Михаил Кузмин и русская культура XX века
Ленинград, 1990
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ МИХАИЛА КУЗМИНА
правитьПубликуемые ниже два стихотворения М. А. Кузмина датированы 1917-м и 1925-м годами. С 1917 по 1929 год Кузмин выпустил девять новых книг стихов. Самой значительной из них — «Форель разбивает лед» (Л., 1929) — суждено было стать последней. С 1924 (когда по независящим от автора обстоятельствам интенсивность публикаций резко снижается) до конца жизни Кузмин опубликовал всего девять новых стихотворений (не считая вошедших впоследствии в «Форель» и самой книги) в сборниках «Поэты наших дней» (М., 1924), «Собрание стихотворений» (Л., 1926), «Новые стихи» (М., 1927. Вып. 2), «Лидия Иванова. 1903—1924» (Л., 1927), «31 рука» (Л. —М., 1927) и в «Альманахе библиофила» (Л., 1929).1 1929 год становится для поэзии Кузмина годом окончательного «преодоления Гутенберга». "Обращаюсь к Вам с покорной просьбой, — писал в 1932 году поэт и филолог Д. С. Усов Э. Ф. Голлербаху. — Если есть у Вас что-либо из последних произведений М. А. Кузмина — не смогли бы Вы прислать мне, дабы я мог,, переписав, вернуть Вам? Иным путем я уже не надеюсь узнать чего-либо из того, что он пишет. Он, как и Волошин, при жизни становится «не книгой, а тетрадкой» (ОР ГПБ, ф. 207, ед. хр. 94, л. 25об.).
Впервые попытку собрать воедино все, сохранившееся из рукописного поэтического наследия Кузмина, предприняли Дж. Мальмстад и В. Ф. Марков, редакторы трехтомного «Собрания стихов» Кузмина (München, 1977—1978; см. также их публикацию: Slavica Hierosolymitana. 1979. Vol. IV). Впоследствии результаты их трудов были пополнены разысканиями Г. Г. Шмакова (неизданные стихотворения Кузмина в альманахе литературы и искусства «Часть речи» [Нью-Йорк, 1980, № 1] и газете «Русская мысль» [Париж, 1987. № 3676. 5 июня. Литературное приложение № 3/4]) и Дж. Черона («Неизвестные тексты М. Кузмина» // Wiener Slawistischer Almanach. 1984. Bd. 14). Все найденные ими произведения написаны до 1930 г.2 Стихотворения 1930-х гг., составлявшие сборники «Простой мир» и «Тристан», а также поэму «Убийством усыновленный» Г. Г. Шмаков упоминает как «бесследно исчезнувшие» после ареста Ю. И. Юркуна в 1938 г. (см. его предисловие к кн.: Кузмин М. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо, графа Калиостро. New-York, 1982. С. VII). В посмертно изданной статье Г. Г. Шмакова «Михаил Кузмин и Рихард Вагнер» все же публикуется стихотворение из «сохранившегося фрагментарно» цикла 1934 г. «Тристан» (Studies in the Life and Works of Mixail Kuzmin. Wien, 1989. P. 41—42). Замечание исследователя о необходимости «публикации и подробного комментария» всего цикла «в будущем» позволяет надеяться на новые находки.
Тексты для настоящей публикации любезно предоставлены Н. Г. Князевой и И. Г. Вишневецким, редактором независимого литературного журнала «Равноденствие» (Москва).
1 Мы не учитываем публикации в московском журнале «Гермес» (№ 4, 1924 [был собран, но фактически не вышел «но техническим причинам» (см. письмо Б. В. Горнунга Кузмину от 30 марта 1924 г. // ЦГАЛИЛ, ф. 437, оп. 1, д. 27)]) и альманахе «Мнемозина» (1924), издававшихся машинописно. Связи Кузмина с группой авторов и издателей «Гермеса» и «Мнемозины» (Б. В. и Л. В. Горнунги, Н. Ф. Бернер, А. И. Ромм и др.) требуют специального рассмотрения.
2 Опубликованное Г. Г. Шмаковым стихотворение «Не губернаторша сидела с офицером…» (Русская мысль. 1987. 5 июня. № 3676. Лит. прил. № 3/4. С. IX) датировано 1932—1933 гг. ошибочно. Пользуясь случаем, восстанавливаем правильную датировку: ноябрь 1924 г. (см. авторский список работ 1920—1928 гг. // РО ИРЛИ, ф. 172, № 319, л. 113. Сообщено А. Г. Тимофеевым). Эта корректировка представляется тем более своевременной, что уже в первом после 60-летнего перерыва советском издании Кузмина (Ярославль, 1989) появились (наряду с фантастическими утверждениями о вступлении Кузмина в «Союз русского народа») досужие рассуждения составителя С. Куняева о политическом подтексте этого произведения, как о соотносящемся якобы с реальностью 1930-х гг. На уровень компетенции и представления составителя о профессиональной этике указывает, впрочем, и сообщение о том, что стихотворение, воспроизведенное им по тексту публикации Г. Г. Шмакова и в СССР напечатанное Р. Д. Тименчиком (см.: Родник. 1989. № 1), «публикуется впервые».
Слоями розовыми облака опадали.
Вечер стих, но птицы еще не пели.
Золотой купол был апостольски полон,
и непроснувшееся с горы было видно море.
Зеленоватые сырые дали
ждали
загорной свирели,
и непроросшие еще гребни волн
к утру не вызывал звук.
Вдруг
легкий и теплый, словно дыханье, голос
(из долины, с неба) пропел
— Милый лучник, слушай.
К премудрости открой уши.
Закрыты запада двери:
я, ты и Бог — трое.
Четвертого нет.
Безгласны спящие звери.
Но Божий сияет свет.
Посвященным — откровение.
Просто стой.
Кругами небесных тел
восхождение
к полноте неоскудно простой.
Слушай мой голос,
говорю я, Радужных Врат дева,
Праматерь мира, первозданная Ева.
Я колышу налитый мною колос,
я алею в спелой малине
и золотею в оперении фазана,
трепещу на магнитной игле,
плачу в сосновой смоле,
в молоке разломанного стебля,
с птицей летаю,
с рыбой ныряю,
с ветром рыдаю,
мерцаю звездой.
Чрез меня в пустоте возникает эхо
и в пустыне обманчивые здания.
Я извожу искры из кошачьего меха
и филину наплакала ночные рыдания.
Теку, неподвижная,
лежу, текучая,
золотая и темная,
раздробленная и целая,
родная и непонятная
слепая пророчица,
косное желание. .
Ростки мироздания —
я вывожу траву из подземной гнили,
я, подымая прямо деревья, —
на косогорах и уклонах растут они прямо —
я воздвигаю храм.
Мною головы людей смотрят в небо
и поднимают вспученные мужские органы
(прямо, крепко, вверх)
для той же цели.
Слушай, слушай!
Зови меня Ева,
Еннойя,
Душа мира,
София.
Я в тебе,
и ты во мне.
Я, ты и Бог — трое,
четвертого нет. — --
Тихим воркованьем наполнились уши.
Посветлели последние тени;
голос пел все нежнее, все глуше,
подолинно опускаясь, ступени… —
Как проснувшийся
поднял я голову
и увидел круглое,
как диск, солнце.
27 ноября <1917>
Представляемое читателям стихотворение М. А. Кузмина извлечено из черновой тетради 1916—1918 гг. (ЦГАЛИ, ф. 232. Кузмин М. А., ед. хр. 8, л. 74—75 об.), где оно соседствует с текстами, частично образовавшими позднее цикл гностических стихов о Софии — в кн. «Нездешние вечера» (Пб., 1921). Интерес к эзотерической мистике проявился у Кузмина достаточно рано, задолго до профессиональных занятий литературой. Многочисленные свидетельства тому находим в его письмах к Г. В. Чичерину, хранящихся в Отделе рукописей ГПБ им. M. E. Салтыкова-Щедрина. «Я положительно безумею, когда только касаюсь веков около первого; Александрия, неоплат<оники>, гностики… меня сводят с ума и опьяняют, или скорее не опьяняют, а наполняют каким-то эфиром; не ходишь, а летаешь, весь мир доступен, все достижимо, близко» (письмо от 13/25 января 1897 г.). «Если бы теперь, <как> в II веке, были старинные восточные культы, не было бы невозможно, чтобы я их принял…» (от 28 августа 1898 г.). «Вера должна быть небольшой ладьей спасения среди мира, для немногих и посвященных. И христианство привлекает только в 1-е века, а не потом, когда оно разлилось в море и нужно искать других ковчегов помимо него. В начале же это сбор сект» (без даты). Одной из таких сект внутри христианства и был первоначально александрийский гностицизм — религиозное учение об избранных душах, обретающих бессмертие, и об обреченном на гибель в скверне мире. Мифология гностицизма и определяет содержание публикуемых стихов. Для Кузмина, как и для всей позднеантичной мистики в целом, опыт эротический и мистический неразделимы — «Я в тебе, и ты во мне». Характерно, что уже в упомянутой переписке с Г. В. Чичериным он описывает собственные чувства через гностико-орфическую образность: «пневматическая любовь» противопоставлена νλη. «…Для такой любви смерти нет, как нет разлуки, иногда это так глубоко сильно познаешь, когда поднимается хоть край завесы туда, где нет времени и пространства» (письмо от 24 июня 1896 г.). Важно и другое. Дуалистическая космогония гностиков: телесный мир создан злым Демиургом — глубоко трагична. Для поэтической мифологии Кузмина со столь характерным утверждением о «телесности» души подобный дуализм чужд. Отсюда видение в финале стихотворения — «круглое, как диск, солнце», очень точное по существу (вспомним хотя бы о 5 гимне Синезия, славящем Триединого Бога, просиявшего сквозь дневное светило), видение, заставляющее нас вспомнить всю тысячелетнюю историю солярного мифа в европейской культуре, но едва ли — в силу своей сугубой материальности — допустимое в утонченно-спиритуалистическом гностическом тексте. Подивимся же неуничтожимому оптимизму поэта, видевшего вопреки весьма противоречивым корням, питавшим его мысль, оправдание материальной формы именно в ее несовершенстве. Ибо как сказано в другом его стихотворении, впервые появляющемся в наброске в той же тетради 1916-18 гг.:
«Несовершенство мира — милость Божья».
и комментарий И. Г. Вишневецкого
Воздушную и водяную гладь
Не одинаковым разбить полетам,
Зачем крылатым тяжести желать?
Зачем ползучим делаться пилотом?
О, девочка, не думая, резвясь,
Себя бездушной массе ты вручила.
Где соответствие? Какая связь,
Когда в одном легчайшем легким сила?
И брызги к небу, слезы и укор, —
Они, поверь, из сердца, не из моря,
Не их ведь ждал твой удивленный взор,
Когда летел, певучим брызгам вторя.
Из пара влага — плодовитый дождь.
Приблизятся назначенные сроки,
И ты увидишь из нездешних рощ,
Что не прошли жестокие уроки.
<Декабрь 1925>
Текст стихотворения сохранился в собрании М. С. Лесмана. Подписанный именем Кузмина и датированный список сделан неизвестным лицом. Авторство подтверждается сведениями из рабочей тетради Кузмина, хранящейся в Пушкинском Доме: в списке работ 1920—1928 гг. декабрем 1925 г. датированы «Лид<ии> Ивановой стихи» (РО ИРЛИ, ф. 172, № 319, л. 115. Сообщено А. Г. Тимофеевым). Действительно, стихотворение посвящено памяти балерины Л. А. Ивановой и, таким образом, это — третье стихотворение Кузмина, обращенное к ней: в сб. «Лидия Иванова. 1903—1924» (Л., 1927) было опубликовано стихотворение 1927 г. «Памяти Лидии Ивановой», в сб. Ленинградского Союза Поэтов «Костер» (Л., 1927) напечатано стихотворение 1926 г. «Темные улицы рождают темные мысли», вошедшее позднее в состав цикла «Панорама с выносками» в кн. «Форель разбивает лед» (Л., 1929). Определение этого последнего текста, как «намекающего на гибель Ивановой», принадлежит Г. Г. Шмакову (см. его статью «Загадка Лидочки Ивановой» // Русская мысль. 1986. 13 июня. № 3625. С. 10—11), эта догадка ранее была подтверждена и детально обоснована Дж. Мальмстадом (The Mystery of Iniquity: Kuzinin’s «Temnye ulitsy rozchdaiul leninye mysli» //Slavic Review. 1975. Vol. 34. № 1. P. 44-64). Третий, публикуемый здесь, текст написан в декабре 1925 г. и является первым поэтическим откликом Кузмина на смерть Л.Ивановой. Стихотворение впервые было опубликовано с искажениями Дж. Мальмстадом и В. Ф. Марковым по списку, видимо, восходящему к хранящемуся в собрании М. С. Лесмана (или идентичному с ним) без каких-либо комментариев. (В этой же публикации, очевидно, по технической ошибке, как посвященное Л. Ивановой, указано недатированное стихотворение «Три платья»: Slavica Hierosolymitana. 1979. Vol. IV. P. 329—333). Между тем, лишь обстоятельства гибели . Л. Ивановой — во многом загадочные — позволяют «расшифровать» образную систему стихотворения. 16 июня 1924 г. Л. Иванова утонула в Финском заливе при столкновении моторной лодки, в которой она находилась, с пассажирским судном «Чайка». Следствие по делу, контролировавшееся особым отделом ГПУ, было вялым и ни к чему не привело. Более того, есть основания предполагать причастность ГПУ к гибели артистки. По версии знакомого Л. Ивановой М. А. Шварца (впоследствии директора Театрального музея), переданной Г. Г. Шмаковым, Л. Иванова, часто бывавшая на приемах и вечеринках, устраивавшихся при участии сотрудников ГПУ, «угодила в ловушку: возможно, она что-то случайно услышала пли узнала, что составляло гэпэушную тайну, и при определенных обстоятельствах она могла оказаться опасной для ее благодетелей в кожанках. И от нее лучше было избавиться» (цит. по указанной статье Г. Г. Шмакова, с. 10). Эта версия подтверждается свидетельствами Г. М. Баланчпвадзе (Дж. Баланчина) и его первой жены Т. Жевержеевой (Т. Дживы) (см. там же, с. 10—11). Похоже, Кузмин (судя по его газетному отклику на гибель балерины [см.: Красная газета. 1924. 18 июня. № 135. Веч. вып. С. 3] и стихам) знал или догадывался об истинных причинах летней катастрофы 1924 г. «Прямая дорога в Удельную, / Если правду заговорю», — напишет он в одном из стихотворений 1926 г. Таинственная гибель Лидии Ивановой заставляет предположить, что речь идет и о правде о катастрофе в Финском заливе, событии, занявшем не последнее место в череде «жестоких уроков» пореволюционной эпохи.
Комментарий Г. А. Морева
Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1990 год
Гуманитарное агентство «Академический проект», Санкт-Петербург, 1993
М. КУЗМИН
правитьСТИХОТВОРЕНИЯ
правитьЗвезда качается зелено,
Родился маленький Христос.
О, если б миру мир принес,
Как и тогда, во время оно.
Ягнята, пес, осел и вол
Ликуют, вверх поднявши морды.
Смирится ныне злой и гордый
И минет мрачный произвол.
Но, как Иосиф, я посуплен
Смотрю на праздничный вертеп,
Хоть поворот благих судеб
Ценою милой жизни куплен.
Но лишь услышу полный звук
Малороссийского Довгелло,
И в сердце стаей пролетело —
Колядки, вишни, и бунчук.
Благоуветливой Украиной
Овеян, радостно молчу.
И верить снова я хочу
Спасется мир Христовой тайной.
<1—7 января 1921>
Публикуется по черновому автографу: ИРЛИ, ф. 172, № 319, л. 163. В рукописи без названия, без даты. В списке работ 1920—1928 гг. под названием «С. П. Довгелло», отнесено к периоду «январь--апрель 1921» (см. рабочую тетрадь Кузмина начала 1920-х годов (далее; РТ): там же, л. 103). В оглавлении РТ под названием «Рождество» (там же, № 320, л. 2). Датируется на основании местоположения в РТ, содержания и даты посещения дома Ремизовых Кузминым (см: Михаил Кузмин. Дневник 1921 года. Публикация Н. А. Богомолова и С. В. Шумихина // Минувшее. Исторический альманах. [Paris, 1991]. [Т.] 12. С. 436).
Впервые опубликовано Соной Аронян по беловому автографу из собрания Н. В. Резниковой. См.: Из альбома Серафимы Павловны Ремизовой-Довгелло. Preface and notes by Sona Aronian // Russian Literature Triquartely. 1986. N 19. P. 307. Baриант стиха 9: «И как Иосиф я посуплен»; стихов 13—15: «Но лишь слышу полный звук Полулитовского Довгелло, Как в сердце стаей прилетело»; стиха 19: «И снова верить я хочу». Беловой автограф с пометой: «Серафиме Павловне Ремизовой-Довгелло в день Рождества Христова 1920» (так!) и датой: «январь 1921». Обращено к жене А. М. Ремизова Серафиме Павловне Ремизовой-Довгелло.. «Украинская» тема возникает в стихотворении в связи с малороссийскими корнями Серафимы Павловны. По матери она Самойлович; имение Александры Никитичны Довгелло, урожденной Самойлович, находилось возле села Берестовец Черниговской губернии. Много лет спустя, в эмиграции (Ремизовы уехали из Петербурга 5 августа 1921 г.), Серафима Павловна вспоминала родной дом с теплом и любовью (см.: Резникова Н. В. Огненная память. Воспоминания о Алексее Ремизове. Berkeley, 1980. С. 27). М. А. Кузмина и С. П. Ремизову-Довгелло, бесспорно, объединяла любовь к бисеру, в. частности к бисерным кошелькам (ср. коллекцию бисерных украшений Серафимы Павловны (Там же. С. 23, 73) и знаменитый кузминский цикл «Бисерные кошельки» из книги «Глиняные голубки» (СПб., 1914)).
О прошлом бормотанье,
О будущем мечтанье —
Обманщицы сирены
Неукрепленных сил.
Кто созидает зданье,
Тому одно желанье:
Вести все выше стены,
Что сам он заложил.
Не бродит взор лукавый
Налево и направо,
Стремит все время прямо
На вожделенный труд.
Напрасно веют травы
Расслабленной отравой,
Кто держит путь упрямо,
Того не повернуть.
<Январь 1921>
Печатается по черновому автографу: ИРЛИ, ф. 172, № 319, л. 163. В рукописи без даты. В списке работ 1920—1925 гг. не отмечено. В оглавлении РТ охарактеризовано как «отрывок ненапечат<анный>» (там же, № 320, л. 2). Тем не менее стихотворение было опубликовано в просоветской газете «Путь» (Гельсингфорс) 16 октября 1921 г. (№ 199) с редакционной пометой: «Новое стихотворение М. Кузмина». В публикации датировано: «Январь, 1921». Местоположение в РТ подтверждает эту датировку.