъ расположены что неопрятная зубочистка была бы замѣтна съ перваго взгляда. Точно такъ же и рѣдкости, привезенныя имъ изъ разныхъ путешествій. Набитыя, высушенныя, вычищенныя, или иначе сохраненныя, смотря по ихъ свойствамъ, птицы, рыбы, змѣи, оружіе, одежды, раковины, травы, кораллы были расположены по своимъ мѣстамъ, и лучше мѣста нельзя было бы найти для каждаго предмета отдѣльно. Можно было подумать что краска и лакъ постоянно держатся гдѣ-то наготовѣ чтобы сгладить слѣдъ прикосновенія, на чемъ бы ни обнаружился онъ въ квартирѣ мистера Тартара. Ни одинъ военный корабль не содержался чище и аккуратнѣе. Въ этотъ ясный лѣтній день, опрятный шатеръ раскинутъ былъ надъ цвѣтникомъ, какъ одинъ только морякъ могъ раскинуть его. На всемъ былъ отпечатокъ мореходства, и можно было подумать что цвѣтникъ этотъ украшаетъ окна корабельной каюты и что все это поплыветъ, если только мистеръ Тартаръ приставитъ къ губамъ трубу, висящую въ углу, и крикнетъ зычнымъ голосомъ: подымай якорь, живѣе, и распускай паруса!
Мистеръ Тартаръ, принимая гостей, соотвѣтствовалъ всей обстановкѣ. Когда у человѣка безвредный конекъ, никого не брыкающій, то пріятно видѣть какъ онъ ѣздитъ на немъ, сознавая смѣшную сторону этого конька. Если это человѣкъ прямой и серіозный отъ природы, и къ тому же бодрый и живой, то едва ли конекъ не служитъ ему украшеніемъ. Такъ и Роза естественно нашла бы, даже еслибъ ее не провели по кораблю со всѣмъ почетомъ, подобающимъ первой дамѣ адмиралтейства, что очень пріятно видѣть и слышать какъ мистеръ Тартаръ на половину смѣется, на половину радуется своимъ затѣямъ. Розѣ, естественно, очень понравился бы загорѣлый морякъ, когда окончивъ осмотръ квартиры онъ деликатно удалился изъ своей адмиральской каюты, прося Розу считать себя ея властительницей и приглашая ее жестомъ руки, державшей въ себѣ нѣкогда жизнь мистера Криспаркля, распоряжаться цвѣтникомъ.
— Елена! Елена Ландлесъ! Вы здѣсь?
— Кто зоветъ меня? Неужели Роза?
И является другое красивое лицо.
— Да, милая!
— Какъ же вы попали сюда, душа моя?
— Я сама хорошенько не знаю, сказала Роза и покраснѣла. — Можетъ-быть я во снѣ.
Зачѣмъ она покраснѣла? Лица ихъ были одинаковы съ прочими цвѣтами. Ужь не принадлежитъ ли этотъ румянецъ къ плодамъ магической страны?
— Я-то не во снѣ, сказала Елена, улыбаясь. — Какъ же мы встрѣчаемся такъ близко и такъ неожиданно?
Дѣйствительно, встрѣча неожиданная, посреди закопченныхъ карнизовъ и трубъ окрестностныхъ домовъ и среди цвѣтовъ, возникшихъ изъ соленаго моря. Роза однако, на яву, разказала поспѣшно какъ онѣ сошлись, со всѣми обстоятельствами и побудительными причинами.
— И мистеръ Криспаркль здѣсь, прибавила она въ заключеніе. — И, повѣрите ли? Онъ спасъ ему жизнь.
— Я всему такому повѣрю о мистерѣ Криспарклѣ, отозвалась Елена съ румянцемъ на лицѣ. (Опять румянецъ волшебной страны.)
— Да вѣдь не мистеръ Криспаркль, сказала Роза, быстро вставляя поправку.
— Я не понимаю, душа моя.
— Очень мило со стороны мистера Криспаркля что онъ далъ сласти себя, и онъ въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ высказалъ высокое мнѣніе свое о мы егерѣ Тартарѣ. А спасъ его мистеръ Тартаръ.
Темные глаза Елены поглядѣли очень серіозно на веселое личико между листьями, и она спросила болѣе тихимъ и задумчивымъ голосомъ:
— Мистеръ Тартаръ теперь съ вами, другъ мой?
— Нѣтъ. Онъ уступилъ свои комнаты мнѣ…. то-есть намъ. Здѣсь такъ хорошо!
— Въ самомъ дѣлѣ?
— Словно внутренность самаго красиваго корабля. Словно….
— Сонъ, добавила Елена.
Роза въ отвѣтъ слегка кивнула, и стала нюхать цвѣты.
Елена заговорила опять послѣ короткаго молчанія, въ продолженіе котораго она какъ будто съ сожалѣніемъ думала о комъ-то.
— Мой бѣдный Невиль читаетъ въ эту минуту въ своей комнатѣ, такъ какъ солнце слишкомъ ярко свѣтитъ на этой сторонѣ. Я думаю ему лучше не говорить что вы такъ близко.
— Я такъ же думаю! вскричала Роза поспѣшно.
— Маѣ кажется, продолжала Елена съ сомнѣніемъ, — ему надо будетъ передать все что вы мнѣ сообщили, но я не знаю навѣрное. Посовѣтуйтесь съ мистеромъ Криспарклемъ, милая. Спросите его можно ли мнѣ разказать изъ этого Невилю столько сколько я сама сочту нужнымъ.
Роза удалилась въ свою каюту и предложила вопросъ. Младшій каноникъ считалъ умѣстнымъ предоставить Еленѣ дѣйствовать по усмотрѣнію.
— Я ему очень благодарна, сказала Елена, когда Роза явилась опять съ отвѣтомъ. — Спросите его не подождать ли пока обнаружатся новыя козни противъ Невиля со стороны этого негодяя, или лучше постараться предупредить ихъ, то-есть по крайней мѣрѣ удостовѣриться не ведутся ли теперь вокругъ васъ какія-нибудь темныя махинаціи.
Младшій каноникъ нашелъ до такой степени труднымъ рѣшить этотъ вопросъ что, послѣ двухъ-трехъ неудачныхъ попытокъ, предложилъ посовѣтоваться съ мистеромъ Грюгьюсомъ. Елена изъявила согласіе, и онъ отправился, весьма неловко притворяясь равнодушнымъ прохожимъ, въ квартиру подъ буквами P. I. Т., и изложилъ въ чемъ дѣло. Мистеръ Грюгьюсъ твердо стоялъ на томъ вообще что если можно опередить разбойника или дикаго звѣря, то слѣдуетъ это сдѣлать; а въ частности онъ твердо стоялъ на томъ что Джонъ Джасперъ и разбойникъ, и дикій звѣрь вмѣстѣ.
Получивъ такое наставленіе, мистеръ Криспаркль вернулся и передалъ его Розѣ, а она, въ свою очередь, передала Еленѣ. Елена же, преслѣдуя у окна своего нить своихъ мыслей, начала соображать слѣдующее:
— Мы можемъ разчитывать на готовность мистера Тартара содѣйствовать намъ, Роза? спросила она.
— О, да! застѣнчиво подтвердили Роли, — за это, кажется, я могу поручиться. Не спросить ли однако мистера Криспаркля?
— Я считаю ваше ручательство совершенно достаточнымъ въ этомъ случаѣ, душа моя, сказала Елена спокойно. — Тутъ вамъ не къ чему скрываться.
Какъ странно Елена судитъ!
— Видите ли, продолжала Елена, подумавъ еще немного. — Невиль только одного его и знаетъ здѣсь; онъ ни съ кѣмъ другимъ слова не перемолвилъ. Еслибы мистеръ Тартаръ сталъ заходить къ нему открыто и часто, еслибъ онъ удѣлялъ на это нѣсколько минутъ почти ежедневно, изъ этого могло бы что-нибудь выйти.
— Изъ этого могло бы что-нибудь выйти, милая? повторила Роза, вглядываясь въ красоту своей подруги съ великимъ недоумѣніемъ. — Въ самомъ дѣлѣ?
— Если дѣйствительно слѣдятъ за движеніями Невиля; если хотятъ, какъ кажется изъ дѣланныхъ вамъ угрозъ, отстранить отъ него всѣхъ друзей и знакомыхъ, и постепенно, день а днемъ извести его одиночествомъ и тоской, то не слѣдуетъ ли предположить что врагъ его такъ или иначе войдетъ въ сношенія съ мистеромъ Тартаромъ, чтобъ отдалить его отъ Невиля? Въ такомъ случаѣ, мы не только узнали бы самый фактъ, но узнали бы еще отъ мистера Тартара что именно и въ какихъ выраженіяхъ было ему сказано.
— Понимаю! воскликнула Роза, и мгновенно устремилась въ свою каюту.
Вскорѣ хорошенькое личико ея опять появилось, весьма раскраснѣвшееся, и она сказала что сообщила мистеру Криспарклю, а мистеръ Криспаркль привелъ мистера Тартара, и мистеръ Тартаръ, — "который теперь здѣсь, на случай что онъ вамъ понадобится, " прибавила Роза, съ полуоборотомъ назадъ и не безъ великаго смущенія, — объявилъ что готовъ дѣйствовать по указанію, и приступить къ дѣлу хоть сегодня же.
— Благодарю его отъ души, сказала Елена, — пожалуста передайте ему.
Опять весьма смущенная Роза скрылась исполнить порученіе, и опять появилась съ новыми увѣреніями отъ мистера Тартара, и стояла въ колебаніи между нимъ и Еленою, доказывая наглядно что смущеніе не всегда бываетъ неуклюже, а можетъ иногда, напротивъ, представлять очень пріятное, изящное зрѣлище.
— А теперь, другъ мой, сказала Елена, — вспомнимъ осторожность, которая принудила васъ ограничиться пока такимъ свиданіемъ, и разстанемся. Я слышу Невиль двигается. Вы ѣдете назадъ?
— Къ миссъ Твинкельтонъ? спросила Роза.
— Да.
— О! Я не въ силахъ уже туда воротиться! Это для меня невозможно, послѣ этой ужасной встрѣчи!
— Такъ куда же дѣнетесь вы, милая?
— А вѣдь въ самомъ дѣлѣ, я не знаю, сказала Роза. — Я ровно ничего еще не рѣшила. Но опекунъ обо мнѣ позаботится. Куда-нибудь да дѣнусь.
(Съ этимъ трудно было не согласиться.)
— И я буду слышать о моей Розѣ отъ мистера Тартара? освѣдомилась Елена.
— Да, полагаю, отъ…. Роза не договоривъ имени, смущенно оглянулась. — Но скажите мнѣ одно предъ прощаніемъ, милая Елена! Скажите мнѣ навѣрное: иначе не могло быть?
— Что такое не могло быть иначе, душа моя?
— Я не могла не раздражить, не разсердить его? Не могла пойти на сдѣлку съ нимъ?
— Вы знаете какъ люблю я васъ, моя милая, отвѣчала Елена съ негодованіемъ. — Такъ я скорѣе согласилась бы видѣть васъ мертвою у ногъ его.
— Это мнѣ большое утѣшеніе! Вы такъ и скажете вашему бѣдному брату? И вы выразите ему мое сочувствіе? И попросите его не винить меня?
Грустно покачавъ головой, какъ будто эта послѣдняя просьба была совершенно излишняя, Елена обѣими руками послала по поцѣлую своей подругѣ, ей было послано двумя руками также два поцѣлуя, а потомъ третья рука, загорѣлая, появилась между цвѣтами и листьями, и увела подругу.
Войдя въ адмиральскую каюту, мистеръ Тартаръ коснулся какой-то пружины, да ручки ящика, и появилась, словно колдовствомъ, великолѣпная закуска. Изумительные макароны, искрометные ликеры, непостижимо сохраненныя тропическія пряности, варенья изъ восхитительныхъ тропическихъ фруктовъ, все это предстало мгновенно въ роскошномъ изобиліи. Но мистеръ Тартаръ не могъ, однако, остановитъ теченія времени; а время, въ жестокости своей, текло такъ быстро что Роза была принуждена спуститься изъ волшебной страны на землю, въ квартиру своего опекуна.
— Что же дѣлать намъ теперь, другъ мой? сказалъ мистеръ Грюгьюсъ. — Или, выражая ту же мысль другими словами, что предпринять относительно васъ?
Роза могла только выразить на лицѣ своемъ смущенное сознаніе что она и сама очень стѣсняется и стѣсняетъ всѣхъ другихъ. Прожить весь вѣкъ въ несгораемой комнатѣ, въ верхнемъ этажѣ Форнивальсъ-Ина — вотъ все что смутно представлялось ей.
— Мнѣ пришло въ голову, заговорилъ мистеръ Ррюгьюсъ, — такъ какъ эта достопочтенная особа, миссъ Твинкельтонъ, пріѣзжаетъ иногда въ Лондонъ во время вакацій, для расширенія связей своихъ и свиданія съ родителями нѣкоторыхъ своихъ воспитанницъ, не попросить ли ее на время, пока мы успѣемъ осмотрѣться, пожить съ вами, примѣрно, мѣсяцъ?
— Гдѣ же жить намъ?
— Не нанять ли, объяснилъ мистеръ Грюгьюсъ, — квартиру съ мебелью на мѣсяцъ и не пригласить ли миссъ Твинкельтонъ взять на себя здѣсь надзоръ за вами въ теченіе этого времени?
— А потомъ? замѣтила Роза.
— А потомъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — положеніе наше не хуже будетъ чѣмъ теперь.
— Я думаю, это было бы хорошо, согласилась Роза.
— Такъ пойдемте, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, вставая, — искать квартиру съ мебелью. Я очень былъ бы радъ всѣ остальные вечера моей жизни проводить съ вами, какъ вчерашній вечеръ, во здѣсь не мѣсто молодой дѣвушкѣ. Идемте искать приключеній и осматривать квартиры съ мебелью. А мистеръ Криспаркль, собирающійся немедленно ѣхать домой, конечно возьметъ на себя трудъ повидаться съ миссъ Твинкельтонъ и пригласить ее къ содѣйствію нашему плану.
Мистеръ Криспаркль, охотно принявъ порученіе, уѣхалъ. Мистеръ Грюгьюсъ съ питомицей отправились на поиски.
Такъ какъ осматривать квартиру значило, по понятіямъ мистера Грюгьюса, увидавъ подходящій ярлыкъ на какомъ-нибудь домѣ, перейти на другую сторону улицы и уставиться во всѣ глаза на этотъ домъ, потомъ обойти разными закоулками на заднюю сторону, и уставиться на нее, а потомъ идти далѣе, и подвергать другіе дома такимъ же изслѣдованіямъ, съ такимъ же результатомъ, то дѣло впередъ не подвигалось. Наконецъ онъ вспомнилъ про какую-то дальнюю родственницу мистера Бодзарда, просившую его когда-то рекомендовать ея квартиры жильцамъ, и живущую въ Соутамптонъ-Стритѣ на Блумсбери-Скверѣ. Имя этой особы, начерченное суровыми прописными буквами на мѣдной дверной доскѣ, безъ объясненія однако пода и званія, было Билликинъ.
Слабость и необузданное чистосердечіе составляли отличительныя черты характера мистрисъ Билдлкинъ. Она вышла томная изъ исключительно ей принадлежащей маленькой гостиной, съ такимъ видомъ какъ будто ее только что нарочно привели въ себя послѣ цѣлаго ряда обмороковъ.
— Надѣюсь, вы въ добромъ здоровья, сказала съ поклономъ мистрисъ Билликинъ, узнавая посѣтителя.
— Благодарю васъ. Совершенно здоровъ. А вы сами? о то звался мистеръ Брюгьюсъ.
— Я здорова на столько, сказала мистрисъ Билликинъ прерывающимся отъ слабости голосомъ, — на сколько могу быть здорова.
— Моя питомица и пожилая дама, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, — желаютъ найти меблированную квартиру на мѣсяцъ. Есть ли у васъ подходящія квартиры?
— Мистеръ Грюгьюсъ, отозвалась мистрисъ Билликинъ, — я не стану васъ обманывать. Это не въ моемъ характерѣ. У меня есть подходящія квартиры.
Слова эти она произнесла съ такимъ видомъ, какъ будто говорила: «ведите меня на костеръ если хотите, но пока жива, я буду чистосердечна.»
— Какія же это квартиры? спросилъ мистеръ Грюгьюсъ ласково, чтобъ укротить нѣкоторую свирѣпость, начинавшую проявляться въ мистрисъ Билликинъ.
— Вотъ гостиная. Говорите что хотите, это гостиная передовая, миссъ, сказала мистрисъ Билликинъ, вовлекая Розу въ разговоръ. — Съ задней гостиной я ни за что не разстанусь. Потомъ есть, на самомъ верху, двѣ спальни, съ проведеннымъ газомъ. Не говорю вамъ что въ этихъ спальняхъ полы крѣпки, ибо они не крѣпки. Поставщикъ газа самъ сознавался что для прочности слѣдовало бы провести трубы подъ панелями, а этого намъ дѣлать не стоило, такъ какъ мы снимаемъ квартиру на годъ. Трубы проведены надъ самыми панелями; лучше вамъ знать это напередъ.
Мистеръ Грюгьюсъ и Роза обмѣнялись нѣсколько испуганными взглядами, хотя не имѣли ни малѣйшаго понятія о томъ какіе ужасы могутъ скрываться въ такомъ способѣ проведенія трубъ. Мистрисъ Ѣилликинъ прижала руку къ сердцу, словно облегчила его отъ бремени.
— Ну, крыша, конечно, въ порядкѣ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, нѣсколько прибодряясь.
— Мистеръ Грюгьюсъ, отозвалась мистрисъ Билликинъ, — еслибъ я сказала вамъ что жить подъ самою крышей все равно что имѣть надъ собою цѣлый этажъ, я ввела бы васъ въ заблужденіе, а этого я не желаю. Какъ хотите, на такой высотѣ нельзя чтобы черепицы не стучали въ вѣтряную погоду. Попробуйте-ка прикрѣпить черепицы такъ чтобъ онѣ не шевелились; невозможное дѣло, увѣряю васъ.
Тутъ мистрисъ Билликинъ, говорившая горячо съ мистеромъ Грюгьюсомъ, немного поуспокоилась, чтобы не злоупотребить нравственнымъ превосходствомъ которое имѣла надъ нимъ.
— Итакъ, продолжала она мягче, но все-таки съ твердостью свойственною ея непоколебимому чистосердечію, — итакъ, было бы совершенно безполезно еслибъ я отправилась съ вами наверхъ, и вы сказали бы: мистрисъ Билликинъ, что это за пятно замѣчаю я на потолкѣ; ибо вѣдь это пятно, не правда ли? А я отвѣтила бы вамъ: я не понимаю васъ. Нѣтъ, государь мой, я неспособна на такое притворство. Я понимаю васъ еще прежде чѣмъ вы выскажетесь. Тамъ есть сырость. Иногда не протекаетъ, а иногда и протечетъ. Вы можете прожить тамъ сухо полжизни, но придетъ время, и вы уподобитесь напитанной водою губкѣ.
Мистеръ Грюгьюсъ, казалось, оскорбленъ былъ этимъ сравненіемъ.
— Нѣтъ ли у васъ другой квартиры? спросилъ онъ.
— Мистеръ Грюгьюсъ, отозвалась мистрисъ Билликинъ весьма торжественно, — есть квартира. Вы спрашивате есть ли, и я отвѣчаю откровенно и честно: есть. Первый и второй этажъ свободны; помѣщеніе прекрасное.
— Ну, тутъ по крайней мѣрѣ нѣтъ никакихъ неудобствъ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, успокоиваясь.
— Мистеръ Грюгьюсъ, отвѣчала мистрисъ Билликинъ, — извините меня; есть лѣстница. Если вы не миритесь съ лѣстницей, вы подвергнитесь неизбѣжному разочарованію. Нельзя же, миссъ, продолжала она, обращаясь къ Розѣ, какъ будто съ упрекомъ, — помѣстить бельэтажъ, а еще менѣе второй этажъ въ уровень съ землей. Нѣтъ, этого нельзя, это свыше силъ человѣческихъ, такъ къ чему же и пытаться?
Мистрисъ Билликинъ произнесла слова эти весьма убѣдительно, какъ будто Роза обнаружила упрямое намѣреніе отстаивать невозможное положеніе.
— Можно ли посмотрѣть эти комнаты? спросилъ опекунъ ея.
— Можно, мистеръ Грюгьюсъ, отозвалась мистрисъ Билликинъ. — Не стану скрывать отъ васъ: можно.
Затѣмъ мистрисъ Билдикинъ послала за своею шалью, вслѣдствіе существующей съ незапамятныхъ временъ фикціи что она не можетъ сдѣлать шагу не закутавшись до носу, и облачившись съ помощью служанки, повела посѣтителей. Она благовоспитанно останавливалась на лѣстницѣ перевести духъ, и войдя въ гостиную, ухватилась за сердце, какъ будто оно готово было выскочить и она поймала его чуть не на лету.
— А второй этажъ? спросилъ мистеръ Грюгьюсъ, найдя первый удовлетворительнымъ.
— Мистеръ Грюгьюсъ, отвѣтила мистрисъ Билликинъ, церемонно обращаясь къ нему, какъ будто теперь настало время объясниться относительно затруднительнаго вопроса и сдѣлать важное признаніе, — второй этажъ находится надъ этимъ.
— Можно и его посмотрѣть?
— Можно, отозвалась мистрисъ Билликинъ, — тутъ ничего нѣтъ скрытаго; все ясно какъ день.
Второй этажъ также оказался удовлетворительнымъ. Мистеръ Грюгьюсъ отошелъ съ Розой къ окну посовѣтоваться, а потомъ потребовалъ перо и бумагу, и написалъ короткое условіе. Между тѣмъ мистрисъ Билликинъ усѣлась и резюмировала вопросъ.
— Сорокъ пять шиллинговъ въ недѣлю при мѣсячномъ наймѣ, въ теперешнее время, говорила она, — не обидно ни той ни другой сторонѣ. Здѣсь, конечно, не Бондъ-Стритъ, не Сентъ-Джемсъ, да вѣдь этого никто и не утверждаетъ. Не скрывается также, — къ чему скрывать? — что на дворѣ есть помойная яма. Помойныя ямы должны существовать. Что касается до прислуги, здѣсь двѣ служанки; получаютъ хорошее жалованье. За уголь платится, или съ огня, или съ куля. Собакъ не желаютъ. Кромѣ нечистоты, онѣ могутъ быть украдены, тогда возникаютъ подозрѣнія и происходятъ непріятности.
Тѣмъ временемъ, мистеръ Грюгьюсъ написалъ условіе и приготовилъ задатокъ.
— Я подписался за моихъ дамъ, сказалъ онъ, — вы потрудитесь сами подписать свое имя и фамилію.
— Нѣтъ, мистеръ Грюгьюсъ! сказала мистрисъ Билликинъ съ новымъ порывомъ чистосердечія. — Имени я не подпишу ужь вы меня увольте.
Мистеръ Грюгьюсъ вытаращилъ на нее глаза.
— Фирма моя и защита дверная доска, сказала мистрисъ Билликинъ. — Я отъ нея не отступлюсь.
Мистеръ Грюгьюсъ вытаращилъ глаза на Розу.
— Вы меня извините, мистеръ Грюгьюсъ. Пока на этомъ домѣ написана неопредѣленно фамилія Билликинъ, и пока не знаютъ гдѣ скрывается Билликинъ, какого онъ роста и какой наружности, до тѣхъ поръ я покойна. Но заявить о себѣ какъ объ одинокой женщинѣ, нѣтъ, миссъ. Да вы бы и сами не стали требовать этого отъ меня, еслибы васъ не побуждали дурнымъ примѣромъ.
Роза, краснѣя, какъ будто пыталась коварно воспользоваться слабостью бѣдной женщины, стала умолять мистера Грюгьюса довольствоваться какой бы то ни было подписью. Итакъ, документъ украсился аристократическою подписью Билликинъ.
Затѣмъ условились переѣхать послѣ завтра, когда слѣдовало ожидать прибытія миссъ Твинкельтонъ, и Роза пошла обратно въ Форнивальсъ-Имъ подъ руку съ опекуномъ.
Смотрите, вотъ мистеръ Тартаръ ходитъ взадъ и впередъ у Форнивальсъ-Ина, останавливается, какъ завидѣлъ ихъ, и подходитъ къ нимъ.
— Мнѣ пришло въ голову, предложилъ мистеръ Тартаръ, — не прокатиться ли вамъ на лодкѣ вверхъ по рѣкѣ. Погода прекрасная; теченіе благопріятное. У меня есть своя лодка у Темпль-Стерса.
— Давно ужь не катался я по рѣкѣ, сказалъ мистеръ Грюгьюсъ, соблазняясь.
— Я никогда по рѣкѣ не каталась, добавила Роза.
Черезъ полчаса, они поправили это дѣло, пустившись по рѣкѣ. Теченіе было попутное; вечеръ прекрасный. Лодка мистера Тартара была превосходна. Мистеръ Тартаръ и Лобли, его человѣкъ, гребли. Оказалось что у мистера Тартара стоитъ яхта гдѣ-то около Грингейта, а Лобли завѣдуетъ этой яхтой, и вызванъ нарочно на теперешнюю службу. Онъ былъ веселый человѣкъ, съ рыжими волосами и бакенбардами, и большимъ, краснымъ лицомъ. Онъ похожъ былъ на изображеніе солнца на старыхъ лубочныхъ картинкахъ, принимая волосы и бакенбарды за лучи. Онъ сіялъ, сидя на носу лодки въ рубашкѣ военнаго матроса, не скрывавшей грудь и руки, испещренныя всевозможными узорами. Лобли, казалось, нисколько не напрягался, точно такъ же какъ мистеръ Тартаръ; а весла ихъ гнулись, однако, и лодка летѣла. Мистеръ Тартаръ, словно ничего не дѣлая, разговаривалъ съ Розой, которая дѣйствительно ничего не дѣлала, и съ мистеромъ Грюгьюсомъ, который дѣлалъ только одно: правилъ рѣшительно невпопадъ; но что за бѣда, если мистеру Тартару стоило только шевельнуть рукой, а Лобли только оглянуться съ усмѣшкой и все шло какъ по маслу. Теченіе весело несло ихъ, пока они не остановились въ какомъ-то очарованномъ саду, мѣстность котораго незачѣмъ здѣсь прозаически опредѣлять. Потомъ теченіе, имъ однимъ служившее въ этотъ день, весьма любезно повернуло, и, тихо плывя среди камышей, Роза по пробовала грести, и отличилась при чужой помощи; а потомъ попробовалъ мистеръ Грюгьюсъ, и перекувырнулся на спину, безъ всякой помощи. Потомъ былъ отдыхъ подъ деревьями (и какой отдыхъ!). Лобли между тѣмъ чистилъ лодку и, укладывая подушки, бѣгалъ по краямъ какъ человѣкъ для котораго сапоги предразсудокъ, а панталоны рабство. А потомъ наступило отрадное возвращеніе, среди благоуханія липъ и музыкальнаго плеска волнъ. И слишкомъ скоро, большой, темный городъ бросилъ тѣнь свою на воду, и мрачные мосты охватили рѣку, какъ смерть охватываетъ жизнь, и очарованный садъ, казалось, исчезъ навсегда, невозвратимо.
— Неужели нельзя пройти жизненнымъ путемъ безъ грязныхъ станцій, думала Роза на слѣдующій день, когда городъ опять казался очень грязнымъ, и все смотрѣло какъ-то странно, непривѣтливо, будто ждало чего-то и не могло дождаться. Нѣтъ. Теперь, представлялось ей, какъ миновали школьные дни въ Клойстергамѣ, придется чаще и чаще знакомиться съ грязными станціями.
Чего ждала однако Роза? Ждала ли она миссъ Твинкельтонъ? Миссъ Твинкельтонъ явилась въ назначенное время. Изъ гостиной своей выплыла Билликинъ встрѣчать миссъ Твинкельтонъ, и вражда была во взглядѣ ея съ этой первой роковой минуты.
Миссъ Твинкельтонъ привезла съ собою множество поклажи, такъ какъ кромѣ своихъ пожитковъ, захватила и пожитки Розы. Билликинъ обидѣлась что миссъ Твинкельтонъ, занятая этою поклажей, не обратила на ея наружность достодолжнаго вниманія. Суровая величавость возсѣла на челѣ Билликинъ, и когда миссъ Твинкельтонъ, тревожно пересчитывая свои чемоданы и сундуки, которыхъ у нея было семнадцать, сочла ее самое за одиннадцатый нумеръ, Билликинъ нашла нужнымъ протестовать.
— Необходимо установить съ самаго начала, произнесла она съ чистосердечіемъ, почти свирѣпымъ, — что хозяйка дома не сундукъ, не узелъ и не коверъ. Нѣтъ, миссъ Твинкельтонъ, прошу извинить меня; я не нищая также.
Это послѣднее заявленіе вызвано было тѣмъ что миссъ Твинкельтонъ порывисто предложила ей два шиллинга и шесть пенсовъ, которые слѣдовало отдать извощику.
Оттолкнутая такимъ образомъ, миссъ Твинкельтонъ потерянно вопросила: «Кому же слѣдуетъ заплатить?» Заплатить слѣдовало двоимъ, такъ какъ миссъ Твинкельтонъ пріѣхала на двухъ извощикахъ. Каждый изъ нихъ, получивъ свои два шиллинга съ пенсами, держалъ деньги на ладони и, выпучивъ безмолвно глаза и разинувъ ротъ, призывалъ небо и землю въ свидѣтели наносимой ему обиды. Устрашенная этимъ пугающимъ зрѣлищемъ, миссъ Твинкельтонъ положила еще по шиллингу въ каждую руку, ссылаясь въ то же время съ волненіемъ на законъ и пересчитывая снова свою поклажу, къ которой на этотъ разъ причла обоихъ извощиковъ, что опять измѣнило итогъ. Между тѣмъ извощики, очень пристально посмотрѣвъ на послѣдній шиллингъ, какъ будто онъ отъ взгляда можетъ превратиться въ фунтъ, сошли съ лѣстницы, взлѣзли на свои козлы и уѣхали, оставивъ миссъ Твинкельтонъ въ слезахъ на сундукѣ со шляпками.
Билликинъ безъ сочувствія взглянула на это проявленіе слабости и распорядилась «привести молодаго человѣка», чтобы внести поклажу. Когда этотъ гладіаторъ удалился съ арены, водворился миръ, и новые жильцы сѣли обѣдать.
Но Билликинъ какъ-то провѣдала что миссъ Твинкельтонъ содержитъ школу. Переходъ отъ этого свѣдѣнія къ предположенію что миссъ Твинкельтонъ хочетъ ее чему-нибудь учить былъ легокъ. Только не пробуйте этого, разсуждала Билликинъ; съ ней, бѣдняцкой, вы тамъ какъ знаете, а я вѣдь не ученица ваша.
Съ своей стороны, миссъ Твинкельтонъ, переодѣвшись и оправившись, исполнена была любезнаго желанія поддѣлаться сколько возможно подъ обстоятельства и являть собою образецъ благоприличной ласковости. Искусно сливъ обѣ стороны своего существа, она уже успѣла, сидя за работой, стать къ Розѣ въ отношенія пріятной подруги, съ легкой примѣсью наставницы, когда появилась Билликинъ.
— Не скрою отъ васъ, милостивыя государыни, сказала она, кутаясь въ свою парадную шаль, — ибо не въ моемъ характерѣ скрывать мои дѣйствія, или побужденія, что я позволила себѣ заглянуть къ вамъ съ цѣлью узнать по вкусу ли вамъ былъ обѣдъ. Кухарка моя, хотя и простая, однако жалованье которое она получаетъ должно бы побудить ее подняться выше одной жареной и вареной говядины.
— Обѣдъ былъ очень хорошъ, сказала Роза, — благодарю васъ.
— Привыкнувъ къ обильной и питательной, но неприхотливой пищѣ, сказала миссъ Твинкельтонъ съ благосклоннымъ видомъ, который показался оскорбительнымъ Билликинъ, — мы не имѣли причины жалѣть о томъ что оставили древній городъ и правильно устроенное хозяйство, среди котораго текла до сихъ поръ наша мирная жизнь.
— Я сочла не лишнимъ предупредить мою кухарку, замѣтила Билликинъ съ порывомъ чистосердечія — и вы, миссъ Твинкельтонъ, я увѣрена, одобрите мою предосторожность, что эта молодая дама привыкла къ плохой пищѣ, и что ее слѣдуетъ пріучать понемногу. Ибо переходъ отъ плохой пищи къ пищѣ хорошей, отъ скудости къ изобилію требуетъ силы, не часто встрѣчающейся въ молодомъ организмѣ, особенно если онъ истощенъ пансіонскимъ содержаніемъ.
Значитъ, Билликинъ открыто уже вызывала миссъ Твинкельтонъ, несомнѣнно видя въ ней своего врага.
— Ваши замѣчанія, отвѣчала миссъ Твинкельтонъ съ недоступной нравственной высоты своей, — внушены, я увѣрена, добрымъ намѣреніемъ. Но позвольте сказать однако что во взглядѣ вашемъ обнаруживается заблужденіе, которое можно объяснить только недостаткомъ точныхъ свѣдѣній.
— Свѣдѣнія мои, отозвалась Билликинъ, — основаны на собственномъ опытѣ, миссъ Твинкельтонъ, а это обыкновенно считается достаточнымъ основаніемъ. Я знаю только то что меня помѣстили въ молодости въ очень извѣстный пансіонъ, содержательница котораго была дама не менѣе почтенная чѣмъ вы сами, приблизительно вашихъ лѣтъ, и отъ содержанія въ этомъ пансіонѣ я нажила малокровіе, которымъ страдаю всю жизнь.
— Очень можетъ быть, сказала миссъ Твинкельтонъ, попрежнему съ высоты своей. — Весьма Жаль. Роза, другъ мой, какъ подвигается ваша работа?
— Миссъ Твинкельтонъ, съ важностью заговорила опять Билликинъ, — прежде чѣмъ удалиться вслѣдствіе вашего намека, какъ подобаетъ благовоспитанной женщинѣ, я позволю себѣ спросить васъ, не питаете ли вы недовѣрія къ словамъ моимъ?
— Не знаю, на какомъ основаніи вы заявляете такое предположеніе…. начала было миссъ Твинкельтонъ, но Билликинъ остановила ее.
— Не приписывайте мнѣ, пожалуста, предположеній которыхъ я не заявляла. Вы говорите хорошо, миссъ Твинкельтонъ, это отъ васъ и требуется, за это вамъ и деньги платятъ, конечно. Но такъ какъ я денегъ за краснорѣчіе не плачу и не нуждаюсь въ немъ, то я позволю себѣ повторить мой вопросъ.
— Если вы говорите о своихъ недостаткахъ, начала миссъ Твинкельтонъ, но Билликинъ опять остановила ее.
— Я не употребляла такихъ выраженій.
— Такъ, если вы говорите о своемъ малокровіи….
— Нажитомъ мною въ пансіонѣ, прервала Билликинъ.
— Въ такомъ случаѣ, продолжала миссъ Твинкельтонъ, — я могу только сказать что обязана вѣрить вамъ на-слово что крови у васъ дѣйствительно мало. И не могу не прибавить что если это несчастное обстоятельство имѣетъ вліяніе на вашъ разговоръ, то оно достойно великаго сожалѣнія, и крайне желательно чтобы крови у васъ прибавилось…. Роза, другъ мой, какъ подвигается ваша работа?
— Гм. Я удаляюсь. Но прежде заявляю вамъ, миссъ, — провозгласила Билликинъ, обращаясь къ Розѣ и величественно оставляя безъ вниманія миссъ Твинкельтонъ, — что впредь буду имѣть дѣло только съ вами. Я не знаю здѣсь дамы болѣе пожилой чѣмъ вы.
— Это будетъ весьма удобно, Роза, замѣтила миссъ Твинкельтонъ.
— Не то чтобъ я, сказала Билликинъ съ насмѣшливою улыбкой, — обладала сказочнымъ средствомъ молодить старыхъ дѣвицъ (какъ бы это было пріятно нѣкоторымъ); но я никого не желаю знать кромѣ васъ.
— Когда мнѣ нужно будетъ заявить что-нибудь хозяйкѣ дома, сказала миссъ Твинкельтонъ съ величественнымъ спокойствіемъ, — я сообщу вамъ, Роза, а вы уже позаботитесь передать кому слѣдуетъ.
— Прощайте, миссъ! сказала Биляикивъ ласково и въ то же время холодно. — Такъ какъ вы здѣсь одни въ моихъ глазахъ, я отъ души желаю вамъ добраго вечера, и не нахожу себя вынужденной выразить презрѣніе мое къ особѣ, по несчастію, близкой вамъ.
Съ такими словами Билликинъ величественно удалилась, и съ этой минуты Роза сдѣлалась постоянною посредницей между воюющими сторонами. Ничто не дѣлалось безъ горячей стычки. Такъ, по ежедневно возникающему вопросу объ обѣдѣ, миссъ Твинкельтонъ говорила въ присутствіи миссъ Билликинъ:
— Вамъ бы, другъ мой, посовѣтоваться съ хозяйкой дома, не добудетъ ли она телятины на Жаркое, или если нѣтъ телятины, такъ курицу.
На это Билликинъ отзывалась, не давъ Розѣ выговорить слова:
— Еслибы вы знали толкъ въ мясной пищѣ, миссъ, вы не думали бы о телятинѣ. Вопервыхъ, теперь телята давно уже сдѣлались быками, а вовторыхъ, телятъ бьютъ по извѣстнымъ днямъ. Что же касается курицы, то вамъ, я думаю, куры уже надоѣли, не говоря о томъ что, покупая для себя, вы торгуете самыхъ старыхъ, ободранныхъ куръ, словно привыкли выбирать которыя подешевле. Упражняйтесь въ изобрѣтательности миссъ, вамъ надо понемногу привыкать къ хозяйству. Придумайте-ка что-нибудь другое.
На этотъ совѣтъ, предложенный снисходительнымъ тономъ добродушной опытности, миссъ Твинкельтонъ отвѣчала, краснѣя:
— Предложите, другъ мой, хозяйкѣ дома пріобрѣсти утку.
— Ну вотъ! восклицала Билликинъ (Роза все ни слова не говорила). — Удивляюсь я, право, миссъ, какъ это вы говорите объ уткахъ! Не говора о томъ что теперь утки становятся ужь очень дороги, всякій разъ какъ вамъ подаютъ утку, у меня сердце надрывается. Филей, единственный хорошій кусокъ въ уткѣ, всегда Богъ знаетъ куда дѣвается, а на вашей тарелкѣ только и видно что кожа да кости. Поищите-ка еще, миссъ. Думайте больше о себѣ чѣмъ о другихъ. Не хотите ли какое-нибудь пирожное или кусокъ баранины? Что-нибудь такое чего бы и вамъ досталось.
Иногда схватки были весьма жаркія, такъ что стычки подобныя разказанной могли считаться ничтожными. Но перевѣсъ почти постоянно оставался на сторонѣ Билликинъ; она вдругъ наносила совершенно неожиданные и необыкновенные удары, когда дѣло ея казалось проиграннымъ.
Все это не украшало Лондона въ глазахъ Розы и не устраняло чувства ожиданія чего-то, чего дождаться было нельзя. Утомленная бесѣдами съ миссъ Твинкельтонъ за работой, она предложила чтеніе вслухъ, на что миссъ Твинкельтонъ охотно согласилась, какъ отличная, испытанная читальщица. Но Роза скоро замѣтила что миссъ Твинкельтонъ читаетъ недобросовѣстно. Она пропускала любовныя сцены, вставляла разсужденія въ пользу незамужней жизни, и позволяла себѣ другія благонамѣренныя хитрости. Возьмемъ для примѣра слѣдующій увлекательный отрывокъ: «Безцѣнная, возлюбленная моя! сказалъ Эдвардъ, прижимая къ груди своей милую голову и лаская рукой шелковистые волосы, падавшіе золотымъ потокомъ; безцѣнная, возлюбленная моя! бѣжимъ отъ враждебнаго свѣта, отъ холодности безчувственныхъ сердецъ въ пріютъ довѣрія и любви.» Вотъ коварное переложеніе миссъ Твинкельтонъ: «Милая невѣста моя, помолвленная со мною съ согласія родителей нашихъ, при одобреніи достопочтеннаго ректора, сказалъ Эдвардъ, почтительно прикасаясь губами къ нѣжнымъ пальцамъ, столь искуснымъ въ вышиваніи, шитьѣ, вязаньи и другихъ женскихъ рукодѣліяхъ, позволь мнѣ повидаться съ папашей твоимъ прежде чѣмъ завтрашнее солнце склонится къ западу, и предложи ть дачу, не роскошную, правда, но соразмѣрную нашимъ средствамъ, гдѣ мы всегда будемъ рады видѣть его вечеромъ, гдѣ строгая экономія, обмѣнъ пріятныхъ свѣдѣній и благотворная дѣятельность домашняго ангела совокупятся для семейнаго счастія.»
Какъ дни тянулись за днями и ничего не случалось, сосѣди стали поговаривать что хорошенькая жилица Билликинъ, такъ часто и томно выглядывающая изъ пыльныхъ оконъ гостиной, начинаетъ впадать въ уныніе. Хорошенькая жилица и совсѣмъ впала бы, пожалуй, въ уныніе, еслибы не попалось ей нѣсколько книгъ путешествій и морскихъ приключеній. Чтобъ уравновѣсить романтическій характеръ ихъ, миссъ Твинкельтонъ, читая вслухъ, налегала на широту и долготу, на вѣтры, теченія, опредѣленія мѣстности, хотя рѣшительно ничего въ нихъ не понимала; а Роза между тѣмъ, слушая съ напряженнымъ вниманіемъ, останавливалась на томъ что больше приходилось ей по сердцу. Такъ дѣло шло у нихъ лучше прежняго.
ГЛАВА XXIII.
Опять разсвѣтъ.
править
Хотя мистеръ Криспаркль и Джонъ Джасперъ ежедневно встрѣчались въ соборѣ, между ними не было сказано ни одного слова относившагося къ Эдвину Друду, съ тѣхъ поръ какъ, уже полгода назадъ, Джасперъ молча показалъ младшему канонику рѣшеніе которое внесъ въ дневникъ свой. Едва ли при каждой изъ частыхъ встрѣчъ мысли обоихъ не возвращались къ этому дѣлу. Едва ли при каждой изъ частыхъ ихъ встрѣчъ не приходило каждому изъ нихъ въ голову что другой для него непроницаемая загадка. Джаспера, какъ обличителя и преслѣдователя Невиля Ландлеса, а мистера Криспаркля, какъ постояннаго защитника и покровителя его, должны были сильно интересовать обоюдные виды и намѣренія. Но ни тотъ, ни другой не заговаривалъ объ этомъ вопросѣ.
Такъ какъ притворство было не въ природѣ младшаго каноника, онъ готовъ былъ когда угодно затронуть вопросъ этотъ и даже желалъ обсудить его. Но не такъ легко-было одолѣть недоступную скрытность Джаспера. Мрачный, молчаливый, одинокій, сосредоточенный до такой степени на одной мысли что не хотѣлъ ни съ кѣмъ дѣлиться ею, онъ жилъ особнякомъ отъ людей. Замѣчательно что умъ этого человѣка не согласовался и не сообщался ни съ чѣмъ окружающимъ, въ то время какъ онъ безпрерывно занимался искусствомъ, ставившимъ его въ необходимость подлаживаться къ другимъ, находиться съ ними въ полной внѣшней гармоніи. Въ этомъ, впрочемъ, онъ признавался своему пропавшему племянику еще прежде того случая который отдалилъ его это всѣхъ.
Что онъ зналъ о внезапномъ отъѣздѣ Розы и угадывалъ его причину, въ этомъ нельзя было сомнѣваться. Предполагаетъ ли онъ что ода будетъ молчать изъ страха, или думаетъ что она сообщила кому-нибудь, напримѣръ самому мистеру Криспарклю, подробности послѣдняго свиданія съ нимъ? Мистеръ Криспаркль не въ состояніи былъ рѣшить этого вопроса. Онъ не могъ однако не допустить, по свойственной ему справедливости, что влюбиться въ Розу еще не есть преступленіе, точно такъ же какъ и предложить пожертвовать мщеніемъ для любви.
Страшное подозрѣніе относительно Джаспера, такъ смутившее Розу, не приходило, повидимому, въ голову мистеру Криспарклю. Если оно возникало въ умѣ Елены или Невиля, ни онъ ни она ни однимъ словомъ его не высказывали. Мистеръ Грюгьюсъ не скрывалъ непреодолимаго нерасположенія своего къ Джасперу, но онъ и не думалъ производить его изъ такого источника. Онъ, однако, былъ человѣкъ столько же сдержанный, сколько эксцентрическій, и не упоминалъ никому объ одномъ вечерѣ, когда онъ грѣлъ руки у огня въ надворотномъ домѣ и пристально глядѣлъ на кучу изорваннаго и грязнаго платья, лежавшую предъ нимъ на полу. Сонливый Клойсгергамъ, если припоминалъ происшествіе случившееся шесть мѣсяцевъ тому назадъ, отъ разъясненія котораго отказались судьи, такъ частію полагалъ что возлюбленный племянникъ Джаспера убитъ былъ предательски или открыто необузданнымъ соперникомъ; а частію что онъ самъ счелъ за лучшее скрыться. Затѣмъ замѣчалъ въ просоньи что осиротѣлый Джасперъ попрежнему помышляетъ объ уликахъ и мести, и опять предавался дремотѣ. Таковы были обстоятельства въ то время до котораго дошла теперь наша исторія.
Двери собора затворились на ночь; начальникъ хора, отпущенный на короткій срокъ, обращаетъ лицо свое къ Лондону, ѣдетъ, также какъ Роза, и также какъ она, пріѣзжаетъ въ жаркій, пыльный вечеръ.
Дорожные пожитки свои легко несетъ онъ въ рукѣ, и отправляется пѣшкомъ въ гостиницу неопредѣленнаго характера, на маленькой площадкѣ, позади Альдерегетсъ-Стрита, неподалеку отъ почтамта. Это гостиница, номера или квартиры съ мебелью, по желанію посѣтителя. Въ новомъ желѣзнодорожномъ указателѣ говорится что это новое предпріятіе, только начинающее осуществляться. Застѣнчиво, чуть не робко, дается понять путешественнику что здѣсь нечего ему предъявлять тѣхъ требованій какъ въ гостиницѣ стараго, классическаго образца, но что сапоги ему вычистятъ, и найдется также кровать, завтракъ, прислуга и дворникъ, неспящій всю ночь, за извѣстную плату. Въ подобныхъ явленіяхъ нѣкоторые истые Британцы унылаго настроенія видятъ признаки паденія отечества.
Онъ ѣстъ безъ аппетита, и скоро опять уходитъ. На востокъ, все дальше на востокъ идетъ онъ по душнымъ улицамъ, пока не достигаетъ своего назначенія: жалкаго двора, еще болѣе жалкаго, чѣмъ всѣ окружающіе.
Онъ взбирается по сломанной лѣстницѣ, отворяетъ дверь, просовываетъ голову въ темную комнату и говоритъ:
— Вы здѣсь однѣ?
— Одна, милый; къ несчастію для меня и къ счастію для васъ, отвѣчаетъ дребезжащій голосъ. — Войдите, войдите, кто бы вы ни были. Я не могу васъ видѣть пока не зажгу спичку, а голосъ вашъ мнѣ какъ будто знакомъ. Я знаю васъ, не правда ты?
— Зажгите спичку, увидите.
— Сейчасъ, милый, сейчасъ. Рука у меня такъ дрожитъ что я не могу достать спичку въ одну минуту. И кашляю я такъ что какъ ни прибираю ихъ, все не могу найти, они соскакиваютъ и разлетаются, какъ кашляю я, словно живыя. Вы съ путешествія, милый?
— Нѣтъ.
— Вы не морякъ?
— Нѣтъ.
— Такъ; есть и сухопутные покупатели, и моряки. Я мать и тѣмъ и другимъ. Не то что Джакъ Китаецъ на той сторонѣ. Онъ имъ не отецъ. Въ немъ нѣтъ этого. Да онъ и не знаетъ настоящаго состава, хотя беретъ такую же плату какъ я, а если можно и дороже. Вотъ спичка; да гдѣ же свѣча-то? Если схватитъ меня кашель, я загашу двадцать спичекъ.
Однако она отыскала свѣчу и зажгла, прежде чѣмъ кашель схватилъ ее. Онъ начинается, какъ только удалось ей зажечь свѣчу; она садится и начинаетъ качаться изъ стороны въ сторону, повременамъ тяжело переводя духъ. — Ахъ какъ дурны мои легкія! Легкія у меня въ куски разрываются. — Наконецъ припадокъ проходитъ. Пока онъ продолжался, она ничего не видала, всѣ силы ея были поглощены напряженіемъ. Когда утихаетъ кашель она напрягаетъ зрѣніе, и, какъ только въ силахъ вымолвить слово, восклицаетъ, тараща глаза:
— Да это вы!
— Вы удивлены что видите меня?
— Я думала что никогда уже не увижу васъ, милый. Я думала что вы умерли и отправились въ царство небесное.
— Почему?
— Я не полагала чтобы вы могли такъ долго обойтись безъ старухи которая знаетъ настоящій составъ. Да вы и въ траурѣ. Зачѣмъ вы не пришли выкурить трубочку, другую въ утѣшеніе. Или, можетъ-быть, вамъ достались деньги, такъ что вы не нуждались въ утѣшеніи?
— Нѣтъ.
— Кто же это умеръ у васъ, милый?
— Одинъ родственникъ.
— Отъ чего онъ умеръ, милый?
— Должно быть отъ смерти.
— Вы сегодня рѣзки! восклицаетъ старуха съ заискивающимъ смѣхомъ. — Вы рѣзки и отрывисты. Вы не въ духѣ отъ того что не покурили. Вы разстроены, не правда ли. Здѣсь вылѣчитесь, милый. Здѣсь откуриваются отъ всякаго разстройства.
— Такъ готовьте же, сказалъ посѣтитель. — Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.
Онъ снимаетъ сапоги, развязываетъ галстукъ, и ложится поперегъ грязной постели, опершись головой на руку.
— Вотъ теперь вы въ настоящемъ видѣ, говоритъ старуха одобрительно. — Теперь я узнаю своего стараго покупателя! Пробовали небось сами составлять, милый?
— Иногда принималъ по своему.
— Никогда не принимайте по своему. Это вредитъ торговлѣ, и для васъ вредно. Гдѣ же моя бутылка? гдѣ мой наперстокъ? Гдѣ моя ложечка? Я приготовлю вамъ настоящимъ способомъ, милый, дорогой мой.
Принявшись за дѣло, раздувая въ рукахъ слабую искорку, она поминутно бормочетъ съ самодовольнымъ видомъ. Повременамъ и онъ говоритъ, но не глядя на нее, словно мысли его уже уносятся вдаль.
— Я не мало уже трубочекъ изготовила вамъ, милый, не правда ли?
— Не мало.
— Когда вы въ первый разъ пришли, вы совсѣмъ были новичокъ, не такъ ли?
— Да; тогда мнѣ немного нужно было.
— Но вы пошли впередъ, и теперь не отстанете отъ самаго лучшаго; не такъ ли?
— Да, пожалуй и отъ самаго худшаго.
— Вотъ готово. Какъ хорошо вы пѣли, когда пришли въ первый разъ. Бывало опустите голову и поете, пока не заснете, какъ птичка. Вотъ теперь совсѣмъ готово, милый.
Онъ беретъ трубку у нея изъ рукъ очень бережно и прикладываетъ къ губамъ. Она садится подлѣ него, готовясь набить трубку, когда потребуется. Затянувшись раза два молча, онъ сомнительно обращается къ ней:
— Такъ же крѣпко, какъ бывало?
— О чемъ это говорите вы, милый?
— О чемъ же говорить мнѣ, какъ не о томъ что у меня во рту.
— То же самое что прежде. Точь-въ-гочь то же.
— Вкусъ не тотъ; да гі дѣйствуетъ медленнѣе.
— Вы привыкли, вотъ и все.
— Можетъ-быть отъ этого, конечно. Послушайте.
Онъ останавливается; впадаетъ въ дремоту и какъ будто забываетъ что заговорилъ съ ней. Она наклоняется надъ нимъ и говоритъ ему на ухо.
— Я васъ слушаю. Вы начали говорить. Я слушаю васъ. Мы говорили о томъ что вы привыкли.
— Знаю. Я только задумался. Послушайте. Положимъ, у васъ есть что-нибудь на умѣ; вы собираетесь что-нибудь сдѣлать.
— Такъ, милый. Положимъ, я собираюсь что-нибудь сдѣлать.
— Но еще не совсѣмъ рѣшились.
— Такъ, милый.
— Могли бы и сдѣлать, и не сдѣлать, вы понимаете?
— Да. (Кончикомъ иголки она шевелитъ содержимое въ трубкѣ.)
— Вамъ представилось бы что вы это дѣлаете, когда вы лежали бы здѣсь, какъ я теперь?
Она киваетъ головой. — Непремѣнно, много разъ.
— Точь-въ-точь, какъ мнѣ. Я въ воображеніи сто разъ уже дѣлалъ это здѣсь въ комнатѣ.
— И дѣло, надѣюсь, было пріятное, милый.
— Пріятное! Кидается онъ на нее.
Совершенно спокойно, она опять наполняетъ трубку ложечкой. Видя что она занята дѣломъ, онъ опять опускается въ прежнее положеніе.
— Путешествіе, трудное, опасное путешествіе, вотъ что было у меня на умѣ. Головоломное путешествіе, черезъ пропасти, гдѣ оступиться значило бы погибнуть. Глядите внизъ, глядите! Что тамъ лежитъ?
Онъ вскочилъ и указываетъ на полъ, словно на какой-то воображаемый предметъ, лсжащій далеко внизу. Старуха глядитъ на него, между тѣмъ какъ судорожное лицо его придвигается къ ея лицу, а не туда куда онъ показываетъ. Она какъ будто знаетъ какое вліяніе будетъ имѣть ея полное спокойствіе; если такъ, она не ошиблась въ разчетѣ, ибо онъ опять стихаетъ.
— Ну, я сказалъ вамъ что продѣлалъ это здѣсь сто тысячъ разъ. Что я говорю! Я продѣлалъ это милліоны и билліоны разъ. — Я дѣлалъ это такъ.
— Это путешествіе-то ваше? замѣчаетъ она спокойно.
Онъ, куря, свирѣпо глядитъ на нее; потомъ глаза его тускнѣютъ, и онъ отвѣчаетъ: да, путешествіе.
Слѣдуетъ молчаніе. Онъ то закрываетъ, то открываетъ глаза. Старуха сидитъ подлѣ него, весьма внимательно глядя на трубку, которой онъ не отнимаетъ отъ губъ.
— Я увѣрена, говоритъ она, когда онъ пристально глядитъ на нее, съ такимъ выраженіемъ въ глазахъ, какъ будто видитъ ее гдѣ-то далеко, а не рядомъ съ собою — я увѣрена, что вы, такъ часто повторяя это путешествіе, всегда совершали его различными способами?
— Нѣтъ, всегда однимъ способомъ.
— Всегда однимъ?
— Да.
— Тѣмъ именно способомъ какимъ оно наконецъ дѣйствительно было сдѣлано?
— Да.
— И вамъ оно всегда доставляло одинакое удовольствіе?
— Да.
Онъ какъ будто только и въ силахъ выговорить эту утвердительную частицу. Вѣроятно съ цѣлью убѣдиться что онъ не машинально отвѣчаетъ ей, она ставитъ вопросъ свой иначе.
— И это никогда не надоѣдало вамъ, милый? И вы не старались представить себѣ что-нибудь другое для перемѣны?
Онъ съ усиліемъ поднимается, и поворачиваясь къ ней, восклицаетъ:
— Что вы хотите сказать? Что я спрашивалъ? Зачѣмъ я пришелъ?
Она бережно укладываетъ его опять и, подавая ему трубку, которую онъ уронилъ, собственнымъ дыханіемъ раздуваетъ ее. Затѣмъ она говоритъ ласково:
— Конечно, конечно, конечно! Да, да, да! Теперь я васъ понимаю. Я было сбилась. Теперь вижу. Вы нарочно для путешествія и пришли. И какъ я это прежде не догадалась.
Онъ отвѣчаетъ ей смѣясь, а потомъ свирѣпо стискивая зубы:
— Да, я пришелъ нарочно. Когда я не въ силахъ былъ вынести жизни, я пришелъ за облегченіемъ, и нашелъ его. Тутъ есть облегченіе! Есть!
Онъ повторилъ это слово съ какимъ-то волчьимъ хрипомъ.
Она наблюдаетъ за нимъ очень осторожно, какъ будто ощупывая въ умѣ почву для слѣдующаго замѣчанія. И потомъ говоритъ:
— Былъ попутчикъ, милый?
— Га, га, га! Разражается онъ громкимъ хохотомъ, или лучше сказать визгомъ. — Какъ подумаешь сколько разъ былъ онъ мнѣ попутчикомъ, самъ того не зная, сколько разъ совершалъ онъ путешествіе, и не видѣлъ дороги.
Старуха становится на колѣни на полу, скрестивъ руки подлѣ него на одѣялѣ и подперши ими подбородокъ. Такъ, съежившись, она слѣдитъ за нимъ. Трубка валится у него изъ рукъ. Она опять подаетъ ему трубку, и положивъ руку ему на грудь, тихонько шевелитъ его изъ стороны въ сторону. Затѣмъ онъ говоритъ, словно отвѣчая ей:
— Да! Я всегда дѣлалъ путешествіе прежде чѣмъ начнутся радужные цвѣта, свѣтлые виды и блестящія процессіи. Они не могли начаться, пока это было у меня на умѣ. Оно ничему не давало мѣста.
Опять онъ впадаетъ въ молчаніе. Опять она кладетъ ему руку на грудь и шевелитъ его изъ стороны въ сторону, словно кошка дразнитъ полузадавленную мышь. Опять онъ говоритъ, какъ будто отвѣчая ей.
— Какъ? Я вамъ это сказалъ? Когда дѣлается дѣйствительно, оно такъ коротко что, сгоряча кажется недѣйствительнымъ. Слушайте!
— Да, милый, я слушаю.
— И время и мѣсто удобны.
Онъ всталъ на ноги, и говоритъ шепотомъ, словно въ потемкахъ.
— Время, мѣсто и попутчикъ, добавляетъ она поддѣлываясь подъ его голосъ и держа его тихонько за руку.
— Могло ли время быть удобнымъ, еслибъ не было попутчика? Тише. Дѣло сдѣлано. Кончено.
— Такъ скоро?
— Вѣдь я же вамъ говорю. Такъ скоро. Подождите. Это видѣніе. Я просплюсь. Было слишкомъ коротко и легко. Надо видѣніе получше. Это самое жалкое изъ всѣхъ. Ни борьбы, ни сознанія опасности, ни просьбы. Однако, этого я никогда прежде не видалъ. — Онъ дрогнулъ.
— Чего это, милый?
— Поглядите! Поглядите какъ это бѣдно, ничтожно, жалко! Это должно-быть дѣйствительность. Кончено.
Онъ сопровождалъ несвязныя слова свои порывистыми движеніями; мало-по-малу они переходятъ въ неподвижность оцѣпенѣнія, и онъ лежитъ какъ пластъ на кровати.
Но старуха не отстаетъ. Повторяя свое кошачье движеніе, она опять шевелитъ тѣло и прислушивается; шевелитъ еще разъ и прислушивается; шепчетъ ему что-то и прислушивается снова. Видя что его расшевелить пока нельзя, она тихонько встаетъ на ноги, съ видомъ досады, и отходя, слегка ударяетъ по лицу его рукой.
Но она отходитъ недалеко: только до кресла у очага. Садится, подпираетъ подбородокъ рукою, и пристально глядитъ на лежащаго. — Я слышала разъ, бормочетъ она, когда я лежала, гдѣ ты теперь лежишь, а ты наблюдалъ за мною, ты говорилъ: не разберешь. Я слышала ты говорилъ это еще объ двухъ другихъ, лежавшихъ со мною. Не полагайся однако на это, не полагайся слишкомъ, прелесть моя! Все не сводя съ него глазъ, какъ кошка, она продолжаетъ: — не такъ крѣпко но твоему, какъ прежде. Въ самомъ дѣлѣ? Можетъ-быть сначала и такъ. Можетъ-быть въ этомъ ты не ошибся. Съ навыкомъ совершенствуешься. Можетъ-быть я узнала секретъ какъ заставить говорить тебя, милый.
Онъ, однако, уже не говоритъ болѣе. Съ безобразнымъ подергиваніемъ въ лицѣ и рукахъ, онъ лежитъ оцѣпенѣлый и безмолвный. Свѣча догораетъ. Старуха беретъ огарокъ пальцами, зажигаетъ имъ другую свѣчу и ею вдавливаетъ огарокъ въ подсвѣчникъ, словно заряжая какое-то уродливое орудіе колдовства. И новая свѣча догораетъ, а Джасперъ все лежитъ безъ чувствъ. Наконецъ свѣча гаснетъ, и утренній свѣтъ глядитъ въ комнату. Вскорѣ затѣмъ Джасперъ поднимается, прозябшій и дрожащій; медленно приходитъ къ сознанію гдѣ онъ, и готовится уйти. Старуха принимаетъ отъ него плату съ признательнымъ восклицаніемъ: — да благословитъ васъ Богъ, милый! И какъ будто утомленная, начинаетъ укладываться спать, когда онъ выходитъ изъ комнаты.
Не все то истинно ч':о кажется. На этотъ разъ оно оказывается обманчивымъ, ибо едва замеръ звукъ шаговъ его, какъ она бросается за нимъ, бормоча про себя: — га этотъ разъ ты отъ меня не уйдешь.
У этого двора одинъ только выходъ. Она зорко смотритъ изъ-подъ воротъ, не оглянется-ли онъ. Онъ не оглядывается, уходя нетвердымъ шагомъ. Она крадется за нимъ, выглядываетъ изъ двора, видитъ что онъ идетъ все далѣе, не оглядываясь, и не спускаетъ его съ глазъ.
Онъ пробирается къ концу Альдергетсъ-Стрита. Тутъ дверь тотчасъ же отворяется, какъ только онъ постучался. Она притаилась въ другихъ воротахъ, и легко соображаетъ что онъ здѣсь остановился. Терпѣніе ея не истощается съ часами. Для подкрѣпленія, она покупаетъ хлѣбъ неподалеку, да молока, когда проносятъ его мимо.
Онъ выходитъ въ полдень, переодѣвшись, но ничего не неся въ рукахъ. Слѣдовательно онъ еще не ѣдетъ домой. Она слѣдитъ за нимъ нѣкоторое время, колеблется, потомъ тотчасъ же рѣшительно поворачиваетъ назадъ и идетъ къ дому изъ котораго онъ вышелъ.
— Джентльменъ изъ Клойстергама дома?
— Только что вышелъ.
— Жаль. Когда онъ возвращается въ Клойстергамъ?
— Сегодня вечеромъ въ шесть часовъ.
— Благодарю васъ. Пошли Богъ успѣхъ заведенію гдѣ на учтивый вопросъ даже бѣдной старухи такъ учтиво отвѣчаютъ.
— Этотъ разъ не уйдешь отъ меня, повторяетъ бѣдная старуха не такъ ужь учтиво. — Ты ушелъ отъ меня прошлый разъ какъ сѣлъ въ этотъ омнибусъ, что ходитъ между станціей и городомъ. Я даже не увѣрена была прямо ли въ городъ ты поѣхалъ. Теперь знаю что прямо. Мой клойстергамскій джентльменъ, я буду тамъ прежде тебя, и дождусь твоего пріѣзда. Я поклялась что второй разъ ты отъ меня не уйдешь.
Въ тотъ же вечеръ, бѣдная старуха стоитъ на Клойстергамской большой улицѣ; разсматриваетъ странные карнизы женскаго монастыря и развлекается чѣмъ можетъ, въ ожиданіи девяти часовъ. Въ этотъ часъ пріѣзжаетъ омнибусъ, пассажиры котораго ее, какъ видно, интересуютъ. Благопріятная темнота легко позволяетъ ей убѣдиться тутъ ли тотъ кого ей нужно. Тутъ. Пассажиръ за которымъ слѣдитъ она пріѣзжаетъ вмѣстѣ съ другими.
— Теперь посмотримъ куда ты дѣваешься? Ступай. Замѣчаніе обращенное къ воздуху. А можно подумать что пассажиръ слышалъ его, такъ покорно идетъ онъ по большой улицѣ, пока не достигаетъ воротъ со сводомъ, гдѣ внезапно исчезаетъ. Бѣдная старуха ускоряетъ шагъ, настигаетъ его въ воротахъ, но видитъ только крутую лѣстницу съ одной стороны, а съ другой, старинную комнату, въ которой пишетъ сѣдоволосый джентльменъ съ большою головой, страннымъ образомъ сидя у отворенной на улицу двери и оглядывая всѣхъ проходящихъ, словно приставленъ взимать съ нихъ пошлину, хотя пошлины никакой не взимается.
— Эй! кричитъ онъ ей въ полголоса, видя что она стала въ тупикъ, — кого вы ищите?
— Тутъ сію минуту прошелъ одинъ джентльменъ.
— Прошелъ, конечно. Что вамъ отъ него нужно?
— Гдѣ живетъ онъ, милый?
— Гдѣ живетъ? Въ томъ этажѣ.
— Благодарю васъ. Тише. Какъ зовутъ его, милый?
— По фамиліи Джасперъ, по имени Джонъ. Мистеръ Джонъ Джасперъ.
— Есть у него какое-нибудь званіе?
— Званіе? Да. Поетъ въ хорѣ.
— На хорахъ?
— Въ хорѣ.
— Что это такое?
Мистеръ Дачри встаетъ изъ за письменнаго стола и подходитъ къ двери.
— Знаете вы что такое соборъ? спрашиваетъ онъ шутливо.
Старуха киваетъ.
— Что же такое?
Она какъ будто затрудняется отыскать опредѣленіе, какъ вдругъ ей представляется что легче указать самый предметъ, рѣзко выдѣляющійся на темно-синемъ небѣ, гдѣ проступаютъ раннія звѣзды.
— Отвѣтъ хорошъ. Ступайте туда завтра утромъ въ семь часовъ, и можете видѣть и слышать мистера Джаспера.
— Благодарю васъ! благодарю васъ!
Торжествующая радость, съ которой она благодаритъ его, не ускользаетъ отъ стараго добродушнаго холостяка, живущаго своими средствами. Онъ взглядываетъ на нее, закладываетъ руки назадъ, и идетъ съ ней рядомъ по звонкой мостовой.
— А то, предлагаетъ онъ, кивнувъ назадъ головой, — вы просто можете теперь же пойдти къ мистеру Джасперу на квартиру.
Старуха смотритъ на него съ хитрой улыбкой и качаетъ головой.
— А! вы не хотите говорить съ нимъ?
— Она повторяетъ нѣмой отвѣтъ и изображаетъ ігубами беззвучное: «нѣтъ.»
— Можете любоваться имъ издали три раза въ день, когда хотите. Только едва ли стоило для этого ѣхать такъ далеко.
Старуха быстро вскидываетъ на него глаза. Если мистеръ Дачри надѣется такимъ способомъ узнать отъ нея когда она пріѣхала, значитъ онъ гораздо простодушнѣе ея. Но онъ, повидимому, и не помышляетъ о подобныхъ хитростяхъ, какъ идетъ распустивъ волосы по вѣтру, небрежно звеня мелкой монетой въ карманѣ.
Звонъ денегъ какъ-то особенно привлекателенъ для ея жадныхъ ушей.
— Не поможете ли вы мнѣ заплатить за ночлегъ въ пристанищѣ путниковъ, добрый джентльменъ? Не дадите-ли немного денегъ? Я бѣдная женщина и страдаю жестокимъ кашлемъ.
— Вы, какъ видно, знаете гдѣ пристанище: идете прямо туда, ласково замѣчаетъ мистеръ Дачри, продолжая звенѣть деньгами. Часто бывали здѣсь?
— Одинъ только разъ въ жизни.
— Въ самомъ дѣлѣ?
Они дошли до входа въ монастырскій виноградникъ. Умѣстное воспоминаніе, представляющее достойный подражанія примѣръ, приходитъ на умъ старухѣ при видѣ этой мѣстности. Она останавливается у воротъ и говоритъ выразительно:
— Можетъ-быть вы не повѣрите; а право вотъ здѣсь, на этомъ самомъ мѣстѣ одинъ молодой джентльменъ далъ мнѣ три шиллинга шесть пенсовъ, когда задыхалась я отъ кашля на травѣ. Я попросила у него именно три шиллинга и шесть пенсовъ, онъ и далъ мнѣ.
— Не слишкомъ ли было рѣзко назначать сумму, замѣчаетъ мистеръ Дачри, все продолжая звенѣть деньгами. — Не предоставляется ли это обыкновенно доброй волѣ? Не могло ли показаться молодому джентльмену, только показаться, понимаете, что его неволятъ?
— Видите ли, милый, отвѣчаетъ она вкрадчивымъ голосомъ, — я хотѣла употребить эти деньги на лѣкарство, которое мнѣ помогаетъ и которымъ я торгую. Я такъ и сказала молодому джентльмену; и онъ далъ мнѣ; и я добросовѣстно употребила всѣ деньги до послѣдней монетки. Вотъ и теперь, я хочу купить того же лѣкарства на такую же сумму, и если вы дадите мнѣ эти деньги, я точно такъ же добросовѣстно употреблю ихъ, завѣряю васъ честью.
— Что же это за лѣкарство?
— Я буду откровенна съ вами. Это лѣкарство — опій.
Мистеръ Дачри, внезапно мѣняясь въ лицѣ, быстро взглядываетъ на нее.
— Опій, милый. Ни болѣе, ни менѣе. Объ немъ, такъ же какъ и о людяхъ, часто слышишь съ дурной стороны, а съ хорошей весьма рѣдко.
Мистеръ Дачри начинаетъ медленно отсчитывать требуемую сумму. Жадно слѣдя за его руками, она продолжаетъ распространяться о поданномъ ему прекрасномъ примѣрѣ.
— Какъ-разъ наканунѣ Рождества, въ единственный пріѣздъ мой сюда, въ самыя сумерки, молодой джентльменъ далъ мнѣ эти три шиллинга и шесть пенсовъ.
Мистеръ Дачри перестаетъ считать; онъ сбился, и начинаетъ снова.
— А имя молодаго джентльмена, прибавляетъ она, — было Эдвинъ.
Мистеръ Дачри роняетъ нѣсколько монетъ, нагибается чтобы поднять ихъ, и покраснѣвъ отъ усилія, спрашиваетъ:
— Почемъ же вы знаете имя молодаго джентльмена?
— Я у него спросила; онъ мнѣ и сказалъ. Я предложила ему два вопроса: какъ звать его по имени, и нѣтъ ли у него милой? Онъ отвѣчалъ, — что зовутъ его Эдвинъ, а милой у него нѣтъ.
Мистеръ Дачри останавливается съ отобранными деньгами въ рукахъ, но погружается какъ будто въ глубокое размышленіе о ихъ цѣнности и не рѣшается съ ними разстаться. Старуха смотритъ на него недовѣрчиво, начиная злиться на ожидаемый исходъ его размышленій. Онъ, однако, отдаетъ ей деньги, будто рѣшившись на пожертвованіе, и униженно поблагодаривъ его, она идетъ своею дорогой.
Лампа Джона Джаспера зажжена; надворотный маякъ свѣтится, когда мистеръ Дачри возвращается къ нему. Какъ моряки на опасномъ пути, приближаясь къ скалистому берегу, глядятъ по лучамъ хранительнаго свѣта на лежащую далѣе приставь, которой можетъ-быть не суждено имъ достигнуть, такъ пытливый взглядъ мистера Дачри устремился на свѣточъ, и далѣе.
Онъ заходитъ на свою квартиру лишь для того чтобы надѣть шляпу, это, повидимому, столь безполезное для него украшеніе. Въ половинѣ одиннадцатаго по соборнымъ часамъ, онъ выходитъ опять на улицу. Онъ останавливается и поглядываетъ кругомъ, какъ будто, съ наступленіемъ завѣтнаго часа, когда Дордельсъ прогоняется домой камнями, надѣется увидѣть чертенка которому поручено гнать его.
Дѣйствительно, этотъ злой духъ является. Мистеръ Дачри видитъ его, какъ онъ, за неимѣніемъ живой мишени, святотатственно бьетъ камнями мертвыхъ, сквозь ограду кладбища. Чертенку кажется это забавнымъ дѣломъ. Вопервыхъ потому что мѣсто считается священнымъ, а вовторыхъ потому что памятники въ темнотѣ похожи на живыхъ людей, и возможна отрадная мысль что удары имъ чувствительны.
Мистеръ Дачри кличетъ его: — Эй! Винксъ!
Онъ откликается: — Эй! Дикъ!
Какъ видно, они успѣли подружиться.
— Вы, однако, замѣчаетъ мальчишка, — не разглашайте моего имени. Помните, я никакого имени не намѣренъ признавать. Когда меня спрашиваютъ въ тюрьмѣ о моемъ имени, чтобы записать въ книгу, я отвѣчаю: узнайте. Точно такъ же, когда спрашиваютъ какой я вѣры, я отвѣчаю: узнайте.
А узнать это, замѣтимъ мимоходомъ, необыкновенно трудно, какъ бы ни была развита статистика въ государствѣ.
— Да кромѣ того, продолжаетъ мальчишка — и нѣтъ фамиліи Винксъ.
— Кажется, есть.
— Врешь; нѣтъ. Это такъ мнѣ дали прозваніе путешественники. Единственная кличка на которую я откликаюсь — Бѣгунъ. Да и этого имени я не признаю, коль на то пошло.
— Ну, Бѣгунъ, такъ Бѣгунъ. Мы вѣдь съ тобою друзья?
— Друзья.
— Я простилъ тебѣ твой первый долгъ, и не мало моихъ монетъ досталось тебѣ съ тѣхъ поръ; такъ ли, Бѣгунъ?
— Да, и главное вы не другъ Джасперу. Зачѣмъ сшибъ онъ меня съ ногъ?
— Зачѣмъ, дѣйствительно! Но оставимъ его пока. Сегодня, Бѣгунъ, тебѣ достанется шиллингъ. У васъ сейчасъ остановилась пріѣзжая, съ которой я говорилъ. Больная женщина съ кашлемъ.
— Курильщица, подтверждаетъ Бѣгунъ, кривя лицо, наклоняя голову на сторону и перекашивая глаза. — Курильщица опіуму.
— Какъ ее зовутъ?
— Королевское высочество принцесса Трубка.
— У ней есть какое-нибудь другое имя. Гдѣ она живетъ?
— Въ Лондонѣ съ моряками.
— Съ моряками?
— Да. Съ Китайцами и другимъ сбродомъ.
— Мнѣ бы хотѣлось узнать черезъ тебя въ точности гдѣ она живетъ.
— Ладно. Дайте въ руки.
Передается шиллингъ, и съ тѣмъ взаимнымъ довѣріемъ, которое должно бы сопровождать всѣ сдѣлки между честными людьми, это дѣло считается конченымъ.
— Вотъ однако, штука! восклицаетъ Бѣгунъ.
— Куда, какъ вы думаете, идетъ ея высочество завтра утромъ? Въ кон-сис-то-рію.
Онъ тянетъ слоги отъ восхищенія, бьетъ себя по ляшкамъ и перекувыркивается съ рѣзкимъ хохотомъ.
— Почемъ ты это знаешь, Бѣгунъ?
— Она сама мнѣ сейчасъ сказала. Говоритъ, что нарочно должна встать рано. Мнѣ завтра, говоритъ, надо пораньше умыться и принарядиться, какъ могу, потому что хочу зайти въ консисторію.
Онъ опять съ прежнимъ юморомъ тянетъ слоги, и находя недостаточно выразительнымъ прыганье, вдругъ переходитъ къ медленной и торжественной пляскѣ, изображая можетъ-быть самого декана.
Мистеръ Дачри принимаетъ извѣстіе съ довольнымъ, но задумчивымъ лицомъ, и прекращаетъ разговоръ. Возвратившись на свою квартиру, онъ дома сидитъ за ужиномъ, состоящимъ изъ хлѣба, сыру, сельдей и пива, который приготовила ему мистрисъ Топъ; сидитъ еще и покончивъ ужинъ. Наконецъ встаетъ, отворяетъ угольный шкапъ и справляется съ нѣсколькими чертами, грубо проведенными на внутренней сторонѣ его.
— Мнѣ нравится, говоритъ мистеръ Дачри, — старый способъ вести счеты. Понятно только тому кто считаетъ. Такъ. Малый, однако, счетъ, скудный счетъ!
Онъ вздыхаетъ, беретъ съ одной изъ полокъ кусокъ мѣлу, и останавливается въ нерѣшимости, держа его въ рукѣ.
— Небольшая черточка, произноситъ онъ — вотъ, кажется, все что въ правѣ я прибавить. — Проводитъ черточку, затворяетъ шкапъ, и ложится въ постель.
Лучезарное утро сіяетъ надъ старымъ городомъ. Древности и развалины необычайно прекрасны. Сочный плющъ лоснится на солнцѣ, и тѣнистыя вѣтви деревъ качаются въ благоуханномъ воздухѣ. Мерцаніе свѣта, пѣсни птицъ, запахъ садовъ, лѣсовъ и полей, или лучше, запахъ всего, какъ садъ воздѣланнаго, острова, проникаютъ въ соборъ, смягчаютъ мрачныя тѣни его, говорятъ о воскресеніи и жизни. Холодныя каменныя гробницы прошлыхъ вѣковъ нагрѣваются, лучи свѣта проникаютъ въ отдаленнѣйшіе углы зданія и трепещутъ тамъ словно крылья.
Является мистеръ Топъ съ большими ключами и, зѣвая, отпираетъ двери. Является мистрисъ Топъ съ прислугой. Является въ свое время органистъ съ мальчикомъ; поглядываютъ внизъ изъ-за красныхъ занавѣсокъ, безстрашно сметаютъ пыль на высотѣ, обтираютъ колонны и педали. Являются грачи съ разныхъ странъ свѣта, возвращаясь къ башнѣ; можно предположить что они любятъ колебаніе воздуха, и ожидаютъ его отъ колоколовъ и органа. Являются весьма немногочисленные прихожане, большею частію изъ уголка младшихъ канониковъ. Является мистеръ Криспаркль, свѣжій и бодрый, и его товарищи, не такіе свѣжіе и бодрые. Является хоръ впопыхахъ (вѣчно впопыхахъ, торопясь надѣть рясы въ послѣднюю минуту, какъ дѣти выскакивающіе изъ постели), и является во главѣ хора Джонъ Джасперъ. Послѣ всѣхъ является мистеръ Дачри, помѣщается въ одномъ изъ незанятыхъ мѣстъ и ищетъ глазами ея высочество принцессу Трубку.
Давно уже длится служба, а онъ все не можетъ отыскать ее. Наконецъ онъ разглядываетъ ее въ тѣни. Она стоитъ за колонной, тщательно скрываясь отъ начальника хора, но пристально глядя на него. Не сознавая ея присутствія, онъ поетъ. Она усмѣхается въ тѣхъ мѣстахъ гдѣ онъ всего болѣе увлекается пѣніемъ и…. да, мистеръ Дачри ясно это видитъ…. грозитъ ему кулакомъ изъ-за колонны. Мистеръ Дачри глядитъ еще разъ, чтобъ удостовѣриться. Да; вотъ опять. Безобразна и суха, какъ одно изъ фантастическихъ изваяній подъ каѳедрой, зла какъ дьяволъ, безчувственна какъ мѣдный орелъ, держащій на крыльяхъ своихъ священныя книги, и нисколько не укрощенный ими, по представленію ваятеля, она покачивается, прижавъ къ груди тощія руки, и потомъ обоими кулаками грозитъ начальнику хора. Въ эту минуту, изъ-за двери, ускользнувъ отъ бдительности мистера Тона помощью знакомыхъ ему уловокъ, выглядываетъ Бѣгунъ, съ изумленіемъ переводя глаза отъ угрожающей на угрожаемаго.
Служба кончается; служители расходятся завтракать. Мистеръ Дачри заговариваетъ съ новой знакомой своей за дверями, когда хоръ разошелся, раздѣвшись такъ же поспѣшно, какъ одѣвался.
— Здравствуйте. Ну что? Видѣли его?
— Видѣла, милый, видѣла.
— Вы его знаете?
— Знаю! Лучше гораздо чѣмъ всѣ досточтимые священники знаютъ его.
Мистрисъ Топъ заботливо приготовила весьма опрятный завтракъ для своего жильца. Не садясь за столъ, онъ отворяетъ угловой шкапъ, беретъ съ полки мѣлъ, прибавляетъ къ счету толстую черту съ верху шкала до низу, и затѣмъ принимается кушать съ аппетитомъ…
Этимъ выпускомъ кончается оставшаяся по смерти Диккенса рукопись Эдвина Друда. Два часа послѣ того какъ написана была послѣдняя страница, автора не было уже въ живыхъ. Одно мѣсто романа наводитъ на мысль что онъ предчувствовалъ близость кончины, но она не отразилась на талантѣ его. Не часто, кажется, можно найти въ послѣднемъ произведеніи писателя столько свѣжести, столько живости, столько яркости красокъ, столько истиннаго юмору. Диккенсъ сошелъ съ поприща ничего не утративъ изъ тѣхъ умственныхъ силъ, съ какими вступилъ на него. Напротивъ, силы эти лишь достигли полнаго, стройнаго развитія, и можно смѣло сказать что прерванный смертью романъ принадлежалъ бы къ числу лучшихъ его произведеній. На дальнѣйшій ходъ и развязку этого романа нѣтъ никакихъ указаній въ оставшихся бумагахъ. Черновыя замѣтки найденныя въ нихъ относятся лишь къ первой, уже изданной части, и только по намекамъ въ ней заключающимся можетъ каждый разгадывать по своему Тайну Эдвина Друда.