не думалъ сберегать игравшіяся на кибинскомъ театрѣ комедіи. Единственные слѣды этой литературной дѣятельности мы находимъ въ эпиграфахъ къ «Сорочинской Ярмаркѣ» и къ «Майской Ночи».
Изъ этого видно, что Гоголь въ самомъ раннемъ возрастѣ былъ окружонъ литературною и театральною сферою, и такимъ образомъ тогда уже былъ для него намѣченъ предстоявшій ему путь. Онъ, можно сказать, подъ домашнимъ кровомъ получилъ первые уроки декламаціи и сценическихъ пріёмовъ, которыми впослѣдствіи восхищалъ близкихъ своихъ пріятелей. Пріѣзжая домой на вакаціи, онъ имѣлъ не одинъ случай, если не видѣть театръ Трощинскаго, то слышать о нёмъ и позаимствовать кое-что отъ своего отца. Какъ бы то ни было, только въ Нѣжинской Гимназіи мы находимъ его не только писателемъ и журналистомъ, но и отличнымъ актёромъ. Но прежде, нежели разскажемъ, какъ всё это было, мы должны, для порядка своего повѣствованія, упомянуть, что Гоголь получилъ первоначальное образованіе дома, отъ наёмнаго семинариста. Потомъ готовился къ поступленію въ Гимназію въ Полтавѣ, на дому у одного учителя вмѣстѣ съ младшимъ своимъ братомъ Иваномъ; но когда ихъ взяли домой на каникулы и младшій братъ умеръ, Николай Васильевичъ оставался нѣкоторое время дома. Между-тѣмъ тогдашній черниговскій губернскій прокуроръ Бажановъ увѣдомилъ отца Гоголя объ открытіи въ Нѣжинѣ Гимназіи Высшихъ Наукъ Князя Безбородко и совѣтовалъ ему помѣстить сына въ находящійся при этой Гимназіи пансіонъ, что и было сдѣлано въ маѣ мѣсяцѣ 1821 года. Гоголь вступилъ своекоштнымъ воспитанникомъ, а черезъ годъ зачисленъ казённокоштнымъ.
Гоголь представляется намъ красивымъ бѣлокурымъ мальчикомъ, въ густой зелени сада Нѣжинской Гимназіи, у водъ поросшей камышомъ рѣчки, надъ которою взлетаютъ чайки, возбуждавшія въ нёмъ грёзы о родинѣ. Онъ — любимецъ своихъ товарищей, которыхъ привлекала къ нему его неистощимая шутливость; но между ними немногихъ только, и самыхъ лучшихъ по нравственности и способностямъ, онъ избираетъ въ товарищи своихъ ребяческихъ затѣй, прогулокъ и любимыхъ бесѣдъ, и эти немногіе пользовались только въ нѣкоторой степени его довѣріемъ. Онъ многое отъ нихъ скрывалъ, повидимому безъ всякой причины, или облекалъ таинственнымъ покровомъ шутки. Рѣчь его отличалась словами малоупотребительными, старинными или насмѣшливыми; но въ устахъ его всё получало такія оригинальныя формы, которыми нельзя было не любоваться.
Бывшіе наставники Гоголя аттестовали его, какъ мальчика скромнаго и «добронравнаго»; но это относится только къ благородству его натуры, чуждавшейся всего низкаго и коварнаго. Онъ дѣйствительно никому не сдѣлалъ зла, ни противъ кого не ощетинивался жосткою стороною своей души; за нимъ не водилось какихъ-нибудь дурныхъ привычекъ. Но никакъ не должно воображать его, что называется, «смирною овечкою». Маленькія злыя ребяческія проказы были въ его духѣ, и то, что онъ разсказываетъ въ «Мёртвыхъ Душахъ» о гусарѣ, списано имъ съ натуры. Подобныя затѣи были между его товарищами въ большомъ ходу.
