ТОМЪ ПЕРВЫЙ
СТИХОТВОРЕНІЯ ОРИГИНАЛЬНЫЯ И ПЕРЕВОДНЫЯ.
править
Изгнанникъ.
Какъ сладко мнѣ воспоминанье
О милой родинѣ моей!..
Сестра! Не знали мы страданья,
Какъ жили въ ней.
О, будь всегда съ моей душой,
Мой край родной!
Нашъ бѣдный кровъ и мать въ печали
Ты помнишь ли, сестра моя?..
Какъ мы родную обнимали —
И ты и я!
Какъ цѣловали мы у ней
Волну кудрей!
Ты помнишь ли тотъ замокъ дальній,
Струями Доры орошенъ?
Съ высокой башня, столь печальный,
Вечерній звонъ?
И тихій рокотъ волнъ живыхъ?..
Ты помнишь ихъ?
А тихій прудъ, гдѣ — пролетая —
Купала ласточка крыло…
Какъ вѣтерокъ рябилъ играя,
Его стекло!
Какъ солнца былъ хорошъ восходъ
Въ пучинѣ водъ!
Сестра! Ты помнишь ли подругу
Души растерзанной моей?
Когда искали мы другъ другу
Цвѣты полей,
Она склонилась въ тишинѣ
На грудь ко мнѣ.
Кто мнѣ мои родныя горы,
Кто мнѣ подругу возвратитъ?
И берега шумящей Доры,
Ихъ милый видъ?..
Нѣтъ! Не забуду я душой
Мой край родной.
Вассалъ.
Что не соколъ я лихой!
Не орелъ я молодой!
Что мнѣ крыльевъ не дано!
Славно бъ зажилъ я давно.
Гарцъ меня бы пріютилъ:
Тамъ себѣ бъ гнѣздо я свилъ —
И въ ущелье дикихъ скалъ
Госпожу мою умчалъ.
Какъ добра и хороша,
Молодая госпожа!
Какъ суровъ сѣдой баронъ!
Какъ жену не любить онъ!
Ночь осенняя темпа…
Плачетъ бѣдная жена,
Тошно бѣдной съ старикомъ, —
Ясный день ей незнакомъ!
Что не соколъ я лихой!
Не орелъ я молодой!
Я бъ въ ущелья дикихъ скалъ
Госпожу мою умчалъ.
Сталъ бы нѣжить и ласкать,
Въ очи долго цѣловать,
И расчесывать у ней
Пряди шелковыхъ кудрей.
А тебѣ бъ я не спустилъ,
Злой баронъ — и отомстилъ…
О! Какъ сладко было бъ мнѣ
Очи выклевать тебѣ!
Весна.
Вотъ дохнула весна молодая,
Разошлася кора ледяная,
По лазуревой глади рѣки
Пестрой стаей снуютъ челноки.
Наша легкая лодка готова,
Будемъ плавать до мрака ночного
Вдалекѣ отъ завистливыхъ глазъ…
Цѣлый міръ эта лодка для насъ.
Свѣжій есть островокъ недалеко…
Дубъ раскинулъ тамъ вѣтви широко…
Къ островку и рыбакъ не плыветъ,
Только лебедь тамъ бѣлый живетъ.
Тамъ, подъ говоръ струи золотистой,
На травѣ ароматной и чистой,
Нѣги дивной роскошно полны,
Насъ обвѣютъ прекрасные сны.
Весною предъ пышною розой
Я тихо съ малюткой стоялъ:
Такъ весело на сердцѣ было,
Я сладко ее цѣловалъ.
Одинъ на то мѣсто пустое
Я осенью поздней пришелъ…
И что же? — Ни розы ни друга
Я болѣе тамъ не нашелъ.
ПРИЛОЖЕНІЕ.
правитьЖЕЛАНІЕ.
Когда пройдетъ зима и мертвый сонъ природы
Дни свѣтлые весны роскошно оживятъ;
Деревья зеленью одѣнутся, — и воды,
Очнувшись отъ оковъ, поверхность заструятъ.
Когда, таясь въ кустахъ, соловушекъ пугливый
Засвищетъ гимнъ любви, плѣнительный и милый, —
Тогда, о милый другъ, ты вспомни обо мнѣ!..
Ты вспомни всѣ часы любви — очарованья:
Печальный разговоръ, прогулки при лунѣ,
Сомнѣнье и тоску и долгое молчанье…
Припомни радости, какъ сонъ, мелькнувшихъ дней,
Привѣта взоръ задумчивый, печальный,
И безотрадное прости любви моей…
Разлуки поцѣлуй послѣдній и прощальный!
С. Грачевка. 1846 г. декабря 7-го.
МАЛЮТКА.
Передъ образомъ Спаса лампада
Свѣтомъ матовымъ тускло горитъ,
У стѣны, подъ парчей Царяграда,
Въ колыбели малютка лежитъ;
Колыбель эту, тихо качая,
Прислоняся къ рукѣ головой,
Няня дряхлая, сонъ разгоняя,
Пѣснь поетъ на старинный покрой.
Въ этой пѣснѣ, безсмысленно-дикой,
Обѣщаетъ ребенку она,
Что онъ будетъ красавецъ великій,
Что судьба его будетъ красна,
Что онъ горя вовѣкъ не узнаетъ,
Что всѣ люди полюбятъ его,
И что слава его ожидаетъ,
Какъ едва ли другого кого!..
Полно, старая, полно, какъ можно
Надъ ребенкомъ безстыдно такъ лгать?
Въ память мягкую можно ль безбожно
Небылыя надежды вливать?
Не тебя ль твой питомецъ прекрасный,
Какъ испробуетъ силы свои,
Проклянетъ за обманъ твой ужасный,
За нелѣпыя сказки твои?
ДУМА.
Гдѣ бъ ни былъ я — въ тиши ль уединенья,
Въ собраньи шумномъ ли — меня гнететъ одна
Всегда присущая мнѣ дума. Пѣснопѣнья
Не могутъ разогнать тяжелой; тишина
Моихъ священныхъ ларъ ее живѣй лелѣетъ,
И дума черная моимъ челомъ владѣетъ.
Но вѣдь бываютъ дни: чело мое ясно,
И этой думою не сдавлено оно..
И память этихъ дней блестящею звѣздою
Горитъ надъ сумрачнымъ путемъ, пройденнымъ мною…
Когда на лонѣ я природы нахожусь
И жадною душой въ молчаніи дивлюсь
Святой гармоніи и ясному покою —
Та дума черная прощается со мною.
Подъ говоръ тростниковъ, подъ шумъ родныхъ дубровъ,
Подъ плески волнъ морскихъ, подъ пѣнье соловьевъ
На блѣдное чело нисходитъ вдохновенье,
И шепчутъ внятное уста мои моленье…
Словно смѣется гладь моря, солнца лучами играя;
Мутно черное дно, — страшно въ него заглянуть…
Такъ на устахъ моихъ блѣдныхъ ты видишь часто улыбку..
Въ сердце бъ взглянула ко мнѣ!.. Какъ испугалась бы ты!
СТАТУЯ.
Гдѣ вьется гибкій плющъ съ вѣтвями повилики
У грота свѣжаго — въ тѣни есть камень дикій.
На камнѣ древняя статуя старика:
Стоитъ съ косой; — костлявая рука
Песочные часы тихонько поправляетъ;
Улыбка страшная въ устахъ его сверкаетъ…
Взглянувъ ему въ лицо, я далеко бѣгу:
Улыбку старика я видѣть не могу.
ВДОХНОВЕНІЕ.
Ко мнѣ слетаетъ чудный геній
Ночною тихою порой
И жаромъ свѣтлыхъ вдохновеній
Съ моею дѣлится душой…
Его не вижу грѣшнымъ взоромъ,
Но сердце чуетъ: близокъ онъ, —
Его безмолвнымъ разговоромъ
Мой духъ мятежный упоенъ.
И вдругъ съ души моей слетаетъ
Все бремя горестей и бѣдъ, —
И сердце ясно расцвѣтаетъ,
Сомнѣній, слезъ — въ поминѣ нѣтъ!..
И долго помню мигъ блаженный,
Когда бесѣдую я съ нимъ,
Уста наполнить гимнъ священный,
И льется пѣснь ручьемъ живымъ!
ПРИЗЫВЪ.
Убранъ свѣжими цвѣтами
Одинокій гротъ, —
Передъ нимъ, шумя вѣтвями,
Толстый дубъ растетъ;
Наклонилися надъ входомъ
Вереска кусты,
И сплелися тѣснымъ сводомъ
Тамъ плюща листы;
Подъ ногой неосторожной
Не шумитъ трава…
Жду тебя въ тоскѣ тревожной,
Милая моя!..
Приходи!.. Подъ свѣжей тѣнью
Соловей поетъ…
Приходи!.. Тебя въ томленьи
Другъ сюда зоветъ!
Былъ я младенцемъ невиннымъ, не зналъ ни заботы ни горя…
Въ ясное утро одинъ бѣгалъ я въ свѣжемъ саду.
Дѣтскія игры меня утомили, и легъ я подъ ивой…
Шорохъ вѣтвей и ручья скоро меня усыпилъ.
Чудный я сонъ тогда видѣлъ, и помню его я донынѣ:
Въ сердце дѣтское мнѣ онъ запалъ глубоко.
Видѣлъ я, будто весь садъ тотъ цвѣтущій, въ которомъ уснулъ я,
Каждою травкой своей, каждымъ листочкомъ своимъ
Мнѣ говоритъ: «Посмотри, какъ прекрасно созданіе Бога!»
Будто и свѣтлый ручей пѣсню про Бога журчитъ…
И червячокъ, и жучокъ, и бабочка — вторили пѣнью, —
И соловей повторялъ пѣсню ручья и цвѣтовъ.
Радостно я пробудился и послѣ того сновидѣнья
Жарко природу люблю, въ ней обожая Его.
Въ улицѣ далекой,
Мрачной и пустой —
Небольшой есть домикъ,
Чистенькій такой.
Опушенъ онъ густо
Зеленью кругомъ,
Расцвѣли сирени
Пышно подъ окномъ.
А въ окнѣ порою
Бѣлая рука
Поливаетъ стебли
Нѣжнаго цвѣтка.
Ручка ничего бы…
Но иной порой
Тамъ горятъ и глазки…
Что за блескъ живой!
И за этотъ домикъ
Съ садикомъ кругомъ,
За сирень густую
Подъ его окномъ,
За его хозяйку,
За глаза ея, —
Улицу пустую
Не забуду я.
АНТОЛОГИЧЕСКІЯ СТИХОТВОРЕНІЯ.
правитьIII.
Люблю я на тебѣ мои покоить взоры,
Когда въ тѣни лѣсной, оставивъ всѣ уборы,
Всѣ украшенія искусства — ты сидишь
На берегѣ ручья и ножкою мутишь
Потока рѣзваго сверкающія воды…
Все такъ полно тогда чарующей природы —
Тутъ, на пескѣ лежатъ, разбросаны тобой,
Одежды жаркія… и вольною волной
Сбѣгаютъ на плечи кудрей твоихъ извивы;
А вѣтви длинныя прибрежной гибкой ивы
На зыбь твоей груди бросаютъ полутѣнь,
Трепещетъ надъ тобой вѣтвей сплетенныхъ сѣнь…
Твой взоръ слѣдитъ цвѣтовъ роскошные узоры,
И внемлетъ чуткій слухъ, какъ въ листьяхъ сикоморы
Поетъ пѣвецъ ночей — волшебный соловей…
ПѢСНЯ РУССКАГО ЯМЩИКА НА ЧУЖБИНѢ.
Эй вы, соколики,
Славные кони мои!
Что ваши ноженьки,
Сбруя, телѣга, шлеи?
Все ли улажено,
Все ли готово къ пути
Въ русскую сторону,
Добрые други мои?..
Много помаялся
Въ чуждой сторонушкѣ я,
Да и спокаялся;
Гдѣ-то родная семья?
Буйная молодость
Съ ними меня развела.
Дѣвка-неопытность
Молодца въ чужь увлекла…
Эй вы, соколики,
Славные кони мои!
Все ли улажено,
Все ли готово къ пути?..
ИЗЪ РУССКАГО БЫТА.
I.
Встрѣча.
— Здорово, служивый! Куда ты идешь?
Я вижу, ты съ дальней дороги…
Взгляни-ка на небо: сбирается дождь;
Не худо бъ тебѣ до погоды
Подъ крѣпкую кровлю зайти отдохнуть
И пищей ослабшія силы
Свои подкрѣпить, а потомъ уже въ путь
И дальше итти отъ Вавилы.
Я здѣшній крестьянинъ; живу же самъ-другъ
Съ женою, Настасьей Петровой,
И близко отсюда; да чу! — вотъ мой слухъ
Лай слышитъ собаки домовой…
Зайди же, служивый, — простой я мужикъ
И гостю такому радъ буду…
Да, ну, не чинися! Ты добрый старикъ:
Согласьемъ окажешь услугу…
«Вавила, Вавила!» — межъ тѣмъ бормоталъ
Солдатъ въ забытьѣ и слезами
Большіе сѣдые усы обливалъ,
Впиваясь въ Вавилу глазами,
И вотъ онъ, опомнясь, спросилъ наконецъ
У добраго парня:
«Мой милый!
Скажи ты мнѣ: кто ты и кто твой отецъ
И живъ ли, и какъ ему имя?..»
— Отца своего я не помню, старикъ.
Когда на француза лихого
Вся Русь поднялася, я былъ невеликъ, —
Не вынесло сердце родного!
Онъ бросилъ жену и меня, поспѣшилъ
Пожертвовать родинѣ жизнью,
И въ битвѣ съ врагомъ онъ животъ положилъ
За Вѣру, Царя и Отчизну…
Такъ слухи, родимый, носились у насъ:
Такъ матушка мнѣ, малолѣтку
(Ея уже нѣтъ), говорила не разъ…
Взращенъ же и вскормленъ я дѣдомъ
И память о немъ сохраню навсегда:
Покойникъ онъ рѣдкихъ былъ правилъ,
Училъ добру внука; и память отца
Любить, почитать онъ наставилъ.
И чту я родного, хотя не видалъ
Отца своего съ колыбели…
«А имя скажи мнѣ!..»
— Едва ль ты слыхалъ
Про имя Орлова въ артели?..
«Ивана?..»
— Такъ точно…
«Мой Богъ!.. Ты мой сынъ!..»
На шеѣ Вавилы, съ слезами,
Служивый повисъ, повторяя «мой сынъ».
— Родимый, ужели ты съ нами?
Богъ радость послалъ: — воротился отецъ,
Котораго всѣ мы считали
Убитымъ врагами, но дивенъ Творецъ!
Онъ живъ и здоровъ, какъ не ждали…
Дальнѣйшую радость семьи той, друзья,
Представьте вы сами, какъ будетъ по силѣ;
Счастлива страна та, счастлива семья,
Гдѣ странниковъ любятъ подобно Вавилѣ!
II.
Маркелъ.
Яснымъ соколомъ влетѣлъ
Въ избу хватъ лихой, Маркелъ:
— "Здравствуй, барыня-жена!
Чай, ты мужа не ждала?
Обойми-ка понѣжнѣй
Да налей мнѣ миску щей,
Хлѣбца мягкаго отрѣжь,
Полной чарочкой потѣшь!
Мочи нѣтъ, какъ я усталъ,
И въ дорогѣ голодалъ,
И скажу такъ, подивись ты,
Посуди сама: верстъ триста
Я до дому шелъ пѣшкомъ,
Съ тяжкой ношёю притомъ!
Тяжело было нести
Узелъ пуда чуть не въ три.
Хоть смѣяться будутъ мнѣ,
А красавицѣ-женѣ
Принесу я за любовь
Разныхъ рѣдкостныхъ обновъ…
Ну да что же ты стоишь,
Ничего не говоришь?..
Аль не рада?.. Аль иное
Что случилося такое?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дуня все-таки молчитъ,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Лишь губами шевелитъ…
Свѣтитъ ясная погода.
Близъ чугуннаго завода,
Тамъ, гдѣ нынѣ полотно
Полосой проведено,
Отъ работъ вокругъ земли
Собирались мужички…
Кашевары за котлами
Зорко быстрыми глазами
Наблюдали, чтобы щи
Или прочія харчи
Поскорѣе докипѣли,
Вкусны бъ были для артели…
Вотъ собралась вся семья;
Раздалися голоса:
«Эй вы, что вы тамъ, бояры!
Шевелитесь, кашевары:
Дайте ѣсть намъ поскорѣй;
Не морите вы людей!..»
— Все готово! — Помолились
И къ столамъ всѣ потѣснились…
Лишь одинъ изъ мужичковъ
Не тѣснился у столовъ,
Не кричалъ, не веселился,
А какъ будто бы молился,
И такъ блѣденъ, что едва ли
Краше въ гробъ другого клали…
«Эй ты, дурень-ротозѣичъ, —
Закричалъ вдругъ Архидѣичъ,
Ужъ плясавшій трепака: —
Полно корчить дурака!
Щи и кашу мы, братъ, съѣли
Да и пѣсенки запѣли;
А ты все стоишь одинъ,
Какъ ученый господинъ.
Въ небѣ звѣзды что ль считаешь?
И чего ты ожидаешь?
Эй, пріятель, не грѣши,
Не губи своей души;
Лучше пѣсенку намъ спой-ка:
Голосъ твой такъ льется бойко!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
III.
Горе.
(Пѣсня).
Ахъ, ты Ванька, ты Ванька-горюнъ,
Отчего ты, нашъ Ванька, не женишься?
Ахъ ты, горе мое, горе,
Скоро ль ты пройдешь?..
Бьется съ непогодою
На морѣ корабль:
Бьюсь и я съ невзгодою
Такъ, что весь ослабъ!..
Ахъ ты, горе мое, горе,
Скоро ль ты минешь?
Мачта подломилася,
Руль оторвало…
Счастье удалилося,
Радость унесло…
Ахъ ты, горе мое, горе,
Ты со мной живешь!
Взвыло, разрыдалося
Горе, отходя:
Съ кѣмъ ни повстрѣчалося,
Клеплетъ на меня.
Ахъ ты, горе! — слезъ вѣдь море!
Бѣдняка убьешь!..
Лучше воротись назадъ,
Барься у меня!
Мнѣ не привыкать вѣдь стать
Къ горю, полюбя…
Ахъ ты, горе мое, горе,
Ты вѣдь не уйдешь?
Свыкшись съ непогодою,
Моряки живутъ,
Такъ и я съ невзгодою
Сдѣлался самъ-другъ.
Ахъ ты, горе мое, горе,
Ты со мной умрешь!
Много звѣздъ блестящихъ
На небѣ зажглось…
Много сновъ прекрасныхъ
Въ сердцѣ пронеслось.
Но бѣжитъ по небу
Тучки полоса, —
И покрылись мракомъ
Звѣзды, небеса…
Въ сердцѣ воскресаютъ
Сумрачные дни, —
И, какъ тучи небо,
Тмятъ чело они.
Часто васъ видя и часто васъ слушая,
Я не могу наглядѣться, наслушаться.
Взглядъ ли встрѣчаю вашъ — взглядъ простодушія, —
Всѣ мои мысли, теоріи рушатся.
Все забываю я! Планы высокіе,
Къ свѣту презрѣніе, жажду познанія,
Темной науки идеи далекія,
Свѣтлой поэзіи міръ обаянія.
Хочется слушать вновь рѣчи опасныя,
Хочется снова страдать и безумствовать,
Хочется въ глазки смотрѣться прекрасныя,
Хочется вѣрить и хочется чувствовать!..
ЕСТЬ СЛОВА.
Есть слова! Они глубоко
Камнемъ въ сердце западаютъ,
И безжалостно слова тѣ
Въ жизни счастье отравляютъ.
И они такъ просты, ясны,
Говоритъ ихъ міръ открыто;
Но глубокое значенье
Въ нихъ до времени сокрыто.
И пока безъ тайной цѣли
Міръ слова тѣ произноситъ,
Ихъ никто не замѣчаетъ,
Ихъ никто въ груди не носитъ.
Но когда однимъ лишь звукомъ
Надо счастье уничтожить,
Отравить надежду, радость,
Жизнь спокойную встревожить, —
Въ это слово міръ коварный
Весь свой ядъ переливаетъ
И его съ насмѣшкой ѣдкой
Бѣдной жертвѣ посылаетъ.
И отравленной стрѣлою
Въ жертву слово то вопьется,
И она отъ тяжкой язвы
Въ мукахъ стонетъ, въ мукахъ бьется!
И на жертву съ удивленьемъ
Смотритъ міръ, не понимая,
Какъ могло пустое слово
Столько зла и горя сдѣлать?..
НЯНЯ.
Засыпай же поскорѣе,
Не шуми, мое дитя…
Завтра встанешь веселѣе,
Вскроешь глазки ты шутя.
Предъ иконой ты молился,
Цѣловалъ ты крестикъ свой…
Спи, дружочекъ, чтобъ спустился
Съ неба ангелъ твой святой.
Ты уснешь — тебѣ покажетъ
Ангелъ Божьи чудеса
И тебѣ во снѣ разскажетъ
Про родныя небеса:
Какъ тамъ солнышко играетъ,
Какъ тамъ мѣсяцъ золотой
Очи часто умываетъ
Поздней свѣжею росой;
Какъ тамъ звѣздочки ночныя,
Словно искорки, горятъ, —
Божьи ангелы святые
Какъ молитвы тамъ творятъ.
И когда ты смирно будешь
«Богородицу» читать,
На постели не забудешь
Крестикъ свой поцѣловать, —
Все тебѣ тогда разскажетъ
Ангелъ Божій въ сладкомъ снѣ, —
Твою звѣздочку покажетъ
Тамъ въ небесной сторонѣ.
У двери скрипучей
Красуется елка…
За дверью той рѣчи
Не знаютъ умолка.
Тяжелое ль горе
На сердцѣ заляжетъ,
Аль лапушка слово
Немилое скажетъ, —
Къ той елкѣ зеленой
Своротитъ дѣтина…
Какъ выпита чарка,
Пропала кручина!
Да если и счастливъ,
Кипитъ ретивое,
И съ Машей шептался
Всю ночь за рѣкою;
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Подъ елкой зеленой
Лей чарку полнѣе!.
Тамъ горькое горе
Пройдетъ поскорѣе.
Подъ елкой зеленой
Лей чарку полнѣе…
Коль весело, — будетъ
Еще веселѣе!..
Я спѣлъ бы вамъ пѣсню веселую, други,
Да горе пришибло, лихіе недуги,
И пѣсни веселой охоты нѣтъ пѣть;
А съ грустнаго сердца унылымъ мы строемъ
И грусти не снимемъ, лишь душу разстроимъ:
Такъ лучше ужъ молча намъ горе терпѣть…
До насъ жили люди, до насъ и печали
Сердца ихъ несчастьемъ, бѣдой поражали;
А жили же люди, какъ нынѣ живутъ;
А жили же люди и Бога хвалили
И радости чистой мгновенья ловили:
И съ миромъ тѣ люди на небо взойдутъ.
Смирись же, кичливость ума, передъ Богомъ!
Смирися и съ вѣрой, въ мышленіи строгомъ,
На небо печальный свой взоръ обрати:
Съ какою любовью тамъ ангеловъ круги
Стоятъ у Престола и молятъ: недуги,
О Боже, и гнѣвъ отъ людей отврати!..
И вотъ благодатная милость нисходитъ
Отъ Бога и радость на землю низводитъ:
Да будетъ покоенъ душой человѣкъ
И мысли въ ту горную высь возвышаетъ,
Гдѣ вѣчная радость любовь обѣщаетъ,
Блаженства не годы, а вѣчности вѣкъ!
Разсудка голосу не внемля,
Сомнѣнье страшное объемлетъ
Мой отуманившійся умъ.
Душа надежды, вѣры проситъ,
Но ихъ волненье грезъ относитъ
Въ водоворотъ безумныхъ думъ.
Чего-то робко ожидая
И день прошедшій провожая
Всегда горячею слезой,
Напрасно разумомъ пытливымъ
Стараюсь въ свѣтѣ прихотливомъ
Уразумѣть я жребій свой:
Добро любилъ я съ малолѣтства
И былъ довѣрчивъ къ людямъ съ дѣтства;
Но лѣта юности прошли…
Другіе дни, другіе годы!..
Тяжелой жизни непогоды
Другой одеждой облекли
Мои довѣрчивыя чувства:
Въ добрѣ я вижу плодъ искусства,
А въ ближнихъ сердцу — стынетъ кровь —
Одни расчеты, — не любовь…
Какъ оглашенный, у порога
Любви божественной чертога
Стою, поникнувъ головой,
Не смѣя горестнаго взора,
Безъ сожалѣнья, безъ укора,
Поднять ко благости святой:
И тяжко на сердцѣ и больно,
Взрыдаешь, всплачешься невольно,
И страшенъ вновь грядущихъ лѣтъ
И новыхъ опытовъ привѣтъ!..
Въ минуту ль свѣтлаго сознанья,
Расчета съ жизнью и собой,
Какъ на стороннія дѣянья,
Посмотришь на свои порой,
И хладнокровно, безпристрастно
Прочтешь прошедшаго скрижаль,
Какъ станетъ грустно, станетъ жаль,
Что столько прожито напрасно,
Кой-какъ день за день, безъ труда,
Безъ всякой пользы и слѣда!
Я говорилъ ей: «Намъ надо разстаться,
Насъ не связалъ неразрывно вѣнецъ,
Вѣчно не можетъ любовь продолжаться,
Рано ли, поздно ли — тотъ же конецъ!»
И на слова свои ждалъ возраженій,
Думалъ: теперь разразится гроза.
Буря польется упрековъ, моленій,
Гнѣвомъ, слезами нальются глаза,
Но ни упрековъ ни слезъ я не встрѣтилъ,
Молча сидѣла она у стола,
Только блѣднѣй, чѣмъ всегда, я замѣтилъ,
Бѣдная въ эту минуту была,
Только прерывистѣй было дыханье,
Руки вдругъ стали ея холоднѣй,
И на лицѣ отразилось страданье,
Камнемъ давившее душу у ней.
Мнѣ стало жаль ее; вотъ разгадайте
Сердца капризы всѣ!.. Но, какъ герой,
Выдержалъ роль я, сказалъ ей: «Прощайте!»,
Руку пожалъ и… скорѣе домой.
Случалось ли вамъ, когда вечеромъ, книгу ль читая
Иль давъ разгуляться свободно мечтамъ,
Вы такъ углубитесь, читавши иль просто мечтая,
Что все остальное не слышится вамъ;
Случалось ли вамъ, чтобы въ эту минуту покою,
Хотя бы вы въ комнатѣ были одни,
Внезапно вдругъ что-нибудь стукнетъ иль скрипнетъ порою,
И снова все полно опять тишины,
И станетъ вамъ страшно, вы даже вздрогнете невольно:
Не бойтесь! Покой вашъ нарушилъ не духъ
Какой-нибудь злобный; забвеньемъ тогда недовольный
Напомнилъ себя вамъ умершій вашъ другъ!
Ярко солнце свѣтило,
Да затмилось,
Крѣпко любилъ молодецъ,
Да покинулъ:
Заслонили солнышко
Черны тучи,
Оболгали дѣвицу
Злые люди;
Буря разыгралася
И затихла.
Снова солнце на небѣ
Ярко свѣтитъ,
А все плачетъ дѣвица
Неутѣшно;
Видно, снова молодецъ
Не полюбитъ.
Художникъ выставилъ Венеру на показъ.
«Ну можно ль написать ее такимъ уродомъ?» —
Кричалъ народъ, не въ шутку разсердясь.
Но тутъ одинъ острякъ предъ всѣмъ народомъ
Сказалъ: «Я угадалъ какъ разъ,
Зачѣмъ написана въ такомъ тяжеломъ топѣ
Богиня, такъ стара, дурна, что колетъ глазъ —
Художникъ, господа, хотѣлъ польстить — Юнонѣ».
НОЧНАЯ ПѢСНЯ СТРАННИКА.
(Изъ Гёте).
Ты, небесный, ты, святой,
Всѣ печали утоляющій,
Изнуренному борьбой
Облегченье посылающій!
Утомителенъ мой путь,
Край далекъ обѣтованный…
Миръ желанный,
Снизойди въ больную грудь! *)
1855.
- ) Переводъ этого стихотворенія, помѣщенный на стр. 87-й, напечатанъ въ томъ видѣ, въ какомъ онъ печатался въ прежнихъ изданіяхъ, т.-е. безъ послѣднихъ четырехъ строкъ. Здѣсь онѣ возстановлены по рукописи.