СУРИКОВ И СУРИКОВЩИНА
править
Эпиграфом, ярко выражающий своеобразие идейно-психологической сущности творчества И. Сурикова, могут служить следующие строки одного из его стихотворений —
«…Песнь моя всегда горька,
Как тот бурьян в стели безводной:
Звучит в ней горе и тоска
Да плач над долей безысходной».
Основные мотивы творчества И. Сурикова — недоумение перед действительностью и пассивное недовольство ею.
Вся жизнь представляется поэту тьмой, бездорожьем, необ’ятной безводной пустыней, «беспредельной пустотой».
«Темна, темна моя дорога.
Все ночь, да ночь — когда рассвет?»
(«Моя дорога»).
«Как путник в степи, необ’ятной безводной
Страдает и жаждет источник найти, —
Я жажду найти огонек путеводный
На этом пустынном и трудном пути».
(«Одиночество»).
Суриков не нашел в окружающей его среде «огонек путеводный», способный рассеять иллюзорные представления о жизни, осветить перед ним реальные отношения современного ему общества и указать четкий и правильный путь. Народничество закрывало от него сущность общественных отношений.
И потому в песнях И. Сурикова мы не услышим революционных мотивов, действенного протеста против безвыходного положения беднейшего крестьянства, социального протеста, направленного в сторону его поработителей — дворянства и буржуазии.
Основным лейт-мотивом, пронизывающим все его творчество и варьирующимся в самым разнообразных сочетаниях, является жалоба на горькую долю.
«Эх ты, доля, ах ты, доля,
Доля бедняка!
Тяжела ты, безотрадна,
Тяжела, горька!».
И. Суриков выступил со своими первыми произведениями в 1863 году, спустя два года после знаменитой реформы «освобождения» крестьян.
Эта реформа не только, как известно, освободила крестьян «от необходимых для их хозяйства водопоев, выгонов и т. п.», вкроила крестьянскую землю «клином между помещичьими так, чтобы господам помещикам был обеспечен чрезвычайно важный и чрезвычайно благородный доход от взысканий за потравы и пр.», но и определил" направление хозяйственного развития крестьянской общины, именно в образовании сельской буржуазии и вытеснении массы беднейших в ряды пролетариата. (Н. Ленин. Аграрный вопрос к концу XIX века, т. IX).
Но выталкиваемая из деревни крестьянская беднота неприветливо встречалась и городом. Ожесточенная борьба за кусок хлеба сопровождала его и там. Создавалось положение между молотом и наковальней.
Пассивное недовольство и недоумение, как основное идейно-психологическое отношение к действительности, предопределяется всеми условиями социального бытия деревенского полупролетариата. Выталкиваемый из деревни и не принимаемый городом, он особенно остро испытывает материальную беспочвенность, социальную несправедливость и противоречия.
Это социальное бытие определило в творчестве И. Сурикова и неприязнь к городу, и идеализацию природы, и мотивы собственничества.
Неприемлющий деревенского полупролетария город представляется Сурикову «душным», «грязным», давящшм все лучшие человеческие проявления.
Удушающему человеческую мысль городу Суриков противопоставляет тихость, чистоту и яркость природы.
Недаром, заканчивая описание летних сумерек, он восклицает:
Природа мать! Врачуй и дай мне силы снова. («Сумерки»).
Природа, несомненно, являлась для него также и олицетворением воли, свободы.
Выталкиваемый из деревни и обрекаемый на жесточайшую борьбу за существование в городе, сельский полупролетариат не имел достаточных предпосылок в своем общественном бытии и для материалистического осознания системы классовых отношений современного ему общества, и для уяснения своего развития вне капиталистического пути.
Идеал крестьянства и даже беднейшего крестьянства той поры — сытость способ его достижения — индивидуальное обогащение. Но не путем эксплотации, хищничества, а путем личного труда. Это выпукло и выражается в поэме «Клад», в которой рассказывается как размотавшие состояние отца, но по совету своего соседа принявшийся за труд —
От трудов, работы,
Зажил Тит богато,
Двор скотом стал полон,
А достатком хата.
Но Суриков все же был передовым, сыном беднейшего крестьянства, стремившимся преодолеть его ограниченность.
Если стихотворение «Тяжело и грустно», напечатанное в 1866 году в журнале «Развлечение» и перепечатанное в 1871 г. в первом издании сборника стихов, заканчивается:
"И невольно в сердце зависть закипает
На того, кто в свете
Злой нужды не знает, —
то в издании 1875 года эта концовка изменяется следующим образом:
«И невольно в сердце
Злоба закипает
На того, кто в свете
Злой нужды не знает».
От индивидуалистической зависти поэт переходит к классовой злобе.
Это изменение не случайно для И. Сурикова. Его творчество проявляло тенденцию все большего увеличения социально-действенных мотивов. Его позднейшие стихотворения: «Купец», «Умирающая швейка», «Наши песни» (ответ дворцовым критикам), «Кабинетным поэтам» и другие насыщены уже не терпимостью, пассивным недовольством, а подлинной классовой ненавистью, пафосом классовой борьбы.
Преодолевая ограниченность своего класса, И. Суриков от недоумения перед действительностью, от пассивного недовольства переходил в своем творчестве к песням классовой борьбы, к песням, классовой ненависти.
Но развернуться его творчеству в этом направлении не пришлось. Надорванный постоянной борьбой за кусок хлеба, издерганный лишениями, недостатками и семейными дрязгами, Суриков преждевременно выбыл на строя.
Произведения крестьянских поэтов капиталистической эпохи и в особенности ее раннего периода не отличались большими достоинствами. Их придавленное, зависимое положение, культурная гегемония властвующих классов не давала возможности развернуться ни идейно, ни формально.
Если идеологически художественные представители крестьянства или обречены на идеалистическое, пассивистское отношение к действительности, то формально они были, осуждены на подражание образцам дворянско-буржуазной литературы. Господствующий класс распространял свою тяжелую власть на только на область материальных отношений, но и духовных проявлений зависимого класса.
Господствующая идеология и культура приглушала, искривляла оригинальнее проявления представителей крестьянства этой поры.
Суриков испытывает сильное влияние Пушкина, Фета, Кольцова и других представителей дворянско-буржуазной литературы.
Это влияние сказывается самыми разнообразными формами — и идеологически и метро-ритмически, и тематически. Но Суриков не был только подражателем, он стремился к самостоятельности и оригинальности.
«Меня не мало удивляют некоторые рецензенты, она непременно хотят видеть во мне Кольцова, хоть мы и самоучки, но мы разные, при разных условиях пришлось нам жить, чахнуть, да и не думал никогда быть Кольцовым и тянуться за ним, я хотел быть просто Суриковым, хоть лыком шитым, но быть самим собой».
И ему упорной работой над своими произведениями удалось создать ряд художественно-выпуклых и оригинальных стихов.
Его стихи, особенно последнего периода, отличаются, кроме всегда присущей ему непосредственности, четким рельефным рисунком, тщательной отделкой.
И. Суриков был не только передовой поэт, передовой художественный выразитель беднейшего крестьянства, но и передовой общественник, С именем Сурикова связаны первые организованные выступления крестьянских писателей, первые организационные формы их об’единения.
Вокруг Суриков впервые объединялись крестьянские писатели, его силами собирается я издается в 1872 г. первый коллективный сборник писателей из народа «Рассвет».
При издании сборника «Рассвет» Суриков руководствовался строго осознанной идеей. Эта идея — собирание распыленных и раздробленных, бессильных в своем одиночестве, писателей из народа, в единую сплоченную корпорацию…
«Цель моя, — пишет он Воронину, — была собрать писателей-самоучек воедино»…
Сборник «Рассвет» — черта, за которой начинаются все более успешные попытки организованного выступления крестьянских писателей.
Суриков много сделал и как поэт, и как общественник организатор.
Но его злая доля — всю жизнь преследовавшая нужда, тяжелые условия семейной жизни и удушающие общественные условия не дали развернуться этому таланту до предельных возможностей.
Таков был Суриков.
Славное имя Сурикова — передового общественника и поэта, создавшего и до ныне миллионами, распеваемую о гибели Степана Разина песню, жило и будет явить как яркое выражение подневольной поры, как сгусток тягчайших страданий социальной безысходности крестьянства в капиталистическую пору и как одна из первых попыток прорваться сквозь строй этой удушающей поры. Имя Сурикова заслуживает широкого общественного внимания и благодарной памяти.
Но почему же это славное, живое и яркое имя в нарицательном выражении в качестве суриковщины ознаменовано бесславным прошлым и постыдном настоящим, почему с суриковщиной отождествляется бескультурье, аполитичность, отсталость и графоманство, почему оно является синонимом мертвящей пустоты, безличности и убожества?
Основная причина этого странного обстоятельства лежит в том, что «последователя», а вернее извратители Сурикова восприняли его творческую я общественную сущность не диалектически. а узко формально. Ограниченные «последователей» Сурикова взяли своим знаменем то, что он всю жизнь страстно и упорно преодолевая в себе самородничество и самоученичество.
Тяжелой необходимостью, определяемой положением крестьянства в качестве угнетенного класса, которому были закрыты доступы к образованию, культуре, полному выражению своих чаяний, то для суриковцев самородничество и самоученичество стало высшим вневременным организационным и творческим принципом.
Самородничество превратилось в патент на пренебрежение к усвоению литературной культуры; в принципиальное отрицание кропотливой работы над материалом и избавление от формальных исканий.
Самоученичество свелось к чванливому игнорированию систематического образования, к культивированию ограниченности.
И вполне естественно, что все лучшие, передовые художественные представители, за редким исключением, росли и развивались помимо суриковского кружка.
Так, Под’ячев, Касаткин, Чапыгин, Вольнов, И. Лебедев не принимали участия в суриковском кружке. С. Дрожжин только изредка помещал свои произведения в его изданиях, но формировался и печатался вне его.
Суриковский кружок об’единял преимущественно все бездарное и отсталое.
Эта бездарность и отсталость ярко выражается даже и у наиболее левых представителей суриковцев. Подтверждение этому — ужасающе безграмотное, сопровожденное графоманской статьей Деева-Хомяковского — издание собрания произведений Сурикова, вышедшее в 1927 году.
За полгода до своей смерти Й. Суриков в одном м писем к H. H. называет себя «певцом горя и печали».
В основном это самоопределение правильно.
Но песни горя и печали в 60—70-х годах — это форма классового протеста крестьянства, и кроме того, Суриков, как мы знаем, пел не только о горе и печали своего класса, он жестоко осмеивал своего классового врага, порицая и бичуя его («Купец», «Ответ дворцовым критикам», «Кабинетным поэтам», «Осужденный», «Швейка» в др.).
Суриковцы же, исключая одиночек, в роде С. Ганшина и Ф. Шкулева, взяв у своего учителя только мотив печали и горя всего превратили его в основной мотив, в знамя для своего творческого пути.
При изменявшихся социальных условиях это знамя стало знаменем отсталости и реакции. Вместо отражения социальных сдвигов, гигантской стройки, переделки крестьянства, превращающееся и превратившегося под руководством пролетариата, в участии социалистического строительства они продолжали бездарно к нудно перепевать в свое время знаменитый, оригинальный и классово-направленный мотив «доли бедняка».
Эта реакционная творческая установка с логической необходимостью получила и организационное выражение.
Несмотря на активную агитацию отдельных левых членов суриковского кружка и переход в ряды всероссийского общества (тогда — 1921 г. — союза) крестьянских писателей, — подавляющая часть суриковцев сохранила кружок и до настоящего времени. Для суриковцев, вполне естественно, оказался особенно неприемлемым в 1921 г. четвертый параграф устава крестьянских писателей, трактующий о признании диктатуры пролетариата.
Корня не диалектического восприятия творческой и общественной деятельности Сурикова, культивирование самородничества и самоученичества, аполитичность, имеют свою философскую и общественно-политическую почву в народничестве. Народничество суриковцев обусловливалось их общественной природой — бытием кустарей и ремесленников.
Если более шестидесяти лет назад Суриков уже находил силы и возможности для преодоления того, что суриковцы сделали своим знаменем, то послеоктябрьская действительность не только создает возможности для окончательного преодоления суриковщины, но и уничтожает ее питающую почву.
Суриковщина в эпоху индустриально-коллективистической переделки деревни — анахронизм. Суриковцы, несмотря на то, что они живут, собираются — мертвецы.
Эти мертвецы в связи с юбилеем Сурикова пытаются проявить признаки жизни. Они кого-то собирают, что-то делают, о чем-то извещают. Создается нездоровый, вредный шум вокруг имени Сурикова.
Популярное имя Сурикова, его творческая и общественная работа должны быть попользованы для беспощадной борьбы с остатками суриковщины.
Юбилей И. Сурикова должен напомнить крестьянским писателям о продолжении теоретической борьбы и организационной чистке своих рядов от представителей суриковщины и деевщины, как своеобразного выражения суриковщины, — от всех, кто не хочет повышать своей культуры, кто не хочет учиться и, учась, действенно участвовать в художественном отображении великой социалистической стройки, совершающейся и условиях ожесточеннейшей классовой борьбы.