Петр Сторицын править
Бензиновый Пегас править
Драконы туч несутся мимо,
И четкий пар встает вдали,
И запах копоти и дыма
Плывет от сохнущей земли.
Слагая далям поэметты,
Надев брезентные пальто,
Садятся смуглые поэты
В свой разукрашенный авто.
Расправив радужные крылья,
Взметнув в туман седую пыль,
Как рыжий коршун, без усилья
Взмывает в высь автомобиль.
И над серебряным простором,
За кузовом взметая газ,
Размеренно стуча мотором,
Летит бензиновый Пегас.
Люстдорф править
Уж летней сладострастной дрожью,
Как встарь, пропитана земля,
И развернулись ржавой рожью
Раскинутые вдаль поля.
И вот — сквозь пыльные туманы,
Как дым, одевшие луга,
Мерцают моря шелк желанный
И золотые берега.
Огнем прозрачным и томящим
Стекляный воздух ослеплен;
По рельсам узким и дрожащим
Бежит измученный вагон.
И ветер ласковой струею
Летит над мглою тихих мест,
Чтоб пыль прозрачной кисеею
На кирке затянула крест.
На желтом пляже зонт раскрытый,
Шаланд раскрашенных ряды,
И запах соли с ветром слитый
Плывет от голубой воды.
Давно забывши ураганы,
Здесь влага нежная легла,
И плещутся в воде стекляной
Лишь загорелые тела.
Александру Горностаеву править
Овеянные желтой пылью
В пустынном сумраке Весны,
Пылают огненные крылья
Неопалимой Купины.
Но он тоскует неизменно,
И, кажется, в ночи цветет
И лоб, венчанный черной пеной,
И влажный чуть раскрытый рот.
Шершавый крест сжимают длани,
И над торжественной землей
Он видит, как горит в тумане
Дун семисвечник золотой!
Пылай просторов багряница!
Гляди внимательней в эфир!
Слетит ли с тучи Колесница,
Освобождающая мир?!
И он глядит в простор безлюбый
Сквозь солнца фимиамный дым,
Внимая, как рокочут трубы
И стонет светлый серафим.
Но, примиряясь и тоскуя,
Он ждет Спасителя в цветах
И молча жажду поцелуя
Таит в пылающих устах.
Душа в туман струится змейно;
И вот, пролив глухой елей,
Лазурь приемлет тиховейно
Причастье золотых полей.
Крик журавлиный в небе тает,
Высок и ясен звездный Дом,
Он молча дол благословляет
Трехперстным медленным крестом.
Авиатору править
Шум от винта, как рокот грома,
Прорезал солнечный туман,
И от песка аэродрома
Поднялся ввысь аэроплан.
И туч рубиновые цепи
Тянулись медленной грядой,
Когда на лоб клетчатый кэпи
Он сдвинул смуглою рукой.
Дыханьем сладостным и новым
Вздымался розовый туман,
И на заре крестом багровым
Вырезывался моноплан.
Когда ж терялась все безвестней
Во мгле туманная земля,
Какие сладостные песни
Ты пел у мощного руля!
Ты ждал разгадки тайны звездной,
И вот, как бремя, тяжело
Нависло над тобою грозно
Безумья черное крыло!
Твоя душа с крылами птицы
Рвала железное кольцо,
Но смерти тусклые глазницы
Смотрели в бледное лицо.
Теперь конец! Замолкло Слово,
Нависнул сумрачный туман
И руки мощные сурово
Не бросят ввысь аэроплан!
О Польше править
Широкая аллея, обсаженная кленами,
Резкий крик жестяного петушка на крыше, —
Через два десятилетия, быстрые и неугомонные,
О милые и близкие, я вас вижу и слышу.
На старом кладбище, где белели могилы,
Где зеленые листья дрожали при ветре,
Меж крестов я бродил, молчаливый и хилый,
Белокурый мальчик с именем Петрик.
В досчатом шарабане, потрескивавшем под нами,
В воскресенье в костел мы ездили целовать Распятье.
Матушка надевала чепец, обшитый варшавскими кружевами
И расшитое блестками тяжелое бархатное платье.
Сыро в костеле. Потрескивают свечи.
Дымится ладан. Мальчики поют за решеткой.
Я чувствую, как вздрагивали матушкины плечи,
Как тонкие пальцы перебирали четки.
Вечером мы сидели в выбеленной столовой.
Пили чай. Закусывали пончиками и ватрушками.
Играли в карты. Ссорились из-за семерки трефовой.
Ласкали ручную лисицу. Возились с игрушками.
Приходил отец. Прислонял ружье к стенке.
Сбрасывал ягташ, набитый перепелами.
Из кармана кожаных брюк вынимал трубку из пенки.
Закуривал медленно и важно загорелыми руками.
Когда же земля одевалась в белые плахты,
На крестьянских санях с гиканьем приезжали гости —
Вся окрестная старосветская шляхта,
Закутанная в медвежьи шубы, опирающаяся на трости.
О, милая Польша! У сутуловатого поэта.
В сердце вгрызается скорбь о сожженных просторах.
Тяжкие пушки гремят. Как близких несчастий примета,
В небо взлетела ядром золотая комета.
Жмудь и Литва содрогнулись с тоской в утомившихся взорах!
Пляска Саломеи править
Завесы пламенный полет
Уже шуршит над головами,
Уже под влажными губами
Тоскуют флейта и фагот;
Уже овеянная страстью,
Ужаленная злой тоской,
Она танцует пред толпой
Под звон сверкающих запястий.
Не так ли в древней Иудее
Под рокот труб и бубнов гром
Плясала буйно Саломея
Перед народом и царем?
Качались опахала странно,
Взвивались пестрые шелка
И голову Иоканаана
Держала черная рука…
И царь под тяжестью порфиры
Любовью опьянялся вновь,
И мерно капала с секиры
На огненное блюдо кровь.
И серьги в розовых ушах
О плечи бились пламенея,
И туловище Саломеи
Дрожало зыбко на коврах…
Памятник Ришелье править
Старинным профилем чернея,
Он спит угрюм и одинок,
К нему влюбленные аллеи
Несут оранжевый песок.
Своей державною рукою
Указывая путь судам,
Он к шуму улиц стал спиною
И повернул лицо к волнам.
И даль туманных зданий тает,
И улицы широк поток,
И плащ тяжелый ниспадает,
Ложась у выкованных ног.
Он смотрит гордо и открыто
В простор, где пляшет серебро,
В плиту тяжелого гранита
Впилось чугунное ядро.
Фонарный газ шурша мерцает,
Проходят пары вновь и вновь,
Он бронзою благословляет
Внизу текущую любовь.
Над ним жемчужная свобода,
За ним распластанный гранит,
И тяжкий возглас парохода
Его покоя не смутит.
Сын юга спит в стране метели,
И боги ласковой земли
Под звуки бронзовой свирели
На пьедестал его взошли.
Памятник Пушкину править
Асфальт от солнца размягченный,
У пушки два шара гранат;
Застыли серые колонны,
Поддерживая циферблат.
И над гранитным водоемом,
Где летом нежатся цветы,
Сверкают бронзовым изломом
Поэта строгие черты.
Безрукий бог плитой тяжелой
Подъятый к синим небесам,
Ты внемлешь рокоту Эола
И набегающим волнам.
А ночью, полог туч раздвинув,
Луна туманно и светло
На спины бронзовых дельфинов
Льет серебристое стекло.
Внизу гудки, суда и трубы,
Вверху закованный пророк —
Лоб мощен, строго сжаты губы,
Глаза незрячи, нос широк.
В воскресный день, в древесной сени
На памятник глядит народ:
Им любы тяжкие ступени
И шеи дерзкий поворот.{
Гонец Меркурий легконогий,
Деметра в тоге снеговой
С улыбкой сладостной и строгой
Божественный хранят покой.
Он молча спит в дыму былого
Под стук пылающих часов,
И в завываньи ветра злого
Звучит напев его стихов.