тетахъ, такъ-что представляетъ собою только отдѣльный, доселѣ неизвѣстный, эпизодъ общей университетской исторіи о пресловутомъ вольнодумствѣ профессоровъ, обличаемомъ тогдашними ревнителями просвѣщенія въ родѣ Магницкаго, Рунича и другихъ. Бѣлоусовъ представлялъ собою въ маломъ видѣ Германа, Арсеньева, Раупаха, Шада, а Билевичь и К° — Магницкаго и Рунича, съ тѣмъ различіемъ, что послѣдніе, руководясь высшими соображеніями, прикидывались защитниками истиннаго просвѣщенія, которому якобы угрожало вольнодумство профессоровъ, между-тѣмъ какъ Билевичь руководился просто личною ненавистью къ Бѣлоусову, обличавшему его въ невѣжествѣ и неспособности.
Дѣло началось, какъ мы видѣли, съ лёгкихъ обвиненій Бѣлоусова въ небрежномъ отношеніи къ обязанностямъ инспектора, породившемъ безчинство и распущенность пансіонеровъ; но когда эти обвинения, безъ важныхъ послѣдствій для обвиняемаго, истощились, а страсти воспламенялись, обвинители обратились къ болѣе благодарному и горючему матеріалу — къ обвиненію въ вольнодумствѣ, которымъ притомъ легко объяснялась и распущенность пансіона. Въ первый разъ Билевичь коснулся этого матеріала въ рапортѣ отъ 7-го мая 1827 года, заявивъ, что онъ «примѣтилъ въ нѣкоторыхъ ученикахъ нѣкоторыя основанія вольнодумства, происходившія отъ заблужденія въ основаніяхъ права естественнаго», которое, вопреки предписанію попечителя, читается не по системѣ де-Мартини, а по основаніямъ философіи Канта и Шада.
Въ отвѣтѣ своёмъ отъ 2-го іюля Бѣлоусовъ, замѣтивъ объ опасностяхъ для преподающихъ естественное право «вслѣдствіе смѣшенія его нѣкоторыми писателями съ политикой и другими посторонностями», утверждаетъ, что Билевичь о Кантовой философіи не имѣетъ ни малѣйшаго понятія и для доказательства проситъ конференцию сличить его записки по естественному праву этого года съ записками предъидущаго. Что же касается до Шадова естественнаго права, котораго Билевичь также не читалъ, то въ его запискахъ нѣтъ ничего общаго съ системой Шада; ссылкою же на послѣдняго Билевичь, очевидно, думалъ придать болѣе вѣса своему обвиненію, такъ-какъ слышалъ, что Шадъ высланъ за границу и его естественное право запрещено. При этомъ Бѣлоусовъ представилъ въ конференцію записки, составленныя имъ и взятыя у одного изъ учениковъ. «Записки эти», замѣчаетъ онъ, «суть только краткое, сообразное съ понятіями слушателей, извлеченіе изъ того автора (де-Мартини), коимъ правительство позволило руководствоваться при преподаваніи въ русскихъ училищахъ. Въ нихъ излагаются истины полезныя и необходимыя для человѣка, въ гражданскомъ обществѣ живущаго, и могущія подавить самыя сѣмена вольнодумства. Въ заключеніе же проситъ конференцію, оставивъ естественное право за Билевичемъ, какъ профессоромъ политическихъ наукъ, поручить ему преподаваніе россійскаго гражданскаго и уголовнаго права, такъ-какъ онъ слушалъ эти права въ университетѣ, а Билевичь нигдѣ имъ не учился, а не учившись не можетъ онъ знать легчайшаго способа преподаванія; притомъ онъ русскій, а Билевичь иностранецъ; наконецъ онъ имѣлъ случай теорію
