Вера Рудич
правитьСтихотворения
правитьПрекрасен был актер во время сцены страстной:
Волнение в чертах красивого лица,
И звук его речей, то пламенный, то властный,
Глубоко взволновал у зрителей сердца…
Шумела всё толпа, артиста вызывая,
Талантливой игрой его увлечена,
И лишь одна его невеста молодая
Стояла меж кулис печальна и бледна…
Те самые слова, что нежный и влюбленный,
В заветный час любви шептал он ей одной,
Он повторял теперь актрисе набеленной,
На сцене, в мишуре, пред праздною толпой.
Святыню первых ласк стыдливого признанья,
И первый поцелуй, и нежный взгляд очей —
За лавровый венок, за гром рукоплесканий —
Всё продал он толпе скучающих людей!…
Последняя любовь — последняя страница
С насмешкой горькою в отрывистых строках.
Душа моя, душа — замученная птица
У мальчика жестокого в руках!
О, если б тот, кто мне надел венец из терний,
Хоть понял бы красу осенних грустных дней,
Хоть видел бы зари осенней свет вечерний
В горении любви непринятой моей.
Но только блеск утра, но лишь грозы зарница
Для юных дерзких глаз прекрасны на земле.
Душа моя, душа — замученная птица!
Последняя любовь угасла в серой мгле.
О страсть нежданная последнего порыва,
Последнее «хочу» в огне любимых глаз!
Любовь любовь моя, о как же ты красива,
Когда горишь в последний раз.
Страданье прочь смело весь прах желаний жадных,
В одно слились в тебе любовница и мать,
И к жизни стала ты из пыток беспощадных
Чиста и девственна опять.
О вы, чье сердце старости боится!
Она придет, как ласковая мать,
И скажет: — «Солнце ясное садится,
Пора усталым за день спать!
Лампаду я затеплю у иконы,
Завешу окна, притушу огни:
Читай молитву. Положи поклоны
И всех, кто дорог, помяни.
Не плачь, не бойся, что кругом темнеет,
Закрой глаза, — я рядом посижу.
Покуда сон тебя не одолеет,
Я сказку старую скажу.
Не плачь, вернешься ты опять к забавам,
За этой ночью снова будут дни.
Теперь же росы падают по травам,
Усталым спать пора. Усни!»
Распростерли кресты придорожные руки молящие
Над полями, где волнами ходят колосья шумящие,
Над межою, заросшей полынью и белою кашкою,
Над зверьком полевым, над веселою мелкою пташкою,
Над безвестной могилой, травою ползучей обвитою,
Над тропинкой, ногами прохожего люда убитою,
Над людьми, что куда-то спешат по дороге, тревожные, —
Распростерли молящие руки кресты придорожные.
Скоро! Скоро! С далеких лугов и полей
Уж снимаются стаи седых журавлей.
Долог путь им, но серые крылья сильны:
Нам несут они роскошь и счастье весны.
Пусть на нивах немое молчанье снегов,
Пусть сдвигаются тучи в угрюмый покров:
Там за тучами, где-то в воздушной дали
К нам все ближе и ближе летят журавли!
Печатается по кн. Сто одна поэтесса Серебряного века. Антология. Сост. и биогр. статьи М. Л. Гаспаров. О. Б. Кушлина, Т. Л. Никольская. — СПб., ДЕАН, 2000
Стихотворения разных лет
правитьЛилия
На болоте топком, на гнилой трясине,
Меж травою сорной, между тростником,
Лилия речная по зеленой тине
Пышно раскидалась девственным цветком.
Все вокруг в болоте гниль и разложенье,
И над этой грязью чистая, одна,
Как в растленном мире светлое виденье
Лилии головка белая видна.
Жизнь идет в трясине весело и дружно:
Гады копошатся, вьются стаи мух.
Лилии в болоте никому не нужно —
К чистоте прекрасной мир болотный глух.
Летний день минует в сладостной дремоте
Для цветка мгновенья жизни коротки, —
И такой же гнилью, как и все в болоте,
Лилии увядшей станут лепестки.
Колыбельная песня
Сладко уснули, забывая о бурях земных,
Бурях земных, надрывающих тело и душу.
Ропотом жалким, речами сомнений больных
Я безмятежного сна твоего не нарушу.
Мне озарила бы душу живящим лучом
Милая ласка одна твоего поцелуя…
Спи безмятежно: не стану просить я о нем,
Мир забытья твоего нарушать не хочу я.
В смертный мой час затаил бы я стоны в груди,
Чтобы страданье тебе не могло и присниться:
Ты, засыпая, сказала: — «Меня не буди,
Милый! Оставь меня в призрачных грезах забыться».
Какая сила в страсти скрыта!
Как жадно к жизни льнет она!
Давно под крест она зарыта,
На смерть давно обречена,
А вот — руки горячей, сильной,
Пожатье… Тихие слова…
И там, в земле, во тьме могильной
Еще дрожит… еще жива!
Не стучись ты в мою неоткрытую дверь,
Я тебе отворить не могу.
В эту келью тебя не впущу я теперь —
Я ее тишину берегу.
Я толпу беспокойных гостей прогнала
И свободно вздохнула одна.
Я остатки разгульных пиров убрала —
И теперь у меня тишина.
Я лампаду зажгла пред иконой святой,
Я молиться и плакать хочу.
Перед замкнутой дверью моей ты не стой,
Не стучись — я тебя не впущу!
Ночь миновала. Довольно вина.
Спущена ль там на окне занавеска?
Я для разгульных ночей создана,
Не для дневного веселого блеска.
Ночь миновала, и солнце взошло,
Благовест ранний звучит в отдаленье.
Дети проснулись. Порочное зло
Прячется робко в невольном смущенье.
Солнечный луч не согреет меня —
Он ослепляет нечистые очи.
Светлым и чистым — сияние дня,
Грешным — огни лихорадочной ночи.
О вы, чье сердце старости боится!
Она придет, как ласковая мать,
И скажет: — «Солнце ясное садится,
Пора усталым за день спать!
Лампаду я затеплю у иконы,
Завешу окна, притушу огни:
Читай молитву. Положи поклоны
И всех, кто дорог, помяни.
Не плачь, не бойся, что кругом темнеет,
Закрой глаза, — я рядом посижу.
Покуда сон тебя не одолеет,
Я сказку старую скажу.
Не плачь, вернешься ты опять к забавам,
За этой ночью снова будут дни.
Теперь же росы падают по травам,
Усталым спать пора. Усни!»
Последняя любовь
Последняя любовь — последняя страница
С насмешкой горькою в отрывистых строках.
Душа моя, душа — замученная птица
У мальчика жестокого в руках!
О, если б тот, кто мне надел венец из терний,
Хоть понял бы красу осенних грустных дней,
Хоть видел бы зари осенней свет вечерний
В горении любви непринятой моей.
Но только блеск утра, но лишь грозы зарница
Для юных дерзких глаз прекрасны на земле.
Душа моя, душа — замученная птица!
Последняя любовь угасла в серой мгле.
Тополи старые глухо шумят над дорогой.
В роще лепечут в ответ молодые березы.
В теплую ночь разговоры вести им свободно:
Нету ни птиц беспокойных, ни шума дневного.
Тополи старые ветви свои простирают,
Старые, серые, мохом покрытые ветви,
Просят у юных березок привета и ласки,
Чистые слезы росою на листьях сверкают.
Шепчут, лепечут в ответ молодые березы:
«Стары вы, мохом поросшие тополи-деды!
Наши стволы белоснежные хмель обвивает,
Хмель молодой обвивает все крепче и крепче.
В лунные ночи в объятьях его бесконечных
Мы замираем и шепчем бессвязные речи».
Распростерли кресты придорожные руки молящие
Над полями, где волнами ходят колосья шумящие,
Над межою, заросшей полынью и белою кашкою,
Над зверьком полевым, над веселою мелкою пташкою,
Над безвестной могилой, травою ползучей обвитою,
Над тропинкой, ногами прохожего люда убитою,
Над людьми, что куда-то спешат по дороге, тревожные, —
Распростерли молящие руки кресты придорожные.
Старушка
Старые руки заботливо вяжут
Кружев красивый узор.
Бледные губы словечка не скажут,
Ясен опущенный взор.
Кажется, стала она изваяньем
Мирной, немой старины.
Кажется, будто мудреным вязаньем
Мысли старушки полны.
Только сама про себя она знает,
Петли считая его,
Сколько горячих молитв прочитает,
Сколько припомнит всего.
Прочь, манящие счастья обманы!
Прочь, миражи чарующих снов!
Я иду перевязывать раны
У слабеющих жизни бойцов.
Я иду облегчить их мученье,
Язвы гнойные их исцелить
И предсмертной минуты томленье
Лаской нужной для них осветить.
Если скажут мне: — «Раны кровавой
Страшен вид. Жизнь на радость дана!»
Я отвечу на голос лукавый:
«Отойди от меня, сатана!»
Чуть слышно и робко она говорила,
Стыдливость румянцем лицо ее жгла:
«Я первой любовью тебя полюбила,
Я душу живую тебе отдала.
И если подашь ты мне сильную руку,
Я буду навеки подруга твоя.
На радость, на горе, на смертную муку
Пойду за тобою бестрепетно я». —
Напрасны стыдливые, робкие речи:
Другая прошла, не сказав ничего,
Блеснули пред ним обнаженные плечи,
И руки нагие коснулись его.
Мелькнуло желанье в изменчивом взоре,
Горячая кровь закипела сильней —
И слепо на смерть, на позор и на горе,
Как раб бессловесный, пошел он за ней.