А. М. Федоров
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Поэты 1880-1890-х годов.
Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание
Л., "Советский писатель".
Составление, подготовка текста, биографические справки и примечания
Л. К. Долгополова и Л. А. Николаевой
Л., "Советский писатель", 1969
----------------------------------------------------------------------------
Содержание
Биографическая справка
320. Элегия
321-323. На воле
1. "Костер погас. Чуть-чуть дымится..."
2. "Заря! Восторженное пламя..."
3. "Солнце, солнце взошло!.."
324. "Где ты, молодость, с бурями шумными..."
325. Осенний вечер
326. Поэзия
327. Умирающее лето
328. Снег падает
329. Под шум дождя
330. "Всё какие-то сны наяву..."
331. Грусть
332. Тени
333-338. В башкирской степи
1. "Ковыль цветет. Вся степь как бы седая..."
2. "Какая даль! Какой простор!.."
3. Рассвет
4. Полдень
5. Вечер
6. Ночь
339. Моему сыну
340. "Опять я вижу берег дикий
341. "И осень уж давно, а дни еще румяны..."
342. Сумерки ("Еще на небе ночь огней не зажигает...")
343. "Нет, не просите у певца..."
344. Привет
345. Страх
346. "Заплутался я в потемках, затерялся..."
347. "Отгремели в дымных тучах разыгравшиеся громы..."
348. Сердце поэта
349. О, умчи меня вдаль!
350. Пустыня
351. Башня безмолвия
352. Сириус
353. Степная дорога
354. "Пора! Уж тишина давно гнетет кошмаром..."
355. "Шарманка за окном на улице поет..."
356. "Я весною люблю одиночество
Александр Митрофанович Федоров родился 6 июля 1868 гола в крестьянской
семье. Отец его был крепостным, до восемнадцати лет ходил в пастухах, а
затем переехал из села Белаоза Ашкарского уезда в Саратов, где освоил
сапожное ремесло и записался в цеховые. Отец и мать едва умели читать;
единственным чтением в семье было Евангелие. После приходского училища с
большими тяготами для семьи Федорова определили в саратовское реальное
училище. Одиннадцати лет он остался круглым сиротой. {См.: "Автобиография А.
М. Федорова". - ПД.}
На казенный счет Федоров продолжал обучение в реальном училище. Уже в
старших классах определились его литературные склонности и интересы. Читал
он все, что попадалось, очень любил Пушкина, поклонялся Некрасову, и его
ученические стихотворные опыты были подражанием некрасовским стихам.
Свою литературную деятельность Федоров начал в газете "Саратовский
дневник". Он не вышел тогда еще из стен училища, и начальство с большим
неудовольствием отнеслось к первым пробам его пера. По самому
незначительному поводу, до выпускных экзаменов, Федоров был удален из
реального училища. К этому времени (середине 80-х годов) относится попытка
самоубийства, окончившаяся тяжелым пулевым ранением.
Стихами Федорова и его судьбой заинтересовался А. Н. Майков,
хлопотавший о том, чтобы юноше разрешили сдать выпускной экзамен. Сам
Федоров, однако, рассудил иначе и, выйдя из больницы, отправился в Москву,
чтобы посвятить себя исключительно литературной работе.
К середине 80-х годов у Федорова устанавливаются первые литературные
связи - он получил одобрительное письмо от Л. Оболенского, издателя
"Русского богатства", еще более ласково и дружелюбно отнесся к нему в Москве
Н. Н. Златовратский. У него Федоров познакомился с членами редакции "Русской
мысли", принявшей к печати его первые стихи.
Как поэт Федоров складывался под прямым влиянием Майкова, Надсона,
Фофанова, повторяя ходовые мотивы поэтов "чистого искусства" и общие
гражданские темы современной ему лирики.
Жить на литературные заработки Федоров не мог, и основным источником
его существования в Москве были частные уроки. В столице он увлекся театром
и поступил на сцену. С 1888 по 1890 год Федоров скитался по театральной
провинции, играя всевозможные роли, среди которых немалым успехом у публики
пользовался Дон-Карлос. Профессиональным актером, однако, Федоров не стал; с
провинциальной сценой он расстался без всякого сожаления.
До середины 90-х годов Федоров жил в Уфе, где закончилась его
недолгая театральная карьера. Тогда же в Москве вышла его первая книга -
"Стихотворения" (1894). Большая часть тиража этой книги сгорела во время
пожара у издателя.
В 1896 году Федоров переехал в Одессу и в течение нескольких лет
работал преимущественно в газетах, печатавших его многочисленные фельетоны,
рассказы, очерки и стихи.
С конца 90-х годов в Петербурге одна за другой выходят книги
Федорова: "Стихотворения" (1898), роман из жизни башкирского народа "Степь
сказалась" (1900), книга переводов с итальянского "Стихотворения Ады Негри"
(1901), "Рассказы" (тт. 1-2, 1903), новый сборник "Стихотворений" (1903),
сборник пьес "Обыкновенная женщина. - Стихия. - Старый дом. - Бурелом"
(1903) и др. К этому времени Федоров оставил газетную работу, целиком
отдался литературному труду, проявив редкостную плодовитость во всех жанрах.
Его литературные связи в провинции и столицах охватывают широкий круг имен.
Федорова хорошо знали в одесском "Литературно-артистическом клубе", где он
был завсегдатаем; своим человеком считали его и в "Товариществе южнорусских
художников". {А. М. Федоров как дилетант занимался живописью (см.; Валентин
Катаев, Святой колодец. Трава забвения, М., 1969, с. 142-143).} Члены
товарищества собирались по четвергам у художника Буковецкого; в их кругу
Федоров познакомился с И. А. Буниным и А. И. Куприным, часто наезжавшими в
Одессу. Особенно близко Федоров сошелся с Буниным. Бунин подолгу гостил на
даче Федорова в Люстдорфе под Одессой. Во многих своих стихотворениях
Федоров ориентировался на Бунина, а затем откровенно подражал ему. Бунин
отозвался сочувственной рецензией на книгу Федорова "Стихотворения"
(1898), отметив, что со времени выпуска первой книги поэт "успел значительно
развить свое дарование и создать себе уже некоторое имя". {Ив. Бунин, А. М.
Федоров. Стихотворения, СПб., 1898. "Южное обозрение", 1899, 15 февраля.}
Бунин противопоставлял традиционность стихотворений Федорова манерности
некоторых "новых поэтов". Эти стихотворения, писал Бунин, "касались очень
старых тем, носили большей частью личный характер - и в то же время
убедительно доказывали лишний раз ту простую мысль, что для того, чтобы быть
истинным поэтом, для того, чтобы в той или иной мере производить
облагораживающее и возвышающее душу впечатление, вовсе не нужно во что бы то
ни стало разыскивать "новые слова", "новую красоту", или непременно быть
поэтом-философом, поэтом-гражданином, а нужно иметь только живую, чуткую к
добру и красоте душу и художественный талант. У г. Федорова, без сомнения,
есть и то, и другое..."<ref>Там же.</ref> К недостаткам книги Бунин отнес тот
"приподнятый тон", ту "крикливость и деланный пафос", которые в еще большей
мере были свойственны ранним стихотворениям автора.
Сохранилась часть обширной переписки Бунина и Федорова, проясняющая
подробности их личных и литературных отношений на протяжении многих лет.
<ref>См.: "Письма И. А. Бунина к А. М. Федорову". - ЦГАЛИ.</ref>
В начале 900-х годов Федоров познакомился с Чеховым, бывал в его
ялтинском доме и состоял с ним в переписке. Чехов признавал в Федорове
талантливого драматурга, вел серьезные переговоры с Немировичем-Данченко о
постановке его пьес в Художественном театре. {См.: "Воспоминания Л. К.
Федоровой". - "Литературное наследство", т. 68, М., 1960, с. 635-639.}
В Петербурге Федоров был принят в народнических литературных кругах,
тяготевших к редакции "Русского богатства", несколько раз появлялся на
поэтических "пятницах" К. К. Случевского. {См.: В. Смиренский, К истории
"пятниц" К. К. Случевского. - "Русская литература", 1965, № 3, с. 224.}
Федоров был участником литературного кружка "Среда", собиравшегося
обычно в московском доме Н. Д. Телешова, а в некоторых случаях - на квартире
Леонида Андреева. Здесь Федоров познакомился с Горьким, Вересаевым,
Серафимовичем и многими другими.
Весной 1905 года Бунин предпринял попытку ввести Федорова в круг
писателей, издававшихся "Знанием", однако Горький после некоторых колебаний
отклонил эту попытку: "Скучен он, однообразен, - отвечал Горький Бунину по
поведу рукописи стихотворений Федорова, - его лучшие лирические стихи -
подражание Вам. Он какой-то неуклюже громогласный, не чувствуешь искренности
в нем и совершенно не понимаешь - отчего стонет человек, о чем он вздыхает?
Не видно - что он любит, не ясно - о чем он мечтает". {"Переписка А. М.
Горького и И. А. Бунина". - "Горьковские чтения 1958-1959", М., 1961, с.
36.} Бунин не был вполне согласен со столь суровой характеристикой поэзии
Федорова; отказ Горького очень огорчил его; хотя у Федорова к этому
времени были достаточно широкие возможности для издания своих книг.
Федоров сочувствовал демократическому движению и живо откликнулся на
события революции 1905 года, начиная с "кровавой страды" 9 января, которая,
по его словам, "захлестнула все сердца, любящие Россию и ненавидящие гнет и
насилие". В июне 1905 года Федоров послал Бунину письмо из Одессы, в котором
подробно описал ход восстания на броненосце "Потемкин" и революционные
настроения восставших моряков. {См.: А. Бабореко, И. А. Бунин. Материалы для
биографии, М., 1967, с. 95-96.}
За годы первой революции Федоров выпустил три больших романа - "Земля"
(1905), "Природа" (1906) и "Камни" (1907), имевших некоторый читательский
успех. Кроме перечисленных, он в последующее десятилетие опубликовал еще
около десятка романов и повестей, несколько сборников рассказов, две книги
очерков ("На Восток", 1904; "С войны", 1915), стяжав себе репутацию одного
из самых плодовитых, хотя и второстепенных беллетристов.
Большая часть стихотворений Федорова была написана в 90-е годы и в
начале 900-х годов. Затем его активность в качестве лирического поэта резко
снизилась. Небольшой сборник Федорова "Сонеты" (1907) был встречен
критическими замечаниями А. Блока в его статье "О лирике" {См.: А. Блок,
Собрание сочинений, т. 5, М., 1962, с. 158.} и еще более резкими суждениями
В. Брюсова, выступившего тогда же с обзором новых поэтических книг. {См.: В.
Брюсов, Новые сборники стихов. - "Весы", 1907, № 1, с. 73.}
Доживший до глубокой старости и почти забытый читателями, Федоров умер
в 1949 году в эмиграции, в Болгарии, где он многие годы преподавал русский
язык и литературу в гимназиях.
320. ЭЛЕГИЯ
Глухая ночь. Опять с страдальческой тоской,
Облокотясь в немом бессильи на перила,
Стою я одинок над сумрачной рекой,
В гранитных берегах почившей, как могила.
Нет звезд, и далеко до утренней зари.
Ненастно... В два ряда, рекой темнозеркальной,
Горят таинственно и скупо фонари,
Как ночью факелы процессии печальной.
И на душе темно и больно, что прошла
Вся жизнь забитою и для других незримой,
Средь гнета пошлости, падения и зла,
В гранитных берегах нужды невыносимой.
Да, больно, тяжело, что нечем вспомянуть
Мне молодость и жизнь, отцветшую так рано;
Что сердце замерло, истерзанная грудь
Охвачена тоской, как дымкою тумана;
Что я, как инвалид, стремлюся на покой
И тускло над душой горят воспоминанья,
Как погребальных свеч тоскливое мерцанье,
Как мрачных фонарей убогое сиянье
Над этой сумрачной, безмолвною рекой.
<1889>
321-323. НА ВОЛЕ
1
Костер погас. Чуть-чуть дымится
Полуостывшая зола.
На речку сонную ложится
Фатою тающею мгла.
Спит мой товарищ по охоте.
Беззвучен ночи плавный ход.
Лишь коростель скрипит в болоте
Да рыбка сонная всплеснет.
Порою выпь тоскливо охнет,
B cнова - ласковая тишь,
И над рекою не шелохнет
Ни лес, ни дремлющий камыш.
Всё спит. Но странное волненье
Мне сном забыться не дает.
А звезды сыплются с высот,
Как драгоценные каменья.
<1894>
2
Заря! Восторженное пламя
Ее победного огня
По небу стелется, как знамя
Вновь наступающего дня.
Бегут на запад ночи тени.
А горы в пурпуре давно,
Как непорочные ступени:
По ним на трон из райской сени
Подняться солнышко должно.
<1894>
3
Солнце, солнце взошло!
Над горою крутой
Засверкал, задрожал
Солнца луч золотой.
Пробежал по реке,
В темный лес заглянул,
И отвсюду пошел
Жизнерадостный гул.
"Солнце, солнце взошло!" -
Зашептали кусты,
И от счастья в лугах
Прослезились цветы;
Прослезились цветы,
И, проснувшись, земля
Гимн запела красе
Своего короля.
<1898>
324
Где ты, молодость, с бурями шумными,
С вдохновенными снами безумными,
С вешним трепетом жарких лучей,
С соловьями, с волшебными сказками,
С поцелуями, клятвами, ласками,
С целым морем огня и лучей!
То, что было тобою посеяно, -
Или вихрями жизни развеяно,
Или вырвано злою рукой,
Иль упало на почву бесплодную,
Иль загублено в зиму холодную,
Иль потоплено мутной рекой.
Ничего от тебя не осталося.
Над тобою судьба посмеялася.
А как пышно б расцвесть ты могла!
Да, на горе, вражда тебя встретила,
И ничья-то душа не ответила
На призыв твой средь мрака и зла!
<1895>
325. ОСЕННИЙ ВЕЧЕР
Багряным золотом на западе горя,
В поблекшей зелени огнем переливаясь,
Царицей вечера красуется заря...
Вокруг еще светло, но уж звезда, купаясь
В румяном зареве, затеплилась свечой...
Близка глухая ночь, забвенье и покой.
От поля сжатого, от скошенного луга
Пахнуло холодом. Недвижимый туман
Повис над озером. К теплу и ласке юга
Высоко журавлей пронесся караван.
На ветке близ меня раздался свист несмелый,
Вспорхнул зобатый дрозд, сорвался лист, шурша,
И замер старый лес, как замок опустелый,
И грустью странною наполнилась душа.
Весна моей любви! Весна моих мечтаний!
Из пепла серого былых очарований
Зачем так ярко вы блеснули в этот час,
Что слезы хлынули из глаз
И сердце горестно заныло от страданий.
<1895>
326. ПОЭЗИЯ
Я устаю. Мне с каждым днем труднее
Борьба и жизнь... Соблазн манит меня.
Во тьме ночной для сердца всё страшнее
Коварный свет болотного огня.
Я духом слаб, и нет кругом опоры.
Зло шепчет мне: "Свой факел погаси!"
Нет, нет! К тебе я обращаю взоры,
Поэзия! Спаси меня! Спаси!
Ты - вздох небес. Твой непорочный пламень
Неугасим! Ты им сердца живишь.
Ты в божество преображаешь камень,
Мгновенным снам бессмертие даришь.
Явись ко мне! От пошлости надменной
Мой шаткий дух к святыне вознеси!
Пусть он падет к стопам ее смиренный!..
Поэзия! Спаси меня! Спаси!
Спаси меня! Как мрачных дум Саула,
Коснись души могуществом крыла!
Ты в грудь мою святой огонь вдохнула,
Но силы мне для битвы не дала.
О, верю я, - хоть ум туманит горе, -
Есть правда здесь, есть бог на небеси.
Но человек - песчинка в бурном море...
Молюсь тебе с надеждою во взоре,
Поэзия! Спаси меня! Спаси!
<1896>
327. УМИРАЮЩЕЕ ЛЕТО
В спокойной древности эпикуреец умный,
Готовясь умереть, чертог свой украшал
Цветами, пурпуром... Сам пышно возлежал
На ложе царственном в беспечности бездумной.
От яств затейливых ломилися столы,
Все редкие плоды тропического сада
Алели бархатом средь гроздий винограда,
И воздух полон был душистой, влажной мглы.
Так лето знойное, готовясь умереть,
Окрашивает свой чертог незащищенный
Такими красками, что взгляд на них смотреть
Невольно устает, восторгом утомленный.
Пышней и ярче всё на склоне летних дней:
Алее пурпур зорь на небе отдаленном,
Светлее трепет звезд, синее мрак ночей,
Прозрачней глубь волны на озере студеном.
Но смерть уже грозит. Жестокая рука
Сорвет с земли венец, налитый ароматом.
Уж чую холодок зловещий ветерка:
То вестник осени, бестрепетный, как фатум.
А по ночам блестят пророческим огнем
Созвездья яркие на небосклоне ночи:
Вон Лебедь, Водолей, Пегас, Персей, и в нем
Альголь обманчивый, как любящие очи;
Телец, где пурпуром горит Альдебаран,
Возничий царственный с Капеллой золотою
И пара Близнецов, сквозь палевый туман
Горящих бледною и дружною четою;
Надменный Сириус блестит в созвездья Пса,
И Ригель пурпурный в созвездьи Ориона
Восходит на небо, как полночи краса,
Как властный смерти жезл в руке центуриона.
Но холоден их блеск, и в нем провидит глаз
Мертвящий взгляд зимы, упорный и бесстрастный:
Так иней и роса сверкают, как алмаз,
По зорям осени безжизненной, но ясной.
Кой-где уж лист упал и яркий цвет поблек,
И, точно капли слез, забвенья и обиды,
С небес струится звезд блистающий поток:
То, искрясь, над землей летят Андромедиды.
<1896>
328. СНЕГ ПАДАЕТ
Снег серебряный вьется и вьется и медленно падает
На холодную землю... Мой взор,
Мою душу волнует, волнует и радует
Этот белый ковер.
Мне мила красота, как мечта непорочно-бесстрастная,
Этих чистых снежинок немых.
Дышат миром они, как молитва божественно ясная,
Как возвышенный стих.
Высоко над землей разлучились они на мгновение,
Чтобы снова сойтись на земле.
Как торжественно тих и воздушен полет их, падение
В очарованной мгле.
Точно плащ кружевной, развеваясь, сквозит и колышется
И роняет свой девственный пух.
Мне в движеньи его гармоничная музыка слышится,
Ею грезит мой слух.
Это жертва небес, в них надежда земли на спасение,
В них залог для грядущей весны,
Благодатный покой, беспредельное счастье забвения,
Вдохновенные сны.
Снег серебряный вьется и вьется и медленно падает
На холодную землю... Мой взор,
Мою душу волнует, волнует и радует
Этот белый ковер.
<1896>
329. ПОД ШУМ ДОЖДЯ
Душно... душно... Мне не спится,
Ночь, как я, без сна томится,
И вздыхает, и считает маятника стук.
Сердцу жутко от покоя.
Бредит мысль... Открыл окно я...
Тишиною неземною всё полно вокруг.
Сад не дрогнет, не шелохнет,
Влаги ждет, без влаги сохнет...
Небо в тучах; и в пахучих чашечках цветов
Ароматы притаились...
Точно все без слов молились,
Чтоб живою пал росою дождь из облаков...
И неясный звук раздался.
То не с ветки ль лист сорвался?..
Взволновался, зашептался густолистый сад.
Дождевые капли с неба,
Как с колосьев зерна хлеба,
Осыпаясь, учащаясь, по листве стучат.
И какой-то шорох внятный,
Переливный, благодатный,
Стройно, важно и протяжно потянул в ветвях...
Будто вел с землею споры
И держал переговоры
О небесных, о чудесных тайнах и делах.
И под гул дождя ночного
Как-то весело и ново
Мне мечталось и дышалось в мраке у окна,
И казалося, со мною
Речью мягкою, родною
Говорила и сулила счастие весна.
Чьи-то тени колыхались,
Чьи-то очи загорались,
Вспоминались, улыбались милые черты...
Дождь прошел... Душистый, свежий
Смолкнул сад... Всё тише, реже
Трепетали и роняли капельки листы.
<1897>
330
Всё какие-то сны наяву,
Всё какие-то светлые грезы.
В сердце нежная грусть и любовь,
А в глазах - непонятные слезы.
Как цветов полевых аромат,
Звуки тайные душу ласкают.
Точно бабочки, вьются, звенят
И, как вздохи влюбленные, тают.
С ними вдаль я куда-то лечу,
Но в слова заключить их не смею,
И с блаженной улыбкой молчу
И в немом обаянии млею.
Что со мною - и сам не пойму.
Льются звуки... Ласкаются грезы...
В сердце нежная грусть и любовь,
А в глазах - непонятные слезы.
<1898>
331. ГРУСТЬ
Есть дни, когда ко мне ласкается печаль:
Я никуда не рвусь и ни о чем не грежу.
Мне жаль тогда себя, и молодости жаль,
И этой грустью я себя томлю и нежу.
Один я - и грущу о том, что одинок.
Но если б в этот миг сама любовь, украдкой,
Приветливо ко мне ступила на порог -
Я б пожалел о ней, об этой грусти сладкой.
<1898>
332. ТЕНИ
Лунный свет, как голубой туман,
Всё вокруг прозрачностью окутал,
С мертвой правдой слил живой обман,
С правдой жизни грезы перепутал.
Не шелохнут листья в тишине,
Сад таким покоем очарован,
Что на белой глиняной стене,
На тени, как будто нарисован
Каждый листик... Слышно, как крылом
Воздух распахнет ночная птица.
Влагой рос и полевым теплом
Пахнет золотая медуница.
Звезды неба и огни земли
В эту ночь как будто с счастьем спорят...
Я всё жду, что тень мелькнет вдали
Или дверь в душистый мрак отворят...
Но забита дверь в заглохший сад,
Поросли сухой травой ступени,
И на них недвижимо лежат
Прошлого тоскующие тени.
<1898>
333-338. В БАШКИРСКОЙ СТЕПИ
1
Ковыль цветет. Вся степь как бы седая.
Я еду вдаль... Куда ни посмотрю -
Везде простор без грани и без края,
И всё поет, цветет, благоухая,
Как гурию, приветствуя зарю.
Я опьянен. Иль вижу въяве диво?
Иль грезит степь былым передо мной?
Арабский конь промчался горделиво:
То Зюлькарнейн ведет полки спесиво, -
Но мирный скиф отхлынул пред войной.
Войска прошли. Опять игра тумана:
Чудь... Половцы... Биармии орда...
Как сонмы туч, как волны океана,
Колышутся обозы Тамерлана,
Звенят мечи, кровь льется как вода.
Кричат орлы. Зловещий ворон стонет...
Туман исчез, и даль опять светла.
Но кто там вновь? Иль ветер тучу гонит?
Иль снова степь кого-нибудь хоронит?
То Русь идет... Гудят колокола...
Очнулся я... Волшебств исчезла сила.
Передо мной беспечно степь цветет.
Немой курган, безвестная могила...
Лишь о минувшей вольности уныло
Башкир-ямщик тоскует и поет.
2
Какая даль! Какой простор!
В степи, как в небе, тонет взор,
И мысль летит за ним вослед,
И ей нигде преграды нет.
Кругом зеленый океан.
На нем - волной застыл курган,
И всюду, пеной бурных вод,
Ковыль серебряный цветет.
Порою, с ветром наравне,
Башкир промчится на коне...
Стада овец, обоза цепь,
Аул... А там - всё та же степь,
Всё та же ширь, всё та же даль,
Всё тех же рек живая сталь...
Здесь царство ясной тишины.
Здесь ложе северной весны!
3
РАССВЕТ
От сияния победной
Алой утренней зари
Грустно меркнет месяц бледный,
Звезд тускнеют янтари.
Ветерок летит, вздыхая,
Перед близостью утра,
И с зеленой степи, тая,
Поднимается чадра.
В красоте своей волшебной
Развернулась степь кругом,
Птичьих гимнов звон хвалебный
Пал на грудь ее дождем,
И, дивясь великолепью
Каждой травки и цветка,
Точно лебеди, над степью
Серебристой встали цепью
Кочевые облака.
4
ПОЛДЕНЬ
Зноен полдень. Степь не дышит.
Влаги ждет земля.
Сонный ветер не колышет
Пуха ковыля.
Неподвижно солнце встало
В бледной синеве.
Кобылицы тупо, вяло
Замерли в траве.
Смолкли птицы, прячась в гнездах,
Всё молчит без грез.
Лишь звенит, струяся, воздух
Тиканьем стрекоз;
Да кругами вольный кречет
Правит свой полет
Там, где солнце стрелы мечет
С голубых высот.
5
ВЕЧЕР
Посмотри: с горы отлогой,
Точно каменный обвал,
Пыль крутя, в аул убогий
Скот на отдых поскакал.
Топот, рев, блеянье, крики,
Треск пастушьего кнута -
Всё слилося в хаос дикий,
Всюду шум и суета.
Скоро всё угомонится.
Блекнет вечер. Молкнет гул.
С звонким ржаньем кобылицы
Пронеслись в родной аул:
Наступает вечер мирный -
Семьи к ужину сошлись;
И, дымясь, струею жирной
В ведра прядает кумыс.
6
НОЧЬ
Я вышел в степь. Одета тьмою,
Под звездоносною чалмою,
Спит, золотая, и не спит.
Всё слышит, видит и звенит
Ночным стозвучным дружным хором...
Над всем торжественным простором,
В густой траве, вблизи, вдали
Перепела, коростели
Перекликаются... Чуть дышит
Прохладой влажный ветерок
И травы сонные колышет...
Меланхоличен и далек,
Звенит бубенчик серебристый,
И в уреме густой, душистой,
В каком-то страстном забытьи,
Зовут к блаженству соловьи.
<1898>
339. МОЕМУ СЫНУ
Усни, мой мальчик, в неге сладкой...
Спи, баюшки-баю...
Как над томительной загадкой,
Я над тобой стою...
Что ждет тебя? Какую долю
Тебе готовит рок?
Улыбки ль счастия и волю,
Терновый ли венок?
Как часто в глубь души родную
Твоих невинных глаз
Гляжу с любовью и тоскую
О том, что мрак для нас.
И, как по звездам безмятежным
Пытливый астролог,
Хочу прочесть по глазкам нежным
Твою судьбу, сынок.
Но что б тебя вдали ни ждало
И кем бы ни был ты,
Живи во имя идеала
Добра и красоты.
Не забывай, что кровь народа -
Твоя родная кровь,
Что с ним у вас одна свобода,
И благо, и любовь.
Твой дед был раб... Он мне в наследство
Оставил след цепей.
Мое безрадостное детство
Угасло без лучей.
Заря твоей безвестной жизни
Ясна, светла, как рай,
Что дал тебе я - ты отчизне
Как долг святой отдай.
И будет мне легко в могиле,
Коль заповедь мою
Исполнишь ты, покуда в силе...
Спи, баюшки-баю.
<1898>
340
Опять я вижу берег дикий,
Обрывы, скалы и пески,
Где чаек жалобные крики
Томят созвучьями тоски.
Передо мной пустыня - море,
Безбрежность, даль и небеса,
И в отуманенном просторе -
Как тени жизни - паруса.
И в шуме волн я слышу снова
Живой укор: глагол судьбы
О мимолетности земного,
О безнадежности борьбы.
Что радость, скорбь, любовь, измена?
Всё суета, и тлен, и прах -
Мгновенно тающая пена
На вечно плещущих волнах...
И я внимаю их призывам,
И слышу шепот их, грустя,
И в одиночестве счастливом
Позабываюсь, как дитя.
<1898>
341
И осень уж давно, а дни еще румяны,
Как раннею весной. Морозит по утрам,
И легкой дымкою молочные туманы
Ползут по убранным полям;
Они задернули увядшие равнины
И матовую гладь безжизненных озер;
Одни лишь озими оазами в пустыне
Блестят, как бархатный ковер,
Да лес, пурпуровой и желтою листвою
Расцвеченный, горит при солнечных лучах.
Над ним грачи кричат с досадной суетою
И ястреб реет в облаках.
Лесной опушкою рассеянно бреду я.
Вдруг вальдшнеп выпорхнул почти что из-под ног
И меж ветвей, хрипя, исчез из глаз... Тоскуя,
Тихонько шепчется с осиной ветерок,
Как бы прощается... За дальнею горою
Погас последний луч... Вечерняя звезда
Свечой затеплилась... Всё дышит тишиною...
О, в этот мирный час усталою душою
С природой слиться б я хотел, как никогда!
<1898>
342. СУМЕРКИ
Еще на небе ночь огней не зажигает,
А гомон стад умолк. Прощальным вздохом дня
Вечерняя заря туманится и тает...
И долго в тишине, отчетливо звеня,
Дрожит и носится протяжный оклик женский,
Оборванная песнь и ржание коня,
Собачий лай и скрип калитки деревенской.
Но с первою звездой за звуком гаснет звук,
И с тьмою тишина плывет, чаруя землю.
Неведомой тоской душа полна... И вдруг
Я замер, затаил дыхание и внемлю:
В вечернем воздухе, дрожащем, как струна,
Волнуя, радуя и что-то обещая,
Бубенчик прозвенел. Всплеснулась тишина.
Клубится пыль вдали, и тройка удалая,
Как смелый барельеф чугунный, в полутьме
На фоне золотом застыла на холме.
Сюда?! Сюда?.. Увы, промчались кони мимо,
И только пыли столб, теряющийся звон
Да сердца быстрый стук твердят неумолимо,
Что то был не мираж, не грезы и не сон.
<1898>
343
Нет, не просите у певца
Могучих песен ободренья,
Когда вокруг него сердца
Изнемогают от мученья,
Когда, ни в чем не находя
Для чувств возвышенных исхода,
Толпа напрасно ждет вождя,
Борцов напрасно ждет свобода.
И не корите вы с тоской
Его в покорности бесплодной:
В страданьях он, как ключ с рекой,
С душой сливается народной.
И если стоном, полным мук,
Прорвется песнь его из груди.
За вас рыдает он, как друг,
За вас, измученные люди!
<1898>
344. ПРИВЕТ
Вновь к тебе пришел я, море,
В сердце, в мыслях и во взоре
Истомленный, я принес
Тяжкий груз людских страданий,
Эхо горестных рыданий,
Яд невыплаканных слез.
Как свое дитя больное,
Успокой меня, родное...
Всю тоску моей души
На волнах своих размыкай
И мелодиею дикой
Вопли сердца заглуши!
<1898>
345. СТРАХ
Ночь. Ненастная ночь... Веет холодом мрак,
В сердце ужас вползает змеею:
Точно встал за спиною неведомый враг
И грозит мне костлявой рукою.
Острый ветер шумит в обнаженном саду.
Злобно хмурое небо беззвездно,
И деревья, качаясь, как будто в бреду,
Шепчут что-то безумно и грозно.
Старый сад мой, скажи мне, скажи мне: о чем
В эту ночь ты шумишь так уныло?
Бурный ветер, поведай, что в мире земном
Твой тоскующий дух возмутило?..
Как скелеты, деревья гремят в тишине...
Ветер всё безнадежнее стонет:
Точно горем грозит неизведанным мне,
Точно всё мое счастье хоронит..
Чу... Стучатся... Кто там?.. На вопрос мой в ответ
Ночь шепнула зловещее что-то
И взглянула в окно... В небе звездочки нет,
А в душе моей - страх без отчета!
<1898>
346
Заплутался я в потемках, затерялся.
Я дороженьки искал, не доискался.
Погубил я даром время лишь да силу.
Обступили меня чудища лесные,
Охватили меня ужасы ночные...
Убежать бы! Убежать бы, хоть в могилу.
Я глаза свои зажмурил, чтоб не видеть.
Я закрыл руками уши, чтоб не слышать.
А лесной проклятой погани неймется:
Пуще дразнит, пуще давит и пугает,
Диким полчищем всё ближе обступает;
Свист да хохот неотвязней раздается.
Но просить у них пощады я не стану.
Лучше грудью упаду я на поляну,
Обниму я землю-матушку руками,
Стисну сердце я печалью, как тисками, -
Пусть деревья в диком ужасе вздыхают,
Меня заживо листвою засыпают.
<1898>
347
Отгремели в дымных тучах разыгравшиеся громы,
Отблистали молний жгучих быстролетные изломы,
Вырывайся, как лава, струйкой яркою, нежданно
Из расщелин и из трещин огнедышащих вулкана;
И весенний дождь веселый голубыми полосами
Пал на нивы и на долы, окаймленные лесами,
Пал счастливыми слезами первой страсти, вешней страсти,
У которой все богатства, вся вселенная во власти.
Зашептался, засмеялся дождь в саду моем зеленом,
Каждый листик отозвался вздохом, трепетом иль звоном...
Сад стоял в цвету, подобно новобрачной у порога,
Осыпаемый, как хмелем, благодатью щедрой бога.
Дождь прошел с улыбкой вешней. Сад умолк и притаился,
Точно он душой безгрешной благодарственно молился,
И по небу, из-за тучи с серебристыми краями,
Еле спрятанное солнце разбежалося лучами.
<1898>
348. СЕРДЦЕ ПОЭТА
Колокол - сердце поэта,
Колокол наш вечевой.
Не пропадет без ответа
Звон его властно-живой.
Всем, кто неправдой унижен,
Всем, кто сильнейшим обижен,
Голос дарует он свой.
Ночью уснувших он будит,
Если им гибель грозит,
Злых беспощадно осудит,
Добрым любовь возвестит.
Всем, и богатым и бедным,
Звоном торжественно-медным
Он равномерно гудит.
Путник с дороги собьется,
Всадник погубит коня, -
Всем он, гудя, отзовется,
Всех ободрит он, звеня.
Колокол звоном отрадным
Страшен лишь хищникам жадным,
Совам, боящимся дня.
В дни треволнений народных,
В дни неудач и утрат
В звуках его благородных
Мир и надежды звучат:
Весть, что погибнут обманы,
Знак, что исчезнут туманы,
Снова лучи заблестят.
Если же праздник настанет,
Праздник любви и труда,
Колокол радостно грянет
Гимном весне, и тогда
Эхом земля его встретит,
Каждый цветочек ответит,
Каждая в небе звезда.
Песня - пестунья народа,
Песня - его часовой.
На голос песни свобода
Шествует смелой стопой.
Песнь - это музыка света...
Колокол - сердце поэта,
Колокол наш вечевой.
<1898>
249. О, УМЧИ МЕНЯ ВДАЛЬ!
О, умчи меня вдаль, в горы, в горы с собой,
Где сверкают снега, как земной ореол,
Где, стрелою пронзая простор голубой,
Расправляет звенящие крылья орел;
Где земля уж не прах, где не тронет меня
Голос света, пустой, как глупцов суета,
Где, сильна и горда, не паду я, стеня,
Под тяжелою ношей земного креста.
О, умчи меня вдаль, чтоб могла я тебя
Без боязни любить там, где ветры - цари,
Средь цикламен и сосен косматых, любя,
Напоить тебя лаской нежнее зари.
Здесь туман тяготеет над сердцем моим,
Здесь поэзия гибнет на ржавых полях.
В горы, в горы умчи, к небесам голубым,
Где безмолвная вечность стоит на часах.
Между 1896 и 1898
350. ПУСТЫНЯ
Пустыня мертвая пылает, но не дышит.
Блестит сухой песок, как желтая парча,
И даль небес желта и так же горяча;
Мираж струится в ней и сказки жизни пишет.
Такая тишина, что, мнится, ухо слышит
Движенье облака; дрожание луча.
Во сне бредет верблюд, как будто зной влача,
И всадника в седле размеренно колышет.
Порою на пути, обмытые песком,
Белеют путников покинутые кости
И сердцу говорят беззвучным языком:
"О бедный пилигрим! Твой путь и нам знаком:
Ты кровью истекал, ты слезы лил тайком.
Добро пожаловать к твоим собратьям в гости".
<1903>
351. БАШНЯ БЕЗМОЛВИЯ
Есть в Индии, на выступе высоком,
Немая башня, вестница земли;
Ее далёко видят корабли:
Там смерть царит в безмолвии глубоком.
Чума и голод рыщут над Востоком.
Уж нынче многих в башню принесли;
Над ними грифы тризну завели,
А кости дождь в залив умчит потоком.
Как изваянья бронзовые, спят
На древних камнях парсовой гробницы
Противные пресыщенные птицы;
Их головы змеиные висят...
А солнце жжет, от зноя воздух глохнет,
И на песке вода горит и сохнет.
<1903>
352. СИРИУС
Надменный Сириус на полночи стоял.
Звенел морозный вихрь в ветвях обледенелых.
На гребнях тяжких волн, в изломах снежно-белых,
Дробился лунный свет и искрами блистал.
Но глух был грохот волн, от бури поседелых,
Как будто с вечных гор катился вниз обвал,
И клочья пены вихрь налетом с них срывал
И вешал на камнях и скалах почернелых.
В спокойных гаванях дремали корабли.
Но гордый огонек заметил я вдали:
То вдруг он возникал, то пропадал в просторе.
Безумная душа, кто ты? Зачем? Куда?
Вот новая средь звезд затеплилась звезда...
А там, где был огонь, оделось в траур море.
<1903>
353. СТЕПНАЯ ДОРОГА
"Засни, засни... - весь день докучно,
Однообразно, однозвучно
Звенят и стонут бубенцы. -
Засни, о странник наш печальный,
Засни в степи многострадальной,
Где спят бездольные слепцы".
"Засни, засни, - мне шепчут травы, -
Людские козни так лукавы,
Ты так измучен весь борьбой.
Сон принесет тебе забвенье
И неземное примиренье
С людьми, и с жизнью, и с судьбой".
И теплый ветер, пролетая
Над тощей нивой и склоняя
Ее колосья до земли,
Вздыхает тихо и глубоко:
"Засни, засни здесь одиноко
И зову сердца не внемли".
Я и сплю и не сплю...
Чьи-то стоны ловлю.
Динь-динь-дон, динь-динь-дон...
Колокольчика звон
Мне уснуть не дает, -
Он гудит, он поет:
"Я - страдальческий стон
Из глухих деревень,
Я несусь ночь и день
От голодных, больных,
И уснувших бужу,
И везде нахожу
Эхо горестей их".
Вздрогнул я... Но вокруг та же степь, небосклон,
И всё так же гудит колокольчика звон...
Тихий вечер идет... Дремлют нивы в тени:
"О, усни, бедный путник, усни..."
Я и сплю и не сплю...
Чьи-то вздохи ловлю:
Вздохи давят мне грудь,
Не дают отдохнуть.
Шепчет кто-то родной:
"Я не ветер степной.
Я от муки иссох.
Я - страдальческий вздох
Истомленных сердец.
О, внемли мне, певец!
Всюду, всюду вокруг,
Как зловещий недуг,
Голод крылья простер
И, как хищник, как вор,
Всё украл, всё унес,
Кроме горя и слез".
И опять вздрогнул я... Но вокруг - тишина...
В небе острым серпом засияла луна...
Светят звезды...Всё спит в утомленной степи.
Ветер шепчет: "О странник мой, спи".
Я и сплю и не сплю...
Чей-то голос ловлю,
Голос грозный, как бич,
Как воинственный клич:
Мысль бессонная мне
Говорит в тишине:
"Я, как совесть, сильна,
Я, как буря, вольна,
Я - сияние дня,
Нет цепей для меня,
Я повсюду парю,
Со звездой говорю,
Я, как море, чутка
И, как скорбь, глубока...
Всё, что видела я, не забуду.
За тобой понесу я повсюду
Этих мук безнадежных хаос,
Эту мрачную тьму без рассвета,
Этот вечный призыв без ответа,
Это море кипящее слез.
От тебя отниму я забвенье,
Отравлю я твое наслажденье...
Ты к устам ли влюбленным прильнешь -
Пред тобою я, бледная, встану
И раскрою кровавую рану,
И любовь оттолкнешь ты, как ложь.
И одна за другой со слезами,
Как туман на заре, пред глазами
Тени женщин вдали проплывут:
Как их щеки землисты и впалы!
Как их взоры мрачны и усталы!
Как измучил их голод и труд!
Видишь - мать, и ребенок голодный
Тянет грудь ее с мукой бесплодной...
О, как ей его жизнь дорога!
Но дитя не спасти ей любовью!
Уж из десен, сочащихся кровью,
На него дышит смертью цинга.
А когда ты к губам воспаленным
Поднесешь свой бокал с опененным,
Резво мечущим искры вином -
Я явлюсь к тебе в образе новом
И напомню виденьем суровым
Погребенное в сердце твоем:
Степь глухая... бураны... сугробы...
Среди них, как забытые гробы, -
Села... Черные избы без крыш...
Дым из труб закоптелых не вьется.
"Хлеба! Хлеба!" - как вопль, раздается,
Но зерна не отыщет и мышь.
Там живут безнадежно и глухо
Твои братья по крови и духу,
Тот великий смиреньем народ,
Кто бросает для нас свои зерна,
Сам же, темный, голодный, покорно
Вечный крест свой до гроба несет.
Ты увидишь его пред собою,
Истомленного грозной судьбою,
И пронзит тебе душу печаль,
Нервно дрогнет рука и уронит
Свой бокал, и, как сердце, застонет,
Разбиваяся об пол, хрусталь".
Я проснулся. Теперь уже мне не уснуть.
Предо мной и за мной - опечаленный путь.
На безмолвной степи мутный сумрак лежит.
Над равниной степной звездный полог дрожит.
Бубенцы, как во сне, говорят, говорят,
Точно сердцу о чем-то напомнить хотят...
Сердце ноет в груди... Сердце стонет в ответ...
Нет покоя ему и забвения нет!
Бубенцы всё звенят: "Не уснуть... не уснуть..."
Предо мной и за мной - опечаленный путь.
<1903>
354
Пора! Уж тишина давно гнетет кошмаром,
Весь воздух до небес грозою заряжен,
И тучей сизою дымится, как пожаром,
Отяжелевший небосклон.
Как жаждущий цветок, без бури сердце вянет.
Душнее и душней! Нет силы кровь унять.
Неужто небо нас опять грозой обманет,
Неужто снова ждать и ждать!
Но больше ждать нельзя. Скорей бы тяжким громом
Разбилась тишина. Сквозь горы туч седых
Пробилась молния сверкающим изломом,
И хлынул крупный дождь из них.
Пусть молния, как меч, в древнейший дуб вонзится,
Пусть слабых оглушит раскатом гулким гром,
И замертво падет, кто божьих гроз боится,
И много гнезд снесет дождем.
Зато как всё потом вздохнет свежо и вольно!
Как птица, и цветок, и колос оживет!
Грозы! Скорей грозы! Дышать уж стало больно,
И сердце в грудь, как молот, бьет.
<1903>
355
Шарманка за окном на улице поет.
Мое окно открыто. Вечереет.
Туман с полей мне в комнату плывет,
Весны дыханье ласковое веет.
Не знаю, почему дрожит моя рука.
Не знаю, почему в слезах моя щека.
Вот голову склонил я на руки. Глубоко
Взгрустнулось о тебе. А ты... ты так далеко!
<1903>
356
Я весною люблю одиночество;
Я весной лишь природу люблю,
В каждом вздохе я слышу пророчество,
В каждом звуке намеки ловлю.
Пусть ничто никогда и не сбудется, -
Мне восторги дороже всего.
Лишь в несбыточном счастие чудится,
Лишь в далеком светло божество.
Я весною брожу как потерянный,
Небо слушаю, землю, себя
И капризным волнам, неуверенный,
Отдаюся, грустя и любя.
В сладкой лени и детской беспечности
Никого ни о чем не молю.
Я плыву по волнам бесконечности,
Я весну одиноко люблю.
<1903>
ПРИМЕЧАНИЯ
Настоящий сборник преследует цель дополнить представление о массовой
поэзии 1880-1890-х годов, которой посвящены другие тома Большой серии
"Библиотеки поэта". За пределами сборника оставлены поэты того же периода,
уже изданные к настоящему времени отдельными сборниками в Большой серии
"Библиотеки поэта" (П. Ф. Якубович, А. Н. Апухтин, С. Я. Надсон, К. К.
Случевский, К. М. Фофанов, А. М. Жемчужников); не включены в сборник
произведения поэтов, вошедших в специальные тома Большой серии:
"Революционная поэзия (1890-1917)" (1954), "Поэты-демократы 1870-1880-х
годов" (1968), "Вольная русская поэзия второй половины XIX века" (1959), "И.
З. Суриков и поэты-суриковцы" (1966) и др. За пределами сборника оставлены
также поэты конца XIX века, имена которых были известны в свое время по
одному-двум произведениям, включенным в тот или иной тематический сборник
Большой серии (например, В. Мазуркевич как автор слов известного романса
"Дышала ночь восторгом сладострастья...", включенного в состав сборника
"Песни и романсы русских поэтов", 1965).
Составители настоящего сборника не стремились также ни повторять, ни
заменять имеющиеся многочисленные стихотворные антологии, интерес к которым
на рубеже XIX-XX веков был очень велик. Наиболее крупные из них: "Избранные
произведения русской поэзии" В. Бонч-Бруевича (1894; изд. 3-1908), "Русские
поэты за сто лет" А. Сальникова (1901), "Русская муза" П. Якубовича (1904;
изд. 3 - 1914), "Молодая поэзия" П. Перцова (1895) и др. Во всех этих
сборниках поэзия конца века представлена достаточно широко. Следует, однако,
заметить, что никаких конкретных целей - ни с тематической точки зрения, ни
со стороны выявления каких-либо тенденций в развитии поэзии - составители
этих и подобных изданий, как правило, перед собой не ставили. {Исключение
представляет лишь сборник, составленный П. Перцовым и ориентированный, как
видно из заглавия, на творчество поэтов начинающих. О трудностях, возникших
при отборе имен и определении критериев отбора, П. Перцов подробно рассказал
в своих "Литературных воспоминаниях" (М.-Л., 1933, с. 152-190).} Столь же
общий характер имеет и недавняя хрестоматия "Русские поэты XIX века" (сост.
Н. М. Гайденков, изд. 3, М., 1964).
В задачу составителей данного сборника входило прежде всего дать
возможно более полное представление о многообразии поэтического творчества и
поэтических исканий 1880-1890-х годов. Этим и объясняется известная пестрота
и "неоднородность" в подборе имен и стихотворных произведений.
Главная трудность заключалась в том, чтобы выбрать из большого
количества имен те, которые дали бы возможность составить характерное
представление об эпохе в ее поэтическом выражении (с учетом уже вышедших в
Большой серии сборников, перечисленных выше, из числа которых на первом
месте следует назвать сборник "Поэты-демократы 1870-1880-х годов").
Для данного издания отобраны произведения двадцати одного поэта.
{Некоторые поэты, включенные в настоящий сборник, вошли в состав книги
"Поэты 1880-1890-х годов", выпущенной в Малой; серии "Библиотеки поэта" в
1964 г. (вступительная статья Г. А. Бялого, подготовка текста,
биографические справки и примечание Л. К. Долгополова и Л. А. Николаевой).}
Творчество каждого из них составители стремились представить с возможной
полнотой и цельностью. Для этого потребовалось не ограничиваться примерами
творчества 1880-1890-х годов, но в ряде случаев привести и стихотворения,
созданные в последующие десятилетия - в 1900-1910-е годы, а иногда и в
1920-1930-е годы. В результате хронологические рамки сборника несколько
расширились, что позволило отчетливей выявить ведущие тенденции поэтического
творчества, складывавшиеся в 1880-1890-е годы, и те результаты, к которым
они в конечном итоге привели.
При отборе произведений составители старались избегать "крупных" жанров
- поэм, стихотворных циклов, драматических произведений. Несколько
отступлений от этого правила сделаны в тех случаях, когда требовалось с
большей наглядностью продемонстрировать особенности как творческой эволюции
поэта, так и его связей с эпохой. Сюда относятся: Н. М. Минский
(драматический отрывок "Последняя исповедь", поэма "Гефсиманская ночь"), П.
С. Соловьева(поэма "Шут"), С. А. Андреевский (поэма "Мрак"). В число
произведений Д. С. Мережковского включен также отрывок из поэмы "Смерть", а
в число произведений Н. М. Минского - отрывок из поэмы "Песни о родине".
В сборник включались преимущественно оригинальные произведения.
Переводы помещались лишь в тех случаях, если они были характерны для
творческой индивидуальности поэта или если появление их связано было с
какими-либо важными событиями общественно-политической жизни (см., например,
переводы Д. Л. Михаловского, С. А. Андреевского, А. М. Федорова, Д. П.
Шестакова и некоторых других).
В основу расположения материала положен хронологический принцип. При
установлении порядка следования авторов приняты во внимание время начала
творческой деятельности, период наибольшей поэтической активности и
принадлежность к тем или иным литературным течениям. Стихотворения каждого
автора расположены в соответствии с датами их написания. Немногочисленные
отступления от этого принципа продиктованы спецификой творчества того или
иного поэта. Так, в особые разделы выделены переводы Д. Л. Михаловского и Д.
П. Шестакова, сонеты П. Д. Бутурлина.
Даты стихотворений по возможности уточнены по автографам, письмам,
первым или последующим публикациям и другим источникам. Даты, указанные в
собраниях сочинений, как правило, специально не оговариваются. Даты в
угловых скобках означают год, не позднее которого, по тем или иным данным,
написано произведение (как правило, это время его первой публикации).
Разделу стихотворений каждого поэта предшествует биографическая
справка, где сообщаются основные данные о его жизни и творчестве, приводятся
сведения о важнейших изданиях его стихотворений.
Были использованы архивные материалы при подготовке произведений С. А.
Андреевского, К. Р., А. А. Коринфского, И. О. Лялечкина, М. А. Лохвицкой, К.
Н. Льдова, Д. С. Мережковского, П. С. Соловьевой, О. Н. Чюминой, Д. П.
Шестакова. В ряде случаев архивные разыскания дали возможность не только
уточнить дату написания того или иного стихотворения, но и включить в текст
сборника никогда не печатавшиеся произведения (ранние стихотворные опыты Д.
С. Мережковского, цикл стихотворений К. Н. Льдова, посвященных А. М.
Микешиной-Баумгартен). На архивных материалах построены биографические
справки об А. Н. Будищеве, А. А. Коринфском, И. О. Лялечкине, Д. М.
Ратгаузе, Д. П. Шестакове. Во всех этих случаях даются лишь самые общие
указания на архив (ПД, ГПБ, ЛБ и т. д.). {В биографической справке о Д. П.
Шестакове использованы, кроме того, материалы его личного дела, которое
хранится в Государственном архиве Татарской АССР (Казань).}
Стихотворения печатаются по тем изданиям, в которых текст впервые
окончательно установился. Если в последующих изданиях стихотворение
иередечатьшалось без изменений, эти перепечатки специально не отмечаются. В
том случае, когда произведение после первой публикации печаталось без
изменений, источником текста для настоящего издания оказывается эта первая
публикация и данное обстоятельство в каждом конкретном случае не
оговаривается. Специально отмечаются в примечаниях лишь те случаи, когда
первоначальная редакция претерпевала те или иные изменения, произведенные
автором или возникшие в результате цензурного вмешательства.
Примечания строятся следующим образом: вслед за порядковым номером идет
указание на первую публикацию произведения, {В связи с тем, что в сборник
включены представители массовой поэзии, произведения которых печатались в
большом количестве самых разных изданий, как периодических, так и
непериодических, не всегда с абсолютной достоверностью можно утверждать, что
указанная в настоящем сборнике публикация является первой. Это относится
прежде всего к произведениям, приводимым по стихотворным сборникам.} затем
следуют указания на все дальнейшие ступени изменения текста (простые
перепечатки не отмечаются), последним обозначается источник, по которому
произведение приводится в настоящем издании (он выделяется формулой: "Печ.
по..."). Далее следуют указания на разночтения по сравнению с автографом
(или авторским списком), данные, касающиеся творческой истории,
историко-литературный комментарий, пояснения малоизвестных реалий и т. п.
Разделы, посвященные А. Н. Будищеву, П. Д. Бутурлину, К. Н. Льдову, Д.
С. Мережковскому, Н. М. Минскому, Д. Л. Михаловскому, Д. М. Ратгаузу, П. С.
Соловьевой, Д. П. Шестакову, подготовил Л. К. Долгополов; разделы,
посвященные С. А. Андреевскому, А. А. Голенищеву-Кутузову, К. Р., А. А.
Коринфскому, М. А. Лохвицкой, И. О. Лялечкину, С. А. Сафонову, А. М.
Федорову, С. Г. Фругу, Д. Н. Цертелеву, Ф. А. Червинскому, подготовила Л. А.
Николаева; раздел, посвященный О. Н. Чюминой, подготовил Б. Л. Бессонов.
СОКРАЩЕНИЯ, ПРИНЯТЫЕ В ПРИМЕЧАНИЯХ
BE - "Вестник Европы".
ВИ - "Всемирная иллюстрация".
ГПБ - Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. М. Е.
Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
ЖдВ - "Журнал для всех".
ЖО - "Живописное обозрение".
КнНед - "Книжки "Недели"".
ЛБ - Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина.
ЛН - "Литературное наследство".
ЛПкН - "Ежемесячные литературные приложения к "Ниве"".
МБ - "Мир божий".
Набл. - "Наблюдатель".
НВ - "Новое время".
ОЗ - "Отечественные записки".
ПД - Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН
СССР.
ПЖ - "Петербургская жизнь".
РБ - "Русское богатство".
РВ - "Русский вестник".
РМ - "Русская мысль".
РО - "Русское обозрение".
СВ - "Северный вестник".
СМ - "Современный мир".
А. М. Федоров
Стих. 1898 - Стихотворения, СПб., 1898.
Стих. 1903 - Стихотворения А. М Федорова, СПб., 1903.
Стих. 1909 - Стихотворения, изд. 2, СПб., 1909.
СТИХОТВОРЕНИЯ
320. РМ, 1889, № 5, с. 137.
321-323. СВ, 1894, № 9, с. ,194, в составе двух стихотворений: "Костер
погас. Чуть-чуть дымится..." и "Заря! Восторженное пламя..." В последнем
стихотворении перед ст. 1 была дополнительная строфа:
Восток в тумане алом тонет,
Край неба луч озолотил,
И ночь загадочно хоронит
Мильоны ласковых светил.
Печ. по Стих. 1898, с. 105. Стихотворение "Солнце, солнце взошло..."
положено на музыку В. С. Калинниковым, Н. С. Поголовским, П. Г. Чесноковым.
324. РМ, 1895, № 4, с. 228. Печ. по Стих. 1898, с. 121.
325. BE, 1895, № 11, с. 305; Стих. 1898, с посвящением И. А. Бунину.
Печ. по Стих. 1909, с. 111. Об отношениях А. М. Федорова и И. А. Бунина см.
биогр. справку, с. 384-385.
326. BE, 1896, № 9, с. 296. Саул - см. примеч. 389.
327. BE, 1896, № 12, с. 634. Печ. по Стих. 1898, с. "3. Центурион -
начальник в древнеримском войске. Андромедиды - метеорный поток, метеоры
которого кажутся вылетающими из созвездия Андромеды. Поток андромедид
впервые наблюдался в 1872 г.
328. BE, 1896, № 12, с. 634.
329. РБ, 1897, № 12, с. 265.
330. Стих. 1898, с. 19. Ф. Батюшков в рецензии на сборник
"Стихотворения А. М. Федорова" (СПб., 1903) писал в связи с этим
стихотворением: "Вообще г. Федоров пользуется охотно приемом видений наяву
или грез в мгновенном полусне. Он много говорит о посещающей его тоске,
но... не чужд приливов жизнерадостных, бодрящих настроений". Расплывчатости
и неопределенности поэтических настроений Федорова критик противопоставлял
вполне сформировавшееся миросозерцание Бунина: "В большинстве его
стихотворений мы имеем именно "намеки", уловленные душой, в несколько
смутной, непроясненной форме ощущений мимолетного характера. У г. Бунина
яснее намечаются основные черты отвлеченной мысли, которая формирует
миросозерцание поэта. У г. Федорова пока мы затруднились бы найти такой
Leitmotiv" (МБ, 1903, № 10, отд. 2, с. 13-14).
331. Стих. 1898, с. 20.
332. Стих. 1898, с. 44.
333-338. ЛПкН, 1897, № 2, с. 293 - стих. "Ковыль цветет. Вся степь как
бы седая...", под загл. "В башкирской степи". Печ. по Стих. 1898, с. 73.
Гурия - по Корану, вечно юная дева поразительной красоты, служащая наградой
правоверному в раю Магомета. Зюлькарнейн - Александр Македонский. Биармия -
по скандинавским и русским преданиям, страна на крайнем северо-востоке
европейской части, иногда отождествляется с "Пермью Великой". Некоторые
историки считают, что Биармия - скандинавское название берега Белого моря.
Тамерлан (1336-1405) - среднеазиатский полководец и завоеватель.
339. BE, 1898, № 8, с. 728. Печ. по Стих. 1898, с. 40. П. Ф. Якубович
в "Современных миниатюрах" выделил это стихотворение как произведение
гражданского звучания: "Обращаясь к своему малютке-сыну, поэт говорит: "живи
во имя идеала, добра и красоты. Не забывай, что кровь народа - твоя родная
кровь, что с ним у вас одна свобода, и благо, и любовь. Твой дед был раб...
Он мне в наследство оставил след цепей. Мое безрадостное детство угасло без
лучей". Вот симпатичная и верно прозвучавшая струна, и к ней-то следовало
всецело прилепиться г. Федорову, как сыну народа. А между тем этот звук
очень редко и очень бедно повторяется в его книге" (П. Ф. Гриневич (П. Ф.
Якубович), Очерки русской поэзии, изд. 2, СПб., 1911, с. 344). Положено на
музыку К. Д. Агреневым-Славянским.
340. Стих. 1898, с. 59.
341. Стих. 1898, с. 87.
342. Стих. 1898, с. 108. Положено на музыку К. Д. Агреневым-Славянским.
343. Стих. 1898, с. 127.
344. Стих. 1898, с. 133.
345. Стих. 1898, с. 136.
346. Стих. 1898, с. 139.
347. BE, 1898, № 8, с. 724, под загл. "Весеннее". Печ. по Стих. 1898,
с. 140. И. А. Бунин, процитировав в своей рецензии целиком два стихотворения
- "Я весеннею негою болен..." и "Отгремели в дымных тучах разыгравшиеся
громы...", - писал: "Эти два стихотворения, конечно, мог написать тот, у
кого еще очень молодая и чуткая душа. Но помимо этого, мы привели их целиком
еще и потому, что они кажутся нам характерными для г. Федорова, для его
манеры писать и в то же время (особенно последнее стихотворение) могут
служить образчиком его прекрасных изображений природы. Природе посвящена
почти половина книги г. Федорова, и много лиризма, много нежности,
страстности, любви к красоте и хорошей грусти проявил он в них. Природа
хорошо раскрывает его душу, и когда он говорит о ней, в его словах часто
слышится какая-то славная, чисто русская отвага и беззаветность" ("Южное
обозрение", 1899, 15 февраля).
348. Стих. 1898, с. 141.
349. Стих. 1898, с. 194. Перевод стихотворения "Portami via" ("Oh,
portami lassii, lassii irai monti...") итальянской поэтессы Алы Негри
(1870-1945), поэзия которой была очень популярна в России в начале XX в.
Почти одновременно с А. М. Федоровым это стихотворение перевел И. А. Бунин
("О, умчи меня ввысь, в беспредельный простор..."). Он писал (6 июня 1896
г.) своей корреспондентке, по просьбе которой занялся этим переводом: "От А.
Негри я давно в восторге. Удивительная натура! Все самобытно, свежо, мощно,
обвеяно дыханием истинной и высокой целомудренной поэзии... Не все я могу
переводить из Негри, да и нет знания итальянского языка. Стихотворений 50
перевел мой приятель А. М. Федоров. Теперь я уже не хочу становиться у него
на дороге. Он тоже не знает итальянского языка, но книжечка его переводов
должна иметь успех... От всей души говорю Вам, что мне так хотелось бы
сделать Вам приятное, что я, должно быть, спрошу, не будет ли он в
претензии, если я переведу некоторые стихотворения. Попробую" ("Русская
литература", 1963, № 2, с. 179).
350. МБ, 1903, № 3, с. 181. В Стих. 1903 это стихотворение вместе с
двумя последующими вошло в цикл "Сонеты", состоящий из десяти стихотворений.
В статье "О лирике" А. Блок резко отрицательно отозвался о "Сонетах" А. М.
Федорова: "...Федорову нет никаких оснований писать сонеты; лучшие строки -
или рабское, или плохое подражание Бунину, и темы и миросозерцание - похожее
на Бунина, но лишенное свежести и первозданности его. Когда Федоров говорит:
"огонь на мачте", вспоминается бунинский сильный и короткий: "топовый
огонь". Когда Федоров говорит, что башню "далеко видят корабли",
рассказывает, как он облокотился о борт корабля, как кричит пароход, как
стоит "на полночи надменный Сириус" - неизменно вспоминается Бунин. Даже
восточные слова и областные словообразования Федоров употребляет похоже на
Бунина, но хуже, чем он" (А. Блок, Собр. соч. в восьми томах, т. 5, М.-Л.,
1962, с. 158).
351. Стих. 1903, с. 2. См. примеч. 350. Парсовые гробницы. Парсы -
племя иранского происхождения, переселившееся еще в глубокой древности в
Индию. По обычаю парсов, тело умершего выставляется на съедение хищным
птицам в особом сооружении (так называемой "башне молчания"), так как
считается, что сожжение его или зарывание в землю оскверняет огонь и воду.
352. Стих. 1903, с. 8. См. примеч. 350.
353. Стих. 1903, с. 21. П. Ф. Якубович в статье о А. М. Федорове писал:
"...стоит прочесть лишь два стихотворения из его новой книги: "Пора! уж
тишина давно гнетет кошмаром" и "Степную дорогу", чтобы согласиться, что в
лице г. Федорова мы имеем искреннего друга лучших чаяний и стремлений нашего
общества". Вместе с тем критик считал, что поэзия Федорова носит
поверхностно гражданский характер: "Возьмите хотя бы поразительное
разнообразие или, правильнее говоря, безразличие тем, выбираемых им для
своих песнопений. Сегодня пишет он "Степную дорогу", где совершенно в
некрасовском духе и тоне воспевает горе и страдания родного народа, а
завтра, глядишь, уже занят красотами Сорренто, Венеции, Босфора, орхидеями,
грозою в Индийском океане..." (П. Ф. Гриневич (П. Ф. Якубович), Очерки
русской поэзии, изд. 2, СПб., 1911, с. 345-346).
354. Стих. 1903, с. 43. См. примеч. 353.
355. Стих. 1903, с. 83. Перевод стихотворения итальянского поэта
Лоренцо Стеккети (1845-1916). А. П. Чехов в письме от 17 декабря 1902 г. к
О. Л. Книппер, процитировав это стихотворение, писал: "Получил от А. М.
Федорова книжку стихов: стихи все плохие (или мне так показалось), мелкие,
но есть одно, которое мне очень понравилось" (А. П. Чехов, Собр. соч., т.
12, М., 1957, с. 506).
356. Стих. 1903, с. 158. В большинстве критических разборов
стихотворений А. М. Федорова отмечались многочисленные литературные
воздействия, им испытанные. В рецензии на "Стихи" (СПб., 1908) стихотворение
"Я весною люблю одиночество..." называлось в числе других стихотворений, в
которых наиболее отчетливо заметны следы подражательности: "Бесспорно,
красивая вещь, передающая настроения автора. И тем не менее перед читателем
проходит легкая, едва уловимая тень поэзии Бальмонта, так же как при чтении
стихотворений "Призрак, белая ночь - я тебя полюбил...", "На заре" и многих
других - вспоминаются невольно Ал. Толстой, Надсон, Фет и Майков". Далее
автор рецензии сопоставлял Федорова с Брюсовым и Буниным: "Господствующая
черта поэзии Федорова - это ее необычайная простота. Современные поэты
приучили нас к своеобразной изысканности. В наиболее строгих, величавых и
чеканенных стихах Брюсова чувствуется поэт, прошедший много ступеней,
поклонявшийся многим дарованиям. Самая простота стихотворений Бунина таит в
себе что-то капризное и изысканное, что может прорваться каждую минуту
наружу неожиданными блестками, иногда в грубоватом, но прелестном сравнении,
иногда в элегическом порыве, находящем свое разрешение в сочетании самых
возвышенных настроений и самых будничных вещей. Ничего подобного нет у
Федорова. Его безыскусственность доходит до крайних, иногда досадных
пределов; достаточно указать на обилие банальных рифм, стертых от долгого
употребления до того, что они теряют уже почти всякий смысл. Рассудочная
оценка стихотворений Федорова могла бы их погубить. И, однако, читатель,
чувствуя непосредственно их прелесть, долго ищет ее источника, который мог
бы объяснить ему "красоту вещей простых, но великих"" (РМ, 1908, № 2,
библиографический отд., с. 17-18).