университете на философском факультете, в отделении физико-математическом. По окончании курса, для приготовления себя к учительской должности, он поступил в С.-Петербургский педагогический институт, где окончил курс в начале 1816 года и вслед за тем определен учителем естественных наук в Могилёвскую гимназию, откуда он вызван был Кукольником в Нежинскую гимназию. Биографический очерк Шапалинского, составленный почтенным П. Г. Редкиным и напечатанный в лицейском сборнике, проникнут живым сочувствием к нему и искреннею признательностью. Ученики его, по словам биографа, питали к нему благоговейное уважение. «Безукоризненная честность, неумытная справедливость, правдолюбивое прямодушие, скромная молчаливость, тихая серьёзность, строгая умеренность и воздержание в жизни, отсутствие всякого эгоизма, всегдашняя готовность ко всякого рода самопожертвованиям для пользы ближнего — вот основные черты нравственного характера этого чистого человека, достойного во всех отношениях гораздо лучшей участи. Как профессор, он горячо любил и хорошо знал преподаваемые им предметы и излагал их с краткою, но ясною сжатостью, без всякого фразёрства, но с увлечением, умея заохочивать к их изучению тех из учеников, в которых таилась искра бескорыстной преданности истине, науке». По определении в низшие классы учителя арифметики, Лопушевского, курс Шапалинского в высших классах, начиная с б-го, обнимал собою алгебру, геометрию, тригонометрию, дифференциальное и интегральное исчисление, общую физику с выводами законов механики, статики, оптики, катоптрики и диоптрики, а также правил распространения звука и начала химии. Все эти предметы читались «по книгам, начальством назначенным». С 1827/8 учебного года в своих конспектах Шапалинский назначает для девятого класса «правила полевой фортификации и основания артиллерии, буде конференция доставит для сего руководство». Впрочем для военных наук скоро был назначен особый профессор.
Шапалинский впоследствии был одной из жертв истории о вольнодумстве: он был отрешён от должности в 1830 году. Рассмотрение относящихся сюда официальных бумаг удостоверяет, что он склонялся постоянно на сторону Белоусова, всячески противодействовал злокачественному обороту, какой принимало дело, что он старался замять историю — и это, конечно, нельзя поставить ему в вину. Это, обнаруженное следствием «послабление» и было причиною обрушившегося на него бедствия, а не «клевета врагов его приятелей-профессоров, с которыми он водился, или, лучше сказать, чаще виделся».
К числу приятелей Белоусова и лучших профессоров принадлежал Ландражин, профессор французской словесности. Получивший образование на родине, в Ретельской коллегии и Парижском филотехническом училище, он в 1812 году, вероятно, вместе с великою армиею очутился в России и сначала занимался обучением французскому языку в частных домах в Минской губернии, причём выучился русскому и польскому языкам. С 1816 года он состоял, с чином канцеляриста, переводчиком в Минском губернском правлении, а в 1818 году, по
