Сергей Николаевич Шубинский
правитьСтолетие кончины князя Г. А. Потемкина
Князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический
Пятого октября 1891 года исполнилось сто лет со дня кончины любимца и друга императрицы Екатерины II князя Григория Александровича Потемкина-Таврического. Мы до сих пор еще не имеем обстоятельной биографии этого замечательного деятеля екатерининского царствования и знаем его преимущественно лишь по множеству не всегда достоверных анекдотов, рисующих «великолепного князя Тавриды» избалованным сибаритом, презрительно относившимся ко всему окружающему, ставившим выше всего свои капризы и не знавшим препятствий для удовлетворения своих минутных фантазий и прихотей. Эти анекдоты, выставляющие напоказ, главным образом, только недостатки Потемкина, совсем затемнили его государственную деятельность, а между тем уже одно бескровное завоевание Крыма, создание черноморского флота и превращение пустынных степей Новороссии в цветущую провинцию дают ему право на видное место среди наиболее достопамятных русских людей. Недаром смерть Потемкина поразила Екатерину и привела ее в такое отчаяние, что она заперлась в своем кабинете, плакала и долго не могла успокоиться. "Мне некем заменить Потемкина, — говорила она окружающим, — он имел необыкновенный ум, нрав горячий, сердце доброе; он благодетельствовал даже врагам своим; его нельзя было купить. «C’etait mon eleve, homme de genie» (это был мой ученик, человек гениальный). Не одна только привязанность государыни возвысила Потемкина до высших ступеней, доступных подданному; к ним привели его также и блестящие природные дарования, давшие ему возможность оказать много важных услуг родине и прибавить немало лучей к ореолу славы своей благодетельницы. Странна была судьба этого человека: превратив бедного школьника смоленской семинарии во всесильного временщика, перед которым все преклонялись, она заставила его умереть в степи, на голой земле, под открытым небом. Он кончил карьеру так же оригинально, как и начал ее. Мы не имеем в виду делать здесь характеристику Потемкина; цель нашей заметки — напомнить о нем и рассказать некоторые подробности его кончины, которые многими, может быть, забыты, а иным, пожалуй, и совсем неизвестны.
После счастливой кампании 1790 года, закончившейся взятием неприступного Измаила, Потемкин, командовавший тогда армией, действовавшей против турок, приказал войскам расположиться на зимних квартирах в Молдавии, а сам решил отправиться в Петербург, куда его призывали не столько дела государственные, сколько личные: при дворе внезапно взошла новая и весьма яркая звезда — князь Платон Александрович Зубов. В 1789 году еще секунд-ротмистр конной гвардии, двадцатидвухлетний Зубов в следующем был уже флигель-адъютантом государыни, генерал-майором и кавалером орденов св. Станислава, Белого Орла, св. Анны и св. Александра Невского. При таких явных знаках особого благоволения престарелой императрицы надменный Зубов не хотел искать благосклонности и покровительства Потемкина и не обнаруживал к нему того раболепного уважения, с каким все преклонялось перед князем Таврическим. Убеждаясь из множества фактов, что влияние Зубова на Екатерину растет с необычайной быстротой, Потемкин почувствовал, что имеет в лице его опасного соперника. Такое сознание потрясло душу человека, привыкшего в течение пятнадцати лет не видеть себе совместника в доверии императрицы, во влиянии на государственные дела и в мнении общественном относительно силы своей у престола. Чувство глубоко оскорбленного самолюбия зародилось в душе всемощного дотоле вельможи, и ни пышность, ни великолепие, его окружавшие, ни почести, везде ему воздаваемые, не могли доставить ему развлечения. Он сделался мрачен, задумчив, скучен, искал разъяснения и нигде не находил его. Не скрывая своего беспокойства от государыни, Потемкин писал ей в исходе декабря 1790 года из Ясс, где находилась главная квартира:
«Матушка родная! При обстоятельствах, нас отягощающих, не оставляйте меня без уведомления. Неужели вы не знаете меру моей привязанности, которая особая от всех. Каково слышать мне со всех сторон нелепые новости и не знать: верить им или нет? Забота в такой неизвестности погрузила меня в несказанную слабость. Лишась сна и пищи, я хуже младенца. Все видят мое изнурение. Ехать в Херсон, сколь ни нужно, не могу двинуться; то в подобных обстоятельствах скажите только, что вы здоровы».
В начале февраля, сделав все необходимые распоряжения по армии и флоту и передав начальство над ними князю Репнину, Потемкин отправился в Петербург. Здесь он был встречен с большими почестями и остановился, по обыкновению, в Эрмитаже. Екатерина прислала ему фельдмаршальский мундир, украшенный по шитью алмазами и драгоценными камнями, ценою в 200 000 рублей, и копию с указа, данного ею Сенату, в котором после подробного перечисления подвигов русских войск в прошедшую кампанию говорилось:
«Вознося хвалу и благодарения Всевышнему, благословляющему успехами праведное дело наше и поборствующему нам против врагов наших, обращаем внимание наше на тех, кои ревностными их подвигами были истинные виновники таковой, вновь приобретенной оружием нашим славы, и, воздав справедливость заслугам каждого, восхотели мы изъявить оную главному предводителю сухопутных и морских сил наших, против неприятеля имени христианского действующих, генерал-фельдмаршалу князю Г. А. Потемкину-Таврическому, неусыпными распоряжениями и руководством которого произведены все дела вышеозначенные. Повелеваем вследствие того Сенату нашему засвидетельствовать отличные и государству полезные подвиги его новою похвальною грамотою и, сверх того, на вечную память заслугам его, воздвигнуть ему на иждивение казны нашей дом со всем принадлежащим к тому убором и перед оным соорудить монумент с изображением побед и завоеваний, под его руководством одержанных, истребовав от него план дома и отобрав желание, в столице или в деревне он предпочтет сие строение».
Во время пребывания своего в Петербурге Потемкин, по-видимому, продолжал пользоваться, как и прежде, благосклонностью и неограниченным доверием императрицы, которая почти ежедневно виделась с ним и ничего не предпринимала без его совета. Вельможи по-прежнему унижались и раболепствовали перед князем. Однако, несмотря на это, глубокая печаль не покидала его: он скучал почестями и ласками, был недоволен всеми, даже самим собой, жаловался приближенным на «боль зуба», говорил, что не выедет из Петербурга до тех пор, пока не выдернет его. Предаваясь горестным предчувствиям, Потемкин торопился с отделкой подаренного ему Екатериной Таврического дворца и устроил в нем 9 мая для императрицы и всего двора торжественный праздник, стоивший, как говорили, около полумиллиона рублей и поразивший своим небывалым великолепием и роскошью даже государыню.
После этого праздника Потемкин уже не вернулся в Эрмитаж, а остался в Таврическом дворце. Живя здесь в нетерпеливом ожидании освободиться от мучившего его соперника, князь не переставал заниматься делами, касавшимися вверенных ему войск; но военные действия начались без него, и притом весьма удачно. Князь Голицын взял Мачин, Кутузов разбил турок при Бабадаге, Гудович после кровопролитного штурма овладел сильной и важной крепостью Анапой. Наконец, 28 июня князь Репнин одержал блистательную победу над великим визирем близ Мачина. Эта победа заставила турок вступить в переговоры о мире. Таким образом, Потемкин поставлен был в необходимость немедленно ехать в армию. 24 июля он простился в последний раз с императрицей и в шестом часу утра отправился из Царского Села в Молдавию. Современники рассказывают, что в последнее пребывание его в Петербурге в нем уже не было заметно ни той раздражительности, ни тех странных причуд и прихотей, которые прежде все привыкли видеть, и что он будто бы даже сообщил одной из своих близких родственниц предчувствие близкой кончины.
Между тем князь Репнин, не ожидая прибытия Потемкина, подписал 31 июля в Галаце предварительные условия мира. Это известие еще более расстроило Потемкина, и он не скрыл своей досады, сделав выговор Репнину, который в данном случае руководился лишь личным честолюбием, так как единственная причина, побудившая его с такой поспешностью утвердить мирные условия, состояла в том, чтобы окончить это столь желаемое императрицей дело без участия главнокомандующего и приписать всю заслугу себе.
Потемкин приехал в Галац уже больной телом и духом. На третий день по его приезде умер очень любимый им генерал, принц Карл Вюртембергский, родной брат великой княгини Марии Федоровны. Отдавая последний долг усопшему, князь вышел из церкви грустный, утомленный духотой и жарой, и в рассеянности вместо своих дрожек сел на дроги, приготовленные для покойника. Ничтожное обстоятельство это сильно подействовало на его воображение тем более, что с детства он сохранил много суеверных предрассудков. Вечером он почувствовал озноб и жар — первые признаки горячки, которая свела его в могилу. Ввиду отсутствия в Галаце всяких удобств Потемкин отправился в Яссы, где находились три весьма искусных врача: генерал-штаб-доктор армии Тиман, доктор хирургии Массот и штаб-лекарь Санковский. Они приложили все свои знания, чтобы помочь больному, но болезнь не поддавалась и, ослабевая порой, возвращалась с новой силой. Сознавая безнадежность своего положения, Потемкин пожелал 21 сентября приобщиться св. Таин и послал за духовником, архиепископом херсонским Амвросием, который немедленно явился к нему вместе с митрополитом Ионою. Оба они старались успокоить больного и вселить в него надежду на выздоровление. «Едва ли я выздоровею, — ответил он им, — сколько уже времени, а облегчения нет как нет. Но да будет воля Божия! Только вы молитесь о душе моей и помните меня. Ты духовник мой, — продолжал князь, обращаясь к Амвросию, — и ведаешь, что я никому не желал зла Осчастливить человека было целью моих стремлений». Амвросий и Иона, обливаясь слезами, приступили к исполнению великого таинства. Потемкин исповедался и причастился с живейшими знаками веры и после этого повеселел и стал спокойнее. 30 числа, в день своего рождения и именин, князь был обрадован получением от императрицы письма и подарка, состоявшего из легкой шубы и шлафрока. Читая письмо государыни, он горько плакал и на утешения окружающих отвечал, что, вероятно, уже не будет иметь счастия увидеть свою благодетельницу.
В ночь со 2 на 3 октября наступил такой сильный пароксизм, который привел в отчаяние всех медиков. В течение девяти часов они не находили у больного пульса; он никого не узнавал, руки и ноги были холодны, как лед, лицо совершенно изменилось. Энергическими мерами удалось привести его в сознание, но он чрезвычайно ослаб. Однако, несмотря на слабость, Потемкин велел как можно скорее готовиться к отъезду из Ясс, говоря: «По крайней мере умру в моем Николаеве». Выезд был назначен 4-го числа утром, и князь беспрестанно спрашивал, который час и все ли готово. Едва рассвело, он, не обращая внимания на просьбы окружающих подождать, пока разойдется туман, приказал посадить себя в большие кресла и снести к большой шестиместной карете, в которую его с трудом положили. Перед отъездом Потемкин дрожащей рукой подписал следующее, продиктованное им своему правителю канцелярии Попову, последнее письмо к императрице:
«Матушка, всемилостивейшая государыня! Нет сил более переносить мне мучения, одно спасение остается оставить сей город, и я велел везти себя к Николаеву. Не знаю, что будет со мной. Вернейший и благодарнейший подданный. (Собственноручная приписка). Одно спасение — уехать».
Поезд Потемкина состоял из нескольких экипажей, в которых находились: племянница его графиня Браницкая, рожденная Энгельгардт, незадолго перед тем приехавшая нарочно из Киева по случаю болезни горячо любимого ею дяди, генерал-поручик князь Голицын, генерал-майор Львов, правитель канцелярии Попов, бригадир Фалеев, адъютант Боур, казацкий атаман Гавриленко, доктора: Тиман, Массот и Санковский, иеромонах Иаков и многочисленная прислуга; десять конных казаков конвоировали экипажи. Поезд двигался так тихо, что только к седьмому часу вечера достиг первой станции, в 30 верстах от Ясс, села Пунчешты, где был назначен ночлег у командира Таврического гренадерского полка полковника Кнорринга. Командир и офицеры в парадной форме ожидали главнокомандующего у крыльца приготовленного для него дома, намереваясь сделать торжественную встречу; но когда карета остановилась, то из нее раздался недовольный голос: «Душно! жарко!» Потемкина внесли в дом и уложили на диван. Он велел отворить все окна, повторяя: «Душно! жарко!» Все, что можно было достать для прохлаждения больного, было подано, но он продолжал метаться и стонать. Около десяти часов князь немного успокоился, и спутники его пошли ужинать к Кноррингу. Так как выезд был назначен в восемь часов утра, то после ужина все улеглись спать. Вдруг в третьем часу ночи поднялась тревога: князь приказал как можно скорее закладывать и подавать экипажи. Одевшись кое-как, все поспешили на свои места и тронулись в дальнейший путь шагом. Отъехав еще десять верст, княжеская карета внезапно остановилась. Сопровождавшие Потемкина лица выскочили из своих экипажей, бросились к карете и увидели, что он дрожащими руками держит всегда сопутствовавшую ему икону Спасителя, лобызает ее, обливает слезами, восклицая: «Боже мой! Боже мой!» Затем он произнес: «Будет теперь… некуда ехать… я умираю… Выньте меня из коляски… хочу умереть в поле». Наскоро разостлали ковер, принесли кожаную подушку и уложили больного. Доктора намочили ему голову спиртом. Так пролежал он около получаса, молча вперив потухающий взор в голубое, безоблачное небо. Наконец началась агония. Камердинер схватил образ и опустился с ним на колени перед умирающим, кто-то из свиты приподнял ему голову, кругом послышались рыдания. Потемкин глубоко вздохнул, потянулся — и отошел в вечность.
Ночью в той же самой карете, окруженной казаками и драгунами с зажженными факелами в руках, тело Потемкина было привезено обратно в Яссы.
Императрица велела похоронить Потемкина почти с царскими почестями и великолепием в Херсоне и поставить ему мраморный памятник. Прах его в свинцовом гробу был погребен в херсонской крепостной соборной церкви во имя св. Екатерины, под полом, в особом склепе, в который с наружной стороны храма вел длинный ход: сюда желающие приходили поклониться и служить панихиды. В таком виде гроб, видимый для публики, оставался до 1798 года, когда по приказанию императора Павла, питавшего особенное нерасположение к Потемкину, последовало на имя херсонского губернатора Селецкого следующее предписание генерал-прокурора князя Куракина:
«Государю императору сделалось известно, что тело покойного князя Потемкина доныне еще не предано земле, а держится на поверхности в особом сделанном под церковью погребу, и от людей бывает посещаемо; а потому, находя сие непристойным, высочайше соизволяет, дабы все тело, без дальнейшей огласки, в самом том же погребу погребено было в особо вырытую яму, а погреб засыпан землей и изглажен так, как бы его никогда не бывало».
Одновременно с этим приказано было уничтожить и мраморный мавзолей, поставленный в церкви над местом погребения Потемкина.
Секретная заделка ночью склепа с гробом Потемкина и уничтожение надгробного памятника породили молву, будто тело его вынуто из гроба и бесследно погребено где-то во рву херсонской крепости. Между тем тело оставалось в гробу неприкосновенным, в чем имеются свидетельства нескольких очевидцев. Так, в 1818 году екатеринославский архиепископ Иов (Потемкин), в бытность свою в Херсоне во время объезда епархии, пожелал, по родству, убедиться в справедливости молвы; в присутствии соборных священников он приказал поднять церковный пол, проломать свод склепа и, вскрыв гроб, удостоверился в нахождении в нем трупа; при этом, говорят, архиепископ вынул и увез с собой сосуд с внутренностями покойного и надетый на последнего портрет Екатерины II, осыпанный драгоценными камнями. В 1859 году по случаю внутренних починок в соборе пять лиц спускались в склеп и, вынув из развалившегося, засыпанного землей гроба череп и некоторые кости Потемкина, вложили их в особый ящик и оставили в склепе; при этом было произведено новое расхищение могилы: взяты все пуговицы с мундира, куски золотого позумента и сняты даже полуистлевшие туфли с ног трупа. Наконец, в 1874 году Одесское общество истории и древностей при содействии тогдашнего военного министра Д. А. Милютина решило привести в порядок могилу Потемкина, сделать над ней мраморную плиту с приличной надписью и окружить место погребения решеткой. По вскрытии уполномоченными пола в церкви обнаружился свод склепа, проломанный в двух местах, из которых одно было заложено наглухо камнями, а другое досками; по снятии последних открылся самый склеп, частью засыпанный землей. В склепе прежде всего найден деревянный церковный ящик небольшой величины; в нем лежал череп с выпиленной с задней стороны треугольной частью и наполненный массой для бальзамирования; на затылке черепа были видны клочки темно-русых полос; тут же лежало несколько других костей.
Далее, в разрыхленной земле оказались части истлевшего деревянного ясеневого гроба и куски свинцового, разрушенного, очевидно, не временем, а человеческими руками; также остальные кости с истлевшими кусками роскошной одежды, на которой вышиты канителью три звезды: св. Георгия, св. Владимира и св. Андрея Первозванного. Здесь же лежал небольшой железный лом, остатки бархата и несколько гробовых скоб и подножий; на ножных костях заметны были следы шелковых чулок. Уполномоченные собрали все кости Потемкина, уложили их в особый свинцовый ящик, который и поставили тут же в склепе; отверстия в своде были заделаны, и над ними положена мраморная доска. Остатки позумента, скобы, подножия и звезды были также положены в особый ларец, оставленный в ризнице крепостного собора на память о покойном.
Таким образом, кости Потемкина ограждены от новых святотатственных покушений, и продырявленный череп его с прядью темно-русых волос может спокойно лежать и разрушаться в своем свинцовом ящике.
Позднейшее потомство оценило заслуги князя Таврического: в 1836 году «благодарный Новороссийский край» с высочайшего соизволения воздвиг в честь Потемкина в центре Херсона, в городском саду, бронзовый памятник, изображающий князя во весь рост, облеченного в рыцарскую мантию. Колоссальная фигура Потемкина, превосходно исполненная знаменитым скульптором Мартосом, возвышается на гранитном пьедестале, окруженном чугунными колоннами и цепью.
Особенности кончины Потемкина произвели сильное впечатление на графиню Браницкую, и она тогда же поручила находившемуся при главной квартире в Яссах художнику Казанова изобразить это событие на полотне. Казанова срисовал с натуры местность и безоблачное небо после только что исчезнувшего утреннего тумана и расположил все группы согласно рассказу очевидцев, списав с них портреты. Кроме того, другой художник, Иванов, также состоявший при Потемкине, нарисовал его лежащим в гробу. Как с картины Казанова, так и с портрета Иванова были сделаны известным в свое время гравером Скородумовым гравюры, составляющие теперь величайшую редкость. Под гравюрой, изображающей смерть Потемкина, находится следующая надпись:
«Representation de la mort du prince Potemkin le Taurique, feldmarechal des armees de sa majeste Pimperatrice de toutes les Russies, grand hetman des cosaques etc. Ainsi que le lieu pris d’apres nature et les personnages qui se trouvaient a cet evenement, arrive en Moldavie le 5 octobre 1791» («Изображение кончины князя Потемкина-Таврического, фельдмаршала армий ее величества императрицы всероссийской, гетмана казачьих войск, и пр., равно как и местности, срисованной с натуры, и особ, присутствовавших при сем событии, случившемся 5 октября 1791 г.»), а далее известные стихи:
О вид плачевный! Смерть ужасна,
Кого отъемлешь ты от нас!
Как искра, во мгновенье ока,
Герой! твой славный век погас!
Надменны покорив нам грады,
Сам кончил жизнь среди степей
И мира сладкого в отраде
Во славе не вкусил твоей.
Доколе сами не увянем,
Ты будешь в наших жить сердцах,
Лить горьки слезы не престанем
И ими орошать твой прах.
На самом месте кончины Потемкина в степи по распоряжению графини Браницкой был сооружен круглый каменный столб, близ которого построен домик для сторожа. Все это содержалось в порядке за счет внуков графини до конца пятидесятых годов, когда графы Браницкие продали свои имения, находившиеся близ Бессарабии. С тех пор столб, оставленный без ремонта, начал разрушаться и наконец обвалился. Тогда по чьему-то распоряжению вместо него поставлен другой, довольно безобразной формы. Художник Ф. Г. Райлян, проезжавший по этой местности в 1890 году, срисовал для нас вид столба в настоящем его виде, и мы воспроизводим его здесь вместе с рисунком первоначально воздвигнутой колонны. Кроме того, прилагаем к нашей заметке уменьшенные копии с картины Казанова и портрета Потемкина, сделанного Ивановым.
Опубликовано: Шубинский С. Н. Исторические очерки и рассказы. СПб.: Тип. М. Хана, 1869.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/shubinskiy/shubinskiy_stoletie_konchiny_knaza.html.