В. И. Красов
Стихотворения
----------------------------------------------------------------------------
Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание
Поэты кружка Н. В. Станкевича
Н. В. Станкевич, В. И. Красов, К. С. Аксаков, М. П. Клюшников
Вступительная статья, подготовка текста и примечания С. И. Машинского
М.-Л., "Советский писатель", 1964
----------------------------------------------------------------------------
СОДЕРЖАНИЕ
Биографическая справка
СТИХОТВОРЕНИЯ
Куликово поле
К Уралу
Булат
Чаша
Лира Байрона
Элегия ("Не говорите ей: ты любишь безрассудно...")
Элегия ("Я скучен для людей, мне скучно между ними...")
К *** ("Зачем зовешь ее: "Бесстрастная..."")
Песня ("Взгляни, мой друг, - по небу голубому...")
Звуки
Грусть
Она... ("Как радостен отцу возврат младого сына...")
К *** ("Она бежит играющих подруг...")
"О! есть пронзительные стоны!.."
Первый выезд
Возврат
Песня ("Не гляди поэту в очи...")
Дума
Песня ("Прочь, прочь, ни слова!..")
Стансы к Дездемоне ("Зачем так поздно ты явилась...")
Элегия ("При сильных страданьях, при едкой печали...")
Элегия ("Когда порой, свободный от трудов...")
Сара
Тени
Панна
Мечта
Сон
Элегия ("С шумящим потоком, с весенней волной...")
Разлука
Песня ("О, как сердце вдруг запало!..")
Облако
Элегия ("Спокойно всё, лишь ярко на лазури...")
Вечерняя звезда
Паж Генриха Второго. Баллада
Песня ("Пронеслась, пронеслась моя младость...")
Степь
Молитва ("Хвала тебе, творец, хвала, благодаренье!..")
Клара Моврай
Известие
Метель
Время
О трубадуре Гелинанте и о прекрасной французской королеве Элеоноре
Элегия ("Когда душа скорбит, а сердце без желаний...")
Воспоминание
Она ("Я трепетно глядел в агат ее очей...")
Тоска
Стансы к Дездемоне ("О, ты добра, ты - ангел доброты! ..")
Прости навсегда
Веселая песня
Видение
Песня ("Ты долго ль, цветущей долины хранитель...")
Ave Maria
Вечер
Бабушка
Песня ("Уж я с вечера сидела...")
Флейта
Песня Лауры
Октябрьский день
Русская песня ("Ах ты, мать моя, змея-мачеха...")
Стансы. К *** ("Ты помнишь ли последнее свиданье?..")
Стансы к Станкевичу
Соседи
Песня ("Взгляни на тучу! Слышишь гром?..")
Разуверение
Мелодии
1. "Мне снится вдруг - и запах роз..."
2. "Подруга тайная на вечную разлуку..."
3. "Не пышный катафалк раскинут над тобою..."
Король. Из Гете
Из Гейне
Стансы ("Опять пред тобой я стою очарован...")
Песня ("Уж как в ту ли ночь...")
Подражание восточному
7 января
Анакреон
"Скучны, други, под шатрами..."
Старинная песня
"К чему ты, мрачное томленье?.."
Ночной товарищ
Романс
Обыкновенная история
"Мечтой и сердцем охладелый..."
"Свой век я грустно доживаю..."
Послание Пенелопы к Улиссу. Героида Овидия
Последняя элегия
Ф. Ф. Боденштедту
Романс Печорина
М. П. Б.
Песня ("Он быстрей, он отважней нагорных орлов...")
"Как звуки песни погребальной..."
Ожидание
"Нас с тобой обручило несчастье..."
Первая любовь
"С дарами чаща предо мной сияла..."
"Недаром же резвых подруг..."
Жених
"Как до времени, прежде старости..."
"Стоят паликары кругом..."
"Нескучное наскучило..."
Василий Иванович Красов родился 23 ноября 1810 года в городе
Кадникове, Вологодской губернии. Сын священника, соборного протоиерея,
будущий поэт прошел в детстве суровую школу жизни. С малых лет он познал
нужду и не расставался с ней до конца дней своих.
В 1821-1825 годах Красов учился в Вологодском духовном училище. Ему
предстояло, как обычно полагалось в те времена, пойти по стопам отца. Но
духовная карьера не привлекала молодого человека, любознательного и
восприимчивого к истории, поэзии, живописи. Бездушная муштра и схоластика,
царившие в училище, возбуждали скорее ненависть к церковной службе, чем
благоговение. Но, выполняя волю отца, он вместе с тремя родными братьями
исправно посещает занятия, тихо и смиренно тянет лямку.
После окончания училища пришлось всем четырем братьям податься в
духовную семинарию. Красов прилежно изучал древние языки - греческий и
латинский, словесные и математические науки, священную историю, церковную
догматику. Но чем более углублялся он в "тайны" богословских наук, тем
отчетливее испытывал отвращение к ним.
Еще в стенах семинарии впервые посетило Красова поэтическое
вдохновение.. Первые стихи, написанные им, обострили тягу юного бурсака к
иной жизни. Захотелось в Москву, в университет, душа рвалась в другой мир,
казавшийся таким заманчивым, счастливым и столь отличным от заскорузлой
атмосферы, царившей в бурсе. Не закончив семинарию, Красов осенью 1829 года
уехал домой, в Кадников. После долгих хлопот удалось вырвать свидетельство
об исключении его "из училищного ведомства в епархиальное". {"Дело о
принятии в студенты В. И. Красова". - МОГИА, ф. 418, оп. 100, д. № 133, л.
4.} Этот документ окончательно освобождал Красова от бурсацкой неволи и
открыл возможность новой жизни.
Осенью 1830 года он прибыл в Москву, полный решимости поступить в
университет. В написанном с юношеским пылом заявлении были такие строки:
"любить изящные науки и упражняться в оных - было издавна требованием и
утехою души моей, и осуществить мысль: образовать себя под сению сего
высокого заведения в словесных науках было последним и усиленным намерением
моим..."<ref>Там же.</ref> В сентябре Красов держал экзамены и был признан
"способным к слушанию профессорских лекций".<ref>Там же, л. 6.</ref> От него взяли
письменное обязательство, что он ни к какой масонской ложе и "ни к какому
тайному обществу не принадлежал и впредь принадлежать не будет", {Там же, л.
11.} и зачислили своекоштным студентом словесного отделения.
В университете Красов сблизился с Белинским, Станкевичем,
Клюшниковым. Под их влиянием развивалось его поэтическое дарование. Начиная
с 1832 года он регулярно печатает свои стихи в "Телескопе", "Молве", затем -
в "Московском наблюдателе", "Отечественных записках".
Неплохое знание древних языков, которое Красов вынес из бурсы, очень
пригодилось в университете. Слывя первым учеником, он постоянно помогал
Станкевичу в изучении латыни и греческого. Друзья вместе штудируют книги по
истории, философии, живописи, вместе читают Гете и Шиллера. Красов - едва ли
не самый частый гость в квартире Станкевича. 15 декабря 1833 года последний
сообщает Я. Неверову, что убеждает Красова избрать в качестве диссертации
тему, связанную с историей живописи.<ref>"Переписка Станкевича", стр. 267.</ref>
Красов одно из самых часто упоминаемых имен в переписке Станкевича.
Красову он поверяет свои самые интимные тайны, Красов - его судья и
советчик. В мае 1834 года Станкевич пишет Неверову: "Общество, в котором я
беседую еще о старых предметах, согревающих душу, ограничивается Красовым и
Белинским: эти люди способны вспыхнуть, прослезиться от всякой прекрасной
мысли, от всякого благородного подвига!"<ref>Там же, стр. 287.</ref> В ноябре 1835
года - к Бакунину: "Поверишь ли? Я не могу видеть ровно никого из самых
близких друзей, кроме Красова, который живет со мною и делит мою жизнь; я
могу быть еще с Клюшниковым и Белинским.<ref>"Переписка Станкевича", стр. 578.</ref>
Читая эти строки, следует помнить о том романтическом культе дружбы, который
царил в кружке, и тех суровых испытаниях, которым она подвергала каждого из
его участников. Красов импонировал Станкевичу безукоризненной чистотой
своего нравственного облика, абсолютной отрешенностью от прозаической
обыденности, благородной мечтательностью своей натуры, ее высокой лирической
настроенностью.
Не сохранилось портретного изображения Красова. По обрывкам
воспоминаний друзей, их письмам мы можем восстановить некоторые черты его
внешнего и внутреннего духовного облика. Это был мягкий, добрый, отзывчивый
на чужую беду человек, беспомощный в житейских делах, неприхотливый в быту,
совершенно равнодушный к условиям своего, так сказать, материального
существования. Рассказывали о его "безыскусственной внешности", о его
ненависти ко всякой светскости. Тихий, скромный, застенчивый, он всегда
съеживался в присутствии незнакомого человека. Но зато вольно и легко дышал
в кругу близких друзей. Он был поразительно наблюдателен. Ф. Боденштедт
вспоминал: "В своих рассказах, выливавшихся постоянно в форме отдельных
сценок и эпизодов, он умел передать чрезвычайно метко разговор людей разного
типа, но вышедших из народа, начиная с простого мужика и кончая священником
и мелкопоместным дворянином старого закала, причем он передавал неподражаемо
верно все особенности их речи и самое выражение их лица, но положительно не
мог представить мало-мальски сносно лиц высшего круга..." {Фридрих
Боденштедт. Воспоминания. - "Русская старина", 1887, № 5, стр. 425.}
В 1834 году Красов закончил университет в звании кандидата отделения
словесных наук. Неустроенный в жизни и неприспособленный к ней, он должен
был серьезно подумать о будущем. Заботами и тревогой проникнуто его письмо к
друзьям - Константину и Александре Беер, написанное сразу по выходе из
университета: "Я стою один как развалина. Странно, многие радовались
окончанию, - я не мог этого сделать. "Как, - был первый вопрос моего духа, -
ты кончил приготовление к деятельной жизни? Что ж ты будешь делать, и готов
ли ты? Какой подвиг изберешь в деле отчизны, испытал ли, сознал ли свои
силы? и возделал ли талант, данный провидением?" Уныние было ответом, я был
невесел, - теперь моя жизнь, -длинная дорога, теряющаяся за дальними горами,
река, текущая в океан вечности, мысль страшная, беспредельная! Невольно
задумаешься долго, глубоко. Но я дал себе святое слово сделать все, что
могу, - я посвящаю себя моей Родине, дорогой моей Родине, посвящаю
человечеству. Сделаю ли то, чего бы я пламенно желал, по крайней мере сладко
жить и умереть по-человечески, без упрека, без раскаяния". {"Литературная
Вологда", 1959, № 5, стр. 236.}
Тревога накануне вступления "в мир самобытной деятельности"
перемешана в Красове с чувством одиночества. Ему казалось, что товарищество,
столь прочное в университетские годы, внезапно распалось и он всеми
оставлен. В том же письме к Беерам мы читаем печальные строки: "Курс
университетский кончен, - кончена жизнь университетская. Товарищи
разлетелись, общий интерес исчез". Необходимо было найти какую-то новую
опору в жизни. Вера в свой поэтический талант невелика. Красов убежден, что
его удел "еще сокрыт в темной будущности". А пока надо было искать себе
работу.
Но в какой области? О службе в каком-нибудь департаменте не могло быть
и речи. Тихий, мягкий, мечтательный, он был совершенно неприспособлен к ней.
Красов, по словам Ф. Боденштедта, "содрогался при одной мысли о чиновничьей
карьере". {Фридрих Боденштедт. Воспоминания. - "Русская старина", 1887, №
5, стр. 427.} Тот же Ф. Боденштедт рассказывает о Красове: "Вскоре после
окончания курса он получил место домашнего учителя в Малороссии, и тут,
живя среди народа, столь богатого песнями, он получил новый толчок к
поэтическому творчеству".<ref>Там же.</ref> Обстоятельства этой поездки не вполне
ясны, но она была, по-видимому, неудачной. Зимой 1835 года Красов вернулся в
Москву.
Он решил искать службу "по ученой части". Найти ее в Москве молодому
человеку, ничем еще не проявившемуся в этой области, было невозможно.
Пришлось снова подумать о выезде в провинцию. Неожиданно открылась
возможность работы в Киевском университете. Воспитанник Московского
университета профессор М. А. Максимович, назначенный незадолго перед тем
ректором Киевского университета, подыскивал человека на вакансию
адъюнкт-профессора по кафедре словесности. М. П. Погодин, к которому он
обратился за советом, 16 ноября 1835 года писал ему: "Я нашел тебе адъюнкта
- Красова, Ты, кажется, его знаешь. Он хорошо знает по-русски, ретив и
обещает вполне следовать твоим наставлениям, трудиться усердно. Если хочешь,
напиши - и он явится немедленно к тебе и будет держать магистерский
экзамен".<ref>"Письма М. П. Погодина к М. А. Максимовичу". СПб., 1882, стр. 9.</ref>
Решение вопроса, однако, сильно затягивалось. Красов перебивался
частными уроками и случайными заработками, терпел острую нужду. В начале
1837 года он получил приглашение в Чернигов, на должность старшего учителя
местной гимназии. Пришлось согласиться. Работа была однообразная, скучная.
Но больше всего угнетало отсутствие друзей, духовной среды. Месяцы,
проведенные в Чернигове, казались вечностью. Но наконец улыбнулось счастье.
Его пригласили в Киев, в университет. В сентябре 1837 года Красов приступил
к своим новым обязанностям адъюнкт-профессора кафедры русской словесности.
Поначалу работа спорилась. Красов много и упорно трудился над
подготовкой своих лекций. Приходилось быстро осваивать новые разделы курса,
так худо изученного у профессора И. И. Давыдова в университете. Пробелов в
знаниях было много, а времени, чтобы их восполнить, не хватало. Помимо
чтения лекций по теории красноречия и теории поэзии на Красова возложили еще
руководство занятиями по "изъяснению свойств русского языка". Словом, работы
было вдоволь: приходилось урывать от сна, сидеть за сто- лом далеко за
полночь.
На первых порах лекции Красова проходили с успехом. Он тщательно
готовился к ним, и студенты были довольны. Но так продолжалось недолго.
Красов все больше увлекался импровизацией. Говорил он ладно, с жаром и
вдохновением, но вместе с тем, как свидетельствовал один из бывших его
слушателей, "без обдуманного плана и предварительного приготовления". {В.
Шульгин. История университета св. Владимира. СПб., 1860, стр. 1123.} Иным
студентам, особенно старшекурсникам, он казался слишком восторженным и
поверхностным. С Красовым почти повторилась история, случившаяся незадолго
перед тем с адъюнкт-профессором Гоголем в Петербургском университете.
История неудачного профессорства Гоголя хорошо известна.
А тут возникла еще одна забота. Красов решил написать и защитить
докторскую диссертацию на тему: "О главных направлениях поэзии в английской
и немецкой литературах конца XVIII века". В октябре 1838 года ученый совет
факультета предварительно обсудил эту диссертацию и, признав ее
удовлетворительной, постановил допустить соискателя к публичной защите.
Она состоялась 24 декабря 1838 года. Обстановка на защите была
сложной. У Красова обнаружились недоброжелатели, завистники. Его ответы на
ряд поставленных перед ним вопросов показались начальству и ученым мужам
университета недостаточно аргументированными. Словом, диссертация была
провалена. Вот как сам Красов объяснял случившееся с ним в письме к
Станкевичу: "Я держал на степень доктора словесных наук, написал
диссертацию, долго, черт бы ее побрал, с нею возился; но наши
университетские киевские клячи не дали мне степени по диспуту, хоть признали
диссертацию вполне достойною степени. Они, мерзавцы, не дали потому, что
сами были все только магистры, и когда просили у министра, чтоб и им, то
есть ординарным профессорам (здесь я разумею Максимовича, Новицкого -
профессоров нашего факультета), позволено было без всякого экзамена - только
написав диссертацию - искать докторской степени, им министр отказал наотрез.
Они торжественно дали слово не сделать и нас докторами - так и сделали".
<ref>ЛБ, 8421/11.</ref> В том же письме Красов сообщает Станкевичу, что вскоре после
защиты он заявил ректору, что с нового года его "ноги не будет в их скверном
университете". Он просил перевести его в Петербургский университет, но под
предлогом отсутствия вакансии ему отказали.
Красов решил бросить "ученую службу". "... Пойду в инспекторы
гимназии, - писал он Станкевичу, - чтобы под старость занять когда-нибудь
место директора - хоть в Сибири, все равно, - и доживу до смерти и деятельно
и не без пользы".<ref>Там же.</ref> Весной 1839 года он оставил университет и уехал
из Киева. В течение 25 дней на. попутном "обозе с табаком", в стужу и метель
Красов снова возвращался в Москву. "По крайней мере был непокупной табак", -
с горькой иронией писал он по этому поводу Станкевичу.
Встреча с Москвой была не особенно радостной. Многие из друзей юности
разлетелись - кто куда. Станкевич с Неверовым были за границей, Белинский
переехал в Петербург, Клюшникова он застал в каком-то подавленно-болезненном
состоянии духа, пылкий Константин Аксаков обзавелся новыми друзьями и
увлекся славянофильскими идеями. От прежнего кружка мало что осталось.
Красов снова решает заняться частными уроками. Он хочет года два-три
"копить деньжонки", а потом укатить года на полтора в Италию. Но осуществима
ли эта мечта? На грошовых уроках Далеко не уедешь! Правда, у него накопилось
много стихов. Он подумывал об издании их отдельной книжкой. Но, сомневаясь в
истинности своего поэтического призвания, постоянно откладывал осуществление
этого замысла.
Тем временем жизнь Красова в Москве никак не устраивалась. Не было ни
денег, ни угла, ни постоянной работы. Он влачит почти нищенское
существование. Возникает мысль уехать в Петербург, подышать воздухом
столицы, усладиться Эрмитажем, а там, "поволочившись" за министром
просвещения С. С. Уваровым и петербургским попечителем, исхлопотать себе
место инспектора гимназии где-нибудь в северной, родной губернии. Он хочет
познакомиться в столице с Жуковским и В. Ф. Одоевским, рассчитывает на их
помощь в устройстве своих дел. Но все эти расчеты остаются благостными
мечтаниями. Для отъезда в Питер нужны деньги, а их все нет. Да и Белинский
не советует оставлять Москвы. В марте 1841 года он просит В. П. Боткина
передать Красову: "В Питер ехать не советую - пропадет. На Одоевского
надежда плохая, а на Жук<овского>! и говорить нечего. В Москве его знают, а
в Питере он не найдет и уроков". {В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. 12,
стр. 28.}
Белинский высоко ценил Красова. Он постоянно побуждал его к
сотрудничеству в "Отечественных записках" и в то же время настоятельно
просил не посылать своих стихов в "Москвитянин". "Сохрани его аллах дать
хоть полстиха в гнусного "Москвитянина"", пишет он Боткину. {Письмо от 25
октября 1840 г. - Полн. собр. соч., т. 11, стр. 565.} Белинский хотел
уберечь талантливого поэта от влияния со стороны М. П. Погодина и его
окружения.
А Красов писал все реже и реже. В иной год - два-три стихотворения.
Силы поэта иссякали в изнурительной, почти мученической борьбе за
существование. Он перебивался грошовыми уроками, опустошавшими всю его душу,
не оставлявшими ни времени, ни желания писать стихи. Между делом Красов
продолжал заниматься историей. В 1848 году в девятой книжке "Москвитянина"
Красов напечатал полемическую статью, направленную против одной из работ
историка С. Соловьева о Смутном времени.
В 1850-х годах он преподавал русский язык в кадетском корпусе.
Сохранились воспоминания одного из бывших воспитанников этого корпуса -
рассказ о том, с каким энтузиазмом относилась детвора к своему учителю, с
каким живым интересом ловила она каждое его собственное поэтическое слово.
{Из воспоминаний о поэте В. И. Красове. "Русское обозрение", 1897, № 5,
стр. 423.}
Летом 1854 года умерла жена Красова, а шесть недель спустя, 17
сентября скончался в больнице и он сам от чахотки, которой страдал последние
годы. "Он жил своими трудами и не оставил детям ничего, кроме доброго имени
и благословения", - писал один из друзей поэта в некрологической статье,
опубликованной в "Москвитянине". {"Москвитянин", 1854, № 18, Смесь, стр.
118.} По просьбе того же автора анонимной статьи редакция опубликовала и
"последнее стихотворение" Красова "Стоят паликары кругом..." - стихотворение
о подвиге поэта, вдохновенным словом своим поднимающего воинов на великие
патриотические дела.
СТИХОТВОРЕНИЯ
КУЛИКОВО ПОЛЕ
Н. В. С<танкевичу>
Есть поле победы, широкое поле!
Там ветер пустынный гуляет по воле!
На поле курганы - гробницы костей:
То грозное дело булатных мечей!
Давно там замолкли и крик и удары,
И высохли белые кости бойцов.
Здесь русскою силой разбиты татары, -
И здесь их обитель - ряд темных холмов!
Здесь гений России, с улыбкой презренья,
С высоких гробов на вселенну взирал.
Он круг необъятный жезлом начертал:
То грани России, то наши владенья!
Так это здесь - побоище Мамая,
Позорище решительной борьбы,
Игра кровавая таинственной судьбы,
Спасение отеческого края!
О поле славное, покой тебе, покой!
Немало на тебе гостей отпировало,
Немало ты, широкое, стонало:
О поле славное, покой тебе, покой!
Вот с той страны, как туча, набежала
Неумолимая, жестокая Орда;
Здесь русских рать отмщением пылала
И вековых оков и русского стыда!
Там смуглые бойцы - станицы кочевые -
Их взоры дикие, а чела как туман;
Здесь цвет славян, краса полночных стран,
И кудри русые, и очи голубые!
Туманна ночь последняя была:
Два стана спят, безмолвные, в покое.
Заутра шум - и там в кровавом бое
Судьба свершит великие дела!
Вот все бойцы беспечно засыпают!
Но ночь страшна: то слышен крик орлов,
То, в тысячу ужасных голосов,
Стада волков протяжно завывают.
И он вскипел, вскипел упорный бой;
Сразилися тиранство и свобода;
И ты, любовь российского народа,
Носился здесь, воинственный Донской!
Ты здесь летал, виновник ополченья,
Для милой родины, при зареве сраженья!
Для родины! Прекрасен твой удел,
Благословен твой подвиг незабвенный
Для родины несчастной, угнетенной!
Хвала тебе! Прекрасен твой удел!
И вот бегут разбитые татары,
Перуны сыплются от русского плеча.
Вновь крики русские, как звонкие удары
Заветного славянского меча!
Теперь молчит, молчит победы поле...
И я здесь был, и я благоговел!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
<1832>
К УРАЛУ
Урал, Урал,
Тебя Ермак
Переплывал!
Твой белый вал
Не заплескал
Его ладьи!
Шумят струи,
Валы бегут,
Но берегут
Его челнок...
Поток глубок;
Ладья летит,
Пловец молчит...
Знать, ты узнал,
Седой Урал,
Кто твой ездок...
Твой белый вал
Не заплескал
Его челнок!
Почто ж вскипел,
Родной Урал?
Зачем взревел
Твой белый вал?
Ты взволновал
Со дна песок,
Ты распознал
Чужой челнок...
В твоих волнах
Заклятый враг,
Коварный лях...
То Мнишек... Ну!
Топи, волна,
Ладью ко дну!
Плывет она,
Змея жена...
Урал, Урал,
Играй, Урал!
В твоих волнах
Заклятый враг!..
<1833>
БУЛАТ
России мститель роковой,
Булат заветный - радость деда,
Ты весь избит о кости шведа
Тяжелой русскою рукой!
Ты погулял в полях Полтавы
Для русской чести, русской славы!
Прошла кровавая пора...
Ты бушевал без укоризны,
Ты выручал и честь Отчизны,
И честь великого Петра!
Хвала тебе, - как старый воин,
Ты много службы прослужил,
Как сын родной, не изменил
И деда храброго достоин!
Почто ж замолк и в жалком сне
Оделся ржавчины корою,
И в сокрушительной войне
Не бился с западной грозою?
Тебя никто не разбудил,
Никто на брань не наострил!..
Ты спал, обросший повиликой,
Ты не блеснул, когда Великий
Великой родине грозил;
Ты не встречал Наполеона,
Тебя рука не подняла
На корсиканского орла,
За жизнь родных, за славу трона!
Не подняла... ты не найден,
И без тебя вскипели бои,
Где бились вы, мои герои,
Где вас узнал Наполеон!
Напрасно он свой мощный гений
В глубоких думах напрягал...
И он разбит, и он бежал -
Звезда войны, судьба сражений!
И - житель дикия скалы -
Он помнил русские удары,
Побег, позор, Москву, пожары
И вас, двуглавые орлы!
Но я нашел, решитель боя,
Я отыскал тебя, булат, -
И как я весел, как я рад
Тебе - товарищу героя!
Как часто в полночь, при луне,
Тебя рассматриваю жадно!..
Ты милый гость мой, ненаглядный,
Живой рассказ о старине!..
О! сколько дум, воспоминаний,
Какие жаркие мечты!
И сколько в грудь младую ты
Вдохнул возвышенных желаний!
Греми, труба, уж я точу
Булат, подъятый из забвенья!
Дай руку, К<оля>, я лечу
С тобой на зарево сраженья!
Душа великая Великого Петра,
Благослови булат за честь родного края!
Он твой, святая Русь! Он твой, земля родная!
Сподвижник вековой и чести и добра!
<1833>
ЧАША
Старинная чаша, отцовская чаша,
Широкое дно, расписные края!
Давно ль ты живешь, дорогая моя -
Старинная чаша, отцовская чаша?
О дедов радушных наследственный дар,
Я пью из тебя, старину вспоминая;
Быть может, ты помнишь злодея Мамая
И тяжкое иго жестоких татар...
Ты сохла, ты сохла - и мед искрометный
Во время неволи в тебе не кипел,
И прадед печальный - в цепи долголетней
Тебя не касался и песен не пел...
Но ты загремела во время Донского,
И пены бугры через край полились,
Как предки, отмщеньем пылая, клялись,
Клялись воевать за защиту родного!
И в ранах свободы воинственный дед
Сидел за тобой с дорогими гостями,
А ты украшала их русский обед
Веселым вином, расписными краями,
И слышала, верно, от предка не раз
О подвигах славных горячий рассказ!
Зачем же ты вновь затряслась, пролилася?
Что ж высохло снова широкое дно?
Зачем позабыла свой мед и вино?
Ах! в сердце России Литва ворвалася!
Ты помнишь убийство в Кремлевских стенах,
Где кровью, святыней ругался нам лях!..
Недолго! трубою ты вновь загремела,
И предок наполнил тебя до краев!
Вот Минин, Пожарский пошли на врагов,
И в русских священная месть закипела!
Ну! пейте ж из чаши заветной, друзья,
И пойте победы, нынь очередь наша!
Раздайся, раздайся, отцовская чаша,
Широкое дно, расписные края!
<1833>
ЛИРА БАЙРОНА
Что ж ты замолк в пустынях мира,
Творящий дух, великий человек?..
Увы! о Геллеспонтский брег
Разбилась Байронова лира!
И струны полные пожрались темной бездной,
И дивными играет океан;
Последний звук ее взгремел в пучине звездной,
Как в храме мудрого торжественный тимпан!
Увы, земля! Оплачь свое светило!
Кто ж дерзостный, властительный певец
Восхитит Байрона и звуки и венец
И прогремит его разбитой лирой?
Как может он бессильными руками
Исчерпать бездну темных вод
И овладеть заветными струнами
На дне твоем, священный Геллеспонт?
Кто дерзкий юноша с безумною мечтою
Дерзнет лазурные пучины облетать
И звуки Байрона с волшебною игрою
В младую грудь отважно заковать?
Никто!.. Но есть еще мгновенья...
Когда вскипит свободный океан,
Тогда, тогда в минуты треволненья,
Как по морю бушует ураган,
Чудесные из бездны выплывают
И, натянувшися на скачущих волнах,
При грохоте валов, при буре и громах
Опять по-прежнему играют...
Или когда от дальнего востока
Господен гнев - взойдет гроза;
И волны бурные гремящего потока
Зальют святые небеса,
Когда орел неистово играет,
Когда земля, как грешница, дрожит,
Когда небесный гром гремит
И с облака на облак пробегает, -
В сей грозный час наш дух трепещет и кипит...
О други, там не гром, а Байрон говорит!
Март 1833
ЭЛЕГИЯ
Не говорите ей: ты любишь безрассудно,
Твоя печаль - безумная печаль!
Не говорите так! - разуверяться трудно,
И вы ее уверите едва ль.
Нет! вы не видели немых ее страданий,
Ночей без сна, рыданий в тьме ночной,
Не испытали вы любви без упований,
Не знаете вы страсти роковой!
О, как она любила и страдала!
Какое сердце в дар несла!
Какая юношу награда ожидала!
Увы! его душа ее не поняла.
Я видел: бедная, бледна и молчалива,
Она приход любимца стерегла;
Вот вспыхнула, подходит боязливо -
И тайна снова в сердце умерла!
Не говорите ж ей: ты любишь безрассудно,
Твоя печаль - безумная печаль!
Не говорите так! - разуверяться трудно,
И вы ее уверите едва ль!
1834
ЭЛЕГИЯ
Я скучен для людей, мне скучно между ними,
Но - видит бог - я сердцем не злодей:
Я так хотел любить людей,
Хотел назвать их братьями моими,
Хотел я жить для них как для друзей!
Я простирал к ним жаркие объятья,
Младое сердце в дар им нес -
И не признали эти братья,
Не разделили братских слез!..
А я их так любил! К чему воспоминанья?
То были юноши безумные желанья;
Я был дитя. Теперь же вновь люблю
Обитель тихую, безмолвную мою.
Там зреют в тишине властительные думы,
Кипят желания, волнуются мечты, -
И мир души моей, то светлый, то угрюмый,
Не возмущается дыханьем клеветы.
Но ты со мной, благое провиденье!
Не ты ли, мой творец, не ты ли, вечный бог,
Не ты ль послал в мое уединенье
И чистый, пламенный восторг,
И тихое, святое размышленье?
Когда же по душе пройдет страстей гроза,
Настанет тягостная битва,
Есть на устах тебе горящая молитва,
А на глазах дрожащая слеза.
Тогда бегу людей; боюсь их приближенья
И силюсь затаить и слезы и волненья,
Чтоб взор лукавой клеветы
Не оскорбил моей мечты,
И грустно расстаюсь я с думами моими;
Я скучен для людей - мне скучно между ними!
1834
К ***
Зачем зовешь ее: "Бесстрастная,
Она как мрамор холодна!"
Узнай: душа ее прекрасная
Для сильной страсти рождена,
Для слез любви, для упоения,
Для нежной, пламенной мечты...
И - благодатное видение -
Она явилась на мучение
В юдоли хладной суеты!
Враждебным роком увлеченная
(Цветок, взлелеянный в тиши!),
Она любила, упоенная,
Всей бурной силою души:
В младой груди, кипящей страстию,
Сказалась тайна бытия;
Душа доверилася счастию,
Душа прекрасная ея!
О, как она любила пламенно,
Боготворя свой идеал!..
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
И все надежды пылкой младости
Несла ему, всю жизнь свою,
За миг единый полной радости,
За звук чарующий: люблю!
И все свои молитвы чистые,
Обеты сердца своего -
За кудри темные, волнистые,
За речи сладкие его!
Как рассказать ее страдания,
Тоску любви, померкший взор,
Когда погибли упования,
Свершился страшный приговор?
Но вот, среди толпы ликующей,
Где всё и блещет и кипит,
Она явилася горюющей
И хладным мрамором стоит!
Мой друг, прочти ее страдания,
Вглядись в печальные черты:
В них нет земного ожидания,
В них лет чарующей мечты!
На них следы тоски глубокие,
Ночей мучительных печать,
На них желания далекие,
Загробной жизни благодать!
<1835>
ПЕСНЯ
Взгляни, мой друг, - по небу голубому,
Как легкий дым, несутся облака, -
Так грусть пройдет по сердцу молодому,
Его, как сон, касаяся слегка.
Мой милый друг, твои младые годы
Прекрасный цвет души твоей спасут;
Оставь же мне и гром и непогоды...
Они твое блаженство унесут!
Прости, забудь, не требуй объяснений...
Моей судьбы тебе не разделить...
Ты создана для тихих наслаждений,
Для сладких слез, для счастия любить!
Взгляни, взгляни - по небу голубому,
Как легкий дым, несутся облака, -
Так грусть пройдет по сердцу молодому,
Его, как сон, касаяся слегка!
<1835>
ЗВУКИ
Они уносят дух - властительные звуки!
В них упоение мучительных страстей,
В них голос плачущей разлуки,
В них радость юности моей!
Взволнованное сердце замирает,
Но я тоски не властен утолить:
Душа безумная томится и желает
И петь, и плакать, и любить!
<1835>
ГРУСТЬ
Какая-то разгневанная сила
От юности меня страданью обрекла:
Огнем страстей мне сердце воспалила,
А сердцу счастья не дала!
Как утолить неспящие волненья?
Какая смертная возможет разделить
Моей души весь пламень упоенья
И равною любовию любить?
<1835>
ОНА...
Как радостен отцу возврат младого сына,
Цветущего и нежного душой;
Как сладостен оаз для сердца бедуина,
С зеленой пальмою, с прохладною струей, -
Так ты мне жизнь и рай, оаз прелестный мой!
Ко мне, ко мне, ты - с чудными очами,
С благоуханными устами,
С темнокудрявой головой!
О! где мой гимн творцу за все его награды?
Нет, никогда отца не радовал так сын,
Нет, никогда под деревом прохлады
Так сладко не дышал пустынный бедуин!
О, никогда!..
<1835>
К ***
Она бежит играющих подруг;
Она грустна; ей скучен их досуг,
Их игры резвые, их смех и разговоры
Про юношей, про танцы, про наряд,
Ее глубокие, задумчивые взоры
О тайной страсти говорят...
Кто ж юноша? Где он теперь? Давно ли?..
Но нет, таи, прекрасная, таи,
Тоску сердечныя неволи,
Мечты любимые твои!
Таи! Холодный свет святого не оценит,
Толпа мертва для чувства и страстей,
Завистливо душе твоей изменит
Коварная подруга юных дней.
Но здесь один знаком с опасными страстями,
И тайна дум твоих от взора не ушла:
Я знаю, отчего под черными кудрями
На мраморном челе забота налегла;
Я знаю, отчего ланиты погасают,
Какою тайною закованы уста,
Что взоры грустные кого-то ожидают
И отчего тиха, безмолвна красота.
Ты помнишь песнь любви с заветною мольбою,
При шумном говоре собравшихся гостей?..
Как вся страдала ты! Твой взор блеснул слезою...
Я видел всю игру взволнованных страстей...
1835
{{***}}
О! есть пронзительные стоны!
То крик страдающей души,
То вопль ужасной Дездемоны
В глухой полуночной тиши...
О! стоны те - глубоки, бесконечны!
Им внемлют небо и земля;
Они на суд зовут тебя, о вечный,
Податель грозный бытия!
1835
ПЕРВЫЙ ВЫЕЗД
Может быть, в кругу прелестных
Полек ветреных, младых,
Чаровниц мне неизвестных
Позабудусь я на Миг.
Говорят - они опасны,
Как небесная гроза,
Их движенья сладострастны,
Страшны черные глаза.
О, когда б они умчали,
Как живой поток весны,
Все сомненья и печали,
Все несбывшиеся сны!
Знаю, жизнь не обновится,
От недуга не спастись!
Дайте ж миг мне позабыться,
В шумных танцах унестись!
Столько лет в борьбе мятежной!
Я, как схимник, одичал;
Не внимал речам я нежным,
Белых рук не целовал!
15 октября 1837
ВОЗВРАТ
Мчусь домой. - Ах! в зимни вьюги
Сколько раз я мчался к _ней_!..
Вот у ней, в домашнем круге...
И я с бледныя подруги
Не свожу моих очей...
Вот стоит в дали пустынной
С белой розою в кудрях...
Я целую локон длинный...
Как она любила сильно!
Сколько жизни в прошлых днях!
Сны мои!.. Там, помню, ивы
Зеленелись над водой...
В первый раз она ревнива...
Вдруг чуть слышно, боязливо
Обвила меня рукой.
О, довольно!.. нет, тоскою
Сердце сжалось, боже, вновь,
Смутный взор дрожит слезою,
Над усталой головою
Веет давняя любовь.
Да, недаром ты любила;
Всё взяла ты у меня!
О, ты дорого любила;
Ты навек мне погубила
Цвет и прелесть бытия!..
И зачем уж всновиденьи,
Призрак милый, пролетишь,
Обольстишь воображенье,
Лишь на миг уединенье,
Светлый ангел, озаришь?..
И не так ли засияет
Над гробницею луна?
Мрамор, вспыхнув, оживает, -
Но блеснет - и исчезает
В темном облаке она...
Всё прошло!..
15 октября 1837
ПЕСНЯ
Не гляди поэту в очи,
Не внимай его речам,
Убегай, как призрак ночи,
Недоступная мольбам;
Не буди его желаний,
Жизнью, другом не зови;
Ты страшись его признаний
И не верь его любви...
Не желай с ним тайной встречи,
Разговор его - беда...
Обольстительные речи
Очаруют навсегда.
Распусти же покрывало
Над пылающим лицом,
Крупным жемчугом, кораллом
Слух завесь перед певцом!
Но душа твоя желает -
И любимец твой вошел...
Над челом его играет
Вдохновенья ореол.
Ты с улыбкою встречаешь,
Унеслась твоя печаль,
Ты речам его внимаешь,
Опершися на рояль.
Вся желанье, вся томленье, -
Ловишь звук его речей...
Что не скроешь ты волненья,
Не сведешь с него очей?
Берегись, перед тобою
Обольстительный певец.
Он к ногам твоим с мольбою
Бросит гордый свой венец;
Берегись, его объятья
Стан покорный обовьют.
Ты погибнешь... но проклятья
Светлых дней не приведут!..
Не приколешь, дева, розы
Над кудрявой головой, -
Побегут, как жемчуг, слезы
По ланите молодой...
Он тебе дороже мира,
Но любимец твой исчез -
И уж нового кумира
Жадно просит у небес!
<1838>
ДУМА
Она была его единым вдохновеньем,
Младой любви страдальческим венцом,
Она одна, с слезами и томленьем
Боготворимая задумчивым певцом...
Для ней он был готов лететь на поле битвы,
Когда нахлынули от запада враги,
В восторге петь прощальные молитвы
И весть на брань отмстителей полки.
Для ней бы он надел одежды пилигрима
И обувь странника и - рыцарь молодой -
Пошел бы в дальний край, к полям Ерусалима,
Чтоб только выполнить обет ее святой...
И как бы пламенно певец об ней молился!
Об ней бы думая, под пальмой отдыхал,
И снова бы на полночь возвратился,
Благословение возлюбленной сказал.
Принес бы ей фиал со влагой Иордана,
Над коим некогда гремел Иеговы глас, -
И странника чарующий рассказ
Для ней бы слаще был и гуслей и тимпана.
А он замолк - любимый наш певец,
Расстался с звонкою цевницей,
Повесил он лавровый свой венец
Над хладною, печальною гробницей.
Не спрашивай, зачем он не поет:
Увы! мой друг, она его любила...
Он кончил песнь; она его зовет...
А проводник туда - могила.
<1838>
ПЕСНЯ
Прочь, прочь, ни слова!
Не буди, что было:
Не тебя - другого
В жизни я любила...
Мой ангел милый -
Он не дышит боле;
Он лежит в могиле
На кровавом поле.
Увяла младость!
Такова ль была я?
Ах, на что мне радость!
И зачем жива я!..
Лишь им дышала,
Лишь ему клялася;
С ним я всё узнала...
И как жизнь неслася!
В тени черешен,
В тишине глубокой,
Кто так был утешен
На груди высокой?..
Наш край спасая,
Но тая разлуку,
Он стоял, рыдая, -
Молча сжал мне руку.
Прочь, прочь, ни слова!
Не буди, что было:
Не тебя - другого
В жизни я любила!
<1838>
СТАНСЫ К ДЕЗДЕМОНЕ
Зачем так поздно ты явилась,
Или зачем явилась ты,
Когда уж жизнь разоблачилась,
Погибли лучшие мечты?
Явись тогда, явись мне прежде,
Тебе отдал бы я одной
Все сны, все гордые надежды,
С кипящей жизнью молодой!
Увы! И что же от волнений
Осталось пламенных тогда?
Лишь хлад душевный, яд сомнений
И мир безвестного труда...
И ни единый надежды,
И ни единыя мечты!..
Убиты все!.. Зачем не прежде,
Что раньше не явилась ты?
Быть может, ты бы оправдала
Святую тайну бытия;
Я верю, меньше бы страдала
Душа пустынная моя.
О Дездемона, Дездемона!
Скажи, верна ль твоя любовь?
Ты хочешь слез моих и стона?..
Возьми, но дай мне счастье вновь!
Умчи меня, как вихорь танца!
С тобой чудесна жизни даль!..
Во мне, как в сердце _африканца_,
Не вспыхнет дикая печаль.
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
Так блещут сумрачные воды,
Хотя их бездна всё мрачна,
Когда в них после непогоды
Глядится чистая луна...
6 января 1838
ЭЛЕГИЯ
Посвящ<ается> Себастиану
Пав<ловичу> Романовскому
При сильных страданьях, при едкой печали,
Когда же вы слезы мои замечали?
Когда же я плакал, стонал иль роптал?
Быть может - то правда, - над свежей могилой,
Привлекшей меня роковой своей силой,
За жертву я жизнь вопрошал;
Быть может, как матерь над сыном стонала
И с воплем во гробе его целовала,
Отец же с печалью немою глядел, -
Я плакал, я слез удержать не умел;
Быть может, из сердца раз вырвались стоны
При тихом стенанье _другой_ Дездемоны...
Но всё о себе же я слез не пролью,
Но я нераздельно снесу мое горе, -
Пусть воет, пусть вырвет житейское море
Мой парус последний - и топит ладью!..
Когда-то в другие, безумные годы,
В порывах стремительных сил -
Я смело сзывал на главу непогоды,
Мятежные бури любил!
10 августа 1838
ЭЛЕГИЯ
Когда порой, свободный от трудов,
Свободно я дышу под небом полуночи,
Когда Альдебаран горит мне прямо в очи,
А с севера идут громады облаков, -
Чело восторг обнимет, как и прежде,
Воображение, мой демон, загорит,
И что-то схожее на давнюю надежду,
На стон, на вздох любви во мраке прозвучит.
Тогда я чувствую, как быстро набегает
Слеза тяжелая, невольная слеза;
Уста без слов дрожат; душа живей страдает,
И долго, долго в даль глядят мои глаза...
Есть имена - увы, магические звуки!
Каким волнением им вторит грудь моя!
Есть образы в душе - и с ними нет разлуки, -
Светила бледные в тумане бытия,
Святые, милые!..
1838
САРА
Посвящается Николаю
Гер. Черемисинову
За рекою за Десной
Есть шинкарочка одна;
У шинкарки молодой
Много меду и вина.
И к ней с ранния зари
Наезжают молодцы,
И гуляют до зари
Из Чернигова купцы.
К ней обозы пристают,
Наливаются ковши,
И танцуют и поют
У шинкарочки-души...
Али мед у ней иной,
Али водка веселей,
Что у Сары молодой
Полон двор шумит гостей?
Нет, к шинкарке молодой
Ручки белые манят,
Под пунцовою чалмой
Очи черные горят;
Слышно, горек сладкий мед,
Если нет ее речей.
Так затем-то весь народ
Приворачивает к ней!
Что ж по сердцу нет у ней
Молодца из молодцов, -
Ни из бойких писарей,
Ни из вежливых купцов?
Кто б подумал?.. К ней один,
К чаровнице молодой,
Вздумал ездить господин
Заполночною порой;
Для него-то одного
Сара сердце сберегла,
Для него лишь одного
Спала жаркая чалма...
Он прискачет на коне,
На коне на вороном;
Их свиданья при луне,
Под лазоревым шатром...
И я помню, за Десной,
Где я долго кочевал,
Близ дороги, под горой,
Сару бедную встречал...
Как украинская ночь
Вдохновения полна!
Как твоя, Израиль, дочь
В поздний час упоена!
Пилигрим так средь степей
Оживит порой мечты;
Отдыхая у ключей,
Рвет он дикие цветы.
И один из них возьмет
Как заветный талисман,
И на север принесет
Он цветок восточных стран...
1838
ТЕНИ
Вот сквозь облако прозрачное
Месяц дол осеребрил.
Покидайте ж, тени мрачные,
Ложе хладное могил!
Грозной силой заклинания,
В роковой полночный час,
Из гробов для ликования
Вызываю, тени, вас!
Вас отвергли небожители,
Ваша жизнь была грешна,
Пронеслась она в обители,
Буйных радостей полна.
Не Пречистую молили вы
О спасении в грехах,
Пылких юношей манили вы
И ласкали на грудях.
И на ложе сна в молчании
Вы влекли младых друзей, -
Только слышались лобзания
В тайном сумраке ночей...
Вот сквозь облако прозрачное
Месяц дол осеребрил.
Покидайте ж, тени мрачные,
Ложе хладное могил!
Вот и девы появилися,
Вьются кудри по плечам,
В буйной пляске закружилися,
Понеслися по гробам.
В адском вое, в дикой радости
Узнаю я, девы, вновь
Ту же жизнь безумной младости,
Ту же грешную любовь...
1838
ПАННА
Тайно, в полночь, у фонтана
Застоялась что-то панна.
Долго ждет она...
Тихо ветви расступились,
Грудь высокая забилась...
Панна - не одна...
Не одна. - Под шум фонтана
Что-то страстно шепчет панна,
Кто-то с ней стоит, -
И при свете лунной ночи
Ей в заплаканные очи
Юноша глядит.
Вот садится, вижу, панна
Под черешню, близ фонтана;
Он у ног ея, -
И, откинув покрывало,
"Милый друг, - она сказала, -
Я ждала тебя!"
Как сказать, что с сердцем было?
В первый раз оно любило!..
Юноша молчал;
Только жарко, в тайной сени,
Он лобзал ее колени,
Руку ей сжимал,
Тише, тише струй фонтана
Говорила снова панна:
"Любишь ли меня?.."
И с улыбкою небесной
Так роскошно, так чудесно
Друга обняла.
"О, люблю ли, друг жестокой?..
Я для панны черноокой
Всё давно забыл..."
И при бледном свете ночи
Милой панне в ясны очи
Взор немой вперил.
Как фонтана тихий ропот,
Снова слышен сладкий шепот, -
Друг заговорил:
"Если нет меня с тобою,
Обо мне одна, порою,
Думаешь ли ты?
Веселясь в кругу с гостями,
Панна, ясными очами
Ты меня ль ждала?
Если пыль вдруг в отдаленьи
И я мчусь - хоть на мгновенье,
Рада ль мне была?"
- "Рада ль? О! мой милый,
Для тебя я всё забыла,
Ты лишь жизнь моя!
Если ты когда далеко,
Грустно панне одинокой,
Страшно без тебя!"
И концом она вуаля
Тайно слезы отирала.
Юноша молчал;
Только внемля тихой речи,
Он, как мрамор, панны плечи
Белые лобзал.
Ночь неслася сновиденьем,
Скоро утро - в отдаленьи
Конь зовет давно.
"Время! Время! На прощанье
Панна даст ли мне лобзанье -
Милая - одно?.."
- "Никогда!.. О! это много..." -
И с улыбкою, но строго
Отвела лицо;
И, как призрак, быстро встала,
И уныло взор бросала
Панна на кольцо.
"Прочь обеты! На прощанье
Дай одно, одно лобзанье! -
Юноша вскричал. -
Завтра в битву, завтра в поле!"
Он не мог сказать ей боле -
Голос задрожал.
"Я твоя!"
Мир исчез для них...
Пронеслося упоенье...
Что ж ты, бурное мгновенье, -
Вечность или миг?..
С той поры, лишь полночь, панна
Тихо станет у фонтана,
Дико вдаль глядит;
Иль одна, во тьме черешен,
Где был друг ее утешен,
Бледная сидит...
<1839>
МЕЧТА
Есть на душе заветная мечта;
Она моя; в ней всё, что сердце любит..
Не знаю я, спасет или погубит
Меня прекрасная мечта...
Она родилася в минуту упоенья,
Когда я пил надежд ласкающий фиял,
И молодой восторг эфирное творенье
В горящие объятья принимал.
Небесная, отрадно просияла,
Гармонии чарующей полна;
Торжественна, светла, без покрывала
Душе моей явилася она.
И я люблю ее, над ней так сладко плачу,
Я к ней ревнив, - она моя!
И горе мне, когда тебя утрачу,
Мечта высокая, прекрасная моя!
При ней молчат жестокие сомненья,
Мой темный путь надеждой озарен...
О, оправдай ее, святое провиденье, -
И брани нет, и мир преображен,
И божеству мое благодаренье
За жизнь мою, за день, в который я рожден;
И мне ясней мое предназначенье,
Доступней тайна бытия -
Душа полна и сил и упоенья!
Не оставляй меня, отрадное виденье,
Мечта высокая, прекрасная моя!
<1839>
СОН
Не знаю где, но помню живо
Широкий пруд и дом в один этаж;
Там над водой качались тихо ивы,
А у крыльца стоял готовый экипаж.
С востока туча находила,
И ласточка кружилась над волной,
И ветер дул, и роща говорила,
И рог звучал за дальнею горой.
А между тем душа чего-то ожидала,
Неясным трепетом вея грудь была полна;
Гляжу: там девушка у входа уж стояла;
Высокий стан ее мантилья обвивала,
Она была прекрасна, но бледна,
Кого-то ждет. Смотрю: к ней выходили
Еще две девушки, в весне счастливых лет;
Они, смеясь, о чем-то говорили,
За ними юноша вослед.
Ужели он? Черты напоминали
Мне друга юности моей...
Давно, давно судьбы его умчали...
Но как узнать тебя, товарищ лучших дней!
Лицо твое одел могильный цвет печали,
А на челе следы глубокие страстей!
Зачем ты здесь? Кто этот призрак нежный?
Что он тебе? Зачем твой беглый взор
Вдруг выразил и радость, и укор,
И тайну ревности мятежной?
Волшебница, зачем она с тобой
Так холодна, так страшно равнодушна?..
Ты не замечен; ей не нужно
Твоих речей; прозрачною рукой,
Смотри, откинула вуаль она послушный
И топит взор за дальнею горой.
Зачем ты здесь? Но все сокрылись в отдаленьи,
И сцена новая опять в моем виденьи.
Вот - где-то - дом высокий и старинный,
Тенистый сад раскинут по реке;
Там вдоль аллеи темной, длинной
Идет она, с ней он, письмо в его руке.
И видел я, как быстро проходили
И возвращалися опять;
Они о чем-то говорили,
Как будто спорили, но я не мог понять.
Зато в минуту их разлуки,
Мне показалося, когда он говорил,
Что на его устах дрожали как-то звуки,
Склоненный взор был полон скрытой муки,
Что он ее о чем-то всё молил...
Но гордая, откинув покрывало,
"Напрасный труд!" - с досадой отвечала.
И нет ее, и бледен он стоял,
И... мне послышалось: "Бог с вами!" - он сказал.
Он на коня, он мчится в отдаленьи...
Но сцена новая опять в моем виденьи.
Ложился вечер молчаливо,
Опять широкий пруд и дом в один этаж,
Вновь над водой качались тихо ивы,
А у крыльца стоял готовый экипаж.
И я вхожу: открыта зала,
Смотрю: она, опять она!
Но показалось мне, теперь она страдала,
Какой-то тайною была поражена,
Как будто что-то потеряла...
Но... может быть, каприз, иль, может быть, устала;
Таилась ли любовь, была ль она больна,
Я разгадать не мог. Но гости позабыты;
Она сидит одна, поникнув головой,
И у нее бледней ланиты
Лилеи, сорванной грозой.
Вдруг входит он. Вдали от ней садится,
И на вопрос ее, скрепя в груди печаль,
Он говорит, что едет в даль
И что заехал к ним проститься.
Казалось, стало дурно ей,
Казалось, стон в груди едва она таила,
И - странно! - от его очей
Она теперь своих не отводила.
О нет! но долгий, грустный взгляд
Был обращен к нему, - напрасно!
Он помнит всё, он видел слишком ясно,
И не возьмет ее из жалости наград,
Не оскорбит ее тоской своей глубокой:
В последний раз очей с нее он не сводил,
Но этот взор без просьбы, без упрека
Был неподвижен и уныл.
Проходит час. Его уж провожали,
Давно к крыльцу уж тройка подана,
Все сч_а_стливой ему дороги пожелали,
И все ушли. Одна стоит она
Еще, как статуя печали,
И неподвижна и бледна.
Зачем-то раз еще он оглянулся,
Медь зазвенела, он помчал.
Мне стало грустно, я проснулся,
А колокольчик всё звучал.
<1839>
ЭЛЕГИЯ
С шумящим потоком, с весенней волной
Страдалица очи закрыла;
Навеки, навеки с последней борьбой
Сердечные бури забыла.
В минуты томленья, заботы полна,
Кого-то искала очами,
Какое-то имя с тоскою она
Невнятно шептала устами.
Чье было то имя? - понять не могли.
Кого еще видеть хотела?
Но подвиг окончен, и с грустной земли
Далеко душа улетела!
Так скоро, так рано, едва расцвела -
И хладны уж перси младые!
Не злая болезнь твою жизнь унесла,
Нет, страсти твои роковые!..
Давно ли, о боже, на юных очах
Блистали веселья безумные слезы?
Давно ль над челом, в твоих черных кудрях,
Дышали весенние розы,
Как в залах роскошных являлася ты?
И вот уж увяла, как эти цветы!
К кому-то ревнуя, о ком-то рыдая,
Кого-то напрасно ждала...
Каким-то недугом безмолвно сгорая,
Ты быстро в могилу сошла!..
Но страшная тайна с тобой умерла.
Прости, до свидания, тень молодая!
Над гробом подруги, в раздумьи стоя,
Подруга слезы не роняла...
Лишь бедная мать над несчастной рыдала
И с воплем на труп охладелый ея
Безжизненным трупом упала;
Лишь кто-то одни в отдаленьи стоял,
И жарко молился, и долго рыдал...
Печально, уныло святые напевы
Неслися за телом усопшия девы.
Они провожают в загробную даль,
Из нашей юдоли к обители вечной,
Куда не доходит ни скорбь, ни печаль, -
На лоно любви бесконечной.
<1839>
РАЗЛУКА
Пронесется ли буря мятежная
И пустынную розу сорвет,
Затоскуется ль горлица нежная,
Как птенцов ее коршун убьет.
Гибнет роза в степи одинокая,
Не воскреснет поблекший цветок,
Твои очи, подруга далекая,
Не утешит венчальный венок.
Рано высохла грудь твоя страстная,
Рано взор твой веселый потух.
Не на счастье любила, прекрасная,
Не на радость узнал тебя друг!
О, как рано с блаженством простилася -
И уж столько бессонных ночей,
Столько стонов во тьме утаилося,
Столько пролито слез из очей!..
Его нет - не придет на свидание:
Он в туманную даль полетел;
Не сбылися, как сон, упования,
Неизбежен несчастной удел.
При прощаньи, как тень над могилою,
Ты стояла с поблекшим челом,
Ты упала на грудь тебе милую,
Ты рыдала на сердце младом.
Было тяжко для друга прощание,
Но по-прежнему милый ласкал,
Его стоны, глухие рыдания
Только ветер в степи услыхал...
Отуманен тоскою глубокою,
Охладел он для жизни душой,
Только помнит тебя, одинокую,
И что счастье погибло с тобой...
Допою ли я песню печальную?
Если сорван надежды цветок-
Вы не куйте кольца обручального,
А готовьте могильный венок.
<1839>
ПЕСНЯ
О, как сердце вдруг запало!
Или то была мечта?
Что ж сдавило, оковало
Задрожавшие уста?
Иль еще страданий мало?
Иль еще мой рок зовет?
Иль еще в груди усталой
Буря новая пройдет?
Ни погибель, ни могила,
Ни кинжалы, ни позор
Никогда б с такою силой
Не могли смутить мой взор.
Так давно! Но правда ль это?
Иль мне льстит лукавый день?
Предо мной с немым приветом
Пронеслась она, как тень!
Сколько раз ночной порою
Ты с улыбкой прошлых дней
Проносилась над главою
Одинокою моей!
<1839>
ОБЛАКО
Долу глухо, долу мрачно, -
Встал туман от хладных вод,
Даль небесная прозрачна,
Необъятен звездный свод!
На полуденной лазури
Вижу облако одно;
Знать, дитя протекшей бури
Там блуждать осуждено.
Чьей же силою гонимо,
Вдаль от севера летит?
Где приют для пилигрима,
Где свой бег он прекратит?
Отчего ж один, так мрачно,
Будто дум смертельных поли,
Он явился на прозрачный,
Необъятный небосклон?..
И зачем пред ним в мерцанье
Блещет севера звезда?..
Он затмил ее сиянье
И покинул навсегда...
Он понесся в даль эфира,
Омрачая хоры звезд,
Пилигрим в пустынях мира,
В бесконечности небес!
Но гляди: встает с востока
Тихо чистая луна,
И серебряным потоком
Льет сияние она;
Купол вкруг нее пылает,
Озарен внезапно дол,
Над челом ее играет
Недоступный ореол.
О луна! от мирозданья
Не была прекрасней ты!
Сколько дум в твоем сияньи!
Сколько сладостной мечты!
Сколько раз мое светило,
Сколько раз со мной она,
Было время, проводила
Ночи чудные без сна!..
И они в молчаньи ночи
Быстро, трепетно сошлись,
И магические очи {1}
В облак сумрачный впились.
И стоит, как очарован, {2}
И - смотрю - недвижим он,
Будто страстию окован,
Беглым счастьем упоен...
Долго ль? Миг один! - Печально
Вот уж снова вдаль помчал,
Лишь улыбкою прощальной
Пышный край его сверкал... {3}
И, глядя на бег крылатый
По воздушному пути,
Я невольно, будто брату,
Говорю ему: "Прости!"
И коня остановляю,
И с мечтою давних пор
Я на север обращаю
Отуманенный мой взор...
О! когда ж туда - в дорогу?..
Там - прошедшее давно,
Там без надписи так много
Мной надежд погребено!..
Не сбылись же! - обманули!..
Только сон сердечной бури
Остается навсегда,
Как высоко там, в лазури,
Неподвижная звезда!.. {4}
{1 Луна.
2 Когда облако проходит мимо луны, то кажется, как будто облако стоит,
а луна идет, но когда пройдет луну, то летит опять по поднебесью.
3 Край облака освещен луною и кажется серебряным, а иногда золотым.
4 Вероятно, звезда надежды.}
ЭЛЕГИЯ
Спокойно всё, лишь ярко на лазури
Светила вечные горят;
Всё спит; сомненья лишь не спят,
Не спит страстей неистовая буря,
Чело горит. О! в сердце мысль одна:
Она, она, она мне изменила!..
Так для чего ж являлась мне она?
Зачем душа на муки полюбила?..
Волшебница из звуков и лучей!
С благоуханными, коварными устами,
С кудрями черными, роскошными кудрями,
С ланитой бледною своей!
О, для чего твердила ты "люблю"?
Зачем узнал тебя?
Зачем всё это было?
Зачем, дитя, играя, отравила
Ты юность гордую мою?..
Иль, разлюбив, что не дала ты яду?
Быть может, я б еще простил!
Твой дар мне был прощальною наградой,
Последней мыслию б он был.
О, как тебя хочу я ненавидеть!..
Как ненавижу и... люблю!
<1839>
ВЕЧЕРНЯЯ ЗВЕЗДА
Звездой любви тебя именовали;
Жрец Пафоса тебя боготворил;
И девы юные восход твой выжидали...
Звезда надежд моих, звезда младой печали,
Опять твой бледный луч закат осеребрил!
Светило тихое любви и вдохновенья,
Знаком мне твой привет под ризою ночей!
И снова темное и грустное волненье
В душе проснулося моей;
Как будто хочет вновь понять она значенье
Твоих задумчивых, серебряных лучей!
Звезда любви моей, тебя затмили тучи!..
Вперед, хоть без надежд! - не всё же жизнь взяла:
Да, жизнь - она могла терзать меня, измучить,
Но задушить покамест не могла...
Прости, звезда любви, прелестное светило!
<1839>
ПАЖ ГЕНРИХА ВТОРОГО
Баллада
Il ne se irouvait qu'un page fidele qui
le couvrit de son manteau. {*}
{* Не нашлось никого, кроме верного пажа, который закрыл его своим
плащом (франц.). - Ред.}
Он умер внезапно. Уж Генрих Второй
Не сядет на троне. И годы, и злоба,
И поздние страсти, и труд боевой
Сразили; король уже требует гроба.
Вот ночь. Пилигрим, притаяся во мгле,
Всё видел незримый: растворена зала;
Там труп короля обнажен на столе;
Лишь кудри на мрачном белелись челе,
И что-то, как пламя, на пальце сверкало;
Толпа же рабов между тем расхищала
Покровы, сосуды, златые бокалы.
И тихо и страшно в полуночной мгле!
Вдруг дверь боковая, гремя, растворилась,
Паж бледный, как тень, к королю подбежал:
Младое чело его пот покрывал,
С плаща и кудрей его влага струилась.
Вот раб еще перстня с руки не сорвал,
Как в сердце ему паж вонзает кинжал,
И кровь, как фонтан, зашипев, заклубилась!
Толпа разбежалась. Всё тихо кругом!
И юноша, полный смятенья и муки,
Скрести на груди трепетавшие руки,
Склоняет колено, поникнув челом.
Вот тихо встает и на труп он взирает,
На белые кудри над грозным челом;
И с нежной заботой, как сын над отцом,
Он, скинувши плащ свой, согретым плащом
Цепенеющий труп покрывает.
"Прости!" - повторял он; но голос дрожал;
И долго с мольбой и любовью
Паж хладную руку владыки лобзал.
И вот, одинок у его изголовья,
Он духом-хранителем стал.
Завоет ли ветер в готической зале
Иль легкая тень по стене пробежит,
Он чутко внимает, он зорко глядит;
И рука уж лежит на кинжале.
Кто б ни был!.. но после предсмертного стона
Да смолкнут проклятья и крик клеветы!
Мой друг, и на мрачной гробнице Нерона,
И там находили заутра цветы!..
И может, одно его сердце любило!
Как знать! - может, друг еще был у него...
Как знать! - может, тайно любовь приходила,
Рыдала одна на гробнице его...
Прощенье всему, что сокрыто могилой!
<1839>
ПЕСНЯ
Пронеслась, пронеслась моя младость,
Навсегда она сном унеслась;
А твоя - светлоокая радость, -
Твоя юность едва началась!
Ты дитя, но опасных волнений -
Знаю - грудь молодая полна;
Не зови, не готовь откровений:
Мне без слов твоя тайна ясна.
Не зови, не готовь откровений!
Мы не властны догнать, воротить
Пролетевших, далеких мгновений
И заставить вновь сердце любить!
Если ж быстро, средь радости шумной,
Сердце вспыхнет потухшее вновь, -
Ты не верь моей клятве безумной:
То минутный порыв - не любовь!
На минуту веселье обманет,
Его снова подавит тоска, -
Так осеннее солнце проглянет -
И закроют его облака.
Омрачу ли удел твой прекрасный?
Я - как дуб, опаленный грозой:
Для чего ж его нежно и страстно
Обвивать тебе, плющ молодой?
<1839>
СТЕПЬ
Как мчался ты, конь добрый мой!
Из душных городов
Ты выносил меня стрелой
На свежий злак лугов!
И вот далеко от людей
Как бурно я воскрес!
Взор быстрый обнял даль степей,
Весь синий свод небес.
И кто, мой конь, догонит нас,
Кто мчится нас быстрей?
О! кто б постигнул в этот час
Восторг души моей?
Она была утомлена,
Страдала долго так...
Но вот - могуча и вольна -
Ей сладостно в степях!
Ах! если б вечно мчаться мог
В ту даль, где взор исчез, -
Туда, туда, где только бог,
Да степь, да свод небес!
<1839>
МОЛИТВА
Хвала тебе, творец, хвала, благодаренье!
Ты сердце пламенное дал!
Как я любил твое прекрасное творенье,
С какой слезой тебя благословлял!
Я плачу: слезы эти святы;
То дань творцу от сердца моего
За радости мои, за горе и утраты.
По гласу вечному закона твоего
Как я любил в твоем прекрасном мире,
Какие чувства испытал!
Я ликовал на светлом жизни пире,
Тебя, незримого, в твореньи созерцал;
И падал я, знал слезы и волненья...
Плоть бренна; но душой парю!
К тебе любовь моя, к тебе мои моленья.
Благодарю, творец, за всё благодарю.
<1839>
КЛАРА МОВРАЙ {*}
{* Баллада сия написана по прочтении Валтер-Скоттова романа "Сен-Ронанские
воды".}
Посвящено Е. А. Карлгоф
Кто скачет, кто мчится на белом коне
Нагорной, опасной тропою?
Кто бледная дева - при бледной луне -
С блуждающим взором, с поникшей главою?
Ей горы знакомы; ей полночь - как день,
Конь добрый не знает удара.
Кто ж призрак печальный? Кто бледная тень?
То мчится безумная Клара.
Над ликом могильным сияет луна...
О боже! как страсти ей долго играли!..
Но всё еще чудно прекрасна она,
Хоть взоры потухли, ланиты завяли!
Не флер погребальный над белым челом -
Порывисто черные кудри летают.
О бедная Клара, всё тихо кругом, -
Всё тихо... Что ж муки твои не стихают?
Вот пристально, дико на горы глядит:
Там что-то припомнить желает;
Какое-то тайное имя твердит...
Вот смотрит на небо! Вот глухо рыдает...
Да, бедная Клара безумна давно;
Мятежная страсть погубила;
И в памяти смутной спаслось лишь одно,
Что сердце здесь раз полюбило...
На этих горах дожидался твой друг;
Ты здесь ему клятвой клялася;
Забыть ли? Лишь полночь - ты тайно, как дух,
К нему на свиданье неслася;
И милого друга ласкала, звала
На страстное, верное лоно;
И, горная роза, ты чудно цвела!
А ныне кто, Клара, сочтет твои стоны?
Шесть лет уж промчалось в разлуке ужасной.
И сердце разбито, и жизнь отцвела!
Могила, могила, для Клары несчастной
Могила одною надеждой была!
Кто ж это? Иль тени свой мир покидают?..
Как! тот, кого сердце не властно забыть!..
О нет! так жестоко судьбы не карают...
Нет! так не могло б провиденье шутить!..
Ужели, о боже великий? Ужели?
Но нет, невозможно!.. Нет, Клара, то сон!
Как! - здесь еще... в жизни увидеть Тирреля?
Как! - юноша грустный - ужели то он?..
То он!.. Повода, задрожав, покидает
И, руки скрестивши, на друга глядит, -
Могильная бледность в лице выступает,
Уста ее сжаты - и долго молчит...
И спишь ты, прекрасная, в ранней могиле!
Безвременно бури сошлись над тобой...
Безжалостно люди тебя погубили...
Да будет же сладок твой вечный покой!
А друг?.. Его грозное море умчало...
Но ты навсегда унесла его рай, -
Ты, бедная Клара, безумная Клара,
Злосчастная Клара Моврай!
<1839>
ИЗВЕСТИЕ
Мне говорят: она как тень пуглива,
Бежит от юношей, бледнея день за днем;
В кругу подруг горда и молчалива,
Стоит одна с поникнутым челом.
Мне говорят: ее живые взоры
Кого-то часто ждут, потопленные в даль;
Что на устах порой молитва и укоры,
А на челе младом забота и печаль.
С улыбкой грустною, качая головою,
Ревниво стон прекрасная таит,
Иль, подпершись задумчиво рукою,
На дальний путь сквозь слез она глядит.
Мне говорят: во мраке полуночи
Какой-то вопль слетает с ложа сна,
И долго, долго плачут очи,
Рыдает бедная она;
Разбросив локоны, сдавив чело рукою,
Так бледная сидит, недвижима, как тень, -
И всё для ней равно: над жаркой головою
Луна ль блестит иль светит новый день.
Есть на груди письмо с заветными словами,
Их гордый юноша, прощаясь, начертал,
Когда, от ней отторгнутый судьбами,
Он безнадежно в даль тоску свою умчал...
<1840>
МЕТЕЛЬ
Поздно. Стужа. Кони мчатся
Вьюги бешеной быстрей.
Ах! когда бы нам добраться
До ночлега поскорей!
У! как в поле темно, бледно.
Что за страшная метель!
И далек ночлег мой бедный,
Одинокая постель.
Мчуся. Грустно. Злится вьюга
По белеющим полям;
И сердечного недуга
Я постичь не в силах сам.
То - прошедшее ль с тоскою
Смутным чувством говорит?
Иль грядущее бедою
Мне нежданною грозит?..
Пусть всё сгибло в раннем цвете,
Рок мой мрачен и жесток;
Сладко думать мне: на свете
Есть блаженный уголок...
И в полуночи глубокой,
Как спешу к ночлегу я,
Может - ангел одинокой
Молит небо за меня...
<1840>
ВРЕМЯ
Время, летучее время,
Кто остановит, губитель, тебя?
Ты неподкупно, ты неподвластно,
Вечный, властительный гений миров!
На нивах вселенной всевластной рукою
Ты, сумрачный, сеял начатки миров;
Миры зацвели, понеслись пред тобою -
И ты указал им долину гробов...
Так юная прелесть и сын вдохновенья
Блистают и гибнут по воле твоей,
Из темных могил ты ведешь поколенья -
И пальма выходит из желтых костей...
Давно ли муж века боролся с тобою
И мир трепетал при могучей борьбе?..
Но гром прокатился над грозной главою, -
И в славном изгнаньи, над мрачной скалою,
Герой покорился безмолвно тебе...
<1840>
О ТРУБАДУРЕ ГЕЛИНАНТЕ И О ПРЕКРАСНОЙ
ФРАНЦУЗСКОЙ КОРОЛЕВЕ ЭЛЕОНОРЕ
1
Король Филипп был с хладною душою,
И Августом по праву назван он:
Тому льстил шут Гораций похвалою,
А этого изволил петь Бретон.
Мне всё равно, не о Филиппе слово,
Хоть жалок мне подкупленный поэт;
Будь я в тот век - я выбрал бы другого.
Мне нравится Ричард, Плантагенет.
За ним в мечтах люблю летать поныне
В восточный край, в сирийские пустыни.
2
И где ж они - соперники в боях,
Цвет рыцарства?.. Увы! одно забвенье
Равно всех ждет. Их кости стали - прах,
На их давно исчезнувших гробах
Далекие толпятся поколенья,
И жизнь людей проходит, как волна,
Как вешний цвет, как тень, как призрак сна.
3
Кой-где еще готический их храм
Стремится, горд и мрачен, к небесам;
И в храме том - вдоль окон, на стенах,
Виднеются воители в бронях,
И дальний край, и сарацинов ряд
О днях давно минувших говорят.
4
И там, в углу, как мумия времен,
Стоит с челом нахмуренным барон
Из мрамора, со шпагой и в плаще,
С ним пес у ног и сокол на плече;
И если вдруг раздастся с башни звон,
Всё кажется; он слушает сквозь сон.
5
Пою и я?.. Пою, о муза, лиру!
Люблю, Филипп, тебя я за одно:
Что ты давал роскошные турниры,
Что ты любил фазанов и вино,
Что ты смотрел без ревности и гнева,
Как Гелинант - мой рыцарь и певец -
Входил порой в блестящий твой дворец.
И юношу ласкала королева!..
Их нет давно, но горестный рассказ
Про их любовь дошел, друзья, до нас...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
<1840>
ЭЛЕГИЯ
Когда душа скорбит, а сердце без желаний
И грустно юноша глядит на шумный свет, -
Вся жизнь, весь рай его в стране воспоминаний,
И для него грядущего уж нет.
При громкой радости торжественного пира
Лишь он один без песен, без кумира
И, гордый, пред толпой страдания таит;
С презреньем смотрит он на радость, на волненья,
Но в память прошлых дней любви и упоенья
Слеза тяжелая неслышимо бежит!
<1840>
ВОСПОМИНАНИЕ
Не спрашивай, чего мне стало жаль,
Что грустию мне память омрачило:
Мой друг, тоска пройдет, как прежде проходила, -
Я вспомнил детских лет волнующую даль,
Несвязную, но сладостную повесть
Весенних дней моих, волшебный, светлый сон.
Мне стало жаль его! Давно исчез уж он...
Укором восстает тоскующая совесть...
Наш старый дом, наш бедный городок,
И темные леса, и бурный мой поток,
И игры шумные, и первое волненье -
Всё живо вновь в моем воображенье...
Вон дом большой чернеет над горой,
Заря вечерняя за лесом потухает,
Кругом всё спит, - лишь робкою рукой
Она окно свое для друга открывает...
Луна взошла, зари уж нет давно,
А я смотрю, влюбленный, на окно!..
<1840>
ОНА
Я трепетно глядел в агат ее очей:
Там целый мир любви под влагой сладострастья, -
И, полный прежних дум, тревоги и участья,
Я грустно любовался ей.
Я думал: чудное созданье,
О гений чистой красоты,
Какой судьбой сюда, в юдоль изгнанья,
С каких небес явилась ты?
Кипит вокруг тебя младое поколенье,
Тебе назначено владеть судьбой сердец,
Перед тобой возвышенный певец
С мольбою совершит коленопреклоненье
И с гордого чела отдаст тебе венец;
Младой герой, краса и ужас боев,
Упившись пламенем чарующих очей,
Забудет лавр - кровавый лавр героев,
Войну, коня и шумный круг друзей;
И юноша, алкающий познаний,
С челом возвышенным и полным строгих дум,
Вперивший в тайны мирозданий
Всеиспытующий свой ум, -
Узрев, прекрасная, тебя перед собою,
Постигнет сердцем он источник бытия,
Благословит творца высокою хвалою,
И будет для него пророческой звездою
Душа невинная твоя.
Но, милый цвет потерянного рая,
Зачем ты здесь, созданье красоты?..
Увы! в юдоли слез, мгновенно расцветая,
Мгновенно вянут все прекрасные цветы!..
<1840>
ТОСКА
Возьмите всё, святые неба силы,
Но дайте мне прошедшее назад!
О! день один - за цену всех наград,
Хоть час один из жизни давней, милой!
Не боле - час! я только час прошу,
Потом тяжелую веригу наложу
И сам свою я вырою могилу,
И лягу в гроб - за час, за час один...
О! внемлете ли вы, святые неба силы?
<1840>
СТАНСЫ К ДЕЗДЕМОНЕ
О, ты добра, ты - ангел доброты!
Ты - гурия прелестная Корана,
Ты - нимфа вод, ты - чудо красоты,
И тени нет в душе твоей обмана!
Ты искренна. Что ж сердце так болит?
О, для чего так пламенно желаешь?..
Твоя любовь так страшно обольстит,
Но, как волна, ты быстро покидаешь.
В груди твоей, роскошной, огневой
(Она свежей, чем вод пустынных пена),
Где веет рай, есть демон роковой,
Он просит жертв, восторгов, перемены.
Когда гроза неслася надо мной
И я стоял с открытой головою,
Я не поник, не дрогнул под грозой;
Я думал: всё любим еще тобою.
И знаешь ли, с волнением каким
Я после бурь к тебе, моя лилея,
Спешил, летел, разлукою томим,
Входил в тебя, пылая и бледнея!
Волшебница! мой взор его сыскал...
Но ты к нему волнений не таила!
Хотел тогда... Нет, я тогда узнал,
Узнал одно: как мало ты любила!
Узнал одно... К чему упреки здесь?
Вы в прах, мои цветущие надежды!
Перенесу... Чего не перенесть?
Не в первый раз... Перенесу, как прежде...
С душой, к бедам привыкшею давно,
Смотрю сквозь слез на новую утрату:
Всё, что любил, что сердцу было свято,
Всё мне на миг, на миг один дано.
Прости, прости!..
<1840>
ПРОСТИ НАВСЕГДА
Прости! Уж парус на волнах;
Бледнеют звезды в небесах;
Лепечет тополь с камышами;
Пронесся гул над островами!
Гляжу на милые черты:
Зачем рыдаешь, ангел, ты?
Я твердость духа, всё утрачу,
И я, как женщина, заплачу.
Здесь без надежд я долго жил,
Мой мир давно уж без светил,
В тьме бытия передо мною
Была последней ты звездою.
Еще твою целую грудь
И очи в тяжком упоенье...
Прости навек! Одно моленье:
Скорей, скорей меня забудь!..
<1840>
ВЕСЕЛАЯ ПЕСНЯ
Подай нам скорее вина и бокалы!
Вина и бокалы сюда!
Забудем же, дева, о жизни бывалой,
Забудем о ней навсегда!
Пусть вьются над нами круги голубые,
Пусть льются, заленясь, струи;
Бокал мой за страсти твои молодые,
За черные кудри твои!..
Склонясь на твое трепетавшее лоно,
Как грудь отдыхала моя!
Ты - пальма пустыни, ты - остров зеленый
В печальных волнах бытия,
Где, может, судьбой не отъято одно -
Ты, смуглая дева, да это вино...
Как я отнимал твои дерзко одежды,
Как легкий твой стан обнажал -
Так рок мой от сердца младые надежды
Далеко и быстро умчал!..
Ни слова! Наполним же снова бокалы,
Ко мне, моя дева, - сюда!
Ни слова! Забудем о жизни бывалой,
Забудем о ней навсегда!
<1840>
ВИДЕНИЕ
Ее уж нет! В таинственной долине
Исчезли легкие следы.
Но где же ты? О, где ты ныне,
Печальный гений красоты?
Куда ушла? Откуда приходила,
С красой бее имени и с тайной на устах?
Ни звуки, ни резец тебя не уловили, -
Ты вся сокрылась в небесах!
Блажен в юдоли слез, кому судьба, лаская,
Как лучший жизни дар - узреть ее дала;
Печальная она, в красе своей сияя,
Каких-то дивных снов царицею была;
И буря жизни, пролетая,
Эдема розу берегла...
В последний раз, прощаяся с землею.
Она, безмолвная, стояла на скале;
И длинны локоны под дымной пеленою
Отражены в обманчивом стекле;
Как зыбкая струя летучего тумана,
Высокий стан мелькал на влаге океана.
Чего же взор тоскующий искал,
Где солнца луч над бездной догорал?
Зачем же ты со стоном и мольбою
Вдруг повела туда прозрачною рукою?
О чем же плакал ты, мой светлый серафим?..
<1840>
ПЕСНЯ
Ты долго ль, цветущей долины хранитель,
Могучий и гордый мой дуб, расцветал?
За что ж и давно ли перун-сокрушитель
Из темныя тучи на дуб мой упал?
И долго ль с любимой долины туманы
Над мрачной главою печально вились?..
Закрылись твои исполинские раны,
Но тяжкие годы с тех пор пронеслись!
Долина, как прежде, блистает красою,
В долине над розой поет соловей;
Но ты не покрыт уж зеленой чалмою -
Любовник долины, у звонких ключей...
Зачем же порой, как по дальней лазури
Нежданно перун пробегал, -
На голос знакомый враждебный бури
Ты глухо, но тяжко стонал?
Поймет ли меня легковерная дева?
Иль сны позабыты с улыбкою дня?
Когда-то под звуки другого напева
Она и клялась и ласкала меня...
<1840>
AVE MARIA {*}
{* Славься, Мария (лат.). - Ред.}
Коленопреклонен, с смятенным сердцем я
Приветствую тебя, владычица моя!
К святым отшельникам в печальные пустыни
Являлась, матерь, ты во время их кончины;
И схимник в трепете блаженства умирал,
И мертвый лик его неведомым сиял...
Небес владычица! Услышь мое моленье:
Да загорит и мне звезда преображенья,
Да духом скорбным я восстану, укреплюсь,
Да пред тобою вновь и плачу и молюсь,
Вдали от пристани, средь новых треволнений,
Я сердце сохраню от ран и заблуждений.
Приветствую тебя - на светлых небесах,
С душой измученной, с слезами на очах!
<1840>
ВЕЧЕР
Я каждый раз невесело встречаю
Заботы мелкие и шум докучный дня,
И только с сумраком я снова оживаю -
В ночи есть тайная отрада для меня.
Люблю я час, как тихо над зарею
Звезда вечерняя на западе горит
И быстро облако под твердью голубою
Куда-то вдаль от севера летит;
Когда в тиши свеч робкое сиянье,
И неба полусвет, и всё на сердце вдруг
Навеет долгое, глубокое мечтанье...
Порою задрожит слеза воспоминанья,
И книга падает из рук.
<1840>
БАБУШКА
Много езжу я по свету -
То забавен, то угрюм, -
И чего, друзья, поэту
Не придет подчас на ум:
То волшебные картины
Дальней, милой стороны,
То гроза моей судьбины,
То несбывшиеся сны.
Но всех более люблю я
Детство бедное мое,
С сладкой грустию бужу я
Стародавнее житье.
Вот за рощей, с колокольни -
С бедной, старой - слышен звон;
Вот народ наш богомольный
В храм спешит со всех сторон.
Утро тихо, небо ясно,
Весь в цветах знакомый луг.
Мы идем (я в куртке красной)
В церковь с бабушкой сам-друг.
И старушка говорила:
"Как была я молода,
Так же с бабушкой ходила
В эту ж церковь я тогда.
Сколько лег она в могиле!..
Долго жить мне бог привел, -
И уж жизнь мне через силу,
Мой уж век за век зашел.
Много горя я узнала,
Мало счастья в жизнь мою...
Вот и внука увидала -
Буйну голову твою".
Я и слушал, и дивился...
Но минуту чуть спустя
Я в лугу уже резвился -
Своенравное дитя...
Много езжу я по свету
То забавен, то угрюм, -
И чего, друзья, поэту
Не придет подчас на ум!
<1840>
ПЕСНЯ
Уж я с вечера сидела,
Призадумавшись,
В зелены луга глядела,
Пригорюнившись.
Груди белые, высокие -
Что лист дрожат;
Знать, мила-друга далекого
Всю ночь прождать...
Как хорош душа-голубчик, -
Не старик-борода,
Молодой, удалой купчик
Из Нова-города!
Я травою шелковою
Устелю крыльцо,
Я водою ключевою
Освежу лицо.
Топот в поле раздается...
Замер дух во мне!
Это он - мой свет несется
На лихом коне.
Вижу: шляпой мне махает,
Соскочил с коня;
Он целует, обнимает,
Как огонь, меня.
<1840>
ФЛЕЙТА
Звуки флейты одинокой
Пронеслися в вышине,
Разбудив в душе жестоко
Время, памятное мне.
Под другими небесами
Мы внимали им порой,
Над зелеными холмами
Вместе с панной молодой.
И бледнея, и пылая,
Как страстей была полна
Ты, литвинка молодая,
Пана старого жена!
Как алкали тайной встречи...
Как воздушна ты была!
Стан и мраморные плечи
Легкой шалью обвила...
Оттенял, как флёр могильный,
Панны бледное лицо
Локон черный, локон длинный,
Локон, свившийся в кольцо.
<1840>
ПЕСНЯ ЛАУРЫ
Не знаете ль, где милый,
Где друг мой удалой -
Повеса из Севиллы
С курчавой головой?
Мой друг - краса Мадрита,
Боец - всегда с мечом,
Гидальг, плащом покрытый,
С гитарой под окном.
Когда ж раздастся топот
Серебряных подков,
Твой громкий смех и шепот
И звук твоих шагов?
О! верно, где у донны...
О ветреник Жуан! -
Как душно на балконе!
Как скучно бьет фонтан!
Не видели ль вы беса?
Он друг мой удалой,
Отъявленный повеса
С курчавой головой.
<1840>
ОКТЯБРЬСКИЙ ДЕНЬ
Октябрьский день, но чудная природа.
Звучит кристалл днепровских синих вод;
Повеял жар с лазоревого свода,
По улицам везде шумит народ;
Открыт балкон, забыта непогода -
И музыка, и громкий хоровод.
Природа-мать зовет на пир богатый,
Хоть тополь без листов, цветок без аромата.
Сын севера, с унылою душою -
Стремлюсь и я покинуть свой приют,
Грудь оживить воздушной теплотою,
На свод небес с отрадою взглянуть,
Смешаться вновь с веселою толпою,
Вновь весело у жизни отдохнуть.
Вчера была гроза осенней непогоды,
А ныне блещет май полуденной природы.
Но отчего ж ты, спутник безотрадный,
За мной, как тень, незваная печаль?
Проснулась ли с утратой невозвратной
Безумных лет темнеющая даль?
Иль вдруг весны минувшей, ароматной,
Полуденной весны мне стало жаль?
Я живо вспомнил май: сад ароматом веет,
Русалка в камышах, и тополь зеленеет...
И где ж опять? и встречусь ли с весною
Грядущею? На выси ль крымских гор,
Над морем ли, над светлою ль Невою
Обрадует она мой грустный взор?
Или мне спать сном вечным под землею, -
Жизнь пролетит, как быстрый метеор,
Как звук пустой?.. О, дай же духом жадным,
Дай, я упьюсь теперь мгновением отрадным!
Не так ли, друг, когда промчится младость
И опадет надежд неверный цвет,
Когда до дна иссякнет жизни сладость
И мы стоим на повороте лет,
И девушка, веселая, как радость,
Напомнит вдруг нам призрак юных лет,
И в осень дней блеснет знакомым маем, -
Не так ли снова мы и любим и страдаем?
20 января 1840
РУССКАЯ ПЕСНЯ
Ах ты, мать моя, змея-мачеха,
Не ходить уж мне в зелены луга,
Во зеленый луг к тихой заводи -
Хоровод водить, пляской тешиться,
Звонким голосом перекликнуться, -
Ты не бей меня, не позорь меня!
Я пойду гулять, разгуляюся,
С молодым купцом повидаюся...
Молодой купец - радость, жизнь моя!
Я пойду гулять, наряжу себя,
Уберу себя по-бывалому:
В косу длинную, в косу русую
Заплету - вот так - ленту алую;
Разгорись кольцо на белой руке!
Ах! подруженьки, вы не слышали,
Как в глухую ночь, в темной горнице
Мать зарезала добра молодца,
Деньги вынула, пол_ы_ вымыла? -
Что ты бьешь меня, что ты мучиишь?
Я пойду гулять, полечу к нему,
Завернусь в туман, вместе с месяцем!
Что ж ты бледен так в белом саване?
Я пришла к тебе, как ты сам велел:
Видишь - месяц уж ходит на небе,
А в сыром бору соловей запел...
5 декабря 1840
Москва
СТАНСЫ
К ***
Ты помнишь ли последнее свиданье?
В аллею лип велела ты прийти...
Дала одно безмолвное лобзанье
И безотрадное "прости".
Твой смутный взор, поблекшие ланиты,
Твой слабый стон мне душу растерзал,
Как я, двойным отчаяньем убитый,
В последний раз тебя лобзал.
Несчастный друг, увы! во мраке ночи
Я и теперь с слезами помню вновь
Твой дальний край, потупленные очи,
Твою безмолвную любовь.
Аллею лип с шумящими ветвями,
Где мы навек рассталися с тобой,
И твой вуаль над черными кудрями,
И как вдали махнула мне рукой...
1840
СТАНСЫ К СТАНКЕВИЧУ
Мы сожгли без сожаленья
Юность гордую дотла;
А надежды и волненья,
Буря жизни унесла.
Прихоть бешеная страсти,
Злость людей, мечты обман -
Не имеют больше власти
Нанести нам новых ран.
И звучит еше отрадой
Только прошлое одно...
Счастья нового не надо!
Жизнь изведана давно.
Мы походим на солдата,
Что вдали под тучей стрел,
Под скалою Арарата
Песню севера запел.
1840
СОСЕДИ
Как я рад, что иностранцы
Поселилися у нас, -
Что за песни, за романсы,
Что за танцы каждый час!
Старый поляк, пан вельможный,
Выезжает, чуть лишь день,
Ус седой крутя безбожно,
Вздевши шапку набекрень.
Кунтуш синий, с закидными
Рукавами за спиной,
Свит цепями золотыми,
Полы блещут бахромой;
Жупан алый из суэта,
В сто червонцев тканый пас, -
Поляк в краковской карете
Разъезжает напоказ;
Ногу панскую сжимает
Шитый золотом сафьян.
Так по Киеву гуляет,
Ус крутя, вельможный пан.
Но когда б, друзья, вы знали,
Что за панья у него!
Вы прелестней не встречали,
Не встречать вам ничего!
Как магически блистают
Чудно нежные черты!
У нее благоухают
Ароматные цветы;
У нее порой из окон,
Лунной ночью, в темный сад
Блещет ручка, вьется локон,
Очи дивные глядят...
У нее ль, у милой паньи,
Всё банкеты да пиры,
Всё музыка и собранья
До полуночной поры.
Раз я, панью молодую
Встретя, розу ей сорвал...
"Барзо пана я дзенькую!" {1} -
Милый голос прозвучал.
А вчера уж я встречаю -
Крепко ручку паньи сжал...
"О! цо робит пан!" {2} - внимаю
Милый голос мне шептал.
{1 Покорно благодарю (польск.). - Ред.
2 О! что вы делаете! (польск.) - Ред.}
ПЕСНЯ
Взгляни на тучу! Слышишь гром?
Она несется к нам воздушною страною!
Люблю ее, мой друг, на небе голубом,
Люблю встречать ее с тобою!
С тобой, одна с тобой!.. О милый друг!
Как ты меня лобзаньями живыми, -
Ее сманил волшебный знойный юг
Лазурью темною, волнами голубыми...
Как мрачен Днепр в зеленых берегах!
Вот тополи, дрожа, залепетали,
А чайки белые, мелькая в камышах,
Протяжно, звонко закричали.
Взгляни на тучу! Слышишь гром?
Она несется к нам воздушною страною!
Люблю ее, мой друг, на небе голубом,
Люблю встречать ее с тобою!
<1841>
РАЗУВЕРЕНИЕ
С единой памятью былого упоенья
Я жил один, в тиши, далеко от людей;
Передо мной вились минувшие виденья, -
Но тих был мир подавленных страстей.
Явились вы с невинной простотою,
С знакомою улыбкой на устах,,
С внезапной радостью, с какою-то тоскою,
С какой-то тайною в задумчивых очах.
Ваш чудный взор так полон был душою,
Такая искренность в младенческих речах!
И я воскрес для новых обольщений,
Я вас преследовал, я жаждал ваших слов,
Молил у вас сердечных откровений -
И чувству нежному предаться был готов...
Бегите ж прочь моих обманчивых волнений!
Не верьте мне! Всё это - не любовь.
Нет, внемля вам, я вместе помнил стоны,
Я помнил сад, прощальный, долгий взор...
Другой, покинутой, далекой Дездемоны
Во тьме ночей мне слышался укор...
<1841>
МЕЛОДИИ
1
Мне снится вдруг - и запах роз,
И зелень светлая берез,
Прохлада утра, плеск ручья,
В дубраве пенье соловья,
Старинный дом, знакомый дом.
Всё те ж ракиты над прудом.
Мне снятся милые черты
Во блеске прежней красоты;
Кудрями черными облит
Цвет бледно-матовых ланит, -
И будто долго, как тогда,
Целую бледные уста...
Вот будто молод стал я вновь,
И верю в счастье и в любовь;
И будто снова должен я
Навек покинуть те края...
2
Подруга тайная на вечную разлуку -
Когда я покидал долины южных стран, -
Литвинка милая, полна сердечной муки,
Вручила мне тебя, заветный талисман!
Ты - не браслет с руки, не перстень обручальный,
Не цепь, не медальон в оправе золотой, -
Бесценный дар любви, мой талисман печальный,
Храню, как жизнь, тебя я, локон шелковой!
Бывало, как змея, в час ночи ароматной
По бледному челу неслышно ты скользишь...
Теперь, товарищ мой в судьбе моей превратной,
Ты сердце хладное ревниво сторожишь...
3
Не пышный катафалк раскинут над тобою;
Тебя не провожал карет блестящий ряд;
Твой гроб простой с бесцветною парчою
Подруги юные задумчивой толпою
Несли земле, как матери, отдать.
Ты сирота была, ты рано так почила!
Но, говорят, была прекрасна ты...
И вот уже на бедную могилу
Подруги нежные безмолвно и уныло
Бросают свежие цветы.
<1841>
Село Прыски
КОРОЛЬ
Из Гете
Король был на острове Фуле;
По гроб он был верен душой.
Ему, умирая, подруга
Вручила бокал золотой.
Всей жизни бокал стал дороже!
Его, что ни раз, осушал.
Он жадно вонзал в него очи
И жадно до дна выпивал.
Когда же почуял кончину,
Король города сосчитал, -
Всё отдал наследнику царство,
Не отдал дареный бокал.
И сел он за пир, как бывало.
С ним рыцари сели кругом -
В высоком, наследственном зале,
Там - в замке, на бреге морском.
Вставал он тут, бражник старинный,
Последний бокал осушал, -
И разом он в волны бросает
Святой, заповедный бокал!
И видел, как несся, сверкая,
Как в бездну пошел он ключом.
Закрылись тогда его очи,
Ни капли уж не пил потом.
<1841>
ИЗ ГЕЙНЕ
Жизнь - ненасытный мучительный день;
Смерть - ночная прохладная тень.
Уже смеркалось. Сон вежды смежил;
Я устал: меня день истомил.
Вот уж ива стоит надо мной...
Там запел соловей молодой, —
Звонко пел про любовь свою он,
Его песням я внемлю сквозь сон.
<1841>
СТАНСЫ
Опять пред тобой я стою очарован,
На черные кудри гляжу, -
Опять я тоской непонятной взволнован
И жадных очей не свожу.
Я думаю: ангел! какою ценою
Куплю дорогую любовь?
Отдам ли я жизнь тебе с жалкой борьбою,
С томленьем печальных годов?..
О нет! но, святыней признав твою волю,
Я б смел об одном лишь молить:
Ты жизнь мою, жизнь мою - горькую долю
Заставь меня вновь полюбить!
<1841>
ПЕСНЯ
Уж как в ту ли ночь,
Что под бурею
Собирался в путь
Душа-молодец,
Не на званый пир,
Не в беседушку -
Через три села,
В гости к барину -
Допросить, узнать:
"Али весело
Подстрелить ему
Лебедь белую,
Что увезть, отнять
Молоду жену -
Жену молодца
Чернобровую?"
На кудрях его
Шляпы не было,
Дорогой кафтан
Не запахивал,
Соколиный глаз
Не прищуривал.
Уж как в ту ли ночь
Что есть сил скакал
Из гостей домой
Душа-молодец.
У него в лице
Крови не было, -
Рука правая
По локоть в крови.
Как в луга влетит -
Да усмехнется,
Через темной лес -
Расхохочется,
Али зелен бор
Откликается!
19 июля 1841
Село Прыски
ПОДРАЖАНИЕ ВОСТОЧНОМУ
"Отопри мне, голубица!
Выйди, добрая моя!
Отзовись, моя царица,
Совершенная моя!
Уж ланиты молодые
Упиталися росой,
И с кудрей моих ночные
Капли падают струей".
- "Я одежды уж сложила;
Как же вновь я облекусь?
Брат мой! ноги я умыла, -
Как я с ложа подымусь?"
Но рука меня искала,
Неотступная, во тьме...
О! как вся затрепетала
Я в смятеньи и в огне!
Дверь для брата мной отверста...
То- возлюбленный мой брат!
Полны мирра мои персты,
С ручек каплет аромат.
И, полна благоуханья,
Я под сень его ввела, -
И, горя, в его лобзанье
Вся душа моя прешла!
5 сентября 1841
Село Прыски
7 ЯНВАРЯ
Тоска души, тоска неутолимая!
Зачем забвенье не дано?
Зачем вставать с упреком, тени милые?
Ведь я оплакал вас давно...
Ведь я давно за всё ценой страдания,
Годами муки заплатил, -
Ведь я ж давно безумные желания
В безумном сердце заглушил...
1841
АНАКРЕОН
Он был седой, веселый старичок,
За чашею забавный греховодник.
Любил он дев и юношей кружок, -
Любовь им пел - их вечный хороводник.
На старости потешник дев младых, -
Они его лукаво целовали,
Его чело гирляндой роз живых,
Плющом и лавром обвивали,
Твердя ему: "Ты стар, Анакреон!",
Без памяти проказника любили, -
И песни те, что пел шалуньям он,
На память музы затвердили.
1841
{{***}}
Скучны, други, под шатрами
Кочевые ваши дни:
И тоскою, и дождями
Отуманены они.
Не привыкнув к вашей доле,
Сердце сжалось и грустит;
Как уныло в диком поле
Небо серое глядит!
Сыро стелются туманы,
Потянулись журавли,
И вставать под барабаны
С первым проблеском зари.
Своенравными судьбами
Я к вам в гости занесен
И под легкими шатрами
Кочевать здесь осужден.
Но люблю порой в палатке,
Поместившись между вас,
О войне, о жаркой схватке
Слушать воина рассказ.
Есть забвенье в этой доле!
Душен воздух городов!
Мне отрадней в диком поле
Кровля легкая шатров, -
Веселее мне с зарею
Встрепенуться и вскочить,
И холодною росою
Сонны очи освежить,
И встречать с живым волненьем
Грохот пушек вестовых,
Ратей грозное движенье,
Ржанье коней боевых!
1841
СТАРИННАЯ ПЕСНЯ
Со кручинушки шатаясь,
Выйду в сени постоять;
На перильца опираясь,
На крылечке подышать.
С милым другом я рассталась, -
Как же мне не горевать?
У меня ль, у черноокой,
Зелен садик расцветал,
Вдоль по заводи широкой
Белый лебедь мой гулял;
В светлый терем издалека
В гости сокол прилетал...
Терем тучка обложила,
Зелен сад уж не цветет,
Пышно лебедь белокрылый
Через заводь не плывет, -
Для чего ж ко мне мой милой,
Свет, не жалует, нейдет?
1841
Село Прыски
{{***}}
К чему ты, мрачное томленье?
Я не боюсь судьбы угроз, -
Я не хочу уж обновленья
Безумных радостей и грез...
О! я молю, хоть на мгновенье,
Одно отраднее забвенье,
Да каплю-две бывалых слез!
1841
НОЧНОЙ ТОВАРИЩ
В чистом поле что есть силы
Скачет конь мой вороной.
Всё кругом, как бы в могиле,
Полно мертвой тишиной.
В чистом поле, на просторе,
Мчусь я с песней удалой.
Кто-то- слышу - в темном боре
Перекликнулся со мной...
Полночь било; в темной дымке
Полумесяц молодой.
Чую: кто-то невидимкой
Скачет об руку со мной...
<1842>
РОМАНС
Всё безгласно, как в пустыне,
В тихих улицах Москвы.
. . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
Ароматом и прохладой
Воздух ночи напоен;
Перед стройною громадой,
Под гербом, над колоннадой,
Для чего ж открыт балкон?
Вот хозяйка молодая
Показалась при луне,
Легким призраком мелькая
На воздушной вышине.
Вдруг с чугунного балкона
Черны кудри наклоня,
Как кумир Пигмалиона,
Вспыхнув страстно, беспокойно,
Внемлет топоту коня...
Пред воздушной красотою
Стройный всадник проскакал.
"Завтра, в полночь, я с тобою!" -
Слышу, внятно ей сказал.
И, как вихорь, за оградой
Невидимкой скрылся он.
Перед стройною громадой,
Под гербом, над колоннадой -
Пуст привешенный балкон...
<1842>
ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ
Увы! Столько лет пролетело!
Пора перестать нам грустить;
В нас сердце давно охладело,
Давно перестало любить.
Иная чреда ожидала,
Молили и мать и отец;
Ты долго им, знаю, внимала -
И тихо пошла под венец.
Любви не дала ты с рукою;
Всё было равно для тебя...
Что ж? Может, обычной чредою,
Я буду женат, не любя.
Сойдемся ль чрез долгие лета,
В помине не будет любовь -
В пустыне ли, в вихре ли света
С тобою мы встретимся вновь...
<1842>
{{***}}
Мечтой и сердцем охладелый,
Расставшись с бурями страстей
Для мук любви окаменелый,
Живу я тихо меж людей.
Мои заветные желанья
Уж в непробудном сне молчат,
Мои сердечные преданья
Мне чудной сказкой уж звучат.
Но я живу еще: порою
Могу я чувствовать, страдать;
Над одинокой головою,
Хоть редко, - веет благодать;
Созданья гения - поныне -
И добродетели простой
Высокий подвиг, как святыня,
Моею властвуют душой...
1842
{{***}}
Свой век я грустно доживаю.
Вы - только начали лишь жить.
Я ваши чувства понимаю,
Хоть не могу их разделить.
Увы! Среди толпы ничтожной
Судьба назло сводила нас;
Я предался неосторожно
Очарованью видеть вас.
Я бы не должен забываться,
Давно изведав сам себя, -
Мгновенным чувством увлекаться
И возмутить вас, не любя...
И мы страдаем, хоть и разно,
Но горе вместе будем пить:
Вы - что любили так напрасно,
А я - что не могу любить.
ПОСЛАНИЕ ПЕНЕЛОПЫ К УЛИССУ
Героида Овидия
Ныне твоя Пенелопа это тебе посылает, Улисс!
Но ты не пиши мне ответа. Сам приходи.
Знаю, что Троя погибла, ненавистная девам данайским,
Будто уж не было Трои, и не было вовсе Приама.
О, если б тогда, как из Спарты на флоте бежал он,
В ярых волнах утонул - обольститель лукавый,
Я б не лежала теперь на холодном, покинутом ложе,
Я б не роптала, что медленно дни так проходят, -
Мне, что ищу обмануть эти долгие ночи,
Праздных бы рук не томили навитые кр_о_сны.
И когда ж не боялась я бед еще больших, чем были?
Ведь любовь же заботы полна, хлопотливого страха.
Всё мне троянцы, казалось, злые тебя настигают,
При имени Гектора вся бледнею, бывало;
Если расскажут, что Гектор сразил Антилоха, -
Антилох причинял уж нам страх несказанный;
Иль Менетиас погиб от незримой засады, -
Плакала: хитрости ваши могли не удасться;
Кровью своей Триптолем раскалил ли ликийскую стрелу -
С смертью его и томленье мое оживало;
Кто б ни погиб, наконец, у вас - в стане ахейском, -
Вечно, как льдом, цепенело влюбленное сердце.
Но чистой любви поспешил он - Зевес правосудный:
Пал Илион навсегда от бесстрашного мужа!
Вспять возвратились вожди, алтари закурились,
Отчим богам отдана дорогая добыча.
Жены за милых мужей несут благодарные жертвы, -
А они все про славу поют - победители Трои!
Дивятся им строгие старцы, н пугливые девы дивятся;
Супруга, на вые повиснув, слушает речи супруга.
И иной же из них на столе представляет свирепые бои,
Малою каплей вина целый Пергам нарисует:
Здесь протекал Симоне, там стонало гигейское поле,
Здесь был высокий чертог злополучного старца Приама,
Сюда вот Аякс, сюда же Улисс устремлялся,
Здесь весь растерзанный Гектор пугал бурно мчавшихся коней,
Всё это нашему сыну родному (о тебе я спросить посылала)
Нестор сказал престарелый, а после дитя мне сказало.
Сказало оно, как зарезаны Рез и Дол он а,
Как этот был сном, тот лукавой изменой был предан.
Дерзнул ты, о, слишком и слишком своих позабывший,
Ночью прокрасться коварно к фригийскому стану,
И только вас двое - отважные! - стольких мужей умертвить.
Но то хорошо, что ты был осторожен, что ты обо мне прежде вспомнил;
Даже ужас объял твою грудь, когда ты, победитель, промчал,
Другом сказавшись врагам, через стан их коней исмаирских. {*}
{* Кони, которые, по воле богов, должны были ввести в Илион
машину, наполненную греческими воинами.}
Но что для меня, что мышцами сильных разметан
В прах Илион, что поле теперь, где стена возвышалась, -
Если я всё остаюсь, как была, когда Троя стояла,
Если по-прежнему всё милого сердцу не вижу?
Пусть его нет для других, для меня же Пергам остается,
Где пленным волом уже пашет пришлец-победитель, -
Уж жатва, где Троя была, и ярко, роскошно
Земля зацвела, потучнев от фригийския крови;
Полупогребенные кости мужей поражает
Выгнутый плуг; руины трава уж покрыла.
Тебя только нет, победитель! - И узнать не могу я,
Зачем ты, жестокий, в какой стороне остаешься!
Кто к сим брегам ни направит кормы чужедальней,
Отсель не уйдет о тебе без многих и долгих расспросов;
Ему, чтоб вручил тебе (если он где повстречает),
Свиток всегда я отдам - там знакомую руку увидишь.
Мы посылали уж в Пилос, в землю нелейскую
Старого Нестора; в Пилос дошли лишь неверные слухи;
Мы посылали и в Спарту, но правды и в Спарте не знают.
В каких ты странах поселился, о, где ты безжалостно медлишь?
Лучше б стояли поныне Феба высокие степы!
Сержусь малодушная я, увы! на свои уж обеты.
Знала бы, где ты сражаешься, только б войны и боялась,
С многими жалобы те же, долю одну бы делила.
Чего я боюся - не знаю; однако всего же, всего я боюся.
Безумная! - Горю конца уж не вижу...
Сколько и а море опасностей, сколько их суша скрывает,
Столько причин всё ищу я отсутствию долгому друга.
Подчас и безумно помыслю: какое у вас сладострастье,
И ты уже, может, пленен чужеземной любовью,
Может быть, с нею и речи заводишь,
Какую ты дома простую покинул супругу:
Только что прясть она грубые нити умеет.
Пусть ошибаюсь, и грешное слово пусть ветер развеет.
Ужели ты, вольный, в разврате отсутствовать хочешь? -
Меня ж с одинокого ложа сойти принуждает
Родитель Икарий - бранит мою долгую верность;
Но пусть что угодно ему: я твоя, и твоей я должна называться;
Пенелопа - останусь я вечно супругой Улисса.
Он же стыдливой мольбой и святыней моей сокрушается
И сам свое сердце смиряет.
Дулийцы, самосцы и те, что высокий Яцинт посылает,
Толпой сладострастной ко мне женихи набежали;
Уж твоим завладели двором, и никто удержать их не может.
Так верное сердце мое, а богатства Улиссовы гибнут.
Что я тебе расскажу о Пизандре, свирепом Медонте,
Эвримахе, о жадной душе Антиноя
И о всех, что на стыд себе ты питаешь
Чрез труд и чрез кровь добытым достояньем?
Ир неимущий и жалкий Медантес, последний из смертных, -
Крайний нам стыд и позор! - и они обижать тебя смеют.
Трое нас здесь беззащитных: робкая сердцем супруга,
Да старец Лаэрт, да наш Телемак - еще отрок.
Он же недавно едва не погиб у меня через козни,
Когда собрался было в Пилос, нашим не внемля советам.
Но молю, да велят это боги - по ходу судеб неизменных, -
Чтоб сын наш, в минуту кончины, и мне и тебе закрыл очи.
Но здесь - ни Лаэрт, ко брани уже неспособный,
Царством управить не может, теснимый от злобных соседей
(Только бы жил Телемак: он будет и храбрый защитник,
Хоть отроку ныне ему нужна родителя помощь),
Ни я отогнать не могу врагов от нашего крова:
Ты возвратись к нам скорее, наша защита и пристань!
Есть - и молюсь, чтобы жил он! - сын у тебя; его в нежные лета
Ты должен всему обучить, чтоб был он достойным героем,
Спеши на Лаэрта взглянуть и навеки сомкнуть ему вежды:
Он последний, судьбою назначенный срок доживает;
И я, что ребенком тебя проводила, - наверно,
Когда возвратишься домой, тебе покажусь уж старушкой.
<1843>
ПОСЛЕДНЯЯ ЭЛЕГИЯ
Увы! как лживый сон, судьба играет нами,
От резвой юности до сеней гробовых;
Смеется злобно жизнь над чувством, над страстями,
Над клятвами безумцев молодых.
Как я любил тогда! В разлуке безнадежной,
С минуты горестной, с минуты роковой,
Когда в последний раз блеснул мне образ нежный,
Как бледный дух над урной гробовой, -
В разлуке горестной я с ней не разлучался,
В душе тоскующей одну ее носил,
С другими девами, чуть встретясь, расставался:
Я никого с тех пор уж не любил.
И испил все до дна сомненья и страданья -
Скиталец сумрачный в краю чужом - вдали,
И всё казалося, что с нею мне свиданья
Не перенесть... Но годы шли да шли!
И встретил я ее... То было в полдень ясный;
На празднике весны прошла передо мной...
Опять увиделись!.. Она была прекрасна,
Но уж не та, и я уж был другой.
Что ж? Ничего в тот миг во мне не пробудилось;
Я в сердце прошлого следов уж не сыскал,
Лишь думал, на нее смотря: "Как изменилась!"
"Ты постарел!" - мне взор ее сказал.
29 августа 1843
Ф. Ф. БОДЕНШТЕДТУ
Что пожелать на путь для вас?
Пусть будет цел ваш тарантас -
С Лубянки Малой до Кавказа,
Да не коснется вас зараза,
Ни пуля горца, ни аркан,
Да будет полон ваш карман,
И гор гранитные узоры
Пускай обрадуют вам взоры.
Но ваших спутниц, юных дам,
Доставьте ж в целости... мужьям
И после пейте заодно
Там кахетинское вино.
Октябрь 1843
РОМАНС ПЕЧОРИНА
Как блудящая комета,
Меж светил ничтожных света
Проношуся я.
Их блаженства не ценил я;
Что любил, всё погубил я...
Знать, так создан я.
Годы бурей пролетели!
Я не понял, верно, цели,
И была ль она?
Я б желал успокоенья...
Сила сладкого забвенья
Сердцу не дана.
Пусть же рок меня встречает,
Жизнь казнит иль обольщает -
Всё уж мне равно.
Будь то яд, или зараза,
Али бой в скалах Кавказа, -
Я готов давно.
<1845>
М. П. Б.
Когда вы будете большие,
В те дни не будет уж меня;
Через ворота роковые,
Мой друг, уйду далеко я.
О темном будущем гадая,
Уверен только я в одном:
Как я, и книжка записная
При вас недолго поживем.
1840-е годы
ПЕСНЯ
Он быстрей, он отважней нагорных орлов,
На нем кивер косматый кавказских полков,
Он озлоблен душой, он отчаянно смел,
Рано в бурях и в людях мой друг охладел.
Его верная пуля над жизнью вольна,
Его речь беспощадной насмешки полна..
Но не знаете вы, как он нежен порой,
Как любить он умеет - шалун молодой,
Но не знаете вы, как он горько грустит,
Как он гордые слезы порою таит.
1840-с годы
{{***}}
Как звуки песни погребальной,
Как в темпу бурю вихря вой,
Так безотрадна и печальна
Душа, убитая тоской.
Я не желаю обновленья
Погибших радостей и грез;
Нет, я молю хоть на мгновенье
Одно отрадное забвенье,
Да капли две бывалых слез.
1840-е годы
ОЖИДАНИЕ
Встречай, моряк, в равнинах океана
С отрадою веселый островок;
Верь, мусульман, за книгою Корана,
Что заповедал твой пророк:
Я - весь томление, я жду, как талисмана,
Еще вчера обещанных мне строк.
1840-е годы,
{{***}}
Нас с тобой обручило несчастье,
Обвенчали нас буйные страсти,
Обменялись восторгами мы,
Хоть без клятв, средь полуночной тьмы...
Отчего же, скажи, друг мой милый,
С той поры наши встречи унылы?
Отчего ж мы так часто молчим
И ни смеху, ни слез не хотим?
1840-е годы
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
О! приди ко мне скорее,
В заповедный час, -
Здесь никто в густой аллее
Не увидит нас.
Полный робкого желанья
Средь ночной тиши,
Я несу тебе признанья,
Всю любовь души.
С милых уст я поцелуя
Жду лишь для себя,
Да сказать тебе хочу я,
Как люблю тебя!
О, приди же! Над закатом
Уж звезда взошла,
И как дышит ароматом
Тихой ночи мгла.
О, приди ж ко мне скорее,
В заповедный час, -
Здесь никто в густой аллее
Не увидит нас...
1840-е годы
{{***}}
С дарами чаша предо мной сияла,
А на глазах моих слеза дрожала;
А к чаше той смиренно приступал
Украшенный звездами генерал;
Шли набожно - и пышная графиня,
И в рубище одетая рабыня,
Калека-нищий, чуть живой старик,
Богач-купец и сильный временщик.
И чаша та недаром же сияла,
Слеза недаром на очах дрожала;
Все были тут любовней и дружней,
И с умиленьем я пред чашей сей
Прочел в вельможе и в рабе убогом,
Что братья мы, что все равны пред богом.
1840-е годы
{{***}}
Недаром же резвых подруг,
Дитя, ты покинула круг,
Недаром же в вечер глубокий
Уходишь ты в сад одиноко -
И тихо, шалунья, потом
Мелькнешь под заветным окном...
Горят твои быстрые глазки,
Зовут твои робкие ласки...
О! скоро - мне всё говорит -
Невинный твой смех улетит,
Заплачут веселые очи,
Настанут бессонные ночи, -
Что жадно коварный порок
Убьет тебя, бедный цветок!
1840-е годы
ЖЕНИХ
Вот от невесты он примчался,
Ее покинув лишь на миг;
С разгульной жизнью он расстался,
И скоро свадьбе быть у них.
И вот он весел и прекрасен,
И только грезит, что об ней:
Как взор ее небесный ясен,
Как темен мрак ее кудрей;
Какой Дианой молодою
Она проходит меж подруг.
Но вдруг поник он головою,
И бледен, смутен стал он вдруг.
И так сидел, потупя очи,
На зов любви не полетел,
И целый день до темной ночи
Промолвить слова не хотел.
Уж не ревнивое ль сомненье
Успело радость омрачить,
Или блеснуло убежденье,
Что он не будет уж любить?
Иль этот дар заветной розы
Напомнил, может быть, укор,
Разлуку давнюю и слезы,
Другой, когда-то милый взор?
1840-е годы
{{***}}
Как до времени, прежде старости
Мы дотла сожгли наши радости.
Хоть и нет седин в молодых кудрях,
Хоть не тух огонь в молодых очах,
Хоть и кровь кипит, у нас силы есть,
А мы отжили, хоть в могилу несть.
Лишь в одном у нас нет сомнения:
Мы - несчастное поколение.
Перед нами жизнь безотрадная -
Не пробудится сердце хладное.
Нам чуть тридцать лет, а уж жизни нет, -
Без плода упал наш весенний цвет.
1840-е годы
{{***}}
Стоят паликары кругом,
Заслушались речи поэта..
В крови было платье на нем,
За поясом два пистолета.
Изранен и бледен был он;
Но блещут орлиные взгляды...
Пред ним зеленел Марафон,
Плескалося море Эллады.
"На брань, паликары, на брань!
При вас ли мечи и пищали?
Брат-грек! за отчизну восстань,
Как предки твои восставали!
Ведь это отчизна чудес! -
Здесь слышались речи Платона,
Здесь Фидием создан Зевес,
Возникли столпы Парфенона.
Не здесь ли, Эллада, твой сын
Развил необъятные силы?
Бессмертен, друзья, Саламин!
Лишь в Греции есть Фермопилы.
Когда же постыдную дань
На вольных орлов налагали?
На брань, паликары, на брань!
При вас ли мечи и пищали?"
- "При нас! - паликары гремят. -
Во имя Христа и Софии;
За нас великаны стоят -
Друзья из далекой России.
Уж грозно их блещут штыки
На бреге заметном Дуная:
Как тучи, находят полки
Спасителей бедного края".
6 декабря 1853
{{***}}
Нескучное наскучило,
Новинское старо,
На Пресне пруд заплесневел,
А в парке никого.
В Сокольниках не соколы,
Вороны лишь живут,
Там жители московские
Не птиц - баклуши бьют.
Нет, несколько подалее
Я от Москвы хочу,
В Коломенское, в лагери,
К кадетам укачу.
Там дерево любимое
Великого Петра,
Там юные друзья мои,
Туда пора, пора!
1854
ПРИМЕЧАНИЯ
В настоящий сборник вошло все наиболее существенное из поэтического
наследия четырех поэтов кружка Станкевича. Кроме оригинальных и переводных
стихотворений мы включили в книгу две стихотворные пьесы (Н. В. Станкевича и
К. С. Аксакова). В основе композиции каждого раздела книги лежит
хронологический принцип. Внутри разделов выделены шуточные и написанные на
случай стихи Станкевича и Клюшникова. Не имея самостоятельного
художественного значения, они тем не менее представляют определенный
биографический интерес. Переводы помещены среди оригинальных стихотворений,
ввиду того что по своему характеру они являются органической частью
творчества поэтов кружка. Кроме В. И. Красова, никто из поэтов,
представленных в этой книге, не издавался в советские годы отдельными
сборниками, а стихи И. П. Клюшникова, затерянные в периодических изданиях,
вовсе никогда не были собраны. В процессе подготовки к печати этой книги
было обследовано значительное количество архивных фондов в восьми
архивохранилищах. В результате нами обнаружено большое количество ранее
неизвестных стихотворений К. Аксакова, а также несколько произведений других
членов кружка Станкевича. Обследован также целый ряд старых журналов, газет
и альманахов. Мы не можем поручиться, что это обследование увенчалось
исчерпывающими результатами. Не исключено, что какие-то произведения
остались невыявленными.
Не придавая серьезного значения своему поэтическому творчеству, Н. В.
Станкевич не проявлял ни малейшей заботы о сохранении своих рукописей.
Автографов его стихов дошло до нас мало. Главным источником его поэтических
текстов являются публикации 1829-1834 гг. После окончания университета
Станкевич продолжал еще изредка писать стихи, но не печатал их. В 1857 г. П.
В. Анненков издал книгу "Н. В. Станкевич. Переписка его и биография",
{Первоначально работа была опубликована в "Русском вестнике", 1857, №№ 1 и
2 и вслед за тем вышла отдельной книгой.} в приложении к которой поместил 12
стихотворений. Из них 11 публиковались впервые, в том числе одно, ошибочно
приписанное Станкевичу. Источником этих произведений явилась
неопубликованная рукопись друга Станкевича Н. Г. Фролова "Н. В. Станкевич"
(ГИМ, ф. 351, д. № 62 и 63). Этот биографический очерк был написан в
1843-1846 гг. В распоряжении его автора находились списки некоторых
стихотворений Станкевича, которые он и воспроизвел в своем труде. На
титульном листе рукописи Фролова есть помета Александра Станкевича, брата
поэта, что этой рукописью в свое время пользовался П, В, Анненков, когда
трудился над своей книгой. Таким образом, рукопись Фролова являлась
единственным первоисточником десяти стихотворений Станкевича, поскольку их
автографы считались утерянными. В архивном фонде ЯМ. Неверова (ГИМ) мы
обнаружили почти все эти автографы (за исключением двух).
В последние годы жизни Станкевич написал несколько шуточных
стихотворений на русском и немецком языках, адресуя их своим друзьям. Они
были известны Анненкову, но тексты их считались погибшими. Из упомянутых
Анненковым стихотворений неразысканным осталось теперь пока только одно -
"Хор духов над спящим Грановским, возвещающий ему скорое пришествие
бутерброда, и горькие жалобы героя, при пробуждении, на отлетевшее
блаженство, к которому он уже был так близок". Неизвестна также судьба
стихотворения, о замысле которого Станкевич в марте 1838 г. писал М. А.
Бакунину: "Вчера получил я твое письмо, любезный Миша, с письмом кардинала
Виссариона <т. е. Белинского> - иначе называемого Bissarione furioso (под
этим заглавием я хочу писать эпическую поэму, в которой прославлю его
неистовство)" ("Переписка Н. В. Станкевича". М., 1914, стр. 658).
Впервые стихи Станкевича были собраны и изданы в 1890 г. Алексеем
Станкевичем, племянником поэта, который включил в подготовленную им книгу 42
стихотворения. Одно из них он опубликовал впервые, по рукописи ("Я. М.
Неверову"). В настоящем издании впервые публикуются еще два стихотворения
("Вздымают ли бури глубокую душу...", "Профессор будущий! преследуем
судьбою..."), а также впервые включается в собрание сочинений Станкевича ряд
мелких шуточных его стихотворений и эпиграмм, появившихся в печати после
выхода в свет издания А. Станкевича. Возможность новых находок стихов
Станкевича, неопубликованных или уже однажды печатавшихся под псевдонимами
или без подписи, отнюдь не исключена. В этой связи обращает на себя внимание
замечание сестры поэта - Александры Владимировны (вышедшей впоследствии
замуж за сына М. С. Щепкина) о том, что из поэтического наследия Станкевича
лишь "немногое вошло в сборник его стихотворений, изданных племянником его,
Алексеем Ив. Станкевичем" ("Воспоминания А. В. Щепкиной". М., 1915, стр.
84).
С другой стороны, необходимо окончательно "закрыть" и
переатрибутировать три стихотворения, ошибочно приписывавшихся Станкевичу:
"Два мгновения", "Раскаяние поэта" и "Жаворонок". Подписанные буквой "С",
они были опубликованы в "Телескопе" в 1836 г. (№ 9, стр. 24-25; № 11, стр.
298-300; № 14, стр. 159-161). Еще Анненков обратил внимание на эти
стихотворения и безоговорочно приписал их Станкевичу ("Русский вестник",
1857, № 1, стр. 442-443). А. Станкевич включил их в свое издание. Между тем
автор их - Н. М. Сатин. Это установила В. С. Нечаева в своей монографии "В.
Г. Белинский. Жизнь и творчество. 1836-1841" (М., 1961, стр. 73, 356).
{Дополнительные данные, абсолютно доказывающие авторство Сатина, нами
обнаружены в письмах Сатина к Н. Х. Кетчеру. 26 февраля 1836 г. Н. М. Сатин
писал Н. Х. Кетчеру: "Почему ты не печатаешь ни одних моих стихов? -
Например, "Жаворонка"... и др." В одном из последующих писем, озаглавленных
"Антикритика", Сатин обстоятельно разбирает другое свое стихотворение -
"Раскаяние поэта" (первоначальное название - "Resignation"). Он благодарит
Кетчера за критические замечания о его стихах и просит столь же откровенно и
впредь писать о них (ЛБ, М. 5185/33).}
Следует "закрыть" еще одно стихотворение, приписывавшееся Станкевичу, -
"Тайна пророка", которое было впервые опубликовано как принадлежащее
Станкевичу в изд. Анненкова по рукописи Н. Г. Фролова. Фролов, в свою
очередь, взял это стихотворение из тетради Н. В. Станкевича, собственноручно
переписанное последним для Я. М. Неверова. На самом деле, как явствует из
неопубликованных мемуаров Неверова, оно принадлежит А. И. Подолинскому. {*}
{* "Станкевич, - как рассказывается там, - принес мне в подарок тетрадь
своих стихотворений, переписанных собственноручно... В то время мне особенно
нравилась пиеса Подолинского
Возьмите предвиденья дар
И дивную тайну возьмите,
которую я заставлял его часто читать мне и всегда слушал с особым
наслаждением. По просьбе моей он и ее переписал собственноручно в этот
сборник, - а г. Анненков, встретив ее там, принял ее за его пьесу и
напечатал ее в своей книге как принадлежащую Станкевичу" (ГИМ, ф. 372, д. №
22, л. 28 об.).}
Стихи Красова печатались при его жизни на страницах "Телескопа",
"Московского наблюдателя", "Библиотеки для чтения" и "Отечественных
записок". Но издать стихотворения отдельной книгой Красов так и не успел.
Это было сделано уже после его смерти П. Шейном в 1859 г. Материалом для
этой книги послужили журнальные публикации поэта, а также рукописная его
тетрадь, доставленная издателю родственником Красова В. А. Глаголевским.
Десять стихотворений Красова было опубликовано в изд. П. Шейна впервые по
рукописям. Ввиду того что рукописи эти утрачены, издание П. Шейна сохраняет
значение единственного первоисточника для упомянутых десяти стихотворений,
точнее - девяти, поскольку одно из них ("С дарами чаша предо мной сияла..
.") появилось одновременно, или даже чуть раньше, в журнале "Развлечение"
(1859, № 13). Заметим, что почти весь тираж этой книги сгорел, чудом
уцелело лишь небольшое количество экземпляров.
Незначительная часть автографов стихов Красова все же сохранилась. И
они позволяют не только уточнить тексты соответствующих его произведений, но
и составить более ясное представление о характере его поэтической работы
вообще.
После издания П. Шейна имя Красова снова оказалось прочно забытым. Лишь
в 1959 г. в Вологде вышел сборник стихотворений Красова (подготовка текста,
вступит. статья и примеч. В. В. Гуры). Избранные стихотворения Красова
составили раздел сборника "Поэты 1820-1830-х годов" ("Библиотека поэта",
Малая серия. Л., 1961).
В настоящем издании поэтическое наследие Красова представлено почти
полностью. Кроме того, одно стихотворение ("К чему ты, мрачное томленье?..")
публикуется впервые, по автографу.
Большинство произведений поэтов кружка Станкевича, вошедших в настоящий
сборник, печатается по прижизненным публикациям (как правило -
единственным), с исправлением опечаток и различных других неисправностей по
всем известным рукописным источникам. Некоторые стихотворения Красова мы
воспроизводим не по последним прижизненным публикациям в "Библиотеке для
чтения", а по "Московскому наблюдателю" и рукописям, ввиду того что в данном
случае "Библиотека для чтения" является не вполне надежным источником: см.
об этом примеч. к стих. "Элегия" ("Я скучен для людей...", стр. 563-564).
В примечаниях всюду даются ссылки на первую публикацию текста, а на
перепечатки - лишь при том условии, если текст претерпевал какие-либо
смысловые изменения. В случаях, когда в примечаниях нет специального
указания о том, по какому тексту печатается то или иное стихотворение,
следует иметь в виду, что оно приводится по первой публикации. Подпись
указывается лишь тогда, когда стихотворение появилось в печати под
псевдонимом; оговариваются также анонимные публикации. Исключение из этого
правила составляет И. П. Клюшников, поскольку подавляющее большинство его
стихотворений печаталось под криптонимом "- ? -".
Даты в угловых скобках обозначают год, не позднее которого написано то
или иное стихотворение (как правило, это даты первых публикаций).
Стихотворения, время написания которых установить не удалось, помещены в
конце соответствующих разделов без дат.
Приношу сердечную благодарность Н. В. Измайлову, Е. П. Неселенко, Н. П.
Пахомову, К. В. Пигареву, М. Я. Полякову, Б. В. Смиренскому, а также
сотрудникам ЦГАЛИ и рукописных отделов ЛБ, ПД, ГИМ, своими советами
облегчившими работу над различными разделами этой книги.
Условные сокращения, принятые в примечаниях
Абрамцево - Рукописный фонд музея Министерства культуры СССР
"Абрамцево" (Московская область).
Барсуков - Н. П. Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, тт. 1-22.
СПб., 1888-1910.
БдЧ - "Библиотека для чтения".
"Б-ка" - "Бабочка. Дневник новостей, относящихся до просвещения и
общежития".
БКр - "В. Г. Белинский и его корреспонденты". М., 1948.
ГИМ - Отдел письменных источников Государственного исторического музея
(Москва).
ГПБ - Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. М. Е.
Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
Изд. Анненкова - Н. В. Станкевич. Переписка его и биография, написанная
П. В. Анненковым. М., 1857.
Изд. Ляцкого - К. С. Аксаков. Сочинения, т. 1, редакция и примеч. Е. А.
Ляцкого. П., 1915 (экз. исправленный, 666 стр.).
Изд. 1809 г. - К. Аксаков. Стихотворения. М., 1809.
Изд. Шейна - В. Красов. Стихотворения. М., 1859.
"К-н" - "Киевлянин".
ЛБ - Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина
(Москва).
ЛГ - "Литературная газета".
ЛН - "Литературное наследство".
МН - "Московский наблюдатель".
МОГИА - Московский областной государственный исторический архив
(Москва).
ОЗ - "Отечественные записки".
ПД - Рукописный отдел Института русской литературы Академии наук СССР
(Пушкинский дом) (Ленинград).
"Переписка Станкевича" - "Переписка Николая Владимировича Станкевича
(1830-1840)", редакция и издание Алексея Станкевича. М., 1914.
ПссБ - В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений, изд. АН СССР, тт.
1-13. М., 1953-1959.
РА - "Русский архив".
РВ - "Русский вестник".
PC - "Русская старина".
Сб. 1959 г. - В. И. Красов. Стихотворения. Вологда, 1959.
Станкевич, изд. 1890 г. - Николай Владимирович Станкевич.
Стихотворения. Трагедия. Проза. М., 1890.
ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства
(Москва).
ЦГИАЛ - Центральный государственный исторический архив (Ленинград).
В. И. КРАСОВ
СТИХОТВОРЕНИЯ
Куликово поле. Впервые - "Телескоп", 1832, № 19, стр. 309-311. Донской
- см. выше.
К Уралу. Впервые - "Молва", 1833, 4 марта, стр. 105-106. Мнишек -
имеется в виду Марина Мнишек (ум. 1614); после гибели Лжедимитрия II она
обвенчалась с авантюристом, казацким атаманом И. М. Заруцким, с которым
бежала на р. Урал, где была схвачена яицкими казаками и передана в руки
властей.
Булат. Впервые - "Молва", 1833, 25 марта, стр. 141-142. На
корсиканского орла. Речь идет о Наполеоне, уроженце о. Корсика. Дай руку,
К<оля>. Имеется в виду Н. В. Станкевич.
Чаша. Впервые - "Молва", 1833, 17 июня, стр. 285-286. Литва ворвалася и
т. д. - Имеются в виду события так называемого Смутного времени (нач. XVII
в.).
Лира Байрона. Впервые - "Молва", 1833, 8 апреля, стр. 165. Геллеспонт -
древнегреческое название Дарданелльского пролива; греки называли этот пролив
"морем Геллы" - по имени дочери фессалийского царя Артомаса Геллы. Тимпан -
см. стр. 554.
Элегия ("Не говорите ей: ты любишь безрассудно..."). Впервые - МН,
1838, ч. 18, стр. 141-142. Впоследствии эта элегия вместе с несколькими
другими стихотворениями Красова была, по просьбе Белинского, переписана и
преподнесена его невесте М. В. Орловой.
Элегия ("Я скучен для людей, мне скучно между ними..."). Впервые - БдЧ,
1839, № 1, стр. 7-8, за подписью: Бернет. В тетради Красова, доставленной
его родственником В. А. Глаголевским издателю П. Шейну, это стих, датировано
1834 г. За подписью Бернета в той же книжке БдЧ было напечатано еще два
стихотворения - "Сон" и "Песня" ("Не гляди поэту в очи..."). Псевдонимом "Е.
Бернет" подписывал свои сочинения литератор Александр Кириллович Жуковский
(1810-1864). История этой странной публикации стихов Красова в БдЧ за
подписью Бернета такова. В свое время Красов предоставил в распоряжение
Белинского целую тетрадку своих стихов для публикации их в МН. Но тетрадь
была у Белинского похищена воспитанником Межевого института Н. Мартыновым,
приходившим к критику, чтобы писать его портрет, и отправлена в редакцию
БдЧ. По этому поводу Белинский писал 22 февраля 1839 г. И. И. Панаеву (см.
ПссБ, т. 11, стр. 363). Три дня спустя Белинский снова пишет тому же
Панаеву: "Представьте себе - какое горе: у меня украдена учеником Межевого
института неким М. тетрадь стихов Красова и попала в руки Сенковского,
который и распоряжается ею, как своею собственностью. Нельзя ли об этом
намекнуть в "Литературных прибавлениях"?" (ПссБ, т. 11, стр. 364).
Одновременно Белинский напечатал "Журнальную заметку", в которой обратил
внимание читателей на бесцеремонное поведение БдЧ (ПссБ, т. 2, стр. 98). Но
тем дело не закончилось. В № 2 БдЧ появилось еще пять стихотворений
Красова: "Элегия" ("С шумящим потоком, с весенней волной..."), "Разлука"
("Пронесется ли буря мятежная..."), "Песня" ("О, как сердце вдруг
запало!.."), "Песня" ("Прочь, прочь, ни слова!..") и "Панна" ("Свидание у
фонтана"). Сенковский сопроводил эту публикацию специальным примечанием. В
нем сообщалось, что редакция получила в минувшем году "тетрадь прекрасных
стихотворений без подписи" и что, судя по почерку, можно было полагать, что
автором их является Бернет. Но Бернет заявил, что он никакого отношения к
этим стихам не имеет. "Тем лучше! - не смущаясь, продолжал Сенковский. -
Значит, мы имеем на Руси одним превосходным талантом больше. Жаль только,
что не знаем, кого должны благодарить за удовольствие, доставленное
читателям этого журнала, и нам в особенности. Неизвестный поэт, без
сомнения, не захочет долее скрывать своего имени, если это не противно его
правилам. Для поощрения его к этому, мы помещаем здесь остальные пять пиес
тетради - элегию, три песни и "Свидание у фонтана"" (БдЧ, 1839, № 2, стр.
55). В № 3 того же журнала появились еще три стихотворения Красова:
"Еврейка Сара", "Элегия" ("Когда порой, свободный от трудов...") и "Стансы к
Дездемоне". Эти стихи, опубликованные прежде в МН, были подписаны именем
автора. В № 3 МН Белинский выступил со статьей "Русские журналы", в
которой, между прочим, коснулся неприглядной роли Сенковского в истории с
публикацией стихов Красова на страницах БдЧ: "в трех книжках "Библиотеки для
чтения" за нынешний год явилось одиннадцать прекрасных поэтических
стихотворений. Это было загадкою для многих - только не для нас. Автор этих
прекрасных стихотворений - г. Красов. У нас была тетрадь его стихов
(единственный экземпляр), и мы были уполномочены поэтом брать из нее что нам
угодно. Вследствие этого в "Наблюдателе" еще за прошлый год помещено было
несколько стихотворений г. Красова, остальные дожидались своей очереди.
Вдруг редакция "Наблюдателя" потеряла эту тетрадь, единственный список
стихотворений, - писанных в продолжение нескольких лет. Вероятно, тот, кому
тетрадь попалась в руки, переслал ее в редакцию "Библиотеки" - и мы очень
рады, что прекрасные стихотворения любимого и уважаемого нами поэта,
утраченные для нас, не утратились для публики. На тетради в самом деле не
было выставлено имени автора, - и поэтому в 1 No "Библиотеки" - "Элегия"
(стихотворение, напечатанное, кажется, еще в "Телескопе" за 1835 год), "Сон"
(нигде не напечатанное стихотворение) и "Песня" (напечатанная в 1 No
"Наблюдателя" за прошлый год) явились с именем г. Бернета. В 11 No
"Библиотеки" - "Элегия" и три "Песни", из которых последняя была напечатана
в 5 No "Наблюдателя", явились уже совсем без имени, с примечанием редакции о
получении тетради. Что же касается до трех стихотворений, напечатанных в 3
No "Библиотеки для чтения" с именем г. Красова, то они взяты не из тетради,
а присланы в редакцию этого журнала самим автором, который, досадуя на
долговременное непомещение своих стихотворений, прислал их к нам, вследствие
чего прекрасная элегия "Когда порой, свободный от трудов..." помещена была
еще в 10 No "Наблюдателя" за прошлый год. Из примечания редакции
"Библиотеки" в 3 No видно, что тетрадь вся: жаль - значит, часть ее
утрачена, потому что мы помним там много прекрасных стихотворений, особенно
одно, называющееся "Клара Моврай"" (ПссБ, т. 3, стр. 125; см. также ПссБ, т.
4, стр. 195).
К*** ("Зачем зовешь ее: "Бесстрастная...""). Впервые - "Телескоп",
1835, № 7, стр. 389-390. В списке ПД варианты стихов 7, 9 и 6, 8 - от
конца.
Песня ("Взгляни, мой друг, - по небу голубому..."). Впервые -
"Телескоп", 1835, № 7, стр. 390-391. Положено на музыку А. Н. Корещенко
(романс) и А. Н. Шефером (мелодекламация).
Звуки. Впервые - "Телескоп", 1835, № 8, стр. 498.
Грусть. Впервые - "Телескоп", 1835, № 8, стр. 498.
Она... ("Как радостен отцу возврат младого сына..."). Впервые -
"Телескоп", 1835, № 8, стр. 499.
К*** ("Она бежит играющих подруг..."). Впервые - "Телескоп", 1835, №
8, стр. 534-535. Печ. по ОЗ, 1843, № 8, стр. 229, где дано с исправлениями
и без четырех последних стихов:
Он видел и молчал, ревнивый и мятежный, В душе его прошла жестокая
борьба... Но он - поверь! - молил и пламенно и нежно, Чтоб всё прекрасное
дала тебе судьба!
"О! есть пронзительные стоны!..". Впервые - изд. Шейна, под названием
"Стоны", стр. 173. Здесь, как и в сб. 1959 г., неверно отнесено к 1840-м гг.
Печ. по автографу ГПБ, где стих, датировано 1835 г. Красов предполагал
напечатать его, а также стих. "К чему ты, мрачное томленье?.." в 1841 г. в
ОЗ, под общим названием "Мелодии". Посылая А. А. Краевскому эти "две
элегии", автор высказывал особую озабоченность судьбой первой из них -
"старой": "не знаю, пропустит ли ее цензура". Красов настоятельно просил
издателя ОЗ сообщить, возможно ли ее напечатать: "уйдет ли жива от руки
цензора" (ГПБ, ф. Краевского, № 391). По-видимому, опасения поэта
подтвердились, и оба стихотворения напечатаны не были.
Первый выезд. Впервые - МН, 1839, ч. 1, стр. 13-14. Печ. по МН с
исправлением опечатки в ст. 18 по автографу ЛБ.
Возврат. Впервые - МН, 1839, ч. 1, стр. 14-15. Датируется по автографу
ЛБ. В МН дата обозначена неверно: 5 октября. Объясняя в письме к Белинскому
происхождение этих стихов, Красов писал: "Я ехал на бал в первый раз по
приезде в Киев. Вот сюда же относятся следующие, которые я полупьяный,
полусонный набирал, возвращаясь домой" (БКр, стр. 108).
Песня ("Не гляди поэту в очи..."). Впервые - МН, 1838, ч. il6, стр.
45-46, без стихов 25-28. Печ. по БдЧ, 1839, № 1, стр. 12, где дан полный
текст за подписью: Бернет. И. И. Панаев высказал предположение, что стих,
имеет в виду Пушкина. Белинский отвечал в этой связи Панаеву в письме от 10
августа 1838 г.: "Стихотворение Красова "Не гляди поэту в очи..." не
относится ни к Пушкину и ни к кому..." (ПссБ, т. 11, стр. 261).
Дума. Впервые - МН, 1838, ч. 16, стр. 96-97. В письме к И. И. Панаеву
от 10 августа 1838 г. Белинский отметил, что это стих. Красова "относится к
Жуковскому" (ПссБ, т. 11, стр. 261). Иегова - одно из имен бога в Ветхом
завете. Тимпан - см. стр. 554. Цевница - свирель.
Песня ("Прочь, прочь, ни слова!.."). Впервые - МН, 1838, ч. 17, стр.
78-79. Положено на музыку А. П. Корещенко.
Стансы к Дездемоне ("Зачем так поздно ты явилась..."). Впервые -МН,
1838, ч. 18, стр. 362-363. Посылая в 1838 г, Белинскому ряд своих
стихотворений, Красов заметил 6 "Стансах к Дездемоне": "Это были мои
задушевные стишки" (БКр. стр. 112).
Элегия ("При сильных страданьях, при едкой печали..."). Впервые - ОЗ,
1840, № 10, стр. 230, где опубликовано с некоторыми неисправностями. Печ.
по автографу ЛБ. Романовский С. П. (1817 или 1818 - 1865) - знакомый
Красова.
Элегия ("Когда порой, свободный от трудов..."). Впервые - МН, 1838, ч.
18, стр. 56, Это и два других стих. ("Сара" и "Стансы к Дездемоне") Красов
предполагал опубликовать лишь в БдЧ. Но послав рукописи в редакцию и не
получая в течение четырех месяцев от нее ответа, Красов обратился с просьбой
к Белинскому напечатать эти стихи в МН (см. БКр, стр. 112). Здесь они
первоначально и появились, а спустя полгода с некоторыми разночтениями - в
БдЧ. Ст. 7 в тексте МН звучит так: "И что-то схожее на прежнюю надежду".
Печ. по автографу ЛБ. Положено на музыку неизвестным композитором.
Альдебаран - звезда первой величины в созвездии Быка, имеющая ярко-красный
цвет.
Сара. Впервые - МН, 1838, ч. 18, стр. 263-265; под названием "Еврейка
Сара"; с разночтениями - БдЧ, 1839, № 3, стр. 5-7. Печ. по МН, датируется -
по автографу ЛБ. Положено на музыку П. П. Булаховым.
Тени. Впервые - под названием "Тени из "Роберта Дьявола" (Фантазия)" -
"Галатея", 1839, № 51, стр. 481-482, с примеч. автора: "Чтобы объяснить
некоторые слова в этом стихотворении, надобно вспомнить, что в "Роберте
Диаволе" говорится об одной обители, которой отшельницы все предались
пороку". Печ. по "Репертуару и Пантеону", 4846, № 3, стр. 477-478, где дано
с исправлениями и устранением цензурных искажений. "Роберт Дьявол"
(1831)-популярная опера Мейербера, написанная на основе либретто Скриба.
Панна. Впервые - МН, 1839, № 2, стр. 27-30. Почти одновременно без
имени автора под названием "Свидание у фонтана" и с незначительными
разночтениями - БдЧ, 1839, № 2, стр. 6063. Здесь после строки "Думаешь ли
ты?" следуют строки:
В поздний час туманной ночи
Обо мне ль тоскуют очи,
Обо мне ль мечты?
Печ. по МН. В обеих публикациях ошибочно: "Тихо стонет у фонтана"; следует,
видимо: "станет".
Мечта. Впервые - МН, 1839, № 3, стр. 7-8.
Сон. Впервые - БдЧ, 1839, № 1, стр. 8-11, за подписью: Бернет. Навеяно
мотивами одноименного стих. Байрона ("The dream", 1816).
Элегия ("С шумящим потоком, с весенней волной..."). Впервые - БдЧ,
1839, № 2, стр. 55-56, без подписи. См. выше примеч. к стих. "Элегия" ("Я
скучен для людей..."), стр. 563. В списке ПД стихи 23-33 в другой редакции:
О ком-то рыдая, кого-то звала,
Каким-то недугом сгорая,
Так быстро в могилу сошла!..
Над гробом подруги подруга слезы не роняла,
Лишь мать над несчастной рыдала
И на труп охладелый ея
Безжизненным трупом упала.
Разлука. Впервые под названием "Песня" - БдЧ, 1839, № 2, стр. 57-58,
без подписи, с пропуском стихов 13-16. Печ. по ОЗ, 1840, № 3, стр. 3-4.
Песня ("О, как сердце вдруг запало!.."). Впервые - БдЧ, 1839, № 2,
стр. 58, без подписи.
Облако. Впервые - БдЧ, 1839, № 4, стр. 66-68. Здесь отсутствуют,
вероятно по произволу О. И. Сенковского, авторские примечания. Печ. по
автографу ПД. Красов очень дорожил этим стихотворением. В автографе есть его
приписка, адресованная неизвестному лицу: "Неправда ли, как хороши стихи,
прочти их Муравьеву; я думаю, что и ему понравится" (ПД, 2403/Хс).
Элегия ("Спокойно всё, лишь ярко на лазури..."). Впервые - БдЧ, 1839,
№ 5, стр. 8-9.
Вечерняя звезда. Впервые - БдЧ, 1839, № 5, стр. 3-10. Вечерняя звезда
- Венера. Пафос - город на о. Кипре, где у древних греков был храм в честь
богини любви Афродиты.
Паж Генриха Второго. Впервые - БдЧ, 1839, № 5, стр. 10-12. Генрих II -
английский король (1154-1189), умер внезапно, во время мятежа феодалов.
Нерон (37-68) - римский император, отличался крайней жестокостью;
впоследствии был низложен сенатом, бежал из Рима и покончил самоубийством.
Песня ("Пронеслась, пронеслась моя младость..."). Впервые - "Галатея",
1839, № 42, стр. 409-410. Печ. по ОЗ, 1840, № 12, стр. 289.
Степь. Впервые - "Галатея", 1839, № 44, стр. 581.
Молитва ("Хвала тебе, творец, хвала, благодаренье!.,"). Впервые - ОЗ,
1839, № 12, стр. 133.
Клара Моврай. Впервые -"К-н", 1840, кн. 1, стр. 124126. Последняя
строка пятой строфы исправлена по автографу ПД; в "К-не" явная
неисправность. Еще в рукописи это стих, было известно Белинскому и получило
его высокую оценку: см. выше примеч. к стих. "Элегия" ("Я скучен для
людей..."), стр. 563. Рецензируя через полтора года первую книжку "К-на",
Белинский среди "особенно замечательных" стихотворений снова упомянул
"проникнутую грустным чувством" "Клару Моврай" (ПссБ, т. 4, стр. 154). Много
лет спустя вспомнилось это стих, и Тургеневу. В его повести "После смерти
(Клара Милич)" (1883) содержатся следующие строки: "Незадолго перед тем он
прочел роман Вальтер Скотта "Сен-Ронанские воды"... Героиня этого романа
называется Клара Мобрай. Поэт сороковых годов Красов написал на нее
стихотворение, оканчивающееся словами:
Несчастная Клара! Безумная Клара!
Несчастная Клара Мобрай!
Арапов знал также его стихотворение... И вот теперь эти слова беспрестанно
приходили ему на память... "Несчастная Клара! Безумная Клара!.." (Оттого он
и удивился так, когда Купфер назвал ему Клару Милич)" (И. С. Тургенев. Собр.
соч., т. 8. М., 1956, стр. 408). Карлгоф Елизавета Алексеевна, которой
посвящено стих., - жена В. И. Карлгофа, литератора, служившего в 18391840
гг. помощником попечителя Киевского учебного округа. Тиррель - один из
героев романа Вальтер Скотта "Сен-Ронанские воды", страстно влюбленный в
Клару.
Известие. Впервые - "К-н", 1840, кн. 1, стр. 202-203. В рецензии на
первую книжку "К-на" Белинский писал: "Но истинный перл стихотворной части
"Киевлянина" - это "Известие", стихотворение г-на же Красова, все
проникнутое мыслию и отличающееся художественною отделкою формы. Не можем
удержаться, чтобы не выписать его..." (ПссБ, т. 4, стр. 154).
Метель. Впервые - "К-н", 1840, кн. 1, стр. 229. Навеяно стих. Пушкина
"Бесы".
Время. Впервые - ОЗ, 1840, № 2, стр. 157, с цензурными пропусками
стихов 5-6. Печ. по ОЗ, 1840, № 11, стр. 13. Весной 1840 г. Красов в письме
к Белинскому прислал новую редакцию того же стих., существенно отличающуюся
от первоначального текста (ЛБ, М. 10779/10). В первоначальной публикации
стихи 7-17:
Миры родились, расцвели пред тобою,
И ты указал им долины гробов!
И снова ты, хладный, ведешь поколенья,
И пальма выходит из желтых костей,
И юная прелесть, и сын вдохновенья
Блистают и гибнут по волей твоей.
Я видел - могучий боролся с тобою,
И мир трепетал при ужасной борьбе,
Твой гром разразился над смертной главою;
Но в славном изгнаньи над дальней скалою
Герой улыбался с презреньем тебе...
Муж века - Наполеон I.
О трубадуре Гелинанте и о прекрасной французской королеве Элеоноре.
Впервые - ЛГ, 1840, 3 февраля, стр. 225-226. Стих, предназначалось для ОЗ,
но цензор журнала не пропустил его (см. ПссБ, т. 11, стр. 445). Филипп II
Август - король Франции (1180-1223). Тому льстил шут Гораций. Римский поэт
Гораций (65-8 гг. до н. э.) одно время был придворным поэтом императора
Августа. Ричард I Плантагенет - английский король (1189-1199). Сарацины -
так в средние века европейцы называли арабов, а позднее - всех людей,
исповедующих ислам.
Элегия ("Когда душа скорбит, а сердце без желаний..."). Впервые - ОЗ,
1840, № 3, стр. 82. В 1840 г., в письме к Белинскому, Красов писал об этой
"Элегии": "Она вышла не совсем неудачно; ее можно, кажется, напечатать"
(БКр, стр. 116).
Воспоминание. Впервые - ОЗ, 1840, № 3, стр. 83. Наш бедный городок.
Имеется в виду г. Кадников, Вологодской губ., в котором прошло детство
поэта.
Она ("Я трепетно глядел в агат ее очей..."). Впервые - ОЗ, 1840, № 4,
стр. 147-148.
Тоска. Впервые - ОЗ, 1840, № 4, стр. 211.
Стансы к Дездемоне ("О, ты добра, ты - ангел доброты!.."). Впервые -
ОЗ, 1840, № 5, стр. 102. Белинский в письме к В. П. Боткину отозвался об
этом стих, неодобрительно (ПссБ, т. 11, стр. 525). Гурии - в мусульманской
мифологии вечно юные, поразительной красоты девы, служащие правоверным
наградой в раю.
Прости навсегда. Впервые - ОЗ, 1840, № 5, стр. 103. Белинскому не
понравилось это стих. Красова (см.: ПссБ, т. 11, стр. 525).
Веселая песня. Впервые - ОЗ, 1840, № 6, стр. 281.
Видение. Впервые - ОЗ, 1840, № 7, стр. 49. Эдем - мифическая страна,
где, по библейской легенде, находился земной рай.
Песня ("Ты долго ль, цветущей долины хранитель..."). Впервые - ОЗ,
1840, № 7, стр. 50-51.
Ave Maria. Впервые - ОЗ, 1840, № 8, стр. 150-151. "Ave Maria" - у
католиков, так называется одна из вечерних молитв; этими словами, по
религиозной легенде, архангел Гавриил приветствовал богоматерь Марию.
Вечер. Впервые - ОЗ, 1840, № 8, стр. 382. Звезда вечерняя - Венера.
Бабушка. Впервые - ОЗ, 1840, № 9, стр. 228.
Песня ("Уж я с вечера сидела..."). Впервые - ОЗ, 1840, № 6, стр. 290,
где опубликовано с опечаткой и без двух последних стихов, изъятых цензурой.
С негодованием писал в этой связи Красов Белинскому: "Теперь послушай: за
что так оторвали хвост моей песне в последнем No "Отечественных записок". И
если это сделала цензура, - то зачем же после печатать? Зачем, наконец,
такая гадкая неисправность корректуры - напр., вместо "Топот в поле
раздается" поставили: "Шепот". - Я прошу тебя сказать Краевскому, что если
хочет он, чтобы я поместил еще хоть что-нибудь в его журнале, так вот ему
непременное условие: ни одной пьесы моей не печатать (если цензура хоть одно
слово не пропустит), не снесшись со мною; смотреть, как следует порядочному
человеку, за корректурой журнала, который взялся издавать" (БКр, стр. 115).
Флейта. Впервые - ОЗ, 1841, № 2, стр. 155. В мае 1840 г. Красов писал
Белинскому: "У меня теперь готовы две новых пьесы: "Флейта" и "Песнь Лауры",
но не пошлю, пока не увижу, что ваш журнал научился читать корректуру, и
впрочем, кажется, пошлю их в "Библиотеку для чтения"" (БКр, стр. 116). См.
выше примеч. к стих. "Песня" ("Уж я с вечера сидела..."). Стих, все же
вскоре было послано в ОЗ. Еще до его опубликования, 4 октября того же 1840
г. Белинский сообщал В. П. Боткину, что стихи Красова "Песня Лауры" и
"Флейта" - "прелесть, чудо, объедение -- хороши" (ПссВ, т. П, стр. 530).
Песня Лауры. Впервые - ОЗ, 1840, № 3, стр. 66. В письме к В. П.
Боткину от 31 октября 1840 г. Белинский просит расцеловать Красова "за
прекрасное, бесконечно-поэтическое его "Прощание с молодостью" <по-видимому,
первоначальное название "Песни Лауры">, которое привез нам Кольцов".
Белинский называет это стих, "объедением" и замечает далее: "А что он куплет
"Не видели ль вы беса?" хочет уничтожить в начале пьесы - я в этом не
согласен с ним и думаю, что пьеса должна и начинаться этим куплетом, как и
кончаться им" (ПссБ, т. 11, стр. 566). Красов не внял совету критика и
упомянутый куплет оставил только в конце стих. Севилла - Севилья, город на
юге Испании. Гидальг - испанский дворянин.
Октябрьский день. Впервые - ОЗ, 1840, № 4, стр. 210.
Русская песня ("Ах ты, мать моя, змея-мачеха..."). Впервые- ОЗ, 1841,
№ 9, стр. 58-59, под названием "Песня". Печ. по автографу ЛБ. В журнальной
публикации отсутствует ряд стихов, начало стих, читается так:
Ах ты, мать моя, змея-мачеха!
Ты не бей меня, не позорь меня!
Я пойду гулять, разгуляюся, -
С молодым купцом повидаюся,
И пойду гулять, наряжу себя,
Уберусь ли вся по-бывалому:
В косу длинную, в косу русую
Заплету - вот так - ленту алую;
У меня ль, младой, грудь высокая,
Глаза черные с поволокою,
На бел_о_й груди шар-кольцо горит...
Направив в начале декабря 1840 г. Белинскому текст стих., Красов
предупредил его, что он послал его не для печати, но лишь "для прочтения". И
писал далее: "Намереваясь в непродолжительном времени печатать все свои
стишонки сполна, я хочу поскопить по крайней мере хоть 10 пьес непечатанных
- и эта будет в том числе; она поместится вслед за "Уж я с вечера
сидела...". И я не думаю, чтоб скоро я послал что-нибудь новенькое из стихов
в наш журнал, по выше упомянутой причине" (БКр, стр. 119).
Стансы ("Ты помнишь ли последнее свиданье?.."). Впервые - ОЗ, 1841, №
1, стр. 47. Посылая в начале декабря 1840 г. Белинскому "Стансы", Красов
просил поместить их в ближайшей же книжке ОЗ: "Это мне нужно по домашним,
ау! по сердечным обстоятельствам, пожалуйста!" (БКр, стр. 116). Адресат не
установлен.
Стансы к Станкевичу. Впервые под названием "Стансы к С - чу" - ОЗ,
1842, № 9, стр. 43.
Соседи. Впервые - ОЗ, 1841, № 3, стр. 48, где опубликовано с опечаткой
в ст. 7. 10 января 1841 г. А. В. Кольцов писал Белинскому: "Красов написал
две славные пьески (с его письмом при сем посылаю), и, кажется, у "Соседей"
последний куплет оторвать лучше, я его отчеркнул. Как лучше, так и сделайте"
(А. В. Кольцов. Сочинения, т. 2. М., 1958, стр. 116). 1 марта 1841 г.
Белинский через В. П. Боткина извинялся перед Красовым за неисправную
публикацию "Соседей" и обещал сделать поправку в опечатках (ПссБ, т. 12,
стр. 27-28). Ясс - пояс, кушак.
Песня ("Взгляни на тучу! Слышишь гром?.."). Впервые - ОЗ, 1841, № 3,
стр. 49.
Разуверение. Впервые - ОЗ, 1841, № 6, стр. 134. Мелодии. Впервые - ОЗ,
1841, № 10, стр. 346.
Король. Впервые - ОЗ, 1841, № 12, стр. 182. Перевод стих. Гете "Der
Konig in Thule" (1774). Фула - у античных писателей некая сказочная страна
на далеком севере. Это стих. Гете перевели также Ф. И. Тютчев и А. Н.
Струговщиков. Летом 1841 г. Красов писал издателю ОЗ А. А. Краевскому:
"Посылаю Вам первый мой слабый перевод из Гете и вообще мой первый перевод.
Вижу, что он слаб и не совсем удался, хотя я и чертил его с одушевлением.
Этот проклятый Гете, и особенно в этой пьесе ("Король в Фуле"), так
чертовски краток, что никакой мочи нет ему подражать; притом же, некоторые
там старые немецкие слова и обороты и эти проклятые сокращения, что так
превосходно в оригинале и так вас переносит в простые, отдаленные времена, -
все это в переводе должно было погибнуть неизбежно. Я старался хоть
сколько-нибудь уловить дух этого удивительного произведения" (ГПБ, ф.
Краевского).
Из Гейне. Впервые - ОЗ, 1841, № 12, стр. 308. Перевод стих. Г. Гейне
"Der Tod, das ist die kuhle Nacht..." (1824) из цикла "Die Heimkehr".
Стансы ("Опять пред тобой я стою очарован..."). Впервые - ОЗ, 1842, №
1, стр. 123. Положено на музыку неизвестным композитором.
Песня ("Уж как в ту ли ночь..."). Впервые - "Москвитянин", 1841, № 9,
стр. 11-12. Посылая 7 июня 1841 г. М. П. Погодину "Песню", Красов предлагал
издателю журнала свое сотрудничество в отделе прозы и поэзии. Он писал при
этом: "Как старому своему наставнику, Вам признаюсь, что у меня есть за
душой вещи довольно серьезные - литературные грехи, давно задуманные. В это
лето и осень мне бы хотелось кое-что сделать порядочное. А то молодости уже
след простыл; жизнь сурово требует ответа. Пора! Иначе придется под всем,
что ни пишу, подчеркнуть: "Свой дар как жизнь - я тратил без вниманья""
("Литературная Вологда", 1959, № 5, стр. 241). Текст песни в первоначальной
ее редакции вызвал у Погодина, по-видимому, какие-то существенные
возражения, и он отказался ее печатать. 29 июля Красов писал ему в этой
связи: "Ваше мнение, почтеннейший Михаила Петрович, о моей песне, что я
"замахнулся да не ударил", совершенно верно. Из-под первого пера она, было,
и вышла иначе; но мне чего-то показалось, что в таком виде она не будет
пропущена цензурой, и я, посылая ее к Вам, перечеркал. Притом же другая
половина выходила слишком длинна, и интерес пьесы как-то странно двоился:
мне становилось жаль и барина с чужой женой. Впрочем, там кой-какие стихи,
кажется, были довольно удачны. Напр.:
А во тереме
На перинушке
Нежен сокол
С лебединушкой, -
Там тела лежат,
Тела мертвые,
И два личика
Словно облачком
Развитой косой
Принакрылися".
Красов создал новую редакцию "Песни". Отправляя ее, в том же письме,
Погодину, он заметил: "Чувствую, что песня и в этом виде, как теперь ее к
Вам посылаю, - слаба; но если бы Вы только знали все отвращение, с каким я
переделываю свои поэтические грехи! Притом же мне теперь вовсе не до нее -
столько нового за душой" ("Литературная Вологда", 1959, № 5, стр. 241). В
этой редакции "Песня" и была опубликована в "Москвитянине". Датируется по
автографу ЛБ. Первоначально стих, было озаглавлено "Душа-молодец" и во
второй своей части содержало значительные разночтения сравнительно с
печатным текстом. После строк "Соколиный глаз Не прищуривал" стих, читалось
так:
Не заря ж в ночи
Занималася -
Терема горят
Князя-барина...
Да по зареву
Что есть сил скакал
Из гостей домой
Душа-молодец.
Отчего ж в лучах
Сам усмехнется?
Через темной лес -
Расхохочется,
Али зелен бор
Откликается?..
("Литературная Вологда", 1959, № 5, стр. 240).
Подражание восточному. Впервые - ОЗ, 1842, № 3, стр. 68-69. Печ. по ОЗ
с уточнением по автографу ЛБ: в журнальной публикации, вероятие, опечатка:
"Я в смятеньи и во сне" вместо "в огне". Красов пытался опубликовать это
стих, еще в 1841 г. в "Москвитянине". 5 сентября он писал М. П. Погодину:
"Спешу послать для сентябрьской книжки Вашего журнала стихотворение только
что конченное, еще горяченькое. Вот уже другая неделя, как я погрузился весь
в чтение Библии. Многие места этой великой книги меня поразили своею дивною
поэзией. Посылаю Вам переделку одиого места из "Песни песней". Не осудите,
каково состряпано: это только попытка" (ЛБ, ф. Погодина, II, 17/19). По
неизвестным причинам Погодин не напечатал этого стих., и оно полгода спустя
появилось в ОЗ, с незначительными авторскими исправлениями.
7 января. Впервые - ОЗ, 1841, № 4, стр. 261. Анакреон. Впервые - ОЗ,
1841, № 4, стр. 282.
"Скучны, други, под шатрами...". Впервые - ОЗ, 1841, № 5, стр. 93.
Старинная песня. Впервые - ОЗ, 1841, № 12, стр. 181.
"К чему ты, мрачное томленье?..". Печ. впервые по автографу ГПБ.
Последние строки этого стих, совпадают с концом стих. "Как звуки песни
погребальной...". См. выше примеч. к стих. "О! есть пронзительные стоны!
..", стр. 565.
Ночной товарищ. Впервые - ОЗ, 1842, № 3, стр. 70. Положено на музыку
П. М. Воротниковым.
Романс. Впервые - ОЗ, 1842, № 12, стр. 272. Стихи 3-4 неизвестны.
Кумир Пигмалиона (греч. миф.) - прекрасная статуя юной красавицы, созданная
легендарным скульптором Пигмалионом; он влюбился в это изваяние, и богиня
Афродита, вняв его мольбам, одушевила статую, превратила ее в девушку,
которую Пигмалион сделал своей женой.
Обыкновенная история. Впервые - ОЗ, 1843, № 1, стр. 70.
"Мечтой и сердцем охладелый...". Впервые - ОЗ, 1842, № 11, стр. 69.
"Свой век я грустно доживаю...". Впервые - ОЗ, 1843, № 2, стр. 299.
Послание Пенелопы к Улиосу. Перевод стих. "Epistola prima. Penelope
Ulixu" римского поэта Публия Овидия Назона (43 до н. э. - 17 н. э.) из его
книги "Героиды" - цикла лирических посланий, сюжеты которых построены на
мотивах гомеровского эпоса. Впервые - ОЗ, 1843, № 7, стр. 169-171, В основе
стих. - рассказ о возвращении на родину Улисса (Одиссея), царя острова
Итака, оказавшего большие услуги грекам в Троянскую войну. Этот эпизод
изложен в последней песне "Одиссеи". Пенелопа - жена Одиссея, во время
двадцатилетнего его отсутствия сохраняла ему верность; идеал женского
благородства, супружеской верности. Троя (Илион) - древний город в Малой
Азии, известный по древнегреческому эпосу о Троянской войне. Данайские девы,
(данаиды) - по древнегреческой легенде, пятьдесят дочерей аргосского царя
Даная, убившие своих мужой и обреченные за это богами вечно наполнять водой
бездонную бочку. Приам - последний царь Трои, отец Гектора и Париса. Кросны
- крестьянский домотканый холст; затканный ткацкий стан. Гектор -
предводитель троянцев во время Троянской войны, отважный патриот, павший в
битве с греческим героем Ахиллом. Антилох - сын пилосского царя Нестора, со-
провождавший отца в поход против Трои, друг Ахилла. Менетиас - вероятно,
имеется в виду Менетий, отец Патрокла. Триптолем - жрец богини земледелия
Деметры, погиб от стрелы ликийского царя Сарпедона, союзника троянцев.
Пергам - древний город и государство в Малой Азии. Аякс Теламонид - один из
героев Троянской войны. Нестор - пилосский царь, участвовал в войне против
Трои, в литературную традицию вошел как тип умудренного опытом старца. Рез -
фракийский царь, союзник троянцев, обладатель волшебных коней, от которых
зависела судьба Трои. Долон - разведчик троянцев, схваченный Одиссеем и
Диомедом; выведав у него местонахождение Реза, они убили царя и захватили
его коней. Пилос - древний город в Греции. Земля нелейская. Нелей - царь
пилосский, отец Неотора. Икарий - отец Пенелопы. Пизандр, Эвримах, Ангиной -
"женихи" Пенелопы, тщетно домогавшиеся ее руки. Среди них у Овидия назван
еще Медонт. Ир - один из персонажей "Одиссеи", бродяга, вступивший в драку с
Одиссеем, когда тот под видом нищего вернулся в свой дом. Медантес -
вероятно, Мелантий, принявший сторону "женихов" Пенелопы и жестоко за это
поплатившийся: был убит Одиссеем. Лаэрт - отец Одиссея. Телемак - сын
Одиссея и Пенелопы.
Последняя элегия. Впервые - ОЗ, 1843, № 11, стр. 54.
Ф. Ф. Боденштедту. Впервые - PC, 1887, № 5, стр. 430. Боденштедт
Фридрих (1819-1887)-немецкий поэт, историк литературы, переводчик
произведений многих русских писателей на немецкий язык. В конце 1841 г. Ф.
Боденштедт принял приглашение кн. М. Голицына, двоюродного брата московского
генерал-губернатора, стать наставником-воспитателем его сыновей. С этим
семейством Боденштедт прибыл в Россию и прожил около трех лет в Москве.
Здесь он познакомился с Красовым, преподававшим в доме Голицына русский язык
и литературу. Осенью 1843 г. отправился в Тифлис. В своих воспоминаниях
Боденштедт рассказывает, что Красов попросил его взять под свое
покровительство одну даму с ее горничной, отправлявшуюся также на Кавказ, по
месту службы своего мужа. И далее Боденштедт сообщает: "Но лучшее, чем я
обязан моей спутнице, было маленькое стихотворение, которое В, И, Красов
вручил мне на прощанье и которое без вышеприведенного рассказа было бы
непонятно. Я привожу его здесь лишь с автографа, сохранившегося в моем
альбоме..." (PC, 1887, № 5, стр. 430).
Романс Печорина. Впервые - "Москвитянин", 1845, № 11, стр. 110-111.
М. П. Б. Впервые - изд. Шейна, стр. 171. Адресат стих, не установлен.
Песня ("Он быстрей, он отважней нагорных орлов..."). Впервые, - изд.
Шейна, стр. 172.
"Как звуки песни погребальной...". Впервые - изд. Шейна, стр. 173.
Ожидание. Впервые - изд. Шейна, стр. 175.
"Нас с тобой обручило несчастье...". Впервые - изд. Шейна, стр. 176.
Первая любовь. Впервые - изд. Шейна, стр. 177. Положено на музыку П.
Щуровским.
"С дарами чаша предо мной сияла...". Впервые - "Развлечение", 1859, №
13, стр. 145, и почти одновременно - в изд. Шейна, стр. 179.
"Недаром же резвых подруг...". Впервые - изд. Шейна, стр. 180.
Жених. Впервые - изд. Шейна, стр. 181. Диана (римск. миф.) - богиня
Луны.
"Как до времени, прежде старости...". Впервые - сб. 1959 г., стр. 144,
где опубликовано по черновому автографу ПД.
"Стоят паликары кругом...". Впервые - "Москвитянин", 1854, № 18,
Смесь, стр. 118-119, в некрологической статье "О кончине В. И. Красова",
написанной в форме письма в редакцию. Неизвестный автор сообщал об
обстоятельствах смерти Красова и просил редакцию поместить его "последнее
стихотворение". Заключительная строка в "Москвитянине" ("Дружины царя
Николая") исправлена по изд. П. Шейна, имевшего, вероятно, в своем
распоряжении рукопись этого произведения. Паликары - так в Турции назывались
солдаты греческого или албанского происхождения, из которых формировались
отряды наемников для охраны видных лиц, Марафон - древнее селение близ Афин,
под которым в 490 г. до н. э. афиняне одержали над персами победу, Фидий (V
в. до н. э.) - древнегреческий скульптор, автор статуи Зевса для храма в
Олимпии. Парфенон - храм в Афинах, возведенный в V в. до н. э. Соломин -
остров в Эгейском море, у которого в 480 г. до н. э. произошло морское
сражение между флотами Греции и Персии, закончившееся полным разгромом
персов. Фермопилы - узкий горный проход, ведущий из Северной Греции в
Среднюю. Во время греко-персидской войны здесь в 480 г. до н. э. произошла
битва между наступавшими персами и охранявшими проход спартанцами.
"Нескучное наскучило...". Впервые - "Русское обозрение", 1897, № 5,
стр. 423, в мемуарном очерке П. Сбруева "Из воспоминаний о поэте В. И.
Красове". Автор этого очерка и публикатор стихотворения - воспитанник
кадетского корпуса, один из учеников Красова. В своих воспоминаниях он
рассказывает, что воспитанники кадетского корпуса на лето уезжали в лагерь в
с. Коломенское, расположенное в 12 верстах от Москвы. В 1854 г., перед
отъездом на вакации, состоялись экзамены, которые принимал Красов. После
экзаменов ученики попросили его прочитать какие-нибудь новые стихи и летом
приехать к ним в гости в Коломенское. Красов обещал приехать и согласился
прочитать тут же экспромтом сочиненное стихотворение: "Увидев, что он хочет
говорить, - продолжает П. Сбруев, - я вырвал из своей тетрадки чистую
страницу, наскоро схватил где-то карандаш и успел-таки записать стихи
Василия Ивановича, которые он экспромтом сказал нам. Стихи эти нигде не были
напечатаны" ("Русское обозрение", 1897, № 5, стр. 423). Нескучное - парк и
место для увеселения в Москве, на берегу Москвы-реки. Новинское - бывший
Новинский бульвар в Москве, где происходили гулянья. Пресня - район Москвы.
Сокольники - район Москвы с обширным парком в центре. Дерево Петра. По
преданию, в Коломенском рос дуб, посаженный Петром I.