Борис Поплавский править
ДАДАФОНИЯ править
Неизвестные стихотворения 1924—1927 править
1999
«Перечисляю буквы я до ша…»
«Копает землю остроносый год…»
«На смутный шум воды нерукотворной…»
«Прекрасно сочиняешь Александр…»
«Бело напудрив красные глаза…»
«Ворота ворота визжат как петел…»
«Как в ветер рвется шляпа с головы…»
«Мальчик думает а я остался…»
«Я звал Тебя весна слегка мычала…»
«Не неврастении зеленая змея…»
«Садится дева на весы…»
«Лесничий лестницы небесной Ты не без…»
«Фонарь прохожему мигнул…»
«Соутно умигано халохао…»
«Опалово луненье белых рук…»
«В серейший день в сереющий в засёрый…»
«Не буффонаду и не оперетку…»
«Бездушно и страшно воздушно…»
«Блестит зима. На выгоне публичном…»
«Я Вас люблю. Любовь она берется…»
«Отъездом пахнет здесь; смердит отъезд…»
«[Летящий] снег, ледящий детский тальк…»
«На! Каждому из призраков по морде…»
«Невидный пляс, безмерный невпопад…»
Песня первая
Песня вторая
П<есня> трет<ья>
Песня четверт<ая>
Дадафония
«Закончено отмщение; лови!..»
Человекоубийство
Télégraphie sans fil
«Как медаль на шее у поэта…»
«Розовело небо, холодело…»
«В осенний день когда над плоским миром…»
«Напрасным истреблением страстей…»
Бардак на весу
Письмо швейцара
Любовь к испанцам
Dionisiis au Pôle Sud
«Вино и смерть, два ястреба судьбы…»
«Шасть тысячу шагов проходит жизнь…»
«Ничего не может быть прелестней…»
«Я желаю по ты не жалеешь…»
«Запыленные снегом поля…»
«На ярком солнце зажигаю спичку…»
«Я равнодушно вышел и ушел…»
«Мы ручей спросили чей ты…»
«Существующий мир поминутно подвластен печали…»
«За утлом в пустынном мюзик-холле…»
Ars poétique
Приложение I. Подлинные версии стихотворений, опубликованных в кн. «Дирижабль неизвестного направления» (1965)
Приложение II. Варианты стихотворений. Опубликованных в кн. (Покушение с негодными средствами" (1997)
Приложение III. Pages de Transbordeur Dada
Комментарии
Перечисляю буквы я до ша
Немногие средь них инициалы
Бесцветны вечера и зори алы
Одна приникла ты встречать душа
Сколь часто принимала не дыша
Ты взоров жен летящие кинжалы
Во что для тех мучительное жало
Кто смерти не боится бердыша
И ты как прежде нищая горда
Когда мечтаний светлая орда
Уничтожала скудные посевы
Но высохла кровавая бурда
Земля светла под снегом и тверда
Случайных ран давно закрыты зевы
Копает землю остроносы! гад
Но червяки среди земля какие
Смотри собрались улицы в поход
Держа ружье как черепок от кии
Смотрю как над рекою страх и клад
Обедают. Смотрю на лошадей
На чайную посуду площадей
Садится вечер как больной солдат
Оно неведомо чрез улицу летит
И перестало. Возвращаюсь к ночи
И целый день белесых бород клочья
Срезает небо и опять растит
1924
На смутный шум воды нерукотворной
Ответит голос тихий и чуткой
Как мимо глаз утопленно проворный
Акулы бег иль киль судна большой
Прекрасный гад блистательная точь
Благословенна неживая ночь
О спарта спарт где короли мечты
Свободы семиверстые <нрзб>
14.Х.1924 (на улице)
Прекрасно сочиняешь Александр
Ты мифы кои красят наши яви
Хоть ведомо бесплоден олеандр
Литературы и в судьбах бесправен
И слов нема как говорит народ
Чтоб передать как люба «Свора верных»
Поваднику безделий суеверных
Которым учишь ты певцов народ
Спокойный сон неверие мое
Непротивленье счастию дремоты
В сем ваше обнаженье самоё
Поэзии блистательные моты
Необорима ласковая порча
Она свербит она молчит и ждет
Она вина картофельного горше
И слаще чем нерукотворный мед
Приятно лжет обакула любви
И счастья лал что мягко греет очи
И дальних путешествии паровик
Завидев коий ты забыл о прочем
Приятно пишет Александр Гингер
Достигши лучших чем теперь времен
И Свешников нежнейший миннезингер
И Божнев божий с неба обронен
Все нарастает неживая леность
На веки сыпля золотой песок
Уж стерлась берегов определенность
Корабль в водах полуночи высок
Бело напудрив красные глаза,
Спустилась ты в назначенное время.
На чьих глазах к окну ползет лоза?
Но результаты очевидны всеми.
Нас учит холод голубой, внемли,
Ах, педагоги эти: лето, осень;
Окончили на небесах мы восемь
И в первый класс возвращены земли.
Рогатой лошади близки ли лоси?
Олень в сродстве, но ах, олень не то.
Мы носим холодом подбитое пальто,
Но харч точим, они же, блея, просят.
Непредставимо! Представляюсь вам,
Но ударяет вдруг огромный воздух.
Писать кончаю! Твари нужен отдых,
Он нужен Богу или даже львам.
1924
Ворота ворота визжат как петел
Как петли возгласили петухи
Свалился сон как с папиросы пепел
Но я противен я дремлю хи! хи!
Который час каморы иль амура
Но забастовка камерных часов
Лишь кот им злостно подражает: ммурра!
Спишь и не спишь. Немало сих особ
Валюсь как скот под одеяло тая
Как сахар в кипяченом молоке
Как ток палящий на продукт Китая
Шасть мочится латунной по руке
И я храплю простой солдат в душе
Сигнув от неприступного постоя
Хозяйка повторяет букву «ше»
Зане се тише но терпеть не стоит
1.XI.1924. На улице
Как в ветер рвется шляпа с головы,
Махая невидимыми крылами,
Так люди, перешедшие на Вы,
Стремятся разойтись к своим делам.
Как башмаки похожи на котурны,
Когда сквозь них виднеются персты.
Походит жизнь до неурочной урны,
И станет тень твоя, чем не был ты.
Как любим мы потертые пальто,
Что пулями пробитые мундиры.
Нам этой жизни тление свято
И безразличны неземные клиры.
И как лоснятся старые штаны
Подобно очень дорогому шелку.
Докучливые козни Сатаны
Вместим в стихи, не пропадут без толку.
Прекрасен наш случайный гардероб,
Взошлем хвалы небесному портному.
Как деревянный фрак скроит он гроб,
Чтоб у него мы не смущались дома.
1924
Мальчик думает а л остался
Снова не увижу Южный крест
Далеко в раю над ним смеялся
Чей-то голос посредине звезд
Милый милый от земли до рая
Простираются миры зари
Острова заката где играют
С ангелами мертвые цари
В океане там двойные зори
В облаках закаты-города
А когда приходит вечер — в море
Розовая синяя вода
Улетаем мы грустить на звезды
Закрываем в дирижабле шторы
А кругом идет блестящий дождик
Из промытых синих метеоров
Я звал Тебя весна слегка мычала
Быть может день или уже года
Но ты молчала пела отвечала
И разговаривала как всегда
Летели дни качались и свистели
Как бритва на промасленном ремне
И дождики как легкие метели
Кружились надо мною и во мне
Пропала ты ты растворилась Белла
В воздушной кутерьме святых ночей
Мечта почто пред жизнию робела
Ужасной лампы в тысячу свечей
Раздваивается на углу прохожий
Растраивается на другом углу
В ушко мне ветер входит как в иглу
Он воздухом сшивает наши кожи
Я с улицы приоткрываю дверь
И снова вижу улицу за дверью
Была ли жизнь, была, их было две
Два друга два мошенника две пери
Так клоун клоуна пустою палкой бьет
Довольные своим ангажементом
Иль гоночный автомобиль ревет
От сладкой боли под рукой спортсменки
Но клоуны дерутся не сердясь
И в гонщиц влюблены автомобили
И мы в свое отчаянье рядясь
Не франтами всегда ль пред Вами были.
1925
He неврастении зеленая змея
Что на углу виется в мокром дыме
Тобою в лоб укушена фантазия
Она мертва хотя и невредима
Зеленые зеленые дома
И воздух плотный что хороший саван
И коридор ползучий как роман
1925
Садится дева на весы
Свой задний вес узнать желая
И сходит человек в часы
Из вечности то есть из рая
1925
Лесничий лестницы небесной Ты не без
Небес отличия. Несправедливый орден
Неисправимый но заправский ордер
Завеса Ты но всуе о Зевес
Один какой счастливою рукой
Пристали козыри. Ах женщина пристала
Порукой быть рекою о рек кой
Пристало быть податливым металлом
Иду но лестнице Иакова двояко
Надземная машина не спешит
Вояка шасть на яка всадник яко
А пеший? Правда есть куда спешить.
Вздыхает метко <нрзб.>, смекает
Блоха я съешь на сколько беготни
Козел я зол я головой мотаю
О немочь не могу не иметь мошны
Мощны крестьяне хоть на них креста нет
Ощерится священник — не щерись.
А чуб до губ но от губы их станет
Оставит для нелепых фельдшериц
Для снисходительных и ловких падчериц
Поэты медицинский персонал
Немалые больницы над каналом
То мочите клиента по началу
Потом она же а потом она же
Мы клеили любови картонажи.
1925
Фонарь прохожему мигнул
Как закадычный друг
Но слишком яркий луч лягнул
В лицо ударив вдруг
Упал прохожий как солдат
С стрелой луча в груди
Ее не вытащить назад
Он мертв хоть невредим
Так прикоснулась Ты перстом
Слегка ко лбу зимы
И пал стоящий над постом
Солдат слуга Фомы
Ты невидимо подошла
Как серый снег сухой
И виселицы обняла
Пеньковою рукой
1925
Соутно умигано халохао,
Пелаохото хурато арен.
Незама ран: холбтпо у, халатну о
Так буридан, дон дерисон ура.
Урал урон, каминабу тубука.
Аулптаскука касасй вали,
Но поразбукай мукали азбука
Теласмурока еаопар алй.
Вапорис синеор жопинеор,
Ужопалйка с и нова на мейга.
Курена тромба, гни огни орма,
Моросейгама еинегатма гейна.
Ра григроама омарйна га.
Ратйра посартйна сенеб.
Ленеоо роана паноира
Полимиера тосма эонес.
Опалово луненье белых рук
Открылось пад заумным магазином
Взлетает лук, взметал архалук;
Летит навстречу поезду дрезина:
Урлы као аола хаола.
Юлоуба баора барбазажна.
Хрюну крюну, лалтура футура;
Невязна о мотбге головасна.
Ханоемрука, бхудра пуфа (гну);
Глоуиеоли хулема синела,
Вагон партошка парта тьма гусу,
О ваконета вагаонелла пелла…
Безрукуа как худава и корда,
Ваонеслори рипальдес валйни
О счастье синепорое не спорь
Ие отлетает бовса от землини
Тулесо непрестанно как вапор.
В серейший день в сереющий в засёрый
Беспомощно болтается рука
Как человек на бричке без рессоров
Как рядовой ушедшего полка
Лоснящиеся щеки городов
Намазаны свинцовою сурьмою
И жалкий столб не ведая годов
Руками машет занявшись луною
И было вовсе четверо надежд
Пять страшных тайн и две понюшки счастья
И вот уже готов обоз невежд
Глаголы на возах в мешках причастья
Беспошлинно солдатские портки
Взлетают над ледовыми холмами
И бешено вращаются платки
За черными пустыми поездами
Склоняется к реке словесный дым
Бесшумно убывая как величье
И снова город нем и невредим
Стирает с книг последние отличья
Стеклянные высокие глаза
Катаются над городом на горке
А слез летает целая гроза
Танцующая на крыше морга
Не буффонаду и не оперетку
Но нечто хилое во сне во сне
Увидела священная кокетка
Узрела в комфортабельной тюрьме
Был дом силен и наглухо глубок
А на чердачном клиросе на хорах
Во тьме хихикал черный голубок
С клешнями рака и глазами вора
И только мил хозяин белобрыс
Продрав глаза тянулся сонно к фторе
Длиннейшей лапой домовая рысь
Его за шиворот хватала он не спорил
И снова сон храпел сопел вонял
И бесконечным животом раздавшись
Царил все комнаты облапив все заняв
Над теми что заснули разрыдавшись
И долго дива перьями шурша
Заглядывая в стекла билась пери
Пока вверху от счастья антраша
Выкидывал священный рак за дверью
Бездушно и страшно воздушно
Возмутительно и лукаво
Летает стокрылое счастье
В него наливают бензин
На синее дерево тихо
Влезает один иностранец
Он машет тоненькой ручкой
Арабы дремлют внизу
Они танцевали как мыши
Обеспеченные луною
Они оставались до бала
Они отдавались внаем
И было их слишком мало
И было их слишком много
Потому что поэтов не больше
Не больше чем мух на снегу.
Блестит зима. На выгоне публичном
Шумит молва и тает звук в трубе
Шатается душа с лицом поличным
Мечтая и покорствуя судьбе
А Александр курит неприлично
Шикарно дым пускает к потолку
Потом дите качает самолично
Вторично думает служить в полку
И каждый счастлив боле или мене
И даже рад когда приходит гость
Хоть гость очами метит на пельмени
Лицом как масло а душой как кость
Но есть сердца которые безумно
Бездумно и бесчувственно горят
Они со счастьем спорят неразумно
Немотствуют и новый рвут наряд
На холоде замкнулся сад народный
Темнеет день и снег сухой шуршит
А жизнь идет как краткий день свободный
Что кутаясь в пальто пройти спешит
Я Вас люблю. Любовь она берется
Невесть почто, а Вы какой-то бог.
Я падал об землю; но ох! земля дерется.
Коль упадешь, шасть в глаз, в адамов бок.
Оставил я валяние злодея
И шасть летать, но ох, лета, лета!
Не позволяют мне: я молодею.
Спешит весна, та ль? О не та, не та!
Что некогда. Но некогда! Стенаю:
Стена я, говорит судьба; но ба!
Я расставляю знаки препинанья
И преткновенья, гибели, слова.
Моей любви убийственны романы.
С романом чай, с ромашкой чай? Не то.
Но пуст карман. Я вывернул карманы
Жилета и тужурки и пальто.
Вы все ж такая. Каюсь: где! где! где!
Слова найти, ти, ти, та, та, ту, ту.
Встаю на льду, вновь падаю на льде:
Конькам судьбы доверивши мечту.
Отъездом пахнет здесь; смердит отъезд:
Углем прозрачным, кораблем железным.
Оркестр цыганский перемены мест
Гимн безобразный затянул отъезду.
Одно из двух, одно из трех, из этих:
Быть на земле иль быть на море там,
Где змей, змей выплывает на рассвете,
Которого боится капитан.
Там, где качается железный склеп двухтрубный,
Там, где кончается шар беспардонно круглый.
Где ходит лед, как ходит человек,
Гоняется за вами в жидком мраке.
И ударяет челн по голове,
Ломая нос, как футболисты в драке.
Где есть еще крылатые киты,
Чтобы на них поставить дом торговый.
И где в чернильной глубине скоты
Живут без глаз — Ты жить без глаз попробуй.
Где в обморок впадает водолаз,
Как в море пал без звука ручеишко,
Пока над ним, лишь для отвода глаз,
Его корабль уносит ветр под мышкой.
[Летящий] снег, ледящий детский тальк
Осыпал нас как сыпь, как суесловье.
Взошел четверг на белый пьедестал,
Мы все пред ним покорствуем, сословья.
На слове нас поймала, поняла,
Ударила печали колотушкой.
Как снег с горы, нас не спросясь, смела,
Бежим барашки, скачет волк-пастушка.
Ты бьешь нас, ножницами нас стрижешь,
Летит руно, как кольца над окурком.
Зима. Большой безделия снежок,
Безмыслия приятнейшая бурка.
Днесь с пастбищ тощих нас зовет декабрь.
Но глупому барану в дом не хотца.
Баран, барам, почто ты не кентавр,
Лишь верхней частью с ним имея сходство.
Уж сторож тушит над полями свет.
Почто упорствовать, строптивый посетитель?
Но, утомлсь игрой, ушел служитель.
Сплю в горном зале, на столов траве.
На! Каждому ид призраков по морде.
По туловищу. Будут руки пусть.
Развалятся отяжелевши орды.
Лобзанья примут чар стеклянных уст.
Бездумно дуя голосом, падут,
Как дождь, как пепел, на пальто соседа.
Понравятся, оправятся, умрут.
Вмешаются в бессвязную беседу.
Пусть синий, пусть голубизны голяк
Их не узнает, как знакомый гордый.
Зад, сердца зад публично заголя.
Но кал не выйдет, кал любови твердый.
Они падут, они идут, иду.
Они родились по печаль, полена.
Они в тебе, они в горбе, в аду,
Одиннадцать утерянных колена.
Невидный пляс, безмерный невпопад.
Твой обморок, о морока Мойра.
Приятный, но несладкий шоколад
Выкачивает вентилятор в море.
Видна одна какая-то судьба
И краешек другого парохода.
Над головой матросская ходьба.
Охота ехать. На волка ль охота?
Что будет в море? Мор ли? Водный морг?
На юте рыба? Иль в каюте? Ибо
Комический исторгнули восторг
Комы воды. Кому в аду! Счастливо!
Так босую башку облапошив,
Плясали мысли, как лассо лапши.
Отца ли я? Отчаливало море.
Махала ты нахалу тихо, Мойра.
ПЕСНЯ ПЕРВАЯ править
Не удадай гуны она пошла инкогнито
И на лице ее простои ландшафт
Идут на нет и стонут в море вогнутом
Кому спускается ее душа
В кольцо гуны включен залог возврата
И повторение и вздох высоких душ
И пустельги и прочих рата трата
Нога луны горит во сне в аду
Забава жить двуносая загава
Качает мнимо этот маятник
Пружины нет но есть любовь удава
Вращающая огни и дни
Дудами баг багария бугует
Рацитого рацикоко стучит гоось
Бооогос Госия богосует
Но ей луна впилась от веку в нос
Косо оемарк пикельнын спилит
Доремифа соля сомнинолла
Чамнага миази погибать соля
ПЕСНЯ ВТОРАЯ править
Всего стадий у луны шесть
Надир и зенит
Офелия и перигелия
Правое и левое
Париж и Лондон
Но Ты поскукал скукитеи
Но попукай мукики
Но ты понукай кукики
Но ты помракай мракики
Но сракай гракики
Подстава у нее триангулическая
Радиус длиной со срадий
Пуписи отрицают это
Но острогномы смеются над глазом
Глубина ее сто сорок тысяч ног
Водоизмещение се отрицательное
Широты у нее не наблюдается
П<ЕСНЯ> ТРЕТ<ЬЯ> править
Первый ангелас: Мууу тууба промутись к муукам
Вторый ангелас который оказывается тем же самым
где-то близко и сонно: Буси бабай дуси дамай самумерсти не замай
Третий ангелас который оказывается предыдущим громко
и отрывисто как будто его ударили сзади ногой в сезади:
Усни Усни кусти, такомай, шагомай, соуууоу пик
Свертилиллиолололосяся
Кружится и танцует на одном месте
первый ангел опять все тише: Муууудрость
Гуна вдруг просыпается и говорит
Non mais merde
И тотчас же все рыбы исчезают
ПЕСНЯ ЧЕТВЕРТ<АЯ> править
На луне живут я и моя жена
На луну плюют я и моя жена
Луна не любит ни меня ни моей жены
У попа была луна
Он ее убил
Но увидев что она моя жена
Он ее похоронил
И надпись написал
Здесь останавливаться стро запрещается
а также défense d’afficher свои чувства
Оооочень это пондравилось
Тогда я дал попу по пупу
Толстому по толстой части
и с тех пор
Сетаси молчат
Гунаси мрачат
Стихаси звучат
Ангеласи мычат
Во сне
ДАДАФОНИЯ править
Зеленое синело сон немел
Дымила сонная нога на небосклоне
И по лицу ходил хрустящий мел
Как молоко что пляшет на колонне
Как набожно жена спала внизу
Вверху сидела в золотом жилете
Пила лозу что бродит на возу
Изнемогала в обществе скелета
Беспомощно но мощно о мощна
Таинственная мышь в стеклянной чашке
Как шахмат неприступная грешна
Сомнительна как опера-ромашка
Журчи чулан освобождай бездумье
Большое полнолунье ублажай
Немотствуй как Данунцио в Фиуме
Ложись и спи на лезвии ножа
Ржа тихо, нежно ржа, прекрасно ржа.
Париж, март 1926
навылет на бегу
В.Немецкий
Закончено отмщение; лови!
Клочки летящие последних дней и ложных
Но белых белых белых,
Белых белых белых; белых! плеч любви
Не забывают (это невозможно)
Стекает ниц холеный бок лекала
Сползает жизнь наперекор навзрыд
Покрыта мягким белым лунным калом
Она во сне невнятно говорит
Не возвращайтесь и не отвращайтесь
Скользя по крышам падая слегка
Слегка бодая головой прощайтесь
Как лошадь-муза <нрзб.> старика
В вращающемся голосе в ответе
Рождается угроза роза «у»
Доподлинно одна на ярком свете
Она несет на лепестках луну
Отравленное молоко несет сиренью
Шикарной ленью полон рот (вода)
Сгибает медленно пловец твои колени
Как белый лист бумаги навсегда.
Париж, 1926
ЧЕЛОВЕКОУБИЙСТВО править
Уж ночи тень лежала на столе
(Зеленая тетрадь с знакомым текстом)
Твой взгляд как пуля спящая в стволе
Не двигался; ни на слово, ни с места.
Судьбой ли был подброшен этот час
Но в нищенском своем великолепье
Рос вечер, ширились его плеча.
(Дом становился от часу нелепей).
Но руки протрезвились ото сна
И разбежась подпрыгнули к рояли
В окно метнулась грязная весна
В штанах с косой но мы не отвечали
Удар по перламутровым зубам
Прозрачной крови хлест в лицо навылет
Из ящика пила взвилась к гробам
Толкается кусается и пилит
Летят цветы за счастье за доску
И из жерла клавирного из печи
Прочь вырываются прокляв тоску
Отрубленные головы овечьи
Выпрыгивают ноги в добрый час
Выскальзывают раки и клешнею
Хватают за нос ишача врача
Рвут волосы гребенкой жестяною
И снова отвращаются назад
Назад стекают пятясь в партитуру
Пока на красных палочках глаза
Листают непокорную халтуру.
Но вдруг рояль не выдержал, не смог
Подпрыгнул и слоновыми ногами
Ударил чтицу, животом налег
Смог наконец разделаться с врагами
И грызть зубами бросился дугой
Взлетела челюсть и клавиатура
Вошла в хребет с гармонией такой
Что содрогнулась вся архитектура
Выплевывая пальцы, кровь меча
На лестницу ворвалось пианино
По ступеням слетело дребенча
И вырвалось на улицу и мимо
Но было с нас довольно. Больно с нас
Стекали слезы пот и отвращенье
Мы выползли в столовую со сна
Не мысля о погоне ни о мщенье,
Мы выпили паршивого вина.
2.V1.926
TÉLÉGRAPHIE SANS FIL править
В восхитительном голосе с Марса
В отвратительном сне наяву
Рассекалась зеленая вакса
Разносила на пальцах молву.
Первый, первый, первейший из первых
Тише пела (так шмыгает мышь)
Так летает священная гейша
Накреняя прозрачный камыш.
Так над озером прыгает птица
Вверх и вниз не умея присесть
Так танцует над домом зарница
Где пустая гостиная есть.
Издается фигляру сдается
Что она под шумок умерла
Погрузилась в чернила колодца
Раскаленная света игла.
В лед вошла и потухла оставшись
Черной черточкой вялой строки
На веленевый полюс упавши
Где кочуют пингвины-стихи.
1926
Как медаль на шее у поэта
Как миндаль на дереве во рту
Белое растерзанное лето
Подымалось на гору в поту
1926
Розовело небо, холодело,
Ранний час был дик, как иностранец.
На земле молиться надоело,
Над холмом возник жестокий глянец.
В осенний день когда над плоским миром
Родилась желтоносая луна
Встает из гроба русая Эльвира
Дочь мраморной жены и колдуна
Но впрямь Эльвира не узнала мира
Умри умри несчастная Эльвира
И вот по тоненьким вершинам елок
Идет к заставам королева дев
Над него плачет робкий глас Эола
И леший руки черные воздев
Эльвира в город по вершинам елок
Идет идет не слушая Эола
Эльвира в городе свистят в дыму машины
На шее веря белое боа
И к ней плывут шикарные мужчины
По воздуху и разные слова
Эльвиру жмет пернатое боа
Эльвира слышит разные слова
Эльвира-пери отвернись от мира
Проснись проснись безутиная Эльвира
А через год над крышами вокзала
Ревел как белый тигр аэроплан
И в нем Эльвира нежно танцевала
Под граммофон под радио джаз-банд.
1926
Напрасным истреблением страстей
Мы предавались на глазах гостей
Они смеялись жались забивались
Нас покидали и не возвращались
Был темен вечер той последней встречи
И дождь летел со скоростью картечи
Но ты нескромно прежде весела
Хотела тихо встать из-за стола
1926
БАРДАК НА ВЕСУ править
Таинственный пришлец не спал подлец
Оп шаркал шаркал тонкими ногами
On грязною душой в одном белье
Ломался беспредметно пред врагами
Варфоломеевская ночь была точь-в-точь
Точь-в-точь такой же, водною с отливом
Спала спала убийственная ночь
Счастливейшая из всех счастливых
В тумане лунный рак метал икру
Лил желчь и длил молчание бесплатно
Потом измыслив некую игру
Зашел. И вот! во сне, в белье, халатно,
На сальный мир стекает свет — светает
Уж тает ледяная ночь уже сквозит
Другая жизнь не мертвая святая
Что ночью слышит, видит Вечный Жид
О блядь! Дневная гладь весна ночная
Сгинь подлежащий сон, парящий стон
Вращающаяся и ледяная
Игла весны входящая в пальто
Средь майской теплоты где ходят льды
Побоище невидное, а выше
Переползающие в дыму столы
И там на них поэты сняв портища
Алло Алло но спит облезлый сонм
Ужо издавши образцовый стон
Оставившие низший телефон
Проклявшие печатный граммофон
И голый голос тонет без воды
Прозрачный череп стонет без беды
Возвратный выдох молкнет на весу
Прелестный призрак виснет на носу
Безумно шевеля рукой клешней
С зажатой в ней плешивою луной
Покойник жрет проворно колбасу
В цилиндре пляшет пагишом в лесу
И с ним в него впившись волшебный рак
Трясется в такт как образцовый фрак
Раскачивается небес барак
Кракк!!!!
ПИСЬМО ШВЕЙЦАРА править
На вешалке висят печаль и счастье
Пустой цилиндр и полное пальто
Внизу сидит без всякого участья
Швейцар и автор, зритель и не то
Танцуют гости за перегородкой
Шумит ролль как пароход, как лед
И слышится короткий рев, короткий
Сон музыканта, обморок, отлет
Застигнутые нотами робеют
Хотят уйти по вертятся, растут
Молчат в сердцах то фыркают слабея
Гогочут: Раз мы в мире ах раз тут
И в белом море потолков плафонов
Они пускают дым шикарных душ
Заводят дочь стихи и граммофоны
В пальто и университет идут под душ
Потом издавши жизнеописанье
Они пытаются продать его комплект
Садятся в сани запрягают сами
И гордо отстраняют дым котлет
ЛЮБОВЬ К ИСПАНЦАМ править
Испанцы это вроде марокканцев
Прекраснейшие люди на планете
Они давно носили брюки клешем
Трень тренькали на саблях в добрый час
На красном солнце пели и лениво
Лениво умирали в тот же вечер
(Пилили горло бритвою шикарной
Еще пилок и голос ик да ик)
Прекрасно молчаливо и хвастливо
Не зная о законе Альвогадро
Вытягивали в струнку нос залива
Чтобы на нем стоял футбольный мяч
Затягивали бесполезный матч.
DIONISUS AU PÔLE SUD править
Personnages
Marie--Solveig--Hélène—Venus--Anne — principe femme dans la nature
Jésus--Dionisus — principe androgyne corrélation du passif et de Tactif
Marie alias «Sophie» --Sephira devenant par réfraction Sophie Achamot âme humaine
Christ non encore né--conscience humaine--ratio
Ange
Voyageurs
et snobs ex.
Розовый крест опускался от звезд
Сыпались снежные розы окрест
Путник не тронь эти странные розы
Пальцы уколешь шипами мороза
Милый не верь ледовитой весне
Все это только лишь розовый снег_
В розовом фраке волшебник Христос
Там собирает букеты из роз
Вечером выползли толстые раки
В проруби призрак в сиреневом фраке
Утрой хихикали красные груди
Сонно лежали убитые люди.
Чу по шоссе точно палец по торе
Едет за сыном мадонна в моторе!
Как на холсте Одильона Редона
Скачет в карете красотка мадонна.
Но опускается занавес снега
Загромождает дорогу телега.
Ангел шофер поднимись над дорогой
(Нерасторопны лакеи у Бога).
Но хохотал огнедышащий поезд
Дева Венера срывает свой пояс;
Шубу снимает Диана во сне
Ева стремительно сходит на снег
Дива опомнись проснись обернись
Умер в хрустальных цепях Адонис
Он утонул белозубый охотник
Плачет отец его Праведный Плотник
Но как спортсмен как кочующий жид
Сольвейг мадонна на лыжах бежит
Брызжет сиянье на нежную леди
Анну Диану боятся медведи;
В разнообразном холодном сиянье
Призрак скользит по стране без названья.
Там где себя устрашается голос
Что произносит фамилию «полюс».
И наконец под горой из стекла
Видит Елена два белых крыла
Зрит полосатое знамя и звезды,
Сквозь неподвижный разреженный воздух.
Дом воплощение неги и скуки
Запахи кухни и трубные звуки…
И в полосатой зеркальной стене
Видит она как в прозрачном вине
Ходят прекрасные дамы и лорды
Нежны холодны прелестны и горды
По бесконечным гостиным кочуют
В розовых платьях бесстрастно танцуют
И в невозвратном счастливом жужжанье
В радостном небе летят горожане
И среди них восхитительный денди
С синим моноклем на шелковой ленте
Гладко постриженный, в возрасте, в теле
Здесь Дионис проживает в отеле.
Вышел; прилично приветствовал мать
Стал дорогую перчатку снимать.
Но не пожались различные руки
Сольвейг на снег опадает от скуки
Сольвейг на смерть оседает от смеха
Лает в ответ ледовитое эхо
Грудь неестественный смех разрывает
Сольвейг ослабла она умирает.
Франт не успел дотянуться до тела
Тело растаяло оно улетело.
Вино и смерть, два ястреба судьбы,
Они летают и терзают вместе.
Но лишена печали и мольбы
И гнева падаль, равнодушна к мести.
Бессмертен труп, но смертна плоть моя.
Они, летящие от сотворенья мира,
Едят его, об этом плачет лира,
Но далее ползет небес змея.
Так над водами, ожидая падали,
Парят они. друзья и ужас муз.
Об этом знают все, кто на дороге падали,
И поднимались, но не поднимусь,
Уж смертный холод обнимает душу,
Она молчит и ни одной мольбы.
Так преданную прекращенью сушу
Неслышно правят ястребы судьбы.
Шасть тысячу шагов проходит жизнь
Но шаг один она тысяченожка.
О сон (как драпать от подобных укоризн)
Борцову хватку разожми немножко.
Пусть я увижу (знамо ль что и как)
Но во вне все ж. Ан пунктик в сем слепого.
Быть может в смерть с усилием как как
Мы вылезаем (ан возможно много).
Огромная укромность снов мужей
Ан разомкнись (всю ль жизнь сидеть в сортире).
Стук рядом слышу вилок и ножей
Музыку дале: жизнь кипит в квартире.
(Звенит водопроводная капель)
Но я в сердцах спускаю счастья воду
И выхожу. Вдруг вижу ан метель!
Опасные над снегом хороводы.
Ничего не может быть прелестней
Ресторана за сорок су
Где приветственно нежной песней
Вас встречает хозяин барсук
Где толкуют бобры и медведи
О политике и о еде
Где начищены ручки из меди
На прилавке и на плите
Где душа утешается супом
Или режет жаркое в сердцах
И где я с видом важным и глупым
Не пытаюсь читать в сердцах
Барсукам подвигаю солонки
И медведям горчицы мед
Меж рекламой старинных мод
И столом где бутылок колонки
Ничего не может быть прелестней
Ресторана за сорок су
Где приветственно нежной песней
Вас встречает хозяин барсук
Я желаю но ты не жалеешь
Я коснею но ты весела
Над рекою бесстыдно алеешь
Как испорченный гиппопотам
Хороши островов помидоры
В них белёсый законченный сок
А на окнах шикарные шторы
И монокль с твое колесо
Потому что лиловую реку
Запрудил белозадый карась
И строптивые человеку
Рыбы многие все зараз
Шить и жить и лечить как портной
Лечит жесткие велосипеды
Обходиться совсем без коров
Погружаться в бесплатный смех
Эдак будешь достоин розетки
И лилового крокодила
Наберешься всяких кастрюлек
И откроешь свой магазин
Там ты будешь как в скетингринге
Где катаются звезды экрана
Где летают лихие конфеты
И танцует холеный джаз-банд
Потому что тебя не жалеют
И она улыбается ночи
На платформе в таинственной форме
За шлагбаумом с улыбкой вола
Запыленные снегом поля
Испещряются синими маками.
В океане цветут тополя,
И луна покрывается злаками.
[Потому что явилась весна
Разрушительная и страшная.
И земля откликнулась жалостна:
«Хорошо было в сне вчерашнем».]
Волны ходят по лестнице дней.
Ветром полны подземные залы.
Стало счастие льда холодней.
А железо становится алым.
Возникают вещей голоса,
Перекличка камней — как солдаты.
А немой человек соглядатай
Только зависть и весь в волосах.
Паровозы читают стихи,
Разлегшись на траве — на диване,
А собаки в облачной ванне
Вяло плавают, сняв сапоги.
День весенний, что твой купорос
Разъедает привычные вещи.
И зеленою веткой пророс
Человек сквозь пиджак толстоплечий.
И не будет сему убавленья,
Избавленья бессмертью зимы,
Потому что отходит от лени
Ледокол, говоря: вот и мы.
Поднимается он толстобрюхий
На белёсый блистательный лед,
И зима, разрываясь, как брюки,
Тонет в море, как в рте бутерброд.
На ярком солнце зажигаю спичку
Гонясь за поездом нахлестываю бричку
На свежем воздухе дурной табак курю
Жестокий ум растерянно люблю
Подписываюсь левою ногою
Сморкаюсь через правое плечо
Вожу с собою истину нагою
Притрагиваюсь там где горячо
И так живу кого не проклиная
В кого не веря ни во что подчас
И часто кажется что не моя иная
Идет фигура с дыней на плечах
И вот приходит в незнакомый дом
И ласково с чужими так толкует
И вот плывет в канаве кверху дном
Иль на карнизе узком вот воркует
Всем говорит совсем наоборот
Но удивления не в силах обороть
Торжественно выходит из ворот
Выводится подчас за шиворот
И целый день таскается с стихами
Как грязный грешник с мелкими грехами
Я равнодушно вышел и ушел
Мне было безразлично, я был новый
Луна во сне садилась на горшок
Не разнимая свой башлык слоновый.
Разнообразный мир безумно пел
И было что-то и голосе, в надрыве
Чего чудак расслышать не успел
Определить не захотел счастливый.
На черном льду родился красный ландыш
А кучеру казалось: это кровь
Он уверял он пел не без таланта
Показывая языка морковь
С прекрасной рожи шествовали сны
Они кривлялись пели соловьями
Смеялись над угрозами весны
Ругались непонятными словами
О уезжайте, о зачем мозолить
Осмысленные глазки северян
Шикарным блеском золотой франзоли
Зачем входить голодным в ресторан
Зачем показывать фигуру, что пальцами
Нам складывает ветер дальних мест.
Зачем шуршать деньгой над подлецами
Что более всего боятся звезд.
Мы ручей спросили чей ты
Я ничей
Я ручей огня и смерти
И ночей
А в ручье купались черти
Сто очей
Из ручья луна светила
Плыли льды
И весну рука схватила
Из воды
Та весна на ветке пела
Тра-ла-ла
Оглянуться не успела
Умерла
А за ней святое солнце
В воду в ад
Как влюбленный из оконца
За глаза
Но в ручей Христос ныряет
Рыба-кит
Бредень к небу поднимают
Рыбаки
Невод к небу поднимает
Нас с тобой
Там влюбленный обнимается
С весной
В нем луна поет качаясь
Как оса
Солнце блещет возвращаясь
В небеса
Существующий мир поминутно подвластен печали
Отлетающий дым абсолютно весом и нечист
Несомненно фальшивя в ночи голоса прозвучали
И органом живым управляет мертвец-онанист
Души мрака ко свету летят и сгорают
Но счастливо живут и растут их пустые тела
Ледовитую землю кусаясь скелеты орают
А над книгой лениво заснули глупцы у стола
Возвращение сна прерывает последний порядок
Идиотски сияя и тая в своей наготе
Рай поет отвратительно жалок и гадок
Пританцовывать долу рабы охочи на кресте
И над всеми владыча бубнит обаяние смерти
Голубые глаза расточая на каменный мир
Где в аду ледовитом полярные черти
Созерцают бездумно танцующий в душах эфир
Сон смертельный и сладостный раннего часа
Фиолетовый звук на большой высоте
И смертельный позор неуместно призвавшего гласа
Эти самые души и кажется вечно не те
Абсолютно безвестный бесправный и новый
Не печальный — не бывший в земле никогда
Где скелет под пятой Немезиды слоновой
Раздирает железной сохою года
И лишь голос один зацветает на озере хора
Лик один фиолетово в море звучит
Дева ночи идет по дороге ночного позора
Дева ночи взывает к рассвету но небо молчит
Окруженное сотнею стен золоченых
Миллионом хрустальных сияющих рек
Где от века в святую лазурь заточенный
Спит двойник очарованный царь человек
1927
За углом в пустынном мюзик-холле
На копеечку поставили revue
Ангелы прогуливались в холле
Пропивали молодость свою
Кто-то в сердце барабан ударил
И повисло небо на смычке
На колени пал в променуаре
Сутенер в лиловом сюртуке
Соловьи в оркестре рокотали
Снег огней танцовщиц засыпал
Чьи-то совы в облаках кричали
Кто-то черный в креслах засыпал
Арлекины хлопали в ладоши
Вызывали дьявола на бйс
Водолаз слепой одев калоши
Утонул смеясь на дне кулис
ARS POÉTIQUE править
Поэзия ты разве развлеченье
Ты вовлеченье отвлеченье ты
Бессмысленное горькое реченье
Письмо луны средь полной темноты
Он совершен твой фокус незаметный
Молчу и жду сквозь мокрые леса
Уже несется Филомелы бедной
Рассветный стон волнующий сердца
Седалище земного Аполлона
Душа почит в печальном шутовстве
В огромном галстуке в парах одеколона
С ущербным месяцем на каменном лице
Но вот летят над подлецом идеи
Он слушает с прищуренным лицом
Как режиссер что говорит с борцом
Закуривает он кредиткой денег
Слегка идет почесывая бланк
Наполовину спит в иллюзионе
Где Чарли Чаплин и Дуглас Фербанкс
В экране белом ходят как в хитоне
Заходит в писатьер в публичный сад
Спешит вперед потом ползет назад
И наконец вытаскивает фишку
Все падают и набивают шишку
И подают пальто их благородью
С немытыми ногами слон в хитоне
Он смутно движется к жилищу Гесперид
Запутываясь в фалдах в смехе тонет
Являя задом безотрадный вид
Извержен бысть от музыки отвержен
Он хмуро ест различные супы
Он спит лицом в холодный суп повержен
Средь мелких звезд с различной высоты
ПРИЛОЖЕНИЕ I править
Подлинные версии стихотворений, опубликованных в кн. «Дирижабль неизвестного направления» (1965)
От счетоводства пятен много
Пятнист безмерно счетовод
Душа же вьется как минога
Несется как водопровод
Она знакома ли тебе
Как это домино как шашки
Как пианино на столбе
Иль синяя карета в чашке
Она играет на ковре
В садах как на клавиатуре
Она гуляет на горе
Не расположена к халтуре
Иль в слишком синей синеве
Она вздыхает издыхает
Проспясь идет на голове
И с лестницы друзей порхает
Так жизнь ее слегка трудна
Слегка прекрасна и довольно
Смотри она идет одна
По крыше как слепец ей больно
Как вертел нож громоотвод
Ее пронзил она кружится
Указывая: север вот,
Восток, а вот и юг разжиться.
Бесшумно рукавами бьет
Живой геликоптер-пропеллер
Качнулся дом слегка и вот
Понесся к моему веселью
Гляжу на землю из окна
Она зеленая танцует
А вдалеке уже видна
Вода где пароход гарцует
И осязаю облака
Они мокры и непрозрачны
Как чай где мало молока
Как сон иль человек невзрачный
Но вдруг хрустальный звон и треск
Пропеллер лопнул как попало:
В него летя наперерез
Земная стрекоза попала.
Но не желаючи глазеть
На первой простыне газет
Свою наружность пред машиной
Я умираю как мужчина
Я удираю о бебе
Да я не понимаю в шашках
Как пианино на столбе
Как синяя карета в чашке.
Отблеск рая спал на снежном поле
А кругом зима уж длилась годы
Иногда лишь как пугливый кролик
Пробегала в нем мечта свободы
Было много снегу в атом мире
Золотых дерев под пеленою
Высоко в таинственном эфире
Проплывало лето стороною
Высоко в ночи закат пылал
Там на лыжах ангел пробегал
Он увидел сонный призрак рая
И заснул в его лучах играя
Бедный ангел от любви очнись
Ты на долгий белый путь вернись
Сон тебя не знает он жесток
В нем глубоко спит ночной восток
Он стрела ночной зари святой
Отраженье чаши золотой
Я встаю ответил мальчик сонно
Я посланец девы отдаленной
Я священный лыжник бедный книжник
Грязный друг защитник всякой жизни
Только ангел медлил умирая
И над ним горела роза рая
Над статуей ружье наперевес
Держал закат: я наблюдал с бульвара.
Навстречу шла. раскланиваясь, пара:
Душа поэта и, должно быть, бес.
Они втекли через окно в кафе,
Луна за ними и расселась рядом.
На острове, как гласные в строфе,
Толпились люди, увлекшись парадом.
Луна присела, как солдат в нужде,
Но ан заречье уж поднялось к небу.
И радуясь, как и всегда, беде,
Сейсмографы уже решили ребус.
Переломился, как пирог, бульвар.
Назад! на запад, конницы небес!
Но полно, дети, ято просто пар,
Чей легче воздуха удельный вес.
Еще валился беззащитный дождь,
Как падает убитый из окна.
Со мной шла радость, вод воздушных дочь;
Меня пыталась обогнать она.
Мы пересекли город, площадь, мост.
И вот вдали стеклянный дом несчастья.
Ее ловлю я за пушистый хвост
И говорю: давайте, друг, прощаться.
Слезой блестел ее багровый зрак,
И длинные клыки стучат от горя.
Своей клешней грозит она во мрак,
Но враг не хочет с дураками спорить.
Я подхожу к хрустальному подъезду,
Вине открывает ангел с галуном.
Дает отчет с дня моего отъезда.
Поспешно слуги прибирают дом.
Встряхают альфы в воздухе гардины.
Толкутся саламандры у печей,
В прозрачной ванной плещутся ундины,
И гномы в погреб лезут без ключей.
А вот и вечер: приезжают гости:
У всех мужчин под фалдами хвосты.
Как мягко блещут черепа а кости,
У женщин рыбьей чешуи пласты.
Кошачьи, птичьи пожимаю лапы,
На нежный отвечаю писк и рев.
Со мной беседует продолговатый гроб
И виселица с ртом открытым трапа.
Любезничают в смокингах кинжалы.
Танцуют яды, к женщине склонясь.
Болезни странствуют из залы в залу,
А вот и алкоголь — светлейший князь.
Он старый друг и завсегдатай дома.
Жена-душа быть может с ним близка.
Вот кокаин: зрачки — два пузырька.
Весь ад в гостиной у меня, как дома.
Что ж, подавайте музыкантам знак.
Пусть кубистнческие запоют гитары,
И саксофон, как хобот у слона,
За галстук схватит молодых в старых.
Пусть барабан трещит, как телефон:
Подходит каждый, слышит смерти пищик.
Но медленно спускается плафон,
И глухо стены движутся жилища.
Все уже зал, все гуще смех и смрад,
Похожи двери на глазные щели.
Зажатый и них кричит какой-то франт,
Как девушка под чертом на постели.
Стеклянный дом, раздавленный клешней
Небесной радости, чернильной брызжет кровью.
Трещит стекло в безмолвии ночном
И в землю опускается, как брови.
И красный зрак пылает дочки вод,
Как месяц полный над железнодорожной катастрофой.
И я держась, держась от смеха за живот,
Ей на ухо нашептываю строфы,
(Ведь слышал я. как он свистал во мгле,
Ужасный хвост, я хвать его и замер.
Лечу! Чу, лед грохочет на земле,
Земля проваливается на экзамене.)
Скучаю я и мало ли что чаю.
Смотрю на горы, горы примечаю.
Как стражник пограничный я живу.
Разбойники мне снятся наяву.
Светлеют пограничные леса,
Оно к весне — а к вечеру темнеют,
И черные деревьев волоса
Расчесывает ветер, рвать не смеет.
Бежит медведь: я вижу из окна.
Идет контрабандист: я примечаю.
Постреливаю я по ним, скучая.
Одним что меньше? Пропасть их одна!
Они несут с усилием кули.
Медведи ищут сладкие ульи.
Влачит свои табаки. как надежды.
Пред медом, что пред модой, щурят вежды.
Так чрез границу, под моим окном
Товары никотинные клубятся.
A им навстречу храбрые ребятца
Несут молитвы, вздохи прут равно.
И я, нескучной отдаваясь лени,
Торгом и незаконной сей не враг,
Промеж страной гористою добра
И зла страной, гористою не мене.
1925
Скучающие голоса летали
Как снег летает как летает свет
Невидный собеседник был согласен
(За ширмами сидели мудрецы)
А музыкант не нажимал педали
Он сдержанно убийственно ответил
Когда его спросили о погоде
В беспечных сверхъестественных мирах
Как поживают там его знакомства
Протекции и разные курорты
И как (система мелких одолжений)
Приходит вдохновение к нему
А за роялью жались и ревели
Затравленные в угол духи звука
Они чихали от шикарной стужи
Валящей в белый холодильник рта
Они летали, пели, соловели.
Они кидались точно обезьяны
Застигнутые пламенами снега
Залитые свинцовою водой
И медленно валились без изъяна
В оскаленные челюсти рояля.
В златых зубах жевались на убой
О муза зыка! музыки корова!
Какая беспощадность в сей воздушной
Бездушной гильотине танцовщице
Которая рвалась не разрываясь
В блестящих деснах лаковых лилась
Вилась впотьмах валила из фиала
И боком пробегала точно рак.
1926
С моноклем, с бахромою на штанах,
С пороком сердца и с порочным сердцем
Иду, ехидно радуясь: луна
Оставлена Лафоргом мне в наследство.
Послушай, нотро дама де ла луна!
Любительница кошек и поэтов.
Послушай, толстая и белая фортуна,
Что сыплет серебро фальшивое без счета.
Вниманье! тыквенная голова,
Ко мне! ко мне! пузатая невеста.
Бегут, как кошки по трубе, слова;
Они, как кошки, не находят места.
И я ползу по желобу мяуча.
Спят крыши, как чешуйчатые карпы,
И важно ходит, завернувшись в тучу,
Хвостатый черт, как циркуль вдоль по карте.
Лунатики уверенно гуляют.
Сидят степенны домовые в баках.
Крылатые собаки тихо лают.
Мы мягко улетаем на собаках.
Блестит внизу молочная земля,
И ясно виден искрометный поезд.
Разводом рек украшены поля,
А вот и море, в нем воды по пояс.
Но вот собаки забирают высоту,
Хвост задирав, как аэропланы.
И мы летим на спутницу, на ту,
Что нашей жизни размывает планы.
Белеет снежный неподвижный нос,
И глазы под зубчатыми тенями.
Нас радость потрясает, как понос:
Снижаемся с потухшими огнями.
На ярком солнце ко чему огни.
И ан летят и он ползут и шепчут
Стрекозы-люди, бабочки они,
Легки, как слезы, и цветка не крепче.
И шасть жужжать и шасть хрустеть, пищать,
Целуются, кусаются; ну ад!
И с ними вместе, не давая тени,
Зубастые к нам тянутся растенья.
Как жабы, скачут толстые грибы.
Трясясь, встают моркови на дыбы.
Свистит трава, как розовые змеи,
А кошка: описать и.г не сумею.
Мы пойманы, мы плачем, мы молчим.
Но вдруг с ужасной скоростью темнеет.
Вот дождь и хлад, а вот и снега дым.
А вот и воздух уж летать не смеет.
Пропала надоедливая рать,
А мы, мы вытянулись умирать.
Привстали души, синий морг под нами.
Стоят собаки в ряд со стременами.
И вот летим мы сонные домой.
К тебе, читатель непонятный мой.
И слышим, как на утренней земле
Мильон будильников трещат во мгле.
ПРИЛОЖЕНИЕ II править
Варианты стихотворений, опубликованных в кн. «Покушение с негодными средствами» (1997)
Не тонущая жизнь, ау, ау.
А храбрая, хоть и весьма пустая,
Стоит, как балерина на балу,
И не танцует, гневом налитая.
Чу, занавес плывет, как страшный флаг,
И чу, в суфлерской будке хлопнул выстрел.
К нам режиссер бежит, подняв кулак,
Но сон сквозь трап его хватает быстро.
В партере публика бесшумно умерла.
Уж тысяча карет ведет останки.
Удар: и мертвый падает на санки
С ворот скелет двуглавого орла.
Стук: черепа катаются по ложам,
И сыплется моноклей дождь сплошной.
Друзья клянутся мраком, вечной ложью;
Но в полночь им смеется свет дневной.
И неизменно на подмостках в роще,
В упорном сумасшествии своем,
Кружится танцовщицы призрак тощий,
Один скелет, потом вдвоем, втроем.
Уж падает в кулисы лес картонный.
Сползают замки из папье-маше.
Из чердаков ползут в дыму драконы
И сто других уродливых вещей.
Стреляют пистолеты, хлещут шпаги,
И пушки деревянные стучат,
Актеров душат черти из бумаги.
Вся труппа, весь театр разгромлен, смят.
И в бутафорском хаосе над нами,
Что из-под кресел в ужасе глядим,
Шагает мертвый сторож с орденами,
Из трубки выпуская черный дым.
Панопликас усонатэо земба.
Трибулациона томио и шарак.
О ромба! Муера статосгитам
И раконоста оргоносто як.
Шинодигама мэгао стилэн.
Атеципена мерант крикроама,
Мелаобрама местогчй троос.
Гостурукола укота сонэ.
Посту ру иола пасгота анэ,
Сгиобратана бреома май.
Идаоскара скори мёску мю
Силеускуму иггропекалеос ой.
Пескара район иста ста ко мча
Гамистоока асточака скафа.
Сгамиро миета точе гурта
Таэлосо Талес пеосотах.
Тенебрум маре — море темноты.
Пройдя, пролив чернила, мы в тебе.
Две каравеллы наши коровенки две.
О средства передвиженья бедноты.
О! беспредметной бури вялый шум.
Мы видим дно; вдали, вдали под нами.
Мы в пустоте, но валимся, пляшу.
Конь невидимый, черт, меж стременами.
Но ах, мы тонем, а-ах — летим.
Бесцветны воды надувают парус
На парашюте нам не по пути.
Вновь мы на море, моря над, о ярость.
Тенебрум маре — море темноты
Прими утопленников в волнах пустоты.
О ты над нами, нами под о ты.
III.1925
Офелия, ты фея иль афера?
Венок над головою Олоферна!
В воде стоит литературный ад,
Открытие и порочный клад.
Там храбро рыбы стерегут солдаты
Стеклянный город, где живешь всегда ты,
Там черепа воркуют над крылечком.
И красный дым ползет змеей из печки.
Нырни туда, как воробей в окно.
Увидишь: под водой сияют лампы.
Поют скелеты под лучами рампы.
И кости новые идут на дно.
О водяное, страшное веселье;
Чиновники спешат на новоселье,
Чета несет от вывески калач,
Их жестяной сапог скрипит, хоть плачь.
Но вот склонились визитеры-кегли,
Вкатился в желтом фраке золотой,
Среди столов хозяева забегали,
И повара поплыли над плитой.
И вот несут чешуйчатые звери
Архитектурные сокровища-блюда.
И сказочное дефиле-еда!
Едва проходит в золотые двери.
Вареные сирены с грудью женской,
Тритоны с перекошенным лицом.
Морские змеи бесконечной лентой
И дети, проданные их отцом.
И ты летишь под соусом любови
С румяною картошкою вокруг.
На деревянном блюде, с изголовьем
Разваренных до пористости рук.
Стучит ножами разношерстный ад,
Танцует сердце, как лиловый заяц.
Я вижу: входит нож в блестящий зад.
Скрежещет вилка, в белу грудь втыкаясь.
Я отрезаю голову себе.
Покрыты салом девичии губы,
И в глаз с декоративностью грубой
Воткнут цветок покорности судьбе.
Вокруг власы висят, как макароны.
На вилку завиваться не хотят.
Совсем не гнетен кожа из картона.
Глазные груши точат сока яд.
Я чувствую, проглоченная спаржа
Вращается спиралью в животе.
В кишках картофель странствует, как баржа,
И щиплет рак клешнею в темноте.
Я отравился, я плыву средь пены,
Я вверх своей нечистотой несом,
И подо мною гаснет постепенно
Зловещий уголек — твой адский дом.
И в красном кубе фабрики над лужей
Поет фальшиво дева средь колес
О трудности найти по сердцу мужа,
О раннем выпадении волос.
А над ручьем, где мертвецы и залы,
Рычит гудка неистовый тромбон.
Пока штандарт заката бледно-алый
С мороза неба просится в альбом.
И в сумерках декабрьского лета
Из ядовитой и густой воды
Ползет костяк огромного скелета,
Перерастая чахлые сады.
1925
Дыхание на зеркале живет
Еще гордится конькобежец павший
Еще вода видна сквозь тонкий лед
Еще вздыхает паровоз уставший
Напрасно небо нежное течет
И темный снег сравняться хочет с камнем
Напрасно ливень головы сечет
Ведь не ответит искренно судьба мне
И не протянет дерево к земле
Нагую ветвь и не раздавит скуку
И не раздастся бытия извне
Из сферы счастья писк богатых кукол
Безмолвно годы чалят с высоты
Знакомою дорогой без сомненья
Как корабли большие на ученье
Большой но неприятной высоты
1925
Я примерять люблю цилиндры мертвецов,
Их надевать белесые перчатки.
Так принимают сыновья отцов
И Евы зуб на яблоке сетчатки.
На розовый, холеный книжный лист
Кладу изнемогающую руку
И слышу тихий пароходный свист,
Как круговую гибели поруку.
Подходит ночь, как добродушный кот,
Любитель неприличия и лени;
Но вот за ним, убийца на коленях,
Как черный леопард, крадется год.
Коляска выезжает на рассвете,
В ней шелковые дамы «fin de siècle».
Остановите, это смерть в карете!
Взгляните, кто на эти козлы сел!
Растет возок, и вот уже полнеба
Обвил, как змей, нерукотворный бич,
И все бросаются и торопятся быть
Под желтыми колесами. Кто не был!
Но что скачок, пускай еще скачок.
Смотри, с какой невыразимой ленью
Земля вращается, как голубой зрачок
Сентиментального убийцы на коленях.
Август 1925
На белые перчатки мелких дней
Садится тень как контрабас в оркестр
Она виясь танцует над столом
Где четверо супов спокойно ждут
Потом коровьим голосом закашляв
Она ложится прямо на дорогу
Как револьвер уроненный в тарелку
Где огурцы и сладкие грибы
Такой она всегда тебе казалась
Когда пускала часовую стрелку
На новой необъезженной квартире
Иль попросту спала задрав глаза
Пошла пошла к кондитеру напротив
Где много всяких неудобных лампов
Она попросит там себе помаду
Иль саженный рецепт закажет там
Чтобы когда приходит полицейский
Играя и свистя на медной флейте
Ему открыть большую дверь и вену
Английскою булавкою для книг
Зане она ехидная старуха
Развратная и завитая дева
Которую родители младые
Несут танцуя на больших руках
Подъемным краном грузят на платформу
Не торопясь достойно заряжают
Не слишком наряжая и не мало
Как этого желает главпродукт
Но мне известно что ее призванье
Выть храброй и бесплатной Консуэллой
Что весело танцует на лошадке
В альбом коллекционирует жуков
Зане она замена Гуиилеху
Обуза оседлавшая гувузу
Что чаркает на желтом телеграфе
Ебелит я плюет луне в глаза
Непавая хоть не стоит на голу
И не двоится серая от смеха
За не давно обучена хоккею
И каждый день жует Мируар де Спор
ПРИЛОЖЕНИЕ III править
Pages de Transbordeur Dada править
Как часто острый угол хорошо построен<ного> дома кажется мне доказательством бытия Божия, мокрый след на ковре коридора окончательно уничтожает возможность воскресения плоти, а два человека, симметрично читающие газету по обеим сторонам кинематографа, погружают меня в старые мучительные сомнения о троичности. Кроме того, есть католические, еврейские и антирелигиозные скверы, где статуя Жорж Занд нашла, наконец, заключительный аргумент против романтического отношения к жизни, но незачем курить около нее, сад слишком поздно закрывают и за место платят.
Так я всегда думаю, никогда не думая. Еще вчера ночью счастье казалось совершенно проигранный, дома давила на мокрую голову, и возврата не было. И вдруг посередине rue du Bac, на углу, остановился перед зеленой газовой тумбой на пустыре, спокойно светящейся изнутри. Когда же положил на нее руки, понял, что она греет. И отлегло от сердца. Ответ был найден, и дальше идти стало много легче, улица расширилась, и дома приняли исходное положение. Но так и осталось неизвестным: что было несомненно и непоправимо, что возразил газовый свет и на каком открытии успокоилось сердце.
Спускаться по подымающейся движущейся лестнице, весь погруженный в соразмерение скорости.
Считать. Считать буквы на вывесках, цветы на обоях, квадраты на клеенке, вечно считать до утомления.
Рассматривать свою руку, ногу, детородный член с глубоким вниманием и удивлением, как будто бы видишь их в первый раз.
Встречая знакомого, не отвечать на поклон и проходить мимо, упорно, внимательно смотря в глаза, узнавая их впервые.
Одиннадцать любимых слов.
Равновесие, теплота, суровость, тяжесть, природа, необходимость, сила, радость, свежесть, полнота, покой.
Тело — драгоценная видимая часть души, вполне реализованная. Те, кто не доволен своим телом, считая его для себя неподходящим, не понимают красоты своего тела и уродства своей души.
В привычной тяжести широкой и неинтеллигентной руки микеланджеловского Давида больше очевидности Бога, чем в почти всем <нрзб> шелке.
То, что я люблю больше всего. Естественное высокомерие, самообладание и здоровье.
Чем занимается дьявол на земле? Исключительно Богом, но он не хочет, чтобы ему мешали, и потому он придумал неотразимый аргумент для простого народа. На свете слишком много зла, чтобы Богу существовать.
Самые храбрые поступки.
Ничего не писать.
Молиться на улице, стоя на коленях.
Показывать на улице детород<ный> чл<ен>.
Кубизм умер, но его духом сделаны наша эпоха, ваши дома, наши платья, все наши моды, в этим я остро чувствую отличие своего поколения, ибо вавилонская простота и тяжесть хорошо построенного дома требуют от меня самообладания, суровости, теплоты, веры, высокомерия и любви к порядку.
Жизнь — золотая река осуществлений. Естественно, искренно и незаинтересованно морально <она> ненавидит все неудачное и всех неудачников, независимо от того, чья в этом вина — их ли или <их> отцов, случайности, рока. Она стыдится нас. эмигрантов, как греки стыдились Эдипа, несмотря на его добрые намерении, поэтому удача, здоровье, самообладании, образование есть прямой эстетический долг эмигранта. А сети это невозможно, то полная, законченная удача его неудачи опять, уже с другого воина, переделывает его существование. Как часто мне хочется сказать: бросьте притворяться счастливыми, обретите отсутствующее за вашим подлым, сомнительным французским языком величие Вашей полкой неприспособленности, высокомерие Вашей нищеты, слабости, бедности, de snobisme de voire pensée[1]. Ибо в мистической экономии целого именно Вашей неудачен заплачено за яркость лета, за флаги счастливых младенческих народов, за радость семей. И только Вы ничего от Бога не получили. И в то время как у всего остального человечества рыльце в пуху. Вы спокойно, неподкупно, нерадостно, печально судите творение. Только Вы объективны и можете сказать, стоило ли и разводить такую красоту такими средствами.
Вы цена мира, то. чего Бог не смог избежать, les ombres aux tableaux[2], те тени, сопровождающие свет, которые унижают художника. Вы стыд мирозданий, и. смотря на Вас, Создатель испытывает раскаянье, что согласился на Творение. И Ваша смерть ничего не исправит, ведь он будет вечно помнить Вас как ходячий упрек своему всемогуществу. Напротив того. Ваше примирение с ним доставит ему величайшее удовольствие.
КОММЕНТАРИИ править
Книга представляет читателям новую часть неизвестных стихотворении Б. Ю. Поплавского, написанных в середине 1920-х гг. (предыдущий сборник его неопубликованных произведение этого периода — «Покушение с негодными средствами» — вышел в издательстве «Гилея» в 1997 г.). Оригиналы текстов были сохранены в Париже другом поэта Н. Д. Татищевым.
Литератор Николай Дмитриевич Татищев (1896—1985) познакомился с Поплавским в 1936 или в 1927 г. После гибели поэта Татищев по имевшимся у него материалам подготовил и издал в Париже три сборника стихотворении Поплавского («Снежный час», 1956; «В венке на воска», 1938; «Дирижабль неизвестного направления», 1965, далее обозначаете" как ДНИ), опубликовал отрывки из его прозы и дневников. Вместе с единственным прижизненным стихотворным сборником Поплавского «Флаги» (1941) эти публикации долгое время оставались главными источниками текстов поэта. В 1970e гг. Татищев передал часть своего архива старшему сыну Степану, когда тот задумал подготовить к изданию Собрание сочинений Поплавского (проект не осуществился). После смерти Н. Д. Татищева оставшаяся часть архива перешла к его сыну Борису. В 1997 г. Борис Николаевич и Ирэн Татищевы подарили имевшиеся у них бумаги Поплавского Государственному Литературному музею в Москве. Эти материалы и послужили основой для настоящей публикации.
Весь переданный Татищевыми архив включает более ста пятидесяти листов с поэтическими текстами и десять тетрадей дневников и конспектов (включающих наброски и черновики стихотворений). В поэтической части архива помимо совершенно неизвестных произведений, имеются оригиналы текстов, вошедших в сборник «Флаги» и в три изданных Н.Татищевым посмертных сборника поэта, а также опубликованных им в парижском журнале «Возрождение» (1965)- Несколько текстов являются вариантами (как правило. более поздними авторскими версиями) стихотворений, обнаруженных в архиве Фонда И. М. Зданевича (Париж) и вошедших в сборник «Покушение с негодными средствами» (далее — ПНС).
Среди рукописей самого поэта и машинописных оригиналов встречаются рукописные копии, сделанные возлюбленной Поплавского, а впоследствии женой Н.Татищева Диной Григорьевной Шрайбман (1906—1940). О своей совместной работе с Д. Шрайбман поэт писал в дневнике: «Целый день с Диной стихи переписывали» (20 октября 1929 г., неопубликованный дневник из архива H. Татищева), «сейчас придет Дина, и мы будем переписывать стихи для книги» (6 июля 1930 г., там же). Именно Дине Поплавский завещал исключительное право выбирать его стихи для опубликования (см.: Поплавский Б., Неизданное: Дневники, статьи, стихи, письма. М., 1996).
Важной находкой, приоткрывающей завесу тайны над ранними публикаторскими попытками поэта, представляются листки с его стихотворениями, отпечатанными типографским способом. Позднее все эти тексты были использованы Татищевым при подготовке изданий поэтического наследия Поплавского. Но всей вероятности, обнаруженные листки являются пробными оттисками невышедшего сборника «Дирижабль неизвестного направления», который готовился к изданию м Париже во второй половине 1920-х гг. С. М. Ромовым (об этой сборнике см. в ПНС).
Принципиальной особенностью описываемого собрания является то, что имеющиеся в нем поэтические тексты, как правило, подвергались Н. Татищевым правке и обработке. Планируя включить текст в тот или иной сборник. Татищев не только правил пунктуацию и орфографию, но и изменял или придумывал новые названия стихотворений, убирал и менял посвящения, переписывал, вычеркивал, переставлял строки, убирал строфы, а также объединял несколько стихотворений в одно. Таким образом, многие ранее опубликованные стихотворения Поплавского — это тексты в татищевской обработке {образцы восстановленных авторских версий ранних стихотворений, опубликованных в редакции Н.Татищева в ДНИ, даются в Приложении I).
В основной корпус книги вошли не все неизвестные поэтические тексты Поила веко го, обнаруженные в архиве Н. Татищева. а лишь те, которые были им сочинены преимущественно в 1924—1926 гг. (за рамками нашего издания остались тексты конца 1920-х — начала 1930-х гг., большинство из которых составляют некий цикл, имеющий явное образное и стилистическое родство с романом Поплавского «Аполлон Безобразов» и стихотворениями из «Дневника Аполлона Безобразова»; в книгу не вошли и многочисленные черновые записи «Автоматических стихов», сделанные в дневниках 1933—1934 гг.)[3]. Нами публикуются стихотворения, написанные приблизительно в тот период, о котором Поплавский вспоминал в письме Ю. Иваску: «Долгое время был резни» футуристом и нигде не печатался" (Поплавский Б., Неизданное. С. 242). Как сейчас уже можно судить, именно в те годы в поэзии Поплавского особенно проявился дух ненормативности и свободного экспериментирования, сближающий его творчество с самыми радикальными литературными новациями XX века.
Этих текстов также, хотя и в меньшей степени, коснулось редакторское вмешательство Н.Татищева. Публикуя их, мы сочли необходимым сохранить их первоначальный авторский вид. Вместе с тем, в комментариях к стихотворениям указываются все принципиальные изменения, внесенные Н.Татищевым.
В дополнение к неизвестным текстам мы помещаем найденные в архиве Н.Татищева варианты стихотворений Поплавского, опубликованных в ПНС (Приложение II). В Приложении m впервые публикуется написанный в 1930-e гг. небольшой прозаический текст Поплавского, очевидно, предназначавшийся для авангардистского издания Сергея Шаршуна «Перевоз» («Перевоз дада»).
Авторская пунктуация в публикуемых поэтических произведениях в основном оставлена без изменении (в ряде текстов, где автор явно стремился к нормативной или хотя бы к частичной пунктуации, добавлены необходимые знаки). Исправлены опечатки, а также явные орфографические и грамматические ошибки. В необходимых случаях сохраняются зачеркнутые автором слова и строки (даются в квадратные скобках). Непонятые публикаторами слова обозначаются сокращением нрзб. в угловых скобках. В комментариях, помимо общей информации о характере оригинала и о самом тексте, приводятся вычеркнутые автором строфы, отрывочные записи поэта, помещенные на оборотах листов, переводы текстов, написанных по-французски, а также даются первоначальные варианты тех строк, в которые автор вносил свою правку.
Выражаем свою искреннюю признательность всем, кто бескорыстно помогал появлению этой книги, и прежде всего Марине Ивановне и Анатолию Григорьевичу Вишневским за их неустанное содействие в получении материалов Поплавского из архива Н. Татищева. Благодарим также опытных архивистов Сарру Владимировну Житомирскую и Мирру Иосифовну Перпер, давших профессиональные консультации при подготовке к печати рукописей поэта. Неоценимую помощь и редактировании книги оказал Виктор Альбертович Обухов, чьи эрудиция и поэтическое чутье помогли публикаторам избежать ряда неоправданных ошибок.
«Перечисляю буквы я до ша…». Авторская рукопись (далее — рукопись). 1924. Рукой Татищева вписано заглавие «Сонет».
«Копает землю остроносый год…». Рукопись. ]924.
«На смутный шум воды нерукотворной…». Рукопись с авторской правкой, 14.X.1924. Первоначальный вариант 6-й строки:
Благословенна неживая одурь
«Прекрасно сочиняешь Александр…». Рукопись с авторской правкой. <1924>. Александр — поэт Александр Самсонович Гингер (1897—1965), приятель Поплавского, участник созданной И. Зданевичем и С. Ромовым в конце 1932 или начале 1923 г. группы «Через». Олеандр — южный вечнозеленый кустарник с красными, розовыми или белыми цветами. «Свора верных» — название первого стихотворного сборника А. Гингера (Париж, 1922). Обакула (устар.) — краснобай, балагур, обманщик. Лал (устар.) — драгоценный камень. Свешников (Кемецкии) Владимир Сергеевич (1902—1948) — поэт, приятель Поплавского, участник группы «Через» («мистический марксист» Свешников выведем в качестве персонажа в повести И. Зданевича «Письма Моргану Филипсу Прайсу», 1929)- Миннезингер — средневековый рыцарский поэт-певец в Германии. Божнев Борис Борисович (1898—1969) — поэт, участник группы «Через».
Первоначальный вариант 7-й строки:
Товарищу безделий суеверных
«Бело напудрив красные глаза…». Копия Д. Шрайбман. 1924. Александру Гингеру — см. примеч. к предыдущему тексту.
«Ворота воротя визжат как петел…». Рукопись. 1.XI.1924. На обороте листа помещены три двустишия:
У церковной ограды песик
Весь испачкал капельный носик
Был город в картине и посередине картины
Мне живопись пела о счастье и я был счастлив
Измученный жизнью безумством надежды
Спокойно и ясно вполне безнадежно
Петел (устар.) — петух.
«Как в ветер рвется шляпа с головы…». Машинопись. 1924.
«Мальчик думает а я остался…». Рукопись. <1924?>, 1-я и частично 2-я строки пошли в стихотворение «Мальчик смотрит, белый пароходик…», опубликованное в кн. «В венке из воска».
«Я звал Тебя весна слегка мычала…». Рукопись. 1925. В конце поэтом зачеркнуто десять строк:
О как страдал и как любил? Забыл! автомобиль
Но ах фонарь в него копье вонзает
Ан ныне сам из пепла выползает легковой извозчик
Смущенный пешеход раскроет зонт
И дозовет являя голос тощий
Уедет он за синий горизонт
Как бы на дачу клоун мастодонт
Шасть хлопнет кнут как оправданья росчерк
«Не неврастении зеленая змея…». Рукопись.
«Садится дева на весы…». Рукопись. 1925.
«Лесничий лестницы небесной Ты не без…», Рукопись. 1925.
«Фонарь прохожему мигнул…». Рукопись. 1925.
«Соутно умигано халохао…». Машинопись. <1935>. Стихотворение было напечатано И. Зданевичем в антологии «Poésie de mots inconnus» (1949) буквами латинского алфавита вместе со стихотворениями «Панопликас усонатэо земба…» (см. Приложение II; вариант опубликован в ПНС под заглавием «Земба») и «Опалово луненье белых рук…» (см. следующий текст) С указанием общей даты (1925). В комментариях, к ПНС эти три стихотворения, ошибочно воспринятые по публикации И. Зданевича как единый текст, приведены в обратном переводе с латинской транслитерации.
«Опалово луненье белых рук…». Машинопись с авторской правкой. <1925>. См. комментарий к предыдущему тексту. Первоначальные варианты:
13-16 Безруку как худава корда
Ваонеспбри рннальдес вали
О счастье синепорое не спорит
Не отлетает бовса от земли
«В серейший день в сереющий в засёрый…». Машинопись. <1925?>.
«Не буффонаду и не оперетку…». Машинопись. <1925;>.
«Бездушно и страшно воздушно…». Машинопись. <1925?>.
«Блестит зима. На выгоне публичном…». Машинопись с авторской правкой. <1925?>. Александр — очевидно, имеется в виду Александр Гингер (см. примеч. к стихотворению «Прекрасно сочиняешь Александр…»). Первоначальные варианты:
14 Бесшумно и бесчувственно горят
17 На холоде замкнулся сад публичный
«Я Вас люблю. Любовь она берется…». Машинопись. <1925?>.
«Отъездом пахнет здесь; смердит отъезд…». Машинопись с авторской правкой. <1925?>. Первоначальный вариант 18-й строки:
Живут безгласно — Ты жить без глаз попробуй.
«[Летящий] снег, ледящий детский тальк…». Машинопись. <1925?>.
«На! Каждому из призраков по морде…». Машинопись. <1925?>.
«Невидный пляс, безмерный невпопад…». Машинопись с авторской правкой. <1925?>. Первоначальный вариант 2-й строки:
Вишь обморок, о морока Мойра.
«Песня первая». «Песня вторая». «П<есня> трет<ья>». «Песня четверт<ая>». Рукописи. <1925?>. Аналогичный по структуре цикл стихотворений опубликован в ПНС («Посещение первое» — «Посещение четвертое»). Гуна — в индийской мифологии обозначает три состояния, связанные с осознанием сущности вещей. — счастье, удовольствие, апатию. Надир и зенит — астрономические термины, обозначающие диаметрально противоположные точки небесной сферы. Офелия и перигелия — звучащие как женские имена, эти слова происходят от астрономических терминов «афелий» и «перигелий», обозначающих наиболее удаленную от Солнца и наиболее к нему приближенную точки эклиптической орбиты небесного тела. Триангулическая (от лат. trianinilum — треугольник) — треугольная. Non mais merde (фр.) — дословно: «нет, но говно». Défense d’afficher (фр!) — запрет афишировать.
«Дадафония». Машинопись с авторской правкой. Март 1926. Заглавие написано по старой орфографии («Дадафонія»). Оно перекликается с названием «Dadaphone», которое носил выпущенный в 1920 г. в Париже 7-й номер журнала «Dada», выходившего под редакцией Т. Тцара. Известно, что Поплавский был лично знаком с рядом французских дадаистов и их лидером Т. Тцара. О его контактах с русским дадаистом С. Шаршуном см. к комментарии к Приложению III.
Как Дануцио в Фиуме — Д’Аннунцио Габриеле (1863—1938), итальянский писатель и политический деятель. В сентябре 1919 г. Д’Аннунцио, сформировавший частную армию, в знак протеста против подписания Версальского договора оккупировал город Фьюме (сейчас — Риека) на побережье Адриатического моря и удерживал его в течение пятнадцати месяцев. Берлинский «Клуб дада» послал Д’Аннунцио телеграмму в поддержку этой акции.
Первоначальные варианты:
1 Зеленое синело дым дымил
7 Пила лозу что- ходит на возу
«Закончено отмщение: лови!..», Рукопись с авторской правкой, слегка перечеркнута карандашом, 1926. В. Кемецкий — см. примеч. к стихотворению «Прекрасно сочиняешь Александр…». Первоначальные варианты:
6 Стекается холеный бок лекала
21 Как белую бумагу навсегда.
«Человекоубийство». Машинопись с авторской правкой. 2.VI.1926. Первоначальный вариант 5-й строки:
Судьбой ли предрешен был этот час
«Télégraphie sans fil». Копия Д. Шрайбман. 1926. Заглавие, написанное на французском языке, переводится как «Беспроволочная телеграфия». В 12-й строке слово «есть» заменено Татищевым на «сеть».
«Как медаль на шее у поэта…». Копия Д. Шрайбман. 1926. Во 2-й строке правка Татищева: вместо «на дереве во рту» — «на древе иль во рту».
«Розовело небо, холодело…». Копия Д. Шрайбман. <1926>.
«В осенний день когда над плоским миром». Рукопись. 1926. Две первые строки явно перекликаются с начальными строками стихотворения «Стоицизм» (1930), опубликованного в кн. «Флаги»: «В теплый час над потемневшим миром. / Желтоносый месяц родился…», A Paul Fori — посвящение французскому поэту, приверженцу эстетики символизма Полю Фору (1872—1960). Ему же в кн. «В венке из воска» посвящен текст «Нездешний рыцарь на коне…». Бoa (устар.) — женский шейный или наплечный шарф из меха или перьев.
«Напрасным истреблением страстей…». Рукопись. 1926.
«Бардак на весу». Машинопись с авторской правкой. <1926>. Последняя строфа к чуть измененной редакции еще раз переписана от руки (публикуется этот вариант). К посвящению Владимиру Келецкому (см. примеч. к стихотворению «Прекрасно сочиняешь Александр…») добавлен рукописный текст на французском языке. Приводим его в русском переводе:
«Тебе, распутный ангел, тебе, благочестивый бес, до глубины уязвленный лунном отравой, я посвящаю сон в весеннюю ночь, апологию тлетворных добродетелей — похвалу небесным порокам.
Борис Поплавский, могильщик, влюбленный в Офелию цивилизации.
Писано в Париже, столице на изощрён ней шей чертовщины, в лето 2026 от чаровника Иисуса».
Первоначальные варианты:
21 Средь майской теплоты цветущей мглы
24 И там на пил поэтовы портища
После 14-й строки зачеркнуто тринадцать строк:
Торчат пяты и пальцы грязных ног
Считает их гуляка (их сынок)
Он вешает на них из роз венок
Нос затыкая (запахи) Алло
Алло! Рембо! но спит поджарый черт,
(Единственную ногу сунув в рот)
Охо! Жарри! вообрази брат! фонари
Перчаткой бьют (скелеты) до зари
Зеленую мочу лия из глаз
Себя бия в необходимый таз
О дохлый доктор воспрети отраву
Молчит Жарри (он в небе щиплет травы)
Ленивый голос шепчет «Не ори»
Н.Татищев исправил 1.(-ю строку:
Уж тает ночь уже слегка сквозит
«Письмо швейцара». Машинопись с авторской правкой. <1926?>. Посередине (на сгибе) лист заклеен бумажной полоской, закрывающей часть текста. Это сделано, очевидно, для скрепления двух половин листа, на обороте которого находится стихотворение «Жизнеописание писаря», опубликованное Татищевым в ДНН. В конце зачеркнуто две строфы:
И медленно гарцуют развлекаясь
Немедленно танцуют. Раз влеком
Я несколько поплакать увлекаясь
Слегка слезу ударить кулаком
Под вешалкой под виселицей вещи
Я слушаю палач мертвец и врач
Я тонким козырьком пилой зловещей
Срезая пуговицы с пол (так легче врать)
«Любовь к испанцам». Машинопись. <1926?>. Текст целиком закрашен фиолетовыми чернилами, поля разрисованы. Закон Альвогадро — Поплавский, очевидно, переиначивает фамилию итальянского ученого А. Авогадро, открывшего один из основных законов химии.
«Dionisus au Pôle Sud». Машинопись с авторской правкой. <1926?>. Даем русский перевод вписанного от руки французского текста:
«Дионис на Южном Полюсе
Пьеса в одном акте
Действующие лица
Мария--Сольвейг--Елена--Венера--Анна — женcкое начало в природе
Иисус--Дионис — соотношение активного и пассивного начал
Мария, она же „София“ --Сефира, косвенным образом оборачивающаяся Софией Ахамот, душой человеческой
Христос еще не родившийся — человеческое создание — разум
Ангел
Странствующие
и снобы ех».
(Перевод М.Вишневской)
А. А. В. — адресат посвящения (инициалы, возможно, написаны буквами латинского алфавита) установить не сдалось. Сольвейг — героиня драмы Г.Ибсена «Пер Гюнт» (1867). Одильон Редон (1840—1916) — французский график и живописец, представитель символизма. В своем творчестве добивался эффекта слияния реальности и мистической фантазии. Первоначальные варианты:
6 Все это только розовый снег
11-13 Ночью хихикали красные груди
Молча лежали убитые люди.
40 Чред неподвижный разреженный воздух.
46 Нежны бесстрастны прелестны и горды
52 С нежным моноклем на шелковой ленте
«Вино и смерть, два ястреба судьбы…». Машинопись. <1926?>.
«Шасть тысячу шагов проходит жизнь…». Машинопись. <1926?>.
«Ничего не может быть прелестней…». Машинопись. <1926?>. Су — до 1947 г. мелкая французская монета, равная 1/20 франка.
Татищевым вписано заглавие стихотворения («Передышка»), зачеркнута последняя строфа и внесена правка: в 1-й строке вместо «не может быть» — «не бывает», в 14-й вместо «медведям» — «учтиво».
«Я желаю но ты не жалеешь…». Машинопись. <192б?>. Скетингринг (от англ. skating-rink) — ледяной каток для катания на коньках.
«Запыленные снегом поля…». Машинопись с авторской правкой. <1926?>. 3-я строфа зачеркнута, но приводится нами в основном тексте.
Татищевым вписано заглавие «Жюль Сюпервиель» (под заглавием «Поэт из Монтевидео» и с посвящением уругвайскому поэту и романисту, противнику сюрреализма Ж.Сюпервиелю в ДНН Татищев опубликовал текст Поплавского «Он на землю свалился оземь пал…»).
«На ярком солнце зажигаю спичку…». Машинопись <19267>. Татищев переписал две последние строки:
А вечером таскается и стонет,
Как римский писарь в масляном хитоне.
«Я равнодушно вышел и ушел…». Копия Д. Шрайбман. <1926?>. Франзоль — белая булка.
«Мы ручей спросили чей ты…». Машинопись. <1926?>. Бредень (устар.) — небольшой невод.
«Существующий мир поминутно подвластен печали…». Машинопись с авторской правкой. 1927. Текст напечатан по старой орфографии. Первоначальные варианты:
4 И органом живым управляет мертвец-органист
8 А на небе лениво заснули глупцы у стола
20 Эти самые души вечно не те
«За углом в пустынном мюзик-холле…». Рукопись. <1920-e>. Revue (фр.) — обозрение. Променуар (от фр. promenoir) — крытая галерея.
«Ars poétique». Машинопись с авторской правкой. <1925-1931>. Заглавие, написанное на французском языке, переводится как «Искусство поэзии». Последняя строфа стихотворения в отредактированном Татищевым виде помещена им в ДНН под заглавием «Эпитафия» и с датой «1931». А. Гингеру — см. примеч. к стихотворению «Прекрасно сочиняешь Александр…». Филомела — в греческой мифологии возлюбленная фракийского царя Терея, который женился на ней, потом отрезал ей язык и заточил ее. Чарли Чаплин и Дуглас Фербанкс — знаменитые актеры американского немого кино. Писатьер (от фр. pissodière) — то же, что и писсуар. Геспериды — в греческой мифологии дочери титана Атланта, жившие в сказочном саду.
Первоначальные варианты:
6-8 И ан летит сквозь мокрые леса
Стон Филомелы глас едва приметный
Что шевелит камышины сердца
Татищевым изменено заглавие стихотворения («Поэт»), а также внесена правка: в 21-й строке вместо «в писатьер» — «за кусты», 23-я строка вычеркнута, в 24-й «и набивают шишку» заменено на «все злы и недовольны». В 32-й строке «суп» заменено на «рай», в 33-й вместо «с различной высоты» — «различной красоты». Также в конце им написана дата «1928-1931».
В архиве Н. Татищева также имеется копия, написанная по старой орфографии рукой Д. Шрайбман, с датой «1935-1931» и посвящением А. С. Г. (т. е. А. С. Гингеру). Приводим варианты разночтений:
6-8 И шасть летит сквозь мокрые леса
Стон Филомелы, глас зари ответный
Что шевелит [камышины] сердца.
10 Душа почит в холодном шутовстве
32 Ползет вперед, потом спешит назад
29 Изнанкою являя жалкий вид.
33 Средь мелких звезд различной красоты.
Этому тексту Татищев, внеся правку, дал заголовок «Вечер поэзии». Последние четыре строки (ставшие в татищевской редакции Эпитафией") отчеркнуты, рядом рукой Д. Шрайбман (?) написано «В Кладбище, 2».
В этой части книги публикуются образцы подлинных текстов Поплавского, которые впоследствии в обработке Н.Татищева вошли в ДНН. На найденных листках с текстами отчетливо различимы все изменения, внесенные рукой Татищева, — и они, как правило, точно соответствуют окончательным печатным версиям. Лишь иногда татищевская правка носит предварительный характер, но совершенно очевидно, что дальнейшая редакционная доработка текста делалась именно им. Поскольку для ознакомления с окончательными версиями, предложенными Татищевым, достаточно обратиться к известным источникам, мы сочли возможным не приводить всю его правку в комментариях, а лишь показать, основываясь на архивных оригиналах, места текста, затронутые редакторским вмешательством (выделены курсивом; в комментариях отмечены вычеркнутые при редактировании строфы).
«От счетоводства пятен много…». Машинопись. <1925-1926?>. Опубликовано в ДНН под заглавием «Авиатор», 2-я, 8-я, 11-я и 12-я строфы вычеркнуты Татищевым.
«Отблеск рая спал на снежном поле…». Машинопись. <1925-1926?>. Опубликовано в ДНН под заглавием «Снежный час». Это заглавие вписано рукой Татищева, 5-я строфа им вычеркнута.
«Над статуей ружье наперевес…». Машинопись. <1925-1926?>. Опубликовано в ДНН под заглавием «Вечерняя прогулка» без последней строфы, но с добавлением двух отдельных стихотворении: «Упала молния зажглась в дому (sic!) реклама…» и «Автоматический рояль души…» (оба четверостишия — первое в двух вариантах, а второе с датой «1926-1929» — найдены в архиве Н. Татищева). Заглавие вписано рукой Татищева, последняя строфа вычеркнута и рядом написаны первые строки двух добавленных стихотворений.
«Восьмая сфера». Типографский оттиск. <1925>. Опубликовано в ДНН под заглавием «Возвращение в ад» и с посвящением Лотреамону. 3-я и 15-я строфы вычеркнуты Татищевым, его же рукой вписаны новое заглавие и посвящение. Более ранний машинописный вариант этого стихотворения (с датой «925. начало мая») опубликован в ПНС.
«Скучаю я и мало ли что чаю…». Типографский оттиск. 1935. Опубликовано в ДНН под заглавием «На границе» без посвящения Александру Питеру. Заглавие вписано рукой Татищева, посвящение и 4-я строфа им вычеркнуты.
В архиве Н. Татищева имеется рукописный текст этого же стихотворения, написанный по старой орфографии, с некоторыми отличиями от публикуемого. Приводим разночтения:
13-17 Они несут свои кули как кули
Медведи ищут сладостные ульи
Влачат сумы как тяжкие надежды
В березняке как звери щурят вежды
Так чрез границу на моем прицеле
19-22 A им навстречу иноки и старцы
С молитвами несут кресты и цепи
И я нескучной предаваясь лени
Торговле незаконной сей не враг
«Музыкант нипанимал». Машинопись. 1926. Опубликовано в ДНН под заглавием «Музыкант ничего не понимал». Старое заглавие вычеркнуто, а новое вписано рукой Татищева.
«Жюлю Лафоргу». Типографский оттиск. <1925-1926?>. Опубликовано в ДНН под заглавием «Другая планета» с посвящением французскому поэту Жюлю Лафоргу (1860—1887). Это заглавие вписано рукой Татищева, им же вычеркнуты 2-я и последняя строфы, переставлены строки в 10-й и 11-й строфах. Более ранний машинописный вариант этого стихотворения опубликован в ПНС.
Здесь помещены тексты, представляющие собой варианты стихотворений, найденных в архиве Фонда И. M. Зданевича и впервые опубликованных в ПНС (варианты двух текстов из этого сборника, одновременно являющиеся и вариантами текстов из ДНН, включены в Приложение I).
«Не тонущая жизнь, ау, ау…». Машинопись с авторской правкой. <1925?>. Опубликовано в ПНС с посвящением Евгении Петерсен. Первоначальные варианты:
5 Но занавес плывет как страшный флаг
8 Но смерть сквозь трап его хватает быстро
10 И тысяча карет везет останки
11 Валятся замки из папье-маше
Между 1-й и 2-й строфами зачеркнута строфа:
Почто мадам? театрам нет конца!
Кафе анатомический театр
Где каждый рад от своего лица
Прошелестеть: Офелия, Экватор.
Приведенные варианты первоначальных строк показывают, что поэтом была внесена правка в части текста, сохранившиеся от версии ПНС. Таким образом, ясно, что публикуемый вариант является более поздней, усовершенствованной авторской редакцией.
На обороте листа со стихотворением рукой Д. Шрайбман написано двустишие:
Хитро пала на руки твои
Подозрительная тишина
«Панопликас усонатэо земба…». Машинопись. <1925>. Опубликовано в ПНС под заглавием «Земба».
В данном варианте «закреплена» авторская правка, имеющаяся в версии ПНС. Публикуемый текст, таким образом, следует оценивать как более позднюю авторскую версию. Обнаруживается также, что опубликованный И. Зданевичем буквами латинского алфавита текст этого стихотворения (см. с. 109 наст. изд., а также ПНС, С. 122—125) гораздо больше соответствует помещенной здесь редакции, чей оригиналу из его архива.
«Тенебрум маре — море темноты…», III.1925. Копия Д. Шрайбман. Опубликовано в ПНС с эпиграфом «Небытие — чудесная страна. 1923». Данный текст, возможно, является более раиней авторской редакцией.
«Офелия, ты фея иль афера?..». Копия Д. Шрайбман с авторской правкой. 1925. Опубликовано в ПНС ошибочно как два стихотворных текста («Я отрезаю голову тебе…» и «Рассматривали вы когда друзья…»). Последние шестнадцать строк опубликованы в ДНИ в отредактированном Татищевым виде как 1-я часть стихотворения «Близится утро, но еще ночь» с датой «1925» (в рукописи эти строки отчеркнуты и рукой Татищева вписано данное заглавие). Первоначальные варианты:
4 Открытие и халтурный клад
17 Но вот валятся визитеры-кегли
19 Хозяева среди столов забегали
46 Вращается спиралью в животе
Сравнение авторской правки в публикуемой версии с версией ПНС и авторской правки в версии ПНС с публикуемой версией показывает, что этот вариант стихотворения является более поздней редакцией. Вместе с тем, он заметно (на двадцать строк) короче текста из ПНС. Возможно, начало стихотворения утеряно.
Дыхание на зеркале живет…". Машинопись с авторской правкой. 1925- Опубликовано в ПНС с начальной строкой: «В зерцале дых еще живет живет…».
Первоначальный вариант 5-и строки:
Напрасно небо жидкое течет
Исходя из имеющейся правки, а также судя по редакционному состоянию самого текста, можно полагать, что он также является более поздней авторской версией.
«A Catulle Mendès». Машинопись с авторской правкой. Август 1925. Название стихотворения, написанное на французском языке, — посвящение французскому писателю Катюлю Мендесу (1841—1909). Опубликовано в ПНС под заглавием «A la mémoire de Catulle Mendès» («Памяти Катюля Мендеса»).
Первоначальный вариант 17-й строки:
Растет карета и уже полнеба
Вероятно, этот текст является более поздней авторской редакцией.
«На белые перчатки мелких дней…». Машинопись, <1926>. Опубликовано в ННС е посвящением (дарственной надписью) Илье Зданевичу и датой «январь 1926». Эта редакция почти полностью совпадает с вариантом из ПНС.
На обороте листа со стихотворениeм рукой Поплавского написано следующее четверостишие:
Летает легкая игла
Она летала неумела
Но Филомела не умела
Но Филомела не могла
Здесь публикуется черновая запись Поплавского, найденная в одной из тетрадей поэта, хранившихся в архиве Н.Татищева. Ее заглавие переводится с французского как «Страницы из Перевоза Дада».
«Перевоз дада / Transbordeur dada» — название продолжающегося издания художника и писателя, участника европейского движения дада Сергея Ивановича Шаршуна (1877—1975). Этот литературный, критический и полемический мини-журнал (его обычный объем от одной до четырех страниц) выходил с 1922 по 1949 г.. сначала в Берлине, а затем в Париже (вышло тринадцать номеров, два из них — в рукописном виде и два были опубликованы на страницах парижского альманаха «Числа»; после нескольких первых номеров слово «дада» из названия журнала исчезло). В большинстве выпусков единственным автором текстов являлся сам Шаршун, помещавший в журнале свои стихи, лирические миниатюры, афоризмы, критические суждения о современной литературе и проч. Приятель и соратник организатора «Университета 41»" и группы «Через», устроителя авангардных балов в Париже поэта-заумника И. Зданевича, поэтов В. Парнаха, Б. Поплавско, А. Гингера, Шаршун замыслил это издание как своего рода боевой .чисток, являющийся посредником между европейским дада и новым русским искусством (как в эмиграции, так и в Советской России).
Несмотря на тесное сотрудничество с И. Зданевичем и поддержку различных его инициатив, издатель «Перевоза» позволял себе резкие критические оценки его деятельности. В 1-м номере журнала он поместил «заметку» под названием «Забастовка студентов», где написал: «В 41°-ом Университете студенты объявили голодовку, отказываясь питаться тухлыми Заумью и Сдвигом». А в вышедшей на несколько месяцев позднее брошюре «Дадаизм (компиляция)» (Берлин, 1922) он снова сделал выпад в адрес Зданевича: «Меньше всего можно выразить (ближе приблизиться к идеалу) оркестровыми стихами. Глупые выкидыши футуризма». И далек «Заумь-недоумь» (с. 9). Позже, в 1925 г., когда, как писал И. Зданевич в статье о Поплавском: «стена, отделявшая Париж от Советской России, стала падать <…> мы <…> воображали себя попутчиками…» (ПНС, с. 114). Шаршун бросил кругу И. Зданевича весьма грубый упрек: «Божнев, Свешников, Туган-Барановский, Поплавский, Зданевич и пр., а когда срать ходите — тоже разрешения в Наркомпросе спрашиваете? Вдогонку, мой плевок справа — попутчики!» («Перевоз». № 7).
Через несколько лет в журнале Шаршуна приняли участие А. Гингер (№ 10-12) и Б. Поgлавский (№ 11). Номер с текстами Поплавcкого был напечатан в 9-м выпуске альманаха «Числа» (1933). Там было помещено несколько его прозаических миниатюр под общим заголовком «С точки зрения князя Мышкина». Других текстов Поплавского в «Перевозе» обнаружить не удалось.
Публикуемая запись сделана в тетради Поплавского, содержащей разнообразные прозаические, эссеистические и стихотворные тексты и озаглавленной: «Дневник Аполлона Безобразова. Сентябрь 1933. Общая 44. Автоматические стихи». Позднее, просмотрев тетрадь, Поплавский написал на обложке: «Ликвидировано в июле 1935 кроме дневника и автоматических стихов» (на полях некоторых текстов он оставил комментарии, например, такие: «это очень остроумно», «все это унизительно», «пессимистогавния», «дневникохуй», «дневник святого онаниста», «оккультизмотохуй», «merde», «действительно, ты как будто с Богом чай пил», «какой марципан» и т. п.). «Страницы из Перевоза Дада» располагаются в тетради между прозаическим фрагментом под заглавием «Дневник Аполлона Безобразова», датированным 19 сентября, и циклом «Автоматические стихи», начало которого помечено 26 сентября. Трудно уверенно сказать, предназначался ли текст непосредственно для журнала Шаршуна. Но возможно, поэт предполагал разместить его в (2-м «Перевозе», напечатанном в том же 1933 г. («Числа». № 10; кстати, именно в этом номере альманаха впервые опубликован поэтический «Дневник Аполлона Безобразова»).
В публикуемом тексте авторское правописание исправлено, зачеркнутые части текста и пометы на полях не приводятся.
Благодарим Режиса Гейро за предоставленную им возможность ознакомиться с изданиями С. Шаршуна.