Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.
Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).
«В Москве скончался С. В. Васильев-Флеров».
Это известие повергло меня… в отчаяние? В скорбь? В печаль? В грусть?
Оно повергло меня в «легкую меланхолию».
Сергей Васильевич был московским Сарсэ.
Не русским Сарсэ. Нет! московским Сарсэ.
Это случилось antiquissimis temporibus[1].
Еще в незапамятные времена Сергей Васильевич предложил москвичам:
— Я буду Сарсэ. Малый театр будто бы Французской Комедией. А вы — парижанами. Хотите так играть?
— Хотим так играть.
С тех пор он и пошел московским Сарсэ. Москвичи его иначе и не называли:
— Наш Сарсэ.
— Совсем Сарсэ!
Сарсэ печатал свои театральные фельетоны по понедельникам, — Сергей Васильевич печатал фельетоны по понедельникам. Сарсэ свои фельетоны начинал словом:
— Я.
Сергей Васильевич начинал свои фельетоны:
— Я…
Сарсэ любил начинать издалека.
Фельетоны Сергея Васильевича всегда начинались приблизительно так:
— Я говорю, что в начале ничего не было, — был хаос, и дух Божий носился над бездною. Затем Бог создал небо и землю…
Затем Сергей Васильевич в умеренных выражениях касался грехопадения первых человеков, слегка отмечал всемирный потоп, затрагивал вопросы о начале письменности, касался Гомера, Шекспира, переходил к новейшей испанской литературе и в конце фельетона замечал:
— В следующий раз мы поговорим именно о том, о чем я и хотел говорить в настоящем фельетоне: об игре г. Южина в новой пьесе г. Владимира Александрова 2-го.
И так длилось многие десятилетия.
Сарсэ писал в «Temps», Сергей Васильевич — в «Московских Ведомостях».
Кроме внешнего подражания парижскому собрату, писал московский Сарсэ чрезвычайно своеобразно.
Он, например, посвятил целое исследование вопросу о том, что хотел сказать Фамусов, говоря:
— Она еще не родила, но по расчету по моему, должна родить…
Сергей Васильевич доказывал:
— Следует полагать, что вдова-докторша вдовеет отнюдь не более девяти месяцев. Покойный муж ее, очевидно, состоял доктором в каком-либо учреждении, подведомственном Фамусову. Так что желание крестить будущего младенца свидетельствует только об отеческом отношении Фамусова ко вдове своего покойного сослуживца и подчиненного, — и ни о чем более!
Сергей Васильевич очень нападал на те превратные умы, которые с особым злорадством подчеркивают «по расчету, по моему», придавая этим словам оскорбительное для чести, доброго имени, чина и звания Фамусова — значение.
Не менее солидное исследование Сергей Васильевич посвятил и тому, как должен «жаться» Фамусов к Лизе, — снова доказывая «превратным умам»:
— Фамусов относится к Лизе чисто отечески, и шутка его имеет самый невинный характер. Никакими иными побуждениями, ни по чину, ни по занимаемой им должности, руководствоваться такое лицо, как Фамусов, не может!
Это был блюститель добрых нравов.
По поводу одной трагедии из римской жизни «Месть богини» он писал:
— Центурион гасит огонь в храме Весты. Позвольте, но ведь это священный огонь! Положим, это языческая, ложная религия, — и это языческий, ложный храм. Но все-таки это кощунство. Можно ли представлять такие вещи в театре?
От него пахло «Московскими Ведомостями». Но это не был тот резкий, особенный, острый запах «Московских Ведомостей», который заставляет проходящего хвататься за нос:
— Ну, и напечатали люди!
От него пахло «Московскими Ведомостями» слабо, тихо. Меланхолически пахло.
Так десятилетия незаметно сменялись десятилетиями.
Артисты московской Французской Комедии, — он, кажется, первым и изобрел выражение «образцовая сцена», он любил называть Малый театр «домом Щепкина», потому что Сарсэ всегда звал «Théâtre Franèais» «домом Мольера», — артисты московской Французской Комедии на его глазах и под его присмотром входили на сцену, пожинали лавры, сходили на нет и на пенсию.
Легкомысленные ingénues зрели в коварных и обольстительных grandes-coquettes, переходили на страдалиц, полнели и превращались в благородных матерей, теряли зубы и приобретали комизм и смешили публику в ролях комических старух.
А старик их благословлял, рукополагал, одобрял или, по временам, слегка журил и читал нотации.
Чтобы поддержать в актерском и прочем народе почтение, — старик любил рассказывать о том, как его отзывы ценили разные европейские знаменитости:
— Разумейте, мол, языцы!
И особенно — печатать про свою дружбу с Эрнстом Поссартом. Очень часто, разбирая игру г-жи Щепкиной в водевиле «Сорвиголова», он «кстати» вспоминал:
— Мой друг Эрнст однажды, в беседе о Шекспире, сказал мне не без основания: «Мой друг…»
Как вдруг со стариком случилось ужасное несчастие.
Кто вы, незнакомец, мой читатель? Если вы человек молодой, вам покажется это смешным.
Если вы старик, вы поймете, что я рассказываю трагедию, — и ваше сердце тихо заноет от скорби.
Сергей Васильевич был за границей и решил дать крюку, чтобы заехать в Мюнхен и повидать своего друга Эрнста.
Он даже послал ему шутливое «предостережение»:
— Эрнст, иду на тебя! Поддержись, брат! Буду судить строго и беспощадно!
В Мюнхене его встретил его превосходительство г. директор королевского театра, гоф-интендант и обер-гофрат Эрнст Поссарт и сказал:
— Получив ваше письмо от двадцать седьмого сего мая, я в тот же день сделал зависящие от меня распоряжения, чтобы вам было предоставлено бесплатное место во вверенном мне театре.
Старик летел в объятия к другу, а перед ним стоял застегнутый на все пуговицы чиновник и спрашивал:
— Чем могу быть вам полезен?
Я думаю, что в этот день С. В. Васильев и умер в первый раз. Старик так растерялся, что напечатал даже об этом в «Московских Ведомостях»:
— Вот, мол, смотрите, люди добрые! Хорош Поссарт?
Он сам напечатал об этой встрече, — настоящей встрече Максима Максимыча с Печориным.
Пожаловался, надеясь на благородное негодование толпы. Не рассчитывайте на этой планете на благородные чувства! Артисты Малого театра, — образцовой сцены! дома Щепкина! — прочли иначе жалобное письмо старика:
— Хорош, однако, ты гусь, ежели Поссарт так с тобой разговаривает!
И в подведомственном ему театре не замедлила вспыхнуть революция.
Все оказались Поссартами!
Сергей Васильевич остался чем-то не совсем доволен в «доме Щепкина». Он был строг! Он прочел нотацию! Он написал!
Он думал, что это будет, по обыкновению, принято, — ну, не к исполнению, — к сведению…
Артисты Малого театра, — он их еще на руках всех носил! — написали против него письмо, в котором утверждали, что он выжил из ума, что он ничего не смыслит, что он почему-то похож на Фальстафа! Что он… что он… что он — не Сарсэ!
Если вы носите какого-нибудь младенца на руках — бросьте его об пол! Это благоразумнее! Когда-нибудь этот младенец бросит об пол вас, старика! На этом стоит весь мир. Это называется эволюцией.
Я думаю, что в этот день старик умер во второй раз, и окончательно.
Что поднялось за этим письмом! Кругом — гам, свист, хохот:
— Сарсэ! Какой он, в самом деле, Сарсэ? Он, если уж на то пошло, никогда и не был Сарсэ!
Ах, справедливость — хорошая штука!
Только не для тех, над кем ее совершают!
Принялись ругать. Хуже, чем ругать, — принялись разбирать.
На днях старик испустил последний вздох, вытянулся, похолодел, умер.
Но это уже было простой формальностью.
В действительности он умер раньше…
Вот почему такой тихой меланхолической грустью веет на меня от этого известия о смерти «московского Сарсэ».
И если вы думаете, что я написал это, чтобы пошутить над стариком, — вы ошибаетесь. Не над стариком, а над жизнью я смеюсь. С грустью я улыбаюсь жизни, которая смеется над нами таким злым смехом.
Для писателя, художника, поэта величайшее счастье — умереть как можно скорее.
Есть нечто более страшное, чем смерть. Присутствовать на своих похоронах. Печальная привилегия тех, кто пережил самого себя.
Театральные очерки В. М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том «Сцена» девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И. Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А. Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве «Петроград» небольшую книжечку «Старая театральная Москва» (Пг. —М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы — очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания («Рассказы и очерки», М., «Московский рабочий», 1962, 2-е изд., М., 1966; Избранные страницы. М., «Московский рабочий», 1986; Рассказы и очерки. М., «Современник», 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти «возвраты» вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М. Г. Савиной повторяется «история с полтавским помещиком». Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, «швов» не только не видно, — впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: «Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми; все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге — сам Дорошевич, как журналист и литератор».
В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран «средний вариант» — сохранен и кугелевский «монтаж», и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.
Тем не менее за пределами и «кугелевского» издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.
В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник «Старая театральная Москва», целиком включен восьмой том собрания сочинений «Сцена». Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики — «Одесского листка», «Петербургской газеты», «России», «Русского слова».
Примечания А. Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.
Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, «неправильного» синтаксиса Дорошевича, его знаменитой «короткой строки», разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
Старая театральная Москва. — В. М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А. Р. Кугеля. Пг. —М., «Петроград», 1923.
Литераторы и общественные деятели. — В. М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И. Д. Сытина, 1905.
Сцена. — В. М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И. Д. Сытина, 1907.
ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва).
ГЦТМ — Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
ОРГБРФ — Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).
ЦГИА РФ — Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).
Впервые — «Россия», 1901, № 705.
Флеров (псевдоним Васильев) Сергей Васильевич (1841—1901) — русский театральный, музыкальный и художественный критик, педагог. С 1879 г. в течение более чем двадцати лет публиковал статьи-обзоры спектаклей Малого театра. Автор театроведческих работ.
Сарсэ Франсиск (настоящие имя и фамилия Франсуа Сарсе де Сутьер, 1827—1899) — французский писатель, театральный критик.
Гомер — легендарный древнегреческий эпический поэт.
Владимир Александров 2-й — см. комм. к очерку «М. Н. Ермолова».
Сарсэ писал в «Temps». — С 1867 г. и до конца жизни Ф. Сарсе публиковал еженедельные обзоры театральной жизни Парижа в газете «Le Temps» («Время»); основана в 1861 г.
…был хаос, и дух Божий носился над бездною. — Неточная цитата из Библии (Бытие, 1:2).
…посвятил целое исследование вопросу о том, что хотел сказать Фамусов… — Имеется в виду работа С. В. Васильева-Флерова «Драматические характеры. Опыт разбора отдельных ролей, как пособие при их исполнении. Вып. 4. Фамусов („Горе от ума“)». М., 1891.
«Месть богини» («Жрица Весты») — драма Н. Николина (Н. Л. Пушкарева), была поставлена в Драматическом театре E.Н. Горевой в 1890 г.
Центурион — командир подразделения в древнеримском легионе.
Веста — в римской мифологии богиня домашнего очага.
…резкий, особенный, острый запах «Московских ведомостей»… — Имеется в виду охранительный курс этой газеты. См. также комм. к очерку «М. В. Лентовский».
…разбирая игру г-жи Щепкиной в водевиле «Сорви-голова»… — Щепкина Александра Петровна — русская актриса. Сценическую деятельность начала в 1870-х гг. В 1877—1903 гг. работала в Малом театре. «Сорви-голова» — одноактная комедия французских драматургов А. Мельяка и Л. Галеви. Шла на российской сцене в переделке В. Александрова (В. А. Крылова).
…директор королевского театра, гоф-интендант и обер-гофрат Эрнст Поссарт … — Э. Поссарт с 1864 г. был директором Мюнхенского придворного театра.
…настоящей встрече Максима Максимыча с Печориным. — Имеется в виду первая встреча героев повести М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» (1839).
Сергей Васильевич остался чем-то не совсем доволен в «доме Щепкина»… Он написал!.. Артисты Малого театра… написали против него письмо… — В 1900 г С. В. Васильев-Флеров опубликовал в «Московских ведомостях» цикл статей под общим названием «В чем дело?», в котором в острой форме поставил вопрос о деградации Малого театра. В начале 1901 г. он продолжил эту тему в статье «Итоги и мысли». С публичным ответом критику выступили два представителя Малого театра. 21 января 1901 г. в газете "Новости дня появилось «Открытое письмо С. Васильеву», подписанное А. П. Ленским. 24 января там же А. А. Федотов выступил с письмом "К «Открытому письму А. П. Ленского», в котором писал о «несоответствии» приемов критика, вызванных «припадками раздражительности», его «литературному возрасту». 5 февраля С. В. Васильев-Флеров откликнулся на эти публикации фельетоном «Буря в стакане воды», в котором высказал претензию Южину, который, не вступая в полемику, «благоразумно где-то в углу сидит и ширмочкой даже загородился», Ленского упрекнул в том, что он свое письмо написал под влиянием «ипохондрии», а «Саше Федотову» поставил «единицу за сочинение».
…похож на Фальстафа! — Фальстаф — персонаж комедии В. Шекспира «Виндзорские проказницы» (1598).
На днях старик… умер. — Критик скончался 5 апреля 1901 г.
- ↑ в глубокой древности (лат.).