Тайна Запада: Атлантида-Европа (Мережковский)/Часть 1/Глава 4
Глава 4. Атлас – Енох
I
«Видел я в ночных видениях: вот, с облаками небесными шел как бы Сын Человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И дана Ему власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему» (Дан. 7, 13–14).
Если на каких-либо словах Писания останавливался взор Иисуса Назорея чаще всего, то, вероятно, на этих – пророка Даниила – о Сыне торжествующем, и еще на тех – пророка Исаии – о Сыне страдающем: «как овца, веден был на заклание» (Ис. 53, 7). Кажется, из слов Даниила Он и взял имя Свое, впервые на земле, прозвучавшее здесь: bar enasch, «Сын Человеческий». И если основная ось христианства есть откровение о Сыне, то можно сказать: не будь Даниила, христианства бы не было.
II
Книга Даниила появилась около середины II века до Р. X., а лет через пятьдесят первая повествовательная часть книги Еноха, Mashafa Hênôk, и еще лет через пятьдесят – семьдесят, почти в самый канун Рождества Христова, – вторая часть ее, апокалипсическая, – «Притчи Еноха» (W. Baldensperger, Die messianisch-apokalyptischen Hoffnungen des Judenthums, 1903, p. 17–22).
Книга эта – продолжение и завершение Даниила – есть вершина всех мессианских пророчеств Израиля (W. Baldensperger, 119). Здесь впервые Мессия возносится с престола отца Своего, Давида, на престол Бога-Отца; Сын Человеческий становится Сыном Божиим Единородным: «Избранный Мой воссядет на престоле Моем», – говорит Господь (Fr. Martin, Le livre d’Hénoch, trad. sur le texte éthiopien, 1906, p. 104. – W. Baldensperger, 120, 138).
Взор Иисуса Назорея, может быть, останавливался и на этих словах.
Книга Даниила, принятая в канон, имела явное, всемирно-историческое действие; Книга Еноха, оставшись вне канона, сделалась потом «отреченною», «апокрифическою». Ту – знают все, эту – почти никто; но, может быть, всемирно-историческое действие этой – не меньше – той.
III
Судя по тому, что падшие Ангелы Еноха, искусители первого человечества, сходят на гору Ермон, книга эта родилась где-то на севере Палестины, может быть, в Галилее, родине Иисуса.
В эллино-римской столице Ирода Четверовластника, Тивериаде, на юго-западном берегу Геннисаретского озера, чуть скрытого цепью холмов от Назарета, цвела знаменитая школа раввинов, изучавшая мессианскую Кабалу – физику семи дней творения, – именно то, чего так много в Книге Еноха. Тут же глухо тлели, как угли под пеплом, мессианские чаяния зелотов-каннаимов, «ревнителей» – будущих, против Рима, мятежников. Может быть, Книгу Еноха и сочинил один из них.
IV
«Пятый от Адама, Енох, как полагают Вавилоняне, изобрел звездочетство (астрономию); он же есть Атлас греков», – сообщает предание, идущее, должно быть, от вавилонского плена Израиля, церковный историк Евсевий Кесарийский, и подтверждает Александр Полигистор.
Атлас – Енох: этого достаточно, чтобы убедиться, что Книга Еноха – об Атлантиде.
V
Подлинник, арамейский или еврейский, бесследно исчез; может быть, уничтожен евреями в позднейшие, христианские века, за то, что в этой книге Мессия, Сын Человеческий, слишком похож на Христа. Но в городе Акмиме-Панополе, в Верхнем Египте, найден папирус с греческим переводом части книги, а перевод эфиопский другой части сохранился в Абиссинии. Кажется, в Египте знали и чтили «Еноха» больше, чем в самой Палестине.
Первая родина его – Вавилон, вторая – Египет. Чем же породнился он с ними? Тайною Запада, сквозящею сквозь тайны Востока, как очень глубокое дно – сквозь очень прозрачную воду.
VI
В Книге Еноха, люди-исполины допотопного мира, сыны «сынов Божьих», бен-Элогимов, падших ангелов, – суть люди Крайнего Запада.
«Весь простой народ в Египте верит, opinio vulgi, что злые волшебства и искусства, artes, людям открыли Ангелы», – сообщает христианский писатель Кассиан (IV–V вв.) заметку библейского толковника Серена (Serenus) к VI гл. Бытия, где говорится о тех же исполинах (Cassianus, Collatio, VIII, 21). Вера в падших ангелов, обладателей волшебного знания, магии, здесь, в Египте, сохранилась и в народе, и в церкви. Египетские отцы, Зосима, Пандор и сочинитель христианской «Кабалы», Pistis Sophia, хорошо знают «Еноха» (Lawlor, Hermathena, 1904, p. 180).
VII
Тайна Запада древнее всех тайн Востока, – это помнит Египет. «На Запад! На Запад!» – кличут, не умолкая, шесть тысяч лет, плакальщицы египетских похоронных шествий. Запад, Amenti, – вечная родина человеческих душ – «царство мертвых». Тени их, переселяясь на Запад, где «Поля Блаженных», Ialu, – «второй Египет», переплывают в ладьях через «Воды смерти», «Мрачное море», Mare Tenebrosum. Туда же направляет свой путь Гильгамеш, вавилонский богатырь солнечный, через те же «Воды смерти», к последнему человеку первого человечества, Ною-Астрахазису (Gilgam., IX, 65–77).
В Мрачное море Запада каждый день заходит солнце Египта и Вавилона, как зашло однажды солнце Атлантиды. Не потому ли и сохранилась память о ней в Египте, в той иероглифной записи Неитова святилища, о которой Саисские жрецы сообщили Солону?
VIII
В поздние годы кесаря Августа – канун Рождества Христова, – где-нибудь в Александрии или в Саисе, книжник ли иудейский, христианский ли учитель, напоенный эллинской мудростью, подобно Филону и Клименту, не могли не видеть, сличая Платона с Енохом, что оба говорят об одном – об Атлантиде. Если же потом, двадцать веков, этого уже никто не видел, то, может быть, потому, что надо быть не только иудеем или не только эллином, как мы все, а тем и другим вместе, чтоб это увидеть, и еще, может быть, потому, что эти два голоса, Платона и Еноха, говорящие об одном, – слишком разные. Трудно, в самом деле, представить себе два существа, более разные: пропасть, отделяющая доныне все иудейство от всего эллинства, христианского и языческого одинаково, уже легла между ними.
Платон – «классик», Енох – «романтик», в более, конечно, широком смысле, чем наш, только эстетический, – потому что «классиками» кончаются, – начинаются «романтиками» все духовные миры, культуры. Фидиева Зевса Олимпийского риза из слоновой кости и золота – язык Платона, но под этою ризою сердце мертвого бога – идола; язык Еноха – одежда из верблюжьего волоса, но под нею – сердце Бога живого. Платон умирает в «безумье»; Енох в нем живет. Даже бред Платона ясен и правилен, кристалловиден, подобен геометрии; даже геометрия Еноха подобна бреду, но, может быть, потому, что она уже не земная, не Евклидова. Тот ищет, этот нашел; тот падает, этот летит; «было» – у того; у этого – «будет». Мудрость Платона – смертная; мудрость Еноха – воскресная.
То, что хочет и не может сделать мудрец, делает пророк: связывает бывший конец с будущим, Атлантиду – с Апокалипсисом. Повесть о Страшном суде над первым человечеством Енох начинает пророчеством о суде над человечеством вторым: «Се, грядет Господь со тьмами святых Своих, сотворит суд» (Hénoch, I, 9). Этого «грядет» и не мог сказать Платон, – не могла сказать вся Греция, ни Египет, ни Вавилон, – все дохристианское человечество, – мог только Израиль.
IX
«Чувство Конца» у Платона притуплено; у Еноха почти так же остро, как в Евангелии. «Царство Божие приблизилось», начинает Иисус благовестие; «близок день спасения», начинает Енох. «Подожди немного... и растают горы пред лицом Господним, как воск перед лицом огня» (Hén., LI, 2; LII, 5–6). Это значит: был конец водный – потоп, Атлантида; будет конец огненный – пожар, Апокалипсис.
Ekpyrôsis, «пожар», hydatôsis «потоп» – эта пифагорейская эсхатология у Платона – ледяной кристалл геометрии, а у Еноха – все кристаллы плавящий огонь.
X
Но чем эти два голоса различнее, тем несомненнее, если только уметь вслушаться, что оба говорят об одном. Чем они различнее, тем нужнее друг другу и еще нужнее нам, как две половины одного целого. Если бы не было «Еноха», мы не знали бы, что Апокалипсис будет; если бы не было Платона, мы не знали бы, что Атлантида была. А то знание без этого – мертво.
XI
Книга Еноха есть талмудический «толк», midrasch, к VI главе Бытия – одному из самых таинственных мест одной из самых таинственных книг:
«Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они прекрасны, и начали брать их в жены себе, какую кто пожелал.
И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть презираему людьми, потому что плоть они; пусть же будут дни их сто двадцать лет».
«Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они прекрасны, и начали брать их в жены себе, какую кто пожелал.
И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть презираему людьми, потому что плоть они; пусть же будут дни их сто двадцать лет».
Смертная плоть приобщилась к бессмертной, через «сынов Божиих», бен-Элогимов, и возгордилась, начала презирать единого вечного Духа-Бога. Чтобы смирить ее, Он возвращает ее в смерть – время: вечность кончилась, началось время.
«В то время были на земле исполины; особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди.
...И воззрел Господь на землю; и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле.
И сказал Господь Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лицо Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями. И вот, Я истреблю их с земли». (Быт. VI, 1–13)
«В то время были на земле исполины; особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим и они стали рождать им. Это сильные, издревле славные люди.
...И воззрел Господь на землю; и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле.
И сказал Господь Бог Ною: конец всякой плоти пришел пред лицо Мое, ибо земля наполнилась от них злодеяниями. И вот, Я истреблю их с земли».
Что это значит? Камнем соблазна и камнем преткновения лежат эти слова поперек дороги всем «толковникам», как исполинская, упавшая с неба глыба аэролита: ни обойти, ни сдвинуть. Лучше не касаться их вовсе, не объяснять, – советует бл. Августин (August, Civ. Dei, XV, 23). Трудно не объяснять: люди не знают, что с этим делать, но чувствуют, что это один из краеугольных камней Писания; вынуть его – разрушить все, потому что здесь ответ на вопрос, решающий судьбы двух человечеств: отчего погибло – первое, и может погибнуть – второе. Но странно не связан, не связуем ответ со всем окружающим: точно обломок иного Бытия, древнейшего, не вставленный в новое, а положенный сверху.
XII
«Сильные, издревле славные люди». Телом ли только сильные? Нет, и духом; люди великого духа – «богатыри», по смыслу еврейского подлинника (Delitzsch, Genesis, 1872, p. 197), потому и «славные», доброю, конечно, славою: злую мог ли бы так назвать Дух Божий, говорящий в Писании? Как же «славные», «добрые» осквернили землю такими злодействами, что Богу надо, чтобы очистить ее, истребить весь человеческий род, смыть его с лица земли потопом, стереть, как написанное на аспидной доске стирают губкою? Отчего доброе сделалось злым, чистое растлилось?
Вот на эти вопросы и отвечает Енох: корень зла не на земле, а на небе; с неба сошло оно на землю: плоть человека растлили ангелы. Странен и страшен ответ. Очень понятно, что все отшатнулись от него. Подлинник «Еноха» уничтожен раввинами, а постановлением Апостольским – правда, лишь так называемым «апостольским», памятник относится к V веку, – книга «отречена», объявлена «пагубною и противною истине» (Constit. Apostol., VI, 16).
Но если «Енох» отречен, то и апостолы, Петр, Иуда, Павел – тоже, потому что все они согласны с ним (II Петр. 2, 4; 3, 5–7. – Иуд. I, 5–7; 14–15. – I Кор. II, 10).
Кто, в самом деле, эти «сыны Божии, ben elohim, сходящие с неба на землю, к дочерям человеческим»?
«Был день, когда пришли сыны Божии, предстать перед Господа» (Иов. 1, 6; 2, 1). Нет сомнения, что здесь, в Книге Иова, бен-Элогимы – ангелы, так же как в Псалмах: «Воздайте Господу, сыны Божии, воздайте Господу славу и честь!» – «Кто на небесах сравнится с Господом? Кто между сынами Божиими уподобится Господу?» (Пс. 28, I; 88, 7)
Ангелы не только «сыны Божии», но и «боги»: «поклонитесь пред Ним все боги» – «ангелы», по переводу LXX толковников (Пс. 96, 7). «Бог стал в сонм богов» – «ангелов», по тому же переводу (Пс. 71, I).
XIII
Боги языческие могут плотски соединяться со смертными женами. «Вышние силы входили в тела человеков – отчего и рождались герои», просто объясняет Сервий, толковник Виргилия (Serv., ad. Aen., VI, 13). – «Сильные, издревле славные люди», «исполины» Бытия, – не эти ли «герои», «полубоги»? Но если так для язычников, то для иудеев и христиан не так: равный ужас внушает и тем и другим это «смешение крови женской с ангельским огнем».
Равви Шимон Бен-Иохай изрекает анафему всем, кто сынов Божиих, сходящих к дочерям человеческим, считает за ангелов (Bereschit Rabba, с. 26). «Древняя басня о соитии ангелов с женщинами достаточно опровергается своею нелепостью, так что удивляться должно, что ученые люди соблазнялись столь грубыми и дикими бреднями», – возмущается Кальвин, забывая, откуда эти бредни: Слово Божие соткано так, что распустить одну петлю значит всю ткань распустить (Delitzch, 191).
XIV
Как же быть с «аэролитом»? Что это – просто «нелепость» или непонятная истина? Могут ли соединяться бесплотные с плотью? Могут, отвечает апостол Иуда, сравнивая грех ангелов с грехом Содомлян, «ходивших за иною плотью» (Иуд. 1, 7). Так же отвечает Енох: «Вы, святые духи, вечно живущие, осквернились женскою кровью, возжелали крови человеческой и зачали плоть и кровь... подобно тем, кто умирает и погибает» (Hén., XV, 4).
Это значит: дух и плоть суть явления одной сущности, две динамики или, по слову Гете-Аристотеля, две «энтелехии» одной силы: дух – энтелехия плоти, плоть – духа; духи плоть единосущны – не только соединимы, но и неразделимы. Как же нам, людям, этого не знать, когда быть человеком – жить и значит соединять дух с плотью?
Первая точка соединения – зачатие, где прибавляется к элементам химическим – кислороду, водороду, азоту – еще что-то, как бы в серую ткань вещества вплетается какая-то невещественная нить – голубая, небесная, или красная, подземная; вместе с мужским семенем отца западает в лоно матери еще какое-то иное семя.
Если человек будет чем-то после смерти, то, может быть, и до рождения был чем-то; был и будет неземным существом – «ангелом» или «демоном».
XV
«Мера человека есть мера и Ангела», – по чудному и страшному слову Апокалипсиса (Апок. 21, 17). «Господи, кто есть человек, что Ты помнишь его, и сыне человеческий, что Ты посещаешь его? Немного Ты умалил его перед Ангелами» (Пс. 8, 5–6). – «Разве не знаете, что мы будем судить Ангелов?» (I Кор. 6, 3).
«Ангелы» и «демоны» где-то очень далеко от нас? Нет, близко, рядом с нами или даже в нас самих; наша плоть и кровь смешана с ангельским или демонским огнем. Это кажется «нелепостью» ледяно-глубокому философу, Кальвину, но огненно-глубокий пророк, Енох, знает, что это чудная и страшная истина. «Будете видеть небо отверстым и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому» (Иов. I, 51).
XVI
Каждый человек, достойный этого имени, небывал, неповторим, единствен – личен и, в этом смысле, божествен. Личное и есть привходящее к химическим элементам, в миг зачатия. Этого природа не знает, не хочет, как будто страшится; это истребляет она смертью, но, может быть, не истребит, потому что это над нею – иная природа, высшая.
Мнимые люди – «плевелы», всеваемые дьяволом в пшеницу Божью – рождаются только от отца и матери; а люди настоящие – от отца и матери, и еще от кого-то; тело – от тела, а душа откуда?
По небу полуночи Ангел летел… Он душу младую в объятиях нес Для мира печали и слез.
Что такое «Ангел», мы не знаем, но ведь и что такое «кислород», «водород», «азот», мы тоже не знаем.
XVII
«Людям дана власть рождаться чадами Божьими, которые не от крови, не от хотения плоти, не от хотения мужа, но от Бога родились» (Иов. I, 12–18). Это значит: каждое зачатие есть бесконечно малая дробь того, что религиозный опыт в мифе или в мистерии называет «бессеменным зачатием». В каждом здешнем, человеческом, зачатии – коэффициент нездешний, божеский или демонический; к каждой земной невесте приходит неземной Жених, и первый поцелуй любви – Его.
XVIII
«Когда размножились сыны человеческие, то родились у них дочери, прекрасные на вид и вожделенные; и увидели их ангелы, сыны Неба, и пожелали их, и сказали: „Сойдем к ним, выберем себе жен из дочерей человеческих и зачнем от них“. – „И Семиаза (Semyasa), вождь их, сказал: „Боюсь, что вы не посмеете этого сделать, и я один буду повинен в великом грехе“. И сказали ангелы: „Поклянемся друг другу великою клятвою, что сделаем то и не отступим“... И поклялись... Было же их двести... И сошли они на гору Ермон... И взяли себе жен... каждый взял жену, какую пожелал, и входили к ним, и спали с ними“ (Hén. VI, 1–6; VIII, 1).
Трудно судить по этим скудным словам «Еноха» о том, что за ними, как по черноте обугленного камня, аэролита, – о раскалявшем его добела огне. Здесь тайна зла едва приоткрыта, потому ли, что говорящий боится соблазнить других, или потому, что сам чего-то не знает. Ясно одно: сошествие ангелов на землю – последнее действие какой-то неземной трагедии; что началось на небе, – кончается на земле.
«Произошла на небе война: Михаил и ангелы его воевали против дракона; и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был древний змий на землю... и ангелы его низвержены с ним» (Откр. 12, 3–9). Здесь, на земле, продолжается небесная война – восстание – «революция», как мы сказали бы. Вся наша земная трагедия – всемирная история – лишь бледная зарница той небесной грозы. Бен-Элогимы, сыны Божии, сходят к сынам человеческим, чтобы зажечь и среди них пламя восстания, поднять землю на небо.
XIX
Есть в «Божественной комедии» Данте сумеречные ангелы, не сделавшие выбора между Богом и дьяволом, но «оставшиеся сами по себе»: кажется, бен-Элогимы из них.
XX
Важно для понимания будущих мистерий, что вся эта небесно-земная «революция» начинается в точке пола: пламя, испепеляющее мир, есть пламя Эроса.
XXI
Скудны слова, как бы мертвы, каменны, но под ними бьет живой родник того, что мы называем «романтикой». Это верно угадал христианский поэт III века, Коммодиан:
Жены, прельстившие Ангелов, так были прекрасны, Что те уже не могли, не хотели вернуться на небо. Tanta fuit forma feminarum quae flecteret illos, Ut coinquinati non possent coelo redire.
Новые романтики XIX века, тоже сумеречные «ангелы», Байрон и Лермонтов, читая Коммодиана, могли бы задуматься:
Я был ведь сам немножко в этом роде. Лермонтов
XXII
Ангелов, соблазненных женскою прелестью, вспоминает и ап. Павел, менее всего похожий на романтика. «Всякая жена, молящаяся или пророчествующая с открытою головою, постыжает голову свою... Муж не должен покрывать голову, потому что он есть образ и слава Божия, а жена есть слава мужа... почему жена и должна иметь на голове свой знак власти над нею, для Ангелов» (I Кор. 11, 5–10).
Что это значит, верно понял Тертуллиан (Tertul., de veirginis, с. VII): сила женской прелести такова, что ею могут соблазниться и чистейшие души, предстоящие таинству. Кажется, никто никогда не говорил большей, хотя и нечаянной, любезности женщинам.
Здесь корень той небесной романтики, которая облагоухает некогда мир Благовещенской лилией.