ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННЫХ ПОЭТИЧЕСКИХ ТРУДОВ В. К. ТРЕДИАКОВСКОГО
(стихотворная «Псалтирь»)
править
«Сей муж многими своими в пользу соотчичей трудами приобрел бессмертную память и славу. Он первый издал правила российского нового стихосложения, коим следовали и ныне следуют все почти российские стихотворцы. Он сочинил много прозаических и стихотворных книг, да и столь много, что кажется невозможным, чтобы одного человека достало к тому столько сил», — писал в очерке о жизни Тредиаковского анонимный издатель его трагедии «Деидамия».1 В настоящее время известна лишь часть — и, видимо, лишь меньшая часть — ученого и литературного наследия «первого русского академика». Утрачены четыре стихотворные его книги; ряд переводов и трудов по грамматике продолжает оставаться в рукописях.2 Совсем недавно поставлен вопрос о Тредиаковском как авторе музыкальных сочинений.3
Для истории русской культуры особый интерес, как по замыслу, так и в поэтическом отношении, представляет его стихотворное переложение Псалтири. Судьба стихотворной Псалтири сложилась так, что Синод одобрил ее, издал — причем дважды — указ о печатании, но она так и не явилась в свет. Первое обращение стихотворца к переложению псалмов связано с небезызвестным и, пожалуй, занимательнейшим эпизодом поэтической жизни XVIII в.
В 1743 г. Ломоносов, Сумароков и Тредиаковский, тогда еще не «ревнивые враги», но одушевленные молодым жаром искусные первопролагатели новых путей, на одной из своих встреч завели, видимо не в первый раз, «довольный разговор о российских стихах».4 Он касался на этот раз — переводя их слова в нашу систему значений — вопроса соотношения стихотворного размера и семантического ореола. Ломоносов, вообще склонявшийся к представлению о неконвенциональности знака, заявил, что метр изначально связан с определенной семантикой (через несколько лет в §§ 172—173 «Риторики» он припишет особое значение ряду русских гласных и согласных звуков).5 Сумароков поддерживал Ломоносова. Им противоречил Тредиаковский, доказывая, что ямб и хорей обладают одной метрической структурой, что утверждению об изначальной высокости ямба противостоит поэтическая традиция и что семантический ореол стихотворного текста формируют только стиль и лексика. Но аргументы ни одного противника не взяли верх, а отступаться им не хотелось, ведь, по их представлению, именно познание законов словесных наук могло снискать им «честь и славу» искусных стихотворцев. Тогда по предложению Сумарокова три поэта переложили псалом 143 в стихи различными метрами: Сумароков и Ломоносов — ямбом, а Тредиаковский — хореем. Эти переложения вместе со славянским текстом псалма и предисловием, рассказывающим о споре, были анонимно изданы, и решение вопроса о том, какая из од — ямбическая или хореическая — «выше и грандиознее», было передано «всех читающих обществу».6
В чем необычность книжечки «Три оды парафрастические псалма 143, сочиненные чрез трех стихотворцов, из которых каждой одну сложил особливо….», появившейся в начале 1744 г. в Петербурге и других городах Российской империи? А от этой изящно изданной книжечки в каком-то смысле можно отсчитывать новый век русской поэтической культуры. Это первое выступление в печати «новой школы» поэтов, сознательно противопоставляющей себя старой школе «дряхлых, на Парнас ползущих». Три поэта выступают совместно, т. е., при отдельных разногласиях, у них общая система ценностей. Переложения свои они называют «парафрастическими одами», т. е. здесь создается новый поэтический жанр, ставится проблема трансляции библейского текста в иную — жанровую, синтаксическую и стилистическую — реальность, проблема соотношения церковно-славянского языка оригинала и становящегося нового литературного языка. Три поэта исходят из новой — вариабельной — теории текста, ибо для прежней теории текста три параллельных переложения одного псалма были невозможны. Наконец, несмотря на продолжающий действовать, хотя уже ослабленно, запрет на состязание, характерный для прежней культуры (он еще осознается тремя поэтами), они, как оказывается, состязаются друг с другом в «искусстве». Это первое русское поэтическое состязание.7
Однако обратимся к Тредиаковскому. Ему нужно было не победить своих противников теоретическими аргументами, а превзойти их в «великолепии», «устремительном течении», «высокости» своей оды. У каждого стихотворца был свой поэтический путь — недаром они были уверены, что «всех читающих общество» сможет определить, кому из них принадлежит какая ода.
Свой путь был и у Тредиаковского. В его представлении поэтическое слово не прямо, не полностью адекватно обозначаемому явлению, особенно если это явление высокого порядка или принадлежит сакральной сфере. Поэтому главная его фигура — амплификация (расширение, умножение слов), известная еще в античных риториках, но получившая особенное распространение в поэзии европейского барокко. Слово оригинала в парафрастической оде замещается синонимическим дублетом, триплетом и т. д., где всегда существенными являются дистанции между сдвигами значения. Оно может быть передано и несколькими одическими строками, содержащими развернутую метафору или образ, основанные на слове псаломского текста, или даже целой одической строфой. Такова первая, весьма удачная строфа оды Тредиаковского. Исходным текстом ее являются начальные четыре слова псалма: «Благословен Господь Бог мой». Быстро сменяющие друг друга эпитеты, основанные на литургических текстах, создают напряженный динамизм, «устремленность» и грандиозность стиля. Они сочетаются с контрастностью, сгущенностью, концентрированностью образов, обозначающих непознаваемое:
Крепкий, чудный, бесконечный,
Поли хвалы, преславный весь,
Боже! Ты един предвечный,
Сый Господь вчера и днесь:
Непостижный, неизменный
Совершенств пресовершенный,
Неприступна окружен
Сам величества лучами
И огньпальных слуг зарями,
О! будь ввек благословен.8
Ситуация «прикровения» в стихах 7—9 (знаменательно исправление в поздней редакции стиха 7 на «неприступно сокровен»), преднамеренная затрудненность текста служат задаче создания у читателя интеллектуального напряжения, расширения и умножения смысла, к которому он возводится. Бог пребывает в «неприступном» огненном свете — эта мысль, разумеется, основывается на ряде библейских текстов («Гора же Синай вся дымилась оттого, что Господь сошел на нее в огне» — Исх. 19:18), но он также «неприступна окружен» заревым светом своих «огневидных» слуг-ангелов.9 Господь пребывает во времени («вчера и днесь») и до начала всех времен («предвечный»).
Последовательно осуществляя прием амплификации во всей своей парафрастической оде, Тредиаковский нагнетает сложные эпитеты, абстрактно-живописные образы, сравнения, метафоры; в результате его ода более чем вдвое превосходит по величине переложения Ломоносова и Сумарокова.
К сожалению, у нас мало данных, чтобы представить себе, как рассудило спор трех стихотворцев «всех читающих общество». Однако «Три оды» читались, переписывались (известны их рукописные копии), входили в музыкальные сборники кантов. Один читатель печатных «Трех од» отдал предпочтение творению Ломоносова, но сборники кантов «бесповоротно выбирали» оду Тредиаковского.10 Надо полагать, она произвела впечатление на самого Ломоносова, который вскоре переложил псалом 14 хореем.
Издание «Трех од парафрастических» сыграло важнейшую роль в последующем поэтическом пути трех стихотворцев. В 1740-е годы все трое начинают поэтически перелагать псалмы. Ломоносов парафразирует 1, 14, 26, 34, 103, 145 псалмы; 27 января 1749 г. он пишет в письме В. И. Татищеву, что давно имел охоту переложить псалмы стихами, но две причины ему препятствуют: недосуги и погрешности в славянском переводе. Парафразируют псалмы и Тредиаковский, и Сумароков; переложения их ходят сперва в рукописных копиях — В. А. Нащокин в сентябре 1750 г. вписывает в свои «Записки» сумароковское переложение псалма 70 «для онаго преизрядного толкования».11
Воодушевляло стихотворцев сейчас нечто большее, чем в 1743 г. Им, разумеется, было известно, какое место в культуре Западной Европы — Франции, Англии, Германии — занимала псалмодия. В программном манифесте «новой школы» русской поэзии — «Эпистоле к Аполлину» (1735 г.) — Тредиаковский называет в перечне «образцовых поэтов» Ж.-Б. Руссо, считая его классиком в жанре духовной оды. Но для русского Парнаса XVIII в. ближе была фигура силлабического поэта XVII в., придворного стихотворца царя Алексея Михайловича иеромонаха Симеона Полоцкого. Его «Псалтирь рифмотворная» (1680 г.) сыграла особую роль в российской словесности и — шире — русской культуре. Из авторитетного свидетельства Н. И. Новикова известно, что именно симеоновская «Псалтирь» вдохновила юного Ломоносова еще в Холмогорах на занятия поэзией: «<…> как по случаю попалася ему Псалтир, преложенная в стихи Симеоном Полоцким, то, читав оную многократно, так пристрастился к стихам, что получил желание обучаться стихотворству».12 Об отношении к этому труду Симеона в середине XVIII в. очень красноречиво писал Ипполит Богданович: по его мнению, «Псалтирь рифмотворная» — это чудо, такое же чудо, как сбывшиеся пророчества Симеона о будущем Петра. Богдановича особенно приводило в изумление, что Симеон переложил в стихи и церковный месяцеслов, «несмотря на то, что имена святых больше приспособлены для рая, чем для версификации. Но не может ли монах свершить чудо? А у поэзии есть свои чудеса».13
Стихотворцев воодушевляла мысль повторить «чудо» Симеона, быть может, и превзойти его. О том, что Ломоносов имел намерение переложить Псалтирь в стихи, можно предположить на основании упомянутого нами письма В. Н. Татищеву. Два другие его «ревнивые врага» этот замысел осуществили.
Вслед за Симеоном они придавали своему труду не только литературное значение. К Симеону, вернее к спору за духовное отцовство второй половины XVII в. между светской властью и претендовавшими запять место терявшего свои позиции духовенства представителями силлабической барочной поэзии, восходит в России комплекс идей об особом избранничестве поэта, об особых его духовных полномочиях. Этот комплекс идей присутствует в культурном сознании XVIII в. В частности, в отличие от Западной Европы в России в 1730—1760-е годы «торжественная ода (и, само собой, ода духовная) продолжают восприниматься как сакрализоваиный жанр. <…> В каком-то смысле она тождественна проповеди».14 Функции поэта в каких-то аспектах подобны функциям священника. Более того — поэт может обладать даром пророческого видения. Наиболее полное выражение идея пророческого служения поэта находит у Державина: «Сей Дух в пророках предвещает || Парит в пиитах в высоту».15 Многие эти идеи вдохновляли и Тредиаковского, и Сумарокова. Ниже мы увидим, как преломились они в «Предуведомлении» Тредиаковского к его переложению.
Пока же коснемся того, как Тредиаковский шел к осуществлению своего труда. Об этом он отчасти рассказал сам: «Что более в Псалтирь начал я вникать (по случаю 143 псалма, прежде всех других и особенно преложенного при некотором любопрении), то сильняе отчасу стал быть поражаем великолепием ея слога и чувствовать величие изображаемых всюду в ней вещей. Все обоняю в псалмах велико, величественно, велелепно! Все ды-шущее Божиим духом, благоухающее святостию и вещающее божественным красноглаголанием ощущаю!» 16 Когда в 1752 г. императрица Елизавета Петровна пожаловала ему 300 рублей на издание двухтомного собрания сочинений, Тредиаковский включил во второй том 10 переложений псалмов и 11 парафразисов библейских песен — тех же песен, что были переложены в «Псалтири рифмо-творной» Симеона. Таким образом, для читателей духовные оды Тредиаковского соотносились не только с вышедшими год назад ломоносовскими переложениями (на это указывало то, что оба поэта начинали и завершали свои парафразисы 1-м и соответственно 143-м псалмами), но и с трудом Симеона. В духовных одах 1752 г. любопытна одна особенность: они написаны одическими строфами в 4, 5, 6, 7, 8, 9 и 10 строк, являясь одновременно иллюстрациями к теории поэтической строфы, изложенной Тредиаковским в первом томе «Сочинений».
Переложения, напечатанные в «Сочинениях», нашли себе читателей. Как рассказывает Тредиаковский, они также воодушевляли его завершить полное переложение Книги псалмов, ибо вышедшие в свет парафразисы «любопытных сердец не токмо не насытили, но еще более, чтоб так сказать, алчность в них распалили; пожелали они, чтоб им наслаждаться всеми, составленными равным образом; а желания своего некоторые из них, посещавшие меня по временам, и от меня не скрывали часто. Преисполнились слухи мои повторения их, и углубленные речи в сердце воспламенили в нем горячесть к начатию» (л. 4). В 1753 г. он завершил полное поэтическое переложение Псалтири; в начале 1760-х годов он своей рукой еще раз переписал всю книгу переложений, внеся несколько мелких добавлений. На обратной стороне обложки стоял эпиграф: «Hunni discunt Psaltorium: Scythiae frigora feruent calore fidei. || S. Hieron. Epist. 7. ad Laetam, || то есть || Гунны научаются Псалтири: Скифские стужи пламенеют жаром веры. || Блажен, Иерон. (родом Славянин из Сидроны или Стридоны, боснийского града, бывый при окончании четвертаго века) в 7 эпистоле к Лете» (л. 2 об.). За эпиграфом следовало «Предуведомление» — ярчайший и интереснейший документ литературной культуры XVIII в. В нем отчетливо присутствует элемент «подражания» и «соревнования» с Симеоном. Так, он пишет, что у него «было в мысли положить каждый псалом на распев» (л. 7), — как известно, в русском народе имела исключительное хождение «Псалтирь» Симеона, положенная на музыку В. Титовым (хотя в данном случае Тредиаковский мог одновременно ориентироваться на западноевропейскую культурную ситуацию, где музыкальная псалмодия имела широкое распространение начиная с эпохи Лютера и Кальвина; А. Годо, например, в предисловии к своему поэтическому переложению высказывал желание, чтобы оно было положено на музыку и пелось 17). Следуя за вторым предисловием Симеона к «Псалтири рифмотворной», Тредиаковский рассказывает о причинах и целях создания своего переложения: «Первая из тех: подражание всем почитай христианским народам, по крайней мере населяющим Европу. Нет из них ни единаго, у коего псалмы не были б преложены стихами, и стихами лирическими, как то и должно, и род псалмов требует». Итак, как и у Симеона, первый аргумент — аппеляция к опыту европейских народов. Действительно, в «театре мира» Франции в середине XVI—начале XVIII в. существовала гугенотская (К. Маро, А. д’Обинье, А. Гомбо, Жильбер), лютеранская (переводы на французский «Книги гимнов» М. Лютера) и католическая (Корнель, Расин и др.) псалмодия; с 1610 по 1684 г. было сочинено 15 полных переложений Псалтири.18 Существенным мог быть опыт польской и чешской псалмодии, тесно связанный с идеей славянского мессианизма (переложения М. Рэя, Я. Кохановского, Коменского).19 Знаменательно, что ознакомление с «Псалтирью» Кохановского в России часто носило характер «не просто чтения, по и разбора, ведущегося с вероисповедной точки зрения».20 «Но и сего самого, — продолжает Тредиаковский, — и не было на нашем языке поныне, кроме некоторый частицы. Преложение Симеона Полоцкого есть не токмо не лирическое, но и какого б было из поэзии вида, определить не без трудности, а что оно притом еще <…> не стихами, <…> о том уже между искусными нет пи малого сомнения» (л. 3 об.). Между тем современники Тредиаковского, «углубляясь в Пиндаров и Анакреонтов» (это намек на Кантемира или Ломоносова?), пренебрегают поэтическим миром Библии. В связи с этим труд Тредиаковского, по. его мнению, должен был иметь не только литературное, но и культурное значение.
У Тредиаковского было и иное, «тайное побуждение» для создания своего труда. Его вдохновлял «преестественный восторг», пламень любви, возгоревшийся в душе по Книге псалмов, — лишь благодаря этому он снискал знание ее сакрального поэтического мира и обрел священную инспирацию на написание стихотворного переложения. «<…> Пламень, горящий к псалмам во внутренности моей, почел я за некоторое тайное мне побуждение к сему преложению делу, а почетши так, и преложил, при Божием поспешествовании, все Псалмы Лирическим Стихом» (л. 5). Здесь нужно иметь в виду, что Псалтирь считалась боговдохновенным текстом, и с 1543 г., когда вышли переложения К. Маро с предисловием Кальвина, было всеобще признано, что «для того чтобы не предать язык Св. Духа, надо быть самому вдохновенным».21
Однако Тредиаковский еще не перечислил всех побуждений и задач своего труда. Его поэтический труд должен был «изострить <…> совокупно охоту к чтению псалмов в таких, которые и любя их, часто цельные в них силы не чувствуют; сие ж, иные, как от навыка к борзому чтению псалмов, воздух токмо бия своими изглашениями без разумения, так и другии и от пренебрежения, слыша ежедневно их читаемых, и тем будто б некоторую в них сытость собою вложивших, и дающих уже увет к отвращению от многократного повторения. Все сие стих может исправить, и устремить напряжение внимания то высотою и важностию начертаний, то умильностию и плавностию, то великолепием и богатством, то краткостию и плодовитостию, то различностию стоп и рассчетываемого сочетания, а везде новою красотою и сладостию: так что всякого, и не хотящаго, пригвоздят стихи к псалмам и дадут чувствовать, колико каждый из сих умащен есть свыше елеем благодати. Самые оные буйны духи, высокоумно богоборным неверием дмящиеся и дерзостно нечестивое свое самомнение изрыгающии, сопособнее медом стихом усладиться могут и равно ж чтением Псалмов приклониться к истине, видя светозарный лучи ея блистающие в них повсюду и покланяемые следы божества; да и быть участниками света, может быть, и признавши в тайности своего сердца густоту мрака или и слепоты своей всеконечныя» (л. 5 об.).
Вот на какие полномочия — уже отнюдь не только литературные или даже культурные — притязает поэт. Это полномочия проповедника и священника (а в каком-то смысле и пророка), который вправе обращать своим поэтическим словом пребывающих в «богоборном неверии». Мало кто ставил столь грандиозные задачи. Можно вспомнить, например, французского поэта-капуцина XVII в. Марциала де Брив: он в своем переложении ставил себе задачи преподания истин католической веры и завоевания душ своих читателей;22 но в контексте русской культуры полномочия, на которые притязал Тредиаковский, оказывались значимее.
Путь к их реализации лежал через его деятельность как поэта, но также и как филолога и богослова. Тредиаковский, как и Симеон, одной из главных целей переложения считал познание читателем текста Псалтири, который в славянском переводе «несколько примрачен». Для этого, по его мнению, следует постигнуть «разум грамматический в каждом псалме» (л. 6), и тут нужна филологическая эрудиция поэта. По словам Тредиаковского, он сличал греческую Септуагинту (притом научное издание с разночтениями) с переводами на латинский (т. е., видимо, с Вульгатой) и французский языки. Той же цели служат прозаические объяснения, предпосылаемые каждому переложению; иногда они являются краткими сводками истории библейского толкования (как в переложении псалма 119).
Завершается «Предуведомление» молитвой, обращенной к Св. Духу, что опять следует понимать в контексте идеи об особых духовных полномочиях поэта.
Какова эстетическая система «новой красоты и сладости» псалмов Тредиаковского? Высказывалась точка зрения, что она лежит вне эстетики классицизма и близка к традициям барокко.23 Теоретические рассуждения поэта дают этому основание. Поэзия, по его мнению, принадлежит к наукам и знаниям, которые «граждан, упразнившихся на время от дел и желающих несколько спокойствия, к возобновлению изнуренных сил, для плодоносящих трудов чрез борьбу остроумных вымыслов, чрез искусное совокупление и положение цветов и красок, чрез удивительное согласие струн, звуков и пения, чрез вкусное смешение растворением разных соков и плодов к веселию <…> возбуждают и на дела потом ободряют».24 Поэзия основана на «царице наук» риторике.25 Приведем несколько примеров того, как воплощаются эти идеи в стихотворном переложении. Библейская метафора «Язык мой — трость проворного писца»26 казалась неэстетичной как французским буалоистам, так и Кохановскому и Симеону Полоцкому. Они расчленяли или отбрасывали ее. Напротив, экспрессия и экзотизм метафоры соответствуют установке Тредиаковского «чрез борьбу остроумных вымыслов» поразить, «возвеселить» ум, «устремить напряжение внимания то высотою и важностию начертаний <…>, то великолепием и богатством». Он перелагает так:
Язык пером мой в должность гласну
Здесь скорописцовым творю.
Читатель, воспитанный на риторике, замечал, что прием «сближения несближаемого» подчеркнут такими риторическими фигурами, как антоподосис, т. е. рядоположение двух объектов сравнения, и гипербат, т. е. разъединение синтаксически связанных словосочетаний. Порядок слов в двустишии такой: 3, 6, 4, 7, 8 || 1, 5, 2. В иных случаях поэт вводит в свой текст изобретенную им метафору. Например, в переложении псалма 127 слова «Се достояние господне сынове, мзда плода чревного» перелагаются следующим образом:
Твоих ты узришь чада чад,
И никогда тя не забудет
Израстший от твоих чресл сад.
Мир на Израиле пребудет!
В некоторые переложения Тредиаковский вводит максимальное разведение абсолютного верха и низа, трагическую экзальтацию и экстатичность, напряженную динамику, пластический образ страдающей и угнетенной человеческой плоти. Иным принципам следуют парафразисы «умеренного» стиля, для коих, по его словам, характерны «умильность и плавность», «краткость и плодовитость», — здесь хитроумное плетение абстрактно-живописных образов и олицетворений.
Этому художественному мирозданию соответствовала особая поэтическая техника. Еще Симеон Полоцкий указывал, что возможны два типа стихотворного парафраза: переложение «украшающее» и «слово за слово» 27 (он следовал второму типу). Его слова в целом соответствуют ситуации, сложившейся в Западной Европе: с одной стороны, переложения Малерба и его последователей (которые можно назвать скорее подражаниями; стремясь к рационалистичности и «благородству» стиля, Малерб весьма свободно обращался с оригиналом, в частности почти полностью опускал все библейские синонимические параллелизмы), с другой — переложения гугенотов, старавшихся ничего не убавить и не прибавить к оригиналу («стремясь не удалиться от его смысла, я почти везде переводил слово за слово, прибегая к парафразу лишь по необходимости и то лишь в вещах малозначительных, когда необходимо было заполнить стихотворную строку», — писал прошедший гугенотскую выучку Пелиссон).28 Поэтическую технику переложения Тредиаковского можно назвать техникой ретардации: «<…> он пользуется вариабильными повторениями целых стихотворных строк, синонимов, омонимов, однокоренных слов. Все это призвано привлечь внимание читателя к прежде выраженной идее или образу; перед нами прием не рефрена, но постоянно меняющихся нюансов в значении отдельных образов и речений. Данный прием „возвращения вспять“ присутствует как на уровне строк, так и одических строф. С помощью его Тредиаковский стремился воссоздать некоторые из основных механизмов ритмической организации библейского текста <…> Псалмы поэта можно представить как множественность лабиринтов бесконечного числа сдвигов семантики слова, ибо для него за простым библейским речением стоит целый мир истолкований».29
Какая судьба постигла этот во многом уникальный поэтический труд? В декабре 1753 г. Тредиаковский передал свою «Псалтирь» на свидетельствование в Синодальную контору. Рассматривал «Псалтирь» член Синода архиепископ санкт-петербургский Сильвестр (Кулябко), известный проповедник, который в 1757 г.,. если верить гипотезе В. Н. Перетца, резко и остро выступил против Ломоносова в полемике вокруг «Гимна бороде».30 Его суждение было благоприятно. В феврале 1755 г. Синод дал Тредиаковскому «письменное засвидетельствование», что в его труде нет «никакой противности Святой Церкви».31 Но его прошения напечатать Псалтирь вместе с физико-теологической поэмой «Феоптия» на собственный счет в Академии наук были отклонены. Памятуя об одобрении Сильвестра, а, вероятно, и заручившись его поддержкой, в апреле 1757 г. Тредиаковский обратился в Синод с прошением издать его труды в синодальной типографии, причем «помяненные книги напечатать церковным типом,, как по всему духовные» (л. 26).
Последнее имело особый смысл. «Церковный» кириллический шрифт был почти исключительным достоянием сакральной духовной и правительственной сферы — им набирали евангелия, библии, молитвословы, учительную литературу, царские манифесты.32 Знаменательно, что петербургскому типографу Вейдбрехту не было позволено печатать славянскую Библию гражданскими буквами.33 Напечатание книг Тредиаковского церковным шрифтом могло означать особую санкционированное^ их церковными властями. Таким образом, этим еще раз получало выражение притязание стихотворца на духовное учительство, на особые полномочия в духовной сфере.
Каково было решение Синода? На наш взгляд, оно было беспрецедентным по благоприятности. Синодские члены — архиепископ Сильвестр, епископы Амвросий и Димитрий и архимандрит Варлаам постановили напечатать книги Тредиаковского церковным шрифтом и отнести на счет Синода расходы на издание, а всю выручку от продажи отдать автору «за его таковой труд и немалое рачение» (л. 30). 15 апреля, через шесть дней после прошения стихотворца, его две книги и указ были посланы в Московскую типографскую контору.
Контора, получив «Феоптию» и «Псалтирь», не торопилась с печатанием. Через полтора года, в июне 1758 г., Синод послал запрос, «чего ради оная типографская контора <…> тех книг поныне в печать не произвела» (л. 43). Товарищ директора А. Пельский представил в ответ, что усматривает в «Феоптии» «сумнительства», противные учению церкви, да и стихи в «Псалтири» «попремногу не вкусны и солию нерастворены» (л. 48, 51). Тредиаковский написал опровержение на критику Пельского. Оно совершенно удовлетворило Синод. Синодские члены сочли действия Пельского «недельными», объявили ему «репреманд» за неосмотрительное невыполнение синодского указа и приказали «Псалтирь же и Феоптию, кои уже Синодом апробованы, немедленно печатать» (л. 55 об.). Однако грозному синодскому указу не повезло. Как потом показывал Пельский, он был утерян (случай настолько редкий, что приходится усомниться в истине его слов). Вместе с тем в декабре 1758 г. в Синод поступила новая выписка с критикой «Феоптии» и «Псалтири» — на этот раз от имени Московской синодальной конторы, почти полностью повторяющая «сумнительства» Пельского. Синод, видимо, отчаялся совладать с непокорной конторой.
Прошел еще год. Тредиаковский вновь обратился в Синод с просьбой решить еще раз дело о печатании и предлагая снабдить «споримые места» прозаическими разъяснениями. Синод принял его предложение. Но Тредиаковский так и не написал разъяснения. Это был 1759 г. — время самых тяжелых испытаний; он был отставлен от Академии наук и перебирался в Москву. Видимо, он совсем оставил надежду увидеть в свете свои два центральных поэтических труда. Судьбу их решил, таким образом, не Синод, но каверза и волокита типографской конторы. Чем это было вызвано? Быть может, Пельский опасался, что выход в свет «Псалтири» и «Феоптии», набранных церковным шрифтом, вызовет нарекания, которые будут обращены не к одобрившему их Синоду, чей состав менялся, а к синодальной типографии? Это вполне возможно. Но едва ли не большее значение имело иное обстоятельство: с мая 1758 г. директором этой типографии был определен M. M. Херасков, в прошлом активно содействовавший Сумарокову в вытеснении Тредиаковского из литературы, причем внелитературными средствами.34 Как можно думать, не остался он в стороне и здесь. Скорее всего именно по его подсказке в последних критических замечаниях на «Феоптию» среди ее 4500 строк было выделено четверостишие, содержащее сатирический намек на Сумарокова.
Русские просветители, в их числе и Тредиаковский, обладая сознанием собственной правоты, не колеблясь пускали в ход все средства, когда дело касалось дискредитации их противников. Как показала история, в этом была их ошибка.
ПСАЛОМ LXII
БОЖЕ, БОЖЕ МОЙ, К ТЕБЕ УТРЕННЮЮ
править
Царь Давид, бывши гонимый и находившийся в пустыне Иудовой, куда он убежал, как то читается в Книге Царств в главе 23, приносит к Богу молитву, содержащуюся в сем псалме. Объявляет, что ничего не желает он с толиким усердием, как чтоб быть в Дому Божием, и что чувствование Благости Господни наполняет его несказанного радостию и непоколебимым упованием, коль ни силится на него стремительно неприятель.
О! Боже, Боже мой, ищу
На самом я Тебя рассвете,
И жаждет Тя душа как в лете,
Вся плоть и весь я сам хощу
К Тебе из дебри, где в навете.
В пустой скитаюсь я земле,
В земле не только непроходной,
Но удаленной и безводной,
Подверженной всегдашней мгле,
Нездравой, блатной и бесплодной.
Избавь, Твою б мне силу зреть,
Увидеть бы притом и славу,
Так равно, как Твою державу
Зря, можно было в храме петь
И прославлять Тя по уставу.
Твоя есть лучше живота
Велика милость и богата,
Всего дражайше та и злата;
Затем Тебе мои уста
Восхвалят в сих мест от возврата.
Во всю жизнь Тя благословлю,
Об имени Твоем воздею
К тебе я руки, как успею
В желаниях, и преломлю
Все бедствия, которым тлею.
Душа и дух мой насыщен
Как туком с мастию какою
Единым, Боже мой, Тобою,
В устах язык обогащен
Тебе с веселием хвалою.
Когда Тебе воспоминал
В нощи я на моей постеле,
То утреннюя в самом деле
К Тебе всю мысль я воссылал
И не радел не спяй о теле.
Ты был всегда помощник мой,
Тем получу велику радость
Я в крове крил Твоих и сладость,
Идет душа вслед за Тобой,
В Твоей деснице ввек мне младость.
Но те, которы моея
Души к погибели искали
И на меня толь восставали,
Все сойдут с злобы своея
В ров преисподней, где близ стали.
Вдадутся те меча рукам,
В участок пищи будут птицам,
И плотояднейшим лисицам,
И непрестанно алчным псам,
И кровопивным купно лвицам.
А царь о Боге повсегда
Имеет светло веселиться,
О нем всяк может похвалиться,
Кленется оным кто когда,
Устам лжи долг был заградиться.
ПСАЛОМ ХСII
ГОСПОДЬ ВОЦАРИСЯ
править
Пророк прославляет сею песнию Величество Божие и владычественную Его Державу, с коею Он царствует над всеми вещами, а особливо над своим Народом.
Господь над всеми воцарился,
Он в велелепность облечен,
Одеян в силу ободрился
И препоясался мечем.
Се произвел он всю Вселенну
И толь им та утверждена,
Что крепость, всем свою явленну,
Недвижимо хранит она.
Престол Твой, Господи, оттоле
От века пребываешь Сам,
Взнесли глас по Твоей же воле,
Взнесли шум реки к облакам.
Господь, живущий на высоких,
Сильняе всех морских есть волн,
Сильняе самых волн глубоких:
Всемощия Его мир полн.
О! Господи, суть достоверны
Твои свидетельства зело,
Правдивостию те безмерны,
Их всяко слово есть бело.
Святыня всюду огласила
Предивный, Господи, Твой Дом,
Его собою украсила
И будет в долготу дней в том.
ПСАЛОМ CXIV
ВОЗЛЮБИТ, ЯКО УСЛЫШИТ
править
Давид благодарит Бога в горячей и святой ревности, радости и любви за избавление, дарованное ему, и за все благое, восприятое им от Него.
Господа я возлюбил,
Он услышал глас молений,
Слух ко мне свой приклонил,
Призову в дни озлоблений.
Меня объяла было Смерть,
Встретила беда уж гробна,
Скорбь не возмогла чуть стерть,
Я так звал Благоутробна:
Господи, избавь живот,
Справедлив Бог, милосерден,
Милует Он от щедрот,
Бог Господь наш есть усерден.
Им храним, незлобив кой,
Я смирился, он избавил;
Возвратись, душа, в покой,
Благотворен; мя оздравил.
Се от смерти жизнь мою
Он исторг уже руками,
Слезы стер, да не гною
Очи токов тех реками.
Ноги дал мне утвердить,
Не скользились бы в идущих,
Тем пред Господем ходить
Стану на земле живущих.
ПСАЛОМ CXXVI
АЩЕ НЕ ГОСПОДЬ СОЗИЖДЕТ
править
Мы видим в сем Псалме, что Попечения, восприемые о преуспеянии градов и домов, все тщетны без Божиего покровительства и что -Он токмо Сам, Который подает в милости своей чад всем, коих хочет благословить.
Как не Господь дом сорудит,
То всуе здатели трудятся,
Как не Господь град сохранит,
То всуе стражи в нем толпятся.
Встаете утром вы вотще,
В трудах вас вечер изнуряет,
А в нуждах есть чуть хлеб еще:
К любезным Бог покой внедряет!
Дает наследство Он един,
Есть награждение, плод чрева,
Что сильный с стрелы господин,
Отец то с чады красна древа.
Блажен! кто удоволен есть,
Кто сам желал себе сынами,
Его не постыдится честь
В вратах как говорит с сынами.
ПСАЛОМ СХХХII
СЕ ЧТО ДОБРО
править
Сей псалом представляет блаженство живущих в согласии и в мире и от того благословения, даруемыя им от Бога.
Сего добра, что есть красняй
Как жить, что б братиям всем дружно!
Драгое миро не чесняй
Стекает тихо и окружно.
Сперва оно с главы течет
Вниз на браду Ароню в долы,
Потом свой нежный ток влечет
С брады одежд его на полы.
Иль Аермонска что роса
И коя на Сионски горы
Сходяща есть, и им краса
В тех каплях пишет луч узоры.
Быть приказал Господь Бог там
Благословению успешну
И тут определил же Сам
Стать животу в век беспомешну.
1 Деидамия. М., 1775, с. 2 (первая пагинация). Эти слова весьма близки к тексту статьи о Тредиаковском в «Опыте исторического словаря» И. И. Новикова.
2 Утраченные стихотворные книги — это «Собрание сонетов разных», «Имны в защищение духовных лиц», «Собрание епиграмм кратких, но замысловатых на разные случаи» и «Собрание духовных и светских песен». Неизвестен трактат по стихосложению 1745 г. (датировка дана в «Разговоре об ортографии» — см.: В. К. Тредиаковский. Сочинения, т. 3. СПб., 1849, с. 74, прим. 1) «Российский Парнас» — «довольныя величины книга о российском стихотворстве и поэзии» (Доношение Тредиаковского К. Г. Разумовскому 1751 г. См.: Труды имп. Российской Академии, ч. 3, 1840, с. 230). Об этих и других трудах Тредиаковского, оставшихся неопубликованными, сообщал издатель «Деидамии». Из числа последних следует также упомянуть статью по грамматике «Об окончании… женских имен с греческих и латинских на ас и ис» и сочинение по астрономии и истории календаря «Математические и исторические наблюдения о сыскании Пасхи по старому и новому стилю» (1-я ред. — ГБЛ, ф. 152/133: AАН, р. II, оп. 1, № 138; ГПБ, СПб. ДА № 240; о последней рукописи см.: А. Родосский. Описание 432 рукописей, принадлежащих С. Петербургской духовной академии… СПб., 1894, с. 236—237; 2-я ред. — ГБЛ, J/1150, J/456). Но список трудов, приведенный издателем «Деидамии», неполон. Ему остались неизвестны переводы «Сенекиных мыслей» (ЛОНИ, ф. 36, оп. 1, № 725/275; об этой рукописи 26 сентября 1969 г. на заседании Группы по изучению русской литературы XVIII в. сделал доклад В. П. Степанов — см.: Архив ИРЛИ, ф. 150, оп. 8, д. 13, с. 34 об. —35) и сборника афоризмов писателя испанского барокко И. Ниремберга (ААН, р. II, оп. 1, № 67). Следует упомянуть также самый ранний автограф Тредиаковского — переписанную им «Грамматику» с кременецкого издания 1638 г. (ГИМ, Черткова № 337; см.: А. Марков. Кому подарил книгу Василий Тредиаковский. — Волга, 1983, 16 января; А. Б. Шишкин. В. К. Тредиаковский: годы учения. — Studia slavica Hungaria. (В печати)). «Историческое и словесное псалмов изъяснение» (СПб., 1741) с рукописными замечаниями Тредиаковского в недавнее время находилось в нью-йоркском магазине «Russica» (см.: A. Leuitsky. Russian Sacred Verse from Polockij to Derzavin. (В печати)).
3 Л. Ф. Костюковец. 1) К истории рукописного сборника. — В кн.: Вопросы теории и истории музыки. Минск, 1976, с. 216; 2) Доклад «Канты В. К. Тредиаковского из рукописного собрания ГИМ № 31/34» от 21 марта 1981 г. (программа «Всероссийская научная конференция „Прошлое и настоящее русской хоровой культуры“» (Л., 1981, с. 12)).
4 В. К. Тредиаковский. Избранные произведения. М. —Л., 1963, с. 421.
5 M. В. Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 7. М. —Л., 1952, с. 241.
6 В. К. Тредиаковский. Избранные произведения, с. 421—424.
7 См.: А. Б. Шишкин. Поэтическое состязание Тредиаковского, Ломоносова и Сумарокова. — В кн.: XVIII век. Сб. 14. Л., 1983, с. 232—246. См. также главу о состязании трех поэтов в книге: A. Leuitsky. Op. cit.
8 В. К. Тредиаковский. Избранные произведения, с. 141.
9 О библейской огненной образности см.: С. С. Аверинцев. Между «изъяснением» и «прикровением»: ситуация образа в поэзии Ефрема Сирина. — В кн.: Восточная поэтика. М., 1983, с. 240, 258.
10 А. Б. Шишкин. Поэтическое состязание…, с. 236.
11 В. А. Нащокин. Записки. СПб., 1842, с. 102.
12 Н. И. Новиков. Опыт исторического словаря. — В кн.: Материалы для истории русской литературы. СПб., 1867, с. 61.
13 Письма русских писателей XVIII века. Л., 1980 (перевод с французского В. Ю. Пореша).
14 В. М. Живов. Кощунственная поэзия в системе русской культуры конца XVIII—начала XIX века. — Труды по знаковым системам. XIII. Тарту, 1981, с. 66, 68 (Уч. зап. Тартуского гос. ун-та, вып. 546).
15 Там же, с. 70—77 и далее.
16 «Предуведомление» к стихотворной Псалтири было издано в книге «Венок Тредиаковскому» (Волгоград, 1976) по автографу 1750-х годов (ЦГАДА, ф. 381, № 1037). В последнее время обнаружился автограф начала 1760-х годов в ГИМ (собр. Барсова, № 43). Это рукопись в лист, 2+XII+431 страниц по авторской пагинации в кожаном переплете с форзацами из мраморной бумаги. Среди водяных знаков знак ГКС, т. е. бумага фабрики Сиверса = начало 1760-х годов. Заглавие: «Псалтирь или книга псалмов блаженного пророка и царя Давида преложенных лирическими стихами и умноженных пророческими песньми от Василия Тредиаковского. В Санктпетербурге 1753 г.». Далее цитаты из этой рукописи ^приводятся в тексте.
17 Псалмы Годо переложили четыре композитора. См.: P. Leblanc. Un genre lyrique au XVII siècle. Les paraphrases franèaises des psaumes (1610—1690). Thèse. TT. 1—2. Paris, 1954.
18 Там же.
19 F. Wollman. Slovanstvî v jazykové literârnim obrozém u slovanu. Praha, 1958.
20 Ю. Лабынцев. Распространение польских произведений Яна Кохановского на фоне общей рецепции польской книги и литературы в России XVII века. — Советское славяноведение, J 980, № 6, с. 75—76.
21 M. Jeanneret. Poésie et traduction biblique чек XVII s. Recherches stylistique sur les paraphrases des psaumes de Marot a Malherbe. Paris, 1969, p. 30 et ff.
22 P. Leblanc. Op. cit., t. 1, p. 192.
23 A. Б. Шишкин. В. К. Тредиаковский и традиции барокко в русской литературе XVIII века. — В кн.: Барокко в славянских странах. М., 1982, с. 239—254.
24 В. К. Тредиаковский. Сочинения и переводы, т. I. СПб., 1752, с. 183.
25 В. К. Тредиаковский. Слово о … витийстве. СПб., 1745, с. 41.
26 Об этой метафоре см.: С. С. Аверинцев. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1978, с. 183.
27 Симеон Полоцкий. Избранные сочинения. М. —Л., 1959, с. 214.
28 P. Leblanc. Op. cit., t. 2, p. 81.
29 A. Levitsky. Op. cit.
30 B. H. Перетц. К биографии Ломоносова. — В кн.: Ломоносовский сборник. СПб., 1911, с. 85—103.
31 «Дело о Феоптии» — ЦГИА, ф. 796, оп. 41, № 238, лл. 19—20. Далее ссылки на это дело приводятся в тексте.
32 Другого мнения придерживается Т. А. Афанасьева (Светская кириллическая книга в России в XVIII веке. (Проблемы издания, распространения, чтения). Диссертация. Л., 1983).
33 Korrespondence Josefa Dobrovského. Dil. I. 1778—1800. Praha, 1895, s. 274.
34 Б. А. Успенский. Сатирическая война Тредиаковского и Сумарокова в 1748—1750 гг. (В печати).