нія учениковъ, которыя, будучи направлены къ оправданію Бѣлоусова, очевидно, представлялись его обвинителямъ явно внушенными и подготовленными. Послѣдніе естественно истощали всѣ усилія привлечь учениковъ на свою сторону и склонить ихъ къ измѣненію показаній въ свою пользу. Къ тому же и новый директоръ Ясновскій, ознакомившись подробно съ дѣломъ, принявшимъ весьма злокачественный характеръ и угрожавшимъ большою отвѣтственностію, рѣшительно принялъ сторону противниковъ Бѣлоусова, чему послѣдній, быть-можетъ, самъ содѣйствовалъ своимъ образомъ дѣйствій. Сами ученики — съ одной стороны подъ вліяніемъ увѣщаній и внушеній, съ другой опасаясь вредныхъ для себя послѣдствій на предстоявшихъ экзаменахъ, особенно тѣ, которые въ томъ же году должны были окончить курсъ — начали колебаться въ своихъ мнѣніяхъ, признаваться въ невѣрности данныхъ показаній и даже открывать новыя данныя, не только послужившая къ отягченію вины Бѣлоусова, но и привлекшія къ отвѣтственности его сторонниковъ — Зингера и Ландражина. Наконецъ, въ городѣ и за его предѣлами стали распространяться слухи, по всей вѣроятности, преувеличенные, о разныхъ мнѣніяхъ, противныхъ вѣрѣ, государственному устройству и нравственности, высказанныхъ на лекціяхъ обвиняемыми профессорами. Всё это заставило директора подвергнуть въ маѣ 1828 года нѣкоторыхъ учениковъ новому допросу.
На этомъ допросѣ, производившемся 17—29-го мая, ученики Колышкевичь и двое Котляревскихъ показали, что Бѣлоусовъ позволялъ себѣ на лекціяхъ преступныя въ политическомъ отношеніи выраженія; что въ городѣ толкуютъ: «чуть ли Бѣлоусовъ съ нѣкоторыми учениками на поѣдутъ въ кибиткѣ». Зингеръ, переводя въ классѣ статью Канта «О высокомъ и изящномъ», выражался пренебрежительно о ношеніи крестовъ на тѣлѣ, а также о значеніи присяги и на замѣчаніе Котляревскаго, что «въ Россіи нельзя такъ говорить и при экзаменѣ не можно этого читать», отвѣчалъ, что имѣетъ дѣло съ благородными людьми; что Зингеръ вообще часто замѣнялъ лекціи разсужденіями политическими, хотя, со времени пріѣзда новаго директора, пересталъ это дѣлать; что, до пріѣзда новаго директора, Кукольникъ и другіе изъ меньшаго возраста въ саду и въ классѣ, до прихода Зингера, говорили свои наставленія съ каѳедры, подобно лекціямъ, о метафизикѣ, эстетикѣ и магнетизмѣ, причёмъ вольно и непристойно говорили о религіи; что Кукольникъ давалъ ученикамъ своего сочиненія трагедію «Марію», дерзко и непристойно написанную, и читалъ её въ классѣ большею частію передъ лекціями Бѣлоусова, которыя иногда не скоро и даже спустя 3/4 часа начинались; читалъ и другую трагедію «Тассъ» и одинъ романъ». При этомъ Котляревскіе представили свои классныя тетради, въ которыхъ дѣйствительно оказались выраженія «противныя греко-россійской церкви». Заявленіе Зингера при допросѣ, что «ученики приведённыя выраженія могли сами выписать изъ книги Канта, которую онъ носилъ въ классъ», директоръ отвергаетъ, такъ-какъ тетради писаны одинаковымъ скорымъ почеркомъ, подъ диктовку, со многими погрѣшностями; при этомъ директоръ замѣтилъ, что
