Стрелочник.
Рассказ.
Иван Галка был высокий, худощавый, черноволосый мужчина. Он служил стрелочником на маленькой станции одной из железных дорог.
По отчеству Ивана величали Никитич, а по фамилии он был Иванов. Галкой прозвали его товарищи за черные, как вороново крыло, волосы, за чёрные глаза и за худобу. Галка да Галка, — так это прозвище и осталось за ним навсегда, даже настоящую его фамилию забыли.
Иван Галка был человек немолодой, угрюмый: у него было такое странное выражение лица, как будто он всегда на кого-нибудь сердился и был всем недоволен.
Иван давно уже служил стрелочником и был на самом хорошем счету у начальства. Не лентяй, не пьяница, он никогда не опаздывал к своей стрелке, никогда не сделал ни одной ошибки. Служба стрелочника — не легкая: не доглядел, задремал, храни Бог, — не верно перевёл стрелку, — и может случиться страшная беда, непоправимое несчастье…
Мчится по рельсам поезд, пыхтит, стучит, гремит, свистит, точно страшное чудовище, ползёт; змеёй стелется за ним дым, вылетают искры из пасти; а ночью блестят и светятся огромные глаза. Много жизней вверено этому чудовищу: мать спешит к своим детям, после долгой разлуки сын едет утешить свиданием стариков-родителей, едут молодые люди учиться, — да и мало ли куда и зачем движутся люди по железным дорогам?.. Мы знаем только, что каждый человек кому-нибудь дорог, и кто-нибудь ожидает его…
Стрелочник зорко следит за приближением поезда и внимательно переводить стрелку, чтобы поезд прошёл по свободному пути, чтобы не налетел на что-нибудь, не случилось бы несчастия.
Иван Галка, стоя днём и ночью около своей стрелки, сморщив лоб, так пристально и тревожно смотрел на приближающийся поезд, как будто он опасался чего-нибудь… Он не любил, чтобы в это время с ним заговаривали, спрашивали. Переводя твёрдой рукой стрелку, стрелочник помнил, что от его оплошности зависит жизнь многих и многих людей.
Товарищи шутили и смялись над угрюмым Галкой и говорили не раз:
— Галка любит свою стрелку «больше матушки родимой, больше сестрины милой, больше молодой жены», — как поётся в русской народной песне.
Матушка Ивана давно померла, сестрица жила где-то далеко в деревне, а молодой жены у него не было, и жил он одиноким бобылём. Когда нет около близкого, родного человека, который и побережёт и пожалеет, разделит радость и горе, — поневоле. станешь неразговорчивым и скучным. А угрюмых людей не любят и избегают товарищи: мрачный человек смущает всякое веселье, — при нём и шутка замирает на губах, песня не поется. Так было и с Иваном Галкой: товарищи не водили с ним компании и недолюбливали его.
Был, впрочем, один человек, который, неизвестно почему, чувствовал к угрюмому стрелочнику большую слабость, с которым и сам Галка всегда был не прочь перекинуться словечком-другим, к которому иногда даже захаживал по праздникам. Человек этот был станционный сторож старик Яков Михайленко.
Сойдутся, бывало, Михайленко и Галка и толкуют по душам про свою станцию да про разные случаи на железных дорогах.
Один раз старик Михайленко подошёл к своему приятелю особенно встревоженный и спросил:
— Слышал ли ты, Галка, что вчера ночью случилось на Задонской дороге?
— А что?! — торопливо спросил стрелочник.
— Столкновение… Много убито… много ранено…
Как же это, столкновение?!.. — переспросил Иван.
— Да, да! И знаешь ты, голубь мой… Говорят, стрелочника вина… Да, стрелочника…
Галка изменился в лице; брови его сурово сдвинулись и, махнув рукой, он резко проговорил:
— Всегда и всё на стрелочника свалят… Даже обидно, право… Всегда стрелочник виноват…
Михайленко покачал головой.
— Эх, голубь мой, конечно, это бывает, что скажут напраслину… А только…
— Не верь, дедушка! Зря болтают, — сердито перебил Иван старика.
— Слушай, Ваня, ты не гневайся!.. Видишь ли, тут несчастие вышло… Только это правда: виноват стрелочник. Мне что ж! Я тебя обидеть не хочу… Спроси нашего истопника, — он сейчас оттуда и всё видел своими глазами.
— Да как же это, дедушка? Рассказывай скорее! Даже мурашки по телу бегают… Рассказывай!..
— Слышь ты… ночью беда приключилась. Дело такое, — долго ли до греха!.. Стрелочник стоял у стрелки, всё как следует быть, поезда ждал до времени и стрелку наставил правильно. Да, стало быть, притомился, бедняга, присел тут же да и задремал. Слышит гул, — машина идёт… А он-то вскочил да и забыл, сердечный, со сна, что стрелка переведена, снова повернул её… Машина, значит, не на тот путь пошла, наскочила на товарный… Ужас подумать, что там было!.. Машинист убит… Обер-кондуктор ранен, и народу пассажирского много погибло и покалечено…
Иван Галка сжал голову руками и несколько минут молчал, затем засуетился и, пробормотав что-то непонятное, бросился бежать со всех ног.
— Куда ты? Куда? Что случилось? — кричал удивлённый Михайленко.
— К стрелке! — отозвался издали Иван.
— Ещё рано… Поезд не скоро… Чего ты всполошился?.. Эй, Галка! — кричал Михайленко, махая рукой.
Но долговязый стрелочник быстро удалялся, делая огромные шаги, и даже не оборотился на зов приятеля.
— Должно быть, я его очень напугал… Чего доброго, теперь так и будет пропадать у стрелки… А хороший он человек… Душа в нём жалостливая… Не беда, что всё молчит… Честный"… — думал старик Михайленко.
С тех пор ещё угрюмее стал Иван Галка. Да и то, сказать правду, все служащие на станции после столкновения на Задонской дороге посматривали на него так, словно и он в том был виноват. Сам начальник станции несколько раз подходил к стрелке и кричал на Ивана:
— Ты смотри у меня, держи ухо востро! Увижу, что дремлешь, сейчас слетишь с места! Из-за вас покоя не знаешь… Того и гляди, — в беду попадёшь!
Иван Галка долго не мог успокоиться, и ему всё казалось, что вина его сотоварища, действительно, падает и на него. Он постоянно думал о том, что вот из-за такою же стрелочника, как и он, погибло множество народу; а другие и посейчас лежат изувеченные, мучатся и наверно проклинают виновника своих страданий. Стоя на своём посту, стрелочник не раз мысленно грозил какому-то неизвестному своему сотоварищу:
— Спать у стрелки?! Да как ты смеешь спать у стрелки, зло ты этакое?! Видано ли это дело, поезд проспать?!
Все на станции давно порешили, что Иван Галка так и будет век вековать около своей стрелки, так там и состарится одиноким бобылём. Но вышло совсем иначе.
Наш стрелочник вдруг повеселел, ходил такой довольный, счастливый, даже когда один у стрелки стоит, и то про себя посмеивается.
— Эй, Галка, что так весел? Не нашёл ли ты клада? — спрашивали насмешливо товарищи.
— Нашёл, братцы, кубышку с золотом!.. Только уж ни с кем не поделюсь, — весело отвечал Иван, а иногда и сам шутил, заговаривал с товарищами.
Все дивились и понять не могли, что случилось с угрюмым стрелочником.
Впрочем, скоро все объяснилось: оказалось, что Иван женится, и женится на дочери сторожа Михайленко.
Маша была девушка тихая, работящая. Старик Михайленко с радостью отдал свою единственную дочь за стрелочника. Он был уверен, что его Маша будет счастлива за хорошим человеком.
Отпраздновали свадьбу, и Иван Галка поселился с молодой женой в одном из железнодорожных домиков, недалеко от станции. Никто и подозревать не мог, что в угрюмом стрелочнике таится столько доброты и нежности, и что он станет так беречь свою жену. Михайленко нарадоваться не мог на согласную жизнь дочери и зятя.
Через год Ивану и Маше Бог послал сына. То-то была радость в семье стрелочника, — и описать невозможно! Мальчика назвали в честь деда Яковом.
Теперь Иван всё своё время делил между службой и вознёй с сыном: его можно было только видеть или у стрелки, или с мальчиком на руках.
— Ой, совсем бабой стал наш Галка!.. Как бы он стрелку не прозевал… Как бы беды не случилось! — говорили не раз товарищи.
Но как горячо ни любил стрелочник своего сына, всё-таки служба была у него на первом месте.
Время шло; маленький Яша подрастал, начинал уже ползать, лепетать какие-то непонятные слова.
В маленькой комнатке стрелочника, то и дело, раздавался веселый смех. Старик Михайленко, Иван и Маша в свободное время забавлялись со своим мальчиком.
— Агу-агушеньки, Яша! Расти большой-большой, умный-умный! Высоко-высоко, Яша! — вскидывал Иван сынишку под самый потолок.
Мальчик взвизгивал и покатывался со смеху.
— Агу-агушеньки, Яша!.. Расти большой-большой! Вырастешь, отца заменишь, стрелочником будешь… Я тогда старый, беззубый буду… Кормить. Яшенька, отца с маткой станешь, — приговаривал Иван, лаская ребенка.
Полный, черноглазый мальчик то теребил отца за бороду, то прижимался к нему пухлой щёчкой.
Молодая мать обижалась.
— Вот тоже сказал!.. Стрелочником?! Невидаль какая! Служба незавидная! Наш Яша машинистом или кондуктором будет!
— Да, может, — и самим « обером»! — поддакивал старый дед, покручивая седые усы.
— Кондуктором, так кондуктором. Ладно. А нет, хоть и « обером». Согласен, Яша? --спрашивал отец.
Малютка таращил глазенки и улыбался.
— Будь, родной, кем хочешь… Только помни, Яша, отцов наказ: служи честно, на неправильную наживу не льстись и людскую жизнь береги, — серьёзным тоном говорил Иван и легонько похлопывал рукой по лбу сынишку.
— Что ты его, Ваня, запугиваешь? Гляди, заплачет… Он ведь всё понимает… Дай-ка-с его сюда! Пойди, милый, пойди, желанный! В кого ему нечестным-то быть? Ни дедушка, ни отец, кажись, в неправде не замечены.
С горячей лаской прижимала Маша к груди своё сокровище.
— А что, Машенька, ведь Яша у нас не по годам умный! — удивлялся не раз Иван.
— Конечно, умный. Он всё понимает, только вот не скажет… Такой чудной! Давеча хочу его кашей кормить, а он отбивается, кричит: — «Ам-ам». Едва разобрала, вишь, «сам». Он не по годам понятливый, — рассказывала Маша.
— Расти, расти, наш голубок, внучек мой милый! Когда сын растёт, отец спокойно старости ждёт, — говорил старый Михайленко, любуясь внуком.
— Машенька, как ты думаешь, скоро ли у нас Яша ходить станет? — спрашивал Иванъ, сжимая толстенькие, крепкие ножонки сына, которыми тот презабавно болтал.
— Да вот я тебе что скажу… Он и теперь может пойти, да боится… Скоро пойдёт…
Яша без памяти любил отца: как бы не плакал он, ни капризничал, стоило только отцу взять его на руки, и он умолкал. От отца он неохотно шёл даже к матери. Сидя на руках у Маши и завидя издали отца, малютка начинал радостно кричать, прыгать и тянуть вперёд ручонки.
— Ты у нас батькин баловень! — укоряли шутливо Яшу дед и мать.
Любо было Ивану, что сын так его отличает. Возвращается он от своей стрелки, спешит к железнодорожному домику, — сердце его так и забьется радостью, когда вдали, на руках матери мелькнёт чёрная головёнка.
Летом, в свободное время, Иван уходил с Яшей в ближайший лесок, рвал ему там цветы и ягоды, пел песни и возился с ним на траве. Иногда с сыном на руках стрелочник отправлялся на станцию. Смешно было видеть огромную, неуклюжую фигуру Ивана Галки, бережно несущего малютку. Яша не дичился чужих людей; его все знали на станции и заигрывали с ним.
— Ай, Яков Иваныч, здравствуй! Хлопни-ка рукой, молодой стрелочник! Вот так, молодец! Скоро ли службу отцовскую будешь справлять? — шутили и смялись служащие на станции. Мальчик весело взвизгивал, а к некоторым из товарищей стрелочника доверчиво протягивал ручонки.
— Славный у тебя парнишка растёт, Галка, и похож на тебя, как две капли воды. Ишь, черноглазый стрелочник! Настоящий галчонок! — говорили служащие на станции.
Приятно было отцу слушать эти речи, и он с гордостью смотрел на своего любимого сына.
Однажды осенью Иван взял Яшу на руки и направился с ним к стрелке. Жена его была занята стиркой и спокойно отпустила сынишку с отцом. Это бывало уже не впервые.
Стрелочник должен был пропустить пассажирский поезд. Посадив ребёнка недалеко в стороне, он нарвал ему цветов и положил на колени. Затем Иван направился к своей стрелке. В это время он заметил, что на полотно железной дороги выбежал жеребёнок с мотавшейся длинной веревкой на шее. Он, вероятно, сорвался где-нибудь поблизости с привязи и, делая смешные прыжки, бегал и резвился. Поймать жеребенка оказалось делом не лёгким; стрелочник долго гонялся за ним и, привязывая его к ближайшему дереву, замешкался… Он слышал уже гуд приближающегося поезда и повернулся, чтобы бежать к стрелке… Повернулся и вскрикнул, весь затрясся, побледнел, как полотно… То, что он увидел, поистине было ужасно!.. Его дорогой сынишка, его Яша сполз на полотно и, растянувшись между рельсами, играл песком и цветами. Бежать, схватить малютку, спасти его от верной гибели ещё возможно бы… Но поезд уже близко, пыхтит, гремит, надвигается… И стрелка не переведена! Если стрелочник побежит и спасёт сына, он не успеет перевести стрелку… Сколько людей погибнет!.. Там, на станции, стоит поезд, --столкнутся, и произойдёт нечто страшное… Но отдать своими руками на гибель родное дитя!.. Невозможно!.. Иван порывается бежать… Нет!.. Какая-то неодолимая сила снова возвращает его к стрелке…
Эта жестокая борьба между горячей отцовской любовью и священным долгом длилась всего одно мгновенье; но несчастному отцу казалось, что прошла целая вечность… Дыхание замерло у него в груди, кровь похолодела в жилах, казалось, сердце перестало биться; черные, как смоль, волосы совершенно побелели. Стрелочник решил, как он должен поступить: подбежав к стрелке, закрыв глаза, он перевёл её дрожащими руками… Ноги его подкосились, и он тут же припал к земле. Из груди его вырывались жалобные стоны:
— Господи!.. Твоя… Твоя воля!..
Он пожертвовал жизнью своего сына для спасения многих жизней других людей.
Поезд промчался мимо, унося все надежды, радость и счастье стрелочника.
Мысли путались в голове Ивана, сердце обливалось кровью; но он открыл глаза и, шатаясь, рванулся вперёд…
Что это?! Что такое?! Сон? Обман или правда?
Яша жив, невредим, сидит между рельсами, молчит и таращит удивленные глазёнки, не понимая, что с ним случилось. Только на правой щечке его виднелась ссадина, и сочилась кровь, а в чёрных, курчавых волосиках запутались сорванные отцом цветы.
Не помня себя от радости, как безумный, бросился Иван к сыну, схватил его, прижал к груди и помчался к своему дому.
Маша в это время возвращалась с реки с корзинкой белья на плечах. Увидев, что ей навстречу бежит какой-то седой мужчина с её мальчиком на руках, — она вскрикнула и уронила корзину. В этом седом человеке она не узнала своего мужа, но чутким сердцем поняла, что случилось что-то ужасное.
— Яша!.. Поезд… Жив!.. — крикнул седой человек и, как сноп, повалившись на землю, громко зарыдал, зарыдал так горько и отчаянно, что сердце переворачивалось от боли у того, кто слышал эти страшные рыдания.
В это время к железнодорожному домику стрелочника стал сбегаться народ. Запыхавшийся, дрожащий приплелся старик Михайленко. Многие видели, что ребёнок сидел, и что поезд прошёл над ним. Здесь всё объяснилось, и все поняли геройский поступок стрелочника. Ивана обнимали, целовали, благодарили. А он, как потерянный, качал седой головой и, взглядывая на Машу безумными глазами, твердил:
— Его… Его не пожалел!..
Маша, узнав всё, плакала навзрыд, лаская, целуя и прижимая к себе сына. Она то примачивала ему щечку, то подходила к мужу, гладила его по голове и успокаивала; то вдруг хваталась за сердце и смотрела на всех испуганными глазами, вероятно, с ужасом представляя в своём уме то, что произошло.
Старик Михайленко, подняв к небу глаза, долго оставался в таком положении; затем, опустив руки на голову внука, он как бы молился и благословлял его, а старческие губы тихо шептали:
— Господь с тобой! Расти, расти, мой голубь, и будь такой же… такой же, как отец твой!..
Говорят, Иван Галка долго проболел после этого случая. Начальство позаботилось о нём и поддержало его семью. Много времени прошло с тех пор, а Иван Галка и посейчас служит стрелочником на железной дороге; но говорят, что при приближении поезда он всегда вздрагивает и закрывает глаза.
1898 г.
Источники текста:
«Всходы», 1898 г.
Лукашевич К. В., «Стрелочник», Харьков, 1899 г.
Бунин И. А., П. Заблоцкая, Лукашевич К. В., «Три рассказа», Харьков, 1899 г.
Лукашевич К. В., «На жизненном пути», М., «Ред. журн. „Детск. чтение“ и „Педагогич. листок“», 1900 г. С. 143—157.
Лукашевич К. В., «Честное слово», Рязань, « Зёрна-Книга», 2011 г. С. 203—215.