Счастливая женщина (Краснова)/ДО
Текст содержит фрагменты на иностранных языках. |
| ← Въ театрѣ | Счастливая женщина | Сонъ на яву → |
| Источникъ: Краснова Е. А. Разсказы. — СПб: Типографія бр. Пателеевыхъ, 1896. — С. 149. |
I
правитьВсѣ, кто ее зналъ, считали ее счастливѣйшей женщиной. Въ самомъ дѣлѣ, трудно было представить себѣ болѣе счастливыя обстоятельства. Ей было двадцать четыре года; судьба надѣлила ее здоровьемъ, красотой, богатствомъ и обожающимъ супругомъ. У нея были друзья, болѣе или менѣе настоящіе, и было много враговъ, безъ чего женщинѣ не обойтись, если она не ничтожество.
Когда она — неизмѣнно въ бѣломъ, неизмѣнно спокойная и холодная, сіяющая брилліантами — входила въ бальную залу или въ ложу бель-этажа, — десятки, сотни завистливыхъ, дерзкихъ, восхищенныхъ и страстныхъ взглядовъ обращались на нее. И самый восхищенный, самый страстный изъ этихъ взглядовъ принадлежалъ ея мужу. Онъ самъ снималъ мѣховую порфиру съ плечъ своей царицы, онъ поклонялся ей во слѣдъ, какъ будто собирался нести ея кружевной трэнъ, онъ не спускалъ съ нея глазъ, онъ слѣдилъ за каждымъ ея движеніемъ. Говорили, что онъ до глупости влюбленъ въ свою жену; говорили, что онъ ей подъ-пару, что онъ «картина». Никто не имѣлъ понятія о томъ, что она сама объ этомъ думала. Боже мой, что-же она могла думать! Такой великолѣпный мужчина, и такое состояніе! Однажды какая-то ловкая пріятельница спросила, въ припадкѣ интимности, обнявши ее за талію: «Вѣдь вы, конечно, страшно влюблены въ вашего мужа, милочка?» На что получила въ отвѣтъ: «должно быть, влюблена, если вышла за него замужъ». Отвѣтъ этотъ сопровождался улыбкой, очень красивой, но такой, что ловкой дамѣ стало какъ-то холодно. Впрочемъ, счастливая женщина всегда такъ улыбалась, что другимъ становилось холодно отъ ея улыбки. Между тѣмъ у нея былъ прелестный маленькій ротикъ, съ губами яркими, какъ бутонъ гранатнаго цвѣтка, и короткая верхняя губка обнажала рядъ самыхъ ослѣпительныхъ зубовъ. Но только ея темные, черепаховаго цвѣта глаза никогда не принимали участія въ улыбкѣ и матово-блѣдное лицо оставалось блѣднымъ и неподвижнымъ, какъ-бы ни смѣялись губы.
Говорили, что она счастливая женщина, но безсердечная. Знакомыя дамы находили, что ее слишкомъ избаловали и отецъ, и мать, пока была жива, и belle mère[1], а главное — мужъ. И что это былъ за мужъ! Онъ уже занималъ видное административное мѣсто, несмотря на свою молодость, и исправлялъ неукоснительно служебныя обязанности. По крайней мѣрѣ, каждое утро пара великолѣпныхъ вороныхъ и экипажъ, соотвѣтствующій сезону, увозили его на службу вмѣстѣ съ элегантнымъ портфелемъ громадныхъ размѣровъ. Вскорѣ послѣ полудня онъ возвращался, и вмѣстѣ съ портфелемъ лакей непремѣнно доставалъ изъ экипажа какое-нибудь «тонкое вниманіе женѣ», — нѣжный свертокъ, перевязанный розовыми ленточками. Но были это обсахаренные фрукты отъ Балле, или браслетъ отъ Фаберже — она одинаково красиво улыбалась и равнодушно откладывала свертокъ на лаковую этажерку. Мужъ цѣловалъ ея ручки, и служебная злоба дня была окончена.
Она не успѣвала ничего пожелать, ни о чемъ помечтать, какъ все являлось передъ ней сейчасъ-же — все, что можно купить за деньги. А развѣ есть что-нибудь, чего нельзя купить за деньги?
Итакъ, у нея было все. Счастливая женщина!
II
правитьНикто не зналъ, чтобы она кого-нибудь особенно любила. Близкихъ подругъ у нея никогда не было. Когда ея отецъ чуть не умеръ, простудившись зимой, и чувствительныя дамы пріѣзжали напоминать ей о Богѣ и безсмертіи души, приготовляя ее на всякій случай къ «разлукѣ», — онѣ были поражены яснымъ спокойствіемъ ея красоты и сухостью ея чудныхъ глазъ.
— Милая, неужели ваша душа не скорбитъ о томъ, кто далъ вамъ жизнь? Неужели ваше сердце не обливается кровью? — спросила одна премиленькая баронесса.
— Мнѣ кажется, что порядочные люди никогда не должны показывать, что у нихъ на душѣ, — возразила счастливая женщина, устремивши свой странный взглядъ на сердобольную даму.
Дама уѣхала въ полномъ убѣжденіи, что имѣла дѣло съ безсердечной женщиной. Впрочемъ, это пройдетъ, когда у нея будутъ дѣти.
Но дѣтей у нея не было. И, кстати, по этому поводу она еще болѣе утвердила всеобщее мнѣніе о своей безсердечности. Кто-то пожелалъ ей на имянины, чтобы Всемогущій Господь довершилъ ея рѣдкое счастіе и наградилъ ее ребенкомъ.
— Сохрани Богъ! — воскликнула она съ необычайнымъ оживленіемъ, и въ ея глазахъ блеснула точно зловѣщая молнія.
А, впрочемъ, она сейчасъ-же очень красиво и блестяще улыбнулась: мужъ, хотя и не ѣздилъ въ этотъ день въ должность и даже нарочно измѣнилъ служебному долгу ради 5 сентября, — входилъ съ цѣлой серіей свертковъ для своей обожаемой Лизы — и съ голубыми, и съ розовыми ленточками.
Подъ вечеръ того-же 5 сентября баронесса случайно заѣхала въ Исаакіевскій соборъ. Онъ казался еще темнѣе и суровѣе обыкновеннаго отъ рѣдкихъ свѣчей, мерцавшихъ передъ иконами. Небольшая кучка молящихся терялась въ глубинѣ, подъ сводами, какъ въ катакомбахъ. Густой басъ священнослужителя доносился изъ алтаря ровнымъ гуломъ; мракъ таинственно поглощалъ его, и святыя слова, неуслышанныя и непрочувствованныя, уносились въ пространство.
Баронесса озябла въ своемъ открытомъ экипажѣ и хотѣла погрѣться. Но на нее непріятно подѣйствовала темнота и запахъ ладона. Молиться она не собиралась; вездѣ дуло — негдѣ сосредоточиться, и на полу слишкомъ грязно, чтобы становиться на колѣни. Нѣтъ, лучше домой. Она поспѣшила мимо иконостаса къ боковой двери, но вдругъ остановилась. Она увидала знакомый плюшевый плащъ. Ахъ, у кого это былъ такой плащъ, цвѣта feuille morte[2], на атласной подкладкѣ? Гдѣ это она его видѣла? Она никакъ не могла вспомнить. Ахъ, какъ странно! И еще страннѣе, что обладательница такого изящнаго плаща лежала, приникнувъ лицомъ къ полу, на который баронесса не считала возможнымъ преклонить колѣна. И какъ долго она лежала! Баронессѣ непремѣнно хотѣлось дождаться, когда она поднимется, чтобы увидать, чей-же это, наконецъ, плащъ. Она была увѣрена, что онъ ей знакомъ.
— Голубушка, должно-быть, грѣхъ великъ на душѣ, или несчастная ужь очень, — прошептала около сморщенная старушенка въ ватномъ капорѣ, утирая носъ кончикомъ платка, засунутаго въ рукавъ рыжей кацавейки.
Баронессу взяло нетерпѣніе. Ей еще предстояло обѣдать, потомъ спать, потомъ одѣваться и ѣхать на балъ къ имянинницѣ. Она не дождалась и уѣхала.
Послѣ полуночи она входила въ изящную гостиную, драпированную золотисто-желтымъ брокаромъ, утопавшую въ цвѣтахъ и огняхъ. На порогѣ ее встрѣтила сама хозяйка, въ облакѣ бѣлыхъ кружевъ. Ея граціозную лебединую шейку обвивало новое брилліантовое колье — подарокъ влюбленнаго супруга на имянины. Ея глаза блестѣли не хуже ея брилліантовъ и такъ-же холодно, какъ они. Ни тѣни румянца не было на ея лицѣ; ея губы улыбались, и холодомъ вѣяло отъ ея улыбки, и ей самой было холодно: на ея плечи былъ наброшенъ роскошный плюшевый плащъ цвѣта feuille morte[2].
Золотистыя портьеры составляли чудную рамку для ея стройной фигуры. Вокругъ нея тѣснились цвѣты и прекрасныя женщины; восхищенные взгляды слѣдили за ней отовсюду; рядомъ съ ней стоялъ великолѣпный мужчина, ея мужъ — воплощеніе обожанія и восторга; огни хрустальной люстры играли въ камняхъ новаго колье. Счастливая женщина!
Въ блестящей картинѣ, служившей ей фономъ, плащъ изъ коричневаго плюша составлялъ рѣзкое пятно, которое цѣлую минуту непріятно занимало баронессу. Après tout[3], развѣ не бываетъ на свѣтѣ двухъ плащей feuille morte[2]!?
III
правитьВся Россія слѣдила за тѣмъ, что происходило на Балканскомъ полуостровѣ. Почти во всякой семьѣ было пустое мѣсто, и многимъ изъ нихъ суждено было остаться навѣки пустыми. Петербургъ по-своему участвовалъ въ великомъ событіи. Газеты проглатывались съ жадностью; всему вѣрили и во всемъ сомнѣвались; служили молебны и панихиды, щипали корпію и шили бѣлье для солдатъ, пили шампанское во имя святого дѣла. Проливались тяжкія тайныя слезы; раздавались шумныя легкомысленныя рыданія.
Баронесса износила два великолѣпныхъ бархатныхъ платья, — нарочно сшитыхъ для этого случая, — собирая по воскресеньямъ мѣдные пятаки въ кружку «Краснаго Креста», въ Исаакіевскомъ соборѣ. Ей было очень тяжело «трембаллировать»[4] эту кружку, и она должна была взять на подмогу еще одного молодого человѣка, кромѣ того, который ей «давалъ руку». Шляпку она выписала прямо изъ Парижа и склоняла ее съ чисто-христіанскимъ смиреніемъ передъ каждымъ мужикомъ. Она дѣлала все, что могла. Такое время — всякое сердце отзывается, особенно когда сама испытала горе. А какъ его не испытать, когда баронъ женатъ на цѣломъ кордебалетѣ, а на своей женѣ очень мало… Не то что Лиза, счастливая!
Она также участвовала въ «святомъ дѣлѣ». Она шила для солдатъ съ утра до вечера и исколола до крови свои нѣжные розовые пальцы отъ непривычки къ иголкѣ. Она ненавидѣла женскія рукодѣлья и ничего никогда не шила, а потому неудивительно, что такъ неловко бралась за дѣло. Никогда тонкій батистъ для дѣтскаго нѣжнаго тѣльца или изящная ненужная вещица, блестящая яркими шелками, не занимала ея прекрасныхъ рукъ, украшенныхъ драгоцѣнностями. Теперь эти руки перебирали грубый холстъ и сѣрое сукно, и въ глубокомъ раздумьѣ она склоняла надъ работой свою гордую головку, украшенную роскошными черными волосами, вьющимися надъ нѣжнымъ лбомъ.
Баронесса похвалила ее за христіанское усердіе и съ чувствомъ поцѣловала, заставши за этимъ занятіемъ.
— Вотъ и вы за добрымъ дѣломъ! — воскликнула она мило.
— Я такъ скверно шью, что только такую грубую работу и могу дѣлать, — отвѣчала подруга.
— Ну, все-жь-таки доброе дѣло!
— Да, теперь мода. Я такъ рада, что не русскія полотенца; они ужасно надоѣли. Какъ вы находите?
Баронесса оторопѣла. Боже мой, вотъ женщина! Ей о благотворительности, а она о русскихъ полотенцахъ! Совсѣмъ не въ тонъ. Кстати, баронесса только что собиралась прочесть ей одну французскую маленькую поэму о томъ, какъ ангелы куроннируютъ[5] нашихъ погибшихъ героевъ на небесахъ; кузенъ такъ мило сочинилъ. Но поэма такъ и осталось нечитанной. Баронесса уѣхала, а счастливая женщина осталась одна съ своей работой.
Долго она сидѣла въ этотъ вечеръ за непривычнымъ занятіемъ. Бѣлая петербургская ночь заглядывала къ ней въ окна, сквозь опущенное кружево занавѣсокъ. Сѣрый холстъ застилалъ плебейскими складками мягкую атласную мебель цвѣта морской воды и столики съ перламутровой инкрустаціей; на бархатномъ коврѣ, гдѣ сплетались морскія водоросли и водяныя лиліи, лежало грудами солдатское сукно; красные уголья трещали въ бѣломъ мраморномъ каминѣ и зажигали радужные огоньки въ большихъ брилліантахъ, которые застыли въ розовыхъ ушахъ прекрасной женщины, какъ капли росы на розовыхъ лепесткахъ. И два другіе такіе же крупные и прозрачные брилліанта дрожали на длинныхъ темныхъ рѣсницахъ и потомъ тихо скатились на блѣдныя щеки. Она не чувствовала ихъ. Она глубоко задумалась. О чемъ она думала? Подъ какой мрачной тяжестью такъ низко склонялась изящная головка?
Она думала о далекой, далекой могилѣ, одиноко затерянной въ желтыхъ пескахъ страшной азіатской пустыни. Она думала о погибшей молодой жизни, полной силъ и надеждъ… И ея губы шептали имя, давно забытое всѣми…
IV
правитьПрошелъ годъ. Побѣдоносныя войска возвращались съ тріумфомъ, и весь городъ принялъ радостный видъ при яркомъ свѣтѣ холоднаго осенняго солнца. Нева сверкала въ гранитныхъ берегахъ и тихо колыхала стройные корабли и неуклюжіе пароходы, разцвѣченные флагами. Тріумфальныя арки, яркія драпировки и флаги, гирлянды зелени испещряли весь сѣрый городъ въ красивомъ безпорядкѣ, и голубой шатеръ неба осѣнялъ человѣческій праздникъ въ безоблачномъ блескѣ.
Все радовалось и волновалось.
На берегу Невы, у Николаевскаго моста собралась депутація, для привѣтствія одного изъ возвращавшихся полковъ.
Баронесса пріѣхала смотрѣть на эту патріотическую картину изъ оконъ дома своей подруги, такъ какъ, по странному капризу, она любила Островъ и жила на самой набережной. До моста было два шага, изъ окна все прекрасно видно, но баронесса умоляла дорогую Лизу пойти туда, гдѣ стояла депутація, чтобы увидать командира и офицеровъ поближе. Это будетъ такъ торжественно, особенно вблизи. Отчего-же не пойти? Дорогая Лиза согласилась. Она уступила великолѣпнаго мужа баронессѣ, а сама удовольствовалась кузеномъ, который такъ мило писалъ французскія поэмы о русскихъ ангелахъ; они отправились.
Толпа уже собралась; предстояло перейти только на противоположную сторону набережной, но и это было нелегко.
Войска ожидались еще не такъ скоро. На набережной офицеры депутаціи предложили дамамъ войти пока въ помѣщеніе одной изъ пароходныхъ пристаней, — премиленькій домикъ на баркѣ, какъ нашла баронесса. Но дамы отказались. Баронесса утверждала, что видъ взволнованной толпы очарователенъ; и она ничего не боялась.
Еще четверть часа, и полкъ вступилъ на мостъ. Духовенство двинулось навстрѣчу съ крестомъ и иконой, за нимъ депутація съ адресомъ; принесли лавровые вѣнки, букетъ… Кто-же передастъ букетъ командиру? Кто-же, какъ не счастливая женщина! Ее сразу замѣтили, и высокій адъютантъ обратился къ ней съ почтительной просьбой взять на себя этотъ трудъ.
Съ удовольствіемъ — хорошо-ли только, что она вся въ черномъ для такого радостнаго случая? О, рѣшительно все равно, только-бы ей угодно было подать букетъ командующему полкомъ, когда онъ остановится.
Войска приближались; вотъ — уже близко. Тихо, стройно двигался полкъ, точно подъ зеленымъ навѣсомъ, такъ густо лавровыя гирлянды обвивали штыки. Лавровые вѣнки на обнаженныхъ сабляхъ офицеровъ, на штыкахъ солдатъ; громадный лавровый вѣнокъ, перевитый георгіевскими лентами опоясывалъ командира точно перевязью. Вотъ онъ, впереди всѣхъ, на великолѣпной сѣрой лошади. Его обнаженная сѣдая голова серебрится на солнцѣ; блѣдное, строгое лицо исполнено торжественности. Ближе, ближе подвигается полкъ, громче звучитъ музыка. Все ликуетъ; толпа устремляется навстрѣчу неудержимымъ, радостнымъ потокомъ, съ громкими кликами. Привѣтъ, привѣтъ возвратившимся!
Но всѣ-ли они тутъ, всѣ-ли тѣ, что ушли? Что за дѣло, въ этотъ радостный мигъ! Тѣ, которыхъ нѣтъ — кто ихъ помнитъ теперь! Побѣдители и побѣжденные, они тлѣютъ въ нѣдрахъ равнодушной земли и питаютъ своимъ скорбнымъ прахомъ молодую зелень, скрывшую ихъ могилы. Слезы и стоны не стали непрогляднымъ туманомъ надъ кровавымъ полемъ; небо не поблѣднѣло отъ ужаса и сіяетъ надъ ними невинной лазурью. Пусть мертвые хоронятъ мертвыхъ; живымъ надо жить и забывать.
И они забываютъ. Гремитъ праздникъ живыхъ.
Полкъ остановился. Толпа надвинулась и тѣснитъ депутацію. Поспѣшно произносится благословеніе, поспѣшно читается адресъ. Букетъ! теперь букетъ!
Дамъ притѣснили совсѣмъ близко къ командиру. Его сѣрая лошадь нетерпѣливо мотаетъ гордой головой и грызетъ золотыя удила: полковникъ наклоняется съ сѣдла къ прекрасной женщинѣ, протягивающей ему букетъ; но лошадь рвется впередъ, и красавица невольно отступаетъ. На помощь ей протягивается рука въ бѣлой перчаткѣ; букетъ переданъ, и она подымаетъ глаза, чтобы поблагодарить своего неизвѣстнаго помощника. Она видитъ лицо, которое является ей давно только во снѣ, встрѣчаетъ взглядъ, который не надѣялась больше встрѣтить въ этомъ мірѣ… Съ ея поблѣднѣвшихъ устъ срывается слабый крикъ, заглушенный музыкой и восторженными возгласами толпы, и она падаетъ, какъ мертвая, къ ногамъ сѣрой лошади.
V
правитьКакимъ-то чудомъ она уцѣлѣла. Командиру удалось осадить лошадь; безчувственную подняли и отнесли въ помѣщеніе пароходной пристани.
Здѣсь, пока на набережной гремѣло «ура!» и раздавалась музыка, пока все ликовало и радовалось, лежала она, блѣдная и холодная, съ побѣлѣвшими губами.
Баронесса устроивала себѣ истерику; кузенъ бѣгалъ съ пустымъ графиномъ; обожающій мужъ безплодно хлопоталъ вокругъ дивана, на который ее положили. Она лежала, какъ мертвая, но она не умерла. Ея душа только на время отлетѣла, испуганная призракомъ прошлыхъ дней.
У двери толпились любопытные, хотя ихъ было немного. Какая-то дама предлагала свои услуги съ порога. Прошло нѣсколько тяжелыхъ, страшныхъ минутъ. Ни признака жизни на прекрасномъ лицѣ. Чужая дама сняла ея шляпку, начала разстегивать ей платье; баронесса опомнилась и стала помогать. Но руки ея дрожали и испуганное бѣлокурое личико сильно поблѣднѣло. Она совершенно растерялась и повторяла, сжимая въ своихъ рукахъ холодную руку безчувственной женщины: «Лизочка! Душечка!»
Но эти ласковыя имена не дѣйствовали на ея подругу; правда, теперь она едва замѣтно дышала, но все еще не приходила въ себя. Такъ прошло еще полчаса. Страшная тишина въ комнатѣ нарушалась только взрывами радостныхъ кликовъ извнѣ. Но клики удалялись: народъ провожалъ войска, уходившія послѣ молебствія. Слава Богу! Теперь ее можно будетъ перенести домой. Кузена немедленно отправили, чтобы сдѣлать необходимыя распоряженія; онъ поспѣшилъ къ двери — она отворилась ему навстрѣчу, и въ комнату поспѣшно вошелъ офицеръ, одинъ изъ тѣхъ, которыхъ присутствовавшіе видѣли близь командира при встрѣчѣ полка. Онъ прошелъ прямо къ дивану и остановился; баронесса взглянула на него съ вопросительнымъ удивленіемъ. Затѣмъ произошло что-то совсѣмъ странное. Огорченный мужъ, блѣдный, какъ полотно, посторонился и далъ мѣсто офицеру. Офицеръ опустился на колѣни около дивана, бережно взялъ маленькую руку въ черной перчаткѣ, свѣсившуюся внизъ, и нагнулся къ самому уху безчувственной женщины.
— Лиля… — сказалъ онъ едва слышно.
При звукѣ этого голоса, при этомъ имени, которое, можетъ быть, пронеслось въ измученной душѣ эхомъ счастливыхъ дней, — опущенныя рѣсницы слегка дрогнули.
— Лиля! — повторилъ онъ.
Легкая краска появилась на ея губахъ, и она открыла глаза. Нѣсколько мгновеній ея взоръ безсознательно блуждалъ кругомъ и потомъ остановился на лицѣ человѣка, склонившагося надъ нею съ пламеннымъ ожиданіемъ. Тогда ея глаза широко раскрылись; она вся затрепетала, какъ осенній листъ, и съ ея губъ явственно сорвалось тихое восклицаніе:
— О, Боже мой!.. — прошептала она.
— Это я, я опять съ тобой, моя Лиля! — произнесъ молодой человѣкъ такъ тихо, что баронесса едва разслышала его слова.
Тогда она улыбнулась слабой, но свѣтлой улыбкой, отъ которой уже не вѣяло холодомъ зимы, — сіяющей улыбкой блаженства, и губы ея произнесли имя, которое привыкли повторять втайнѣ отъ всѣхъ. Потомъ отяжелѣвшія вѣки сомкнулись, и сознаніе снова оставило ее.
Она очнулась уже въ нервной горячкѣ.
— Ее слишкомъ потрясло свиданіе съ другомъ дѣтства, котораго она считала давно умершимъ, — объяснялъ огорченный мужъ своимъ знакомымъ. — Они выросли вмѣстѣ и любили другъ друга, какъ братъ и сестра!
— Voyez-vous[6], значитъ у нея есть сердце! И такъ скрывать! — огорчилась баронесса…
VI
правитьДолго не было никакой надежды на ея спасеніе. Наконецъ, ея сильный молодой организмъ побѣдилъ; она была внѣ опасности. Возвращеніе ея здоровья ожидалось съ восторгомъ, возвращеніе ея сознанія — съ ужасомъ.
Впрочемъ, она такъ долго была въ безпамятствѣ, что не могла ничего помнить; конечно, она ничего не помнитъ.
Но она помнила…
Какъ только она пришла въ себя и въ первый разъ оглянулась кругомъ сознательными глазами, ея взоръ сталъ искать того, кто все время представлялся ей во время болѣзни. Но напрасно она его искала. Она увидала строгое, блѣдное лицо своего отца, измученнаго перенесенными волненіями; она увидала мужа, привѣтствовавшаго съ непритворною радостью освобожденіе своей дорогой, красивой игрушки изъ когтей смерти. Но его не было.
— Гдѣ онъ? — произнесла она едва слышно.
Это были ея первыя слова.
— Это я, мой ангелъ, это я, — ты вѣдь узнаешь меня!? — радостно заговорилъ мужъ, наклоняясь къ ней.
— Я вижу. Я не брежу. Я спрашиваю, гдѣ онъ?
— Его здѣсь нѣтъ, моя дорогая. Онъ придетъ. Постарайся заснуть, тебѣ вредно говорить.
— Онъ живъ? Онъ придетъ?
— Да, да, непремѣнно. Постарайся заснуть.
Она закрыла глаза и задремала.
Но чѣмъ сильнѣе просыпалась въ ней жизнь, тѣмъ настойчивѣе она цѣплялась за мысль о немъ. Получая все тѣ-же успокоительные отвѣты, что онъ придетъ, непремѣнно придетъ, только успокойся, — она перестала спрашивать, перестала искать его глазами. Но часто она просыпалась, взволнованная милымъ призракомъ; часто ея губы шептали во снѣ дорогое имя.
Выздоровленіе медленно подвигалось. Наконецъ, она могла приподниматься на постели и сидѣть, поддерживаемая подушками. Ей больше не запрещали говорить. И она снова вернулась къ занимавшему ее вопросу.
— О чемъ я хочу тебя просить…
Обожающій мужъ, который только что принесъ и положилъ ей на колѣни букетъ свѣжихъ пармскихъ фіалокъ, смѣявшихся надъ морознымъ январемъ, глядѣвшимъ въ окна, — сразу догадался, о чемъ она его хочетъ просить.
— Мой ангелъ, умоляю тебя, побереги себя…
— А я умоляю тебя, дай мнѣ увидать его еще разъ, поговорить съ нимъ въ послѣдній разъ!
— Лиза, я готовъ сдѣлать все для тебя, но я боюсь, что это будетъ слишкомъ много для твоихъ силъ… Подожди немного, когда ты окрѣпнешь…
— Прошу тебя. Это меня только успокоитъ. Я день и ночь только объ одномъ и думаю; право, такъ хуже.
На ея лицѣ показалась легкая краска. Она взяла руку мужа своей исхудалой, горячей рукой; она смотрѣла ему въ лицо лихорадочнымъ, блестящимъ взглядомъ.
— Мнѣ надо видѣть его, убѣдиться, что онъ живъ, что это была ужасная ошибка…
Онъ поблѣднѣлъ, какъ полотно, и опустился на колѣни у ея постели.
— Лиза, даю тебѣ честное слово, что я не зналъ… — выговорилъ онъ, съ усиліемъ. — Я никогда-бы не согласился на этотъ обманъ, клянусь тебѣ… Я до сихъ поръ ничего не зналъ…
Онъ остановился, потому что онъ испугался. Не сошла-ли она съ-ума? Отчего такъ смертельно поблѣднѣло ея прекрасное лицо, такъ дико горятъ ея глаза? Вдругъ онъ понялъ, что сдѣлалъ неисправимую ошибку, что она не подозрѣвала всей правды.
— О, Боже мой! — вырвалось у нея со стономъ. — О, Боже мой, зачѣмъ я не умерла!?
— Лиза, мой ангелъ, не говори такъ! опомнись, успокойся, обожаемая моя Лиза! Клянусь тебѣ всѣмъ святымъ, клянусь моей любовью къ тебѣ, я ничего не зналъ!
— А кто-же зналъ? Такъ кто-нибудь зналъ?!
— Онъ думалъ, что такъ будетъ лучше, для твоего же счастья…
— Отецъ? — она поблѣднѣла еще больше.
— Да. Фамилія такая обыкновенная, такъ часто встрѣчается — ты знаешь. Онъ показалъ тебѣ извѣстіе въ газетахъ; ты даже такъ спокойно тогда приняла послѣ первой вспышки…
— Такъ спокойно! Такъ спокойно! Да я ни днемъ, ни ночью не знала покоя съ тѣхъ поръ! И день, и ночь я мучилась тѣмъ, что я его убила…
— Лиза! Господь съ тобой! что ты говоришь!
— Да, да, я его убила! Я! Не моя-ли любовь причиной того, что его послали въ эту ужасную экспедицію, послали на смерть, чтобы его не было на моей дорогѣ! Мы могли рости вмѣстѣ, могли любить другъ друга, но выходить за него мнѣ нечего было и думать! Ему нечѣмъ было заплатить за меня, а я смѣла его любить больше всего на свѣтѣ! Вотъ его и похоронили заживо! И все время меня обманывали? Все время, съ самаго начала, вы знали, что вы меня обманываете?
— Повторяю тебѣ, я только теперь узналъ. Неужели ты не вѣришь мнѣ? Неужели моя великая любовь къ тебѣ…
— О, зачѣмъ отъ меня скрывали, зачѣмъ оставляли меня съ моимъ мученіемъ!? О, зачѣмъ я не умерла!?
— Ангелъ мой, не говори этого: пожалѣй меня… Я тебѣ говорю, что я ни въ чемъ не виноватъ!
Теперь она рыдала. Вся грудь ея надрывалась отъ рыданій; съ отчаяніемъ она ломала нѣжныя руки.
— Я сдѣлаю все, что ты хочешь, я приведу его къ тебѣ сейчасъ-же, только успокойся!
Наконецъ, она затихла и въ изнеможеніи опустилась на подушки. Глаза ея были закрыты; она лежала такъ неподвижно, что онъ думалъ, что она заснула, и тихо всталъ.
— Такъ ты исполнишь мою просьбу? — сказала она сейчасъ-же, не открывая глазъ.
— Да, да, только постарайся заснуть, мой ангелъ.
— Сегодня?
— Сейчасъ, — отвѣчалъ онъ уныло и вышелъ изъ комнаты.
VII
правитьЕя желаніе было исполнено. Они увидались. Въ тѣ полчаса, что продолжалось это свиданіе, ея мужу казалось, что ни для кого время не шло такъ мучительно, какъ для него.
Но, можетъ быть, онъ ошибался.
Во всякомъ случаѣ, онъ сдѣлалъ все, что могъ. Онъ оставилъ ихъ вдвоемъ, оставилъ свою полу-живую жену съ человѣкомъ, котораго она любила больше его, своего мужа, и который любилъ ее, можетъ быть, также больше мужа? Онъ не бросился на этого человѣка, когда онъ вышелъ изъ ея комнаты съ лицомъ осужденнаго на смерть. И онъ не проклялъ его, когда нашелъ жену въ глубокомъ обморокѣ послѣ этого свиданія. Онъ могъ только проклинать свою судьбу.
Къ вечеру у больной сдѣлался жаръ; она провела ночь очень дурно, но на утро выздоровленіе вступило въ свои права, и она начала окончательно поправляться.
Потомъ мужъ увезъ ее въ Италію, для укрѣпленія силъ, и подъ южнымъ небомъ ея красота разцвѣла съ новымъ блескомъ. Страшная болѣзнь не оставила на ней ни малѣйшаго слѣда; она стала только чуть-чуть поблѣднѣе, да рѣже улыбалась, — такъ рѣдко, что теперь почти никто не видалъ ея красивой улыбки. Зато въ ея граціи прибавилась прелестная томность, которая придавала ей еще болѣе пикантности въ глазахъ ея многочисленныхъ поклонниковъ. Такъ что, въ концѣ-концовъ, она еще похорошѣла, на радость влюбленнаго супруга.
— Она счастливо отдѣлалась, — говорила баронесса. — Да еще похорошѣла! И мужъ — влюбленнѣе, чѣмъ когда-либо!
Счастливая женщина!
«Другъ ея дѣтства» убитъ на Кавказѣ въ прошломъ году.