Сын генерала Бек-Алеева (Оленин)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| Сынъ генерала Бекъ-Алѣева : Изъ низоваго быта. Разсказъ |
| Источникъ: Оленинъ П. А. На вахтѣ. — СПб.: Типографія П. П. Сойкина, 1904. — С. 55. |
Какъ сейчасъ помню косновца[1] Ѳедора: высокій, стройный, съ мужественнымъ загорѣлымъ лицомъ и сѣрыми умными глазами встаетъ онъ въ моемъ воспоминаніи.
Гдѣ онъ теперь? Сложилъ-ли свою голову гдѣ-нибудь въ прикаспійскихъ камышахъ, въ которые забросила его мачеха-судьба, или еще и теперь существуетъ гдѣ-нибудь въ Астрахани, въ такихъ мѣстахъ, гдѣ копошится босая команда?
Мнѣ думается, что онъ не могъ дойти до крайнихъ предѣловъ паденія: онъ могъ погибнуть, но, судя по его характеру, я увѣренъ, что онъ до конца сохранилъ благородство души и независимость мысли — качества, которыя отличали его въ то далекое время, когда я зналъ его молодого, сильнаго, съ разбитой жизнью, но несокрушимымъ духомъ.
Въ темныя осеннія ночи нерѣдко приходилось мнѣ дѣлать объѣзды рыболовныхъ водъ. Смѣлые ловцы не хотѣли признавать ни правъ собственности на воду, ни ограничительныхъ законовъ и ставили свои сѣти тамъ, гдѣ имъ вздумается. Они заграждали ими узкіе ерики[2], входящіе въ море, и мѣшали рыбѣ подниматься вверхъ по теченію. Еще меньше обращали они вниманія на «запретную полосу» и на время, въ которое ловъ рыбы совершенно не дозволенъ. Въ этой полосѣ и въ это время рыба ловилась особенно хорошо, и поэтому къ ней то и тяготѣли ловцы.
На низовьяхъ Волги шла, такимъ образомъ, постоянная борьба. Ловцы ставили свои сѣти, промысловые и казенные разъѣзды ихъ разыскивали и конфисковали.
Но такъ какъ одна удача съ избыткомъ вознаграждала за потерю нѣсколькихъ сѣтей, то естественно, что ловцы и не думали бросать свой промыселъ.
Въ преслѣдованіи этихъ смѣлыхъ каспійскихъ рыбаковъ необходимо было соблюдать извѣстный тактъ. Установилось какое-то молчаливое соглашеніе между обѣими сторонами: онѣ понимали другъ друга.
Дозоръ понималъ, что рыбакамъ необходимо ловить для того, чтобы кормиться и что поэтому они не могли признавать никакихъ ограниченій. Ловцы-же знали, что дозоръ долженъ ловить ихъ, что это его обязанность. Цѣлый рядъ хитростей пускался въ ходъ съ обѣихъ сторонъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ допускались и компромиссы. Дозоръ дѣлалъ нѣкоторыя поблажки, ловцы-же старались не раздражать его напрасно: такъ они не посягали на особо-важные ерики.
Впрочемъ, иногда всѣ эти негласныя условія нарушались, борьба обострялась и съ обѣихъ сторонъ проявлялась особая энергія. Нерѣдко происходили настоящія столкновенія и въ ходъ пускалось холодное оружіе: весла, палки и «урлюки»[3], которые было очень удобно метать на далекое разстояніе.
Заранѣе дѣлались приготовленія. Разъѣзды съ разныхъ промысловъ съѣзжались вмѣстѣ для того, чтобы дать генеральное сраженіе ловцамъ. Десятки косныхъ[4] разными потоками устремлялись къ морю. Но не дремали и ловцы: ихъ легкія бударки[5], какъ чайки, вылетали изъ камышей и на каждую косную приходилось по нѣсколько бударокъ. Заранѣе оповѣщенные о готовящемся походѣ, ловцы выѣзжали всѣ — и старъ, и младъ, — чтобы оказать отчаянное сопротивленіе и отбить у дозора излишнюю ретивость.
Происходили настоящія сраженія. Дозорные забирали массу сѣтей, которыя ловцы ставили въ такихъ случаяхъ безо всякаго стѣсненія… Ловцы-же не бѣжали въ камыши при видѣ опасности, а хладнокровно выжидали.
Исходъ борьбы по большей части зависѣлъ отъ смѣлости и численности. Вмигъ косныя бывали окружены легкими бударками. Послѣ короткаго сраженія становилось очевиднымъ, каковъ будетъ его результатъ. Слабѣйшая сторона, потерявъ нѣсколько веселъ, получивъ пробоины, уступала и «выкидывала бѣлый флагъ». Если же перевѣсъ оказывался на сторонѣ дозора, что случалось далеко не часто, то ловецкія бударки исчезали такъ-же быстро, какъ появлялись, и уплывали въ камышевую крѣпь, пути къ которой были извѣстны только ловцамъ, и куда постороннимъ пускаться было не безопасно.
По большей части, однако, побѣждали ловцы, потому что дозоръ разбивался на партіи, а ловцы слѣдили за ними изъ камышей и нападали, увѣренные въ превосходствѣ своихъ силъ. Побѣдивъ, они отбирали сѣти, ломали весла и нерѣдко высаживали косновцевъ на какой-нибудь уединенный островокъ, затерявшійся въ лабиринтѣ ериковъ и ильменей[6]: сиди молъ у моря, да жди погоды, жди, пока свои не наѣдутъ случайно и не выручатъ.
Такъ какъ дозорныя косныя ходятъ подъ «казеннымъ флагомъ» и подчинены бакенному кормщику — лицу полуоффиціальному, то ловцы, во избѣжаніе отвѣтственности, посягаютъ только на предметы неодушевленные, соблюдая неприкосновенность дозорныхъ командъ.
Такой образъ дѣйствій они считаютъ совершенно правильнымъ: даютъ острастку и только. И дозоръ смиряется: ему обыкновенно и въ голову не приходитъ придавать серьезное значеніе такимъ схваткамъ или видѣть въ побѣдѣ ловцовъ оскорбленіе флага. Это не въ обычаяхъ «камышей»… И вотъ нерѣдко ловцы тутъ же на островкѣ разведутъ костеръ, варятъ уху, калмыцкій чай и празднуютъ свою побѣду, угощая побѣжденныхъ, очутившихся, какъ будто, въ плѣну.
Лунная ночь… Плыветъ-плыветъ косная. Серебряный слѣдъ тянется за ней. Косная подвигается медленно, сзади по дну тащится маленькій якорекъ, которымъ захватываютъ ловецкія сѣти. Мѣрно, чуть слышно погружаются весла въ воду.
Вокругъ стоятъ неподвижной стѣной высокіе камыши; птичій гамъ, неумолчный и разнообразный, несется изъ непроѣзжей и непроходимой крѣпи. Бѣлыя цапли и неуклюжія бабуры[7] тяжело снимаются съ песчаныхъ отмелей при приближеніи лодки и пересаживаются на новую отмель. Вверху искрится темное южное небо, и горизонтъ утопаетъ въ ночной дымкѣ, которая точно живетъ и движется.
На одной изъ такихъ косныхъ былъ косновецъ Ѳедоръ. По одеждѣ онъ нисколько не отличался отъ другихъ, но въ лицѣ его было что-то, изобличавшее его происхожденіе. При внимательномъ наблюденіи можно было замѣтить, что человѣкъ этотъ изъ совсѣмъ другой среды и знавалъ иную жизнь. Не къ тяжелому веслу, казалось, была привычна его красивая рука.
Лицо Ѳедора было интеллигентно. Странное впечатлѣніе произвело оно на меня: въ немъ была какая-то подавленная и затаенная грусть.
Я недолго находился въ сомнѣніи: скоро я узналъ, что мой косновецъ, дѣйствительно, не такъ давно былъ совсѣмъ въ иныхъ условіяхъ: онъ служилъ въ полку, могъ сдѣлать блестящую карьеру и вмѣсто того затерялся въ непроходимыхъ камышахъ Прикаспійскаго края…
Почему? зачѣмъ? вотъ что захотѣлось мнѣ узнать; но это удалось не такъ скоро. Я уже встрѣчалъ когда-то интеллигентныхъ людей въ босяцкой средѣ: у насъ на промыслахъ былъ соленосомъ бывшій судебный слѣдователь съ литературной фамиліей, былъ плѣнный французъ-садовникъ. На весенней путинѣ катали селедку землемѣръ и бывшій техникъ. Но все это были люди опустившіеся, спившіеся безнадежно съ круга. Помочь имъ выбраться снова въ люди было почти невозможно, такъ какъ, благодаря слабости характера, всѣ ихъ благія намѣренія и надежды гибли послѣ первой-же рюмки, отъ которой эти люди уже не разъ отрекались, но не въ силахъ бывали отречься окончательно.
Ѳедоръ былъ человѣкъ совсѣмъ другого закала. Главное его отличіе отъ другихъ заключалось въ томъ, что онъ совершенно не пилъ. Это указывало на то, что причины, заставившія его перемѣнить свою жизнь, были не обыкновенныя, а особенныя.
И мнѣ хотѣлось доискаться, какія это были причины.
Въ сношеніяхъ съ людьми Ѳедоръ держалъ себя, какъ самый заправскій косновецъ. Спалъ онъ подъ общимъ пологомъ, ѣлъ изъ общаго котла. Когда я узналъ, кто онъ, то я предложилъ устроить для него лучшее положеніе, но онъ на отрѣзъ отказался.
— Я васъ не прошу принимать во мнѣ участіе и не желаю мѣнять свое занятіе, — отвѣтилъ онъ мнѣ.
— Но на другомъ дѣлѣ вы можете принести болѣе пользы, — пробовалъ я убѣдить его.
— Я вовсе не желаю приносить кому-либо пользу: я зарабатываю свой хлѣбъ для себя и какъ самъ хочу, — сказалъ онъ, и тонъ его показывалъ, что онъ вовсе не желаетъ продолжать разговоръ на эту тему.
Видя, что отъ него я ничего не узнаю, и, считая неделикатнымъ насильно вторгаться въ чужую душу, я попытался собрать о немъ какія-нибудь свѣдѣнія на промыслѣ, но тамъ знали тоже очень мало. По паспорту онъ числился поручикомъ въ запасѣ и носилъ фамилію небезъизвѣстную въ военномъ мірѣ.
На промыслѣ онъ появился съ партіей «путинныхъ»[8] рабочихъ, и когда тѣ ушли, закончивъ работы, онъ попросилъ оставить его на промыслѣ косновцемъ. Такъ какъ на промыслахъ дорожатъ трезвыми людьми, а Ѳедоръ въ ротъ не бралъ водки, то его охотно оставили, подивившись, что онъ не проситъ болѣе виднаго положенія.
Тому же, что бывшій офицеръ избралъ себѣ такое несоотвѣтственное занятіе, на каспійскихъ промыслахъ никто не удивляется.
Стояла чудная іюньская ночь; казалось, вся окрестность, тихій Бузанъ, всѣ эти ерики и ильмени, затерявшіеся въ зеленыхъ камышахъ, отдыхали послѣ знойнаго дня…
Наши косныя собрались въ одно мѣсто, къ Баткашнову ильменю. До полуночи мы не вытащили ни одной сѣтки: очевидно, ловцы въ эту ночь забрались въ другія воды.
У береговъ стонъ стоялъ отъ назойливаго пѣнія комаровъ. Кто не бывалъ въ каспійскихъ камышахъ въ это время года, тотъ не можетъ представить себѣ, что такое казнь египетская! Менѣе минуты нельзя было выдержать у берега и никакой дымъ не спасалъ. Съ моря тянулъ вѣтерокъ. Комары вѣтра не любятъ и потому избѣгаютъ широкихъ водныхъ протоковъ. Мы выплыли на середину Чадринкскаго ерика и стали на якоря. Скоро утомленные косновцы позаснули и только вахтенные, разгоняя сонъ, напѣвали тихія, грустныя пѣсни, сидя на носовыхъ лавочкахъ косныхъ.
Мнѣ не спалось. Южная ночь какъ-то странно раздражала нервы и наполняла душу и тѣло какой-то сладкой истомой. Что-то вспоминалось, о чемъ-то думалось и хотѣлось подѣлиться съ кѣмъ-нибудь своимъ настроеніемъ, отраднымъ и печальнымъ въ одно и то же время. Но съ кѣмъ подѣлиться? Кому раскрыть душу, растревоженную чарами ночи и дѣвственной природой, здѣсь, у взморья, далеко отъ культурныхъ мѣстъ, въ таинственныхъ камышахъ?
Мнѣ взгрустнулось еще болѣе отъ этой невозможности. Мое одиночество тяготило меня и мысли уносились въ иной край, къ инымъ людямъ.
Я полулежалъ на киргизской кошмѣ, глядя на пологъ темнаго неба, усѣянный мерцающими звѣздами…
Какъ было одиноко!..
Вдругъ тихая пѣсня на незнакомомъ языкѣ вывела меня изъ моего страннаго настроенія… знакомый мотивъ звучалъ въ сонномъ воздухѣ…
Deserto sulla terra…
Гдѣ? когда я это слышалъ?.. Меня не сразу даже поразило несоотвѣтствіе этой итальянской аріи съ окружающей первобытной обстановкой… Каспійская глушь, гдѣ раздолье ловцамъ да чайкамъ и бакланамъ… черныя косныя, о борта которыхъ шумитъ и струится вода… уснувшіе косновцы, киргизы, чернорабочіе изъ селъ по Бузану… и вдругъ арія изъ «Трубадура», арія, невольно переносящая въ блестящій театръ, залитый электричествомъ… На сценѣ купы деревьевъ, балконъ замка и смуглый Манрико въ испанско-цыганскомъ костюмѣ съ гитарой въ рукахъ… «Deserto sulla terra»…
«Одинокій на этой землѣ бѣдный трубадуръ»… Я приподнялся и взглянулъ. На темномъ фонѣ неба вырисовывалась темная фигура: косновецъ Ѳедоръ сидѣлъ на носу косной и пѣлъ… Пѣлъ пѣсню, которая и его, также какъ и меня, переносила въ иной міръ, къ иной жизни, къ инымъ людямъ. Замѣтивъ, что я не сплю, онъ оборвалъ арію на полусловѣ.
— Не спите? — спросилъ онъ. — И мнѣ не спится… Въ такихъ ночахъ есть что-то безпокойное, тревожное…
— Послушайте, — обратился я къ нему на «вы», чего до сихъ поръ по его просьбѣ не дѣлалъ, — послушайте…
Но я не зналъ, что сказать ему. Какое, въ сущности, имѣлъ я право вторгаться въ чужую жизнь?
— Я знаю, о чемъ вы хотите сказать, — быстро перебилъ онъ меня. — Я вѣрю, что въ васъ говоритъ не праздное любопытство, а дѣйствительно доброе чувство.
— Вы правы: такія ночи тревожатъ душу… и хочется, чтобы близко былъ человѣкъ, который могъ-бы понять…
— Вотъ уже четыре года, какъ нѣтъ у меня такого человѣка… — сказалъ онъ, скорѣе самъ себѣ. — Я одинъ… одинъ, насколько можетъ быть одинокъ человѣкъ…
— Но зачѣмъ же…
— Слушайте. Я для васъ своего рода сфинксъ… Я золоторотецъ особаго, не шаблоннаго типа и это васъ смущаетъ. Вамъ чудится тайна…
— Вы угадали.
— И тайна эта дѣйствительно существуетъ… Эта тайна разбила мою жизнь, она оставила пустоту въ моей душѣ… и ничто, и никогда эту пустоту не наполнитъ… Вотъ вы хотѣли подать мнѣ руку, извлечь меня изъ моего тяжелаго положенія… А знаете ли вы, что оно единственное для меня подходящее? Мнѣ некѣмъ быть… Въ томъ мірѣ, въ которомъ я жилъ когда-то, — я теперь никто… никто…
Ѳедоръ казался взволнованнымъ. Онъ остановился и какъ-то поникъ головой.
— Какъ бы я хотѣлъ пить!.. Пить до «положенія ризъ», до озвѣрѣнія… Но я не могу…
— Вы, должно-быть, страшно несчастны? — Вотъ все, что я попытался сказать.
— Да, я несчастенъ, — просто отвѣтилъ онъ и засмѣялся. — То, что я называю несчастьемъ, — для многихъ только блажь. Но я привыкъ быть самостоятельнымъ въ своихъ мнѣніяхъ… Эта ночь такъ меня расположила, что я скажу вамъ о себѣ…
Я сынъ генерала Бекъ-Алѣева… Онъ пишетъ свою фамилію въ два слога — Бекъ—тире—Алѣевъ… но… я бы произвелъ ее скорѣе отъ бакалеи… (онъ странно засмѣялся, и мнѣ стало неловко). Въ нашемъ роду не было ни бековъ, ни князей, но несомнѣнно были купцы… Но это къ дѣлу мало идетъ…
Генеральскіе сыновья съ колыбели предназначены къ военной карьерѣ… Предназначенъ былъ и я… Все это, впрочемъ, слишкомъ ординарно и неинтересно… Еще бы: потомку бека, конечно, слѣдовало и воспитаніе дать соотвѣтствующее… Не стоитъ разсказывать, каково оно было… я перескочу эту пору моей жизни и перейду прямо къ позднѣйшему. Въ двадцать лѣтъ я уже былъ офицеромъ — офицеромъ съ увѣренностью въ «карьерѣ»… И вотъ вы видите, какова она оказалась.
Я не любилъ отца и отецъ не любилъ меня, но такъ какъ я былъ единственный наслѣдникъ «знаменитой» фамиліи, то онъ возлагалъ на меня извѣстныя надежды… Любить онъ не могъ, не умѣлъ. Есть такіе люди… Меня, вообще, некому было любить… Матери я не помню… Дѣтство мое сложилось грустно, юность по́шло, мнѣ нечѣмъ помянуть ихъ… Офицеромъ я жилъ, какъ живетъ большинство офицеровъ: мелкіе будничные и спеціальные интересы, скука провинціальнаго прозябанія… женщины… и какія женщины (онъ брезгливо вздрогнулъ)! Полковыя проказы… вино… сплетни… ученія… вотъ все, чѣмъ наполнялась жизнь…
Служилъ я въ конницѣ… Однажды весною мы ушли «на траву»… Вы знаете этотъ кавалерійскій терминъ? Я устроился въ селѣ, гдѣ два раза въ день проходили поѣзда, гдѣ было нѣсколько человѣкъ, съ которыми можно было хоть въ винтъ поиграть… Меня не тянуло на лоно природы, я не любилъ ее тогда. И поэтому я скучалъ такъ, какъ можно скучать только въ русскомъ селѣ, гдѣ есть вокзалъ съ начальникомъ станціи, телеграфистъ, учитель и становой… Я скучалъ и игралъ въ винтъ, игралъ въ винтъ и скучалъ. Словомъ, какъ эскадронные кони, я тоже былъ «на травѣ»… Хотя, въ сущности, чѣмъ эта жизнь была хуже городской? То же самое!.. Вамъ не скучно меня слушать?
— Что вы! что вы!..
— Знаете, это въ первый разъ со мной за четыре года… Въ первый разъ я разсказываю о себѣ. До сихъ поръ я ни съ кѣмъ не откровенничалъ… Мнѣ кажется, однако, что вы уже угадываете мою исторію. Въ человѣческой жизни иногда самая пустая вещь, самое простое обстоятельство играютъ крупную роль… Вся судьба, вся будущность, иногда, зависитъ отъ случайной встрѣчи… Я не знаю, почему ученые математики не разработали еще «теорію случайности» въ pendant[9] къ «теоріи вѣроятности»…
Одна такая встрѣча перевернула все мое существованіе, болѣе — она переродила меня и, вѣрьте мнѣ — я не промѣнялъ бы себя, полубосяка, на себя прежняго, себя офицера… Я никогда, никогда не былъ такимъ, каковъ я теперь… Тогда въ душѣ у меня не было ничего. Я не былъ счастливъ, но не былъ и несчастливъ… Я просто жилъ потому, что родился для того, чтобы жить… Теперь я несчастенъ… это правда, но я чувствую, что во мнѣ есть душа… что эта душа полна чѣмъ-то такимъ, чего никогда въ ней не было ранѣе… Теперь, а не тогда, я сталъ человѣкомъ.
Въ моемъ селѣ я встрѣтилъ молодую дѣвушку. Она была учительницей… Ни до, ни послѣ я не встрѣчалъ такого существа… Она… она «свѣтилась»… Иначе я не умѣю охарактеризовать ее. Именно — свѣтилась, но не отраженнымъ свѣтомъ, а своимъ собственнымъ, свѣтомъ своей души. Я не стану разсказывать, какъ я полюбилъ ее, какъ она полюбила меня… Зачѣмъ? Это до нѣкоторой степени было-бы профанаціей… Вы меня понимаете? Ранѣе я смотрѣлъ на женщинъ какъ на игрушку, какъ на существо человѣческое, съ которымъ весело забавляться… Я не скрою, къ женщинамъ я относился болѣе чѣмъ легкомысленно и на моей душѣ была не одна дѣвушка… Это гадко, но это было… я не щажу себя…
Къ этой дѣвушкѣ въ первый разъ въ жизни я отнесся иначе… Говоря съ ней, я вспомнилъ, что у меня была мать, могла быть сестра, можетъ быть дочь… Я понялъ, что, относясь къ такой дѣвушкѣ попрежнему, я осквернилъ-бы прежде всего свою-же душу…
Остальное не стану досказывать. Конечно, потомокъ крымскихъ бековъ не допустилъ и мысли о возможности такого мезальянса, конечно, онъ сдѣлалъ все, чтобы разрушить мое счастье… Я упорствовалъ, я боролся, но она не захотѣла войти насильно въ семью… Она была слишкомъ горда, и мы разстались… Она замужемъ теперь; я слышалъ, что она счастлива… А я — здѣсь… Ничто не удержало меня отъ этого шага… Отецъ меня проклялъ, но я охотно прощаю ему это и никогда не прощу свою разбитую жизнь… Вы понимаете теперь, почему я не пью, почему я не хочу и не могу искать лучшей доли? Въ моемъ теперешнемъ положеніи я нахожу нѣкоторое удовлетвореніе, я вижу въ немъ возмездіе… Если послѣдній Бекъ-Алѣевъ не могъ быть счастливъ по своему, не могъ очистить свою душу отъ разной скверны, такъ пусть-же онъ, по крайней мѣрѣ, будетъ свободенъ… Я здѣсь потому, что я «такъ» хочу, потому что «такъ» не хочетъ отецъ. Онъ побѣдилъ меня однажды, я же побѣдилъ его на всю жизнь… Смотрите — свѣтаетъ! — неожиданно сказалъ Ѳедоръ. — Сколько поэзіи въ такомъ утрѣ… Боже, какъ-бы люди могли быть счастливы, если-бы сами себѣ не мѣшали всякимъ навязаннымъ, самими-же ими придуманнымъ вздоромъ!
Онъ поднялся во весь свой ростъ на лодкѣ и сталъ смотрѣть на побѣлѣвшій востокъ. Съ моря тянуло холодкомъ, чуть слышно шевелились камыши; водяной орелъ, смѣлый и гордый, плылъ въ темной синевѣ неба… А Бекъ-Алѣевъ стоялъ, и мнѣ показалось при блѣдномъ свѣтѣ зари, что губы его дрожатъ, а по щекамъ текутъ слезы.
Примѣчанія
править- ↑ Косновецъ — гребецъ на «косной» лодкѣ въ Каспійскомъ морѣ.
- ↑ Ерики — узкіе протоки.
- ↑ Урлюки — металлическій снарядъ, употребляемый на лодкахъ для рыбной ловли.
- ↑ Промысловыя лодки.
- ↑ Рыбацкая двухвесельная лодка.
- ↑ Ильмень — озеро.
- ↑ Бабура — птица-баба, пеликанъ.
- ↑ Рабочіе, нанимающіеся на опредѣленный срокъ, на «путину» — весеннюю, лѣтнюю, осеннюю…
- ↑ фр.