тетах, так что представляет собою только отдельный, доселе неизвестный, эпизод общей университетской истории о пресловутом вольнодумстве профессоров, обличаемом тогдашними ревнителями просвещения в роде Магницкого, Рунича и других. Белоусов представлял собою в малом виде Германа, Арсеньева, Раупаха, Шада, а Билевич и К° — Магницкого и Рунича, с тем различием, что последние, руководясь высшими соображениями, прикидывались защитниками истинного просвещения, которому якобы угрожало вольнодумство профессоров, между-тем как Билевич руководился просто личною ненавистью к Белоусову, обличавшему его в невежестве и неспособности.
Дело началось, как мы видели, с лёгких обвинений Белоусова в небрежном отношении к обязанностям инспектора, породившем бесчинство и распущенность пансионеров; но когда эти обвинения, без важных последствий для обвиняемого, истощились, а страсти воспламенялись, обвинители обратились к более благодарному и горючему материалу — к обвинению в вольнодумстве, которым притом легко объяснялась и распущенность пансиона. В первый раз Билевич коснулся этого материала в рапорте от 7-го мая 1827 года, заявив, что он «приметил в некоторых учениках некоторые основания вольнодумства, происходившие от заблуждения в основаниях права естественного», которое, вопреки предписанию попечителя, читается не по системе де-Мартини, а по основаниям философии Канта и Шада.
В ответе своём от 2-го июля Белоусов, заметив об опасностях для преподающих естественное право «вследствие смешения его некоторыми писателями с политикой и другими посторонностями», утверждает, что Билевич о Кантовой философии не имеет ни малейшего понятия и для доказательства просит конференцию сличить его записки по естественному праву этого года с записками предыдущего. Что же касается до Шадова естественного права, которого Билевич также не читал, то в его записках нет ничего общего с системой Шада; ссылкою же на последнего Билевич, очевидно, думал придать более веса своему обвинению, так как слышал, что Шад выслан за границу и его естественное право запрещено. При этом Белоусов представил в конференцию записки, составленные им и взятые у одного из учеников. «Записки эти», замечает он, «суть только краткое, сообразное с понятиями слушателей, извлечение из того автора (де-Мартини), коим правительство позволило руководствоваться при преподавании в русских училищах. В них излагаются истины полезные и необходимые для человека, в гражданском обществе живущего, и могущие подавить самые семена вольнодумства. В заключение же просит конференцию, оставив естественное право за Билевичем, как профессором политических наук, поручить ему преподавание российского гражданского и уголовного права, так как он слушал эти права в университете, а Билевич нигде им не учился, а не учившись не может он знать легчайшего способа преподавания; притом он русский, а Билевич иностранец; наконец он имел случай теорию
