В то же время происходила сильная распря между правлением и семейством покойного директора, остававшимся ещё в прежнем помещении и даже пользовавшимся по-прежнему казённым содержанием. Распря эта, будучи любопытна сама по себе, как эпизод из первоначальной истории заведения, в то же время, бросая свет на семейную среду директора, имеет биографический интерес и в отношении к Кукольнику-отцу, и к Кукольнику-сыну, тогда одиннадцатилетнему мальчику, а впоследствии — даровитому и плодовитому русскому литератору.
Сначала правление, из уважения к заслугам директора, относилось с большим вниманием и заботливостью к осиротелому семейству и в своих донесениях почётному попечителю ходатайствовало о предоставлении ему казённого содержания впредь до получения вдовою Кукольника вида для свободного жительства. Но такие отношения прекратились скоро. 25-го мая в общее собрание правления явились учитель французского языка Аман и надзиратель Зельднер и заявили, что они «не желают и не могут долее исправлять надзирательской должности, так как статская советница Кукольник, почасту приглашая к столу своему или на чай некоторых воспитанников, не известно из каких видов или своекорыстных интересов, внушает им неприличный для юношества образ мыслей против надлежащего уважения их наставников и надзирателей, вперяет им, что Аман не есть настоящий учитель, что он по состоянию своему происходит из мещан и не сведущ в порученной ему должности, что будто покойный муж её составил ему, Аману, счастье, извлёкши его из состояния мещанства, что Зельднер, как иностранец, будучи неизвестного состояния, едва ли может принадлежать к благородному сословию; что Пилянкевичь, провождая всё время у своей сестры (вдовы Кукольника) и во всём от неё интересуясь, а потому во всём потворствуя и угождая ей, не только не отклоняет детей или сестру свою от вышеизъяснённых внушений, но, в угодность ей и как бы из собственных личных каких выгод, подтверждает речи её и тем более в юношеских сердцах возжигает искру неповиновения и непослушания, из чего следствием может произойти одна не малая утрата и даже порча их нравственности, особенно неминуемое уклонение от общих правил благоповедения». Пилянкевичь, присутствовавший в собрании, «встал с своего места и, вместо надлежащего изъяснения дела, причин и обстоятельств его, стал поносить Амана и Зельднера, произносил на них весьма неприличные и самые оскорбительные речи, называя их разными именами, одному ремесленному состоянию мещанства принадлежащими, причём не удержался в дерзости своей изречь оскорбительную хулу даже на всё собрание, именуя оное каким-то скопищем и преунизительным словом — шайкою, и таковую, столь неприличную, столь же и явно нарушающую общий порядок дерзость свою заключил самым грубым выходом из собрания и крепким при затворении дверей ударом с неблагонамеренными вещаниями и, что всего неприличнее, с угрозами, ссылаясь осо-
