Велимир Хлебников
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Поэзия русского футуризма / Cост. и подгот. текста В. Н. Альфонсова и
С. Р. Красицкого, персональные справки-портреты и примеч. С. Р. Красицкого
- СПб., Академический проект, 1999.
Дополнения по:
Русская поэзия XX века. Антология русской лирики первой четверти века.
М., "Амирус", 1991
----------------------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ
1. Заклятие смехом ("О, рассмейтесь, смехачи!..")
2. "Бобэ_о_би пелись губы..."
3. Зверинец ("О Сад, Сад!..")
4. Журавль ("На площади в влагу входящего угла...")
5. "Конь Пржевальского" ("Гонимый кем - почем я знаю?..")
6. Числа ("Я вслушиваюсь в вас, запах числа...")
7. "Небо душно и пахнет..."
8. Игра в аду ("Свою любовницу лаская...")
9. Мудрость в силке. Утро в лесу ("Славка боботэу-вевять!..")
10. Ночь в Галиции ("Русалка: с досок старого досчаника...")
11. "Ни хрупкие тени Японии..."
12. "Где волк воскликнул кровью..."
13. Печальная новость 8 апр. 1916 ("Как и я, верх неги...")
14. "Свобода приходит нагая..."
15. "В этот день голубых медведей..."
16. "Детуся! Если устали глаза быть широкими..."
17. Одинокий лицедей ("И пока над царским селом...")
18. "Еще раз, еще раз..."
Дополнения
Боевая. (Изборник. 1914)
"Мне мало надо". (Стихи. 1923)
"Мы чаруемся и чураемся" (Изборник. 1914)
Не шалить! (Стихи. 1923)
"Неголи легких дум" (Изборник. 1914)
Осенняя. (Там же)
"Помирал морень, моримый корицей. (Изборник. 1914)
"Святче божий". (Там же)
"Сутемки, сувечер". (Ряв. 1914)
"Тайной вечери глаз". (Стихи. 1923)
Черный любовь. (Ряв. 1914)
"Эта осень такая заячья". (Стихи. 1923).
Велимир (Виктор Владимирович) Хлебников дебютировал в печати в 1908
году. В 1910 году его произведения были опубликованы В альманахах "Студия
импрессионистов" и "Садок судей", ознаменовавших рождение русского
литературного футуризма. Подпись Хлебникова значится под программным
манифестом сборника "Пощечина общественному вкусу", увидевшего свет в
декабре 1912 года. А в одноименной листовке, вышедшей вслед за сборником,
соратники по футуризму объявили Хлебникова "гением - великим поэтом
современности", который несет "Возрождение Русской Литературы" {1}. В
предисловии к "Творениям" Хлебникова, вышедшим в 1914 году, В. Каменский
писал: "Хлебников - это примечательнейшая личность, доходящая в своем
скромном, каком-то нездешнем уединении, до легендарной святости, своей
гениальной непосредственностью сумел так просто, так убедительно строго
пересоздать всю русскую поэзию во имя современного искусства" {2}. Культ
Хлебникова, провозглашенный футуристами, был рассчитан на утверждение
футуризма в целом.
Сам Хлебников по свойствам натуры не был приспособлен для участия в
шумном футуристическом движении: он не умел выступать перед массовой
аудиторией и участвовать в публичной полемике, мало заботился об издании
своих произведений. Предельная непрактичность и самоуглубленность,
органическая неспособность к пребыванию на одном месте и постоянные, внешне
бессистемные, перемещения по стране делали невозможным стабильное
взаимодействие Хлебникова с футуристами.
Тем не менее участие Хлебникова в движении было по-настоящему весомым и
значительным. Принципиальными для футуризма были его книги: "Творения. Том
1: 1906-1908 г." (М. [Херсон], 1914), "Ряв! Перчатки. 1908-1914 гг." (СПб.,
[1914]), "Изборник стихов.1907-1914 гг." (Пг., 1914), совместная с А.
Крученых поэма "Игра в аду" (М., [1912]; 2-е издание - СПб., [1914]); он
участвует почти во всех футуристических сборниках; им написаны важные для
движения теоретические работы - "Учитель и ученик" (1912), "Битвы 1915-1917:
Новое учение о войне" (1914), "Время - мера мира", "Труба марсиан" (обе -
1916), "Наша основа" (1919) и другие.
Общепринятый термин "футуризм" Хлебников заменял придуманным им словом
"будетлянство", считая движение "будетлян" глубоко национальным явлением.
Визит в Россию в 1914 году Ф. Т. Маринетти вызвал у Хлебникова
отрицательную, даже агрессивную реакцию (см. в Приложении листовку В.
Хлебникова и Б. Лившица).
Своеобразие личности Хлебникова и уникальный характер его творчества
породили почти легендарный образ идеального поэта-изгоя, странника и
провидца. При этом многие сомневались в возможности восприятия Хлебникова
широким читателем. В. Шкловский в 1926 году писал: "Он писатель для
писателей. Он Ломоносов сегодняшней русской литературы. Он дрожание предмета
- сегодняшняя поэзия - его звук.
Читатель его не может знать.
Читатель, может быть, его никогда не услышит" {3}.
Однако художественные открытия Хлебникова дали веское основание
говорить о его "ферментирующем влиянии" {4} (Ю. Тынянов) на русскую поэзию.
В. Маяковский, считавший Хлебникова "поэтом для производителя" (для поэтов),
утверждал, что он открыл "новые поэтические материки" {5}. Той же мысли
придерживались поэты, напрямую не связанные с футуризмом. "Гением и
человеком больших прозрений" считал Хлебникова М. Кузмин {6}. Самую
выразительную характеристику "гражданину всей истории, всей системы языка и
поэзии" дал О. Мандельштам: "Какой-то идиотический Эйнштейн, не умеющий
различить, что ближе - железнодорожный мост или "Слово о полку Игореве".
Поэзия Хлебникова идиотична - в подлинном, греческом, неоскорбительном
значении этого слова. <...> Каждая его строчка - начало новой поэмы. Через
каждые десять стихов афористическое изречение, ищущее камня или медной
доски, на которой оно могло бы успокоиться. Хлебников написал даже не стихи,
не поэмы, а огромный всероссийский требник-образник, из которого столетия и
столетия будут черпать все, кому не лень" {7}.
"Люди моей задачи, - сказал в 1921 году Хлебников, - умирают тридцати
семи лет". Умер он в деревне Санталово Новгородской губернии.
1. Пощечина общественному вкусу. [Листовка]. М., 1913. С. 1.
2. Каменский В. О Хлебникове // Хлебников В. Творения. Том 1: 1906-1908
г. М. [Херсон], 1914. С. [VI].
3. Шкловский В. Предисловие // Петровский Д. Повесть о Хлебникове. М.,
1926. С. 4.
4. Тынянов Ю. О Хлебникове // Собрание произведений Велимира
Хлебникова. Л., 1928. Т. I. С. 22.
5. Маяковский В. В. В. Хлебников // Маяковский В. Полн. собр. соч.: В
13 т. М., 1959. Т. 12. С. 23.
6. Кузмин М. Условности: Статьи об искусстве. Пг., 1923. С. 164.
7. Мандельштам О. Буря и натиск // Мандельштам О. Соч.: В 2 т. М.,
1990. Т. 2. С. 289-290.
1. ЗАКЛЯТИЕ СМЕХОМ
Op. 2
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О рассмешищ надсмеяльных - смех усмейных
смехачей!
О иссмейся рассмеяльно смех надсмейных смеячей!
Смейево, Смейево,
Усмей, осмей, смешики, смешики,
Смеюнчики, смеюнчики.
О, рассмейтесь смехачи
О, засмейтесь, смехачи!
<1908-1909>
2
Ор. ? 13.
Бобэ_о_би пелись губы
Вээ_о_ми пелись взоры
Пиээо пелись брови
Лиэээй пелся облик
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.
<1908-1909>
3. ЗВЕРИНЕЦ
Ор. 1.
(Пев. В. И<ванову>)
О Сад, Сад!
Где железо подобно отцу, напоминающему братьям, что они братья, и
останавливающему кровопролитную схватку.
Где немцы ходят пить пиво.
А красотки продавать тело.
Где орлы сидят подобны вечности, оконченной сегодняшним еще лишенным
вечера днем.
Где верблюд знает разгадку Буддизма и затаил ужимку Китая.
Где олень лишь испуг цветущий широким камнем.
Где наряды людей баскущие.
А немцы цветут здоровьем.
Где черный взор лебедя, который весь подобен зиме, а клюв - осенней
рощице - немного осторожен для него самого.
Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой с
Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя
сеть от облаков и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы.
Где обезьяны разнообразно сердятся и выказывают концы туловища.
Где слоны кривляясь, как кривляются во время землетрясения горы, просят
у ребенка поесть влагая древний смысл в правду: есть хоууа! поесть бы! и
приседают точно просят милостыню.
Где медведи проворно влезают вверх и смотрят вниз ожидая приказания
сторожа.
Где нетопыри висят подобно сердцу современного русского.
Где грудь сокола напоминает перистые тучи перед грозой.
Где низкая птица влачит за собой закат, со всеми углями его пожара.
Где в лице тигра обрамленном белой бородой и с глазами пожилого
мусульманина мы чтим первого магометанина и читаем сущность Ислама.
Где мы начинаем думать, что веры - затихающие струи волн, разбег
которых - виды.
И что на свете потому так много зверей, что они умеют по-разному видеть
Бога.
Где звери, устав рыкать, встают и смотрят на небо.
Где живо напоминает мучения грешников, тюлень с неустанным воплем
носящийся по клетке.
Где смешные рыбокрылы заботятся друг о друге с трогательностью
старосветских помещиков Гоголя.
Сад, Сад, где взгляд зверя больше значит чем груды прочтенных книг.
Сад.
Где орел жалуется на что-то, как усталый жаловаться ребенок.
Где лайка растрачивает сибирский пыл, исполняя старинный обряд родовой
вражды при виде моющейся кошки.
Где козлы умоляют, продевая сквозь решетку раздвоенное копыто, и машут
им, придавая глазам самодовольное или веселое выражение, получив требуемое.
Где полдневный пушечный выстрел заставляет орлов смотреть на небо,
ожидая грозы.
Где орлы падают с высоких насестов как кумиры во время землетрясения с
храмов и крыш зданий.
Где косматый, как девушка, орел смотрит на небо потом на лапу.
Где видим дерево-зверя в лице неподвижно стоящего оленя.
Где орел сидит, повернувшись к людям шеей и смотря в стену, держа
крылья странно распущенными. Не кажется ли ему что он парит высоко под
горами? Или он молится?
Где лось целует через изгородь плоскорогого буйвола.
Где черный тюлень скачет по полу, опираясь на длинные ласты с
движениями человека, завязанного в мешок и подобный чугунному памятнику
вдруг нашедшему в себе приступы неудержимого веселья.
Где косматовласый "Иванов" вскакивает и бьет лапой в железо, когда
сторож называет его "товарищ".
Где олени стучат через решетку рогами.
Где утки одной породы подымают единодушный крик после короткого дождя,
точно служа благодарственный молебен утиному -- имеет ли оно ноги и клюв -
божеству.
Где пепельно серебряные цесарки имеют вид казанских сирот
Где в малайском медведе я отказываюсь узнать сосеверянина и открываю
спрятавшегося монгола.
Где волки выражают готовность и преданность.
Где войдя в душную обитель попугаев я осыпаем единодушным приветствием
"дюрьрак!"
Где толстый блестящий морж машет, как усталая красавица, скользкой
черной веерообразной ногой и после прыгает в воду, а когда он вскатывается
снова на помост, на его жирном грузном теле показывается с колючей щетиной и
гладким лбом голова Ницше.
Где челюсть у белой черноглазой возвышенной ламы и у плоскорогого
буйвола движется ровно направо и налево как жизнь страны с народным
представительством и ответственным перед ним правительством - желанный рай
столь многих!
Где носорог носит в бело-красных глазах неугасимую ярость низверженного
царя и один из всех зверей не скрывает своего презрения к людям, как к
восстанию рабов. И в нем затаен Иоанн Грозный.
Где чайки с длинным клювом и холодным голубым, точно окруженным очками
глазом, имеют вид международных дельцов, чему мы находим подтверждение в
искусстве, с которым они похищают брошенную тюленям еду.
Где вспоминая, что русские величали своих искусных полководцев именем
сокола и вспоминая, что глаз казака и этой птицы один и тот же, мы начинаем
знать кто были учителя русских в военном деле.
Где слоны забыли свои трубные крики и издают крик, точно жалуются на
расстройство. Может быть, видя нас слишком ничтожными, они начинают находить
признаком хорошего вкуса издавать ничтожные звуки? Не знаю.
Где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в
часослов слово Полку Игорови.
Лето 1909
4. ЖУРАВЛЬ
Ор. 3
(В. Каменскому)
На площади в влагу входящего угла,
Где златом сияющая игла
Покрыла кладбище царей
Там мальчик в ужасе шептал: ей-ей!
Смотри закачались в хмеле трубы - те!
Бледнели в ужасе заики губы
И взор прикован к высоте.
Что? мальчик бредит наяву?
Я мальчика зову.
Но он молчит и вдруг бежит: - какие страшные
скачки!
Я медленно достаю очки.
И точно: трубы подымали свои шеи
Как на стене тень пальцев ворожеи.
Так делаются подвижными дотоле неподвижные
на болоте выпи
Когда опасность миновала.
Среди камышей и озерной кипи
Птица-растение главою закивала.
Но что же? скачет вдоль реки в каком-то вихре
Железный, кисти руки подобный крюк.
Стоя над волнами, когда они стихли,
Он походил на подарок на память костяку рук!
Часть к части, он стремится к вещам с неведомой еще
силой
Так узник на свидание стремится навстречу милой!
Железные и хитроумные чертоги, в каком-то
яростном пожаре,
Как пламень возникающий из жара,
На место становясь, давали чуду ноги.
Трубы, стоявшие века,
Летят,
Движеньям подражая червяка игривей в шалости
котят.
Тогда части поездов с надписью "для некурящих"
и "для служилых"
Остов одели в сплетенные друг с другом жилы
Железные пути срываются с дорог
Движением созревших осенью стручков.
И вот и вот плывет по волнам, как порог
Как Неясыть иль грозный Детинец от берегов
отпавшийся Тучков!
О Род Людской! Ты был как мякоть
В которой созрели иные семена!
Чертя подошвой грозной слякоть
Плывут восстанием на тя, иные племена!
Из желез
И меди над городом восстал, грозя, костяк
Перед которым человечество и все иное лишь пустяк,
Не более одной желёз.
Прямо летящие, в изгибе ль,
Трубы возвещают человечеству погибель.
Трубы незримых духов се! поют:
Змее с смертельным поцелуем была людская грудь
уют.
Злей не был и кощей
Чем будет, может быть, восстание вещей.
Зачем же вещи мы балуем?
Вспенив поверхность вод
Плывет наперекорь волне железно стройный плот.
Сзади его раскрылась бездна черна,
Разверсся в осень плод
И обнажились, выпав, зерна.
Угловая башня, не оставив глашатая полдня -
длинную пушку,
Птицы образует душку.
На ней в белой рубашке дитя
Сидит безумнее, летя. И прижимает к груди подушку.
Крюк лазает по остову
С проворством какаду.
И вот рабочий, над Лосьим островом,
Кричит безумный "упаду".
Жукообразные повозки,
Которых замысел по волнам молний сил гребет,
В красные и желтые раскрашенные полоски,
Птице дают становой хребет.
На крыше небоскребов
Колыхались травы устремленных рук.
Некоторые из них были отягощением чудовища зоба
В дожде летящих в небе дуг.
Летят как листья в непогоду
Трубы сохраняя дым и числа года.
Мост который гиератическим стихом
Висел над шумным городом,
Обяв простор в свои кова,
Замкнув два влаги рукава,
Вот медленно трогается в путь
С медленной походкой вельможи, которого обшита
золотом грудь,
Подражая движению льдины,
И им образована птицы грудина.
И им точно правит какой-то кочегар,
И может быть то был спасшийся из воды в рубахе
красной и лаптях волгарь,
С облипшими ко лбу волосами
И с богомольными вдоль щек из глаз росами.
И образует птицы кисть
Крюк, остаток от того времени, когда четверолапым
зверем только ведал жисть.
И вдруг бешеный ход дал крюку возница,
Точно когда кочегар геростратическим желанием
вызвать крушенье поезда соблазнится.
Много - сколько мелких глаз в глазе стрекозы -
оконные
Дома образуют род ужасной селезенки.
Зеленно грязный цвет ее исконный.
И где-то внутри их просыпаясь дитя оттирает глазенки.
Мотри! Мотри! дитя,
Глаза, протри!
У чудовища ног есть волос буйнее меха козы.
Чугунные решетки - листья в месяц осени,
Покидая место, чудовища меху дают ось они.
Железные пути, в диком росте,
Чудовища ногам дают легкие трубчатообразные кости.
Сплетаясь змеями в крутой плетень,
И длинную на город роняют тень.
Полеты труб были так беспощадно явки
Покрытые точками точно пиявки,
Как новобранцы к месту явки
Летели труб изогнутых пиявки,
Так шея созидалась из многочисленных труб.
И вот в союз с вещами летит поспешно труп.
Строгие и сумрачные девы
Летят, влача одежды, длинные как ветра сил напевы.
Какая-то птица шагая по небу ногами могильного
холма
С восьмиконечными крестами
Раскрыла далекий клюв
И половинками его замкнула свет
И в свете том яснеют толпы мертвецов
В союз спешащие вступить с вещами.
<Восстание вещей>
Могучий созидался остов.
Вещи выполняли какой-то давнишний замысел,
Следуя старинным предначертаниям.
Они торопились, как заговорщики,
Возвести на престол: кто изнемог в скитаниях,
Кто обещал:
"Я лалы городов вам дам и сел,
Лишь выполните, что я вам возвещал".
К нему слетались мертвецы из кладбищ
И плотью одевали остов железный.
Ванюша Цветочкин, то Незабудкин бишь
Старушка уверяла: "он летит болезный".
Изменники живых,
Трупы злорадно улыбались,
И их ряды, как ряды строевых,
Над площадью желчно колебались.
Полувеликан, полужуравель
Он людом грозно правил,
Он распростер свое крыло, как буря волокна
Путь в глотку зверя предуказан был человечку,
Как воздушинке путь в печку.
Над готовым погибнуть полем.
Узники бились головами в окна,
Моля у нового бога воли.
Свершился переворот. Жизнь уступила власть
Союзу трупа и вещи.
О человек! Какой коварный дух
Тебе шептал убийца и советчик сразу,
Дух жизни в вещи влей!
Ты расплескал безумно разум.
И вот ты снова данник журавлей.
Беды обступали тебя снова темным лесом,
Когда журавль подражал в занятиях повесам,
Дома в стиле ренессанс и рококо,
Только ягель покрывший болото.
Он пляшет в небо высоко.
В пляске пьяного сколота.
Кто не умирал от смеха, видя,
Какие выкидывает в пляске журавель коленца.
Но здесь смех приобретал оттенок безумия,
Когда видели исчезающим в клюве младенца.
Матери выводили
Черноволосых и белокурых ребят
И, умирая, во взоре ждали.
О дне от счастия лицо и концы уст зыбят.
Другие, упав на руки, рыдали
Старосты отбирали по жеребьевке детей -
Так важно рассудили старшины
И, набросав их, как золотистые плоды в глубь сетей,
К журавлю подымали в вышины.
Сквозь сетки ячейки
Опускалась головка, колыхая шелком волос.
Журавль, к людским пристрастись обедням,
Младенцем закусывал последним.
Учителя и пророки
Учили молиться, о необоримом говоря роке.
И крыльями протяжно хлопал
И порой людишек скучно лопал.
Он хохот клик вложил
В победное "давлю".
И, напрягая дуги, жил,
Люди молились журавлю.
Журавль пляшет звончее и гольче еще
Он людские крылом разметает полчища,
Он клюв одел остатками людского мяса.
Он скачет и пляшет в припадке дикого пляса.
Так пляшет дикарь под телом побежденного врага.
О, эта в небо закинутая в веселии нога.
Но однажды он поднялся и улетел в даль.
Больше его не видали.
1909
5. "КОНЬ ПРЖЕВАЛЬСКОГО"
Гонимый кем - почем я знаю?
Вопросом поцелуев в жизни сколько?
Румынкой, дочерью Дуная,
Иль песнью лет про прелесть польки,
Бегу в леса, ущелья, пропасти
И там живу сквозь птичий гам
Как снежный сноп сияют лопасти
Крыла сверкавшего врагам.
Судеб виднеются колеса
С ужасным сонным людям свистом.
И я как камень неба несся
Путем не нашим и огнистым
Люди изумленно изменяли лица
Когда я падал у зари.
Одни просили удалиться
А те молили: озари
Над юга степью, где волы
Качают черные рога,
Туда, на север, где стволы
Поют как с струнами дуга,
С венком из молний белый черт
Летел, крутя власы бородки:
Он слышит вой власатых морд
И слышит бой в сквородки.
Он говорил: "Я белый ворон, я одинок,
Но все и черную сомнений ношу
И белой молнии венок
Я за один лишь призрак брошу,
Взлететь в страну из серебра,
Стать звонким вестником добра".
У колодца расколоться
Так хотела бы вода,
Чтоб в болотце с позолотцей
Отразились повода.
Мчась как узкая змея
Так хотела бы струя,
Так хотела бы водица,
Убегать и расходиться,
Чтоб ценой работы добыты,
Зеленее стали чоботы,
Черноглазые, ея.
Шопот, ропот, неги стон,
Краска темная стыда,
Окна, избы, с трех сторон,
Воют сытые стада.
В коромысле есть цветочек,
А на речке синей челн.
"На возьми другой платочек,
Кошелек мой туго полн".
"Кто он, кто он, что он хочет,
Руки дики и грубы!
Надо мною ли хохочет
Близко тятькиной избы".
"Или? или я отвечу
Чернооку молодцу,
О сомнений быстрых вече,
Что пожалуюсь отцу?
Ах юдоль моя гореть!"
Но зачем устами ищем,
Пыль гонимую кладбищем,
Знойным пламенем стереть?
И в этот миг к пределам горшим
Летел я сумрачный как коршун.
Воззреньем старческим глядя на вид земных шумих.
Тогда в тот миг увидел их.
<1912>
6. ЧИСЛА
Я вслушиваюсь в вас, запах числа
И вы мне представляетесь одетыми в звери их шкурах
И рукой опирающимися на вырванные дубы
Вы даруете - единство между змееобразным
движением хребта вселенной и пляской коромысла
Вы позволяете понимать века, как чьи-то хохочущие
зубы.
Мои сейчас вещеообразно разверзшися зеницы.
Узнать, что будет Я, когда делимое его - единица.
<1912>
7
Небо душно и пахнет
сизью и выменем
О полюбите пощадите
вы меня
Я и так истекаю
собою и вами
Я и так уж распят
степью и ивами
<1912>
8. ИГРА В АДУ
Свою любовницу лаская
В объятьях лживых и крутых,
В тревоге страсти изнывая,
Что выжигает краски их,
Не отвлекаясь и враждуя,
Меняя ходы каждый миг,
И всеми чарами колдуя,
И подавляя стоном крик, -
Разятся черные средь плена
И злата круглых зал,
И здесь вокруг трещат полена
Чей души пламень сжал.
Покой и мрачен и громоздок,
Везде поддельные столбы,
Здесь потны лица спертый воздух,
И с властелинами рабы.
Здесь жадность, обнажив копыта
Застыла как скала,
Другие с брюхом следопыта
Приникли у стола.
Сражаться вечно в гневе в яри,
Жизнь вздернуть за власа,
Иль вырвать стон лукавой хари
Под визг верховный колеса!
Ты не один - с тобою случай!
Призвавший жить - возьми отказ!
Иль черным ждать благополучья?
Сгорать для кротких глаз?
Они иной удел избрали:
Удел восстаний и громов,
Удел расколотой скрижали
Полета в область странных снов!
. . . . . . . . . . . . . . .
Один широк был как котел,
По нем текло ручьями сало,
Другой же хил и вера сёл
В чертей не раз его спасала.
В очках сидели здесь косые
Хвостом под мышкой щекоча,
Хромые, лысые, рябые,
Кто без бровей, кто без плеча.
Здесь стук и грохот кулака
По доскам шаткого стола,
И быстрый говор: - Какова?
Его семерка туз взяла!
Перебивают как умело,
Как загоняют далеко!
Играет здесь лишь смелый,
Глядеть и жутко и легко!
Вот бес совсем зарвался, -
Отчаянье пусть снимет гнет! -
Удар... смотри - он отыгрался,
Противник охает клянет.
О как соседа мерзка харя!
Чему он рад чему?
Или он думает, ударя,
Что мир покорствует ему?
- Моя! - черней воскликнул сажи;
Четой углей блестят зрачки, -
В чертог восторга и продажи
Ведут счастливые очки!..
Сластолюбивый грешниц сейм
Виясь, как ночью мотыльки,
Чертит ряд жарких клейм
По скату бесовской руки...
И проигравшийся тут жадно
Сосет разбитый палец свой,
Творец систем, где все так ладно,
Он клянчит золотой!..
А вот усмешки, визги, давка,
Что? что? Зачем сей крик?
Жена стоит, как банка ставка,
Ее обнял хвостач старик.
Она красавица исподней
Взошла, дыхание сдержала,
И дышит грудь ее свободней
Вблизи веселого кружала.
И брошен вверх веселый туз,
И пала с шелестом пятерка,
И крутит свой мышиный ус
Игрок суровый смотрит зорко...
. . . . . . . . . . . . . . .
И в нефти корчившийся шулер
Спросил у черта: - Плохо брат?
Затрепетал... - Меня бы не надули!
Толкнул соседа шепчет: - Виноват!..
С алчбой во взоре просьбой денег
Сквозь гомон, гам и свист,
Свой опустя стыдливо веник
Стояла ведьма... липнул лист
А между тем варились в меди
Дрожали, выли и ныряли
Ее несчастные соседи...
(Здесь судьи строго люд карали!)
И влагой той, в которой мыла
Она морщинистую плоть,
Они, бежа от меди пыла,
Искали муку побороть.
И черти ставят единицы
Уставшим мучиться рабам,
И птиц веселые станицы
Глаза клюют, припав к губам...
Здесь председатель вдохновенно
Прием обмана изъяснял,
Все знали ложь, но потаенно
Урвать победу всяк мечтал!
Тут раненый не протестуя
Приемлет жадности удар,
О боли каждый уж тоскует,
И случай ищется как дар.
Здесь клятвы знают лишь на злате,
Прибитый долго здесь пищал,
Одежды странны: на заплате
Надежды луч протрепетал...
И вот на миг вошло смятенье, -
Уж проигравшийся дрожал, -
Тут договор без снисхожденья:
Он душу в злато обращал!
Любимец ведьм венец красы
Под нож тоскливый подведен,
Ничком упал он на весы
А чуб белей чем лен.
И вот разрезан он и стружки,
Как змейки, в воздухе дрожат,
Такие резвые игрушки
Глаза сожженные свежат!
Любовниц хор, отравы семя,
Над мертвым долго хохотал,
И - вкуса злость - златое темя
Их коготь звонко скрежетал!..
Обогащенный новым даром
Счастливец стал добрее
И, опьяненный сладостным угаром,
Играет он смелее!
Но замечают черти: счастье
Все валит к одному;
Такой не видели напасти -
И все придвинулись к нему.
А тот с улыбкой скромной девы
И светлыми глазами,
Был страшен в тихом гневе,
Все ворожа руками.
Он, чудилося, скоро
Всех обыграет и спасет
Для мук рожденных и позора, -
Чертей бессилит хладный пот.
Но в самый страшный миг
Он услыхал органа вой,
И испустил отрадный крик,
О стол ударился спиной.
И все увидели: он ряжен
И рана в нем давно зияла
И труп сожжен обезображен
И крест одежда обнажала.
Но миг - и нет креста,
И все кто видел - задрожал,
Почуяв в сердце резь хлыста,
И там заметивши кинжал...
Спасеный чует мести ярость
И сил прилив богатый,
Горит и где усталость?
И строен стал на час горбатый!..
Разгул растет и ведьмы сжали
В когтях ребенка-горбуна,
Добычу тощую пожрали
Верхом на угольях бревна...
- Пойми! Пойми! Тебе я дадена!
Твои уста, запястья, крути, -
И полуобраз полутадина
Локтями тянется к подруге...
И ягуары в беге злобном
Кружатся вечно близ стола,
И глазом зелени подобным,
Бросалась верная стрела...
Еще! еще! и горы злата
Уж давят видом игрока,
Монет наполнена палата,
Дрожит усталая рука.
И стены сжалися, тускнея,
И смотрит зорко глубина,
Вот притаились веки змея,
И веет смерти тишина...
И скука, тяжко нависая,
Глаза разрежет до конца,
Все мечут банк и, загибая,
Забыли путь ловца.
И лишь томит одно виденье
Первоначальных райских дней,
Но строги каменные звенья,
И миг - мечтания о ней!..
И те мечты не обезгрешат:
Они тоскливей, чем игра...
Больного ль призраки утешат?
Жильцу могилы ждать добра?..
Промчатся годы - карты те же
И та же злата желтизна,
Сверкает день - все реже, реже,
Печаль игры, как смерть сильна!
От бесконечности мельканья
Туманит, горло всем свело,
Из уст клубится смрадно пламя
И зданье трещину дало.
К безумью близок каждый час,
В глаза направлено бревно,
Вот треск... и грома глас...
Игра обвал - им все равно!..
. . . . . . . . . . . . . .
Все скука угнетает...
И грешникам смешно...
Огонь без пищи угасает
И занавешено окно...
И там, в стекло снаружи,
Все бьется старое лицо,
Крылом серебряные мужи
Овеют двери и кольцо.
Они дотронутся промчатся,
Стеная жалобно о тех,
Кого родили... дети счастья
Все замолить стремятся грех...
1912
9. МУДРОСТЬ В СИЛКЕ
Утро в лесу
Славка беботэу-вевять!
Вьюрок тьерти-едигреди!
Овсянка кри-ти-ти-ти тии!
Дубровник вьор-вэр-виру, сьек, сьек, сьек!
Дятел Тпрань! Тпрань, Тпрань а-ань!
Пеночка зеленая прынь, пцирэб, пциреб! Пцыреб э,сэ,сэ!
Славка беботэу-вевять!
Лесное божество с распущенными волнистыми
волосами, с голубыми глазами, прижимает ребенка.
Но знаю я, пока живу,
Что есть уа, что есть ау.
Покрывает поцелуями голову ребенка.
Славка беботэу-вевять!
<1914>
10. НОЧЬ В ГАЛИЦИИ
11
Ни хрупкие тени Японии,
Ни вы, сладкозвучные Индии дщери,
Не могут звучать похороннее,
Чем речи последней вечери.
Пред смертью жизнь мелькает снова,
Но очень скоро и иначе
И это правило - основа
Для пляски смерти и удачи.
<1915>
12
Где волк воскликнул кровью:
Эй! я юноши тело ем,
Там скажет мать "дала сынов я" -
Мы старцы, рассудим, что делаем.
Правда, что юноши стали дешевле?
Дешевле земли, бочки воды и телеги углей?
Ты, женщина в белом, косящая стебли,
Мышцами смуглая, в работе наглей.
"Мертвые юноши! Мертвые юноши!"
По площадям плещется стон городов.
Не так ли разносчик сорок и дроздов,
- Их перья на шляпу свою нашей.
Кто книжечку издал: - "песни последних оленей"
Висит, рядом с серебряной шкуркою зайца,
Продетый кольцом за колени
Там, где сметана, мясо и яйца.
Падают брянские, растут у Манташева.
Нет уже юноши, нет уже нашего
Черноглазого короля беседы за ужином.
Поймите он дорог поймите он нужен нам.
<1915>
13. ПЕЧАЛЬНАЯ НОВОСТЬ 8 АПР. 1916
Как и я, верх неги.
Я оскорбленный, за людей, что они такие,
Я, вскорменный лучшими зорями России,
Я, повитой лучшими свистами птиц,
Свидетели вы, лебеди, дрозды, и журавли
Во сне привлекший свои дни,
Я тоже возьму ружье (оно большое и глупое,
Тяжелее почерка)
И буду шагать по дороге
Отбивая в сутки 365. 317 ударов - ровно
И устрою из черепа брызги
И забуду о милом государстве 22-летних,
Свободном от глупости старших возрастов,
Отцов семейства (общественные пороки возрастов
старших)
Я написавший столько песен.
Что их хватит на мост до серебряного месяца.
Нет! Нет! Волшебница
Дар есть у меня, сестры небоглазой
С ним я распутаю нить человечества
Не проигравшего глупо
Вещих эллинов грез.
Хотя мы летаем.
Я ж негодую на то, что слова
Нет у меня, чтобы воспеть
Мне изменившую избранницу сердца.
Нет в плену я у старцев злобных
Хотя я лишь кролик пугливый и дикий,
А не король государства времен
Как называют меня люди.
Шаг небольшой, только ик,
И упавшее О - кольцо золотое,
Что катается по полу
<1917>
14
Свобода приходит нагая
Бросая на сердце цветы,
И мы с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты.
Мы воины смело ударим
Рукой по веселым щитам,
Да будет народ государем
Всегда, навсегда, здесь и там.
Пусть девы споют у оконца
Меж песень о древнем походе
О верноподданном Солнце,
Самодержавном народе.
<1917>
15
В этот день голубых медведей,
Пробежавших по тихим ресницам,
Я провижу за синей водой
В чаше глаз приказанье проснуться.
На серебряной ложке протянутых глаз
Мне протянуто море и на нем буревестник
И к шумящему морю, вижу, птичая Русь
Меж ресниц пролетит неизвестных.
Но моряной любес опрокинут
Чей-то парус в воде кругло-синей
Но за то в безнадежное канут
Первый гром и путь дальше весенний.
<1919>
16
Детуся! Если устали глаза быть широкими,
Если согласны на имя "браток"
Я, синеокий клянуся,
Высоко держать вашей жизни цветок.
Я ведь такой же, сорвался я с облака,
Много мне зла причиняли
За то что не этот,
Всегда нелюдим,
Везде нелюбим.
Хочешь мы будем, брат и сестра,
Мы ведь в свободной земле свободные люди,
Сами законы творим, законов бояться не надо
И лепим глину поступков.
Знаю, прекрасны вы, цветок голубого.
И мне хорошо и внезапно
Когда говорите про Сочи
И нежные ширятся очи.
Я сомневавшийся долго во многом.
Вдруг я поверил навеки
Что предначертано там,
Тщетно рубить дровосеку!..
Много мы лишних слов избежим.
Просто я буду служить вам обедню
Как волосатый священник с длинною гривой
Пить голубые ручьи чистоты
И страшных имен мы не будем бояться.
13/IX - 1921
17. ОДИНОКИЙ ЛИЦЕДЕЙ
И пока над царским селом
Лилось пенье и слезы Ахматовой,
Я, моток волшебницы разматывая,
Как сонный труп влачился по пустыне,
Где умирала невозможность.
Усталый лицедей
Шагая на пролом
А между тем курчавое чело
Подземного быка в пещерах темных
Кроваво чавкало и кушало людей
В дыму угроз нескромных
И волей месяца окутан
Как в сонный плащ вечерний странника,
Во сне над пропастями прыгал
И шел с утеса на утес.
Слепой я шел пока
Меня свободы ветер двигал,
И бил косым дождем.
И бычью голову я снял с могучих мяс и кости
И у стены поставил:
Как воин истины я ею потрясал над миром:
Смотрите, вот она!
Вот то курчавое чело! которому пылали раньше толпы!
И с ужасом
Я понял что я никем не видим:
Что нужно сеять очи,
Что должен сеятель очей! идти.
Конец 1921 - начало 1922
18
''Еще р_а_з, еще р_а_з,
Я для Вас
Звезда
Горе моряку, взявшему
Неверный угол своей ладьи
И звезды
Он разобьется о камни
О подводные мели.
Горе и вам взявшим
Неверный угол сердца ко мне.
Вы разобьетесь о камни
И камни будут надсмехаться
Над вами
Как вы надсмехались
Надо мной.''
<1922>
ПРИМЕЧАНИЯ
Настоящее издание впервые представляет под одной обложкой произведения
практически всех поэтов, входивших в футуристические группы, а также
некоторых поэтов, работавших в русле футуризма. Большинство текстов,
опубликованных в малотиражных и труднодоступных изданиях, впервые вводится в
научный обиход. Естественно, при составлении и подготовке текстов возник ряд
сложных проблем, обусловленных характером материала. Русский литературный
футуризм - явление чрезвычайно разнородное в идейно-эстетическом плане.
Кроме наличия в футуризме нескольких групп, весьма существенно отличавшихся
друг от друга, внутри самих этих групп в большинстве случаев не наблюдалось
единства, а совместная деятельность поэтов часто носила случайный характер.
В книгу включены произведения, опубликованные в 1910-1922 годах, -
именно этими датами можно определить период существования русского
литературного футуризма (в 1910 году вышли первые футуристические альманахи
"Студия импрессионистов" и "Садок судей", 1922-й - год смерти В. Хлебникова,
прекращения существования последней футуристической группы "Центрифуга" и
рождения Лефа). Исключением являются некоторые стихотворения И. Северяниным,
поэта, первым из футуристов вошедшего в большую литературу, первым
употребившего в русской литературной практике термин "футуризм" и чье раннее
творчество уже обладает ярко выраженными чертами футуризма северянинского
типа, а также несколько произведений В. Хлебникова и И. Зданевича,
датированных 1922 годом, но опубликованных в 1923 году.
Главный вопрос, который пришлось решать при подготовке текстов к
публикации, - вопрос текстологический.
Составители сборника руководствовались стремлением представить русскую
футуристическую поэзию в первозданном виде, такой, какой ее знали
читатели-современники. Произведения даются по первой публикации, без
позднейшей правки (для большинства произведений, ввиду отсутствия
переизданий, первая публикация и является каноническим текстом). Однако,
учитывая специфику многих футуристических изданий, приходится признать, что
в полной мере задача воспроизвести "живой" футуризм невыполнима и ряд
существенных потерь неизбежен. Так, литографические книги, где тексты
давались в рукописном виде и поэзия сочеталась с живописью, адекватному
переводу на типографский шрифт, естественно, не поддаются. Поэтому пришлось
отказаться от включения в настоящий том некоторых произведений или в
некоторых, исключительных, случаях, давать вторые публикации (большинство
стихотворений Божидара, отдельные произведения Н. Асеева).
Орфография текстов приближена к современным нормам (учтены реформы
алфавита и грамматики), но разрешить проблему орфографии в полной мере не
предоставляется возможным. Кубофутуристы и поэты группы "41?" декларировали
нарушение грамматических норм как один из творческих принципов. Случалось,
что они приветствовали и типографские опечатки. В произведениях "крайних"
(А. Крученых, И. Терентьев) отказ от правил имеет такой очевидный и
демонстративный характер, что любая редакторская правка оборачивается
нарушением авторского текста. Но и во многих других случаях (В. Хлебников,
Д. Бурлюк и др.) практически невозможно дифференцировать намеренные и
случайные ошибки, уверенно исправить опечатки. Поэтому за исключением
правки, обусловленной реформами последующего времени, орфография в
произведениях кубофутуристов и поэтов группы "41?" сохраняется в авторском
(издательском) варианте. Очевидные орфографические ошибки и опечатки
исправляются, за отдельными исключениями, в текстах поэтов других групп, не
выдвигавших принципа "разрушения грамматики".
Что касается пунктуации, то она во всех случаях сохраняется без правок,
соответствует принятым в настоящем издании принципам воспроизведения
текстов.
"Ночь в Галиции" В. Хлебникова, "Владимир Маяковский" В. Маяковского,
"Пропевень о проросля мировой" П. Филонова и произведения Н. Чернявского
ввиду особой важности изобразительной стороны их издания или практической
невозможности привести их в соответствие с современными грамматическими
нормами воспроизведения даются в настоящем томе репринтным способом.
Настоящее издание состоит из следующих разделов: вступительная статья,
"Кубофутуристы", "Эгофутуристы", "Мезонин поэзии", ""Центрифуга" и
"Лирень"", "Творчество", "41?", "Вне групп", "Приложение", "Примечания".
Порядок расположения шести разделов, представляющих творчество
футуристических групп, обусловлен хронологической последовательностью
образования групп и их выступления в печати. При расположении авторов внутри
этих разделов неизбежна некоторая субъективность: учитывались место,
занимаемое поэтом в группе, его вклад в футуристическое движение,
организаторская деятельность. В случае, если поэт участвовал в деятельности
нескольких групп (А. Крученых, Н. Асеев, С. Третьяков, К. Большаков и др.),
его произведения включены в раздел группы, где состоялся его футуристический
дебют. Исключение сделано для С. Боброва, В. Шершеневича и Р. Ивнева,
опубликовавших свои произведения в эгофутуристическом издательстве
"Петербургский Глашатай", но сыгравших определяющую роль в "Центрифуге"
(Бобров) и "Мезонине поэзии" (Шершеневич).
Произведения каждого автора расположены в хронологическом порядке по
авторскому указанию даты. При отсутствии авторской датировки дата
указывается по первой публикации - в этом случае она дается в угловых
скобках, обозначающих, что произведение написано не позже указанного срока.
Подборке произведений каждого автора предпослана справка-портрет, целью
которой является не столько изложение биографических сведений, сколько
освещение участия данного поэта в футуристическом движении. Тем более не
входит в задачи издания изложение жизненного пути авторов, чье поэтическое
творчество либо имело эпизодический характер (В. Шкловский, Р. Якобсон и
др.), либо в главных своих чертах определилось вне футуризма (Б. Пастернак,
Г. Шенгели и др.).
В раздел "Вне групп" включены произведения авторов, не примыкавших к
конкретным футуристическим группам, но считавших себя футуристами, либо
поэтов, чье творчество близко поэтике футуризма. Раздел не исчерпывает
списка авторов, которых можно в него включить.
В раздел "Приложение" вошли основные манифесты и декларации
футуристических групп. Порядок расположения текстов соответствует
поэтическому разделу.
Примечаниям к текстам предшествует список условных сокращений названий
индивидуальных и коллективных футуристических сборников и других изданий, в
которых принимали участие футуристы, а также критических работ и мемуарных
книг, выдержки из которых приводятся в примечаниях.
Примечание к отдельному произведению начинается со сведений о его
первой публикации; затем, после тире, указаны последующие издания,
отразившие эволюцию текста; указание лишь одного источника означает, что в
дальнейшем текст не публиковался или не подвергался изменениям. В случае,
если текст печатается не по первой публикации, указание на источник
публикации предваряется пометой: "Печ. по". В историко-литературном
комментарии даются сведения о творческой истории произведения, приводятся
отзывы критиков и мемуаристов. Завершает примечание реальный комментарий,
раскрывающий значение отдельных понятий и слов, а также имен собственных,
встречающихся в тексте.
В примечаниях учтены и частично использованы комментарии к разным
изданиям поэтов-футуристов, выполненные Р. Вальбе, В. Григорьевым, Т.
Грицем, Р. Дугановым, Е. Ковтуном, В. Марковым, М. Марцадури, П. Нерлером,
Т. Никольской, А. Парнисом, Е. Пастернаком, К. Поливановым, С. Сигеем, Н.
Степановым, А. Урбаном, Н. Харджиевым, Б. Янгфельдтом.
Список условных сокращений, принятых в примечаниях
Взял - Взял: Барабан фугуристов. Пг., 1915
Временник-1 - Временник: 1-ый лист из 317. М.; [Харьков]: Лирень, 1917
[1916]
Временник-2 - Временник: 2. М.; [Харьков]: Лирень, 1917
ДЛ - Дохлая луна: Сборник единственных футуристов мира-поэтов "Гилея":
Стихи, проза, рисунки, офорты. М.; [Каховка]: Гилея, 1913
ИвА - Крученых А., Хлебников В. Игра в аду: Поэма. М, 1912
ИвА-2 - Крученых А., Хлебников В. Игра в аду. 2-е изд., доп. СПб.: ЕУЫ,
1914
ММ - Московские мастера: Журнал искусств. М.: Московские мастера, 1916
ПЖРФ - Первый журнал русских футуристов. 1914. № 1/2
ПОВ - Пощечина общественному вкусу: В защиту Свободного Искусства:
Стихи. Проза. Статьи. М.: изд. Г. Л. Кузьмина и С. Д. Долинского, 1913
[1912]
ПТ - Пути творчества: Литературно-художественный ежемесячник. Харьков,
1919-1920
РП - Рыкающий Парнас. СПб.: Журавль, 1914
СИ - Студия импрессионистов: Кн. 1. СПб.: изд. Н. И. Бугковской, 1910
СС-1 - Садок судей. СПб.: Журавль, 1910
Хлебников 1923 - Хлебников В. Стихи. М., 1923
Велимир Хлебников
1. СИ. В. Маяковский, считавший, что с "Заклятия смехом" началась новая
поэтическая эра, в статье "В. В. Хлебников" (1922) так интерпретировал это
ст-ние: "Здесь одним словом дается и "смейево", страна смеха, и хитрые
"смеюнчики", и "смехачи" -силачи" (Маяковский. Т. 12. С. 25). Д. Бурлюк,
называвший это ст-ние "ударным, историческим по значимости" (Бурлюк. С. 53),
раньше Маяковского оценивал его в том же ключе: "Отныне задачей поэта может
быть не только рифмовать "луна и она", "розы и морозы", "изгнанья и
воспоминанья", но, взяв трепещущую жизнью ткань одного корня, соткать из
него ряд образов.
В своих "Смехачах", варьируя корень смеха, Хлебников дал гигантов
смеха, веселья - смехачей; дал страну смеха - Смеево; и показал, что в ней
рядом с богатырями живут маленькие гадкие смеюнчики, карлики смеха" (Бурлюк
Д. От лаборатории к улице: (Эволюция футуризма) // Творчество. 1920. № 2.
С. 24). Критик В. Львов-Рогачевский писал: "Это стихотворение хорошо
известно публике, как идеал звонко-звучной бессмыслицы <...>.
Конечно, в этом наборе "смеяльных" слов - никакого смысла! "Поэт
забавляется безумно, безмерно". Но эта безмерная болтовня превращается в
своеобразный манифест: "Заклятье смехом" горит на знамени "молодежи""
(Львов-Рогачевский В. Без темы и без героя // Современный мир. 1913. № 1.
С. 100). "Смехачи, действительно, смеялись, - писал К. Чуковский, - но,
помню, я читал и хвалил. И ведь, действительно, прелесть. Как щедра и
чарующе-сладостна наша славянская речь! Только тупица-педант может, прочитав
эти строки, допытываться, какое же в них содержание, что же они, в сущности,
значат. Тем-то они и прельстительны, что они не значат ничего. А что,
повашему, значит изумрудно-золотой узор на изумительном павлиньем хвосте?
Или звенение лесного ручья? И ведь сколько раз наши поэтики из себя
выходили, божились, что смысл в поэзии будто - ничто, а главное будто бы -
словесная магия, обаяние напевов и звуков, однако ведь никто не додумался до
вот таких смехачей и смехунчиков! О, иссмейся рассмеяльно смех надсмейных
смеячей, - ведь это революция, хартия вольности, ведь за одну за эту строку,
за единственную я бы автору сейчас поставил памятник и на памятнике приказал
бы начертать:
Виктору Хлебникову.
Первому Освободителю Стиха.
В самом деле вы только подумайте, сколько лет, сколько веков,
тысячелетий поэзия была в плену у разума, у психологии, у логики, слово было
в рабстве у мысли, и вот явился рыцарь, меченосец, герой, и без всякого
Крестового Похода, мирно и даже с улыбочкой, разрушил эти вековые оковы,
прогнал от красавицы-Поэзии ее плепителя-Кащея - Разум. О, рассмейтесь
надсмеяльпо смехом смейных смехачей! ведь слово отныне свободно, можете с
ним делать, что хотите, хоть венки из него сплетайте, словесные гирлянды,
букеты <...>. Но смехунчики еще и тем хороши, что не стесняемый оковами
разума, я могу по капризу окрашивать их в какую хочу окраску. Я могу читать
их зловеще, и тогда они внушают мне жуть, я могу читать их лихо-весело, и
тогда мне чудится, что пасха, весна и что мне четырнадцать лет. Тогда
смехунчики, смешики - как весенние воробушки, как бегущие малые тучки. Нет,
действительно, без logos'a легче, да здравствует же заумный язык,
автономное, свободное слово!" (Чуковский 1914. С. 126-128). С Чуковским не
соглашался В. Полонский: "Да пусть тысячу раз не будет иметь смысла хвост
павлиний, разве от этого хлебниковские "смеюнчики" перестанут быть только
звонкой чепухой, которой место где угодно, но не в литературе, не в
искусстве, не в храме Логоса! <...> "Футуристы" - это злодеи, насильники,
они издеваются над Словом, оскопляют его, вытравляют из него душу..."
(Полонский. С. 176). В. Каменский считал, что это "знаменитое хлебниковское
сопряженье корней <...> показывает, как научно сознательно шла работа над
словом, создавая новую культуру языка" (Каменский. С. 490). А. Крученых
писал о ст-нии: "Хлебников показал здесь большое чутье языка, прекрасное
знание приставок и суффиксов, ритмическую виртуозность.
"Смехачи" так поразили, что некоторые критики еще в 1913 г. предлагали
за одну эту вещь поставить памятник Велимиру Хлебникову- "освободителю
стиха", а в наше время (в 1927-28 гг.) существовал даже юмористический
журнал под хлебниковским названием "Смехач"" (Крученых. С. 25). В 1916 г. В.
Шершеневич утверждал, что "лет через сорок будет странно:
- Неужели до двадцатого века не было слов: смейво, смеюнчики, смехачи и
др." (ЗУ. С. 33). П. Флоренский охарактеризовал "Заклятие смехом" как
"стихию улыбки, переходящей в смех" (Флоренский. С. 180). Иванов-Разумник
вспоминал: ""О засмейтесь, смехачи!" - для него (Хлебникова. - Сост.) это
пресловутое стихотворение было уже победою. Издеваться над этим было легко;
труднее было - почувствовать в тягостном косноязычии новую силу и правду
вечно рождающегося Слова" (Иванов-Разумник. С. 228). В статье "Велимир
Хлебников" (1922) С. Третьяков писал: "Хлебников был как никто зорок к той
"одежде" слова как живого действенного организма, которая создается
приставками, суффиксами и др. Он умел делать затвердевший корень снова
текущим, как ручьевая вода, и под его пером росли слова, родные по корню,
-то жестокие, то нежные, то широкие, то отточенные, злые или радостные. Он
пишет свое "Заклинание смехом", весь сюжет и все движение которого
заключалось именно в движении возможных оттенков и значений, несомых одним и
тем же речением <...>.
Хлебников родил русской поэзии выразительное и звучащее слово, он
первый потребовал, чтобы к слову подходили с большим вниманием и во
всеоружии знаний природы слова, не боясь нарушить чье-либо спокойствие
хирургической работой над закоснелым словом. <...> В этом стихотворении -
весь Хлебников с его почти жертвенной любовью к слову и действительно
гениальным проникновением в существо слова как вещи, как живого организма,
который надо уметь создать для того, чтобы слово на потребу людскую Жглось,
ласкалось, царапалось и высверливало в заплывшем сознании четкие ходы"
(Третьяков С. Страна-перекресток: Документальная проза. М., 1991. С.
525-526). Одним из первых подверг ст-ние научному анализу Ю. Тынянов:
"Здесь, конечно, можно говорить и об интенсивации общего значения, и об
очень сильной семантической роли отдельных слов, таких как: смехачи, смешики
и т. д. При этом, ввиду важности синтактической рамки, в этой дифференциации
слов с одной вещественной частью, поставленных друг к другу в отношения
членов предложения, - приобретают важность ф_о_р_м_а_л_ь_н_ы_е элементы
слов, семантика которых тем ярче выступает, чем более вещественная часть
слов совпадает: это совпадение - обрекает индивидуальную вещественную часть
каждого слова на Сравнительную бледность: ее значение поглощается общим
значением, - ярко выступают только в_а_р_и_а_н_т_ы вещественной части; тем
сильнее значение с_у_ф_ф_и_к_с_ов; так что в результате у нас получается 1)
значение общей вещественной части, 2) индивидуальная и яркая формальная
характеристика каждого отдельного слова" (Тынянов Ю. Проблема стихотворного
языка. Л., 1924. С. 106).
2. ПОВ - Изборник, начальное слово вынесено в заглавие Хлебников позже
так комментировал это ст-ние: "Б или ярко-красный цвет, а потому губы
бобэоби, вээоми - синий и потому глаза синие, пииэо - черное" (Хлебников СП.
Т. V. С. 276). А. Крученых, подчеркивая важную роль этого ст-ния в истории
русского футуризма, в киносценарий "Жизнь и смерть Лефа" ввел следующий
эпизод: "Четырехлетний ребенок в желтой кофте с надписью: "Футуризм"
отбарахтывается, улыбается, растет на глазах изумленной толпы. Пищит
(надпись): "Бо-бэ-оби". Потом рычит (надпись): "Дыр-булщыл"" (Крученых А.
Говорящее кино. М, 1928. С. 52). В. Брюсов приводил это ст-ние в качестве
примера "бессмысленных сочетаний звуков" (Брюсов. С. 388). Иначе оценивал
ст-ние К. Чуковский: "Оно написано размером "Калевалы" или "Гайаваты"
Лонгфелло. Если нам так сладко читать у Лонгфелло:
Шли Чоктосы и Команчи,
Шли Шошоны и Омоги,
Шли Гуроны и Мендэны,
Делавэры и Могоки,
то почему же мы смеемся над Бобэобами и Вээомами? Чем Чоктосы лучше Бобэоби?
И там, и здесь гурманское смакование экзотических, заумно звучащих слов. Для
русского уха бобэоби так же "заумны", как и чоктосы; шошоны - как и пиээо!"
(Чуковский 1922. С. 44). Иванов-Разумник писал о ст-нии: "Так
усложненнейшим и истонченнейшим путем приходит язык к кажущейся пустоте
звука, приходит от физиологии к эстетике, от слова-разума к звукучувству, от
слово-логики к слово-эстетике, от слово-смысла к словозвуку. И в утверждении
этого права - внешняя правда футуризма" (Иванов-Разумник. С. 223).
3. СС-1 - Ряв!, сокр. вар. - Хлебников НП, с вар. Из письма Хлебникова
к Вяч. Иванову от 10 июня 1909 г.: "Я был в Зоолог<ическом> саду, и мне
странно бросилась в глаза какая-то связь верблюда с буддизмом, а тигра с
Исламом. После короткого размышления я пришел к формуле, что виды - дети вер
и что веры - младенческие виды. Один и тот же камень разбил на две струи
человечество, дав буддизм и Ислам, и непрерывный стержень животного бытия,
родив тигра и ладью пустыни.
Я в спокойном лице верблюда читал развернутую буддийскую книгу. На лице
тигра какие-то резы гласили закон Магомета. Отсюда недалеко до утверждения:
виды потому виды, что их звери умели по-разному видеть божество (лик).
Волнующие нас веры суть лишь более бледный отпечаток древле действовавших
сил, создавших некогда виды. Вот моя несколько величественная точка зрения.
Я думаю, к ней может присоединиться только тот, кто совершал восхождения на
гору и ее вершину" (Хлебников НП. С. 356). А. Крученых характеризовал
"Зверинец" как "непревзойденную, насквозь музыкальную прозу" (Крученых. С.
50). Иванов Вячеслав Иванович (18661949) -поэт-символист, философ, филолог.
Баскущие (от обл. "баской") - красивые, нарядные. Павдинский камень -
возвышенность северной части Среднего Урала. Полдневный пушечный выстрел -
традиционный ежедневный артиллерийский выстрел из пушки Петропавловской
крепости. Косматовласый "Иванов". Имеется в виду лев. Ср.: в повести "Ка2"
Хлебников называет Вяч. Иванова "Львиным Сердцем" (Хлебников СП. Т. V. С.
128). Часослов - сборник молитв на определенный час церковной службы.
4. СС-1 (1-я часть); Творения (2-я часть под загл. "Восстание вещей").
Д. Бурлюк писал, что "идея вещи и "Восстание вещей" - отрывок "Журавль" Ор.
3 (СПб. 1909-10, декабрь-январь) вполне предвосхищается, заранее выявлено
полностью у Хлебникова, все это послужило отправной базой для эпатировавших
публику первых вещей тогда буйно-апашистого Володи Маяковского" (Бурлюк. С.
56). Ср. одно из рабочих загл. трагедии "Владимир Маяковский" - "Бунт
вещей". Где златом сияющая игла / Покрыла кладбище царей. Имеется в виду
Петропавловский собор в Санкт-Петербурге, являющийся усыпальницей русских
царей. Неясыть и Детинец - пороги на Днепре. Тучков - мост в
Санкт-Петербурге, соединяющий Васильевский остров и Петроградскую сторону.
Глашатай полдня - традиционный пушечный выстрел, производимый ежедневно в
двенадцать часов со стеньг Петропавловский крепости. Душка - грудная кость у
птиц. Лосий (Лосиный) остров - старое название Васильевского острова,
крупнейшего острова в дельте Невы. Гиератический (иератический) (греч.
hieratikos) - священный. Геростратическое желание - по имени грека
Герострата, сжегшего в 356 г. до н. э. храм Артемиды Эфесской, чтобы
обессмертить свое имя. Сколько мелких глаз в глазе стрекозы. Стрекозы
обладают фасеточными глазами, образованными многочисленными отдельными
глазками - омматидиями. Лол - драгоценный камень. Сколот - скиф. Гольче -
по-видимому, от "големый" (славный).
5. ПОВ. Входило в число восьми произведений, объединенных загл. "Конь
Пржевальского", принадлежащим, по-видимому, Д. Бурлюку. Румынкой, дочерью
Дуная. Имеется в виду румынская баронесса Мария Вецера, возлюбленная
эрцгерцога Рудольфа, покончившая вместе с ним жизнь самоубийством в 1888
году. Про прелесть польки. Подразумевается Марина Мнишек (ок. 1588 - ок.
1614) - жена Лжедмитрия I и Лжедмитрия II.
6. ДЛ - Изборник, с вар. Коромысло (обл.) - стрекоза. Вещеообразно
развезршися зеницы. Ср. в ст-нии А. С. Пушкина "Пророк": "Отверзлись вещие
зеницы..."
7. Помада. В примечании к этому и еще двум ст-ниям А. Крученых отмечал,
что они "написаны совместно с Е. Луневым" (псевдоним Хлебникова. - Сост.),
возможно, позже "Игры в аду" (см. примеч. 8).
8. ИвА - ИвА-2. Второе издание поэмы (с иллюстрациями К. Малевича и О.
Розановой) отличается от первого (иллюстрированного Н. Гончаровой) большим
объемом, иным расположением строф и отсутствием пунктуации. Позже Крученых
включил составленный Хлебниковым план поэмы и ее "новые сцены" в выпущенный
им стеклографированный сборник "Неизданный Хлебников. Вып. XVIII" (М.,
1930). Он вспоминал об истории создания поэмы: "В одну из следующих встреч,
кажется, в неряшливой и студенчески-голой комнате Хлебникова, я вытащил из
коленкоровой тетрадки (зампортфеля) два листка - наброски, строк 40-50,
своей первой поэмы "Игра в аду". Скромно показал ему. Вдруг, к моему
удивлению, Велимир уселся и принялся приписывать к моим строчкам сверху,
снизу и вокруг - собственные. Это было характерной чертой Хлебникова: он
творчески вспыхивал от малейшей искры. Показал мне испещренные его бисерным
почерком странички. Вместе прочли, поспорили, еще поправили. Так неожиданно
и непроизвольно мы стали соавторами. <...> Эта ироническая, сделанная под
лубок, издевка над архаическим чертом быстро разошлась" (Крученых. С.
49-50). В. Шершеневич, считавший нежелательным совместное поэтическое
творчество, писал по поводу поэмы: "Едва ли это прием допустимый в поэзии.
Ведь мы прежде всего требуем от поэта оригинального лица, а уж какая тут
оригинальность, если двое могут совместно написать поэму и так, что нельзя
узнать: где начинается один и где кончается другой" (ФбМ. С. 81-82). О своем
впечатлении от прочтения поэмы много лет спустя вспоминал Р. Якобсон: "Она
меня поразила - поразила тем, что я себе тогда совершенно не так представлял
новаторский стих. Меня это тут же захватило. Я тогда не знал ничего о
Хлебникове, не слыхал, что за Крученых. Но в нашем небольшом кругу начались
в то время разговоры о появлении русского футуризма" (Якобсон. С. 14).
9. РП - ПЖРФ, с вар., с иодзаг.: "Лесное утро". А. Крученых относил это
ст-ние, наряду с поэмами "Зверинец" и "Вила и леший", к "образцовым поэмам
лесной и звериной жизни" (Крученых. С. 104).
10. Изборник. При первой публикации текст "Ночи в Галиции" был соединен
с текстом ст-ния "Перуну". Оба текста литографированы П. Филоновым. В ст-нии
использованы материалы из книги И. П. Сахарова "Сказания русского народа"
(СПб., 1841. Т. 1, Кн. 2. C. 46-47), с которыми Хлебникова познакомил Р.
Якобсон (см.: Якобсон. С. 19). В частности, Хлебников использовал в ст-нии
приведенные в этой книге "Песню Ведьм на Лысой горе":
Кумара
Них, них, запалам, бада.
Эшохомо, лаваса, шиббода.
Кумара.
А. а. а. - о. о. о. - и. и. и. - э. э. э. - у. у. у. е. е. е.
Ла, ла, соб, ли, ли, соб, лу, лу, соб!
Жунжан.
Вихада, ксара, гуятун, гуятун.
Лиффа, пррадда, гуятун, гуятун.
Наппалим, вашиба, бухтара.
Мазитан, руахан, гуятун.
Жунжан.
Яндра, кулайнеми, яндра, Яндра.
и "Чародейскую песню Русалок":
Шивда, винза, каланда, миногама!
Ийда, ийда, якуталима, батама!
Нуффаша, зинзама, охуто, ми!
Коноцо, копоцам, копоцама!
Ябудала, викгаза, мейда!
Ио, иа, о - но, иа цок! ио, иа, паццо! ио, иа, пипаццо!
Зоокатама, зоосцома, пикам, никам, шолда!
Пац, пац, пац, пац, пац, пац, пац, пац!
Пинцо, пинцо, пинцо, дынза!
Щоно, пинцо, пинцо, дынза!
Шоно, чиходам, викгаза, мейда!
Боцопо, хондыремо, боцопо, галемо!
Руахадо, рындо, рындо, галемо!
Ио, иа, о! ио, иа, цолк! ио иа цолк! ио, иа цолк!
Ниппуда, боалтамо, гилтовека, пюдда!
Коффудамо, шираффо, сцохалемо, шолда!
Шоно, шоно, шоно!
Пинцо, пинцо, пинцо!
Галиция - историческое название части западноукраинских и польских земель.
Оран (обл.) - от "орать" (пахать). Сахаров Иван Петрович (1807-1863) -
собиратель и исследователь фольклора, этнограф. Опришки - участники
народно-освободительной борьбы в Галичине с XVI в. Легини (укр.) - парни.
Мавка (мава) - образ украинского фольклора, злой дух.
11. ММ. Дщери (церк.-слав.) - дочери. Последняя вечеря. Имеется в виду
"тайная вечеря", то есть последний ужин, проведенный Иисусом Христом со
своими учениками.
12. Взял. Падают брянские, растут у Манташева. Имеются в виду акции
Брянского машиностроительного завода и нефтепромышленного общества "А. И.
Манташев и К"".
13. Временник-1. Поводом для написания ст-ния послужил факт призыва
Хлебникова на военную службу в апреле 1916 г. О милом государстве 22-летних.
Ср. в поэме В. Маяковского "Облако в штанах" (1915): "...Иду - красивый, /
двадцатидвухлетний". Развитие темы - в ст-нии Хлебникова "Табун шагов, чугун
слонов!.." (<1917>): "От старцев глупых вещие юноши уйдут / И оснуют мировое
государство / Граждан одного возраста". Умножение 365 на 317 дает результат,
соответствующий, по Хлебникову, числу сокращений человеческого сердца в
сутки. Король государства времен - титул, присвоенный Хлебникову группой
друзей в декабре 1915 г. Шаг небольшой, только ик, / И упавшее О.
Описывается преобразование слова "король" в слово "кролик".
14. Временник-2. Тексты 12-14 вошли позднее в "сверхповесть" "Война в
мышеловке" (Неизданный Хлебников. М., 1928. Вып. V).
15. ПТ. 1919. № 5. Моряна (устар.) - ветер, дующий с моря.
16. Хлебников 1923. Ст-ние обращено к художнице Ю. С. Самородовой (1901
- после 1929).
17. Хлебников 1923. Моток волшебницы разматывая ос Курчавое чело /
Подземного быка в пещерах темных о- И бычью голову я снял с могучих мяс и
кости. Аллюзия на греческий миф об Ариадне, Тесее и Минотавре. Как сонный
труп влачился по пустыне. Ср. у А. С. Пушкина в ст-нии "Пророк": "Духовной
жаждою томим, / В пустыне мрачной я влачился... Как труп в пустыне я
лежал..."
18. Хлебников 1923.
ДОПОЛНЕНИЯ
{{***}}
Мне мало надо!
Краюшку хлеба
И каплю молока.
Да это небо,
Да эти облака!
СУТЕМКИ, СУВЕЧЕР.
Зазовь.
Зазовь манности тайн.
Зазовь обманной печали,
Зазовь уыанной устали.
Зазовь сипких тростников.
Зазовь зыбких облаков.
Зазовь водностных тайн.
Зазовь.
{{***}}
Помирал морень, моримый морицей
Верен в веримое верицы.
Умирал в морильях морень
Верен в вероча верни.
Обмирал морея морень.
Верен веритвам Вераны
Приобмер моряжски морень
Верен верови верязя.
{{***}}
(корни: чур... и чар...)
Мы чаруемся и чураемся.
Там чаруясь, здесь чураясь
То чурахарь, то чарахарь
Здесь чуриль, там чариль.
Из чурыни взор чарыни.
Есть чуравель, есть чаравель.
Чарари! Чурари!
Чурель! Чарель!
Чареса и чуреса.
И чурайся и чаруйся.
{{***}}
(Нега - неголь...)
Неголи легких дум
Лодки направили к легкому свету.
Бегали легкости в шум,
Небыли нету и нету.
В тумане грезобы
Восстали грезоги
В туманных тревогах
Восстали чертоги.
В соногах-мечтогах
Почил он, почему у черты.
В чертогах-грезогах
Почил он, почему у мечты.
Волноба волхвобного вира,
Звеиоба немобного яра,
Ты все удалила, ты все умилила
О тайная сила,
О кровная мара.
В яробе немоты
Играли и журчали
Двузвонкие мечты
Будутные печали.
Хитрая нега молчания,
Литая в брегах звучания.
- Птица без древа звучание,
- О взметни свои грустилья,
Дай нам на небо взойти,
Чтобы старые постылья
Мы забыли, я и ты!
Веязь сил молодых,
Веязь диких бледных сил,
Уносил в сон младых,
В сон безмерно голубых...
За осокой грезных лет
Бегут струи любины
Помнит, помнит человек
Ковы милой старины.
Знает властно-легкий плен.
Знает чары легких мен,
Знает цену вечных цен.
Поюнности рыдальных склонов,
Знаюнности сияльных звонов
В венок скрутились,
И жалом многожалым
Чело страдальное овили.
И в бездумном играньи играний
Расплескались яри бываний!
Нежец тайвостей туч,
Я в сверкайностях туч.
Пролетаю, летаю, лечу.
Улетаю, летаю, лечу.
В умирайнах тихих тайн
Слышен голос новых майн.
Я звучу, Я звучу...
Сонно-мнимой грезы неголь,
Я - узывностынь мечты.
Льется, льется пленность брегов,
Вьются дети красоты.
Сумная умность речей
Зыбко колышет ручей
Навий налет на ручей
- Роняет,
- Ручей белых нежных слов,
Что играет
Без сомнения, без оков.
- О яд ненаших мчаний в поюнность высоты
И бешенство бываний в страдалях немоты
В думком мареве о боге
Я летел в удел зари...
Обгоняли огнебоги,
Обгоняли жарири.
Обожелые глаза!
Омирелые власа!
Овселеннелая рука!
Орел сумеречных крыл
Землю вечером покрыл.
"Вечер сечи ведьм зари",
Прокричали жарири.
Мы уселись тесным рядом.
Видеть нежить люди рады.
1907.
ЧЕРНЫЙ ЛЮБИРЬ.
Я смеярышня смехочеств
Смехистелинно беру
Нераскаянных хохочеств
Кинь злооку - губирю.
Пусть гопочичь, пусть хохотчичь
Гопо гоп гопопей
Словом дивных застрекочет
Нас сердцами закипей
В этих глазках ведь глазищем
Ты мотри, мотри за горкой
Подымается луна!
У смешливого Егорки
Есть звенящие звена.
Милари зовут так сладко
Потужить за лесом совкой
Ай! Ах на той горке
Есть цветочек куманка заманка.
НЕ ШАЛИТЬ!
Эй молодчики - купчики!
Ветерок в голове!
В пугачевском тулупчике
Я иду по Москве!
Не затем высока
Воля правды у нас,
В соболях - рысаках
Чтоб катались глумясь.
Не затем у врага
Кровь лилась по дешевке,
Чтоб несли жемчуга
Руки каждой торговки.
Не зубами скрипеть
Ночью долгою,
Буду плыть - буду петь
Доном - Волгою!
Я пошлю вперед
Вечеровые уструги,
Кто со мною - в полет?
А со мной - мои други!
1922. Февраль.
{{***}}
Святче божий!
Старец бородой сед!
Ты скажи, кто ты?
Человек ли еси,
Ли бес?
И что - имя тебе?
И холмы отвечали:
Человек ли еси
Ли бес?
И что - имя тебе?
Молчал.
Только нес он белую книгу
Перед собой
И отражался в синей воде.
И стояла на ней глаголица старая,
И ветер волнуя бороду,
Мешал итти
И несть книгу.
А стояло в ней:
"Бойтесь трех ног у коня
Бойтесь трех ног у людей!"
Старче божий!
Зачем идешь?
И холмы - отвечали:
Зачем идешь!
И какого ты роду - племени
И откуда-ты?
Я оттуда, где двое тянут соху,
А третий сохою пашет
Только три мужика в черном поле!
Да тьма воронов.
Вот пастух с бичом
В узлах чертики -
От дождя спрятались.
Загонять коров помогать ему они будут.
БОЕВАЯ.
Радой Славун, родун Славян,
Не кажи, не кажи своих ран!
Расскажи, расскажи про ослаби твои,
Расскажи, раскажи как заслави твои полонила воля
неми с запада яростно бьющей...
Расскажи, расскажи, как широкое плесо быловой
реки замутилось-залилось наплывом
наливом влияний иных:
Иной роди, иной крови, иной думи, иных речей,
иных бытей. -
- Инобыти.
Я и сам бы сказал, я и сам рассказал,
Протянул бы на запад клянущую руку, да всю
горечь свою, да все яды свои собираю,
чтоб кликнуть на запад и юг свою
весть, свою веру, свой яр и свой клич,
Свой гневный, победный, воинственный клич,
"Напор славы единой и цельной на немь!"
По солонь, слава. За солнцем, друзья, - на запад
за солнечным ходом под прапором
солнца идемте, друзья, - на запад за
солнечным ходом.
- Победная славь да идет.
Да шествует!
Пусть в веках иреках раздается тот пев:
"Славь идет! Славь идет! Славь восстала..."
Пусть в веках иреках раздается запев: ?
"Славь идет! Славь идет! Славь восстала!"
ОСЕННЯЯ.
Собор грачей осенний,
Осенняя дума грачей.
Плетня звено плетений,
Сквозь ветер сон лучей.
Бросают в воздух стоны
Разумные уста.
Речной воды затоны,
И снежный путь холста!
Три девушки пытали
Чи парень я, чи нет?
А голуби летали,
Ведь им немного лет.
И всюду меркнет тень.
Ползет ко мне плетень.
Нет!
{{***}}
Тайной вечери глаз
Знает много Нева.
Здесь спасителей кровь
Причастилась вчера
С телом севера в черном булыжнике.
На ней пеплом любовь
И рабочих и умного книжника.
Тайной вечери глаз
Знает много Нева
У чугунных коней
У суровых камней
Дворца Строгонова.
Из засохших морей
Берега у реки
И к могилам царей
Ведут нить пауки
Лишь зажжется трояк
На вечерних мостах
Льется красным струя
Поцелуй на устах.
16 февраля 1921.
{{***}}
Эта осень такая заячья
И глазу границы не вывести
Робкой осени и зайца пугливости.
Окраскою желтой хитер
Осени желтой житер.
От гривы до гребли
Всюду мертвые листья и стебли
И глаз остановится слепо, не зная чья
Осени шкурка или же заячья.
{{***}}
Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы с нею в ногу шагая
Беседуем с небом на ты.
Пусть девы споют у оконца
Меж песен о древнем походе,
О верноподанном Солнца
Самосвободном народе.
19 апреля 1917.
Хлебников В. - Виктор Владимирович Хлебников - род. 28 октября (ст.
ст.) 1885 года в Калмыцкой степи, Саратовской губ. Сын интеллигента,
попечителя калмыцкого округа. В раннем детстве переехал с отцом, получившим
перевод по службе, в Волынскую губернию в б. имение князей Чарторыйских
Подлужное. Затем-в с. Панаево, Симбирской губ. Учился в Казани в 1-й
гимназии, был всегда "хорошим учеником", особенно по математике. Там же
поступил в университет. В 1905 году увлекся политикой. Вскоре переехал в
Петербург. Забросил университетские занятия и увлекся литературой. Писал под
именем "Велемир Хлебников". Один из родоначальников и вождей русского
футуризма. Писать начал с 1903 года. Первое печатное выступление - пьесы
"Маркиза Дезес" и "Железный Конь" в 1-м сборнике "Садок Судей" 1908-9 г. Пб.
Изд-во "Журавль". Ранний период поэтического развития протек в Петербурге
(1905-10 г.г.). Далее - в 1912-15 г.г. X. жил в Москве, в 1918-20. г.г. - на
Украине, в 1920 г. в Баку, в 1921-22 г. - в Персии. По возвращении из Персии
в начале 1922 года жил в Москве в очень тяжелых условиях, почти в нищете, на
случайную помощь друзей. Умер от заражения крови в тяжелых страданиях в
деревне Санталове Крестецк. у. Новгородской губ. 28 июня 1922 года. После
смерти X. осталось много ненапечатанных его рукописей - около 1000
стихотворений, до 100 поэм, повестей, пьес. Часть этого поэтического
наследства опубликована друзьями покойного поэта. (Посмертный сборник
"Стихи" - М. 1923 г., "Зангези", "Доски судьбы") часть до сих пор еще в
рукописях. Кроме поэтического творчества X. много работал в области теории
поэтического языка и создал своеобразное учение о времени и числе, как
основе всех явлений, прим енив математические законы к изучению всемирной
истории. Составление сколько-нибудь полной библиографии X. чрезвычайна
затруднено тем обстоятельством, что большинство (и в том числе не мало
лучших) его вещей печаталось не в самостоятельных книгах поэта, а в
разного рода сборниках, альманахах и журналах ("Садок судей". М. 1912.
"Пощечина общественному вкусу". М. 1913. "Требник троих". М. 1913. "Дохлая
луна". М. 1914 и др.). Главнейшие отдельные сборники стихов X.: 1) Ряв.
Перчатки. Пб. 1914. 2) Творения. М. 1914. 3) Изборник. Изд. ЕУЫ. 1914. 4)
Стихи - (Посмертный сборник). М. 1923.
Хлебников Велимир (Виктор Владимирович). - 28.10.1885-28.6.1922.
Собрание произведений Велимира Хлебникова. Т. 1-5. Л., 1929-1933. Избранные
стихотворения. М, 1936. Неизданные произведения. М, 1940. Стихотворение и
поэмы. Л., 1960. Библиотека поэта, мала я серия. Собрание сочинений, т. 14.
Мюнхен, 1968-1972. "Творения". М, 1986.
---------------------------------------------------------------------------
Анна Ахматова. Pro et contra
Антология. Том 1
Серия "Русский путь"
С.-Пб., Издательство Русского Христианского гуманитарного института,
2001
---------------------------------------------------------------------------
Велимир ХЛЕБНИКОВ
ПЕСНЬ СМУЩЕННОГО
На полотне из камней
Я черную хвою увидел.
Мне казалось, руки ее нет костяней,
Стучится в мой жизненный выдел.
Так рано? А странно: костяком
Прийти к вам вечерком
И, руку простирая длинную,
Наполнить созвездьем гостиную.
Велимир Хлебников (1885-1922)
Песнь смущенного
Впервые: Неизданный Хлебников. М., 1930. С. 10.Стихотворения (Хлебников)
| Стихотворения |
| Опубл.: 1923. Источник: az.lib.ru • Заклятие смехом («О, рассмейтесь, смехачи!..») «Бобэ_о_би пелись губы…» Зверинец («О Сад, Сад!..») Журавль («На площади в влагу входящего угла…») «Конь Пржевальского» («Гонимый кем — почем я знаю?..») Числа («Я вслушиваюсь в вас, запах числа…») «Небо душно и пахнет…» Игра в аду («Свою любовницу лаская…») Мудрость в силке. Утро в лесу («Славка боботэу-вевять!..») Ночь в Галиции («Русалка: с досок старого досчаника…») «Ни хрупкие тени Японии…» «Где волк воскликнул кровью…» Печальная новость 8 апр. 1916 («Как и я, верх неги…») «Свобода приходит нагая…» «В этот день голубых медведей…» «Детуся! Если устали глаза быть широкими…» Одинокий лицедей («И пока над царским селом…») «Еще раз, еще раз…» Боевая «Мне мало надо» «Мы чаруемся и чураемся» Не шалить! «Неголи легких дум» Осенняя "Помирал морень, моримый корицей «Святче божий» «Сутемки, сувечер» «Тайной вечери глаз» Черный любовь «Эта осень такая заячья» Песнь смущенного |