А. П. Серебрянский
Стихотворения
Оригинал здесь — http://www.pereplet.ru/podiem/n11-02/Andrew.shtml
ЦВЕТЫ
Люблю букет я полевых цветов
В их пышной жизни непоблеклой,
Когда на них роса дрожит слезой
И дышит свежесть от листов.
Люблю и то, когда они завянут,
Засохнет лист, засохнет стебелек,
Зефиры льстить им перестанут,
Откажется от них поитель их поток.
Цветы, цветы мои! С померкшей красотою
Вам не прельщать ничьих очей;
В вас зелень разлилась туманною тоскою;
Листы вспоил нерадостный ручей…
В вас мне лишь одному все льстит воспоминаньем,
Но если с грустным полвниманьем
Кто из моих друзей
На вас приглянет с тайным чувством,
Не вейте вы к нему безумством
Моих надежд, моей мечты,
Моей любви к улыбке красоты!..
Дохните вы к нему болезненной тоскою,
Скажите, что без радостных надежд
И без желаний за пленительною мечтою
Знакомый их поник с отяжеленьем вежд.
И смелые порывы потухают,
Что сверстники одно лишь в нем узнают:
Объятья дружбы, теплоту
И взор забывчивый с минутною отрадой…
Но одичала мысль, дух обуян досадой,
И думы мрачные преследуют везде…
Друзья, друзья мои! Вы кто теперь, вы где?
Любите мой букет, чтоб взоры не стыдились,
Что песни грусти не годились
Поэта нищего нигде!..
АРФА
(Элегия)
Гармония аккордов средь унынья —
Земной мне рай,
Поведайте ж мне тайну звуков арфы!
Печален я?
Они б меня мирили с горькой жизнью;
Волнуя дух,
Навеяли б задумчивую радость
На жизнь мою.
Я б полюбил чрез них
Свою слезу,
Я б обожал вас, горевые,
В полночный час.
Я б вздыхал так сладко, так отрадно
В мечтах любви.
О, дайте ж мне свободу жить в тех звуках!
Печален я.
МОГИЛА ПРЕКРАСНОЙ
(село Козловка)
Увы! как бедно мир за жизнь прекрасных платит!
В пустынном уголке, во мгле земли сырой, —
Где молчаливо червь кость селянина точит,
Здесь горестный приют дал деве молодой,
Пол-ангелу душой, умом и красотой —
Холодный взор скользит над бедною гробницей;
Без вздоха миом ней проходит селянин;
Ни с поздним вечером, ни с утренней зарницей
Сюда из юношей не ходит ни один.
Порой лишь в сумерки безвестный кто-то ходит
И тень знакомую зовет к себе слезой…
Увы! как бедно мир за жизнь прекрасных платит.
И как не верить в жизнь за горней синевой…
В ПАМЯТЬ СЕЛЬСКИХ НОЧЕЙ
(Элегия)
Люблю, люблю в задумчивом величье
Природы красоту,
Люблю глухой полуночи затменье,
И мглу, и темноту,
Мне темные вдали картины сада
С домами поселян,
И свет луны бродящий, как отрада,
Среди печальных стран,
И свежее дыхание зефира —
С цветов и их росы,
Как идеал святой любви и мира,
Как идеал красы —
Отрадны здесь, и чувства осеняют
Блаженством тихим сна…
Зачем же дни мне то же не внушают,
Что ночь и тишина?..
ПЕСНЯ
Ты замлейся, день веселый,
Раздели мою печаль,
Огляди ты долы, горы:
Черен мир, как ночи даль.
Скучно ныне быть с душою;
Грустно сирой простоте;
Мудрено бродить с сумою;
Горько сирой красоте.
Солнце, доброе светило!
Ты не степлишь грудь людей;
Не свети ж над сей могилой:
Зол мертвец, охладший в ней…
Потуши свой день веселый,
Раздели мою печаль!
Вижу горы я и долы:
Черно все, как ночи даль…
ГРОЗЕ
Угрюмеет, несутся тучи,
Шумит, пылит дождем зол,
Несется быстрый с дола в дол
И мчит тоску мою — могучий;
Нисходят облака к полям;
Висят моря под небесами.
Невзгода, ты мила сердцам,
Увитым смутными мечтами.
Люблю тебя, твой холод, мгла
И ветра яростная сила,
Как безнадежному могила,
Раздумье горькое внушила
И пищу сердцу в нем дала.
Я к грустному привык душою;
И под разливом смутных вод,
Под свистом бурь над головою
Мне веселей; уж я не тот,
В ком прежде волновалась радость
Благих надежд; горька их сладость:
Печален мир; печален я,
И любит грусть душа моя.
Клубись же, океан, в просторе
Воздушных необъятных стран!
Бей в волны, быстрый ураган!
Я в брызгах их омою горе,
Поверю вздох твоим ветрам,
Как другу, я простру объятья
Твоим увлажненным крылам.
Как ужас грозного проклятья,
Твой холоден ко мне привет; —
Но что ропщу? Таков весь свет,
И в людях нет любви привета,
И я люблю, себя любя,
И все тепло лишь для себя.
Увы, такая доля света!..
Клубись же в высях, океан;
Клубись в торжественном просторе
Воздушных необъятных стран,
Бей в волны, быстрый ураган:
Я в брызгах их омою горе,
Поверю вздох твоим ветрам.
СЧАСТЛИВ, КТО ВЕРИТ ЗДЕСЬ МЕЧТАМ
Счастлив, кто верит здесь мечтам,
Кто улыбается надежде.
Мне изменило все, и снам
Добра не верю я, как прежде.
Увы, тот все похоронил,
Кто холодно на мир взирает,
Кто равнодушие нажил
И счастию не доверяет.
О, заблужденья юных лет!
Вы — счастье на земле прямое,
Но опыт омрачил мне свет,
И все потеряно былое.
ПОЛЯ, ПОЛЯ МОИ РОДНЫЕ…
Поля, поля мои родные!
Что я за вас бы не отдал?
Лета, лета мои былые!
Кто с вами счастие умчал?
Цела ли кровля та в долине,
Где я так мирно жил душой?
Цветут ли те дубравы ныне,
Где я гулял не сиротой?
Вон стелется чрез горы, долы
Дорога пыльной полосой;
По ней катит ямщик веселый,
Гудит потеха под дугой.
О, зарасти ты, путь широкий,
Густой ковылью и травой!
Мне не туда несть вздох глубокий, —
Чужбины степи предо мной.
ТОСКА ПО ОТЧИЗНЕ
Незаменимая отрада душ унылых —
Приют родных, приют моих друзей!
Живи в моих мечтах, утешь хоть тенью милых
Забытого в толпе чужих людей!
Гадали ли они, чтоб я в разлуке с ними
Так слезы лил, гадали ли они?
И есть ли в жизни дни, когда и я меж ними?
Вспомянут так, — ах, есть ли в жизни дни.
Потек за счастьем я и, ах, не в пору, вижу,
Что все добро в объятьях дорогих…
О, лейтесь, лейтесь вы, слезы; не увижу
Я прежних дней… ах! далек от них.
ТРАВА С МОГИЛЫ П. И. СТ-ВА
(Воронеж)
Засохни здесь, в сей чаше с позолотой,
Полынная трава!
Я сберегу тебя с пленительной заботой,
Пока мечта жива!
Я освящу тебя воспоминаньем
Могилы тихой той,
Где ты цвела, где с утренним сияньем
Светилася росой.
Трава, трава! Ты полем не ходила
К знакомым местностям,
Не знаешь ты, что сердцу та могила,
Чей тлеет череп там…
Как жизнь горька, как жизнь, полынь, ты душна;
Будь мне надежды цвет!
Что обниму я тех, кого, так равнодушна,
Взяла в объятья смерть…
ЧТО МНЕ ЛЮБИТЬ?
Что мне любить
С разочарованной душою?
Исполнена она
О радости мечтою,
Упоена
Приветной красотою,
Но предо мной обманов вихрь крутит…
Что мне любить? Что мне любить?
Что ищет взор?
Чему со мной заманчивому сбыться?
Порой увидишь то,
Что рад безумием упиться,
Порою рад мечтой
В постели век не пробудиться
От сладостного сна на горестный позор.
Что ж ищет взор? Что ищет взор?
Не отведу,
Не отведу я от прекрасных
Ни мысли, ни очей…
Когда сердца уж так ужасны,
Душе моей
Утешно таять в мыслях страстных,
И сих очей я век, глядя на красоту,
Не отведу, не отведу.
Отвергну я
Объятий пыл мгновенный
На подозрительной груди;
Не для меня урок обыкновенный
Лукавых глаз; их много впереди.
Но живописное, взор, страстью упоенный,
Очами пожирать, в безмолвии любя,
Отвергну ль я? Отвергну ль я?
ДУМА ПЕРЕД ОБРАЗОМ ПЛАЧУЩЕГО ДАВИДА
Велик приосененный думой
О звездном небе человек.
Ему невесел мир угрюмый,
Печален мимолетный век.
Он знает хлад в сияньи злата;
И с ветром шлет свой вздох туда;
Туда, — где тихнет гром в раскатах;
Туда, где льстит очам звезда.
Велик он со слезой на вежде —
Над мрачной книгою судьбы…
И при кресте своей надежды
С душою, полною мольбы.
ПИСЬМО А. П. СЕРЕБРЯНСКОГО К БРАТУ
(19 февраля 1837 года)
Ваня! Когда мы родились? Ведь как будто вчера. Вот так-то кончится неприметно все наше земное… Жизнь на земле — минута. Поэтому ты уж, конечно, не винишь меня за то, что я так серьезно пишу тебе об этой минуте, от которой зависит н а ш а вечность. Ты, конечно, не станешь подозревать, чтобы я сколько-нибудь фальшивил, затеявши такой с тобой трактат о жизни, либо знаешь, что с измальства меня занимал вопрос о бессмертии души. Здесь будет кстати и:
СЛЕЗА МОЛИТВЫ
Спаситель! Спаситель!
Чиста моя Вера, как пламя молитвы…
Но Боже, и Вере могила темна…
Что слух мой заменит? Потухшие очи? —
Глубокое чувство остывшаго сердца?
Что будет жизнь духа без этого сердца?
На крест, на могилу, на небо и землю,
На точку начала, на цели творений
Творец Всемогущий
Накинул завесу, положил печать.
Печать та навеки.
Ее не расторгнут миры, разрушаясь;
Огонь не растопит? не смоет вода…
Прости ж мне, Спаситель,
Слезу моей грустной вечерней молитвы!
Во тьме она светит любовью к тебе;
Холодное горе ея отогрето
Надеждой небесной и детским доверьем
Святой твоей воле.
Теперь, Ваня, я почти все сказал. Все, — что только относится до моих душ о жизни вообще. Здесь моя религия, мои правила жизни. Но правила жизни еще не ясны из этого. Мы только важность, значительность жизни человека, кто бы он ни был, видели… Видели преимущество нашего духа, познающего себя и природу, рассмотрели несколько главное его свойство стремиться к бесконечному… Но это стремление столько же различно, сколько различны века, поколения, нации, семейства и сословия людей. Мы с тобою христиане, мы русские, следовательно, одни у нас отношения к Богу, к царю и к ближним. Но ты солдат, я медик — здесь уже разница, а отсюда и разница наших правил для жизни. Правила для медика тебе не будут ни занимательны, ни понятны. Правил для тебя я не хочу и не смею предписывать; поговорим же лучше о русском духе и о русской службе, какова бы она ни была; поговорим об этом хоть немного, я люблю об этом говорить. Ты поешь, ты любишь напевать: Ты моя крепость, Господи, Ты моя и сила!.. О! мой пехотинец! мой маленький Суворов! Ты русский человек! Только русский умеет так чувствовать. Суворов певал на клиросе, бывши уже фельдмаршалом, это по-русски, брат! Только русский дух так сжился с идеей о Всевышнем, что без Бога ни до порога. Ни один народ, ни из древних, ни из современных не представлял и не представляет нам этого. — Это первая черта физиогномии русского. С понятием Бога в русском человеке всегда было неразлучно понятие Царя, которого он не иначе разумеет, как батюшкой. Русский человек издавна говорит: служу Богу и Государю; — иду, за веру и за царя. Ты видел сам, Ваня, как в Москве валит кучей народ, когда приедет царь, — зачем? Поглядеть на Батюшку! Nota bene! Ваня! Это не даром! Царь у нас помазанник неба. В цари у нас посвящает церковь. Вот почему у нас народ благоговеет пред особой Царя. Ты знаешь, как в селах уважаем поп. Каков бы он ни был, говорит мужичок, все он поп, он служит обедню, у его благословенная рука. Так видит он и в попе не человека, а его сан. Уважает по-нашему: он уважает идею попа. Но идея Царя для него еще важнее, она для него нужнее всего. В Царя русский верует, как в бога. Прикажи ему Царь, что хочешь — он на все готов. Спроси у него, если он солдат, за что и с кем он будет драться? Он скажет: знает про то Бог и Государь — наше дело драться, когда прикажут. Можно ли вообразить беспредельнее доверенности к своему Государю. В других нациях нет и тени этого. Эта безусловная покорность Государю — есть вторая черта физиогномии русского. Если случится русскому человеку крепко взгрустнуть в беде, которой и помочь нечем, то он обыкновенно молвит: до Бога высокого, а да Царя далеко! Но за то скоро он и утешится и скажет: жизнь — копейка, голова — нажитое дело! За Богом молитва, а за царем служба не пропадает! Таким-то побытом, любезный мой Иван Порфирьевич, дела делаются на Руси святой; в этой вере в Бога и в безусловной преданности царю — дух России и такова-то наша служба… Предоставляю тебе самому видеть, какова должна быть в частности служба Богу и Государю; я в частности вижу и знаю свою службу. К величайшему удовольствию я вижу, что и ты свою службу правишь нравно и правно, как выразился Сковорода. Да! Всякому дан свой крест на земле — неси его! Знаешь что? Я осмелился пожалеть о том, что тебе дали только 4 человека рекрут навыучку, а не 46 или не 100… А? как это тебе кажется? Впрочем, ведь я твоего дела не разумею. В (неразборчиво) своя академия. Ты меня сильно и сильно обрадовал, оживотворил письмом своим; я вдвое тебя полюбил теперь. Жаль, что нечем мне тебе повеселить: много желаний — ни одно не исполняется. Хотел бы послать тебе книг, денег, табаку, бешмет бархатный и проч… Но сам с пустой табакеркой, — добываю по понюшке табачку. Хотел бы сказать тебе что-нибудь насчет моих затей, какие я имею в виду совершить чрез Евфанова. Но… (стыдно и признаться… впрочем я право не виноват…), но я его ни разу не застал дома; недавно был раза 4 в один день… нет как нет! теперь я в больнице именно от этих 4-х прогулок моих к Евфанову; но завтра я выхожу кажется из больницы, чтобы здесь же написать то, что услышу. А теперь позволь прочесть мне самому, что здесь я написал тебе?.. Ну! брат! и тени нет того, что хотел написать! Доселе я не сказал даже ничего об этой виньетке… об этом зимнем дворце и о колонке, которую ты видишь против дворца на рисунке. В этом дворце по большей части живет Царь, а зимой особенно. Как ты видишь, много статуй… (не сочти их за живой народ). Он с виду бурый, старообразный, но важен… Против него колонка — это есть памятник 1812 года. Она называется Александровского… Вверх четырехугольного медного пьедестала до самого карниза, также четвероугольного, это все мрамор, цельный, без всяких слепок. Вышиною этот… (Конца нет).