Алексеевский равелин: Секретная государственная тюрьма России в XIX веке.
Кн. 2. Сост. А. А. Матышев.
Л.: Лениздат, 1990. — (Голоса революции)
Когда в русской легальной печати стало возможным говорить о равелине, — а это случилось в 1905 году, — появились кое-какие подробности, и внимание сейчас же обратилось к легенде о таинственном узнике равелина, какой-то железной маске. Был заточен, сидел много, много лет, кажется, помешался. За что — неизвестно. Догадывались: не за личное ли оскорбление Александру II? Фамилия его неизвестна, называли одну фамилию — Шевич, но все попытки узнать об исчезнувшем с лица земли Шевиче не привели ни к чему. Вопросом о личности таинственного узника занимался в 1905—1906 годах А. С. Пругавин[1]. Он обращался в печати с просьбой ко всем знающим дело дать какие-либо сведения и получил ответы любопытные, но не разъясняющие, а запутывающие дело. Легенда оставалась легендой.
И только теперь, когда пред нами раскрылись полностью архивы III Отделения и департамента полиции и, наконец, архивы Алексеевского равелина, когда мы можем перечислить по именам и фамилиям всех заключенных там на протяжении 1812—1884 годов, мы можем назвать таинственного узника и рассказать его историю.
Да, такой узник был, и история его полна самого подлинного трагизма. Он был заключен в равелине по приказанию Александра II, без суда и следствия, и содержался так, что самый факт его пребывания в равелине оставался неизвестным. Он был забыт в равелине на много лет, так много, что и вымолвить трудно. Листы архивного дела, впервые ставшего доступным исследователям, раскрывают перед нами неимоверно грустную историю погубленной человеческой жизни.
I
править16 июня 1860 года в Константиновском военном училище состоялось производство в офицеры юнкеров 3-го специального класса. По первому разряду со внесением в список по поведению отличнейшим был выпущен Михаил Степанович Бейдеман, дворянин Бессарабской губернии, 20-летний юноша, поступивший в училище в июне 1859 года из экстернов Киевского Владимирского корпуса. При выпуске Бейдеман был произведен в поручики и назначен в Драгунский военный полк. По обычаю, он получил 28-дневный отпуск и по истечении его должен был явиться в полк, квартировавший в Кашине, Тверской губернии. Отпуск свой он проводил у матери, жившей в Лесном, под Петербургом.
В назначенный срок к полку Бейдеман не явился, а мать его в июле месяце обратилась к великому князю Михаилу Николаевичу, бывшему тогда главным начальником военно-учебных заведений, с необычной просьбой. Она довела до сведения князя: 1) что сын ее, получив 28-дневный отпуск и подорожную на проезд в полк, прибыл к ней в Лесной корпус, а 15 июля объявил ей, что он должен отправиться, на день или на два, в Петергоф, и, не взяв с собою никаких вещей, уехал и с того времени не возвратился; 2) что перед выпуском сына ее в офицеры он неоднократно подвергался приливам крови и страдал сильными головными болями и 3) что за несколько дней до отъезда из Лесного корпуса сын ее неоднократно выражал желание отправиться в виде прогулки в Финляндию. В заключение Бейдеман просила о розыске ее сына.
Следы Бейдемана нашлись действительно в Финляндии. Губернатор города Куопио донес финляндскому генерал-губернатору, что Михаил Бейдеман поздно вечером 20 июля (1 августа н. ст.) прибыл в Куопио, остановился в гостинице «Сосиетегузет», взял у буфетчика штатское платье, занял денег и на другой день рано утром вышел из гостиницы на охоту, оставив свое военное обмундирование и подорожную. Обратно Бейдеман не возвращался. Губернатор добавлял в донесении, что позже Бейдемана видели по дороге из Улеаборга в Торнео, поэтому надо было заключить, что Бейдеман отправился в Швецию. Дальнейшие розыски не увеличили сведений о Бейдемане. Дело Бейдемана было доложено Александру II и великим князем Михаилом Николаевичем по штабу военно-учебных заведений, и князем В. А. Долгоруковым, главным начальником III Отделения, в декабре 1860 года.
Высочайшим приказом 24 февраля 1861 года Драгунского Военного ордена полка поручик Бейдеман был исключен со службы.
В мае 1861 года фамилия Бейдемана промелькнула перед царем в докладе министра финансов. Последний представил царю донесение начальника Скулянского таможенного округа о ходе дел в Молдавии; в нем было упомянуто о помещике Бейдемане, который «по окончании курса в одном из кадетских корпусов взял отпуск в Бессарабию для свидания с родственниками, из С.-Петербурга уехал в Кронштадт и неизвестными путями пробрался в Италию, где вступил в ряды гарибальдийцев, как он сам писал из Рима к своим родным». Прочитав это место, Александр II написал: «Справиться, не тот ли, который, быв выпущен в прошлом году в Орденский Драгунский полк, скрылся».
18 июля 1861 года в северном финском приходе Рованиеми, Улеаборгской губернии, на станции Корво коронный ленсман Кокк обратил внимание на неизвестного человека. На вопрос ленсмана, кто он и что делает, он ответил, что он — кузнец, Степан Горюн, из Олонецкой губернии, искал в Финляндии работы, но не нашел и возвращается домой через Архангельскую губернию. Паспорта у Степана Горюна не оказалось, и ленсман задержал его и приказал приходскому сторожу доставить задержанного в Улеаборг на распоряжение губернатора. Здесь он был посажен в острог и 25 июля на допросе подтвердил показание, данное ленсману. Через четыре дня, 29 июля, Степан Горюн попросил допроса и заявил, что его показания неверны, что он — поручик Михаил Бейдеман, в июле 1860 года переправился через границу у Торнео в Швецию, а оттуда в Германию, а теперь возвращался из-за границы и намеревался отправиться в Архангельскую губернию… При Бейдемане были найдены испорченный пистолет, нож, перочиный ножик и гребенка в футляре.
Об аресте Бейдемана было донесено в Петербург великому князю Михаилу Николаевичу. В ответ финляндскому генерал-губернатору было сообщено по телеграфу высочайшее повеление: задержанного в Улеаборге поручика Бейдемана препроводить немедленно в III Отделение.
Из Улеаборга Бейдеман был доставлен в Выборг, а отсюда был отправлен морем в С.-Петербург.
2
правитьВыборгский полицейский надзиратель привез поручика Бейдемана в Петербург на пароходе «Аура». Бейдеман был в военной форме, из вещей при нем находились: двухствольный пистолет с испорченным замком, перочинный нож и еще один небольшой нож. В 5 час. вечера 18 августа он был принят с парохода старшим адъютантом корпуса жандармов капитаном Зарубиным и помещен в арестантские номера при III Отделении. Начальник 1-й экспедиции III Отделения Ф. Горянский явился предложить Бейдеману вопросы. Он подтвердил показания, данные им о себе улеаборгскому губернатору. Горянский спросил его, почему, с какой целью он уехал за границу и что там делал, и, по всей вероятности, к немалому своему удивлению, выслушал от заключенного решительный отказ отвечать на этот вопрос и заявление о готовности перенести всякое наказание за запирательство. Случай выходил совершенно необыкновенный.
— Вы подпишете, что сказали? — спросил Горянский.
— Подпишу, но ничего более и никому объявлять о своих намерениях не буду и в этой решимости умру, — ответил Бейдеман.
Горянский начал убеждать Бейдемана, «нимало, впрочем, не роняя его достоинства» (по его словам), но он совершенно хладнокровно и спокойно попросил дать ему перо, чтобы написать, что ничего и никому не объявит. Горянский пришел в полное расстройство, но, вспомнив, что Бейдеману при допросах финских властей уже случилось переменить первое показание, и решив, что Бейдеман не особенно считается с его авторитетом, решил не брать от него «столь легкомысленного обвинительного показания» и передать дело в руки графа Петра Андреевича Шувалова, управлявшего III Отделением. Рассказав о своем неудачном свидании, Горянский свою записку закончил следующим обращением: «Быть может, Ваше Сиятельство, изволите сами поговорить с ним и Вашим влиянием предостережете его от такого поступка, о котором, если приведет в исполнение, рано или поздно он будет сожалеть».
Авторитет графа Шувалова не подействовал на Бейдемана, Шувалов, надо думать, был изумлен не меньше Горянского. 22 августа он отправил шефу жандармов князю Долгорукову, бывшему с царем в Ливадии, собственноручное сообщение: «Я лично убеждал поручика Бейдемана и старался склонить его к откровенному сознанию причин, побудивших его бежать, объяснял ему, что упорство его отвечать на делаемые ему вопросы усиливает его вину, но он остался до того непреклонным, что я приписываю это физическому расстройству его здоровья. На вид же он кажется совершенно здоровым». Князь Долгоруков доложил дело Бейдемана царю и получил от него разрешение заключить Бейдемана в крепость. «Если после того он никакого сознания не сделает, то, по совещании с е. в. генерал-фельдцейхмейстером, как полагалось бы с Бейдеманом поступить? Не нужно ли будет в умственных его способностях увериться установленным порядком?» — написал князь Долгоруков 29 августа на докладе своего помощника. Высочайшая воля была сообщена в Петербург по телеграфу 29 августа. В этот же день Бейдеман был доставлен в крепость и заключен в доме Алексеевского равелина под № 2.
При приеме в равелин Бейдемана обыскали и на дне коробки с папиросами, которую ему было разрешено в III Отделении взять с собою, нашли разорванные мелкие клочки писаной бумаги. Клочки постарались сложить, многих клочков не оказалось, но и того, что осталось, хватило для того, чтобы восстановленный текст заинтересовал коменданта в наивысшей степени. Немедленно он препроводил клочки в III Отделение. Здесь тщательнейшим образом подобрали клочки, сложили и получили следующий документ: (не знаю как оформить эти пропуски в тексте)
ствующаго Александра, отец которого Николай,
да будет имя его проклято вовеки, отнял
от нас престол блаженныя памяти Константина
Павловича, дорогого родителя на
и окаян Николая, незаконн действом достиг-
шаго обладания Русским престолом, и сына
его Александра, ныне грабящего народ и русскую
казну, дабы он с помощью Бога поднялся на
весь окаянный род его, истребил бы большаго
и малаго от поганаго древа сего и помог бы
нам овладеть нашим дорогим прародительским
престолом. Мы выходим из темницы, в которой
заключены были с самых малых лет янным
и пр м Николаем, дабы объяв шему
верн русскому Народу, который всег личался
здрав мыслом, полную свободу и за
преше е им беззаконие и рабство, M вляем
3) Народ русский будет управляться сам собою, чиновники и всякая канцелярская челядь изгоняется на всем пространстве Российской Империи.
4) Общее управление Российской Империей будет сосредоточено в астных съездах
общем Земском С
5) Рекрутчина тожается.
6) Вся русская казна, если Бог поможет нам вступить на наш прародительский престол, разделится между народом.
обращаемся к нашему народу, дабы он вооружился и стал под наши знамена, мы сами поведем его на завоевание его прав, и надеемся с помощью Бога и усердием русскаго народа прогнать из Им
незаконно приобретшаго на ародитель
рестол Александра.
Д сей Манифест Царев
Несмотря на утрату нескольких клочков документа, текст восстанавливается без затруднений. Перед нами проект манифеста от имени императора Константина Первого, сына Константина Павловича. Константин Первый заявляет, что русский престол незаконным образом был отнят у его отца отцом Александра II — Николаем, что сам он с детских лет был заключен в тюрьму. Манифест призывает к свержению власти Александра II, как незаконной, во-первых, и как грабящей русский народ и русскую казну, во-вторых. Народу обещается: передача всей земли в его владение, областное самоуправление и полное уничтожение чиновничества, осуществление его верховной власти чрез Земский собор, отмена рекрутчины и раздел государственной казны. Такова заявленная в манифесте, в общих и неопределенных выражениях, программа социальной революции. Оценивая этот документ как произведение агитационное, предназначенное разбудить и поднять народную массу, мы должны отметить, что автор опирался на народные желания (земля — народу, уничтожение помещиков и чиновничьей челяди, отмена рекрутчины) и на казавшуюся ему бесспорной преданность царю. Манифест предлагал свергнуть существующего царя именем будущего. Выдавая манифест от лица Константина, сына Константина Павловича, автор рассчитывал на то, что воцарение Николая Павловича, совершившееся после отречения Константина, среди мятежа, оставило в массах впечатление события неправомерного, несправедливого, нарушающего обычные представления о праве наследования.
Разорванный в клочки документ не мог не произвести возбуждающего впечатления на III Отделение. Резкая и поносная брань по адресу Александра II и незабвенного Николая I, призыв к социальной революции привлекли к Бейдеману самое строгое внимание. Время к тому же было очень неприятное… III Отделение стояло перед революционным брожением в русском обществе; вне сферы его наблюдения совершались действия антиправительственные и антигосударственные. Появились революционные листки: 4 июля 1861 г. шеф жандармов получил по почте экземпляр произведения нелегальной печати «Великорусс», 22 июля были арестованы в Москве Аргиропуло и Заичневский, поставившие на широкую ногу распространение революционных воззваний1, и в первых числах сентября получила распространение обширная прокламация «К молодому поколению», написанная Шелгуновым, напечатанная в лондонской герценовской типографии, привезенная и распространенная Михайловым. 30 августа была учреждена Особая следственная комиссия для расследования о распространении революционной литературы. III Отделение было наизготовке: заполучив в свое распоряжение предателя Вс. Костомарова, оно собиралось широко развернуть борьбу с крамолой и было на следах М. Л. Михайлова. Граф П. А. Шувалов, стоявший во главе III Отделения, один из видных представителей крепостнической партии, в это время спешно делал карьеру и был полон неукротимой энергии и молодого рвения; он был всего-навсего 33-летний генерал. Он еще только грезил о том, как изловить крамолу и захватить возмутителей, а революционер — и притом, казалось ему, серьезнейший — сидел уже у него за семью замками.
Немедленно полетело в Крым, где был царь и шеф жандармов князь Долгоруков, донесение о находке у Бейдемана вместе с текстом манифеста. 16 сентября кн[язь] Долгоруков доложил донесение царю: положено было «расспросить Бейдемана тщательным образом об этом проекте».
Тем временем, следуя совету своего шефа князя В. А. Долгорукова, граф Шувалов обратился к великому князю Михаилу Николаевичу, стоявшему во главе военно-учебных заведений и в этом звании бывшему как бы верховным начальником поручика, выпущенного из военного училища, изложил сущность дела и предложил свое мнение — передать Бейдемана в военное ведомство, с тем чтобы судить его военным судом в случае, если, по освидетельствовании, он признан будет действующим в нормальном состоянии. «Совершенно согласен и разделяю твое мнение», — написал на записке великий князь. О согласии великого князя граф Шувалов сообщил 12 сентября князю Долгорукову.
3
правитьНо пока доклад графа Шувалова был на пути в Ливадию, дело Бейдемана вступило в новый фазис. Вышло новое и крупнейшее осложнение, и 16 сентября вдогонку докладу граф Шувалов телеграфировал князю Долгорукову «для немедленного доставления» в место пребывания государя императора: «Прошу приостановиться докладом дела о Бейдемане до прибытия фельдъегеря, выехавшего сего числа».
Новое по делу Бейдемана было в том, что он перестал запираться и заговорил по доброй воле, да как заговорил!
Бейдеман обратился к коменданту с просьбой разрешить ему написать в III Отделение о причинах ареста… 11 сентября граф Шувалов командировал к нему Горянского, с Горянским Бейдеман не стал говорить и заявил, что он даст показания только письменные. 12 сентября III Отделение предложило коменданту крепости разрешить Бейдеману написать свои объяснения и затем в запечатанном конверте представить написанное в Отделение. 13 сентября комендант препроводил запечатанный пакет графу Шувалову, а 14 сентября Шувалов отнесся к коменданту со следующим лаконическим советом: «По прочтении препровожденного при отношении… объяснения арестанта Бейдемана оказывается, что он в высшей степени вредный человек, а потому считаю долгом обратить особенное внимание Вашего Превосходительства на этого арестанта». Комендант немедленно же предписал смотрителю равелина майору Удому «иметь за Бейдеманом бдительное наблюдение и употреблять чинов самых надежнейших».
Грезы графа Шувалова о захвате крамольников осуществлялись наяву: в его руках был не просто революционер, крамольник, а еще и цареубийца, которому не удалось покушение.
Приводим полностью замечательное объяснение Бейдемана, вызвавшее такой поразительный эффект:
"Я просил г. коменданта С.-П. Б. Петропавловской крепости, чтобы мне позволено было письменно изъяснить некоторые обстоятельства, послужившие причиною моего ареста. Ответом на мою просьбу было появление чиновника III Отделения, присланного начальником его, предложившего мне изъяснить ему эти обстоятельства; но я отклонил это, в том убеждении, что изъяснение их на бумаге больше выиграет в постепенности самого изложения.
Насчет причин удаления моего из России отвечу тем же, чем отвечал прежде г. начальнику III Отделения, т. е. — _н_и_ _с_л_о_в_а, и это мой последний и решительный ответ.
Но насчет причин, побудивших меня возвратиться обратно в Россию — на родину, я хочу дать несколько объяснений. Причиною этой излишней откровенности было, есть и будет не желание улучшить свое положение в настоящем и будущем, не надежда на какое-либо снисхождение, а внутренняя потребность высказать всю меру моей ненависти и моего презрения к существующему правительству и к этому порядку вещей, который господствует и господствовал.
1) Я воротился на родину для того, чтобы _о_т_о_м_с_т_и_т_ь_ за все страдания, которые она переносит и перенесла: за глубокое, мерзкое рабство, в которое погрязли и несчастный русский народ и русское общество и которое поддерживается развратным, грабящим и убивающим в самом зародыше все благородные начатки народного развития правительством, за пролитую и проливаемую кровь бедных крестьян, кругом ограбленных и обворованных гнуснейшим правительственным произволом; за подлейшим образом пролитую кровь поляков, за то возмущающее душу равнодушие и презрение к народу, к его нуждам и к его стремлениям, которые царят всюду, начиная с закоулков Зимнего дворца и кончая теми притонами грабежа и разврата, которые называются _п_р_а_в_и_т_е_л_ь_с_т_в_е_н_н_ы_м_и_ _у_с_т_а_н_о_в_л_е_н_и_я_м_и. Одним словом, за все те мерзкие, нелепые и дикопроизвольные подвиги той разбойничьей шайки, которая начинается звездоносными тупыми негодяями и кончается несметною толпою рабского чиновничества, грабящего вдоль и поперек.
2) Я хотел начать дело с вершины этого правительственного кабака в том убеждении, что, разрушив и уничтожив ее, я бы поднял коснеющий в невежестве и рабстве народ на завоевание своих прав, человеческих и гражданских. Я говорю здесь о той власти, именуемой верховною, за которою скрывается вся мерзость и гнусность самодержавного произвола, той власти, которая за либеральными фразами, вроде _р_е_ф_о_р_м_а_ _с_в_е_р_х_у, скрывает явную неспособность к решительному социальному, гражданскому и политическому перевороту, который во что бы то ни стало необходим для русского народа.
3) Эта власть, первоначальный шаг который был приветствуем с такой радостью, с такою теплою верою в коренную реформу, которая бы сняла с народного развития те цепи рабства и гражданского позора, которые постарался набить на него _Н_е_з_а_б_в_е_н_н_ы_й_ деспот, не имела настолько характера, чтобы посмотреть будущему своей земли прямо в глаза и решить _о_с_в_о_б_о_ж_д_е_н_и_е_ _к_р_е_с_т_ь_я_н_ не в такой пошлой и смешной форме, в какой явились пресловутые _П_о_л_о_ж_е_н_и_я2. Народ и общество ждали другого, народ из давно, с трепетом и замиранием сердца, ожидаемого манифеста ничего не понял, не потому, чтобы он не мог отдать себе отчета в перемене своего положения, а потому, что для него казались и самое содержание, и форма его совершенно неудовлетворительными. Из этого — общее глухое недовольство, которое не было понято ни _в_е_р_ш_и_н_о_ю, ни целым строем безобразного правительственного скопища, а отсюда — кровь, кнут, военная экзекуция, грабеж, произвол…
4) Россия думала, что эта власть воспользуется средствами нелепого самодержавия для того, чтобы произвести переворот, в котором она нуждалась, чаяла, ждала его. После всего того, что сделалось и делается в настоящее время, все прекрасные ожидания и благородные надежды лопнули, как радужный мыльный пузырь. Кругом все по-прежнему: тот же дикий и бесполезный произвол деспотизма, страшная неспособность, боязнь, тупость, совершенное отсутствие серьезного понимания народа и его стремлений, по-прежнему грабят, бьют и насилуют народ… Одни бездарности заменяются другими, которые за звездами, княжескими, графскими и баронскими титулами, генеральскими эполетами и тому подобным хламом скрывают отсутствие убеждений, страшный разврат и сильную страсть нажиться и обеспечить свою жизнь на широкую ногу гнусным и вопиющим грабежом. Такие личности, как Адлерберг, Панин, Муравьев, Строганов, Долгорукий и подобная им сволочь и гниль, которые должны бы быть заклеймены печатью позора народного проклятия, на которых следовало бы покончить с телесным наказанием и кнутом в России, еще скрываются за спиною ничего не знающего, ничего не слушающего, ничего не видящего и ничего не понимающего самодержавия и отравляют всякое благородное начинание в народе и обществе.
5) Уничтожением _в_е_р_х_о_в_н_о_й_ _в_л_а_с_т_и, т. е. слепого и ни на что не способного самодержавия, я хотел достигнуть совершенного и повсеместного уничтожения помещичьего права на землю, а всю русскую землю обратить в народную общую собственность для общенародного пользования. _П_о_л_о_ж_е_н_и_я_м_и, наполненными вопиющими нелепостями и преднамеренными противоречиями, разрушается сильная основа будущего развития: _п_о_л_ю_б_о_в_н_ы_е_ соглашения — начало разложения общинного землевладения и будущего несчастия русского народа. Дворовые люди, остающиеся в рабстве и обделенные землей, — начало самого страшного пролетариата и бездомного, бесхлебного скитальчества огромной массы в России… Неужели выгоды проигравшихся и поддерживающих рабство, развратных и дико невежественных дворян важнее выгод и будущей судьбы целого русского народа? Это понимали и говорили все, начиная с благородных сотрудников редакционной комиссии, Тверского комитета и кончая огромным большинством общества; этому вопросу посвящены были самые зрелые и обдуманные статьи русских журналов. Даже большинство помещиков начинало задумываться… Все требовали одновременных и решительных разграничений и определений двух сторон, из которых одна еще ратовала за рабство, за розги, за помещичий произвол, другая с глухою и сдержанною ненавистью ожидала освобождения. _П_е_р_е_х_о_д_н_о_е_ _с_о_с_т_о_я_н_и_е, как самое неудовлетворительное и бессмысленное, было осуждено всеми. И что же из этого вышло? Появился манифест и Положения, которые своею двусмысленностью взволновали крестьян. Они совершенно правы, если решились разом сбросить с себя рабство и помещичий произвол. Развратное и гнусное чиновничество было очень радо погреть себе руки и само подняло бунт. Затем — кровь, грабеж, произвол в самом диком и безграничном его виде и возмущающие душу мерзости. И это должны были знать и _в_е_р_ш_и_н_а, и все те, которые ее окружают. За пролитую народную кровь — нужно мстить кровью. Потомство отдаст проклятию и позору имя того, который мог ее не проливать и допустил своих же слуг из передней Зимнего дворца до ужасного зверства.
6) А кровь поляков? Ее не скроешь ничем — ни дипломатическими уловками, ни рабскими статьями газет. Она пролита, и пролита самым зверским и подлейшим образом. За одно это дело каждый русский должен ненавидеть и презирать свое подлое правительство, свою несчастную армию, которую обратили в толпу гнусных убийц. Где же либеральные фразы? Где та кроткая и благородная мысль, которая когда-то высказалась? Вся Европа, исключая, разумеется, вполне достойных друзей — Австрии и Пруссии, с ужасом и омерзением отвернулась от этой страшной картины задуманного гуртового убийства. Мученическая нация желчно почувствовала, что _н_и_к_о_л_а_е_в_щ_и_н_а_ с ее героями еще не умерли. Да! Перед этим подвигом либерального русского правительства лопнули все надежды, лопнуло даже то рабское терпение, которое досталось в удел русскому народу и обществу… Общество должно наконец понять, что рабское тупое самодержавие — абсолютное зло, не допускающее никаких относительных понятий. Оно увидело и видит, что на громкие фразы безграничного произвола — плохая надежда.
7) А цензура? А такое милое учреждение, как III Отделение, которое вполне характеризует тот правительственный порядок, который для своего существования нуждается в подобных мерзостях? Они цветут, процветают и даже готовы вступить в новый период развития. А гонения на воскресные школы, чиновничий произвол, который грозит поглотить в себе самые лучшие соки народной жизни?
А народное образование, которое должно довольствоваться теми ничтожными крохами, которые остаются от пышных и громадных бюджетов придворной администрации и бесполезных войск? А совершенно произвольная, не соответствующая ни народным, ни государственным потребностям, раздача аренд тем лицам, которые так же думают о пользе народа и русского развития, как и те благородные сыны Германии, поступающие в русскую службу, или, гораздо правильнее, в службу русского правительства, чтобы набить себе карман? А раздача народной собственности в вечное и потомственное владение? Не довольно того, что ограбили и грабят народ в настоящее время, но хотят отнять у него то, что имело бы огромное влияние в будущем? Землю следовало бы приберечь для размножающегося народонаселения, ее следовало бы раздать тысячи бездомным батракам, а не генералам и различным тайным и действительным _с_о_в_е_т_н_и_к_а_м, которые и без того уже успели нагреть руки за счет того же бедного народа. Ею следовало воспользоваться для того, чтобы нанести разом решительный удар чиновничеству и грабежу и вместе с тем не оставить тысячи семейств без куска хлеба. Все это так просто и понятно, но разве такие государственные мужи, как Муравьев, Адлерберг и Игнатьев и т. п., думают об этом: они грабят, и их грабеж в тысячу раз развратнее и пагубнее для народа, чем мелкий грабеж канцелярских воришек. Самые благородные и энергические деятели, желавшие действительного добра и любящие Россию и русский народ, смело вышли на дело, но этот омут всякой низости, подлости и всего того, для чего не подберешь слов, сразу остановил их. Пора, пора и русскому народу и обществу разбить ту цепь, которая приковывает их к гнилой колоде — полунемецкому правительству. Будущее — не лучше: не много добра, а, вернее, много зла принесут питомцы таких менторов, как меценат николаевщины — Строганов.
8) Вот причины, которые побудили меня возвратиться в Россию, — покончить одним ударом с тем гнетом деспотизма, самоуправства, рабства и позора, под которым задыхается русская жизнь и развитие, который подсекает их в настоящем и беспощадно извращает в самом будущем. Мне остается только чувство досады и презрения к самому себе за то, что я не исполнил того, что задумал. Раскаяние в чем бы то ни было совершенно далеко от меня: я всегда буду презирать и ненавидеть тот омут разврата, грабежа, застоя и всяких гадостей, который губит Россию. Я не отказываюсь от своих намерений, потому что в них я вижу коренной перелом в судьбе всего отечества — к лучшему. Совершенное уничтожение нелепого, всеподавляющего самодержавия и связанного с ним правительственного, гражданского и политического строя — начало новой жизни, иного развития. Что бы меня ни ожидало в будущем — я всегда останусь при этом убеждении. Все, что здесь написано, было давно высказано, с необыкновенным талантом, со всею страстью негодования, с любовью к России и ее будущему, с великою гражданскою силою, людьми, которые погибли и гибнут в духоте правительственного гнета. От всего здесь написанного я не отказываюсь. Никакого снисхождения не прошу и не намерен просить.
13 сентября 1861 года.
Читая этот необыкновенный документ, не можешь поверить тому, что эта дерзкая прокламация, полная резких оскорбительных слов по адресу верховной и высшей власти, написана человеком со связанными руками — узником Алексеевского равелина. Нельзя не поразиться смелости, с какою заточенный бросает бичующие оскорбления в лицо своим читателям-тюремщикам. С каким чувством должен был отнестись к произведению и его автору всесильный, ближний боярин, шеф жандармов князь Долгоруков, узрев свою фамилию в общей группе сволочи и гнили и прочитав, что на нем, на князе, следовало бы в России покончить с телесным наказанием! Как должен был отнестись к заявлению другой его читатель — император Александр Николаевич, прочитав такое яркое нападение на себя, свою личность, свою политику… Кем сделанное? Каким-то ничтожным поручиком, арестантом, возвысившим свой голос от уз темничных. И этот поручик осмеливается мечтать, не только мечтать, а готовиться… покончить одним ударом с ним, освободителем. Он, монарх, именовался вершиною правительственного кабака. Все это было так невероятно, что и в III Отделении, и у шефа жандармов, и у царя мелькала мысль — не с умалишенным ли они имеют дело.
Отправляя в Ливадию подлинное объяснение Бейдемана, граф Шувалов присоединил и следующий доклад: «Вот, князь, обстоятельство очень серьезного значения, оно может изменить направление, которое Его Величеству угодно будет дать делу Бейдемана. Последний довел до моего сведения через коменданта о своем намерении дать показания. Я послал к нему начальника 1-й экспедиции, но Бейдеман настаивал на том, что он изложит показания письменно, и продолжал ту же систему молчания, которой он не изменял со времени своего ареста. Вы сами, князь, войдете в оценку принципов подсудимого, и Вы нарисуете умысел, заставляющий благословлять руку Провидения, остановившего фанатика, но не безумца — смею думать. Я думаю отправиться в крепость завтра, чтобы попытаться заставить его дать самое полное признание, но я сомневаюсь в успехе и думаю, что он заговорит только в день суда в единственной надежде предать гласности свои намерения и выставить себя мучеником за политические убеждения».
Александр II остановился пока на решении, подсказанном графом Шуваловым, и на записке последнего 27 сентября написал: «Не предавая его покуда военному суду, оставить в заключении в крепости».
19 сентября граф Шувалов отправил в Ливадию отчет о посещении Бейдемана в крепости. Эта беседа управляющего III Отделением с узником, не прибавляя ничего существенного к его заявлению, дала иллюстрирующие подробности замысла Бейдемана.
«Я виделся в крепости с арестантом Бейдеманом и имел с ним продолжительное объяснение и делал ему вопросы, на которые он отчасти отвечал, отчасти нет. Я вышел от него убежденным в том, что он фанатик самого вредного свойства и, быть может, не в нормальном состоянии умственных способностей. Бейдеман задумал свой преступный замысел уже давно, задумал его хладнокровно и исполнил бы его, сколько мне показалось, твердо и решительно, если само Провидение не помешало бы тому и не предало его в руки финляндской полиции.
Бейдеман упорствует в молчании относительно всего того, что побудило его бежать, того, что он делал за границей, но объясняет с полной откровенностью цель его возвращения в Россию. Его политическую исповедь Ваше Сиятельство уже изволили прочесть: подтверждая все писанное им, он сказал мне, что, обманутый в своих надеждах, убеждаясь с каждым днем более, что государь желает лучшего только на словах, он по примеру Орсини3 (в его глазах образец всего великого и благородного) решил вывести свое отечество из настоящего его положения, нанеся самодержавию в лице государя смертельный удар, и, как он изъясняется, _р_а_з_о_м_ _п_о_к_о_н_ч_и_т_ь_ _с_а_м_о_д_е_р_ж_а_в_и_е. На замечание мое ему, что самодержавие — принцип, а не лицо, Бейдеман отвечал, что теперь настало такое время, что одновременно с переменою царствования изменился бы и характер монархической власти.
Обдумывая свои намерения, Бейдеман пришел к тому заключению, что настоящая минута самая удобная для коренных реформ, он решился теперь же возвратиться в Россию для исполнения своего преступного замысла, но, опасаясь приехать прямо в Петербург, он предпочел направить путь через Финляндию в Архангельскую губернию, где бы он сблизился с раскольниками, от которых надеялся получить материальные средства и паспорт для прибытия сюда и здесь, не медля ни минуты, посягнуть на жизнь Его Величества, что, по его словам, „было весьма нетрудно исполнить, так как, по воспитанию своему в военно-учебном заведении, ему известны все привычки государя“ и потому что, „не дорожа жизнью, которую он посвятил на это дело, он даже не намерен был, по нанесении удара, бежать и укрыться от преследований“.
Чрезвычайно важным считал я узнать от Бейдемана, действует ли он один и под влиянием личных своих убеждений, или же он состоит в связи с другими лицами или тайными обществами. Я прибегал к разного рода уловкам, но он непреклонно отвечал одно и то же: что действует один и что всякое участие других лиц уменьшило бы в его глазах ту славу, которую [он] приобрел [бы] в случае успеха.
Следует полагать, что он говорит правду; вообще он показался мне правдивым, и когда ему не хочется отвечать на вопрос, то он молчит упорно. Для достижения моей цели я, под видом участия, советовал ему, в облегчение его судьбы, указать даже на мнимые лица и вымышленные общества, но он на это не поддавался и продолжал заверять, что _д_е_й_с_т_в_у_е_т_ _о_д_и_н_ и что этим гордится. Бейдеман выражал мне и мысль, что он надеялся на мщение народа, который, увидев в нем убийцу, подосланного помещиками, стал бы повсюду резать дворян.
Я просил коменданта крепости принять в отношении надзора за ним наистрожайшие меры.
Разговора моего с Бейдеманом я не смел передать великому князю Михаилу Николаевичу, которому известны все прочие обстоятельства дела. Не угодно ли будет указать, как мне действовать в этом случае в отношении Его Высочества.
Я потребовал из Финляндии подробные сведения о заарестовании Бейдемана и о лицах, тому способствовавших, в том внимании, что Его Величеству, быть может, благоугодно будет знать имя того, который, хотя бессознательно, но спас Россию от этого изверга».
В докладе графа Шувалова обращают внимание три подробности. Граф Шувалов начал трактовать дело Бейдемана как неудавшееся покушение на цареубийство и ссылаться на провидение, удержавшее занесенную руку преступника и пославшее своевременно финляндскую полицию. По пути такого толкования он увлекал и шефа жандармов, и царя: забегая вперед, он уже разыскивает финна — спасителя государя для достойной награды. Затем Шувалов в отчете сообщает и то, о чем Бейдеман не писал: в случае удачи цареубийство было бы объяснено в народе как акт мести со стороны дворянина царю за освобождение от крепостного права и как призыв к резне помещиков. И наконец, еще одна мелкая деталь, характерная для графа Шувалова. Он, входивший во вкус власти, приближавшийся к престолу, запрашивал, должен ли он хранить в секрете дело Бейдемана даже от брата царя, великого князя Михаила Николаевича. Чересчур уже лестным казалось быть третьим при двух знающих тайну — князе Долгорукове и царе.
Действия графа Шувалова заслужили царское одобрение; против строк «я потребовал сведения из Финляндии» царь написал: «хорошо сделал», а против строк «может, благоугодно будет знать имя спасителя», царь написал: «непременно». А общая резолюция царя была: «О том, как с ним поступить, подумаю еще. Все показания его можно сообщить великому князю Михаилу Николаевичу».
В деле Бейдемана оказался один счастливый человек — ленсман Кокк. Нежданно-негаданно за спасение жизни русского государя и великого князя финляндского ему свалилась награда: денежное пособие в 300 рублей серебра.
4
править2 октября комендант крепости довел до сведения графа Шувалова, что арестант Бейдеман желает объявить ему какую-то тайну. 6 октября Шувалов был в Алексеевском равелине. О результате посещения он отправил 6 октября следующий доклад:
«Я посетил сего числа в крепости арестанта Бейдемана и пожелал подробным допросом разъяснить те обстоятельства его жизни, о которых он до сего времени так упорно хранил молчание. Я застал Бейдемана несколько встревоженным моим посещением и заметил, что он тяготится незнанием о своей дальнейшей участи. При начале моего с ним разговора я не мог добиться ни до чего, но мало-помалу он стал поддаваться на мои вопросы и объяснил следующее.
Бейдеман утверждает, что, несмотря на его желание отправиться в южную Европу, и в особенности в Италию, он этого исполнить не мог, не имея к тому денежных средств. Все 14 месяцев своего бегства он провел в Швеции, изредка переезжал в Норвегию, следил оттуда за ходом дел в России, и когда узнал о возникших крестьянских беспорядках в Казанской и Пензенской губерниях, то намеревался отправиться туда и пропагандою своею поддерживать в крестьянах дух волнения. На этот конец им составлен проект манифеста, найденный при нем и уже известный Вашему Сиятельству из предшествовавших моих донесений. На замечание мое, что, не сомневаясь сам в смерти великого князя Константина Павловича, он, следовательно, ложью хотел взбунтовать крестьян, Бейдеман отвечал, что „можно прибегать к лжи против лжи и что правительство наше ложь“. Я старался дознаться, не участвовал ли Бейдеман в каком-либо скандинавском обществе, но убедился, что он о них не имеет и понятия и не сочувствует скандинаво-финской пропаганде. Впоследствии Бейдеман убедился, что крестьянские беспорядки будут непременно подавлены распоряжениями правительства и что действиям его не предстоит успеха; тогда Бейдеман решился посягнуть на жизнь Его Величества, как на единственный способ вызвать переворот в государстве, и для исполнения сего купил револьвер, который при нем найден.
Бейдеман подтвердил все сказанное им в первый раз о намерении отправиться в Архангельскую губернию и сблизиться там с раскольниками. На намек мой, что под влиянием чувства фанатизма он присваивает себе такие дела, от которых он бы несомненно отступился, Бейдеман остался непреклонным и отвечал, что жертвует своею жизнью лишь тот человек, который проникнут мыслью необходимости того, что он задумал, и что „цареубийство не делается из любви к искусству“.
Я не мог возбудить в Бейдемане ни малейшего чувства раскаяния, он выражал одно желание — о скорейшем решении его судьбы, и в особенности — предстать пред военный суд».
Прочтя доклад графа Шувалова, царь надписал: «Окончательное приказание дам по возвращении». Александр II находился, очевидно, в полном недоумении. Обращаясь с политической исповедью и открывая по доброй своей воле свое намерение на цареубийство — без этого признания намерение никогда не было бы открыто, — Бейдеман задал действительно задачу. Выдача самого себя казалась властям делом противоестественным, ибо они не были в состоянии понять, что подобное заявление могло вытекать из благороднейших побуждений человеческого духа, что к этому чистейшему протесту могли толкать исключительно ненависть и презрение к существующему строю. Бейдеману было всего-навсего 21 год; будь он постарше, он, может быть, и справился бы с увлекавшим его энтузиастическим настроением и смолчал бы о своих замыслах. В своем деле он сам себе был единственным свидетелем и единственным обвинителем. Странно было бы предать его суду на основании таких данных. Граф Шувалов подсказывал решение — не предавать суду, ибо суд был бы демонстрацией; царь признавал резонным этот совет, не давал разрешения на предание Бейдемана военному суду, но, очевидно, и сам не знал, как быть с Бейдеманом, и все откладывал окончательное решение.
Последняя беседа с Шуваловым очень взволновала Бейдемана. Намекнув о письме к родственникам, о котором, как помнит читатель, III Отделение осведомилось из всеподданнейшего доклада министра финансов, Шувалов попал на больное место Бейдемана. Последний представил себе картину розысков родственников, их допросов, быть может, их ареста и взволновался. Испросив через коменданта разрешение писать, Бейдеман 8 октября обратился со следующим заявлением:
«В последнее ваше посещение Вы намекнули мне о письме, которое я будто бы писал моим родственникам из-за границы. Я отказался от этого не из подлого малодушия, но потому, что я действительно _н_и_ч_е_г_о_ _и_ _н_и_к_о_м_у_ не писал _и_з-з_а_ _г_р_а_н_и_ц_ы. С другой стороны, не желая мешать в свое дело слишком дорогих для меня имен, совершенно непричастных ни моим поступкам, ни моим намерениям, я обращаюсь к Вам, как к благородному человеку, и прошу не касаться ничем моих родственников. Я не хочу, чтобы те, которых я свято уважаю, сделались предметом полицейских допросов, — это, по моему мнению и убеждению, было бы гнусно и преступно. Что же касается до отправления моего к Гарибальди, то на этот счет я Вам дам личное объяснение. Я вполне надеюсь на Ваше благородство и думаю, что вы оставите в стороне тех, которым я действительно писал, но которые совершенно не причастны моему делу. От письма, писанного мною из Финляндии, я не отказываюсь, как не намерен отказаться от всего того, что Вам писал и говорил. На всякое Ваше недоумение я сам буду давать объяснение — и думаю, что мешать в мое дело других значит пускать в дело гнусное полицейское крючкотворство, которое было бы Вас недостойно и к которому Вы сами объявили себя неспособным. Надеюсь, что в этом деле Вы поступите не как начальник III Отделения, а как благородный человек.
В письме к моим родственникам из Финляндии я действительно выразил желание ехать к Гарибальди — на этот счет Вы получите мое личное объяснение. Сознание факта с моей стороны обязывает Вас оставить в покое тех, которые сообщили вам этот факт. Этого требуют и юридическое понимание и здравый смысл. М. Б.»
Справедливость требует сказать, что III Отделение не разыскивало родственников Бейдемана, получивших письмо, но не в силу снисхождения к его просьбе, а скорее по соображениям о сохранении полного секрета в деле Бейдемана, и прежде всего о сохранении в тайне его ареста.
В ответ на это заявление III Отделение предложило 25 октября коменданту разрешить Бейдеману писать и то, что будет им написано, доставлять. Одновременно последовало и другое распоряжение: на содержание Бейдеману, вместо отпускавшейся ранее суммы в 18 коп., явно недостаточной, князь Долгоруков приказал отпускать по 50 коп. Надо добавить, что с момента своего заключения в равелин Бейдеман был единственным заключенным вплоть до 14 октября, когда сюда был доставлен М. Л. Михайлов4.
Все движение по делу Бейдемана заключалось в тех записках, которые он писал в равелине; а вся деятельность III Отделения по этому делу состояла исключительно в подшивании этих записок к делу. Без всякого преувеличения: весь процесс Бейдемана сводился исключительно к этим действиям. Наш долг перед памятью Бейдемана обязывает нас воспроизвести все его объяснения, в которых он открывал свою душу и свои мысли.
Между тем граф Шувалов, совершая стремительную карьеру, уступил свой пост начальника штаба корпуса жандармов и управляющего III Отделением А. Л. Потапову, свиты Е. В. генерал-майору. До назначения А. Л. Потапов работал в Следственной комиссии и Генеральном суде по расследованию злоупотреблений и беспорядков в деле снабжения войск во время войны 1854 года, в 1860 году исправлял должность обер-полицмейстера в Петербурге и в этом же году ту же должность в Москве. В 1861 году он принял поручение произвести преобразование варшавской полиции.
26 октября Бейдеман адресовал свое новое заявление уже Потапову:
«Вы предложили мне изложить в историческом порядке все обстоятельства, которые сопровождали мое житье-бытье за границею.
Пользуясь этим случаем, я хочу объяснить, кроме предложенного пункта, все то, что было мною написано г. Шувалову в первом моем объяснении, неудовлетворительном в том отношении, что оно было написано под впечатлением желания высказать мое личное чувство, — а я не обставил дела изложением тех фактов, которые бы дали более _ю_р_и_д_и_ч_е_с_к_и_й_ _х_а_р_а_к_т_е_р_ моим объяснениям. Причиною этого было недоразумение, выразившееся на первый раз тем, что во мне видели орудие чьих-то замыслов, и дело приняло другое направление. Имея совершенное отвращение от разного рода мистификаций, я постараюсь, елико возможно, очертить все дело спокойнее и отчетливее, не отступая ни на шаг от всего того, что было высказано мною прежде.
Во-первых, признаюсь, мне всегда казалась смешною жалкая близорукость нашего правительства, которое убеждено, что все _о_п_а_с_н_ы_е_ для него идеи навеваются нашему несчастному православному люду из-за моря. Всякая человеческая мысль, всякое благородное слово негодования были принимаемы как отголосок _т_а_м_о_ш_н_и_х_ партий, то демократов, то конституционалистов, иногда республиканцев, а подчас и коммунистов. Это жалкое заблуждение тем более непростительно, что оно не могло не заметить самобытной жизни русского общества и народа: не нужно быть демократом, чтобы негодовать на произвол; даже не подозревая существования коммунизма, можно презирать грабеж и неправду. Русское восстание — результат сознания собственных сил, сознания безобразия и неправоты той обстановки, которою окружено русское развитие. Народ встанет не для того, чтобы осуществить какую-нибудь теорию, а для того, чтобы отомстить за свое рабство, чтобы завоевать себе человеческие права. Все это я сказал не для красоты слова, а для того, чтобы разъяснить свои отношения к этому вопросу. Я уже выше сказал, что во мне хотели видеть субъекта (выражаясь юридически), зараженного идеями демократизма, замысел которого был результатом исключительного господства одной мысли (idée fixe). Во мне видели фанатика, который, в бессознательном стремлении к осуществлению своего идеала, решился на цареубийство. Оставляя пока в стороне свои идеалы и желания, я для прекращения подобных недоразумений и больше всего для очищения собственной совести отстраняю от себя эту роль благородного самопожертвования, которая во всяком случае заслужила бы мне если не любовь народа, то полное уважение его. Стрелять в кого бы то ни было _и_з_ _л_ю_б_в_и_ _к_ _и_с_к_у_с_с_т_в_у, из одного желания во что бы то ни стало сделаться _ж_е_р_т_в_о_ю_ — эта мысль всегда была от меня далека, не потому чтобы во мне не нашлось глубокого сочувствия ко всякому благородному подвигу, а потому, что подобные жертвы, хотя и оставляют след, редко достигают своей цели. Мне хотелось другого. Я видел в достижении своей цели _ц_а_р_е_у_б_и_й_с_т_в_а_ не торжество демократии в России, не осуществление своих мыслей и идеалов, а начало того движения, которое так или иначе _р_а_з_р_у_ш_и_л_о_ бы настоящий порядок вещей. Я не был адептом какой бы то ни было политической _с_е_к_т_ы_ — я только желал, желаю и буду желать счастья и человеческих условий общественного быта своему народу. Еще раз повторяю, что не нужно влияния никаких партий, а побольше любви к русскому человеку, да каплю здравого смысла, чтобы, скрепя сердце, ударить сплеча в безобразное правительственное скопище, которое нас давит, душит и грабит.
Из всего этого Вы видите, что мое дело очень просто: никаких демократических или скандинавских партий, никаких заговоров и т. п. Я просто человек, оскорбленный до глубины души наглым произволом, возмутительным развратом и всеми мерзостями нашего милого правительства. Тут дело не в Гарибальди и не в Орсини, которых я от души люблю и уважаю, а в наших доморощенных кондотьерах, грабящих и убивающих народ в доказательство своего отеческого попечения об нем.
Мне остается теперь отвечать на Ваш вопрос о жизни моей за границей. В этом случае я постараюсь осветить ее настолько, насколько это нужно для юридического взгляда на предмет. Подробное описание моего житья-бытья было бы слишком скучно и утомительно, а главное, не дало бы никакой пищи самой тонкой казуистике. Начну с того, что предположение мое об отправлении к Гарибальди не осуществилось, и я даже должен был остаться в Швеции. Отыскивая материальные средства для своего существования, я переходил из одного города в другой, занимаясь ручною работою. Не надобно забывать, что конец прошлого и начало настоящего года были _о_з_н_а_м_е_н_о_в_а_н_ы_ блистательными подвигами нашего правительства, в которых оно, казалось, хотело превзойти самого себя. Я не буду говорить обо всем, что сделано им в это время, замечу только самые крупные сюрпризы, как, например, Варшавский съезд, бессмысленная политика в отношении к Италии, которые, конечно, во всяком русском, неповрежденном в здравом смысле, должны были возбудить самое желчное негодование[2], и если эти нелепые и вредные для русского народа _в_ы_х_о_д_к_и_ не были встречены полным гласным сопротивлением, если они не вызвали открытого протеста со стороны общества, то это можно разве объяснить только непонятным ослиным терпением нашего общества!.. Не стану расписывать настоящего порядка вещей — скажу только, что вся эта мерзость может довести всякого человека до мщения и остервенения… Но пресловутый манифест об освобождении крестьян да гнусное убийство несчастных поляков заставили меня убедиться, что _х_о_р_о_ш_е_г_о_ ожидать нечего, что крестьянская кровь требует отомщения, словом, что только тогда рухнет вся гадость нашей жизни, когда народ встанет на ноги… Средство, которое я избрал, мне показалось самым верным. Остальное Вы знаете из первого моего объяснения, написанного г. Шувалову. В Швеции я не имел сношения ни с какою политической партией, ни с кем не вел переписки, — это говорю для того, чтобы успокоить наше правительство; я даже смею уверить его, что если бы даже я и хотел этого, то не имел в этом случае никакой физической возможности. Всякие политические розыски будут напрасны — там даже не знают моего имени. Кончая все это, я еще раз повторяю, что я не выражение или орудие какой-нибудь партии, и если я и решился на удар, то это не для осуществления своих идеалов, а потому, что видел необходимость решиться на это. Помочь моей бедной родине было единственным и самым сильным моим желанием.
На все, что могло бы возбудить Ваше недоумение в написанном, я готов дать Вам личное мое объяснение.
Городов, в которых я жил, не называю — я полагаю, это совершенно лишнее, скажу только, что обратный путь в Россию я начал с юго-западной стороны Швеции и в Торнео перешел русскую границу».
И эту записку Бейдемана прочел Александр II и изволил положить резолюцию:
«Она ничего не заключает в себе ни нового, ни особенного».
Следующий документ дела о Бейдемане — подписанная князем Долгоруковым маленькая записочка на почтовом листке: «Государь Император высочайше повелеть соизволил: поручика Михаила Бейдемана оставить в Алексеевском равелине впредь до особого распоряжения».
5
правитьПотянулись дни, недели, месяцы заточения. Все движение по делу Бейдемана заключалось в подшитии к делу его объяснений и произведений, писанных в крепости. Бейдеман оставался еще при прежней непримиримости и непреклонности своей революционной исповеди. И каждое новое его объяснение еще усугубляло тяжесть его положения: к такой твердости III Отделение вообще не было приучено. 5 января 1862 года Бейдеман с пылкостью писал:
"Из всего сказанного и написанного до сих пор можно вывести, самым строгим и последовательным порядком, заключение о причине моего возвращения из Швеции — о намерениях, которые я желал привести в исполнение, одним словом, о всех тех обстоятельствах, которые необходимы для нового судебного обследования моего дела. В нем до сих пор остается только одно темное место: _п_р_и_ч_и_н_а, _п_о_б_у_д_и_в_ш_а_я_ _м_е_н_я_ _в_ы_е_х_а_т_ь_ _и_з_ _о_т_е_ч_е_с_т_в_а. Желая сделать все дело яснее, так сказать _у_д_о_б_о_в_а_р_и_м_е_е, я хочу дать несколько объяснений об этом пункте.
До сих пор я решительно отказывался от этого, и мое новое намерение — результат не четырехмесячного прозябания в Алексеевском равелине, а следствие более полного обсуждения моего настоящего положения. Признаюсь, что после того, как я очень ясно выразил свой взгляд на настоящее правительство, с моей стороны было бы непростительною слабостью, если не сказать ребячеством, скрывать то, что нераздельно связано с этим взглядом. _П_р_и_ч_и_н_а, _п_о_б_у_д_и_в_ш_а_я_ __м_е_н_я_ _о_с_т_а_в_и_т_ь_ _о_т_е_ч_е_с_т_в_о, та же самая, которая побудила меня возвратиться в него: _ж_е_л_а_н_и_е_ _у_н_и_ч_т_о_ж_е_н_и_я_ _н_а_с_т_о_я_щ_е_г_о_ _п_р_а_в_и_т_е_л_ь_с_т_в_а, _с_о_в_р_е_м_е_н_н_ы_х_ _г_о_с_у_д_а_р_с_т_в_е_н_н_ы_х_ _и_ _о_б_щ_е_с_т_в_е_н_н_ы_х_ _ф_о_р_м_ _и_ _т_в_е_р_д_о_е_ _н_а_м_е_р_е_н_и_е, _н_а_ _о_б_л_о_м_к_а_х_ _э_т_о_г_о_ _у_р_о_д_л_и_в_о_г_о_ _з_д_а_н_и_я, _с_о_д_е_й_с_т_в_о_в_а_т_ь_ _к_ _у_с_т_р_о_й_с_т_в_у_ __т_а_к_о_г_о_ _г_о_с_у_д_а_р_с_т_в_а, _т_а_к_и_х_ _о_б_щ_е_с_т_в_е_н_н_ы_х_ _о_т_н_о_ш_е_н_и_й, _к_о_т_о_р_ы_е_ _б_ы_ _б_ы_л_и_ _с_о_о_б_р_а_з_н_ы_ _с_ _п_р_а_в_д_о_ю, _с_ _з_д_р_а_в_ы_м_ _с_м_ы_с_л_о_м_ _и_ _с_ _н_а_с_т_о_я_щ_и_м_и_ _и_ _б_у_д_у_щ_и_м_и_ _п_о_т_р_е_б_н_о_с_т_я_м_и_ _р_у_с_с_к_о_г_о_ _н_а_р_о_д_а. О подробностях моего плана и о том обстоятельстве, почему я избрал финляндскую дорогу для своего удаления и, наконец, почему самое мое удаление из России было необходимо для выполнения моих намерений, я не хочу распространяться — оно совершенно бесполезно: если бы мне удалось их выполнить, я бы не сидел в настоящее время в равелине. Это самое ясное объяснение, которое я могу дать на вышеприведенный вопрос: излишние подробности затемнили бы только дело.
О житье моем в Швеции я уже писал, это такой пункт в моем деле, который выходит из сферы полицейского расследования и о который рушатся все махинации не одного III Отдел., но всех 4-х Отделений _в_к_у_п_е. Швеция имеет счастие принадлежать к тем немногим государствам Европы, которые не терпят полицейского вмешательства чужого правительства. Все же обстоятельства моей жизни в Финляндии, по возвращении моем из Швеции, могут быть дознаны — в этом случае мне нечего прибавлять или объяснять.
Но может родиться следующий вопрос: _н_е_ _и_м_е_л_ _л_и_ _я_ _с_о_о_б_щ_н_и_к_о_в_ _с_в_о_и_х_ _з_а_м_ы_с_л_о_в_ _д_о_ _у_д_а_л_е_н_и_я_ _м_о_е_г_о_ _и_з_ _Р_о_с_с_и_и? Об этом несколько слов. При современном напряженном состоянии нашего общества легче, чем когда-нибудь, составлять _з_а_г_о_в_о_р_ы, но я был всегда того мнения, что в русской жизни _з_а_г_о_в_о_р_ы, несмотря на всю энергию и деятельность своих членов, не достигают и не достигнут своей цели, потому что они — выражение меньшинства русского общества, слишком отделенного от народа.
Моя цель — поднять народ, поднять 40 мил. крестьян, перед которыми и тайная и явная полиция совершенно бессильна, а для открытия заговоров правительство держит огромную шайку шпионов, в мундирах небесного цвета (светло-голубой)5 и без оных, — они и открываются. Следовательно, было бы слишком близоруко с моей стороны составлять какие бы то ни было общества. Если бы народ, т. е. крестьяне, объявил открытую войну правительству, — чего я хотел достигнуть, — тогда все заговоры для борьбы с настоящим правительством сделались бы бесполезными — оно обрушилось бы безвозвратно и навсегда.
Говоря о Швеции, я не могу без негодования вспомнить о том позорном деле, которым заклеймило себя настоящее правительство. Неудивительно бы было, если бы подлейшее правительство в мире — австрийское — из дружбы к России, которой она тайный, недоброжелательный и всегдашний враг, послало бы в Зимний дворец хлопотать о преследовании всякой свободной русской мысли; неудивительно бы было, если бы на самом верху Сухаревой башни стараниями австрийских графов из передней этого дворца была построена обсерватория для австрийских шпионов, в видах наблюдения за московскими славянофилами, но бесконечного презрения заслуживают такие _д_а_л_ь_н_о_в_и_д_н_ы_е_ _у_м_ы, _к_а_к_ _З_а_м_я_т_н_и_н, которые вносят на утверждение Государственного совета мнения о преследовании русских за ненависть к Австрии, и преступно со стороны Государственного совета утверждать подобные образчики умственной наглости, рабства и крайнего презрения к русскому народу[3]. Как согласить подобные уродливые явления правительственного разврата с нотами _п_у_с_т_о_г_л_а_г_о_л_я_щ_е_г_о_ министра Горчакова, в которых он торжественно объявляет перед лицом всей Европы, что _р_у_с_с_к_о_е_ _п_р_а_в_и_т_е_л_ь_с_т_в_о_ _в_ _с_в_о_е_й_ _п_о_л_и_т_и_к_е_ _б_у_д_е_т_ _п_р_е_с_л_е_д_о_в_а_т_ь_ _и_н_т_е_р_е_с_ы_ _с_в_о_е_г_о_ _н_а_р_о_д_а, — что же это, как не возмутительная насмешка и над русским народом и над здравым смыслом!
Но дорого платят за подобные насмешки.
6
править25 января 1862 года, по желанию Бейдемана, его посетил генерал Потапов, не оставивший никакого отчета о своей беседе с заключенным. Надо думать, что она прошла недружелюбно, ибо навеяла Бейдеману следующее оригинальное произведение.
В словаре человечества есть несколько слов, судьба которых очень замысловата. Сказанное, обыкновенно, отдельною личностью известной национальности на известной почве, получает то слово право гражданства у всех народов, на различных почвах; повторяют то слово всегда и везде, говорят то слово кстати и некстати. К таким привилегированным словам принадлежит бесспорно и слово _У_т_о_п_и_я_ (Utopie, Utopien). Сказала то слово могучее, на английской почве, одна из громаднейших личностей XVII столетия Фома Mop (Thomas Morus)6, раздавленная под гнетом деспотизма Генриха VIII. В своей книге, написанной по тогдашнему обычаю на латинском языке и озаглавленной словом Utopia, он произносил страшное слово осуждения тогдашнему порядку вещей и тогдашнему общественному устройству; могучей рукой рисовал он и другое общество, и другие общественные отношения. Заклеймили тем словом всякую честную мысль об уродливой постройке совершенного общества, всякую благородную мечту о человеческом и нравственном распределении материальных средств существования и о совершенной умственной свободе всех личностей в кастическом обществе. Пошло гулять с тех пор то слово по белому свету: шипят его шипом змеиным и бояре-помещики, и сановники со вельможами и генералы шитые, — больно любят они то слово бессмысленное; шипят его все ученые тупоумные, шипит его всякая тварь подколодная. Но действительно ли все то _у_т_о_п_и_я, что мечтается; и все то _с_у_т_ь, что существует? Действительно ли был _у_т_о_п_и_с_т_ _Г_р_а_к_х_ _Б_а_б_е_ф, который за свои убеждения сложил голову на эшафоте, и действительно ли практические умы — та стая пошлых французских экономистов, как напр., _М_и_ш_е_л_ь_ _Ш_е_в_а_л_ь_е, _В_о_л_о_в_с_к_и_й и etc., которые уживаются с таким _п_о_д_л_о-н_а_г_л_ы_м_ правительством, как правительство Луи Наполеона? Действительно ли был утопист _Р_о_б_е_р_т_ _О_у_е_н, которого вся жизнь была одним подвигом, и действительно ли _н_р_а_в_с_т_в_е_н_н_ы_е_ _л_ю_д_и_ такие деятели, как _М_а_к_о_л_е_й, _Б_р_у_м, _П_а_л_ь_м_е_р_с_т_о_н_ _и_ _Г_л_а_д_с_т_о_н? Действительно ли были утописты Стенька Разин и Емельян Пугачев, которые погибли страшною смертью в руках подло-низкого (не русского) правительства, и действительно ли _б_л_а_г_о_р_о_д_н_ы_е_ _г_р_а_ж_д_а_н_е_ _и_ _п_р_а_к_т_и_ч_е_с_к_и_е_ _д_е_я_т_е_л_и_ такая сволочь, как _П_а_н_и_н, _Д_о_л_г_о_р_у_к_о_в, _Г_а_г_а_р_и_н, _И_г_н_а_т_ь_е_в_ (Анафема!!!…), _М_у_р_а_в_ь_е_в[4], _Б_у_т_к_о_в, _С_т_р_о_г_а_н_о_в, _А_д_л_е_р_б_е_р_г_[5] и т. д. Действительно ли _у_т_о_п_и_с_т_ы_ такие светлые личности, как _О_г_а_р_е_в_ _и_ _Г_е_р_ц_е_н, и действительно ли _п_р_а_к_т_и_ч_е_с_к_и_е_ _д_е_я_т_е_л_и_ такие умишки, как _Б_а_б_с_т_[6], _Ч_и_ч_е_р_и_н, _Б_е_з_о_б_р_а_з_о_в_ и другая московская кислятина?.. С другой стороны, что _т_а_к_о_е_ _н_е_л_е_п_о_е_ _с_а_м_о_д_е_р_ж_а_в_и_е, _к_а_к_ _н_е_ _в_е_л_и_ч_а_й_ш_а_я_ _у_т_о_п_и_я? (Разумеется, с точки зрения пользы, какую оно приносит обществу, а не с точки зрения особ первых классов, т. е. покрытие грабежа, чиновнического разбоя, всякой неправды и другой гадости.) _Ч_т_о_ _т_а_к_о_е_ _н_а_ш_е_ _ч_и_н_о_в_н_и_ч_е_с_т_в_о, _к_а_к_ _н_е_ _у_т_о_п_и_я? (Опять-таки с точки зрения общественной пользы, а не [с] точки зрения г. Переверзева, который в министерстве финансов доказал, как дважды два — четыре, _ч_т_о_ _ч_е_с_т_н_о_с_т_ь_ _е_с_т_ь_ _у_т_о_п_и_я, потому самому его сделали сенатором[7] для доказательства другой аксиомы: _с_п_р_а_в_е_д_л_и_в_о_с_т_ь_ _и_ _п_р_а_в_д_и_в_о_с_т_ь_ _е_с_т_ь_ _у_т_о_п_и_я, что он и не замедлил доказать.) _Ч_т_о_ _т_а_к_о_е_ _в_е_с_ь_ _н_ы_н_е_ш_н_и_й_ _п_о_р_я_д_о_к_ _в_е_щ_е_й, _к_а_к_ _н_е_ _у_т_о_п_и_я? (Опять с точки зрения пользы русскому народу, а не с точки зрения такой немецкой ж…, _к_а_к_ _А_д_л_е_р_б_е_р_г, которому больно милы и грабеж администрации, и неправда в судах, и рабство, и безответственный разбой, и преследование всякой свободной русской мысли; больно милы ему и министерство двора, и темная театральная дирекция с чиновническим характером. По нашему крайнему разумению, его бы давно пора nash Vaterland[8], пускай бы целовался там с Миной Иогановной[9].)
На _п_е_р_в_ы_е_ вопросы отвечаю — _н_е_т.
На _в_т_о_р_ы_е_ вопросы отвечаю — _д_а.
Теперь несколько слов к Вам, г. Потапов. Вы — _у_т_о_п_и_с_т_ потому самому, что Вы должны или отказаться от здравого смысла, или оставить III Отделение. Я называю _у_т_о_п_и_е_й_ желание принести пользу русскому народу, служа в III Отделении: здравый смысл осуждает всякое тайно-полицейское преследование злоупотреблений, следовательно, Вам остается преследовать _н_а_ш_е_г_о_ _б_р_а_т_а, а это уж того, не для меня, — не беспокойтесь, я и _с_а_м_ _з_у_б_а_с_т, — а для юношей неопытных. Хотя Вы и не бог знает что преобразовали в Петербурге и в Москве (об Вашей деятельности в Варшаве я в неизвестности), но все-таки Вы показали честное русское намерение действовать добросовестно; а за это большое спасибо. Одно странно в Вашей деятельности: это быстрое перескакивание с одного места на другое, из одной столицы в другую; или Вас увлекали роковые слова: _П_е_т_е_р_б_у_р_г, _М_о_с_к_в_а, _В_а_р_ш_а_в_а, или что-нибудь другое, только это обстоятельство заставляет задумываться насчет характера Ваших реформ. Ведь Вы не сказочный богатырь, г. Потапов, а уж тот богатырь.
Башни за облак кидает.
На всех парусах промчавшись мимо трех столиц белокаменных, Вы бросили якорь в III Отделение, — это уже из рук вон. Оставьте пожинать лавры на этом поприще всяким немецким ср… и поезжайте в Москву преобразовывать полицию на _р_у_с_с_к_и_й_ _л_а_д_ (только не на немецкий, т. е. не на чиновнический). Этим Вы избавите честное русское имя от позора и принесете действительную пользу русскому народу. Не сомневаясь в Вашем благородстве, я думаю, что Вы примете этот совет.
P. S. Если Вы встретите г. Шувалова, то передайте ему от меня мое русское спасибо за то, что он отказался украшать своим присутствием III Отделение, чем он избавил еще одно русское имя от сраму и вечного позора.
_П_р_и_м_е_ч_а_н_и_е: Манифест _о_б_ _о_с_в_о_б_о_ж_д_е_н_и_и_ _к_р_е_с_т_ь_я_н_ я не причисляю даже к утопиям, это такая х…….., что не нахожу довольно слов, чтобы выразить его суть: вообще он подл ниже всякой подлости, скверен ниже всякой скверности, мерзок ниже всякой мерзости, нелеп ниже всякой нелепости и гадок ниже всякой гадости…
В этом произведении останавливает наше внимание несколько бережное и до известной степени снисходительное отношение к Потапову не в пример бичуемой Бейдеманом компании Аддерберга, Муравьева, Игнатьева и т. д. Потапов для него еще не определился. Некоторые подробности о Потапове Бейдеман мог читать в «Колоколе». В № 84 от 1 ноября 1860 г. Потапов, тогда исправлявший должность петербургского полицмейстера, был задет в заметке «Полицейский маскарад Игнатьева». В № 92 от 15 февраля 1861 года, сообщая о вступлении Потапова в должность московского обер-полицмейстера, Герцен рекомендовал ему обратить внимание на клоповники при московской яме. По поводу этой заметки Герцен получил любопытное «исправительное» письмо, которое он напечатал в № 95 от 1 апреля 1861 года. Автор письма вступился за обиженного Герценом Потапова; он пишет, что Потапов заслуживает благодарности за учрежденный им словесный суд (в полиции) в Москве, за увеличение жалованья полицейским чиновникам и т. д. Герцен иронически высмеивал автора письма, но не отказался признать хорошие черты в деятельности Потапова: «Нас упрекают, что мы, отдавая полную справедливость клопам, не хотим ее отдать Потапову. Помилуйте, господа, да мы Потапова не знаем, готовы верить, что он будет хороший обер-полицмейстер, а свойство клопов знаем очень хорошо. Да, Потапов добродетельный обер-полицмейстер, — мы не спорим, — мало ли что есть в Москве, там еще есть Степан Петрович Шевырев, тот очень хороший человек…» Несомненно, впечатлением этой полемики между Герценом и автором «исправительного» письма объясняется известная терпимость Бейдемана к Потапову.
Князь Долгоруков, прочитав произведение Бейдемана, приказал «приобщить его к делу для соображения в случае надобности».
Приобщены к делу и литературные произведения Бейдемана: статья «Славянофильство как принцип», статья «Об учреждении ярмарки в м. Довское» и довольно большая поэма в стихах «Ванюша» — подражание древнерусской повести «Горе-Злосчастие». О втором из названных произведений мы не будем говорить по совершенной его незначительности.
Поэма «Ванюша» — подражание древнерусской повести «Горе-Злосчастие», не имеет художественных достоинств и в резкой фривольной форме повторяет в стихах те же мысли, которые раньше Бейдеман излагал в прозе. Общая тема — обман крестьянства, совершенный Александром II в Положении 19 февраля. Вот ее краткое содержание с выдержками, которые дадут представление о стиле и пафосе произведения[10]. Выезжает крестьянский сын Ванюша из села Неробкого в Москву за золотой казной да за товаром красным. Предостерегают его родители против горя злосчастного:
Берегись, Ванюша, горя злосчастного,
Ходит горе по кабакам большим, по придорожным,
Нашего брата выглядывает да высматривает;
Сидит горе за большим столом, за зеленым,
Бумаги пишет хитрые, красной печатью пропечатывает.
Хуже гада земного да лютого зверя горе злосчастное…
На столбовой дороге завидело горе злосчастное Ванюшу; завидны стали горю прыть молодецкая и сила богатырская. Первое столкновение с горем произошло на постоялом дворе.
Надевало на себя мундир горе злосчастное,
Шпагу чиновную сбоку цепляло горе горемычное,
Каску с гербом на голову клало горе проклятое,
Царских солдатиков громко сзывало горе окаянное,
Входило во постоялый двор горе-гореваньице.
Позарилось горе на богатство Ванюши и обобрало его, связало по рукам и ногам, бросило в тюрьму, затем высекло его и выбросило на дорогу.
Выходил Ванюша-богатырь на большую дорогу,
Горькую жисть да горе злосчастное проклинаючи:
«Ах ты, горе проклятое, злосчастное,
Уж до чего ты меня, горе, домыкало,
До чего, горе горемычное, доехало».
Оглянулся богатырь, а перед ним горе злосчастное,
Страшное горе горемычное:
Нет на горе злосчастном ни кожи, ни рожи,
Хуже старой ведьмы, безобразной, горе проклятое.
Серый кафтан на горе злосчастном весь в заплатках;
Из дырявых сапог у горя грязные пальцы выходят,
А штаны на горемычном солдатские, все в лоскутьях;
На спине у горя, с песком, ранец собачий,
А на боку у проклятого шпага чиновная;
В одном кармане у горя перо канцелярское,
А в другом кармане у горя чернила казенные;
Болтаются на груди у горя две пуговки мундирные,
А на одной травке висит бумага гербовая,
А на другой висит мешок большой полотняный.
Денежки в том мешке наворованные да награбленные;
Все в крови руки у горя злосчастного,
Все в грязи да в крови у горя горемычного;
А в правой руке у горя плеточка сыромятная,
А уж в левой руке у горя розочка вербовая;
Под одною мышкою у злосчастного книжка конторская,
Под другою у горемычного сказка ревизская,
Полголовы у горя гладко выстрижена,
А другая у проклятого гладко выбрита,
Окровавлен нос у горя злосчастного,
Повышиблены все зубы у горя горемычного,
А на щеках и на лбу у горя знаки черные,
А на спине у проклятого рубцы синие.
Таково олицетворение крепостного права. Совсем было готов был склониться перед горем Ванюша, но, вспомнив о родных, о селе и о милой, оправился.
Да пошел по дороге столбовой,
А от его шагу могучего, богатырского
Ходуном заходила земля подорожная.
Долго ходил Ванюша-богатырь по дороге по столбовой,
Долго мерял большую шагами саженными,
Не по дням, а по часам росла в плечах мощь богатырская,
Все сильней да сильней загоралося сердце молодецкое,
А уж тем огнем обожгло черную бознь, ведьму косматую,
И почуял крестьянский сын волюшку вольную.
Обертывался Ванюша-богатырь на родную сторонку
Да засвистал свистом молодецким;
А от того могучего свиста, богатырского,
Вздрогнула матушка-Русь православная из края в край.
Много плеч богатырских порасправилось,
Много сердец молодецких загорелося.
Доходил тот свист, могучий, богатырский,
До Питера — славного града, столичного.
Всполошились бояре-помещики, генералы да сановники —
Крепко затылки свои почесали да ж..ы,
А уж немецкий люд не немецкая дрожь пробрала.
Задрожали стекла во дворце царском, во Зимнем,
Восставал от глубокого сна царь-государь,
Сонные очи протирал, руками сиденье пробовал,
Пробовал он, на чем да как сидит,
Да и крепка ли та вещь, что троном называется.
Созывал царь-государь вельмож да сановников.
Это собрание должно заняться чисткой горя, приведением в порядок его костюма. Очевидная пародия на комиссии по выработке Положения! Царь предлагает вымыть горе:
Приводили горе злосчастное во палаты каменные,
Окружали горе горемычное вельможи да сановники,
Окружали его генералы шитые да бояре-помещики,
Умывали да одевали горе проклятое:
Приносили горю злосчастному новый кафтан весь в заплатах,
А пришиты те заплаты иглою министерской да нитками
канцелярскими;
Приносили горю горемычному новые шаровары, солдатские,
все в лоскутьях;
Умывали горю проклятому руки кровавые,
Да не смывается кровь с рук горя злосчастного,
Больно пригорела к рукам горя горемычного;
Мыли горе мылом заморским, но не тем, каким надо было.
Из-за моря привозили то мыло во Питер, приморский град,
Привозили из-за синего на кораблях аглицких мореходных;
Хоть и за морем делано то мыло богатырское,
Да делали его два русских мастера искусных;
А у них на голове завиваются русые кудри,
Да в горячей груди у них сердца молодецкие;
Больно люб им Ванюша-богатырь, крестьянский сын.
Больно мылит то мыло затылки и рыла,
У вельмож, да сановников, да генералов шитых,
Больно ест то мыло богатырское бояр-помещиков;
Да не дают того мыла горю злосчастному,
Больно боятся за горе горемычное.
Русские мастера искусные, конечно, Герцен и Огарев с их разработкой проектов реформы и с их обличительным «Колоколом».
Умывали руки горю проклятому мылом составленным;
Уж на одну часть мыла заморского, богатырского
Клали сто частей мыла питерского, канцелярского,
Да на столько же примешивали вонючего мыла немецкого…
В результате махинаций над горем была изготовлена грамота — положение. С этим положением горе отправляется к Ванюше.
Подходило к молодцу горе горемычное,
Снимало с бритой головы картузик чиновный горе проклятое,
Говорило ему горе окаянное таково слово:
«Исполать тебе, Ванюша-богатырь, крестьянский сын,
От царя-государя послано к тебе горе злосчастное,
От вельмож да сановников послано к тебе горе горемычное,
От генералов шитых да бояров-помещиков — горе проклятое;
Посылают они тебе хитрую бумагу, мудреную».
Отвечает горю злосчастному Ванюша-богатырь, крестьянский
сын:
«Не учили меня ни батюшка, ни матушка грамоту читати,
Не учили меня родные пером писати».
Говорит ему горе горемычное:
«Хитрую бумагу, мудреную, прочитает тебе горе злосчастное,
Не впервой читать мудреные бумаги горю проклятому».
Скверно крякнуло горе злосчастное,
С одной босой ноги на другую перевалилось горе горемычное.
Стало зычно читать горе проклятое,
Долго читало горе злосчастное,
Долго слушал батюшка-богатырь горе горемычное.
Прочитамши ту хитрую бумагу, мудреную,
Скверно крякнуло горе окаянное,
С одной босой ноги на другую перевалилось горе проклятое.
Размахнул тогда Ванюша-богатырь, крестьянский сын,
Развернул тогда молодец со всего плеча богатырского,
Схватил он горе злосчастное поперек самой груди
Да и взмахнул горе горемычное на аршин от земли,
А уж от той хватки богатырской
Помертвело страшное горе злосчастное,
Новый кафтан на горе горемычном весь потрескался,
А ниточки канцелярские на проклятом все полопались;
Полетела из рук горя злосчастного хитрая бумага, мудреная,
Полетели с горя горемычного и картузик, и плеточка
сыромятная, и розочка вербовая,
Полетели с горя окаянного и мешок полотняный, и бумага
гербовая,
Полетели с горя злосчастного и книжка конторская, и сказка
ревизская,
Полетели с горемычного и перо канцелярское, и чернила
казенные,
Полетело горе распроклятое.
Тряхнул Ванюша-богатырь, крестьянский сын, горе злосчастное,
Тряхнул, молодец, с богатырского плеча горе горемычное,
Говорил он горю проклятому таково слово:
«Не обманешь меня, горе злосчастное,
Не отдам _м_и_р_с_к_о_й_ _з_е_м_л_и_ боярам-помещикам, горе горемычное.
Больно хитра бумага мудреная,
Да есть у меня сметка здоровая,
Есть у меня руки, к великому делу способные.
Так прочь от меня, горе злосчастное!
Сгинь, горе окаянное, горемычное!
Нет тебе со мной житья, горе распроклятое!!!
На голове у меня завиваются русые кудри,
У меня в плечах растет мощь богатырская,
Да огнем горит сердце молодецкое!»
Такова поэма Бейдемана. К ней он сделал приписку: «Эту повесть сочинял да и написал в марте месяце 1862 года своим землякам на радость, а царю-государю, вельможам да сановникам, да генералам шитым, да боярам-помещикам на удовольствие крестьян села _Н_е_р_о_б_к_о_г_о_ _М_и_х_а_й_л_о_ _Б_е_й_д_е_м_а_н, а уж тот крестьянин:
Попался в лапы к горю злосчастному,
Попал в когти к горю горемычному,
Да не боюсь я тебя, горе злосчастное, окаянное,
Не боюсь тебя, горе горемычное, распроклятое;
Хоть и нет у меня в плечах мощи богатырской,
Да горит во мне злобное сердце, крестьянское».
Очень ценна для выяснения источника политических взглядов Бейдемана статья «Славянофильство как принцип». Эту статью мы считаем нужным привести почти целиком. При разборе политического миросозерцания Бейдемана следует обратить большое внимание на эту статью.
|
Москва… как много в этом звуке Для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось! А. Пушкин |
Люблю тебя, мой край родной,
Но на прошедшее смотрю
С негодованьем и тоской.
К. Аксаков
|
Двух самых благородных поборников славянофильства не стало. Не стало их в то время, в ту минуту, когда общественное сознание, столкнувшись с глазу на глаз с русской жизнью, с кровными русскими вопросами, почувствовало всю недостаточность европеизма для полного, живого понимания этой жизни, всю несостоятельность современной доктрины для разрешения этих вопросов. Но их деятельность оставила след: их горячие, задушевные убеждения нашли отголосок. Грустная, одинокая кончина Аксакова, вдали от горячо любимой им Москвы, на одном из адриатических островов, оплакана многими и многими. Она вытравит кровавую слезу из русского сердца и наполнит его негодованием к тем людям, о которых сказал поэт:
А вы, презренные потомки
Известной подлостью прославленных отцов;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Для вас и суд и правда — все молчи!
Да! они сделали свое дело — дело сознания и мысли, дело русской будущности. Многое поймется и объяснится иначе, но основа их учения — _с_а_м_о_б_ы_т_н_о_с_т_ь_ _р_у_с_с_к_о_г_о_ _р_а_з_в_и_т_и_я — останется незыблема. Но много темного и нечистого остается до сих пор на совести славянофильства, много больных мест, которых не могли залечить самые горячие и искренние стремления лучших людей этого толка. Невольно припоминаются всякому те магические слова их девиза — _с_а_м_о_д_е_р_ж_а_в_и_е, _п_р_а_в_о_с_л_а_в_и_е_ _и_ _н_а_р_о_д_н_о_с_т_ь, которые рождают самое горькое чувство сомнения и недоверия. Я сказал — их девиза — и спешу оговориться. Начну сперва с того, что _с_л_а_в_я_н_о_ф_и_л_ь_с_т_в_о, как школа, как направление, разделяется на два отдела, которые, несмотря на все отличие личных убеждений людей, составляющих ряды их, вследствие _ч_и_с_т_о_ _р_у_с_с_к_и_х_ условий, ратуют под одним знаменем. Я настаиваю на том, что таких деятелей, как _Ш_е_в_ы_р_е_в, _П_о_г_о_д_и_н_ _и_ _К_р_ы_л_о_в, нельзя смешивать с _Х_о_м_я_к_о_в_ы_м, _А_к_с_а_к_о_в_ы_м, _К_и_р_е_е_в_с_к_и_м_ и _С_а_м_а_р_и_н_ы_м. Но вот что странно: такая благородная личность, как Аксаков, не имеющая ничего общего с Шевыревым ни в отношении современной мысли и науки, ни во взглядах на окружающую их среду, глубоко негодующая на всю современную жизнь, становится, однако, под одно знамя с тем же Шевыревым во имя _р_у_с_с_к_о_й_ _с_а_м_о_б_ы_т_н_о_с_т_и. Такое явление возможно только в русской жизни, оно говорит о том грустном разладе мысли с жизнью, о той тяжелой борьбе, которую горячо вели, с одной стороны, наука, глубокая любовь к русскому народу, к коренным началам его быта, с другой — сознание уродливости всей современной обстановки. Да, наконец, и вся эта обстановка была явлением если не родным, то по крайней мере временно русским, туземным. Вот отчего, для того чтобы не впасть в явное противоречие своих лучших, сердечных верований с тем, что происходило на самом деле, нужно было если не защищать, то осмыслить все бессмыслие николаевского уклада. Вот отчего _с_а_м_о_д_е_р_ж_а_в_и_е, _п_р_а_в_о_с_л_а_в_и_е_ _и_ _н_а_р_о_д_н_о_с_т_ь — сделалось девизом учения тех людей, которые всех глубже, всех кровнее страдали за русский народ, за русское развитие.
Время было тяжелое, время преследования всего того, что было лучшего в тогдашнем обществе, — одним словом, время доносов, шпионов, время полного чиновно-полицей-ского произвола. Оно прошло — и слава богу; осталось от него несколько государственных деятелей, которые, чувствуя полную неспособность сделать что-нибудь хорошего, по крайней мере, при удобном случае, испускают из себя черную вонючую слизь, выдаваемую ими за _г_о_с_у_д_а_р_с_т_в_е_н_н_ы_е_ _с_о_о_б_р_а_ж_е_н_и_я. Об них, как и о всяких других амфибиях, скоро забудут. Историк скажет о них слово презрения, и только. Во-вторых, и это самое главное, сущность их[11] девиза как-то плохо клеилась со всем строем тогдашнего времени (если также не теперешнего). Трудно сказать, что было _п_р_а_в_о_с_л_а_в_н_о_г_о_ _и_ _н_а_р_о_д_н_о_г_о_ в тех бездарных ничтожествах остзейского происхождения, которые составляли главное ядро высшего государственного сословия. Они не понимали, да и не могли понимать, русского народа, его истории, его обычаев, его нужд; они походили на тех французов-гувернеров из поваров и парикмахеров, которых приставляли к детям _д_л_я_ _х_о_р_о_ш_и_х_ _м_а_н_е_р. Главная цель их была нажиться, выслужиться. О русском народе они очень мало заботились.
Но, слава богу, то время прошло, и опять, слава богу! Много сделано и сделается еще гораздо больше, когда весь ариергард николаевского уклада положит орудие. Я оговорился и приступаю к делу. Если славянофилы, принимая за начала своего учения самодержавие, православие и народность, хотели не защиты, но, по крайней мере, осмыслить сущность николаевского уклада, то они впали в большую ошибку, если не сказать в противоречие. Дело слишком не соответствовало основной мысли и потому самому не могло быть осмыслено с точки зрения их учения; оттого натянутость и парадоксальность их теорий. Оттого то недоверие к их учению, которое господствует в обществе; недоверие к прошедшему, произведшее настоящее; к настоящему как результату прошедшего. Но, повторяем, николаевский уклад есть явление не родное, не почвенное, оно может называться _в_р_е_м_е_н_н_о_ _р_у_с_с_к_и_м, но только временно. С 1831 по 1855 г. все это время может называться _о_с_т_з_е_й_с_к_о-п_е_т_е_р_б_у_р_г_с_к_и_м, но никак не _р_у_с_с_к_и_м, если угодно, _ч_у_х_о_н_о-о_с_т_з_е_й_с_к_и_м, но никак не _с_л_а_в_я_н_с_к_и_м.
Но если практическое применение славянофильского учения было натянуто, то основания его верны. Русское развитие имеет свою особенную, только ему принадлежащую почву, отличную от _е_в_р_о_п_е_й_с_к_о_й. _Р_у_с_ь — _з_е_м_л_я_ _с_ _с_а_м_о_г_о_ _н_а_ч_а_л_а_ _р_у_с_с_к_а_я, _а_ _п_о_т_о_м_ _е_в_р_о_п_е_й_с_к_а_я; история русского народа своеобычная, особенная, не походящая на историю европейского Запада. Задача русского развития — в развитии своих, родных, народных условий общественного быта, а не в слепом перенимании чужих условий. Европа если перегнала нас, то только в технических средствах, во _в_н_е_ш_н_е_м_ употреблении _о_б_р_а_з_о_в_а_н_и_я_ (понимая под этим словом _р_а_з_у_м_н_о_с_т_ь_ человеческой жизни, а не французское, английское и всякого рода обезьянства), а не во _в_н_у_т_р_е_н_н_е_м_ его усвоении. Ведь промышленность и железные дороги не конечная, не главная цель человеческого развития; они только средства к достижению этой цели, но не самая цель. Громадное развитие промышленности в Англии разве сопровождалось и сопровождается всегда развитием _р_а_з_у_м_н_о_с_т_и_ человеческих отношений? Нет, и опять-таки нет. Усовершенствование фабричных и заводских приемов и машин разве усовершенствовало самую жизнь, сделало ли ее приятнее и разумнее для нескольких миллионов рабочего населения? Нет, и опять-таки нет. Но, говорят защитники европейского направления, это явление есть естественный результат чрезмерного увеличения народонаселения, это _о_р_г_а_н_и_ч_е_с_к_и_й_ закон развития всякого человеческого общества, это только темная сторона, которая не может затемнить светлых сторон _а_н_г_л_и_й_с_к_о_й_ _ц_и_в_и_л_и_з_а_ц_и_и. Но, во-первых, _р_а_з_у_м_н_о_с_т_ь_ человеческой жизни состоит не в рабском служении органическим законам природы и общества, а в их видоизменении, в их осмыслении соответственно божеским и христианским законам. В противном случае вся наука, вся цивилизация (какова она бы ни была) не стоят сломанного гроша. Во-вторых, эта колоссальная промышленность, которая составляет самую сильную черту английской цивилизации, есть также естественный результат большого населения на малом пространстве, результат счастливого географического положения. Но население увеличивается везде, а у нас скорее, чем где-нибудь, результатом этого явления будет и у нас, как и везде, развитие и усиление земледельческой и фабричной промышленности. Если бы при настоящем положении дел Англия понизила бы ежегодную цифру своей фабричной производительности до производительности этой промышленности в России, то можно наверное сказать, что по крайней мере пятая часть английского населения померла бы с голоду. Там тысяча аршин сукон больше или меньше — вопрос жизни или смерти. Если у мистера Джаксона на фабрике при 500 рабочих работа уменьшится на 1/50 часть, то 10 работников должны перейти на другую фабрику (что _ч_р_е_з_в_ы_ч_а_й_н_о_ затруднительно, а иногда просто невозможно) или умереть, как римские гладиаторы, dans les rues opulents de Londres[12]. От воркгаузов (благотворительные рабочие учреждения для бедных, содержимые на доходы income-tax’a[13]) все имеют решительное отвращение, и каждый английский работник, побывавши там раз, скорее согласится умереть в одну прекрасную ночь на мраморном крыльце еврейского банкира, чем вторично отведать тамошнего хлеба-соли. Но если приподнять завесу, которая закрывает уличный быт Лондона, то поневоле придется убедиться, что английская цивилизация не так привлекательна и разумна, как изображают ее тупые англоманы. Прибавьте к этому, что вследствие разделения труда работник теряет всякую сметку и обращается в какую-то живую часть машины, неспособную ни на какое другое дело — самое обыкновенное, кроме своей урочной 10-часовой манипуляции.
Что же касается до светлых сторон английской цивилизации, я их не отвергаю: английское конституционное устройство, как бы ни было оно односторонне, — сильная основа исторической жизни английского народа: ему он обязан лучшими сторонами своего государственного и общественного быта. Но я далек от доктринерской точки зрения на этот предмет, далек от того, чтобы видеть в Англии альфу и омегу _в_о_з_м_о_ж_н_о_г_о_ _с_о_в_р_е_м_е_н_н_о_г_о_ _р_а_з_в_и_т_и_я. Да, наконец, и вся английская цивилизация — результат английской истории, продукт островной почвы; что хорошо у них, может быть хорошо и у нас, но может быть и не хорошо, и даже положительно скверно. (Замечание относится не к замене самодержавия прочным конституционным устройством, а к множеству других вопросов — для III Отдел.) Весь вопрос не в том или другом методе перенимания то английского индустриализма, то французских мод, то германского школярства: весь вопрос в самобытной, непредубежденной, одним словом, не стесненной никакою доктриною обработке своих, родных условий жизни и быта.
Славянофилы никогда и не думали заключаться в китайские рамки исключительности: они только предъявляли право существования русской мысли — вне и отдельно от общепринятых европейских взглядов; они утверждали, что если имеют смысл слова _е_в_р_о_п_е_й_с_к_а_я__ц_и_в_и_л_и_з_а_ц_и_я, _а_н_г_л_и_й_с_к_а_я_ _ц_и_в_и_л_и_з_а_ц_и_я_ или _ф_р_а_н_ц_у_з_с_к_а_я_ _ц_и_в_и_л_и_з_а_ц_и_я, то также имеют смысл и слова _р_у_с_с_к_а_я_ _ц_и_в_и_л_и_з_а_ц_и_я_ (употребляя эти слова в смысле _о_б_р_а_з_о_в_а_н_н_о_с_т_и, т. е. _р_а_з_у_м_н_о_с_т_и_ человеческой жизни, а не в том смысле, в каком употребляют их наши обезьяны). Они проповедовали любовное обращение к русскому народу, который, в вихре модных теорий, был совершенно забыт нашими умниками. Они горячо протестовали против бессмысленного перенимания чужого. Они говорили, что если цель развития всякого общества есть достижение идеала, выработанного в том обществе, то этим идеалом для русского общества Должны быть не Франция, не Англия, не Германия, а свой родной идеал, выработанный русскою историею, жизнью русского народа; что, наконец, и самый этот идеал в своем основании благороднее, трезвее, сердечнее, любовнее; что много было напрасного увлечения тем, что за морем, тою блестящею обстановкою, которая окружает быт Западной Европы; что было слишком много преступного равнодушия к своему несчастному, забытому, родному русскому мужику; что этот мужичок со всем своим миром обычаев, поверий и предрассудков остался непонятым, невыслушанным; что, наконец, надо поменьше слишком скорого разочарования и побольше любви сердечной, широкой русской любви.
Кроме литературных произведений подшит к делу и конституционный проект Бейдемана. Он сохранился только в копии III Отделения, да и то незаконченный: остается неизвестным, была ли работа прервана самим Бейдеманом за полной бесплодностью, или была прервана переписка за полной ненужностью проекта. Составление проекта можно отнести к периоду до половины 1864 года. Конституционные вожделения Бейдемана крайне скромны и сводятся к введению выборного элемента в Государственный совет при сохранении совещательного характера за этим учреждением[14].
7
правитьВ первых числах января 1863 года Бейдеман пожелал «иметь свидание с Потаповым для объяснений». 3 января Потапов испросил разрешения на посещение у князя Долгорукова, князь в свою очередь — у Александра II. 5 января дано было высочайшее разрешение, и 10 января Потапов был в равелине. В деле имеется скупая пометка Потапова: «Был и лично доложил Его Сиятельству». Очевидно, конечно, что Потапов убеждал Бейдемана _о_т_к_р_ы_т_ь_ _в_с_е. Результатом посещения было новое обращение Бейдемана уже не к шефу жандармов, а к самому государю. Оно не содержало резких обличений, но не было и просьбой о помиловании. Это была новая попытка уяснить тюремщикам революционную психологию. Бейдеман повторял тот же анализ действительности в новых выражениях, на этот раз сдержанных и спокойных, и давал то же объяснение генезису революционного чувства. Но было и новое в этой его записке. Он, во-первых, открылся относительно своей заграничной жизни и объяснил, что, живя в Лондоне, он работал как наборщик в типографии «Колокола», и, во-вторых, взял назад свое признание в замысле на цареубийство. Подчеркивая свое намерение вести агитацию в народе — специально среди раскольничьего населения Севера — и поднять восстание, Бейдеман сознавался в том, что неудача в самом начале дела, бесславный конец побудили его прибегнуть к маскировке дела и оговорить самого себя в цареубийственном замысле. «Все это было не так — я должен сознаться, но в моем положении не было из чего выбирать», — писал Бейдеман. Вместе с тем Бейдеман сделал в своем объяснении очень неясные и таинственные намеки о причинах удаления из России. Он отказывался открыть правду до конца, говорил, что это выше его сил, указывал на какие-то тяжелые обстоятельства, по-видимому интимного характера… «Скажу только, что если я не сделался убийцей, то в этом случае я обязан слепому случаю, что моя собственная совесть давно уже осудила меня. Но в этом, Ваше Величество, не было ничего противоправительственного. Если бы факт совершился, я бы отвечал Вам как верховному судье, но в настоящем случае я должен отвечать как подданный, восставший на своего государя». Представляя царю искреннее изложение своего преступления, Бейдеман наставительно советовал ему дать конституцию России и тем положить самую крепкую основу для будущего развития отечества, а себе — приобрести имя великого из великих.
Приводим полностью письмо Бейдемана, лебединую песнь, пропетую в стенах равелина.
Если я беру на себя смелость писать к Вашему Величеству, то не с целью выпросить помилование своему поступку — поступку, до того выступающему из ряда обыкновенных противоправительственных проступков и так громко говорящему за самого себя, — что, я думаю, всякое старание оправдать себя было бы делом столь же дерзким, сколько недобросовестным. Причина тому, с одной стороны, — потребность, понятная в человеке в моем положении, раскрыть свою душу, с другой стороны — то убеждение, что рано или поздно Вашему Величеству все будет известно. Следовательно, или желание совершенно скрыть настоящее дело, или двусмысленная полуоткровенность — в обоих случаях является как акт преступной неспособности стать лицом к лицу с чистой совестью.
Обстоятельства не могут всего оправдывать, и если человеческая жизнь подвержена уклонениям, то причина их столько же в обстоятельствах, сколько в доброй воле всякого человека. Если вследствие тяжелых обстоятельств я принужден был оставить отечество, то обратное возвращение в него с целью поднять бунт было делом личных моих соображений, актом моей доброй воли. Что касается до первых, то признаюсь Вашему Величеству, что полная исповедь — свыше моих сил. Это та сторона моего сердца, которая тяжело и трудно раскрывается, которая слишком лична для того, чтобы совершенно высказаться. Скажу только, что, если я не сделался убийцею, то в этом случае обязан слепому случаю, что моя собственная совесть давно уже осудила меня. Но во всем этом, Ваше Величество, не было ничего противоправительственного. Если бы факт совершился, я бы отвечал Вам как верховному судье, но в настоящем случае я должен отвечать как подданный, восставший на своего государя.
Начну с причин более отдаленных, но тем не менее имеющих ту или другую связь со всем последующим. Русская общественная жизнь представляется до сих пор явлением хаоса, беспорядочной борьбы благородных стремлений, с одной стороны, с другой — той грустной, возмутительной обстановки, в которой пробавляется огромное большинство русского народа. Если воспитанием, молодым неиспорченным чувством мы выходим половиною нашего существования из этой рамки, то зато другою половиною мы глубоко проникаемся развращением обыденного строя. Причина тому — и наше поверхностное воспитание и учение, и взаимная зависимость общественных явлений. Живой темперамент, который дан богом на долю русского человека, требует в своих стремлениях скорого и полного удовлетворения, которого не может дать совершенно инертная жизнь большинства; оттого в этих стремлениях нет меры, нет закона, разумного основания. Государственное устройство нашего отечества, инертное по самой своей природе, тем более неудовлетворительное, что безответственное чиновничество своим развращающим влиянием на общественную и народную жизнь глубоко возмущало всякое свежее чувство, всякое сердце, в котором была хоть капля патриотического жара. А между тем правительство вело себя так, как будто бы этого не замечало или не хотело заметить; большинство правительственных людей даже защищало такой порядок вещей, потому что находило в этом свою выгоду. До бога высоко, а до царя далеко — говорило большинство и видело в этом необходимость, против которой ничего не поделаешь. А негодование росло и росло, — и что удивительного, если составлялись заговоры против верховной власти, в которой видели силу, поддерживающую всю эту мерзость. Законного способа к выражению своего недовольства не было, да это было и опасно; оставалось писать доносы, что было противно нравственному чувству. Конечно, во всем этом нельзя обвинять одно правительство, виновато тут было и общество, которое было слишком равнодушно ко всему, что его окружало, в котором было слишком мало нравственной энергии для того, чтобы ужиться и допустить это растление. Но возрождение общества было невозможно при таких условиях, в которых оно жило, и мысль, что легче свергнуть правительство, нежели исправить общество, — очень естественна. Вот отчего во всех заговорах прошлого царствования, несмотря на всю безукоризненность стремлений, на всю энергию и ум их коноводов, видна какая-то болезненная несостоятельность. Вот отчего все наши протесты не имеют грозной силы доказательства; они — порывы нетерпения, бешеного раздражения, но только порывы. В нашем обществе не может быть организованных оппозиций, и именно потому, что самое это общество слишком разделено. Оппозиция, сильная энергиею и единодушием, возможна только в нашем народе; такою она действительно явилась при Стеньке Разине и Ем. Пугачеве.
Всем этим, Ваше Величество, я хочу сказать, что недовольство правительством — естественный результат противоречия здравых человеческих понятий с тем, что происходит на самом деле; это недовольство будет продолжаться до тех пор, пока правительство будет чуждо тех мнений, которые начинает высказывать возрождающееся общество; пока наше отечество не будет иметь такого государственного устройства, при котором и правительство, и общество будут составлять одно целое, пока Ваше Величество не даст представителям общества законную меру участия в правительственных делах. Этим делом Ваше Величество положит самую крепкую основу для будущего развития нашего отечества и приобретет себе имя великого из великих. Но до сих пор это недовольство повсеместно, — мы выносим его прямо из жизни, а потому оно, действительно сначала неопределенное, без ясного сознания и настоящей причины этого чувства, средств к разумному его удовлетворению, впоследствии вырастает в то болезненное чувство отчаяния, которое порождает заговоры, не имеющие никакой опоры, никакой почвы ни в обществе, ни в самой жизни. До сих пор, по крайней мере, было так. Если я с самого начала сказал, что оставил отечество вследствие обстоятельств, то и в этом случае и не могу, и не должен оправдываться перед Вашим Величеством; я только могу просить Вас не требовать от меня полного признания в этом деле. Проехав в Куопио, я переменил свое платье и пешком стал пробираться к шведской границе, которую и перешел через четыре недели. Очутясь на чужой земле, я принял твердое намерение отправиться в Италию к Гарибальди, во-первых, потому, что это прямо соответствовало моим военным наклонностям, а во-вторых, что в неаполитанском восстании были все задатки для будущего восстания турецких славян. Не хочу скрыть от Вашего Величества и того, что поддержка и сочувствие нашего правительства к Бурбонской династии9 была одна из причин искренно желать падения Франциска II. Поддержка таких личностей, как Фердинанд и его сын, если не была со стороны России делом бесславным, то во всяком случае возмутительным. Если принцип законности хорош сам по себе, то уж лучше совершенное невмешательство, чем приложение его к таким несчастным случаям, как поддержка Неаполя и Австрии. Если народные симпатии и антипатии не всегда могут руководить политикой правительства, то, с другой стороны, эта политика не должна возмущать чувства народной гордости. Под чужим именем я успел через два месяца пройти Швецию, а в конце октября был уже в Англии. Вашему Величеству известно, что в Лондоне есть Русская типография, в которой печатают такие вещи, которые, к глубокому сожалению, не могут печататься в нашем отечестве. Во главе этого заграничного литературного движения стоят две личности, соединяющие громадные духовные силы с самою горячею любовью к России. Оправдывать Герцена и Огарева перед лицом Вашего Величества было бы с моей стороны делом слишком смелым, да навряд ли они нуждаются в оправдании и защите. Скажу только, положа руку на сердце, что я бы от всей души желал, чтобы в нашем отечестве было бы побольше людей, в которых было бы столько же любви к России, столько же бескорыстного участия к ее будущности. Два раза порывался я отправиться из Англии в Италию и оба раза неудачно. Тогда я сделался наборщиком в Русской типографии. Все мои мысли обратились исключительно на то дело, которое по воле Вашего Величества должно было составить эпоху в нашей истории, — на великое дело освобождения крестьян. При этом не могу не сознаться Вашему Величеству, что если во всем ходе крестьянского вопроса правительству принадлежала, бесспорно, сторона правого, если оно создавало великую основу будущности русского народа, то, с другой стороны, во всех обстоятельствах, сопровождающих его решение, были все причины к энергической оппозиции со стороны депутатов от дворянства: было много таких уклонений со стороны самого правительства, что все это могло заставить лопнуть терпение самое верноподданническое. Реформы должно вести решительно, и полумеры только раздражают. Наконец, самый февральский манифест, которым Ваше Величество объявляло России великую радость, поселил во мне решительное убеждение, что только сильная оппозиция дворянства могла заставить правительство принять реформу государственного устройства нашего отечества. Но оппозиция одного дворянства в настоящее время немыслима, она не имеет почвы в народе, а потому бессильна; только сильным народным восстанием можно было дать этой оппозиции и жизнь, и силу. И я решился на самый подлый поступок для достижения своей цели. Он известен Вашему Величеству, и я не буду о нем распространяться; да и сил не хватает. В одном могу уверить Ваше Величество: что изобретение всего плана принадлежит исключительно мне, и никто из русских, живущих в Лондоне, не только не знал об нем, но и настоящее место моего отправления из Англии в мае месяце осталось неизвестным. В мае я приехал в Норвегию и через Лапландию отправился к границе Финляндии, которую и перешел в июле месяце. Начать дело я предполагал между раскольниками Архангельской губернии, во-первых, потому, что необозримые леса — очень хороший театр для партизанских действий, а во-вторых, потому, что здесь, за неимением помещиков, восстание переставало быть движением социальным и получало характер восстания против правительства. Я думал так: самое главное в этом деле начало, и если рано или поздно придется сложить голову, то, во всяком случае, можно очень много сделать. Но Вашему Величеству известно, что и самое начало дела не удалось: я был бесславно остановлен в Финляндии. Дело рушилось, и я решился лучше стоять до конца, чем подло оправдываться в чем бы то ни было. Мне оставалась одна позорная смерть, и я не задумался замаскировать настоящее дело сознанием в покушении на дорогую жизнь Вашего Величества. Все это было не так — я должен сознаться, но в моем положении не было из чего выбирать. Скоро тому минет полтора года, в это время много было с моей стороны напрасного упрямства, много лишних слов, но, решившись откровенно сознаться Вашему Величеству, я бы почел преступлением скрыть что бы то ни было. Сделанного дела не воротишь — я это знаю, знаю также, что позднее раскаяние совершенно бесполезно. Но лучше поздно, чем никогда. Для полноты исповеди перед Вашим Величеством, я должен сознаться, что, находясь в постоянных столкновениях с польскими эмигрантами в Англии, я вынес оттуда полную симпатию к этому народу и искреннее желание самостоятельного возрождения Польши как начала возрождения западных славян.
Вот все, что я могу, положа руку на сердце, сказать Вашему Величеству. Судить в Вашей воле.
Вашего Императорского Величества верноподданный
12 января 1863 г.
Письмо Бейдемана было доложено царю 26 января, оставлено без всяких последствий и подшито к делу.
8
правитьДело Бейдемана оставалось незаконченным и беспокоило III Отделение гораздо сильнее, чем царя. Генерал Потапов продолжал посещать Бейдемана в равелине и выяснять преступление Бейдемана. И он, вождь III Отделения, пришел к заключению, что необходимо внести изменение в положение Бейдемана. 11 июля 1864 года Потапов обратился к царю с запиской о Бейдемане. Изложив вкратце известный нам ход дела Бейдемана со времени его ареста, Потапов напоминает последний этап — царскую резолюцию; «Не предавая его покуда военному суду, оставить в заключении в крепости» — и переходит к обсуждению текущего момента в жизни Бейдемана:
«С того времени протекло почти три года.
В предложении, не выскажется ли Бейдеман более определенно, ему разрешаемо было время от времени излагать свои объяснения на бумаге: в первое время все написанное им свидетельствовало о неукротимом его ожесточении и злобе. Но в последнее время стало заметно, что тяжкое заключение и безвыходность его положения подействовали на него морально и физически. Почти юноша, ему теперь еще 23 года, он в заточении совершенно потерял все волосы на голове, наружный вид его безжизненный. Что же касается до нравственного перелома, то это доказывается представленною им рукописью, изложенною благонамеренно, об устройстве Государственного совета, также верноподданническим письмом на имя Государя Императора, в котором, не дерзая молить об облегчении участи, он раскаивается в своих преступлениях и дал новые показания, а именно: что он намерен был из Швеции отправиться в Италию к Гарибальди, но не исполнил сего по неимению средств; что кроме Швеции и Норвегии был в Англии, а в Лондоне состоял наборщиком в типографии Герцена, и, наконец, что изложенное им в первом письменном его показании сознание о намерении посягнуть на цареубийство вымышлено им по легкомыслию и самообольщению, в том, однако, предположении, что совершенные им преступления столь велики, что возведение на себя небывалого намерения только скорее решит его участь.
Последние мои посещения еще более убедили меня в перемене, происшедшей в сем арестанте. Взамен прежнего упорства и скрытности, он объяснил мне следующее относительно своей жизни, которое частью скрывал из тщеславия быть только интересным политическим лицом: любя одну девицу, он встретил соперника, вызвал его на дуэль и для сего отправился в Финляндию. При виде убитого врага он понял всю тяжесть совершенного им преступления, а потому, желая избежать кары закона, а с другой стороны, волнуемый ревностью и честолюбием, решился скрыться в Швецию и оттуда отправиться в Италию, с тем чтобы поступить на службу в ряды Гарибальди. Неимение средств остановило это предприятие. Тогда он переехал в Англию, где содержал себя работою у Герцена. Но и эти занятия не обеспечивали его существования. Безвыходность положения ожесточила его сердце, и тогда в уме его зародилась мысль сделаться государственным возмутителем. Первым шагом его на этом поприще было написание вышеизложенного манифеста, с которым он и прибыл обратно в Финляндию, поставив себе задачею пробраться в Архангельскую губернию и начать свою пропаганду с тамошних раскольников; но намерения его посягнуть на цареубийство решительно у него не было никогда, и показание об этом вымышлено им уже в крепости.
Если можно верить этим последним, по-видимому более откровенным и спокойным, объяснениям Бейдемана столько же, сколько могут заслуживать доверия первые его показания, написанные им тотчас же по лишении свободы и, положительно, в раздраженном, ненормальном состоянии души, то преступность Бейдемана не представляется уже в таком ужасающем виде, какой он придал себе первоначально. Тем не менее и в этом случае фактическая сторона его обвинения — помимо добровольных сознаний — побег и укрывательство, а также найденный у него возмутительный манифест делают его преступником весьма тяжким. По смыслу нашего военного законодательства даже за одни эти последние преступления, если, впрочем, они учинены в военное время, виновный подвергается смертной казни, т. е. тому же самому наказанию, которому Бейдеман, судя по заметному ослаблению его организма, весьма может, хотя и не так быстро, подвергнуться, находясь в заключении; но при этом нельзя не обратить внимания на то важное обстоятельство, что до настоящего времени и эти преступления Бейдемана недостаточно еще выяснены: причины и поводы его побега, самые обстоятельства его жизни совершенно неизвестны правительству; с другой стороны, молодые его годы, болезненное физическое состояние и упадок нравственных сил, совершенная безнадежность и отчаяние от трехлетнего одиночного заключения, наконец, преступление, совершенное, так сказать, вслед за оставлением скамьи в заведении, где Бейдеман, при даровитых способностях, отличался скромным поведением, — все эти обстоятельства, по смыслу наших законов, суть обстоятельства, увеличивающие или уменьшающие меру наказания.
Обращаясь затем к этой статье закона, по которой Бейдеман за совершенное преступление подлежит смертной казни, не следует упустить из виду и той статьи, в силу коей он, по свойству его преступлений, подлежит только военному суду, решение которого представляется на высочайшее утверждение, и от воли и милосердия Его Величества зависит прекращение или дарование жизни лицам подобной категории.
Впрочем, что бы ни ожидало Бейдемана по суду, казалось бы, что закон и справедливость были бы более удовлетворены, если бы заслуженное им наказание, хотя и смертная казнь, совершено было бы над ним в силу закона, а не исполнилось бы над ним от внешних причин заточения, оказывающих разрушительные влияния на его организм.
Руководствуясь такими соображениями и имея в виду вышеприведенную высочайшую резолюцию: „не предавая его (Бейдемана) _п_о_к_у_д_а_ военному суду, оставить в заключении в крепости“, я осмеливаюсь решение участи Бейдемана вновь повергнуть на всемилостивейшее воззрение Государя Императора».
Очевидно, результатом всемилостивейшего воззрения явился следующий документ в деле о Бейдемане — подписанная князем Долгоруковым маленькая записочка на почтовом листке: «Государь Император высочайше повелеть соизволил: поручика Михаила Бейдемана оставить в Алексеевском равелине впредь до особого распоряжения»10.
9
правитьСледующее хронологическое известие о Бейдемане мы получаем не из дела, а из источника литературного — воспоминаний Н. В. Шелгунова[15]. Н. В. Шелгунов был посажен в Алексеевский равелин 15 апреля 1863 года и сидел здесь до 29 ноября 1864 года. Здесь он имел возможность перестукиваться с Бейдеманом; приведем это ценное для биографии Бейдемана сообщение:
«В армии Гарибальди было немало русских, не только мужчин, но и женщин… Припоминаю еще, что из одной финляндской деревни, в которой стояли русские уланы, в одно прекрасное утро исчез русский офицер; после него остался чемодан с военной формой. Загадочное исчезновение офицера заставило много говорить, называли и фамилию его, но никто не знал, куда он делся. Так эта история и замолкла. В апреле 1863 года я был заключен в Алексеевский равелин. Не успел я еще хорошенько основаться в новой для меня обстановке, как сосед с правой стороны начал вызывать на разговор энергическим стучанием. Из неукротимости, с какою сосед барабанил в стену, я понимал, насколько он желает установить сношение, а потому-то и не отвечал ему. После нескольких дней бесплодных вызываний на разговор сосед стучать перестал. Так прошло месяца три-четыре. Раз меня привезли в суд. В первом зале, в ожидании допроса, стояло уже несколько человек, и между ними, у противоположной мне стены, молодой артиллерийский офицер, а рядом с ним два часовых с ружьями (у меня были такие же ассистенты). Для меня до сих пор остается секретом, каким наитием офицер этот узнал, откуда я; но, порывисто отделившись от стены, он быстрым, военным шагом подошел ко мне в упор, и вот — наш разговор, который кончился прежде, чем часовые успели прийти в себя.
— В котором No? — спросил меня офицер.
Я ответил.
— Чернышевский сидит в таком-то No.
— А кто со мной рядом? — спросил я артиллериста, проникнувшись уважением к его авторитетному всезнанию.
— Бейдеман. Вы за что?
Я ответил.
— А вы?
— За то-то.
И так же порывисто офицер повернулся и стал между своими часовыми.
Как только я вернулся к себе, я самым энергическим и дружеским образом стал стучать к соседу. Он оказался незлопамятным и отозвался. Когда прошел первый порыв обмена чувств, сосед, сделав короткую паузу, ударил в стену один раз: „тук“, затем, через паузу, два раза — „тук-тук“, потом три раза. Я понял, что сосед учит меня азбуке; приостановил его, взял карандаш и бумагу, затем опять вызвал его и записал всю азбуку, которую он мне простучал. Соседом оказался тот самый офицер Бейдеман, который так таинственно исчез из Финляндии. Он убежал к Гарибальди, сражался за освобождение Италии, но был схвачен, арестован и заключен в Алексеевский равелин. В 1863 году Бейдеману было 23 года. В 1864 году меня освободили так внезапно, что я не успел проститься с Бейдеманом и не знаю ничего об его дальнейшей судьбе».
Итак, Бейдеман перед III Отделением и царем отрицал то, что он сражался в войсках Гарибальди, но признавал это в разговоре через стену с Шелгуновым и в письме к родным. Последнее признание представляется нам более достоверным, чем первое отрицание, но необъяснимо, почему Бейдеман счел нужным скрывать гарибальдийский эпизод своей жизни. Любопытно, что после категорического заявления, сделанного Шувалову лично 5 октября 1861 г., о том, что он в южной Италии не был из-за отсутствия денег, и несмотря на крайнее свое желание, Бейдеман письменно через 3—4 дня как будто хотел изменить свое категорическое утверждение. «Что же касается до отправления моего к Гарибальди, то на этот счет я Вам дам личное объяснение», — писал Бейдеман. Ведь если не был у Гарибальди, так и объяснять нечего. Знать же, почему не был, Шувалову было вовсе не интересно. Кажется, Бейдеман по намекам Шувалова (а намеки основывались на очень общем известии письма, дошедшего до начальника таможни) не мог выяснить, что именно ему известно об его гарибальдийской эпопее, и потому был в выжидательном положении, продолжая отрицать и готовя признание. На всякий случай свое сообщение письма к родным о поездке к Гарибальди Бейдеман готовился истолковать как заявление о _ж_е_л_а_н_и_и ехать, но приходил в раздражение при мысли, что могут беспокоить получивших его письмо. 26 октября он с прежней категоричностью утверждал письменно, что предположение его об экспедиции к Гарибальди не оправдалось. Повторяю, если Бейдеман сражался в войсках Гарибальди, то для нас совершенно непонятно настойчивое отрицание этого факта[16].
10
правитьМы исчерпали все данные, которыми располагали Александр II и шеф жандармов в деле Бейдемана. К единственному источнику истории его жизни — архивному делу мы могли присоединить только одно фактическое сведение в воспоминаниях Н. Б. Шелгунова. Но скудные указания архивных листков, восторженные и резкие прокламации Бейдемана, смелое исповедание им революционной веры надо вдвинуть в рамки исторической эпохи 1858—1861 годов, надо овеять дыханием ликующего возбуждения, которое охватило всю нашу литературу, изящную и прикладную, победно неслось через рубеж со столбцов «Колокола», и образ Бейдемана оживет в нашем воображении, заблещет яркими красками. Возбуждением эпохи был создан духовный человек в Бейдемане.
Первоначальное образование он получил в Киевском Владимирском кадетском корпусе. Он поступил сюда 5 сентября 1857 г. До осени 1857 г. этот кадетский корпус был неранжированным и только осенью 1857 г. был развернут в корпус полного состава. Новое военно-учебное заведение привлекло особое внимание высшего военно-учебного начальства и самого монарха. Они очень старались о привитии настоящих кадетских традиций к новому корпусу. Уже в октябре 1857 г. корпус, как выражались в былое время, был осчастливлен посещением царя и великого князя Николая Николаевича. Молодой кадет лицезрел своего обожаемого монарха. В апреле 1858 г. корпусу было пожаловано знамя. Отсюда шли патриотические настроения. С открытием корпуса была обновлена учебная сторона дела. В преподаватели были приглашены профессора Киевского университета[17]. Из них следует упомянуть об энтузиасте словеснике А. И. Селине, свойственнике Герцена (они были женаты на родных сестрах), об А. И. Линниченке, об известном юристе Незабитовском. Быть может, их уроки дали первый толчок размышлениям Бейдемана об окружающей его русской действительности, сообщили высокий тон его настроениям. Из Киева Бейдеман перешел в Петербург. 16 июня 1859 г. он был зачислен в Константиновское военное училище, и через год, 16 июня 1860 г., он был выпущен поручиком из отделения генерального штаба 3-го специального класса. По аттестации начальства, во время годичного пребывания в училище Бейдеман вел себя весьма скромно и поведения был хорошего. По успехам был отнесен в первый разряд. Просматривая списки преподавателей училища, мы не находим среди них таких, влиянию которых мы могли бы приписать развитие свободолюбия в Бейдемане. Но в 1859—1860 гг. не школа, а жизнь была рассадником свободных идей и чувств.
Канун освобождения был эпохой великого общественного возбуждения. Шестидесятые годы были в полном цвету. Нам нет надобности останавливаться на их характеристике. Мы не знаем жизненной обстановки Бейдемана, не знаем его петербургских связей, знакомств, отношений к лицам, нам известным, но если делать выводы из полного молчания о нем в литературе мемуаров, в современных документах, то не нужно ли заключить, что юноша Бейдеман принадлежал к разряду одиноких, думающих про себя, замкнутых мечтателей. Главнейшим, а быть может, и единственным возбудителем его мысли была литература. Излагая в первом своем признании политическую исповедь, Бейдеман заканчивал ее словами: «Все, что здесь написано, было давно высказано с необыкновенным талантом, со всей страстью негодования, с любовью к России и ее будущему, с великой гражданской силой людьми, которые погибли и гибнут от правительственного гнета». Здесь не названы проповедники передовых идей, но позднее, в письме к царю, Бейдеман назвал их имена: «Во главе заграничного литературного развития стоят две личности, соединяющие громадные духовные силы с самой горячей любовью к России. Оправдывать Герцена и Огарева перед лицом Вашего Величества было бы с моей стороны делом слишком смелым, да навряд ли они нуждаются в оправдании и защите. Скажу только, положа руку на сердце, что я бы от всей души желал, чтобы в нашем отечестве было бы побольше людей, в которых было бы столько же любви к России, столько бескорыстного участия к ее будущности».
Герцен и Огарев были властителями дум Бейдемана; под влиянием их пылкой проповеди сложилось его политическое миросозерцание.
Из «Колокола» он почерпнул и фактический материал для размышлений над русской действительностью, и самую оценку ее. Критикуя неправду русской общественной жизни, Бейдеман опирался не столько на собственный свой опыт, которого, пожалуй, у него и не могло еще быть на 21-м году жизни, сколько на сообщения «Колокола». Анализируя все известные нам его заявления, писанные в Алексеевском равелине, мы можем возвести к статьям «Колокола» и все приводимые Бейдеманом указания фактического характера, и все его политические рассуждения. С полной категоричностью можно утверждать, что вся политическая исповедь Бейдемана, _з_а_ _о_д_н_и_м_ _и_с_к_л_ю_ч_е_н_и_е_м, укладывается в статьях «Колокола». У Бейдемана нет ни одной темы, _з_а_ _и_с_к_л_ю_ч_е_н_и_е_м_ _о_д_н_о_й, которая не была бы разработана в «Колоколе», нет ни одной подробности, новой по сравнению с «Колоколом»[18]. Мелкая подробность: бичуя разврат и тупость представителей высшей власти, Бейдеман для иллюстрации называет ряд фамилий (Адлерберг, Панин, Долгоруков, Строганов, Гагарин, Игнатьев, Бутков, Муравьев и т. д.); среди них нет ни одного имени, которое не встречалось бы с приличествующей ему характеристикой на столбцах «Колокола».
В прямой зависимости от статей Герцена находятся и общие взгляды Бейдемана на самобытность русского развития, на роль немцев в нынешней русской истории, на прогрессивное значение славянофильства, нашедшие изложение в его статье «Славянофильство как принцип». Исповеданное здесь славянофильство Бейдемана было славянофильством самого Герцена.
Двадцатилетний Бейдеман ушел из дому и перешел русскую границу через две недели по окончании курса в закрытом учебном заведении. Что толкнуло его на этот решительный шаг? Бейдеман сначала отказался ответить на этот вопрос своим тюремщикам, но на пятом месяце заключения дал категорический ответ: «Причина, побудившая меня оставить отечество, та же самая, которая побудила меня возвратиться в него: желание уничтожения настоящего правительства, современных государственных и общественных форм, и твердое намерение, на обломках этого уродливого здания, содействовать к устройству такого государства, таких общественных отношений, которые были бы сообразны с правдой, с здравым смыслом и с настоящими и будущими потребностями русского народа». В письме к царю, писанном на 15-м месяце заключения, Бейдеман глухо и неясно говорил о том, что оставление отечества было результатом тяжелых обстоятельств, что полная исповедь на этот счет была бы свыше его сил и что это — та сторона его сердца, которая тяжело и трудно раскрывается. Очевидно, у Бейдемана были мотивы очень личного и интимного характера, для нас неясные[19].
Возбуждение, царившее в русском обществе и литературе, требовало от отдельного человека кипучей деятельности во имя блага страны, народа, участия в освободительной работе. Одинокий юноша мечтал о подвигах грандиозных, об уничтожении правительства, о полном разрушении современных государственных и общественных форм — на меньшее он не пошел бы! Но как реально приступить к совершению подвига? Обыденность, пошлость окружавшей жизни была невыносима, служба в армейской кавалерии в Кашине сулила тусклые сумерки. Можно ли было, питая в душе великие замыслы, хоть на одну минуту уйти в эту жизнь? Надо было при первой возможности, сейчас же, немедленно порвать все связи с действительностью! А на Западе герой подвига мог найти приложение своим силам. Борьба за свободу кипела в это время в Италии, вождем ее был Гарибальди. Об итальянских делах, о походе Гарибальди Бейдеман читал обстоятельнейшие статьи H. Г. Чернышевского в отделе «Политика», ежемесячно помещавшемся в «Современнике». В руках Бейдемана до его отбытия из России были свежие книжки «Современника» с отчетом о начале выступления Гарибальди. В мае 1860 года начался поход знаменитой тысячи — подвиг безумного риска и смелости. К итальянцам — волонтерам Гарибальди — примыкали иностранцы, которых привлекал идеалистический порыв борьбы за свободу и необычайная отвага предприятия. Выпущенный из военного училища офицер мог найти удовлетворение в этой борьбе и жажде героических дел, и специфическим интересам военного человека.
Понятно, воодушевление Бейдемана нашло исход в решении бросить все в России и уйти в войска знаменитого итальянского патриота.
За границей Бейдеман окунулся в водоворот революционных идей. О том, что он делал там, мы знаем только из его рассказов, но все равно, сражался ли он в войсках Гарибальди, или только работал в типографии «Колокола», вдыхая вместе с пылью свинцовых литер свежую бодрость вольного русского слова, или, наконец, в течение года успел и побывать в Италии и пожить в Лондоне, все равно идея революционной борьбы росла и крепла в его душе, принимала осязательные формы. Крестьянскую волю, данную 19 февраля 1861 года, он пережил за границей острее, чем оставшиеся на родине соотечественники. Бейдеман разделил мнение незначительного меньшинства о крайней неудовлетворительности, половинчатости и фальшивости великой реформы. В развитии взглядов Бейдемана на крестьянскую реформу «Колокол» сыграл большую роль.
Был один момент — самый первый, когда Герцен и Огарев приветствовали реформу Александра II (в передовой статье № 95 от 1 апреля 1861 года «Манифест»): «Александр II сделал много, очень много; его имя теперь уже стоит выше всех его предшественников. Он боролся во имя человеческих прав, во имя сострадания, против хищной толпы закоснелых негодяев — и сломил их! Этого ему ни народ русский, ни всемирная история не забудут. Из дали нашей ссылки мы приветствуем его именем, редко встречавшимся с самодержавием, не возбуждая горькой улыбки, — мы приветствуем его именем _о_с_в_о_б_о_д_и_т_е_л_я! Но горе, если он остановится, если усталая рука его опустится. Зверь не убит, он только ошеломлен! Теперь, пока стоглавая гидра, которой каждая голова или Муравьев, или Гагарин, не совсем опомнилась, надо покончить ее и освободить, вместе с русским крестьянином, новую русскую государственную мысль — и от немецких колодок, и от русских татар, тучных нашей кровью, нашими слезами, нашим изнурением».
Но очарование продолжалось всего один момент. Очень скоро «Колокол» перешел к критике начал реформы. Ей посвящены статьи Огарева «Начало русского освобождения» (осторожная и сдержанная статья в № 96 от 15 апреля) и «Разбор нового крепостного права» (в № 101—106). Основной тезис провозглашен им в первой статье (№ 101 от 15 июня): «Крепостное право не отменено. _H_a_р_о_д_ _ц_а_р_е_м_ _о_б_м_а_н_у_т!» Крестьянские бунты, вспыхнувшие сейчас же по объявлении воли, и беспощадное подавление их правительством, в особенности восстание в селе Бездне13 Казанской губернии, открыли глаза Герцену и Огареву на сущность реформы. «С 19 февраля до 8 мая, — писал Огарев, — прошло 78 дней; обстоятельства обозначились. В феврале подписан манифест, в апреле льется кровь безоружных крестьян, в мае циркуляр нового министра внутренних дел предписывает губернаторам объяснить народу, что барщина не есть барщина. Такого уродливого хода дел мы и не ожидали. Итак, комитет под председательством Константина Николаевича оттерт на задний план; теория государственного развития поручена Бутковым, а практика — Апраксиным. Стало быть, ожидать, чтобы комитет „для устройств сельского состояния на общих и единообразных началах“ помог делу, исправил бы или переделал „Положения о крестьянах“, было с нашей стороны мечта, которую мы, из жажды блага народного, лелеяли не один день. В то время правительство, казалось, стало во главе русского освобождения; его положение было необычайно светло и счастливо: оно его утратило разом, и наконец, надежда на него, вера в него рушилась окончательно. Упавши в кровь, оно упало в грязь — и вынуждено объяснить народу, что черное не черное, что два не два, что барщина не барщина. Какая ложь и какое бессилие! Причины такого хода дел разгадать нетрудно, их две: 1) правительство в освобождении народа неискренно, т. е., в сущности, государь не хочет никакого освобождения; 2) оно совершенно бездарно, т. е. не умеет ничего понять и ничего сделать. Разрыв с этим правительством для всякого честного человека становится обязательным».
За пролитую крестьянскую кровь Огарев объявлял виновным Александра II. «Вам захотелось поиграть в освобождение, и Вы не пожалели мужицкой крови, Александр Николаевич? Ну! Смотрите — как бы Вам ею не захлебнуться!.. Читая летопись дурно прикрытого военно-чиновничьего злодейства, нам приходит на ум: неужели Александр II, когда остается один, ну хотя бы воротясь с медвежьей охоты или после путешествия с императрицей по монастырям, — неужели в минуту уединения и раздумья он никогда не подумал, что он убийца и палач? И что тут — нечего извиняться — я-де не сам, из собственного ружья, расстреливаю и не собственной высочайшей рукою порю?.. Неужели при этой мысли он никогда внутренно не содрогнулся, особенно вспомнив, что виновата не жертва, а бестолковость царских законов? Неужели у него никогда не навернулась горькая слеза и он не почувствовал к себе глубочайшего презрения? Если мысль, что он палач и убийца, приходит ему в голову и мучит его, пожалуй, в нем еще отыщется доблесть — просить у народа прощенья. Ну а если она ему никогда не приходит в голову?.. Тогда он просто жалкий и ничтожный человек, в то время когда сам льет неповинную кровь народа и награждает крестами своих наемных злодеев».
Критикуя положение 19 февраля 1861 года в своих признаниях из крепости, Бейдеман находился, несомненно, под влиянием статей Огарева. В частности, те моменты, которые подчеркивал Бейдеман, нашли яркое освещение у Огарева: установленное актом 19 февраля переходное состояние, добровольные соглашения и полюбовные сделки, нарушение принципа общинного землевладения, открытие грабительских возможностей для чиновничества. Не входя в подробное сравнение мнений Бейдемана и взглядов «Колокола», ограничимся лишь утверждением в общей форме.
Расправы над крестьянами, чинимые под руководством специальных посланцев, генерал- и флигель-адъютантов, наполнили слезами и ужасом Герцена и Огарева так же, как, несомненно, и Бейдемана. Но еще раньше известий о подавлении крестьянских бунтов пришли за рубеж вести о подавлении мирных польских манифестаций в Варшаве, о расстреле мирного населения. Рука, готовая поднять тост за освободителя, опустилась. «Через новую кровь, пролитую в Варшаве, наш тост не мог идти. Преступленье было слишком свежо, раны не закрылись, жертвы не остыли, имя царя замерло на губах наших», — писал Герцен в № 96 «Колокола» от 15 апреля (статья «10 апреля и убийства в Варшаве»). «Как все изменилось в такое короткое время? Где надежды, приподнявшие головы, где светлый взгляд? Опять страшно встретить свободного человека, все кажется, что он нас упрекает. Неужели и в нас отбрызнула кровь с грязью?» (в статье «Mater dolorosa»[20] в № 97, от 1 мая). События в Варшаве поразили и потрясли Бейдемана, у которого были, по его признанию в письме к царю, теплые отношения с эмигрантами-поляками, жившими в Лондоне.
Расстрелы крестьян, расстрелы мирного польского населения, пролитие крови польской и русской довели до высшей степени нервную раздражительность Бейдемана, завершили процесс создания революционной идеологии и вывели его на дорогу активного революционного выступления. По полному отсутствию каких-либо сообщений о Бейдемане, идущих из-за рубежа, и в полном согласии с его категорическим отрицанием каких-либо единомышленников и сообщников, мы можем заключить, что он опять был одинок в своих решениях, он не делился ни с кем своим подвигом, он один брал на свои плечи дело величайшей трудности — поднятие народного восстания. Он, двадцатилетний русский офицер, выступал мстителем за народную кровь. Он _п_р_о_д_о_л_ж_и_л_ те выводы, которые сделал «Колокол» из русских обстоятельств 1861 года: от крушения надежд на мирное преуспеяние он перешел к новым и твердым надеждам на народную революцию, от мысли о необходимости разрыва с гнусным правительством он перешел к мысли об уничтожении правительства и о поражении его главы.
Одинокий, замкнутый в себе и исполненный отважной решимости, русский офицер-революционер обрел своего врага, ощутил и почувствовал. Он стоял перед самодержавием, тем чудищем, которое мучило чувства лучших русских людей. Самодержавие нелепое, всеподавляющее, ничего не знающее, не видящее, не понимающее, слепое, ни на что не способное, рабское, тупое — это все эпитеты, которыми Бейдеман старался разъяснить заколдованное чудовище. Но это огромное и косное, почти мифическое, становилось простым и обыкновенным в своем земном, русском олицетворении. Монарх, освободитель — вершина власти! Принцип и лицо были в чудесном слиянии. Уничтожение лица казалось и уничтожением принципа. Цареубийство представлялось великим делом, после которого — казалось Бейдеману — откроется новая, чудесная жизнь. Цареубийство несло бы полное уничтожение помещичьего права, было бы коренным переломом в русской жизни, дало бы знак восстанию народному, положило бы начало тому движению, которое так или иначе разрушило бы настоящий порядок вещей. Но что бы ни принесло цареубийство, оно уже было, до всяких результатов, актом мести за крестьянскую кровь, актом мести, который мог быть, по глубокому убеждению Бейдемана, только благословлен народом. Вот мысли, которые выносил в сердце и голове Бейдеман. Когда люди из III Отделения спрашивали у него о сообщниках и о его возбудителях, подстрекнувших его, и намекали на то, что он был не самостоятелен и являлся лишь орудием, Бейдеман загорался негодованием и с чувством оскорбленного одиночества отталкивал эти намеки. «Я только желал, желаю и буду желать счастия и человеческих условий общественного быта своему народу… Я убедился: хорошего ожидать нечего, что крестьянская кровь требует отмщения и что только тогда рухнет вся гадость нашей жизни, когда народ встанет на ноги… Помочь моей родине было единственным и самым сильным моим желанием».
В то время, когда Бейдеман приходил к конечным выводам революционного миросозерцания, над разрешением вопроса о том, что же делать русской оппозиции, работала мысль Н. В. Шелгунова и М. Л. Михайлова. Шелгунов дал ответ в прокламации «К молодому поколению». В июне 1861 года текст этого воззвания был привезен Михайловым в Лондон и отпечатан в типографии «Колокола» в количестве 600 экземпляров. В середине июля Михайлов привез эту прокламацию в Петербург и в августе и сентябре распространил ее при содействии Шелгунова, Михаэлиса и А. А. Серно-Соловьевича. 14 сентября Михайлов был арестован и в декабре того же года был осужден за принятое им на себя составление и распространение прокламации к шести годам каторжных работ. Прокламация Шелгунова была написана под влиянием пропаганды того же «Колокола», но шла в своих выводах дальше. Шелгунов прямо ставил вопрос о грядущей революции. В своих позднейших воспоминаниях Шелгунов, припоминая содержание прокламации, писал: «Там говорилось, что напрасно так боятся революции, что войны истребляют миллионы людей, если смертью можно купить благо народа. Это место было ли центром тяжести прокламации, не помню, но оно вышло центром тяжести обвинения (в деле Михайлова). Пойди мысль еще на шаг вперед, и Михайлов был бы приговорен к смерти»[21]. «Императорская Россия разлагается, — писал Шелгунов. — Если Александр II не понимает этого и не хочет добровольно сделать уступку народу — тем хуже для него… Если царь не пойдет на уступки, если вспыхнет общее восстание, недовольные будут последовательны: они придут к крайним требованиям»[22]. Мысль о цареубийстве только намечается. Бейдеман пошел на шаг вперед; он зафиксировал эту мысль и отказался связывать ее с мыслью о возможных уступках со стороны царя. Те прокламации, которые Бейдеман писал в Алексеевском равелине, совпадают во многих подробностях с воззванием Шелгунова. Конечно, такое совпадение может свидетельствовать о единстве революционного настроения. Шелгунов хорошо разъясняет это: «Александр II сам разжигал революционное чувство, возбуждая преувеличенные ожидания. Освобождение совершилось в такой тайне и общее внимание было так напряжено, что каждый ждал гораздо большего, чем получил. Неудовлетворение вызвало недовольство, а недовольство создало революционное брожение. Вот источник этих прокламаций. Кому принадлежит первая (в 1861 году) прокламация, неизвестно, но прокламации точно по уговору явились все в одно время. Все они принадлежат очень небольшому кружку людей, действовавших отдельно и в глубокой тайне. Паника и надежды были гораздо сильнее, чем бы им следовало быть. И правительство преувеличивало опасность, и молодость ошибалась насчет силы, за которой она готова была идти…»[23]. Но если Бейдеман перед отъездом в Россию работал в типографии «Колокола», то позволительно предположить, что ему была известна эта прокламация, и совпадение в таком случае может допускать и иное объяснение, кроме ссылки на одинаковые условия эпохи.
Решение было принято. Бейдеман перешел шведскую границу. Орудия восстания и цареубийства были при нем: манифест от имени Константина Первого и пистолет с испорченным замком. Мы отмечали своеобразный подход к пропаганде народного восстания: народ должен восстать во имя царя и по призыву подложного манифеста. В истории революционных движений этот метод обманной пропаганды, как известно, не давал годных результатов и был негодным оружием. Восстанавливая по клочкам манифест, мы вряд ли ошибемся, указав на влияние статьи Огарева в № 59 «Колокола» от 1 января 1861 года «На новый год». Бейдеман проектировал в манифесте установление областного самоуправления; Огарев как раз и развивал тему разделения России по областям. Любопытно, что, перечисляя титулы императора Константина Первого, Бейдеман придерживался областных границ, очерченных Огаревым: так, у него вслед за Огаревым явилась область Беломорская, Белорусская, Заднепровская, Закавказская и т. д.
Пистолет тоже оказался негодным оружием и не сослужил пользы Бейдеману. Через полтора года заключения Бейдеман заявил, что он оговорил себя в замысле на цареубийство, но он так часто и так подробно в своих признаниях развивал возможные мотивы цареубийства, что у нас не остается сомнений, что мысль о цареубийстве владела им и была на грани ее воплощения, с трудом сознаваемой самим Бейдеманом.
Остальное нам известно. Планы Бейдемана потерпели полное крушение, и когда он очутился в Алексеевском равелине с клочками манифеста царя Константина, ему оставалось одно — не опустить своего взора перед чудовищем, которое он собирался сразить, и утвердить свое революционное я в дерзком и смелом заявлении своих мыслей и замыслов. Одно удовлетворение было достижимо для него: сказать всю правду, назвать сановных грабителей России настоящими именами, бросить в лицо могущественному врагу неслыханные оскорбления! Этого удовлетворения Бейдеман добился, но какой ценой?..
11
правитьМы знаем все объяснения, написанные Бейдеманом в Алексеевском равелине в течение полуторалетнего заключения. С резкой определенностью он отстаивал перед тюремщиками свое революционное право на восстание и на цареубийство; правда, в последнем заявлении — письме к царю — он отрицался от последнего замысла, но сохранил ту же независимость тона и суждений. Все это время он ждал суда, готовился к нему, все посылал записки и объяснения, боясь, как бы его намерения не подверглись неверному истолкованию. Но как раз ставить Бейдемана на суд не хотели ни III Отделение во главе с своим шефом, ни сам Александр II. Мы уже указывали на некоторые колебания царя в деле Бейдемана. 2 ноября князь Долгоруков записал на памятном листке, что «Государь Император высочайше повелеть соизволил поручика Михаила Бейдемана оставить в Алексеевском равелине впредь до особого распоряжения». В декабре III Отделение занялось рассмотрением вопроса о судьбе Бейдемана при наличности такого повеления. Сохранилась не получившая движения записка — удивительный образец иезуитизма. Содержание ее непередаваемо, и она должна быть воспроизведена полностью. Мы просим читателя вдуматься в эту записку.
«Находясь уже в Алексеевском равелине, Бейдеман в собственноручной записке высказал свой преступный образ мыслей и открыл при этом бывший у него умысел на цареубийство с целью ниспровергнуть настоящий образ правления в России.
Обнаружение этого, без всяких посторонних побудительных причин к тому, без всяких обстоятельств, вызывавших его на такую откровенность, ожесточение, с каким он излагал свои мысли по этому предмету, — все это доказывает раздраженное состояние его души, свидетельствующее в некоторой степени ненормальность умственных его способностей. Состояние это, с оставлением его в крепостном заключении, едва ли может измениться к лучшему и, вероятно, будет иметь следствием умопомешательство.
Для предупреждения этого и в видах законности, равным образом и для предупреждения нарекания со стороны общества, требующего во всем законного и гласного направления дел и осуждающего обыкновенно административные меры правительства, — хотя бы они были, как чаще случается, с пользою для лиц, против которых меры сии принимаются, — желательно было бы, чтобы Бейдеман предан был законному суду, которого он и сам просит. Суд неминуемо приговорит его к тяжкому наказанию, тем более что он не показывает ни малейшего раскаяния; это также признак ненормального состояния ума, но как бы строг ни был судебный приговор, наказание, определенное судом, ограничивается известным сроком, в продолжение коего преступник побуждается заслужить своим добрым поведением облегчение участи, не лишается надежды в будущем и имеет цель жизни; тогда как в заключении на неопределенный срок безнадежность может довести до отчаяния и в Бейдемане непременно увеличит ожесточение.
При этом представляется вопрос — сколько времени предполагается содержать Бейдемана в заключении и как поступить с ним, если после нескольких лет Государю Императору угодно будет обратить на него свое милосердие? Бейдеман еще очень молод, чрез 10 лет он не достигнет еще вполне того возраста, в котором рассудок в состоянии будет взять верх над его заблуждениями и увлечениями, а между тем десятилетнее заключение усилит в нем еще более раздражение, и в таком положении души он не в состоянии будет оценить снисхождения, как это доказал теперь Бакунин[24]».
Извольте понять из этой записки, что же предлагает III Отделение? Заключение на неопределенный срок, как ожесточающее Бейдемана, не отвечает цели, но наказание по суду ограничивается определенным сроком. Но ведь и чрез 10 лет Бейдеман будет еще очень молод и вряд ли исправится, а кроме того, десятилетнее заключение усилит в нем еще более раздражение и т. д., и т. д. Без какой-то тягостной тоски нельзя вдумываться в резоны, выставляемые этой запиской.
Никаких новых фактических объяснений от Бейдемана более не последовало. Никаких разысканий по делу Бейдемана III Отделение не делало ни в течение первого полуторалетнего периода его заключения, ни впоследствии. Он сам себе был и нож и рана. Никакого следствия по его делу не велось, никакого суда не было. Его судьба была решена уже помянутым нами листком для памяти, на котором записано 2 ноября 1861 года изящнейшим канцелярским почерком высочайшее повеление об оставлении Бейдемана в Алексеевском равелине впредь до особого распоряжения и скреплено аккуратно кругловатой подписью князя Долгорукова.
_О_с_о_б_о_г_о_ _р_а_с_п_о_р_я_ж_е_н_и_я_ _п_р_и_ _ж_и_з_н_и_ _А_л_е_к_с_а_н_д_р_а_ _II _п_о_ _д_е_л_у_ _Б_е_й_д_е_м_а_н_а_ _н_е_ _п_о_с_л_е_д_о_в_а_л_о.
12
правитьС момента заключения в равелин Бейдеман оставался единственным узником в течение полутора месяцев, а затем равелин наполнился заключенными и не пустовал в 1861—1866 годах. За этот период в равелине побывали лица, отделавшиеся легко и вышедшие на волю. Бейдеман, который сидел в величайшем секрете, втайне от всех, без переписки и свиданий, нашел возможность передать через одного из выпущенных, что он «умоляет родных хлопотать об его освобождении, для избавления его от сумасшествия, что пусть лучше сошлют его в солдаты или даже в каторжную работу — лишь бы выпустили на свет божий». Такие вести от Бейдемана пришли осенью 1864 года. От имени сестры Бейдемана Виктории Степановны Степановой была составлена докладная записка следующего содержания:
«Поручик Драгунского Военного ордена полка Михаил Степанов Бейдеман, три года тому назад без вести пропавший, оказался содержащимся в С.-Петербургской крепости. Мать его в сентябре минувшего 1863 года умерла на пути из Бессарабии в Крым для испрошения у Государя Императора помилования ее сыну. Тетка Бейдемана Феодосия Яковлевна[25] до сих пор не смела обратиться с просьбою о помиловании его, пока не прибыла сюда из Бессарабии родная сестра его Виктория, которая, по братской любви, надеется, что брат ее Михаил обратится к полному раскаянию в своем проступке. Сестра заключенного в крепости Бейдемана Виктория, уверенная в благодушии Вашего Сиятельства, осмеливается испрашивать единственной милости — дозволить навещать Бейдемана в его заточении»14.
Эту записку профессор Николаевской академии Генерального штаба Н. П. Глиноецкий, находившийся в родстве с Бейдеманом, передал генералу Петру Кононовичу Менькову и просил его похлопотать за Бейдемана у Н. В. Мезенцева. Из письма Глиноецкого процитированы нами переданные на волю мольбы Бейдемана. Препровождая записку сестры вместе с письмом Глиноецкого, П. К. Меньков писал 5 ноября 1864 года Н. В. Мезенцеву:
«Приветствую тебя, мой добрый друг Николай Владимирович! Зная готовность твою на все доброе и честное, я обращаюсь к тебе с покорнейшею просьбою, _б_у_д_е_ _в_о_з_м_о_ж_н_о, помочь несчастной семье, жалобы коей изложены в прилагаемой у сего записке. Генерального штаба полковник Глиноецкий, профессор Николаевской академии, в письме своем просит за родственника своего. Понятно, что, являясь посредником в этом деле, я знаю только полковника Глиноецкого как отличного и во всех отношениях надежного офицера и ничего не ведаю ни о его семье, ни о родственниках. Мать несчастного Бейдемана умерла с горя и лишений.
Пожалуйста, друг мой Николай Владимирович, сделай возможное для несчастных, насколько допускают долг и человечность. Уведоми меня несколькими словами».
Единственной милости — дозволить навещать Бейдемана в его заточении — просила сестра. Сделать возможное для несчастных родных, насколько допускают долг и человечность, просил Меньков.
Просьба родных с приложением всех документов была доложена князю Долгорукову. Князь надписал 14 ноября 1864 года на записочке: «Доложено Е. В-ву, что просительнице дан ответ неимением возможности сказать ей что-либо о ее брате. Принять это за правило и на будущее время. Оно передано мною ген.-лейт. Сорокину (коменданту крепости)»… Биться головой об стену, вымаливать хоть одно слово о брате и услышать: нет возможности сказать что-либо…
Волна горючих слез разбилась о хладную и безмолвную скалу III Отделения…
Еще один запрос был сделан о Бейдемане. В № 201 от 1 августа 1865 года «Колокол» спрашивал: «Правда ли, что русский офицер Бейдеман, принимавший участие в итальянской войне и выданный австрийцами в Россию, с тех пор, т. е. третий год, содержится в каземате, без суда, следствия и, стало быть, приговора»[26]. Разумеется, III Отделение не снизошло до ответа.
Бейдеман был забыт в Алексеевском равелине. Нет, не забыт. Каждый месяц, 1 числа, комендант крепости представлял царю рапорт, нарисованный изящнейшим канцелярским почерком: «Вашему Императорскому Величеству всеподданнейше представляю при сем список лицам, содержащимся в Алексеевском равелине С.-Петербургской крепости за январь, февраль и т. д. месяц». В списке были графы: кто именно, с какого времени содержится, по чьему повелению, No камеры. В графе «По чьему повелению» неизменно писалось «По высочайшему повелению». И каждый месяц царь смотрел эти доклады, ставил на них знак рассмотрения и сдавал для секретного хранения в III Отделение. В течение многих лет, когда Бейдеман был один в равелине, комендант писал в докладе, что он представляет _с_п_и_с_о_к_ _л_и_ц_у. Значит, Бейдеман не был забыт… По меньшей мере, двенадцать раз в год вспоминал царь об узнике, заключенном по его высочайшему повелению…
13
правитьГлубокое молчание хранят листы архивного дела о втором периоде заключения Бейдемана. Пропал человек без вести, забыт, забыт!
Два раза могильную тишину равелина прорезали вопли Бейдемана.
18 октября 1868 года из равелина до дворца донеслось «всеподданнейшее» прошение:
В надежде, что Ваше Величество удостоите внимания эти строки, которые я решился написать после долгого обсуждения моего настоящего положения, я беру на себя смелость прежде всего уверить Ваше Величество, что побуждением к этому странному с моей стороны поступку — после всего того, что произошло в те семь лет, которые я провел в уединении Алексеевского равелина, — никак не желание переменить так или иначе мою настоящую обстановку на другую, — худшую или лучшую — это решительно все равно, но искренний шаг гражданина, которому то бесполезное бездействие, на которое я обречен в настоящее время, кажется в одно и то же время и лишним и предосудительным с моей стороны, если бы я не употребил того единственно честного средства, которое остается у меня, для того, чтобы выйти из него с чистою совестью и спокойным сознанием. Если бы я хоть на минуту мог сомневаться, что то, что я решил в настоящую минуту, есть презренная сделка со своими убеждениями, то, Ваше Величество, можете быть уверены, что я никогда не осмелился бы утруждать Вас этим письмом, продиктованным мне искренним чувством и написанным без всякой задней мысли. Я никогда не перестану настаивать на неизменности своих прежних политических убеждений, которые, как я осмеливаюсь думать, небезызвестны Вашему Величеству и которые я никогда не старался ни перед кем скрывать, хотя, может быть, их и не следовало выражать в такой резкой и вызывающей форме. В этой излишней и подчас не извинительной резкости, особенно в тех местах, где дело шло об интересах Вашего Величества — как монарха и Человека, — я приношу искреннее раскаяние и глубокое сожаление, тем более что высокоспокойное благородство души Вашего Величества стоит выше всяких сарказмов, всяких запальчивых выходок. Припоминая теперь все прошлое, я как человек не могу не чувствовать глубокого угрызения совести при мысли того, что я мог когда-нибудь написать такие вещи, которые могли бы зародить в Вашем прекрасном и благородном сердце чувство презрительного недоумения. Ставя себя на место Вашего Величества, я не могу не удивляться Вашему высокочеловеческому долготерпению; не могу не благоговеть перед этою спокойною твердостью; не могу не уважать глубоко ту нравственную стойкость, свободную от всяких страстей. Я не умею говорить комплиментов и не хочу никому льстить, поэтому то, что написано сейчас мною, Ваше Величество может принять не как излияние верноподданнических чувств, а как выражение чувств гражданина, которому не чуждо понимание нравственной красоты и высоких человеческих достоинств и которому поэтому страшно тяжело подумать, что он мог когда-нибудь слепо оскорблять и эту красоту, и эти достоинства, и каков бы ни был результат этого послания, Ваше Величество, можете быть уверены, что я навсегда сохраню эти чувства. Но оставаясь безусловно при своих прежних политических верованиях и надеждах, я в то же время, оставляя в стороне пустое самолюбие, глубоко убежден и в том, что всякому человеку свойственно ошибаться — особенно в сфере политических и государственных вопросов; а потому я и не настаиваю на непреложности и безошибочности тех предположений, которые, как я осмеливаюсь думать, также небезызвестны Вашему Величеству, и предоставляю времени уяснить и пользу и уместность этих предположений в настоящее время; все, что я желаю теперь, — это убедить Ваше Величество, что с того дня, когда все прошлое будет предано полному забвению, — условие, по моему мнению совершенно необходимое и неизбежное, — Вы найдете во мне искреннего и непритворно преданного гражданина, который никогда не позабудет добра и никогда не вспомнит того, что было скорбного и тяжелого.
Вашего Величества
верноподданный
18 октября 1868 года. М. Бейдеман».
А. Р.
Ответа не последовало. Мера унижения еще не была выполнена. Прошло восемь месяцев, и Бейдеман решился еще раз напомнить о себе «всеподданнейшим» прошением.
Прошло около восьми лет с тех пор, когда я, заарестованный в Финляндии, как беспаспортный бродяга, был наконец привезен в Петербург и заключен в Петропавловскую крепость, как важный политический преступник, имевший самые преступные замыслы против особы Вашего Величества, против безопасности граждан и против спокойствия государства. На первых порах я действительно каждым своим шагом только подтверждал свое первоначальное письменное показание, исполненное необыкновенной резкости и непростительной заносчивости в выражениях о таких предметах, которые должны быть дороги и священны для мало-мальски хорошего подданного, — а потому и должен был окончательно поколебать всякое сомнение насчет характера и свойства своей личности. Признаюсь Вашему Величеству, что я никак не ожидал такой снисходительности к себе — после всего того, что было сказано и написано мною, в продолжение первого времени моего пребывания в Алексеевском равелине, и как я ни был глубоко убежден в благородстве и доброте Вашего Величества, все-таки не мог ожидать такого, поистине ангельского, долготерпения с Вашей стороны, но прошлого не воротишь, — и мне остается только всею будущею жизнью стараться искупить свои прошлые грехи и оказаться достойным того высокоблагородного самообладания, которым Ваше Величество ответили на все те вызывающие, недостойные ни честного человека, ни честного гражданина выходки, при воспоминании о которых я не могу не чувствовать самое глубокое угрызение совести и самое искреннее раскаяние. Было бы слишком дерзко с моей стороны, если бы я постарался хоть чем-нибудь оправдать или объяснить свое прошлое поведение в отношении к Вашему Величеству, да этого я и не желаю — это было бы ниже меня и моих убеждений о человеческих заблуждениях и ошибках; к тому же это значило бы поднимать на ноги то прошлое, от которого я не могу не отворачиваться всем своим существом — с негодованием и презрением. Но если нельзя окончательно истребить из своей памяти прошлый позор, то можно и должно подумать о своем будущем, которым я имею возможность — хотя отчасти — загладить это прошлое, а потому я и осмеливаюсь просить Ваше Величество, чтобы оно позволило мне посвятить всю свою будущую жизнь на верное и безрасчетное служение Вашему Величеству — на преданную и неизменную деятельность в интересах Вашей власти и Вашей славы; и могу уверить Ваше Величество, что, как бы ни сложились обстоятельства в будущем, я никогда не заслужу упрека ни в неблагодарности, ни в измене своим уверениям и обещаниям, данным в такую минуту, когда вся моя будущность вполне зависит от доброй воли Вашего Величества.
Вашего Императорского Величества верноподданный
8 июля 1869 г. А. Р.
Эта мольба, этот вопль бесконечно несчастного человека, схороненный в пожелтелых листах архивного дела и донесшийся до нас только теперь, в лето по Р. X. тысяча девятьсот девятнадцатое, тягостным волнением наполняет современное сердце[27]. Душа умирала в стенах равелина и билась в предсмертных муках. Внутренний свободный человек в Бейдемане был сломлен, уничтожен. Его уверения — полная противоположность всем его утверждениям первого года заключения. Он обещает всю жизнь отдать в интересах царской власти и славы. Он распростерся во прахе уничтожения и просит пощады. Но эта просьба, проникнутая сервилизмом, неизбежным спутником раскаяния, еще хранит остатки чувства собственного достоинства в самом тоне: есть еще некоторая в нем независимость, не соответствующая унизительному содержанию. У нас нет данных для суждения о степени искренности обращения Бейдемана, да они и не нужны, эти данные. Одною мерою измеряется в наших глазах глубина душевной драмы заточенного.
Крик о пощаде, возникший в мраке равелина, донесся до высоты русского престола. Всеподданнейшее прошение было доложено Его Величеству 12 июля 1869 года и не вызвало никакого, хотя бы малейшего, движения по делу Бейдемана, не привело ни к какому, хотя бы малейшему, облегчению его участи. Глас вопиющего! Крик о пощаде поднялся из казематов крепости, донесся до вершин и стих.
И снова книга жизни Бейдемана обрывается. Целое десятилетие со времени обращения к царю не оставило ни одной страницы, ни одной строчки памяти в архивном деле. Документы молчат об этом десятилетии. Мы только знаем, что, после казни Каракозова и после перевода из равелина каракозовцев Худякова и Ишутина 4 октября и офицера Кувязева 15 октября 1866 года, в равелине остался один Бейдеман. С этого времени и до 28 января 1873 года — дня появления в каземате С. Г. Нечаева — в течение 6 1/2 лет Бейдеман был _е_д_и_н_с_т_в_е_н_н_ы_м_ _у_з_н_и_к_о_м_ равелина. Когда в равелине были заключенные, Бейдеман порою мог вступить хотя бы в немое общение с соседями; стук в стену давал известное облегчение; наконец, когда нельзя было поддерживать общения и таким образом, все же оставалось скрашивающее тоску одиночества сознание, что тут рядом, или через камеру, или через коридор есть такой же страдающий человек. Но после 15 октября 1866 года и этого сознания не было. Один, один, заброшенный в каземате, забытый небом и людьми! На девятом году заключения в равелине и третьем году абсолютно одиночного заключения не выдержала и дрогнула душа, а второго десятилетия не вынес, изменил человеку и разум.
14
правитьКнига жизни Бейдемана развертывается перед нами на записи 1879 года. Минуло 17 1/2 лет с момента заключения в равелине, прошло десять лет со времени обращения с просьбой о пощаде. 30 января 1879 года Бейдеман обратился с просьбой к смотрителю равелина майору Филимонову командировать к нему для объяснений по его делу доверенное лицо от III Отделения. Комендант крепости барон Е. И. Майдель, который, кажется, был человеком сердобольным и самым обходительным из всех комендантов, в тот же день явился в камеру Бейдемана и выслушал от него ту же просьбу. В тот же день о его желании комендант написал начальнику III Отделения А. Р. Дрентельну и, чтобы приклонить ухо сановника к мольбе заключенного, закончил свое письмо следующим сообщением: «Смотритель равелина майор Филимонов довел до моего сведения, что, по показанию часовых, стоявших в коридоре при арестантских комнатах, в последние дни были случаи, когда Бейдеман ночью, лежа на постели, рыдал»…
Дрентельн предложил своему товарищу П. А. Черевину съездить в крепость и посетить Бейдемана. На письме коменданта имеется пометка: «Ген.-майор Черевин лично доложил главному начальнику о результатах своего посещения арестанта. 31 января 1879 года». И этими строками исчерпывается все, что мы знаем о посещении… Решительно никакими последствиями для Бейдемана оно не сопровождалось.
Затем — снова молчание архивных листов на полтора года, но некоторые сведения о состоянии Бейдемана приносит нам другой источник — те сообщения, которые Нечаев из равелина отправлял на волю народовольцам и которые были напечатаны далеко не в подлинном виде в 1883 году в № 1 «Вестника Народной воли». Известно, что Нечаеву удалось распропагандировать своих стражей и через них завязать сношения с волей, когда в равелин был посажен 10 ноября 1880 года народоволец Степан Ширяев. Из писем Нечаева народовольцы получили первые вести о равелине, о режиме заключения, о сидевших здесь. Нечаев сообщил, между прочим, и потрясающие данные о своем товарище по заключению. «Несчастный узник, томящийся в заключении более 20 лет и утративший рассудок, бегает по холодному каземату из угла в угол, как зверь в своей клетке, и оглашает равелин безумными воплями. Проходя мимо ворот равелина в тихую морозную ночь, обыватели крепости слышат эти вопли. Этот безумный узник — бывший офицер-академик Шевич, доведенный тюрьмой до потери рассудка».
Мы лишены возможности точно установить тот момент, когда Нечаеву удалось собрать через своих часовых сведения о своем товарище по заключению или войти с ним в сношения. Но ясно во всяком случае, что в этот момент Бейдеман уже не владел рассудком, даже фамилии его не мог узнать Нечаев. В настоящее время на основании пересмотра всех дел архива Алексеевского равелина и всех ежемесячно представлявшихся царю рапортов коменданта со списками заключенных мы можем с полной достоверностью утверждать, что, кроме Бейдемана и Нечаева, за время 1873—1879 годов в равелине не было никого и сообщения Нечаева могут относиться только к Бейдеману. Непонятно, почему Нечаев называет Бейдемана Шевичем. Для объяснения этого факта позволительно привести догадку: не нашел ли Нечаев записанной на стенах фамилии Шевич, который действительно сидел по ничтожному обвинению в украинском сепаратизме в Алексеевском равелине с 12 сентября по 31 декабря 1862 г.?15 Или в безумии сам Бейдеман стал считать себя Шевичем?
В добавление к сообщению Нечаева в письме к народовольцам следует привести и красноречивые строки из подлинного прошения Нечаева на имя директора департамента государственной полиции барона Велио от 25 августа 1880 года о разрешении пользоваться письменными принадлежностями: «Проводя скучные, мучительные дни в хождении из угла в угол по каземату, как зверь в своей клетке, проводя еще более мучительные бессонные ночи в слушании безумных воплей несчастного соседа, доведенного одиночным заключением до ужасного состояния, содрогаясь при мысли, что и меня в будущем ждет такая же участь, если не изменятся условия праздной жизни, расслабляющей физические и умственные силы, я обращаюсь с просьбой…» — и т. д.
Человек сравнительно новый в департаменте полиции, не въевшийся в дело политического розыска, барон Велио против строк Нечаева о воплях безумного соседа написал: «Разве нельзя их разместить?» Сам Нечаев, а быть может, дешифровщики его писем считали преднамеренным такое сближение двух заключенных и дали ему ужасное истолкование: «Шевич (т. е. Бейдеман) не опасен для правительства; мучить его также не имело бы смысла; почему же держать несчастного в заключении? На этот вопрос политика… дает объяснение, ужасающее своим бесчеловечием: безумного Шевича держат в тюрьме потому, что его пример, его вопли и припадки бешенства производят потрясающее действие на других арестантов, молодых, мыслящих, еще не доведенных до отчаяния. Праздное одиночество в сыром склепе, грязное, непромытое белье, паразиты, негодная пища, адский холод, оскорбления и поругания, побои, веревки, колодки, цепи, кандалы — всего этого достаточно, чтобы искалечить человека, чтобы разрушить физические силы, но сила нравственная не всегда может быть раздавлена этим гнетом, и палачи ищут для этого других средств».
У нас нет данных считать такое объяснение верным, но нет и данных для его опровержения. Но с полной убежденностью мы говорим: да, такое объяснение возможно. Действительность его допускает.
Несомненно, к Бейдеману относятся и те рассказы, которые Кеннан собрал от жандармов, служивших в равелине и сосланных на поселение в Сибирь за содействие Нечаеву в его сношениях с волей. По словам Кеннана16, в «1882 году в Петропавловской крепости содержался в одиночном заключении офицер, который в конце концов перестал отвечать на вопросы. Призванный к нему врач констатировал, что он впал в идиотизм. Он мог еще есть, пить, но в его усталых стеклянных глазах погас последний луч сознания, и он почти все время проводил, не двигаясь, на постели. Ни имя его, ни совершенное им преступление никому не известны. О существовании его дали некоторые сведения жандармы, служившие в 1882 году в Алексеевском равелине и в августе этого года сосланные в Сибирь за то, что они помогали переписке заключенных с их друзьями. По их словам, этот офицер, сделавшийся в конце концов сумасшедшим и известный только под номером занимаемой им камеры, был привезен на много лет раньше, чем его впервые увидели _р_а_с_с_к_а_з_а_в_ш_и_е_ об этом жандармы»[28].
Прошло еще полтора года. 1 марта 1881 года был убит Александр II, затем произошла перемена властей. Министром внутренних дел был назначен граф Игнатьев, директором департамента полиции — В. К. Плеве. 20 июня 1881 года Александру III был представлен доклад о Бейдемане. Доклад заключал краткое изложение известных нам моментов, заканчивавшееся упоминанием об обращении Бейдемана на высочайшее имя; доклад не предлагал никаких соображений о том, как поступить с Бейдеманом. Граф Игнатьев записал решение царя: «Доложено 20 июня в Петергофе. Высочайше повелено, если узник пожелает, выпустить и свезти в далекие и малолюдные места Сибири на жительство».
15
правитьПосле царской резолюции, казалось бы, следующая страница жизни Бейдемана должна раскрыться на рассказе о его освобождении. Но воля не была ему суждена. Тот же Плеве 29 июня доложил своему шефу графу Игнатьеву: «Ввиду имеющихся указаний на ненормальное состояние умственных способностей Бейдемана полагалось бы, предварительно приведения высочайшего повеления в исполнение, поместить его на испытание в Окружную лечебницу всех скорбящих в Казани». Плеве не нашел возможным освободить безумного Бейдемана, а граф Игнатьев пошел дальше Плеве: стены дома сумасшедших казались ему ненадежными, и он положил резолюцию на докладе Плеве: «Согласен, но надо принять меры, чтоб он там не сообщался с людьми, могущими его эксплоатировать во вред правительству». Не совсем ясно, что хотел сказать граф Игнатьев, но ясно, что он требовал сугубого надзора за Бейдеманом даже и в больнице для умалишенных. Так была приведена в исполнение высочайшая воля: «если узник пожелает, выпустить…»
1 июля департамент полиции сделал исполнение по делу Бейдемана. Были отправлены три бумаги с сакраментальной пометкой вверху: «Совершенно секретно. По высочайшему повелению». № 3937 предписывал коменданту крепости сдать Михаила Бейдемана начальнику С.-Петербургского жандармского управления ген.-майору Комарову; № 3939, адресованный генералу Комарову, был следующего содержания.
«Имею честь просить Вас, милостивый государь, принять содержащегося в Петропавловской крепости 14, 46, 35, 40, 66, 35, 17, 66, 18, 13, 35, 67, 13, 67, 15, 13, 27, 13[29] от коменданта крепости и сделать распоряжение о препровождении его под самым бдительным надзором двух надежных унтер-офицеров, в отдельном помещении, при полном разобщении с окружающими лицами, по железной дороге в г. Нижний Новгород и далее на пароходе в г. Казань, где означенное лицо должно быть сдано в распоряжение казанского губернатора для помещения в Окружную лечебницу всех скорбящих».
Казанскому губернатору министр внутренних дел по департаменту государственной полиции (№ 3938) писал:
«Имею честь, Ваше Превосходительство, сделать зависящее распоряжение о принятии имеющего прибыть в г. Казань под надлежащим конвоем арестанта 14, 46, 35, 40, 66, 35, 17, 66, 18, 13, 35, 67, 13, 67, 15, 13, 27, 13 для помещения в Окружную лечебницу всех скорбящих на предмет испытания состояния его умственных способностей, поручив директору лечебницы доктору Фрезе лично произвести тщательное исследование состояния здоровья упомянутого лица, обязав его представить Вам подробное заключение свое о результатах исследования, с подробным определением как формы умопомешательства арестанта, так и приблизительного срока его выздоровления, если таковое предвидится. Независимо от сего, имею честь просить Вас, милостивый государь, принять все меры к тому, чтоб названный арестант во все время пребывания в лечебнице находился в совершенно отдельном помещении, из коего отнюдь ни под каким предлогом выпускаем не был, при полном разобщении с окружающими лицами, оградив его притом от сообщения с людьми, могущими его эксплоатировать во вред правительства. Сообщая о вышеизложенном, имею честь просить Ваше Превосходительство о последующем не оставить уведомлением».
4 июля Бейдеман был выдан из равелина генералу Комарову, а 8 июля отбыл для принятия казанским губернатором для помещения в больницу. Губернатор извещал, что «о результатах исследования состояния его умственных способностей им будет представлено особое сообщение, по получении надлежащих сведений от г. директора лечебницы Фрезе».
Губернатор выдал жандармскому унтер-офицеру Габедулле Абраимову две квитанции: первую в том, что принят им секретный пакет и арестант, который претензий не заявлял, вторую в том, что приняты вещи, белье, бархатная красная шапочка и Евангелие.
Счеты равелина с Бейдеманом закончились тогда, когда был разрешен вопрос о судьбе собственных вещей, взятых у него при заключении в равелин. По описи значилось: полукафтан форменный кавалерийский черного сукна с погонами, шаровары сине-сероватого сукна, рубаха полотняная, фуражка форменная, каска без султана, кавалерийская, в кожаном футляре, сапоги со шпорами и штиблеты, галстук с манишкою форменный, носки нитяные, саквояж, эполеты кавалерийские, погоны, шарф, портупея кавалерийская, лядунка с перевязью, китель холщовый с погонами, панталоны летние, пистолет двухствольный (испорченный), нож в деревянном черешке. Все эти вещи, по донесению коменданта, пришли в разрушение.
Еще бы, с 1861 года, за 20 лет! За это время и человек пришел в разрушение.
Департамент полиции ответил коменданту, что вещи ввиду ветхости их подлежат уничтожению. Комендант предписал смотрителю равелина «уничтожить вещи сожжением в присутствии двух жандармских унтер-офицеров, а металлические вещи, как-то: пистолет, шашку и проч. — сломать в куски и бросить в Неву, в чем составить акт, за общими подписями участвовавших. 20 июля вещи были сожжены, а металлические вещи сломаны в куски и брошены в реку Неву».
О вещах, конечно, было больше забот и хлопот, чем о человеке…
16
правитьОпять перерыв, опять молчат архивные листы. И наконец книга жизни Михаила Бейдемана раскрывается сразу на последней странице…
Казанский губернатор отвечал 8 июля 1881 года департаменту полиции, что о результатах медицинского исследования им будет представлено особое донесение. Следующее по времени сообщение казанского губернатора было отправлено им через 6 1/2 лет. И тут забыли Бейдемана. 10 декабря 1887 года (№ 1022) губернатор писал в департамент полиции: «На отношение от 1 июля 1881 года за № 3938 имею честь уведомить департамент полиции, что находившийся в Казанской окружной лечебнице во имя божией матери всех скорбящих на испытании в состоянии умственных способностей арестант из государственных преступников № 14, 46, 35, 40, 66, 35, 17, 66, 18, 13, 35, 67, 13, 67, 15, 13, 27, 13 — 5 сего декабря умер».
Цифрами зашифрована фамилия — Михаил Бейдеман…
Для истории последних шести с половиной лет жизни Бейдемана нашелся — уже после первого появления в печати настоящей работы — необычайный материал в архиве Казанской больницы для умалишенных. Был разыскан «скорбный лист» — история душевной болезни Бейдемана[30]. Веет подлинным трагизмом от этой истории безумия. Считаем необходимым привести несколько отрывков из «скорбного листа». Редкие вспышки памяти о былом, отмеченные здесь, дают несколько любопытных штрихов к биографии Бейдемана.
Июль, 8, 9. Среднего роста, посредственного, почти слабого телосложения; голова образована правильно, без следов наружных повреждений, очень немного, только на висках и нижней части затылка, покрыта волосами светло-русыми с проседью, зрачки серо-голубых глаз немного реагируют на свет, по временам неравномерны; передних зубов недостает, десны разрыхлены, видимые слизистые оболочки слегка цынготичны; кожа бледна, покрыта довольно значительно волосами, особенно с внутренней передней стороны. Мускулатура значительно атрофирована, подкожный жир — также. Волосы на усах и короткой окладистой бороде с небольшой проседью, белокурые.
На вопросы отвечает; передал, что он родился в 1837 году, содержался в Алексеевском равелине с 1861 г. в одиночном заключении, и в это время говорил очень немного с прислугой, которая входила на короткое время (около 1/4 часа) для уборки в комнате. Большей частью прислуга эта, по словам М. С. Б., часто менялась, и только один раз был, в течение семи лет, один и тот же служитель. Аппетит исправный, и сон нормальный.
1881. Июль, 11. По его словам, он начинал учение в Петербурге в Ларинской гимназии и перешел там из 1-го класса во 2-й, потом продолжал в Кишиневской гимназии, до конца курса в 56 году. По окончании курса он был два года экстерном в Киевском кадетском корпусе. Потом на один год поступил в Константиновское военное училище и вышел оттуда поручиком в Драгунский Военного ордена полк. Когда содержался в крепости (с 1861 г.), то в первые десять лет пребывания случались головные боли, но теперь уже 10 лет как ощущает только одну приятную свежесть в голове и во всем теле. 23 года назад — сифилис и бобоны в левом паху, правый зрачок шире левого, оба слегка сужены.
28. Ходит по комнате вокруг постели или ложится по временам на нее, но чаще все-таки ходит, подходя и присматриваясь к окошку. Выражал постоянно отказ на предложение ему чтения, письма или рисования, и только очень недавно удалось добиться того, что он стал, рисуя на бумаге часть свода, фермы и т. п., говорить, что он постоянно занят собственными планами и соображениями, для которых карандаш и бумага совершенно лишни. Пишет и рисует очень мало, и большею частью дня он ходит, как бы что-то соображая и постоянно чем-то поглощенный, он произносит речь невнятно, скороговоркой одно и то же, как бы заучивая фразу или афоризм, который он выдумал или к которому пришел. Количество движений уменьшено против нормального, и они крайне однообразны, а некоторые из них автоматичны, как, например, покачивание вперед и назад головой иногда в такт его речи, иногда же скорей и почти конвульсивно, как в хореических движениях. Эти движения тоже как бы заученные, как и ходьба взад и вперед по комнате, из которой больной почти не выходит и чаще запирается сам в нее. Ест и пьет больной весьма удовлетворительно.
Август, 4, 11, 18. 25 и 31. В. т.[31] 138, 138, 134, 139, 141. Постоянно, очень вежливо раскланиваясь и пожимая руку врачу, он встречает и провожает его одними и теми же фразами. Пускается иногда в очень ограниченные расспросы относительно личного препровождения времени врача в виде одних и тех же ежедневно повторяемых шаблонных вопросов: «Что нового в городе?», и, предлагая этот вопрос, он как бы мало интересуется этим, и без того зная как бы сам все или что ничего по ту сторону стены не могло произойти нового, и все идет как вчера, так и сегодня, и, главное, все для него (как он и сам это говорил) известно и неинтересно.
— Лет десять назад, — говорит он, — я совершенно прекратил чтение и только занимаюсь своим делом. Я совершенно не знаю скуки, ничего не знаю о родных, не переписывался с ними. Я — инженер и постоянно занят инженерными проектами.
Говорит, что он турецкого происхождения: Бейдеман или Деманбей: «ман» по-турецки значит — топор, «де» — два, «деман» — значит двойной топор. По производстве в поручики уехал за границу, по его словам, затем, чтобы открыть параллель, проходящую через Стокгольм, Гетеборг и Лондон, чтобы определить угол. Чтобы уменьшить поверхность планеты, надо вступить в борьбу с центром, который охраняет целость планетного измерения. (В другое время о причине поездки говорит иначе или говорит, что это — глубокая тайна.)
Сентябрь. 8, 15, 22, 29. В. т. 140, 143, 141, 140. Высказывается, что он не политический, а государственный преступник, что он обвиняется по первым пяти основным статьям государственных законов. За отступление от них (сказано один раз) или в другой раз говорил, что за нарушение 5 пунктов он обвинял только сам себя, но их не нарушил, в действительности не нарушал эти пункты:
1. Перемена образа правления (монархического на республику) в пределах государства.
2. Лишение бытия лица Государя Императора с целью произвести смуты, бунты и мятежи в пределах государства.
3. Истребление сословий, законом учрежденных и установленных.
4 пункт (только для военных служащих). Поголовное истребление всей армии и гвардии в пределах своего государства, т. е. Российского государства.
5 (только для служащих во флоте). Сожжение всего российского флота, в каких бы водах он ни находился.
Октябрь, 6, 13, 20, 27. В. т. 137, 137, 135, 138.
Припоминал врачей, навещавших его во время заключения в Алексеевской равелине, — Федора Петровича Океля (он же и врач в Максимилиановской лечебнице), крепостного врача — Вильмса. Говорил, что первое время заключения было действительно тяжело, но потом привык; в другое же время уверял, что ему никогда не было скучно одному, что одиночество никогда не тяготило его, что он, как стал себя помнить, постоянно один и дружбы, товарищества или особенных привязанностей не имел.
«У меня не было друзей, а было только строгое отношение к своей совести». Говорит, что он давно уже не видел себя в зеркале, но и не желает, так как, по его словам, «постоянно себя в самом себе вижу»…
«Осужден за нарушение закона пяти пунктов. Я не нарушал, а только сделал заявление о нарушении пяти пунктов, но искреннего желания нарушения у меня не было: это моя тайна. Но большая разница — запереться самому или быть заперту во имя закона».
«Огромное богатство заключается во флаконе собственной крови, которую, — говорил он в другой раз, — надо разводить водой в корыте и мешать щепкой, чтобы определить кровяное начало».
Кровяные капли зарыты около Петербурга там же, где происходит, по словам больного, «мертвый рост»; рождения детей от матери он не допускает и говорит, что таким путем родятся только те уродцы, которых держат в музеях в банках со спиртом.
Ноябрь, 3, 10, 17, 24. В. т. 134, 134, 134, 133.
«Я скуки совсем не знаю, — заниматься над своим делом — и все пройдет. Я все знаю, что происходит везде и в городе». И если не может, по его словам, сказать, находится ли в настоящую минуту губернатор в городе или в отъезде, то только потому, что мало занимается этим, и скоро переходит к разговору о том, что «повышение и понижение почвы зависит от осевого движения Земли, оттого и уменьшение средств человеческого бытия сопровождается понижением почвы».
По его понятию, люди родятся на определенном участке земли около Петербурга; в парке большого дворца есть квадрат человеческого рождения, на котором подымается сфероид, быстро увеличивается и появляется человек в беловатой оболочке, которая потом разрешается облаком, а человек выходит во весь свой рост.
1882. Январь, 4, 12, 19, 26. В. т. 132, 130, 131, 130.
Перестал почти совсем разговаривать с врачом и только, вежливо раскланиваясь, отнекивался от всяких предложений и заявлений каких бы то ни было желаний, стараясь как бы скорее отделаться от лишнего человека, и оставался один в комнате долее.
При разговоре в это время часто не смотрел на говорящего, а, стоя против и держа голову прямо, отводил глаза в сторону и кверху на одну и ту же точку. Делал это с значительным напряжением глазных мышц. По временам старался как бы не смотреть, в глазах накоплялись слезы, и он, вежливо раскланиваясь, отговаривался и уходил, видимо тяготясь разговорами.
Апрель, 6, 13, 20, 27. В. т. 134, 134, 133, 136. Написал "Господину Начальствующему Каз. Гор. Полицией.
Извещаю Вас о своем желании по обстоятельствам дела, — быть переведенным в Алексеевский равелин Санктпетербургской Петропавловской крепости. Честь имею быть состоящим в Каз. Гор. Больн. Матери всех Скорбящих.
18 апр., гор. Казань.
В остальное время молчит или дает только самые короткие ответы, вежливо раскланиваясь.
Август, 3, 10, 17. В. т. 137, 133, 134. Молчаливый, равнодушный ко всему окружающему. Не читает. Не пишет. Отвечает только привычные, вежливые, короткие ответы врачу, и этим как бы совсем исчерпывается его сообщение с окружающими больного. Он и «не желает ничего, все хорошо, очень благодарен». Оставаясь один, он большей частью ходит вокруг своей постели, по временам громко кричит и рассуждает сам с собой, но что — разобрать нельзя, и он тотчас останавливается, когда хоть сколько-нибудь заметит, что за ним наблюдают.
Сентябрь, 8, 14, 21, 23, 24—31. В. т. 134 и 132 ф. В. т. 138, 139, 138 и 139 ф. Ничем не занимается. Уверяет, что ему весело и он чувствует себя так хорошо, как никогда. Уверяет, что занимается своим делом. Часто разговаривает вслух и по ночам нередко кричит — все это больной настойчиво отрицает.
Скверную погоду больной называет самой лучшей, прекрасной.
Октябрь, 1—16. В. т. 140 и 139… Переводится в отделение беспокойных.
Ноябрь, 2, 9, 16, 23, 30. В. т. 140, 140, 140, 143, 139. С переменой обстановки он как бы оживился, реже стал ходить в своей комнате по одному и тому же направлению (хотя это все еще бывает, особенно вечером перед сном, при этом он часто громко разговаривает сам с собой). В его настроении духа и выражении лица стали наблюдаться более частые колебания, по временам проглядывало выражение как бы очень тяжелого горя, и на глазах бывали слезы. Но больной, крайне несообщительный и замкнутый, по-прежнему уверял врачей, что у него все обстоит очень хорошо, «он здоров и доволен и не скучает, скуки не знает совсем».
Декабрь, 7, 14, 21, 28. В. т. 140, 140, 140, 140. Замкнутый, несообщительный, он как бы желает отделаться от посещения врача и вперед говорит, что он совершенно здоров, что ему ничего не нужно, у него все есть, и, вежливо откланявшись, опять погружается в грустно-молчаливое, недоверчивое настроение и ходьбу взад и вперед, которой теперь сравнительно меньше, чем было в отделении для буйных больных.
1883. Июль, 5, 12, 19, 26. В. т. 140, 142, 142, 145. По временам в разговоре с прислугой говорит о контракте, заключенном у него с богом; по этому контракту (который есть тайна) бог открывает ему все тайны, и таких, как он, в каждом государстве поставлено по одному.
Ноябрь. В. т. 141, 142, 142, 142. Жалуется на боль в зубах кариозных, наблюдается periost[32] нижней челюсти с левой стороны, на месте большей частью раскрошившихся зубов, при этом вспоминает, что большей части зубов он лишился, когда был уже в Алексеевской равелине; лысина же была до этого и стала образовываться в молодости. При воспоминании своего детства он припоминает своих товарищей по Кишиневской гимназии и учителей вполне, по-видимому, нормально вместе с окружающей обстановкой.
1884. Январь, 3, 10, 17, 24, 31. В. т. 142, 143, 142, 143, 143. В своих воспоминаниях о пережитых гимназических годах, поездке в Петербург он случайно высказал, что у него есть брат Иван Степан., который служит в Модлинском полку (записано назв. полка другими чернилами, очевидно, после повторного расспроса Бейдемана) и вышел из 5-го класса гимназии, тогда как он по окончании курса в гимназии и кадетск. корп. отправился в Петербург по существовавшему в то время шоссе и, приехав в Спб., поступил в Константиновское военное училище. Ест и спит он лучше, чем прежде.
Февраль, 7, 14, 21, 28. В. т. 145, 145, 143, 144. Большая часть его нормальных и иногда точных воспоминаний, относящихся к жизни в Кишиневе в гимназический период, передается им в разговоре так же, как это сделал бы всякий здоровый человек его лет, относясь к этому периоду своей жизни. Ест и спит хорошо. Спит даже спокойнее и крепче.
Март, 6, 13, 20, 27. В. т. 145, 145, 145. Говорит в своих воспоминаниях о знакомой акушерке и о брате, который на 2 года моложе его, совершенно нормально.
Май, 1, 8, 15, 22, 29. В. т. 148, 147, 149, 149. Передавал врачу, что он отправится по выходе из лечебницы в свое имение, которое для него купил опекун недалеко Одессы, «Ланжероновку», бывшее имение графа Ланжерона. Купил он его за 600 000 и ежегодно в течение 36 лет высылал на его улучшение по одному миллиону в год, прибавив, что от отца он ничего не имел. Отказался в пользу брата и сестры. Получила после отца сестра (замужем за почтмейстером близ австрийской границы в каком-то местечке).
Август, 7, 14, 21, 28, 31. В. т. 142, 140, 144, 141. Целые дни ровно ничего не делает, на скуку не жалуется, отказывается даже просмотреть рисунки какого-либо иллюстрированного журнала. Ходит в своей комнате из угла в угол и постоянно, даже на прогулке, шепчет что-то про себя. Когда больному заметят, что он шепчет, старается уверить, что никогда этого не делает, причем видимо волнуется. Изредка, по просьбе больных, пишет письма или какие-либо кляузовые бумаги, причем в подобном письме постоянно встречаются противоречия, которые, видимо, больной при письме не замечает.
Ноябрь, 6—12—20 В. т. 147, 148, 148. Терпеливо и с охотой разграфливал тетради для взвешивания тела больных, делая в большинстве отчетливо каждую графу, цифру и проч. Занят, как и в предыдущее время, разного рода проектами. И особенно проектом всеобщего отопления.
…Рассказывает о своих проектах с оживлением, причем почти через слово начинает употреблять «немать», в обыкновенной же речи этой приставки не замечается.
Больному не скучно, так как, окончив один проект, он займется другим. Написать о проекте не хочет, так как, по его мнению, его проекты и вообще всякое улучшение быта людей только приносят вред человечеству, так как оно вследствие этого начинает лениться и ничего не делает для мирной пользы, о значении которой, однако, объяснить не может.
1885. Май, 25. С видом знатока занимается устройством мостков у выхода.
Июнь, 11. Приводит в порядок дворик. Питается хорошо, спокойный.
Апрель, 1887. Настроение духа больного добродушное, всегда вежлив, учтив, к окружающему миру относится правильно, обманов восприятия не существует. Проводит время обычно в ходьбе по комнате, заложив руки назад и слегка наклонив голову, как бы ни о чем не думая.
При разговоре больной сам выбирает темы вроде того: «Что нового?», «Как живете?» и пр.
Но на какой бы то ни было вопрос отвечает охотно.
Из разговоров выяснилось, что у больного существует целая система бреда, которую он отстаивает упорно, с силой убеждения. О себе передает, что он принял перед военным законом обязательство искупить наложенное на Финляндский полк наказание за его измену во время 1812 года похода Наполеона I. Он последний из офицеров этого полка, который решился добровольно своим пожизненным заключением сгладить историю своего полка, перед ним был целый ряд офицеров, которые несли то же наказание, что и больной, по одному году, согласно жребию. Чтобы выполнить принятое на себя обязательство, он объявил себя государственным преступником, отвергнув первые пять основных законоположений свода Российских законов. По уверению больного, военный закон может объявить ему смертный приговор; но, в силу договора его с военным законом, пуля в тот самый момент, как она готова пронзить грудь, превратится во влажное облако. Это превращение пули в облако есть великая тайна военного закона.
Больной обладает целым лексиконом своеобразных терминов, что придает его речи образность, внешнюю связь; хоть речь по содержанию делается малопонятною.
Больной олицетворяет такие понятия, как дух России, утверждая, что это особое лицо, имеющее свою дачу в Российской земле, наряду с этим говорится, что существуют особые плотники, которые имеют целью, чтобы все сохраняли закон и никто не мог бы его нарушать.
Больной для каждого города, каждой губернии признает своего духа, лицо с тою же действительностью, как и все другие люди.
Май… Придает ценность только теоретическим исследованиям, которые, по его мнению, непоколебимы.
…Всю группу знания больной разделяет по следующим 3 теориям:
1) теория всемирного горения — все естественно-исторические знания;
2) теория центрального воспламенения (?) — военные науки и
3) теория плавающего тела — все морские знания.
У больного есть в высокой степени странные понятия, напр., метафизика есть теория касательного удара к поверхности шара.
_Н_а_ _в_с_е_ _с_в_о_й_ _о_т_в_е_т, _с_в_о_е_ _о_п_р_е_д_е_л_е_н_и_е.
Чувствует себя: «чудно, хорошо».
Июль, 26. Сидит больше у себя.
Август, 13. Утверждает, что было много Петров I (до 85), Екатерин I (до 55). Различные лица надевали на себя вощаную куклу Петра Великого по найму членов верховной власти. Много из царствующих Петров Великих были повешены, разрублены на куски по приказанию членов Российского замка.
Российский замок, по словам больного, находится недалеко от Царского Села, в лесу, найти его и войти в него могут только те лица, которые по своим убеждениям, чувствам, мыслям слились с теми задачами, какие преследует Русский замок.
Всякий же другой человек проникнуть туда не может, так как он найдет противодействие в алмазном сфероиде, находящемся в центре Российского замка. Центр алмазного сфероида блестит, он изображает собою закон. У больного в речи очень много им самим придуманных слов, вроде «пустование», «камневание», «пластование» и проч.
Ноябрь, 3. Сообщителен.
Ноябрь, 12. Установлено заболевание легких, t° 39,2.
" 14. t° 40,5 С0.
" 16. t° упала до 37,8 С°.
" 10—20. t° скачет, но не выше 39.
К концу месяца повышается: 40,1, 40, 39,5.
По-видимому, врач не совсем его удовлетворяет, с 29/XI другой врач.
3/XII. Переведен в отделение трудных больных.
4/XII. t° 30 утром, п. 130; опрятен.
В 3 часа пополуночи умер.
По вскрытии найден туберкулез легких, причем в левом легком, в верхушке его, маленькие каверны. Отек мозга… Цирроз печени.
5 декабря 1887 года закрылась навсегда книга жизни Михаила Бейдемана[33].
17
правитьПеред нами прошла вся его жизнь.
Один год (1860—1861) восторженных порывов, благороднейшего одушевления и пылких мечтаний. Благо народа, слава подвига, факел народного восстания!
И через год сразу Алексеевский равелин. Вошел уверенным в себе, пылким и дерзким энтузиастом. Он не поддастся, не изменит себе, не пожертвует самой ничтожной долей своих убеждений, своего я!
Пережить редкое и острое удовлетворение — бросить в лицо все резкие, оскорбительные слова, прямо в лицо!
Затем медленное, разлагающее, засасывающее действие равелина. Попытка напомнить о себе, крикнуть: авось услышат! Мучительный вопль о пощаде: «Я весь ваш, только пустите!» Трепетное ожидание — услышат!.. Нет, нет, нет.
И за громким воплем, затихнувшим у высоты престола разумным воплем — безумные, дикие вопли, слышные часовым да соседям по камере. Из угла в угол, точно зверь в клетке, вопит и бьется головой об стену. А по ночам в затишье, быть может, в светлые моменты сознания — слезы на кровати.
20 лет заключения в равелине.
Увезен лишенным рассудка. И еще 6 1/2 лет той же жизни сумасшедшего в больнице.
26 1/2 лет заключения за год революционных восторгов.
1919. Май — Июль
Примечания
правитьРабота Щеголева о Бейдемане вышла в 1919 г. в журнале «Былое» (№ 14) и, несмотря на тяжкие революционные времена, произвела потрясающее впечатление на современников. В том же году в Петрограде она вышла двумя отдельными изданиями, а в 1924 г. вышло еще одно издание, дополненное литературными работами Бейдемана.
Стремясь донести и до неграмотного населения страны историю Бейдемана, Щеголев совместно с Форш написал сценарий фильма «Дворец и крепость. Историческая кинодрама в десяти частях с прологом и эпилогом» (Пг., производство «Севзапкино», 1924). Фильм, агитационное значение которого несомненно, имел громадный успех и в СССР, и за границей, куда был продан. На сценарий и фильм вышло более десятка рецензий, и уже тогда раздались критические отзывы о вымышленных эпизодах фильма. Так, в рецензии на издание «Таинственного узника» 1924 года историк Б. П. Козьмин писал: «Надо особенно подчеркнуть, что произвол Александра II отнюдь не вызывался какими-либо особыми отношениями между ним и Бейдеманом и не носил характера личной мести. Дело было не в том, что в лице Бейдемана Александр II видел человека, случайно ознакомившегося с тщательно скрываемой стороной жизни царя (как это изображено на картине „Дворец и крепость“), а в том, что царь боялся в Бейдемане революционера, готового посягнуть на его власть. Печальная судьба Бейдемана — результат не мести трусливого и злобного человека, а определенных исторических порядков. Это же придает мрачный колорит всей истории Бейдемана.
Надо пожелать, чтобы талантливо и ярко написанная книжка П. Е. Щеголева нашла самое широкое распространение и чтобы с нею ознакомились те, кто видел картину „Дворец и крепость“. Знакомство с „Таинственным узником“ даст им возможность отличить в картине историческую действительность от вымыслов составителей сценария» (Каторга и ссылка, 1924, № 3(10), с. 281).
Неизвестно, по инициативе кого из соавторов в сценарий были включены не подтвержденные документально выдумки о Бейдемане (в конце концов, это не так важно — моральную ответственность несут оба). Однако Форш пошла дальше. Очевидно, успех сценария окрылил писательницу, и в 1924—1925 гг. выходит уже только за ее подписью роман «Одеты камнем», в котором закручивается сюжет, основанный на любовных интригах, столкновении Бейдемана с царем на личной почве (невольно вспоминается история С. В. Трубецкого, который попал в равелин за похищение Жадимировской, приглянувшейся Николаю I; вот только наказание Трубецкой понес по сравнению с Бейдеманом смехотворное) и т. д. Роман «Одеты камнем» стал одним из первых советских исторических романов…
И уж совсем удивительно недавнее появление серого фильма «Таинственный узник» (Молдова-фильм, 1986), в котором режиссер (он же и сценарист, взявший за основу именно роман Форш) продемонстрировал полное бессилие показать ужас равелинного заключения, так талантливо описанный Щеголевым.
Дополненный найденными материалами о пребывании Бейдемана в Казанском окружном доме умалишенных, рассказ Щеголева был включен им в книгу «Алексеевский равелин» (М., 1929), откуда и перепечатывается в настоящем издании полностью.
1 Из кружка Аргиропуло и Заичневского вышла прокламация «Молодая Россия», авторство которой, как показал Б. П. Козьмин (См.: Козьмин Б. П. Из истории революционной мысли в России. Избранные труды. М., 1961), принадлежит Заичневскому. В прокламации, попавшей в руки властей 14 мая 1862 г., содержался ряд мест, шокировавших русское общество. Например, в ней от имени некоего Центрального революционного комитета заявлялось: «Мы будем последовательнее не только жалких революционеров [18]48 года, но и великих террористов [17] 92 года, мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах». А вот еще: «Мы издадим один крик: в топоры — тогда… тогда бейте императорскую партию не жалея, как не жалеет она нас теперь, бей на площадях, если эта подлая сволочь осмелится выйти на них, бей в домах, бей в тесных переулках городов, бей на широких улицах столиц, бей по деревням и селам. Помни, что тогда кто будет не с нами, тот будет против; кто против, тот наш враг; а врагов следует истреблять всеми способами». Не правда ли, знакомый призыв? Так и чудится чеканный афоризм Горького, только остается вопрос: допущен ли здесь плагиат или Горький придумал афоризм сам?
Чрезвычайно тяжелое впечатление, которое произвела на русское общество широко распространявшаяся прокламация (требовавшая, кроме всего прочего, уничтожения брака и семьи[34]), усугубилось ужасными пожарами в Петербурге. Пожары начались в середине мая 1862 г. и продолжались более 2-х недель, приняв грандиозный характер 28—30 мая. Власти воспользовались создавшейся ситуацией, обвинив в пожарах революционеров. В обстановке поправения общественного сознания царизм перешел в широкое контрнаступление, о котором и пишет Щеголев.
2 Бейдеман имеет в виду «Положения» 19 февраля 1861 г. об отмене крепостного права в России, состоявшие из «Общего положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», 4-х «Местных положений» по группам губерний Европейской России и 8-ми «Дополнительных правил» для разных категорий крестьян.
3 В 1858 г. Орсини, считавший французского императора Наполеона III главной опорой итальянской реакции, совершил неудачное покушение на него, после чего был казнен.
4 Активный деятель революционного подполья, известный поэт и публицист М. Михайлов был арестован 14 сентября 1861 г. по обвинению в составлении прокламации «К молодому поколению». Михайлов принял вину на себя, хотя основным автором прокламации был Н. В. Шелгунов. Однако Михайлов, вероятно, участвовал в ее составлении, а затем ездил в Лондон к Герцену, где эта прокламация была отпечатана в июле 1861 г. В сентябре Михайлов доставил тираж в Петербург и занимался распространением воззвания. Утверждение Щеголева о помещении М. Михайлова в равелин ошибочно: Михайлов сидел в Невской куртине.
Почти вслед за Михайловым, 3 ноября 1861 г., за распространение «Великорусса» в равелин попал В. А. Обручев, арестованный в октябре 1861 г.
Михайлов был лишен всех прав состояния и получил 6 лет каторжных работ с вечным поселением в Сибири после отбытия каторги, Обручев также был лишен всех прав состояния, получил 3 года каторги с последующим вечным поселением в Сибири. Из крепости их увозили после обряда гражданской казни, 14 декабря 1861 г. и 31 мая 1862 г. (во время разгара пожаров) соответственно.
Интереснейшие «Записки» М. Л. Михайлова об аресте, заключении, следствии и суде над ним издавались неоднократно. Записки поэта, а также Н. В. Шелгунова, все-таки попавшего в равелин (в 1863 г.), можно найти в книге: Шелгунов Н. В., Шелгунова Л. П., Михайлов М. Л. Воспоминания, т. 1—2. М., 1967. О сложных взаимоотношениях этих трех незаурядных людей см. также: Богданович Т. А. Любовь людей шестидесятых годов. Л., 1929.
5 Бейдеман имеет в виду жандармов, чьи мундиры были голубого цвета.
6 Томас Мор (1478—1535) — английский гуманист, писатель, канцлер Англии (1529—1532). Будучи католиком, не дал присяги королю как верховному главе англиканской церкви, после чего был обвинен в государственной измене и казнен. В диалоге «Утопия» (1516) описал общество на вымышленном острове Утопия, где нет частной собственности, производство и быт обобществлены, труд — всеобщая обязанность, распределение — по потребностям.
7 «Повесть о Горе-Злосчастии» издана в серии «Литературные памятники» в 1984 г.
8 Как следует из приводимой ниже (в работе Щеголева) записки Потапова от 11 июля 1864 г. о Бейдемане, в последнем начался «упадок нравственных сил», закончившийся позднее сумасшествием. Этим, несомненно, объясняется «умеренность» конституционного проекта Бейдемана.
9 Бурбоны — королевская династия во Франции, Испании, Королевстве обеих Сицилии.
10 «Записка Свиты Его Величества Генерал-майора Потапова» от 11 июля 1864 г. попала к Щеголеву после 1925 г., когда вышли уже все отдельные издания работы. Подлинная записка хранится в архиве Щеголева в ИРЛИ (ф. 627, оп. 3, № 47, л. 5—10). К записке приложена «Справка из Устава Военно-уголовного кодекса» (там же, л. 1—2), писанная тем же писарем, что и «Записка». Вот в чем мог быть обвинен Бейдеман:
«Статьи Свода военных постановлений Устава военно-уголовного. Ст. 199. Кто отлучится без дозволения правительства в иностранные земли для службы и, вывезя свои пожитки, обяжется вечным житием, с тем поступать, как постановлено за измену.
Ст. 177. Государственной изменою признается: 1. Кто умыслит предать Государство или какую-либо часть оного внешнему неприятелю. 2. Кто будет вызывать и поощрять соседние государства к войне против отечества или подавать им повод и предлог к оной.
Ст. 178. Преступление государственной измены, во всех вышеозначенных видах, подлежит смертной казни или наказанию, оную заменяющему, на основании статьи 168 о злоумышлениях. Тому же наказанию подлежит сие преступление по состоянию дела и признанию суда, даже и в том случае, когда кто измену учинить намерится, но в действие не произведет.
Ст. 168. За преступление против ВЫСОЧАЙШЕЙ особы ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА определяется смертная казнь в тех случаях, когда преступления сии, по особенной их важности, предаются Верховному уголовному суду; когда же они судятся в военно-судных комиссиях в мирное время, тогда определяются наказания, заменяющие смертную казнь, а именно: офицерам лишение всех прав состояния, переломление над головами их чрез палача шпаги и ссылка в каторжную работу.
Ст. 22. Из сей общей замены изымаются следующие случаи, в коих и в мирное время виновные подлежат смертной казни: 1. Когда государственные преступления, учиненные лицами, состоящими в военном ведомстве, по особенной их важности, предаются рассмотрению и решению Верховного уголовного суда.
Ст. 186. Сочинители подложных указов от имени правительства, клонящихся к нарушению государственного спокойствия, подлежат лишению всех прав состояния, наказанию шпицрутенами и ссылке в каторжную работу.
Ст. 253. Как первый побег из службы с переходом за границу в европейские государства в мирное время нельзя сравнивать с таковым же побегом в одних пределах России, то виноватых в означенном преступлении, по передаче из-за границы или по добровольном возвращении их оттуда, предавать военному суду.
Ст. 130. Помилование не может быть даровано судом. Оно исходит единственно от Верховной Самодержавной власти и Монаршего милосердия. Оно не обращается в закон, но составляет изъятие из закона.
Ст. 468. Генерал-аудиториат есть высшее учреждение для ревизии дел военно-судных по всему военно-сухопутному ведомству.
Ст. 472. Решения Генерал-аудиториата, между прочим, представляются на Высочайшую конфирмацию: 1. О генералах, штаб- и обер-офицерах и нижних чинах из дворян, подлежащих за преступления лишению дворянства. 2. Обвиняемых в оскорблении ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА».
В связи с включением в текст «Записки» Потапова (в издании 29-го года) Щеголев допустил промах. В первых изданиях в самом конце 4-й главки «Таинственного узника» автор отнес к концу 1861 г. царскую резолюцию «Поручика Михаила Бейдемана оставить в Алексеевском равелине впредь до особого распоряжения», а в последнем издании Щеголев вторично приводит эту же резолюцию в самом конце 8-й главки, но относит ее уже к середине 1864 г., считая ее ответом на «Записку» Потапова. Далее, в главке 11-й, сам Щеголев датирует записку 2 ноября 1861 г.
11 См. примеч. 4 к настоящей статье.
12 Действительно, Дубровин — фамилия, под которой Бейдеман жил за границей. См.: Летопись жизни и творчества А. И. Герцена. 1859 — июнь 1864. М., 1983, с. 158, а также именной указатель.
13 Крестьянин села Бездна Антон Петров искаженно толковал «Положения» 19 февраля, утверждая, что свобода была объявлена царем еще в 1858 г., но скрыта помещиками. В Бездне ежедневно собирались тысячи крестьян. 12 апреля 1861 г. в село вошли войска, возглавляемые генералом Апраксиным. Крестьяне отказались выдать Петрова, что повлекло их зверский расстрел. Только по официальным данным, был убит и умер от ран 91 человек, ранено 87. По подсчетам же врача, лечившего пострадавших, было около 350 жертв. На рапорте Апраксина о расстреле Александр II написал: «Не могу не одобрить действий гр. Апраксина…» (Левин Ш. М. Общественное движение в России в 60—70-е годы XIX века. М., 1958, с. 153).
17 апреля состоялся военный суд над Петровым, а 19-го его расстреляли в присутствии жителей с. Бездна и всего Спасского уезда.
14 Как следует из справки о Бейдемане, хранящейся в архиве Щеголева (ИРЛИ, ф. 627, оп. 3, № 47, л. 3), сестра Бейдемана Виктория, бывшая замужем за чиновником петербургского почтамта, и тетка Феодосия Яковлевна Бейдеман ранее обращались с прошением к военному генерал-губернатору о дозволении иметь свидания с М. С. Бейдеманом. Их прошение было передано в III Отделение и оставлено без удовлетворительного ответа. Таким образом, обращение через Глиноецкого и Менькова было уже третьей попыткой родных (если считать неудачную попытку матери) облегчить участь узника.
15 Губернский секретарь (а не офицер-академик) Василий Шевич был учителем Лубенского уездного училища и распорядителем Лубенской воскресной школы. Он обвинялся в том, «что под видом распространения грамотности принимал деятельное участие в образовании кружков для возбуждения в народе неудовольствия к правительству с целью отделения Малороссии», сидел в Алексеевском равелине, по высочайшему повелению был выслан в Уфу под надзор полиции (ИРЛИ, ф. 627, оп. 3, № 46, л. 10—11).
16 Джордж Кеннан (1845—1924) — американский журналист, путешественник, обследовавший русские тюрьмы, места политической ссылки. Наиболее известен его двухтомный труд «Сибирь и ссылка». Нью-Йорк, 1891 (журнальный вариант — 1888—1889 гг.), где автор правдиво описал жестокое подавление инакомыслия в России. (О Кеннане и его книге см.: Меламед Е. И. Джордж Кеннан против царизма. М., 1981.) П. Е. Щеголев приводит цитату из книги Кеннана «Тюрьмы в России». СПб., 1906, с. 61.
- ↑ Статьи А. С. Пругавина собраны в его книге: В казематах. Очерки по истории русских тюрем. СПБ., 1909.
- ↑ Бейдеман имеет в виду предприятия русского правительства по внешней политике в 1860 году. В октябре состоялся в Варшаве съезд трех монархов: Александра II, императора австрийского и принца-регента прусского. В итальянском вопросе русская дипломатия, вечно боявшаяся революции, логично стала за законные правительства и против итальянского освободительного движения. Сам Александр II строго осуждал предприятие Гарибальди на Неаполь и потворство ему со стороны сардинского двора. А когда сардинские войска, не объявляя войны, вступили в Церковную область и граф Кавур объявил о намерении присоединить Неаполитанское королевство к Сардинии, русская миссия, по приказанию Александра II, была отозвана из Турина. — См.: Татищев С. С. Имп. Александр II. Спб., 1903, т. 1, с. 166—269. Варшавскому съезду посвящена блестящая статья Герцена „Es reiten drei Reiter“ [„Едут три всадника“] в № 85 „Колокола“ от 15 ноября 1860 года. Отголоски этой статьи чувствуются и в иронических строках Бейдемана. Об отозвании миссии — статья в № 84 „Колокола“ от I ноября 1860 года под заголовком „Самодержавная демонстрация“.
- ↑ Гневная приписка к письму вызвана правительственной мерой, которой «Колокол» посвятил две заметки: в № 93 от 1 марта 1861 года и в № 95 от 1 апреля. Конечно, из этих заметок узнал о ней и Бейдеман. В № 93 «Колокола» под заголовком «Последнее убежище изгнанников закрыто» читаем: «У г-жи Замятниной есть муж, исправляющий должность великана и немого евнуха при императорском серале юстиции. Оказывается, что небольшого роста великан и в немые не годится: он так громко стал вздор молоть, что далее в „Таймсе“ раздалось (Times 16 February). „Сенатские ведомости“ обнародовали закон (англичане не имеют другого слова для этого рода бумаг), утвержденный государем по представлению Замятнина, о преследовании преступлений против монархов, находящихся в дружеских сношениях с Россией. На основании этого закона будет сделана конвенция между Россией и Австрией о наказании государственных преступников». А в № 95 дано дополнительное сообщение под заголовком «Розги и плети, употребляемые международно». "Иностранные гости, передавая русские новости, часто вводят нас в ошибки. Так, «Таймc» рассказал совсем неверно замятнинский закон о наказании государственных преступников против других государств (см. «Кол[окол]», № 93); на деле он гораздо гнуснее, вот что напечатано в «СПБ. ведомостях»: «Государственный совет, мнением своим, высоч. утвер. 16 июня 1858 г., положил: предположенное главноуправляющим II отд. собств. Е. И. В. канцелярии дополнение подлежащих статей Уложения о наказаниях, имеющее служить основанием для заключения условия с австрийским правительством о взаимности наказаний по государственным преступлениям, утвердить, и, вследствие того, постановить. Если одно из преступлений, означенных в ст. 233, 264, 265, 271, 272 и 275 Улож. о наказаниях, будет учинено против иностранного государства, с которым на основании трактатов или обнародованных о том узаконений постановлена надлежащая в сем отношении обоюдная взаимность, или же против верховной того государства власти, виновные, буде к сему не присоединяется и преступление, подлежащее другому, более тяжкому наказанию, приговариваются: к лишению всех особенных прав и преимуществ как лично, так и по состоянию осужденных ему присвоенных, и к ссылке на житье в губернии Томскую и Тобольскую, или же, если они не изъяты от наказаний телесных, к наказанию розгами, в мере, определенной ст. 33 сего Уложения для четвертой или пятой степени наказаний сего рода, и к отдаче в исправительные арестантские роты гражданского ведомства, на время от двух до четырех лет или от одного года до двух лет. Когда же сие преступление учинено с увеличивающими вину обстоятельствами, то к лишению всех прав состояния и к ссылке в Сибирь на поселение, в места не самые отдаленные, а буде они не изъяты от наказания телесных, и к наказанию плетьми через палачей, в мере, определенной ст. 22 сего Уложения для второй степени наказаний сего рода».
- ↑ Прошу г. читателя, т. е. г-на III Отделения, уведомить меня, когда отправят сего доблестного мужа на покой, я от всего сердца скажу ему Анафему, как говорю это Игнатьеву. — Прим. Бейдемана.
- ↑ Как позабыть такого голубчика? — Прим. Бейдемана.
- ↑ Так и слышится картофельная отрыжка питерского сапожника из немцев, проживающего на Васильевск. острове. — Прим. Бейдемана.
- ↑ Доходили эти слухи и до Швеции. — Прим. Бейдемана. Эта ироническая фраза должна бы быть истолкована как отголосок заметки «Колокола» о Переверзеве в № 92: «Сенатские арестантские роты (Осужденный Переверзев)».
- ↑ В отечество (нем.).
- ↑ Мина Ивановна, сожительница г. Адлерберга, была притчей Петербурга. Не умолчал о ней, конечно, и «Колокол». См., напр., заметку «Дом, примчавшийся к Мине Ивановне на почтовых» в № 84 от 1 ноября 1860 г.
- ↑ «Повесть о Горе-Злосчастии» была открыта А. Н. Пыпиным и впервые опубликована в «Современнике» в 1856 году7. Произведение Бейдемана — подделка под эту народную повесть, с заимствованием слов, эпитетов, целых стихов. Литературный анализ не входит в задачу нашей работы.
- ↑ Относится к славянофилам, а не к амфибиям.
- ↑ На богатых улицах Лондона (франц.).
- ↑ Подоходный налог (англ.).
- ↑ Полный текст конституционного проекта Бейдемана8, его статьи «Славянофильство как принцип» и его _п_о_э_м_а_ «В_а_н_ю_ш_а» напечатаны мною в отдельном издании моей работы — «Таинственный узник». Издание Севзапкино, 1925.
- ↑ Юбилейный сборник Литературного фонда. 1859—1909. Из воспоминаний Н. В. Шелгунова, с. 380—381; а также в отд. издании: Воспоминания Шелгунова. Ред. А. А. Шилова11.
- ↑ Ср. дальше сообщение о Бейдемане в «Колоколе» от 1 августа 1865 г. Вероятно, в воспоминаниях Кельсиева речь идет о Бейдемане, но назван он здесь Дубровиным12. Вот рассказ Кельсиева: «В конце 1860 года явился Дубровин, простодушный и очень симпатичный мальчик, прямо со школьной скамьи (бывшего Дворянского полка), который прошел пешком всю Финляндию, Швецию и часть Норвегии, с переполоху, что его арестуют за какое-то письмо политического содержания, — я не понимаю, что он мог написать политического, — должно быть, какие-нибудь бредни тогдашней молодежи. С Герценом он как-то не сошелся, кучился тоской по родине и кончил тем, что, не пропущенный во Францию, поехал в Норвегию, чтобы пробраться через нее а Россию, — и пропал без вести». — Исповедь Кельсиева в «Архиве русской резолюции». Берлин, 1923, т. XI, 196.
- ↑ Завадский Н. П. Владимирский Киевский кадетский корпус (1851—1901). Истор. очерк. Киев, 1908.
- ↑ См. выше аналогии, указанные в примечаниях к запискам Бейдемана.
- ↑ Крайне неясен и рассказ Бейдемана Потапову о дуэли, которую он имел в Финляндии. По версии Потапова, Бейдеман убил своего противника, но в письме к царю Бейдеман говорит, что он не сделался убийцей благодаря слепому случаю.
- ↑ «Матерь скорбящая» (лат.).
- ↑ Голос минувшего, 1918, № 4—6, с. 66. Из воспоминаний Н. В. Шелгунова, и отд. издание.
- ↑ Текст прокламации см. в сборнике В. Базилевского «Государственные преступления». Второе приложение. Париж, 1905 (с. 2—15).
- ↑ Голос минувшего, указ. кн., с. 64—65.
- ↑ Бакунин был освобожден из Шлиссельбургской крепости в 1857 году. Приблизительно в то время, когда писалась эта записка, Бакунин, окончательно оценив снисхождение правительства, совершал побег из Сибири.
- ↑ Она была матерью художника А. Е. Бейдемана.
- ↑ Это единственное сообщение Герцена о Бейдемане. Ошибки, сделанные в нем (выдача австрийцами, содержится третий год и т. д.), представляются нам нарочитыми из соображений осторожности. Понятно, что Герцен не мог говорить о каких-либо своих отношениях к Бейдеману. Осторожностью объясняется и полнейшее отсутствие каких-либо упоминаний о Бейдемане в сочинениях и письмах Герцена. Весть о Бейдемане дошла до Герцена, очевидно, от тех освобожденных из равелина, которые могли войти в сношения с Бейдеманом.
- ↑ Напоминаю, что работа моя впервые появилась в свет в 1919 году.
- ↑ Сравн. сообщение А. Макаревского о рассказах Тонышева, одного из солдат, окарауливавших равелин, в журнале «Путь революции», кн. II, с 227—228.
- ↑ Цифрами зашифрована фамилия Бейдемана.
- ↑ «Звезда», 1925, № 5 (11). М. С. Бейдеман в Казани, статья Н. И. Иванова.
- ↑ В. т. — вес тела в фунтах.
- ↑ Воспаление надкостницы (лат.).
- ↑ На основании настоящего исследования был сделан в 1923 году при участии О. Д. Форш сценарий для кинофильма «Дворец и крепость», а затем эта работа использована и в романе О. Д. Форш «Одеты камнем».
- ↑ Полностью прокламацию можно прочесть в сборнике под ред. Б. П. Козьмина «Политические процессы 60-х гг.». М.; Пг., 1923.