ОТВОРЕННОЕ ОКНО. править
Подъ липами домъ старомодный
Стоитъ словно въ старческой лѣни;
А тамъ, по песчанымъ дорожкамъ,
Играютъ широкія тѣни.
И вижу — порывистымъ вѣтромъ
Вдругъ въ дѣтской окно распахнуло.
Да личиковъ дѣтскихъ не видно
За спинкой высокаго стула.
Понурившись, песъ ихъ домашній
Стоитъ у воротъ, — и сдается,
Что ждетъ онъ товарищей рѣзвыхъ.
Да нѣтъ! никогда не дождется.
Не бѣгать имъ вмѣстѣ подъ липой,
Ловя на пескѣ свѣтъ и тѣни.
Молчанье повисло надъ домомъ,
Угрюмы широкія сѣни.
Привѣтливо птицы на вѣткахь
Щебечутъ… Стоишь и не дышишь…
Вѣдь въ дѣтской-то звонкія пѣсни
Во снѣ только развѣ услышишь!
Шелъ мальчикъ…. и вѣрно не понялъ
Мою молчаливую муку;
Не понялъ, зачѣмъ я такъ крѣпко
Пожалъ его дѣтскую руку.
В. Костомаровъ.
EXCELSIOR! править
Тѣнь ночи спустилась на горы и долъ —
Въ деревню альпійскую юноша шелъ:
Какое-то знамя держалъ онъ въ рукѣ,
Съ девизомъ на звучномъ, чужомъ языкѣ: —
Excelsior!
Въ глубокую думу онъ былъ погруженъ,
Сверкали глаза, какъ мечи изъ ножонъ;
Не звуки роговъ по горамъ раздались,
Звучалъ непонятный и странный девизъ: —
Excelsior!
Въ снѣгу по колѣна онъ входитъ въ село —
Тамъ въ избахъ счастливыхъ уютно, свѣтло:
Гора жь ледяная какъ призракъ стоитъ…
Какъ вопль непонятное слово звучитъ: —
Excelsior!
«Останься!» — сказалъ ему горецъ — «глубокъ
И теменъ, и страшенъ въ ущельи потокъ;
Повисъ надъ долиной гремучій обвалъ…»
Но юноша внятно ему отвѣчалъ: —
Excelsior!
Вотъ дѣва ему говоритъ: «не ходи,
Ты здѣсь отдохнешь у меня на груди…»
Закапали слезы изъ синихъ очей,
Но тихо, вздыхая, отвѣтилъ онъ ей: —
Excelsior!
«Напрасно идешь ты въ ущелья одинъ,
Опасенъ тамъ путь между сосенъ и льдинъ.»
Старикъ-поселянинъ кричалъ ему вслѣдъ.
Далеко, съ вершины, раздался отвѣтъ: —
Excelsior!
Когда лучъ разсвѣта скользнулъ по горамъ,
Сзывая монаховъ въ заоблачный храмъ,
Раздался въ обители набожный звонъ,
Въ удушливомъ воздухѣ слышался стонъ: —
Excelsior!
Съ собакой на поиски посланъ монахъ —
И къ вечеру путникъ былъ найденъ въ снѣгахъ.
Онъ знамя держалъ въ посинѣлой рукѣ,
Съ девизомъ на звучномъ, чужомъ языкѣ:
Excelsior!
Тамъ въ сумерки юноша очи смежилъ —
И, мертвый, живаго прекраснѣе былъ.
А съ неба какъ будто скатилась звѣзда —
Такъ громко въ выси прозвучало тогда:
Excelsior!
Всев. Костомаровъ
СОНЪ НЕГРА-НЕВОЛЬНИКА править
У несжатаго риса лежитъ онъ и серпъ
Стиснулъ крѣпко въ усталой рукѣ;
Грудь открыта — и чорныя кудри раба
Утонули въ горячемъ пескѣ —
О, опять сквозь туманы отраднаго сна
На отчизну глядитъ онъ въ тоскѣ.
Широко, по картинѣ туманнаго сна
Величавыя рѣки текло:
Онъ сидитъ подъ алоэ, и шумно народъ
Избираетъ его въ короли…
Вотъ, звонками гремя, тихо, сводитъ съ горы
Караванъ, чуть синѣя въ дали…
Онъ король… Королева подходитъ къ нему,
Шумно дѣти навстрѣчу бѣгутъ,
Обнимаютъ его и цѣлуютъ въ чело,
И ласкаясь, за руки берутъ…
И на жолтый песокъ изъ закрытыхъ рѣсницъ
У невольника слезы текутъ.
Вотъ помчался потомъ онъ въ зеленую степь:
Степи чудной не видно конца,
И гремитъ и звенитъ золотая узда,
Стремена — два стальныя кольца;
И при каждомъ прыжкѣ сабля звонко бренчитъ,
Ударяясь о бокъ жеребца.
Передъ нимъ, какъ застывшая красная кровь,
Быстроногій Фламингосъ бѣжалъ,
И его по равнинѣ, гдѣ росъ тамариндъ,
Онъ до самаго вечера гналъ…
Вотъ деревня… и тихо у берега спятъ
Океана пурпуровый валъ.
Ночь темна… Заревѣли въ оазисѣ львы
И заплакалъ голодный шакалъ,
Бегемотъ шелестилъ тростникомъ, — и какъ сталь,
Межь осокою Нигеръ сверкалъ…
И на быстромъ конѣ, какъ подъ звуки трубы,
Съ торжествомъ онъ сквозь грезу скакалъ.
Милліонами звуковъ звучала вся степь,
О свободѣ запѣли лѣса;
Вольный вѣтеръ отъ моря подулъ и пошли
По пустынѣ гудѣть голоса…
Встрепенулся во снѣ онъ… и люба ему
Величавая степи краса.
И не чувствовалъ онъ, какъ плантатора бичь
Надъ его головой просвистѣлъ…
Смерть взяла его въ смертныя области сна,
И безжизненный трупъ коченѣлъ
Въ узахъ рабства; но духъ эти узы разбилъ
И, свободный, съ земли улетѣлъ.
В. КОСТОМАРОВЪ.