Суд под судом (Дорошевич)/ДО
| Судъ подъ судомъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ IX. Судебные очерки. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 20. |
I
правитьСудъ присяжныхъ состоитъ подъ судомъ и слѣдствіемъ, по обвиненію въ чрезвычайно тяжкомъ преступленіи:
— Онъ оправдываетъ виновныхъ.
Хотя, казалось бы, въ странѣ, гдѣ считается святой и неопровержимой истиной изреченіе великой императрицы: «Лучше оправдать десять виновныхъ, чѣмъ обвинить одного невиннаго»[1], единственнымъ тяжкимъ преступленіемъ со стороны суда должно считаться обвиненіе невиновнаго.
Поводомъ къ привлеченію суда присяжныхъ къ суду и слѣдствію послужили три случая оправданія сознавшихся обвиняемыхъ. Два случая произошли въ провинціи, третій — пресловутое дѣло Коноваловой.[2]
Шумъ около этого дѣла продолжался довольно долго. Вѣроятно, такъ же шумѣли книжники и фарисеи, когда грѣшницѣ, которую «надо было» побить камнями, было сказано:
— Иди и больше не грѣши.
Но судъ присяжныхъ все же счастливѣе обыкновеннаго подсудимаго.
Въ то время, какъ обыкновенный подсудимый совершенно беззащитенъ во время слѣдствія и находится цѣликомъ во власти слѣдователя и прокурора, во время слѣдствія надъ судомъ присяжныхъ допускается его защита.
Защитниками суда присяжныхъ явились очень почтенные люди, но система защиты у нихъ нѣсколько странная.
Они говорятъ:
— Это неправда, будто судъ присяжныхъ все оправдываетъ да оправдываетъ. Напротивъ! У суда присяжныхъ 82 процента обвинительныхъ приговоровъ, тогда какъ прежній, дореформенный судъ оправдывалъ гораздо больше!
Кажется, такъ: 82 — это страшная цифра.
Но дѣло не въ цифрѣ.
Сколько бы обвинительныхъ приговоровъ изъ ста ни выносилъ судъ присяжныхъ, 82 или 98 или 18, важно то, что эти 82 обвинительныхъ и 18 оправдательныхъ, 98 обвинительныхъ и 2 оправдательныхъ или 18 и 92, — вынесены «по совѣсти», — тогда какъ старый судъ былъ полонъ взяточничества, лицепріятія, былъ судомъ безсовѣстнымъ.
И всякій, конечно, предпочтетъ судъ по совѣсти суду безъ совѣсти.
Въ этомъ, а не въ числѣ обвинительныхъ вердиктовъ преимущество суда присяжныхъ.
Но, разъ дѣло пошло на цифры, будемъ говорить цифрами.
Глубокое заблужденіе, будто присяжные выносятъ только 82 процента обвинительныхъ приговоровъ.
Они выносятъ 100 процентовъ обвинительныхъ приговоровъ. Они не выносятъ иныхъ приговоровъ, кромѣ обвинительныхъ. Только не всегда они обвиняютъ того, кого хотѣлось бы обвинить прокурорской власти.
Иногда они выносятъ обвинительный приговоръ слѣдствію, какъ это было, напримѣръ, въ дѣлѣ объ убійствѣ Сарры Беккеръ. Оправдавъ сначала Семенову, потомъ Мироновича, присяжные сказали:
— Слѣдствіе велось такъ небрежно, такъ неряшливо, такъ опрометчиво, что мы отказываемся, на основаніи его, осуждать кого бы то ни было.
Иногда это обвинительный приговоръ потерпѣвшему, какъ первый оправдательный вердиктъ по дѣлу Ольги Палемъ. Въ жизни часто бываетъ, что потерпѣвшій гораздо болѣе виноватъ, чѣмъ тотъ, кого онъ довелъ до преступленія.
Оправдывая Палемъ, присяжные вынесли обвинительный приговоръ Довнару.
— Нельзя же такъ относиться къ человѣку! Нельзя такъ играть живымъ человѣкомъ. Нельзя взять женщину, которая отдала тебѣ свою душу, чтобы поиграть ею для развлеченія послѣ экзаменовъ, а на утро сказать ей «пошла вонъ» и выругать еще подлыми словами. Нельзя дѣлать изъ человѣка только орудіе для удовлетворенія своихъ похотей и капризовъ. Относясь такъ къ человѣку, можно довести его и до преступленія.
Иногда оправдательный приговоръ подсудимому является обвинительнымъ приговоромъ средѣ, какъ въ дѣлѣ Коноваловой.
Обвинивъ тѣхъ, кто пользовался позоромъ и преступленіемъ Коноваловой, кто получилъ выгоды отъ преступленія, кто ее втянулъ соучастницей въ совершенно ненужное ей преступленіе, присяжные оправдали Коновалову, которая была только орудіемъ въ ихъ рукахъ, потому же, почему мы обвиняемъ не топоръ, а убійцу.
Несомнѣнно, что, если бы слѣдствіе по дѣлу объ убійствѣ Сарры Беккеръ велось какъ слѣдуетъ и выяснило бы несомнѣнную виновность Мироновича или Семеновой; если бы Довнаръ не довелъ самъ своими поступками Палемъ до ужаса, отчаянія, умоизступленія; если бы было выяснено, что Коновалова не была слѣпымъ орудіемъ въ рукахъ другихъ, — присяжные вынесли бы обвинительные приговоры не слѣдствію, потерпѣвшему и средѣ, а тѣмъ лицамъ, которыхъ обвинялъ прокуроръ.
Оправдательныхъ приговоровъ присяжныхъ нѣтъ. И при всякомъ приговорѣ, когда оправдали человѣка, посаженнаго на скамью подсудимыхъ, слѣдуетъ задаться вопросомъ:
— Кого же, въ сущности, обвинили присяжные?
Кого-нибудь они да обвинили. И если не то лицо, которое желала обвинить прокурорская власть, то это ужъ вина прокурорской власти:
— Зачѣмъ она не всегда обвиняетъ тѣхъ, кого слѣдуетъ?
II
правитьОправдательный приговоръ по дѣлу Коноваловой такъ «возмутилъ», что сейчасъ же было рѣшено:
— Протестъ необходимъ.
По дѣлу поданъ протестъ прокурора.
Юристы находили три кассаціонныхъ повода.
Первый. Защитникъ Коноваловой, присяжный повѣренный Плансонъ, въ своей рѣчи сказалъ, что Коновалова во время убійства была въ подавленномъ, «болѣзненномъ состояніи». Вопросъ о томъ, былъ ли человѣкъ во время совершенія преступленія въ болѣзненномъ состояніи, разрѣшается экспертами. Вопросъ этотъ во время судебнаго слѣдствія не поднимался, не разсматривался, это обстоятельство подтверждено не было. Слѣдовательно, защитникъ не могъ ссылаться на него въ своей рѣчи. Предсѣдатель не остановилъ защитника и не указалъ въ своемъ резюмэ присяжнымъ, что они не должны руководствоваться при рѣшеніи дѣла незаконнымъ указаніемъ защиты на якобы «болѣзненное состояніе» подсудимой.
Второй поводъ. Защитникъ Коноваловой г. Плансонъ разослалъ тѣмъ свидѣтелямъ, которыхъ защита вызывала на свой счетъ, что-то въ родѣ циркуляровъ на своихъ бланкахъ, гдѣ говорилось, что свидѣтели «обязаны» явиться въ засѣданіе. Тогда какъ «обязанности» явиться не было. Этимъ было оказано давленіе на свидѣтелей, — свидѣтели, увидавъ затѣмъ въ судѣ лицо, которое «обязываетъ» ихъ явиться, могли придать ему особое значеніе, и это могло имѣть вліяніе на тѣ отвѣты, которые они давали столь могущественному, по ихъ мнѣнію, лицу.
Третій поводъ. Защитникъ Коноваловой, присяжный повѣренный Плансонъ, обратился къ предсѣдателю съ просьбой допустить, въ качествѣ второго защитника Коноваловой, помощника присяжнаго повѣреннаго Бобрищева-Пушкина, и предсѣдатель написалъ на этомъ прошеніи защитника: «Допустить». Тогда какъ просьбы о защитникѣ подаются не защитниками, а подсудимыми. Отъ подсудимой же просьба о назначеніи вторымъ защитникомъ помощникомъ присяжнаго повѣреннаго Бобрищева-Пушкина поступила только послѣ, и предсѣдатель на этой просьбѣ написалъ: «Назначить». Тогда какъ г. Бобрищевъ-Пушкинъ — помощникъ присяжнаго повѣреннаго, а «назначаются» на защиту только присяжные повѣренные, да и подсудимому назначается судомъ только одинъ защитникъ, а не два.
Г. Плансону рѣшительно нужно было сдѣлать замѣчаніе!
Нельзя на самомъ дѣлѣ! Ему нужно было указать, чтобы онъ былъ осмотрительнѣе въ выраженіяхъ, не писалъ циркуляровъ, которыхъ въ его званіи писать не надлежитъ, и зналъ бы получше порядокъ «допущенія» и «назначенія» защитниковъ.
Да и предсѣдатель напрасно не сдѣлалъ ему замѣчанія и написалъ «допустить» тамъ, гдѣ слѣдовало «назначить», а «назначить» тамъ, гдѣ слѣдовало «допустить». Это, конечно, очень большая разница.
Но при чемъ же тутъ, однако, Коновалова?
Странная вещь — эти оправдательные приговоры присяжныхъ!
Съ одной стороны, оправдательный приговоръ присяжныхъ это нѣчто несокрушимое. Несокрушимѣе гранитной скалы.
Съ другой стороны, это мыльный пузырь, который разлетается отъ малѣйшаго щелчка.
Даже признаніе бывшаго подсудимаго не можетъ измѣнить оправдательнаго приговора присяжныхъ.
Человѣкъ, оправданный въ преступленіи, можетъ явиться затѣмъ въ судъ и громогласно объявить:
— А вѣдь преступленіе-то совершилъ я. Я виновенъ. Вы ошиблись.
Привести самыя несомнѣнныя доказательства своей виновности, — и ничего. Дѣла пересматривать не будутъ, оправдательнаго приговора не отмѣнятъ:
— Онъ святъ и нерушимъ.
А сказалъ защитникъ какую-нибудь неудачную фразу, написали на бумагѣ вмѣсто «допустить» — «разрѣшить», и этотъ «нерушимый» приговоръ моментально весь рушится.
Съ точки зрѣнія обыкновенной, общей и обязательной для всѣхъ логики — это кажется страннымъ. Съ юридической — совершенно нормальнымъ.
Мы не знаемъ, какъ смотрятъ гг. юристы съ особой, юридической точки зрѣнія, но для логики общей, обязательной для всѣхъ, дѣло, казалось бы, представляется такъ.
Г. Плансонъ назвалъ состояніе Коноваловой во время убійства «болѣзненнымъ». Это, можетъ-быть, неудачное выраженіе, или это, быть-можетъ, чрезвычайно удачное выраженіе. У человѣка на глазахъ убиваютъ, а онъ такъ подавленъ, такъ связанъ по рукамъ и по ногамъ, что не можетъ, не смѣетъ даже вступиться. Надо быть какимъ-то «сверхчеловѣкомъ», чтобы при этомъ не испытывать не только болѣзненнаго, — очень болѣзненнаго, страшно болѣзненнаго состоянія. Состоянія, близкаго даже къ помѣшательству.
Психологія нетрудная, и если бъ г. Плансонъ даже не трудился пояснять это присяжнымъ, — присяжные и безъ него бы поняли, что это состояніе ужаса и страданія — состояніе болѣзненное. Вовсе не надо непремѣнно доказывать, что дважды два четыре.
Г. Плансонъ разослалъ какіе-то циркуляры свидѣтелямъ и чрезъ то оказалъ давленіе на свидѣтелей. Но вѣдь свидѣтели принимали послѣ этого присягу, что будутъ показывать одну только правду, предсѣдатель ясно и подробно разъяснилъ имъ значеніе ихъ показаній, ихъ права и обязанности. Вѣдь нельзя же себѣ представить, чтобы свидѣтели были такими идіотами, чтобы они и послѣ всѣхъ разъясненій какую-то полученную отъ кого-то бумажонку ставили выше присяги, закона, отвѣтственности передъ Богомъ и передъ судомъ!
Предсѣдатель ошибочно написалъ «допустить» тамъ, гдѣ надо было написать «разрѣшить», или что-то въ этомъ родѣ.
Но при чемъ же во всѣхъ этихъ плансоновскихъ оговоркахъ и предсѣдательскихъ опискахъ совѣсть присяжныхъ засѣдателей?
Совѣсть, которая одна только и диктуетъ имъ приговоры, основанные на изученіи всѣхъ обстоятельствъ дѣла, а не на адвокатскихъ оговоркахъ, на которыя они, быть-можетъ, и не обращали вниманія, и не на предсѣдательскихъ опискахъ, которыхъ они не видали и о существованіи которыхъ даже не подозрѣвали.
Люди сидѣли нѣсколько дней, съ утра до ночи, внимательнѣйшимъ образомъ изучали все дѣло, разбирали, взвѣшивали каждое обстоятельство, и достаточно было одного слова, — всего одного адвокатскаго слова, чтобы сбить ихъ съ толка и все изученіе дѣла превратить въ ничто!
Русское общество съ большимъ интересомъ ждало, что скажетъ по этому поводу уголовный департаментъ Сената, — именно департаментъ, а не отдѣленіе, потому что коноваловское дѣло принадлежитъ къ числу тѣхъ особенно важныхъ дѣлъ, для рѣшенія которыхъ собирается весь уголовный департаментъ Правительствующаго Сената.
Всякій вѣдь понималъ, что если бы приговоръ былъ обвинительный, не было бы придано такого значенія адвокатской оговоркѣ и предсѣдательской опискѣ. Что тутъ разрѣшается вопросъ, болѣе важный для общества, чѣмъ судьба какой-то Коноваловой. Что сыръ-боръ горитъ изъ-за того, имѣетъ ли право «помилованія» судъ присяжныхъ, или это «помилованіе» присяжными является такимъ возмутительнымъ произволомъ, что можно и должно пользоваться всякой прицѣпкой, чтобы бороться съ этимъ произволомъ.
III
править«Помилованіе».
Это слово неудачное, плансоновское, такъ сказать, выраженіе.
Не «помилованіе», а вмѣненіе человѣку при данныхъ обстоятельствахъ въ вину того, что онъ совершилъ.
Имѣютъ ли право присяжные отвѣчать «да» или «нѣтъ», когда ихъ спрашиваютъ:
— Да или нѣтъ?
Имѣютъ ли право присяжные сказать, когда ихъ объ этомъ именно и спрашиваютъ, по поводу сознавшагося преступника:
— Да, онъ совершилъ это преступленіе, но обстоятельства были таковы, что ему нельзя поставить этого въ вину.
Если присяжные не имѣютъ права оправдывать сознавшихся обвиняемыхъ, тогда сознавшихся обвиняемыхъ не къ чему и судить.
Просто сознался человѣкъ, и примѣняйте къ нему соотвѣтствующее наказаніе.
Въ крайнемъ случаѣ задавайте присяжнымъ только вопросъ:
— Заслуживаетъ ли снисхожденія?
Но не задавайте вопроса:
— Виновенъ ли?
Потому что, разъ вы задаете вопросъ, значитъ, вы даете человѣку право отвѣтить на него по-совѣсти: да или нѣтъ.
И до тѣхъ поръ, пока въ нашемъ судѣ по поводу сознавшихся обвиняемыхъ присяжнымъ задается вопросъ «виновенъ ли?» — ихъ право, законное, неотъемлемое право, отвѣтить такъ, какъ подскажетъ ихъ совѣсть: «да» или «нѣтъ».
Уничтожить право на отвѣтъ можно только уничтоженіемъ самаго вопроса относительно сознавшагося обвиняемаго.
Уничтожьте, и верните нашъ судъ къ тѣмъ временамъ, когда запирательство было крупнѣйшимъ шансомъ къ оправданію, когда чистосердечное признаніе было гибелью, когда, благодаря запирательству и оговорамъ преступниковъ, гибла масса невиннаго люда, когда сознанія на судѣ нельзя было добиться и приходилось, чтобъ добыть его, прибѣгать къ пыткѣ.
IV
правитьВсе это, конечно, такъ. Въ теоріи. Но на практикѣ…
Не производитъ ли страннаго впечатлѣнія оправданіе хотя бы той же Коноваловой? Сама говоритъ, что участвовала въ преступленіи, — и оправдана. Созналась, — и гуляй! Развѣ дѣйствительно не производитъ страннаго впечатлѣнія эта «безнаказанность преступленія»?
Производитъ. Настолько странное производитъ впечатлѣніе, что сами присяжные стараются словно оправдаться:
— Если бы ее приговорили къ другому наказанію, — говорилъ одинъ присяжный, — скажемъ, на покаяніе, въ монастырь, — мы бы ее хоть на всю жизнь! Но каторга… Нѣтъ! Каторги она не заслуживала!
Лучше ужъ дать человѣку незаслуженно гулять, чѣмъ заставить его терпѣть незаслуженное наказаніе.
Каторги, по совѣсти присяжныхъ засѣдателей, Коновалова не заслуживала, и имъ, чтобъ не подвергнуть человѣка незаслуженному наказанію, оставалось только одно: оправдать ее совсѣмъ.
Имъ поставили вопросъ:
— Подлежитъ ли она такому наказанію, котораго, по вашей совѣсти, не заслуживаетъ?
И они, конечно, отвѣтили «нѣтъ». А единственной формой, въ которой они могли дать такой отвѣтъ, было совершенное оправданіе.
Если бы присяжные могли опредѣлить наказаніе, конечно, Коновалова никогда бы не видала оправдательнаго вердикта. Они бы приговорили ее къ тому наказанію, котораго она, по ихъ совѣсти, заслуживаетъ. А что жъ это за судъ, который будетъ присуждать къ незаслуженнымъ наказаніямъ?
Таково основаніе большинства оправдательныхъ приговоровъ, выносимыхъ сознавшимся обвиняемымъ. Не большинства даже, а всѣхъ!
Присяжные не «извиняютъ преступленія», — они просто не считаютъ возможнымъ отправить въ каторгу человѣка, который ея не заслуживаетъ, и предпочитаютъ лучше не мстить, чѣмъ мстить страшно жестоко.
Это все равно какъ если бы кто-нибудь сказалъ вамъ:
— Если вы накажете ребенка, онъ умретъ.
Какой извергъ сталъ бы послѣ этого наказывать?
Присяжные не должны не только думать, — они не должны знать о наказаніи.
— «Незнаніемъ законовъ никто отговариваться не можетъ!» — это статья первая.
Предполагается, что всѣ мы такъ и родимся съ готовымъ знаніемъ всѣхъ законовъ, къ нимъ примѣчаній и кассаціонныхъ рѣшеній. Предполагается, что каждый человѣкъ отъ рожденія знаетъ все: и охранительные законы о лѣсоистребленіи, и законы о вакуфныхъ имѣніяхъ въ Таврической губерніи, и румынскіе законы о наслѣдствахъ, дѣйствующіе въ Бессарабіи.
Но есть случай, когда это обязательное знаніе законовъ вмѣняется человѣку въ вину.
Это когда онъ избранъ въ присяжные засѣдатели.
Если присяжные засѣдатели случайно узнаютъ, — защитникъ въ рѣчи скажетъ, — какое наказаніе по закону грозитъ подсудимому, это кассаціонный поводъ къ отмѣнѣ приговора: присяжные знали законъ!
На двѣ недѣли они должны забыть всѣ законы!
Такое забвеніе законовъ, какъ и прирожденное знаніе ихъ, конечно, возможно… но только въ теоріи. Затѣмъ Господь Богъ и далъ людямъ теорію, чтобъ было все возможно. На практикѣ всякій отлично знаетъ, за что полагается каторга, за что тюрьма, за что простой арестъ.
И вотъ вслѣдствіе этого-то и получается на первый взглядъ рядъ совершенно нелѣпыхъ приговоровъ присяжныхъ.
Человѣкъ укралъ десять тысячъ, а его признаютъ виновнымъ въ растратѣ «на сумму менѣе 300 рублей».
Человѣка признаютъ виновнымъ въ томъ, что онъ ударилъ другого въ животъ полъ-аршиннымъ ножомъ, и даже не одинъ, а нѣсколько разъ, но, оговариваютъ, «безъ намѣренія лишить жизни».
Человѣкъ самъ говоритъ:
— Я виновенъ! Виновенъ я!
А ему отвѣчаютъ:
— Нѣтъ, ты совсѣмъ не виновенъ!
Это вовсе не «нелѣпые» приговоры.
Это вода жизни вливается въ сухія, безжизненныя формы и заполняетъ ихъ.
Жизнь — могучая и великая рѣка. Ей нельзя ставить плотинъ, гдѣ угодно и какія угодно. Она сейчасъ же дастъ изгибъ въ сторону и обойдетъ плотину, потому что ей надо итти. Не задерживайте ея.
Всѣ эти приговоры кажутся странными только до тѣхъ поръ, пока вы въ нихъ не вдумаетесь.
Это рѣка, которая обходитъ искусственныя преграды, чтобы лечь въ свое естественное, въ свое законное ложе.
Защита не допускается къ участію въ слѣдствіи.
Но какой обвиняемый, кромѣ темнаго бѣднаго люда, обходится безъ защитника, безъ его указаній, совѣтовъ во время предварительнаго слѣдствія? Если онъ арестованъ, онъ получаетъ совѣты, указанія защитника черезъ родственниковъ, знакомыхъ.
Недопущеніе защиты къ слѣдствію является лишней тяготой, лишней несправедливостью только къ неимущему и темному люду. А всѣ остальные ею пользуются.
Невидимо, безыменно, но она участвуетъ въ предварительномъ слѣдствіи, направляетъ, указываетъ, ходатайствуетъ и защищаетъ интересы обвиняемаго.
Этого требуетъ жизнь.
Присяжные не могутъ участвовать въ опредѣленіи наказанія, не могутъ назначать наказаніе, дѣйствительно соотвѣтствующее винѣ, и вотъ получаются «странные» вердикты. Укралъ десять тысячъ, а виновенъ «на сумму менѣе трехсотъ рублей», рѣзалъ, «но безъ намѣренія лишить жизни», сознался, а признанъ невиновнымъ.
Замѣчательно, что самъ законъ становится на эту «еретическую» точку зрѣнія. Присяжнымъ дано нѣкоторое участіе въ опредѣленіи наказанія. Они могутъ дать снисхожденіе и тѣмъ понизить наказаніе на нѣсколько степеней.
Это похоже на то, какъ, выстроивъ плотину въ томъ мѣстѣ, гдѣ ея строить нельзя, вы оставили бы въ ней маленькую щелочку для протока воды. Рѣка раздвинетъ, раздеретъ, не можетъ не раздвинуть этой маленькой щелочки. Она возьметъ свое, потому что она должна взять свое.
Отдайте жизни то, чего она справедливо требуетъ.
Призывая людей рѣшать дальнѣйшую участь человѣка, дайте ему принять участіе въ рѣшеніи самаго важнаго вопроса:
— Что будетъ въ дальнѣйшемъ съ этимъ человѣкомъ? Какъ надо съ нимъ поступить?
И до тѣхъ поръ, пока этого не будетъ, это все же будетъ, но будетъ выражаться въ формѣ «странныхъ» приговоровъ.
V
правитьКогда присяжные, наравнѣ съ судьями, будутъ участвовать въ опредѣленіи мѣры наказанія, исчезнутъ съ лица земли жестокіе приговоры присяжныхъ.
Такіе приговоры, что сами присяжные, услыхавъ, къ какому наказанію приговоренъ обвиненный ими человѣкъ, блѣднѣютъ отъ ужаса и хватаются за голову:
— Что мы сдѣлали?
Незнаніе присяжными закона, что отъ нихъ теоретически требуется, на практикѣ иногда встрѣчается, но приноситъ ужасные плоды.
Если въ чемъ можно обвинить нашъ судъ присяжныхъ, такъ это въ жестокости.
Онъ вовсе не мягкій, онъ ужасно жестокій судъ. И въ этомъ можно убѣдиться на Сахалинѣ.
Что эта за страшная куча, гдѣ случайные, невольные виновники несчастій свалены въ одну груду со злодѣями и извергами.
Вѣдь довольно сказать, что чуть не половина каторги состоитъ изъ мужиковъ, пришедшихъ сюда «за убійство во время драки».
Все это одна и та же исторія. Въ праздникъ напились, подрались и нечаянно ударили такъ, что человѣкъ Богу душу отдалъ. Большинство не помнитъ даже, какъ и случилось.
Среди нихъ очень много добрыхъ, хорошихъ мужиковъ. Такихъ даже большинство, почти всѣ они таковы.
Неужели же человѣкъ, который, правда, разъ въ жизни напился до безпамятства, заслуживаетъ за такое страшное преступленіе, чтобъ его навсегда разлучили съ родиной, съ родными, близкими, лишили всѣхъ человѣческихъ правъ, сравняли съ профессіональными убійцами, грабителями, пороли и драли за каждое слово, по каждому малѣйшему поводу?
Если бы присяжнымъ засѣдателямъ дано было право не только опредѣлять вину, но и точно ее взвѣшивать, — оцѣнивать ее соотвѣтствующимъ наказаніемъ, — никто изъ этихъ случайныхъ виновниковъ несчастія не попалъ бы въ каторгу. Они потерпѣли бы наказаніе, но наказаніе, соотвѣтствующее ихъ винѣ, а не такое незаслуженное.
А теперь…
Если вы примете во вниманіе всю эту массу только по несчастію каторжнаго народа, вы увидите, что изъ 82 проц. обвинительныхъ приговоровъ тоже 82 проц. приговоровъ еще и, помимо воли, жестокихъ.
И что судъ присяжныхъ по обвиненію въ чемъ-чемъ, но въ «излишней мягкости» слѣдуетъ считать «по суду оправданнымъ».